Кто автор рассказа уроки французского

Скачать обзор:

Валентин Распутин — выдающийся мастер реалистической прозы. Он писал простым, но живым и образным языком, поднимая на страницах произведений понятные, но в то же время глубокие проблемы. Рассказывая о своём времени и советской действительности, автор ставит в своих произведениях вечные вопросы.

Место и время действия

События, описанные в рассказе, происходят через три года после окончания второй мировой войны, в 1948 году, в Советском Союзе, на территории Иркутской области. Названий конкретных населенных пунктов не упоминается. Основной сюжет разворачивается в райцентре, который в тексте именуется «поселком», также описываются некоторые события, происходившие в деревне, откуда родом главный герой.

Из текста известно, что деревня стоит на реке Ангара. Вероятно, автор имел в виду населенные пункты, с которыми была связана его ранние годы: село Усть-Уда и деревню Аталанка Усть-Удинского района Иркутской области.

О чем рассказ?

Эта история о молодой учительнице французского языка, которая пытается помочь своему ученику из бедной семьи пережить тяжелое время.

Главный герой приезжает из деревни в райцентр, чтобы учиться в школе. Он успевает по всем предметам. В поисках пропитания парень связался с сомнительной компанией и начал играть на деньги. Когда он стал выигрывать, его избили.

Увидев побои на лице мальчика, учительница французского вызвала его на разговор. Он обещал ей перестать играть, но нужда вынудила снова начать. Узнав об этом, учительница Лидия Михайловна предлагает парню дополнительные занятия французским.

Под видом индивидуальных уроков она приглашает его к себе домой, пытается накормить ужином, предпринимает попытку анонимно отправить ему посылку с едой, но напрямую герой подачки не принимает. Тогда педагог идет на хитрость и предлагает ему сыграть с ней в игру, ведь честно выигранные деньги парень возьмет.

Однажды за игрой их застукал директор школы. Для учительницы это обернулось увольнением, она уехала на родину. Через некоторое время ученику от неё пришла посылка с провизией.

Характеристика героев рассказа

Рассказчик

Лидия Михайловна

«Голос ее был «каким-то мелким и легким». … К тому же она была учительницей не арифметики какой-нибудь, не истории, а загадочного французского языка, от которого тоже исходило что-то особое, сказочное, неподвластное любому-каждому».

По словам героини, в детстве она была непослушным ребенком. Не похожа на «типичного учителя» того времени. Живет, по меркам эпохи, обеспеченно, имеет квартиру в «учительском доме». Добрая и сочувствующая, понимающая женщина.

Талантливый педагог и порядочный человек, уважает ученика, не смотрит на него свысока, относится по-человечески и стремится помочь, не унизив его и не демонстрируя своё превосходство, материальное, статусное и возрастное. Ради этого поступает «не педагогично», осознает свою вину, но человечность для неё оказывается важнее карьеры.

Василий Андреевич

Второстепенные герои

Эпизодические и фоновые персонажи — это учащиеся школы, жители деревни и райцентра, Распутин высвечивает типажи, создает ёмкие и яркие образы.

 Полуторкой называли грузовичок, способный перевозить до 1,5 тонны

Подробный пересказ содержания по главам

Посвящение: Анастасии Прокопьевне Копыловой

Анастасия Копылова — мать известного драматурга Александра Вампилова, с которым Распутин находился в близких дружеских отношениях. Много лет женщина проработала обычным учителем в сельской школе.

Начинается рассказ с короткого размышления о том, что с годами человек чувствует свою вину перед учителями, «не за то, что было в школе, а за то, что стало с нами после».

Знакомство с героем

Рассказчик обращается к тому времени, когда он пошел учиться в пятый класс. Герой родом из деревни, где была только начальная школа, чтобы продолжить образование ему нужно было уехать из дома за 50 километров — в районный центр. Мать договорилась, что жить он будет у знакомой по имени тетя Надя.

Главный герой — старший ребенок в семье. Всего у матери трое детей, она воспитывала их без отца, который, очевидно, не вернулся с войны. Жила семья в нужде, время было голодное.

В деревенской школе у мальчика была хорошая успеваемость, среди местных он прослыл «грамотеем», он помогал старикам и старухам читать письма, подбирал книги, к нему часто обращались с облигациями. За войну у людей их скопилось много.

Паренек помогал местным по таблицам в газетах узнавать, кто и сколько выиграл. На облигациях герой заслужил среди односельчан особый авторитет. Его даже подкармливали. А скуповатый старик дядя Илья, выиграв 400 рублей, даже нагреб мальчишке ведро картошки.

Облигации государственного займа — долговые ценные бумаги, выпускаемые правительством. Облигации распространялись среди населения в советский период. Деньги, вырученные у народа, помогали поднимать экономику, вести войну и восстанавливать хозяйство. Облигации были процентные и выигрышные. Срок погашения — 10, 20 лет.

Приехав в район, парень продолжал хорошо учиться. Единственный предмет, который ему не давался — французский язык. Ученику не давалось произношение, он говорил по-французски на деревенский манер. Учительница Лидия Михайловна, слыша, как он коверкает язык, «морщилась и закатывала глаза».

Герой описывает тоску по дому. Однажды мать, приехав в гости, чуть было не забрала его назад в деревню. Парень голодал, продуктов, которые мать передавала с шофером дядей Ваней, не хватало. Рассказчик отмечает, что голод в деревне и в райцентре — это разные вещи. В деревне, живя на подсобном хозяйстве, всегда можно было что-то перехватить, порыбачить или поохотиться, а здесь кругом были только чужие огороды и маленькая речушка, рыбалка в которой совсем не та и от улова «не раздобреешь».

Чика

Сын хозяйки тети Нади приглашает героя поиграть в «чику» на деньги. Он знакомится с Вадиком — главным авторитетом в компании игроков. У героя нет денег, поэтому он наблюдает за игрой. Вадик умеет хорошо играть, к тому же хитрит и всё время выигрывает. Правила игры предполагают меткость, нужно было попасть и «перевернуть» монетку. Кому это удается — забирает денежки себе. Суть очень похожа на игру в «бабки», в неё герой играл в деревне и вообще отличался хорошей меткостью, а потому подумал, что у него бы неплохо получилось играть.

Мальчик вспоминает свою деревню и безденежье. В посылки со скудной едой мать клала ему пять рублей денег, которые он тратил на молоко. Свою корову семья не держала, а молоко ему нужно было пить «от малокровья».

Однажды он взял очередную пятерку и пошел не за молоком, а на свалку, где играли в чику. Первый раз спустил 50 копеек, потом 90. Постепенно приноровился и стал выигрывать. Рассказчик заканчивал игру, как только его выигрыш насчитывал рубль — столько нужно было на молоко. Вадику и однокласснику Птахе не понравилось, что парень, выиграв, быстро заканчивает игру.

Героя подставили и стали угрожать. Он пытался избежать драки, но сделать этого не удалось, его избили. Свидетелем этого был один из одноклассников по фамилии Тишкин.

Разговор с учительницей

Утро следующего дня. Рассказчик смотрит на себя в зеркало и стесняется побоев. Если нос может быть кривым от природы, то ссадину и синяк не спрячешь, «сразу видно, что они красуются здесь не по моей доброй воле». Однако, занятия пропускать нельзя.

Первым уроком в расписании стоял французский язык. Ведет его классный руководитель, молодая учительница по имени Лидия Михайловна. Она обращает внимание на побои. Спрашивает, что случилось. Герой говорит, что упал, но Тишкин выдает его, рассказывая как было дело.

Лидия Михайловна попросила ученика остаться после урока. Тот боится, что его поведут к строгому директору, который своими вопросами и напором доводил некоторых школьников до слез, но учительница не стала сообщать директору. Она поговорила с мальчиком один на один. Спросила, почему он играет и на что тратит выигранные деньги. Герой ответил, что выигрывает только рубль, чтобы купить молоко. Это удивило и тронуло педагога. Она просит мальчика больше не играть.

Поначалу он держит обещание, не желая подвести педагога. Однако еды из дома почти не присылают, год выдался плохой, голод побуждает героя снова идти на свалку.  Птаха, который в прошлый раз стал зачинщиком драки, не рад его появлению: «Чего при­шел? Давно не били? … Кто тебе сказал, что с тобой тут будут играть?», — говорил он герою.

Однако Вадик разрешает ему присоединиться к игре. Герой ведет себя максимально осторожно, учитывая прошлый опыт, старается не зариться на кассу. На четвертый день, когда, выиграв рубль, он хотел удалиться, дело опять закончилось побоями. Ему разбили губу.

Следы драки были замечены Лидией Михайловной, и, чтобы отвадить ученика от игры, она назначает ему дополнительные занятия французским.

Уроки французского

«Начались мучительные и неловкие дни». Каждый день герой со страхом ждал того момента, когда придется остаться. Поначалу учительница занимается с ним в школе, работает над произношением. Потом она решила, что в школе, после второй смены, у них остается мало времени на занятия, и  приглашает ученика продолжить индивидуальные уроки у неё дома.

В квартире преподавательницы он чувствовал себя неловко. «Забившись в угол ждал, пока меня отпустят». Учительница  жалела школьника, хотела его подкормить, после занятий приглашала на ужин. Парень отнекивался и, смущаясь, спешил покинуть квартиру.

«Будь я тысячу раз голоден, из меня пулей тут же выскакивал всякий аппетит. Садиться за один стол с Лидией Михайловной! Нет, нет!»

Однажды герою пришла посылка. Она была непривычно упакована в  ящик, а не в мешок, в котором мать обычно присылала продукты. Мальчик засомневался, ему ли эта посылка, он сверил адрес, сомнений не осталось. Любопытство терзало его и, взяв топор, он вскрыл посылку, всё ещё думая, что её прислала мать.

Внутри были макароны и гематоген. Не сдержавшись, герой начинает есть сухие макароны. С чего мать вдруг так «разорилась» ради него, думает парень, или это посылка не от неё? И он догадался, что коробка с «непривычными» для него продуктами — дело рук Лидии Михайловны.

Он идет в учительскую, чтобы поговорить с педагогом и вернуть посылку, но ее на месте нет. Мальчик отправляется к ней домой. Встретив ученика, Лидия Михайловна сначала делает вид, что не понимает, о чем идет речь и зачем он принес эту посылку, но в разговоре учительница себя выдает. Женщина не учла, что в деревне не бывает макарон и гематогена. Лидия Михайловна — человек городской. Она рассказывает ученику, что сама родом с Кубани, где очень много яблок.

«Кто знал, что можно попасться на макаронах?» — сокрушается женщина. Она пытаеся уговорить ученика принять посылку, обещает, что больше не будет ничего присылать, но тот ни в какую не соглашается брать у своей учительницы еду.

Игра в «пристенок»

Герой продолжает заниматься французским с Лидией Михайловной. Учительница чувствовала его «диковатость» и стремилась расположить к себе и к предмету, что ей удалось: ученик стал вести себя смелее на занятиях, задавал вопросы учителю и даже спорил с ней.

Мальчик делал успехи в языке, стал неплохо говорить по-французски  и даже подумал, что занятия вскоре можно будет прекратить, но Лидия Михайловна «не считала программу выполненной». Постепенно парень вошел во вкус, проникся языком и «наказание превратилось в удовольствие».

Прошло две недели после истории с посылкой, после занятий Лидия Михайловна спросила своего ученика, в какую игру он играл на деньги со сверстниками. Того удивило, что учительница этим интересуется, но рассказал.

В ответ Лидия Михайловна поведала ему, что в детстве тоже играла на деньги, но по-другому. Игра называется «пристенок» или «замеряшки». По правилам нужно ударить монету об стену так, чтобы она упала как можно ближе к монете соперника, не далее чем на расстоянии двух вытянутых пальцев одной руки.

Лидия Михайловна показала, как это делается и предложила парню попробовать сыграть. Герою стало неловко.

«Вы же учительница», — сказал он.

«Ну и что? Учительница — так другой человек, что ли? Иногда надоедает быть только учительницей, учить и учить без конца», — отвечала Лидия Михайловна.  Она просит не выдавать её директору.

Сначала они играли не на деньги, «понарошку», но Лидия Михайловна заявила, что так не интересно и предложила сыграть всерьёз. Мальчик почувствовал неловкость, но всё же согласился.

Лидия Михайловна играла азартно и шумно, герой увидел её совсем другими глазами. Он несколько раз пытался уличить учительницу в том, что она ему поддаётся, но Лидия Михайловна убеждала в обратном. Парень стал выигрывать, у него появились деньги, на которые он покупал молоко и мороженное. Брать деньги у своей учительницы, конечно, неудобно, но успокаивало, что это честный выигрыш.

Однажды, в процессе игры, заспорив о счете, учительница и ученик не заметили, как в квартиру Лидии Михайловны вошел директор. Он жил по соседству в том же доме, который называли «учительским». Лидию Михайловну возмутило, что директор вошел без стука. Директор сказал, что стучал, но не дождался ответа. На вопрос: «Что здесь происходит?», Лидия Михайловна спокойно ответила: «Играем в пристенок». Василий Андреевич возмутился тому, что учительница может играть на деньги с учеником.

«Я теряюсь сразу назвать ваш поступок. Это преступление. Растление. Совращение. И еще, еще… Я двадцать лет работаю в школе, видывал всякое, но такое…»

Последний привет

Спустя три дня Лидия Михайловна уехала. Она отправилась домой, на Кубань. Перед отъездом сказала мальчику, чтобы он не переживал по поводу этой истории, она сама во всем виновата. Больше герой с ней не виделся.

Зимой, на январских каникулах ему пришла посылка, в которой были макароны и три яблока. «Раньше я видел яблоки только на картинках, но догадался, что это они».

История создания

Рассказ не случайно написан от первого лица, это не просто художественный приём. Валентин Григорьевич Распутин признавался, что в основу были положены его собственные, личные воспоминания из детства.

Валентин Григорьевич 1937 года рождения, действие рассказа происходит в 1948, в тот год автору как раз было 11 лет, как и главному герою книги.

Сюжет рассказа взят из биографии писателя. Автор провел детские годы в деревне. Подростком Валя Распутин переехал учиться в райцентр, бедствовал и голодал. Лидия Михайловна Молокова — преподаватель сельской школы в райцентре, где учился будущий литератор. Учительница оказывала ему поддержку, помогала пережить тяжелое время. Принявшись за рассказ, Распутин не стал менять имя героини.

Воспоминания детства воплотились в художественное произведение в 1973 году. Первая публикация состоялась в газете «Советская молодежь», в г. Иркутске.

Рассказ Распутина прочитала учительница, ставшая прототипом главной героини, и решила связаться со своим бывшим учеником, добившимся успехов на литературном поприще. Валентин Григорьевич с теплом вспоминал свою встречу с Лидией Михайловной — встречу взрослого состоявшегося человека с учительницей, согревавшей его трудное детство.

Жанр

Произведение «Уроки французского» невелико по объему, оно имеет одну сюжетную линию, в основе которой — эпизод из жизни главных героев. Что было до и после описанных событий, читатель отчасти узнает из ретроспективных вставок, контекста, а отчасти — ему остается только догадываться. Эти особенности произведения позволяют определить его жанр как «рассказ».

Направление

Рассказ «Уроки французского» посвящен реальным событиям, действительность в нём представлена, «как она есть», что является характерной чертой литературного направления реализм.

Валентина Распутина причисляют к так называемым писателям-«деревенщикам». Так называли группу советских авторов, в чьем творчестве основное внимание уделялось проблемам села.

Деревенскую прозу литературоведы выделяют как отдельное направление в рамках советской реалистической литературы. Для него характерно обращение писателей к проблеме экологии, вопросу сохранения русских традиций, нравственным ценностям в изображении деревни.

«Уроки французского», как и остальное творчество В. Г. Распутина, — пример деревенской прозы. В рассказе раскрываются проблемы послевоенной деревни, особенности быта, чувствуется любовь к родной деревне, поэтизация ее.

Языковые и стилистические особенности

Образцы советской деревенской прозы, и в частности, творчества В. Г. Распутина, отличаются простым, но в то же время выразительным языком. В тексте присутствуют лаконичные, но яркие пейзажные и портретные описания,. В рассказе «Уроки французского» одной из особенностей является использование фразеологизмов, например: «продать с потрохами» или «как снег на голову».

Особый колорит произведению придают устаревшие слова, просторечные выражения и образцы местной лексики (диалектизмы, т.е. слова, распространенные в отдельных регионах страны).

Примеры слов, отражающих реальность описанного времени

 Квартировать   — то есть жить у кого-то в чужой квартире или снимать комнату.  Чайная  — заведение, где можно было напиться чаю и поесть. Первые чайные появились еще во времена российской империи, в царствование Александра II. Исчезли в первой половине XX в.

Пример диалектизма

 Хлюзда  — плут, обманщик.

Примеры просторечных выражений

 Тюкать  — толкать.  Вякать  — говорить.  Притайка  — заначка.

Композиция

Построение рассказа «Уроки французского» соответствует принципам традиционной композиции. Каждый из выделенных в тексте фрагментов соотносится с элементом композиционной структуры.

• Экспозиция — знакомство с героем, его семьей, реалиями жизни и обучения в школе в райцентре.
• Завязка — знакомство героя с компанией игроков в «чику».
• Развитие действия: конфликт с Вадиком, избиение; учительница французского языка обращает внимание на следы побоев , разговор, занятия французским языком, попытка учительницы помочь голодному ученику, гордый отказ героя; учительница предлагает ученику играть в азартную игру, так она находит неординарный способ помочь ему деньгами.
• Кульминация — директор застает учителя за азартной игрой с учеником.
• Развязка — увольнение педагога.
• Эпилог — «последний привет» от любимой учительницы.

Тема

В рассказе поднимается тема — значение неравнодушного и самоотверженного учителя в жизни ученика. Она звучит с первых строк произведения:

«…почему мы так же, как и перед родителями, всякий раз чувствуем свою вину перед учителями? И не за то вовсе, что было в школе, — нет, а за то, что сталось с нами после».

В рассказе «Уроки французского» повествуется об учительнице, которая не могла остаться безучастной к одинокому голодному мальчишке. А тот, когда вырос, чувствовал ответственность перед ней за то, каким он стал, потому что она вкладывала в него свою душу.

Идея

Главная мысль (идея произведения): уроки доброты, полученные учеником, влияют на становление его личности.

«Я написал этот рассказ в надежде, что преподанные мне в своё время уроки лягут на душу как маленького, так и взрослого читателя». (В. Г. Распутин)

Уроки французского стали для героя уроками жизни, в которой нельзя быть равнодушным. Он был одинок, голоден, и никому вокруг не было дела до его страданий. Лидия Михайловна пренебрегла условностями, чтобы помочь голодающему мальчишке. Он помнил это всю жизнь.

Проблематика

В рассказе автор поднимает проблемы нравственного и социального плана.

Нравственный выбор

Проблема нравственного выбора — одна из вечных в мировой литературе. В рассказе «Уроки французского» перед ним оказывается Лидия Михайловна. В её случае это выбор между ее учительской репутацией и помощью нуждающемуся ученику. Учительница, не раздумывая, выбирает помощь ученику, даже если при этом она лишится работы, а её поступки не будут соответствовать званию учителя в привычном представлении. Лидия Михайловна не могла поступить иначе, и она ни о чем не пожалела.

Послевоенное детство

В рассказе на примере одного эпизода показано становление личности на фоне непростого для страны и советского народа времени, когда уже с раннего детства приходилось голодать, искать способы к существованию. В этих условиях люди учились, общались, формировались.

Автор пишет о том, что ему самому довелось пережить, что было близко и понятно, он создает яркие характерные образы, через красочные описания передает явления эпохи, говоря с читателями на языке своего времени. Облигации, игры в «пристенок» и «чику» — отражение времени.

Современным детям, которые уже не играют с монетами, а сидят в гаджетах, имеют неограниченный доступ к информации и развлечениям, не все в рассказе может быть понятно. Послевоенная действительность, окружение, формирующее ребенка, и ценности, которые он впитывает из окружающей жизни — это главные положения рассказа.

Во второстепенных героях воплощены образы простого люда, шпаны, учеников и педагогов. Но разве это не универсальные образы? Разве в современных школах нет своих Вадиков, Птах и Василиев Андреевичей? Нет теть Надь и матерей, поднимающих в одиночку нескольких детей? Все они живут в нашем мире, уже совсем в другой реальности, но сущность остается прежней.

Валентин Распутин подчеркивал, что считает детство самым важным периодом в жизни человека. Именно из детства произрастают наши таланты, наши представления о мире, в том числе и чувство стыда перед родителями и учителями, с размышления о котором начинается рассказ, как и чувство благодарности, уважения — это мотивирующее воспоминание, отражение детства в нашей взрослой реальности.

Образование

В глубинке, в сельской местности, образование менее доступно, чем в больших городах. Так было в 1948 году, так оно отчасти оставалось и в последующие эпохи, вплоть до наших дней. И, тем не менее, люди, рожденные в селе, также талантливы и также могут тянуться к знаниям, готовы терпеть лишения и проходить через трудности ради образования, что ярко показано в рассказе «Уроки французского».

Заставляет автор задуматься и о сущности образования. Получить образование  — не значит вызубрить все предметы или выучить французский язык, образование — это не аттестат, не формальные «уроки» по 45 минут, это нечто большее, это прежде всего ценности и опыт, передаваемые нам учителями.

Взаимопонимание

Герой в совсем юном возрасте оказывается в чуждой для себя среде, которая функционирует по определенным гласным и негласным законам. Он сталкивается с непониманием со стороны окружающих, так ни с кем и не сходится, ведет себя «диковато». Кто-то обращается к нему с позиции агрессии и силы, другие, как например, тетя Надя и Федя — просто нейтрально, не отталкивая, но и не принимая.  Через образы и отношения героя автор ставит проблему взаимопонимания и способности почувствовать и принять другого человека, что особенно важно в детском возрасте.

Образ учителя и его роль в жизни ученика

В советской системе образования учитель воспринимался как непререкаемый авторитет, который в присутствии ученика всегда на работе и обязан держать определенную дистанцию, выстраивать образовательный процесс и стратегию поведения в соответствии с программой и с принятыми в обществе принципами и нормами, соответствующими статусу учителя. Панибратство с учеником считалось недопустимым.

К учителю относились, как к наставнику, который находится «над учеником», смотрит на него с высота своего опыта и профессии.

«А что, учительница, —  другой человек», — вопрошает главная героиня, пытаясь установить контакт с учеником.

Молодая преподавательница нашла подход к ученику, поставив на кон собственную репутацию. Учитывая особенности его характера и жизненные обстоятельства, она не только помогла ему освоить французский язык, но и дала важный жизненный урок. Педагог вышла за пределы «учительских полномочий» и поплатилась за это. Но в то же время такой поступок характеризует Лидию Михайловну как истинного, талантливого учителя, который радеет и болеет за своих учеников.

Важен тот след, который останется в душе и в сердце ребенка. Не только хорошие знания, но и нравственные представления, полученные от педагога и формирующие личность, — в этом заключается роль учителя. Порой для выполнения своей высокой миссии приходится прибегать к рискованным, и даже не вполне этичным, на первый взгляд, методам, как это сделала героиня рассказа.

Уважение к ученику

По ходу сюжета героиня сама раскрывается как личность и демонстрирует уважение к маленькому ученику как к самостоятельной личности. Антипод Лидии Михайловны — директор Василий Андреевич, который не видел в учениках личностей, старался их подавить.

Экранизация

Одноименный художественный фильм по мотивам рассказа «Уроки французского» был снят в 1978 году режиссером Евгением Ташковым. Кинематографический жанр определяется как драма и «киноповесть». Главного героя в фильме зовут Володей. Его роль исполнил малоизвестный актер Михаил Егоров. Актрисе Татьяне Ташковой (в девичестве Васильевой), роль учительницы Лидии Михайловны принесла всесоюзную славу. В роли квартирной хозяйки тети Нади снялась звезда советского кино, народная артистка РСФСР Валентина Талызина.

Скачать обзор:

Характеристики героев. Главные герои

Мальчик-повествователь

Мальчик 11 лет из бедной деревенской семьи. Худой от постоянного недоедания. Одинокий, диковатый, скромный и очень способный ученик. Живёт отдельно от семьи, по которой очень тоскует. Честный, мужественный, смелый, упорный с сильным характером. Несмотря на голод и отсутствие денег, учёбы в школе не бросает, старается оправдать доверие семьи. Самостоятельный и умный не по годам. Гордый, не жалуется и не принимает еду от учительницы, желающей помочь.

Мать мальчика

Женщина, воспитывающая троих детей без мужа. Волевая, умная, но неграмотная. Благодаря ей, автор имел возможность учиться, несмотря на голод и бедность. Она приняла решение отдать сына в школу в районный центр, передавала еду и иногда – немного денег.

Лидия Михайловна, учительница французского языка

Красивая, добрая молодая женщина около 25 лет. Имеет правильные черты лица, еле заметную «косинку» в глазах, короткие чёрные волосы. Родом из Кубани. Родилась и выросла в городе, обеспечена, ни в чём не нуждается. Она сумела рассмотреть голодного и очень способного мальчика, хитростью помогала ему едой и деньгами. Призналась, что с детства вела себя не по правилам, приносила много проблем родителям. По её словам, человек стареет, когда перестаёт быть ребёнком.

Василий Андреевич, директор школы

Строгий человек с манерой громко разговаривать. В школе дети очень его боялись. Провинившегося ученика в присутствии всех учащихся директор школы заставлял объяснить, что его толкнуло на плохой поступок. Застав учительницу с автором, играющих на деньги в «пристенок», директор от возмущения не находит слов. Разбираться в сути поступка педагога он не стал, посчитав это преступлением.

Второстепенные персонажи

Дядя Ваня. Шофер, который по работе возит в райцентр груз. Один раз в неделю дядя Ваня привозит мальчику продукты.

Федька. Сын хозяйки квартиры, где жил главный герой. Федька познакомил его с компанией, играющей в «чику» на деньги. Федька и его семья подворовывают еду у главного героя, когда тот находится в школе.

Вадик. Городской мальчик из 7 класса той же школы, где учится главный герой. Хитрый, злой подросток, который насмехается и обижает тех, кто младше и слабее. Дружит с хулиганом Птахой. Избивают главного героя несколько раз за то, что он играет лучше всех.

Птаха. Друг Вадика, остался на второй год в пятом классе, школу посещает как придётся. Драчун, хулиган, не имеющий своего мнения.

Тишкин. Одноклассник автора, который часто присутствовал при играх на деньги, но сам не участвовал. Он первым «сдал» мальчишку учительнице французского, рассказав откуда у него синяки и побои.

Анализ произведения

История создания

Рассказ “Уроки французского”, действие которого происходит в конце сороковых годов, был написан в 1973 году. Опубликован в том же году в комсомольской газете г. Иркутска “Советская молодёжь”. Произведение посвящено матери близкого друга писателя Александра Вампилова-учительнице Копыловой Анастасии Прокопьевне.

По признанию самого автора, рассказ глубоко автобиографичен, именно детские впечатления легли в основу рассказа. После окончания четырёхлетней школы в своём родном селе будущий писатель вынужден был переехать в районный центр Усть-Уда, чтобы продолжать учёбу в старшей школе. Это был тяжёлый период для маленького мальчика: жизнь у чужих людей, полуголодное существование, невозможность одеваться и питаться, как положено, непринятие деревенского мальчика одноклассниками. Всё, что описывается в рассказе, можно считать реальными событиями, ведь именно такой путь прошёл будущий писатель Валентин Распутин. Он считал, что детство – самый главный период в формировании таланта, именно в детстве человек становится художником, писателем или музыкантом. Там же он черпает своё вдохновение всю оставшуюся жизнь.

В жизни маленького Вали была такая же Лидия Михайловна (это реальное имя учительницы), которая помогала мальчику, старалась скрасить его тяжёлое существование, посылала посылки и играла в “пристенок”. После того, как вышел рассказ, она нашла своего бывшего ученика и произошла долгожданная встреча, с особым теплом он вспоминал разговор, который состоялся с Лидией Михайловной во взрослом возрасте. Она забыла многие вещи, которые помнил писатель с детства, он хранил их в памяти много лет, благодаря чему появился чудеснейший рассказ.

Тема

В произведении поднимается тема человеческого неравнодушия, доброты и помощи тем, кто нуждается. Проблема морального выбора и особой “нравственности”, которая не принимается обществом, но имеет обратную сторону – светлую и бескорыстную.

Молодая учительница, сумевшая рассмотреть беду мальчика, его плачевное положение, стала ангелом-хранителем на определённый отрезок его жизни. Только она рассмотрела за бедностью старание и способности мальчика к учёбе. Уроки французского, которые она давала ему на дому, стали уроками жизни, как для мальчика, так и для самой молодой женщины. Она очень скучала по родине, достаток и уют не давали ощущения радости, а “возвращение в безмятежное детство”, спасало её от будней и тоски по дому.

Деньги, которые получал главный герой рассказа в честной игре, позволяли ему купить молока и хлеба, обеспечить себя самым необходимым. Кроме того, ему не приходилось участвовать в уличных играх, где за своё превосходство и мастерство в игре его избивали мальчишки от зависти и бессилия. Тему “Уроков французского” Распутин обозначил с первых строк произведения, когда упомянул о чувстве вины перед учителями. Основная мысль рассказа в том, что помогая другим, мы помогаем и себе. Оказывая помощь мальчику, поддаваясь, хитря, рискуя работой и репутацией, Лидия Михайловна поняла, чего не хватало ей самой, чтобы чувствовать себя счастливой. Смысл жизни в том, чтобы помогать, быть нужным и не зависеть от мнения окружающих. Литературная критика подчёркивает ценность творчества Распутина для всех возрастных категорий.

Композиция

Рассказ имеет традиционную для своего жанра композицию. Повествование ведётся от первого лица, что делает восприятие очень реалистичным и позволяет вводить много эмоциональных, субъективных деталей.

Кульминацией является сцена, где директор школы, не достучавшись в комнату учительницы, заходит к ней и видит играющих на деньги педагога и ученика. Примечательно, что идея рассказа подана автором в философской фразе первого предложения. Из неё же вытекает и проблематика рассказа: чувство вины перед родителями и педагогами – откуда оно?

Вывод напрашивается сам собой: они вложили в нас всё самое лучшее, они верили в нас, а смогли ли мы оправдать их ожидания? Рассказ заканчивается резко, последнее что мы узнаём – это посылка с Кубани, которая пришла мальчишке-рассказчику от бывшей учительницы. Он впервые видит настоящие яблоки в голодный 1948 год. Даже на расстоянии это волшебная женщина умудряется приносить радость и праздник в жизнь маленького человека.

Жанр

Жанр рассказа, в который облачил Валентин Распутин своё повествование, идеально подходит для изображения правдивых жизненных событий. Реалистичность рассказа, его небольшая форма, возможность окунаться в воспоминания и раскрывать внутренний мир персонажей различными средствами – всё это превратило произведение в маленький шедевр – глубокий, трогательный и правдивый.

Исторические особенности времени также отразились в рассказе глазами маленького мальчика: голод, разруха, обнищание деревни, сытая жизнь городских жителей. Направление деревенской прозы, к которому относится произведение, было распространено в 60-х-80-х годах 20 века. Суть его была в следующем: оно раскрывало особенности деревенского быта, подчёркивало его самобытность, поэтизировало и в чём-то идеализировало деревню. Так же прозе этого направления было свойственен показ разрухи и обнищания деревни, её упадка и тревоги за будущее села.

«Уроки французского» Краткое содержание

Рассказ «Уроки французского» повествуется от первого лица. Мальчик 11-ти лет отлично окончил начальную школу, но в его деревне не было средней, и мама договорилась, чтобы он жил у ее знакомой в райцентре и учился там же. «Так началась моя самостоятельная жизнь» — пишет рассказчик.

В семье у героя было трое детей, но отца не было. Повсюду в деревнях была нищета, и они глотали зерна овса, чтобы хоть как-то унять голод. Но рассказчик был талантлив и даже зарабатывал подачки, когда помогал местным жителям с облигациями (лотерейные билеты с СССР) и письмами. Поэтому его и отправили учиться.

В райцентре он сильно тосковал по дому и отчаянно худел от недоедания. Но при этом он старался учиться только на пятерки, ведь осознавал, что все в деревне на него рассчитывают (он первый поехал учиться). Только вот не ладилось у него с французским языком — плохое произношение выдавало его сибирское происхождение. Этим он сильно расстраивал свою учительницу.

В доме у знакомой матери у героя все время воровали еду, ведь и там жилось бедно. Но он крепился и старался при матери не рыдать и не говорить о плохом. Однажды Федя, сын его квартирной хозяйки, предложил сыграть в чику — азартную игру на деньги. Мальчик стал учиться игре тайком и, наконец, научился выигрывать даже у Вадика — предводителя всех игроков из 7 класса. Но героя нельзя было назвать азартным: он зарабатывал только рубль на поллитра молока и убегал. Ему оно было необходим, ведь он страдал от малокровия, и без молока у него кружилась голова.

Но недолго ребята терпели такую удачу. Однажды героя сильно избили, ведь он ни с кем не сошелся из-за своей деревенской замкнутости, и никто не заступился за него. Напротив, все завидовали ему и были рады отомстить «выскочке».

Утром в школе Лидия Михайловна, учительница французского и классный руководитель, заметила синяки ученика, и Тишкин, один из игроков, все ей выложил, за что немедленно был вызван к доске. За азартные игры грозило исключение из школы, и наш герой сильно испугался. «Домой с таким позором нельзя» — думал он. После уроков его ждала беседа с учительницей, но больше всего он боялся директора.

В беседе Лидия Михайловна, говорящая спокойным, ровным, но строгим тоном, выяснила, что ученик играет только на рубль и то ради заветного молока. Она взяла с него честное слово, что он обойдется без игры. Но в ту осень он не получал от матери даже хлеба, а картошку у него сразу же растащили. Голод вновь погнал его к ребятам, играющим в чику. Вадик дал ему играть, но только из азарта от игры с конкурентоспособным игроком. На 4 день его опять избили за выигрыш. Заметив это, учительница настояла на отдельных занятиях по французскому языку, ведь с распухшей губой он не мог нормально прочитать текст.

Учительница настояла на занятиях у нее дома и рассказывала о своей биографии, словом, пыталась сблизиться с застенчивым мальчиком. Он же отчаянно робел, ведь ее городская жизнь казалась ему инопланетной, как и чистая квартира с запахом духов. Она настаивала на совместном ужине, но он гордо отказывался. Отказался он и от посылки с макаронами и гематогеном, которые она хотела выдать за подарок его матери. Он же отдал ей продукты назад, сказав, что у них в деревне такого не бывает.

И все же со временем рассказчик стал лучше говорить на французском, освоил этот предмет и привык к учительнице. Теперь он разговаривал с ней и даже «вступал в споры». Однажды она показала ему игру своего детства — пристенок. При этом он призналась, что в детстве «родители с ней натерпелись», и по сей день она хотела бы прыгать и веселиться, но за стенкой живет директор, и она не хочет испортить впечатление о себе. «Для учителя, может быть, самое важное — не принимать себя всерьез, понимать, что он может научить совсем немногому» — осторожно заметила она. После этой беседы они, условившись о тайне, начали играть вместе, и рассказчик выигрывал деньги. Сначала он проигрывал, но потом заметил, что учительница специально поддается. Отказавшись играть, он все же вновь согласился и увидел жульничество Лидии Михайловны. После этого он уже не подозревал ее в обмане и играл в полную силу. Но во время одного ожесточенного спора к ним зашел директор Василий Андреевич. Он обвинил учительницу в «растлении» и уволил. Она уехала к себе на Кубань.

В середине января рассказчик получил посылку с макаронами и яблоками.

«Раньше я видел яблоки только на картинках, но догадался, что это они» — этой фразой заканчивается рассказ.

Источник.

Источник.

В рассказе писатель описывает события, произошедшие с ним в школьные годы, когда молодая и отзывчивая учительница французского языка пренебрегла всеми правилами приличия чтобы помочь одинокому голодающему мальчику.

«Уроки французского» читать

Анастасии Прокопьевне Копыловой

Странно: почему мы так же, как и перед родителями, всякий раз чувствуем свою вину перед учителями? И не за то вовсе, что было в школе, — нет, а за то, что сталось с нами после.

Я пошел в пятый класс в сорок восьмом году. Правильней сказать, поехал: у нас в деревне была только начальная школа, поэтому, чтобы учиться дальше, мне пришлось снаряжаться из дому за пятьдесят километров в райцентр. За неделю раньше туда съездила мать, уговорилась со своей знакомой, что я буду квартировать у нее, а в последний день августа дядя Ваня, шофер единственной в колхозе полуторки, выгрузил меня на улице Подкаменной, где мне предстояло жить, помог занести в дом узел с постелью, ободряюще похлопал на прощанье по плечу и укатил. Так, в одиннадцать лет, началась моя самостоятельная жизнь.

Голод в тот год еще не отпустил, а нас у матери было трое, я самый старший. Весной, когда пришлось особенно туго, я глотал сам и заставлял глотать сестренку глазки проросшей картошки и зерна овса и ржи, чтобы развести посадки в животе, — тогда не придется все время думать о еде. Все лето мы старательно поливали свои семена чистой ангарской водичкой, но урожая почему-то не дождались или он был настолько мал, что мы его не почувствовали. Впрочем, я думаю, что затея эта не совсем бесполезная и человеку когда-нибудь еще пригодится, а мы по неопытности что-то там делали неверно.

Трудно сказать, как решилась мать отпустить меня в район (райцентр у нас называли районом). Жили мы без отца, жили совсем плохо, и она, видно, рассудила, что хуже уже не будет — некуда. Учился я хорошо, в школу ходил с удовольствием и в деревне признавался за грамотея: писал за старух и читал письма, перебрал все книжки, которые оказались в нашей неказистой библиотеке, и по вечерам рассказывал из них ребятам всякие истории, больше того добавляя от себя. Но особенно в меня верили, когда дело касалось облигаций. Их за войну у людей скопилось много, таблицы выигрышей приходили часто, и тогда облигации несли ко мне. Считалось, что у меня счастливый глаз. Выигрыши и правда случались, чаще всего мелкие, но колхозник в те годы рад был любой копейке, а тут из моих рук сваливалась и совсем нечаянная удача. Радость от нее невольно перепадала и мне. Меня выделяли из деревенской ребятни, даже подкармливали; однажды дядя Илья, в общем-то скупой, прижимистый старик, выиграв четыреста рублей, сгоряча нагреб мне ведро картошки — под весну это было немалое богатство.

И все потому же, что я разбирался в номерах облигаций, матери говорили:

— Башковитый у тебя парень растет. Ты это… давай учи его. Грамота зря не пропадет.

И мать, наперекор всем несчастьям, собрала меня, хотя до того никто из нашей деревни в районе не учился. Я был первый. Да я и не понимал, как следует, что мне предстоит, какие испытания ждут меня, голубчика, на новом месте.

Учился я и тут хорошо. Что мне оставалось? — затем я сюда и приехал, другого дела у меня здесь не было, а относиться спустя рукава к тому, что на меня возлагалось, я тогда еще не умел. Едва ли осмелился бы я пойти в школу, останься у меня невыученным хоть один урок, поэтому по всем предметам, кроме французского, у меня держались пятерки.

С французским у меня не ладилось из-за произношения. Я легко запоминал слова и обороты, быстро переводил, прекрасно справлялся с трудностями правописания, но произношение с головой выдавало все мое ангарское происхождение вплоть до последнего колена, где никто сроду не выговаривал иностранных слов, если вообще подозревал об их существовании. Я шпарил по-французски на манер наших деревенских скороговорок, половину звуков за ненадобностью проглатывая, а вторую половину выпаливая короткими лающими очередями. Лидия Михайловна, учительница французского, слушая меня, бессильно морщилась и закрывала глаза. Ничего подобного опа, конечно, не слыхивала. Снова и снова она показывала, как произносятся носовые, сочетания гласных, просила повторить — я терялся, язык у меня во рту деревенел и не двигался. Все было впустую. Но самое страшное начиналось, когда я приходил из школы. Там я невольно отвлекался, все время вынужден был что-то делать, там меня тормошили ребята, вместе с ними — хочешь не хочешь — приходилось двигаться, играть, а на уроках — paботать. Но едва я оставался один, сразу наваливалась тоска — тоска по дому, по деревне. Никогда раньше даже на день я не отлучался из семьи и, конечно, не был готов к тому, чтобы жить среди чужих людей. Так мне было плохо, так горько и постыло! — хуже всякой болезни. Хотелось только одного, мечталось об одном — домой и домой. Я сильно похудел; мать, приехавшая в конце сентября, испугалась за меня. При ней я крепился, не жаловался и не плакал, но, когда она стала уезжать, не выдержал и с ревом погнался за машиной. Мать махала мне рукой из кузова, чтобы я отстал, не позорил себя и ее, я ничего не понимал. Тогда она решилась и остановила машину.

— Собирайся, — потребовала она, когда я подошел. Хватит, отучился, поедем домой.

Я опомнился и убежал.

Но похудел я не только из-за тоски по дому. К тому же еще я постоянно недоедал. Осенью, пока дядя Ваня возил на своей полуторке хлеб в Заготзерно, стоявшее неподалеку от райцентра, еду мне присылали довольно часто, примерно раз в неделю. Но вся беда в том, что мне ее не хватало. Ничего там не было, кроме хлеба и картошки, изредка мать набивала в баночку творогу, который у кого-то под что-то брала: корову она не держала. Привезут — кажется много, хватишься через два дня — пусто. Я очень скоро стал замечать, что добрая половина моего хлеба куда-то самым таинственным образом исчезает. Проверил — так и есть: был — нету. То же самое творилось с картошкой. Кто потаскивал — тетя Надя ли, крикливая, замотанная женщина, которая одна мыкалась с тремя ребятишками, кто-то из ее старших девчонок или младший, Федька, — я не знал, я боялся даже думать об этом, не то что следить. Обидно было только, что мать ради меня отрывает последнее от своих, от сестренки с братишкой, а оно все равно идет мимо. Но я заставил себя смириться и с этим. Легче матери не станет, если она услышит правду.

Голод здесь совсем не походил на голод в деревне. Там всегда, и особенно осенью, можно было что-то перехватить, сорвать, выкопать, поднять, в Ангаре ходила рыба, в лесу летала птица. Тут для меня все вокруг было пусто: чужие люди, чужие огороды, чужая земля. Небольшую речушку на десять рядов процеживали бреднями. Я как-то в воскресенье просидел с удочкой весь день и поймал трех маленьких, с чайную ложку, пескариков — от такой рыбалки тоже не раздобреешь. Больше не ходил — что зря время переводить! По вечерам околачивался у чайной, на базаре, запоминая, что почем продают, давился слюной и шел ни с чем обратно. На плите у тети Нади стоял горячий чайник; пошвыркав гольного кипяточку и согрев желудок, ложился спать. Утром опять в школу. Так и дотягивал до того счастливого часа, когда к воротам подъезжала полуторка и в дверъ стучал дядя Ваня. Наголодавшись и зная, что харч мой все равно долго не продержится, как бы я его ни экономил, я наедался до отвала, до рези и животе, а затем, через день или два, снова подсаживал зубы на полку.

Однажды, еще в сентябре, Федька спросил у меня:

— Ты в «чику» играть не боишься?

— В какую «чику»? — не понял я.

— Игра такая. На деньги. Если деньги есть, пойдем сыграем.

— Нету.

— И у меня нету. Пойдем так, хоть посмотрим. Увидишъ, как здорово.

Федька повел меня за огороды. Мы прошли по краю продолговатого, грядой, холма, сплошь заросшего крапивой, уже черной, спутанной, с отвисшими ядовитыми гроздьями семян, перебрались, прыгая по кучам, через старую свалку и в низинке, на чистой и ровной небольшой поляне, увидели ребят. Мы подошли. Ребята насторожились. Все они были примерно тех же лет, что и я, кроме одного — рослого и крепкого, заметного своей силой и властью, парня с длинной рыжей челкой. Я вспомнил: он ходил в седьмой класс.

— Этого еще зачем привел? — недовольно сказал oн Федьке.

— Он свой, Вадик, свой, — стал оправдываться Федька. — Он у нас живет.

— Играть будешь? — спросил меня Вадик.

— Денег нету.

— Гляди не вякни кому, что мы здесь.

— Вот еще! — обиделся я.

Больше на меня не обращали внимания, я отошел в сторонку и стал наблюдать. Играли не все — то шестеро, то семеро, остальные только глазели, болея в основном за Вадика. Хозяйничал здесь он, это я понял сразу.

Разобраться в игре ничего не стоило. Каждый выкладывал на кон по десять копеек, стопку монет решками вверх опускали на площадку, ограниченную жирной чертой метрах в двух от кассы, а с другой стороны, от валуна, вросшего в землю и служившего упором для передней ноги, бросали круглую каменную шайбу. Бросать ее надо было с тем расчетом, чтобы она как можно ближе подкатилась к черте, но не вышла за нее, — тогда ты получал право первым разбивать кассу. Били всё той же шайбой, стараясь перевернуть. монеты на орла. Перевернул — твоя, бей дальше, нет — отдай это право следующему. Но важней всего считалось еще при броске накрыть шайбой монеты, и если хоть одна из них оказывалась на орле, вся касса без разговоров переходила в твой карман, и игра начиналась снова.

Вадик хитрил. Он шел к валуну после всех, когда полная картина очередности была у него перед глазами и он видел, куда бросать, чтобы выйти вперед. Деньги доставались первым, до последних они доходили редко. Наверное, все понимали, что Вадик хитрит, но сказать ему об этом никто не смел. Правда, и играл он хорошо. Подходя к камню, чуть приседал, прищурившись, наводил шайбу на цель и неторопливо, плавно выпрямлялся — шайба выскальзывала из его руки и летела туда, куда он метил. Быстрым движением головы он забрасывал съехавшую челку наверх, небрежно сплевывал в сторону, показывая, что дело сделано, и ленивым, нарочито замедленным шагом ступал к деньгам. Если они были в куче, бил резко, со звоном, одиночные же монетки трогал шайбой осторожно, с накатиком, чтобы монетка не билась и не крутилась в воздухе, а, не поднимаясь высоко, всего лишь переваливалась на другую сторону. Никто больше так не умел. Ребята лупили наобум и доставали новые монеты, а кому нечего было доставать, переходили в зрители.

Мне казалось, что, будь у меня деньги, я бы смог играть. В деревне мы возились с бабками, но и там нужен точный глаз. А я, кроме того, любил придумывать для себя забавы на меткость: наберу горсть камней, отыщу цель потруднее и бросаю в нее до тех пор, пока не добьюсь полного результата — десять из десяти. Бросал и сверху, из-за плеча, и снизу, навешивая камень над целью. Так что кой-какая сноровка у меня была. Не было денег.

Мать потому и отправляла мне хлеб, что денег у нас не водилось, иначе я покупал бы его и здесь. Откуда им в колхозе взяться? Все же раза два она подкладывала мне в письмо по пятерке — на молоко. На теперешние это пятьдесят копеек, не разживешься, но все равно деньги, на них на базаре можно было купить пять поллитровых баночек молока, по рублю за баночку. Молоко мне наказано пить от малокровия, у меня часто ни с того ни с сего принималась вдруг кружиться голова.

Но, получив пятерку в третий раз, я не пошел за молоком, а разменял ее на мелочь и отправился за свалку. Место здесь было выбрано с толком, ничего не скажешь: полянка, замкнутая холмами, ниоткуда не просматривалась. В селе, на виду у взрослых, за такие игры гоняли, грозили директором и милицией. Тут нам никто не мешал. И недалеко, за десять минут добежишь.

В первый раз я спустил девяностно копеек, во второй — шестьдесят. Денег было, конечно, жалко, но я чувствовал, что приноравливаюсь к игре, рука постепенно привыкала к шайбе, училась отпускать для броска ровно столько силы, сколько требовалось, чтобы шайба пошла верно, глаза тоже учились заранее знать, куда она упадет и сколько еще прокатится по земле. По вечерам, когда все расходились, я снова возвращался сюда, доставал из-под камня спрятанную Вадиком шайбу, выгребал из кармана свою мелочь и бросал, пока не темнело. Я добился того, что из десяти бросков три или четыре угадывали точно на деньги.

И наконец наступил день, когда я остался в выигрыше.

Осень стояла теплая и сухая. Еще и в октябре пригревало так, что можно было ходить в рубашке, дожди выпадали редко и казались случайными, ненароком занесенными откуда-то из непогодья слабым попутным ветерком. Небо синело совсем по-летнему, но стало словно бы уже, и солнце заходило рано. Над холмами в чистые часы курился воздух, разнося горьковатый, дурманящий запах сухой полыни, ясно звучали дальние голоса, кричали отлетающие птицы. Трава на нашей поляне, пожелтевшая и сморенная, все же осталась живой и мягкой, на ней возились свободные от игры, а лучше сказать, проигравшиеся ребята.

Теперь каждый день после школы я прибегал сюда. Ребята менялись, появлялись новички, и только Вадик не пропускал ни одной игры. Она без него и не начиналась. За Вадиком, как тень, следовал большеголовый, стриженный под машинку, коренастый парень, по прозвищу Птаха. В школе я Птаху до этого не встречал, но, забегая вперед, скажу, что в третьей четверти он вдруг, как снег на голову, свалился на наш класс. Оказывается, остался в пятом на второй год и под каким-то предлогом устроил себе до января каникулы. Птаха тоже обычно выигрывал, хоть и не так, как Вадик, поменьше, но в убытке не оставался. Да потому, наверно, и не оставался, что был заодно с Вадиком и тот ему потихоньку помогал.

Из нашего класса на полянку иногда набегал Тишкин, суетливый, с моргающими глазенками мальчишка, любивший на уроках поднимать руку. Знает, не знает — все равно тянет. Вызовут — молчит.

— Что ж ты руку поднимал? — спрашивают Тишкина.

Он шлепал своими глазенками:

— Я помнил, а пока вставал, забыл.

Я с ним не дружил. От робости, молчаливости, излишней деревенской замкнутости, а главное — от дикой тоски по дому, не оставлявшей во мне никаких желаний, ни с кем из ребят я тогда еще не сошелся. Их ко мне тоже не тянуло, я оставался один, не понимая и не выделяя из горького своего положения одиночества: один — потому что здесь, а не дома, не в деревне, там у меня товарищей много.

Тишкин, казалось, и не замечал меня на полянке. Быстро проигравшись, он исчезал и появлялся снова не скоро.

А я выигрывал. Я стал выигрывать постоянно, каждый день. У меня был свой расчет: не надо катать шайбу по площадке, добиваясь права на первый удар; когда много играющих, это не просто: чем ближе тянешься к черте, тем больше опасности перевалить за нее и остаться последним. Надо накрывать кассу при броске. Так я и делал. Конечно, я рисковал, но при моей сноровке это был оправданный риск. Я мог проиграть три, четыре раза подряд, зато на пятый, забрав кассу, возвращал свой проигрыш втройне. Снова проигрывал и снова возвращал. Мне редко приходилось стучать шайбой по монетам, но и тут я пользовался своим приемом: если Вадик бил с накатом на себя, я, наоборот, тюкал от себя — так было непривычно, но так шайба придерживала монету, не давала ей вертеться и, отходя, переворачивала вслед за собой.

Теперь у меня появились деньги. Я не позволял себе чересчур увлекаться игрой и торчать на полянке до вечера, мне нужен был только рубль, каждый день по рублю. Получив его, я убегал, покупал на базаре баночку молока (тетки ворчали, глядя на мои погнутые, побитые, истерзанные монеты, но молоко наливали), обедал и садился за уроки. Досыта все равно я не наедался, но уже одна мысль, что я пью молоко, прибавляла мне силы и смиряла голод. Мне стало казаться, что и голова теперь у меня кружится гораздо меньше.

Поначалу Вадик спокойно относился к моим выигрышам. Он и сам не оставался внакладе, а из его карманов вряд ли мне что-нибудь перепадало. Иногда он даже похваливал меня: вот, мол, как надо бросать, учитесь, мазилы. Однако вскоре Вадик заметил, что я слишком быстро выхожу из игры, и однажды остановил меня:

— Ты что это — загреб кассу и драть? Ишь шустрый какой! Играй.

— Мне уроки надо, Вадик, делать, — стал отговариваться я.

— Кому надо делать уроки, тот сюда не ходит.

А Птаха подпел:

— Кто тебе сказал, что так играют на деньги? За это, хочешь знать, бьют маленько. Понял?

Больше Вадик не давал мне шайбу раньше себя и подпускал к камню только последним. Он хорошо бросал, и нередко я лез в карман за новой монетой, не прикоснувшись к шайбе. Но я бросал лучше, и если уж мне доставалась возможность бросать, шайба, как намагниченная, летела точно на деньги. Я и сам удивлялся своей меткости, мне надо бы догадаться придержать ее, играть незаметней, а я бесхитростно и безжалостно продолжал бомбить кассу. Откуда мне было знать, что никогда и никому еще не прощалось, если в своем деле он вырывается вперед? Не жди тогда пощады, не ищи заступничества, для других он выскочка, и больше всех ненавидит его тот, кто идет за ним следом. Эту науку мне пришлось в ту осень постигнуть на собственной шкуре.

Я только что опять угодил в деньги и шел собирать их, когда заметил, что Вадик наступил ногой на одну из рассыпавшихся по сторонам монет. Все остальные лежали вверх решками. В таких случаях при броске обычно кричат «в склад!», чтобы — если не окажется орла — собрать для удара деньги в одну кучу, но я, как всегда, понадеялся на удачу и не крикнул.

— Не в склад! — объявил Вадик.

Я подошел к нему и попытался сдвинуть его ногу с монеты, но он оттолкнул меня, быстро схватил ее с земли и показал мне решку. Я успел заметить, что монета была на орле, — иначе он не стал бы ее закрывать.

— Ты перевернул ее, — сказал я. — Она была на орле, я видел.

Он сунул мне под нос кулак.

— А этого ты не видел? Понюхай, чем пахнет.

Мне пришлось смириться. Настаивать на своем было бессмысленно; если начнется драка, никто, ни одна душа за меня не заступится, даже Тишкин, который вертелся тут же.

Злые, прищуренные глаза Вадика смотрели на меня в упор. Я нагнулся, тихонько ударил по ближней монете, перевернул ее и подвинул вторую. «Хлюзда на правду наведет, — решил я. — Все равно я их сейчас все заберу». Снова наставил шайбу для удара, но опустить уже не успел: кто-то вдруг сильно поддал мне сзади коленом, и я неловко, склоненной вниз головой, ткнулся в землю. Вокруг засмеялись.

За мной, ожидающе улыбаясь, стоял Птаха. Я oпeшил:

— Чего-о ты?!

— Кто тебе сказал, что это я? — отперся он. — Приснилось, что ли?

— Давай сюда! — Вадик протянул руку за шайбой, но я не отдал ее. Обида перехлестнула во мне страх ничего на свете я больше не боялся. За что? За что они так со мной? Что я им сделал?

— Давай сюда! — потребовал Вадик.

— Ты перевернул ту монетку! — крикнул я ему. — Я видел, что перевернул. Видел.

— Ну-ка, повтори, — надвигаясь на меня, попросил он.

— Ты перевернул ее, — уже тише сказал я, хорошо зная, что за этим последует.

Первым, опять сзади, меня ударил Птаха. Я полетел на Вадика, он быстро и ловко, не примериваясь, поддел меня головой в лицо, и я упал, из носу у меня брызнула кровь. Едва я вскочил, на меня снова набросился Птаха. Можно было еще вырваться и убежать, но я почему-то не подумал об этом. Я вертелся меж Вадиком и Птахой, почти не защищаясь, зажимая ладонью нос, из которого хлестала кровь, и в отчаянии, добавляя им ярости, упрямо выкрикивая одно и то же:

— Перевернул! Перевернул! Перевернул!

Они били меня по очереди, один и второй, один и второй. Кто-то третий, маленький и злобный, пинал меня по ногам, потом они почти сплошь покрылись синяками. Я старался только не упасть, ни за что больше не упасть, даже в те минуты мне казалось это позором. Но в конце концов они повалили меня на землю и остановились.

— Иди отсюда, пока живой! — скомандовал Вадик. — Быстро!

Я поднялся и, всхлипывая, швыркая омертвевшим носом, поплелся в гору.

— Только вякни кому — убьем! — пообещал мне вслед Вадик.

Я не ответил. Все во мне как-то затвердело и сомкнулось в обиде, у меня не было сил достать из себя слово. И, только поднявшись на гору, я не утерпел и, словно сдурев, закричал что было мочи — так что слышал, наверное, весь поселок:

— Переверну-у-ул!

За мной кинулся было Птаха, но сразу вернулся — видно, Вадик рассудил, что с меня хватит, и остановил его. Минут пять я стоял и, всхлипывая, смотрел на полянку, где снова началась игра, затем спустился по другой стороне холма к ложбинке, затянутой вокруг черной крапивой, упал на жесткую сухую траву и, не сдерживаясь больше, горько, навзрыд заплакал.

Не было в тот день и не могло быть во всем белом свете человека несчастнее меня.

Утром я со страхом смотрел на себя в зеркало: нос вспух и раздулся, под левым глазом синяк, а ниже его, на щеке, изгибается жирная кровавая ссадина. Как идти в школу в таком виде, я не представлял, но как-то идти надо было, пропускать по какой бы то ни было причине уроки я не решался. Допустим, носы у людей и от природы случаются почище моего, и если бы не привычное место, ни за что не догадаешься, что это нос, но ссадину и синяк ничем оправдать нельзя: сразу видно, что они красуются тут не по моей доброй воле.

Прикрывая глаз рукой, я юркнул в класс, сел за свою парту и опустил голову. Первым уроком, как назло, был французский. Лидия Михайловна, по праву классного руководителя, интересовалась нами больше других учителей, и скрыть от нее что-либо было трудно. Она входила, здоровалась, но до того, как посадить класс, имела привычку внимательным образом осматривать почти каждого из нас, делая будто бы и шутливые, но обязательные для исполнения замечания. И знаки на моем лице она, конечно, увидела сразу, хоть я, как мог, и прятал их; я понял это потому, что на меня стали оборачиваться ребята.

— Ну вот, — сказала Лидия Михайловна, открывая журнал. — Сегодня среди нас есть раненые.

Класс засмеялся, а Лидия Михайловна снова подняла на меня глаза. Они у нее косили и смотрели словно бы мимо, но мы к тому времени уже научились распознавать, куда они смотрят.

— И что случилось? — спросила она.

— Упал, — брякнул я, почему-то не догадавшись заранее придумать хоть мало-мальски приличное объяснение.

— Ой, как неудачно. Вчера упал или сегодня?

— Сегодня. Нет, вчера вечером, когда темно было.

— Хи, упал! — выкрикнул Тишкин, захлебываясь от радости. — Это ему Вадик из седьмого класса поднес. Они на деньги играли, а он стал спорить и заработал, Я же видел. А говорит, упал.

Я остолбенел от такого предательства. Он что — совсем ничего не понимает или это он нарочно? За игру на деньги нас в два счета могли выгнать из школы. Доигрался. В голове у меня от страха все всполошилось и з гудело: пропал, теперь пропал. Ну, Тишкин. Вот Тишкин так Тишкин. Обрадовал. Внес ясность — нечего сказать.

— Тебя, Тишкин, я хотела спросить совсем другое, — не удивляясь и не меняя спокойного, чуть безразличного тона, остановила его Лидия Михайловна. — Иди к доске, раз уж ты разговорился, и приготовься отвечать. Она подождала, пока растерявшийся, ставший сразу несчастиым Тишкин выйдет к доске, и коротко сказала мне: — После уроков останешься.

Больше всего я боялся, что Лидия Михайловна потащит меня к директору. Это значит, что, кроме сегодняшней беседы, завтра меня выведут перед школьной линейкой и заставят рассказывать, что меня побудило заниматься этим грязным делом. Директор, Василий Андреевич, так и спрашивал провинившегося, что бы он ни творил, — разбил окно, подрался или курил в уборной: «Что тебя побудило заниматься этим грязным делом?» Он расхаживал перед линейкой, закинув руки за спину, вынося вперед в такт широким шагам плечи, так что казалось, будто наглухо застегнутый, оттопыривающийся темный френч двигается самостоятельно чуть поперед директора, и подгонял: «Отвечай, отвечай. Мы ждем. смотри, вся школа ждет, что ты нам скажешь». Ученик начинал в свое оправдание что-нибудь бормотать, но директор обрывал его: «Ты мне на вопрос отвечай, на вопрос. Как был задан вопрос?» — «Что меня побудило?» — Вот именно: что побудило? Слушаем тебя». Дело обычно заканчивалось слезами, лишь после этого директор успокаивался, и мы расходились на занятия. Труднее было со старшеклассниками, которые не хотели плакать, но и не могли ответить на вопрос Василия Андреевича.

Однажды первый урок у нас начался с опозданием на десять минут, и все это время директор допрашивал одного девятиклассника, но, так и не добившись от него ничего вразумительного, увел к себе в кабинет.

А что, интересно, скажу я? Лучше бы сразу выгоняли. Я мельком, чуть коснувшись этой мысли, подумал, что тогда я смогу вернуться домой, и тут же, словно обжегшись, испугался: нет, с таким позором и домой нельзя. Другое дело — если бы я сам бросил школу… Но и тогда про меня можно сказать, что я человек ненадежный, раз не выдержал того, что хотел, а тут и вовсе меня станет чураться каждый. Нет, только не так. Я бы еще потерпел здесь, я бы привык, но так домой ехать нельзя.

После уроков, замирая от страха, я ждал Лидию Михайловну в коридоре. Она вышла из учительской и, кивнув, завела меня в класс. Как всегда, она села за стол, я хотел устроиться за третьей партой, подальше от нее, но Лидия Михайловна показала мне на первую, прямо перед собой.

— Это правда, что ты играешь на деньги? — сразу начала она. Она спросила слишком громко, мне казалось, что в школе об этом нужно говорить только шепотом, и я испугался еще больше. Но запираться никакого смысла не было, Тишкин успел продать меня с потрохами. Я промямлил:

— Правда.

— Ну и как — выигрываешь или проигрываешь? Я замялся, не зная, что лучше.

— Давай рассказывай, как есть. Проигрываешь, наверное?

— Вы… выигрываю.

— Хорошо, хоть так. Выигрываешь, значит. И что ты делаешь с деньгами?

В первое время в школе я долго не мог привыкнуть к голосу Лидии Михайловны, он сбивал меня с толку. У нас в деревне говорили, запахивая голос глубоко в нутро, и потому звучал он вволюшку, a у Лидии Михайловны он был каким-то мелким и легким, так что в него приходилось вслушиваться, и не от бессилия вовсе — она иногда могла сказать и всласть, а словно бы от притаенности и ненужной экономии. Я готов был свалить все на французский язык: конечно, пока училась, пока приноравливалась к чужой речи, голос без свободы сел, ослаб, как у птички в клетке, жди теперь, когда он опять разойдется и окрепнет. Вот и сейчас Лидия Михайловна спрашивала так, будто была в это время занята чем-то другим, более важным, но от вопросов ее все равно было не уйти.

— Ну, так что ты делаешь с деньгами, которые выигрываешь? Покупаешь конфеты? Или книги? Или копишь на что-нибудь? Ведь у тебя их, наверное, теперь много?

— Нет, не много. Я только рубль выигрываю.

— И больше не играешь?

— Нет.

— А рубль? Почему рубль? Что ты с ним делаешь?

— Покупаю молоко.

— Молоко?

Она сидела передо мной аккуратная, вся умная и красивая, красивая и в одежде, и в своей женской молодой поре, которую я смутно чувствовал, до меня доходил запах духов от нее, который я принимал за самое дыхание; к тому же она была учительницей не арифметики какой-нибудь, не истории, а загадочного французского языка, от которого тоже исходило что-то особое, сказочное, неподвластное любому-каждому, как, например, мне. Не смея поднять глаза на нее, я не посмел и обмануть ее. Да и зачем, в конце концов, мне было обманывать?

Она помолчала, рассматривая меня, и я кожей почувствовал, как при взгляде ее косящих внимательных глаз все мои беды и несуразности прямо-таки взбухают и наливаются своей дурной силой. Посмотреть, конечно, было на что: перед ней крючился на парте тощий диковатый мальчишка с разбитым лицом, неопрятный без матери и одинокий, в старом, застиранном пиджачишке на обвислых плечах, который впору был на груди, но из которого далеко вылезали руки; в перешитых из отцовских галифе и заправленных в чирки марких светло-зеленых штанах со следами вчерашней драки. Я еще раньше заметил, с каким любопытством поглядывает Лидия Михайловна на мою обувку. Из всего класса в чирках ходил только я. Лишь на следующую осень, когда я наотрез отказался ехать в них в школу, мать продала швейную машину, единственную нашу ценность, и купила мне кирзовые сапоги.

— И все-таки на деньги играть не надо, — задумчиво сказала Лидия Михайловна. — Обошелся бы ты как-нибудь без этого. Можно обойтись?

Не смея поверить в свое спасение, я легко пообещал:

— Можно.

Я говорил искренне, но что поделаешь, если искренность нашу нельзя привязать веревками.

Справедливости ради надо сказать, что в те дни мне пришлось совсем плохо. Колхоз наш по сухой осени рано рассчитался с хлебосдачей, и дядя Ваня больше не приезжал. Я знал, что дома мать места себе не находит, переживая за меня, но мне от этого было не легче. Мешок картошки, привезенный в последний раз дядей Ваней, испарился так быстро, будто ею кормили, по крайней мере, скот. Хорошо еще, что, спохватившись, я догадался немножко припрятать в стоящей во дворе заброшенной сараюшке, и вот теперь только этой притайкой и жил. После школы, крадучись, как вор, я шмыгал в сараюшку, совал несколько картофелин в карман и убегал за улицу, в холмы, чтобы где-нибудь в удобной и скрытой низинке развести огонь. Мне все время хотелось есть, даже во сне я чувствовал, как по моему желудку прокатываются судорожные волны.

В надежде наткнуться на новую компанию игроков, я стал потихоньку обследовать соседние улицы, бродил по пустырям, следил за ребятами, которых заносило в холмы. Все было напрасно, сезон кончился, подули холодные октябрьские ветры. И только по нашей полянке по-прежнему продолжали собираться ребята. Я кружил неподалеку, видел, как взблескивает на солнце шайба, как, размахивая руками, командует Вадик и склоняются над кассой знакомые фигуры.

В конце концов я не выдержал и спустился к ним. Я знал, что иду на унижение, но не меньшим унижением было раз и навсегда смириться с тем, что меня избили и выгнали. Меня зудило посмотреть, как отнесутся к моему появлению Вадик и Птаха и как смогу держать себя я. Но больше всего подгонял голод. Мне нужен был рубль — уже не на молоко, а на хлеб. Других путей раздобыть его я не знал.

Я подошел, и игра сама собой приостановилась, все уставились на меня. Птаха был в шапке с подвернутыми ушами, сидящей, как и все на нем, беззаботно и смело, в клетчатой, навыпуск рубахе с короткими рукавами; Вадик форсил в красивой толстой куртке с замком. Рядом, сваленные в одну кучу, лежали фуфайки и пальтишки, на них, сжавшись под ветром, сидел маленький, лет пяти-шести, мальчишка.

Первым встретил меня Птаха:

— Чего пришел? Давно не били?

— Играть пришел, — как можно спокойней ответил я, глядя на Вадика.

— Кто тебе сказал, что с тобой, — Птаха выругался, — будут тут играть?

— Никто.

— Что, Вадик, сразу будем бить или подождем немножко?

— Чего ты пристал к человеку, Птаха? — щурясь на меня, сказал Вадик. — Понял, человек играть пришел. Может, он у нас с тобой по десять рублей хочет выиграть?

— У вас нет по десять рублей, — только чтобы не казаться себе трусом, сказал я.

— У нас есть больше, чем тебе снилось. Ставь, не разговаривай, пока Птаха не рассердился. А то он человек горячий.

— Дать ему, Вадик?

— Не надо, пусть играет. — Вадик подмигнул ребятам. — Он здорово играет, мы ему в подметки не годимся.

Теперь я был ученый и понимал, что это такое — доброта Вадика. Ему, видно, надоела скучная, неинтересная игра, поэтому, чтобы пощекотать себе нервы и почувствовать вкус настоящей игры, он и решил допустить в нее меня. Но как только я затрону его самолюбие, мне опять не поздоровится. Он найдет, к чему придраться, рядом с ним Птаха.

Я решил играть осторожно и не зариться на кассу. Как и все, чтобы не выделяться, я катал шайбу, боясь ненароком угодить в деньги, потом тихонько тюкал по монетам и оглядывался, не зашел ли сзади Птаха. В пepвые дни я не позволял себе мечтать о рубле; копеек двадцать-тридцать, на кусок хлеба, и то хорошо, и то давай сюда.

Но то, что должно было рано или поздно случиться, разумеется, случилось. На четвертый день, когда, выиграв рубль, я собрался уйти, меня снова избили. Правда, на этот раз обошлось легче, но один след остался: у меня сильно вздулась губа. В школе приходилось ее постоянно прикусывать. Но, как ни прятал я ее, как ни пpикусывал, а Лидия Михайловна разглядела. Она нарочно вызвала меня к доске и заставила читать французский текст. Я его с десятью здоровыми губами не смог бы правильно произнести, а об одной и говорить нечего.

— Хватит, ой, хватит! — испугалась Лидия Михайловна и замахала на меня, как на нечистую силу, руками. — Да что же это такое?! Нет, придется с тобой заниматься отдельно. Другого выхода нет.

Так начались для меня мучительные и неловкие дни. С самого утра я со страхом ждал того часа, когда мне придется остаться наедине с Лидией Михайловной, и, ломая язык, повторять вслед за ней неудобные для произношения, придуманные только для наказания слова. Ну, зачем еще, как не для издевательства, три гласные сливать в один толстый тягучий звук, то же «о», например, в слове «веаисоир» (много), которым можно подавиться? Зачем с каким-то пристоном пускать звуки через нос, когда испокон веков он служил человеку совсем для другой надобности? Зачем? Должны же существовать границы разумного. Я покрывался потом, краснел и задыхался, а Лидия Михайловна без передышки и без жалости заставляла меня мозолить бедный мой язык. И почему меня одного? В школе сколько угодно было ребят, которые говорили по-французски ничуть не лучше, чем я, однако они гуляли на свободе, делали что хотели, а я, как проклятый, отдувался один за всех.

Оказалось, что и это еще не самое страшное. Лидия Михайловна вдруг решила, что времени в школе у нас до второй смены остается в обрез, и сказала, чтобы я по вечерам приходил к ней на квартиру. Жила она рядом со школой, в учительских домах. На другой, большей половине дома Лидии Михайловны жил сам директор. Я шел туда как на пытку. И без того от природы робкий и стеснительный, теряющийся от любого пустяка, в этой чистенькой, аккуратной квартире учительницы я в первое время буквально каменел и боялся дышать. Мне надо было говорить, чтобы я раздевался, проходил в комнату, садился — меня приходилось передвигать, словно вещь, и чуть ли не силой добывать из меня слова. Моим успехам во французском это никак не способствовало. Но, странное дело, мы и занимались здесь меньше, чем в школе, где нам будто бы мешала вторая смена. Больше того, Лидия Михайловна, хлопоча что-нибудь по квартире, расспрашивала меня или рассказывала о себе. Подозреваю, это она нарочно для меня придумала, будто пошла на французский факультет потому лишь, что в школе этот язык ей тоже не давался и она решила доказать себе, что может овладеть им не хуже других.

Забившись в угол, я слушал, не чая дождаться, когда меня отпустят домой. В комнате было много книг, на тумбочке у окна стоял большой красивый радиоприемник; с проигрывателем — редкое по тем временам, а для меня и вовсе невиданное чудо. Лидия Михайловна ставила пластинки, и ловкий мужской голос опять-таки учил французскому языку. Так или иначе от него никуда было не деться. Лидия Михайловна в простом домашнем платье, в мягких войлочных туфлях ходила по комнате, заставляя меня вздрагивать и замирать, когда она приближалась ко мне. Я никак не мог поверить, что сижу у нее в доме, все здесь было для меня слишком неожиданным и необыкновенным, даже воздух, пропитанный легкими и незнакомыми запахами иной, чем я знал, жизни. Невольно создавалось ощущение, словно я подглядываю эту жизнь со стороны, и от стыда и неловкости за себя я еще глубже запахивался в свой кургузый пиджачишко.

Лидии Михайловне тогда было, наверное, лет двадцать пять или около того; я хорошо помню ее правильное и потому не слишком живое лицо с прищуренными, чтобы скрыть в них косинку, глазами; тугую, редко раскрывающуюся до конца улыбку и совсем черные, коротко остриженные волосы. Но при всем этом не было видно в ее лице жесткости, которая, как я позже заметил, становится с годами чуть ли не профессиональным признаком учителей, даже самых добрых и мягких по натуре, а было какое-то осторожное, с хитринкой, недоумение, относящееся к ней самой и словно говорившее: интересно, как я здесь очутилась и что я здесь делаю? Теперь я думаю, что она к тому времени успела побывать замужем; по голосу, по походке — мягкой, но уверенной, свободной, по всему ее поведению в ней чувствовались смелость и опытность. А кроме того, я всегда придерживался мнения, что девушки, изучающие французский или испанский язык, становятся женщинами раньше своих сверстниц, которые занимаются, скажем, русским или немецким.

Стыдно сейчас вспомнить, как я пугался и терялся, когда Лидия Михайловна, закончив наш урок, звала меня ужинать. Будь я тысячу раз голоден, из меня пулей тут же выскакивал всякий аппетит. Садиться за один стол с Лидией Михайловной! Нет, нет! Лучше я к завтрашнему дню наизусть выучу весь французский язык, чтобы никогда больше сюда не приходить. Кусок хлеба, наверное, и вправду застрял бы у меня в горле. Кажется, до того я не подозревал, что и Лидия Михайловна тоже, как все мы, питается самой обыкновенной едой, а не какой-нибудь манной небесной, — настолько она представлялась мне человеком необыкновенным, непохожим на всех остальных.

Я вскакивал и, бормоча, что сыт, что не хочу, пятился вдоль стенки к выходу. Лидия Михайловна смотрела на меня с удивлением и обидой, но остановить меня никакими силами было невозможно. Я убегал. Так повторялось несколько раз, затем Лидия Михайловна, отчаявшись, перестала приглашать меня за стол. Я вздохнул свободней.

Однажды мне сказали, что внизу, в раздевалке, для меня лежит посылка, которую занес в школу какой-то мужик. Дядя Ваня, конечно, наш шофер, — какой еще мужик! Наверное, дом у нас был закрыт, а ждать меня с уроков дядя Ваня не мог — вот и оставил в раздевалке.

Я с трудом дотерпел до конца занятий и кинулся вниз. Тетя Вера, школьная уборщица, показала мне на стоящий в углу белый фанерный ящичек, в каких снаряжают посылки по почте. Я удивился: почему в ящичке? — мать обычно отправляла еду в обыкновенном мешке. Может быть, это и не мне вовсе? Нет, на крышке были выведены мой класс и моя фамилия. Видно, надписал уже здесь дядя Ваня — чтобы не перепутали, для кого. Что это мать выдумала заколачивать продукты в ящик?! Глядите, какой интеллигентной стала!

Нести посылку домой, не узнав, что в ней, я не мог: не то терпение. Ясно, что там не картошка. Для хлеба тара тоже, пожалуй, маловата, да и неудобна. К тому же хлеб мне отправляли недавно, он у меня еще был. Тогда что там? Тут же, в школе, я забрался под лестницу, где, помнил, лежит топор, и, отыскав его, оторвал крышку. Под лестницей было темно, я вылез обратно и, воровато озираясь, поставил ящик на ближний подоконник.

Заглянув в посылку, я обомлел: сверху, прикрытые аккуратно большим белым листом бумаги, лежали макароны. Вот это да! Длинные желтые трубочки, уложенные одна к другой ровными рядами, вспыхнули на свету таким богатством, дороже которого для меня ничего не существовало. Теперь понятно, почему мать собрала ящик: чтобы макароны не поломались, не покрошились, прибыли ко мне в целости и сохранности. Я осторожно вынул одну трубочку, глянул, дунул в нее, и, не в состоянии больше сдерживаться, стал жадно хрумкать. Потом таким же образом взялся за вторую, за третью, размышляя, куда бы мне спрятать ящик, чтобы макароны не достались чересчур прожорливым мышам в кладовке моей хозяйки. Не для того мать их покупала, тратила последние деньги. Нет, макаронами я так просто не попущусь. Это вам не какая-нибудь картошка.

И вдруг я поперхнулся. Макароны… Действительно, где мать взяла макароны? Сроду их у нас в деревне не бывало, ни за какие шиши их там купить нельзя. Это что же тогда получается? Торопливо, в отчаянии и надежде, я разгреб макароны и нашел на дне ящичка несколько больших кусков сахару и две плитки гематогена. Гематоген подтвердил: посылку отправляла не мать. Кто же в таком случае, кто? Я еще раз взглянул на крышку: мой класс, моя фамилия — мне. Интересно, очень интересно.

Я втиснул гвозди крышки на место и, оставив ящик на подоконнике, поднялся на второй этаж и постучал в учительскую. Лидия Михайловна уже ушла. Ничего, найдем, знаем, где живет, бывали. Значит, вот как: не хочешь садиться за стол — получай продукты на дом. Значит, так. Не выйдет. Больше некому. Это не мать: она бы и записку не забыла вложить, рассказала бы, откуда, с каких приисков взялось такое богатство.

Когда я бочком влез с посылкой в дверь, Лидия Михайловна приняла вид, что ничего не понимает. Она смотрела на ящик, который я поставил перед ней на пол, и удивленно спрашивала:

— Что это? Что такое ты принес? Зачем?

— Это вы сделали, — сказал я дрожащим, срывающимся голосом.

— Что я сделала? О чем ты?

— Вы отправили в школу эту посылку. Я знаю, вы.

Я заметил, что Лидия Михайловна покраснела и смутилась. Это был тот единственный, очевидно, случай, когда я не боялся смотреть ей прямо в глаза. Мне было наплевать, учительница она или моя троюродная тетка. Тут спрашивал я, а не она, и спрашивал не на французском, а на русском языке, без всяких артиклей. Пусть отвечает.

— Почему ты решил, что это я?

— Потому что у нас там не бывает никаких макарон. И гематогену не бывает.

— Как! Совсем не бывает?! — Она изумилась так искренне, что выдала себя с головой.

— Совсем не бывает. Знать надо было.

Лидия Михайловна вдруг засмеялась и попыталась меня обнять, но я отстранился. от нее.

— Действительно, надо было знать. Как же это я так?! — Она на минутку задумалась. — Но тут и догадаться трудно было — честное слово! Я же городской человек. Совсем, говоришь, не бывает? Что же у вас тогда бывает?

— Горох бывает. Редька бывает.

— Горох… редька… А у нас на Кубани яблоки бывают. Ох, сколько сейчас там яблок. Я нынче хотела поехать на Кубань, а приехала почему-то сюда. — Лидия Михайловна вздохнула и покосилась на меня. — Не злись. Я же хотела как лучше. Кто знал, что можно попасться на макаронах? Ничего, теперь буду умнее. А макароны эти ты возьми…

— Не возьму, — перебил я ее.

— Ну, зачем ты так? Я знаю, что ты голодаешь. А я живу одна, денег у меня много. Я могу покупать что захочу, но ведь мне одной… Я и ем-то помаленьку, боюсь потолстеть.

— Я совсем не голодаю.

— Не спорь, пожалуйста, со мной, я знаю. Я говорила с твоей хозяйкой. Что плохого, если ты возьмешь сейчас эти макароны и сваришь себе сегодня хороший обед. Почему я не могу тебе помочь — единственный раз в жизни? Обещаю больше никаких посылок не подсовывать. Но эту, пожалуйста, возьми. Тебе надо обязательно есть досыта, чтобы учиться. Сколько у нас в школе сытых лоботрясов, которые ни в чем ничего не соображают и никогда, наверное, не будут соображать, а ты способный мальчишка, школу тебе бросать нельзя.

Ее голос начинал на меня действовать усыпляюще; я боялся, что она меня уговорит, и, сердясь на себя за то, что понимаю правоту Лидии Михайловны, и за то, что собираюсь ее все-таки не понять, я, мотая головой и бормоча что-то, выскочил за дверь.

Уроки наши на этом не прекратились, я продолжал ходить к Лидии Михайловне. Но теперь она взялась за меня по-настоящему. Она, видимо, решила: ну что ж, французский так французский. Правда, толк от этого выходил, постепенно я стал довольно сносно выговаривать французские слова, они уже не обрывались у моих ног тяжелыми булыжниками, а, позванивая, пытались куда-то лететь.

— Хорошо, — подбадривала меня Лидия Михайловна. — В этой четверти пятерка еще не получится, а в следующей — обязательно.

О посылке мы не вспоминали, но я на всякий случай держался настороже. Мало ли что Лидия Михайловна возьмется еще придумать? Я по себе знал: когда что-то не выходит, все сделаешь для того, чтобы вышло, так просто не отступишься. Мне казалось, что Лидия Михайловна все время ожидающе присматривается ко мне, а присматриваясь, посмеивается над моей диковатостью, — я злился, но злость эта, как ни странно, помогала мне держаться уверенней. Я уже был не тот безответный и беспомощный мальчишка, который боялся ступить здесь шагу, помаленьку я привыкал к Лидии Михайловне и к ее квартире. Все еще, конечно, стеснялся, забивался в угол, пряча свои чирки под стул, но прежние скованность и угнетенность отступали, теперь я сам осмеливался задавать Лидии Михайловне вопросы и даже вступать с ней в споры.

Она сделала еще попытку посадить меня за стол — напрасно. Тут я был непреклонен, упрямства во мне хватало на десятерых.

Наверное, уже можно было прекратить эти занятия на дому, самое главное я усвоил, язык мой отмяк и зашевелился, остальное со временем добавилось бы на школьных уроках. Впереди годы да годы. Что я потом стану делать, если от начала до конца выучу все одним разом? Но я не решался сказать об этом Лидии Михайловне, а она, видимо, вовсе не считала нашу программу выполненной, и я продолжал тянуть свою французскую лямку. Впрочем, лямку ли? Как-то невольно и незаметно, сам того не ожидая, я почувствовал вкус к языку и в свободные минуты без всякого понукания лез в словарик, заглядывал в дальние в учебнике тексты. Наказание превращалось в удовольствие. Меня еще подстегивало самолюбие: не получалось — получится, и получится — не хуже, чем у самых лучших. Из другого я теста, что ли? Если бы еще не надо было ходить к Лидии Михайловне… Я бы сам, сам…

Однажды, недели через две после истории с посылкой, Лидия Михайловна, улыбаясь, спросила:

— Ну а на деньги ты больше не играешь? Или где-нибудь собираетесь в сторонке да поигрываете?

— Как же сейчас играть?! — удивился я, показывая взглядом за окно, где лежал снег.

— А что это была за игра? В чем она заключается?

— Зачем вам? — насторожился я.

— Интересно. Мы в детстве когда-то тоже играли, Вот и хочу знать, та это игра или нет. Расскажи, расскажи, не бойся.

Я рассказал, умолчав, конечно, про Вадика, про Птаху и о своих маленьких хитростях, которыми я пользовался в игре.

— Нет, — Лидия Михайловна покачала головой. — Мы играли в «пристенок». Знаешь, что это такое?

— Нет.

— Вот смотри. — Она легко выскочила из-за стола, за которым сидела, отыскала в сумочке монетки и отодвинула от стены стул. — Иди сюда, смотри. Я бью монетой о стену. — Лидия Михайловна легонько ударила, и монета, зазвенев, дугой отлетела на пол. — Теперь, — Лидия Михайловна сунула мне вторую монету в руку, — бьешь ты. Но имей в виду: бить надо так, чтобы твоя монета оказалась как можно ближе к моей. Чтобы их можно было замерить, достать пальцами одной руки. По-другому игра называется: замеряшки. Достанешь, — значит, выиграл. Бей.

Я ударил — моя монета, попав на ребро, покатилась в угол.

— О-о, — махнула рукой Лидия Михайловна. — Далеко. Сейчас ты начинаешь. Учти: если моя монета заденет твою, хоть чуточку, краешком, — я выигрываю вдвойне. Понимаешь?

— Чего тут непонятного?

— Сыграем?

Я не поверил своим ушам:

— Как же я с вами буду играть?

— А что такое?

— Вы же учительница!

— Ну и что? Учительница — так другой человек, что ли? Иногда надоедает быть только учительницей, учить и учить без конца. Постоянно одергивать себя: то нельзя, это нельзя, — Лидия Михайловна больше обычного прищурила глаза и задумчиво, отстранение смотрела в окно. — Иной раз полезно забыть, что ты учительница, — не то такой сделаешься бякой и букой, что живым людям скучно с тобой станет. Для учителя, может быть, самое важное — не принимать себя всерьез, понимать, что он может научить совсем немногому. — Она встряхнулась и сразу повеселела. — А я в детстве была отчаянной девчонкой, родители со мной натерпелись. Мне и теперь еще часто хочется прыгать, скакать, куда-нибудь мчаться, что-нибудь делать не по программе, не по расписанию, а по желанию. Я тут, бывает, прыгаю, скачу. Человек стареет не тогда, когда он доживает до старости, а когда перестает быть ребенком. Я бы с удовольствием каждый день прыгала, да за стенкой живет Василий Андреевич. Он очень серьезный человек. Ни в коем случае нельзя, чтобы он узнал, что мы играем в «замеряшки».

— Но мы не играем ни в какие «замеряшки». Вы только мне показали.

— Мы можем сыграть так просто, как говорят, понарошке. Но ты все равно не выдавай меня Василию Андреевичу.

Господи, что творится на белом свете! Давно ли я до смерти боялся, что Лидия Михайловна за игру на деньги потащит меня к директору, а теперь она просит, чтобы я не выдавал ее. Светопреставление — не иначе. Я озирался, неизвестно чего пугаясь, и растерянно хлопал глазами.

— Ну что — попробуем? Не понравится — бросим.

— Давайте, — нерешительно согласился я.

— Начинай.

Мы взялись за монеты. Видно было, что Лидия Михайловна когда-то действительно играла, а я только-только примеривался к игре, я еще не выяснил для себя, как бить монетой о стену — ребром ли, или плашмя, на какой высоте и с какой силой когда лучше бросать. Мои удары шли вслепую; если бы вели счет, я бы на первых же минутах проиграл довольно много, хотя ничего хитрого в этих «замеряшках» не было. Больше всего меня, разумеется, стесняло и угнетало, не давало мне освоиться то, что я играю с Лидией Михайловной. Ни в одном сне не могло такое присниться, ни в одной дурной мысли подуматься. Я опомнился не сразу и не легко, а когда опомнился и стал понемножку присматриваться к игре, Лидия Михайловна взяла и остановила ее.

— Нет, так неинтересно, — сказала она, выпрямляясь и убирая съехавшие на глаза волосы. — Играть — так по-настоящему, а то что мы с тобой как трехлетние малыши.

— Но тогда это будет игра на деньги, — несмело напомнил я.

— Конечно. А что мы с тобой в руках держим? Игру на деньги ничем другим подменить нельзя. Этим она хороша и плоха одновременно. Мы можем договориться о совсем маленькой ставке, а все равно появится интерес.

Я молчал, не зная, что делать и как быть.

— Неужели боишься? — подзадорила меня Лидия Михайловна.

— Вот еще! Ничего я не боюсь.

У меня была с собой кой-какая мелочишка. Я отдал монету Лидии Михайловне и достал из кармана свою. Что ж, давайте играть по-настоящему, Лидия Михайловна, если хотите. Мне-то что — не я первый начал. Вадик попервости на меня тоже ноль внимания, а потом опомнился, полез с кулаками. Научился там, научусь и здесь. Это не французский язык, а я и французский скоро к зубам приберу.

Мне пришлось принять одно условие: поскольку рука у Лидии Михайловны больше и пальцы длиннее, она станет замерять большим и средним пальцами, а я, как и положено, большим и мизинцем. Это было справедливо, и я согласился.

Игра началась заново. Мы перебрались из комнаты в прихожую, где было свободнее, и били о ровную дощатую заборку. Били, опускались на колени, ползали но полу, задевая друг друга, растягивали пальцы, замеряя монеты, затем опять поднимаясь на ноги, и Лидия Михайловна объявляла счет. Играла она шумно: вскрикивала, хлопала в ладоши, поддразнивала меня — одним словом, вела себя как обыкновенная девчонка, а не учительница, мне даже хотелось порой прикрикнуть. Но выигрывала тем не менее она, а я проигрывал. Я не успел опомниться, как на меня набежало восемьдесят копеек, с большим трудом мне удалось скостить этот долг до тридцати, но Лидия Михайловна издали попала своей монетой на мою, и счет сразу подскочил до пятидесяти. Я начал волноваться. Мы договорились расплачиваться по окончании игры, но, если дело и дальше так пойдет, моих денег уже очень скоро не хватит, их у меня чуть больше рубля. Значит, за рубль переваливать нельзя — не то позор, позор и стыд на всю жизнь.

И тут я неожиданно заметил, что Лидия Михайловна и не старается вовсе у меня выигрывать. При замерах ее пальцы горбились, не выстилаясь во всю длину, — там, где она якобы не могла дотянуться до монеты, я дотягивался без всякой натуги. Это меня обидело, и я поднялся.

— Нет, — заявил я, — так я не играю. Зачем вы мне подыгрываете? Это нечестно.

— Но я действительно не могу их достать, — стала отказываться она. — У меня пальцы какие-то деревянные.

— Можете.

— Хорошо, хорошо, я буду стараться.

Не знаю, как в математике, а в жизни самое лучшее доказательство — от противного. Когда на следующий день я увидел, что Лидия Михайловна, чтобы коснуться монеты, исподтишка подталкивает ее к пальцу, я обомлел. Взглядывая на меня и почему-то не замечая, что я прекрасно вижу ее чистой воды мошенничество, она как ни в чем не бывало продолжала двигать монету.

— Что вы делаете? — возмутился я.

— Я? А что я делаю?

— Зачем вы ее подвинули?

— Да нет же, она тут и лежала, — самым бессовестным образом, с какой-то даже радостью отперлась Лидия Михайловна ничуть не хуже Вадика или Птахи.

Вот это да! Учительница, называется! Я своими собственными глазами на расстоянии двадцати сантиметров видел, что она трогала монету, а она уверяет меня, что не трогала, да еще и смеется надо мной. За слепого, что ли, она меня принимает? За маленького? Французский язык преподает, называется. Я тут же напрочь забыл, что всего вчера Лидия Михайловна пыталась подыграть мне, и следил только за тем, чтобы она меня не обманула. Ну и ну! Лидия Михайловна, называется.

В этот день мы занимались французским минут пятнадцать-двадцать, а затем и того меньше. У нас появился другой интерес. Лидия Михайловна заставляла меня прочесть отрывок, делала замечания, по замечаниям выслушивала еще раз, и мы не мешкая переходили к игре. После двух небольших проигрышей я стал выигрывать. Я быстро приловчился к «замеряшкам», разобрался во всех секретах, знал, как и куда бить, что делать в роли разыгрывающего, чтобы не подставить свою монету под замер.

И опять у меня появились деньги. Опять я бегал на базар и покупал молоко — теперь уже в мороженых кружках. Я осторожно срезал с кружка наплыв сливок, совал рассыпающиеся ледяные ломтики в рот и, ощущая во всем теле их сытую сладость, закрывал от удовольствия глаза. Затем переворачивал кружок вверх дном и долбил ножом сладковатый молочный отстой. Остаткам позволял растаять и выпивал их, заедая куском черного хлеба.

Ничего, жить можно было, а в скором будущем, как залечим раны войны, для всех обещали счастливое время.

Конечно, принимая деньги от Лидии Михайловны, я чувствовал себя неловко, но всякий раз успокаивался тем, что это честный выигрыш. Я никогда не напрашивался на игру, Лидия Михайловна предлагала ее сама. Отказываться я не смел. Мне казалось, что игра доставляет ей удовольствие, она веселела, смеялась, тормошила меня.

Знать бы нам, чем это все кончится…

…Стоя друг против друга на коленях, мы заспорили о счете. Перед тем тоже, кажется, о чем-то спорили.

— Пойми ты, голова садовая, — наползая на меня и Размахивая руками, доказывала Лидия Михайловна, — зачем мне тебя обманывать? Я веду счет, а не ты, я лучше знаю. Я трижды подряд проиграла, а перед тем была «чика».

— «Чика» не считово.

— Почему это не считово?

Мы кричали, перебивая друг друга, когда до нас донесся удивленный, если не сказать, пораженный, но твердый, звенящий голос:

— Лидия Михайловна!

Мы замерли. В дверях стоял Василий Андреевич.

— Лидия Михайловна, что с вами? Что здесь происходит?

Лидия Михайловна медленно, очень медленно поднялась с колен, раскрасневшаяся и взлохмаченная, и, пригладив волосы, сказала:

— Я, Василий Андреевич, надеялась, что вы постучите, прежде чем входить сюда.

— Я стучал. Мне никто не ответил. Что здесь происходит? — объясните, пожалуйста. Я имею право знать как директор.

— Играем в «пристенок», — спокойно ответила Лидия Михайловна.

— Вы играете на деньги с этим?.. — Василий Андреевич ткнул в меня пальцем, и я со страху пополз за перегородку, чтобы укрыться в комнате. — Играете с учеником?! Я правильно вас понял?

— Правильно.

— Ну, знаете… — Директор задыхался, ему не хватало воздуха. — Я теряюсь сразу назвать ваш поступок. Это преступление. Растление. Совращение. И еще, еще… Я двадцать лет работаю в школе, видывал всякое, но такое…

И он воздел над головой руки.

Через три дня Лидия Михайловна уехала. Накануне она встретила меня после школы и проводила до дому.

— Поеду к себе на Кубань, — сказала она, прощаясь. — А ты учись спокойно, никто тебя за этот дурацкий случай не тронет. Тут виновата я. Учись, — она потрепала меня по голове и ушла.

И больше я ее никогда не видел.

Среди зимы, уже после январских каникул, мне пришла на школу по почте посылка. Когда я открыл ее, достав опять топор из-под лестницы, — аккуратными, плотными рядами в ней лежали трубочки макарон. А внизу в толстой ватной обертке я нашел три красных яблока.

Раньше я видел яблоки только на картинках, но догадался, что это они.

Рассказ «Уроки французского», краткое содержание которого познакомит с сюжетом произведения и поможет понять художественные особенности текста, написан Валентином Распутиным в зрелый период творчества. В нем отражены фирменные черты стиля писателя. Разобраться с художественными особенностями текста и подготовиться к уроку литературы поможет эта статья.

«Уроки французского»: краткое содержание

Как доброта и внимание взрослого человека могут повлиять на душу ребенка? Как своевременная и ненавязчивая помощь может определить дальнейшую судьбу человека? Такими вопросами открывает сюжетное поле рассказа «Уроки французского» талантливый прозаик Валентин Распутин.

Произведение написано от первого лица, что позволяет увидеть ситуацию глазами рассказчика, принять его оценки происходящего. Основа сюжета — воспоминание автора об одном эпизоде из своего детства:

Валентин Распутин: «Уроки французского» вкратце

Рассказчик описывает послевоенный период: 1948 год, он пятиклассник. Окончив младшую школу в деревне, мальчик вынужден переехать в райцентр, чтобы продолжить обучение в старшей школе. Мама устраивает его на постой к знакомой и регулярно присылает продукты, но их настолько мало, что ребенок голодает. Ужинать ему часто приходилось кружкой кипятка.

В младших классах мальчик демонстрировал успехи в учебе. В новой школе предметы давались тоже хорошо. Один лишь французский язык никак не шел: мальчик быстро изучал новые слова, но не мог научиться их правильно выговаривать.

Произведение «Уроки французского»: как рассказчик добывал деньги

Однажды мальчик попал в компанию ребят, которые играли в «чику» на деньги. Порой там появлялся его одноклассник Тишкин.

Правила были несложными. Мальчик быстро освоился и сам стал участвовать. Иногда мама передавала пятьдесят копеек, на них и играл. Обычно удавалось выиграть рубль, на который он покупал еду.

На большее никогда не претендовал и выходил из игры. Ребятам это не понравилось, поэтому они избили рассказчика.

На следующее утро мальчик пришел в школу с синяками. Состояние ребенка заметила учительница французского языка Лидия Михайловна. Мальчик хотел соврать, отвечая на ее расспросы, но Тишкин открыл правду.

Герой ожидал наказания, когда учительница велела остаться после занятий. Более всего мальчика страшило отчисление, но учительница лишь интересовалась, зачем он играет и на что тратит полученные деньги. Узнав, что выигрыш уходит на продукты, удивилась. Мальчик пообещал, что играть прекратит.

Краткое содержание: уроки французского — наказание или спасение

Дни были голодными, и вскоре рассказчику пришлось вернуться к игре. Его снова избили. Увидев новые синяки, Лидия Михайловна позвала мальчика на внеурочные занятия по французскому.

Занятия по формированию правильного произношения вскоре были перенесены из школы домой к учительнице. Лидия Михайловна часто приглашала мальчика на ужин, но тот всегда отказывался.

Однажды рассказчик получил посылку с продуктами. Пришла она в школу. Мальчик сразу догадался, кто ее отправил: маме таких продуктов негде было достать. Он вернул их преподавательнице.

Внеклассные занятия не прекращались, и вскоре (этому удивился сам главный герой) уроки французского стали приносить плоды и даже нравиться. Однажды учительница рассказала по секрету, что в детские годы тоже играла в одну игру. Она объяснила правила, и вечерами они стали играть друг с другом на деньги.

Чем закончился рассказ «Уроки французского»

Играли каждый день, спорить старались шепотом, ведь за стенкой была квартира директора школы. Так у рассказчика появились деньги на еду. Было неловко брать их у преподавателя, но успокаивало то, что он честно их выиграл. Однажды в разгар игры пришел директор и был крайне возмущен увиденным.

Через несколько дней Лидия Михайловна вернулась на малую родину, на Кубань. Перед этим она подошла к рассказчику и заверила, что ему ничего не будет. С тех пор они больше не встречались. Зимой мальчику пришла посылка, в ней были продукты. Больше всего его впечатлили яблоки. Такие красивые и крупные плоды он видел только на картинках.

«Уроки французского»: анализ произведения

Несмотря на простоту и линейность сюжета, автор раскрыл темы, о которых стоит задуматься каждому. Что хотел донести своим читателям Валентин Распутин? «Уроки французского» — это не просто детский рассказ, а размышления о природе счастья и смысла жизни. Это докажет анализ произведения:

История написания

В рассказе «Уроки французского» Распутин вспомнил собственное детство. Многие события сюжета происходили в его биографии:

1. После окончания младшей школы он переехал в город Усть-Уда для дальнейшего обучения. Жизнь с чужими людьми, постоянное недоедание и отсутствие денег хорошо запомнились автору.
2. Лидия Михайловна — реальный человек. Она была учительницей маленького Вали, поддерживала его в трудный период, отправляла посылки с едой и научила игре своего детства.

Распутин написал произведение в 1973 году, и почти сразу его напечатали в иркутской газете «Советская молодежь». После выхода рассказа с писателем связалась его школьная учительница Лидия Михайловна, они встретились и много говорили.

«Уроки французского»: жанр

Чтобы облачить воспоминания в художественную форму, Валентин Распутин выбрал идеальный жанр — рассказ. Автор вспоминает один эпизод из своей жизни, свидетелем которого читатель становится благодаря реалистичному письму. Более того, произведение стало емким отражением описанного в нем времени.

Рассказ «Уроки французского» представляет так называемую деревенскую прозу, которая стала популярной в 1960–1980-х годах. Ей присущи такие художественные черты:

• Романтическо-трагический образ деревенской жизни и быта.
• Тема деревенской нищеты и обездоленности.
• Моральная целостность, народная мудрость деревенских жителей и выходцев из деревни.
• Проблемы нравственности.

«Уроки французского»: композиция

Повествование ведется от первого лица. Сразу складывается впечатление, что автор делится собственными воспоминаниями. Произведение имеет характерную для рассказа структуру:

1. Вначале читателя знакомят с главным героем и его предысторией (экспозиция), происходит завязка сюжета: герой переезжает, чтобы поступить в старшую школу.
2. По мере развития событий читатель узнает, что рассказчик голодал и, чтобы добыть еду, стал играть на деньги. Об этом узнает учительница и пытается помочь герою.
3. Кульминационный момент происходит, когда директор школы застает Лидию Михайловну и ее ученика за игрой на деньги.
4. Далее следует развязка: учительница уезжает, но навсегда оставляет след в памяти рассказчика.

Основная мысль произведения

В рассказе «Уроки французского» Распутин переосмыслил эпизод из своего детства. То, что когда-то казалось ему наказанием, в зрелом возрасте вызывало приятные, теплые эмоции. В такой легкой форме, практически незаметно для читателя, автор пропагандирует две важные темы:

1. Детство — значимый этап для каждого человека, который формирует его личность и закладывает основы мировоззрения. Большое значение имеют люди, которые окружают ребенка, и события, происходящие в его жизни.
2. Черта человеческого характера, которой так восхищается автор, — неравнодушие. Учительница рассказчика — воплощение нравственного идеала Распутина.

Когда учительница узнала о нелегкой жизни главного героя, то помогла ему сойти с неправильного пути, поддержала и привила любовь к знаниям. Возможно, этот непродолжительный эпизод стал судьбоносным, если рассказчик помнит его в деталях.

Однако важно то, что и сама Лидия Михайловна через помощь мальчику обрела счастье: она наконец поняла, чего на самом деле хочет, как скучает по родине, что ей делать дальше. В этом заключается основная идея рассказа: неравнодушие и взаимопомощь ведут к истинному счастью.

Учитывая простоту и одновременно глубину авторского посыла, «Уроки французского» станут отличным выбором для прочтения людьми всех возрастов.

Оригинал статьи: https://www.nur.kz/family/school/1884006-uroki-francuzskogo-kratkoe-soderzanie-i-analiz/

Экскурсоводы Ленинки рассказывают

На сайте Российской государственной библиотеки продолжается цикл публикаций «Экскурсоводы Ленинки рассказывают». Сегодня главный архивист сектора комплектования, экспертизы и описания рукописей отдела рукописей РГБ Татьяна Зарипова рассказывает о жизни писателя Валентина Распутина и его книге «Уроки французского».

В отделе рукописей Российской государственной библиотеки хранится архив русского советского писателя Валентина Григорьевича Распутина (1937—2015). В нём находятся документы, освещающие жизненный и творческий путь автора замечательных произведений, вошедших в золотой фонд русской литературы.

Среди материалов архива — «непрофильная» для рукописного фонда печатная книга Валентина Григорьевича Распутина «Уроки французского» и сопроводительное письмо народного писателя Чечено-Ингушетии Саида Идрисовича Чахкиева:

Уважаемый Валентин Григорьевич!

Во время первой чеченской кампании я жил в г. Грозном. У меня была богатая библиотека, но в ходе боевых действий она была почти полностью уничтожена. Сохранилась только часть книг. Многие из них прошиты автоматными очередями и осколками снарядов. Ваша книга «Уроки французского. Повести и рассказы» была куплена мною в Москве. Она стояла на одной из полок книжного шкафа вместе с книгами других известных писателей: Василия Белова, Александра Солженицына, Чингиза Айтматова, Анатолия Жигулина, Нодара Думбадзе, Анатолия Приставкина и др. Пострадали почти все, но особенно тяжёлые увечья получили Ваши книги «Уроки французского» и сборник повестей «Живи и помни».

Одну из них, «Уроки французского…», — которая стала свидетелем кровавой междоусобицы «между народами России», я посылаю Вам.

Война не только приносит в жертву людей, калечит души, но и уничтожает вековую культуру людей: книги, произведения искусства, живопись… Об этом и напоминает Ваша книга, которую я вынес из ада пламени дыма.

Книга озаглавлена названием автобиографического рассказа Валентина Григорьевича Распутина об одиннадцатилетнем мальчике, который уехал из родной деревни в райцентр на учёбу. Отец мальчика погиб, на руках у матери осталось трое детей, он — старший. Понимая, что только образование поможет ему встать на ноги и помогать семье, мальчик старался хорошо учиться. Вот только с французским у него не ладилось… Продуктов, присылаемых матерью, не хватало. Мальчик голодал, но не хотел оставлять школу. Чтобы заработать деньги на кружку молока, мальчик играл с местными ребятами в «чику». Учительница французского языка Лидия Михайловна жалела мальчика и неоднократно пыталась помочь, но гордый мальчик отвергал любую помощь. Тогда учительница решилась на непедагогический поступок: вместо дополнительных занятий по французскому стала играть с мальчиком на деньги в «замеряшки»…

Распутин не дал имени герою рассказа, желая показать обобщённый образ деревенского подростка первых послевоенных лет. Таких мальчиков, ради учёбы вынужденных жить вдали от родного дома, терпя лишения, было очень много. Не в каждой деревне имелись средние школы. Но с первых же строк читатель догадывается, что героя рассказа зовут Валентин, так как повествование ведётся от лица автора, описавшего своё детство.

Валентин Григорьевич Распутин родился 15 марта 1937 года в крестьянской семье, в сибирском посёлке Усть-Уда. Когда ему исполнилось два года, родители перебрались в Аталанку, родную деревню отца будущего писателя. В 1944 году Распутин пришёл в первый класс аталанской начальной школы, в 1948 году окончил её с отличием. Способного к учёбе мальчика отправили в школу, расположенную в пятидесяти километрах от дома. «В Усть-Уду я попал застенчивым крестьянским подростком, который ни разу не разлучался с семьёй, — вспоминал Валентин Григорьевич (газета «Книжное обозрение», 1987 авг. 28). — Я дичился новых товарищей, жил у квартирной хозяйки, тоска по дому не отпускала меня».

Лидия Михайловна Молокова (в девичестве — Данилова), ставшая в рассказе прототипом учительницы французского, родилась в Москве. В 1941 году её отца-геолога перевели на работу в Забайкалье. Семья выехала на новое место жительства, но из-за войны оказалась в Сибири. После школы Лидия Михайловна поступила в Иркутский педагогический институт. В 1951 году, по распределению, попала в усть-удинскую школу. Почти все учителя были местные и на «француженку» из города смотрели, как на иностранку. Ученики класса, который достался ей в руководство, были хулиганистыми, весь год доводили её до слёз. А класс, в котором учился Валентин Григорьевич, наоборот, был образцовым. На следующий год оба класса объединили, а Лидию Михайловну назначили классным руководителем.

Худеньким, молчаливым и скромным запомнила Лидия Михайловна будущего писателя. Точнее сказать, почти не запомнила. Он был для неё просто одним из учеников, а свою педагогическую карьеру в Усть-Уде учительница считала неудачной и старалась не вспоминать о том времени. Валентин Григорьевич запомнил Лидию Михайловну на всю жизнь за доброту и непосредственность. «Совсем ещё молодая, недавняя студентка, она не думала о том, что воспитывает нас на своём примере, но поступки, которые для неё сами собой разумелись, становились для нас самыми важными уроками. Уроками доброты».

Лидия Михайловна никогда не играла с учениками в игры на деньги, но, по словам писателя, «казённые правила и шаблонные запреты преступала не раз». «Именно это, — рассказывал Валентин Григорьевич, —  подсказало мне ход с „замеряшками“, внушило уверенность, что героиня рассказа могла в них играть».

Окончив школу, Валентин Григорьевич поступил на историко-филологический факультет Иркутского государственного университета. Готовился стать учителем, но стал писателем. В рассказе «Уроки французского» воплощена мечта писателя о том, каким должен быть настоящий педагог: добрым, неравнодушным, милосердным.

До выпуска свой класс Лидия Михайловна не довела. Она вышла замуж и уехала с мужем в Иркутск. После смерти мужа жила с мамой в Саранске и преподавала французский в местном университете.

Лидии Михайловне довелось много путешествовать по работе. Перед одной из командировок во Францию, на лекции критика Галины Беловой о современном состоянии русской литературы, она услышала знакомую фамилию. «Неужели это тот самый Валя из Усть-Уды, которого я два года учила французскому?»

Её сомнения окончательно развеяла продавец парижского книжного магазина «Глоб», в котором продавались дефицитные в СССР книги лучших советских писателей. Лидия Михайловна часто посещала этот магазин, интересовалась новинками. В одно из таких посещений к ней подошёл продавец: «Вы спрашивали о писателе Распутине. Вот, недавно получили его книгу „Живи и помни“». Лидия Михайловна взяла в руки томик. Пробежав глазами содержание, заинтересовалась названием «Уроки французского». Начала читать рассказ и ахнула: «Ведь Лидия Михайловна, это, по всему выходит, я?». Читая дальше, убедилась, что образ этот собирательный, и успокоилась. Разговорившись с продавцом, Лидия Михайловна упомянула, что Распутин когда-то был её учеником. Этот разговор случайно услышал стоявший возле витрины с книгами советский кинорежиссёр Виктор Трегубович — близкий друг Валентина Григорьевича.

Позднее, в личной переписке, Лидия Михайловна спрашивала у Валентина Григорьевича, почему он не выбрал для рассказа классного руководителя образцового класса Веру Андреевну. Валентин Григорьевич отвечал, что Веру Андрееву он не помнит, а её запомнил.

И это не удивительно! «Посылку с макаронами Лидия Михайловна прислала мне так, чтобы я мог подумать, что это сделала мать… Если бы в нашей деревне можно было вообще достать макароны, хитрость учительницы я, вероятно бы, не разгадал». Сама Лидия Михайловна не помнила ни о посылке, ни о макаронах. Делай добро и бросай его в воду…

Изрешечённый пулями и осколками снарядов сборник «Уроки французского» напоминает не только о бессмысленной и беспощадной чеченской войне, но и трагическом случае в биографии Распутина.

Валентин Григорьевич обладал очень острым зрением. Друзья писателя вспоминали, как он, стоя на берегу Ангары, читал вывески на зданиях с противоположного берега. Однажды в Иркутске, задолго до чеченской кампании, Распутина сильно избили. Так сильно, что потребовалась операция, хирурги поднимали черепные кости. Позднее были операции и на глаза…

Портрет писателя на фронтисписе «расстрелянной» книги (кстати, стоявшей на одной из нижних полок книжного шкафа и вряд ли являвшейся снайперской мишенью!) сильно повреждён в районе глаз. Разве это не мистика?!

В рамках тематических экскурсий, проводимых Российской государственной библиотекой, можно услышать рассказ экскурсоводов о жизни и творчестве Валентина Григорьевича Распутина, познакомиться с материалами его архива.