«The Stone Flower» | ||
---|---|---|
by Pavel Bazhov | ||
Original title | Каменный цветок | |
Translator | Alan Moray Williams (first), Eve Manning, et al. | |
Country | Soviet Union | |
Language | Russian | |
Series | The Malachite Casket collection (list of stories) | |
Genre(s) | skaz | |
Published in | Literaturnaya Gazeta | |
Publication type | Periodical | |
Publisher | The Union of Soviet Writers | |
Media type | Print (newspaper, hardback and paperback) | |
Publication date | 10 May 1938 | |
Chronology | ||
|
«The Stone Flower» (Russian: Каменный цветок, tr. Kamennyj tsvetok, IPA: [ˈkamʲənʲɪj tsvʲɪˈtok]), also known as «The Flower of Stone«, is a folk tale (also known as skaz) of the Ural region of Russia collected and reworked by Pavel Bazhov, and published in Literaturnaya Gazeta on 10 May 1938 and in Uralsky Sovremennik. It was later released as a part of the story collection The Malachite Box. «The Stone Flower» is considered to be one of the best stories in the collection.[1] The story was translated from Russian into English by Alan Moray Williams in 1944, and several times after that.
Pavel Bazhov indicated that all his stories can be divided into two groups based on tone: «child-toned» (e.g. «Silver Hoof») with simple plots, children as the main characters, and a happy ending,[2] and «adult-toned». He called «The Stone Flower» the «adult-toned» story.[3]
The tale is told from the point of view of the imaginary Grandpa Slyshko (Russian: Дед Слышко, tr. Ded Slyshko; lit. «Old Man Listenhere»).[4]
Publication[edit]
The Moscow critic Viktor Pertsov read the manuscript of «The Stone Flower» in the spring of 1938, when he traveled across the Urals with his literary lectures. He was very impressed by it and published the shortened story in Literaturnaya Gazeta on 10 May 1938.[5] His complimenting review The fairy tales of the Old Urals (Russian: Сказки старого Урала, tr. Skazki starogo Urala) which accompanied the publication.[6]
After the appearance in Literaturnaya Gazeta, the story was published in first volume of the Uralsky Sovremennik in 1938.[7][8] It was later released as a part of Malachite Box collection on 28 January 1939.[9]
In 1944 the story was translated from Russian into English by Alan Moray Williams and published by Hutchinson as a part of the collection The Malachite Casket: Tales from the Urals.[10] The title was translated as «The Stone Flower».[11] In the 1950s translation of The Malachite Casket was made by Eve Manning[12][13] The story was published as «The Flower of Stone».[14]
The story was published in the collection Russian Magic Tales from Pushkin to Platonov, published by Penguin Books in 2012. The title was translated by Anna Gunin as «The Stone Flower».[15]
Plot summary[edit]
The main character of the story, Danilo, is a weakling and a scatterbrain, and people from the village find him strange. He is sent to study under the stone-craftsman Prokopich. One day he is given an order to make a fine-molded cup, which he creates after a thornapple. It turns out smooth and neat, but not beautiful enough for Danilo’s liking. He is dissatisfied with the result. He says that even the simplest flower «brings joy to your heart», but his stone cup will bring joy to no one. Danilo feels as if he just spoils the stone. An old man tells him the legend that a most beautiful Stone Flower grows in the domain of the Mistress of the Copper Mountain, and those who see it start to understand the beauty of stone, but «life loses all its sweetness» for them. They become the Mistress’s mountain craftsmen forever. Danilo’s fiancée Katyenka asks him to forget it, but Danilo longs to see the Flower. He goes to the copper mine and finds the Mistress of the Copper Mountain. He begs her to show him the Flower. The Mistress reminds him of his fiancée and warns Danilo that he would never want to go back to his people, but he insists. She then shows him the Malachite Flower. Danilo goes back to the village, destroys his stone cup and then disappears. «Some said he’d taken leave of his senses and died somewhere in the woods, but others said the Mistress had taken him to her mountain workshop forever».[16]
Sources[edit]
The main character of the story, Danilo the Craftsman, was based on the real miner Danila Zverev (Russian: Данила Кондратьевич Зверев, tr. Danila Kondratyevich Zverev; 1858–1938).[17] Bazhov met him at the lapidary studio in Sverdlovsk. Zverev was born, grew up and spent most of his life in Koltashi village, Rezhevsky District.[18] Before the October Revolution Zverev moved to Yekaterinburg, where he took up gemstone assessment. Bazhov later created another skaz about his life, «Dalevoe glyadeltse». Danila Zverev and Danilo the Craftsman share many common traits, e.g. both lost their parents early, both tended cattle and were punished for their dreaminess, both suffered from poor health since childhood. Danila Zverev was so short and thin that the villagers gave him the nickname «Lyogonkiy» (Russian: Лёгонький, lit. ‘»Lightweight»‘). Danilo from the story had another nickname «Nedokormysh» (Russian: Недокормыш, lit. ‘»Underfed» or «Famished»‘). Danila Zverev’s teacher Samoil Prokofyich Yuzhakov (Russian: Самоил Прокофьич Южаков) became the source of inpisration for Danilo the Craftsman’s old teacher Prokopich.[17]
Themes[edit]
During Soviet times, every edition of The Malachite Box was usually prefaced by an essay by a famous writer or scholar, commenting on the creativity of the Ural miners, cruel landlords, social oppression and the «great workers unbroken by the centuries of slavery».[19] The later scholars focused more on the relationship of the characters with nature, the Mountain and the mysterious in general.[20] Maya Nikulina comments that Danilo is the creator who is absolutely free from all ideological, social and political contexts. His talent comes from the connection with the secret force, which controls all his movements. Moreover, the local landlord, while he exists, is unimportant for Danilo’s story. Danilo’s issues with his employer are purely aesthetic, i.e., a custom-made vase was ordered, but Danilo, as an artist, only desires to understand the beauty of stone, and this desire takes him away from life.[21]
The Stone Flower is the embodiment of the absolute magic power of stone and the absolute beauty, which is beyond mortals’ reach.[22]
Many noted that the Mistress’ world represents the realm of the dead,[23][24] which is emphasized not only by its location underneath the human world but also mostly by its mirror-like, uncanny, imitation or negation of the living world.[23] Everything looks strange there, even the trees are cold and smooth like stone. The Mistress herself does not eat or drink, she does not leave any traces, her clothing is made of stone and so on. The Mountain connects her to the world of the living, and Danilo metaphorically died for the world, when we went to her.[24] Mesmerized by the Flower, Danilo feels at his own wedding as if he were at a funeral. A contact with the Mistress is a symbolic manifestation of death. Marina Balina noted that as one of the «mountain spirits», she does not hesitate to kill those who did not pass her tests, but even those who had been rewarded by her do not live happily ever after, as shown with Stepan in «The Mistress of the Copper Mountain».[23] The Mistress was also interpreted as the manifestation of female sexuality. «The Mistress exudes sexual attraction and appears as its powerful source».[25] Mark Lipovetsky commented that Mistress embodies the struggle and unity between Eros and Thanatos. The Flower is made of cold stone for that very reason: it points at death along with sexuality.[26] All sexual references in Pavel Bazhov’s stories are very subtle, owing to Soviet puritanism.[27]
Danilo is a classical Bazhov binary character. On the one hand, he is a truth seeker and a talented craftsman, on the other hand, he is an outsider, who violates social norms, destroys the lives of the loved ones and his own.[28] The author of The Fairy Tale Encyclopedia suggests that the Mistress represents the conflict between human kind and nature. She compares the character with Mephistopheles, because a human needs to wager his soul with the Mistress in order to get the ultimate knowledge. Danilo wagers his soul for exceptional craftsmanship skills.[29] However, the Mistress does not force anyone to abandon their moral values, and therefore «is not painted in dark colours».[30] Lyudmila Skorino believed that she represented the nature of the Urals, which inspires a creative person with its beauty.[31]
Denis Zherdev commented that the Mistress’s female domain is the world of chaos, destruction and spontaneous uncontrolled acts of creation (human craftsmen are needed for the controlled creation). Although the characters are so familiar with the female world that the appearance of the Mistress is regarded as almost natural and even expected, the female domain collides with the ordered factory world, and brings in randomness, variability, unpredictability and capriciousness. Direct contact with the female power is a violation of the world order and therefore brings destruction or chaos.[32]
One of the themes is how to become a true artist and the subsequent self-fulfillment. The Soviet critics’ point of view was that the drama of Danilo came from the fact that he was a serf, and therefore did not receive the necessary training to complete the task. However, modern critics disagree and state that the plot of the artist’s dissatisfaction is very popular in literature. Just like in the Russian poem The Sylph, written by Vladimir Odoyevsky, Bazhov raises the issue that the artist can reach his ideal only when he comes in with the otherworldly.[33]
Sequels[edit]
«The Master Craftsman»[edit]
«The Master Craftsman» redirects here. For a member of a guild, see Master craftsman.
«The Master Craftsman» (Russian: Горный мастер, tr. Gornyj master) was serialized in Na Smenu! from 14 to 26 January 1939, in Oktyabr (issues 5–6), and in Rabotnitsa magazine (issues 18–19).[34][35] In 1944 the story was translated from Russian into English by Alan Moray Williams and published by Hutchinson as a part of the collection The Malachite Casket: Tales from the Urals. The title was translated as «The Master Craftsman».[36] In the 1950s translation of The Malachite Casket, made by Eve Manning, the story was published as «The Mountain Craftsman«.[37] The story was published in the collection Russian Magic Tales from Pushkin to Platonov, published by Penguin Books in 2012. The title was translated by Anna Gunin as «The Mountain Master«.[38]
The story begins after the disappearance of Danilo. For several years Danilo’s betrothed Katyenka (Katya) waits for him and stays unmarried despite the fact that everyone laughs at her. She is the only person who believes that Danilo will return. She is quickly nicknamed «Dead Man’s Bride». When both of her parents die, she moves away from her family and goes to Danilo’s house and takes care of his old teacher Prokopich, although she knows that living with a man can ruin her reputation. Prokopich welcomes her happily. He earns some money by gem-cutting, Katya runs the house, cooks, and does the gardening. When Prokopich gets too old to work, Katya realizes that she cannot possibly support herself by needlework alone. She asks him to teach her some stone craft. Prokopich laughs at first, because he does not believe gem-cutting is a suitable job for a woman, but soon relents. He teaches her how to work with malachite. After he dies, Katya decides to live in the house alone. Her strange behaviour, her refusal to marry someone and lead a normal life cause people at the village to think that she is insane or even a witch, but Katya firmly believes that Danilo will «learn all he wants to know, there in the mountain, and then he’ll come».[39] She wants to try making medallions and selling them. There are no gemstones left, so she goes to the forest, finds an exceptional piece of gemstone and starts working. After the medallions are finished, she goes to the town to the merchant who used to buy Prokopich’s work. He reluctantly buys them all, because her work is very beautiful. Katya feels as if this was a token from Danilo. She runs back to the forest and starts calling for him. The Mistress of the Copper Mountain appears. Katya bravely demands that she gives Danilo back. The Mistress takes her to Danilo and says: «Well, Danilo the Master Craftsman, now you must choose. If you go with her you forget all that is mine, if you remain here, then you must forget her and all living people».[40] Danilo chooses Katya, saying that he thinks about her every moment. The Mistress is pleased with Katya’s bravery and rewards her by letting Danilo remember everything that he had learned in the Mountain. She then warns Danilo to never tell anyone about his life there. The couple thanks the Mistress and goes back to the village. When asked about his disappearance, Danilo claims that he simply left to Kolyvan to train under another craftsman. He marries Katya. His works is extraordinary, and everyone starts calling him «the mountain craftsman».
Other books[edit]
This family’s story continues in «A Fragile Twig», published in 1940.[41] «A Fragile Twig» focuses on Katyenka and Danilo’s son Mitya. This is the last tale about Danilo’s family. Bazhov had plans for the fourth story about Danilo’s family, but it was never written. In the interview to a Soviet newspaper Vechernyaya Moskva the writer said: «I am going to finish «The Stone Flower» story. I would like to write about the heirs of the protagonist, Danilo, [I would like] to write about their remarkable skills and aspirations for the future. I’m thinking about leading the story to the present day».[42] This plan was later abandoned.
Reception and legacy[edit]
The Stone Flower in the early design of Polevskoy’s coat of arms (1981).[43]
The current flag of Polevskoy features the Mistress of the Copper Mountain (depicted as a lizard) inside the symbolic representation of the Stone Flower.
Danilo the Craftsman became one of the best known characters of Bazhov’s tales.[21] The fairy tale inspired numerous adaptations, including films and stage adaptations. It is included in the school reading curriculum.[44] «The Stone Flower» is typically adapted with «The Master Craftsman».
- The Stone Flower Fountain at the VDNKh Center, Moscow (1953).
- The Stone Flower Fountain in Yekaterinburg (1960).[45] Project by Pyotr Demintsev.[46]
It generated a Russian catchphrase «How did that Stone Flower come out?» (Russian: «Не выходит у тебя Каменный цветок?», tr. Ne vykhodit u tebja Kamennyj tsvetok?, lit. «Naught came of your Stone Flower?»),[47] derived from these dialogue:
«Well, Danilo the Craftsman, so naught came of your thornapple?»
«No, naught came of it,» he said.[48]
The style of the story was praised.[49]
Films[edit]
- The Stone Flower, a 1946 Soviet film;[50] incorporates plot elements from the stories «The Mistress of the Copper Mountain» and «The Master Craftsman».
- The Stone Flower, a 1977 animated film;[51] based on «The Stone Flower» and «The Master Craftsman»
- The Master Craftsman, a 1978 animated film made by Soyuzmultfilm studio,[52] based on «The Stone Flower» and «The Master Craftsman».
- The Book of Masters, a 2009 Russian language fantasy film, is loosely based on Bazhov’s tales, including «The Stone Flower».[53][54]
- The Stone Flower (another title: Skazy), a television film of two-episodes that premiered on 1 January 1988. This film is a photoplay (a theatrical play that has been filmed for showing as a film) based on the 1987 play of the Maly Theatre. It was directed by Vitaly Ivanov, with the music composed by Nikolai Karetnikov, and released by Studio Ekran. It starred Yevgeny Samoylov, Tatyana Lebedeva, Tatyana Pankova, Oleg Kutsenko.[55]
Theatre[edit]
- The Stone Flower, the 1944 ballet composed by Alexander Fridlender.[8]
- Klavdiya Filippova combined «The Stone Flower» with «The Master Craftsman» to create the children’s play The Stone Flower.[56] It was published in Sverdlovsk as a part of the 1949 collection Plays for Children’s Theatre Based on Bazhov’s Stories.[56]
- The Stone Flower, an opera in four acts by Kirill Molchanov. Sergey Severtsev wrote the Russian language libretto. It was the first opera of Molchanov.[57] It premiered on 10 December 1950 in Moscow at the Stanislavski and Nemirovich-Danchenko Music Theatre.[58] The role of Danila (tenor) was sung by Mechislav Shchavinsky, Larisa Adveyeva sung the Mistress of the Copper Mountain (mezzo-soprano), Dina Potapovskaya sung Katya (coloratura soprano).[59][60]
- The Tale of the Stone Flower, the 1954 ballet composed by Sergei Prokofiev.[61]
- Skazy, also called The Stone Flower, the 1987 play of the Maly Theatre.[55]
Notes[edit]
- ^ «Bazhov Pavel Petrovitch». The Russian Academy of Sciences Electronic Library IRLI (in Russian). The Russian Literature Institute of the Pushkin House, RAS. pp. 151–152. Retrieved 25 November 2015.
- ^ Litovskaya 2014, p. 247.
- ^ «Bazhov P. P. The Malachite Box» (in Russian). Bibliogid. 13 May 2006. Retrieved 25 November 2015.
- ^ Balina, Marina; Goscilo, Helena; Lipovetsky, Mark (25 October 2005). Politicizing Magic: An Anthology of Russian and Soviet Fairy Tales. The Northwestern University Press. p. 115. ISBN 9780810120327.
- ^ Slobozhaninova, Lidiya (2004). «Malahitovaja shkatulka Bazhova vchera i segodnja» “Малахитовая шкатулка” Бажова вчера и сегодня [Bazhov’s Malachite Box yesterday and today]. Ural (in Russian). Yekaterinburg. 1.
- ^ Komlev, Andrey (2004). «Bazhov i Sverdlovskoe otdelenie Sojuza sovetskih pisatelej» Бажов и Свердловское отделение Союза советских писателей [Bazhov and the Sverdlovsk department of the Union of the Soviet writers]. Ural (in Russian). Yekaterinburg. 1.
- ^ Bazhov 1952, p. 243.
- ^ a b «Kamennyj tsvetok» (in Russian). FantLab. Retrieved 22 November 2015.
- ^ «The Malachite Box» (in Russian). The Live Book Museum. Yekaterinburg. Retrieved 22 November 2015.
- ^ The malachite casket; tales from the Urals, (Book, 1944). WorldCat. OCLC 1998181.
- ^ Bazhov 1944, p. 76.
- ^ «Malachite casket : tales from the Urals / P. Bazhov ; [translated from the Russian by Eve Manning ; illustrated by O. Korovin ; designed by A. Vlasova]». The National Library of Australia. Retrieved 25 November 2015.
- ^ Malachite casket; tales from the Urals. (Book, 1950s). WorldCat. OCLC 10874080.
- ^ Bazhov 1950s, p. 9.
- ^ Russian magic tales from Pushkin to Platonov (Book, 2012). WorldCat.org. OCLC 802293730.
- ^ Bazhov 1950s, p. 67.
- ^ a b «Родина Данилы Зверева». А.В. Рычков, Д.В. Рычков «Лучшие путешествия по Среднему Уралу». (in Russian). geocaching.su. 28 July 2012. Retrieved 23 November 2015.
- ^ Dobrovolsky, Evgeni (1981). Оптимальный вариант. Sovetskaya Rossiya. p. 5.
- ^ Nikulina 2003, p. 76.
- ^ Nikulina 2003, p. 77.
- ^ a b Nikulina 2003, p. 80.
- ^ Prikazchikova, E. (2003). «Каменная сила медных гор Урала» [The Stone Force of The Ural Copper Mountains] (PDF). Izvestiya of the Ural State University (in Russian). The Ural State University (28): 16.
- ^ a b c Balina 2013, p. 273.
- ^ a b Shvabauer, Nataliya (10 January 2009). «Типология фантастических персонажей в фольклоре горнорабочих Западной Европы и России» [The Typology of the Fantastic Characters in the Miners’ Folklore of Western Europe and Russia] (PDF). Dissertation (in Russian). The Ural State University. p. 147. Retrieved 25 November 2015.
- ^ Balina 2013, p. 270.
- ^ Lipovetsky 2014, p. 220.
- ^ Lipovetsky 2014, p. 218.
- ^ Zherdev, Denis (2003). «Binarnost kak element pojetiki bazhovskikh skazov» Бинарность как элемент поэтики бажовских сказов [Binarity as the Poetic Element in Bazhov’s Skazy] (PDF). Izvestiya of the Ural State University (in Russian). The Ural State University (28): 46–57.
- ^ Budur 2005, p. 124.
- ^ Budur 2005, p. 285.
- ^ Bazhov 1952, p. 232.
- ^ Zherdev, Denis. «Poetika skazov Bazhova» Поэтика сказов Бажова [The poetics of Bazhov’s stories] (in Russian). Research Library Mif.Ru. Retrieved 14 December 2015.
- ^ Sozina, E. «O nekotorykh motivah russkoj klassicheskoj literatury v skazah P. P. Bazhova o masterah О некоторых мотивах русской классической литературы в сказах П. П. Бажова о «мастерах» [On some Russian classical literature motives in P. P. Bazhov’s «masters» stories.]» in: P. P. Bazhov i socialisticheskij realizm.
- ^ «Горный мастер» [The Master Craftsman] (in Russian). FantLab. Retrieved 27 November 2015.
- ^ Bazhov 1952 (1), p. 243.
- ^ Bazhov 1944, p. 95.
- ^ Bazhov 1950s, p. 68.
- ^ Russian magic tales from Pushkin to Platonov (Book, 2012). WorldCat.org. OCLC 802293730.
- ^ Bazhov 1950s, p. 70.
- ^ Bazhov 1950s, p. 80.
- ^ Izmaylova, A. B. «Сказ П.П. Бажова «Хрупкая веточка» в курсе «Русская народная педагогика»» [P. Bazhov’s skaz A Fragile Twig in the course The Russian Folk Pedagogics] (PDF) (in Russian). The Vladimir State University. Retrieved 11 December 2015.
- ^ «The interview with P. Bazhov». Vechernyaya Moskva (in Russian). Mossovet. 31 January 1948.: «Собираюсь закончить сказ о «Каменном цветке». Мне хочется показать в нем преемников его героя, Данилы, написать об их замечательном мастерстве, устремлении в будущее. Действие сказа думаю довести до наших дней».
- ^ «Городской округ г. Полевской, Свердловская область» [Polevskoy Town District, Sverdlovsk Oblast]. Coats of arms of Russia (in Russian). Heraldicum.ru. Retrieved 9 December 2015.
- ^ Korovina, V. «Программы общеобразовательных учреждений» [The educational institutions curriculum] (in Russian). Retrieved 9 December 2015.
- ^ «Средний Урал отмечает 130-летие со дня рождения Павла Бажова» (in Russian). Yekaterinburg Online. 27 January 2009. Retrieved 2 December 2015.
- ^ «Фонтан «Каменный цветок» на площади Труда в Екатеринбурге отремонтируют за месяц: Общество: Облгазета».
- ^ Kozhevnikov, Alexey (2004). Крылатые фразы и афоризмы отечественного кино [Catchphrases and aphorisms from Russian cinema] (in Russian). OLMA Media Group. p. 214. ISBN 9785765425671.
- ^ Bazhov 1950s, p. 231. In Russian: «Ну что, Данило-мастер, не вышла твоя дурман-чаша?» — «Не вышла, — отвечает.»
- ^ Eydinova, Viola (2003). «O stile Bazhova» О стиле Бажова [About Bazhov’s style]. Izvestiya of the Ural State University (in Russian). The Ural State University. 28: 40–46.
- ^ «The Stone Flower (1946)» (in Russian). The Russian Cinema Encyclopedia. Retrieved 23 November 2015.
- ^ «A Stone Flower». Animator.ru. Retrieved 22 November 2015.
- ^ «Mining Master». Animator.ru. Retrieved 22 November 2015.
- ^ Sakharnova, Kseniya (21 October 2009). ««Книга мастеров»: герои русских сказок в стране Disney» [The Book of Masters: the Russian fairy tale characters in Disneyland] (in Russian). Profcinema Co. Ltd. Retrieved 8 December 2015.
- ^ Zabaluyev, Yaroslav (27 October 2009). «Nor have we seen its like before…» (in Russian). Gazeta.ru. Retrieved 8 December 2015.
- ^ a b «Каменный цветок 1987» [The Stone Flower 1987] (in Russian). Kino-teatr.ru. Retrieved 9 December 2015.
- ^ a b Litovskaya 2014, p. 250.
- ^ Rollberg, Peter (7 November 2008). Historical Dictionary of Russian and Soviet Cinema. Scarecrow Press. p. 461. ISBN 9780810862685.
- ^ «Опера Молчанова «Каменный цветок»» [Molchanov’s opera The Stone Flower] (in Russian). Belcanto.ru. Retrieved 20 December 2015.
- ^ The Union of the Soviet Composers, ed. (1950). Советская музыка [Soviet Music] (in Russian). Vol. 1–6. Государственное Музыкальное издательство. p. 109.
- ^ Medvedev, A (February 1951). «Каменный цветок» [The Stone Flower]. Smena (in Russian). Smena Publishing House. 2 (570).
- ^ Balina 2013, p. 263.
References[edit]
- Bazhov, Pavel (1952). Valentina Bazhova; Alexey Surkov; Yevgeny Permyak (eds.). Sobranie sochinenij v trekh tomakh Собрание сочинений в трех томах [Works. In Three Volumes] (in Russian). Vol. 1. Moscow: Khudozhestvennaya Literatura.
- Bazhov, Pavel; translated by Alan Moray Williams (1944). The Malachite Casket: tales from the Urals. Library of selected Soviet literature. The University of California: Hutchinson & Co. ltd. ISBN 9787250005603.
- Bazhov, Pavel; translated by Eve Manning (1950s). Malachite Casket: Tales from the Urals. Moscow: Foreign Languages Publishing House.
- Lipovetsky, Mark (2014). «The Uncanny in Bazhov’s Tales». Quaestio Rossica (in Russian). The University of Colorado Boulder. 2 (2): 212–230. doi:10.15826/qr.2014.2.051. ISSN 2311-911X.
- Litovskaya, Mariya (2014). «Vzroslyj detskij pisatel Pavel Bazhov: konflikt redaktur» Взрослый детский писатель Павел Бажов: конфликт редактур [The Adult-Children’s Writer Pavel Bazhov: The Conflict of Editing]. Detskiye Chteniya (in Russian). 6 (2): 243–254.
- Balina, Marina; Rudova, Larissa (1 February 2013). Russian Children’s Literature and Culture. Literary Criticism. Routledge. ISBN 978-1135865566.
- Budur, Naralya (2005). «The Mistress of the Copper Mountain». Skazochnaja enciklopedija Сказочная энциклопедия [The Fairy Tale Encyclopedia] (in Russian). Olma Media Group. ISBN 9785224048182.
- Nikulina, Maya (2003). «Pro zemelnye dela i pro tajnuju silu. O dalnikh istokakh uralskoj mifologii P.P. Bazhova» Про земельные дела и про тайную силу. О дальних истоках уральской мифологии П.П. Бажова [Of land and the secret force. The distant sources of P.P. Bazhov’s Ural mythology]. Filologichesky Klass (in Russian). Cyberleninka.ru. 9.
- P. P. Bazhov i socialisticheskij realizm // Tvorchestvo P.P. Bazhova v menjajushhemsja mire П. П. Бажов и социалистический реализм // Творчество П. П. Бажова в меняющемся мире [Pavel Bazhov and socialist realism // The works of Pavel Bazhov in the changing world]. The materials of the inter-university research conference devoted to the 125th birthday (in Russian). Yekaterinburg: The Ural State University. 28–29 January 2004. pp. 18–26.
«The Stone Flower» | ||
---|---|---|
by Pavel Bazhov | ||
Original title | Каменный цветок | |
Translator | Alan Moray Williams (first), Eve Manning, et al. | |
Country | Soviet Union | |
Language | Russian | |
Series | The Malachite Casket collection (list of stories) | |
Genre(s) | skaz | |
Published in | Literaturnaya Gazeta | |
Publication type | Periodical | |
Publisher | The Union of Soviet Writers | |
Media type | Print (newspaper, hardback and paperback) | |
Publication date | 10 May 1938 | |
Chronology | ||
|
«The Stone Flower» (Russian: Каменный цветок, tr. Kamennyj tsvetok, IPA: [ˈkamʲənʲɪj tsvʲɪˈtok]), also known as «The Flower of Stone«, is a folk tale (also known as skaz) of the Ural region of Russia collected and reworked by Pavel Bazhov, and published in Literaturnaya Gazeta on 10 May 1938 and in Uralsky Sovremennik. It was later released as a part of the story collection The Malachite Box. «The Stone Flower» is considered to be one of the best stories in the collection.[1] The story was translated from Russian into English by Alan Moray Williams in 1944, and several times after that.
Pavel Bazhov indicated that all his stories can be divided into two groups based on tone: «child-toned» (e.g. «Silver Hoof») with simple plots, children as the main characters, and a happy ending,[2] and «adult-toned». He called «The Stone Flower» the «adult-toned» story.[3]
The tale is told from the point of view of the imaginary Grandpa Slyshko (Russian: Дед Слышко, tr. Ded Slyshko; lit. «Old Man Listenhere»).[4]
Publication[edit]
The Moscow critic Viktor Pertsov read the manuscript of «The Stone Flower» in the spring of 1938, when he traveled across the Urals with his literary lectures. He was very impressed by it and published the shortened story in Literaturnaya Gazeta on 10 May 1938.[5] His complimenting review The fairy tales of the Old Urals (Russian: Сказки старого Урала, tr. Skazki starogo Urala) which accompanied the publication.[6]
After the appearance in Literaturnaya Gazeta, the story was published in first volume of the Uralsky Sovremennik in 1938.[7][8] It was later released as a part of Malachite Box collection on 28 January 1939.[9]
In 1944 the story was translated from Russian into English by Alan Moray Williams and published by Hutchinson as a part of the collection The Malachite Casket: Tales from the Urals.[10] The title was translated as «The Stone Flower».[11] In the 1950s translation of The Malachite Casket was made by Eve Manning[12][13] The story was published as «The Flower of Stone».[14]
The story was published in the collection Russian Magic Tales from Pushkin to Platonov, published by Penguin Books in 2012. The title was translated by Anna Gunin as «The Stone Flower».[15]
Plot summary[edit]
The main character of the story, Danilo, is a weakling and a scatterbrain, and people from the village find him strange. He is sent to study under the stone-craftsman Prokopich. One day he is given an order to make a fine-molded cup, which he creates after a thornapple. It turns out smooth and neat, but not beautiful enough for Danilo’s liking. He is dissatisfied with the result. He says that even the simplest flower «brings joy to your heart», but his stone cup will bring joy to no one. Danilo feels as if he just spoils the stone. An old man tells him the legend that a most beautiful Stone Flower grows in the domain of the Mistress of the Copper Mountain, and those who see it start to understand the beauty of stone, but «life loses all its sweetness» for them. They become the Mistress’s mountain craftsmen forever. Danilo’s fiancée Katyenka asks him to forget it, but Danilo longs to see the Flower. He goes to the copper mine and finds the Mistress of the Copper Mountain. He begs her to show him the Flower. The Mistress reminds him of his fiancée and warns Danilo that he would never want to go back to his people, but he insists. She then shows him the Malachite Flower. Danilo goes back to the village, destroys his stone cup and then disappears. «Some said he’d taken leave of his senses and died somewhere in the woods, but others said the Mistress had taken him to her mountain workshop forever».[16]
Sources[edit]
The main character of the story, Danilo the Craftsman, was based on the real miner Danila Zverev (Russian: Данила Кондратьевич Зверев, tr. Danila Kondratyevich Zverev; 1858–1938).[17] Bazhov met him at the lapidary studio in Sverdlovsk. Zverev was born, grew up and spent most of his life in Koltashi village, Rezhevsky District.[18] Before the October Revolution Zverev moved to Yekaterinburg, where he took up gemstone assessment. Bazhov later created another skaz about his life, «Dalevoe glyadeltse». Danila Zverev and Danilo the Craftsman share many common traits, e.g. both lost their parents early, both tended cattle and were punished for their dreaminess, both suffered from poor health since childhood. Danila Zverev was so short and thin that the villagers gave him the nickname «Lyogonkiy» (Russian: Лёгонький, lit. ‘»Lightweight»‘). Danilo from the story had another nickname «Nedokormysh» (Russian: Недокормыш, lit. ‘»Underfed» or «Famished»‘). Danila Zverev’s teacher Samoil Prokofyich Yuzhakov (Russian: Самоил Прокофьич Южаков) became the source of inpisration for Danilo the Craftsman’s old teacher Prokopich.[17]
Themes[edit]
During Soviet times, every edition of The Malachite Box was usually prefaced by an essay by a famous writer or scholar, commenting on the creativity of the Ural miners, cruel landlords, social oppression and the «great workers unbroken by the centuries of slavery».[19] The later scholars focused more on the relationship of the characters with nature, the Mountain and the mysterious in general.[20] Maya Nikulina comments that Danilo is the creator who is absolutely free from all ideological, social and political contexts. His talent comes from the connection with the secret force, which controls all his movements. Moreover, the local landlord, while he exists, is unimportant for Danilo’s story. Danilo’s issues with his employer are purely aesthetic, i.e., a custom-made vase was ordered, but Danilo, as an artist, only desires to understand the beauty of stone, and this desire takes him away from life.[21]
The Stone Flower is the embodiment of the absolute magic power of stone and the absolute beauty, which is beyond mortals’ reach.[22]
Many noted that the Mistress’ world represents the realm of the dead,[23][24] which is emphasized not only by its location underneath the human world but also mostly by its mirror-like, uncanny, imitation or negation of the living world.[23] Everything looks strange there, even the trees are cold and smooth like stone. The Mistress herself does not eat or drink, she does not leave any traces, her clothing is made of stone and so on. The Mountain connects her to the world of the living, and Danilo metaphorically died for the world, when we went to her.[24] Mesmerized by the Flower, Danilo feels at his own wedding as if he were at a funeral. A contact with the Mistress is a symbolic manifestation of death. Marina Balina noted that as one of the «mountain spirits», she does not hesitate to kill those who did not pass her tests, but even those who had been rewarded by her do not live happily ever after, as shown with Stepan in «The Mistress of the Copper Mountain».[23] The Mistress was also interpreted as the manifestation of female sexuality. «The Mistress exudes sexual attraction and appears as its powerful source».[25] Mark Lipovetsky commented that Mistress embodies the struggle and unity between Eros and Thanatos. The Flower is made of cold stone for that very reason: it points at death along with sexuality.[26] All sexual references in Pavel Bazhov’s stories are very subtle, owing to Soviet puritanism.[27]
Danilo is a classical Bazhov binary character. On the one hand, he is a truth seeker and a talented craftsman, on the other hand, he is an outsider, who violates social norms, destroys the lives of the loved ones and his own.[28] The author of The Fairy Tale Encyclopedia suggests that the Mistress represents the conflict between human kind and nature. She compares the character with Mephistopheles, because a human needs to wager his soul with the Mistress in order to get the ultimate knowledge. Danilo wagers his soul for exceptional craftsmanship skills.[29] However, the Mistress does not force anyone to abandon their moral values, and therefore «is not painted in dark colours».[30] Lyudmila Skorino believed that she represented the nature of the Urals, which inspires a creative person with its beauty.[31]
Denis Zherdev commented that the Mistress’s female domain is the world of chaos, destruction and spontaneous uncontrolled acts of creation (human craftsmen are needed for the controlled creation). Although the characters are so familiar with the female world that the appearance of the Mistress is regarded as almost natural and even expected, the female domain collides with the ordered factory world, and brings in randomness, variability, unpredictability and capriciousness. Direct contact with the female power is a violation of the world order and therefore brings destruction or chaos.[32]
One of the themes is how to become a true artist and the subsequent self-fulfillment. The Soviet critics’ point of view was that the drama of Danilo came from the fact that he was a serf, and therefore did not receive the necessary training to complete the task. However, modern critics disagree and state that the plot of the artist’s dissatisfaction is very popular in literature. Just like in the Russian poem The Sylph, written by Vladimir Odoyevsky, Bazhov raises the issue that the artist can reach his ideal only when he comes in with the otherworldly.[33]
Sequels[edit]
«The Master Craftsman»[edit]
«The Master Craftsman» redirects here. For a member of a guild, see Master craftsman.
«The Master Craftsman» (Russian: Горный мастер, tr. Gornyj master) was serialized in Na Smenu! from 14 to 26 January 1939, in Oktyabr (issues 5–6), and in Rabotnitsa magazine (issues 18–19).[34][35] In 1944 the story was translated from Russian into English by Alan Moray Williams and published by Hutchinson as a part of the collection The Malachite Casket: Tales from the Urals. The title was translated as «The Master Craftsman».[36] In the 1950s translation of The Malachite Casket, made by Eve Manning, the story was published as «The Mountain Craftsman«.[37] The story was published in the collection Russian Magic Tales from Pushkin to Platonov, published by Penguin Books in 2012. The title was translated by Anna Gunin as «The Mountain Master«.[38]
The story begins after the disappearance of Danilo. For several years Danilo’s betrothed Katyenka (Katya) waits for him and stays unmarried despite the fact that everyone laughs at her. She is the only person who believes that Danilo will return. She is quickly nicknamed «Dead Man’s Bride». When both of her parents die, she moves away from her family and goes to Danilo’s house and takes care of his old teacher Prokopich, although she knows that living with a man can ruin her reputation. Prokopich welcomes her happily. He earns some money by gem-cutting, Katya runs the house, cooks, and does the gardening. When Prokopich gets too old to work, Katya realizes that she cannot possibly support herself by needlework alone. She asks him to teach her some stone craft. Prokopich laughs at first, because he does not believe gem-cutting is a suitable job for a woman, but soon relents. He teaches her how to work with malachite. After he dies, Katya decides to live in the house alone. Her strange behaviour, her refusal to marry someone and lead a normal life cause people at the village to think that she is insane or even a witch, but Katya firmly believes that Danilo will «learn all he wants to know, there in the mountain, and then he’ll come».[39] She wants to try making medallions and selling them. There are no gemstones left, so she goes to the forest, finds an exceptional piece of gemstone and starts working. After the medallions are finished, she goes to the town to the merchant who used to buy Prokopich’s work. He reluctantly buys them all, because her work is very beautiful. Katya feels as if this was a token from Danilo. She runs back to the forest and starts calling for him. The Mistress of the Copper Mountain appears. Katya bravely demands that she gives Danilo back. The Mistress takes her to Danilo and says: «Well, Danilo the Master Craftsman, now you must choose. If you go with her you forget all that is mine, if you remain here, then you must forget her and all living people».[40] Danilo chooses Katya, saying that he thinks about her every moment. The Mistress is pleased with Katya’s bravery and rewards her by letting Danilo remember everything that he had learned in the Mountain. She then warns Danilo to never tell anyone about his life there. The couple thanks the Mistress and goes back to the village. When asked about his disappearance, Danilo claims that he simply left to Kolyvan to train under another craftsman. He marries Katya. His works is extraordinary, and everyone starts calling him «the mountain craftsman».
Other books[edit]
This family’s story continues in «A Fragile Twig», published in 1940.[41] «A Fragile Twig» focuses on Katyenka and Danilo’s son Mitya. This is the last tale about Danilo’s family. Bazhov had plans for the fourth story about Danilo’s family, but it was never written. In the interview to a Soviet newspaper Vechernyaya Moskva the writer said: «I am going to finish «The Stone Flower» story. I would like to write about the heirs of the protagonist, Danilo, [I would like] to write about their remarkable skills and aspirations for the future. I’m thinking about leading the story to the present day».[42] This plan was later abandoned.
Reception and legacy[edit]
The Stone Flower in the early design of Polevskoy’s coat of arms (1981).[43]
The current flag of Polevskoy features the Mistress of the Copper Mountain (depicted as a lizard) inside the symbolic representation of the Stone Flower.
Danilo the Craftsman became one of the best known characters of Bazhov’s tales.[21] The fairy tale inspired numerous adaptations, including films and stage adaptations. It is included in the school reading curriculum.[44] «The Stone Flower» is typically adapted with «The Master Craftsman».
- The Stone Flower Fountain at the VDNKh Center, Moscow (1953).
- The Stone Flower Fountain in Yekaterinburg (1960).[45] Project by Pyotr Demintsev.[46]
It generated a Russian catchphrase «How did that Stone Flower come out?» (Russian: «Не выходит у тебя Каменный цветок?», tr. Ne vykhodit u tebja Kamennyj tsvetok?, lit. «Naught came of your Stone Flower?»),[47] derived from these dialogue:
«Well, Danilo the Craftsman, so naught came of your thornapple?»
«No, naught came of it,» he said.[48]
The style of the story was praised.[49]
Films[edit]
- The Stone Flower, a 1946 Soviet film;[50] incorporates plot elements from the stories «The Mistress of the Copper Mountain» and «The Master Craftsman».
- The Stone Flower, a 1977 animated film;[51] based on «The Stone Flower» and «The Master Craftsman»
- The Master Craftsman, a 1978 animated film made by Soyuzmultfilm studio,[52] based on «The Stone Flower» and «The Master Craftsman».
- The Book of Masters, a 2009 Russian language fantasy film, is loosely based on Bazhov’s tales, including «The Stone Flower».[53][54]
- The Stone Flower (another title: Skazy), a television film of two-episodes that premiered on 1 January 1988. This film is a photoplay (a theatrical play that has been filmed for showing as a film) based on the 1987 play of the Maly Theatre. It was directed by Vitaly Ivanov, with the music composed by Nikolai Karetnikov, and released by Studio Ekran. It starred Yevgeny Samoylov, Tatyana Lebedeva, Tatyana Pankova, Oleg Kutsenko.[55]
Theatre[edit]
- The Stone Flower, the 1944 ballet composed by Alexander Fridlender.[8]
- Klavdiya Filippova combined «The Stone Flower» with «The Master Craftsman» to create the children’s play The Stone Flower.[56] It was published in Sverdlovsk as a part of the 1949 collection Plays for Children’s Theatre Based on Bazhov’s Stories.[56]
- The Stone Flower, an opera in four acts by Kirill Molchanov. Sergey Severtsev wrote the Russian language libretto. It was the first opera of Molchanov.[57] It premiered on 10 December 1950 in Moscow at the Stanislavski and Nemirovich-Danchenko Music Theatre.[58] The role of Danila (tenor) was sung by Mechislav Shchavinsky, Larisa Adveyeva sung the Mistress of the Copper Mountain (mezzo-soprano), Dina Potapovskaya sung Katya (coloratura soprano).[59][60]
- The Tale of the Stone Flower, the 1954 ballet composed by Sergei Prokofiev.[61]
- Skazy, also called The Stone Flower, the 1987 play of the Maly Theatre.[55]
Notes[edit]
- ^ «Bazhov Pavel Petrovitch». The Russian Academy of Sciences Electronic Library IRLI (in Russian). The Russian Literature Institute of the Pushkin House, RAS. pp. 151–152. Retrieved 25 November 2015.
- ^ Litovskaya 2014, p. 247.
- ^ «Bazhov P. P. The Malachite Box» (in Russian). Bibliogid. 13 May 2006. Retrieved 25 November 2015.
- ^ Balina, Marina; Goscilo, Helena; Lipovetsky, Mark (25 October 2005). Politicizing Magic: An Anthology of Russian and Soviet Fairy Tales. The Northwestern University Press. p. 115. ISBN 9780810120327.
- ^ Slobozhaninova, Lidiya (2004). «Malahitovaja shkatulka Bazhova vchera i segodnja» “Малахитовая шкатулка” Бажова вчера и сегодня [Bazhov’s Malachite Box yesterday and today]. Ural (in Russian). Yekaterinburg. 1.
- ^ Komlev, Andrey (2004). «Bazhov i Sverdlovskoe otdelenie Sojuza sovetskih pisatelej» Бажов и Свердловское отделение Союза советских писателей [Bazhov and the Sverdlovsk department of the Union of the Soviet writers]. Ural (in Russian). Yekaterinburg. 1.
- ^ Bazhov 1952, p. 243.
- ^ a b «Kamennyj tsvetok» (in Russian). FantLab. Retrieved 22 November 2015.
- ^ «The Malachite Box» (in Russian). The Live Book Museum. Yekaterinburg. Retrieved 22 November 2015.
- ^ The malachite casket; tales from the Urals, (Book, 1944). WorldCat. OCLC 1998181.
- ^ Bazhov 1944, p. 76.
- ^ «Malachite casket : tales from the Urals / P. Bazhov ; [translated from the Russian by Eve Manning ; illustrated by O. Korovin ; designed by A. Vlasova]». The National Library of Australia. Retrieved 25 November 2015.
- ^ Malachite casket; tales from the Urals. (Book, 1950s). WorldCat. OCLC 10874080.
- ^ Bazhov 1950s, p. 9.
- ^ Russian magic tales from Pushkin to Platonov (Book, 2012). WorldCat.org. OCLC 802293730.
- ^ Bazhov 1950s, p. 67.
- ^ a b «Родина Данилы Зверева». А.В. Рычков, Д.В. Рычков «Лучшие путешествия по Среднему Уралу». (in Russian). geocaching.su. 28 July 2012. Retrieved 23 November 2015.
- ^ Dobrovolsky, Evgeni (1981). Оптимальный вариант. Sovetskaya Rossiya. p. 5.
- ^ Nikulina 2003, p. 76.
- ^ Nikulina 2003, p. 77.
- ^ a b Nikulina 2003, p. 80.
- ^ Prikazchikova, E. (2003). «Каменная сила медных гор Урала» [The Stone Force of The Ural Copper Mountains] (PDF). Izvestiya of the Ural State University (in Russian). The Ural State University (28): 16.
- ^ a b c Balina 2013, p. 273.
- ^ a b Shvabauer, Nataliya (10 January 2009). «Типология фантастических персонажей в фольклоре горнорабочих Западной Европы и России» [The Typology of the Fantastic Characters in the Miners’ Folklore of Western Europe and Russia] (PDF). Dissertation (in Russian). The Ural State University. p. 147. Retrieved 25 November 2015.
- ^ Balina 2013, p. 270.
- ^ Lipovetsky 2014, p. 220.
- ^ Lipovetsky 2014, p. 218.
- ^ Zherdev, Denis (2003). «Binarnost kak element pojetiki bazhovskikh skazov» Бинарность как элемент поэтики бажовских сказов [Binarity as the Poetic Element in Bazhov’s Skazy] (PDF). Izvestiya of the Ural State University (in Russian). The Ural State University (28): 46–57.
- ^ Budur 2005, p. 124.
- ^ Budur 2005, p. 285.
- ^ Bazhov 1952, p. 232.
- ^ Zherdev, Denis. «Poetika skazov Bazhova» Поэтика сказов Бажова [The poetics of Bazhov’s stories] (in Russian). Research Library Mif.Ru. Retrieved 14 December 2015.
- ^ Sozina, E. «O nekotorykh motivah russkoj klassicheskoj literatury v skazah P. P. Bazhova o masterah О некоторых мотивах русской классической литературы в сказах П. П. Бажова о «мастерах» [On some Russian classical literature motives in P. P. Bazhov’s «masters» stories.]» in: P. P. Bazhov i socialisticheskij realizm.
- ^ «Горный мастер» [The Master Craftsman] (in Russian). FantLab. Retrieved 27 November 2015.
- ^ Bazhov 1952 (1), p. 243.
- ^ Bazhov 1944, p. 95.
- ^ Bazhov 1950s, p. 68.
- ^ Russian magic tales from Pushkin to Platonov (Book, 2012). WorldCat.org. OCLC 802293730.
- ^ Bazhov 1950s, p. 70.
- ^ Bazhov 1950s, p. 80.
- ^ Izmaylova, A. B. «Сказ П.П. Бажова «Хрупкая веточка» в курсе «Русская народная педагогика»» [P. Bazhov’s skaz A Fragile Twig in the course The Russian Folk Pedagogics] (PDF) (in Russian). The Vladimir State University. Retrieved 11 December 2015.
- ^ «The interview with P. Bazhov». Vechernyaya Moskva (in Russian). Mossovet. 31 January 1948.: «Собираюсь закончить сказ о «Каменном цветке». Мне хочется показать в нем преемников его героя, Данилы, написать об их замечательном мастерстве, устремлении в будущее. Действие сказа думаю довести до наших дней».
- ^ «Городской округ г. Полевской, Свердловская область» [Polevskoy Town District, Sverdlovsk Oblast]. Coats of arms of Russia (in Russian). Heraldicum.ru. Retrieved 9 December 2015.
- ^ Korovina, V. «Программы общеобразовательных учреждений» [The educational institutions curriculum] (in Russian). Retrieved 9 December 2015.
- ^ «Средний Урал отмечает 130-летие со дня рождения Павла Бажова» (in Russian). Yekaterinburg Online. 27 January 2009. Retrieved 2 December 2015.
- ^ «Фонтан «Каменный цветок» на площади Труда в Екатеринбурге отремонтируют за месяц: Общество: Облгазета».
- ^ Kozhevnikov, Alexey (2004). Крылатые фразы и афоризмы отечественного кино [Catchphrases and aphorisms from Russian cinema] (in Russian). OLMA Media Group. p. 214. ISBN 9785765425671.
- ^ Bazhov 1950s, p. 231. In Russian: «Ну что, Данило-мастер, не вышла твоя дурман-чаша?» — «Не вышла, — отвечает.»
- ^ Eydinova, Viola (2003). «O stile Bazhova» О стиле Бажова [About Bazhov’s style]. Izvestiya of the Ural State University (in Russian). The Ural State University. 28: 40–46.
- ^ «The Stone Flower (1946)» (in Russian). The Russian Cinema Encyclopedia. Retrieved 23 November 2015.
- ^ «A Stone Flower». Animator.ru. Retrieved 22 November 2015.
- ^ «Mining Master». Animator.ru. Retrieved 22 November 2015.
- ^ Sakharnova, Kseniya (21 October 2009). ««Книга мастеров»: герои русских сказок в стране Disney» [The Book of Masters: the Russian fairy tale characters in Disneyland] (in Russian). Profcinema Co. Ltd. Retrieved 8 December 2015.
- ^ Zabaluyev, Yaroslav (27 October 2009). «Nor have we seen its like before…» (in Russian). Gazeta.ru. Retrieved 8 December 2015.
- ^ a b «Каменный цветок 1987» [The Stone Flower 1987] (in Russian). Kino-teatr.ru. Retrieved 9 December 2015.
- ^ a b Litovskaya 2014, p. 250.
- ^ Rollberg, Peter (7 November 2008). Historical Dictionary of Russian and Soviet Cinema. Scarecrow Press. p. 461. ISBN 9780810862685.
- ^ «Опера Молчанова «Каменный цветок»» [Molchanov’s opera The Stone Flower] (in Russian). Belcanto.ru. Retrieved 20 December 2015.
- ^ The Union of the Soviet Composers, ed. (1950). Советская музыка [Soviet Music] (in Russian). Vol. 1–6. Государственное Музыкальное издательство. p. 109.
- ^ Medvedev, A (February 1951). «Каменный цветок» [The Stone Flower]. Smena (in Russian). Smena Publishing House. 2 (570).
- ^ Balina 2013, p. 263.
References[edit]
- Bazhov, Pavel (1952). Valentina Bazhova; Alexey Surkov; Yevgeny Permyak (eds.). Sobranie sochinenij v trekh tomakh Собрание сочинений в трех томах [Works. In Three Volumes] (in Russian). Vol. 1. Moscow: Khudozhestvennaya Literatura.
- Bazhov, Pavel; translated by Alan Moray Williams (1944). The Malachite Casket: tales from the Urals. Library of selected Soviet literature. The University of California: Hutchinson & Co. ltd. ISBN 9787250005603.
- Bazhov, Pavel; translated by Eve Manning (1950s). Malachite Casket: Tales from the Urals. Moscow: Foreign Languages Publishing House.
- Lipovetsky, Mark (2014). «The Uncanny in Bazhov’s Tales». Quaestio Rossica (in Russian). The University of Colorado Boulder. 2 (2): 212–230. doi:10.15826/qr.2014.2.051. ISSN 2311-911X.
- Litovskaya, Mariya (2014). «Vzroslyj detskij pisatel Pavel Bazhov: konflikt redaktur» Взрослый детский писатель Павел Бажов: конфликт редактур [The Adult-Children’s Writer Pavel Bazhov: The Conflict of Editing]. Detskiye Chteniya (in Russian). 6 (2): 243–254.
- Balina, Marina; Rudova, Larissa (1 February 2013). Russian Children’s Literature and Culture. Literary Criticism. Routledge. ISBN 978-1135865566.
- Budur, Naralya (2005). «The Mistress of the Copper Mountain». Skazochnaja enciklopedija Сказочная энциклопедия [The Fairy Tale Encyclopedia] (in Russian). Olma Media Group. ISBN 9785224048182.
- Nikulina, Maya (2003). «Pro zemelnye dela i pro tajnuju silu. O dalnikh istokakh uralskoj mifologii P.P. Bazhova» Про земельные дела и про тайную силу. О дальних истоках уральской мифологии П.П. Бажова [Of land and the secret force. The distant sources of P.P. Bazhov’s Ural mythology]. Filologichesky Klass (in Russian). Cyberleninka.ru. 9.
- P. P. Bazhov i socialisticheskij realizm // Tvorchestvo P.P. Bazhova v menjajushhemsja mire П. П. Бажов и социалистический реализм // Творчество П. П. Бажова в меняющемся мире [Pavel Bazhov and socialist realism // The works of Pavel Bazhov in the changing world]. The materials of the inter-university research conference devoted to the 125th birthday (in Russian). Yekaterinburg: The Ural State University. 28–29 January 2004. pp. 18–26.
- Полный текст
- Медной горы Хозяйка
- Малахитовая шкатулка
- Каменный цветок
- Горный мастер
- Хрупкая веточка
- Железковы покрышки
- Две ящерки
- Приказчиковы подошвы
- Сочневы камешки
- Травяная западенка
- Таюткино зеркальце
- Кошачьи уши
- Про Великого Полоза
- Змеиный след
- Жабреев ходок
- Золотые дайки
- Огневушка-Поскакушка
- Голубая змейка
- Ключ земли
- Синюшкин колодец
- Серебряное копытце
- Ермаковы лебеди
- Золотой волос
- Дорогое имячко
- Примечания
Каменный цветок
Не одни мраморски на славе были по каменному-то делу. Тоже и в наших заводах, сказывают, это мастерство имели. Та только различка, что наши больше с малахитом вожгались, как его было довольно, и сорт — выше нет. Вот из этого малахиту и выделывали подходяще. Такие, слышь-ко, штучки, что диву дашься: как ему помогло.
Был в ту пору мастер Прокопьич. По этим делам первый. Лучше его никто не мог. В пожилых годах был.
Вот барин и велел приказчику поставить к этому Прокопьичу парнишек на выучку.
— Пущай-де переймут все до тонкости.
Только Прокопьич, — то ли ему жаль было расставаться со своим мастерством, то ли еще что, — учил шибко худо. Все у него с рывка да с тычка. Насадит парнишке по всей голове шишек, уши чуть не оборвет, да и говорит приказчику:
— Не гож этот… Глаз у него неспособный, рука не несет. Толку не выйдет.
Приказчику, видно, заказано было ублаготворять Прокопьича.
— Не гож, так не гож… Другого дадим…-И нарядит другого парнишку.
Ребятишки прослышали про эту науку… Спозаранку ревут, как бы к Прокопьичу не попасть. Отцам-матерям тоже не сладко родного дитенка на зряшную муку отдавать, — выгораживать стали своих-то, кто как мог. И то, сказать, нездорово это мастерство, с малахитом-то. Отрава чистая. Вот и оберегаются люди.
Приказчик все ж таки помнит баринов наказ — ставит Прокопьичу учеников. Тот по своему порядку помытарит парнишку, да и сдаст обратно приказчику.
— Не гож этот…
Приказчик взъедаться стал:
— До какой поры это будет? Не гож да не гож, когда гож будет? Учи этого…
Прокопьич знай свое:
— Мне что… Хоть десять годов учить буду, а толку из этого парнишки не будет…
— Какого тебе еще?
— Мне хоть и вовсе не ставь, — об этом не скучаю…
Так вот и перебрали приказчик с Прокопьичем много ребятишек, а толк один: на голове шишки, а в голове — как бы убежать. Нарочно которые портили, чтобы Прокопьич их прогнал.
Вот так-то и дошло дело до Данилки Недокормыша. Сиротка круглый был этот парнишечко. Годов, поди, тогда двенадцати, а то и боле. На ногах высоконький, а худой — расхудой, в чем душа держится. Ну, а с лица чистенький. Волосенки кудрявеньки, глазенки голубеньки.
Его и взяли сперва в казачки при господском доме: табакерку, платок подать, сбегать куда и протча. Только у этого сиротки дарованья к такому делу не оказалось. Другие парнишки на таких-то местах вьюнами вьются. Чуть что — навытяжку: что прикажете? А этот Данилко забьется куда в уголок, уставится глазами на картину какую, а то на украшенье, да и стоит. Его кричат, а он и ухом не ведет. Били, конечно, по началу-то, потом рукой махнули:
— Блаженный какой-то! Тихоход! Из такого хорошего слуги не выйдет.
На заводскую работу либо в гору все ж таки не отдали — шибко жидко место, на неделю не хватит. Поставил его приказчик в подпаски. И тут Данилко не вовсе гож пришелся. Парнишечко ровно старательный, а все у, него оплошка выходит. Все будто думает о чем-то. Уставится глазами на травинку, а коровы-то — вон где! Старый пастух ласковый попался, жалел сироту, и тот временем ругался:
— Что только из тебя, Данилко, выйдет? Погубишь ты себя, да и мою старую спину под бой подведешь. Куда это годится? О чем хоть думка-то у тебя?
— Я и сам, дедко, не знаю… Так… ни о тем… Засмотрелся маленько. Букашка по листочку ползла. Сама сизенька, а из-под крылышек у ней желтенько выглядывает, а листок широконький… По краям зубчики, вроде оборочки выгнуты. Тут потемнее показывает, а середка зеленая-презеленая, ровно ее сейчас выкрасили… А букашка-то и ползет.
— Ну, не дурак ли ты, Данилко? Твое ли дело букашек разбирать? Ползет она — и ползи, а твое дело за коровами глядеть. Смотри у меня, выбрось эту дурь из головы, не то приказчику скажу!
Одно Данилушке далось. На рожке он играть научился-куда старику! Чисто на музыке какой. Вечером, как коров пригонят, девки-бабы просят:
— Сыграй, Данилушко, песенку.
Он и начнет-наигрывать. И песни все незнакомые. Не то лес шумит, не то ручей журчит, пташки на всякие голоса перекликаются, а хорошо выходит.
Шибко за те песенки стали женщины привечать Данилушку. Кто пониточек починит, кто холста на онучи отрежет, рубашонку новую сошьет. Про кусок и разговору нет, — каждая норовит дать побольше да послаще. Старику пастуху тоже данилушковы песни по душе пришлись. Только и тут маленько неладно выходило. Начнет Данилушко наигрывать и все забудет, ровно и коров нет. На этой игре и пристигла его беда.
Данилушко, видно, заигрался, а старик задремал по малости. Сколько-то коровенок у них и отбилось. Как стали на выгон собирать, глядят — той нет, другой нет. Искать кинулись, да где тебе. Пасли около Ельничной… Самое тут волчье место, глухое… Одну только коровенку и нашли. Пригнали стадо домой… Так и так обсказали. Ну, из завода тоже побежали-поехали на розыски, да не нашли.
Расправа тогда, известно, какая была. За всякую вину спину кажи. На грех еще одна-то корова из приказчичьего двора была. Тут и вовсе спуску не жди. Растянули сперва, старика, потом и до Данилушки дошло, а он худенький да тощенький. Господский палач оговорился даже:
— Экой-то, — говорит, ‑с одного разу сомлеет, а то и вовсе душу выпустит.
Ударил все ж таки — не пожалел, а Данилушко молчит. Палач его вдругорядь- молчит, втретьи-молчит, Палач тут и расстервенился, давай полысать со всего плеча, а сам кричит:
— Я тебя, молчуна, доведу… Дашь голос… Дашь…
Данилушко дрожит весь, слезы каплют, а молчит. Закусил губенку-то и укрепился. Так и сомлел, а словечка от него не слыхали. Приказчик, — он тут же, конечно, был, — удивился:
— Какой еще терпеливый выискался! Теперь знаю, куда его поставить, коли живой останется. Отлежался-таки Данилушко. Бабушка Вихориха его на ноги поставила. Была, сказывают, старушка такая. Заместо лекаря по нашим заводам на большой славе была. Силу в травах знала: которая от зубов, которая от надсады, которая от ломоты… Ну, все как есть. Сама те травы собирала в самое время, когда какая трава полную силу имела. Из таких трав да корешков настойки готовила, отвары варила да с мазями мешала.
Хорошо Данилушке у этой бабушки Вихорихи пожилось. Старушка, слышь-ко, ласковая да словоохотливая, а трав да корешков, да цветков всяких у ней насушено да навешано по всей избе. Данилушко к травам-то любопытен — как эту зовут? где растет? какой цветок? Старушка ему и рассказывает.
Раз Данилушко и спрашивает:
— Ты, бабушка, всякий цветок в наших местах знаешь?
— Хвастаться, — говорит, — не буду, а все будто знаю, какие открытые-то.
— А разве, — спрашивает, — еще не открытые бывают?
— Есть, — отвечает, — и такие. Папору вот слыхал? Она будто цветет на Иванов день. Тот цветок колдовской. Клады им открывают. Для человека вредный. На разрыв-траве цветок — бегучий огонек. Поймай его — и все тебе затворы открыты. Воровской это цветок. А то еще каменный цветок есть. В малахитовой горе будто растет. На змеиный праздник полную силу имеет. Несчастный тот человек, который каменный цветок увидит.
— Чем, бабушка, несчастный?
— А это, дитенок, я и сама не знаю. Так мне сказывали.
Данилушко у Вихорихи, может, и подольше бы пожил, да приказчиковы вестовщики углядели, что парнишко мало-мало ходить стал, и сейчас к приказчику. Приказчик Данилушку призвал, да и говорит:
— Иди-ко теперь к Прокопьичу — малахитному делу обучаться. Самая там по тебе работа.
Ну, что сделаешь? Пошел Данилушко, а самого еще ветром качает. Прокопьич поглядел на него, да и говорит:
— Еще такого недоставало. Здоровым парнишкам здешняя учеба не по силе, а с такого что взыщешь — еле живой стоит.
Пошел Прокопьич к приказчику:
— Не надо такого. Еще ненароком убьешь — отвечать придется.
Только приказчик — куда тебе, слушать не стал:
— Дано тебе-учи, не рассуждай! Он — этот парнишка — крепкий. Не гляди, что жиденький.
— Ну, дело ваше, — говорит Прокопьич, — было бы сказано. Буду учить, только бы к ответу не потянули.
— Тянуть некому. Одинокий этот парнишка, что хочешь с ним делай, отвечает приказчик.
Пришел Прокопьич домой, а Данилушко около станочка стоит, досочку малахитовую оглядывает. На этой досочке зарез сделан — кромку отбить. Вот Данилушко на это место уставился и головенкой покачивает. Прокопьичу любопытно стало, что этот новенький парнишка тут разглядывает. Спросил строго, как по его правилу велось:
— Ты это что? Кто тебя просил поделку в руки брать? Что тут доглядываешь?
Данилушко и отвечает:
— На мой глаз, дедушко, не с этой стороны кромку отбивать надо. Вишь, узор тут, а его и срежут.
Прокопьич закричал, конечно:
— Что? Кто ты такой? Мастер? У рук не бывало, а судишь? Что ты понимать можешь?
— То и понимаю, что эту штуку испортили, — отвечает Данилушко.
— Кто испортил? а? Это ты, сопляк, мне — первому мастеру!.. Да я тебе такую порчу покажу… жив не будешь!
Пошумел так-то, покричал, а Данилушку пальцем не задел. Прокопьич-то, вишь, сам над этой досочкой думал‑с которой стороны кромку срезать. Данилушко своим разговором в самую точку попал. Прокричался Прокопьич и говорит вовсе уж добром:
— Ну-ко, ты, мастер явленый, покажи, как, по-твоему, сделать?
Данилушко и стал показывать да рассказывать:
— Вот бы какой узор вышел. А того бы лучше-пустить досочку поуже, по чистому полю кромку отбить, только бы сверху плетешок малый оставить.
Прокопьич, знай, покрикивает:
— Ну-ну… Как же! Много ты понимаешь. Накопил — не просыпь! — А про себя думает: “Верно парнишка говорит. Из такого, пожалуй, толк будет. Только учить-то его как? Стукни разок-он и ноги протянет”.
Подумал так, да и спрашивает:
— Ты хоть чей, экий ученый?
Данилушко и рассказал про себя.
Дескать, сирота. Матери не помню, а про отца и вовсе не знаю, кто был. Кличут. Данилкой Недокормышем, а как отчество и прозванье отцовское — про то не знаю. Рассказал, как он в дворне был и за что его прогнали, как потом лето с коровьим стадом ходил, как под бой попал. Прокопьич пожалел:
— Не сладко, гляжу, тебе, парень, житьишко-то задалось, а тут еще ко мне попал. У нас мастерство строгое.
Потом будто рассердился, заворчал:
— Ну, хватит, хватит! Вишь, разговорчивый какой! Языком-то — не руками, — всяк бы работал. Целый вечер лясы да балясы! Ученичок тоже! Погляжу вот завтра, какой у тебя толк. Садись ужинать, да и спать пора.
Прокопьич одиночкой жил. Жена-то у него давно умерла. Старушка Митрофановна из соседей снаходу у него хозяйство вела. Утрами ходила постряпать, сварить чего, в избе прибрать, а вечерами Прокопьич сам управлял, что ему надо. Поели, Прокопьич и говорит:
— Ложись вон тут на скамеечке!
Данилушко разулся, котомку свою под голову, понитком закрылся, поежился маленько, — вишь, холодно в избе-то было по осеннему времени, — все ж таки вскорости уснул. Прокопьич тоже лег, а уснуть не может: все у него разговор о малахитовом узоре из головы нейдет. Ворочался-ворочался, встал, зажег свечку, да и к станку — давай эту малахитову досочку так и сяк примерять. Одну кромку закроет, другую… прибавит поле, убавит. Так поставит, другой стороной повернет, и все выходит, что парнишка лучше узор понял.
— Вот тебе и Недокормышек! ‑дивится Прокопьич.- Еще ничем-ничего, а старому мастеру указал. Ну, и глазок! Ну, и глазок!
Пошел потихоньку в чулан, притащил оттуда подушку да большой овчинный тулуп. Подсунул подушку Данилушке под голову, тулупом накрыл:
— Спи-ко, глазастый!
А тот и не проснулся, повернулся только на другой бочок, растянулся под тулупом — то-тепло ему стало, — и давай насвистывать носом полегоньку. У Прокопьича своих ребят не бывало, этот Данилушко и припал ему к сердцу.
Стоит мастер, любуется, а Данилушко, знай, посвистывает, спит себе спокойненько. У Прокопьича забота — как бы этого парнишку хорошенько на ноги поставить, чтоб не такой тощий да нездоровый был.
— С его ли здоровьишком нашему мастерству учиться. Пыль, отрава, — живо зачахнет. Отдохнуть бы ему сперва, подправиться, потом учить стану. Толк, видать, будет.
На другой день и говорит Данилушке:
— Ты спервоначалу по хозяйству помогать будешь. Такой уж у меня порядок заведен. Понял? Для первого разу сходи за калиной. Ее иньями прихватило, в самый раз она теперь на пироги. Да, гляди, не ходи далеко-то. Сколь наберешь — то и ладно. Хлеба возьми полишку, — естся в лесу-то, — да еще к Митрофановне зайди. Говорил ей, чтоб тебе пару яичек испекла да молока в туесочек плеснула. Понял?
На другой день опять говорит:
— Поймай-ко ты мне щегленка поголосистее да чечетку побойчее. Гляди, чтобы к вечеру были. Понял?
Когда Данилушко поймал и принес, Прокопьич говорит:
— Ладно, да не вовсе. Лови других.
Так и пошло. На каждый день Прокопьич Данилушке работу дает, а все забава. Как снег выпал, велел ему с соседом за дровами ездить — пособишь-де. Ну, а какая подмога! Вперед на санях сидит, лошадью правит, а назад за возом пешком идет. Промнется так-то, поест дома да и спит покрепче. Шубу ему Прокопьич справил, шапку теплую, рукавицы, пимы на заказ скатали.
Прокопьич, видишь, имел достаток. Хоть крепостной был, а по оброку ходил, зарабатывал маленько. К Данилушке-то он крепко прилип. Прямо сказать, за сына держал. Ну, и не жалел для него, а к делу своему не подпускал до времени.
В хорошем-то житье Данилушко живо поправляться стал и к Прокопьичу тоже прильнул. Ну, как! — понял прокопьичеву заботу, в первый раз так-то пришлось пожить. Прошла зима. Данилушке и вовсе вольготно стало. То он на пруд, то в лес. Только и к мастерству Данилушко присматривался. Прибежит домой, и сейчас же у них разговор. То, другое Прокпьичу расскажет, да и спрашивает — это что да это как? Прокопьич объяснит, на деле покажет.
Данилушко примечает. Когда и сам примется. “Ну-ко, я…” — Прокопьич глядит, поправит, когда надо, укажет, как лучше.
Вот как-то раз приказчик и углядел Данилушку на пруду. Спрашивает своих-то вестовщиков:
— Это чей парнишка? Который день его на пруду вижу.. По будням с удочкой балуется, а уж не маленький… Кто-то его от работы прячет…
Узнали вестовщики, говорят приказчику, а он не верит.
— Ну-ко, — говорит, — тащите парнишку ко мне, сам дознаюсь.
Привели Данилушку. Приказчик спрашивает:
— Ты чей? Данилушко и отвечает:
— В ученье, дескать у мастера по малахитному делу.
Приказчик тогда хвать его за ухо:
— Так-то ты, стервец, учишься! — Да за ухо и повел к Прокопьичу.
Тот видит — неладно дело, давай выгораживать Данилушку:
— Это я сам его послал окуньков половить. Сильно о свеженьких-то окуньках скучаю. По нездоровью моему другой еды принимать не могу. Вот и велел парнишке половить.
Приказчик не поверил. Смекнул тоже, что Данилушко вовсе другой стал: поправился, рубашонка на нем добрая, штанишки тоже и на ногах сапожнешки. Вот и давай проверку Данилушке делать:
— Ну-ко, покажи, чему тебя мастер выучил?
Данилушко запончик надел, подошел к станку и давай рассказывать да показывать. Что приказчик спросит — у него на все ответ готов. Как околтать камень, как распилить, фасочку снять, чем когда склеить, как полер навести, как на медь присадить, как на дерево.
Однем словом, все как есть.
Пытал-пытал приказчик, да и говорит Прокопьичу:
— Этот, видно, гож тебе пришелся?
— Не жалуюсь, — отвечает Прокопьич.
— То-то, не жалуешься, а баловство разводишь! Тебе его отдали мастерству учиться, а он у пруда с удочкой! Смотри! Таких тебе свежих окуньков отпущу — до смерти не забудешь, да и парнишке невесело станет.
Погрозился так-то, ушел, а Прокопьич дивуется:
— Когда хоть ты, Данилушко, все это понял? Ровно я тебя еще и вовсе не учил.
— Сам же, — говорит Данилушко, — показывал да рассказывал, а я примечал.
У Прокопьича даже слезы закапали, — до того ему это по сердцу пришлось.
-Сыночек,-говорит,-милый, Данилушко… Что еще знаю, все тебе открою… Не потаю…
Только с той поры Данилушке не стало вольготного житья. Приказчик на другой день послал за ним и работу на урок стал давать. Сперва, конечно, попроще что: бляшки, какие женщины носят, шкатулочки. Потом с точкой пошло: подсвечники да украшенья разные.
Там и до резьбы доехали. Листочки да лепесточки, узорчики да цветочки. У них ведь — у малахитчиков — дело мешкотное. Пустяковая ровно штука, а сколько он над ней сидит! Так Данилушко и вырос за этой работой.
А как выточил зарукавье — змейку из цельного камня, так его и вовсе мастером приказчик признал. Барину об этом отписал:
” Так и так, объявился у нас новый мастер по малахитному делу — Данилко Недокормыш. Работает хорошо, только по молодости еще тихо. Прикажете на уроках его оставить али, как и Прокопьича, на оброк отпустить?”
Работал Данилушко вовсе не тихо, а на диво ловко да скоро. Это уж Прокопьич тут сноровку поимел. Задаст приказчик Данилушке какой урок на пять ден, а Прокопьич пойдет, да и говорит:
— Не в силу это. На такую работу полмесяца надо. Учится ведь парень. Поторопится — только камень без пользы изведет.
Ну, приказчик поспорит сколько, а дней, глядишь, прибавит. Данилушко и работал без натуги. Поучился даже большой потихоньку от приказчика читать, писать. Так, самую малость, а все ж таки разумел грамоте. Прокопьич ему в этом тоже сноровлял. Когда и сам наладится приказчиковы уроки за Данилушку делать, только Данилушко этого не допускал:
— Что ты! Что ты, дяденька! Твое ли дело за меня у станка сидеть! Смотри- ка, у тебя борода позеленела от малахиту, здоровьем скудаться стал, а мне что делается?
Данилушко и впрямь к той поре выправился. Хоть по старинке его Недокормышем звали, а он вон какой! Высокий да румяный, кудрявый да веселый Однем словом, сухота девичья. Прокопьич уж стал с ним про невест заговаривать, а Данилушко, знай, головой, потряхивает:
— Не уйдет от нас! Вот мастером настоящим стану, тогда и разговор будет.
Барин на приказчиково известие отписал:
“Пусть тот прокопьичев выученик Данилко сделает еще точеную чашу на ножке для моего дому. Тогда погляжу — на оброк отпустить али на уроках держать. Только ты гляди, чтобы Прокопьич тому Данилке не пособлял. Не доглядишь — с тебя взыск будет”.
Приказчик получил это письмо, призвал Данилушку, да и говорит:
— Тут, у меня, работать будешь. Станок тебе наладят, камню привезут, какой надо.
Прокопьич узнал, запечалился: как так? что за штука? Пошел к приказчику, да разве он скажет… Закричал только: “Не твое дело!”
Ну, вот пошел Данилушко работать на новое место, а Прокопьич ему наказывает:
— Ты, гляди, не торопись, Данилушко! Не оказывай себя.
Данилушко сперва остерегался. Примеривал да прикидывал больше, да тоскливо ему показалось. Делай — не делай, а срок отбывай — сиди у приказчика с утра до ночи. Ну, Данилушко от скуки и сорвался на полную силу. Чаша-то у него живой рукой и вышла из дела. Приказчик поглядел, будто так и надо, да и говорит:
— Еще такую же делай!
Данилушко сделал другую, потом третью. Вот когда он третью-то кончил, приказчик и говорит:
— Теперь не увернешься! Поймал я вас с Прокопьичем. Барин тебе, по моему письму, срок для одной чаши дал, а ты три выточил. Знаю твою силу. Не обманешь больше, а тому старому псу покажу, как потворствовать! Другим закажет!
Так об этом и барину написал и чаши все три предоставил. Только барин, — то ли на него умный стих нашел, то ли он на приказчика за что сердят был, — все как есть наоборот повернул.
Оброк Данилушке назначил пустяковый, не велел парня от Прокопьича брать — может-де вдвоем-то скорее придумают что новенькое.
При письме чертеж послал. Там тоже чаша нарисована со всякими штуками. По ободку кайма резная, на поясе лента каменная со сквозным узором, на подножке листочки. Однем словом, придумано. А на чертеже барин подписал: “Пусть хоть пять лет просидит, а чтобы такая в точности сделана была”.
Пришлось тут приказчику от своего слова отступить. Объявил, что барин написал, отпустил Данилушку к Прокопьичу и чертеж отдал.
Повеселели Данилушко с Прокопьичем, и работа у них бойчее пошла. Данилушко вскоре за ту новую чашу принялся. Хитрости в ней многое множество. Чуть неладно ударил, — пропала работа, снова начинай. Ну, глаз у Данилушки верный, рука смелая, силы хватает — хорошо идет дело Одно ему не по нраву трудности много, а красоты ровно и вовсе нет. Говорил Прокопьичу, а он только удивился:
— Тебе-то что? Придумали — значит, им надо. Мало ли я всяких штук выточил да вырезал, а куда они — толком и не знаю.
Пробовал с приказчиком поговорить, так куда тебе. Ногами затопал, руками замахал:
— Ты очумел? За чертеж большие деньги плачены. Художник, может, по столице первый его делал, а ты пересуживать выдумал!
Потом, видно, вспомнил, что барин ему заказывал, — не выдумают ли вдвоем-то чего новенького, — и говорит:
— Ты вот что… делай эту чашу по барскому чертежу, а если другую от себя выдумаешь — твое дело. Мешать не стану. Камня у нас, поди-ко, хватит. Какой надо — такой и дам.
Тут вот Данилушке думка и запала. Не нами сказано — чужое охаять мудрости немного надо, а свое придумать — не одну ночку с боку на бок повертишься. Вот Данилушко сидит над этой чашей по чертежу-то, а сам про другое думает. Переводит в голове, какой цветок, какой листок к малахитовому камню лучше подойдет. Задумчивый стал, невеселый. Прокопьич заметил, спрашивает:
— Ты, Данилушко, здоров ли? Полегче бы с этой чашей. Куда торопиться? Сходил бы в разгулку куда, а то все сидишь да сидишь.
— И то, — говорит Данилушко, — в лес хоть сходить. Не увижу ли, что мне надо.
С той поры и стал чуть не каждый день в лес бегать. Время как раз покосное, ягодное. Травы все в цвету. Данилушко остановится где на покосе, либо на полянке в лесу и стоит, смотрит. А то опять ходит по покосам да разглядывает траву-то, как ищет что. Людей в ту пору в лесу и на покосах много. Спрашивают Данилушку — не потерял ли чего? Он улыбнется этак невесело, да и скажет:
— Потерять не потерял, а найти не могу.
Ну, которые и запоговаривали:
— Неладно с парнем.
А он придет домой и сразу к станку да до утра и сидит, а с солнышком опять в лес да на покосы. Листки да цветки всякие домой притаскивать стал, а все больше из объеди: черемицу да омег, дурман да багульник, да резуны всякие. С лица спал, глаза беспокойные стали, в руках смелость потерял. Прокопьич вовсе забеспокоился, а Данилушко и говорит:
— Чаша мне покою не дает. Охота так ее сделать, чтобы камень полную силу имел.
Прокопьич давай отговаривать:
— На что она тебе далась? Сыты ведь, чего еще? Пущай бары тешатся, как им любо. Нас бы только не задевали. Придумают какой узор — сделаем, а навстречу-то им зачем лезть? Лишний хомут надевать — только и всего.
Ну, Данилушко на своем стоит.
— Не для барина, — говорит, — стараюсь. Не могу из головы выбросить ту чашу. Вижу, поди-ко, какой у нас камень, а мы что с ним делаем? Точим да режем, да полер наводим и вовсе ни к чему. Вот мне и припало желанье так сделать, чтобы полную силу камня самому поглядеть и людям показать.
По времени отошел Данилушко, сел опять за ту чашу, по барскому-то чертежу. Работает, а сам посмеивается:
— Лента каменная с дырками, каемочка резная…
Потом вдруг забросил эту работу. Другое начал. Без передышки у станка стоит. Прокопьичу сказал:
— По дурман-цветку свою чашу делать буду.
Прокопьич отговаривать принялся. Данилушко сперва и слушать не хотел, потом, дня через три-четыре, как у него какая-то оплошка вышла, и говорит Прокопьичу:
— Ну, ладно. Сперва барскую чашу кончу, потом за свою примусь. Только ты уж тогда меня не отговаривай… Не могу ее из головы выбросить.
Прокопьич отвечает:
— Ладно, мешать не стану, — а сам думает: “Уходится парень, забудет. Женить его надо. Вот что! Лишняя дурь из головы вылетит, как семьей обзаведется”.
Занялся Данилушко чашей. Работы с ней много — в один год не укладешь. Работает усердно, про дурман-цветок не поминает. Прокопьич и стал про женитьбу заговаривать:
— Вот хоть бы Катя Летемина — чем не невеста? Хорошая девушка… Похаять нечем.
Это Прокопьич-то от ума говорил. Он, вишь, давно заприметил, что Данилушко на эту девушку сильно поглядывал. Ну, и она не отворачивалась. Вот Прокопьич, будто ненароком, и заводил разговор. А Данилушко свое твердит:
— Погоди! Вот с чашкой управлюсь. Надоела мне она. Того и гляди молотком стукну, а он про женитьбу! Уговорились мы с Катей. Подождет она меня.
Ну, сделал Данилушко чашу по барскому чертежу. Приказчику, конечно, не сказали, а дома у себя гулянку маленькую придумали сделать. Катя невеста-то- с родителями пришла, еще которые… из мастеров же малахитных больше. Катя дивится на чашу.
— Как, — говорит, — только ты ухитрился узор такой вырезать и камня нигде не обломил! До чего все гладко да чисто обточено!
Мастера тоже одобряют:
— В аккурат-де по чертежу. Придраться не к чему. Чисто сработано. Лучше не сделать, да и скоро. Так-то работать станешь — пожалуй, нам тяжело за тобой тянуться.
Данилушко слушал-слушал, да и говорит:
— То и горе, что похаять нечем. Гладко да ровно, узор чистый, резьба по чертежу, а красота где? Вон цветок… самый что ни есть плохонький, а глядишь на него- сердце радуется. Ну, а эта чаша кого обрадует? На что она? Кто поглядит, всяк, как вон Катенька, подивится, какой-де у мастера глаз да рука, как у него терпенья хватило нигде камень не обломить.
— А где оплошал, — смеются мастера, — там подклеил да полером прикрыл, и концов не найдешь.
— Вот-вот… А где, спрашиваю, красота камня? Тут прожилка прошла, а ты на ней дырки сверлишь да цветочки режешь. На что они тут? Порча ведь это камня. А камень-то какой! Первый камень! Понимаете, первый!
Горячиться стал. Выпил, видно, маленько.
Мастера и говорят Данилушке, что ему Прокопьич не раз говоривал:
— Камень — камень и есть. Что с ним сделаешь? Наше дело такое — точить да резать.
Только был тут старичок один. Он еще Прокопьича и тех — других-то мастеров — учил. Все его дедушком звали. Вовсе ветхий старичоночко, а тоже этот разговор понял, да и говорит Данилушке:
— Ты, милый сын, по этой половице не ходи! Из головы выбрось! А то попадешь к Хозяйке в горные мастера…
— Какие мастера, дедушко?
— А такие… в горе живут, никто их не видит… Что Хозяйке понадобится, то они и сделают. Случилось мне раз видеть. Вот работа! От нашей, от здешней, на отличку.
Всем любопытно стало. Спрашивают, — какую поделку видел.
— Да змейку, — говорит, — ту же, какую вы на зарукавье точите.
— Ну, и что? Какая она?
— От здешних, говорю, на отличку. Любой мастер увидит, сразу узнает не здешняя работа. У наших змейка, сколь чисто ни выточат, каменная, а тут как есть живая. Хребтик черненький, глазки… Того и гляди — клюнет. Им ведь что! Они цветок каменный видали, красоту поняли.
Данилушко, как услышал про каменный цветок, давай спрашивать старика. Тот по совести сказал:
— Не знаю, милый сын. Слыхал, что есть такой цветок. Видеть его нашему брату нельзя. Кто поглядит, тому белый свет не мил станет.
Данилушко на это и говорит:
— Я бы поглядел.
Тут Катенька, невеста-то его, так и затрепыхалась:
— Что ты, что ты, Данилушко! Неуж тебе белый свет наскучил? ‑да в слезы. Прокопьич и другие мастера сметили дело, давай старого мастера насмех подымать:
— Выживаться из ума, дедушко, стал. Сказки сказываешь. Парня зря с пути сбиваешь.
Старик разгорячился, по столу стукнул:
— Есть такой цветок! Парень правду говорит: камень мы не разумеем. В том цветке красота показана.
Мастера смеются:
— Хлебнул, дедушко, лишка! А он свое:
— Есть каменный цветок!
Разошлись гости, а у Данилушки тот разговор из головы не выходит. Опять стал в лес бегать да около своего дурман — цветка ходить, а про свадьбу и не поминает. Прокопьич уж понуждать стал:
— Что ты девушку позоришь? Который год она в невестах ходить будет? Того и жди — пересмеивать ее станут. Мало смотниц-то?
Данилушко одно свое:
— Погоди ты маленько! Вот только — придумаю- да камень подходящий подберу.
И повадился он на медный рудник — на Гумешки-то. Когда в шахту спустится, по забоям обойдет, когда наверху камни перебирает. Раз как-то поворотил камень, оглядел его, да и говорит:
— Нет, не тот…
Только это промолвил, кто-то и говорит:
— В другом месте поищи… у Змеиной горки.
Глядит Данилушко, ‑никого нет.
Кто бы это? Шутят, что ли… Будто и спрятаться негде. Поогляделся еще, пошел домой, а вслед ему опять:
— Слышишь, Данило-мастер? У Змеиной горки, говорю.
Оглянулся Данилушко, — женщина какая-то чуть видна, как туман голубенький. Потом ничего не стало.
“Что, — думает, — за штука? Неуж сама? А что, если сходить на Змеиную-то?”
Змеиную горку Данилушко хорошо знал. Тут же она была, недалеко от Гумешек. Теперь ее нет, давно всю срыли, а раньше камень поверху брали. Вот на другой день и пошел туда Данилушко. Горка хоть небольшая, а крутенькая. С одной стороны и вовсе как срезано. Глядельце тут первосортное. Все пласты видно, лучше некуда.
Подошел Данилушко к этому глядельцу, а тут малахитина выворочена. Большой камень — на руках не унести — и будто обделан вроде кустика. Стал оглядывать Данилушко эту находку. Все, как ему надо: цвет снизу погуще, прожилки на тех самых местах, где требуется… Ну, все, как есть… Обрадовался Данилушко, скорей за лошадью побежал, привез камень домой, говорит Прокопьичу:
— Гляди-ко, камень какой! Ровно нарочно для моей работы. Теперь живо сделаю. Тогда и жениться. Верно, заждалась меня Катенька. Да и мне это не легко. Вот только эта работа меня и держит. Скорее бы ее кончить!
Ну, и принялся Данилушко за тот камень. Ни дня, ни ночи не знает. А Прокопьич помалкивает. Может, угомонится парень, как охотку стешит. Работа ходко идет. Низ камня отделал. Как есть, слышь-ко, куст дурмана. Листья широкие кучкой, зубчики, прожилки — все пришлось лучше нельзя. Прокопьич и то говорит — живой цветок-от хоть рукой пощупать. Ну, а как до верху дошел тут заколодило. Стебелек выточил, боковые листики тонехоньки — как только держатся! Чашку, как у дурман-цветка, а не то… Не живой стал и красоту потерял.
Данилушко тут и сна лишился. Сидит над этой своей чашей, придумывает, как бы поправить, лучше сделать. Прокопьич и другие мастера, кои заходили поглядеть, дивятся, — чего еще парню надо? Чаша вышла — никто такой не делывал, а ему неладно. Умуется парень, лечить его надо. Катенька слышит, что люди говорят, — поплакивать стала. Это Данилушку и образумило.
— Ладно, — говорит, — больше не буду. Видно, не подняться мне выше-то, не поймать силу камня. — И давай сам торопить со свадьбой. Ну, а что торопить, коли у невесты давным-давно все готово. Назначили день. Повеселел Данилушко. Про чашу-то приказчику сказал. Тот прибежал, глядит — вот штука какая! Хотел сейчас эту чашу барину отправить, да Данилушко говорит:
— Погоди маленько, доделка есть.
Время осеннее было. Как раз около Змеиного праздника свадьба пришлась. К слову, кто-то и помянул про это — вот-де скоро змеи все в одно место соберутся.
Данилушко эти слова на приметку взял. Вспомнил опять разговоры о малахитовом цветке. Так его и потянуло: “Не сходить ли последний раз к Змеиной горке? Не узнаю ли там чего?” — и про камень припомнил: “Ведь как положенный был! И голос на руднике-то… про Змеиную же горку говорил”.
Вот и пошел Данилушко. Земля тогда уже подмерзать стала, и снежок припорашивал. Подошел Данилушко ко крутику, где камень брал, глядит, а на том месте выбоина большая, будто камень ломали. Данилушко о том не подумал, кто это камень ломал, зашел в выбоину. “Посижу, — думает, — отдохну за ветром. Потеплее тут”. Глядит — у одной стены камень-серовик, вроде стула. Данилушко тут и сел, задумался, в землю глядит, и все цветок тот каменный из головы нейдет. “Вот бы поглядеть!”
Только вдруг тепло стало, ровно лето воротилось. Данилушко поднял голову, а напротив, у другой-то стены, сидит Медной горы Хозяйка. По красоте-то да по платью малахитову Данилушко сразу ее признал. Только и то думает:
“Может, мне это кажется, а на деле никого нет”. Сидит — молчит, глядит на то место, где Хозяйка, и будто ничего не видит. Она тоже молчит, вроде как призадумалась. Потом и спрашивает:
— Ну, что Данило-мастер, не вышла твоя дурман-чаша?
— Не вышла, — отвечает.
— А ты не вешай голову-то! Другое попытай. Камень тебе будет, по твоим мыслям.
— Нет, — отвечает, — не могу больше. Измаялся весь, не выходит. Покажи каменный цветок.
— Показать-то, — говорит, — просто, да потом жалеть будешь.
— Не отпустишь из горы?
— Зачем не отпущу! Дорога открыта, да только ко мне же ворочаются.
— Покажи, сделай милость! Она еще его уговаривала:
— Может, еще попытаешь сам добиться! — Про Прокопьича тоже помянула: Он-де тебя пожалел, теперь твой черед его пожалеть. — Про невесту напомнила: — Души в тебе девка не чает, а ты на сторону глядишь.
— Знаю я, — кричит Данилушко, — а только без цветка мне жизни нет. Покажи!
— Когда так, — говорит, — пойдем, Данило-мастер, в мой сад.
Сказала и поднялась. Тут и зашумело что-то, как осыпь земляная. Глядит Данилушко, а стен никаких нет. Деревья стоят высоченные, только не такие, как в наших лесах, а каменные. Которые мраморные, которые из змеевикакамня… Ну, всякие… Только живые, с сучьями, с листочками. От ветру-то покачиваются и голк дают, как галечками кто подбрасывает. Понизу трава, тоже каменная. Лазоревая, красная… разная… Солнышка не видно, а светло, как перед закатом. Промеж деревьев-то змейки золотенькие трепыхаются, как пляшут. От них и свет идет.
И вот подвела та девица Данилушку к большой полянке. Земля тут, как простая глина, а по ней кусты черные, как бархат. На этих кустах большие зеленые колокольцы малахитовы и в каждом сурьмяная звездочка. Огневые пчелки над теми цветками сверкают, а звездочки тонехонько позванивают, ровно поют.
— Ну, Данило-мастер, поглядел? — спрашивает Хозяйка.
— Не найдешь, — отвечает Данилушко, — камня, чтобы так-то сделать.
— Кабы ты сам придумал, дала бы тебе такой камень, а теперь не могу. Сказала и рукой махнула.
Опять зашумело, и Данилушко на том же камне, в ямине-то этой оказался. Ветер так и свистит. Ну, известно, осень.
Пришел Данилушко домой, а в тот день как раз у невесты вечеринка была. Сначала Данилушко веселым себя показывал — песни пел, плясал, а потом и затуманился. Невеста даже испугалась:
— Что с тобой? Ровно на похоронах ты! А он и говорит:
— Голову разломило. В глазах черное с зеленым да красным. Света не вижу.
На этом вечеринка и кончилась. По обряду невеста с подружками провожать жениха пошла. А много ли дороги, коли через дом либо через два жили. Вот Катенька и говорит;
— Пойдемте, девушки, кругом. По нашей улице до конца дойдем, а по Еланской воротимся.
Про себя думает: “Пообдует Данилушку ветром, — не лучше ли ему станет”. А подружкам что… Рады-радехоньки.
— И то, — кричат, — проводить надо. Шибко он близко живет провожальную песню ему по-доброму вовсе не певали.
Ночь-то тихая была, и снежок падал. Самое для разгулки время. Вот они и пошли. Жених с невестой попереду, а подружки невестины с холостяжником, который на вечеринке был, поотстали маленько. Завели девки эту песню провожальную. А она протяжно да жалобно поется, чисто по покойнику. Катенька видит — вовсе ни к чему это: “И без того Данилушко у меня невеселый, а они еще такое причитанье петь придумали”.
Старается отвести Данилушку на другие думки. Он разговорился было, да только скоро опять запечалился. Подружки катенькины тем временем провожальную кончили, за веселые принялись. Смех у них да беготня, а Данилушко идет, голову повесил. Сколь Катенька не старается, не может развеселить. Так и до дому дошли. Подружки с холостяжником стали расходиться — кому куда, а Данилушко уж без обряду невесту свою проводил и домой пошел.
Прокопьич давно спал. Данилушко потихоньку зажег огонь, выволок свои чаши на середину избы и стоит, оглядывает их. В это время Прокопьича кашлем бить стало. Так и надрывается. Он, вишь, к тем годам вовсе нездоровый стал. Кашлем-то этим Данилушку, как ножом по сердцу, резнуло. Всю прежнюю жизнь припомнил. Крепко жаль ему старика стало. А Прокопьич прокашлялся, спрашивает:
— Ты что это с чашами-то?
— Да вот гляжу, не пора ли сдавать?
— Давно, — говорит, — пора. Зря только место занимают. Лучше все равно не сделаешь.
Ну, поговорили еще маленько, потом Прокопьич опять уснул. И Данилушко лег, только сна ему нет и нет. Поворочался-поворочался, опять поднялся, зажег огонь, поглядел на чаши, подошел к Прокопьичу. Постоял тут над стариком-то, повздыхал…
Потом взял балодку да как ахнет по дурман-цветку, — только схрупало. А ту чашу, — по барскому-то чертежу, — не пошевелил! Плюнул только в середку и выбежал. Так с той поры Данилушку и найти не могли.
Кто говорил, что он ума решился, в лесу загинул, а кто опять сказывал Хозяйка взяла его в горные мастера.
На деле по-другому вышло. Про то дальше сказ будет.
- Далевое глядельце
- Кошачьи уши
Не одни мраморски на славе были по каменному-то делу. Тоже и в наших заводах, сказывают, это мастерство имели. Та только различка, что наши больше с малахитом вожгались, как его было довольно, и сорт — выше нет. Вот из этого малахиту и выделывали подходяще. Такие, слышь-ко, штучки, что диву дашься: как ему помогло.
Был в ту пору мастер Прокопьич. По этим делам первый. Лучше его никто не мог. В пожилых годах был.
Вот барин и велел приказчику поставить к этому Прокопьичу парнишек на выучку.
— Пущай-де переймут все до тонкости.
Только Прокопьич, — то ли ему жаль было расставаться со своим мастерством, то ли еще что, — учил шибко худо. Все у него с рывка да с тычка. Насадит парнишке по всей голове шишек, уши чуть не оборвет да и говорит приказчику:
— Не гож этот… Глаз у него неспособный, рука не несет. Толку не выйдет.
Приказчику, видно, заказано было ублаготворять Прокопьича.
— Не гож, так не гож… Другого дадим… — И нарядит другого парнишку.
Ребятишки прослышали про эту науку… Спозаранку ревут, как бы к Прокопьичу не попасть. Отцам-матерям тоже не сладко родного дитенка на зряшную муку отдавать, — выгораживать стали свои-то, кто как мог. И то сказать, нездорово это мастерство, с малахитом-то. Отрава чистая. Вот и оберегаются люди.
Приказчик все ж таки помнит баринов наказ — ставит Прокопьичу учеников. Тот по своему порядку помытарит парнишку да и сдаст обратно приказчику.
— Не гож этот… Приказчик взъедаться стал:
— До какой поры это будет? Не гож да не гож, когда гож будет? Учи этого…
Прокопьич, знай, свое:
— Мне что… Хоть десять годов учить буду, а толку из этого парнишки не будет…
— Какого тебе еще?
— Мне хоть и вовсе не ставь, — об этом не скучаю…
Так вот и перебрали приказчик с Прокопьичем много ребятишек, а толк один: на голове шишки, а в голове — как бы убежать. Нарочно которые портили, чтобы Прокопьич их прогнал. Вот так-то и дошло дело до Данилки Недокормыша. Сиротка круглый был этот парнишечко. Годов, поди, тогда двенадцати, а то и боле. На ногах высоконький, а худой-расхудой, в чем душа держится. Ну, а с лица чистенький. Волосенки кудрявеньки, глазенки голубеньки. Его и взяли сперва в казачки при господском доме: табакерку, платок подать, сбегать куда и протча. Только у этого сиротки дарованья к такому делу не оказалось. Другие парнишки на таких-то местах вьюнами вьются. Чуть что — на вытяжку: что прикажете? А этот Данилко забьется куда в уголок, уставится глазами на картину какую, а то на украшенье, да и стоит. Его кричат, а он и ухом не ведет. Били, конечно, поначалу-то, потом рукой махнули:
— Блаженный какой-то! Тихоход! Из такого хорошего слуги не выйдет.
На заводскую работу либо в гору все ж таки не отдали — шибко жидко место, на неделю не хватит. Поставил его приказчик в подпаски. И тут Данилко не вовсе гож пришелся. Парнишечко ровно старательный, а все у него оплошка выходит. Все будто думает о чем-то. Уставится глазами на травинку, а коровы-то — вон где! Старый пастух ласковый попался, жалел сиротку, и тот временем ругался:
— Что только из тебя, Данилко, выйдет? Погубишь ты себя, да и мою старую спину под бой подведешь. Куда это годится? О чем хоть думка-то у тебя?
— Я и сам, дедко, не знаю… Так… ни о чем… Засмотрелся маленько. Букашка по листочку ползла. Сама сизенька, а из-под крылышек у ней желтенько выглядывает, а листок широконький… По краям зубчики, вроде оборочки выгнуты. Тут потемнее показывает, а середка зеленая-презеленая, ровно ее сейчас выкрасили… А букашка-то и ползет…
— Ну, не дурак ли ты, Данилко? Твое ли дело букашек разбирать? Ползет она — и ползи, а твое дело за коровами глядеть. Смотри у меня, выбрось эту дурь из головы, не то приказчику скажу!
Одно Данилушке далось. На рожке он играть научился — куда старику! Чисто на музыке какой. Вечером, как коров пригонят, девки-бабы просят:
— Сыграй, Данилушко, песенку.
Он и начнет наигрывать. И песни все незнакомые. Не то лес шумит, не то ручей журчит, пташки на всякие голоса перекликаются, а хорошо выходит. Шибко за те песенки стали женщины привечать Данилушку. Кто пониточек починит, кто холста на онучи отрежет, рубашонку новую сошьет. Про кусок и разговору нет, — каждая норовит дать побольше да послаще. Старику пастуху тоже Данилушковы песни по душе пришлись. Только и тут маленько неладно выходило. Начнет Данилушко наигрывать и все забудет, ровно и коров нет. На этой игре и пристигла его беда.
Данилушко, видно, заигрался, а старик задремал по малости. Сколько-то коровенок у них и отбилось. Как стали на выгон собирать, глядят — той нет, другой нет. Искать кинулись, да где тебе. Пасли около Ельничной… Самое тут волчье место, глухое… Одну только коровенку и нашли. Пригнали стадо домой… Так и так — обсказали. Ну, из завода тоже побежали — поехали на розыски, да не нашли.
Расправа тогда, известно, какая была. За всякую вину спину кажи. На грех еще одна-то корова из приказчичьего двора была. Тут и вовсе спуску не жди. Растянули сперва старика, потом и до Данилушки дошло, а он худенький да тощенький. Господский палач оговорился даже.
— Экой-то, — говорит, — с одного разу сомлеет, а то и вовсе душу выпустит.
Ударил все ж таки — не пожалел, а Данилушко молчит. Палач его вдругорядь — молчит, втретьи — молчит. Палач тут и расстервенился, давай полысать со всего плеча, а сам кричит:
— Я тебя, молчуна, доведу… Дашь голос… Дашь! Данилушко дрожит весь, слезы каплют, а молчит. Закусил губенку-то и укрепился. Так и сомлел, а словечка от него не слыхали. Приказчик, — он тут же, конечно, был, — удивился:
— Какой еще терпеливый выискался! Теперь знаю, куда его поставить, коли живой останется.
Отлежался-таки Данилушко. Бабушка Вихориха его на ноги поставила. Была, сказывают, старушка такая. Заместо лекаря по нашим заводам на большой славе была. Силу в травах знала: которая от зубов, которая от надсады, которая от ломоты… Ну, все как есть. Сама те травы собирала в самое время, когда какая трава полную силу имела. Из таких трав да корешков настойки готовила, отвары варила да с мазями мешала.
Хорошо Данилушке у этой бабушки Вихорихи пожилось. Старушка, слышь-ко, ласковая да словоохотливая, а трав, да корешков, да цветков всяких у ней насушено да навешено по всей избе. Данилушко к травам-то любопытен — как эту зовут? где растет? какой цветок? Старушка ему и рассказывает.
Раз Данилушко и спрашивает:
— Ты, бабушка, всякий цветок в наших местах знаешь?
— Хвастаться, — говорит, — не буду, а все будто знаю, какие открытые-то.
— А разве, — спрашивает, — еще не открытые бывают?
— Есть, — отвечает, — и такие. Папору вот слыхал? Она будто цветет на
Иванов день. Тот цветок колдовской. Клады им открывают. Для человека вредный. На разрыв-траве цветок — бегучий огонек. Поймай его — и все тебе затворы открыты. Воровской это цветок. А то еще каменный цветок есть. В малахитовой горе будто растет. На змеиный праздник полную силу имеет. Несчастный тот человек, который каменный цветок увидит.
— Чем, бабушка, несчастный?
— А это, дитенок, я и сама не знаю. Так мне сказывали. Данилушко у
Вихорихи, может, и подольше бы пожил, да приказчиковы вестовщики углядели, что парнишко маломало ходить стал, и сейчас к приказчику. Приказчик Данилушку призвал да и говорит:
— Иди-ко теперь к Прокопьичу — малахитному делу обучаться. Самая там по тебе работа.
Ну, что сделаешь? Пошел Данилушко, а самого еще ветром качает. Прокопьич поглядел на него да и говорит:
— Еще такого недоставало. Здоровым парнишкам здешняя учеба не по силе, а с такого что взыщешь — еле живой стоит.
Пошел Прокопьич к приказчику:
— Не надо такого. Еще ненароком убьешь — отвечать придется.
Только приказчик — куда тебе, слушать не стал;
— Дано тебе — учи, не рассуждай! Он — этот парнишка — крепкий. Не гляди, что жиденький.
— Ну, дело ваше, — говорит Прокопьич, — было бы сказано. Буду учить, только бы к ответу не потянули.
— Тянуть некому. Одинокий этот парнишка, что хочешь с ним делай, — отвечает приказчик.
Пришел Прокопьич домой, а Данилушко около станочка стоит, досочку малахитовую оглядывает. На этой досочке зарез сделан — кромку отбить. Вот Данилушко на это место уставился и головенкой покачивает. Прокопьичу любопытно стало, что этот новенький парнишка тут разглядывает. Спросил строго, как по его правилу велось:
— Ты это что? Кто тебя просил поделку в руки брать? Что тут доглядываешь? Данилушко и отвечает:
— На мой глаз, дедушко, не с этой стороны кромку отбивать надо. Вишь, узор тут, а его и срежут. Прокопьич закричал, конечно:
— Что? Кто ты такой? Мастер? У рук не бывало, а судишь? Что ты понимать можешь?
— То и понимаю, что эту штуку испортили, — отвечает Данилушко.
— Кто испортил? а? Это ты, сопляк, мне — первому мастеру!.. Да я тебе такую порчу покажу… жив не будешь!
Пошумел так-то, покричал, а Данилушку пальцем не задел. Прокопьич-то, вишь, сам над этой досочкой думал — с которой стороны кромку срезать. Данилушко своим разговором в самую точку попал. Прокричался Прокопьич и говорит вовсе уж добром:
— Ну-ко, ты, мастер явленый, покажи, как по-твоему сделать?
Данилушко и стал показывать да рассказывать:
— Вот бы какой узор вышел. А того бы лучше — пустить досочку поуже, по чистому полю кромку отбить, только бы сверху плетешок малый оставить.
Прокопьич знай покрикивает:
— Ну-ну… Как же! Много ты понимаешь. Накопил — не просыпь! — А про себя думает: «Верно парнишка говорит. Из такого, пожалуй, толк будет. Только учить-то его как? Стукни разок — он и ноги протянет».
Подумал так да и спрашивает:
— Ты хоть чей, экий ученый?
Данилушко и рассказал про себя. Дескать, сирота. Матери не помню, а про отца и вовсе не знаю, кто был. Кличут Данилкой Недокормышем, а как отчество и прозванье отцовское — про то не знаю. Рассказал, как он в дворне был и за что его прогнали, как потом лето с коровьим стадом ходил, как под бой попал. Прокопьич пожалел:
— Не сладко, гляжу, тебе, парень, житьишко-то задалось, а тут еще ко мне попал. У нас мастерство строгое. Потом будто рассердился, заворчал:
— Ну, хватит, хватит! Вишь разговорчивый какой! Языком-то — не руками — всяк бы работал. Целый вечер лясы да балясы! Ученичок тоже! Погляжу вот завтра, какой у тебя толк. Садись ужинать, да и спать пора.
Прокопьич одиночкой жил. Жена-то у него давно умерла. Старушка Митрофановна из соседей снаходу у него хозяйство вела. Утрами ходила постряпать, сварить чего, в избе прибрать, а вечером Прокопьич сам управлял, что ему надо.
Поели, Прокопьич и говорит:
— Ложись вон тут на скамеечке!
Данилушко разулся, котомку свою под голову, понитком закрылся, поежился маленько, — вишь, холодно в избе-то было по осеннему времени, — все-таки вскорости уснул. Прокопьич тоже лег, а уснуть не мог: все у него разговор о малахитовом узоре из головы нейдет. Ворочался-ворочался, встал, зажег свечку да и к станку — давай эту малахитову досочку так и сяк примерять. Одну кромку закроет, другую… прибавит поле, убавит. Так поставит, другой стороной повернет, и все выходит, что парнишка лучше узор понял.
— Вот тебе и Недокормышек! — дивится Прокопьич. — Еще ничем-ничего, а старому мастеру указал. Ну и глазок! Ну и глазок!
Пошел потихоньку в чулан, притащил оттуда подушку да большой овчинный тулуп. Подсунул подушку Данилушке под голову, тулупом накрыл:
— Спи-ко, глазастый!
А тот и не проснулся, повернулся только на другой бочок, растянулся под тулупом-то — тепло ему стало, — и давай насвистывать носом полегоньку. У Прокопьича своих ребят не было, этот Данилушко и припал ему к сердцу. Стоит мастер, любуется, а Данилушко знай посвистывает, спит себе спокойненько. У Прокопьича забота — как бы этого парнишку хорошенько на ноги поставить, чтоб не такой тощий да нездоровый был.
— С его ли здоровьишком нашему мастерству учиться. Пыль, отрава, — живо зачахнет. Отдохнуть бы ему сперва, подправиться, потом учить стану. Толк, видать, будет.
На другой день и говорит Данилушке:
— Ты спервоначалу по хозяйству помогать будешь. Такой у меня порядок заведен. Понял? Для первого разу сходи за калиной. Ее иньями прихватило, — в самый раз она теперь на пироги. Да, гляди, не ходи далеко-то. Сколь наберешь — то и ладно. Хлеба возьми полишку, — естся в лесу-то, — да еще к Митрофановне зайди. Говорил ей, чтоб тебе пару яичек испекла да молока в туесочек плеснула. Понял?
На другой день опять говорит:
— Поймай-ко мне щегленка поголосистее да чечетку побойчее. Гляди, чтобы к вечеру были. Понял?
Когда Данилушко поймал и принес, Прокопьич говорит:
— Ладно, да не вовсе. Лови других.
Так и пошло. На каждый день Прокопьич Данилушке работу дает, а все забава. Как снег выпал, велел ему с соседом за дровами ездить — пособишь-де. Ну, а какая подмога! Вперед на санях сидит, лошадью правит, а назад за возом пешком идет. Промнется так-то, поест дома да спит покрепче. Шубу ему Прокопьич справил, шапку теплую, рукавицы, пимы на заказ скатали.
Прокопьич, видишь, имел достаток. Хоть крепостной был, а по оброку ходил, зарабатывал маленько. К Данилушке-то он крепко прилип. Прямо сказать, за сына держал. Ну, и не жалел для него, а к делу своему не подпускал до времени.
В хорошем-то житье Данилушко живо поправляться стал и к Прокопьичу тоже прильнул. Ну, как! — понял Прокопьичеву заботу, в первый раз так-то пришлось пожить. Прошла зима. Данилушке и вовсе вольготно стало. То он на пруд, то в лес. Только и к мастерству Данилушко присматривался. Прибежит домой, и сейчас же у них разговор. То, другое Прокопьичу расскажет да и спрашивает — это что да это как? Прокопьич объяснит, на деле покажет. Данилушко примечает. Когда и сам примется:
«Ну-ко, я…» Прокопьич глядит, поправит, когда надо, укажет, как лучше.
Вот как-то раз приказчик и углядел Данилушку на пруду. Спрашивает своих-то вестовщиков:
— Это чей парнишка? Который день его на пруду вижу… По будням с удочкой балуется, а уж не маленький… Кто-то его от работы прячет…
Узнали вестовщики, говорят приказчику, а он не верит.
— Ну-ко, — говорит, — тащите парнишку ко мне, сам дознаюсь.
Привели Данилушку. Приказчик спрашивает:
— Ты чей? Данилушко и отвечает:
— В ученье, дескать, у мастера по малахитному делу. Приказчик тогда хвать его за ухо:
— Так-то ты, стервец, учишься! — Да за ухо и повел к Прокопьичу.
Тот видит — неладно дело, давай выгораживать Данилушку:
— Это я сам его послал окуньков половить. Сильно о свеженьких-то окуньках скучаю. По нездоровью моему другой еды принимать не могу. Вот и велел парнишке половить.
Приказчик не поверил. Смекнул тоже, что Данилушко вовсе другой стал: поправился, рубашонка на нем добрая, штанишки тоже и на ногах сапожнешки. Вот и давай проверку Данилушке делать:
— Ну-ко, покажи, чему тебя мастер выучил? Данилушко запончик надел, подошел к станку и давай рассказывать да показывать. Что приказчик спросит — у него на все ответ готов. Как околтать камень, как распилить, фасочку снять, чем когда склеить, как полер навести, как на медь присадить, как на дерево. Однем словом, все как есть.
Пытал-пытал приказчик, да и говорит Прокопьичу:
— Этот, видно, гож тебе пришелся?
— Не жалуюсь, — отвечает Прокопьич.
— То-то, не жалуешься, а баловство разводишь! Тебе его отдали мастерству учиться, а он у пруда с удочкой! Смотри! Таких тебе свежих окуньков отпущу — до смерти не забудешь да и парнишке невесело станет.
Погрозился так-то, ушел, а Прокопьич дивуется:
— Когда хоть ты, Данилушко, все это понял? Ровно я тебя еще и вовсе не учил.
— Сам же, — говорит Данилушко, — показывал да рассказывал, а я примечал.
У Прокопьича даже слезы закапали, — до того ему это по сердцу пришлось.
— Сыночек, — говорит, — милый, Данилушко… Что еще знаю, все тебе открою… Не потаю…
Только с той поры Данилушке не стало вольготного житья. Приказчик на другой день послал за ним и работу на урок стал давать. Сперва, конечно, попроще что: бляшки, какие женщины носят, шкатулочки. Потом с точкой пошло: подсвечники да украшения разные. Там и до резьбы доехали. Листочки да лепесточки, узорчики да цветочки. У них ведь — малахитчиков — дело мешкотное. Пустяковая ровно штука, а сколько он над ней сидит! Так Данилушко и вырос за этой работой.
А как выточил зарукавье — змейку из цельного камня, так его и вовсе мастером приказчик признал. Барину об этом отписал:
«Так и так, объявился у нас новый мастер по малахитному делу — Данилко Недокормыш. Работает хорошо, только по молодости еще тих. Прикажете на уроках его оставить али, как и Прокопьича, на оброк отпустить?»
Работал Данилушко вовсе не тихо, а на диво ловко да скоро. Это уж Прокопьич тут сноровку поимел. Задаст приказчик Данилушке какой урок на пять ден, а Прокопьич пойдет да и говорит:
— Не в силу это. На такую работу полмесяца надо. Учится ведь парень. Поторопится — только камень без пользы изведет.
Ну, приказчик поспорит сколько, а дней, глядишь, прибавит. Данилушко и работал без натуги. Поучился даже потихоньку от приказчика читать, писать. Так, самую малость, а все ж таки разумел грамоте. Прокопьич ему в этом тоже сноровлял. Когда и сам наладится приказчиковы уроки за Данилушку делать, только Данилушко этого не допускал:
— Что ты! Что ты, дяденька! Твое ли дело за меня у станка сидеть!
Смотри-ка, у тебя борода позеленела от малахиту, здоровьем скудаться стал, а мне что делается?
Данилушко и впрямь к той поре выправился. Хоть по старинке его Недокормышем звали, а он вон какой! Высокий да румяный, кудрявый да веселый. Однем словом, сухота девичья. Прокопьич уж стал с ним про невест заговаривать, а Данилушко, знай, головой потряхивает:
— Не уйдет от нас! Вот мастером настоящим стану, тогда и разговор будет.
Барин на приказчиково известие отписал:
«Пусть тот Прокопьичев выученик Данилко сделает еще точеную чашу на ножке
для моего дому. Тогда погляжу — на оброк отпустить али на уроках держать. Только ты гляди, чтобы Прокопьич тому Данилке не пособлял. Не доглядишь — с тебя взыск будет»
Приказчик получил это письмо, призвал Данилушку да и говорит:
— Тут, у меня, работать будешь. Станок тебе наладят, камню привезут, какой надо.
Прокопьич узнал, запечалился: как так? что за штука? Пошел к приказчику, да разве он скажет… Закричал только:
«Не твое дело!»
Ну, вот пошел Данилушко работать на ново место, а Прокопьич ему наказывает:
— Ты гляди не торопись, Данилушко! Не оказывай себя.
Данилушко сперва остерегался. Примеривал да прикидывал больше, да тоскливо ему показалось. Делай не делай, а срок отбывай — сиди у приказчика с утра до ночи. Ну, Данилушко от скуки и сорвался на полную силу. Чаша-то у него живой рукой и вышла из дела. Приказчик поглядел, будто так и надо, да и говорит:
— Еще такую же делай!
Данилушко сделал другую, потом третью. Вот когда он третью-то кончил, приказчик и говорит:
— Теперь не увернешься! Поймал я вас с Прокопьичем. Барин тебе, по моему письму, срок для одной чаши дал, а ты три выточил. Знаю твою силу. Не обманешь больше, а тому старому псу покажу, как потворствовать! Другим закажет!
Так об этом и барину написал и чаши все три предоставил. Только барин, — то ли на него умный стих нашел, то ли он на приказчика за что сердит был, — все как есть наоборот повернул.
Оброк Данилушке назначил пустяковый, не велел парня от Прокопьича брать — может-де вдвоем скорее придумают что новенькое. При письме чертеж послал. Там тоже чаша нарисована со всякими штуками. По ободку кайма резная, на поясе лента каменная со сквозным узором, на подножке листочки. Однем словом, придумано. А на чертеже барин подписал: «Пусть хоть пять лет просидит, а чтобы такая в точности сделана была»
Пришлось тут приказчику от своего слова отступить. Объявил, что барин написал, отпустил Данилушку к Прокопьичу и чертеж отдал.
Повеселели Данилушко с Прокопьичем, и работа у них бойчее пошла. Данилушко вскоре за ту новую чашу принялся. Хитрости в ней многое множество. Чуть неладно ударил, — пропала работа, снова начинай. Ну, глаз у Данилушки верный, рука смелая, силы хватит — хорошо идет дело. Одно ему не по нраву — трудности много, а красоты ровно и вовсе нет. Говорил Прокопьичу, а он только удивился:
— Тебе-то что? Придумали — значит, им надо. Мало ли я всяких штук выточил да вырезал, а куда они — толком и не знаю.
Пробовал с приказчиком поговорить, так куда тебе. Ногами затопал, руками замахал:
— Ты очумел? За чертеж большие деньги плачены. Художник, может, по столице первый его делал, а ты пересуживать выдумал!
Потом, видно, вспомнил, что барин ему заказывал, — не выдумают ли вдвоем чего новенького, — и говорит:
— Ты вот что… делай эту чашу по барскому чертежу, а если другую от себя выдумаешь — твое дело. Мешать не стану. Камня у нас, поди-ко, хватит. Какой надо — такой и дам.
Тут вот Данилушке думка и запала. Не нами сказано — чужое охаять мудрости немного надо, а свое придумать — не одну ночку с боку на бок повертишься.
Вот Данилушко сидит над этой чашей по чертежу-то, а сам про другое думает. Переводит в голове, какой цветок, какой листок к малахитовому камню лучше подойдет. Задумчивый стал, невеселый. Прокопьич заметил, спрашивает:
— Ты, Данилушко, здоров ли? Полегче бы с этой чашей. Куда торопиться?
Сходил бы в разгулку куда, а то все сидишь да сидишь.
— И то, — говорит Данилушко, — в лес хоть сходить. Не увижу ли, что мне надо.
С той поры и стал чуть не каждый день в лес бегать. Время как раз покосное, ягодное. Травы все в цвету. Данилушко остановится где на покосе либо на полянке в лесу и стоит, смотрит. А то опять ходит по покосам да разглядывает траву-то, как ищет что. Людей в ту пору в лесу и на покосах много. Спрашивают Данилушку — не потерял ли чего? Он улыбнется этак невесело да и скажет:
— Потерять не потерял, а найти не могу. Ну, которые и запоговаривали:
— Неладно с парнем.
А он придет домой и сразу к станку, да до утра и сидит, а с солнышком опять в лес да на покосы. Листки да цветки всякие домой притаскивать стал, а все больше из объеди: черемицу да омег, дурман да багульник, да резуны всякие.
С лица спал, глаза беспокойные стали, в руках смелость потерял. Прокопьич вовсе забеспокоился, а Данилушко и говорит:
— Чаша мне покою не дает. Охота так ее сделать, чтобы камень полную силу имел.
Прокопьич давай отговаривать:
— На что она тебе далась? Сыты ведь, чего еще? Пущай бары тешатся, как им любо. Нас бы только не задевали. Придумают какой узор — сделаем, а навстречу-то им зачем лезть? Лишний хомут надевать — только и всего.
Ну, Данилушко на своем стоит.
— Не для барина, — говорит, — стараюсь. Не могу из головы выбросить ту чашу. Вижу, поди ко, какой у нас камень, а мы что с ним делаем? Точим, да режем, да полер наводим и вовсе ни к чему. Вот мне и припало желание так сделать, чтобы полную силу камня самому поглядеть и людям показать.
По времени отошел Данилушко, сел опять за ту чашу, по барскому-то чертежу. Работает, а сам посмеивается:
— Лента каменная с дырками, каемочка резная… Потом вдруг забросил эту работу. Другое начал. Без передышки у станка стоит. Прокопьичу сказал:
— По дурман-цветку свою чашу делать буду. Прокопьич отговаривать принялся. Данилушко сперва и слушать не хотел, потом, дня через три-четыре, как у него какая-то оплошка вышла, и говорит Прокопьичу:
— Ну ладно. Сперва барскую чашу кончу, потом за свою примусь. Только ты уж тогда меня не отговаривай… Не могу ее из головы выбросить.
Прокопьич отвечает:
— Ладно, мешать не стану, — а сам думает: «Уходится парень, забудет. Женить его надо. Вот что! Лишняя дурь из головы вылетит, как семьей обзаведется».
Занялся Данилушко чашей. Работы в ней много — в один год не укладешь. Работает усердно, про дурман-цветок не поминает. Прокопьич и стал про женитьбу заговаривать:
— Вот хоть бы Катя Летемина — чем не невеста? Хорошая девушка… Похаять нечем.
Это Прокопьич-то от ума говорил. Он, вишь, давно заприметил, что Данилушко на эту девушку сильно поглядывал. Ну, и она не отворачивалась. Вот Прокопьич, будто ненароком, и заводил разговор. А Данилушко свое твердит:
— Погоди! Вот с чашкой управлюсь. Надоела мне она. Того и гляди — молотком стукну, а он про женитьбу! Уговорились мы с Катей. Подождет она меня.
Ну, сделал Данилушко чашу по барскому чертежу. Приказчику, конечно, не сказали, а дома у себя гулянку маленькую придумали сделать. Катя — невеста-то — с родителями пришла, еще которые… из мастеров же малахитных больше. Катя дивится на чашу.
— Как, — говорит, — только ты ухитрился узор такой вырезать и камня нигде не обломил! До чего все гладко да чисто обточено!
Мастера тоже одобряют:
— В аккурат-де по чертежу. Придраться не к чему. Чисто сработано. Лучше не сделать, да и скоро. Так-то работать станешь — пожалуй, нам тяжело за тобой тянуться.
Данилушко слушал-слушал да и говорит:
— То и горе, что похаять нечем. Гладко да ровно, узор чистый, резьба по чертежу, а красота где? Вон цветок… самый что ни есть плохонький, а глядишь на него — сердце радуется. Ну, а эта чаша кого обрадует? На что она? Кто поглядит, всяк, как вон Катенька, подивится, какой-де у мастера глаз да рука, как у него терпенья хватило нигде камень не обломить.
— А где оплошал, — смеются мастера, — там подклеил да полером прикрыл, и концов не найдешь.
— Вот-вот… А где, спрашиваю, красота камня? Тут прожилка прошла, а ты на ней дырки сверлишь да цветочки режешь. На что они тут? Порча ведь это камня. А камень-то какой! Первый камень! Понимаете, первый! Горячиться стал. Выпил, видно, маленько. Мастера и говорят Данилушке, что ему Прокопьич не раз говорил:
— Камень — камень и есть. Что с ним сделаешь? Наше дело такое — точить да резать.
Только был тут старичок один. Он еще Прокопьича и тех — других-то мастеров — учил! Все его дедушком звали. Вовсе ветхий старичоночко, а тоже этот разговор понял да и говорит Данилушке:
— Ты, милый сын, по этой половице не ходи! Из головы выбрось! А то попадешь к Хозяйке в горные мастера…
— Какие мастера, дедушко?
— А такие… в горе живут, никто их не видит… Что Хозяйке понадобится, то они сделают. Случилось мне раз видеть. Вот работа! От нашей, от здешней, на отличку.
Всем любопытно стало. Спрашивают, — какую поделку видел.
— Да змейку, — говорит, — ту же, какую вы на зарукавье точите.
— Ну, и что? Какая она?
— От здешних, говорю, на отличку. Любой мастер увидит, сразу узнает — не здешняя работа. У наших змейка, сколь чисто ни выточат, каменная, а тут как есть живая. Хребтик черненький, глазки… Того и гляди — клюнет. Им ведь что! Они цветок каменный видали, красоту поняли.
Данилушко, как услышал про каменный цветок, давай спрашивать старика. Тот по совести сказал:
Не знаю, милый сын. Слыхал, что есть такой цветок Видеть его нашему брату нельзя. Кто поглядит, тому белый свет не мил станет.
Данилушко на это и говорит:
— Я бы поглядел.
Тут Катенька, невеста-то его, так и затрепыхалась:
— Что ты, что ты, Данилушко! Неуж тебе белый свет наскучил? — да в слезы.
Прокопьич и другие мастера сметили дело, давай старого мастера на смех подымать:
— Выживаться из ума, дедушко, стал. Сказки сказываешь. Парня зря с пути сбиваешь.
Старик разгорячился, по столу стукнул:
— Есть такой цветок! Парень правду говорит: камень мы не разумеем. В том цветке красота показана. Мастера смеются:
— Хлебнул, дедушко, лишка! А он свое:
— Есть каменный цветок!
Разошлись гости, а у Данилушки тот разговор из головы не выходит. Опять стал в лес бегать да около своего дурман-цветка ходить, про свадьбу и не поминает. Прокопьич уж понуждать стал:
— Что ты девушку позоришь? Который год она в невестах ходить будет? Того жди — пересмеивать ее станут. Мало смотниц-то?
Данилушко одно свое:
— Погоди ты маленько! Вот только придумаю да камень подходящий подберу
И повадился на медный рудник — на Гумешки-то. Когда в шахту спустится, по забоям обойдет, когда наверху камни перебирает. Раз как-то поворотил камень, оглядел его да и говорит:
— Нет, не тот…
Только это промолвил, кто-то и говорит;
— В другом месте поищи… у Змеиной горки.
Глядит Данилушко — никого нет. Кто бы это? Шутят, что ли… Будто и спрятаться негде. Поогляделся еще, пошел домой, а вслед ему опять:
— Слышь, Данило-мастер? У Змеиной горки, говорю.
Оглянулся Данилушко — женщина какая-то чуть видна, как туман голубенький. Потом ничего не стало.
«Что, — думает, — за штука? Неуж сама? А что, если сходить на Змеиную-то?»
Змеиную горку Данилушко хорошо знал. Тут же она была, недалеко от Гумешек. Теперь ее нет, давно всю срыли, а раньше камень поверху брали.
Вот на другой день и пошел туда Данилушко. Горка хоть небольшая, а крутенькая. С одной стороны и вовсе как срезано. Глядельце тут первосортное. Все пласты видно, лучше некуда.
Подошел Данилушко к этому глядельцу, а тут малахитина выворочена. Большой камень — на руках не унести, и будто обделан вроде кустика. Стал оглядывать Данилушко эту находку. Все, как ему надо: цвет снизу погуще, прожилки на тех самых местах, где требуется… Ну, все как есть… Обрадовался Данилушко, скорей за лошадью побежал, привез камень домой, говорит Прокопьичу:
— Гляди-ко, камень какой! Ровно нарочно для моей работы. Теперь живо сделаю. Тогда и жениться. Верно, заждалась меня Катенька. Да и мне это не легко. Вот только эта работа меня и держит. Скорее бы ее кончить!
Ну, и принялся Данилушко за тот камень. Ни дня, ни ночи не знает. А Прокопьич помалкивает. Может, угомонится парень, как охотку стешит. Работа ходко идет. Низ камня отделал. Как есть, слышь-ко, куст дурмана. Листья широкие кучкой, зубчики, прожилки — все пришлось лучше нельзя, Прокопьич и то говорит — живой цветок-то, хоть рукой пощупать. Ну, как до верху дошел — тут заколодило. Стебелек выточил, боковые листики тонехоньки — как только держатся! Чашку, как у дурман-цветка, а не то… Не живой стал и красоту потерял. Данилушко тут и сна лишился. Сидит над этой своей чашей, придумывает, как бы поправить, лучше сделать. Прокопьич и другие мастера, кои заходили поглядеть, дивятся, — чего еще парню надо? Чашка вышла — никто такой не делывал, а ему неладно. Умуется парень, лечить его надо. Катенька слышит, что люди говорят, — поплакивать стала. Это Данилушку и образумило.
— Ладно, — говорит, — больше не буду. Видно, не подняться мне выше-то, не поймать силу камня. — И давай сам торопить со свадьбой.
Ну, а что торопить, коли у невесты давным-давно все готово. Назначили день. Повеселел Данилушко. Про чашу-то приказчику сказал. Тот прибежал, глядит — вот штука какая! Хотел сейчас эту чашу барину отправить, да Данилушко говорит:
— Погоди маленько, доделка есть.
Время осеннее было. Как раз около Змеиного праздника свадьба пришлась. К слову, кто-то и помянул про это — вот-де скоро змеи все в одно место соберутся. Данилушко эти слова на приметку взял. Вспомнил опять разговоры о малахитовом цветке. Так его и потянуло: «Не сходить ли последний раз к Змеиной горке? Не узнаю ли там чего?» — и про камень припомнил: «Ведь как положенный был! И голос на руднике-то… про Змеиную же горку говорил».
Вот и пошел Данилушко! Земля тогда уже подмерзать стала, снежок припорашивал. Подошел Данилушко ко крутику, где камень брал, глядит, а на том месте выбоина большая, будто камень ломали. Данилушко о том не подумал, кто это камень ломал, зашел в выбоину. «Посижу, — думает, — отдохну за ветром. Потеплее тут». Глядит — у одной стены камень-серовик, вроде стула. Данилушко тут и сел, задумался, в землю глядит, и все цветок тот каменный из головы нейдет. «Вот бы поглядеть!» Только вдруг тепло стало, ровно лето воротилось. Данилушко поднял голову, а напротив, у другой-то стены, сидит Медной горы Хозяйка. По красоте-то да по платью малахитову Данилушко сразу ее признал. Только и то думает:
«Может, мне это кажется, а на деле никого нет». Сидит — молчит, глядит на то место, где Хозяйка, и будто ничего не видит. Она тоже молчит, вроде как призадумалась. Потом и спрашивает:
— Ну, что, Данило-мастер, не вышла твоя дурман-чаша?
— Не вышла, — отвечает.
— А ты не вешай голову-то! Другое попытай. Камень тебе будет, по твоим мыслям.
— Нет, — отвечает, — не могу больше. Измаялся весь, не выходит. Покажи каменный цветок.
— Показать-то, — говорит, — просто, да потом жалеть будешь.
— Не отпустишь из горы?
— Зачем не отпущу! Дорога открыта, да только ко мне же ворочаются.
— Покажи, сделай милость! Она еще его уговаривала:
— Может, еще попытаешь сам добиться! — Про Прокопьича тоже помянула: —
Он-де тебя пожалел, теперь твой черед его пожалеть. — Про невесту напомнила: — Души в тебе девка не чает, а ты на сторону глядишь.
— Знаю я, — кричит Данилушко, — а только без цветка мне жизни нет. Покажи!
— Когда так, — говорит, — пойдем, Данило-мастер, в мой сад.
Сказала и поднялась. Тут и зашумело что-то, как осыпь земляная. Глядит Данилушко, а стен никаких нет. Деревья стоят высоченные, только не такие, как в наших лесах, а каменные. Которые мраморные, которые из змеевика-камня… Ну, всякие… Только живые, с сучьями, с листочками. От ветру-то покачиваются и голк дают, как галечками кто подбрасывает. Понизу трава, тоже каменная. Лазоревая, красная… разная… Солнышка не видно, а светло, как перед закатом. Промеж деревьев змейки золотенькие трепыхаются, как пляшут. От них и свет идет.
И вот подвела та девица Данилушку к большой полянке. Земля тут, как простая глина, а по ней кусты черные, как бархат. На этих кустах большие зеленые колокольцы малахитовы и в каждом сурьмяная звездочка. Огневые пчелки над теми цветками сверкают, а звездочки тонехонько позванивают, ровно поют.
— Ну, Данило-мастер, поглядел? — спрашивает Хозяйка.
— Не найдешь, — отвечает Данилушко, — камня, чтобы так-то сделать.
— Кабы ты сам придумал, дала бы тебе такой камень, теперь не могу. —
Сказала и рукой махнула. Опять зашумело, и Данилушко на том же камне, в ямине-то этой оказался. Ветер так и свистит. Ну, известно, осень.
Пришел Данилушко домой, а в тот день как раз у невесты вечеринка была. Сначала Данилушко веселым себя показывал — песни пел, плясал, а потом и затуманился. Невеста даже испугалась:
— Что с тобой? Ровно на похоронах ты! А он и говорит:
— Голову разломило. В глазах черное с зеленым да красным. Света не вижу.
На этом вечеринка и кончилась. По обряду невеста с подружками провожать жениха пошла. А много ли дороги, коли через дом либо через два жили. Вот Катенька и говорит:
— Пойдемте, девушки, кругом. По нашей улице до конца дойдем, а по Еланской воротимся.
Про себя думает: «Пообдует Данилушку ветром, — не лучше ли ему станет».
А подружкам что. Рады-радехоньки.
— И то, — кричат, — проводить надо. Шибко он близко живет — провожальную песню ему по-доброму вовсе не певали.
Ночь-то тихая была, и снежок падал. Самое для разгулки время. Вот они и пошли. Жених с невестой попереду, а подружки невестины с холостяжником, который на вечеринке был, поотстали маленько. Завели девки эту песню провожальную. А она протяжно да жалобно поется, чисто по покойнику.
Катенька видит — вовсе ни к чему это: «И без того Данилушко у меня невеселый, а они еще причитанье петь придумали».
Старается отвести Данилушку на другие думки. Он разговорился было, да только скоро опять запечалился. Подружки Катенькины тем временем провожальную кончили, за веселые принялись. Смех у них да беготня, а Данилушко идет, голову повесил. Сколь Катенька ни старается, не может развеселить. Так и до дому дошли. Подружки с холостяжником стали расходиться — кому куда, а Данилушко уж без обряду невесту свою проводил и домой пошел.
Прокопьич давно спал. Данилушко потихоньку зажег огонь, выволок свои чаши на середину избы и стоит, оглядывает их. В это время Прокопьича кашлем бить стало. Так и надрывается. Он, вишь, к тем годам вовсе нездоровый стал. Кашлем-то этим Данилушку как ножом по сердцу резнуло. Всю прежнюю жизнь припомнил. Крепко жаль ему старика стало. А Прокопьич прокашлялся, спрашивает:
— Ты что это с чашами-то?
— Да вот гляжу, не пора ли сдавать?
— Давно, — говорит, — пора. Зря только место занимают. Лучше все равно не сделаешь.
Ну, поговорили еще маленько, потом Прокопьич опять уснул. И Данилушко лег, только сна ему нет и нет. Поворочался-поворочался, опять поднялся, зажег огонь, поглядел на чаши, подошел к Прокопьичу. Постоял тут над стариком-то, повздыхал…
Потом взял балодку да как ахнет по дурман-цветку, — только схрупало. А ту чашу, — по барскому-то чертежу, — не пошевелил! Плюнул только в середку и выбежал. Так с той поры Данилушку и найти не могли.
Кто говорил, что он ума решился, в лесу загинул, а кто опять сказывал — Хозяйка взяла его в горные мастера.
На деле по-другому вышло. Про то дальше сказ будет.
- Зелёная кобылка
- Ключ земли
«Малахитовая шкатулка» — сборник сказов[1] Павла Петровича Бажова, написанных на основе уральских легенд. Большая часть сказов повествует о тяжкой жизни простых людей (в основном старателей, то есть шахтёров) в условиях крепостного права и их взаимоотношениях с волшебными существами — хранителями драгоценных природных ископаемых. Написана книга с 1935 по 1945 год.
Вообще «Уральские сказы» Бажова состоят из двух томов, из которых «Шкатулка» — первый. Во втором томе фантастических существ уже намного меньше, а речь идёт в основном о талантливых мастерах. Есть и третий том — он представляет собой очерки автора о жизни уральских рабочих до и после революции, истории горного дела в этих местах и некоторых подробностях здешнего фольклора. В данной статье речь будет идти в основном о «Малахитовой шкатулке», как наиболее известном сборнике, но на остальное творчество мы будем тоже оглядываться.
Немного истории[править]
«Медной горой» называли Гумешевский рудник, который в старину был крупнейшим на Урале медным месторождением и славился на весь мир своими залежами малахита. На данный момент рудник уже исчерпан. Интересно, что «Медная гора» на самом-то деле никакая и не гора: это был пологий холм (что и означает само слово «гуменцы»), да и тот со временем срыли. Разочарованному Бажову отец объяснял, что «Всегда руду из горы берут. Только иная гора наружу выходит, а иная в земле». Медь в этих краях добывали очень и очень давно, сам же рудник был основан в 1709 году и в 1757 продан купцу по фамилии Турчанинов (он и его потомки упомянуты в нескольких сказах «Шкатулки», а в очерках автор рассказывает об этом более подробно).
Бажов в 1930-е занимался сбором уральского рабоче-крестьянского фольклора. Собранные материалы и стали основой для его сказов. По словам автора, все эти истории он услышал от некоего старика по прозвищу Слышко, хотя Бажов многое переосмыслил для литературного изложения вплоть до того, что его в те времена даже обвиняли в «фальсификации фольклора». При том, что в ходе сбора фольклора неудобные моменты было велено попросту отбрасывать как «тёмные суеверия».
Ещё стоит заметить, что Бажов, будучи убеждённым коммунистом (кстати, его дочь Ариадна вышла за Тимура Аркадьевича Гайдара) и атеистом, не скупится на «на тебе!» в адрес богачей всех разновидностей, священнослужителей, показанных бесполезными прихвостнями богачей, а также иностранцев. В последнем случае от души досталось немцам (неудивительно, если учесть, что многие сказы были сочинены в годы Великой Отечественной). Неприязнь проявляется не столько в том, что богачи показаны плохими (вряд ли старатели и на самом деле питали к ним тёплые чувства), сколько в том, насколько светлее и мягче выведены характеры волшебных существ. Подробно показано, что Хозяйку считали заступницей, но момент с её пугающими трикстерскими чертами старательно обойдён. К этому мы ещё вернёмся ниже.
Так или иначе, сейчас будет довольно сложно установить, что из описанного в сказах было додумано автором: произведения очень быстро попали на Урал в переработанном варианте и были приняты тамошней молодёжью как настоящие легенды. Можно с полной уверенностью сказать, что легенды о Хозяйке Медной горы, Девке-Азовке и Золотом Полозе существовали задолго до Бажова (это заметно и по их архетипичности), а насчёт менее значительных персонажей — загадка. Одни старожилы уже в 1950-е годы знать не знали ни о какой Огневушке-Поскакушке, другие что-то «кажись, слыхали», многие удивлялись тому, что дети называют какой-то родник «Синюшкиным колодцем», хотя до выхода книги его никто так не называл. Автор много рассказывает о первоисточниках легенд в очерках, но как знать, не додумал ли он и для очерков чего-то от себя. В любом случае, книга получилась увлекательной и оставила значимый след в советской и постсоветской культуре.
Потусторонние создания[править]
Медной горы Хозяйка[править]
Из мифических персонажей больше всего внимания уделено Хозяйке Медной горы, — местному горному духу, повелевающему рудами данного месторождения. Хозяйка обычно присутствует незримо, но, если считает нужным предстать перед смертными, принимает облик молодой женщины, зеленоглазой и черноволосой, причём коса её выглядит несколько неестественно: «не болтается, а ровно прилипла к спине». Носит ленты, которые «тонко этак позванивают, будто листовая медь», и красивое платье, которое обычно напоминает малахит цветом и узорами, но способно менять цвет, становясь похожим на другие медные руды. Головные уборы в тексте не упомянуты, хотя иллюстраторы и адаптаторы часто изображают Хозяйку в кокошнике, а то и в кике. Это несколько неправильно: такие уборы носили только замужние женщины[2], а персонажи каждый раз идентифицируют Хозяйку, как «девку», то есть незамужнюю женщину, иначе сказали бы «баба» (да и коса у неё одна, а не две, как у замужней). Кроме человеческого облика и бестелесного голоса, Хозяйка также является в облике ящерицы (в адаптациях её любят изображать в короне, каким-то чудом держащейся на голове). Иногда превращается в ящерицу прямо на глазах у очевидца, а в одном случае превратилась в настоящую химеру в виде ящерицы с человеческой головой.
Будучи духом-хранителем подземных богатств, Хозяйка обладает необходимой для подобных существ способностью к геокинезу. Она умеет заставить расступиться землю или породу, может подарить руду тем, кто ей по душе или спрятать от неугодных и, а то и обратить в камень особо зарвавшегося злодея. В подчинении Хозяйки находится целая армия фамильяров-ящериц, тоже с явными способностями к волшебству. Под землёй у неё обустроены целые хоромы, где всё из камня, а также каменный лес, где растут настолько прекрасные цветы, что смертным их лучше вообще не видеть.
Казалось бы, от каменной девы можно было бы ожидать характера Снежной Королевы, но она совершенно не такова. Хозяйка изображена очень подвижной, неусидчивой, очень смешливой и даже болтливой — пару раз показана её привычка оживлённо беседовать на непонятном языке с кем-то незримым (может быть, со своими ящерицами).
На злую силу, даже на условную, по должности или со стандартами, Хозяйка не тянет (по крайней мере такая, какой она показана у Бажова). Она с неприязнью относится к чванливым аристократам, садистам-приказчикам и всяческим стукачам, время от времени пинает особо отличившихся: может просто подшутить, а может и покалечить, проклясть или свести с ума. Но убила она за всё время только совсем уж озверевшего приказчика да самых лютых из его прихвостней, — да и то, после многократных предупреждений и помиловав тех, кто были не совсем извергами.
Самых трудолюбивых из рабочих же может вознаградить (например, незримо помочь в работе, подбросить хороший камень и тому подобное), хотя в целом относится к старателям явно нейтрально. Иногда Хозяйка сурово испытывает даже тех, кто ей по нраву, хотя Бажов не очень заостряет на этом внимание. Некоторые удостоились чести побывать в гостях у Хозяйки, а наиболее талантливые могут угодить к ней в «горные мастера». Последние, увидев красоты её подземелий, жить среди людей уже не способны. Тем не менее, силой она никого к себе не затаскивала, честно предупреждая о том, что будет, и даже отговаривая, напоминая о семье, которую придётся оставить. Когда же возлюбленная Данилы-мастера явилась за ним к Хозяйке, та отпустила его восвояси, великодушно стерев из памяти воспоминания о каменных цветах, чтобы он не сошёл с ума. В целом получается, что эта сущность законопослушно-нейтральная и старается действовать по справедливости, хотя общение с ней опасно для смертных ввиду одной только её природы — как не полезна для рабочих добыча или шлифовка камней.
Насчёт того, что Хозяйка является какой-то нечистью, у Бажова существует только намёк: говорят, мол, что медь в шахте пропала (временно) после того, как добытые в ней малахитовые колонны поставили в церкви[3], — возможно, Хозяйка обиделась. Но, может быть, этому были и какие-то другие причины. Молитвы против Хозяйки не помогли — впрочем, в тех случаях к их помощи пытались прибегнуть такие неприятные личности, что искренность их веры вызывает сильные сомнения: один (приказчик Северьян) был полным чудовищем и садистом, другой (Ванька Сочень) читал молитвы вперемешку с ведьмиными заговорами и был стукачом на прииске.
Слово Божие: «Вот она, значит, какая, Медной горы Хозяйка! Худому с ней встретиться — горе, и доброму — радости мало».
Другие волшебные существа[править]
Хозяйка — не единственный хранитель здешних богатств, но остальным уделено гораздо меньше внимания. Характером они в основном примерно такие же: любят справедливость, хороших людей вознаграждают, а плохих — могут и покарать.
- Великий Полоз, персонаж фольклора. Хранитель всего местного золота, способный перемещаться как по земле, так и под землёй. В человеческом обличье выглядит как мужчина, не особо высокий и не толстый, но заметно, что он очень тяжёл. Одет в жёлто-красных тонах, волосы бороды выглядят очень жёсткими, глаза зелёные и «светятся, как у кошки», но взгляд добрый. В змеином же облике Полоз колоссален. Сколько это чудо в длину, так и не сказано, но гораздо длиннее, чем «выше леса», а в сказе «Золотой Волос» он трижды опоясал собой некое озеро. Кроме своих размеров, этот змей обладает другими примечательными особенностями: например, голова у него человеческая, только большая, а от тела исходит какое-то неземное сияние и холод — переползая через реку, Полоз заморозил её. Но главное, конечно, это упомянутая выше власть над золотом. Полоз по своему желанию может притягивать к себе золото из земли, что используется как для того, чтобы дать его людям, так и для того, чтобы отвести его от них. Полоз не любит, когда вокруг его золота возникает обман или насилие, поэтому в таких случаях золото забирает.
- У Полоза имеются многочисленные дочери, называемые Змеёвками или Медяницами[4], которые помогают Полозу перемещать золото. Выглядят они как змеи-медяницы[5], но умеют и обращаться в человека: в сказе «Змеиный след» фигурирует некая плясунья-хохотунья с рыжими волосами и чёрными глазами, в которые и смотреть страшно, — подразумевается, что это и есть дочь Золотого Полоза. Медяницы умеют проходить сквозь камни, оставляя за собой золотой след, а если они таким образом «прострелят» человека, тот умирает, хотя ран на теле и не остаётся. Именно от этого приёма погиб главгад сказа «Змеиный след», хотя это не описано в тексте самого сказа и упомянуто лишь в очерках. Следует заметить, что бажовские Полоз и Медяницы показаны куда добрее, чем о них говорят народные легенды, и убивают разве что злодеев, а не незадачливых кладоискателей, не знавших заветного слова, которое надо произнести при встрече.
- В сказе «Золотой Волос» приведена башкирская легенда о дочери Полоза. Заглавная героиня выглядит как красивая девушка с золотой косой, по ходу повествования выросшей от десяти до тридцати сажен (то есть, примерно от 21 до 63 м). Волосы у неё золотые, причём и в прямом смысле тоже. Золотой Волос и её жених богатырь Айлып пытаются сбежать от Полоза, не желающего отпускать дочь. В бегстве им помогают старушка-нянька, умеющая превращаться в лису, и некий Дедко Филин. Последний — личность загадочная: по словам автора, в легендах Филин всегда показан как противник Полоза, строящий ему козни, но причин такого поведения никто из рассказчиков не знал.
- Ещё следует отметить, что Бажову встречались упоминания, будто Хозяйка Медной горы находится в подчинении у Полоза, но о подробностях их отношений или родственных связях он тоже ничего толком не узнал.
- Другой золотой змей, хотя и гораздо мельче размером — Дайко. Он перемещается под землёй, как рыба в воде, а по весне выползает «послушать журавлей», принарядившись в золотой венец и опояски с каменьями. Легенда гласит, что его можно подкараулить, вырыв яму (через яму ему просто выползать ближе), а потом очень тихим шёпотом попросить его отдать золотишко. Любопытный змей начинает прислушиваться к странному звуку, и в этот момент требуется сорвать с его головы «венец». Лишившись его, Дайко обращается в камень, но горе тому, кто промедлит! — тот, на кого змей поглядит, сам окаменеет. В самом повествовании Дайко собственной персоной не появляется, он упомянут как легенда, героиня видит его только во сне, где, кстати, он показан далеко не в единственном экземпляре.
- Голубая Змейка (неизвестно, действительно ли это персонаж местных легенд или Бажов сам её и придумал). Ещё одна рептилия, заведующая драгоценностями. Это существо может являться людям в облике, собственно, змеи голубого цвета, причём перемещающейся необычным образом: она не ползает, а сворачивается кольцом и катится, при этом в одну сторону от неё сыплется золотая пыль, а в другую — чёрная. Другой облик — женщина в голубом платье, которая ходит, не оставляя следов от ног и рассыпая пыль из рукавов. На месте, где посыпано чёрной пылью, лучше не копаться, а вот там, где была золотая, можно действительно найти золото. Этого золота нельзя брать больше, чем можешь унести, поскольку если часть бросить, то и остальное превратится в обычные камни. Если Змейка встретится более чем одному человеку, это очень плохо: очевидцы перессорятся между собой, бывали случаи смертоубийства. Впрочем, герои соответствующего рассказа, хоть и подрались между собой, но только потому, что старались друг друга защитить: каждый полагал, что золото находится с другой стороны, а товарищ пытается выкопать «чёрную беду». Змейка учла такую мотивацию и ребят в итоге вознаградила.
- Огневушка-Поскакушка. Очередной связанный с золотом дух, на этот раз без змеиных черт. В полном соответствии со своим именем, это та ещё девчушка-попрыгушка. Является людям, выгодя из горячих огней или несильного огня, поначалу как «девчоночка махонькая» размером с детскую ладошку, и начинает плясать, по ходу танца увеличиваясь до размера обычного ребёнка, и где она остановится – там лежит немножко золота (хотя похоже, что вообще-то это трикстер ещё тот: кому золото подарит, а кого просто подразнит). Своей внешностью персонифицирует пламя: рыжие волосы, голубой сарафан и такой же голубой платочек в руке. Не злобная, но ввиду её огненной природы стоит внимательно следить, где она плясала, во избежание пожара. Ещё умеет устраивать локальное лето среди зимы в лучших традициях братьев-месяцев. Кстати, с Поскакушкой тоже связан какой-то филин, каждый раз «хохочущий» перед тем, как она исчезает, но неизвестно, заодно ли они работают, или же это какой-то противник раздачи золота людям.
- Серебряное Копытце. Это уральский вариант Золотой Антилопы, существо в облике «козла», а вернее — самца косули (судя по тому, что в норме такие «козлы» должны иметь «три веточки на рожках»), только с необычными рогами — с пятью «веточками» и не сбрасываемыми на зиму. Правое переднее копыто у него, как можно понять по прозвищу, выглядит серебряным, и где он начнёт бить этим копытом, там появятся драгоценные камни в количестве, равном числу ударов. В сказе упомянуты как минимум хризолиты, которыми олень в доброте душевной щедро одарил главных героев.
- Бабка Синюшка из сказа «Синюшкин колодец». Обитает в омуте на болоте и, судя по имени, является персонификацией болотного газа (в тех краях его разговорно называли «синюшкой»). Изо всего бажовского «пандемониума» это существо действительно злое, хотя «со стандартами»: главного героя она сначала пыталась утащить к себе в болото, а когда он чудом спасся, тогда уж начала общаться и в итоге преподнесла ему подарок. А вот жадного воришку — утопила без зазрений совести. Выглядит Синюшка как старуха «ростом не больше трёх четвертей» (три четверти — это примерно полметра), очень худая, ещё и какая-то синюшная. Дополняют жуткий облик Синюшкины руки, которые могут непропорционально растягиваться (в рассказе герой, стремительно теряющий силы под её колдовством, кое-как отполз на четыре метра в сторону, и она всё равно едва до него не дотянулась). При всём этом глаза у неё большие, синие и «молодые», да и зубы вовсе не выглядят старушечьими. Одета, как нетрудно догадаться, в синие сарафан и платок. Достойному человеку, каким оказался и главный герой рассказа, она может явиться в облике прекрасной молодой девушки (впрочем, как оказалось, этот облик был «срисован» с действительно существующей жительницы соседнего посёлка, вполне смертной). Что касается сокровищ, то рекомендуется брать только то, что даст в руки лично Синюшка в образе красной девицы. Герой рассказа, зная об этом, отказался от драгоценностей, которые преподнесли ему Синюшкины нарядные девушки-великанши, и принял лично от неё… решето с ягодами, которые уже дома превратились в драгоценности.
- Девка-Азовка из завершающего сборник сказа «Дорогое имячко». Само это прозвище в сказе, кстати, и не названо, но в нём приведён один из вариантов легенды об Азовке, выводящий её происхождение от «старых людей», некого племени, обитавшего на Урале древние времена. Это племя жило среди золота и драгоценностей, не подозревая об их цене. Однажды в этих местах появились казаки из войска Ермака, занимавшиеся грабежом и насилием («Баб хватают, девчонок, вовсе подлетков… баловство развели — хуже некуда.») Единственный нормальный человек в этом сборище попытался образумить товарищей и в итоге ушёл от них весь израненный к «старым людям». Те попытались вылечить героя, между ним и одной из местных девушек вспыхнула крепкая взаимная любовь. Страдая от последствий ранений и кое-как преодолевая языковой барьер, он объяснил туземцам, что вот эти блестящие камушки, валящиеся у них под ногами, нужно спрятать подальше, потому что они приманивают злых людей. Ещё он успел научить своих спасителей пользоваться огнестрельным оружием, но вскоре всё-таки умер, видимо от осложнений из-за ран. Умирающего отнесли в пещеру в Азов-горе, туда же спрятали и бесчисленные сокровища подальше от глаз злых людей. Следом за ним ушла в гору и его возлюбленная, не захотев с ним расставаться, и гора затворилась за ними. Легенда гласит, что девушка стала бессмертной, и из горы поныне можно услышать её грустные песни. Также сказано, что, согласно предсмертному пророчеству героя, наступят лучшие времена и чистый душой человек, который придёт и произнесёт имя его возлюбленной, станет её новым мужем и владельцем всех скрытых в горе сокровищ, которые никаким иным способом добыть невозможно. Что это за имя из неведомого языка, никто так и не знает. В довершение следует заметить, что некоторые легенды, хотя далеко не все, предполагают, что Хозяйка Медной горы и Девка-Азовка — это одна и та же сущность (таким образом получается, что Хозяйке «всего-то» четыреста с гаком лет). Впрочем, в очерке «У старого рудника» Бажов приводит и другой вариант легенды об Азовке, где девица как раз наоборот, сама привела захватчиков к золоту и была обречена вечно жить внутри горы в наказание.
- Веселуха из рассказа «Веселухин ложок» (это второй том). Самый трикстерский трикстер в здешних местах. Людям является как красивая девица или «молодуха» в цветастом сарафане, в одной руке несёт стакан, в другой — бутылку, и предлагает очевидцам выпить. Как правило, это угощение приводит к пьяной драке или к ещё каким-то неприятностям, обычно случающимся с пьяными. А может быть, пьяницы во многих случаях сами виноваты и оправдываются, мол, это всё Веселуха нас попутала. В то же время может и подсказать понравившемуся человеку правильный узор для изделия или ещё какую-нибудь «высокую красоту». Кроме всего прочего, запугала неугодных ей «немцев», сначала натравив на них комаров, а потом — ещё и волков, хотя дело обошлось без жертв.
- Земляная кошка из рассказа «Кошачьи уши». Гигантская подземная кошка, охраняющая клады. Перемещается под землёй, над поверхностью выглядывают только её огненные уши. Волки кошку боятся и не появляются там, где видны кошачьи уши. Судя по очеркам, принадлежит девке-Азовке.
Что ещё здесь есть[править]
- Екатеринбург — частенько попадается, но его называют просто «городом».
- А 220 не хочешь? Грабитель, который наведался с топором в дом Степана, знал, что там есть сокровища и что дома сейчас только маленькая девочка. Но не подозревал, что эта девочка находится под защитой местного духа горы. Незадачливому ворюге очень повезло, что Хозяйка такая незлобная: при попытке ворваться в дом он всего лишь ослеп, да и то временно.
- Взрослые не верят в волшебство. Тут встречаются всевозможные варианты. Иногда взрослые правда не верят в то или иное чудо, а дети — верят и оказываются вознаграждены. Иногда взрослые верят, но боятся связываться с потусторонним. А во времена, когда Бажов записывал сказы, дело обстояло уже навыворот: учившиеся в атмосфере научного атеизма дети уже с сомнением относятся к правдивости этих историй, старики же отвечают им: «Ты учись, а стариков не суди. Им, может, веселее было всё за правду считать».
- Волшебные кошки:
- Хозяйкины кошки из сказа «Сочневы камешки» с драгоценными камнями вместо глаз. Довольно зловещие, впрочем, кому бы понравилось, если бы какой-то недоумок полез ему в глаза пальцами? По выходу из забоя они преследовали стукача Сочня, требуя вернуть глаза. Но свои 220 он получил не за это.
- Также довольно зловеще выглядят Кошачьи Уши из одноименного сказа, хотя эта гигантская «огненная кошка» вовсе не злая и вообще помогает людям. А вот волков ненавидит, как обычные кошки собак.
- Кошка Мурёнка из «Серебряного копытца» в итоге оказалась больше, чем кошкой. С заглавным волшебным оленем она будто бы о чём-то беседовала, а потом исчезла вместе с ним (в мультэкранизации осталась). Похоже, что именно Мурёнка попросила Серебряное копытце наковать камешков для добрых Дарёнки с Кокованей.
- Волшебный цветок — конечно, Каменный Цветок, который растёт в Хозяйкиных подземельях. Он там такой не один, у неё под землёй устроен целый каменный лес с деревьями и цветами.
- Воссоединиться в смерти. Атаман Ермак Тимофеевич и Алёнушка из сказа «Ермаковы лебеди».
- Лёгкое золото. В основном аверсия, так как уж авторы-то фольклора хорошо знали настоящий вес золота.
- В сказе «Голубая Змейка» незнание матчасти подвело неопытных ребятишек, схвативших после явления Змейки слишком большие самородки. Тяжело, не дотащить, а бросить нельзя, иначе всё остальное исчезнет.
- А вот герой «Синюшкиного колодца» уже опытный, и когда Бабкина девица-великанша подаёт ему золотой поднос с самородками, не берёт, заявляя, что одному человеку столько поднять не под силу.
- Красавица Золотой Волос сидела на берегу и не могла сойти с места из-за своих волос, состоящих из чистого золота и длиной в начале сказа 20 м, а под конец — все 60. Впрочем, её Айлып оказался настолько сильным, что носил возлюбленную на руках, намотав на себя её косу. Ладно, этот удалой батыр мог убить лося, бросив через себя оземь. Но потом они ещё и влезли на дерево, уселись на сучок и втащили косу за собой. Прочные в старину деревья были!
- Кстати, пару раз золотые самородки были использованы в качестве оружия. В рассказе «Жабреев ходок» злодей, погубивший Жабрея, был символично убит ударом пятифунтового золотого «лаптя». А в «Дорогом имечке» местное племя, метая в напавших казаков-разбойников самородки, ухитрилось перебить почти всю вражью ватагу.
- Насекомые необычных размеров. В сказе «Жабреев ходок» показаны муравьи, которые по мере приближения к загадочной пещере постепенно увеличиваются до размеров телёнка. Вместе с муравьями растут и надетые на их лапы «золотые лапти», которые и подбирают хитрые старатели.
- Названо по имени — «Серебряное Копытце», «Голубая Змейка», «Огневушка-Поскакушка», «Медной горы хозяйка», «Золотой Волос».
- Неловкое прозвище. О да, местные жители очень любят давать прозвища! Всех примеров и не упомнить, приведём лишь несколько. Начиная с того, что сам полулегендарный старик, чьи сказы адаптировал Бажов, носил прозвища «Слышко» и «Стаканчик».
- Данила-мастер в детстве носил кличку «Недокормыш». Когда он вырос и похорошел, прозвище осталось.
- Дениску из «Жабреева ходка» прозвали «Переломись-ко», потому что долговязый и тощий.
- Персонажей «Огневушки-Поскакушки» дразнили «Ефим Золотая редька» (за кладоискательство) и «Тюнька-Поскакушка» (потому что никто не верил в то, что Поскакушка ему правда являлась).
- Марьюшке из «Голубой Змейки» вообще не повезло: к ней прилипло прозвище «Голубкова невеста». Дело в том, что при гадании, подразумевавшем появление на гребешке волоса такого цвета, какие будут у суженого, обидевшийся на неё братишка с другом прикрепили на гребешок волос… с хвоста жеребца по кличке Голубко. Но в конце у Марьюшки появляется жених из соседнего села, парень с «чубарым» волосом.
- А уж негативным персонажам достаются совсем оскорбительные прозвища. Вор Двоерылко получил свою кличку в дополнение к удару лопатой по лицу, который «раздвоил» ему нос и губы. Приказчика, прозванного «Душной Козёл» так назвала даже сама Хозяйка. И даже самый добродушный из приказчиков получил кличку «Паротя» — потому что вечно грозился «па-а-ароть», хотя на самом деле пороть никого и не приказывал.
- Несовместимая с жизнью жадность. Местная горная нечисть не особо кровожадна, но вор Кузька Двоерылко из «Синюшкиного колодца» или Костька из «Змеиного следа» поплатились за свои душевные качества жизнью. В случае с последним, похоже, имела место и несовместимая с жизнью похоть, вот только он не учёл, кем на самом деле является девица, которую он затащил в лес.
- Во втором томе в сказе «Богатырёва рукавица» рассказано о великане по прозвищу Дядя Денежкин, который щедро раздавал приходящим людям драгоценности из своего клада «в долг», лишь прося не жадничать. Очень многие просьбе не вняли и с неподъёмной ношей выбились из сил и погибли в горах.
- Несовместимую с жизнью жестокость, а также хамство, да и вообще тупость продемонстрировал Северьян-Убойца. Хозяйка ведь долго его предупреждала, но он не придал значения не то что грозному женскому голосу посреди шахты, а даже тому, что его подошвы пару раз вросли в пол (последнее списал на… грязь). В итоге умер с позором. Кстати, интересно отметить, что Северьян — персонаж очень популярный, и если в какой-то адаптации книг про Хозяйку есть приказчик, то его будут звать Северьяном и, скорее всего, будет присутствовать история с его окаменением. Встречается повсеместно, от мультфильма «Медной горы Хозяйка» до балета «Каменный цветок», при том что их действие происходит в разные годы.
- Необузданные догадки: одна из самых популярных фанатских теорий — Танюшка на самом деле дочь Степана и Хозяйки Медной горы, которую подменили в колыбели. Обоснование: она выглядит как точная копия Хозяйки, Степанова жена Настасья сама подозревает подмену, а пришедшая в виде странницы Хозяйка Медной горы не называет девочку по имени, а только «дитятко» и «доченька», к большому раздражению Настасьи. А потом повзрослевшая Танюшка становится второй Хозяйкой.
- По другой теории, Хозяйка подарила Степановой дочери свою красоту с помощью магии или вместе со своими генами. Автор не раскрывает, насколько далеко Степан и Хозяйка заходили.
- Ещё одна НД — Хозяйка Медной горы реальна и может помочь в реальной жизни. На этой идее основана реально существующая секта бажовцев, над которой автор наверняка бы вволю посмеялся.
- Неприязнь создателя к своему творению — внутримировой пример. Данила, увидав настоящий Каменный Цветок, расколотил вдребезги свой шедевр, чашу в виде цветка дурмана, которую все вокруг находили прекрасной. Другую, которую он делал по чужому чертежу, мастер считал безвкусной, но разбивать не стал, а просто плюнул в неё.
- В некоторых экранизациях эти две чаши объединяют в одну, и Данила её разбивает, не задумываясь о том, что заказ сдавать всё-таки надо. Впрочем, после этого его объявляют погибшим и заказа никто не спрашивает.
- Огненная шевелюра — огненный характер. Безымянная девица из сказа «Змеиный след» (в экранизации её для удобства поименовали Дуняшей и прямым текстом сказали, что это дочь Полоза) из этого сказа рыжеволоса и ведёт себя, как «обжигающая» насмешница-трикстер. Злодей Костька с его сволочным и вспыльчивым характером тоже рыжий-бесстыжий. А характер Огневушки-Поскакушки в одноимённом сказе недвусмысленно персонифицирует весёлое пламя догорающего костра.
- Окаменение. Как уже упоминалось, обратить человека в камень способна Хозяйка, если её как следует разозлить, а также змей Дайко, если не успеть обратить его в камень первым. Великаны из «Богатырёвой рукавицы» тоже в итоге окаменели, как и сорока главного из них.
- Определённо не для детей — обычно не печатаемый рассказ «Марков камень», про барыню и её «жеребца», точнее конюха
- О, мой зад! — неоднократно упоминается приказчик с медного завода, который так достал рабочих, что его усадили на раскалённую болванку — так, что ему «зад до нутра испортило» и он «в одночасье помер». Виноватых не нашли, все дружно твердили, что угорел и сам сел.
- Пошёл ты, ученик! — старый мастер по обработке камня Прокопьич выставлял многих учеников за порог (перед этим наставив им шишек и синяков — в то время это было нормально) со словами « глаз не способен, рука не несёт». Главного героя Данилу и вовсе собирался прогнать почти сразу (слишком уж хилым и болезненным выглядел мальчишка), но тот внезапно показывает талант к ремеслу.
- Превращение в змею помогает. Не стоило рыжему Костьке из «Змеиного следа» хватать странную насмешницу! Та во мгновение ока обратилась в его руках в медяницу. Злодей, испугавшись, шарахнулся, упал и умер от неизвестных причин. Видимо, змея его «прострелила», хотя в сказе это не упомянуто. В экранизации гад и вовсе провалился сквозь землю.
- Проклятое золото. В общем-то, тут стоит быть осторожнее с полученными от горных хозяев драгоценностями: неправедно нажитое впрок не идёт. В качестве примера можно назвать содержимое малахитовой шкатулки: никто кроме Танюшки, дочери Степана, эти «кольца, серьги и протча» носить не мог, другим драгоценности причиняли физическую боль.
- Роман однодневки с вечностью. Бажов оставляет за кадром подробности отношений Степана с Хозяйкой. А вот в фильме «Степанова памятка» продемонстрирован их роман (включая измены жене).
- А Илью из «Синюшкиного колодца» угораздило влюбиться в Бабку Синюшку, обратившуюся прекрасной девицей. И это после того, как он её видел в облике чудовищной старухи! Впрочем, Синюшка в данном случае сыграла роль Сирано: юную внешность она скопировала с красавицы из соседнего посёлка, повстречав которую Илья, естественно, женился.
- Смешной иностранец. По иностранцам Бажов прошёлся от души. Многие показаны теми ещё сволочами, так и жаждущими выведать и присвоить секреты уральских мастеров. А кто не сволочь, тот всё равно комичен, как тот же «немец» Паротя (получивший прозвище от любимой фразы «Пороть их!») или француз Фабержей (хотя Фаберже, тот самый, который делал «яйца», вообще-то родился и умер в России и был по национальности наполовину немцем). Иностранцы смешно разговаривают и нелепо выглядят в европейских одёжках посреди кишащего комарами леса.
- То, на что нельзя смотреть. Однажды увиденный Каменный Цветок уже не выходит из памяти у того, кто на него посмотрел, и человек сходит с ума, тщетно пытаясь воссоздать такую красоту. Хотя Хозяйка в доброте душевной может стереть губительные воспоминания.
- В сказе «Орлиное перо» таинственный незнакомец[6] демонстрирует старику птиц, летающих всё выше и выше, и эти видения сопровождаются всё более ярким свечением. Продемонстрировав орлов, незнакомец говорит: «И выше орла, дед, птицы есть, да показать опасаюсь: глаза у тебя не выдержат.»
- Фэнтезийный феминизм. Из всех описанных волшебных существ, однозначно мужского пола разве что Серебряное копытце да Полоз. Остальные — сплошь дамы: Хозяйка, Азовка, Огневушка, Синюшка, Голубая Змейка в антропоморфном облике и так далее.
- Фильм «Книга мастеров» (2009, режиссёр Вадим Соколовский) содержит отдельные мотивы (крепостной мастер, талантливый камнерез).
- В честь 100-летия Бажова на были сняты мультипликационные экранизации:
- «Синюшкин колодец» (1973, рисованный)
- «Медной горы хозяйка» (1975, кукольный)
- «Малахитовая шкатулка» (1975, кукольный)
- «Каменный цветок» (1977, кукольный в комбинации со съёмками живых актёров)
- «Подарёнка» (1978, кукольный)
- «Золотой волос» (1979, кукольный)
- «Травяная западёнка» (1982, рисованный, перекладки).
- «Горный мастер» (1978, Союзмультфильм) — по мотивам сказа «Каменный цветок».
Адаптации[править]
- Балет С. С. Прокофьева «Каменный цветок» (1954, «Сказ о каменном цветке»).
- Опера «Каменный цветок» (1950, Кирилл Молчанов) и опера-сказ «Малахитовая шкатулка» (2012, композитор Дмитрий Батин).
- Мультфильмы Свердловской киностудии «Синюшкин колодец», «Медной горы хозяйка», «Малахитовая шкатулка», «Каменный цветок», «Подарёнка», «Золотой волос» и «Травяная западёнка» (1973-82, в основном кукольные).
- «Горный мастер» (1978, Союзмультфильм).
- Диафильм «Малахитовая шкатулка» (1972).
Каменный цветок (1946)[править]
Режиссёр — Александр Птушко[7]. В основу сюжета положены сказы «Горный мастер» и «Каменный цветок». В целом фильм не особо отклоняется от первоисточника, хотя отличия всё же есть. Хозяйка тут начала засматриваться на будущего мастера ещё до того, как он был отдан в обучение. В фильме она ведёт себя куда более злодейски, чем в книге: сначала прямым текстом приглашает Данилу посмотреть на Каменный цветок, да ещё и сманивает прямо с его свадьбы (в оригинале она лишь подбрасывала ему нужные для работы камни, а на цветок смотреть вообще отговаривала, да и жениться на Кате он ещё не успел). Отпускать его из горы она не планирует, ещё и пугает, увеличившись в размере: «Не видать тебе Кати своей!», самой же Кате устраивает полосу препятствий в виде тёмного леса со зловещими деревьями. Тем не менее, в итоге оказывается, что всё это была проверка на вшивость. Зато вот мастер Прокопьич, в книге избивавший учеников, в адаптации сильно подобрел. Кстати, приказчика тут почему-то зовут Северьян, хотя в книге Северьян был через поколение.
Степанова памятка (1976)[править]
Режиссёр — Константин Ершов, который снимал того самого «Вия». В фильме собраны воедино истории из сказов «Малахитовая шкатулка», «Каменный цветок», «Медной горы хозяйка» и «Горный мастер».
В этой адаптации заметно пересмотрены характеры главных героев. Степан себя что-то уж совсем тут нагло ведёт с Хозяйкой при первой встрече — обнимает и тормошит, как какую-нибудь деревенскую девку, хотя вроде бы и знает, кто перед ним. И вообще он сделан брутальнее — распевает частушки (зачастую не совсем пристойные), поругивается и вообще настолько придурковатый, что даже порка его не пробирает. Смешливость Хозяйки доведена до уровня «педаль в Гумешки», а одета она не в зелёное платье, а в красное.
Вышеописанная теория о том, что дочь Степана — подменыш в фильме раскрыта больше, чем в оригинале. Хозяйка она упоминает о том, что её логичнее называть «бабой», а не «девкой» (то есть, она рожавшая). У жены Степана она ни много, ни мало, принимала роды — в общем, тогда и подменила. Наглядно показано, что Степан изменяет жене с Хозяйкой, присутствует и закадровая любовная сцена («Ящерки глядят» — «Пущай глядят»). В довершение, у Хозяйки появилось имя: она называет себя Ксенией.
Из менее вопиющего: приказчик и тут Северьян, только Назарович (и умер он не так, просто задавило глыбой малахита, а подошвы остались торчать). Также забавно, что аж двух зеленоглазых персонажей играют кареглазые актрисы, причём этому ещё и дан в кадре обоснуй: у них глаза переменного цвета, всем разными кажутся. Вообще, при всей этой неканоничности фильм смотрится вполне хорошо.
Книга мастеров (2009)[править]
Снято очень по мотивам и оценивалось неоднозначно, что не помешало картине в течение двух недель оставаться лидером российского проката.
- Аллюзия — главгерой Иван встречает тридцать четвёртого богатыря, которого сократили, чтоб не портил рифмы и размера «Сказки о царе Салтане».
Примечания[править]
- ↑ Авторское произведение, стилизованное под фольклорное.
- ↑ Насчёт кокошника достоверно не известно: есть сведения о том, что его могли носить и незамужние, однако многие исследователи это оспаривают, считая, что «кокошником» в данных случаях назван совсем другой головной убор.
- ↑ По всей видимости, имелись в виду малахитовые колонны Исакиевского собора. На самом деле, хотя глыбы за сотню тонн на Урале и находили, в данном случае там «Русская мозаика» — облицовка из по-особому нарезанных малахитовых плиток.
- ↑ Впрочем, в сборнике «Малахитовая шкатулка» эти названия не упомянуты.
- ↑ Строго говоря, медяницы — это безногие ящерицы, а не змеи. От настоящих змей довольно сильно отличаются внешне. Но возможно, имеются в виду медянки — из-за похожего названия их часто путают.
- ↑ По мнению персонажей, это был, в жизни не поверите, воскресший… Ленин.
- ↑ Тот, который снял «Нового Гулливера», первую советскую экранизацию «Детей капитана Гранта», «Золотой ключик» и «Руслана и Людмилу».
[изменить] Книги |
|
---|---|
Миры и герои | Для миров и популярных героев был создан отдельный шаблон. |
Книги (русскоязычные) | Для книг на русском языке был создан отдельный шаблон. |
Книги (на других языках) | Для книг на других языках был создан отдельный шаблон |
Авторы | Для писателей был создан отдельный шаблон. |
См. также | Литература • Театр • Классика школьной программы • Классические средневековые романы • Литература ужасов |
← | Навигация |
[изменить] Советское искусство |
|
---|---|
Мета | Соцреализм |
Литература | А зори здесь тихие… • Александр Беляев (Властелин мира • Голова профессора Доуэля • Продавец воздуха • Человек-амфибия) • Алиса Селезнёва • Амурские сказки • Аэлита • Братья Стругацкие (Град обреченный • Мир Полудня (Обитаемый остров • Трудно быть богом) • Пикник на обочине • Понедельник начинается в субботу/Сказка о Тройке • Улитка на склоне) • Бронепоезд 14-69 • Булгаков (Мастер и Маргарита, Собачье сердце) • Великий Кристалл • Вниз по волшебной реке • Волшебник Изумрудного города • Гринландия • Два капитана • Ефремов (Великое Кольцо (Великое Кольцо/Туманность Андромеды + Великое Кольцо/Час Быка) • Лезвие бритвы) • Живые и мёртвые • Зелёный фургон • Кондуит и Швамбрания • Лунная Радуга • Люди как боги • Малахитовая шкатулка • Меховой интернат • Мой дедушка — памятник • Момент истины (В августе сорок четвёртого) • Наследник из Калькутты • Небесный гость • Незнайка • Остап Бендер • Повесть о суровом друге • Повесть о Ходже Насреддине • Приключения капитана Врунгеля • Продавец приключений • Про Федота-стрельца, удалого молодца • Птица-слава • Рассказы о Суворове и русских солдатах • Республика ШКИД • Руки вверх! или Враг №1 • Тихий Дон • Тореадоры из Васюковки • Угрюм-река • Фаэты • Штирлиц |
Кино и телефильмы | Жанры: Детское кино • Истерн • Кино сталинской эпохи • Советская новая волна • Кино эпохи развитого социализма • Многосерийный телефильм • Перестроечное кино • Советская кинофантастика • Киножурналы
Студии: Госкино • Другие студии СССР • Ленфильм • Мосфильм Фильмы Рязанова: Берегись автомобиля • Ирония судьбы, или С лёгким паром! |
Мультипликация | Студии: Пилот • Союзмультфильм • ТО «Экран»
Режиссёры: Гарри Бардин • Иван Иванов-Вано • Натан Лернер • Сёстры Брумберг Мультфильмы: Бременские музыканты • Бюро находок • Вовка в Тридевятом царстве • Возвращение блудного попугая • Двенадцать месяцев • Доктор Бартек и Смерть • Домовёнок Кузя • Дракон • Ёжик в тумане • Жил-был пёс • Ивашка из Дворца пионеров • Конёк-горбунок • Кот Леопольд • Крокодил Гена • Легенды перуанских индейцев • Летучий корабль • Мама для мамонтёнка • Маугли • На задней парте • Ну, погоди! • Падал прошлогодний снег • Перевал • Пластилиновая ворона • Пиф-паф, ой-ой-ой • По дороге с облаками • Приключения капитана Врунгеля • Приключения поросёнка Фунтика • Разлучённые • Тайна третьей планеты • Простоквашино • Ух ты, говорящая рыба! • Фильм, фильм, фильм • Чудовище • Шкатулка с секретом |
Музыка | Жанры: Авторская песня • Русский рок
Группы: Аквариум • Агата Кристи • Ария • Браво • ДДТ • Звуки Му • Зоопарк • Кино • Крематорий• Машина времени • Наутилус Помпилиус • Пикник • Смысловые Галлюцинации • Сектор Газа• Чайф • Чёрный Кофе • Чёрный Обелиск Люди: Владимир Высоцкий • Сергей Курёхин • Гарик Сукачёв |
Не одни мраморски на славе были по каменному-то делу. Тоже и в наших заводах, сказывают, это мастерство имели. Та только различка, что наши больше с малахитом вожгались, как его было довольно, и сорт – выше нет. Вот из этого малахиту и выделывали подходяще. Такие, слышь-ко, штучки, что диву дашься: как ему помогло.
Был в ту пору мастер Прокопьич. По этим делам первый. Лучше его никто не мог. В пожилых годах был.
Вот барин и велел приказчику поставить к этому Прокопьичу парнишек на выучку.
– Пущай-де переймут все до тонкости.
Только Прокопьич, – то ли ему жаль было расставаться со своим мастерством, то ли еще что, – учил шибко худо. Все у него с рывка да с тычка. Насадит парнишке по всей голове шишек, уши чуть не оборвет, да и говорит приказчику:
– Не гож этот… Глаз у него неспособный, рука не несет. Толку не выйдет.
Приказчику, видно, заказано было ублаготворять Прокопьича.
– Не гож так не гож… Другого дадим… – И нарядит другого парнишку.
Ребятишки прослышали про эту науку… Спозаранку ревут, как бы к Прокопьичу не попасть. Отцам-матерям тоже не сладко родного дитенка на зряшную муку отдавать, – выгораживать стали своих-то, кто как мог. И то сказать, нездорово это мастерство, с малахитом-то. Отрава чистая. Вот и оберегаются люди.
Приказчик все ж таки помнит баринов наказ – ставит Прокопьичу учеников. Тот по своему порядку помытарит парнишку, да и сдаст обратно приказчику.
– Не гож этот…
Приказчик взъедаться стал:
– До какой поры это будет? Не гож да не гож, когда гож будет? Учи этого…
Прокопьич знай свое:
– Мне что… Хоть десять годов учить буду, а толку из этого парнишки не будет…
– Какого тебе еще?
– Мне хоть и вовсе не ставь, – об этом не скучаю…
Так вот и перебрали приказчик с Прокопьичем много ребятишек, а толк один: на голове шишки, а в голове – как бы убежать. Нарочно которые портили, чтобы Прокопьич их прогнал.
Вот так-то и дошло дело до Данилки Недокормыша. Сиротка круглый был этот парнишечко. Годов, поди, тогда двенадцати, а то и боле. На ногах высоконький, а худой-расхудой, в чем душа держится. Ну, а с лица чистенький. Волосенки кудрявеньки, глазенки голубеньки. Его и взяли сперва в казачки при господском доме: табакерку, платок подать, сбегать куда и протча. Только у этого сиротки дарованья к такому делу не оказалось. Другие парнишки на таких-то местах вьюнами вьются. Чуть что – навытяжку: что прикажете? А этот Данилко забьется куда в уголок, уставится глазами на картину какую, а то на украшенье, да и стоит. Его кричат, а он и ухом не ведет. Били, конечно, поначалу-то, потом рукой махнули:
– Блаженный какой-то! Тихоход! Из такого хорошего слуги не выйдет.
На заводскую работу либо в гору все ж таки не отдали – шибко жидко место, на неделю не хватит. Поставил его приказчик в подпаски. И тут Данилко не вовсе гож пришелся. Парнишечко ровно старательный, а все у него оплошка выходит. Все будто думает о чем-то. Уставится глазами на травинку, а коровы-то – вон где! Старый пастух ласковый попался, жалел сироту, и тот временем ругался:
– Что только из тебя, Данилко, выйдет? Погубишь ты себя, да и мою старую спину под бой подведешь. Куда это годится? О чем хоть думка-то у тебя?
– Я и сам, дедко, не знаю… Так… ни о чем… Засмотрелся маленько. Букашка по листочку ползла. Сама сизенька, а из-под крылышек у ней желтенько выглядывает, а листок широконький… По краям зубчики, вроде оборочки выгнуты. Тут потемнее показывает, а середка зеленая-презеленая, ровно ее сейчас выкрасили… А букашка-то и ползет.
– Ну, не дурак ли ты, Данилко? Твое ли дело букашек разбирать? Ползет она – и ползи, а твое дело за коровами глядеть. Смотри у меня, выбрось эту дурь из головы, не то приказчику скажу!
Одно Данилушке далось. На рожке он играть на-учился – куда старику! Чисто на музыке какой. Вечером, как коров пригонят, девки-бабы просят:
– Сыграй, Данилушко, песенку.
Он и начнет наигрывать. И песни все незнакомые. Не то лес шумит, не то ручей журчит, пташки на всякие голоса перекликаются, а хорошо выходит. Шибко за те песенки стали женщины привечать Данилушку. Кто пониточек починит, кто холста на онучи отрежет, рубашонку новую сошьет. Про кусок и разговору нет, – каждая норовит дать побольше да послаще. Старику пастуху тоже Данилушковы песни по душе пришлись. Только и тут маленько неладно выходило. Начнет Данилушко наигрывать и все забудет, ровно и коров нет. На этой игре и пристигла его беда.
Данилушко, видно, заигрался, а старик задремал по малости. Сколько-то коровенок у них и отбилось. Как стали на выгон собирать, глядят – той нет, другой нет. Искать кинулись, да где тебе. Пасли около Ельничной… Самое тут волчье место, глухое… Одну только коровенку и нашли. Пригнали стадо домой… Так и так обсказали. Ну, из завода тоже побежали-поехали на розыски, да не нашли.
Расправа тогда, известно, какая была. За всякую вину спину кажи. На грех еще одна-то корова из приказчичьего двора была. Тут и вовсе спуску не жди. Растянули сперва старика, потом и до Данилушки дошло, а он худенький да тощенький. Господский палач оговорился даже:
– Экой-то, – говорит, – с одного разу сомлеет, а то и вовсе душу выпустит.
Ударил все ж таки – не пожалел, а Данилушко молчит. Палач его вдругорядь – молчит, втретьи – молчит. Палач тут и расстервенился, давай полысать со всего плеча, а сам кричит:
– Я тебя, молчуна, доведу… Дашь голос… Дашь!
Данилушко дрожит весь, слезы каплют, а молчит. Закусил губенку-то и укрепился. Так и сомлел, а словечка от него не слыхали. Приказчик, – он тут же, конечно, был, – удивился:
– Какой еще терпеливый выискался! Теперь знаю, куда его поставить, коли живой останется.
Отлежался-таки Данилушко. Бабушка Вихориха его на ноги поставила. Была, сказывают, старушка такая. Заместо лекаря по нашим заводам на большой славе была. Силу в травах знала: которая от зубов, которая от надсады, которая от ломоты… Ну, все как есть. Сама те травы собирала в самое время, когда какая трава полную силу имела. Из таких трав да корешков настойки готовила, отвары варила да с мазями мешала.
Хорошо Данилушке у этой бабушки Вихорихи пожилось. Старушка, слышь-ко, ласковая да словоохотливая, а трав, да корешков, да цветков всяких у ней насушено да навешано по всей избе. Данилушко к травам-то любопытен – как эту зовут? где растет? какой цветок? Старушка ему и рассказывает.
Раз Данилушко и спрашивает:
– Ты, бабушка, всякий цветок в наших местах знаешь?
– Хвастаться, – говорит, – не буду, а все будто знаю, какие открытые-то.
– А разве, – спрашивает, – еще не открытые бывают?
– Есть, – отвечает, – и такие. Папору вот слыхал? Она будто цветет на Иванов день. Тот цветок колдовской. Клады им открывают. Для человека вредный. На разрыв-траве цветок – бегучий огонек. Поймай его – и все тебе затворы открыты. Воровской это цветок. А то еще каменный цветок есть. В малахитовой горе будто растет. На змеиный праздник полную силу имеет. Несчастный тот человек, который каменный цветок увидит.
– Чем, бабушка, несчастный?
– А это, дитенок, я и сама не знаю. Так мне сказывали.
Данилушко у Вихорихи, может, и подольше бы пожил, да приказчиковы вестовщики углядели, что парнишко мало-мало ходить стал, и сейчас к приказчику. Приказчик Данилушку призвал, да и говорит:
– Иди-ко теперь к Прокопьичу – малахитному делу обучаться. Самая там по тебе работа.
Ну, что сделаешь? Пошел Данилушко, а самого еще ветром качает.
Прокопьич поглядел на него, да и говорит:
– Еще такого недоставало. Здоровым парнишкам здешняя учеба не по силе, а с такого что взыщешь – еле живой стоит.
Пошел Прокопьич к приказчику:
– Не надо такого. Еще ненароком убьешь – отвечать придется.
Только приказчик – куда тебе, слушать не стал:
– Дано тебе – учи, не рассуждай! Он – этот парнишка – крепкий. Не гляди, что жиденький.
– Ну, дело ваше, – говорит Прокопьич, – было бы сказано. Буду учить, только бы к ответу не потянули.
– Тянуть некому. Одинокий этот парнишка, что хочешь с ним делай, – отвечает приказчик.
Пришел Прокопьич домой, а Данилушко около станочка стоит, досочку малахитовую оглядывает. На этой досочке зарез сделан – кромку отбить. Вот Данилушко на это место уставился и головенкой покачивает. Прокопьичу любопытно стало, что этот новенький парнишка тут разглядывает. Спросил строго, как по его правилу велось:
– Ты это что? Кто тебя просил поделку в руки брать? Что тут доглядываешь?
Данилушко и отвечает:
– На мой глаз, дедушко, не с этой стороны кромку отбивать надо. Вишь, узор тут, а его и срежут.
Прокопьич закричал, конечно:
– Что? Кто ты такой? Мастер? У рук не бывало, а судишь? Что ты понимать можешь?
– То и понимаю, что эту штуку испортили, – отвечает Данилушко.
– Кто испортил? а? Это ты, сопляк, мне – первому мастеру!.. Да я тебе такую порчу покажу… жив не будешь!
Пошумел так-то, покричал, а Данилушку пальцем не задел. Прокопьич-то, вишь, сам над этой досочкой думал – с которой стороны кромку срезать. Данилушко своим разговором в самую точку попал. Прокричался Прокопьич и говорит вовсе уж добром:
– Ну-ко, ты, мастер явленый, покажи, как, по-твоему, сделать?
Данилушко и стал показывать да рассказывать:
– Вот бы какой узор вышел. А того бы лучше – пустить досочку поуже, по чистому полю кромку отбить, только бы сверху плетешок малый оставить.
Прокопьич знай покрикивает:
– Ну-ну… Как же! Много ты понимаешь. Накопил – не просыпь! – А про себя думает: «Верно парнишка говорит. Из такого, пожалуй, толк будет. Только учить-то его как? Стукни разок – он и ноги протянет».
Подумал так, да и спрашивает:
– Ты хоть чей, экий ученый?
Данилушко и рассказал про себя.
Дескать, сирота. Матери не помню, а про отца и вовсе не знаю, кто был. Кличут Данилкой Недокормышем, а как отчество и прозванье отцовское – про то не знаю. Рассказал, как он в дворне был и за что его прогнали, как потом лето с коровьим стадом ходил, как под бой попал.
Прокопьич пожалел:
– Не сладко, гляжу, тебе, парень, житьишко-то задалось, а тут еще ко мне попал. У нас мастерство строгое.
Потом будто рассердился, заворчал:
– Ну, хватит, хватит! Вишь, разговорчивый какой! Языком-то – не руками, – всяк бы работал. Целый вечер лясы да балясы! Ученичок тоже! Погляжу вот завтра, какой у тебя толк. Садись ужинать, да и спать пора.
Прокопьич одиночкой жил. Жена-то у него давно умерла. Старушка Митрофановна из соседей снаходу у него хозяйство вела. Утрами ходила постряпать, сварить чего, в избе прибрать, а вечерами Прокопьич сам управлял, что ему надо.
Поели, Прокопьич и говорит:
– Ложись вон тут на скамеечке!
Данилушко разулся, котомку свою под голову, понитком закрылся, поежился маленько, – вишь, холодно в избе-то было по осеннему времени, – все ж таки вскорости уснул. Прокопьич тоже лег, а уснуть не может: все у него разговор о малахитовом узоре из головы нейдет. Ворочался-ворочался, встал, зажег свечку, да и к станку – давай эту малахитову досочку так и сяк примерять. Одну кромку закроет, другую… прибавит поле, убавит. Так поставит, другой стороной повернет, и все выходит, что парнишка лучше узор понял.
– Вот тебе и Недокормышек! – дивится Прокопьич. – Еще ничем-ничего, а старому мастеру указал. Ну и глазок! Ну и глазок!
Пошел потихоньку в чулан, притащил оттуда подушку да большой овчинный тулуп. Подсунул подушку Данилушке под голову, тулупом накрыл:
– Спи-ко, глазастый!
А тот и не проснулся, повернулся только на другой бочок, растянулся под тулупом-то – тепло ему стало, – и давай насвистывать носом полегоньку. У Прокопьича своих ребят не бывало, этот Данилушко и припал ему к сердцу. Стоит мастер, любуется, а Данилушко знай посвистывает, спит себе спокойненько. У Прокопьича забота – как бы этого парнишку хорошенько на ноги поставить, чтоб не такой тощий да нездоровый был.
– С его ли здоровьишком нашему мастерству учиться. Пыль, отрава, – живо зачахнет. Отдохнуть бы ему сперва, подправиться, потом учить стану. Толк, видать, будет.
На другой день и говорит Данилушке:
– Ты спервоначалу по хозяйству помогать будешь. Такой уж у меня порядок заведен. Понял? Для первого разу сходи за калиной. Ее иньями прихватило, – в самый раз она теперь на пироги. Да гляди не ходи далеко-то. Сколь наберешь – то и ладно. Хлеба возьми полишку, – естся в лесу-то, – да еще к Митрофановне зайди. Говорил ей, чтоб тебе пару яичек испекла да молока в туесочек плеснула. Понял?
На другой день опять говорит:
– Поймай-ко ты мне щегленка поголосистее да чечетку побойчее. Гляди, чтобы к вечеру были. Понял?
Когда Данилушко поймал и принес, Прокопьич говорит:
– Ладно, да не вовсе. Лови других.
Так и пошло. На каждый день Прокопьич Данилушке работу дает, а все забава. Как снег выпал, велел ему с соседом за дровами ездить – пособишь-де. Ну, а какая подмога! Вперед на санях сидит, лошадью правит, а назад за возом пешком идет. Промнется так-то, поест дома, да и спит покрепче. Шубу ему Прокопьич справил, шапку теплую, рукавицы, пимы на заказ скатали. Прокопьич, видишь, имел достаток. Хоть крепостной был, а по оброку ходил, зарабатывал маленько. К Данилушке-то он крепко прилип. Прямо сказать, за сына держал. Ну, и не жалел для него, а к делу своему не подпускал до времени.
В хорошем-то житье Данилушко живо поправляться стал и к Прокопьичу тоже прильнул. Ну, как! – понял Прокопьичеву заботу, в первый раз так-то пришлось пожить. Прошла зима. Данилушке и вовсе вольготно стало. То он на пруд, то в лес. Только и к мастерству Данилушко присматривался. Прибежит домой, и сейчас же у них разговор. То, другое Прокопьичу расскажет, да и спрашивает – это что да это как? Прокопьич объяснит, на деле покажет. Данилушко примечает. Когда и сам примется. «Ну-ко, я…» – Прокопьич глядит, поправит, когда надо, укажет, как лучше.
Вот как-то раз приказчик и углядел Данилушку на пруду. Спрашивает своих-то вестовщиков:
– Это чей парнишка? Который день его на пруду вижу… По будням с удочкой балуется, а уж не маленький… Кто-то его от работы прячет…
Узнали вестовщики, говорят приказчику, а он не верит.
– Ну-ко, – говорит, – тащите парнишку ко мне, сам дознаюсь.
Привели Данилушку. Приказчик спрашивает:
– Ты чей?
Данилушко и отвечает:
– В ученье, дескать, у мастера по малахитному делу.
Приказчик тогда хвать его за ухо:
– Так-то ты, стервец, учишься! – Да за ухо и повел к Прокопьичу.
Тот видит – неладно дело, давай выгораживать Данилушку:
– Это я сам его послал окуньков половить. Сильно о свеженьких-то окуньках скучаю. По нездоровью моему другой еды принимать не могу. Вот и велел парнишке половить.
Приказчик не поверил. Смекнул тоже, что Данилушко вовсе другой стал: поправился, рубашонка на нем добрая, штанишки тоже и на ногах сапожнешки. Вот и давай проверку Данилушке делать:
– Ну-ко, покажи, чему тебя мастер выучил?
Данилушко запончик надел, подошел к станку и давай рассказывать да показывать. Что приказчик спросит – у него на все ответ готов. Как околтать камень, как распилить, фасочку снять, чем когда склеить, как полер навести, как на медь присадить, как на дерево. Однем словом, все как есть.
Пытал-пытал приказчик, да и говорит Прокопьичу:
– Этот, видно, гож тебе пришелся?
– Не жалуюсь, – отвечает Прокопьич.
– То-то, не жалуешься, а баловство разводишь! Тебе его отдали мастерству учиться, а он у пруда с удочкой! Смотри! Таких тебе свежих окуньков отпущу – до смерти не забудешь, да и парнишке невесело станет.
Погрозился так-то, ушел, а Прокопьич дивуется:
– Когда хоть ты, Данилушко, все это понял? Ровно я тебя еще и вовсе не учил.
– Сам же, – говорит Данилушко, – показывал да рассказывал, а я примечал.
У Прокопьича даже слезы закапали, – до того ему это по сердцу пришлось.
– Сыночек, – говорит, – милый, Данилушко… Что еще знаю, все тебе открою… Не потаю…
Только с той поры Данилушке не стало вольготного житья. Приказчик на другой день послал за ним и работу на урок стал давать. Сперва, конечно, попроще что: бляшки, какие женщины носят, шкатулочки. Потом с точкой пошло: подсвечники да украшенья разные. Там и до резьбы доехали. Листочки да лепесточки, узорчики да цветочки. У них ведь – у малахитчиков – дело мешкотное. Пустяковая ровно штука, а сколько он над ней сидит! Так Данилушко и вырос за этой работой.
А как выточил зарукавье-змейку из цельного камня, так его и вовсе мастером приказчик признал. Барину об этом отписал:
«Так и так, объявился у нас новый мастер по малахитному делу – Данилко Недокормыш. Работает хорошо, только по молодости еще тихо. Прикажете на уроках его оставить али, как и Прокопьича, на оброк отпустить?»
Работал Данилушко вовсе не тихо, а на диво ловко да скоро. Это уж Прокопьич тут сноровку поимел. Задаст приказчик Данилушке какой урок на пять ден, а Прокопьич пойдет, да и говорит:
– Не в силу это. На такую работу полмесяца надо. Учится ведь парень. Поторопится – только камень без пользы изведет.
Ну, приказчик поспорит сколько, а дней, глядишь, прибавит. Данилушко и работал без натуги. Поучился даже потихоньку от приказчика читать, писать. Так, самую малость, а все ж таки разумел грамоте. Прокопьич ему в этом тоже сноровлял. Когда и сам наладится приказчиковы уроки за Данилушку делать, только Данилушко этого не допускал:
– Что ты! Что ты, дяденька! Твое ли дело за меня у станка сидеть! Смотри-ка, у тебя борода позеленела от малахиту, здоровьем скудаться стал, а мне что делается?
Данилушко и впрямь к той поре выправился. Хоть по старинке его Недокормышем звали, а он вон какой! Высокий да румяный, кудрявый да веселый. Однем словом, сухота девичья. Прокопьич уж стал с ним про невест заговаривать, а Данилушко знай головой потряхивает:
– Не уйдет от нас! Вот мастером настоящим стану, тогда и разговор будет.
Барин на приказчиково известие отписал:
«Пусть тот Прокопьичев выученик Данилко сделает еще точеную чашу на ножке для моего дому. Тогда погляжу – на оброк отпустить али на уроках держать. Только ты гляди, чтоб Прокопьич тому Данилке не пособлял. Не доглядишь – с тебя взыск будет».
Приказчик получил это письмо, призвал Данилушку, да и говорит:
– Тут, у меня, работать будешь. Станок тебе наладят, камню привезут, какой надо.
Прокопьич узнал, запечалился: как так? что за штука? Пошел к приказчику, да разве он скажет… Закричал только: «Не твое дело!»
Ну, вот пошел Данилушко работать на новое место, а Прокопьич ему наказывает:
– Ты гляди не торопись, Данилушко! Не оказывай себя.
Данилушко сперва остерегался. Примеривал да прикидывал больше, да тоскливо ему показалось. Делай не делай, а срок отбывай – сиди у приказчика с утра до ночи. Ну, Данилушко от скуки и сорвался на полную силу. Чаша-то у него живой рукой и вышла из дела. Приказчик поглядел, будто так и надо, да и говорит:
– Еще такую же делай!
Данилушко сделал другую, потом третью. Вот когда он третью-то кончил, приказчик и говорит:
– Теперь не увернешься! Поймал я вас с Прокопьичем. Барин тебе, по моему письму, срок для одной чаши дал, а ты три выточил. Знаю твою силу. Не обманешь больше, а тому старому псу покажу, как потворствовать! Другим закажет!
Так об этом и барину написал и чаши все три предоставил. Только барин, – то ли на него умный стих нашел, то ли он на приказчика за что сердит был, – все как есть наоборот повернул.
Оброк Данилушке назначил пустяковый, не велел парня от Прокопьича брать – может-де вдвоем-то скорее придумают что новенькое. При письме чертеж послал. Там тоже чаша нарисована со всякими штуками. По ободку кайма резная, на поясе лента каменная со сквозным узором, на подножке листочки. Однем словом, придумано. А на чертеже барин подписал: «Пусть хоть пять лет просидит, а чтобы такая в точности сделана была».
Пришлось тут приказчику от своего слова отступить. Объявил, что барин написал, отпустил Данилушку к Прокопьичу и чертеж отдал.
Повеселели Данилушко с Прокопьичем, и работа у них бойчее пошла. Данилушко вскоре за ту новую чашу принялся. Хитрости в ней многое множество. Чуть неладно ударил, – пропала работа, снова начинай. Ну, глаз у Данилушки верный, рука смелая, силы хватает – хорошо идет дело. Одно ему не по нраву – трудности много, а красоты ровно и вовсе нет. Говорил Прокопьичу, а он только удивился:
– Тебе-то что? Придумали – значит, им надо. Мало ли я всяких штук выточил да вырезал, а куда они – толком и не знаю.
Пробовал с приказчиком поговорить, так куда тебе. Ногами затопал, руками замахал:
– Ты очумел? За чертеж большие деньги плачены. Художник, может, по столице первый его делал, а ты пересуживать выдумал!
Потом, видно, вспомнил, что барин ему заказывал, – не выдумают ли вдвоем-то чего новенького, – и говорит:
– Ты вот что… делай эту чашу по барскому чертежу, а если другую от себя выдумаешь – твое дело. Мешать не стану. Камня у нас, поди-ко, хватит. Какой надо – такой и дам.
Тут вот Данилушке думка и запала. Не нами сказано – чужое охаять мудрости немного надо, а свое придумать – не одну ночку с боку на бок повертишься. Вот Данилушко сидит над этой чашей по чертежу-то, а сам про другое думает. Переводит в голове, какой цветок, какой листок к малахитовому камню лучше подойдет. Задумчивый стал, невеселый. Прокопьич заметил, спрашивает:
– Ты, Данилушко, здоров ли? Полегче бы с этой чашей. Куда торопиться? Сходил бы в разгулку куда, а то все сидишь да сидишь.
– И то, – говорит Данилушко, – в лес хоть сходить. Не увижу ли что мне надо.
С той поры и стал чуть не каждый день в лес бегать. Время как раз покосное, ягодное. Травы все в цвету. Данилушко остановится где на покосе либо на полянке в лесу и стоит, смотрит. А то опять ходит по покосам да разглядывает траву-то, как ищет что. Людей в ту пору в лесу и на покосах много. Спрашивают Данилушку – не потерял ли чего? Он улыбнется этак невесело, да и скажет:
– Потерять не потерял, а найти не могу.
Ну, которые и запоговаривали:
– Неладно с парнем.
А он придет домой и сразу к станку да до утра и сидит, а с солнышком опять в лес да на покосы. Листки да цветки всякие домой притаскивать стал, а все больше из объеди: черемицу да омег, дурман да багульник, да резуны всякие. С лица спал, глаза беспокойные стали, в руках смелость потерял. Прокопьич вовсе забеспокоился, а Данилушко и говорит:
– Чаша мне покою не дает. Охота так ее сделать, чтобы камень полную силу имел.
Прокопьич давай отговаривать:
– На что она тебе далась? Сыты ведь, чего еще? Пущай бары тешатся, как им любо. Нас бы только не задевали. Придумают какой узор – сделаем, а навстречу-то им зачем лезть? Лишний хомут надевать – только и всего.
Ну, Данилушко на своем стоит.
– Не для барина, – говорит, – стараюсь. Не могу из головы выбросить ту чашу. Вижу, поди-ко, какой у нас камень, а мы что с ним делаем? Точим да режем, да полер наводим и вовсе ни к чему. Вот мне и припало желанье так сделать, чтобы полную силу камня самому поглядеть и людям показать.
По времени отошел Данилушко, сел опять за ту чашу, по барскому-то чертежу. Работает, а сам посмеивается:
– Лента каменная с дырками, каемочка резная…
Потом вдруг забросил эту работу. Другое начал. Без передышки у станка стоит. Прокопьичу сказал:
– По дурман-цветку свою чашу делать буду.
Прокопьич отговаривать принялся. Данилушко сперва и слушать не хотел, потом, дня через три-четыре, как у него какая-то оплошка вышла, и говорит Прокопьичу:
– Ну, ладно. Сперва барскую чашу кончу, потом за свою примусь. Только ты уж тогда меня не отговаривай… Не могу ее из головы выбросить.
Прокопьич отвечает:
– Ладно, мешать не стану, – а сам думает: «Уходится парень, забудет. Женить его надо. Вот что! Лишняя дурь из головы вылетит, как семьей обзаведется».
Занялся Данилушко чашей. Работы с ней много – в один год не укладешь. Работает усердно, про дурман-цветок не поминает. Прокопьич и стал про женитьбу заговаривать:
– Вот хоть бы Катя Летемина – чем не невеста? Хорошая девушка… Похаять нечем.
Это Прокопьич-то от ума говорил. Он, вишь, давно заприметил, что Данилушко на эту девушку сильно поглядывал. Ну, и она не отворачивалась. Вот Прокопьич будто ненароком и заводил разговор. А Данилушко свое твердит:
– Погоди! Вот с чашкой управлюсь. Надоела мне она. Того и гляди – молотком стукну, а он про женитьбу! Уговорились мы с Катей. Подождет она меня.
Ну, сделал Данилушко чашу по барскому чертежу. Приказчику, конечно, не сказали, а дома у себя гулянку маленькую придумал сделать. Катя – невеста-то – с родителями пришла, еще которые… из мастеров же малахитных больше. Катя дивится на чашу.
– Как, – говорит, – только ты ухитрился узор такой вырезать и камня нигде не обломил! До чего все гладко да чисто обточено!
Мастера тоже одобряют:
– В аккурат-де по чертежу. Придраться не к чему. Чисто сработано. Лучше не сделать, да и скоро. Так-то работать станешь – пожалуй, нам тяжело за тобой тянуться.
Данилушко слушал-слушал, да и говорит:
– То и горе, что похаять нечем. Гладко да ровно, узор чистый, резьба по чертежу, а красота где? Вон цветок… самый что ни есть плохонький, а глядишь на него – сердце радуется. Ну, а эта чаша кого обрадует? На что она? Кто поглядит, всяк, как вон Катенька, подивится, какой-де у мастера глаз да рука, как у него терпенья хватило нигде камень не обломить.
– А где оплошал, – смеются мастера, – там подклеил да полером прикрыл, и концов не найдешь.
– Вот-вот… А где, спрашиваю, красота камня? Тут дрожилка прошла, а ты на ней дырки сверлишь да цветочки режешь. На что они тут? Порча ведь это камня. А камень-то какой! Первый камень! Понимаете, первый!
Горячиться стал. Выпил, видно, маленько.
Мастера и говорят Данилушке, что ему Прокопьич не раз говаривал:
– Камень – камень и есть. Что с ним сделаешь? Наше дело такое – точить да резать.
Только был тут старичок один. Он еще Прокопьича и тех – других-то мастеров – учил. Все его дедушком звали. Вовсе ветхий старичоночко, а тоже этот разговор понял, да и говорит Данилушке:
– Ты, милый сын, по этой половице не ходи! Из головы выбрось! А то попадешь к Хозяйке в горные мастера…
– Какие мастера, дедушко?
– А такие… в горе живут, никто их не видит… Что Хозяйке понадобится, то они и сделают. Случилось мне раз видеть. Вот работа! От нашей, от здешней, на отличку.
Всем любопытно стало. Спрашивают, – какую поделку видел.
– Да змейку, – говорит, – ту же, какую вы на зарукавье точите.
– Ну, и что? Какая она?
– От здешних, говорю, на отличку. Любой мастер увидит, сразу узнает – не здешняя работа. У наших змейка, сколь чисто ни выточат, каменная, а тут как есть живая. Хребтик черненький, глазки… Того и гляди – клюнет. Им ведь что! Они цветок каменный видали, красоту поняли.
Данилушко, как услышал про каменный цветок, давай спрашивать старика. Тот по совести сказал:
– Не знаю, милый сын. Слыхал, что есть такой цветок. Видеть его нашему брату нельзя. Кто поглядит, тому белый свет не мил станет.
Данилушко на это и говорит:
– Я бы поглядел.
Тут Катенька, невеста-то его, так и затрепыхалась:
– Что ты, что ты, Данилушко! Неуж тебе белый свет наскучил? – да в слезы. Прокопьич и другие мастера сметили дело, давай старого мастера на смех подымать:
– Выживаться из ума, дедушко, стал. Сказки сказываешь. Парня зря с пути сбиваешь.
Старик разгорячился, по столу стукнул:
– Есть такой цветок! Парень правду говорит: камень мы не разумеем. В том цветке красота показана.
Мастера смеются:
– Хлебнул, дедушко, лишка!
А он свое:
– Есть каменный цветок!
Разошлись гости, а у Данилушки тот разговор из головы не выходит. Опять стал в лес бегать да около своего дурман-цветка ходить, а про свадьбу и не поминает. Прокопьич уж понуждать стал:
– Что ты девушку позоришь? Который год она в невестах ходить будет? Того и жди – пересмеивать ее станут. Мало смотниц-то?
Данилушко одно свое:
– Погоди ты маленько! Вот только придумаю да камень подходящий подберу.
И повадился он на медный рудник – на Гумешки-то. Когда в шахту спустится, по забоям обойдет, когда наверху камни перебирает. Раз как-то поворотил камень, оглядел его, да и говорит:
– Нет, не тот…
Только это промолвил, что-то и говорит:
– В другим месте поищи… у Змеиной горки.
Глядит Данилушка, – никого нет. Кто бы это? Шутят, что ли… Будто и спрятаться негде. Поогляделся еще, пошел домой, а вслед ему опять:
– Слышишь, Данило-мастер? У Змеиной горки, говорю.
Оглянулся Данилушко – женщина какая-то чуть видна, как туман голубенький. Потом ничего не стало.
«Что, – думает, – за штука? Неуж сама? А что, если сходить на Змеиную-то?»
Змеиную горку Данилушко хорошо знал. Тут же она была, недалеко от Гумешек. Теперь ее нет, давно всю срыли, а раньше камень поверху брали.
Вот на другой день и пошел туда Данилушко. Горка хоть небольшая, а крутенькая. С одной стороны и вовсе как срезано. Глядельце тут первосортное. Все пласты видно, лучше некуда.
Подошел Данилушко к этому глядельцу, а тут малахитина выворочена. Большой камень – на руках не унести – и будто обделан вроде кустика. Стал оглядывать Данилушко эту находку. Все, как ему надо: цвет снизу погуще, прожилки на тех самых местах, где требуется… Ну, все как есть… Обрадовался Данилушко, скорей за лошадью побежал, привез камень домой, говорит Прокопьичу:
– Гляди-ко, камень какой! Ровно нарочно для моей работы. Теперь живо сделаю. Тогда и жениться. Верно, заждалась меня Катенька. Да и мне это не легко. Вот только эта работа меня и держит. Скорее бы ее кончить!
Ну, и принялся Данилушко за тот камень. Ни дня, ни ночи не знает. А Прокопьич помалкивает. Может, угомонится парень, как охотку стешит. Работа ходко идет. Низ камня отделал. Как есть, слышь-ко, куст дурмана. Листья широкие кучкой, зубчики, прожилки – все пришлось лучше нельзя. Прокопьич и то говорит – живой цветок-то хоть рукой пощупать. Ну, а как до верху дошел – тут заколодило. Стебелек выточил, боковые листики тонехоньки – как только держатся! Чашку, как у дурман-цветка, а не то… Не живой стал и красоту потерял. Данилушко тут и сна лишился. Сидит над этой своей чашей, придумывает, как бы поправить, лучше сделать. Прокопьич и другие мастера, кои заходили поглядеть, дивятся – чего еще парню надо? Чаша вышла – никто такой не делывал, а ему неладно. Умуется парень, лечить его надо. Катенька слышит, что люди говорят, – поплакивать стала. Это Данилушку и образумило.
– Ладно, – говорит, – больше не буду. Видно, не подняться мне выше-то, не поймать силу камня. – И давай сам торопить со свадьбой. Ну, а что торопить, коли у невесты давным-давно все готово. Назначили день. Повеселел Данилушко. Про чашу-то приказчику сказал. Тот прибежал, глядит – вот штука какая! Хотел сейчас эту чашу барину отправить, да Данилушко говорит:
– Погоди маленько, доделка есть.
Время осеннее было. Как раз около Змеиного праздника свадьба пришлась. К слову кто-то и помянул про это – вот-де скоро змеи все в одно место соберутся. Данилушко эти слова на приметку взял. Вспомнил опять разговоры о малахитовом цветке. Так его и потянуло: «Не сходить ли последний раз к Змеиной горке? Не узнаю ли там чего? – и про камень припомнил: – Ведь как положенный был! И голос на руднике-то… про Змеиную же горку говорил».
Вот и пошел Данилушко. Земля тогда уже подмерзать стала, и снежок припорашивал. Подошел Данилушко ко крутику, где камень брал, глядит, а на том месте выбоина большая, будто камень ломали. Данилушко о том не подумал, кто это камень ломал, зашел в выбоину. «Посижу, – думает, – отдохну за ветром. Потеплее тут». Глядит – у одной стены камень-серовик, вроде стула. Данилушко тут и сел, задумался, в землю глядит, и все цветок тот каменный из головы нейдет. «Вот бы поглядеть!» Только вдруг тепло стало, ровно лето воротилось. Данилушко поднял голову, а напротив, у другой-то стены, сидит Медной горы Хозяйка. По красоте-то да по платью малахитову Данилушко сразу ее признал. Только и то думает:
«Может, мне это кажется, а на деле никого нет». Сидит – молчит, глядит на то место, где Хозяйка, и будто ничего не видит. Она тоже молчит, вроде как призадумалась. Потом и спрашивает:
– Ну, что, Данило-мастер, не вышла твоя дурман-чаша?
– Не вышла, – отвечает.
– А ты не вешай голову-то! Другое попытай. Камень тебе будет, по твоим мыслям.
– Нет, – отвечает, – не могу больше. Измаялся весь, не выходит. Покажи каменный цветок.
– Показать-то, – говорит, – просто, да потом жалеть будешь.
– Не отпустишь из горы?
– Зачем не отпущу! Дорога открыта, да только ко мне же ворочаются.
– Покажи, сделай милость!
Она еще его уговаривала:
– Может, еще попытаешь сам добиться! – Про Прокопьича тоже помянула: – Он-де тебя пожалел, теперь твой черед его пожалеть. – Про невесту напомнила: – Души в тебе девка не чает, а ты на сторону глядишь.
– Знаю я, – кричит Данилушко, – а только без цветка мне жизни нет. Покажи!
– Когда так, – говорит, – пойдем, Данило-мастер, в мой сад.
Сказала и поднялась. Тут и зашумело что-то, как осыпь земляная. Глядит Данилушко, а стен никаких нет. Деревья стоят высоченные, только не такие, как в наших лесах, а каменные. Которые мраморные, которые из змеевика-камня… Ну, всякие… Только живые, с сучьями, с листочками. От ветру-то покачиваются и голк дают, как галечками кто подбрасывает. Понизу трава, тоже каменная. Лазоревая, красная… разная… Солнышка не видно, а светло, как перед закатом. Промеж деревьев-то змейки золотенькие трепыхаются, как пляшут. От них и свет идет.
И вот подвела та девица Данилушку к большой полянке. Земля тут, как простая глина, а по ней кусты черные, как бархат. На этих кустах большие зеленые колокольцы малахитовы и в каждом сурьмяная звездочка. Огневые пчелки над теми цветками сверкают, а звездочки тонехонько позванивают, ровно поют.
– Ну, Данило-мастер, поглядел? – спрашивает Хозяйка.
– Не найдешь, – отвечает Данилушко, – камня, чтобы так-то сделать.
– Кабы ты сам придумал, дала бы тебе такой камень, а теперь не могу. – Сказала и рукой махнула. Опять зашумело, и Данилушко на том же камне, в ямине-то этой оказался. Ветер так и свистит. Ну, известно, осень.
Пришел Данилушко домой, а в тот день как раз у невесты вечеринка была. Сначала Данилушко веселым себя показывал – песни пел, плясал, а потом и затуманился. Невеста даже испугалась:
– Что с тобой? Ровно на похоронах ты!
А он и говорит:
– Голову разломило. В глазах черное с зеленым да красным. Света не вижу.
На этом вечеринка и кончилась. По обряду невеста с подружками провожать жениха пошла. А много ли дороги, коли через дом либо через два жили. Вот Катенька и говорит:
– Пойдемте, девушки, кругом. По нашей улице до конца дойдем, а по Еланской воротимся.
Про себя думает: «Пообдует Данилушку ветром, – не лучше ли ему станет».
А подружкам что… Рады-радехоньки.
– И то, – кричат, – проводить надо. Шибко он близко живет – провожальную песню ему по-доброму вовсе не певали.
Ночь-то тихая была, и снежок падал. Самое для разгулки время. Вот они и пошли. Жених с невестой попереду, а подружки невестины с холостяжником, который на вечеринке был, поотстали маленько. Завели девки эту песню провожальную. А она протяжно да жалобно поется, чисто по покойнику. Катенька видит – вовсе ни к чему это: «И без того Данилушко у меня невеселый, а они еще такое причитанье петь придумали».
Старается отвести Данилушку на другие думки. Он разговорился было, да только скоро опять запечалился. Подружки Катенькины тем временем провожальную кончили, за веселые принялись. Смех у них да беготня, а Данилушко идет, голову повесил. Сколь Катенька ни старается, не может развеселить. Так и до дому дошли. Подружки с холостяжником стали расходиться – кому куда, а Данилушко уж без обряду невесту свою проводил и домой пошел.
Прокопьич давно спал. Данилушко потихоньку зажег огонь, выволок свои чаши на середину избы и стоит, оглядывает их. В это время Прокопьича кашлем бить стало. Так и надрывается. Он, вишь, к тем годам вовсе нездоровый стал. Кашлем-то этим Данилушку, как ножом по сердцу, резнуло. Всю прежнюю жизнь припомнил. Крепко жаль ему старика стало. А Прокопьич прокашлялся, спрашивает:
– Ты что это с чашами-то?
– Да вот гляжу, не пора ли сдавать?
– Давно, – говорит, – пора. Зря только место занимают. Лучше все равно не сделаешь.
Ну, поговорили еще маленько, потом Прокопьич опять уснул. И Данилушко лег, только сна ему нет и нет. Поворочался-поворочался, опять поднялся, зажег огонь, поглядел на чаши, подошел к Прокопьичу. Постоял тут над стариком-то, повздыхал…
Потом взял балодку да как ахнет по дурман-цветку, – только схрупало. А ту чашу, – по барскому-то чертежу, – не пошевелил! Плюнул только в середку и выбежал. Так с той поры Данилушку и найти не могли.
Кто говорил, что он ума решился, в лесу загинул, а кто опять сказывал:
– Хозяйка взяла его в горные мастера.
На деле по-другому вышло. Про то дальше сказ будет.
Однажды появился у знатного мастера-резчика ученик Данила. Был он сиротой, худенький и болезненный, но мастер сразу приметил в нем талант и глаз верный. Повзрослел Данила, обучился ремеслу, но хотел познать тайну красоты, чтобы в камне воплотить.
«Каменный цветок» читать
Не одни мраморски на славе были по каменному-то делу. Тоже и в наших заводах, сказывают, это мастерство имели. Та только различка, что наши больше с малахитом вожгались, как его было довольно, и сорт — выше нет. Вот из этого малахиту и выделывали подходяще. Такие, слышь-ко, штучки, что диву дашься: как ему помогло.
Был в ту пору мастер Прокопьич. По этим делам первый. Лучше его никто не мог. В пожилых годах был.
Вот барин и велел приказчику поставить к этому Прокопьичу парнишек на выучку.
— Пущай-де переймут все до тонкости.
Только Прокопьич, — то ли ему жаль было расставаться со своим мастерством, то ли еще что, — учил шибко худо. Все у него с рывка да с тычка. Насадит парнишке по всей голове шишек, уши чуть не оборвет, да и говорит приказчику:
— Не гож этот… Глаз у него неспособный, рука не несет. Толку не выйдет.
Приказчику, видно, заказано было ублаготворять Прокопьича.
— Не гож, так не гож… Другого дадим… — И нарядит другого парнишку.
Ребятишки прослышали про эту науку… Спозаранку ревут, как бы к Прокопьичу не попасть. Отцам-матерям тоже не сладко родного дитенка на зряшную муку отдавать, — выгораживать стали свои-то, кто как мог. И то сказать, нездорово это мастерство, с малахитом-то. Отрава чистая. Вот и оберегаются люди.
Приказчик все ж таки помнит баринов наказ — ставит Прокопьичу учеников. Тот по своему порядку помытарит парнишку, да и сдаст обратно приказчику.
— Не гож этот… Приказчик взъедаться стал:
— До какой поры это будет? Не гож да не гож, когда гож будет? Учи этого…
Прокопьич, знай, свое:
— Мне что… Хоть десять годов учить буду, а толку из этого парнишки не будет…
— Какого тебе еще?
— Мне хоть и вовсе не ставь, — об этом не скучаю…
Так вот и перебрали приказчик с Прокопьичем много ребятишек, а толк один: на голове шишки, а в голове — как бы убежать. Нарочно которые портили, чтобы Прокопьич их прогнал. Вот так-то и дошло дело до Данилки Недокормыша. Сиротка круглый был этот парнишечко. Годов, поди, тогда двенадцати, а то и боле. На ногах высоконький, а худой-расхудой, в чем душа держится. Ну, а с лица чистенький. Волосенки кудрявеньки, глазенки голубеньки. Его и взяли сперва в казачки при господском доме: табакерку, платок подать, сбегать куда и протча. Только у этого сиротки дарованья к такому делу не оказалось. Другие парнишки на таких-то местах вьюнами вьются. Чуть что — на вытяжку: что прикажете? А этот Данилко забьется куда в уголок, уставится глазами на картину какую, а то на украшенье, да и стоит. Его кричат, а он и ухом не ведет. Били, конечно, поначалу-то, потом рукой махнули:
— Блаженный какой-то! Тихоход! Из такого хорошего слуги не выйдет.
На заводскую работу либо в гору все ж таки не отдали — шибко жидко место, на неделю не хватит. Поставил его приказчик в подпаски. И тут Данилко не вовсе гож пришелся. Парнишечко ровно старательный, а все у него оплошка выходит. Все будто думает о чем-то. Уставится глазами на травинку, а коровы-то — вон где! Старый пастух ласковый попался, жалел сиротку, и тот временем ругался:
— Что только из тебя, Данилко, выйдет? Погубишь ты себя, да и мою старую спину под бой подведешь. Куда это годится? О чем хоть думка-то у тебя?
— Я и сам, дедко, не знаю… Так… ни о чем… Засмотрелся маленько. Букашка по листочку ползла. Сама сизенька, а из-под крылышек у ней желтенько выглядывает, а листок широконький… По краям зубчики, вроде оборочки выгнуты. Тут потемнее показывает, а середка зеленая-презеленая, ровно ее сейчас выкрасили… А букашка-то и ползет…
— Ну, не дурак ли ты, Данилко? Твое ли дело букашек разбирать? Ползет она — и ползи, а твое дело за коровами глядеть. Смотри у меня, выбрось эту дурь из головы, не то приказчику скажу!
Одно Данилушке далось. На рожке он играть научился — куда старику! Чисто на музыке какой. Вечером, как коров пригонят, девки-бабы просят:
— Сыграй, Данилушко, песенку.
Он и начнет наигрывать. И песни все незнакомые. Не то лес шумит, не то ручей журчит, пташки на всякие голоса перекликаются, а хорошо выходит. Шибко за те песенки стали женщины привечать Данилушку. Кто пониточек починит, кто холста на онучи отрежет, рубашонку новую сошьет. Про кусок и разговору нет, — каждая норовит дать побольше да послаще. Старику пастуху тоже Данилушковы песни по душе пришлись. Только и тут маленько неладно выходило. Начнет Данилушко наигрывать и все забудет, ровно и коров нет. На этой игре и пристигла его беда.
Данилушко, видно, заигрался, а старик задремал по малости. Сколько-то коровенок у них и отбилось. Как стали на выгон собирать, глядят — той нет, другой нет. Искать кинулись, да где тебе. Пасли около Ельничной… Самое тут волчье место, глухое… Одну только коровенку и нашли. Пригнали стадо домой… Так и так — обсказали. Ну, из завода тоже побежали — поехали на розыски, да не нашли.
Расправа тогда, известно, какая была. За всякую вину спину кажи. На грех еще одна-то корова из приказчичьего двора была. Тут и вовсе спуску не жди. Растянули сперва старика, потом и до Данилушки дошло, а он худенький да тощенький. Господский палач оговорился даже.
— Экой-то, — говорит, — с одного разу сомлеет, а то и вовсе душу выпустит.
Ударил все ж таки — не пожалел, а Данилушко молчит. Палач его вдругорядь — молчит, втретьи — молчит. Палач тут и расстервенился, давай полысать со всего плеча, а сам кричит:
— Я тебя, молчуна, доведу… Дашь голос… Дашь! Данилушко дрожит весь, слезы каплют, а молчит. Закусил губенку-то и укрепился. Так и сомлел, а словечка от него не слыхали. Приказчик, — он тут же, конечно, был, — удивился:
— Какой еще терпеливый выискался! Теперь знаю, куда его поставить, коли живой останется.
Отлежался-таки Данилушко. Бабушка Вихориха его на ноги поставила. Была, сказывают, старушка такая. Заместо лекаря по нашим заводам на большой славе была. Силу в травах знала: которая от зубов, которая от надсады, которая от ломоты… Ну, все как есть. Сама те травы собирала в самое время, когда какая трава полную силу имела. Из таких трав да корешков настойки готовила, отвары варила да с мазями мешала.
Хорошо Данилушке у этой бабушки Вихорихи пожилось. Старушка, слышь-ко, ласковая да словоохотливая, а трав, да корешков, да цветков всяких у ней насушено да навешено по всей избе. Данилушко к травам-то любопытен — как эту зовут? где растет? какой цветок? Старушка ему и рассказывает.
Раз Данилушко и спрашивает:
— Ты, бабушка, всякий цветок в наших местах знаешь?
— Хвастаться, — говорит, — не буду, а все будто знаю, какие открытые-то.
— А разве, — спрашивает, — еще не открытые бывают?
— Есть, — отвечает, — и такие. Папору вот слыхал? Она будто цветет на
Иванов день. Тот цветок колдовской. Клады им открывают. Для человека вредный. На разрыв-траве цветок — бегучий огонек. Поймай его — и все тебе затворы открыты. Воровской это цветок. А то еще каменный цветок есть. В малахитовой горе будто растет. На змеиный праздник полную силу имеет. Несчастный тот человек, который каменный цветок увидит.
— Чем, бабушка, несчастный?
— А это, дитенок, я и сама не знаю. Так мне сказывали. Данилушко у Вихорихи, может, и подольше бы пожил, да приказчиковы вестовщики углядели, что парнишко маломало ходить стал, и сейчас к приказчику. Приказчик Данилушку призвал да и говорит:
— Иди-ко теперь к Прокопьичу — малахитному делу обучаться. Самая там по тебе работа.
Ну, что сделаешь? Пошел Данилушко, а самого еще ветром качает. Прокопьич поглядел на него да и говорит:
— Еще такого недоставало. Здоровым парнишкам здешняя учеба не по силе, а с такого что взыщешь — еле живой стоит.
Пошел Прокопьич к приказчику:
— Не надо такого. Еще ненароком убьешь — отвечать придется.
Только приказчик — куда тебе, слушать не стал;
— Дано тебе — учи, не рассуждай! Он — этот парнишка — крепкий. Не гляди, что жиденький.
— Ну, дело ваше, — говорит Прокопьич, — было бы сказано. Буду учить, только бы к ответу не потянули.
— Тянуть некому. Одинокий этот парнишка, что хочешь с ним делай, — отвечает приказчик.
Пришел Прокопьич домой, а Данилушко около станочка стоит, досочку малахитовую оглядывает. На этой досочке зарез сделан — кромку отбить. Вот Данилушко на это место уставился и головенкой покачивает. Прокопьичу любопытно стало, что этот новенький парнишка тут разглядывает. Спросил строго, как по его правилу велось:
— Ты это что? Кто тебя просил поделку в руки брать? Что тут доглядываешь? Данилушко и отвечает:
— На мой глаз, дедушко, не с этой стороны кромку отбивать надо. Вишь, узор тут, а его и срежут. Прокопьич закричал, конечно:
— Что? Кто ты такой? Мастер? У рук не бывало, а судишь? Что ты понимать можешь?
— То и понимаю, что эту штуку испортили, — отвечает Данилушко.
— Кто испортил? а? Это ты, сопляк, мне — первому мастеру!.. Да я тебе такую порчу покажу… жив не будешь!
Пошумел так-то, покричал, а Данилушку пальцем не задел. Прокопьич-то, вишь, сам над этой досочкой думал — с которой стороны кромку срезать. Данилушко своим разговором в самую точку попал. Прокричался Прокопьич и говорит вовсе уж добром:
— Ну-ко, ты, мастер явленый, покажи, как по-твоему сделать?
Данилушко и стал показывать да рассказывать:
— Вот бы какой узор вышел. А того бы лучше — пустить досочку поуже, по чистому полю кромку отбить, только бы сверху плетешок малый оставить.
Прокопьич знай покрикивает:
— Ну-ну… Как же! Много ты понимаешь. Накопил — не просыпь! — А про себя думает: «Верно парнишка говорит. Из такого, пожалуй, толк будет. Только учить-то его как? Стукни разок — он и ноги протянет».
Подумал так да и спрашивает:
— Ты хоть чей, экий ученый?
Данилушко и рассказал про себя. Дескать, сирота. Матери не помню, а про отца и вовсе не знаю, кто был. Кличут Данилкой Недокормышем, а как отчество и прозванье отцовское — про то не знаю. Рассказал, как он в дворне был и за что его прогнали, как потом лето с коровьим стадом ходил, как под бой попал. Прокопьич пожалел:
— Не сладко, гляжу, тебе, парень, житьишко-то задалось, а тут еще ко мне попал. У нас мастерство строгое. Потом будто рассердился, заворчал:
— Ну, хватит, хватит! Вишь разговорчивый какой! Языком-то — не руками — всяк бы работал. Целый вечер лясы да балясы! Ученичок тоже! Погляжу вот завтра, какой у тебя толк. Садись ужинать, да и спать пора.
Прокопьич одиночкой жил. Жена-то у него давно умерла. Старушка Митрофановна из соседей снаходу у него хозяйство вела. Утрами ходила постряпать, сварить чего, в избе прибрать, а вечером Прокопьич сам управлял, что ему надо.
Поели, Прокопьич и говорит:
— Ложись вон тут на скамеечке!
Данилушко разулся, котомку свою под голову, понитком закрылся, поежился маленько, — вишь, холодно в избе-то было по осеннему времени, — все-таки вскорости уснул. Прокопьич тоже лег, а уснуть не мог: все у него разговор о малахитовом узоре из головы нейдет. Ворочался-ворочался, встал, зажег свечку да и к станку — давай эту малахитову досочку так и сяк примерять. Одну кромку закроет, другую… прибавит поле, убавит. Так поставит, другой стороной повернет, и все выходит, что парнишка лучше узор понял.
— Вот тебе и Недокормышек! — дивится Прокопьич. — Еще ничем-ничего, а старому мастеру указал. Ну и глазок! Ну и глазок!
Пошел потихоньку в чулан, притащил оттуда подушку да большой овчинный тулуп. Подсунул подушку Данилушке под голову, тулупом накрыл:
— Спи-ко, глазастый!
А тот и не проснулся, повернулся только на другой бочок, растянулся под тулупом-то — тепло ему стало, — и давай насвистывать носом полегоньку. У Прокопьича своих ребят не было, этот Данилушко и припал ему к сердцу. Стоит мастер, любуется, а Данилушко знай посвистывает, спит себе спокойненько. У Прокопьича забота — как бы этого парнишку хорошенько на ноги поставить, чтоб не такой тощий да нездоровый был.
— С его ли здоровьишком нашему мастерству учиться. Пыль, отрава, — живо зачахнет. Отдохнуть бы ему сперва, подправиться, потом учить стану. Толк, видать, будет.
На другой день и говорит Данилушке:
— Ты спервоначалу по хозяйству помогать будешь. Такой у меня порядок заведен. Понял? Для первого разу сходи за калиной. Ее иньями прихватило, — в самый раз она теперь на пироги. Да, гляди, не ходи далеко-то. Сколь наберешь — то и ладно. Хлеба возьми полишку, — естся в лесу-то, — да еще к Митрофановне зайди. Говорил ей, чтоб тебе пару яичек испекла да молока в туесочек плеснула. Понял?
На другой день опять говорит:
— Поймай-ко мне щегленка поголосистее да чечетку побойчее. Гляди, чтобы к вечеру были. Понял?
Когда Данилушко поймал и принес, Прокопьич говорит:
— Ладно, да не вовсе. Лови других.
Так и пошло. На каждый день Прокопьич Данилушке работу дает, а все забава. Как снег выпал, велел ему с соседом за дровами ездить — пособишь-де. Ну, а какая подмога! Вперед на санях сидит, лошадью правит, а назад за возом пешком идет. Промнется так-то, поест дома да спит покрепче. Шубу ему Прокопьич справил, шапку теплую, рукавицы, пимы на заказ скатали.
Прокопьич, видишь, имел достаток. Хоть крепостной был, а по оброку ходил, зарабатывал маленько. К Данилушке-то он крепко прилип. Прямо сказать, за сына держал. Ну, и не жалел для него, а к делу своему не подпускал до времени.
В хорошем-то житье Данилушко живо поправляться стал и к Прокопьичу тоже прильнул. Ну, как! — понял Прокопьичеву заботу, в первый раз так-то пришлось пожить. Прошла зима. Данилушке и вовсе вольготно стало. То он на пруд, то в лес. Только и к мастерству Данилушко присматривался. Прибежит домой, и сейчас же у них разговор. То, другое Прокопьичу расскажет да и спрашивает — это что да это как? Прокопьич объяснит, на деле покажет. Данилушко примечает. Когда и сам примется:
«Ну-ко, я…» Прокопьич глядит, поправит, когда надо, укажет, как лучше.
Вот как-то раз приказчик и углядел Данилушку на пруду. Спрашивает своих-то вестовщиков:
— Это чей парнишка? Который день его на пруду вижу… По будням с удочкой балуется, а уж не маленький… Кто-то его от работы прячет…
Узнали вестовщики, говорят приказчику, а он не верит.
— Ну-ко, — говорит, — тащите парнишку ко мне, сам дознаюсь.
Привели Данилушку. Приказчик спрашивает:
— Ты чей? Данилушко и отвечает:
— В ученье, дескать, у мастера по малахитному делу. Приказчик тогда хвать его за ухо:
— Так-то ты, стервец, учишься! — Да за ухо и повел к Прокопьичу.
Тот видит — неладно дело, давай выгораживать Данилушку:
— Это я сам его послал окуньков половить. Сильно о свеженьких-то окуньках скучаю. По нездоровью моему другой еды принимать не могу. Вот и велел парнишке половить.
Приказчик не поверил. Смекнул тоже, что Данилушко вовсе другой стал: поправился, рубашонка на нем добрая, штанишки тоже и на ногах сапожнешки. Вот и давай проверку Данилушке делать:
— Ну-ко, покажи, чему тебя мастер выучил? Данилушко запончик надел, подошел к станку и давай рассказывать да показывать. Что приказчик спросит — у него на все ответ готов. Как околтать камень, как распилить, фасочку снять, чем когда склеить, как полер навести, как на медь присадить, как на дерево. Однем словом, все как есть.
Пытал-пытал приказчик, да и говорит Прокопьичу:
— Этот, видно, гож тебе пришелся?
— Не жалуюсь, — отвечает Прокопьич.
— То-то, не жалуешься, а баловство разводишь! Тебе его отдали мастерству учиться, а он у пруда с удочкой! Смотри! Таких тебе свежих окуньков отпущу — до смерти не забудешь да и парнишке невесело станет.
Погрозился так-то, ушел, а Прокопьич дивуется:
— Когда хоть ты, Данилушко, все это понял? Ровно я тебя еще и вовсе не учил.
— Сам же, — говорит Данилушко, — показывал да рассказывал, а я примечал.
У Прокопьича даже слезы закапали, — до того ему это по сердцу пришлось.
— Сыночек, — говорит, — милый, Данилушко… Что еще знаю, все тебе открою… Не потаю…
Только с той поры Данилушке не стало вольготного житья. Приказчик на другой день послал за ним и работу на урок стал давать. Сперва, конечно, попроще что: бляшки, какие женщины носят, шкатулочки. Потом с точкой пошло: подсвечники да украшения разные. Там и до резьбы доехали. Листочки да лепесточки, узорчики да цветочки. У них ведь — малахитчиков — дело мешкотное. Пустяковая ровно штука, а сколько он над ней сидит! Так Данилушко и вырос за этой работой.
А как выточил зарукавье — змейку из цельного камня, так его и вовсе мастером приказчик признал. Барину об этом отписал:
«Так и так, объявился у нас новый мастер по малахитному делу — Данилко Недокормыш. Работает хорошо, только по молодости еще тих. Прикажете на уроках его оставить али, как и Прокопьича, на оброк отпустить?»
Работал Данилушко вовсе не тихо, а на диво ловко да скоро. Это уж Прокопьич тут сноровку поимел. Задаст приказчик Данилушке какой урок на пять ден, а Прокопьич пойдет да и говорит:
— Не в силу это. На такую работу полмесяца надо. Учится ведь парень. Поторопится — только камень без пользы изведет.
Ну, приказчик поспорит сколько, а дней, глядишь, прибавит. Данилушко и работал без натуги. Поучился даже потихоньку от приказчика читать, писать. Так, самую малость, а все ж таки разумел грамоте. Прокопьич ему в этом тоже сноровлял. Когда и сам наладится приказчиковы уроки за Данилушку делать, только Данилушко этого не допускал:
— Что ты! Что ты, дяденька! Твое ли дело за меня у станка сидеть!
Смотри-ка, у тебя борода позеленела от малахиту, здоровьем скудаться стал, а мне что делается?
Данилушко и впрямь к той поре выправился. Хоть по старинке его Недокормышем звали, а он вон какой! Высокий да румяный, кудрявый да веселый. Однем словом, сухота девичья. Прокопьич уж стал с ним про невест заговаривать, а Данилушко, знай, головой потряхивает:
— Не уйдет от нас! Вот мастером настоящим стану, тогда и разговор будет.
Барин на приказчиково известие отписал:
«Пусть тот Прокопьичев выученик Данилко сделает еще точеную чашу на ножке для моего дому. Тогда погляжу — на оброк отпустить али на уроках держать. Только ты гляди, чтобы Прокопьич тому Данилке не пособлял. Не доглядишь — с тебя взыск будет»
Приказчик получил это письмо, призвал Данилушку да и говорит:
— Тут, у меня, работать будешь. Станок тебе наладят, камню привезут, какой надо.
Прокопьич узнал, запечалился: как так? что за штука? Пошел к приказчику, да разве он скажет… Закричал только:
«Не твое дело!»
Ну, вот пошел Данилушко работать на ново место, а Прокопьич ему наказывает:
— Ты гляди не торопись, Данилушко! Не оказывай себя.
Данилушко сперва остерегался. Примеривал да прикидывал больше, да тоскливо ему показалось. Делай не делай, а срок отбывай — сиди у приказчика с утра до ночи. Ну, Данилушко от скуки и сорвался на полную силу. Чаша-то у него живой рукой и вышла из дела. Приказчик поглядел, будто так и надо, да и говорит:
— Еще такую же делай!
Данилушко сделал другую, потом третью. Вот когда он третью-то кончил, приказчик и говорит:
— Теперь не увернешься! Поймал я вас с Прокопьичем. Барин тебе, по моему письму, срок для одной чаши дал, а ты три выточил. Знаю твою силу. Не обманешь больше, а тому старому псу покажу, как потворствовать! Другим закажет!
Так об этом и барину написал и чаши все три предоставил. Только барин, — то ли на него умный стих нашел, то ли он на приказчика за что сердит был, — все как есть наоборот повернул.
Оброк Данилушке назначил пустяковый, не велел парня от Прокопьича брать — может-де вдвоем скорее придумают что новенькое. При письме чертеж послал. Там тоже чаша нарисована со всякими штуками. По ободку кайма резная, на поясе лента каменная со сквозным узором, на подножке листочки. Однем словом, придумано. А на чертеже барин подписал: «Пусть хоть пять лет просидит, а чтобы такая в точности сделана была»
Пришлось тут приказчику от своего слова отступить. Объявил, что барин написал, отпустил Данилушку к Прокопьичу и чертеж отдал.
Повеселели Данилушко с Прокопьичем, и работа у них бойчее пошла. Данилушко вскоре за ту новую чашу принялся. Хитрости в ней многое множество. Чуть неладно ударил, — пропала работа, снова начинай. Ну, глаз у Данилушки верный, рука смелая, силы хватит — хорошо идет дело. Одно ему не по нраву — трудности много, а красоты ровно и вовсе нет. Говорил Прокопьичу, а он только удивился:
— Тебе-то что? Придумали — значит, им надо. Мало ли я всяких штук выточил да вырезал, а куда они — толком и не знаю.
Пробовал с приказчиком поговорить, так куда тебе. Ногами затопал, руками замахал:
— Ты очумел? За чертеж большие деньги плачены. Художник, может, по столице первый его делал, а ты пересуживать выдумал!
Потом, видно, вспомнил, что барин ему заказывал, — не выдумают ли вдвоем чего новенького, — и говорит:
— Ты вот что… делай эту чашу по барскому чертежу, а если другую от себя выдумаешь — твое дело. Мешать не стану. Камня у нас, поди-ко, хватит. Какой надо — такой и дам.
Тут вот Данилушке думка и запала. Не нами сказано — чужое охаять мудрости немного надо, а свое придумать — не одну ночку с боку на бок повертишься.
Вот Данилушко сидит над этой чашей по чертежу-то, а сам про другое думает. Переводит в голове, какой цветок, какой листок к малахитовому камню лучше подойдет. Задумчивый стал, невеселый. Прокопьич заметил, спрашивает:
— Ты, Данилушко, здоров ли? Полегче бы с этой чашей. Куда торопиться?
Сходил бы в разгулку куда, а то все сидишь да сидишь.
— И то, — говорит Данилушко, — в лес хоть сходить. Не увижу ли, что мне надо.
С той поры и стал чуть не каждый день в лес бегать. Время как раз покосное, ягодное. Травы все в цвету. Данилушко остановится где на покосе либо на полянке в лесу и стоит, смотрит. А то опять ходит по покосам да разглядывает траву-то, как ищет что. Людей в ту пору в лесу и на покосах много. Спрашивают Данилушку — не потерял ли чего? Он улыбнется этак невесело да и скажет:
— Потерять не потерял, а найти не могу. Ну, которые и запоговаривали:
— Неладно с парнем.
А он придет домой и сразу к станку, да до утра и сидит, а с солнышком опять в лес да на покосы. Листки да цветки всякие домой притаскивать стал, а все больше из объеди: черемицу да омег, дурман да багульник, да резуны всякие.
С лица спал, глаза беспокойные стали, в руках смелость потерял. Прокопьич вовсе забеспокоился, а Данилушко и говорит:
— Чаша мне покою не дает. Охота так ее сделать, чтобы камень полную силу имел.
Прокопьич давай отговаривать:
— На что она тебе далась? Сыты ведь, чего еще? Пущай бары тешатся, как им любо. Нас бы только не задевали. Придумают какой узор — сделаем, а навстречу-то им зачем лезть? Лишний хомут надевать — только и всего.
Ну, Данилушко на своем стоит.
— Не для барина, — говорит, — стараюсь. Не могу из головы выбросить ту чашу. Вижу, поди ко, какой у нас камень, а мы что с ним делаем? Точим, да режем, да полер наводим и вовсе ни к чему. Вот мне и припало желание так сделать, чтобы полную силу камня самому поглядеть и людям показать.
По времени отошел Данилушко, сел опять за ту чашу, по барскому-то чертежу. Работает, а сам посмеивается:
— Лента каменная с дырками, каемочка резная… Потом вдруг забросил эту работу. Другое начал. Без передышки у станка стоит. Прокопьичу сказал:
— По дурман-цветку свою чашу делать буду. Прокопьич отговаривать принялся. Данилушко сперва и слушать не хотел, потом, дня через три-четыре, как у него какая-то оплошка вышла, и говорит Прокопьичу:
— Ну ладно. Сперва барскую чашу кончу, потом за свою примусь. Только ты уж тогда меня не отговаривай… Не могу ее из головы выбросить.
Прокопьич отвечает:
— Ладно, мешать не стану, — а сам думает: «Уходится парень, забудет. Женить его надо. Вот что! Лишняя дурь из головы вылетит, как семьей обзаведется».
Занялся Данилушко чашей. Работы в ней много — в один год не укладешь. Работает усердно, про дурман-цветок не поминает. Прокопьич и стал про женитьбу заговаривать:
— Вот хоть бы Катя Летемина — чем не невеста? Хорошая девушка… Похаять нечем.
Это Прокопьич-то от ума говорил. Он, вишь, давно заприметил, что Данилушко на эту девушку сильно поглядывал. Ну, и она не отворачивалась. Вот Прокопьич, будто ненароком, и заводил разговор. А Данилушко свое твердит:
— Погоди! Вот с чашкой управлюсь. Надоела мне она. Того и гляди — молотком стукну, а он про женитьбу! Уговорились мы с Катей. Подождет она меня.
Ну, сделал Данилушко чашу по барскому чертежу. Приказчику, конечно, не сказали, а дома у себя гулянку маленькую придумали сделать. Катя — невеста-то — с родителями пришла, еще которые… из мастеров же малахитных больше. Катя дивится на чашу.
— Как, — говорит, — только ты ухитрился узор такой вырезать и камня нигде не обломил! До чего все гладко да чисто обточено!
Мастера тоже одобряют:
— В аккурат-де по чертежу. Придраться не к чему. Чисто сработано. Лучше не сделать, да и скоро. Так-то работать станешь — пожалуй, нам тяжело за тобой тянуться.
Данилушко слушал-слушал да и говорит:
— То и горе, что похаять нечем. Гладко да ровно, узор чистый, резьба по чертежу, а красота где? Вон цветок… самый что ни есть плохонький, а глядишь на него — сердце радуется. Ну, а эта чаша кого обрадует? На что она? Кто поглядит, всяк, как вон Катенька, подивится, какой-де у мастера глаз да рука, как у него терпенья хватило нигде камень не обломить.
— А где оплошал, — смеются мастера, — там подклеил да полером прикрыл, и концов не найдешь.
— Вот-вот… А где, спрашиваю, красота камня? Тут прожилка прошла, а ты на ней дырки сверлишь да цветочки режешь. На что они тут? Порча ведь это камня. А камень-то какой! Первый камень! Понимаете, первый! Горячиться стал. Выпил, видно, маленько. Мастера и говорят Данилушке, что ему Прокопьич не раз говорил:
— Камень — камень и есть. Что с ним сделаешь? Наше дело такое — точить да резать.
Только был тут старичок один. Он еще Прокопьича и тех — других-то мастеров — учил! Все его дедушком звали. Вовсе ветхий старичоночко, а тоже этот разговор понял да и говорит Данилушке:
— Ты, милый сын, по этой половице не ходи! Из головы выбрось! А то попадешь к Хозяйке в горные мастера…
— Какие мастера, дедушко?
— А такие… в горе живут, никто их не видит… Что Хозяйке понадобится, то они сделают. Случилось мне раз видеть. Вот работа! От нашей, от здешней, на отличку.
Всем любопытно стало. Спрашивают, — какую поделку видел.
— Да змейку, — говорит, — ту же, какую вы на зарукавье точите.
— Ну, и что? Какая она?
— От здешних, говорю, на отличку. Любой мастер увидит, сразу узнает — не здешняя работа. У наших змейка, сколь чисто ни выточат, каменная, а тут как есть живая. Хребтик черненький, глазки… Того и гляди — клюнет. Им ведь что! Они цветок каменный видали, красоту поняли.
Данилушко, как услышал про каменный цветок, давай спрашивать старика. Тот по совести сказал:
Не знаю, милый сын. Слыхал, что есть такой цветок Видеть его нашему брату нельзя. Кто поглядит, тому белый свет не мил станет.
Данилушко на это и говорит:
— Я бы поглядел.
Тут Катенька, невеста-то его, так и затрепыхалась:
— Что ты, что ты, Данилушко! Неуж тебе белый свет наскучил? — да в слезы.
Прокопьич и другие мастера сметили дело, давай старого мастера на смех подымать:
— Выживаться из ума, дедушко, стал. Сказки сказываешь. Парня зря с пути сбиваешь.
Старик разгорячился, по столу стукнул:
— Есть такой цветок! Парень правду говорит: камень мы не разумеем. В том цветке красота показана. Мастера смеются:
— Хлебнул, дедушко, лишка! А он свое:
— Есть каменный цветок!
Разошлись гости, а у Данилушки тот разговор из головы не выходит. Опять стал в лес бегать да около своего дурман-цветка ходить, про свадьбу и не поминает. Прокопьич уж понуждать стал:
— Что ты девушку позоришь? Который год она в невестах ходить будет? Того жди — пересмеивать ее станут. Мало смотниц-то?
Данилушко одно свое:
— Погоди ты маленько! Вот только придумаю да камень подходящий подберу
И повадился на медный рудник — на Гумешки-то. Когда в шахту спустится, по забоям обойдет, когда наверху камни перебирает. Раз как-то поворотил камень, оглядел его да и говорит:
— Нет, не тот…
Только это промолвил, кто-то и говорит;
— В другом месте поищи… у Змеиной горки.
Глядит Данилушко — никого нет. Кто бы это? Шутят, что ли… Будто и спрятаться негде. Поогляделся еще, пошел домой, а вслед ему опять:
— Слышь, Данило-мастер? У Змеиной горки, говорю.
Оглянулся Данилушко — женщина какая-то чуть видна, как туман голубенький. Потом ничего не стало.
«Что, — думает, — за штука? Неуж сама? А что, если сходить на Змеиную-то?»
Змеиную горку Данилушко хорошо знал. Тут же она была, недалеко от Гумешек. Теперь ее нет, давно всю срыли, а раньше камень поверху брали.
Вот на другой день и пошел туда Данилушко. Горка хоть небольшая, а крутенькая. С одной стороны и вовсе как срезано. Глядельце тут первосортное. Все пласты видно, лучше некуда.
Подошел Данилушко к этому глядельцу, а тут малахитина выворочена. Большой камень — на руках не унести, и будто обделан вроде кустика. Стал оглядывать Данилушко эту находку. Все, как ему надо: цвет снизу погуще, прожилки на тех самых местах, где требуется… Ну, все как есть… Обрадовался Данилушко, скорей за лошадью побежал, привез камень домой, говорит Прокопьичу:
— Гляди-ко, камень какой! Ровно нарочно для моей работы. Теперь живо сделаю. Тогда и жениться. Верно, заждалась меня Катенька. Да и мне это не легко. Вот только эта работа меня и держит. Скорее бы ее кончить!
Ну, и принялся Данилушко за тот камень. Ни дня, ни ночи не знает. А Прокопьич помалкивает. Может, угомонится парень, как охотку стешит. Работа ходко идет. Низ камня отделал. Как есть, слышь-ко, куст дурмана. Листья широкие кучкой, зубчики, прожилки — все пришлось лучше нельзя, Прокопьич и то говорит — живой цветок-то, хоть рукой пощупать. Ну, как до верху дошел — тут заколодило. Стебелек выточил, боковые листики тонехоньки — как только держатся! Чашку, как у дурман-цветка, а не то… Не живой стал и красоту потерял. Данилушко тут и сна лишился. Сидит над этой своей чашей, придумывает, как бы поправить, лучше сделать. Прокопьич и другие мастера, кои заходили поглядеть, дивятся, — чего еще парню надо? Чашка вышла — никто такой не делывал, а ему неладно. Умуется парень, лечить его надо. Катенька слышит, что люди говорят, — поплакивать стала. Это Данилушку и образумило.
— Ладно, — говорит, — больше не буду. Видно, не подняться мне выше-то, не поймать силу камня. — И давай сам торопить со свадьбой.
Ну, а что торопить, коли у невесты давным-давно все готово. Назначили день. Повеселел Данилушко. Про чашу-то приказчику сказал. Тот прибежал, глядит — вот штука какая! Хотел сейчас эту чашу барину отправить, да Данилушко говорит:
— Погоди маленько, доделка есть.
Время осеннее было. Как раз около Змеиного праздника свадьба пришлась. К слову, кто-то и помянул про это — вот-де скоро змеи все в одно место соберутся. Данилушко эти слова на приметку взял. Вспомнил опять разговоры о малахитовом цветке. Так его и потянуло: «Не сходить ли последний раз к Змеиной горке? Не узнаю ли там чего?» — и про камень припомнил: «Ведь как положенный был! И голос на руднике-то… про Змеиную же горку говорил».
Вот и пошел Данилушко! Земля тогда уже подмерзать стала, снежок припорашивал. Подошел Данилушко ко крутику, где камень брал, глядит, а на том месте выбоина большая, будто камень ломали. Данилушко о том не подумал, кто это камень ломал, зашел в выбоину. «Посижу, — думает, — отдохну за ветром. Потеплее тут». Глядит — у одной стены камень-серовик, вроде стула. Данилушко тут и сел, задумался, в землю глядит, и все цветок тот каменный из головы нейдет. «Вот бы поглядеть!» Только вдруг тепло стало, ровно лето воротилось. Данилушко поднял голову, а напротив, у другой-то стены, сидит Медной горы Хозяйка. По красоте-то да по платью малахитову Данилушко сразу ее признал. Только и то думает:
«Может, мне это кажется, а на деле никого нет». Сидит — молчит, глядит на то место, где Хозяйка, и будто ничего не видит. Она тоже молчит, вроде как призадумалась. Потом и спрашивает:
— Ну, что, Данило-мастер, не вышла твоя дурман-чаша?
— Не вышла, — отвечает.
— А ты не вешай голову-то! Другое попытай. Камень тебе будет, по твоим мыслям.
— Нет, — отвечает, — не могу больше. Измаялся весь, не выходит. Покажи каменный цветок.
— Показать-то, — говорит, — просто, да потом жалеть будешь.
— Не отпустишь из горы?
— Зачем не отпущу! Дорога открыта, да только ко мне же ворочаются.
— Покажи, сделай милость! Она еще его уговаривала:
— Может, еще попытаешь сам добиться! — Про Прокопьича тоже помянула: —
Он-де тебя пожалел, теперь твой черед его пожалеть. — Про невесту напомнила: — Души в тебе девка не чает, а ты на сторону глядишь.
— Знаю я, — кричит Данилушко, — а только без цветка мне жизни нет. Покажи!
— Когда так, — говорит, — пойдем, Данило-мастер, в мой сад.
Сказала и поднялась. Тут и зашумело что-то, как осыпь земляная. Глядит Данилушко, а стен никаких нет. Деревья стоят высоченные, только не такие, как в наших лесах, а каменные. Которые мраморные, которые из змеевика-камня… Ну, всякие… Только живые, с сучьями, с листочками. От ветру-то покачиваются и голк дают, как галечками кто подбрасывает. Понизу трава, тоже каменная. Лазоревая, красная… разная… Солнышка не видно, а светло, как перед закатом. Промеж деревьев змейки золотенькие трепыхаются, как пляшут. От них и свет идет.
И вот подвела та девица Данилушку к большой полянке. Земля тут, как простая глина, а по ней кусты черные, как бархат. На этих кустах большие зеленые колокольцы малахитовы и в каждом сурьмяная звездочка. Огневые пчелки над теми цветками сверкают, а звездочки тонехонько позванивают, ровно поют.
— Ну, Данило-мастер, поглядел? — спрашивает Хозяйка.
— Не найдешь, — отвечает Данилушко, — камня, чтобы так-то сделать.
— Кабы ты сам придумал, дала бы тебе такой камень, теперь не могу. —
Сказала и рукой махнула. Опять зашумело, и Данилушко на том же камне, в ямине-то этой оказался. Ветер так и свистит. Ну, известно, осень.
Пришел Данилушко домой, а в тот день как раз у невесты вечеринка была. Сначала Данилушко веселым себя показывал — песни пел, плясал, а потом и затуманился. Невеста даже испугалась:
— Что с тобой? Ровно на похоронах ты! А он и говорит:
— Голову разломило. В глазах черное с зеленым да красным. Света не вижу.
На этом вечеринка и кончилась. По обряду невеста с подружками провожать жениха пошла. А много ли дороги, коли через дом либо через два жили. Вот Катенька и говорит:
— Пойдемте, девушки, кругом. По нашей улице до конца дойдем, а по Еланской воротимся.
Про себя думает: «Пообдует Данилушку ветром, — не лучше ли ему станет».
А подружкам что. Рады-радехоньки.
— И то, — кричат, — проводить надо. Шибко он близко живет — провожальную песню ему по-доброму вовсе не певали.
Ночь-то тихая была, и снежок падал. Самое для разгулки время. Вот они и пошли. Жених с невестой попереду, а подружки невестины с холостяжником, который на вечеринке был, поотстали маленько. Завели девки эту песню провожальную. А она протяжно да жалобно поется, чисто по покойнику.
Катенька видит — вовсе ни к чему это: «И без того Данилушко у меня невеселый, а они еще причитанье петь придумали».
Старается отвести Данилушку на другие думки. Он разговорился было, да только скоро опять запечалился. Подружки Катенькины тем временем провожальную кончили, за веселые принялись. Смех у них да беготня, а Данилушко идет, голову повесил. Сколь Катенька ни старается, не может развеселить. Так и до дому дошли. Подружки с холостяжником стали расходиться — кому куда, а Данилушко уж без обряду невесту свою проводил и домой пошел.
Прокопьич давно спал. Данилушко потихоньку зажег огонь, выволок свои чаши на середину избы и стоит, оглядывает их. В это время Прокопьича кашлем бить стало. Так и надрывается. Он, вишь, к тем годам вовсе нездоровый стал. Кашлем-то этим Данилушку как ножом по сердцу резнуло. Всю прежнюю жизнь припомнил. Крепко жаль ему старика стало. А Прокопьич прокашлялся, спрашивает:
— Ты что это с чашами-то?
— Да вот гляжу, не пора ли сдавать?
— Давно, — говорит, — пора. Зря только место занимают. Лучше все равно не сделаешь.
Ну, поговорили еще маленько, потом Прокопьич опять уснул. И Данилушко лег, только сна ему нет и нет. Поворочался-поворочался, опять поднялся, зажег огонь, поглядел на чаши, подошел к Прокопьичу. Постоял тут над стариком-то, повздыхал…
Потом взял балодку да как ахнет по дурман-цветку, — только схрупало. А ту чашу, — по барскому-то чертежу, — не пошевелил! Плюнул только в середку и выбежал. Так с той поры Данилушку и найти не могли.
Кто говорил, что он ума решился, в лесу загинул, а кто опять сказывал — Хозяйка взяла его в горные мастера.
На деле по-другому вышло. Про то дальше сказ будет.
❤️ 79
🔥 65
😁 62
😢 60
👎 57
🥱 71
Добавлено на полку
Удалено с полки
Достигнут лимит