Кто написал рассказ аристократка

Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.

А в свое время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней, и в театр водил. В театре-то все и вышло. В театре она и развернула свою идеологию во всем объеме.

А встретился я с ней во дворе дома. На собрании. Гляжу, стоит этакая фря. Чулочки на ней, зуб золоченый.

— Откуда, — говорю, — ты, гражданка? Из какого номера?

— Я, — говорит, — из седьмого.

— Пожалуйста, — говорю, — живите.

И сразу как-то она мне ужасно понравилась. Зачастил я к ней. В седьмой номер. Бывало, приду, как лицо официальное. Дескать, как у вас, гражданка, в смысле порчи водопровода и уборной? Действует?

— Да, — отвечает, — действует.

И сама кутается в байковый платок, и ни мур-мур больше. Только глазами стрижет. И зуб во рте блестит. Походил я к ней месяц — привыкла. Стала подробней отвечать. Дескать, действует водопровод, спасибо вам, Григорий Иванович.

Дальше — больше, стали мы с ней по улицам гулять. Выйдем на улицу, а она велит себя под руку принять. Приму ее под руку и волочусь, что щука. И чего сказать — не знаю, и перед народом совестно.

Ну а раз она мне и говорит:

— Что вы, говорит, меня все по улицам водите? Аж голова закрутилась. Вы бы, говорит, как кавалер и у власти, сводили бы меня, например, в театр.

— Можно, — говорю.

И как раз на другой день прислала комячейка билеты в оперу. Один билет я получил, а другой мне Васька-слесарь пожертвовал.

На билеты я не посмотрел, а они разные. Который мой — внизу сидеть, а который Васькин — аж на самой галерейке.

Вот мы и пошли. Сели в театр. Она села на мой билет, я на Васькин. Сижу на верхотурьи и ни хрена не вижу. А ежели нагнуться через барьер, то ее вижу. Хотя плохо.

Поскучал я, поскучал, вниз сошел. Гляжу — антракт. А она в антракте ходит.

— Здравствуйте, — говорю.

— Здравствуйте.

— Интересно, — говорю, — действует ли тут водопровод?

— Не знаю, — говорит.

И сама в буфет прет. Я за ней. Ходит она по буфету и на стойку смотрит. А на стойке блюдо. На блюде пирожные.

А я этаким гусем, этаким буржуем нерезанным вьюсь вокруг нее и предлагаю:

— Ежели, — говорю, — вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я заплачу.

— Мерси, — говорит.

И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом и жрет.

А денег у меня — кот наплакал. Самое большое что на три пирожных. Она кушает, а я с беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег — с гулькин нос.

Съела она с кремом, цоп другое. Я аж крякнул. И молчу. Взяла меня этакая буржуйская стыдливость. Дескать, кавалер, а не при деньгах.

Я хожу вокруг нее, что петух, а она хохочет и на комплименты напрашивается.

Я говорю:

— Не пора ли нам в театр сесть? Звонили, может быть.

А она говорит:

— Нет.

И берет третье. Я говорю:

— Натощак — не много ли? Может вытошнить.

А она:

— Нет, — говорит, — мы привыкшие.

И берет четвертое. Тут ударила мне кровь в голову.

— Ложи, — говорю, — взад!

А она испужалась. Открыла рот. А во рте зуб блестит. А мне будто попала вожжа под хвост. Все равно, думаю, теперь с ней не гулять.

— Ложи, — говорю, — к чертовой матери!

Положила она назад. А я говорю хозяину:

— Сколько с нас за скушанные три пирожные?

А хозяин держится индифферентно — ваньку валяет.

— С вас, — говорит, — за скушанные четыре штуки столько-то.

— Как, — говорю, — за четыре? Когда четвертое в блюде находится.

— Нету, — отвечает, — хотя оно и в блюде находится, но надкус на ем сделан и пальцем смято.

— Как, — говорю, — надкус, помилуйте. Это ваши смешные фантазии.

А хозяин держится индифферентно — перед рожей руками крутит.

Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты. Одни говорят — надкус сделан, другие — нету.

А я вывернул карманы — всякое, конечно, барахло на пол вывалилось — народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги считаю.

Сосчитал деньги — в обрез за четыре штуки. Зря, мать честная, спорил.

Заплатил. Обращаюсь к даме:

— Докушивайте, — говорю, — гражданка. Заплачено.

А дама не двигается. И конфузится докушивать.

А тут какой-то дядя ввязался.

— Давай, — говорит, — я докушаю.

И докушал, сволочь. За мои деньги.

Сели мы в театр. Досмотрели оперу. И домой. А у дома она мне и говорит:

— Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег — не ездют с дамами.

А я говорю:

— Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение.

Так мы с ней и разошлись. Не нравятся мне аристократки.

Аристократка

Григорий Иванович шумно вздохнул, вытер подбородок рукавом и начал рассказывать: — Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.

А в свое время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней и в театр водил. В театре-то все и вышло. В театре она и развернула свою идеологию во всем объеме.

А встретился я с ней во дворе дома. На собрании. Гляжу, стоит этакая фря. Чулочки на ней, зуб золоченый.

— Откуда,— говорю,— ты, гражданка? Из какого номера? — Я,— говорит,— из седьмого.

— Пожалуйста,— говорю,— живите.

И сразу как-то она мне ужасно понравилась. Зачастил я к ней. В седьмой номер. Бывало, приду, как лицо официальное. Дескать, как у вас, гражданка, в смысле порчи водопровода и уборной? Действует? — Да,— отвечает,— действует.

И сама кутается в байковый платок, и ни мур-мур больше. Только глазами стрижет. И зуб во рте блестит. Походил я к ней месяц — привыкла. Стала подробней отвечать. Дескать, действует водопровод, спасибо вам, Григорий Иванович.

Дальше — больше, стали мы с ней по улицам гулять. Выйдем на улицу, а она велит себя под руку принять. Приму ее под руку и волочусь, что щука. И чего сказать — не знаю, и перед народом совестно.

Ну, а раз она мне и говорит: — Что вы,— говорит,— меня все по улицам водите? Аж голова закрутилась. Вы бы,— говорит,— как кавалер и у власти, сводили бы меня, например, в театр.

— Можно,— говорю.

И как раз на другой день прислала комячейка билеты в оперу. Один билет я получил, а другой мне Васька-слесарь пожертвовал.

На билеты я не посмотрел, а они разные. Который мой — внизу сидеть, а который Васькин — аж на самой галерке.

Вот мы и пошли. Сели в театр. Она села на мой билет, я — на Васькин. Сижу на верхотурье и ни хрена не вижу. А ежели нагнуться через барьер, то ее вижу. Хотя плохо. Поскучал я, поскучал, вниз сошел. Гляжу— антракт. А она в антракте ходит.

— Здравствуйте,— говорю.

— Здравствуйте.

— Интересно,— говорю,—действует ли тут водопровод? — Не знаю,— говорит.

И сама в буфет. Я за ней. Ходит она по буфету и на стойку смотрит. А на стойке блюдо. На блюде пирожные.

А я этаким гусем, этаким буржуем нерезаным вьюсь вокруг ее и предлагаю: — Ежели,— говорю,— вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я заплачу.

— Мерси,— говорит.

И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом и жрет.

А денег у меня — кот наплакал. Самое большое, что на три пирожных. Она кушает, а я с беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег — с гулькин нос.

Съела она с кремом, цоп другое. Я аж крякнул. И молчу. Взяла меня этакая буржуйская стыдливость. Дескать, кавалер, а не при деньгах.

Я хожу вокруг нее, что петух, а она хохочет и на комплименты напрашивается.

Я говорю: — Не пора ли нам в театр сесть? Звонили, может быть.

А она говорит: — Нет.

И берет третье. Я говорю: — Натощак — не много ли? Может вытошнить. А она: — Нет,— говорит,— мы привыкшие, И берет четвертое.

Тут ударила мне кровь в голову.

— Ложи,— говорю,— взад! А она испужалась. Открыла рот, а во рте зуб блестит.

А мне будто попала вожжа под хвост. Все равно, думаю, теперь с ней не гулять.

— Ложи,— говорю,— к чертовой матери! Положила она назад. А я говорю хозяину: — Сколько с нас за скушанные три пирожные? А хозяин держится индифферентно — ваньку валяет.

— С вас,— говорит,— за скушанные четыре штуки столько-то.

— Как,— говорю,— за четыре?! Когда четвертое в блюде находится.

— Нету,— отвечает,— хотя оно и в блюде находится, но надкус на ем сделан и пальцем смято.

— Как,— говорю,—надкус, помилуйте! Это ваши смешные фантазии, А хозяин держится индифферентно — перед рожей руками крутит.

Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты.

Одни говорят — надкус сделан, другие — нету.

А я вывернул карманы — всякое, конечно, барахло на пол вывалилось— народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги считаю.

Сосчитал деньги — в обрез за четыре штуки. Зря, мать честная, спорил.

Заплатил. Обращаюсь к даме: — Докушайте,— говорю,— гражданка. Заплачено. А дама не двигается. И конфузится докушивать, А тут какой-то дядя ввязался.

— Давай,— говорит,— я докушаю.

И докушал, сволочь. За мои-то деньги. Сели мы в театр. Досмотрели оперу. И домой. А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном: — Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег — не ездют с дамами.

А я говорю: — Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение.

Так мы с ней и разошлись. Не нравятся мне аристократки, 1923 Стакан Тут недавно маляр Иван Антонович Блохин скончался по болезни. А вдова его, средних лет дамочка, Марья Васильевна Блохина, на сороковой день небольшой пикничок устроила.

И меня пригласила.

— Приходите,— говорит,— помянуть дорогого покойника чем бог послал. Курей и жареных утей у нас,— говорит,— не будет, а паштетов тоже не предвидится. Но чаю хлебайте, сколько угодно, вволю и даже можете с собой домой брать.

Я говорю: — В чае хотя интерес не большой, но прийти можно. Иван Антонович Блохин довольно, говорю, добродушно ко мне относился и даже бесплатно потолок побелил.

— Ну,— говорит,— приходите тем более. В четверг я и пошел.

А народу приперлось множество. Родственники всякие. Деверь тоже, Петр Антонович Блохин. Ядовитый такой мужчина со стоячими кверху усиками. Против арбуза сел. И только у него, знаете, и делов, что арбуз отрезает перочинным ножом и кушает.

А я выкушал один стакашек чаю, и неохота мне больше. Душа, знаете, не принимает. Да и вообще чаишко неважный, надо сказать,— шваброй малость отзывает. И взял я стакашек и отложил к черту в сторону.

Да маленько неаккуратно отложил. Сахарница тут стояла. Об эту сахарницу я прибор и кокнул, об ручку. А стакашек, будь он проклят, возьми и трещину дай.

Я думал, не заметят. Заметили, дьяволы. Вдова отвечает: — Никак, батюшка, стакан тюкнули? Я говорю: — Пустяки, Марья Васильевна Блохина. Еще продержится.

А деверь нажрался арбуза и отвечает: — То есть как это пустяки? Хорошие пустяки. Вдова их в гости приглашает, а они у вдовы предметы тюкают.

А Марья Васильевна осматривает стакан и все больше расстраивается.

— Это,— говорит,— чистое разорение в хозяйстве— стаканы бить. Это,— говорит,— один — стакан тюкнет, другой — крантик у самовара начисто оторвет, третий — салфетку в карман сунет. Это что ж и будет такое? А деверь, паразит, отвечает: — Об чем,— говорит,— речь. Таким,— говорит,— гостям прямо морды надо арбузом разбивать.

Ничего я на это не ответил. Только побледнел ужасно и говорю: — Мне,— говорю,— товарищ деверь, довольно обидно про морду слушать. Я,— говорю,— товарищ деверь, родной матери не позволю морду мне арбузом разбивать. И вообще,— говорю,— чай у вас шваброй пахнет. Тоже,— говорю,— приглашение. Вам,— говорю,— чертям, три стакана и одну кружку разбить—и то мало.

Тут шум, конечно, поднялся, грохот. Деверь наибольше других колбасится. Съеденный арбуз ему, что ли, в голову бросился. И вдова тоже трясется мелко от ярости.

— У меня,— говорит,— привычки такой нету — швабры в чай ложить. Может, это вы дома ложите, а после на людей тень наводите. Маляр,— говорит,— Иван Антонович в гробе, наверное, повертывается от этих тяжелых слов… Я,— говорит,— щучий сын, не оставлю вас так после этого.

Ничего я на это не ответил, только говорю: — Тьфу на всех, и на деверя, — говорю, — тьфу. И поскорее вышел.

Через две недели после этого факта повестку в суд получаю по делу Блохиной.

Являюсь и удивляюсь.

Нарсудья дело рассматривает и говорит: — Нынче, говорит, все суды такими делами закрючены, а тут еще, не угодно ли. Платите,— говорит,— этой гражданке двугривенный и очищайте воздух в камере.

Я говорю: — Я платить не отказываюсь, а только пущай мне этот треснувший стакан отдадут из принципа.

Вдова говорит: — Подавись этим стаканом. Бери его.

На другой день, знаете, ихний дворник Семен приносит стакан. И еще нарочно в трех местах треснувший.

Ничего я на это не сказал, только говорю: — Передай,— говорю,— своим сволочам, что теперь я их по судам затаскаю.

Потому, действительно, когда характер мой задет,— я могу до трибунала дойти.

1923 Матренища Которая беднота, может, и получила дворцы, а Иван Савичу дворца, между прочим, не досталось. Рылом не вышел. И жил Иван Савич в прежней своей квартирке, на Большой Пушкарской улице.

А уж и квартирка же, граждане! Одно заглавие, что квартирка — в каждом углу притулившись фигура. Бабка Анисья — раз, бабка Фекла —два, Пашка Огурчик — три… Тьфу, ей-богу, считать грустно! В этакой квартирке да при такой профессии, как у Ивана Савича — маляр и живописец,— нипочем невозможно было жить. Давеча случай был: бабка Анисья подолом все контуры на вывеске смахнула. Вот до чего тесно. От этого, может, Иван Савич и из бедности никогда не вылезал.

А была у Ивана Савича жена. Драгоценная супруга Матрена Васильевна. Вот протобестия бабища! То есть, граждане, другой такой бабищи во всей советской России не найдешь. А ежели и найдешь, то безо всякой амнистии при первом знакомстве давить таких нужно.

Мотей ее Иван Савич величал. Хороша Мотя! Матрена. Матренища. Ведь она чего с Иван Савичем сделала? Она, дьявол-баба, Ивану Савичу помереть не дала. Ей-богу, правда! Ужасно вредная бабища. Только что не кусалась. А может, и кусалась. Пес ее разберет. Там, где ссора какая, где по роже друг друга лупят — там и Матренища. Как рыба она в воде ныряет, как кабан в грязи крутится. Кого подначивает, а кого и сама бьет.

А между тем прожила она с Иван Савичем почти что пятнадцать лет душа в душу. Правда, дрались, слов нет. До крови иной раз бились, но так, чтобы слишком крупных ссор или убийств — не было. Все-таки понимала Матренища, что Иван Савич несколько иного порядка человек. И верно: талантище у него был громадный. Иной раз такое на вывеске изобразит — понять невозможно. Одним словом, специальный был живописец. И притом старательный. Ну, да не везло. Пребедно жил человек.

Пребедно жил человек, а тут заболел еще. А перед тем как заболеть, ослаб вдруг до невозможности. И не то, чтобы он ногой не мог двинуть, ногой он мог двинуть, а ослаб, как бы сказать, душевно и психологически. Затосковал он по другой, легкой жизни. Стали ему разные кораблики сниться, цветочки, настурции, дворцы какие-то. Сам стал он тихий, пугливый, мечтательный. Все обижался, что неспокойно у них на квартире. И зачем, дескать, бабка Анисья у плиты ровно слон ходит. И зачем Пашка Огурчик на балалайке ежедневно стрекочет.

Все тишины хотел. Ну, прямо-таки собрался человек помереть. На рыбное его даже потянуло. Все солененького стал просить — селедки.

Так вот, во вторник он заболел, в среду стал просить селедку, а в четверг Матренища на «него и насела.

— И зачем,— говорит,— ты лег? Может, ты нарочно лег. Я почем знаю. Может, ты работу не хочешь исполнять.

Она, конечно, пилит, а он молчит.

«Пущай,— думает,— языком баба треплет. Мне теперича все равно. Чувствую, граждане, что помру скоро».

А сам, знаете ли, весь горит, брендит и ночью по постели мечется. А днем лежит ослабевший, как сукин сын, и ноги врозь. И все мечтает.

— Мне бы,— говорит,— перед смертью на лоно природы выехать, посмотреть, какое оно. Никогда,— говорит,— ничего подобного не видел.

И вот осталось, может, ему мечтать два или три дня, как произошло такое обстоятельство.

Подходит к кровати Матрена Васильевна и говорит: — Помираешь? — говорит.

— Да,— говорит Иван Савич,— помираю, Мотя… Ноги уж у меня легкие стали. Отымаются будто.

— А я,— говорит ему Мотя,— не верю тебе. Я,— говорит,— позову сейчас медика. Пущай медик скажет. Тогда,— говорит,— и решим, помирать тебе или как.

И вот зовет она районного медика из коммунальной лечебницы. Районный медик Иван Савича осмотрел и говорит Моте: — Да,— говорит,— плох. Не иначе, как помрет в аккурат вскоре после моего ухода.

Так вот сказал районный медик и вышел, И подходит тогда Матрена к Ивану Савичу.

— Значит, — говорит, — взаправду помираешь? А я,— говорит,— промежду прочим, не дам тебе помереть. Ты,— говорит,— бродяга, лег и думаешь, что теперь тебе все возможно? Врешь! Не дам я тебе помереть. Ишь ты, какой богатый сукин сын нашелся — помирать решил! Да откуда у тебя, у подлеца, деньги, чтоб помереть? Нынче, для примеру, обмыть покойника и то денег стоит.

Тут добродушная бабка Анисья вперед выступает.

— Я,— говорит,— обмою. Я,— говорит,— Иван Савич, тебя обмою. Ты не сомневайся. И денег я с тебя за это то есть ни копеечки не возьму. Это,— говорит,— вполне божеское дело — обмыть покойника.

Тут, конечно, Матрена Васильевна на Анисью насела.

— Ага,— говорит,— обмоешь? А,— говорит,— гроб? А для примеру — тележка? Тьфу на всех! Не дам я ему помирать. Пущай прежде капитал заработает… Заработай, Иван Савич, на гроб и помирай хошь два раза—слова не скажу.

От этих слов побелел даже Иван Савич.

— Как же,— говорит,— так, Мотя. Не от меня же это, помереть, зависит. Без денег я помру, Мотя, слышишь? Как же так? — А так,— говорит Матрена Васильевна.— Не дам и не дам. Вечером чтоб были у меня деньги. Иди, рой землю, а достань. Баста.

— Ладно,— говорит Иван Савич,— я пойду уж, попрошу.

И до вечера, знаете ли, лежал Иван Савич словно померший, дыхание у него даже прерывалось. А вечером стал одеваться. Поднялся с койки, покряхтел и вышел на улицу, И вышел страшный: нос тончайший, руки дугой и ноги еле земли касаются. Вышел он во двор. Дворника Игната встретил. Дворник говорит: — Ивану Савичу. С поправлением здоровья.

А Иван Савич посмотрел на него скучным взором и отвечает: — Игнат, а Игнат. Дай денег… Не отдам я, это верно. Потому завтра помру. Между тем Мотя требует. Обмыть покойника. Игнат, чего стоит.

— Уходи ты,—говорит Игнат тихо.—Мне,— говорит,— на тебя, милый, смотреть ужасно.

И Иван Савич ушел. Вышел на улицу. Добрел до Большого проспекта. На тумбу сел. Хотел громко крикнуть, а вышло тихонечко.

— Граждане, помираю.

Кто-то положил ему на колени деньги. Потом еще и еще.

К ночи Иван Савич вернулся домой. Пришел он распаренный и в снегу. Пришел и лег на койку, В руках у него были деньги. Хотела Мотя подсчитать — не дал.

— Не тронь,— говорит,— погаными руками. Мало еще.

На другой день Иван Савич опять встал. Опять покряхтел, оделся и, распялив руки, вышел на улицу.

К ночи вернулся опять с деньгами. Подсчитал выручку и лег.

На третий день тоже. А там и пошло и пошло — встал человек на ноги.

Так и не помер. Не дала ему Матренища помереть.

Вот чего сделала Матрена с Иван Савичем.

Конечно, какой-нибудь районный лейб-медик, прочитав этот рассказ, усмехнется. Скажет, что науке неизвестны такие факты и что Матрена Васильевна ни при чем тут. Но, может, науке и действительно неизвестны такие факты, однако Иван Савич и посейчас жив. И даже ежедневно вечером сидит себе здоровешенький на проспекте, на углу Гулярной улицы, и тихим голосом просит граждан об одолжении.

А знаете что? А ведь этот случай можно истолковать и медицински, научно. Может, Иван Савич, выйдя на улицу, слишком распарился от волнения, перепрел, и с потом у него вышла болезнь наружу.

Впрочем, неизвестно, 1923

⭐⭐⭐⭐⭐ «Аристократка» за 1 минуту и подробно за 3 минуты. 

Очень краткий пересказ рассказа «Аристократка»

Домоправитель (или лицо, уполномоченное следить за исправностью работы коммунальной системы в доме) по имени Григорий Иванович падок на аристократок. Повстречав во вверенном ему доме дамочку, полностью подходившую под его представление об аристократках, Григорий Иванович начинает испытывать к ней влечение. Он ведет красавицу в оперу, где в антракте угощает пирожными. Но женщина, которая тоже была не лыком шита, съедает больше сладостей, чем позволяет кошелек Григория Ивановича. Любовь тут и заканчивается: галантность кавалера вмиг исчезает, вместо нее на свет появляются грубость и бесцеремонность. Пара досматривает представление, однако после него все любовные свидания прекращаются. Интерес к аристократкам с этих пор у Григория Ивановича пропадает.

Главные герои и их характеристика:

•  Григорий Иванович  – заведующий работой коммунальной сети многоквартирного дома. Мужчина с претензией на интеллигентность, любит аристократок. Прекрасно разбирается в функционировании водопровода и прочих жизнеобеспечивающих систем. Желает поразить выбранную даму сердца воспитанностью и щедростью.
•  Аристократка  – жительница 7 квартиры дома, где трудится Григорий Иванович. У нее «фильдекосовые чулочки», она «кутается в байковый платок», золотой зуб «во рте блестит». Она смышлена и не прочь поживиться за чужой счет. Отлично «глазами стрижет», то есть кокетничает.

Второстепенный герой и его характеристика:

•  Хозяин буфета  – солидный мужчина, который «держится индифферентно». Его задача – получить деньги за съеденные лакомства. Ни красота дамочки, ни трудное положение оказавшегося без денег ее кавалера хозяина совершенно не волнуют.

Краткое содержание рассказа «Аристократка» подробно

Григорий Иванович, от лица которого ведется рассказ, — человек, назначенный наблюдать за исправностью работы водопровода, канализации и других систем, однажды встречает в своем доме новую жилицу – по его понятиям, аристократку. А он испытывал слабость к такого рода барышням. Дамочка носит байковые платки, умеет кокетничать, а во рту у нее имеется золотой зуб.

Григорий Иванович все чаще заглядывает к красавице в квартиру под предлогом проверки работы водопровода. Постепенно между ними завязывается роман. Парочка гуляет либо проводит время дома.

Но однажды аристократке надоедает без конца ходить по улицам, ей хочется «культуры». Прижимистый Григорий Иванович, может быть, не стал бы разоряться на такие глупости, но ему повезло: случайно достаются билеты в оперу.

Пара незамедлительно отправляется смотреть представление. Поскольку билеты влюбленным достались в разных местах, встречаются они только в антракте. Дама отправляется в буфет, где ей приходит желание «скушать» аппетитно выглядящее пирожное. Что делать! Ради такого случая Григорий Иванович готов немного посорить деньгами. Он, чувствуя себя «буржуем», позволяет барышне взять одно пирожное с кремом.

Красавица в секунду уничтожает десерт, но останавливаться на этом не собирается. Пока Григорий Иванович не успел опомниться, она хватает второе пирожное, затем третье…

Положение кавалера становится критическим. Денег-то в кармане только на три пирожных! Мгновенно забыта роль галантного влюбленного: Григорий Иванович, сменив вежливое «вы» на бесцеремонное «ты», требует от своей дамы положить взятое ею четвертое пирожное обратно. Та от неожиданности и испуга так и делает.

Но буфетчик не так-то прост: пирожное уже не продашь, так как оно надкусано и смято. Спокойным тоном он велит оплатить четыре пирожных. Собирается толпа. Среди зрителей этой сцены начинается оживленная дискуссия: одни уверены, что десерт остался целым и невредимым, а значит, оплате не подлежит. Другие выступают на стороне хозяина буфета.

Бедная аристократка очень сконфужена, ей уже ничего не хочется. Когда Григорий Иванович, вывернув карманы, пересчитал мелочь, то обнаружилось: у него в обрез хватает ровно на 4 пирожных. Получается, не стоило затевать этот скандал! Вновь обратившись в вежливого кавалера, он предлагает даме доесть десерт. Но та отказывается.

Герои возвращаются в зрительный зал, досматривают оперу и едут домой. Там красавица прямо говорит ухажеру, что те, у кого нет денег, «не ездют с дамами». На что Григорий Иванович резонно возражает: «Не в деньгах счастье».

После этого случая аристократки Григорию Ивановичу совершенно разонравились.

Кратко об истории создания произведения

Михаил Зощенко написал «Аристократку» в 1923 году. В то время из-под его пера вышло много коротких рассказов, пронизанных меткой иронией и порой сарказмом. Вероятно, описанная история была когда-то увидена или подмечена им: молодой писатель был очень наблюдательным, с интересом изучал человеческие характеры.

Персонажи узнаваемы, таких легко повстречать. Это и неудивительно: молодой Зощенко обладал уже немалым жизненным опытом, успел пройти Первую Мировую войну, поработать столяром, делопроизводителем и даже сотрудником уголовного розыска.

«Аристократка» — не только насмешка над мещанством, что было очень модно в 20-е гг. прошлого века. Это еще и раскрытие тех черт характера, которые, увы, есть в нас, потомках первых читателей Зощенко, до сих пор: жадности, бахвальства, безалаберности, эгоизма. Пока живо человечество – останутся и эти черты. Нам всегда будет, с чем бороться и над чем можно от души посмеяться.

Озвучка супер — много души и понимания.
Исполнителю особое спасибо.

Ответить

)))) слушано уже, переслушано… Хорошо прочитано. СПАСИБО!

Ответить

О, под такое исполнение Михаил Зощенко очень даже заходит, браво!

Ответить

Замечательная озвучка! Чтец — профессионал, не иначе! Спасибо. Конечно, этот рассказ многие читали, так что респект исполнителю за удаль.

Ответить

Всем большое спасибо за комментарии и отзывы! 🙏

Ответить

шикарное исполнение, прямо видела героев рассказа:) Спасибо!

Ответить

Отличнейшая вещь! Превосходнейшее исполнение! Живот пришлось держать, так смешно было! По-моему, чтец нисколько не переигрывает, а очень даже подходит к образу героя.

Ответить

Прочитано — самый цимес!) Пироженка! С кремом)

Ответить

слушаю и понимаю, у кого училс писать шендорович, а до него жванецкий.

Ответить

• Об авторе
• Недавние публикации

Зощенко Михаил Михайлович (годы жизни 1894 — 1958), русский (советский) писатель сатирик, мастер коротких юмористических рассказов.

Аристократка — рассказ Михаила Зощенко, над которым задумается и современный читатель. Оно высмеивает меркантильность и невоспитанность людей.

• I
  Читать рассказ Михаила Зощенко «Аристократка»

• II
  Анализ рассказа Зощенко «Аристократка»
  • II.I
    Персонажи и их взаимоотношения

  • II.II
    Основная тема рассказа

Читать рассказ Михаила Зощенко «Аристократка»

Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.

А в свое время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней, и в театр водил. В театре-то все и вышло. В театре она и развернула свою идеологию во всем объеме.

А встретился я с ней во дворе дома. На собрании. Гляжу, стоит этакая фря. Чулочки на ней, зуб золоченый.

— Откуда, — говорю, — ты, гражданка? Из какого номера?

— Я, — говорит, — из седьмого.

— Пожалуйста, — говорю, — живите.

И сразу как-то она мне ужасно понравилась. Зачастил я к ней. В седьмой номер. Бывало, приду, как лицо официальное. Дескать, как у вас, гражданка, в смысле порчи водопровода и уборной? Действует?

— Да, — отвечает, — действует.

И сама кутается в байковый платок, и ни мур-мур больше. Только глазами стрижет. И зуб во рте блестит. Походил я к ней месяц — привыкла. Стала подробней отвечать. Дескать, действует водопровод, спасибо вам, Григорий Иванович.

Дальше — больше, стали мы с ней по улицам гулять. Выйдем на улицу, а она велит себя под руку принять. Приму ее под руку и волочусь, что щука. И чего сказать — не знаю, и перед народом совестно.

Ну а раз она мне и говорит:

— Что вы, говорит, меня все по улицам водите? Аж голова закрутилась. Вы бы, говорит, как кавалер и у власти, сводили бы меня, например, в театр.

— Можно, — говорю.

И как раз на другой день прислала комячейка билеты в оперу. Один билет я получил, а другой мне Васька-слесарь пожертвовал.

На билеты я не посмотрел, а они разные. Который мой — внизу сидеть, а который Васькин — аж на самой галерейке.

Вот мы и пошли. Сели в театр. Она села на мой билет, я на Васькин. Сижу на верхотурьи и ни хрена не вижу. А ежели нагнуться через барьер, то ее вижу. Хотя плохо.

Поскучал я, поскучал, вниз сошел. Гляжу — антракт. А она в антракте ходит.

— Здравствуйте, — говорю.

— Здравствуйте.

— Интересно, — говорю, — действует ли тут водопровод?

— Не знаю, — говорит.

И сама в буфет прет. Я за ней. Ходит она по буфету и на стойку смотрит. А на стойке блюдо. На блюде пирожные.

А я этаким гусем, этаким буржуем нерезанным вьюсь вокруг нее и предлагаю:

— Ежели, — говорю, — вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я заплачу.

— Мерси, — говорит.

И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом и жрет.

А денег у меня — кот наплакал. Самое большое что на три пирожных. Она кушает, а я с беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег — с гулькин нос.

Съела она с кремом, цоп другое. Я аж крякнул. И молчу. Взяла меня этакая буржуйская стыдливость. Дескать, кавалер, а не при деньгах.

Я хожу вокруг нее, что петух, а она хохочет и на комплименты напрашивается.

Я говорю:

— Не пора ли нам в театр сесть? Звонили, может быть.

А она говорит:

— Нет.

И берет третье. Я говорю:

— Натощак — не много ли? Может вытошнить.

А она:

— Нет, — говорит, — мы привыкшие.

И берет четвертое. Тут ударила мне кровь в голову.

— Ложи, — говорю, — взад!

А она испужалась. Открыла рот. А во рте зуб блестит. А мне будто попала вожжа под хвост. Все равно, думаю, теперь с ней не гулять.

— Ложи, — говорю, — к чертовой матери!

Положила она назад. А я говорю хозяину:

— Сколько с нас за скушанные три пирожные?

А хозяин держится индифферентно — ваньку валяет.

— С вас, — говорит, — за скушанные четыре штуки столько-то.

— Как, — говорю, — за четыре? Когда четвертое в блюде находится.

— Нету, — отвечает, — хотя оно и в блюде находится, но надкус на ем сделан и пальцем смято.

— Как, — говорю, — надкус, помилуйте. Это ваши смешные фантазии.

А хозяин держится индифферентно — перед рожей руками крутит.

Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты. Одни говорят — надкус сделан, другие — нету.

А я вывернул карманы — всякое, конечно, барахло на пол вывалилось — народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги считаю.

Сосчитал деньги — в обрез за четыре штуки. Зря, мать честная, спорил.

Заплатил. Обращаюсь к даме:

— Докушивайте, — говорю, — гражданка. Заплачено.

А дама не двигается. И конфузится докушивать.

А тут какой-то дядя ввязался.

— Давай, — говорит, — я докушаю.

И докушал, сволочь. За мои деньги.

Сели мы в театр. Досмотрели оперу. И домой. А у дома она мне и говорит:

— Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег — не ездют с дамами.

А я говорю:

— Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение.

Так мы с ней и разошлись. Не нравятся мне аристократки.

Анализ рассказа Зощенко «Аристократка»

«Аристократка» — рассказ, написанный в 1923 году и относящийся к раннему творчеству Зощенко. В 1920-30-е годы писатель был необыкновенно популярен – его книги издавались и переиздавались внушительными тиражами. Сам он много ездил по стране и выступал. При этом отношение критики к его творчеству было двойственным. Официальная советская критика считала Зощенко рупором мещанства. Ей не нравились его персонажи, язык и приземленно-бытовые сюжеты. Просвещенно-либеральная, академическая критика заступалась за писателя. По ее мнению, Зощенко – сатирик-попутчик, который сочувствует делу партии, разоблачает вредные пережитки прошлого через осмеивание мещан.

Благодаря автобиографической психоаналитической повести «Перед восходом солнца», опубликованной полностью только в перестроечный период, оказалось, что оба варианта, представленные выше, одновременно верны и неверны. Герой книги похож на персонажей-мещан, фигурирующих в зощенковских рассказах. По мнению литературоведа Александра Жолковского, в некоторым смысле Зощенко – действительно мещанин, «человек вообще». Этого смешного и жалкого человека писатель видит в критическом свете. Впрочем, и автор, и читатели ему все-таки сочувствуют.

Персонажи и их взаимоотношения

Главный герой рассказа, от лица которого также ведется повествование, — Григорий Иванович. Судя по его речи, он малообразован и до революции вряд ли принадлежал к высшим слоям общества. Григорий Иванович трудится водопроводчиком в организации наподобие ЖЭКа. По тексту создается впечатление, что кроме работы героя ничего особо и не интересует. Даже в театре он, пытаясь поддержать разговор с аристократкой, толкует о водопроводе. На опере Григорий Иванович откровенно скучает, так как с «верхотуры» ему ничего не видно, хотя мог бы наслаждаться пением и музыкой. Несмотря на то, что герой показан не самым приятным человеком, в эпизоде в буфете его становится жаль, ведь он опозорился при всем честном народе и потерял женщину, к которой испытывал симпатию.

Аристократка в произведении к настоящей аристократии никакого отношения, скорей всего, не имеет. Григорий Иванович принял даму за аристократку, так как на ней чулочки были и зуб золоченый во рту блестел. Создается ощущение, что в театре ей буфет интереснее, чем спектакль. В антракте она без остановки ест пирожные, будучи небезосновательно уверенной, что за лакомства заплатит кавалер.

В коротком рассказе Зощенко удается раскрыть историю взаимоотношений персонажей. На первом этапе Григорий Иванович частенько захаживал к аристократке, якобы по рабочим вопросам, — он интересовался, как у нее обстоит ситуация «в смысле порчи водопровода и уборной». Второй этап – прогулки. При этом Григорию Ивановичу было «перед народом совестно» водить даму под ручку. Третий этап – поход в театр, которым роман завершился, ведь в именно в театре аристократка «развернула свою идеологию во всем объеме». После конфуза в буфете отношения между персонажами закончились.

Основная тема рассказа

Как отмечает литературовед Александр Жолковский:

«Всё творчество Зощенко пронизано единой темой недоверия, страха, боязни вторжения и прикосновения чужих враждебных сил».

Это относится и к рассказу «Аристократка». Главный герой испытывает страх перед женщиной. Кроме того, у него возникают проблемы с едой – ему не достается ни одного пирожного; проблемы с личными границами – Григорий Иванович вынужден символически раздеться перед толпой зевак, когда выворачивает карманы в поисках денег. Также важную роль играют его конфликты – с обществом в целом и с мелким начальством в частности, в качестве которого выступает буфетчик в театре.