Кто написал рассказ бирюк

Я ехал с охоты вечером один, на беговых дрожках. До дому еще было верст восемь; моя добрая рысистая кобыла бодро бежала по пыльной дороге, изредка похрапывая и шевеля ушами; усталая собака, словно привязанная, ни на шаг не отставала от задних колес. Гроза надвигалась. Впереди огромная лиловая туча медленно поднималась из-за леса; надо мною и мне навстречу неслись длинные серые облака; ракиты тревожно шевелились и лепетали. Душный жар внезапно сменился влажным холодом; тени быстро густели. Я ударил вожжой по лошади, спустился в овраг, перебрался через сухой ручей, весь заросший лозинками, поднялся в гору и въехал в лес. Дорога вилась передо мною между густыми кустами орешника, уже залитыми мраком; я подвигался вперед с трудом. Дрожки прыгали по твердым корням столетних дубов и лип, беспрестанно пересекавшим глубокие продольные рытвины — следы тележных колес; лошадь моя начала спотыкаться. Сильный ветер внезапно загудел в вышине, деревья забушевали, крупные капли дождя резко застучали, зашлепали по листьям, сверкнула молния, и гроза разразилась. Дождь полил ручьями. Я поехал шагом и скоро принужден был остановиться: лошадь моя вязла, я не видел ни зги. Кое-как приютился я к широкому кусту. Сгорбившись и закутавши лицо, ожидал я терпеливо конца ненастья, как вдруг, при блеске молнии, на дороге почудилась мне высокая фигура. Я стал пристально глядеть в ту сторону — та же фигура словно выросла из земли подле моих дрожек.

— Кто это? — спросил звучный голос.

— А ты кто сам?

— Я здешний лесник.

Я назвал себя.

— А, знаю! Вы домой едете?

— Домой. Да видишь, какая гроза…

— Да, гроза, — отвечал голос.

Белая молния озарила лесника с головы до ног; трескучий и короткий удар грома раздался тотчас вслед за нею. Дождик хлынул с удвоенной силой.

— Не скоро пройдет, — продолжал лесник.

— Что делать!

— Я вас, пожалуй, в свою избу проведу, — отрывисто проговорил он.

— Сделай одолжение.

— Извольте сидеть.

Он подошел к голове лошади, взял ее за узду и сдернул с места. Мы тронулись. Я держался за подушку дрожек, которые колыхались, «как в море челнок», и кликал собаку. Бедная моя кобыла тяжко шлепала ногами по грязи, скользила, спотыкалась; лесник покачивался перед оглоблями направо и налево, словно привиденье. Мы ехали довольно долго; наконец мой проводник остановился: «Вот мы и дома, барин», — промолвил он спокойным голосом. Калитка заскрыпела, несколько щенков дружно залаяло. Я поднял голову и при свете молнии увидал небольшую избушку посреди обширного двора, обнесенного плетнем. Из одного окошечка тускло светил огонек. Лесник довел лошадь до крыльца и застучал в дверь. «Сичас, сичас!» — раздался тоненький голосок, послышался топот босых ног, засов заскрыпел, и девочка лет двенадцати, в рубашонке, подпоясанная покромкой, с фонарем в руке, показалась на пороге.

— Посвети барину, — сказал он ей, — а я ваши дрожки под навес поставлю.

Девочка глянула на меня и пошла в избу. Я отправился вслед за ней.

Изба лесника состояла из одной комнаты, закоптелой, низкой и пустой, без полатей и перегородок. Изорванный тулуп висел на стене. На лавке лежало одноствольное ружье, в углу валялась груда тряпок; два больших горшка стояли возле печки. Лучина горела на столе, печально вспыхивая и погасая. На самой середине избы висела люлька, привязанная к концу длинного шеста. Девочка погасила фонарь, присела на крошечную скамейку и начала правой рукой качать люльку, левой поправлять лучину. Я посмотрел кругом — сердце во мне заныло: не весело войти ночью в мужицкую избу. Ребенок в люльке дышал тяжело и скоро.

— Ты разве одна здесь? — спросил я девочку.

— Одна, — произнесла она едва внятно.

— Ты лесникова дочь?

— Лесникова, — прошептала она.

Дверь заскрыпела, и лесник шагнул, нагнув голову, через порог. Он поднял фонарь с полу, подошел к столу и зажег светильню.

— Чай, не привыкли к лучине? — проговорил он и тряхнул кудрями.

Я посмотрел на него. Редко мне случалось видеть такого молодца. Он был высокого роста, плечист и сложен на славу. Из-под мокрой замашной рубашки выпукло выставлялись его могучие мышцы. Черная курчавая борода закрывала до половины его суровое и мужественное лицо; из-под сросшихся широких бровей смело глядели небольшие карие глаза. Он слегка уперся руками в бока и остановился передо мною.

Я поблагодарил его и спросил его имя.

— Меня зовут Фомой, — отвечал он, — а по прозвищу Бирюк.

— А, ты Бирюк?

Я с удвоенным любопытством посмотрел на него. От моего Ермолая и от других я часто слышал рассказы о леснике Бирюке, которого все окрестные мужики боялись как огня. По их словам, не бывало еще на свете такого мастера своего дела: «Вязанки хворосту не даст утащить; в какую бы ни было пору, хоть в самую полночь, нагрянет, как снег на голову, и ты не думай сопротивляться, — силен, дескать, и ловок как бес… И ничем его взять нельзя: ни вином, ни деньгами; ни на какую приманку не идет. Уж не раз добрые люди его сжить со свету собирались, да нет — не дается».

Вот как отзывались соседние мужики о Бирюке.

— Так ты Бирюк, — повторил я, — я, брат, слыхал про тебя. Говорят, ты никому спуску не даешь.

— Должность свою справляю, — отвечал он угрюмо, — даром господский хлеб есть не приходится.

Он достал из-за пояса топор, присел на пол и начал колоть лучину.

— Аль у тебя хозяйки нет? — спросил я его.

— Нет, — отвечая он и сильно махнул топором.

— Умерла, знать?

— Нет… да… умерла, — прибавил он и отвернулся.

Я замолчал; он поднял глаза и посмотрел на меня.

— С прохожим мещанином сбежала, — произнес он с жестокой улыбкой. Девочка потупилась; ребенок проснулся и закричал; девочка подошла к люльке. — На, дай ему, — проговорил Бирюк, сунув ей в руку запачканный рожок. — Вот и его бросила, — продолжал он вполголоса, указывая на ребенка. Он подошел к двери, остановился и обернулся.

— Вы, чай, барин, — начал он, — нашего хлеба есть не станете, а у меня окромя хлеба…

— Я не голоден.

— Ну, как знаете. Самовар бы я вам поставил, да чаю у меня нету… Пойду посмотрю, что ваша лошадь.

Он вышел и хлопнул дверью. Я в другой раз осмотрелся. Изба показалась мне еще печальнее прежнего. Горький запах остывшего дыма неприятно стеснял мне дыхание. Девочка не трогалась с места и не поднимала глаз; изредка поталкивала она люльку, робко наводила на плечо спускавшуюся рубашку; ее голые ноги висели, не шевелясь.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Улитой, — проговорила она, еще более понурив свое печальное личико.

Лесник вошел и сел на лавку.

— Гроза проходит, — заметил он после небольшого молчанья, — коли прикажете, я вас из лесу провожу.

Я встал. Бирюк взял ружье и осмотрел полку.

— Это зачем? — спросил я.

— А в лесу шалят… У Кобыльего Верху[2] дерево рубят, — прибавил он в ответ на мой вопрошающий взор.

— Будто отсюда слышно?

— Со двора слышно.

Мы вышли вместе. Дождик перестал. В отдалении еще толпились тяжелые громады туч, изредка вспыхивали длинные молнии; но над нашими головами уже виднелось кое-где темно-синее небо, звездочки мерцали сквозь жидкие, быстро летевшие облака. Очерки деревьев, обрызганных дождем и взволнованных ветром, начинали выступать из мрака. Мы стали прислушиваться. Лесник снял шапку и потупился. «Во… вот, — проговорил он вдруг и протянул руку, — вишь какую ночку выбрал». Я ничего не слышал, кроме шума листьев. Бирюк вывел лошадь из-под навеса. «А этак я, пожалуй, — прибавил он вслух, — и прозеваю его». — «Я с тобой пойду… хочешь?» — «Ладно, — отвечал он и попятил лошадь назад, — мы его духом поймаем, а там я вас провожу. Пойдемте».

Мы пошли: Бирюк впереди, я за ним. Бог его знает, как он узнавал дорогу, но он останавливался только изредка, и то для того чтобы прислушиваться к стуку топора. «Вишь, — бормотал он сквозь зубы, — слышите? слышите?» — «Да где?» Бирюк пожимал плечами. Мы спустились в овраг, ветер затих на мгновенье — мерные удары ясно достигли до моего слуха. Бирюк глянул на меня и качнул головой. Мы пошли далее по мокрому папоротнику и крапиве. Глухой и продолжительный гул раздался.

— Повалил… — пробормотал Бирюк.

Между тем небо продолжало расчищаться; в лесу чуть-чуть светлело. Мы выбрались наконец из оврага. Подождите здесь», — шепнул мне лесник, нагнулся и, подняв ружье кверху, исчез между кустами. Я стал прислушиваться с напряжением. Сквозь постоянный шум ветра чудились мне невдалеке слабые звуки: топор осторожно стучал по сучьям, колеса скрыпели, лошадь фыркала… «Куда? стой!» — загремел вдруг железный голос Бирюка. Другой голос закричал жалобно, по-заячьи… Началась борьба. «Вре-ешь, вре-ешь, — твердил, задыхаясь, Бирюк, — не уйдешь…» Я бросился в направлении шума и прибежал, спотыкаясь на каждом шагу, на место битвы. У срубленного дерева, на земле, копошился лесник; он держал под собою вора и закручивал ему кушаком руки на спину. Я подошел. Бирюк поднялся и поставил его на ноги. Я увидел мужика, мокрого, в лохмотьях, с длинной растрепанной бородой. Дрянная лошаденка, до половины закрытая угловатой рогожкой, стояла тут же вместе с тележным ходом. Лесник не говорил ни слова; мужик тоже молчал и только головой потряхивал.

— Отпусти его, — шепнул я на ухо Бирюку, — я заплачу за дерево.

Бирюк молча взял лошадь за холку левой рукой; правой он держал вора за пояс: «Ну, поворачивайся, ворона!» — промолвил он сурово. «Топорик-то вон возьмите», — пробормотал мужик. «Зачем ему пропадать!» — сказал лесник и поднял топор. Мы отправились. Я шел позади… Дождик начал опять накрапывать и скоро полил ручьями. С трудом добрались мы до избы. Бирюк бросил пойманную лошаденку посреди двора, ввел мужика в комнату, ослабил узел кушака и посадил его в угол. Девочка, которая заснула было возле печки, вскочила и с молчаливым испугом стала глядеть на нас. Я сел на лавку.

— Эк его, какой полил, — заметил лесник, — переждать придется. Не хотите ли прилечь?

— Спасибо.

— Я бы его, для вашей милости, в чуланчик запер, — продолжал он, указывая на мужика — да вишь, засов…

— Оставь его тут, не трогай, — перебил я Бирюка.

Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка улеглась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик кричал в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.

— Фома Кузьмич, — заговорил вдруг мужик голосом глухим и разбитым, — а, Фома Кузьмич.

— Чего тебе?

— Отпусти.

Бирюк не отвечал.

— Отпусти… с голодухи… отпусти.

— Знаю я вас, — угрюмо возразил лесник, — ваша вся слобода такая — вор на воре.

— Отпусти, — твердил мужик, — приказчик… разорены, во как… отпусти!

— Разорены!.. Воровать никому не след.

— Отпусти, Фома Кузьмич… не погуби. Ваш-то, сам знаешь, заест, во как.

Бирюк отвернулся. Мужика подергивало, словно лихорадка его колотила. Он встряхивал головой и дышал неровно.

— Отпусти, — повторил он с унылым отчаяньем, — отпусти, ей-Богу, отпусти! Я заплачу, во как, ей-Богу. Ей-Богу, с голодухи… детки, пищат, сам знаешь. Круто, во как, приходится.

— А ты все-таки воровать не ходи.

— Лошаденку, — продолжал мужик, — лошаденку-то, хоть ее-то… один живот и есть… отпусти!

— Говорят, нельзя. Я тоже человек подневольный: с меня взыщут. Вас баловать тоже не приходится.

— Отпусти! Нужда, Фома Кузьмич, нужда, как есть того… отпусти!

— Знаю я вас!

— Да отпусти!

— Э, да что с тобой толковать; сиди смирно, а то у меня, знаешь? Не видишь, что ли, барина?

Бедняк потупился… Бирюк зевнул и положил голову на стол. Дождик все не переставал. Я ждал, что будет.

Мужик внезапно выпрямился. Глаза у него загорелись, и на лице выступила краска. «Ну на, ешь, на, подавись, на, — начал он, прищурив глаза и опустив углы губ, — на, душегубец окаянный: пей христианскую кровь, пей…»

Лесник обернулся.

— Тебе говорю, тебе, азиат, кровопийца, тебе!

— Пьян ты, что ли, что ругаться вздумал? — заговорил с изумлением лесник. — С ума сошел, что ли?

— Пьян!.. не на твои ли деньги, душегубец окаянный, зверь, зверь, зверь!

— Ах ты… да я тебя!..

— А мне что? Все едино — пропадать; куда я без лошади пойду? Пришиби — один конец; что с голоду, что так — все едино. Пропадай все: жена, дети — околевай все… А до тебя, погоди, доберемся!

Бирюк приподнялся.

— Бей, бей, — подхватил мужик свирепым голосом, — бей, на, на, бей… (Девочка торопливо вскочила с полу и уставилась на него.) Бей! бей!

— Молчать! — загремел лесник и шагнул два раза.

— Полно, полно, Фома, — закричали, — оставь его… Бог с ним.

— Не стану я молчать, — продолжал несчастный. — Все едино — околевать-то. Душегубец ты, зверь, погибели на тебя нету… Да постой, недолго тебе царствовать! затянут тебе глотку, постой!

Бирюк схватил его за плечо… Я бросился на помощь мужику…

— Не троньте, барин! — крикнул на меня лесник.

Я бы не побоялся его угрозы и уже протянул было руку; но, к крайнему моему изумлению, он одним поворотом сдернул с локтей мужика кушак, схватил его за шиворот, нахлобучил ему шапку на глаза, растворил дверь и вытолкнул его вон.

— Убирайся к черту с своей лошадью, — закричал он ему вслед, — да смотри, в другой раз у меня!..

Он вернулся в избу и стал копаться в углу.

— Ну, Бирюк, — промолвил я наконец, — удивил ты меня: ты, я вижу, славный малый.

— Э, полноте, барин, — перебил он меня с досадой, — не извольте только сказывать. Да уж я лучше вас провожу, — прибавил он, — знать, дождика-то вам не переждать…

На дворе застучали колеса мужицкой телеги.

— Вишь, поплелся! — пробормотал он, — да я его!..

Через полчаса он простился со мной на опушке леса.

Рассказ «Бирюк», краткое содержание которого знакомо каждому школьнику, считается ярким примером реализма в литературе. Иван Тургенев, написавший произведение, даже не догадывался о том, насколько глубоко и многогранно ему удалось раскрыть проблему принципиальности и преданности делу, что вступает в конфликт с человечностью.

«Бирюк»: краткое содержание

Рассказ «Бирюк», принадлежащий перу гениального русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева, по праву считают шедевром реализма. История насыщена деталями, автор представил живописное описание местности, которое придает настроение всему произведению. Образы, созданные писателем, врезаются в память и пробуждают искренние эмоции.

«Бирюк», краткое содержание которого представлено ниже, не сможет оставить равнодушным никого. Рассказ затрагивает тонкие струны души:

Экспозиция

Ищете краткий пересказ? «Бирюк» — рассказ, который следует начать изучать с предыстории — экспозиции. Она играет важную роль в формировании напряженной атмосферы произведения. Действие разворачивается в дремучем и темном лесу, на который постепенно надвигается гроза.

Завязка

В это же время на дрожках по лесу едет рассказчик — охотник, возвращающийся с добычей. Молнии и град вынуждают его совершить остановку и переждать непогоду под большим и пышным кустом. В этот же момент как из-под земли перед рассказчиком вырастает темная и громоздкая фигура. Новоприбывшим оказывается Бирюк.

У читателя возникает вполне резонный вопрос, кто такой Бирюк? Бирюк — это устаревшее название волка-отшельника, которое приклеилось к лесничему. Автор делает особенный акцент на описании образа главного героя:

• Фома Кузьмич, а именно так звали человека, прозванного Бирюком, имел атлетическое телосложение;
• большой рост и массивность фигуры придавали ему угрожающую величавость;
• курчавая борода, густые сросшиеся брови и пытливые карие глаза делали образ Фомы завершенным.

Рассказчик был порядком удивлен, что Бирюк решил спасти путника от дождя и пригласил его в лесную хижину переждать непогоду. В маленьком хлипком строении лесник жил не сам, а с двумя детьми. Гостей встречала дочка Бирюка — Улита. Автор дает ей такую характеристику:

• с виду девчонке было лет 12–13;
• ее фигура чрезвычайно худая и хрупкая;
• кожа синюшного оттенка, отчего глаза казались больше и выразительнее;
• девочка одета в просторную простую рубаху, подпоясанную на тонкой талии.

Все в обустройстве дома свидетельствовало о том, что Бирюк живет бедно:

• на стене висел изодранный охотничий тулуп, который нужно было починить и заштопать;
• весь дом состоял лишь из одной обшарпанной комнатушки;
• посреди строения висела люлька;
• у Бирюка не было другого угощения для нежданного постояльца, кроме краюхи черствого хлеба — единственной еды в доме.

Характеристика Бирюка составляется из этих деталей, которые акцентируют внимание на непростой судьбе лесника.

Кульминация

Если вбить в поисковую строку запрос «Тургенев «Бирюк», краткое содержание», то увидите, критические отклики, в которых особый акцент сделан на кульминационном моменте. Автор искусно играет на контрасте, ведь кульминация наступает в момент, когда ливень неожиданно прекращается.

Казалось бы, за концом дождя всегда следует радуга и счастливая развязка. Но не у Тургенева.

В момент окончания ливня чуткий слух Бирюка улавливает глухой стук топора о дерево. Лесничий решает проводить охотника на тропу и заодно проверить свои невеселые догадки. Шум ветра не помешал рассказчику услышать драку, и когда он подбежал к месту происшествия, то увидел, что Фома связывает кушаком браконьера.

Развязка

Охотник решает помочь бедняку, чье изможденное лицо он успел разглядеть при тусклом свете фонаря. Фома привел задержанного в свою избу, и рассказчику удалось лучше разглядеть мужика:

• он был чрезвычайно худой, жилистый и сутулый;
• под большими кустистыми бровями испуганно бегали беспокойные светлые глаза;
• одет в лохмотья и изношенные тряпки.

Фома вычитывал браконьера, говоря о том, что в слободе «вор вором погоняет», и тут мужик не выдержал. Он стал агрессивно кричать и обзывать лесничего, нарекая его «кровопийцей, душегубом и диким зверем».

Становится понятно, что человек занимался воровством от безысходности, и тут начинается внутренняя борьба самого Фомы Кузьмича. В конечном итоге Бирюк отпускает браконьера, из чего рассказчик делает вывод, что за свирепым образом отшельника все-таки прячется «славный малый».

Эта деталь еще раз подтверждает гениальность рассказа, который написал Иван Тургенев. «Бирюк» — яркий пример реалистической прозы о человечности.

«Бирюк»: анализ произведения

Произведение «Бирюк» — классика русского реализма. На это указывают живописные описания, яркая детализация и подробное изложение истории от первого лица. Чтобы ощутить и понять всю смысловую наполненность сочинения, необходимо изучить следующие моменты:

История создания

Для Ивана Сергеевича Тургенева 1847 год ознаменовался публикацией сборника его рассказов «Записки охотника». «Бирюк» — одно из произведений, включенное в эту масштабную работу автора.

Основная задача Тургенева — воспроизвести в художественной форме собственные воспоминания и впечатления о жизни крестьян Орловской губернии, в которой прошло его детство. Некоторые рассказы имеют вполне реальную основу, некоторые из них вымышлены.

Тема и конфликт рассказа

Один из самых ярких и коротких рассказов автора — «Бирюк». Тургенев, описывая приключения лесника-отшельника, раскрыл свою любимую тему о широте и загадочности русской души.

Иван Сергеевич часто позиционировал себя как патриот-философ, который задумывается о происхождении тех или иных этнических черт характера русских. И образ Бирюка позволил это сделать сочно, красочно, ярко и интересно. Лесник предан делу и не терпит нарушения закона, но его человечность побеждает приверженность правилам.

Важно упомянуть о конфликте в произведении, который вырастает из проблемы неравенства. Бирюк противостоит обычному бедному мужику, который от безысходности пошел на воровство. Лесничий сам живет бедно, но при этом не переступает через моральные принципы, не опускается до кражи. Кроме того, конфликт состоит в конфронтации чувства гражданского долга и чувства сострадания, которые ведут неравную борьбу в сердце замкнутого отшельника.

Особенности композиции и жанр

«Бирюк» — пример классического рассказа в стилистике реализма. Об этом свидетельствует ряд мелких деталей:

• небольшой объем произведения;
• акцент на красочности описаний, которые помогают создать определенную атмосферу;
• психологические характеристики главных героев;
• эмоциональные диалоги и динамичный сюжет.

Проанализируем более детально особенности композиции «Бирюка», потому что она не совсем типична для творчества Ивана Сергеевича Тургенева:

1. Экспозиция произведения сжатая, схематичная.
2. Завязка максимально детализирована.
3. Сюжет линейный и динамичный, что держит читателя в напряжении до самого финиша.
4. Кульминация наступает после сцены в доме лесника. Она контрастна предыдущим событиям и вводит читателей в заблуждение.
5. Развязка лишена романтичности, жизненная ситуация имеет вполне реальный исход.

Все это помогает пробудить у читателя спектр эмоций, заставляет погрузиться в раздумья.

Характеристика главных героев

По сути, у произведения «Бирюк» есть только один главный герой — это Фома Кузьмич — местный лесник:

• нарочито мрачное описание его жилища и внешнего вида помогает создать контраст с человечностью и тонкой душевной организацией Бирюка;
• конфликт между чувством долга и человечностью приводит Бирюка в социальный тупик, но мужчина делает выбор в пользу доброты и милосердия;
• сила Бирюка не только в мужественном внешнем обличье, но и в непоколебимых моральных принципах. Живя в бедности, лесник пытается прокормить детей и надлежащим образом смотреть за природными богатствами.

Произведение «Бирюк» покоряет читателей глубиной и реализмом, остротой социальных проблем и конфликтом, актуальным на протяжении веков.

Оригинал статьи: https://www.nur.kz/family/school/1876585-biruk-kratkoe-soderzanie-i-analiz-proizvedenia-turgeneva/

• Полный текст
• Хорь и Калиныч
• Ермолай и мельничиха
• Малиновая вода
• Уездный лекарь
• Мой сосед Радилов
• Однодворец Овсянников
• Льгов
• Бежин луг
• Касьян с Красивой мечи
• Бурмистр
• Контора
• Бирюк
• Два помещика
• Лебедянь
• Татьяна Борисовна и ее племянник
• Смерть
• Певцы
• Петр Петрович Каратаев
• Свидание
• Гамлет Щигровского уезда
• Чертопханов и Недопюскин
• Конец Чертопханова
• Живые мощи
• Стучит!
• Лес и степь
• Примечания

Бирюк

Я ехал с охоты вече­ром один, на бего­вых дрож­ках. До дому еще было верст восемь; моя доб­рая рыси­стая кобыла бодро бежала по пыль­ной дороге, изредка похра­пы­вая и шевеля ушами; уста­лая собака, словно при­вя­зан­ная, ни на шаг не отста­вала от зад­них колес. Гроза надви­га­лась. Впе­реди огром­ная лило­вая туча мед­ленно под­ни­ма­лась из-за леса; надо мною и мне навстречу нес­лись длин­ные серые облака; ракиты тре­вожно шеве­ли­лись и лепе­тали. Душ­ный жар вне­запно сме­нился влаж­ным холо­дом; тени быстро густели. Я уда­рил вож­жой по лошади, спу­стился в овраг, пере­брался через сухой ручей, весь зарос­ший лозин­ками, под­нялся в гору и въе­хал в лес. Дорога вилась передо мною между густыми кустами ореш­ника, уже зали­тыми мра­ком; я подви­гался впе­ред с тру­дом. Дрожки пры­гали по твер­дым кор­ням сто­лет­них дубов и лип, бес­пре­станно пере­се­кав­шим глу­бо­кие про­доль­ные рыт­вины – следы тележ­ных колес; лошадь моя начала спо­ты­каться. Силь­ный ветер вне­запно загу­дел в вышине, дере­вья забу­ше­вали, круп­ные капли дождя резко засту­чали, зашле­пали по листьям, сверк­нула мол­ния, и гроза раз­ра­зи­лась. Дождь полил ручьями. Я поехал шагом и скоро при­нуж­ден был оста­но­виться: лошадь моя вязла, я не видел ни зги. Кое-как при­ютился я к широ­кому кусту. Сгор­бив­шись и заку­тавши лицо, ожи­дал я тер­пе­ливо конца нена­стья, как вдруг, при блеске мол­нии, на дороге почу­ди­лась мне высо­кая фигура. Я стал при­стально гля­деть в ту сто­рону – та же фигура словно выросла из земли подле моих дрожек.

– Кто это? – спро­сил звуч­ный голос.

– А ты кто сам?

– Я здеш­ний лесник.

Я назвал себя.

– А, знаю! Вы домой едете?

– Домой. Да видишь, какая гроза…

– Да, гроза, – отве­чал голос.

Белая мол­ния оза­рила лес­ника с головы до ног; трес­ку­чий и корот­кий удар грома раз­дался тот­час вслед за нею. Дож­дик хлы­нул с удво­ен­ной силой.

– Не скоро прой­дет, – про­дол­жал лесник.

– Что делать!

– Я вас, пожа­луй, в свою избу про­веду, – отры­ви­сто про­го­во­рил он.

– Сде­лай одолжение.

– Извольте сидеть.

Он подо­шел к голове лошади, взял ее за узду и сдер­нул с места. Мы тро­ну­лись. Я дер­жался за подушку дро­жек, кото­рые колы­ха­лись, «как в море чел­нок», и кли­кал собаку. Бед­ная моя кобыла тяжко шле­пала ногами по грязи, сколь­зила, спо­ты­ка­лась; лес­ник пока­чи­вался перед оглоб­лями направо и налево, словно при­ви­де­нье. Мы ехали довольно долго; нако­нец мой про­вод­ник оста­но­вился: «Вот мы и дома, барин», – про­мол­вил он спо­кой­ным голо­сом. Калитка заскры­пела, несколько щен­ков дружно зала­яло. Я под­нял голову и при свете мол­нии уви­дал неболь­шую избушку посреди обшир­ного двора, обне­сен­ного плет­нем. Из одного око­шечка тускло све­тил ого­нек. Лес­ник довел лошадь до крыльца и засту­чал в дверь. «Сичас, сичас!» – раз­дался тонень­кий голо­сок, послы­шался топот босых ног, засов заскры­пел, и девочка лет две­на­дцати, в руба­шонке, под­по­я­сан­ная покром­кой, с фона­рем в руке, пока­за­лась на пороге.

– Посвети барину, – ска­зал он ей, – а я ваши дрожки под навес поставлю.

Девочка гля­нула на меня и пошла в избу. Я отпра­вился вслед за ней.

Изба лес­ника состо­яла из одной ком­наты, зако­пте­лой, низ­кой и пустой, без пола­тей и пере­го­ро­док. Изо­рван­ный тулуп висел на стене. На лавке лежало одно­стволь­ное ружье, в углу валя­лась груда тря­пок; два боль­ших горшка сто­яли возле печки. Лучина горела на столе, печально вспы­хи­вая и пога­сая. На самой сере­дине избы висела люлька, при­вя­зан­ная к концу длин­ного шеста. Девочка пога­сила фонарь, при­села на кро­шеч­ную ска­мейку и начала пра­вой рукой качать люльку, левой поправ­лять лучину. Я посмот­рел кру­гом – сердце во мне заныло: не весело войти ночью в мужиц­кую избу. Ребе­нок в люльке дышал тяжело и скоро.

– Ты разве одна здесь? – спро­сил я девочку.

– Одна, – про­из­несла она едва внятно.

– Ты лес­ни­кова дочь?

– Лес­ни­кова, – про­шеп­тала она.

Дверь заскры­пела, и лес­ник шаг­нул, нагнув голову, через порог. Он под­нял фонарь с полу, подо­шел к столу и зажег светильню.

– Чай, не при­выкли к лучине? – про­го­во­рил он и трях­нул кудрями.

Я посмот­рел на него. Редко мне слу­ча­лось видеть такого молодца. Он был высо­кого роста, пле­чист и сло­жен на славу. Из-под мок­рой замаш­ной рубашки выпукло выстав­ля­лись его могу­чие мышцы. Чер­ная кур­ча­вая борода закры­вала до поло­вины его суро­вое и муже­ствен­ное лицо; из-под срос­шихся широ­ких бро­вей смело гля­дели неболь­шие карие глаза. Он слегка уперся руками в бока и оста­но­вился передо мною.

Я побла­го­да­рил его и спро­сил его имя.

– Меня зовут Фомой, – отве­чал он, – а по про­звищу Бирюк[38].

– А, ты Бирюк?

Я с удво­ен­ным любо­пыт­ством посмот­рел на него. От моего Ермо­лая и от дру­гих я часто слы­шал рас­сказы о лес­нике Бирюке, кото­рого все окрест­ные мужики боя­лись как огня. По их сло­вам, не бывало еще на свете такого мастера сво­его дела: «Вязанки хво­ро­сту не даст ута­щить; в какую бы ни было пору, хоть в самую пол­ночь, нагря­нет, как снег на голову, и ты не думай сопро­тив­ляться, – силен, дескать, и ловок как бес… И ничем его взять нельзя: ни вином, ни день­гами; ни на какую при­манку не идет. Уж не раз доб­рые люди его сжить со свету соби­ра­лись, да нет – не дается».

Вот как отзы­ва­лись сосед­ние мужики о Бирюке.

– Так ты Бирюк, – повто­рил я, – я, брат, слы­хал про тебя. Гово­рят, ты никому спуску не даешь.

– Долж­ность свою справ­ляю, – отве­чал он угрюмо, – даром гос­под­ский хлеб есть не приходится.

Он достал из-за пояса топор, при­сел на пол и начал колоть лучину.

– Аль у тебя хозяйки нет? – спро­сил я его.

– Нет, – отве­чая он и сильно мах­нул топором.

– Умерла, знать?

– Нет… да… умерла, – при­ба­вил он и отвернулся.

Я замол­чал; он под­нял глаза и посмот­рел на меня.

– С про­хо­жим меща­ни­ном сбе­жала, – про­из­нес он с жесто­кой улыб­кой. Девочка поту­пи­лась; ребе­нок проснулся и закри­чал; девочка подо­шла к люльке. – На, дай ему, – про­го­во­рил Бирюк, сунув ей в руку запач­кан­ный рожок. – Вот и его бро­сила, – про­дол­жал он впол­го­лоса, ука­зы­вая на ребенка. Он подо­шел к двери, оста­но­вился и обернулся.

– Вы, чай, барин, – начал он, – нашего хлеба есть не ста­нете, а у меня окромя хлеба…

– Я не голоден.

– Ну, как зна­ете. Само­вар бы я вам поста­вил, да чаю у меня нету… Пойду посмотрю, что ваша лошадь.

Он вышел и хлоп­нул две­рью. Я в дру­гой раз осмот­релся. Изба пока­за­лась мне еще печаль­нее преж­него. Горь­кий запах остыв­шего дыма непри­ятно стес­нял мне дыха­ние. Девочка не тро­га­лась с места и не под­ни­мала глаз; изредка потал­ки­вала она люльку, робко наво­дила на плечо спус­кав­шу­юся рубашку; ее голые ноги висели, не шевелясь.

– Как тебя зовут? – спро­сил я.

– Ули­той, – про­го­во­рила она, еще более пону­рив свое печаль­ное личико.

Лес­ник вошел и сел на лавку.

– Гроза про­хо­дит, – заме­тил он после неболь­шого мол­ча­нья, – коли при­ка­жете, я вас из лесу провожу.

Я встал. Бирюк взял ружье и осмот­рел полку.

– Это зачем? – спро­сил я.

– А в лесу шалят… У Кобы­льего Верху[39] дерево рубят, – при­ба­вил он в ответ на мой вопро­ша­ю­щий взор.

– Будто отсюда слышно?

– Со двора слышно.

Мы вышли вме­сте. Дож­дик пере­стал. В отда­ле­нии еще тол­пи­лись тяже­лые гро­мады туч, изредка вспы­хи­вали длин­ные мол­нии; но над нашими голо­вами уже вид­не­лось кое-где темно-синее небо, звез­дочки мер­цали сквозь жид­кие, быстро летев­шие облака. Очерки дере­вьев, обрыз­ган­ных дождем и взвол­но­ван­ных вет­ром, начи­нали высту­пать из мрака. Мы стали при­слу­ши­ваться. Лес­ник снял шапку и поту­пился. «Во… вот, – про­го­во­рил он вдруг и про­тя­нул руку, – вишь какую ночку выбрал». Я ничего не слы­шал, кроме шума листьев. Бирюк вывел лошадь из-под навеса. «А этак я, пожа­луй, – при­ба­вил он вслух, – и про­зе­ваю его». – «Я с тобой пойду… хочешь?» – «Ладно, – отве­чал он и попя­тил лошадь назад, – мы его духом пой­маем, а там я вас про­вожу. Пойдемте».

Мы пошли: Бирюк впе­реди, я за ним. Бог его знает, как он узна­вал дорогу, но он оста­нав­ли­вался только изредка, и то для того чтобы при­слу­ши­ваться к стуку топора. «Вишь, – бор­мо­тал он сквозь зубы, – слы­шите? слы­шите?» – «Да где?» Бирюк пожи­мал пле­чами. Мы спу­сти­лись в овраг, ветер затих на мгно­ве­нье – мер­ные удары ясно достигли до моего слуха. Бирюк гля­нул на меня и кач­нул голо­вой. Мы пошли далее по мок­рому папо­рот­нику и кра­пиве. Глу­хой и про­дол­жи­тель­ный гул раздался.

– Пова­лил… – про­бор­мо­тал Бирюк.

Между тем небо про­дол­жало рас­чи­щаться; в лесу чуть-чуть свет­лело. Мы выбра­лись нако­нец из оврага. Подо­ждите здесь”, – шеп­нул мне лес­ник, нагнулся и, под­няв ружье кверху, исчез между кустами. Я стал при­слу­ши­ваться с напря­же­нием. Сквозь посто­ян­ный шум ветра чуди­лись мне невда­леке сла­бые звуки: топор осто­рожно сту­чал по сучьям, колеса скры­пели, лошадь фыр­кала… «Куда? стой!» – загре­мел вдруг желез­ный голос Бирюка. Дру­гой голос закри­чал жалобно, по-заячьи… Нача­лась борьба. «Вре-ешь, вре-ешь, – твер­дил, зады­ха­ясь, Бирюк, – не уйдешь…» Я бро­сился в направ­ле­нии шума и при­бе­жал, спо­ты­ка­ясь на каж­дом шагу, на место битвы. У сруб­лен­ного дерева, на земле, копо­шился лес­ник; он дер­жал под собою вора и закру­чи­вал ему куша­ком руки на спину. Я подо­шел. Бирюк под­нялся и поста­вил его на ноги. Я уви­дел мужика, мок­рого, в лох­мо­тьях, с длин­ной рас­тре­пан­ной боро­дой. Дрян­ная лоша­денка, до поло­вины закры­тая угло­ва­той рогож­кой, сто­яла тут же вме­сте с тележ­ным ходом. Лес­ник не гово­рил ни слова; мужик тоже мол­чал и только голо­вой потряхивал.

– Отпу­сти его, – шеп­нул я на ухо Бирюку, – я заплачу за дерево.

Бирюк молча взял лошадь за холку левой рукой; пра­вой он дер­жал вора за пояс: «Ну, пово­ра­чи­вайся, ворона!» – про­мол­вил он сурово. «Топо­рик-то вон возь­мите», – про­бор­мо­тал мужик. «Зачем ему про­па­дать!» – ска­зал лес­ник и под­нял топор. Мы отпра­ви­лись. Я шел позади… Дож­дик начал опять накра­пы­вать и скоро полил ручьями. С тру­дом добра­лись мы до избы. Бирюк бро­сил пой­ман­ную лоша­денку посреди двора, ввел мужика в ком­нату, осла­бил узел кушака и поса­дил его в угол. Девочка, кото­рая заснула было возле печки, вско­чила и с мол­ча­ли­вым испу­гом стала гля­деть на нас. Я сел на лавку.

– Эк его, какой полил, – заме­тил лес­ник, – пере­ждать при­дется. Не хотите ли прилечь?

– Спа­сибо.

– Я бы его, для вашей мило­сти, в чулан­чик запер, – про­дол­жал он, ука­зы­вая на мужика – да вишь, засов…

– Оставь его тут, не тро­гай, – пере­бил я Бирюка.

Мужик гля­нул на меня испод­ло­бья. Я внут­ренне дал себе слово во что бы то ни стало осво­бо­дить бед­няка. Он сидел непо­движно на лавке. При свете фонаря я мог раз­гля­деть его испи­тое, мор­щи­ни­стое лицо, навис­шие жел­тые брови, бес­по­кой­ные глаза, худые члены… Девочка улег­лась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опер­шись голо­вою на руки. Куз­не­чик кри­чал в углу… дож­дик сту­чал по крыше и сколь­зил по окнам; мы все молчали.

– Фома Кузь­мич, – заго­во­рил вдруг мужик голо­сом глу­хим и раз­би­тым, – а, Фома Кузьмич.

– Чего тебе?

– Отпу­сти.

Бирюк не отвечал.

– Отпу­сти… с голо­духи… отпусти.

– Знаю я вас, – угрюмо воз­ра­зил лес­ник, – ваша вся сло­бода такая – вор на воре.

– Отпу­сти, – твер­дил мужик, – при­каз­чик… разо­рены, во как… отпусти!

– Разо­рены!.. Воро­вать никому не след.

– Отпу­сти, Фома Кузь­мич… не погуби. Ваш-то, сам зна­ешь, заест, во как.

Бирюк отвер­нулся. Мужика подер­ги­вало, словно лихо­радка его коло­тила. Он встря­хи­вал голо­вой и дышал неровно.

– Отпу­сти, – повто­рил он с уны­лым отча­я­ньем, – отпу­сти, ей-Богу, отпу­сти! Я заплачу, во как, ей-Богу. Ей-Богу, с голо­духи… детки, пищат, сам зна­ешь. Круто, во как, приходится.

– А ты все-таки воро­вать не ходи.

– Лоша­денку, – про­дол­жал мужик, – лоша­денку-то, хоть ее-то… один живот и есть… отпусти!

– Гово­рят, нельзя. Я тоже чело­век под­не­воль­ный: с меня взы­щут. Вас бало­вать тоже не приходится.

– Отпу­сти! Нужда, Фома Кузь­мич, нужда, как есть того… отпусти!

– Знаю я вас!

– Да отпусти!

– Э, да что с тобой тол­ко­вать; сиди смирно, а то у меня, зна­ешь? Не видишь, что ли, барина?

Бед­няк поту­пился… Бирюк зев­нул и поло­жил голову на стол. Дож­дик все не пере­ста­вал. Я ждал, что будет.

Мужик вне­запно выпря­мился. Глаза у него заго­ре­лись, и на лице высту­пила краска. «Ну на, ешь, на, пода­вись, на, – начал он, при­щу­рив глаза и опу­стив углы губ, – на, душе­гу­бец ока­ян­ный: пей хри­сти­ан­скую кровь, пей…»

Лес­ник обернулся.

– Тебе говорю, тебе, азиат, кро­во­пийца, тебе!

– Пьян ты, что ли, что ругаться взду­мал? – заго­во­рил с изум­ле­нием лес­ник. – С ума сошел, что ли?

– Пьян!.. не на твои ли деньги, душе­гу­бец ока­ян­ный, зверь, зверь, зверь!

– Ах ты… да я тебя!..

– А мне что? Все едино – про­па­дать; куда я без лошади пойду? При­шиби – один конец; что с голоду, что так – все едино. Про­па­дай все: жена, дети – око­ле­вай все… А до тебя, погоди, доберемся!

Бирюк при­под­нялся.

– Бей, бей, – под­хва­тил мужик сви­ре­пым голо­сом, – бей, на, на, бей… (Девочка тороп­ливо вско­чила с полу и уста­ви­лась на него.) Бей! бей!

– Мол­чать! – загре­мел лес­ник и шаг­нул два раза.

– Полно, полно, Фома, – закри­чал я, – оставь его… Бог с ним.

– Не стану я мол­чать, – про­дол­жал несчаст­ный. – Все едино – око­ле­вать-то. Душе­гу­бец ты, зверь, поги­бели на тебя нету… Да постой, недолго тебе цар­ство­вать! затя­нут тебе глотку, постой!

Бирюк схва­тил его за плечо… Я бро­сился на помощь мужику…

– Не троньте, барин! – крик­нул на меня лесник.

Я бы не побо­ялся его угрозы и уже про­тя­нул было руку; но, к край­нему моему изум­ле­нию, он одним пово­ро­том сдер­нул с лок­тей мужика кушак, схва­тил его за шиво­рот, нахло­бу­чил ему шапку на глаза, рас­тво­рил дверь и вытолк­нул его вон.

– Уби­райся к черту с своей лоша­дью, – закри­чал он ему вслед, – да смотри, в дру­гой раз у меня!..

Он вер­нулся в избу и стал копаться в углу.

– Ну, Бирюк, – про­мол­вил я нако­нец, – уди­вил ты меня: ты, я вижу, слав­ный малый.

– Э, пол­ноте, барин, – пере­бил он меня с доса­дой, – не извольте только ска­зы­вать. Да уж я лучше вас про­вожу, – при­ба­вил он, – знать, дож­дика-то вам не переждать…

На дворе засту­чали колеса мужиц­кой телеги.

– Вишь, поплелся! – про­бор­мо­тал он, – да я его!..

Через пол­часа он про­стился со мной на опушке леса.

Я ехал с охоты вечером один, на беговых дрожках. До дому еще было верст восемь; моя добрая рысистая кобыла бодро бежала по пыльной дороге, изредка похрапывая и шевеля ушами; усталая собака, словно привязанная, ни на шаг не отставала от задних колес. Гроза надвигалась. Впереди огромная лиловая туча медленно поднималась из-за леса; надо мною и мне навстречу неслись длинные серые облака; ракиты тревожно шевелились и лепетали. Душный жар внезапно сменился влажным холодом; тени быстро густели. Я ударил вожжой по лошади, спустился в овраг, перебрался через сухой ручей, весь заросший лозниками, поднялся в гору и въехал в лес. Дорога вилась передо мною между густыми кустами орешника, уже залитыми мраком; я подвигался вперед с трудом. Дрожки прыгали по твердым корням столетних дубов и лип, беспрестанно пересекавшим глубокие продольные рытвины — следы тележных колес; лошадь моя начала спотыкаться. Сильный ветер внезапно загудел в вышине, деревья забушевали, крупные капли дождя резко застучали, зашлепали по листьям, сверкнула молния, и гроза разразилась. Дождь полил ручьями. Я поехал шагом и скоро принужден был остановиться: лошадь моя вязла, я не видел ни зги. Кое-как приютился я к широкому кусту. Сгорбившись и закутавши лицо, ожидал я терпеливо конца ненастья, как вдруг, при блеске молнии, на дороге почудилась мне высокая фигура. Я стал пристально глядеть в ту сторону, — та же фигура словно выросла из земли подле моих дрожек.

— Кто это? — спросил звучный голос.

— А ты кто сам?

— Я здешний лесник.

Я назвал себя.

— А, знаю! вы домой едете?

— Домой. Да видишь, какая гроза…

— Да, гроза, — отвечал голос.

Белая молния озарила лесника с головы до ног; трескучий и короткий удар грома раздался тотчас вслед за нею. Дождик хлынул с удвоенной силой.

— Не скоро пройдет, — продолжал лесник.

— Что делать!

— Я вас, пожалуй, в свою избу проведу, — отрывисто проговорил он.

— Сделай одолжение.

— Извольте сидеть.

Он подошел к голове лошади, взял ее за узду и сдернул с места. Мы тронулись. Я держался за подушку дрожек, которые колыхались, «как в море челнок», и кликал собаку. Бедная моя кобыла тяжко шлепала ногами по грязи, скользила, спотыкалась; лесник покачивался перед оглоблями направо и налево, словно привиденье. Мы ехали довольно долго; наконец мой проводник остановился. «Вот мы и дома, барин», — промолвил он спокойным голосом. Калитка заскрипела, несколько щенков дружно залаяло. Я поднял голову и, при свете молнии, увидал небольшую избушку посреди обширного двора, обнесенного плетнем. Из одного окошечка тускло светил огонек. Лесник довел лошадь до крыльца и застучал в дверь. «Сичас, сичас!» — раздался тоненький голосок, послышался топот босых ног, засов заскрипел, и девочка, лет двенадцати, в рубашонке, подпоясанная покромкой, с фонарем в руке, показалась на пороге.

— Посвети барину, — сказал он ей, — а я ваши дрожки под навес поставлю.

Девочка глянула на меня и пошла в избу. Я отправился вслед за ней.

Изба лесника состояла из одной комнаты, закоптелой, низкой и пустой, без полатей и перегородок. Изорванный тулуп висел на стене. На лавке лежало одноствольное ружье, в углу валялась груда тряпок; два больших горшка стояли возле печки. Лучина горела на столе, печально вспыхивая и погасая. На самой середине избы висела люлька, привязанная к концу длинного шеста. Девочка погасила фонарь, присела на крошечную скамейку и начала правой рукой качать люльку, левой поправлять лучину. Я посмотрел кругом, — сердце во мне заныло: не весело войти ночью в мужицкую избу. Ребенок в люльке дышал тяжело и скоро.

— Ты разве одна здесь? — спросил я девочку.

— Одна, — произнесла она едва внятно.

— Ты лесникова дочь?

— Лесникова, — прошептала она.

Дверь заскрипела, и лесник шагнул, нагнув голову, через порог. Он поднял фонарь с полу, подошел к столу и зажег светильню.

— Чай, не привыкли к лучине? — проговорил он и тряхнул кудрями.

Я посмотрел на него. Редко мне случалось видеть такого молодца. Он был высокого роста, плечист и сложен на славу. Из-под мокрой замашной рубашки выпукло выставлялись его могучие мышцы. Черная курчавая борода закрывала до половины его суровое и мужественное лицо; из-под сросшихся широких бровей смело глядели небольшие карие глаза. Он слегка уперся руками в бока и остановился передо мною.

Я поблагодарил его и спросил его имя.

— Меня зовут Фомой, — отвечал он, — а по прозвищу — Бирюк^[2].

— А, ты Бирюк?

Я с удвоенным любопытством посмотрел на него. От моего Ермолая и от других я часто слышал рассказы о леснике Бирюке, которого все окрестные мужики боялись, как огня. По их словам, не бывало еще на свете такого мастера своего дела: «Вязанки хворосту не даст утащить; в какую бы ни было пору, хоть в самую полночь, нагрянет, как снег на голову, и ты не думай сопротивляться, — силен, дескать, и ловок, как бес… И ничем его взять нельзя: ни вином, ни деньгами; ни на какую приманку не идет. Уж не раз добрые люди его сжить со свету собирались, да нет — не дается».

Вот как отзывались соседние мужики о Бирюке.

— Так ты Бирюк, — повторил я, — я, брат, слыхал про тебя. Говорят, ты никому спуску не даешь.

— Должность свою справляю, — отвечал он угрюмо, — даром господский хлеб есть не приходится.

Он достал из-за пояса топор, присел на пол и начал колоть лучину.

— Аль у тебя хозяйки нет? — спросил я его.

— Нет, — отвечал он и сильно махнул топором.

— Умерла, знать?

— Нет… да… умерла, — прибавил он и отвернулся.

Я замолчал; он поднял глаза и посмотрел на меня.

— С прохожим мещанином сбежала, — произнес он с жестокой улыбкой. Девочка потупилась; ребенок проснулся и закричал; девочка подошла к люльке. — На, дай ему, — проговорил Бирюк, сунув ей в руку запачканный рожок. — Вот и его бросила, — продолжал он вполголоса, указывая на ребенка. Он подошел к двери, остановился и обернулся.

— Вы, чай, барин, — начал он, — нашего хлеба есть не станете, а у меня окромя хлеба…

— Я не голоден.

— Ну, как знаете. Самовар бы я вам поставил, да чаю у меня нету… Пойду посмотрю, что ваша лошадь.

Он вышел и хлопнул дверью. Я в другой раз осмотрелся. Изба показалась мне еще печальнее прежнего. Горький запах остывшего дыма неприятно стеснял мне дыхание. Девочка не трогалась с места и не поднимала глаз; изредка поталкивала она люльку, робко наводила на плечо спускавшуюся рубашку; ее голые ноги висели, не шевелясь.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Улитой, — проговорила она, еще более понурив свое печальное личико.

Лесник вошел и сел на лавку.

— Гроза проходит, — заметил он после небольшого молчанья, — коли прикажете, я вас из лесу провожу.

Я встал. Бирюк взял ружье и осмотрел полку.

— Это зачем? — спросил я.

— А в лесу шалят… У Кобыльего Верху^[3] дерево рубят, — прибавил он в ответ на мой вопрошающий взор.

— Будто отсюда слышно?

— Со двора слышно.

Мы вышли вместе. Дождик перестал. В отдалении еще толпились тяжелые громады туч, изредка вспыхивали длинные молнии, но над нашими головами уже виднелось кое-где темносинее небо, звездочки мерцали сквозь жидкие, быстро летевшие облака. Очерки деревьев, обрызганных дождем и взволнованных ветром, начинали выступать из мрака. Мы стали прислушиваться. Лесник снял шапку и потупился. «Во… вот, — проговорил он вдруг и протянул руку, — вишь, какую ночку выбрал». Я ничего не слышал, кроме шума листьев. Бирюк вывел лошадь из-под навеса. «А этак я, пожалуй, — прибавил он вслух, — и прозеваю его». — «Я с тобой пойду… хочешь?» — «Ладно, — отвечал он и попятил лошадь назад, — мы его духом поймаем, а там я вас провожу. Пойдемте».

Мы пошли: Бирюк впереди, я за ним. Бог его знает, как он узнавал дорогу, но он останавливался только изредка, и то для того, чтобы прислушиваться к стуку топора. «Вишь, — бормотал он сквозь зубы, — слышите? слышите?» — «Да где?» Бирюк пожимал плечами. Мы спустились в овраг, ветер затих на мгновенье — мерные удары ясно достигли до моего слуха. Бирюк глянул на меня и качнул головой. Мы пошли далее по мокрому папоротнику и крапиве. Глухой и продолжительный гул раздался…

— Повалил… — пробормотал Бирюк.

Между тем небо продолжало расчищаться; в лесу чуть-чуть светлело. Мы выбрались, наконец, из оврага. «Подождите здесь», — шепнул мне лесник, нагнулся и, подняв ружье кверху, исчез между кустами. Я стал прислушиваться с напряжением. Сквозь постоянный шум ветра чудились мне невдалеке слабые звуки: топор осторожно стучал по сучьям, колеса скрипели, лошадь фыркала… «Куда? стой!» — загремел вдруг железный голос Бирюка. Другой голос закричал жалобно, по-заячьи… Началась борьба. «Вре-ешь, вре-ешь, — твердил, задыхаясь, Бирюк, — не уйдешь…» Я бросился в направлении шума и прибежал, спотыкаясь на каждом шагу, на место битвы. У срубленного дерева, на земле, копошился лесник; он держал под собою вора и закручивал ему кушаком руки на спину. Я подошел. Бирюк поднялся и поставил его на ноги. Я увидал мужика, мокрого, в лохмотьях, с длинной растрепанной бородой. Дрянная лошаденка, до половины закрытая угловатой рогожкой, стояла тут же вместе с тележным ходом. Лесник не говорил ни слова; мужик тоже молчал и только головой потряхивал.

— Отпусти его, — шепнул я на ухо Бирюку, — я заплачу за дерево.

Бирюк молча взял лошадь за челку левой рукой; правой он держал вора за пояс. «Ну, поворачивайся, ворона!» — промолвил он сурово. «Топорик-то вон возьмите», — пробормотал мужик. «Зачем ему пропадать?» — сказал лесник и поднял топор. Мы отправились. Я шел позади… Дождик начал опять накрапывать и скоро полил ручьями. С трудом добрались мы до избы. Бирюк бросил пойманную лошаденку посреди двора, ввел мужика в комнату, ослабил узел кушака и посадил его в угол. Девочка, которая заснула было возле печки, вскочила и с молчаливым испугом стала глядеть на нас. Я сел на лавку.

— Эк его, какой полил, — заметил лесник, — переждать придется. Не хотите ли прилечь?

— Спасибо.

— Я бы его, для вашей милости, в чуланчик запер, — продолжал он, указывая на мужика, — да вишь, засов…

— Оставь его тут, не трогай, — перебил я Бирюка.

Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренно дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка улеглась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик кричал в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.

— Фома Кузьмич, — заговорил вдруг мужик голосом глухим и разбитым, — а, Фома Кузьмич.

— Чего тебе?

— Отпусти.

Бирюк не отвечал.

— Отпусти… с голодухи… отпусти.

— Знаю я вас, — угрюмо возразил лесник, — ваша вся слобода такая — вор на воре.

— Отпусти, — твердил мужик, — прикащик… разорены, во как… отпусти!

— Разорены!.. Воровать никому не след.

— Отпусти, Фома Кузьмич… не погуби. Ваш-то, сам знаешь, заест во как.

Бирюк отвернулся. Мужика подергивало, словно лихорадка его колотила. Он встряхивал головой и дышал неровно.

— Отпусти, — повторял он с унылым отчаяньем, — отпусти, ей-богу отпусти! я заплачу, во как, ей-богу. Ей-богу, с голодухи… детки пищат, сам знаешь. Круто, во как, приходится.

— А ты все-таки воровать не ходи.

— Лошаденку, — продолжал мужик, — лошаденку-то, хоть ее-то… один живот и есть… отпусти!

— Говорят, нельзя. Я тоже человек подневольный: с меня взыщут. Вас баловать тоже не приходится.

— Отпусти! Нужда, Фома Кузьмич, нужда, как есть того… отпусти!

— Знаю я вас!

— Да отпусти!

— Э, да что с тобой толковать; сиди смирно, а то у меня, знаешь? Не видишь, что ли, барина?

Бедняк потупился… Бирюк зевнул и положил голову на стол. Дождик все не переставал. Я ждал, что будет.

Мужик внезапно выпрямился. Глаза у него загорелись, и на лице выступила краска. «Ну, на, ешь, на, подавись, на, — начал он, прищурив глаза и опустив углы губ, — на, душегубец окаянный, пей христианскую кровь, пей…»

Лесник обернулся.

— Тебе говорю, тебе, азиат, кровопийца, тебе!

— Пьян ты, что ли, что ругаться вздумал? — заговорил с изумлением лесник. — С ума сошел, что ли?

— Пьян!.. не на твои ли деньги, душегубец окаянный, зверь, зверь, зверь!

— Ах ты… да я тебя!..

— А мне что? Все едино — пропадать; куда я без лошади пойду? Пришиби — один конец; что с голоду, что так — все едино. Пропадай все: жена, дети — околевай все… А до тебя, погоди, доберемся!

Бирюк приподнялся.

— Бей, бей, — подхватил мужик свирепым голосом, — бей, на, на, бей… (Девочка торопливо вскочила с полу и уставилась на него.) Бей! бей!

— Молчать! — загремел лесник и шагнул два раза.

— Полно, полно, Фома, — закричал я. — Оставь его… бог с ним.

— Не стану я молчать, — продолжал несчастный. — Все едино околевать-то. Душегубец ты, зверь, погибели на тебя нету… Да постой, недолго тебе царствовать! затянут тебе глотку, постой!

Бирюк схватил его за плечо… Я бросился на помощь мужику…

— Не троньте, барин! — крикнул на меня лесник.

Я бы не побоялся его угрозы и уже протянул было руку; но, к крайнему моему изумлению, он одним поворотом сдернул с локтей мужика кушак, схватил его за шиворот, нахлобучил ему шапку на глаза, растворил дверь и вытолкнул его вон.

— Убирайся к черту с своею лошадью! — закричал он ему вслед, — да смотри, в другой раз у меня…

Он вернулся в избу и стал копаться в углу.

— Ну, Бирюк, — промолвил я наконец, — удивил ты меня: ты, я вижу, славный малый.

— Э, полноте, барин, — перебил он меня с досадой, — не извольте только сказывать. Да уж я лучше вас провожу, — прибавил он. — Знать, дождика-то вам не переждать…

На дворе застучали колеса мужицкой телеги.

— Вишь, поплелся! — пробормотал он, — да я его!..

Через полчаса он простился со мной на опушке леса.

Я ехал с охоты вечером один, на беговых дрожках. До дому еще было верст восемь; моя добрая рысистая кобыла бодро бежала по пыльной дороге, изредка похрапывая и шевеля ушами; усталая собака, словно привязанная, ни на шаг не отставала от задних колес. Гроза надвигалась. Впереди огромная лиловая туча медленно поднималась из-за леса; надо мною и мне навстречу неслись длинные серые облака; ракиты тревожно шевелились и лепетали. Душный жар внезапно сменился влажным холодом; тени быстро густели. Я ударил вожжой по лошади, спустился в овраг, перебрался через сухой ручей, весь заросший лозинками, поднялся в гору и въехал в лес. Дорога вилась передо мною между густыми кустами орешника, уже залитыми мраком; я подвигался вперед с трудом. Дрожки прыгали по твердым корням столетних дубов и лип, беспрестанно пересекавшим глубокие продольные рытвины — следы тележных колес; лошадь моя начала спотыкаться. Сильный ветер внезапно загудел в вышине, деревья забушевали, крупные капли дождя резко застучали, зашлепали по листьям, сверкнула молния, и гроза разразилась. Дождь полил ручьями. Я поехал шагом и скоро принужден был остановиться: лошадь моя вязла, я не видел ни зги. Кое-как приютился я к широкому кусту. Сгорбившись и закутавши лицо, ожидал я терпеливо конца ненастья, как вдруг, при блеске молнии, на дороге почудилась мне высокая фигура. Я стал пристально глядеть в ту сторону — та же фигура словно выросла из земли подле моих дрожек.

— Кто это? — спросил звучный голос.

— А ты кто сам?

— Я здешний лесник.

Я назвал себя.

— А, знаю! Вы домой едете?

— Домой. Да видишь, какая гроза…

— Да, гроза, — отвечал голос.

Белая молния озарила лесника с головы до ног; трескучий и короткий удар грома раздался тотчас вслед за нею. Дождик хлынул с удвоенной силой.

— Не скоро пройдет, — продолжал лесник.

— Что делать!

— Я вас, пожалуй, в свою избу проведу, — отрывисто проговорил он.

— Сделай одолжение.

— Извольте сидеть.

Он подошел к голове лошади, взял ее за узду и сдернул с места. Мы тронулись. Я держался за подушку дрожек, которые колыхались, «как в море челнок», и кликал собаку. Бедная моя кобыла тяжко шлепала ногами по грязи, скользила, спотыкалась; лесник покачивался перед оглоблями направо и налево, словно привиденье. Мы ехали довольно долго; наконец мой проводник остановился: «Вот мы и дома, барин», — промолвил он спокойным голосом. Калитка заскрыпела, несколько щенков дружно залаяло. Я поднял голову и при свете молнии увидал небольшую избушку посреди обширного двора, обнесенного плетнем. Из одного окошечка тускло светил огонек. Лесник довел лошадь до крыльца и застучал в дверь. «Сичас, сичас!» — раздался тоненький голосок, послышался топот босых ног, засов заскрыпел, и девочка лет двенадцати, в рубашонке, подпоясанная покромкой, с фонарем в руке, показалась на пороге.

— Посвети барину, — сказал он ей, — а я ваши дрожки под навес поставлю.

Девочка глянула на меня и пошла в избу. Я отправился вслед за ней.

Изба лесника состояла из одной комнаты, закоптелой, низкой и пустой, без полатей и перегородок. Изорванный тулуп висел на стене. На лавке лежало одноствольное ружье, в углу валялась груда тряпок; два больших горшка стояли возле печки. Лучина горела на столе, печально вспыхивая и погасая. На самой середине избы висела люлька, привязанная к концу длинного шеста. Девочка погасила фонарь, присела на крошечную скамейку и начала правой рукой качать люльку, левой поправлять лучину. Я посмотрел кругом — сердце во мне заныло: не весело войти ночью в мужицкую избу. Ребенок в люльке дышал тяжело и скоро.

— Ты разве одна здесь? — спросил я девочку.

— Одна, — произнесла она едва внятно.

— Ты лесникова дочь?

— Лесникова, — прошептала она.

Дверь заскрыпела, и лесник шагнул, нагнув голову, через порог. Он поднял фонарь с полу, подошел к столу и зажег светильню.

— Чай, не привыкли к лучине? — проговорил он и тряхнул кудрями.

Я посмотрел на него. Редко мне случалось видеть такого молодца. Он был высокого роста, плечист и сложен на славу. Из-под мокрой замашной рубашки выпукло выставлялись его могучие мышцы. Черная курчавая борода закрывала до половины его суровое и мужественное лицо; из-под сросшихся широких бровей смело глядели небольшие карие глаза. Он слегка уперся руками в бока и остановился передо мною.

Я поблагодарил его и спросил его имя.

— Меня зовут Фомой, — отвечал он, — а по прозвищу Бирюк.[1]

— А, ты Бирюк?

Я с удвоенным любопытством посмотрел на него. От моего Ермолая и от других я часто слышал рассказы о леснике Бирюке, которого все окрестные мужики боялись как огня. По их словам, не бывало еще на свете такого мастера своего дела: «Вязанки хворосту не даст утащить; в какую бы ни было пору, хоть в самую полночь, нагрянет, как снег на голову, и ты не думай сопротивляться, — силен, дескать, и ловок как бес… И ничем его взять нельзя: ни вином, ни деньгами; ни на какую приманку не идет. Уж не раз добрые люди его сжить со свету собирались, да нет — не дается».

Вот как отзывались соседние мужики о Бирюке.

— Так ты Бирюк, — повторил я, — я, брат, слыхал про тебя. Говорят, ты никому спуску не даешь.

— Должность свою справляю, — отвечал он угрюмо, — даром господский хлеб есть не приходится.

Он достал из-за пояса топор, присел на пол и начал колоть лучину.

— Аль у тебя хозяйки нет? — спросил я его.

— Нет, — отвечая он и сильно махнул топором.

— Умерла, знать?

— Нет… да… умерла, — прибавил он и отвернулся.

Я замолчал; он поднял глаза и посмотрел на меня.

— С прохожим мещанином сбежала, — произнес он с жестокой улыбкой. Девочка потупилась; ребенок проснулся и закричал; девочка подошла к люльке. — На, дай ему, — проговорил Бирюк, сунув ей в руку запачканный рожок. — Вот и его бросила, — продолжал он вполголоса, указывая на ребенка. Он подошел к двери, остановился и обернулся.

— Вы, чай, барин, — начал он, — нашего хлеба есть не станете, а у меня окромя хлеба…

— Я не голоден.

— Ну, как знаете. Самовар бы я вам поставил, да чаю у меня нету… Пойду посмотрю, что ваша лошадь.

⭐⭐⭐⭐⭐ «Бирюк» 30 секунд и подробно за 3 минуты. 

Очень краткий пересказ рассказа «Бирюк»

Возвращаясь с охоты, рассказчик попал под ливень. На время грозы его привел в свою избу лесник по имени Фома, охранявший господский лес от местных нарушителей.

Несмотря на должность, в жизни Фомы по прозвищу Бирюк царила нищета, он один растил двоих детей, жена сбежала с мещанином.

Внешне Фома казался суровым, замкнутым и принципиальным, но характер его раскрылся с другой стороны, когда он поймал с поличным нищего лесоруба, а потом пожалел и отпустил. Мужика дома ждала многодетная семья.

Главные герои и их характеристика:

•  Фома Кузьмич (Бирюк) – лесник.  Бирюком кличут люди за характер отшельника. Высокий, мускулистый бородач. Карие глаза смотрят из-под густых сросшихся бровей. Имеет недюжинную силу и ловкость. Не даст утащить ни одной вязанки хвороста, ничем не подкупить.
•  Барин.  Охотник. От его лица ведется повествование. Чуткий, восприимчивый человек. Одинаково сочувствует леснику и пойманному бедняку. Понимает их бедственное положение и мотивы поступков.

Второстепенные герои и их характеристика:

•  Улита.  Ей 12 лет. Мамы нет, поэтому приходится следить за младенцем. Потупилась и загрустила, когда гость спросил лесника о матери. Скучает. Одета бедно, подпоясанная рубашонка все время падает с худенького плечика. Обуви нет, бегает босиком. Голосок тихий и тонкий.
•  Мужик.  Лесоруб. До нитки промок под дождем, пока рубил дерево. Он худой и бедно одет. Борода длинная, растрепанная. Лицо пропитое, морщинистое. Пойман с поличным, поэтому нервничает, взгляд беспокойный. Голос глухой и жалобный.

Краткое содержание рассказа «Бирюк» подробно

Барин ехал с охоты на беговых дрожках. От задних колес не отставала усталая собака. Туча темнела на горизонте. Надвигалась гроза. Охотник торопился, но ливень застал его посреди леса. Лошадь увязла в грязи. Промокшего путника выручил лесник Фома по прозвищу Бирюк, привел к себе переждать непогоду, чтобы потом продолжить путь до дому.

Фома жил в небольшой избушке. Обширный двор был обнесен плетнем. На стук дверь отворила дочка лесника, по имени Улита. Отец приказал ей посветить барину, проводить внутрь. Девочка взглянула на гостя, пошла в избу.

В доме была одна комната, и та пустая, в углу ее темнела куча тряпья, спать не на чем. Посередине избы висела люлька, привязанная к концу длинного шеста. Дочь качала ее одной рукой. Младенец дышал часто и тяжело. Вероятно, он был болен.

Вошедший следом лесник зажег светильню, тогда охотник рассмотрел его. Это был высокий сильный мужчина. Лицо обрамляла густая черная борода. Ходили слухи, что мужики боялись его, как огня. Он слышал лесорубов издалека, подкупы не принимал. Крестьяне мечтали от него избавиться.

Завязался разговор. Фома один растил детей. Жена сбежала с заезжим мещанином. Семья жила бедно, дома ничего, кроме хлеба. Сердце барина заныло от жалости.

Когда дождь начал стихать, хозяин решил проводить гостя. Охотник встал, Бирюк взял ружье. На вопрос «Зачем?» лесник ответил, что слышит стук топора вдалеке. Звук был лучше различим Фоме со двора. Вышли из дому вместе. Бирюк рассуждал, что если пойти провожать барина, то можно потерять время и вора упустить. Охотник предложил двигаться в ту сторону, где орудовал лесоруб.

На месте после короткой борьбы Бирюк скрутил мокрого растрепанного мужика в лохмотьях. Рядом стояла исхудавшая лошадь, запряженная в телегу. Барин хотел заплатить за поваленное дерево, но Фома отказался. Опять заморосило. Вернулись с пленником обратно. Пойманную лошадь лесник оставил посреди двора, мужика завел в избу, ослабил узел на руках, усадил в углу. Охотник сел на лавку. От шума проснулась спящая Улита.

Мужик сначала сидел молча, исподлобья оглядывая обстановку. Девочка снова уснула прямо у его ног. Потом бедняк стал просить пощады, объяснял, что дома ждут жена и дети, их нечем кормить, не от хорошей жизни под дождем отправился рубить деревья.

Бирюк не поддавался. Тогда пленник начал сыпать проклятьями, называть Фому душегубцем и зверем. Бирюк вскипел. Назревала драка. Барин вскочил, чтобы защитить крестьянина. Но лесник совершил неожиданный поступок. Он силой за плечо вытолкал мужика за дверь. Крикнув ему вслед, «Убирайся к черту, да в другой раз смотри у меня…»

Охотник удивился. За суровой внешностью Бирюка скрывалось большое и доброе сердце. Через полчаса они простились на опушке.

Кратко об истории создания произведения

В сборнике «Записки охотника» И.С. Тургенев вспоминает о жизни в Орловской губернии. Рассказ «Бирюк» был написан в 1847 г., опубликован в 1848 г. в журнале «Современник».

Основой создания стала реальная история. В родительском имении жил лесник, которого за замкнутость и угрюмость прозвали Бирюком. Писателю надолго запомнилось, что его убили свои же крестьяне.