Кто написал сказку алые паруса

Идея создания повести пришла к Александру Грину случайно. Он остановился перед витриной с игрушками и увидел лодочку с шелковым парусом. Правда, тот парус был не алого, а белого цвета. Грин задумался: а что мог бы ему рассказать корабль с красным парусом? В поисках ответа на этот вопрос он и написал свою самую известную книгу — «Алые паруса». Но прежде чем повесть попала в руки читателям, она и ее автор прошли трудный путь. Как Александр Грин создавал легендарные «Алые паруса», рассказывает 5-tv.ru.

История создания повести «Алые паруса»

Работа над повестью происходила на фоне трагических событий не только в стране, но и в жизни самого писателя. В 1919-м Александра Грина призвали в армию, где он заболел сыпным тифом и долго лечился в госпитале. Он дважды дезертировал из армии, потому что не разделял тех идей, за которые ему предстояло сражаться. В какой-то момент Грин оказался на грани нищеты, скитался по друзьям в поисках ночлега. И все это время писатель делал заметки и писал черновик будущей повести. Естественно, с надеждой, что и в его жизни, и в жизни Петрограда, наконец-то появится тот самый корабль с алыми парусами.

Первое издание повести «Алые паруса», 1923 г.

Привычный читателям текст «Алых парусов» сложился к 1920-му. Все дальнейшие правки были уже стилистического характера. В мае 1922-го в газете «Вечерний Телеграф» опубликовали одну главу из повести — «Грей». Целиком произведение вышло в 1923-м. Свою книгу Александр Грин посвятил любимой жене Нине. До своего последнего вздоха великий и многострадальный писатель не утратил веру в лучшее, надежду и силу духа. Именно этими чувствами пронизана и вся повесть.

Почему «Алые паруса» — повесть-феерия?

Жанр «Алых парусов» — повесть-феерия. Такие произведения представляют собой сказочное повествование с фантастическим сюжетом. Историк и литератор Сергей Беляков заметил, что «Алые паруса» — нетипичное произведение этого жанра. С одной стороны, действия повести происходят в сказочных обстоятельствах, но с другой, эта сказка не совсем волшебная.

Сергей Беляков
Историк, литератор

— Это своеобразная сказка, она не совсем волшебная, если не считать предсказания, которое Ассоль услышала в детстве. Ведь там почти нет мистики, нет сверхъестественного. Есть, как будто бы, цепь случайностей, которая и образует эту сказку. Поэтому это и феерия, и романтически-сентиментальная повесть.

Кадр из к/ф «Алые паруса», режиссер Александр Птушко, 1961 г.

«Классические» же феерии изначально появились во французском театре. Слово «fée» — переводится как «фея, волшебница». Обязательная часть таких представлений — зрелищные визуальные решения, танцы и музыка. Пример такого действа — балет «Спящая красавица» в постановке Мариуса Петипа. В кинематографе феерии были очень популярны в начале XX века, до страшных событий Первой мировой войны.

Героиня Ассоль и вырезанные персонажи

Несомненно, главные герои повести «Алые паруса» — это Ассоль и капитан Артур Грей. Александр Грин симпатизирует романтическим персонажам из-за их непоколебимой веры в свою мечту. Жители города Каперна, которых автор показывает обывателями, ему неприятны. Они не поют, не читают сказок и даже считают Ассоль не от мира сего.

Сергей Беляков
Историк, литератор

— Есть романтические персонажи, которые ему бесспорно симпатичны: Ассоль, ее отец и, конечно, Грей. Есть и персонажи второго плана, которые им противостоят. Мир жителей Каперны, которые не поют песен и не рассказывают сказок, — обывательский мир, которому противостоят романтические герои Грина. Романтическим героям он, конечно, сочувствует, они у него побеждают пошлость и скуку этого обывательского мира.

В повести «Алые паруса» были и два героя, которые со временем исчезли из черновиков Александра Грина. Герой-рассказчик и летающий человек Мас-Туэль, который обрел свой дар благодаря силе желания. По задумке писателя герой-рассказчик видит корабль с парусом, но из-за необычного солнечного эффекта парус кажется ему не белым, а почти алым. Он рассказывает эту историю Мас-Туэлю, а тот, в свою очередь, делится с ним историей Ассоль.

Позже Грин принял решение отказаться от второстепенных героев, оставив только две сюжетные линии — Ассоль и Грея. Вероятно, автор решил убрать Мас-Туэля из-за того, что его способности были слишком фантастические и затмили бы собой основную идею, которую он донес до читателя на примере Ассоль и капитана Грея. Кстати, в многочисленных черновиках автора «Алых парусов» можно найти и совсем другое имя главной героини — Аюта.

Почему Александр Грин сделал паруса алыми?

Первое название повести — «Красные паруса». А первое место действия — революционный Петроград. Александр Грин вдохновенно встретил февральскую революцию, но к октябрьской его настроение резко изменилось. Он стал равнодушен к большевистским идеям. Ему начало казаться, что паруса слишком густо окрашены политическими красками. Писатель решил заменить красный цвет на алый, что, впрочем, не спасло книгу от спекуляций со стороны советской пропаганды, которая много лет пыталась делать из литературного корабля революционный символ. Самой книге Александра Грина приписывали удобные для власти смыслы.

«Надо оговориться, что, любя красный цвет, я исключаю из моего цветного пристрастия его политическое, вернее — сектантское значение. Цвет вина, роз, зари, рубина, здоровых губ, крови и маленьких мандаринов, цвет этот — в многочисленных оттенках своих — всегда весел и точен. К нему не пристанут лживые или неопределенные толкования», — писал Александр Грин.

Кадр из к/ф «Алые паруса», режиссер Александр Птушко, 1961 г.

По этой же причине Грин поменял и место действия. Из революционного, голодного и нищего Петрограда герои переезжают в сказочную Гренландию, в прибрежную деревушку Каперна. Писатель страстно любил природу морских городов — именно ее он считал самой привлекательной. Он и сам долго жил у моря, в Крыму. Поэтому в своих произведениях он описал почти все порты в акватории Черного моря.

Сергей Беляков
Историк, литератор

— Конечно, это мечта. Мечта, которая сбывается. Несбыточная мечта, над которой смеются, которую считают прихотью, признаком даже сумасшествия — она оказывается реальностью. Причем реальностью, созданную не воображением, а реальностью, созданную человеческим разумом, трудом, руками. Ведь алые паруса Грей создает не волшебной палочкой. И писатель показывает, что в этом мире мечты могут сбываться.

Неудивительно, что алые паруса, которыми был увенчан галиот «Секрет», стали символом праздника выпускников «Алые паруса». Праздника тех, кто начинает свой путь, верит и ждет от будущего только самого лучшего и светлого.

• Полный текст
• I. Предсказание
• II. Грэй
• III. Рассвет
• IV. Накануне
• V. Боевые приготовления
• VI. Ассоль остается одна
• VII. Алый «Секрет»

Нине Нико­ла­евне Грин под­но­сит и посвя­щает Автор

Пбг, 23 ноября 1922 г.

I. Предсказание

Лон­грен, мат­рос “Ори­она”, креп­кого трех­сот­тон­ного брига, на кото­ром он про­слу­жил десять лет и к кото­рому был при­вя­зан силь­нее, чем иной сын к род­ной матери, дол­жен был, нако­нец, поки­нуть службу.

Это про­изо­шло так. В одно из его ред­ких воз­вра­ще­ний домой, он не уви­дел, как все­гда еще издали, на пороге дома свою жену Мери, всплес­ки­ва­ю­щую руками, а затем бегу­щую навстречу до потери дыха­ния. Вме­сто нее, у дет­ской кро­ватки — нового пред­мета в малень­ком доме Лон­грена — сто­яла взвол­но­ван­ная соседка.

— Три месяца я ходила за нею, ста­рик, — ска­зала она, — посмотри на свою дочь.

Мерт­вея, Лон­грен накло­нился и уви­дел вось­ми­ме­сяч­ное суще­ство, сосре­до­то­ченно взи­рав­шее на его длин­ную бороду, затем сел, поту­пился и стал кру­тить ус. Ус был мок­рый, как от дождя.

— Когда умерла Мери? — спро­сил он.

Жен­щина рас­ска­зала печаль­ную исто­рию, пере­би­вая рас­сказ умиль­ным гуль­ка­нием девочке и уве­ре­ни­ями, что Мери в раю. Когда Лон­грен узнал подроб­но­сти, рай пока­зался ему немного свет­лее дро­вя­ного сарая, и он поду­мал, что огонь про­стой лампы — будь теперь они все вме­сте, втроем — был бы для ушед­шей в неве­до­мую страну жен­щины неза­ме­ни­мой отрадой.

Месяца три назад хозяй­ствен­ные дела моло­дой матери были совсем плохи. Из денег, остав­лен­ных Лон­гре­ном, доб­рая поло­вина ушла на лече­ние после труд­ных родов, на заботы о здо­ро­вье ново­рож­ден­ной; нако­нец, потеря неболь­шой, но необ­хо­ди­мой для жизни суммы заста­вила Мери попро­сить в долг денег у Мен­нерса. Мен­нерс дер­жал трак­тир, лавку и счи­тался состо­я­тель­ным человеком.

Мери пошла к нему в шесть часов вечера. Около семи рас­сказ­чица встре­тила ее на дороге к Лиссу. Запла­кан­ная и рас­стро­ен­ная Мери ска­зала, что идет в город зало­жить обру­чаль­ное кольцо. Она при­ба­вила, что Мен­нерс согла­шался дать денег, но тре­бо­вал за это любви. Мери ничего не добилась.

— У нас в доме нет даже крошки съест­ного, — ска­зала она соседке. — Я схожу в город, и мы с девоч­кой пере­бьемся как-нибудь до воз­вра­ще­ния мужа.

В этот вечер была холод­ная, вет­ре­ная погода; рас­сказ­чица напрасно уго­ва­ри­вала моло­дую жен­щину не ходить в Лисе к ночи. “Ты про­мок­нешь, Мери, накра­пы­вает дождь, а ветер, того и гляди, при­не­сет ливень”.

Взад и впе­ред от при­мор­ской деревни в город состав­ляло не менее трех часов ско­рой ходьбы, но Мери не послу­ша­лась сове­тов рас­сказ­чицы. “Довольно мне колоть вам глаза, — ска­зала она, — и так уж нет почти ни одной семьи, где я не взяла бы в долг хлеба, чаю или муки. Заложу колечко, и кон­чено”. Она схо­дила, вер­ну­лась, а на дру­гой день слегла в жару и бреду; непо­года и вечер­няя измо­рось сра­зила ее двух­сто­рон­ним вос­па­ле­нием лег­ких, как ска­зал город­ской врач, вызван­ный доб­ро­серд­ной рас­сказ­чи­цей. Через неделю на дву­спаль­ной кро­вати Лон­грена оста­лось пустое место, а соседка пере­се­ли­лась в его дом нян­чить и кор­мить девочку. Ей, оди­но­кой вдове, это было не трудно. К тому же, — при­ба­вила она, — без такого несмыш­ле­ныша скучно.

Лон­грен поехал в город, взял рас­чет, про­стился с това­ри­щами и стал рас­тить малень­кую Ассоль. Пока девочка не научи­лась твердо ходить, вдова жила у мат­роса, заме­няя сиротке мать, но лишь только Ассоль пере­стала падать, занося ножку через порог, Лон­грен реши­тельно объ­явил, что теперь он будет сам все делать для девочки, и, побла­го­да­рив вдову за дея­тель­ное сочув­ствие, зажил оди­но­кой жиз­нью вдовца, сосре­до­то­чив все помыслы, надежды, любовь и вос­по­ми­на­ния на малень­ком существе.

Десять лет ски­таль­че­ской жизни оста­вили в его руках очень немного денег. Он стал рабо­тать. Скоро в город­ских мага­зи­нах появи­лись его игрушки — искусно сде­лан­ные малень­кие модели лодок, кате­ров, одно­па­луб­ных и двух­па­луб­ных парус­ни­ков, крей­се­ров, паро­хо­дов — сло­вом, того, что он близко знал, что, в силу харак­тера работы, отча­сти заме­няло ему гро­хот пор­то­вой жизни и живо­пис­ный труд пла­ва­ний. Этим спо­со­бом Лон­грен добы­вал столько, чтобы жить в рам­ках уме­рен­ной эко­но­мии. Мало­об­щи­тель­ный по натуре, он, после смерти жены, стал еще замкну­тее и нелю­ди­мее. По празд­ни­кам его ино­гда видели в трак­тире, но он нико­гда не при­са­жи­вался, а тороп­ливо выпи­вал за стой­кой ста­кан водки и ухо­дил, коротко бро­сая по сто­ро­нам “да”, “нет”, “здрав­ствуйте”, “про­щай”, “пома­леньку” — на все обра­ще­ния и кивки сосе­дей. Гостей он не выно­сил, тихо спро­ва­жи­вая их не силой, но такими наме­ками и вымыш­лен­ными обсто­я­тель­ствами, что посе­ти­телю не оста­ва­лось ничего иного, как выду­мать при­чину, не поз­во­ля­ю­щую сидеть дольше.

Сам он тоже не посе­щал никого; таким обра­зом меж ним и зем­ля­ками легло холод­ное отчуж­де­ние, и будь работа Лон­грена — игрушки — менее неза­ви­сима от дел деревни, ему при­шлось бы ощу­ти­тель­нее испы­тать на себе послед­ствия таких отно­ше­ний. Товары и съест­ные при­пасы он заку­пал в городе — Мен­нерс не мог бы похва­статься даже короб­кой спи­чек, куп­лен­ной у него Лон­гре­ном. Он делал также сам всю домаш­нюю работу и тер­пе­ливо про­хо­дил несвой­ствен­ное муж­чине слож­ное искус­ство раще­ния девочки.

Ассоль было уже пять лет, и отец начи­нал все мягче и мягче улы­баться, посмат­ри­вая на ее нерв­ное, доб­рое личико, когда, сидя у него на коле­нях, она тру­ди­лась над тай­ной застег­ну­того жилета или забавно напе­вала мат­рос­ские песни — дикие рево­сти­шия. В пере­даче дет­ским голо­сом и не везде с бук­вой “р” эти песенки про­из­во­дили впе­чат­ле­ние тан­цу­ю­щего мед­ведя, укра­шен­ного голу­бой лен­точ­кой. В это время про­изо­шло собы­тие, тень кото­рого, пав­шая на отца, укрыла и дочь.

Была весна, ран­няя и суро­вая, как зима, но в дру­гом роде. Недели на три при­пал к холод­ной земле рез­кий бере­го­вой норд.

Рыба­чьи лодки, повы­та­щен­ные на берег, обра­зо­вали на белом песке длин­ный ряд тем­ных килей, напо­ми­на­ю­щих хребты гро­мад­ных рыб. Никто не отва­жи­вался заняться про­мыс­лом в такую погоду. На един­ствен­ной улице дере­вушки редко можно было уви­деть чело­века, поки­нув­шего дом; холод­ный вихрь, нес­шийся с бере­го­вых хол­мов в пустоту гори­зонта, делал “откры­тый воз­дух” суро­вой пыт­кой. Все трубы Каперны дыми­лись с утра до вечера, трепля дым по кру­тым крышам.

Но эти дни норда выма­ни­вали Лон­грена из его малень­кого теп­лого дома чаще, чем солнце, забра­сы­ва­ю­щее в ясную погоду море и Каперну покры­ва­лами воз­душ­ного золота. Лон­грен выхо­дил на мостик, настлан­ный по длин­ным рядам свай, где, на самом конце этого доща­того мола, подолгу курил раз­ду­ва­е­мую вет­ром трубку, смотря, как обна­жен­ное у бере­гов дно дыми­лось седой пеной, еле поспе­ва­ю­щей за валами, гро­хо­чу­щий бег кото­рых к чер­ному, штор­мо­вому гори­зонту напол­нял про­стран­ство ста­дами фан­та­сти­че­ских гри­ва­стых существ, несу­щихся в раз­нуз­дан­ном сви­ре­пом отча­я­нии к дале­кому уте­ше­нию. Стоны и шумы, завы­ва­ю­щая пальба огром­ных взле­тов воды и, каза­лось, види­мая струя ветра, поло­су­ю­щего окрест­ность, — так силен был его ров­ный про­бег, — давали изму­чен­ной душе Лон­грена ту при­туп­лен­ность, оглу­шен­ность, кото­рая, низ­водя горе к смут­ной печали, равна дей­ствием глу­бо­кому сну.

В один из таких дней две­на­дца­ти­лет­ний сын Мен­нерса, Хин, заме­тив, что отцов­ская лодка бьется под мост­ками о сваи, ломая борта, пошел и ска­зал об этом отцу. Шторм начался недавно; Мен­нерс забыл выве­сти лодку на песок. Он немед­ленно отпра­вился к воде, где уви­дел на конце мола, спи­ной к нему сто­яв­шего, куря, Лон­грена. На берегу, кроме их двух, никого более не было. Мен­нерс про­шел по мост­кам до сере­дины, спу­стился в бешено-пле­щу­щую воду и отвя­зал шкот; стоя в лодке, он стал про­би­раться к берегу, хва­та­ясь руками за сваи. Весла он не взял, и в тот момент, когда, пошат­нув­шись, упу­стил схва­титься за оче­ред­ную сваю, силь­ный удар ветра швыр­нул нос лодки от мост­ков в сто­рону оке­ана. Теперь даже всей дли­ной тела Мен­нерс не мог бы достичь самой бли­жай­шей сваи. Ветер и волны, рас­ка­чи­вая, несли лодку в гибель­ный про­стор. Сознав поло­же­ние, Мен­нерс хотел бро­ситься в воду, чтобы плыть к берегу, но реше­ние его запоз­дало, так как лодка вер­те­лась уже неда­леко от конца мола, где зна­чи­тель­ная глу­бина воды и ярость валов обе­щали вер­ную смерть. Меж Лон­гре­ном и Мен­нер­сом, увле­ка­е­мым в штор­мо­вую даль, было не больше десяти сажен еще спа­си­тель­ного рас­сто­я­ния, так как на мост­ках под рукой у Лон­грена висел свер­ток каната с впле­тен­ным в один его конец гру­зом. Канат этот висел на слу­чай при­чала в бур­ную погоду и бро­сался с мостков.

— Лон­грен! — закри­чал смер­тельно пере­пу­ган­ный Мен­нерс. — Что же ты стал, как пень? Видишь, меня уно­сит; брось причал!

Лон­грен мол­чал, спо­койно смотря на метав­ше­гося в лодке Мен­нерса, только его трубка зады­мила силь­нее, и он, помед­лив, вынул ее из рта, чтобы лучше видеть происходящее.

— Лон­грен! — взы­вал Мен­нерс. — Ты ведь слы­шишь меня, я поги­баю, спаси!

Но Лон­грен не ска­зал ему ни одного слова; каза­лось, он не слы­шал отча­ян­ного вопля. Пока не отнесло лодку так далеко, что еле доле­тали слова-крики Мен­нерса, он не пере­сту­пил даже с ноги на ногу. Мен­нерс рыдал от ужаса, закли­нал мат­роса бежать к рыба­кам, позвать помощь, обе­щал деньги, угро­жал и сыпал про­кля­ти­ями, но Лон­грен только подо­шел ближе к самому краю мола, чтобы не сразу поте­рять из вида мета­ния и скачки лодки. “Лон­грен, — донес­лось к нему глухо, как с крыши — сидя­щему внутри дома, — спаси!” Тогда, набрав воз­духа и глу­боко вздох­нув, чтобы не поте­ря­лось в ветре ни одного слова, Лон­грен крик­нул: — Она так же про­сила тебя! Думай об этом, пока еще жив, Мен­нерс, и не забудь!

Тогда крики умолкли, и Лон­грен пошел домой. Ассоль, проснув­шись, уви­дела, что отец сидит пред уга­са­ю­щей лам­пой в глу­бо­кой задум­чи­во­сти. Услы­шав голос девочки, звав­шей его, он подо­шел к ней, крепко поце­ло­вал и при­крыл сбив­шимся одеялом.

— Спи, милая, — ска­зал он, — до утра еще далеко.

— Что ты делаешь?

— Чер­ную игрушку я сде­лал, Ассоль, — спи!

На дру­гой день только и раз­го­во­ров было у жите­лей Каперны, что о про­пав­шем Мен­нерсе, а на шестой день при­везли его самого, уми­ра­ю­щего и злоб­ного. Его рас­сказ быстро обле­тел окрест­ные дере­вушки. До вечера носило Мен­нерса; раз­би­тый сотря­се­ни­ями о борта и дно лодки, за время страш­ной борьбы с сви­ре­по­стью волн, гро­зив­ших, не уста­вая, выбро­сить в море обе­зу­мев­шего лавоч­ника, он был подо­бран паро­хо­дом “Лукре­ция”, шед­шим в Кас­сет. Про­студа и потря­се­ние ужаса при­кон­чили дни Мен­нерса. Он про­жил немного менее сорока восьми часов, при­зы­вая на Лон­грена все бед­ствия, воз­мож­ные на земле и в вооб­ра­же­нии. Рас­сказ Мен­нерса, как мат­рос сле­дил за его гибе­лью, отка­зав в помощи, крас­но­ре­чи­вый тем более, что уми­ра­ю­щий дышал с тру­дом и сто­нал, пора­зил жите­лей Каперны. Не говоря уже о том, что ред­кий из них спо­со­бен был пом­нить оскорб­ле­ние и более тяж­кое, чем пере­не­сен­ное Лон­гре­ном, и горе­вать так сильно, как горе­вал он до конца жизни о Мери, — им было отвра­ти­тельно, непо­нятно, пора­жало их, что Лон­грен мол­чал. Молча, до своих послед­них слов, послан­ных вдо­гонку Мен­нерсу, Лон­грен стоял; стоял непо­движно, строго и тихо, как судья, выка­зав глу­бо­кое пре­зре­ние к Мен­нерсу — боль­шее, чем нена­висть, было в его мол­ча­нии, и это все чув­ство­вали. Если бы он кри­чал, выра­жая жестами или сует­ли­во­стью зло­рад­ства, или еще чем иным свое тор­же­ство при виде отча­я­ния Мен­нерса, рыбаки поняли бы его, но он посту­пил иначе, чем посту­пали они — посту­пил вну­ши­тельно, непо­нятно и этим поста­вил себя выше дру­гих, сло­вом, сде­лал то, чего не про­щают. Никто более не кла­нялся ему, не про­тя­ги­вал руки, не бро­сал узна­ю­щего, здо­ро­ва­ю­ще­гося взгляда. Совер­шенно навсе­гда остался он в сто­роне от дере­вен­ских дел; маль­чишки, зави­дев его, кри­чали вдо­гонку: “Лон­грен уто­пил Мен­нерса!”. Он не обра­щал на это вни­ма­ния. Так же, каза­лось, он не заме­чал и того, что в трак­тире или на берегу, среди лодок, рыбаки умол­кали в его при­сут­ствии, отходя в сто­рону, как от зачум­лен­ного. Слу­чай с Мен­нер­сом закре­пил ранее непол­ное отчуж­де­ние. Став пол­ным, оно вызвало проч­ную вза­им­ную нена­висть, тень кото­рой пала и на Ассоль.