Кто написал сказку конька горбунка

• Полный текст
• Часть первая. Начинает сказка сказываться
• Часть вторая. Скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается.
• Часть третья. Доселева Макар огороды копал, а нынче Макар в воеводы попал.

Часть первая. Начинает сказка сказываться

За горами, за лесами,
За широ­кими морями,
Не на небе — на земле
Жил ста­рик в одном селе.
У ста­ри­нушки три сына:
Стар­ший умный был детина,
Сред­ний сын и так и сяк,
Млад­ший вовсе был дурак.

Бра­тья сеяли пшеницу
Да возили в град-столицу:
Знать, сто­лица та была
Неда­лече от села.
Там пше­ницу продавали,
Деньги сче­том принимали
И с наби­тою сумой
Воз­вра­ща­лися домой.

В дол­гом вре­мени аль вскоре
При­клю­чи­лося им горе:
Кто-то в поле стал ходить
И пше­ницу шевелить.
Мужички такой печали
Отро­дяся не видали;
Стали думать да гадать —
Как бы вора соглядать;
Нако­нец себе смекнули,
Чтоб сто­ять на карауле,
Хлеб ночами поберечь,
Злого вора подстеречь.

Вот, как стало лишь смеркаться,
Начал стар­ший брат сбираться:
Вынул вилы и топор
И отпра­вился в дозор.

Ночь ненаст­ная настала,
На него боязнь напала,
И со стра­хов наш мужик
Зако­пался под сенник.

Ночь про­хо­дит, день приходит;
С сен­ника дозор­ный сходит
И, облив себя водой,
Стал сту­чаться под избой:
“Эй вы, сон­ные тетери!
Отпи­райте брату двери,
Под дождем я весь промок
С головы до самых ног”.
Бра­тья двери отворили,
Кара­уль­щика впустили,
Стали спра­ши­вать его:
Не видал ли он чего?
Кара­уль­щик помолился,
Вправо, влево поклонился
И, про­каш­ляв­шись, сказал:
“Всю я ноченьку не спал;
На мое ж при­том несчастье,
Было страш­ное ненастье:
Дождь вот так ливмя и лил,
Руба­шонку всю смочил.
Уж куда как было скучно!..
Впро­чем, все благополучно”.
Похва­лил его отец:
“Ты, Данило, молодец!
Ты вот, так ска­зать, примерно,
Сослу­жил мне службу верно,
То есть, будучи при всем,
Не уда­рил в грязь лицом”.

Стало сыз­нова смеркаться;
Сред­ний брат пошел сбираться:
Взял и вилы и топор
И отпра­вился в дозор.
Ночь холод­ная настала,
Дрожь на малого напала,
Зубы начали плясать;
Он уда­рился бежать —
И всю ночь ходил дозором
У соседки под забором.
Жутко было молодцу!
Но вот утро. Он к крыльцу:
“Эй вы, сони! Что вы спите!
Брату двери отоприте;
Ночью страш­ный был мороз,—
До живо­ти­ков промерз”.
Бра­тья двери отворили,
Кара­уль­щика впустили,
Стали спра­ши­вать его:
Не видал ли он чего?
Кара­уль­щик помолился,
Вправо, влево поклонился
И сквозь зубы отвечал:
“Всю я ноченьку не спал,
Да, к моей судьбе несчастной,
Ночью холод был ужасный,
До серд­цов меня пробрал;
Всю я ночку проскакал;
Слиш­ком было несподручно…
Впро­чем, все благополучно”.
И ему ска­зал отец:
“Ты, Гав­рило, молодец!”

Стало в тре­тий раз смеркаться,
Надо млад­шему сбираться;
Он и усом не ведет,
На печи в углу поет
Изо всей дурац­кой мочи:
“Рас­пре­крас­ные вы очи!”

Бра­тья ну ему пенять,
Стали в поле погонять,
Но сколь долго ни кричали,
Только голос потеряли:
Он ни с места. Наконец
Подо­шел к нему отец,
Гово­рит ему: “Послу­шай,
Побе­гай в дозор, Ванюша.
Я куплю тебе лубков,
Дам гороху и бобов”.
Тут Иван с печи слезает,
Мала­хай свой надевает,
Хлеб за пазуху кладет,
Караул дер­жать идет.

Поле все Иван обходит,
Ози­ра­ю­чись кругом,
И садится под кустом;
Звезды на небе считает
Да кра­юшку уплетает.

Вдруг о пол­ночь конь заржал…
Кара­уль­щик наш привстал,
Посмот­рел под рукавицу
И уви­дел кобылицу.
Кобы­лица та была
Вся, как зим­ний снег, бела,
Грива в землю, золотая,
В мелки кольца завитая.
“Эхе-хе! так вот какой
Наш воришко!.. Но, постой,
Я шутить ведь, не умею,
Разом сяду те на шею.
Вишь, какая саранча!”
И, минуту улуча,
К кобы­лице подбегает,
За вол­ни­стый хвост хватает
И прыг­нул к ней на хребет —
Только задом наперед.
Кобы­лица молодая,
Очью бешено сверкая,
Змеем голову свила
И пусти­лась, как стрела.
Вьется кру­гом над полями,
Вис­нет пла­стью надо рвами,
Мчится ско­ком по горам,
Ходит дыбом по лесам,
Хочет силой аль обманом,
Лишь бы спра­виться с Иваном.
Но Иван и сам не прост —
Крепко дер­жится за хвост.

Нако­нец она устала.
“Ну, Иван, — ему сказала,—
Коль умел ты усидеть,
Так тебе мной и владеть.
Дай мне место для покою
Да уха­жи­вай за мною
Сколько смыс­лишь. Да смотри:
По три утренни зари
Выпу­щай меня на волю
Погу­лять по чисту полю.
По исходе же трех дней
Двух рожу тебе коней —
Да таких, каких поныне
Не бывало и в помине;
Да еще рожу конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршин­ными ушами.
Двух коней, коль хошь, продай,
Но конька не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за чер­ную, слышь, бабку.
На земле и под землей
Он това­рищ будет твой:
Он зимой тебя согреет,
Летом холо­дом обвеет,
В голод хле­бом угостит,
В жажду медом напоит.
Я же снова выйду в поле
Силы про­бо­вать на воле”.

“Ладно”, — думает Иван
И в пас­ту­ший балаган
Кобы­лицу загоняет,
Дверь рого­жей закрывает
И, лишь только рассвело,
Отправ­ля­ется в село,
Напе­вая громко песню:
“Ходил моло­дец на Пресню”.

Вот он всхо­дит на крыльцо,
Вот хва­тает за кольцо,
Что есть силы в дверь стучится,
Чуть что кровля не валится,
И кри­чит на весь базар,
Словно сде­лался пожар.
Бра­тья с лавок поскакали,
Заи­ка­яся вскричали:
“Кто сту­чится сильно так?” —
“Это я, Иван-дурак!”
Бра­тья двери отворили,
Дурака в избу впустили
И давай его ругать, —
Как он смел их так пугать!
А Иван наш, не снимая
Ни лап­тей, ни малахая,
Отправ­ля­ется на печь
И ведет оттуда речь
Про ноч­ное похожденье,
Всем ушам на удивленье:
“Всю я ноченьку не спал,
Звезды на небе считал;
Месяц, ровно, тоже светил, —
Я поряд­ком не приметил.
Вдруг при­хо­дит дья­вол сам,
С боро­дою и с усам;
Рожа словно как у кошки,
А глаза-то-что те плошки!
Вот и стал тот черт скакать
И зерно хво­стом сбивать.
Я шутить ведь не умею —
И вскочи ему на шею.

Уж тас­кал же он, таскал,
Чуть башки мне не сломал,
Но и я ведь сам не промах,
Слышь, дер­жал его как в жомах.
Бился, бился мой хитрец
И взмо­лился наконец:
“Не губи меня со света!
Целый год тебе за это
Обе­ща­юсь смирно жить,
Пра­во­слав­ных не мутить”.
Я, слышь, слов-то не померил,
Да чер­тенку и поверил”.
Тут рас­сказ­чик замолчал,
Позев­нул и задремал.
Бра­тья, сколько ни серчали,
Не смогли — захохотали,
Ухва­тив­шись под бока,
Над рас­ска­зом дурака.
Сам ста­рик не мог сдержаться,
Чтоб до слез не посмеяться,
Хоть сме­яться — так оно
Ста­ри­кам уж и грешно.

Много ль вре­мени аль мало
С этой ночи пробежало,—
Я про это ничего
Не слы­хал ни от кого.
Ну, да что нам в том за дело,
Год ли, два ли пролетело, —
Ведь за ними не бежать…
Ста­нем сказку продолжать.

Ну‑с, так вот что! Раз Данило
(В празд­ник, пом­нится, то было),
Натя­нув­шись зельно пьян,
Зата­щился в балаган.
Что ж он видит? — Прекрасивых
Двух коней золотогривых
Да игрушечку-конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршин­ными ушами.
“Хм! Теперь-то я узнал,
Для чего здесь дурень спал!” —
Гово­рит себе Данило…
Чудо разом хмель посбило;
Вот Данило в дом бежит
И Гав­риле говорит:
“Посмотри, каких красивых
Двух коней золотогривых
Наш дурак себе достал:
Ты и слы­хом не слыхал”.
И Данило да Гаврило,
Что в ногах их мочи было,
По кра­пиве прямиком
Так и дуют босиком.

Спо­тык­нув­шися три раза,
Почи­нивши оба глаза,
Поти­рая здесь и там,
Вхо­дят бра­тья к двум коням.
Кони ржали и храпели,
Очи яхон­том горели;
В мелки кольца завитой,
Хвост стру­ился золотой,
И алмаз­ные копыты
Круп­ным жем­чу­гом обиты.
Любо-дорого смотреть!
Лишь царю б на них сидеть!
Бра­тья так на них смотрели,
Что чуть-чуть не окривели.
“Где он это их достал? —
Стар­ший сред­нему сказал. —
Но давно уж речь ведется,
Что лишь дур­ням клад дается,
Ты ж хоть лоб себе разбей,
Так не выбьешь двух рублей.
Ну, Гав­рило, в ту седмицу
Отве­дем-ка их в столицу;
Там боярам продадим,
Деньги ровно поделим.
А с день­жон­ками, сам знаешь,
И попьешь и погуляешь,
Только хлопни по мешку.
А бла­гому дураку
Недо­ста­нет ведь догадки,
Где гостят его лошадки;
Пусть их ищет там и сям.
Ну, при­я­тель, по рукам!”
Бра­тья разом согласились,
Обня­лись, перекрестились
И вер­ну­лися домой,
Говоря про­меж собой
Про коней и про пирушку
И про чуд­ную зверушку.

Время катит чередом,
Час за часом, день за днем.
И на первую седмицу
Бра­тья едут в град-столицу,
Чтоб товар свой там продать
И на при­стани узнать,
Не при­шли ли с кораблями
Немцы в город за холстами
И ней­дет ли царь Салтан
Басур­ма­нить христиан.
Вот ико­нам помолились,
У отца благословились,
Взяли двух коней тайком
И отпра­ви­лись тишком.

Вечер к ночи пробирался;
На ноч­лег Иван собрался;
Вдоль по улице идет,
Ест кра­юшку да поет.
Вот он поля достигает,
Руки в боки подпирает
И с при­скоч­кой, словно пан,
Боком вхо­дит в балаган.

Все по-преж­нему стояло,
Но коней как не бывало;
Лишь игрушка-горбунок
У его вер­телся ног,
Хло­пал с радо­сти ушами
Да при­пля­сы­вал ногами.
Как завоет тут Иван,
Опер­шись о балаган:
“Ой вы, кони буры-сивы,
Добры кони златогривы!
Я ль вас, други, не ласкал,
Да какой вас черт украл?
Чтоб про­пасть ему, собаке!
Чтоб издох­нуть в буераке!
Чтоб ему на том свету
Про­ва­литься на мосту!
Ой вы, кони буры-сивы,
Добры кони златогривы!”

Тут конек ему заржал.
“Не тужи, Иван, — сказал, —
Велика беда, не спорю,
Но могу помочь я горю.
Ты на черта не клепли:
Бра­тья кони­ков свели.
Ну, да что бол­тать пустое,
Будь, Ива­нушка, в покое.
На меня ско­рей садись,
Только знай себе держись;
Я хоть росту небольшого,
Да сменю коня другого:
Как пущусь да побегу,
Так и беса настигу”.

Тут конек пред ним ложится;
На конька Иван садится,
Уши в загреби берет,
Что есть мочушки ревет.
Гор­бу­нок-конек встряхнулся,
Встал на лапки, встрепенулся,
Хлоп­нул грив­кой, захрапел
И стре­лою полетел;
Только пыль­ными клубами
Вихорь вился под ногами.
И в два мига, коль не в миг,
Наш Иван воров настиг.

Бра­тья, то есть, испугались,
Заче­са­лись и замялись.
А Иван им стал кричать:
“Стыдно, бра­тья, воровать!
Хоть Ивана вы умнее,
Да Иван-то вас честнее:
Он у вас коней не крал”.
Стар­ший, кор­чась, тут сказал:
“Доро­гой наш брат Иваша,
Что переться — дело наше!
Но возьми же ты в расчет
Неко­рыст­ный наш живот.

Сколь пше­ницы мы ни сеем,
Чуть насущ­ный хлеб имеем.
А коли неурожай,
Так хоть в петлю полезай!
Вот в такой боль­шой печали
Мы с Гав­ри­лой толковали
Всю намед­ниш­нюю ночь —
Чем бы горюшку помочь?
Так и этак мы вершили,
Нако­нец вот так решили:
Чтоб про­дать твоих коньков
Хоть за тысячу рублев.
А в спа­сибо, мол­вить к слову,
При­везти тебе обнову —
Красну шапку с позвонком
Да сапожки с каблучком.
Да к тому ж ста­рик неможет,
Рабо­тать уже не может;
А ведь надо ж мыкать век, —
Сам ты умный человек!” —
“Ну, коль этак, так ступайте, —
Гово­рит Иван, — продайте
Зла­то­гри­вых два коня,
Да возь­мите ж и меня”.
Бра­тья больно покосились,
Да нельзя же! согласились.

Однажды в 1834 году профессор русской словесности и ректор Императорского Санкт-Петербургского университета Пётр Александрович Плетнёв вместо лекции прочитал своим студентам сказку. Это была первая глава «Конька-Горбунка», которая только-только вышла в свет. Закончив читать, профессор объявил слушателям, что автор стихов находится среди них в аудитории, и это не кто иной, как студент Пётр Ершов. Это был настоящий триумф молодого поэта!

Первое, что бросается в глаза и вызывает некоторые сомнения – это юный возраст автора талантливого произведения – Ершову тогда исполнилось всего 19 лет. И до этого он ничего не сочинял. Писать шедевры типа «Конька-Горбунка» в столь младые лета способны только гении. К примеру, Александр Пушкин приступил к поэме «Руслан и Людмила» когда ему было 18 лет. Михаил Лермонтов в юнкерской школе написал стихотворную повесть «Хаджи Абрек» в 19 лет. Но они ведь реально были гениальными литераторами. А был ли гением Пётр Ершов? Нет, к сожалению, не был.

Да, он имел неплохой дар к сложению слов в красивые строчки и предложения, но за всю свою жизнь он больше не создал ничего подобного «Коньку-Горбунку».

По сравнению с Пушкиным, Лермонтовым и Грибоедовым Ершов прожил долго – 54 года, и у него определённо было время для новых образчиков высокой или хотя бы юмористической поэзии, подобной сказке про Ивана-дурака, его верного друга-конька, жар-птицу и Царь-девицу. В творческом багаже Ершова имеются десятки стихотворений и рассказов, баллада «Сибирский казак», цикл повестей «Осенние вечера» и несколько театральных пьес. Но ни одно из этих произведений не сравнится по яркости слога, народному юмору и удачным образам с блистательным «Коньком-Горбунком».

После публикации всех глав стихотворной сказки отдельным изданием на Ершова обрушилась слава. Он вращался в столичных литературных салонах, принимал поздравления поклонников, но при этом упорно отказывался от автографов на экземплярах своей книги. Отчего такая скромность? Ведь его расхваливал сам Пушкин, говоря в превосходных тонах о новой звезде на литературном небосводе.

Александр Сергеевич даже как-то обмолвился, что после ершовского «Конька» он больше не в праве писать сказки. Пушкин наградил Ершова следующим комплиментом: «Теперь этот род сочинений можно мне и оставить». Дескать, ему нечем затмить новую звезду русской поэзии. И ведь действительно, после 1834 года Александр Пушкин больше не писал сказки в стихах. «Сказка о золотом петушке» стала последней из написанных им произведений такого рода.

А новая звезда русской поэзии взяла и покинула Петербург. После окончания университета в силу разных причин Пётр Ершов вернулся на родину и стал работать учителем Тобольской гимназии.

Следующий факт, который вызывает вопросы – это применение автором-сибиряком специфических слов и выражений, которые были присущи крестьянам Псковской губернии. Персонажи сказки иногда говорят на «скобарском» наречии. К примеру, «трожды» вместо «трижды», или «камешок» вместо «камешек».

Или вот такой небольшой фрагмент: 
Эко диво! — все кричали. — 
Мы и слыхом не слыхали, 
Чтобы льзя похорошеть!

Редчайшее устаревшее слово льзя – это полная противоположность слову нельзя, и тут оно означает можно. Это словечко льзя было в ходу у жителей центральных регионов России, в том числе и у псковичей. Не проще ли было человеку, родившемуся и выросшему в Сибири, вложить в уста героев сказки говор своих родных мест, с детства ему знакомый? Зато на псковском диалекте разговаривала пушкинская няня Арина Родионовна. Понимаете, о чём речь?…

А вот ещё один интересный отрывок из сказки. Это момент повествования, когда Иван-дурак прискакал на своём волшебном коньке к берегу моря-окияна и объяснил несчастному киту причины его страданий:

Чудо-юдо рыба-кит! 
Оттого твои мученья, 
Что без божия веленья 
Проглотил ты средь морей 
Три десятка кораблей.

Если дашь ты им свободу, 
Снимет бог с тебя невзгоду, 
Вмиг все раны заживит, 
Долгим веком наградит.

Вот, казалось бы, совершенно безобидный эпизод, не так ли? Однако при всей своей внешней забавности именно в нём царская цензура обнаружила крамолу и едкую сатиру на самодержавие.

«Проглотил ты средь морей три десятка кораблей» – это же ведь тонкий намёк на царя Николая I и его расправу над декабристами.

А фраза «Если дашь ты им свободу, снимет бог с тебя невзгоду» – так вообще наглый призыв помиловать осуждённых заговорщиков, сосланных в Сибирь.

И это только один пример скрытного литературного бунтарства в потешной сказке (бунтарства – с точки зрения чрезмерно бдительных цензоров). Были периоды, когда при очередных публикациях из сказки изымались все двусмысленные намёки на царя и церковь. А в 1843 году «Горбунка» вообще запретили к печати на 13 лет.  

К чему все эти изыскания о царской цензуре? А к тому, что вряд ли молодой студент Ершов, по складу характера человек мягкий и законопослушный, замахнулся бы на императора. Даже в тонких полунамёках. А вот друг декабристов, острослов и задира Александр Пушкин – запросто!

Ещё одна интересная версия сторонников пушкинского авторства – это скрытые в поэме намёки на притязания царя Николая I на молодую жену Пушкина (жар-птицу Наталью Гончарову), поэтому от своего имени Александр Сергеевич не смог бы издать произведение, бросающее тень на российского императора.

Если у вас есть время и желание, то перечитайте на досуге пушкинские стихотворные сказки. Хоть одну из них. О попе и работнике его Балде, о царе Салтане и сыне его Гвидоне, о рыбаке и Золотой Рыбке, о мёртвой царевне и семи богатырях, ну или сказку о Золотом Петушке.

А потом освежите в памяти «Конька-Горбунка». И вы обнаружите поразительное сходство стиля, стихотворного размера и музыкальности языка. Слог ведь один и тот же – лёгкий, яркий, сочный, весь такой народный и юморной, имеющий множество метких, чисто пушкинских, выражений. Многое в «Горбунке» указывает на то, что написан он талантливой пушкинской рукой.

Возможно, вы скажете, что молодой Ершов просто попал под влияние гения Пушкина, стал вольно или невольно подражать его стилю. Вполне возможно. Иногда пародия бывает лучше оригинала. А ещё можно предположить, что сюжет сказки Ершову был подарен Пушкиным.

Ведь подарил же Александр Сергеевич провинциалу Николаю Гоголю идеи для «Ревизора» и «Мёртвых душ». Причём совершенно безвозмездно подарил. От широты своей души. А тут ещё один начинающий талант из глубинки – отчего же ему не помочь, не подсказать, не написать ему для старта, разгона и темпа первые строчки? Отредактировать, в конце концов. Чисто по доброте душевной.

В архивах издателя Александра Смирдина, который публиковал «Конька» в своём журнале «Библиотека для чтения», был найден рукописный листок со вступлением к сказке, начертанный пушкинской рукой. Те самые строчки – «За горами, за лесами, за широкими морями…» да про трёх сыновей, младший из которых вовсе был дурак. А вот рукописей сказки с почерком Петра Ершова не нашлось. Их нет. Нигде нет. Ни в одном архиве. Черновиков тоже нет нигде. Ершов зачем-то уничтожил оригинальную рукопись «с пушкинскими пометками» и свой дневник тех лет.

Если предположить, что Пушкин «подарил» Ершову столь замечательное произведение, если он добровольно отказался от своего шедевра, то у этого странного поступка должны быть очень веские причины и мотивы. И они таки есть.

Очень важная причина – это огромные карточные долги Александра Сергеевича. Он ведь был весьма азартным картёжником. К тому же невезучим. А может, просто неумелым или слишком горячим? По словам князя Павла Вяземского поэт «проигрывал даже таким людям, которых, кроме него самого, обыгрывали все».

В 1820 году Пушкин «полупродал, полупроиграл» рукописный сборник своих стихотворений основателю литературного общества «Зелёная лампа» Никите Всеволожскому. За ломберным столиком со штабс-капитаном Великопольским чуть было «не съехала на тузе» вторая глава «Евгения Онегина». А опытному картёжнику-профессионалу Василию Огонь-Догановскому поэт задолжал 24 800 рублей – гигантские по тем временам деньги. Львиная доля пушкинских доходов шла на уплату «священных карточных долгов».

Однажды император Николай I посоветовал Пушкину бросить карточную игру, сказав при этом: – Она тебя портит!

Поэт возразил: – Напротив, Ваше Величество, карты меня спасают от хандры.

Николай Павлович спросил: – Но что ж после этого твоя поэзия?

На что Пушкин заявил: – Поэзия служит мне средством к уплате моих карточных долгов, Ваше Величество.

И действительно, когда Александра Сергеевича отягощали карточные долги, он садился за рабочий стол и в одну ночь отрабатывал их с излишком. Таким образом, например, у него создан «Граф Нулин» – блестящий и остроумный анекдот в стихах, ироничная и шуточная поэма, написанная всего за два утра.

Из всего этого напрашивается вопрос: неужели Пушкин проиграл Ершову в карты своего «Конька-Горбунка»? Нет. Всё гораздо интереснее и замысловатее.

Ко времени выхода в свет сказки про Иванушку-дурачка Пушкин был отцом двоих детей, жена ждала третьего. Встал вопрос о неучтённых в семейном бюджете, так сказать, «левых деньгах», чтобы расплатиться с карточными долгами тайно от супруги. Наталья Николаевна и так была чересчур раздражена транжирством своего безалаберного мужа, и легко представить, как бы она отреагировала на очередные огромные траты.

Добрые приятельские отношения с издателем и книготорговцем Александром Смирдиным позволяли Пушкину публиковаться под чужим именем и тем самым «замести следы». Так на литературном небосклоне и воссияла новая звезда по имени Пётр Ершов. Безденежный студент получил от книгоиздателя по одному рублю за строчку. Неплохие деньги, как вы думаете?

А вот настоящий автор – предположительно Пушкин – (вы уж простите за современный жаргон) взял «чёрным налом» по 25 рублей за одну строку. Надо отметить, что Александр Смирдин платил очень даже приличный авторский гонорар для знаменитых писателей – до 1000 рублей за один лист. Но полученных денег Пушкину всё равно не хватило. Он так и не расплатился со своими долгами до самой смерти…

И последний интересный факт. В домашней библиотеке Пушкина была специальная книжная полка, предназначенная для различных литературных мистификаций и анонимных изданий. Так вот, «Конёк-Горбунок» хранился именно на этой полке.

Ещё раз повторю – все высказанные сомнения в авторстве Ершова являются всего лишь предположением, так как 100%-ных доказательств не существует.

Но уменьшить очарование сказки никакие подозрения не в силах. Как не могут они и помешать нам восторгаться её неповторимой прелестью. Долго ещё папы-мамы и дедушки-бабушки будут с выражением читать своим любимым чадам историю о приключениях ловкого Ивашки и его верного ушастого друга.

В завершение заметки предлагаю вашему вниманию концовку сказки. В ней есть строки, которые были написаны Пушкиным в его «Сказке о царе Салтане» за три года до появления «Конька-Горбунка» – это те самые, хорошо всем известные слова про то, как пушки с крепости палят, да про мёд-пиво, которое по усам текло да в рот не попало. Читаешь их, и понимаешь, всем сердцем чувствуешь: их автор – это 100%-но любитель весёлой жизни, гуляка и бражник Александр Сергеевич Пушкин, а не строгий директор тобольской гимназии и образцовый семьянин Пётр Павлович Ершов.

Пушки с крепости палят; 
В трубы кованы трубят; 
Все подвалы отворяют, 
Бочки с фряжским выставляют, 
И, напившися, народ 
Что есть мочушки дерёт: 
«Здравствуй, царь наш со царицей! 
С распрекрасной Царь-девицей!»

Во дворце же пир горой: 
Вина льются там рекой; 
За дубовыми столами 
Пьют бояре со князьями. 
Сердцу любо! Я там был, 
Мёд, вино и пиво пил; 
По усам хоть и бежало, 
В рот ни капли не попало.

Примечание. В этой заметке использованы материалы статьи «Уздечка для Конька-Горбунка» (автор Людмила Макарова) из журнала «Загадки истории».