Кто написал сказку медный всадник

На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный чёлн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.

И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
На зло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.

Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво;
Где прежде финский рыболов,
Печальный пасынок природы,
Один у низких берегов
Бросал в неведомые воды
Свой ветхой невод, ныне там
По оживленным берегам
Громады стройные теснятся
Дворцов и башен; корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся;
В гранит оделася Нева;
Мосты повисли над водами;
Темно-зелеными садами
Ее покрылись острова,
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.

Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздух и мороз,
Бег санок вдоль Невы широкой,
Девичьи лица ярче роз,
И блеск, и шум, и говор балов,
А в час пирушки холостой
Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой.
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
На сквозь простреленных в бою.
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром,
Когда полнощная царица
Дарует сына в царской дом,
Или победу над врагом
Россия снова торжествует,
Или, взломав свой синий лед,
Нева к морям его несет
И, чуя вешни дни, ликует.

Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо как Россия,
Да умирится же с тобой
И побежденная стихия;
Вражду и плен старинный свой
Пусть волны финские забудут
И тщетной злобою не будут
Тревожить вечный сон Петра!

Была ужасная пора,
Об ней свежо воспоминанье…
Об ней, друзья мои, для вас
Начну свое повествованье.
Печален будет мой рассказ.

Часть первая

Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом.
Плеская шумною волной
В края своей ограды стройной,
Нева металась, как больной
В своей постеле беспокойной.
Уж было поздно и темно;
Сердито бился дождь в окно,
И ветер дул, печально воя.
В то время из гостей домой
Пришел Евгений молодой…
Мы будем нашего героя
Звать этим именем. Оно
Звучит приятно; с ним давно
Мое перо к тому же дружно.
Прозванья нам его не нужно,
Хотя в минувши времена
Оно, быть может, и блистало
И под пером Карамзина
В родных преданьях прозвучало;
Но ныне светом и молвой
Оно забыто. Наш герой
Живет в Коломне; где-то служит,
Дичится знатных и не тужит
Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине.
Итак, домой пришед, Евгений
Стряхнул шинель, разделся, лег.
Но долго он заснуть не мог
В волненье разных размышлений.
О чем же думал он? о том,
Что был он беден, что трудом
Он должен был себе доставить
И независимость и честь;
Что мог бы бог ему прибавить
Ума и денег. Что ведь есть
Такие праздные счастливцы,
Ума недальнего, ленивцы,
Которым жизнь куда легка!
Что служит он всего два года;
Он также думал, что погода
Не унималась; что река
Всё прибывала; что едва ли
С Невы мостов уже не сняли
И что с Парашей будет он
Дни на два, на три разлучен.
Евгений тут вздохнул сердечно
И размечтался, как поэт:

«Жениться? Мне? зачем же нет?
Оно и тяжело, конечно;
Но что ж, я молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов;
Уж кое-как себе устрою
Приют смиренный и простой
И в нем Парашу успокою.
Пройдет, быть может, год-другой —
Местечко получу, Параше
Препоручу семейство наше
И воспитание ребят…
И станем жить, и так до гроба
Рука с рукой дойдем мы оба,
И внуки нас похоронят…»

Так он мечтал. И грустно было
Ему в ту ночь, и он желал,
Чтоб ветер выл не так уныло
И чтобы дождь в окно стучал
Не так сердито…
Сонны очи
Он наконец закрыл. И вот
Редеет мгла ненастной ночи
И бледный день уж настает…
Ужасный день!
Нева всю ночь
Рвалася к морю против бури,
Не одолев их буйной дури…
И спорить стало ей невмочь…
Поутру над ее брегами
Теснился кучами народ,
Любуясь брызгами, горами
И пеной разъяренных вод.
Но силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова,
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась. Пред нею
Всё побежало, всё вокруг
Вдруг опустело — воды вдруг
Втекли в подземные подвалы,
К решеткам хлынули каналы,
И всплыл Петрополь как тритон,
По пояс в воду погружен.

Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. Челны
С разбега стекла бьют кормой.
Лотки под мокрой пеленой,
Обломки хижин, бревны, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесенные мосты,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по улицам!
Народ
Зрит божий гнев и казни ждет.
Увы! всё гибнет: кров и пища!
Где будет взять?
В тот грозный год
Покойный царь еще Россией
Со славой правил. На балкон,
Печален, смутен, вышел он
И молвил: «С божией стихией
Царям не совладеть». Он сел
И в думе скорбными очами
На злое бедствие глядел.
Стояли стогны озерами,
И в них широкими реками
Вливались улицы. Дворец
Казался островом печальным.
Царь молвил — из конца в конец,
По ближним улицам и дальным
В опасный путь средь бурных вод
Его пустились генералы
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.

Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений. Он страшился, бедный,
Не за себя. Он не слыхал,
Как подымался жадный вал,
Ему подошвы подмывая,
Как дождь ему в лицо хлестал,
Как ветер, буйно завывая,
С него и шляпу вдруг сорвал.
Его отчаянные взоры
На край один наведены
Недвижно были. Словно горы,
Из возмущенной глубины
Вставали волны там и злились,
Там буря выла, там носились
Обломки… Боже, боже! там —
Увы! близехонько к волнам,
Почти у самого залива —
Забор некрашеный, да ива
И ветхий домик: там оне,
Вдова и дочь, его Параша,
Его мечта… Или во сне
Он это видит? иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей?

И он, как будто околдован,
Как будто к мрамору прикован,
Сойти не может! Вкруг него
Вода и больше ничего!
И, обращен к нему спиною,
В неколебимой вышине,
Над возмущенною Невою
Стоит с простертою рукою
Кумир на бронзовом коне.

Часть вторая

Но вот, насытясь разрушеньем
И наглым буйством утомясь,
Нева обратно повлеклась,
Своим любуясь возмущеньем
И покидая с небреженьем
Свою добычу. Так злодей,
С свирепой шайкою своей
В село ворвавшись, ломит, режет,
Крушит и грабит; вопли, скрежет,
Насилье, брань, тревога, вой!..
И, грабежом отягощенны,
Боясь погони, утомленны,
Спешат разбойники домой,
Добычу на пути роняя.

Вода сбыла, и мостовая
Открылась, и Евгений мой
Спешит, душою замирая,
В надежде, страхе и тоске
К едва смирившейся реке.
Но, торжеством победы полны,
Еще кипели злобно волны,
Как бы под ними тлел огонь,
Еще их пена покрывала,
И тяжело Нева дышала,
Как с битвы прибежавший конь.
Евгений смотрит: видит лодку;
Он к ней бежит как на находку;
Он перевозчика зовет —
И перевозчик беззаботный
Его за гривенник охотно
Чрез волны страшные везет.

И долго с бурными волнами
Боролся опытный гребец,
И скрыться вглубь меж их рядами
Всечасно с дерзкими пловцами
Готов был челн — и наконец
Достиг он берега.
Несчастный
Знакомой улицей бежит
В места знакомые. Глядит,
Узнать не может. Вид ужасный!
Всё перед ним завалено;
Что сброшено, что снесено;
Скривились домики, другие
Совсем обрушились, иные
Волнами сдвинуты; кругом,
Как будто в поле боевом,
Тела валяются. Евгений
Стремглав, не помня ничего,
Изнемогая от мучений,
Бежит туда, где ждет его
Судьба с неведомым известьем,
Как с запечатанным письмом.
И вот бежит уж он предместьем,
И вот залив, и близок дом…
Что ж это?..
Он остановился.
Пошел назад и воротился.
Глядит… идет… еще глядит.
Вот место, где их дом стоит;
Вот ива. Были здесь вороты —
Снесло их, видно. Где же дом?
И, полон сумрачной заботы,
Все ходит, ходит он кругом,
Толкует громко сам с собою —
И вдруг, ударя в лоб рукою,
Захохотал.
Ночная мгла
На город трепетный сошла;
Но долго жители не спали
И меж собою толковали
О дне минувшем.
Утра луч
Из-за усталых, бледных туч
Блеснул над тихою столицей
И не нашел уже следов
Беды вчерашней; багряницей
Уже прикрыто было зло.
В порядок прежний всё вошло.
Уже по улицам свободным
С своим бесчувствием холодным
Ходил народ. Чиновный люд,
Покинув свой ночной приют,
На службу шел. Торгаш отважный,
Не унывая, открывал
Невой ограбленный подвал,
Сбираясь свой убыток важный
На ближнем выместить. С дворов
Свозили лодки.
Граф Хвостов,
Поэт, любимый небесами,
Уж пел бессмертными стихами
Несчастье невских берегов.

Но бедный, бедный мой Евгений …
Увы! его смятенный ум
Против ужасных потрясений
Не устоял. Мятежный шум
Невы и ветров раздавался
В его ушах. Ужасных дум
Безмолвно полон, он скитался.
Его терзал какой-то сон.
Прошла неделя, месяц — он
К себе домой не возвращался.
Его пустынный уголок
Отдал внаймы, как вышел срок,
Хозяин бедному поэту.
Евгений за своим добром
Не приходил. Он скоро свету
Стал чужд. Весь день бродил пешком,
А спал на пристани; питался
В окошко поданным куском.
Одежда ветхая на нем
Рвалась и тлела. Злые дети
Бросали камни вслед ему.
Нередко кучерские плети
Его стегали, потому
Что он не разбирал дороги
Уж никогда; казалось — он
Не примечал. Он оглушен
Был шумом внутренней тревоги.
И так он свой несчастный век
Влачил, ни зверь ни человек,
Ни то ни сё, ни житель света,
Ни призрак мертвый…
Раз он спал
У невской пристани. Дни лета
Клонились к осени. Дышал
Ненастный ветер. Мрачный вал
Плескал на пристань, ропща пени
И бьясь об гладкие ступени,
Как челобитчик у дверей
Ему не внемлющих судей.
Бедняк проснулся. Мрачно было:
Дождь капал, ветер выл уныло,
И с ним вдали, во тьме ночной
Перекликался часовой…
Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый ужас; торопливо
Он встал; пошел бродить, и вдруг
Остановился — и вокруг
Тихонько стал водить очами
С боязнью дикой на лице.
Он очутился под столбами
Большого дома. На крыльце
С подъятой лапой, как живые,
Стояли львы сторожевые,
И прямо в темной вышине
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.

Евгений вздрогнул. Прояснились
В нем страшно мысли. Он узнал
И место, где потоп играл,
Где волны хищные толпились,
Бунтуя злобно вкруг него,
И львов, и площадь, и того,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался…
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?

Кругом подножия кумира
Безумец бедный обошел
И взоры дикие навел
На лик державца полумира.
Стеснилась грудь его. Чело
К решетке хладной прилегло,
Глаза подернулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
«Добро, строитель чудотворный! —
Шепнул он, злобно задрожав, —
Ужо тебе!..» И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось
Ему, что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось…
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой —
Как будто грома грохотанье —
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко-скачущем коне;
И во всю ночь безумец бедный,
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал.

И с той поры, когда случалось
Идти той площадью ему,
В его лице изображалось
Смятенье. К сердцу своему
Он прижимал поспешно руку,
Как бы его смиряя муку,
Картуз изношенный сымал,
Смущенных глаз не подымал
И шел сторонкой.
Остров малый
На взморье виден. Иногда
Причалит с неводом туда
Рыбак на ловле запоздалый
И бедный ужин свой варит,
Или чиновник посетит,
Гуляя в лодке в воскресенье,
Пустынный остров. Не взросло
Там ни былинки. Наводненье
Туда, играя, занесло
Домишко ветхой. Над водою
Остался он как черный куст.
Его прошедшею весною
Свезли на барке. Был он пуст
И весь разрушен. У порога
Нашли безумца моего,
И тут же хладный труп его
Похоронили ради бога.

The Bronze Horseman

Alexandre Benois’s illustration to the poem (1904).
Author	Alexander Pushkin
Original title	Медный Всадник [Mednyi Vsadnik]
Translator	C. E. Turner
Country	Russia
Language	Russian
Genre	Narrative poem
Publisher	Sovremennik
Publication date	1837
Published in English	1882

The Bronze Horseman: A Petersburg Tale (Russian: Медный всадник: Петербургская повесть Mednyy vsadnik: Peterburgskaya povest) is a narrative poem written by Alexander Pushkin in 1833 about the equestrian statue of Peter the Great in Saint Petersburg and the great flood of 1824. While the poem was written in 1833, it was not published, in its entirety, until after his death as his work was under censorship due to the political nature of his other writings. Widely considered to be Pushkin’s most successful narrative poem, The Bronze Horseman has had a lasting impact on Russian literature. The Pushkin critic A. D. P. Briggs praises the poem «as the best in the Russian language, and even the best poem written anywhere in the nineteenth century».^[1] It is considered one of the most influential works in Russian literature, and is one of the reasons Pushkin is often called the “founder of modern Russian literature.”

The statue became known as The Bronze Horseman due to the great influence of the poem.^[2]

Plot summary[edit]

The poem is divided into three sections: a shorter introduction (90 lines) and two longer parts (164 and 222 lines). The introduction opens with a mythologized history of the establishment of the city of Saint Petersburg in 1703. In the first two stanzas, Peter the Great stands at the edge of the River Neva and conceives the idea for a city which will threaten the Swedes and open a «window to Europe». The poem describes the area as almost uninhabited: Peter can only see one boat and a handful of dark houses inhabited by Finnish peasants. Saint Petersburg was in fact constructed on territory newly gained from the Swedes in the Great Northern War, and Peter himself chose the site for the founding of a major city because it provided Russia with a corner of access to the Baltic Sea, and thus to the Atlantic and Europe.

The rest of the introduction is in the first person and reads as an ode to the city of Petersburg. The poet-narrator describes how he loves Petersburg, including the city’s «stern, muscular appearance» (l. 44), its landmarks such as the Admiralty (ll. 50–58), and its harsh winters and long summer evenings (ll. 59 – ll. 84). He encourages the city to retain its beauty and strength and stand firm against the waves of the Neva (ll. 85–91).

Part I opens with an image of the Neva growing rough in a storm: the river is «tossing and turning like a sick man in his troubled bed» (ll. 5–6). Against this backdrop, a young poor man in the city, Evgenii, is contemplating his love for a young woman, Parasha, and planning to spend the rest of his life with her (ll. 49–62). Evgenii falls asleep, and the narrative then turns back to the Neva, with a description of how the river floods and destroys much of the city (ll. 72–104). The frightened and desperate Evgenii is left sitting alone on top of two marble lions on Peter’s Square, surrounded by water and with the Bronze Horseman statue looking down on him (ll. 125–164).

In Part II, Evgenii finds a ferryman and commands him to row to where Parasha’s home used to be (ll. 26 – ll. 56). However, he discovers that her home has been destroyed (ll. 57–60), and falls into a crazed delirium and breaks into laughter (ll. 61–65). For a year, he roams the street as a madman (ll. 89–130), but the following autumn, he is reminded of the night of the storm (ll. 132–133) and the source of his troubles. In a fit of rage, he curses the statue of Peter (ll. 177–179), which brings the statue to life, and Peter begins pursuing Evgenii (ll. 180–196). The narrator does not describe Evgenii’s death directly, but the poem closes with the discovery of his corpse in a ruined hut floating on the water (ll. 219–222).

Genre[edit]

Formally, the poem is an unusual mix of genres: the sections dealing with Tsar Peter are written in a solemn, odic, 18th-century style, while the Evgenii sections are prosaic, playful and, in the latter stages, filled with pathos.^[3] This mix of genres is anticipated by the title: «The Bronze Horseman» suggested a grandiose ode, but the subtitle «A Petersburg Tale» leads one to expect an unheroic protagonist^[4] Metrically, the entire poem is written in using the four-foot iamb, one of Pushkin’s preferred meters, a versatile form which is able to adapt to the changing mood of the poem. The poem has a varied rhyme scheme and stanzas of varying length.^[5]

The critic Michael Watchel has suggested that Pushkin intended to produce a national epic in this poem, arguing that the Peter sections have many of the typical features of epic poetry.^[6] He points to Pushkin’s extensive use of Old Testament language and allusions when describing both the founding of St Petersburg and the flood and argues that they draw heavily on the Book of Genesis. Further evidence for the categorization of Pushkin’s poem as an epic can be seen in its rhyme scheme and stanza structure which allow the work to convey its meaning in a very concise yet artistic manner.^[7] Another parallel to the classical epic tradition can be drawn in the final scenes of Evgenii’s burial described as “for God’s sake.” In Russian, this phrase is not one of “chafing impatience, but of the kind of appeal to Christian sentiment which a beggar might make” according to Newman.^[8] Therefore, it is a lack of empathy and charity in Petersburg that ultimately causes Evgenii’s death. The requirement that civilization must have a moral order is a theme also found in the writings of Virgil.^[8] However, he adds that the Evgenii plot runs counter to the epic mode, and praises Pushkin for his «remarkable ability to synthesize diverse materials, styles and genres».^[9] What is particularly unusual is that Pushkin focuses on a protagonist that is humble as well as one that is ostensibly great. There are more questions than answers in this new type of epic, where “an agnostic irony can easily find a place” while “the unbiased reader would be forced to recognize as concerned with the profoundest issues which confront humanity”.^[10] He concludes that if the poem is to be labeled a national epic, it is a «highly idiosyncratic» one.^[9]

Historical and cultural context[edit]

Several critics have suggested that the immediate inspiration for «The Bronze Horseman» was the work of the Polish poet Adam Mickiewicz.^[11][12] Before beginning work on «The Bronze Horseman», Pushkin had read Mickiewicz’s Forefathers’ Eve (1823–32), which contains a poem entitled «To My Muscovite Friends», a thinly-veiled attack on Pushkin and Vasily Zhukovsky for their failure to join the radical Decembrist revolt of 1825. Forefather’s Eve contains poems where Peter I is described as a despot who created the city because of autocratic whim, and a poem mocks the Falconet statue as looking as though he is about to jump off a precipice. Pushkin’s poem can be read in part as a retort to Mickiewicz, although most critics agree that its concerns are much broader than answering a political enemy.^[13]

There are distinct similarities between Pushkin’s protagonist in The Bronze Horseman, and that of his other work “Evgeni Onegin.” Originally, Pushkin wanted to continue “Evgeni Onegin” in this narrative, and instead chose to make a new Evgenii, with a different family name but that was still a “caricature of Pushkin’s own character”.^[14] Both were descendants of the old regime of Boyars that now found itself socially insignificant in a society where family heritage wasn’t esteemed.

The statue[edit]

The Bronze Horseman of the title was sculpted by Étienne Maurice Falconet and completed in 1782. Catherine the Great, a German princess that married into the Romanov family, commissioned the construction of the statue to legitimize
her rule and claim to the throne to the Russian people. Catherine came to power through an illegal palace coup. She had the statue inscribed with the phrase, Петру перьвому Екатерина вторая, лѣта 1782, in both Latin and Russian, meaning «To Peter the first, from Catherine the second,» to show reverence to the ruler and indicate where she saw her place among Russia’s rulers.

The statue took 12 years to create. It depicts Peter the Great astride his horse, his outstretched arm reaching toward the Neva River in the western part of the country. The statue is lauded for its ambiguity; it is said Pushkin felt the ambiguous message of the statue and was inspired to pen the poem. In a travelogue about Petersburg in 1821, the French statesman Joseph de Maistre commented that he did not know «whether Peter’s bronze hand protects or threatens».^[3]

The city of St. Petersburg[edit]

St. Petersburg was built by Peter the Great at the beginning of the 18th century, on the swampy shores and islands of the Neva. The difficulties of construction were numerous, but Peter was unperturbed by the expenditure of human life required to fulfil his vision of a city on the coast. Of the artisans whom he compelled to come north to lay the foundations of the city, thousands died of hardship and disease; and the city, in its unnatural location, was at the mercy of terrible floods caused by the breaking-up of the ice of the Lake Ladoga just east of it or – as on the occasion described in the poem – by the west wind blowing back the Neva. There had been one such devastating flood in 1777 and again in 1824, during Pushkin’s time and the flood modeled in the poem, and they continued until the Saint Petersburg Dam was built.

Themes[edit]

Statue vs. Evgenii[edit]

The conflict between Tsar and citizen, or empire and individual, is a key theme of «The Bronze Horseman».^[15] Critics differ as to whether Pushkin ultimately sides with Evgenii — the little man — or Peter and historical necessity. The radical 19th-century critic Vissarion Belinsky considered the poem a vindication of Peter’s policies, while the writer Dmitri Merezhkovsky thought it a poem of individual protest.^[16]

Another interpretation of the poem suggests that the statue does not actually come to life, but that Evgenii loses his sanity. Pushkin makes Evgenii go mad to create “a terrifying dimension to even the most humdrum personality and at the same time show the abyss hidden in the most apparently common-place human soul”.^[17] In this regard, Evgenii is seen to become a disinherited man of the time in much the same vein as a traditional epic hero.^[18]

Perhaps Evgenii is not Peter’s enemy at all. According to Newman, “[Evgenii] is too small for that.”^[19] Instead, the heroic conflict of the poem is between Peter the Great and the elements while Evgenii is merely its “impotent victim.»^[20] As Evgenii becomes more and more distressed at the disappearance of his fiancée, his increasing anxiety is juxtaposed with the indifference of the ferryman who rows him across the river. Newman thus calls into question whether or not Evgenii is justified in these feelings and how these feelings reflect his non-threatening position in relation to the statue.^[7]

Man’s position in relation to nature[edit]

In the very act of conceiving and creating his city in the northern swamps, Peter has imposed order on the primeval natural scene depicted at the beginning of the poem. The city itself, «graceful yet austere» in its classical design, is, as much as the Falconet statue, Peter’s living monument, carrying on his struggle against the «wild, tumultuous» Finnish waves. Its granite banks may hold the unruly elements in check for most of the time, but even they are helpless against such a furious rebellion as the flood of 1824. The waves’ victory is, admittedly, short-lived: the flood soon recedes and the city returns to normal. Even so, it is clear that they can never be decisively defeated; they live to fight another day.

A psychoanalytical reading by Daniel Rancour-Laferriere suggests that there is an underlying concern with couvade syndrome or male birthing in the poem. He argues that the passages of the creation of Petersburg resemble the Greek myth of Zeus giving birth to Athena, and suggests that the flood corresponds to the frequent use of water as a metaphor for birth in many cultures. He suggests that the imagery describing Peter and the Neva is gendered: Peter is male and the Neva female.^[21]

Immortality[edit]

Higher authority is represented most clearly by Peter. What is more, he represents it in a way which sets him apart from the mass of humanity and even (so Pushkin hints, as we shall see) from such run-of-the-mill autocrats as Alexander I. Only in the first twenty lines of the poem does Peter appear as a living person. The action then shifts forward abruptly by a hundred years, and the rest of the poem is set in a time when Peter is obviously long since dead. Yet despite this we have a sense throughout of Peter’s living presence, as if he had managed to avoid death in a quite unmortal way. The section evoking contemporary St Petersburg– Peter’s youthful creation, in which his spirit lives on–insinuates the first slight suggestion of this. Then comes a more explicit hint, as Pushkin voices the hope that the Finnish waves will not ‘disturb great Peter’s ageless sleep’. Peter, we must conclude, is not dead after all: he will awake from his sleep if danger should at any time threaten his capital city, the heart of the nation. Peter appears not as an ordinary human being but as an elemental force: he is an agent in the historical process, and even beyond this he participates in a wider cosmic struggle between order and disorder.
Evgenii is accorded equal status with Peter in purely human terms, and his rebellion against state power is shown to be as admirable and significant in its way as that of the Decembrists. Yet turning now to the question of Evgenii’s role in the wider scheme of things, we have to admit that he seems an insignificant third factor in the equation when viewed against the backdrop of the titanic struggle taking place between Peter and the elements. Evgenii is utterly and completely helpless against both. The flood sweeps away all his dreams of happiness, and it is in the river that he meets his death. Peter’s statue, which at their first «encounter» during the flood had its back turned to Evgenii as if ignoring him, late hounds him mercilessly when he dares to protest at Peter’s role in his suffering. The vast, impersonal forces of order and chaos, locked in an unending struggle – these, Pushkin seems to be saying, are the reality: these are the millstones of destiny or of the historical process to which Evgenii and his kind are but so much grist.

Symbolism[edit]

The river[edit]

Peter the Great chose the river and all of its elemental forces as an entity worth combating.^[19] Peter «harnesses it, dresses it up, and transforms it into the centerpiece of his imperium.”^[22] However, the river cannot be tamed for long. It brings floods to Peter’s orderly city as “It seethes up from below, manifesting itself in uncontrolled passion, illness, and violence. It rebels against order and tradition. It wanders from its natural course.”^[23] “Before Peter, the river lived in an uneventful but primeval existence” and though Peter tries to impose order, the river symbolizes what is natural and tries to return to its original state. “The river resembles Evgenii not as an initiator of violence but as a reactant. Peter has imposed his will on the people (Evgenii) and nature (the Neva) as a means of realizing his imperialistic ambitions” ^[22] and both Evgenii and the river try to break away from the social order and world that Peter has constructed.

The Bronze Horseman[edit]

The Bronze Horseman symbolizes «Tsar Peter, the city of St Petersburg, and the uncanny reach of autocracy over the lives of ordinary people.»^[24] When Evgenii threatens the statue, he is threatening “everything distilled in the idea of Petersburg.”^[23] At first, Evgenii was just a lowly clerk that the Bronze Horseman could not deign to recognize because Evgenii was so far beneath him. However, when Evgenii challenges him, «Peter engages the world of Evgenii» as a response to Evgenii’s arrogance.^[25] The «statue stirs in response to his challenge» and gallops after him to crush his rebellion.^[24] Before, Evgenii was just a little man that the Bronze Horseman would not bother to respond to. Upon Evgenii’s challenge, however, he becomes an equal and a rival that the Bronze Horseman must crush in order to protect the accomplishments he stands for.

Soviet analysis[edit]

Pushkin’s poem became particularly significant during the Soviet era. Pushkin depicted Peter as a strong leader, so allowing Soviet citizens to praise their own Peter, Joseph Stalin.^[26] Stalin himself was said to be “most willingly compared” to Peter the Great.^[27] A poll in Literaturnyi sovremennik in March 1936 reported praise for Pushkin’s portrayal of Peter, with comments in favour of how The Bronze Horseman depicted the resolution of the conflict between the personal and the public in favour of the public. This was in keeping with the Stalinist emphasis of how the achievements of Soviet society as a whole were to be extolled over the sufferings of the individual.^[26] Soviet thinkers also read deeper meanings into Pushkin’s works. Andrei Platonov wrote two essays to commemorate the centenary of Pushkin’s death, both published in Literaturnyi kritik. In Pushkin, Our Comrade, Platonov expanded upon his view of Pushkin as a prophet of the later rise of socialism.^[28] Pushkin not only ‘divined the secret of the people’, wrote Platonov, he depicted it in The Bronze Horseman, where the collision between Peter the Great’s ruthless quest to build an empire, as expressed in the construction of Saint Petersburg, and Evgenii’s quest for personal happiness will eventually come together and be reconciled by the advent of socialism.^[28] Josef Brodsky’s A Guide to a Renamed City «shows both Lenin and the Horseman to be equally heartless arbiters of other’s fates,» connecting the work to another great Soviet leader.^[29]

Soviet literary critics could however use the poem to subvert those same ideals. In 1937 the Red Archive published a biographical account of Pushkin, written by E. N. Cherniavsky. In it Cherniavsky explained how The Bronze Horseman could be seen as Pushkin’s attack on the repressive nature of the autocracy under Tsar Nicholas I.^[26] Having opposed the government and suffered his ruin, Evgenii challenges the symbol of Tsarist authority but is destroyed by its terrible, merciless power.^[26] Cherniavsky was perhaps also using the analysis to attack the Soviet system under Stalin. By 1937 the Soviet intelligentsia was faced with many of the same issues that Pushkin’s society had struggled with under Nicholas I.^[30] Cherniavsky set out how Evgenii was a symbol for the downtrodden masses throughout Russia. By challenging the statue, Evgenii was challenging the right of the autocracy to rule over the people. Whilst in keeping with Soviet historiography of the late Tsarist period, Cherniavsky subtly hinted at opposition to the supreme power presently ruling Russia.^[30] He assessed the resolution of the conflict between the personal and the public with praise for the triumph of socialism, but couched it in terms that left his work open to interpretation, that while openly praising Soviet advances, he was using Pushkin’s poem to criticise the methods by which this was achieved.^[30]

Legacy and adaptations[edit]

The work has had enormous influence in Russian culture. The setting of Evgenii’s defiance, Senate Square, was coincidentally also the scene of the Decembrist revolt of 1825.^[31] Within the literary realm, Dostoevsky’s The Double: A Petersburg Poem [Двойник] (1846) directly engages with «The Bronze Horseman», treating Evgenii’s madness as parody.^[32] The theme of madness parallels many of Gogol’s works and became characteristic of 19th- and 20th-century Russian literature.^[17] Andrei Bely’s novel Petersburg [Петербург] (1913; 1922) uses the Bronze Horseman as a metaphor for the centre of power in the city of Petersburg, which is itself a living entity and the main character of Bely’s novel.^[33] The bronze horseman, representing Peter the Great, chases the novel’s protagonist, Nikolai Ableukhov. He is thus forced to flee the statue just like Evgenii. In this context, Bely implies that Peter the Great is responsible for Russia’s national identity that is torn between Western and Eastern influences.^[29]

Other literary references to the poem include Anna Akmatova’s «Poem Without a Hero», which mentions the Bronze Horseman «first as the thudding of unseen hooves». Later on, the epilogue describes her escape from the pursuing Horseman.^[24] In Valerii Briusov’s work “To the Bronze Horseman” published in 1906, the author suggests that the monument is a «representation of eternity, as indifferent to battles and slaughter as it was Evgenii’s curses».^[34]

Nikolai Myaskovsky’s 10th Symphony (1926–7) was inspired by the poem.

In 1949 composer Reinhold Glière and choreographer Rostislav Zakharov adapted the poem into a ballet premiered at the Kirov Opera and Ballet Theatre in Leningrad. This production was restored, with some changes, by Yuri Smekalov ballet (2016) at the Mariinsky Theatre in Saint Petersburg. The ballet has re-established its place in the Mariinsky repertoire.

References[edit]

Sources[edit]

• Basker, Michael (ed.), The Bronze Horseman. Bristol Classical Press, 2000
• Binyon, T. J. Pushkin: A Biography. Harper Collins, 2002
• Briggs, A. D. P. Aleksandr Pushkin: A Critical Study. Barnes and Noble, 1982
• Debreczany, Paul (1993). «»Zhitie Aleksandra Boldinskogo«: Pushkin’s Elevation to Sainthood in Soviet Culture». In Lahusen, Thomas; Kuperman, Gene (eds.). Late Soviet Culture: From Perestroika to Novostroika. Duke University Press. ISBN 0-8223-1324-3., 1993
• Kahn, Andrew (ed.), The Cambridge Companion to Pushkin. Cambridge University Press, 2006
• Kahn, Andrew, Pushkin’s «Bronze Horseman»: Critical Studies in Russian Literature. Bristol Classical Press, 1998
• Little, T. E. (ed.), The Bronze Horseman. Bradda Books, 1974
• Newman, John Kevin. «Pushkin’s Bronze Horseman and the Epic Tradition.» Comparative Literature Studies 9.2 (1972): JSTOR. Penn State University Press
• Petrone, Karen (2000). Life Has Become More Joyous, Comrades: Celebrations in the Time of Stalin. Indiana University Press. ISBN 0-253-33768-2., 2000
• Rancour-Laferriere, Daniel. «The Couvade of Peter the Great: A Psychoanalytic Aspect of The Bronze Horseman», D. Bethea (ed.). Pushkin Today, Indiana University Press, Bloomington
• Rosenshield, Gary. Pushkin and the Genres of Madness: The Masterpieces of 1833. Madison, WI: University of Wisconsin, 2003.
• Schenker, Alexander M. The Bronze Horseman: Falconet’s Monument to Peter the Great. New Haven: Yale University Press, 2003
• Wachtel, Michael. «Pushkin’s long poems and the epic impulse». In Andrew Kahn (ed.), The Cambridge Companion to Puskhin, Cambridge: Cambridge University Press, 2006
• Weinstock, Jeffrey Andrew. «The Bronze Horseman.» The Ashgate Encyclopedia of Literary and Cinematic Monsters: Central Michigan University, 2014
• Wilson, Edmund. The Triple Thinkers; Ten Essays on Literature. New York: Harcourt, Brace, 1938.

External links[edit]

• (in Russian) The text of The Bronze Horseman at Russian Wikisource
• (in Russian) The Bronze Horseman: Russian Text
• (in Russian) Listen to Russian version of The Bronze Horseman, courtesy of Cornell University
• Information about English translations of the poem
• The Bronze Horseman: an English verse translation

The Bronze Horseman

Alexandre Benois’s illustration to the poem (1904).
Author	Alexander Pushkin
Original title	Медный Всадник [Mednyi Vsadnik]
Translator	C. E. Turner
Country	Russia
Language	Russian
Genre	Narrative poem
Publisher	Sovremennik
Publication date	1837
Published in English	1882

The Bronze Horseman: A Petersburg Tale (Russian: Медный всадник: Петербургская повесть Mednyy vsadnik: Peterburgskaya povest) is a narrative poem written by Alexander Pushkin in 1833 about the equestrian statue of Peter the Great in Saint Petersburg and the great flood of 1824. While the poem was written in 1833, it was not published, in its entirety, until after his death as his work was under censorship due to the political nature of his other writings. Widely considered to be Pushkin’s most successful narrative poem, The Bronze Horseman has had a lasting impact on Russian literature. The Pushkin critic A. D. P. Briggs praises the poem «as the best in the Russian language, and even the best poem written anywhere in the nineteenth century».^[1] It is considered one of the most influential works in Russian literature, and is one of the reasons Pushkin is often called the “founder of modern Russian literature.”

The statue became known as The Bronze Horseman due to the great influence of the poem.^[2]

Plot summary[edit]

The poem is divided into three sections: a shorter introduction (90 lines) and two longer parts (164 and 222 lines). The introduction opens with a mythologized history of the establishment of the city of Saint Petersburg in 1703. In the first two stanzas, Peter the Great stands at the edge of the River Neva and conceives the idea for a city which will threaten the Swedes and open a «window to Europe». The poem describes the area as almost uninhabited: Peter can only see one boat and a handful of dark houses inhabited by Finnish peasants. Saint Petersburg was in fact constructed on territory newly gained from the Swedes in the Great Northern War, and Peter himself chose the site for the founding of a major city because it provided Russia with a corner of access to the Baltic Sea, and thus to the Atlantic and Europe.

The rest of the introduction is in the first person and reads as an ode to the city of Petersburg. The poet-narrator describes how he loves Petersburg, including the city’s «stern, muscular appearance» (l. 44), its landmarks such as the Admiralty (ll. 50–58), and its harsh winters and long summer evenings (ll. 59 – ll. 84). He encourages the city to retain its beauty and strength and stand firm against the waves of the Neva (ll. 85–91).

Part I opens with an image of the Neva growing rough in a storm: the river is «tossing and turning like a sick man in his troubled bed» (ll. 5–6). Against this backdrop, a young poor man in the city, Evgenii, is contemplating his love for a young woman, Parasha, and planning to spend the rest of his life with her (ll. 49–62). Evgenii falls asleep, and the narrative then turns back to the Neva, with a description of how the river floods and destroys much of the city (ll. 72–104). The frightened and desperate Evgenii is left sitting alone on top of two marble lions on Peter’s Square, surrounded by water and with the Bronze Horseman statue looking down on him (ll. 125–164).

In Part II, Evgenii finds a ferryman and commands him to row to where Parasha’s home used to be (ll. 26 – ll. 56). However, he discovers that her home has been destroyed (ll. 57–60), and falls into a crazed delirium and breaks into laughter (ll. 61–65). For a year, he roams the street as a madman (ll. 89–130), but the following autumn, he is reminded of the night of the storm (ll. 132–133) and the source of his troubles. In a fit of rage, he curses the statue of Peter (ll. 177–179), which brings the statue to life, and Peter begins pursuing Evgenii (ll. 180–196). The narrator does not describe Evgenii’s death directly, but the poem closes with the discovery of his corpse in a ruined hut floating on the water (ll. 219–222).

Genre[edit]

Formally, the poem is an unusual mix of genres: the sections dealing with Tsar Peter are written in a solemn, odic, 18th-century style, while the Evgenii sections are prosaic, playful and, in the latter stages, filled with pathos.^[3] This mix of genres is anticipated by the title: «The Bronze Horseman» suggested a grandiose ode, but the subtitle «A Petersburg Tale» leads one to expect an unheroic protagonist^[4] Metrically, the entire poem is written in using the four-foot iamb, one of Pushkin’s preferred meters, a versatile form which is able to adapt to the changing mood of the poem. The poem has a varied rhyme scheme and stanzas of varying length.^[5]

The critic Michael Watchel has suggested that Pushkin intended to produce a national epic in this poem, arguing that the Peter sections have many of the typical features of epic poetry.^[6] He points to Pushkin’s extensive use of Old Testament language and allusions when describing both the founding of St Petersburg and the flood and argues that they draw heavily on the Book of Genesis. Further evidence for the categorization of Pushkin’s poem as an epic can be seen in its rhyme scheme and stanza structure which allow the work to convey its meaning in a very concise yet artistic manner.^[7] Another parallel to the classical epic tradition can be drawn in the final scenes of Evgenii’s burial described as “for God’s sake.” In Russian, this phrase is not one of “chafing impatience, but of the kind of appeal to Christian sentiment which a beggar might make” according to Newman.^[8] Therefore, it is a lack of empathy and charity in Petersburg that ultimately causes Evgenii’s death. The requirement that civilization must have a moral order is a theme also found in the writings of Virgil.^[8] However, he adds that the Evgenii plot runs counter to the epic mode, and praises Pushkin for his «remarkable ability to synthesize diverse materials, styles and genres».^[9] What is particularly unusual is that Pushkin focuses on a protagonist that is humble as well as one that is ostensibly great. There are more questions than answers in this new type of epic, where “an agnostic irony can easily find a place” while “the unbiased reader would be forced to recognize as concerned with the profoundest issues which confront humanity”.^[10] He concludes that if the poem is to be labeled a national epic, it is a «highly idiosyncratic» one.^[9]

Historical and cultural context[edit]

Several critics have suggested that the immediate inspiration for «The Bronze Horseman» was the work of the Polish poet Adam Mickiewicz.^[11][12] Before beginning work on «The Bronze Horseman», Pushkin had read Mickiewicz’s Forefathers’ Eve (1823–32), which contains a poem entitled «To My Muscovite Friends», a thinly-veiled attack on Pushkin and Vasily Zhukovsky for their failure to join the radical Decembrist revolt of 1825. Forefather’s Eve contains poems where Peter I is described as a despot who created the city because of autocratic whim, and a poem mocks the Falconet statue as looking as though he is about to jump off a precipice. Pushkin’s poem can be read in part as a retort to Mickiewicz, although most critics agree that its concerns are much broader than answering a political enemy.^[13]

There are distinct similarities between Pushkin’s protagonist in The Bronze Horseman, and that of his other work “Evgeni Onegin.” Originally, Pushkin wanted to continue “Evgeni Onegin” in this narrative, and instead chose to make a new Evgenii, with a different family name but that was still a “caricature of Pushkin’s own character”.^[14] Both were descendants of the old regime of Boyars that now found itself socially insignificant in a society where family heritage wasn’t esteemed.

The statue[edit]

The Bronze Horseman of the title was sculpted by Étienne Maurice Falconet and completed in 1782. Catherine the Great, a German princess that married into the Romanov family, commissioned the construction of the statue to legitimize
her rule and claim to the throne to the Russian people. Catherine came to power through an illegal palace coup. She had the statue inscribed with the phrase, Петру перьвому Екатерина вторая, лѣта 1782, in both Latin and Russian, meaning «To Peter the first, from Catherine the second,» to show reverence to the ruler and indicate where she saw her place among Russia’s rulers.

The statue took 12 years to create. It depicts Peter the Great astride his horse, his outstretched arm reaching toward the Neva River in the western part of the country. The statue is lauded for its ambiguity; it is said Pushkin felt the ambiguous message of the statue and was inspired to pen the poem. In a travelogue about Petersburg in 1821, the French statesman Joseph de Maistre commented that he did not know «whether Peter’s bronze hand protects or threatens».^[3]

The city of St. Petersburg[edit]

St. Petersburg was built by Peter the Great at the beginning of the 18th century, on the swampy shores and islands of the Neva. The difficulties of construction were numerous, but Peter was unperturbed by the expenditure of human life required to fulfil his vision of a city on the coast. Of the artisans whom he compelled to come north to lay the foundations of the city, thousands died of hardship and disease; and the city, in its unnatural location, was at the mercy of terrible floods caused by the breaking-up of the ice of the Lake Ladoga just east of it or – as on the occasion described in the poem – by the west wind blowing back the Neva. There had been one such devastating flood in 1777 and again in 1824, during Pushkin’s time and the flood modeled in the poem, and they continued until the Saint Petersburg Dam was built.

Themes[edit]

Statue vs. Evgenii[edit]

The conflict between Tsar and citizen, or empire and individual, is a key theme of «The Bronze Horseman».^[15] Critics differ as to whether Pushkin ultimately sides with Evgenii — the little man — or Peter and historical necessity. The radical 19th-century critic Vissarion Belinsky considered the poem a vindication of Peter’s policies, while the writer Dmitri Merezhkovsky thought it a poem of individual protest.^[16]

Another interpretation of the poem suggests that the statue does not actually come to life, but that Evgenii loses his sanity. Pushkin makes Evgenii go mad to create “a terrifying dimension to even the most humdrum personality and at the same time show the abyss hidden in the most apparently common-place human soul”.^[17] In this regard, Evgenii is seen to become a disinherited man of the time in much the same vein as a traditional epic hero.^[18]

Perhaps Evgenii is not Peter’s enemy at all. According to Newman, “[Evgenii] is too small for that.”^[19] Instead, the heroic conflict of the poem is between Peter the Great and the elements while Evgenii is merely its “impotent victim.»^[20] As Evgenii becomes more and more distressed at the disappearance of his fiancée, his increasing anxiety is juxtaposed with the indifference of the ferryman who rows him across the river. Newman thus calls into question whether or not Evgenii is justified in these feelings and how these feelings reflect his non-threatening position in relation to the statue.^[7]

Man’s position in relation to nature[edit]

In the very act of conceiving and creating his city in the northern swamps, Peter has imposed order on the primeval natural scene depicted at the beginning of the poem. The city itself, «graceful yet austere» in its classical design, is, as much as the Falconet statue, Peter’s living monument, carrying on his struggle against the «wild, tumultuous» Finnish waves. Its granite banks may hold the unruly elements in check for most of the time, but even they are helpless against such a furious rebellion as the flood of 1824. The waves’ victory is, admittedly, short-lived: the flood soon recedes and the city returns to normal. Even so, it is clear that they can never be decisively defeated; they live to fight another day.

A psychoanalytical reading by Daniel Rancour-Laferriere suggests that there is an underlying concern with couvade syndrome or male birthing in the poem. He argues that the passages of the creation of Petersburg resemble the Greek myth of Zeus giving birth to Athena, and suggests that the flood corresponds to the frequent use of water as a metaphor for birth in many cultures. He suggests that the imagery describing Peter and the Neva is gendered: Peter is male and the Neva female.^[21]

Immortality[edit]

Higher authority is represented most clearly by Peter. What is more, he represents it in a way which sets him apart from the mass of humanity and even (so Pushkin hints, as we shall see) from such run-of-the-mill autocrats as Alexander I. Only in the first twenty lines of the poem does Peter appear as a living person. The action then shifts forward abruptly by a hundred years, and the rest of the poem is set in a time when Peter is obviously long since dead. Yet despite this we have a sense throughout of Peter’s living presence, as if he had managed to avoid death in a quite unmortal way. The section evoking contemporary St Petersburg– Peter’s youthful creation, in which his spirit lives on–insinuates the first slight suggestion of this. Then comes a more explicit hint, as Pushkin voices the hope that the Finnish waves will not ‘disturb great Peter’s ageless sleep’. Peter, we must conclude, is not dead after all: he will awake from his sleep if danger should at any time threaten his capital city, the heart of the nation. Peter appears not as an ordinary human being but as an elemental force: he is an agent in the historical process, and even beyond this he participates in a wider cosmic struggle between order and disorder.
Evgenii is accorded equal status with Peter in purely human terms, and his rebellion against state power is shown to be as admirable and significant in its way as that of the Decembrists. Yet turning now to the question of Evgenii’s role in the wider scheme of things, we have to admit that he seems an insignificant third factor in the equation when viewed against the backdrop of the titanic struggle taking place between Peter and the elements. Evgenii is utterly and completely helpless against both. The flood sweeps away all his dreams of happiness, and it is in the river that he meets his death. Peter’s statue, which at their first «encounter» during the flood had its back turned to Evgenii as if ignoring him, late hounds him mercilessly when he dares to protest at Peter’s role in his suffering. The vast, impersonal forces of order and chaos, locked in an unending struggle – these, Pushkin seems to be saying, are the reality: these are the millstones of destiny or of the historical process to which Evgenii and his kind are but so much grist.

Symbolism[edit]

The river[edit]

Peter the Great chose the river and all of its elemental forces as an entity worth combating.^[19] Peter «harnesses it, dresses it up, and transforms it into the centerpiece of his imperium.”^[22] However, the river cannot be tamed for long. It brings floods to Peter’s orderly city as “It seethes up from below, manifesting itself in uncontrolled passion, illness, and violence. It rebels against order and tradition. It wanders from its natural course.”^[23] “Before Peter, the river lived in an uneventful but primeval existence” and though Peter tries to impose order, the river symbolizes what is natural and tries to return to its original state. “The river resembles Evgenii not as an initiator of violence but as a reactant. Peter has imposed his will on the people (Evgenii) and nature (the Neva) as a means of realizing his imperialistic ambitions” ^[22] and both Evgenii and the river try to break away from the social order and world that Peter has constructed.

The Bronze Horseman[edit]

The Bronze Horseman symbolizes «Tsar Peter, the city of St Petersburg, and the uncanny reach of autocracy over the lives of ordinary people.»^[24] When Evgenii threatens the statue, he is threatening “everything distilled in the idea of Petersburg.”^[23] At first, Evgenii was just a lowly clerk that the Bronze Horseman could not deign to recognize because Evgenii was so far beneath him. However, when Evgenii challenges him, «Peter engages the world of Evgenii» as a response to Evgenii’s arrogance.^[25] The «statue stirs in response to his challenge» and gallops after him to crush his rebellion.^[24] Before, Evgenii was just a little man that the Bronze Horseman would not bother to respond to. Upon Evgenii’s challenge, however, he becomes an equal and a rival that the Bronze Horseman must crush in order to protect the accomplishments he stands for.

Soviet analysis[edit]

Pushkin’s poem became particularly significant during the Soviet era. Pushkin depicted Peter as a strong leader, so allowing Soviet citizens to praise their own Peter, Joseph Stalin.^[26] Stalin himself was said to be “most willingly compared” to Peter the Great.^[27] A poll in Literaturnyi sovremennik in March 1936 reported praise for Pushkin’s portrayal of Peter, with comments in favour of how The Bronze Horseman depicted the resolution of the conflict between the personal and the public in favour of the public. This was in keeping with the Stalinist emphasis of how the achievements of Soviet society as a whole were to be extolled over the sufferings of the individual.^[26] Soviet thinkers also read deeper meanings into Pushkin’s works. Andrei Platonov wrote two essays to commemorate the centenary of Pushkin’s death, both published in Literaturnyi kritik. In Pushkin, Our Comrade, Platonov expanded upon his view of Pushkin as a prophet of the later rise of socialism.^[28] Pushkin not only ‘divined the secret of the people’, wrote Platonov, he depicted it in The Bronze Horseman, where the collision between Peter the Great’s ruthless quest to build an empire, as expressed in the construction of Saint Petersburg, and Evgenii’s quest for personal happiness will eventually come together and be reconciled by the advent of socialism.^[28] Josef Brodsky’s A Guide to a Renamed City «shows both Lenin and the Horseman to be equally heartless arbiters of other’s fates,» connecting the work to another great Soviet leader.^[29]

Soviet literary critics could however use the poem to subvert those same ideals. In 1937 the Red Archive published a biographical account of Pushkin, written by E. N. Cherniavsky. In it Cherniavsky explained how The Bronze Horseman could be seen as Pushkin’s attack on the repressive nature of the autocracy under Tsar Nicholas I.^[26] Having opposed the government and suffered his ruin, Evgenii challenges the symbol of Tsarist authority but is destroyed by its terrible, merciless power.^[26] Cherniavsky was perhaps also using the analysis to attack the Soviet system under Stalin. By 1937 the Soviet intelligentsia was faced with many of the same issues that Pushkin’s society had struggled with under Nicholas I.^[30] Cherniavsky set out how Evgenii was a symbol for the downtrodden masses throughout Russia. By challenging the statue, Evgenii was challenging the right of the autocracy to rule over the people. Whilst in keeping with Soviet historiography of the late Tsarist period, Cherniavsky subtly hinted at opposition to the supreme power presently ruling Russia.^[30] He assessed the resolution of the conflict between the personal and the public with praise for the triumph of socialism, but couched it in terms that left his work open to interpretation, that while openly praising Soviet advances, he was using Pushkin’s poem to criticise the methods by which this was achieved.^[30]

Legacy and adaptations[edit]

The work has had enormous influence in Russian culture. The setting of Evgenii’s defiance, Senate Square, was coincidentally also the scene of the Decembrist revolt of 1825.^[31] Within the literary realm, Dostoevsky’s The Double: A Petersburg Poem [Двойник] (1846) directly engages with «The Bronze Horseman», treating Evgenii’s madness as parody.^[32] The theme of madness parallels many of Gogol’s works and became characteristic of 19th- and 20th-century Russian literature.^[17] Andrei Bely’s novel Petersburg [Петербург] (1913; 1922) uses the Bronze Horseman as a metaphor for the centre of power in the city of Petersburg, which is itself a living entity and the main character of Bely’s novel.^[33] The bronze horseman, representing Peter the Great, chases the novel’s protagonist, Nikolai Ableukhov. He is thus forced to flee the statue just like Evgenii. In this context, Bely implies that Peter the Great is responsible for Russia’s national identity that is torn between Western and Eastern influences.^[29]

Other literary references to the poem include Anna Akmatova’s «Poem Without a Hero», which mentions the Bronze Horseman «first as the thudding of unseen hooves». Later on, the epilogue describes her escape from the pursuing Horseman.^[24] In Valerii Briusov’s work “To the Bronze Horseman” published in 1906, the author suggests that the monument is a «representation of eternity, as indifferent to battles and slaughter as it was Evgenii’s curses».^[34]

Nikolai Myaskovsky’s 10th Symphony (1926–7) was inspired by the poem.

In 1949 composer Reinhold Glière and choreographer Rostislav Zakharov adapted the poem into a ballet premiered at the Kirov Opera and Ballet Theatre in Leningrad. This production was restored, with some changes, by Yuri Smekalov ballet (2016) at the Mariinsky Theatre in Saint Petersburg. The ballet has re-established its place in the Mariinsky repertoire.

References[edit]

Sources[edit]

• Basker, Michael (ed.), The Bronze Horseman. Bristol Classical Press, 2000
• Binyon, T. J. Pushkin: A Biography. Harper Collins, 2002
• Briggs, A. D. P. Aleksandr Pushkin: A Critical Study. Barnes and Noble, 1982
• Debreczany, Paul (1993). «»Zhitie Aleksandra Boldinskogo«: Pushkin’s Elevation to Sainthood in Soviet Culture». In Lahusen, Thomas; Kuperman, Gene (eds.). Late Soviet Culture: From Perestroika to Novostroika. Duke University Press. ISBN 0-8223-1324-3., 1993
• Kahn, Andrew (ed.), The Cambridge Companion to Pushkin. Cambridge University Press, 2006
• Kahn, Andrew, Pushkin’s «Bronze Horseman»: Critical Studies in Russian Literature. Bristol Classical Press, 1998
• Little, T. E. (ed.), The Bronze Horseman. Bradda Books, 1974
• Newman, John Kevin. «Pushkin’s Bronze Horseman and the Epic Tradition.» Comparative Literature Studies 9.2 (1972): JSTOR. Penn State University Press
• Petrone, Karen (2000). Life Has Become More Joyous, Comrades: Celebrations in the Time of Stalin. Indiana University Press. ISBN 0-253-33768-2., 2000
• Rancour-Laferriere, Daniel. «The Couvade of Peter the Great: A Psychoanalytic Aspect of The Bronze Horseman», D. Bethea (ed.). Pushkin Today, Indiana University Press, Bloomington
• Rosenshield, Gary. Pushkin and the Genres of Madness: The Masterpieces of 1833. Madison, WI: University of Wisconsin, 2003.
• Schenker, Alexander M. The Bronze Horseman: Falconet’s Monument to Peter the Great. New Haven: Yale University Press, 2003
• Wachtel, Michael. «Pushkin’s long poems and the epic impulse». In Andrew Kahn (ed.), The Cambridge Companion to Puskhin, Cambridge: Cambridge University Press, 2006
• Weinstock, Jeffrey Andrew. «The Bronze Horseman.» The Ashgate Encyclopedia of Literary and Cinematic Monsters: Central Michigan University, 2014
• Wilson, Edmund. The Triple Thinkers; Ten Essays on Literature. New York: Harcourt, Brace, 1938.

External links[edit]

• (in Russian) The text of The Bronze Horseman at Russian Wikisource
• (in Russian) The Bronze Horseman: Russian Text
• (in Russian) Listen to Russian version of The Bronze Horseman, courtesy of Cornell University
• Information about English translations of the poem
• The Bronze Horseman: an English verse translation

…Вещий бред безумца, слабый шёпот его возмущённой совести уже не умолкнет, не будет заглушён подобным грому грохотаньем, тяжёлым топотом Медного Всадника

Дмитрий Мережковский

Предисловие

Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В. Н. Берхом.

Вступление

Часть первая

Часть вторая

Поэма «Медный всадник». Иллюстрация А. Н. Бенуа

В этой статье представлена история создания поэмы «Медный всадник» Пушкина: прототипы героев, история публикации, интересные факты из истории написания поэмы.

История создания поэмы «Медный всадник» Пушкина

Работа над поэмой

Поэма «Медный Всадник» была написана осенью 1833 года в Болдине после поездки на Урал по пугачевским местам. По мнению исследователей, работа над поэмой продолжалась меньше месяца — с 6 по 31 октября.

Беловая рукопись поэмы заканчивается пометкой: «31 октября 1833. Болдино 5 ч. 5 <м. утра>».

Замысел «Медного Всадника», вероятно, возник у Пушкина до его приезда в Болдино. Возможно, некоторые наброски были сделаны в Петербурге.

Работа над поэмой стоила Пушкину огромного труда. По данным исследователей, поэт переписывал каждый стих по нескольку раз (иногда — до 10 раз), прежде чем добиться идеальной формы для каждого из них.

Цензура императора

В конце 1833 года, вернувшись из Болдина, Пушкин передал «Медного всадника» на цензурную проверку. В результате, рукопись ему возвратили с множеством правок. Об этом поэт написал в своем дневнике:

«…11-го получено мною приглашение от Бенкендорфа явиться к нему на другой день утром. Я приехал. Мне возвращают Медный Всадник с замечаниями государя. Слово кумир не пропущено высочайшей цензурою; стихи: «И перед младшею столицей…» вымараны. На многих местах поставлен (?)…» (дневник Пушкина от 14 декабря 1833 г.)

Пушкин верил, что его рукописи читаются непосредственно императором Николаем I. Но исследования показали, что рукопись «Медного всадника» читал не император, а служащие Третьего отделения (политической полиции).

В середине декабря 1833 года Пушкин сообщил своему другу П. В. Нащокину о том, что цензура не пропустила поэму: 

«…Медного Всадника цензура не пропустила. Это мне убыток…» (10-е числа декабря 1833 г., А. С. Пушкин — П. В. Нащокину)

Получив замечания «высочайшей цензуры», Пушкин попытался внести правки в текст поэмы. Но поэт не довел эту работу до конца и предпочел не печатать поэму. 

Публикация «Вступления» в 1834 году

При жизни Пушкина поэма «Медный всадник» не была напечатана. В печать вышел только отрывок из «Медного Всадника» — «Вступление». Отрывок был напечатан в 1834 году в журнале «Библиотека для Чтения».

Публикация с правками Жуковского в 1837 году

Вскоре после смерти Пушкина «Медный всадник» был впервые напечатан полностью в журнале «Современник» в 1837 г. 

Однако эту публикацию нельзя назвать полноценной, потому что Жуковский переработал текст поэмы в соответствии с пожеланиями цензуры. Так например, из поэмы был вырезан эпизод бунта Евгения против памятника Петру. В этом «изуродованном» виде поэма печаталась до начала XX века.

Публикация оригинала в 1919 году

Оригинальный текст поэмы без цензурных правок (хотя и с некоторыми неточностями) был впервые опубликован в отдельном издании в серии «Народная библиотека» в 1919 г. 

Вступление

На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный чёлн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.

И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
На зло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.

Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво;
Где прежде финский рыболов,
Печальный пасынок природы,
Один у низких берегов
Бросал в неведомые воды
Свой ветхой невод, ныне там
По оживленным берегам
Громады стройные теснятся
Дворцов и башен; корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся;
В гранит оделася Нева;
Мосты повисли над водами;
Темно-зелеными садами
Ее покрылись острова,
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.

Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздух и мороз,
Бег санок вдоль Невы широкой,
Девичьи лица ярче роз,
И блеск, и шум, и говор балов,
А в час пирушки холостой
Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой.
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
На сквозь простреленных в бою.
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром,
Когда полнощная царица
Дарует сына в царской дом,
Или победу над врагом
Россия снова торжествует,
Или, взломав свой синий лед,
Нева к морям его несет
И, чуя вешни дни, ликует.

Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо как Россия,
Да умирится же с тобой
И побежденная стихия;
Вражду и плен старинный свой
Пусть волны финские забудут
И тщетной злобою не будут
Тревожить вечный сон Петра!

Была ужасная пора,
Об ней свежо воспоминанье…
Об ней, друзья мои, для вас
Начну свое повествованье.
Печален будет мой рассказ.

к оглавлению ↑

Часть первая

Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом.
Плеская шумною волной
В края своей ограды стройной,
Нева металась, как больной
В своей постеле беспокойной.
Уж было поздно и темно;
Сердито бился дождь в окно,
И ветер дул, печально воя.
В то время из гостей домой
Пришел Евгений молодой…
Мы будем нашего героя
Звать этим именем. Оно
Звучит приятно; с ним давно
Мое перо к тому же дружно.
Прозванья нам его не нужно,
Хотя в минувши времена
Оно, быть может, и блистало
И под пером Карамзина
В родных преданьях прозвучало;
Но ныне светом и молвой
Оно забыто. Наш герой
Живет в Коломне; где-то служит,
Дичится знатных и не тужит
Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине.
Итак, домой пришед, Евгений
Стряхнул шинель, разделся, лег.
Но долго он заснуть не мог
В волненье разных размышлений.
О чем же думал он? о том,
Что был он беден, что трудом
Он должен был себе доставить
И независимость и честь;
Что мог бы бог ему прибавить
Ума и денег. Что ведь есть
Такие праздные счастливцы,
Ума недальнего, ленивцы,
Которым жизнь куда легка!
Что служит он всего два года;
Он также думал, что погода
Не унималась; что река
Всё прибывала; что едва ли
С Невы мостов уже не сняли
И что с Парашей будет он
Дни на два, на три разлучен.
Евгений тут вздохнул сердечно
И размечтался, как поэт:

«Жениться? Мне? зачем же нет?
Оно и тяжело, конечно;
Но что ж, я молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов;
Уж кое-как себе устрою
Приют смиренный и простой
И в нем Парашу успокою.
Пройдет, быть может, год-другой —
Местечко получу, Параше
Препоручу семейство наше
И воспитание ребят…
И станем жить, и так до гроба
Рука с рукой дойдем мы оба,
И внуки нас похоронят…»

Так он мечтал. И грустно было
Ему в ту ночь, и он желал,
Чтоб ветер выл не так уныло
И чтобы дождь в окно стучал
Не так сердито…
Сонны очи
Он наконец закрыл. И вот
Редеет мгла ненастной ночи
И бледный день уж настает…
Ужасный день!
Нева всю ночь
Рвалася к морю против бури,
Не одолев их буйной дури…
И спорить стало ей невмочь…
Поутру над ее брегами
Теснился кучами народ,
Любуясь брызгами, горами
И пеной разъяренных вод.
Но силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова,
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась. Пред нею
Всё побежало, всё вокруг
Вдруг опустело — воды вдруг
Втекли в подземные подвалы,
К решеткам хлынули каналы,
И всплыл Петрополь как тритон,
По пояс в воду погружен.

Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. Челны
С разбега стекла бьют кормой.
Лотки под мокрой пеленой,
Обломки хижин, бревны, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесенные мосты,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по улицам!
Народ
Зрит божий гнев и казни ждет.
Увы! всё гибнет: кров и пища!
Где будет взять?
В тот грозный год
Покойный царь еще Россией
Со славой правил. На балкон,
Печален, смутен, вышел он
И молвил: «С божией стихией
Царям не совладеть». Он сел
И в думе скорбными очами
На злое бедствие глядел.
Стояли стогны озерами,
И в них широкими реками
Вливались улицы. Дворец
Казался островом печальным.
Царь молвил — из конца в конец,
По ближним улицам и дальным
В опасный путь средь бурных вод
Его пустились генералы
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.

Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений. Он страшился, бедный,
Не за себя. Он не слыхал,
Как подымался жадный вал,
Ему подошвы подмывая,
Как дождь ему в лицо хлестал,
Как ветер, буйно завывая,
С него и шляпу вдруг сорвал.

Его отчаянные взоры
На край один наведены
Недвижно были. Словно горы,
Из возмущенной глубины
Вставали волны там и злились,
Там буря выла, там носились
Обломки… Боже, боже! там —
Увы! близехонько к волнам,
Почти у самого залива —
Забор некрашеный, да ива
И ветхий домик: там оне,
Вдова и дочь, его Параша,
Его мечта… Или во сне
Он это видит? иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей?

И он, как будто околдован,
Как будто к мрамору прикован,
Сойти не может! Вкруг него
Вода и больше ничего!
И, обращен к нему спиною,
В неколебимой вышине,
Над возмущенною Невою
Стоит с простертою рукою
Кумир на бронзовом коне.

к оглавлению ↑

Часть вторая

Но вот, насытясь разрушеньем
И наглым буйством утомясь,
Нева обратно повлеклась,
Своим любуясь возмущеньем
И покидая с небреженьем
Свою добычу. Так злодей,
С свирепой шайкою своей
В село ворвавшись, ломит, режет,
Крушит и грабит; вопли, скрежет,
Насилье, брань, тревога, вой!..
И, грабежом отягощенны,
Боясь погони, утомленны,
Спешат разбойники домой,
Добычу на пути роняя.

Вода сбыла, и мостовая
Открылась, и Евгений мой
Спешит, душою замирая,
В надежде, страхе и тоске
К едва смирившейся реке.
Но, торжеством победы полны,
Еще кипели злобно волны,
Как бы под ними тлел огонь,
Еще их пена покрывала,
И тяжело Нева дышала,
Как с битвы прибежавший конь.
Евгений смотрит: видит лодку;
Он к ней бежит как на находку;
Он перевозчика зовет —
И перевозчик беззаботный
Его за гривенник охотно
Чрез волны страшные везет.

И долго с бурными волнами
Боролся опытный гребец,
И скрыться вглубь меж их рядами
Всечасно с дерзкими пловцами
Готов был челн — и наконец
Достиг он берега.
Несчастный
Знакомой улицей бежит
В места знакомые. Глядит,
Узнать не может. Вид ужасный!
Всё перед ним завалено;
Что сброшено, что снесено;
Скривились домики, другие
Совсем обрушились, иные
Волнами сдвинуты; кругом,
Как будто в поле боевом,
Тела валяются. Евгений
Стремглав, не помня ничего,
Изнемогая от мучений,
Бежит туда, где ждет его
Судьба с неведомым известьем,
Как с запечатанным письмом.
И вот бежит уж он предместьем,
И вот залив, и близок дом…
Что ж это?..
Он остановился.
Пошел назад и воротился.
Глядит… идет… еще глядит.
Вот место, где их дом стоит;
Вот ива. Были здесь вороты —
Снесло их, видно. Где же дом?
И, полон сумрачной заботы,
Все ходит, ходит он кругом,
Толкует громко сам с собою —
И вдруг, ударя в лоб рукою,
Захохотал.
Ночная мгла
На город трепетный сошла;
Но долго жители не спали
И меж собою толковали
О дне минувшем.
Утра луч
Из-за усталых, бледных туч
Блеснул над тихою столицей
И не нашел уже следов
Беды вчерашней; багряницей
Уже прикрыто было зло.
В порядок прежний всё вошло.
Уже по улицам свободным
С своим бесчувствием холодным
Ходил народ. Чиновный люд,
Покинув свой ночной приют,
На службу шел. Торгаш отважный,
Не унывая, открывал
Невой ограбленный подвал,
Сбираясь свой убыток важный
На ближнем выместить. С дворов
Свозили лодки.
Граф Хвостов,
Поэт, любимый небесами,
Уж пел бессмертными стихами
Несчастье невских берегов.

Но бедный, бедный мой Евгений …
Увы! его смятенный ум
Против ужасных потрясений
Не устоял. Мятежный шум
Невы и ветров раздавался
В его ушах. Ужасных дум
Безмолвно полон, он скитался.
Его терзал какой-то сон.
Прошла неделя, месяц — он
К себе домой не возвращался.
Его пустынный уголок
Отдал внаймы, как вышел срок,
Хозяин бедному поэту.
Евгений за своим добром
Не приходил. Он скоро свету
Стал чужд. Весь день бродил пешком,
А спал на пристани; питался
В окошко поданным куском.
Одежда ветхая на нем
Рвалась и тлела. Злые дети
Бросали камни вслед ему.
Нередко кучерские плети
Его стегали, потому
Что он не разбирал дороги
Уж никогда; казалось — он
Не примечал. Он оглушен
Был шумом внутренней тревоги.
И так он свой несчастный век
Влачил, ни зверь ни человек,
Ни то ни сё, ни житель света,
Ни призрак мертвый…
Раз он спал
У невской пристани. Дни лета
Клонились к осени. Дышал
Ненастный ветер. Мрачный вал
Плескал на пристань, ропща пени
И бьясь об гладкие ступени,
Как челобитчик у дверей
Ему не внемлющих судей.
Бедняк проснулся. Мрачно было:
Дождь капал, ветер выл уныло,
И с ним вдали, во тьме ночной
Перекликался часовой…
Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый ужас; торопливо
Он встал; пошел бродить, и вдруг
Остановился — и вокруг
Тихонько стал водить очами
С боязнью дикой на лице.
Он очутился под столбами
Большого дома. На крыльце
С подъятой лапой, как живые,
Стояли львы сторожевые,
И прямо в темной вышине
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.

Евгений вздрогнул. Прояснились
В нем страшно мысли. Он узнал
И место, где потоп играл,
Где волны хищные толпились,
Бунтуя злобно вкруг него,
И львов, и площадь, и того,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался…
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?

Кругом подножия кумира
Безумец бедный обошел
И взоры дикие навел
На лик державца полумира.
Стеснилась грудь его. Чело
К решетке хладной прилегло,
Глаза подернулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
«Добро, строитель чудотворный! —
Шепнул он, злобно задрожав, —
Ужо тебе!..» И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось
Ему, что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось…
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой —
Как будто грома грохотанье —
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко-скачущем коне;
И во всю ночь безумец бедный,
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал.

И с той поры, когда случалось
Идти той площадью ему,
В его лице изображалось
Смятенье. К сердцу своему
Он прижимал поспешно руку,
Как бы его смиряя муку,
Картуз изношенный сымал,
Смущенных глаз не подымал
И шел сторонкой.
Остров малый
На взморье виден. Иногда
Причалит с неводом туда
Рыбак на ловле запоздалый
И бедный ужин свой варит,
Или чиновник посетит,
Гуляя в лодке в воскресенье,
Пустынный остров. Не взросло
Там ни былинки. Наводненье
Туда, играя, занесло
Домишко ветхой. Над водою
Остался он как черный куст.
Его прошедшею весною
Свезли на барке. Был он пуст
И весь разрушен. У порога
Нашли безумца моего,
И тут же хладный труп его
Похоронили ради бога.