Кто написал сказку тысяча и одна ночь

One Thousand and One Nights

Cassim in the cave, by Maxfield Parrish, 1909, from the story «Ali Baba and the Forty Thieves»
Language	Arabic
Genre	Frame story, folk tales
Set in	Middle Ages
Text	One Thousand and One Nights at Wikisource

One Thousand and One Nights (Arabic: أَلْفُ لَيْلَةٍ وَلَيْلَةٌ, ʾAlf Laylah wa-Laylah)^[1] is a collection of Middle Eastern folk tales compiled in Arabic during the Islamic Golden Age. It is often known in English as the Arabian Nights, from the first English-language edition (c. 1706–1721), which rendered the title as The Arabian Nights’ Entertainment.^[2]

The work was collected over many centuries by various authors, translators, and scholars across West, Central and South Asia, and North Africa. Some tales trace their roots back to ancient and medieval Arabic, Egyptian, Sanskrit, Persian, and Mesopotamian literature.^[3] Many tales were originally folk stories from the Abbasid and Mamluk eras, while others, especially the frame story, are most probably drawn from the Pahlavi Persian work Hezār Afsān (Persian: هزار افسان, lit. A Thousand Tales), which in turn relied partly on Indian elements.^[4]

Common to all the editions of the Nights is the framing device of the story of the ruler Shahryār being narrated the tales by his wife Scheherazade, with one tale told over each night of storytelling. The stories proceed from this original tale; some are framed within other tales, while some are self-contained. Some editions contain only a few hundred stories, while others include 1001 or more. The bulk of the text is in prose, although verse is occasionally used for songs and riddles and to express heightened emotion. Most of the poems are single couplets or quatrains, although some are longer.

Some of the stories commonly associated with the Arabian Nights—particularly «Aladdin’s Wonderful Lamp» and «Ali Baba and the Forty Thieves»—were not part of the collection in its original Arabic versions but were added to the collection by Antoine Galland after he heard them from the Syrian^[5][6] Maronite Christian storyteller Hanna Diab on Diab’s visit to Paris.^[7] Other stories, such as «The Seven Voyages of Sinbad the Sailor», had an independent existence before being added to the collection.

Synopsis[edit]

The main frame story concerns Shahryār whom the narrator calls a «Sasanian king» ruling in «India and China.»^[8] Shahryār is shocked to learn that his brother’s wife is unfaithful. Discovering that his own wife’s infidelity has been even more flagrant, he has her killed. In his bitterness and grief, he decides that all women are the same. Shahryār begins to marry a succession of virgins only to execute each one the next morning, before she has a chance to dishonor him.

Eventually the Vizier (Wazir), whose duty it is to provide them, cannot find any more virgins. Scheherazade, the vizier’s daughter, offers herself as the next bride and her father reluctantly agrees. On the night of their marriage, Scheherazade begins to tell the king a tale, but does not end it. The king, curious about how the story ends, is thus forced to postpone her execution in order to hear the conclusion. The next night, as soon as she finishes the tale, she begins another one, and the king, eager to hear the conclusion of that tale as well, postpones her execution once again. This goes on for one thousand and one nights, hence the name.

The tales vary widely: they include historical tales, love stories, tragedies, comedies, poems, burlesques, and various forms of erotica. Numerous stories depict jinn, ghouls, ape people,^[9] sorcerers, magicians, and legendary places, which are often intermingled with real people and geography, not always rationally. Common protagonists include the historical Abbasid caliph Harun al-Rashid, his Grand Vizier, Jafar al-Barmaki, and the famous poet Abu Nuwas, despite the fact that these figures lived some 200 years after the fall of the Sassanid Empire, in which the frame tale of Scheherazade is set. Sometimes a character in Scheherazade’s tale will begin telling other characters a story of his own, and that story may have another one told within it, resulting in a richly layered narrative texture.

Versions differ, at least in detail, as to final endings (in some Scheherazade asks for a pardon, in some the king sees their children and decides not to execute his wife, in some other things happen that make the king distracted) but they all end with the king giving his wife a pardon and sparing her life.

The narrator’s standards for what constitutes a cliffhanger seem broader than in modern literature. While in many cases a story is cut off with the hero in danger of losing their life or another kind of deep trouble, in some parts of the full text Scheherazade stops her narration in the middle of an exposition of abstract philosophical principles or complex points of Islamic philosophy, and in one case during a detailed description of human anatomy according to Galen—and in all of these cases she turns out to be justified in her belief that the king’s curiosity about the sequel would buy her another day of life.

History: versions and translations[edit]

The history of the Nights is extremely complex and modern scholars have made many attempts to untangle the story of how the collection as it currently exists came about. Robert Irwin summarises their findings:

In the 1880s and 1890s a lot of work was done on the Nights by Zotenberg and others, in the course of which a consensus view of the history of the text emerged. Most scholars agreed that the Nights was a composite work and that the earliest tales in it came from India and Persia. At some time, probably in the early eighth century, these tales were translated into Arabic under the title Alf Layla, or ‘The Thousand Nights’. This collection then formed the basis of The Thousand and One Nights. The original core of stories was quite small. Then, in Iraq in the ninth or tenth century, this original core had Arab stories added to it—among them some tales about the Caliph Harun al-Rashid. Also, perhaps from the tenth century onwards, previously independent sagas and story cycles were added to the compilation […] Then, from the 13th century onwards, a further layer of stories was added in Syria and Egypt, many of these showing a preoccupation with sex, magic or low life. In the early modern period yet more stories were added to the Egyptian collections so as to swell the bulk of the text sufficiently to bring its length up to the full 1,001 nights of storytelling promised by the book’s title.^[10]

Possible Indian influence[edit]

Devices found in Sanskrit literature such as frame stories and animal fables are seen by some scholars as lying at the root of the conception of the Nights.^[11] The motif of the wise young woman who delays and finally removes an impending danger by telling stories has been traced back to Indian sources.^[12] Indian folklore is represented in the Nights by certain animal stories, which reflect influence from ancient Sanskrit fables. The influence of the Panchatantra and Baital Pachisi is particularly notable.^[13]

It is possible that the influence of the Panchatantra is via a Sanskrit adaptation called the Tantropakhyana. Only fragments of the original Sanskrit form of the Tantropakhyana survive, but translations or adaptations exist in Tamil,^[14] Lao,^[15] Thai,^[16] and Old Javanese.^[17] The frame story follows the broad outline of a concubine telling stories in order to maintain the interest and favour of a king—although the basis of the collection of stories is from the Panchatantra—with its original Indian setting.^[18]

The Panchatantra and various tales from Jatakas were first translated into Persian by Borzūya in 570 CE,^[19] they were later translated into Arabic by Ibn al-Muqaffa in 750 CE.^[20] The Arabic version was translated into several languages, including Syriac, Greek, Hebrew and Spanish.^[21]

Persian prototype: Hezār Afsān[edit]

The earliest mentions of the Nights refer to it as an Arabic translation from a Persian book, Hezār Afsān (aka Afsaneh or Afsana), meaning ‘The Thousand Stories’. In the tenth century, Ibn al-Nadim compiled a catalogue of books (the «Fihrist») in Baghdad. He noted that the Sassanid kings of Iran enjoyed «evening tales and fables».^[22] Al-Nadim then writes about the Persian Hezār Afsān, explaining the frame story it employs: a bloodthirsty king kills off a succession of wives after their wedding night. Eventually one has the intelligence to save herself by telling him a story every evening, leaving each tale unfinished until the next night so that the king will delay her execution.^[23]

However, according to al-Nadim, the book contains only 200 stories. He also writes disparagingly of the collection’s literary quality, observing that «it is truly a coarse book, without warmth in the telling».^[24] In the same century Al-Masudi also refers to the Hezār Afsān, saying the Arabic translation is called Alf Khurafa (‘A Thousand Entertaining Tales’), but is generally known as Alf Layla (‘A Thousand Nights’). He mentions the characters Shirāzd (Scheherazade) and Dināzād.^[25]

No physical evidence of the Hezār Afsān has survived,^[11] so its exact relationship with the existing later Arabic versions remains a mystery.^[26] Apart from the Scheherazade frame story, several other tales have Persian origins, although it is unclear how they entered the collection.^[27] These stories include the cycle of «King Jali’ad and his Wazir Shimas» and «The Ten Wazirs or the History of King Azadbakht and his Son» (derived from the seventh-century Persian Bakhtiyārnāma).^[28]

In the 1950s, the Iraqi scholar Safa Khulusi suggested (on internal rather than historical evidence) that the Persian writer Ibn al-Muqaffa’ was responsible for the first Arabic translation of the frame story and some of the Persian stories later incorporated into the Nights. This would place genesis of the collection in the eighth century.^[29][30]

Evolving Arabic versions[edit]

In the mid-20th century, the scholar Nabia Abbott found a document with a few lines of an Arabic work with the title The Book of the Tale of a Thousand Nights, dating from the ninth century. This is the earliest known surviving fragment of the Nights.^[26] The first reference to the Arabic version under its full title The One Thousand and One Nights appears in Cairo in the 12th century.^[32] Professor Dwight Reynolds describes the subsequent transformations of the Arabic version:

Some of the earlier Persian tales may have survived within the Arabic tradition altered such that Arabic Muslim names and new locations were substituted for pre-Islamic Persian ones, but it is also clear that whole cycles of Arabic tales were eventually added to the collection and apparently replaced most of the Persian materials. One such cycle of Arabic tales centres around a small group of historical figures from ninth-century Baghdad, including the caliph Harun al-Rashid (died 809), his vizier Jafar al-Barmaki (d. 803) and the licentious poet Abu Nuwas (d. c. 813). Another cluster is a body of stories from late medieval Cairo in which are mentioned persons and places that date to as late as the thirteenth and fourteenth centuries.^[33]

Two main Arabic manuscript traditions of the Nights are known: the Syrian and the Egyptian. The Syrian tradition is primarily represented by the earliest extensive manuscript of the Nights, a fourteenth- or fifteenth-century Syrian manuscript now known as the Galland Manuscript. It and surviving copies of it are much shorter and include fewer tales than the Egyptian tradition. It is represented in print by the so-called Calcutta I (1814–1818) and most notably by the ‘Leiden edition’ (1984).^[34][35] The Leiden Edition, prepared by Muhsin Mahdi, is the only critical edition of 1001 Nights to date,^[36] believed to be most stylistically faithful representation of medieval Arabic versions currently available.^[34][35]

Texts of the Egyptian tradition emerge later and contain many more tales of much more varied content; a much larger number of originally independent tales have been incorporated into the collection over the centuries, most of them after the Galland manuscript was written,^[37] and were being included as late as in the 18th and 19th centuries.

All extant substantial versions of both recensions share a small common core of tales:^[38]

• The Merchant and the Genie
• The Fisherman and the Genie
• The Porter and the Three Ladies
• The Three Apples
• Nur al-Din Ali and Shams al-Din (and Badr al-Din Hasan)
• Nur al-Din Ali and Anis al-Jalis
• Ali Ibn Bakkar and Shams al-Nahar

The texts of the Syrian recension do not contain much beside that core. It is debated which of the Arabic recensions is more «authentic» and closer to the original: the Egyptian ones have been modified more extensively and more recently, and scholars such as Muhsin Mahdi have suspected that this was caused in part by European demand for a «complete version»; but it appears that this type of modification has been common throughout the history of the collection, and independent tales have always been added to it.^[37][39]

Printed Arabic editions[edit]

The first printed Arabic-language edition of the One Thousand and One Nights was published in 1775. It contained an Egyptian version of The Nights known as «ZER» (Zotenberg’s Egyptian Recension) and 200 tales. No copy of this edition survives, but it was the basis for an 1835 edition by Bulaq, published by the Egyptian government.

The Nights were next printed in Arabic in two volumes in Calcutta by the British East India Company in 1814–1818. Each volume contained one hundred tales.

Soon after, the Prussian scholar Christian Maximilian Habicht collaborated with the Tunisian Mordecai ibn al-Najjar to create an edition containing 1001 nights both in the original Arabic and in German translation, initially in a series of eight volumes published in Breslau in 1825–1838. A further four volumes followed in 1842–1843. In addition to the Galland manuscript, Habicht and al-Najjar used what they believed to be a Tunisian manuscript, which was later revealed as a forgery by al-Najjar.^[36]

Both the ZER printing and Habicht and al-Najjar’s edition influenced the next printing, a four-volume edition also from Calcutta (known as the Macnaghten or Calcutta II edition).^[40] This claimed to be based on an older Egyptian manuscript (which has never been found).

A major recent edition, which reverts to the Syrian recension, is a critical edition based on the fourteenth- or fifteenth-century Syrian manuscript in the Bibliothèque Nationale originally used by Galland.^[41] This edition, known as the Leiden text, was compiled in Arabic by Muhsin Mahdi (1984–1994).^[42] Mahdi argued that this version is the earliest extant one (a view that is largely accepted today) and that it reflects most closely a «definitive» coherent text ancestral to all others that he believed to have existed during the Mamluk period (a view that remains contentious).^[37][43][44] Still, even scholars who deny this version the exclusive status of «the only real Arabian Nights» recognize it as being the best source on the original style and linguistic form of the medieval work.^[34][35]

In 1997, a further Arabic edition appeared, containing tales from the Arabian Nights transcribed from a seventeenth-century manuscript in the Egyptian dialect of Arabic.^[45]

Modern translations[edit]

The first European version (1704–1717) was translated into French by Antoine Galland^[46] from an Arabic text of the Syrian recension and other sources. This 12-volume work,^[46] Les Mille et une nuits, contes arabes traduits en français (‘The Thousand and one nights, Arab stories translated into French’), included stories that were not in the original Arabic manuscript. «Aladdin’s Lamp», and «Ali Baba and the Forty Thieves» (as well as several other lesser-known tales) appeared first in Galland’s translation and cannot be found in any of the original manuscripts. He wrote that he heard them from the Christian Maronite storyteller Hanna Diab during Diab’s visit to Paris. Galland’s version of the Nights was immensely popular throughout Europe, and later versions were issued by Galland’s publisher using Galland’s name without his consent.

As scholars were looking for the presumed «complete» and «original» form of the Nights, they naturally turned to the more voluminous texts of the Egyptian recension, which soon came to be viewed as the «standard version». The first translations of this kind, such as that of Edward Lane (1840, 1859), were bowdlerized. Unabridged and unexpurgated translations were made, first by John Payne, under the title The Book of the Thousand Nights and One Night (1882, nine volumes), and then by Sir Richard Francis Burton, entitled The Book of the Thousand Nights and a Night (1885, ten volumes) – the latter was, according to some assessments, partially based on the former, leading to charges of plagiarism.^[47][48]

In view of the sexual imagery in the source texts (which Burton emphasized even further, especially by adding extensive footnotes and appendices on Oriental sexual mores^[48]) and the strict Victorian laws on obscene material, both of these translations were printed as private editions for subscribers only, rather than published in the usual manner. Burton’s original 10 volumes were followed by a further six (seven in the Baghdad Edition and perhaps others) entitled The Supplemental Nights to the Thousand Nights and a Night, which were printed between 1886 and 1888.^[46] It has, however, been criticized for its «archaic language and extravagant idiom» and «obsessive focus on sexuality» (and has even been called an «eccentric ego-trip» and a «highly personal reworking of the text»).^[48]

Later versions of the Nights include that of the French doctor J. C. Mardrus, issued from 1898 to 1904. It was translated into English by Powys Mathers, and issued in 1923. Like Payne’s and Burton’s texts, it is based on the Egyptian recension and retains the erotic material, indeed expanding on it, but it has been criticized for inaccuracy.^[47]

Muhsin Mahdi’s 1984 Leiden edition, based on the Galland Manuscript, was rendered into English by Husain Haddawy (1990).^[49] This translation has been praised as «very readable» and «strongly recommended for anyone who wishes to taste the authentic flavour of those tales.»^[50] An additional second volume of Arabian nights translated by Haddawy, composed of popular tales not present in the Leiden edition, was published in 1995.^[51] Both volumes were the basis for a single-volume reprint of selected tales of Haddawy’s translations.^[52]

In 2008 a new English translation was published by Penguin Classics in three volumes. It is translated by Malcolm C. Lyons and Ursula Lyons with introduction and annotations by Robert Irwin. This is the first complete translation of the Macnaghten or Calcutta II edition (Egyptian recension) since Burton’s. It contains, in addition to the standard text of 1001 Nights, the so-called «orphan stories» of Aladdin and Ali Baba as well as an alternative ending to The seventh journey of Sindbad from Antoine Galland’s original French. As the translator himself notes in his preface to the three volumes, «[N]o attempt has been made to superimpose on the translation changes that would be needed to ‘rectify’ … accretions, … repetitions, non sequiturs and confusions that mark the present text,» and the work is a «representation of what is primarily oral literature, appealing to the ear rather than the eye.»^[53] The Lyons translation includes all the poetry (in plain prose paraphrase) but does not attempt to reproduce in English the internal rhyming of some prose sections of the original Arabic. Moreover, it streamlines somewhat and has cuts. In this sense it is not, as claimed, a complete translation.

A new English language translation was published in December 2021, the first solely by a female author, Yasmine Seale, which removes earlier sexist and racist references. The new translation includes all the tales from Hanna Diyab and additionally includes stories previously omitted featuring female protagonists, such as tales about Parizade, Pari Banu, and the horror story Sidi Numan.^[54]

Timeline[edit]

Scholars have assembled a timeline concerning the publication history of The Nights:^[55][50][56]

• One of the oldest Arabic manuscript fragments from Syria (a few handwritten pages) dating to the early ninth century. Discovered by scholar Nabia Abbott in 1948, it bears the title Kitab Hadith Alf Layla («The Book of the Tale of the Thousand Nights») and the first few lines of the book in which Dinazad asks Shirazad (Scheherazade) to tell her stories.^[33]
• 10th century: Mention of Hezār Afsān in Ibn al-Nadim’s «Fihrist» (Catalogue of books) in Baghdad. He attributes a pre-Islamic Sassanian Persian origin to the collection and refers to the frame story of Scheherazade telling stories over a thousand nights to save her life.^[24]
• 10th century: Reference to The Thousand Nights, an Arabic translation of the Persian Hezār Afsān («Thousand Stories»), in Muruj Al-Dhahab (The Meadows of Gold) by Al-Mas’udi.^[25]
• 12th century: A document from Cairo refers to a Jewish bookseller lending a copy of The Thousand and One Nights (this is the first appearance of the final form of the title).^[32]
• 14th century: Existing Syrian manuscript in the Bibliothèque nationale de France in Paris (contains about 300 tales).^[41]
• 1704: Antoine Galland’s French translation is the first European version of The Nights. Later volumes were introduced using Galland’s name though the stories were written by unknown persons at the behest of the publisher wanting to capitalize on the popularity of the collection.
• c. 1706 – c. 1721: An anonymously translated version in English appears in Europe dubbed the 12-volume «Grub Street» version. This is entitled Arabian Nights’ Entertainments—the first known use of the common English title of the work.^[57]
• 1768: first Polish translation, 12 volumes. Based, as many European on the French translation.
• 1775: Egyptian version of The Nights called «ZER» (Hermann Zotenberg’s Egyptian Recension) with 200 tales (no surviving edition exists).
• 1804–1806, 1825: The Austrian polyglot and orientalist Joseph von Hammer-Purgstall (1774–1856) translates a subsequently lost manuscript into French between 1804 and 1806. His French translation, which was partially abridged and included Galland’s «orphan stories», has been lost, but its translation into German that was published in 1825 still survives.^[58]
• 1814: Calcutta I, the earliest existing Arabic printed version, is published by the British East India Company. A second volume was released in 1818. Both had 100 tales each.
• 1811: Jonathan Scott (1754–1829), an Englishman who learned Arabic and Persian in India, produces an English translation, mostly based on Galland’s French version, supplemented by other sources. Robert Irwin calls it the «first literary translation into English», in contrast to earlier translations from French by «Grub Street hacks».^[59]
• Early 19th century: Modern Persian translations of the text are made, variously under the title Alf leile va leile, Hezār-o yek šhab (هزار و یک شب), or, in distorted Arabic, Alf al-leil. One early extant version is that illustrated by Sani ol Molk (1814–1866) for Mohammad Shah Qajar.^[60]
• 1825–1838: The Breslau/Habicht edition is published in Arabic in 8 volumes. Christian Maximilian Habicht (born in Breslau, Kingdom of Prussia, 1775) collaborated with the Tunisian Mordecai ibn al-Najjar to create this edition containing 1001 nights. In addition to the Galland manuscript, they used what they believed to be a Tunisian manuscript, which was later revealed as a forgery by al-Najjar.^[36] Using versions of The Nights, tales from Al-Najjar, and other stories from unknown origins Habicht published his version in Arabic and German.
• 1842–1843: Four additional volumes by Habicht.
• 1835: Bulaq version: These two volumes, printed by the Egyptian government, are the oldest printed (by a publishing house) version of The Nights in Arabic by a non-European. It is primarily a reprinting of the ZER text.
• 1839–1842: Calcutta II (4 volumes) is published. It claims to be based on an older Egyptian manuscript (which was never found). This version contains many elements and stories from the Habicht edition.
• 1838: Torrens version in English.
• 1838–1840: Edward William Lane publishes an English translation. Notable for its exclusion of content Lane found immoral and for its anthropological notes on Arab customs by Lane.
• 1882–1884: John Payne publishes an English version translated entirely from Calcutta II, adding some tales from Calcutta I and Breslau.
• 1885–1888: Sir Richard Francis Burton publishes an English translation from several sources (largely the same as Payne^[47]). His version accentuated the sexuality of the stories vis-à-vis Lane’s bowdlerized translation.
• 1889–1904: J. C. Mardrus publishes a French version using Bulaq and Calcutta II editions.
• 1973: First Polish translation based on the original language edition, but compressed 12 volumes to 9, by PIW.
• 1984: Muhsin Mahdi publishes an Arabic edition based on the oldest Arabic manuscript surviving (based on the oldest surviving Syrian manuscript currently held in the Bibliothèque Nationale).
• 1986–1987: French translation by Arabist René R. Khawam
• 1990: Husain Haddawy publishes an English translation of Mahdi.
• 2008: New Penguin Classics translation (in three volumes) by Malcolm C. Lyons and Ursula Lyons of the Calcutta II edition

Literary themes and techniques[edit]

The One Thousand and One Nights and various tales within it make use of many innovative literary techniques, which the storytellers of the tales rely on for increased drama, suspense, or other emotions.^[61] Some of these date back to earlier Persian, Indian and Arabic literature, while others were original to the One Thousand and One Nights.

Frame story[edit]

The One Thousand and One Nights employs an early example of the frame story, or framing device: the character Scheherazade narrates a set of tales (most often fairy tales) to the Sultan Shahriyar over many nights. Many of Scheherazade’s tales are themselves frame stories, such as the Tale of Sinbad the Seaman and Sinbad the Landsman, which is a collection of adventures related by Sinbad the Seaman to Sinbad the Landsman.

In folkloristics, the frame story is classified as ATU 875B “Storytelling Saves a Wife from Death”^[62]

Embedded narrative[edit]

Another technique featured in the One Thousand and One Nights is an early example of the «story within a story», or embedded narrative technique: this can be traced back to earlier Persian and Indian storytelling traditions, most notably the Panchatantra of ancient Sanskrit literature. The Nights, however, improved on the Panchatantra in several ways, particularly in the way a story is introduced. In the Panchatantra, stories are introduced as didactic analogies, with the frame story referring to these stories with variants of the phrase «If you’re not careful, that which happened to the louse and the flea will happen to you.» In the Nights, this didactic framework is the least common way of introducing the story: instead, a story is most commonly introduced through subtle means, particularly as an answer to questions raised in a previous tale.^[63]

The general story is narrated by an unknown narrator, and in this narration the stories are told by Scheherazade. In most of Scheherazade’s narrations there are also stories narrated, and even in some of these, there are some other stories.^[64] This is particularly the case for the «Sinbad the Sailor» story narrated by Scheherazade in the One Thousand and One Nights. Within the «Sinbad the Sailor» story itself, the protagonist Sinbad the Sailor narrates the stories of his seven voyages to Sinbad the Porter. The device is also used to great effect in stories such as «The Three Apples» and «The Seven Viziers». In yet another tale Scheherazade narrates, «The Fisherman and the Jinni», the «Tale of the Wazir and the Sage Duban» is narrated within it, and within that there are three more tales narrated.

Dramatic visualization[edit]

Dramatic visualization is «the representing of an object or character with an abundance of descriptive detail, or the mimetic rendering of gestures and dialogue in such a way as to make a given scene ‘visual’ or imaginatively present to an audience». This technique is used in several tales of the One Thousand and One Nights;^[65] an example of this is the tale of «The Three Apples» (see Crime fiction elements below).

Fate and destiny[edit]

A common theme in many Arabian Nights tales is fate and destiny. Italian filmmaker Pier Paolo Pasolini observed:^[66]

every tale in The Thousand and One Nights begins with an ‘appearance of destiny’ which manifests itself through an anomaly, and one anomaly always generates another. So a chain of anomalies is set up. And the more logical, tightly knit, essential this chain is, the more beautiful the tale. By ‘beautiful’ I mean vital, absorbing and exhilarating. The chain of anomalies always tends to lead back to normality. The end of every tale in The One Thousand and One Nights consists of a ‘disappearance’ of destiny, which sinks back to the somnolence of daily life … The protagonist of the stories is in fact destiny itself.

Though invisible, fate may be considered a leading character in the One Thousand and One Nights.^[67] The plot devices often used to present this theme are coincidence,^[68] reverse causation, and the self-fulfilling prophecy (see Foreshadowing section below).

Foreshadowing[edit]

Early examples of the foreshadowing technique of repetitive designation, now known as «Chekhov’s gun», occur in the One Thousand and One Nights, which contains «repeated references to some character or object which appears insignificant when first mentioned but which reappears later to intrude suddenly in the narrative.»^[69] A notable example is in the tale of «The Three Apples» (see Crime fiction elements below).

Another early foreshadowing technique is formal patterning, «the organization of the events, actions and gestures which constitute a narrative and give shape to a story; when done well, formal patterning allows the audience the pleasure of discerning and anticipating the structure of the plot as it unfolds.» This technique is also found in One Thousand and One Nights.^[65]

The self-fulfilling prophecy[edit]

Several tales in the One Thousand and One Nights use the self-fulfilling prophecy, as a special form of literary prolepsis, to foreshadow what is going to happen. This literary device dates back to the story of Krishna in ancient Sanskrit literature, and Oedipus or the death of Heracles in the plays of Sophocles. A variation of this device is the self-fulfilling dream, which can be found in Arabic literature (or the dreams of Joseph and his conflicts with his brothers, in the Hebrew Bible).

A notable example is «The Ruined Man who Became Rich Again through a Dream», in which a man is told in his dream to leave his native city of Baghdad and travel to Cairo, where he will discover the whereabouts of some hidden treasure. The man travels there and experiences misfortune, ending up in jail, where he tells his dream to a police officer. The officer mocks the idea of foreboding dreams and tells the protagonist that he himself had a dream about a house with a courtyard and fountain in Baghdad where treasure is buried under the fountain. The man recognizes the place as his own house and, after he is released from jail, he returns home and digs up the treasure. In other words, the foreboding dream not only predicted the future, but the dream was the cause of its prediction coming true. A variant of this story later appears in English folklore as the «Pedlar of Swaffham» and Paulo Coelho’s «The Alchemist»; Jorge Luis Borges’ collection of short stories A Universal History of Infamy featured his translation of this particular story into Spanish, as «The Story Of The Two Dreamers.»^[70]

«The Tale of Attaf» depicts another variation of the self-fulfilling prophecy, whereby Harun al-Rashid consults his library (the House of Wisdom), reads a random book, «falls to laughing and weeping and dismisses the faithful vizier Ja’far ibn Yahya from sight. Ja’afar, disturbed and upset flees Baghdad and plunges into a series of adventures in Damascus, involving Attaf and the woman whom Attaf eventually marries.» After returning to Baghdad, Ja’afar reads the same book that caused Harun to laugh and weep, and discovers that it describes his own adventures with Attaf. In other words, it was Harun’s reading of the book that provoked the adventures described in the book to take place. This is an early example of reverse causation.^[71]

Near the end of the tale, Attaf is given a death sentence for a crime he did not commit but Harun, knowing the truth from what he has read in the book, prevents this and has Attaf released from prison. In the 12th century, this tale was translated into Latin by Petrus Alphonsi and included in his Disciplina Clericalis,^[72] alongside the «Sindibad» story cycle.^[73] In the 14th century, a version of «The Tale of Attaf» also appears in the Gesta Romanorum and Giovanni Boccaccio’s The Decameron.^[72]

Repetition[edit]

Leitwortstil is «the purposeful repetition of words» in a given literary piece that «usually expresses a motif or theme important to the given story.» This device occurs in the One Thousand and One Nights, which binds several tales in a story cycle. The storytellers of the tales relied on this technique «to shape the constituent members of their story cycles into a coherent whole.»^[61]

Another technique used in the One Thousand and One Nights is thematic patterning, which is:

[T]he distribution of recurrent thematic concepts and moralistic motifs among the various incidents and frames of a story. In a skillfully crafted tale, thematic patterning may be arranged so as to emphasize the unifying argument or salient idea which disparate events and disparate frames have in common.^[65]

Several different variants of the «Cinderella» story, which has its origins in the Egyptian story of Rhodopis, appear in the One Thousand and One Nights, including «The Second Shaykh’s Story», «The Eldest Lady’s Tale» and «Abdallah ibn Fadil and His Brothers», all dealing with the theme of a younger sibling harassed by two jealous elders. In some of these, the siblings are female, while in others they are male. One of the tales, «Judar and His Brethren», departs from the happy endings of previous variants and reworks the plot to give it a tragic ending instead, with the younger brother being poisoned by his elder brothers.^[74]

Sexual humour[edit]

The Nights contain many examples of sexual humour. Some of this borders on satire, as in the tale called «Ali with the Large Member» which pokes fun at obsession with penis size.^[75][76]

Unreliable narrator[edit]

The literary device of the unreliable narrator was used in several fictional medieval Arabic tales of the One Thousand and One Nights. In one tale, «The Seven Viziers» (also known as «Craft and Malice of Women or The Tale of the King, His Son, His Concubine and the Seven Wazirs»), a courtesan accuses a king’s son of having assaulted her, when in reality she had failed to seduce him (inspired by the Qur’anic/Biblical story of Yusuf/Joseph). Seven viziers attempt to save his life by narrating seven stories to prove the unreliability of women, and the courtesan responds by narrating a story to prove the unreliability of viziers.^[77] The unreliable narrator device is also used to generate suspense in «The Three Apples» and humor in «The Hunchback’s Tale» (see Crime fiction elements below).

Genre elements[edit]

Crime fiction[edit]

An example of the murder mystery^[78] and suspense thriller genres in the collection, with multiple plot twists^[79] and detective fiction elements^[80] was «The Three Apples», also known as Hikayat al-sabiyya ‘l-maqtula (‘The Tale of the Murdered Young Woman’).^[81]

In this tale, Harun al-Rashid comes to possess a chest, which, when opened, contains the body of a young woman. Harun gives his vizier, Ja’far, three days to find the culprit or be executed. At the end of three days, when Ja’far is about to be executed for his failure, two men come forward, both claiming to be the murderer. As they tell their story it transpires that, although the younger of them, the woman’s husband, was responsible for her death, some of the blame attaches to a slave, who had taken one of the apples mentioned in the title and caused the woman’s murder.

Harun then gives Ja’far three more days to find the guilty slave. When he yet again fails to find the culprit, and bids his family goodbye before his execution, he discovers by chance his daughter has the apple, which she obtained from Ja’far’s own slave, Rayhan. Thus the mystery is solved.

Another Nights tale with crime fiction elements was «The Hunchback’s Tale» story cycle which, unlike «The Three Apples», was more of a suspenseful comedy and courtroom drama rather than a murder mystery or detective fiction. The story is set in a fictional China and begins with a hunchback, the emperor’s favourite comedian, being invited to dinner by a tailor couple. The hunchback accidentally chokes on his food from laughing too hard and the couple, fearful that the emperor will be furious, take his body to a Jewish doctor’s clinic and leave him there. This leads to the next tale in the cycle, the «Tale of the Jewish Doctor», where the doctor accidentally trips over the hunchback’s body, falls down the stairs with him, and finds him dead, leading him to believe that the fall had killed him. The doctor then dumps his body down a chimney, and this leads to yet another tale in the cycle, which continues with twelve tales in total, leading to all the people involved in this incident finding themselves in a courtroom, all making different claims over how the hunchback had died.^[82] Crime fiction elements are also present near the end of «The Tale of Attaf» (see Foreshadowing above).

Horror fiction[edit]

Haunting is used as a plot device in gothic fiction and horror fiction, as well as modern paranormal fiction. Legends about haunted houses have long appeared in literature. In particular, the Arabian Nights tale of «Ali the Cairene and the Haunted House in Baghdad» revolves around a house haunted by jinn.^[83] The Nights is almost certainly the earliest surviving literature that mentions ghouls, and many of the stories in that collection involve or reference ghouls. A prime example is the story The History of Gherib and His Brother Agib (from Nights vol. 6), in which Gherib, an outcast prince, fights off a family of ravenous Ghouls and then enslaves them and converts them to Islam.^[84]

Horror fiction elements are also found in «The City of Brass» tale, which revolves around a ghost town.^[85]

The horrific nature of Scheherazade’s situation is magnified in Stephen King’s Misery, in which the protagonist is forced to write a novel to keep his captor from torturing and killing him. The influence of the Nights on modern horror fiction is certainly discernible in the work of H. P. Lovecraft. As a child, he was fascinated by the adventures recounted in the book, and he attributes some of his creations to his love of the 1001 Nights.^[86]

Fantasy and science fiction[edit]

Several stories within the One Thousand and One Nights feature early science fiction elements. One example is «The Adventures of Bulukiya», where the protagonist Bulukiya’s quest for the herb of immortality leads him to explore the seas, journey to Paradise and to Hell, and travel across the cosmos to different worlds much larger than his own world, anticipating elements of galactic science fiction;^[87] along the way, he encounters societies of jinn,^[88] mermaids, talking serpents, talking trees, and other forms of life.^[87] In «Abu al-Husn and His Slave-Girl Tawaddud», the heroine Tawaddud gives an impromptu lecture on the mansions of the Moon, and the benevolent and sinister aspects of the planets.^[89]

In another 1001 Nights tale, «Abdullah the Fisherman and Abdullah the Merman», the protagonist Abdullah the Fisherman gains the ability to breathe underwater and discovers an underwater society that is portrayed as an inverted reflection of society on land, in that the underwater society follows a form of primitive communism where concepts like money and clothing do not exist. Other Arabian Nights tales also depict Amazon societies dominated by women, lost ancient technologies, advanced ancient civilizations that went astray, and catastrophes which overwhelmed them.^[90]

«The City of Brass» features a group of travellers on an archaeological expedition^[91] across the Sahara to find an ancient lost city and attempt to recover a brass vessel that Solomon once used to trap a jinni,^[92] and, along the way, encounter a mummified queen, petrified inhabitants,^[93] lifelike humanoid robots and automata, seductive marionettes dancing without strings,^[94] and a brass horseman robot who directs the party towards the ancient city,^[95] which has now become a ghost town.^[85] The «Third Qalandar’s Tale» also features a robot in the form of an uncanny boatman.^[95]

Poetry[edit]

There is an abundance of Arabic poetry in One Thousand and One Nights. It is often deployed by stories’ narrators to provide detailed descriptions, usually of the beauty of characters. Characters also occasionally quote or speak in verse in certain settings. The uses include but are not limited to:

• Giving advice, warning, and solutions.
• Praising God, royalties and those in power.
• Pleading for mercy and forgiveness.
• Lamenting wrong decisions or bad luck.
• Providing riddles, laying questions, challenges.
• Criticizing elements of life, wondering.
• Expressing feelings to others or one’s self: happiness, sadness, anxiety, surprise, anger.

In a typical example, expressing feelings of happiness to oneself from Night 203, Prince Qamar Al-Zaman, standing outside the castle, wants to inform Queen Bodour of his arrival.^[96] He wraps his ring in a paper and hands it to the servant who delivers it to the Queen. When she opens it and sees the ring, joy conquers her, and out of happiness she chants this poem:^[97]

وَلَقدْ نَدِمْتُ عَلى تَفَرُّقِ شَمْلِنا دَهْرًا وَفاضَ الدَّمْعُ مِنْ أَجْفاني وَنَذَرْتُ إِنْ عادَ الزَّمانُ يَلُمُّنا لا عُدْتُ أَذْكُرُ فُرْقَةً بِلِساني هَجَمَ السُّرورُ عَلَيَّ حَتَّى أَنَّهُ مِنْ فَرَطِ ما سَرَّني أَبْكاني يا عَيْنُ صارَ الدَّمْعُ مِنْكِ سِجْيَةً تَبْكينَ مِنْ فَرَحٍ وَأَحْزاني

Wa-laqad nadimtu ‘alá tafarruqi shamlinā Dahran wa-fāḍa ad-dam‘u min ajfānī Wa-nadhartu in ‘āda az-zamānu yalummunā la ‘udtu adhkuru furqatan bi-lisānī Hajama as-surūru ‘alayya ḥattá annahu min faraṭi mā sarranī abkānī Yā ‘aynu ṣāra ad-dam‘u minki sijyatan tabkīna min faraḥin wa-aḥzānī

Translations:

And I have regretted the separation of our companionship An eon, and tears flooded my eyes And I’ve sworn if time brought us back together I’ll never utter any separation with my tongue Joy conquered me to the point of which it made me happy that I cried Oh eye, the tears out of you became a principle You cry out of joy and out of sadness

Long, long have I bewailed the sev’rance of our loves, With tears that from my lids streamed down like burning rain And vowed that, if the days deign reunite us two, My lips should never speak of severance again: Joy hath o’erwhelmed me so that, for the very stress Of that which gladdens me to weeping I am fain. Tears are become to you a habit, O my eyes, So that ye weep as well for gladness as for pain.

—Literal translation

—Burton’s verse translation

In world culture[edit]

The influence of the versions of The Nights on world literature is immense. Writers as diverse as Henry Fielding to Naguib Mahfouz have alluded to the collection by name in their own works. Other writers who have been influenced by the Nights include John Barth, Jorge Luis Borges, Salman Rushdie, Orhan Pamuk, Goethe, Walter Scott, Thackeray, Wilkie Collins, Elizabeth Gaskell, Nodier, Flaubert, Marcel Schwob, Stendhal, Dumas, Hugo, Gérard de Nerval, Gobineau, Pushkin, Tolstoy, Hofmannsthal, Conan Doyle, W. B. Yeats, H. G. Wells, Cavafy, Calvino, Georges Perec, H. P. Lovecraft, Marcel Proust, A. S. Byatt and Angela Carter.^[98]

Various characters from this epic have themselves become cultural icons in Western culture, such as Aladdin, Sinbad and Ali Baba. Part of its popularity may have sprung from improved standards of historical and geographical knowledge. The marvelous beings and events typical of fairy tales seem less incredible if they are set further «long ago» or farther «far away»; this process culminates in the fantasy world having little connection, if any, to actual times and places. Several elements from Arabian mythology are now common in modern fantasy, such as genies, bahamuts, magic carpets, magic lamps, etc. When L. Frank Baum proposed writing a modern fairy tale that banished stereotypical elements, he included the genie as well as the dwarf and the fairy as stereotypes to go.^[99]

In 1982, the International Astronomical Union (IAU) began naming features on Saturn’s moon Enceladus after characters and places in Burton’s translation^[100] because «its surface is so strange and mysterious that it was given the Arabian Nights as a name bank, linking fantasy landscape with a literary fantasy.»^[101]

In Arab culture[edit]

There is little evidence that the Nights was particularly treasured in the Arab world. It is rarely mentioned in lists of popular literature and few pre-18th-century manuscripts of the collection exist.^[102] Fiction had a low cultural status among Medieval Arabs compared with poetry, and the tales were dismissed as khurafa (improbable fantasies fit only for entertaining women and children). According to Robert Irwin, «Even today, with the exception of certain writers and academics, the Nights is regarded with disdain in the Arabic world. Its stories are regularly denounced as vulgar, improbable, childish and, above all, badly written.»^[103]

Nevertheless, the Nights have proved an inspiration to some modern Egyptian writers, such as Tawfiq al-Hakim (author of the Symbolist play Shahrazad, 1934), Taha Hussein (Scheherazade’s Dreams, 1943)^[104] and Naguib Mahfouz (Arabian Nights and Days, 1979). Idries Shah finds the Abjad numerical equivalent of the Arabic title, alf layla wa layla, in the Arabic phrase umm el quissa, meaning «mother of records.» He goes on to state that many of the stories «are encoded Sufi teaching stories, descriptions of psychological processes, or enciphered lore of one kind or another.»^[105]

On a more popular level, film and TV adaptations based on stories like Sinbad and Aladdin enjoyed long lasting popularity in Arabic speaking countries.

Early European literature[edit]

Although the first known translation into a European language appeared in 1704, it is possible that the Nights began exerting its influence on Western culture much earlier. Christian writers in Medieval Spain translated many works from Arabic, mainly philosophy and mathematics, but also Arab fiction, as is evidenced by Juan Manuel’s story collection El Conde Lucanor and Ramón Llull’s The Book of Beasts.^[106]

Knowledge of the work, direct or indirect, apparently spread beyond Spain. Themes and motifs with parallels in the Nights are found in Chaucer’s The Canterbury Tales (in The Squire’s Tale the hero travels on a flying brass horse) and Boccaccio’s Decameron. Echoes in Giovanni Sercambi’s Novelle and Ariosto’s Orlando Furioso suggest that the story of Shahriyar and Shahzaman was also known.^[107] Evidence also appears to show that the stories had spread to the Balkans and a translation of the Nights into Romanian existed by the 17th century, itself based on a Greek version of the collection.^[108]

Western literature (18th century onwards)[edit]

Galland translations (1700s)[edit]

The modern fame of the Nights derives from the first known European translation by Antoine Galland, which appeared in 1704. According to Robert Irwin, Galland «played so large a part in discovering the tales, in popularizing them in Europe and in shaping what would come to be regarded as the canonical collection that, at some risk of hyperbole and paradox, he has been called the real author of the Nights.»^[109]

The immediate success of Galland’s version with the French public may have been because it coincided with the vogue for contes de fées (‘fairy stories’). This fashion began with the publication of Madame d’Aulnoy’s Histoire d’Hypolite in 1690. D’Aulnoy’s book has a remarkably similar structure to the Nights, with the tales told by a female narrator. The success of the Nights spread across Europe and by the end of the century there were translations of Galland into English, German, Italian, Dutch, Danish, Russian, Flemish and Yiddish.^[110]

Galland’s version provoked a spate of pseudo-Oriental imitations. At the same time, some French writers began to parody the style and concoct far-fetched stories in superficially Oriental settings. These tongue-in-cheek pastiches include Anthony Hamilton’s Les quatre Facardins (1730), Crébillon’s Le sopha (1742) and Diderot’s Les bijoux indiscrets (1748). They often contained veiled allusions to contemporary French society. The most famous example is Voltaire’s Zadig (1748), an attack on religious bigotry set against a vague pre-Islamic Middle Eastern background.^[111] The English versions of the «Oriental Tale» generally contained a heavy moralising element,^[112] with the notable exception of William Beckford’s fantasy Vathek (1786), which had a decisive influence on the development of the Gothic novel. The Polish nobleman Jan Potocki’s novel Saragossa Manuscript (begun 1797) owes a deep debt to the Nights with its Oriental flavour and labyrinthine series of embedded tales.^[113]

The work was included on a price-list of books on theology, history, and cartography, which was sent by the Scottish bookseller Andrew Millar (then an apprentice) to a Presbyterian minister. This is illustrative of the title’s widespread popularity and availability in the 1720s.^[114]

19th century–20th century[edit]

The Nights continued to be a favourite book of many British authors of the Romantic and Victorian eras. According to A. S. Byatt, «In British Romantic poetry the Arabian Nights stood for the wonderful against the mundane, the imaginative against the prosaically and reductively rational.»^[115] In their autobiographical writings, both Coleridge and de Quincey refer to nightmares the book had caused them when young. Wordsworth and Tennyson also wrote about their childhood reading of the tales in their poetry.^[116] Charles Dickens was another enthusiast and the atmosphere of the Nights pervades the opening of his last novel The Mystery of Edwin Drood (1870).^[117]

Several writers have attempted to add a thousand and second tale,^[118] including Théophile Gautier (La mille deuxième nuit, 1842)^[104] and Joseph Roth (Die Geschichte von der 1002 Nacht, 1939).^[118] Edgar Allan Poe wrote «The Thousand-and-Second Tale of Scheherazade» (1845), a short story depicting the eighth and final voyage of Sinbad the Sailor, along with the various mysteries Sinbad and his crew encounter; the anomalies are then described as footnotes to the story. While the king is uncertain—except in the case of the elephants carrying the world on the back of the turtle—that these mysteries are real, they are actual modern events that occurred in various places during, or before, Poe’s lifetime. The story ends with the king in such disgust at the tale Scheherazade has just woven, that he has her executed the very next day.

Another important literary figure, the Irish poet W. B. Yeats was also fascinated by the Arabian Nights, when he wrote in his prose book, A Vision an autobiographical poem, titled The Gift of Harun Al-Rashid,^[119] in relation to his joint experiments with his wife Georgie Hyde-Lees, with Automatic writing. The automatic writing, is a technique used by many occultists in order to discern messages from the subconscious mind or from other spiritual beings, when the hand moves a pencil or a pen, writing only on a simple sheet of paper and when the person’s eyes are shut. Also, the gifted and talented wife, is playing in Yeats’s poem as «a gift» herself, given only allegedly by the caliph to the Christian and Byzantine philosopher Qusta Ibn Luqa, who acts in the poem as a personification of W. B. Yeats. In July 1934 he was asked by Louis Lambert, while in a tour in the United States, which six books satisfied him most. The list that he gave placed the Arabian Nights, secondary only to William Shakespeare’s works.^[120]

Modern authors influenced by the Nights include James Joyce, Marcel Proust, Jorge Luis Borges, John Barth and Ted Chiang.

Film, radio and television[edit]

Stories from the One Thousand and One Nights have been popular subjects for films, beginning with Georges Méliès’ Le Palais des Mille et une nuits (1905).

The critic Robert Irwin singles out the two versions of The Thief of Baghdad (1924 version directed by Raoul Walsh; 1940 version produced by Alexander Korda) and Pier Paolo Pasolini’s Il fiore delle Mille e una notte (1974) as ranking «high among the masterpieces of world cinema.»^[121] Michael James Lundell calls Il fiore «the most faithful adaptation, in its emphasis on sexuality, of The 1001 Nights in its oldest form.»^[122]

Alif Laila (transl. One Thousand Nights; 1933) was a Hindi-language fantasy film based on One Thousand and One Nights from the early era of Indian cinema, directed by Balwant Bhatt and Shanti Dave. K. Amarnath made, Alif Laila (1953), another Indian fantasy film in Hindi based on the folktale of Aladdin.^[123] Niren Lahiri’s Arabian Nights, an adventure-fantasy film adaptation of the stories, released in 1946.^[124] A number of Indian films based on the Nights and The Thief of Baghdad were produced over the years, including Baghdad Ka Chor (1946), Baghdad Thirudan (1960), and Baghdad Gaja Donga (1968).^[123] A television series, Thief of Baghdad, was also made in India which aired on Zee TV between 2000 and 2001.

UPA, an American animation studio, produced an animated feature version of 1001 Arabian Nights (1959), featuring the cartoon character Mr. Magoo.^[125]

The 1949 animated film The Singing Princess, another movie produced in Italy, is inspired by The Arabian Nights. The animated feature film, One Thousand and One Arabian Nights (1969), produced in Japan and directed by Osamu Tezuka and Eichii Yamamoto, featured psychedelic imagery and sounds, and erotic material intended for adults.^[126]

Alif Laila (The Arabian Nights), a 1993–1997 Indian TV series based on the stories from One Thousand and One Nights produced by Sagar Entertainment Ltd, aired on DD National starts with Scheherazade telling her stories to Shahryār, and contains both the well-known and the lesser-known stories from One Thousand and One Nights. Another Indian television series, Alif Laila, based on various stories from the collection aired on Dangal TV in 2020.^[127]

Alf Leila Wa Leila, Egyptian television adaptations of the stories was broadcast between the 80’s and early 90’s, with each series featuring a cast of big name Egyptian performers such as Hussein Fahmy, Raghda, Laila Elwi, Yousuf Shaaban (actor), Nelly (Egyptian entertainer), Sherihan and Yehia El-Fakharany. Each series premiered on every yearly month of Ramadan between the 1980s and 1990s.^[128]

One of the best known Arabian Nights-based films is the 1992 Walt Disney animated movie Aladdin, which is loosely based on the story of the same name.

Arabian Nights (2000), a two-part television mini-series adopted for BBC and ABC studios, starring Mili Avital, Dougray Scott, and John Leguizamo, and directed by Steve Barron, is based on the translation by Sir Richard Francis Burton.

Shabnam Rezaei and Aly Jetha created, and the Vancouver-based Big Bad Boo Studios produced 1001 Nights (2011), an animated television series for children, which launched on Teletoon and airs in 80 countries around the world, including Discovery Kids Asia.^[129]

Arabian Nights (2015, in Portuguese: As Mil e uma Noites), a three-part film directed by Miguel Gomes, is based on One Thousand and One Nights.^[130]

Alf Leila Wa Leila, a popular Egyptian radio adaptation was broadcast on Egyptian radio stations for 26 years. Directed by famed radio director Mohamed Mahmoud Shabaan also known by his nickname Baba Sharoon, the series featured a cast of respected Egyptian actors, among them Zouzou Nabil as Scheherazade and Abdelrahim El Zarakany as Shahryar.^[131]

Music[edit]

The Nights has inspired many pieces of music, including:

Classical

• François-Adrien Boieldieu: Le calife de Bagdad (1800)
• Carl Maria von Weber: Abu Hassan (1811)
• Luigi Cherubini: Ali Baba (1833)
• Robert Schumann: Scheherazade (1848)
• Peter Cornelius: Der Barbier von Bagdad (1858)
• Ernest Reyer: La statue (1861)
• C. F. E. Horneman (1840–1906), Aladdin (overture), 1864
• Nikolai Rimsky-Korsakov: Scheherazade Op. 35 (1888)^[132]
• Tigran Chukhajian (1837–1898), Zemire (1891)
• Maurice Ravel (1875–1937), Shéhérazade (1898)
• Ferrucio Busoni: Piano Concerto in C major (1904)
• Henri Rabaud: Mârouf, savetier du Caire (1914)
• Carl Nielsen, Aladdin Suite (1918–1919)
• Collegium musicum, Suita po tisic a jednej noci (1969)
• Fikret Amirov: Arabian Nights (Ballet, 1979)
• Ezequiel Viñao, La Noche de las Noches (1990)
• Carl Davis, Aladdin (Ballet, 1999)

Pop, rock, and metal

• Umm Kulthum: Alf Leila Wa Leila (1969)
• Renaissance: Scheherazade and Other Stories (1975)
• Doce: Ali-Bábá, um homem das Arábias (1981)
• Icehouse: No Promises (From the album ‘Measure for Measure’) (1986)
• Kamelot, Nights of Arabia (From the album ‘The Fourth Legacy’) (1999)
• Sarah Brightman, Harem and Arabian Nights (From the album ‘Harem’) (2003)
• Ch!pz, «1001 Arabian Nights (song)» (From the album The World of Ch!pz) (2006)
• Nightwish, Sahara (2007)
• Rock On!!, Sinbad The Sailor (2008)
• Abney Park, Scheherazade (2013)

Musical Theatre

• A Thousand And One Nights (From Twisted: The Untold Story of a Royal Vizier) (2013)

Games[edit]

Popular modern games with an Arabian Nights theme include the Prince of Persia series, Crash Bandicoot: Warped, Sonic and the Secret Rings, Disney’s Aladdin, Bookworm Adventures, and the pinball table, Tales of the Arabian Nights. Additionally, the popular game Magic the Gathering released a set titled Arabian Nights.

Illustrators[edit]

Many artists have illustrated the Arabian nights, including: Pierre-Clément Marillier for Le Cabinet des Fées (1785–1789), Gustave Doré, Léon Carré (Granville, 1878 – Alger, 1942), Roger Blachon, Françoise Boudignon, André Dahan, Amato Soro, Albert Robida, Alcide Théophile Robaudi and Marcelino Truong; Vittorio Zecchin (Murano, 1878 – Murano, 1947) and Emanuele Luzzati; The German Morgan; Mohammed Racim (Algiers, 1896 – Algiers 1975), Sani ol-Molk (1849–1856), Anton Pieck and Emre Orhun.

Famous illustrators for British editions include: Arthur Boyd Houghton, John Tenniel, John Everett Millais and George John Pinwell for Dalziel’s Illustrated Arabian Nights Entertainments, published in 1865; Walter Crane for Aladdin’s Picture Book (1876); Frank Brangwyn for the 1896 edition of Lane’s translation; Albert Letchford for the 1897 edition of Burton’s translation; Edmund Dulac for Stories from the Arabian Nights (1907), Princess Badoura (1913) and Sindbad the Sailor & Other Tales from the Arabian Nights (1914). Others artists include John D. Batten, (Fairy Tales From The Arabian Nights, 1893), Kay Nielsen, Eric Fraser, Errol le Cain, Maxfield Parrish, W. Heath Robinson and Arthur Szyk (1954).^[133]

Gallery[edit]

• 

  The Sultan

• 

  One Thousand and One Nights book.

• 

  The fifth voyage of Sindbad

• 

  William Harvey, The Fifth Voyage of Es-Sindbad of the Sea, 1838–40, woodcut

• 

  William Harvey, The Story of the Two Princes El-Amjad and El-As’ad, 1838–40, woodcut

• 

  William Harvey, The Story of Abd Allah of the Land and Abd Allah of the Sea

• 

  Frank Brangwyn, Story of Abon-Hassan the Wag («He found himself upon the royal couch»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of the Merchant («Sheherezade telling the stories»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Ansal-Wajooodaud, Rose-in-Bloom («The daughter of a Visier sat at a lattice window»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Gulnare («The merchant uncovered her face»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Beder Basim («Whereupon it became eared corn»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Abdalla («Abdalla of the sea sat in the water, near the shore»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Mahomed Ali («He sat his boat afloat with them»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of the City of Brass («They ceased not to ascend by that ladder»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

See also[edit]

• Arabic literature
• Ghost stories
• Hamzanama
• List of One Thousand and One Nights characters
• List of stories from The Book of One Thousand and One Nights (translation by R. F. Burton)
• List of works influenced by One Thousand and One Nights
• Persian literature
• Shahnameh
• The Panchatantra — an ancient Indian collection of interrelated animal fables in Sanskrit verse and prose, arranged within a frame story.

Citations[edit]

General sources[edit]

• Irwin, Robert (2004). The Arabian Nights: A Companion. London: I.B. Tauris. ISBN 1-86064-983-1. OCLC 693781081.
• Irwin, Robert (2010). The Arabian Nights: A Companion. London: I.B. Tauris. ISBN 978-0-85771-051-2. OCLC 843203755.
• Ch. Pellat, «Alf Layla Wa Layla» in Encyclopædia Iranica. Online Access June 2011 at [1]
• David Pinault Story-Telling Techniques in the Arabian Nights (Brill Publishers, 1992)
• Dwight Reynolds, «A Thousand and One Nights: a history of the text and its reception» in The Cambridge History of Arabic Literature Vol 6. (CUP 2006)
• Eva Sallis Scheherazade Through the Looking-Glass: The Metamorphosis of the Thousand and One Nights (Routledge, 1999),
• Ulrich Marzolph (ed.) The Arabian Nights Reader (Wayne State University Press, 2006)
• Ulrich Marzolph, Richard van Leeuwen, Hassan Wassouf,The Arabian Nights Encyclopedia (2004)
• Yamanaka, Yuriko and Nishio, Tetsuo (ed.) The Arabian Nights and Orientalism – Perspectives from East and West (I.B. Tauris, 2006) ISBN 1-85043-768-8

Further reading[edit]

• Chauvin, Victor Charles; Schnurrer, Christian Friedrich von. Bibliographie des ouvrages arabes ou relatifs aux Arabes, publiés dans l’Europe chrétienne de 1810 à 1885. Líege H. Vaillant-Carmanne. 1892–1922.
• El-Shamy, Hasan. «A ‘Motif Index of Alf Laylah Wa Laylah’: Its Relevance to the Study of Culture, Society, the Individual, and Character Transmutation». Journal of Arabic Literature, vol. 36, no. 3, 2005, pp. 235–268. JSTOR 4183550. Accessed 22 Apr. 2020.
• Horta, Paulo Lemos, Marvellous Thieves: The Secret Authors of the Arabian Nights (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2017).
• Kennedy, Philip F., and Marina Warner, eds. Scheherazade’s Children: Global Encounters with the Arabian Nights. NYU Press, 2013. JSTOR j.ctt9qfrpw.
• Marzolph, Ulrich, ‘Arabian Nights’, in Encyclopaedia of Islam, 3rd ed. (Leiden: Brill, 2007–), doi:10.1163/1573-3912_ei3_COM_0021
• Nurse, Paul McMichael. Eastern Dreams: How the Arabian Nights Came to the World Viking Canada: 2010. General popular history of the 1001 Nights from its earliest days to the present.
• Shah, Tahir, In Arabian Nights: A search of Morocco through its stories and storytellers (Doubleday, 2007).
• The Islamic Context of The Thousand and One Nights by Muhsin J. al-Musawi, Columbia University Press, 2009.
• Where Is A Thousand Tales? [Hezar Afsan Kojast?] by Bahram Beyzai, Roshangaran va Motale’ate Zanan, 2012.

External links[edit]

• 1001 Nights
• The Arabian Nights Entertainments, Selected and Edited by Andrew Lang, Longmans, Green and Co., 1918 (1898)
• The Arabian Nights public domain audiobook at LibriVox
• The Arabian Nights, BBC Radio 4 discussion with Robert Irwin, Marina Warner and Gerard van Gelder (In Our Time, October 18, 2007)
• The Thousand and One Nights, Vol. I by Lane-Poole, Poole, Harvey, and Lane — HTML, EPUB, Kindle, plain text
• The Thousand Nights and a Night in several classic translations, including the Sir Richard Francis Burton unexpurgated translation and John Payne translation, with additional material.

One Thousand and One Nights

Cassim in the cave, by Maxfield Parrish, 1909, from the story «Ali Baba and the Forty Thieves»
Language	Arabic
Genre	Frame story, folk tales
Set in	Middle Ages
Text	One Thousand and One Nights at Wikisource

One Thousand and One Nights (Arabic: أَلْفُ لَيْلَةٍ وَلَيْلَةٌ, ʾAlf Laylah wa-Laylah)^[1] is a collection of Middle Eastern folk tales compiled in Arabic during the Islamic Golden Age. It is often known in English as the Arabian Nights, from the first English-language edition (c. 1706–1721), which rendered the title as The Arabian Nights’ Entertainment.^[2]

The work was collected over many centuries by various authors, translators, and scholars across West, Central and South Asia, and North Africa. Some tales trace their roots back to ancient and medieval Arabic, Egyptian, Sanskrit, Persian, and Mesopotamian literature.^[3] Many tales were originally folk stories from the Abbasid and Mamluk eras, while others, especially the frame story, are most probably drawn from the Pahlavi Persian work Hezār Afsān (Persian: هزار افسان, lit. A Thousand Tales), which in turn relied partly on Indian elements.^[4]

Common to all the editions of the Nights is the framing device of the story of the ruler Shahryār being narrated the tales by his wife Scheherazade, with one tale told over each night of storytelling. The stories proceed from this original tale; some are framed within other tales, while some are self-contained. Some editions contain only a few hundred stories, while others include 1001 or more. The bulk of the text is in prose, although verse is occasionally used for songs and riddles and to express heightened emotion. Most of the poems are single couplets or quatrains, although some are longer.

Some of the stories commonly associated with the Arabian Nights—particularly «Aladdin’s Wonderful Lamp» and «Ali Baba and the Forty Thieves»—were not part of the collection in its original Arabic versions but were added to the collection by Antoine Galland after he heard them from the Syrian^[5][6] Maronite Christian storyteller Hanna Diab on Diab’s visit to Paris.^[7] Other stories, such as «The Seven Voyages of Sinbad the Sailor», had an independent existence before being added to the collection.

Synopsis[edit]

The main frame story concerns Shahryār whom the narrator calls a «Sasanian king» ruling in «India and China.»^[8] Shahryār is shocked to learn that his brother’s wife is unfaithful. Discovering that his own wife’s infidelity has been even more flagrant, he has her killed. In his bitterness and grief, he decides that all women are the same. Shahryār begins to marry a succession of virgins only to execute each one the next morning, before she has a chance to dishonor him.

Eventually the Vizier (Wazir), whose duty it is to provide them, cannot find any more virgins. Scheherazade, the vizier’s daughter, offers herself as the next bride and her father reluctantly agrees. On the night of their marriage, Scheherazade begins to tell the king a tale, but does not end it. The king, curious about how the story ends, is thus forced to postpone her execution in order to hear the conclusion. The next night, as soon as she finishes the tale, she begins another one, and the king, eager to hear the conclusion of that tale as well, postpones her execution once again. This goes on for one thousand and one nights, hence the name.

The tales vary widely: they include historical tales, love stories, tragedies, comedies, poems, burlesques, and various forms of erotica. Numerous stories depict jinn, ghouls, ape people,^[9] sorcerers, magicians, and legendary places, which are often intermingled with real people and geography, not always rationally. Common protagonists include the historical Abbasid caliph Harun al-Rashid, his Grand Vizier, Jafar al-Barmaki, and the famous poet Abu Nuwas, despite the fact that these figures lived some 200 years after the fall of the Sassanid Empire, in which the frame tale of Scheherazade is set. Sometimes a character in Scheherazade’s tale will begin telling other characters a story of his own, and that story may have another one told within it, resulting in a richly layered narrative texture.

Versions differ, at least in detail, as to final endings (in some Scheherazade asks for a pardon, in some the king sees their children and decides not to execute his wife, in some other things happen that make the king distracted) but they all end with the king giving his wife a pardon and sparing her life.

The narrator’s standards for what constitutes a cliffhanger seem broader than in modern literature. While in many cases a story is cut off with the hero in danger of losing their life or another kind of deep trouble, in some parts of the full text Scheherazade stops her narration in the middle of an exposition of abstract philosophical principles or complex points of Islamic philosophy, and in one case during a detailed description of human anatomy according to Galen—and in all of these cases she turns out to be justified in her belief that the king’s curiosity about the sequel would buy her another day of life.

History: versions and translations[edit]

The history of the Nights is extremely complex and modern scholars have made many attempts to untangle the story of how the collection as it currently exists came about. Robert Irwin summarises their findings:

In the 1880s and 1890s a lot of work was done on the Nights by Zotenberg and others, in the course of which a consensus view of the history of the text emerged. Most scholars agreed that the Nights was a composite work and that the earliest tales in it came from India and Persia. At some time, probably in the early eighth century, these tales were translated into Arabic under the title Alf Layla, or ‘The Thousand Nights’. This collection then formed the basis of The Thousand and One Nights. The original core of stories was quite small. Then, in Iraq in the ninth or tenth century, this original core had Arab stories added to it—among them some tales about the Caliph Harun al-Rashid. Also, perhaps from the tenth century onwards, previously independent sagas and story cycles were added to the compilation […] Then, from the 13th century onwards, a further layer of stories was added in Syria and Egypt, many of these showing a preoccupation with sex, magic or low life. In the early modern period yet more stories were added to the Egyptian collections so as to swell the bulk of the text sufficiently to bring its length up to the full 1,001 nights of storytelling promised by the book’s title.^[10]

Possible Indian influence[edit]

Devices found in Sanskrit literature such as frame stories and animal fables are seen by some scholars as lying at the root of the conception of the Nights.^[11] The motif of the wise young woman who delays and finally removes an impending danger by telling stories has been traced back to Indian sources.^[12] Indian folklore is represented in the Nights by certain animal stories, which reflect influence from ancient Sanskrit fables. The influence of the Panchatantra and Baital Pachisi is particularly notable.^[13]

It is possible that the influence of the Panchatantra is via a Sanskrit adaptation called the Tantropakhyana. Only fragments of the original Sanskrit form of the Tantropakhyana survive, but translations or adaptations exist in Tamil,^[14] Lao,^[15] Thai,^[16] and Old Javanese.^[17] The frame story follows the broad outline of a concubine telling stories in order to maintain the interest and favour of a king—although the basis of the collection of stories is from the Panchatantra—with its original Indian setting.^[18]

The Panchatantra and various tales from Jatakas were first translated into Persian by Borzūya in 570 CE,^[19] they were later translated into Arabic by Ibn al-Muqaffa in 750 CE.^[20] The Arabic version was translated into several languages, including Syriac, Greek, Hebrew and Spanish.^[21]

Persian prototype: Hezār Afsān[edit]

The earliest mentions of the Nights refer to it as an Arabic translation from a Persian book, Hezār Afsān (aka Afsaneh or Afsana), meaning ‘The Thousand Stories’. In the tenth century, Ibn al-Nadim compiled a catalogue of books (the «Fihrist») in Baghdad. He noted that the Sassanid kings of Iran enjoyed «evening tales and fables».^[22] Al-Nadim then writes about the Persian Hezār Afsān, explaining the frame story it employs: a bloodthirsty king kills off a succession of wives after their wedding night. Eventually one has the intelligence to save herself by telling him a story every evening, leaving each tale unfinished until the next night so that the king will delay her execution.^[23]

However, according to al-Nadim, the book contains only 200 stories. He also writes disparagingly of the collection’s literary quality, observing that «it is truly a coarse book, without warmth in the telling».^[24] In the same century Al-Masudi also refers to the Hezār Afsān, saying the Arabic translation is called Alf Khurafa (‘A Thousand Entertaining Tales’), but is generally known as Alf Layla (‘A Thousand Nights’). He mentions the characters Shirāzd (Scheherazade) and Dināzād.^[25]

No physical evidence of the Hezār Afsān has survived,^[11] so its exact relationship with the existing later Arabic versions remains a mystery.^[26] Apart from the Scheherazade frame story, several other tales have Persian origins, although it is unclear how they entered the collection.^[27] These stories include the cycle of «King Jali’ad and his Wazir Shimas» and «The Ten Wazirs or the History of King Azadbakht and his Son» (derived from the seventh-century Persian Bakhtiyārnāma).^[28]

In the 1950s, the Iraqi scholar Safa Khulusi suggested (on internal rather than historical evidence) that the Persian writer Ibn al-Muqaffa’ was responsible for the first Arabic translation of the frame story and some of the Persian stories later incorporated into the Nights. This would place genesis of the collection in the eighth century.^[29][30]

Evolving Arabic versions[edit]

In the mid-20th century, the scholar Nabia Abbott found a document with a few lines of an Arabic work with the title The Book of the Tale of a Thousand Nights, dating from the ninth century. This is the earliest known surviving fragment of the Nights.^[26] The first reference to the Arabic version under its full title The One Thousand and One Nights appears in Cairo in the 12th century.^[32] Professor Dwight Reynolds describes the subsequent transformations of the Arabic version:

Some of the earlier Persian tales may have survived within the Arabic tradition altered such that Arabic Muslim names and new locations were substituted for pre-Islamic Persian ones, but it is also clear that whole cycles of Arabic tales were eventually added to the collection and apparently replaced most of the Persian materials. One such cycle of Arabic tales centres around a small group of historical figures from ninth-century Baghdad, including the caliph Harun al-Rashid (died 809), his vizier Jafar al-Barmaki (d. 803) and the licentious poet Abu Nuwas (d. c. 813). Another cluster is a body of stories from late medieval Cairo in which are mentioned persons and places that date to as late as the thirteenth and fourteenth centuries.^[33]

Two main Arabic manuscript traditions of the Nights are known: the Syrian and the Egyptian. The Syrian tradition is primarily represented by the earliest extensive manuscript of the Nights, a fourteenth- or fifteenth-century Syrian manuscript now known as the Galland Manuscript. It and surviving copies of it are much shorter and include fewer tales than the Egyptian tradition. It is represented in print by the so-called Calcutta I (1814–1818) and most notably by the ‘Leiden edition’ (1984).^[34][35] The Leiden Edition, prepared by Muhsin Mahdi, is the only critical edition of 1001 Nights to date,^[36] believed to be most stylistically faithful representation of medieval Arabic versions currently available.^[34][35]

Texts of the Egyptian tradition emerge later and contain many more tales of much more varied content; a much larger number of originally independent tales have been incorporated into the collection over the centuries, most of them after the Galland manuscript was written,^[37] and were being included as late as in the 18th and 19th centuries.

All extant substantial versions of both recensions share a small common core of tales:^[38]

• The Merchant and the Genie
• The Fisherman and the Genie
• The Porter and the Three Ladies
• The Three Apples
• Nur al-Din Ali and Shams al-Din (and Badr al-Din Hasan)
• Nur al-Din Ali and Anis al-Jalis
• Ali Ibn Bakkar and Shams al-Nahar

The texts of the Syrian recension do not contain much beside that core. It is debated which of the Arabic recensions is more «authentic» and closer to the original: the Egyptian ones have been modified more extensively and more recently, and scholars such as Muhsin Mahdi have suspected that this was caused in part by European demand for a «complete version»; but it appears that this type of modification has been common throughout the history of the collection, and independent tales have always been added to it.^[37][39]

Printed Arabic editions[edit]

The first printed Arabic-language edition of the One Thousand and One Nights was published in 1775. It contained an Egyptian version of The Nights known as «ZER» (Zotenberg’s Egyptian Recension) and 200 tales. No copy of this edition survives, but it was the basis for an 1835 edition by Bulaq, published by the Egyptian government.

The Nights were next printed in Arabic in two volumes in Calcutta by the British East India Company in 1814–1818. Each volume contained one hundred tales.

Soon after, the Prussian scholar Christian Maximilian Habicht collaborated with the Tunisian Mordecai ibn al-Najjar to create an edition containing 1001 nights both in the original Arabic and in German translation, initially in a series of eight volumes published in Breslau in 1825–1838. A further four volumes followed in 1842–1843. In addition to the Galland manuscript, Habicht and al-Najjar used what they believed to be a Tunisian manuscript, which was later revealed as a forgery by al-Najjar.^[36]

Both the ZER printing and Habicht and al-Najjar’s edition influenced the next printing, a four-volume edition also from Calcutta (known as the Macnaghten or Calcutta II edition).^[40] This claimed to be based on an older Egyptian manuscript (which has never been found).

A major recent edition, which reverts to the Syrian recension, is a critical edition based on the fourteenth- or fifteenth-century Syrian manuscript in the Bibliothèque Nationale originally used by Galland.^[41] This edition, known as the Leiden text, was compiled in Arabic by Muhsin Mahdi (1984–1994).^[42] Mahdi argued that this version is the earliest extant one (a view that is largely accepted today) and that it reflects most closely a «definitive» coherent text ancestral to all others that he believed to have existed during the Mamluk period (a view that remains contentious).^[37][43][44] Still, even scholars who deny this version the exclusive status of «the only real Arabian Nights» recognize it as being the best source on the original style and linguistic form of the medieval work.^[34][35]

In 1997, a further Arabic edition appeared, containing tales from the Arabian Nights transcribed from a seventeenth-century manuscript in the Egyptian dialect of Arabic.^[45]

Modern translations[edit]

The first European version (1704–1717) was translated into French by Antoine Galland^[46] from an Arabic text of the Syrian recension and other sources. This 12-volume work,^[46] Les Mille et une nuits, contes arabes traduits en français (‘The Thousand and one nights, Arab stories translated into French’), included stories that were not in the original Arabic manuscript. «Aladdin’s Lamp», and «Ali Baba and the Forty Thieves» (as well as several other lesser-known tales) appeared first in Galland’s translation and cannot be found in any of the original manuscripts. He wrote that he heard them from the Christian Maronite storyteller Hanna Diab during Diab’s visit to Paris. Galland’s version of the Nights was immensely popular throughout Europe, and later versions were issued by Galland’s publisher using Galland’s name without his consent.

As scholars were looking for the presumed «complete» and «original» form of the Nights, they naturally turned to the more voluminous texts of the Egyptian recension, which soon came to be viewed as the «standard version». The first translations of this kind, such as that of Edward Lane (1840, 1859), were bowdlerized. Unabridged and unexpurgated translations were made, first by John Payne, under the title The Book of the Thousand Nights and One Night (1882, nine volumes), and then by Sir Richard Francis Burton, entitled The Book of the Thousand Nights and a Night (1885, ten volumes) – the latter was, according to some assessments, partially based on the former, leading to charges of plagiarism.^[47][48]

In view of the sexual imagery in the source texts (which Burton emphasized even further, especially by adding extensive footnotes and appendices on Oriental sexual mores^[48]) and the strict Victorian laws on obscene material, both of these translations were printed as private editions for subscribers only, rather than published in the usual manner. Burton’s original 10 volumes were followed by a further six (seven in the Baghdad Edition and perhaps others) entitled The Supplemental Nights to the Thousand Nights and a Night, which were printed between 1886 and 1888.^[46] It has, however, been criticized for its «archaic language and extravagant idiom» and «obsessive focus on sexuality» (and has even been called an «eccentric ego-trip» and a «highly personal reworking of the text»).^[48]

Later versions of the Nights include that of the French doctor J. C. Mardrus, issued from 1898 to 1904. It was translated into English by Powys Mathers, and issued in 1923. Like Payne’s and Burton’s texts, it is based on the Egyptian recension and retains the erotic material, indeed expanding on it, but it has been criticized for inaccuracy.^[47]

Muhsin Mahdi’s 1984 Leiden edition, based on the Galland Manuscript, was rendered into English by Husain Haddawy (1990).^[49] This translation has been praised as «very readable» and «strongly recommended for anyone who wishes to taste the authentic flavour of those tales.»^[50] An additional second volume of Arabian nights translated by Haddawy, composed of popular tales not present in the Leiden edition, was published in 1995.^[51] Both volumes were the basis for a single-volume reprint of selected tales of Haddawy’s translations.^[52]

In 2008 a new English translation was published by Penguin Classics in three volumes. It is translated by Malcolm C. Lyons and Ursula Lyons with introduction and annotations by Robert Irwin. This is the first complete translation of the Macnaghten or Calcutta II edition (Egyptian recension) since Burton’s. It contains, in addition to the standard text of 1001 Nights, the so-called «orphan stories» of Aladdin and Ali Baba as well as an alternative ending to The seventh journey of Sindbad from Antoine Galland’s original French. As the translator himself notes in his preface to the three volumes, «[N]o attempt has been made to superimpose on the translation changes that would be needed to ‘rectify’ … accretions, … repetitions, non sequiturs and confusions that mark the present text,» and the work is a «representation of what is primarily oral literature, appealing to the ear rather than the eye.»^[53] The Lyons translation includes all the poetry (in plain prose paraphrase) but does not attempt to reproduce in English the internal rhyming of some prose sections of the original Arabic. Moreover, it streamlines somewhat and has cuts. In this sense it is not, as claimed, a complete translation.

A new English language translation was published in December 2021, the first solely by a female author, Yasmine Seale, which removes earlier sexist and racist references. The new translation includes all the tales from Hanna Diyab and additionally includes stories previously omitted featuring female protagonists, such as tales about Parizade, Pari Banu, and the horror story Sidi Numan.^[54]

Timeline[edit]

Scholars have assembled a timeline concerning the publication history of The Nights:^[55][50][56]

• One of the oldest Arabic manuscript fragments from Syria (a few handwritten pages) dating to the early ninth century. Discovered by scholar Nabia Abbott in 1948, it bears the title Kitab Hadith Alf Layla («The Book of the Tale of the Thousand Nights») and the first few lines of the book in which Dinazad asks Shirazad (Scheherazade) to tell her stories.^[33]
• 10th century: Mention of Hezār Afsān in Ibn al-Nadim’s «Fihrist» (Catalogue of books) in Baghdad. He attributes a pre-Islamic Sassanian Persian origin to the collection and refers to the frame story of Scheherazade telling stories over a thousand nights to save her life.^[24]
• 10th century: Reference to The Thousand Nights, an Arabic translation of the Persian Hezār Afsān («Thousand Stories»), in Muruj Al-Dhahab (The Meadows of Gold) by Al-Mas’udi.^[25]
• 12th century: A document from Cairo refers to a Jewish bookseller lending a copy of The Thousand and One Nights (this is the first appearance of the final form of the title).^[32]
• 14th century: Existing Syrian manuscript in the Bibliothèque nationale de France in Paris (contains about 300 tales).^[41]
• 1704: Antoine Galland’s French translation is the first European version of The Nights. Later volumes were introduced using Galland’s name though the stories were written by unknown persons at the behest of the publisher wanting to capitalize on the popularity of the collection.
• c. 1706 – c. 1721: An anonymously translated version in English appears in Europe dubbed the 12-volume «Grub Street» version. This is entitled Arabian Nights’ Entertainments—the first known use of the common English title of the work.^[57]
• 1768: first Polish translation, 12 volumes. Based, as many European on the French translation.
• 1775: Egyptian version of The Nights called «ZER» (Hermann Zotenberg’s Egyptian Recension) with 200 tales (no surviving edition exists).
• 1804–1806, 1825: The Austrian polyglot and orientalist Joseph von Hammer-Purgstall (1774–1856) translates a subsequently lost manuscript into French between 1804 and 1806. His French translation, which was partially abridged and included Galland’s «orphan stories», has been lost, but its translation into German that was published in 1825 still survives.^[58]
• 1814: Calcutta I, the earliest existing Arabic printed version, is published by the British East India Company. A second volume was released in 1818. Both had 100 tales each.
• 1811: Jonathan Scott (1754–1829), an Englishman who learned Arabic and Persian in India, produces an English translation, mostly based on Galland’s French version, supplemented by other sources. Robert Irwin calls it the «first literary translation into English», in contrast to earlier translations from French by «Grub Street hacks».^[59]
• Early 19th century: Modern Persian translations of the text are made, variously under the title Alf leile va leile, Hezār-o yek šhab (هزار و یک شب), or, in distorted Arabic, Alf al-leil. One early extant version is that illustrated by Sani ol Molk (1814–1866) for Mohammad Shah Qajar.^[60]
• 1825–1838: The Breslau/Habicht edition is published in Arabic in 8 volumes. Christian Maximilian Habicht (born in Breslau, Kingdom of Prussia, 1775) collaborated with the Tunisian Mordecai ibn al-Najjar to create this edition containing 1001 nights. In addition to the Galland manuscript, they used what they believed to be a Tunisian manuscript, which was later revealed as a forgery by al-Najjar.^[36] Using versions of The Nights, tales from Al-Najjar, and other stories from unknown origins Habicht published his version in Arabic and German.
• 1842–1843: Four additional volumes by Habicht.
• 1835: Bulaq version: These two volumes, printed by the Egyptian government, are the oldest printed (by a publishing house) version of The Nights in Arabic by a non-European. It is primarily a reprinting of the ZER text.
• 1839–1842: Calcutta II (4 volumes) is published. It claims to be based on an older Egyptian manuscript (which was never found). This version contains many elements and stories from the Habicht edition.
• 1838: Torrens version in English.
• 1838–1840: Edward William Lane publishes an English translation. Notable for its exclusion of content Lane found immoral and for its anthropological notes on Arab customs by Lane.
• 1882–1884: John Payne publishes an English version translated entirely from Calcutta II, adding some tales from Calcutta I and Breslau.
• 1885–1888: Sir Richard Francis Burton publishes an English translation from several sources (largely the same as Payne^[47]). His version accentuated the sexuality of the stories vis-à-vis Lane’s bowdlerized translation.
• 1889–1904: J. C. Mardrus publishes a French version using Bulaq and Calcutta II editions.
• 1973: First Polish translation based on the original language edition, but compressed 12 volumes to 9, by PIW.
• 1984: Muhsin Mahdi publishes an Arabic edition based on the oldest Arabic manuscript surviving (based on the oldest surviving Syrian manuscript currently held in the Bibliothèque Nationale).
• 1986–1987: French translation by Arabist René R. Khawam
• 1990: Husain Haddawy publishes an English translation of Mahdi.
• 2008: New Penguin Classics translation (in three volumes) by Malcolm C. Lyons and Ursula Lyons of the Calcutta II edition

Literary themes and techniques[edit]

The One Thousand and One Nights and various tales within it make use of many innovative literary techniques, which the storytellers of the tales rely on for increased drama, suspense, or other emotions.^[61] Some of these date back to earlier Persian, Indian and Arabic literature, while others were original to the One Thousand and One Nights.

Frame story[edit]

The One Thousand and One Nights employs an early example of the frame story, or framing device: the character Scheherazade narrates a set of tales (most often fairy tales) to the Sultan Shahriyar over many nights. Many of Scheherazade’s tales are themselves frame stories, such as the Tale of Sinbad the Seaman and Sinbad the Landsman, which is a collection of adventures related by Sinbad the Seaman to Sinbad the Landsman.

In folkloristics, the frame story is classified as ATU 875B “Storytelling Saves a Wife from Death”^[62]

Embedded narrative[edit]

Another technique featured in the One Thousand and One Nights is an early example of the «story within a story», or embedded narrative technique: this can be traced back to earlier Persian and Indian storytelling traditions, most notably the Panchatantra of ancient Sanskrit literature. The Nights, however, improved on the Panchatantra in several ways, particularly in the way a story is introduced. In the Panchatantra, stories are introduced as didactic analogies, with the frame story referring to these stories with variants of the phrase «If you’re not careful, that which happened to the louse and the flea will happen to you.» In the Nights, this didactic framework is the least common way of introducing the story: instead, a story is most commonly introduced through subtle means, particularly as an answer to questions raised in a previous tale.^[63]

The general story is narrated by an unknown narrator, and in this narration the stories are told by Scheherazade. In most of Scheherazade’s narrations there are also stories narrated, and even in some of these, there are some other stories.^[64] This is particularly the case for the «Sinbad the Sailor» story narrated by Scheherazade in the One Thousand and One Nights. Within the «Sinbad the Sailor» story itself, the protagonist Sinbad the Sailor narrates the stories of his seven voyages to Sinbad the Porter. The device is also used to great effect in stories such as «The Three Apples» and «The Seven Viziers». In yet another tale Scheherazade narrates, «The Fisherman and the Jinni», the «Tale of the Wazir and the Sage Duban» is narrated within it, and within that there are three more tales narrated.

Dramatic visualization[edit]

Dramatic visualization is «the representing of an object or character with an abundance of descriptive detail, or the mimetic rendering of gestures and dialogue in such a way as to make a given scene ‘visual’ or imaginatively present to an audience». This technique is used in several tales of the One Thousand and One Nights;^[65] an example of this is the tale of «The Three Apples» (see Crime fiction elements below).

Fate and destiny[edit]

A common theme in many Arabian Nights tales is fate and destiny. Italian filmmaker Pier Paolo Pasolini observed:^[66]

every tale in The Thousand and One Nights begins with an ‘appearance of destiny’ which manifests itself through an anomaly, and one anomaly always generates another. So a chain of anomalies is set up. And the more logical, tightly knit, essential this chain is, the more beautiful the tale. By ‘beautiful’ I mean vital, absorbing and exhilarating. The chain of anomalies always tends to lead back to normality. The end of every tale in The One Thousand and One Nights consists of a ‘disappearance’ of destiny, which sinks back to the somnolence of daily life … The protagonist of the stories is in fact destiny itself.

Though invisible, fate may be considered a leading character in the One Thousand and One Nights.^[67] The plot devices often used to present this theme are coincidence,^[68] reverse causation, and the self-fulfilling prophecy (see Foreshadowing section below).

Foreshadowing[edit]

Early examples of the foreshadowing technique of repetitive designation, now known as «Chekhov’s gun», occur in the One Thousand and One Nights, which contains «repeated references to some character or object which appears insignificant when first mentioned but which reappears later to intrude suddenly in the narrative.»^[69] A notable example is in the tale of «The Three Apples» (see Crime fiction elements below).

Another early foreshadowing technique is formal patterning, «the organization of the events, actions and gestures which constitute a narrative and give shape to a story; when done well, formal patterning allows the audience the pleasure of discerning and anticipating the structure of the plot as it unfolds.» This technique is also found in One Thousand and One Nights.^[65]

The self-fulfilling prophecy[edit]

Several tales in the One Thousand and One Nights use the self-fulfilling prophecy, as a special form of literary prolepsis, to foreshadow what is going to happen. This literary device dates back to the story of Krishna in ancient Sanskrit literature, and Oedipus or the death of Heracles in the plays of Sophocles. A variation of this device is the self-fulfilling dream, which can be found in Arabic literature (or the dreams of Joseph and his conflicts with his brothers, in the Hebrew Bible).

A notable example is «The Ruined Man who Became Rich Again through a Dream», in which a man is told in his dream to leave his native city of Baghdad and travel to Cairo, where he will discover the whereabouts of some hidden treasure. The man travels there and experiences misfortune, ending up in jail, where he tells his dream to a police officer. The officer mocks the idea of foreboding dreams and tells the protagonist that he himself had a dream about a house with a courtyard and fountain in Baghdad where treasure is buried under the fountain. The man recognizes the place as his own house and, after he is released from jail, he returns home and digs up the treasure. In other words, the foreboding dream not only predicted the future, but the dream was the cause of its prediction coming true. A variant of this story later appears in English folklore as the «Pedlar of Swaffham» and Paulo Coelho’s «The Alchemist»; Jorge Luis Borges’ collection of short stories A Universal History of Infamy featured his translation of this particular story into Spanish, as «The Story Of The Two Dreamers.»^[70]

«The Tale of Attaf» depicts another variation of the self-fulfilling prophecy, whereby Harun al-Rashid consults his library (the House of Wisdom), reads a random book, «falls to laughing and weeping and dismisses the faithful vizier Ja’far ibn Yahya from sight. Ja’afar, disturbed and upset flees Baghdad and plunges into a series of adventures in Damascus, involving Attaf and the woman whom Attaf eventually marries.» After returning to Baghdad, Ja’afar reads the same book that caused Harun to laugh and weep, and discovers that it describes his own adventures with Attaf. In other words, it was Harun’s reading of the book that provoked the adventures described in the book to take place. This is an early example of reverse causation.^[71]

Near the end of the tale, Attaf is given a death sentence for a crime he did not commit but Harun, knowing the truth from what he has read in the book, prevents this and has Attaf released from prison. In the 12th century, this tale was translated into Latin by Petrus Alphonsi and included in his Disciplina Clericalis,^[72] alongside the «Sindibad» story cycle.^[73] In the 14th century, a version of «The Tale of Attaf» also appears in the Gesta Romanorum and Giovanni Boccaccio’s The Decameron.^[72]

Repetition[edit]

Leitwortstil is «the purposeful repetition of words» in a given literary piece that «usually expresses a motif or theme important to the given story.» This device occurs in the One Thousand and One Nights, which binds several tales in a story cycle. The storytellers of the tales relied on this technique «to shape the constituent members of their story cycles into a coherent whole.»^[61]

Another technique used in the One Thousand and One Nights is thematic patterning, which is:

[T]he distribution of recurrent thematic concepts and moralistic motifs among the various incidents and frames of a story. In a skillfully crafted tale, thematic patterning may be arranged so as to emphasize the unifying argument or salient idea which disparate events and disparate frames have in common.^[65]

Several different variants of the «Cinderella» story, which has its origins in the Egyptian story of Rhodopis, appear in the One Thousand and One Nights, including «The Second Shaykh’s Story», «The Eldest Lady’s Tale» and «Abdallah ibn Fadil and His Brothers», all dealing with the theme of a younger sibling harassed by two jealous elders. In some of these, the siblings are female, while in others they are male. One of the tales, «Judar and His Brethren», departs from the happy endings of previous variants and reworks the plot to give it a tragic ending instead, with the younger brother being poisoned by his elder brothers.^[74]

Sexual humour[edit]

The Nights contain many examples of sexual humour. Some of this borders on satire, as in the tale called «Ali with the Large Member» which pokes fun at obsession with penis size.^[75][76]

Unreliable narrator[edit]

The literary device of the unreliable narrator was used in several fictional medieval Arabic tales of the One Thousand and One Nights. In one tale, «The Seven Viziers» (also known as «Craft and Malice of Women or The Tale of the King, His Son, His Concubine and the Seven Wazirs»), a courtesan accuses a king’s son of having assaulted her, when in reality she had failed to seduce him (inspired by the Qur’anic/Biblical story of Yusuf/Joseph). Seven viziers attempt to save his life by narrating seven stories to prove the unreliability of women, and the courtesan responds by narrating a story to prove the unreliability of viziers.^[77] The unreliable narrator device is also used to generate suspense in «The Three Apples» and humor in «The Hunchback’s Tale» (see Crime fiction elements below).

Genre elements[edit]

Crime fiction[edit]

An example of the murder mystery^[78] and suspense thriller genres in the collection, with multiple plot twists^[79] and detective fiction elements^[80] was «The Three Apples», also known as Hikayat al-sabiyya ‘l-maqtula (‘The Tale of the Murdered Young Woman’).^[81]

In this tale, Harun al-Rashid comes to possess a chest, which, when opened, contains the body of a young woman. Harun gives his vizier, Ja’far, three days to find the culprit or be executed. At the end of three days, when Ja’far is about to be executed for his failure, two men come forward, both claiming to be the murderer. As they tell their story it transpires that, although the younger of them, the woman’s husband, was responsible for her death, some of the blame attaches to a slave, who had taken one of the apples mentioned in the title and caused the woman’s murder.

Harun then gives Ja’far three more days to find the guilty slave. When he yet again fails to find the culprit, and bids his family goodbye before his execution, he discovers by chance his daughter has the apple, which she obtained from Ja’far’s own slave, Rayhan. Thus the mystery is solved.

Another Nights tale with crime fiction elements was «The Hunchback’s Tale» story cycle which, unlike «The Three Apples», was more of a suspenseful comedy and courtroom drama rather than a murder mystery or detective fiction. The story is set in a fictional China and begins with a hunchback, the emperor’s favourite comedian, being invited to dinner by a tailor couple. The hunchback accidentally chokes on his food from laughing too hard and the couple, fearful that the emperor will be furious, take his body to a Jewish doctor’s clinic and leave him there. This leads to the next tale in the cycle, the «Tale of the Jewish Doctor», where the doctor accidentally trips over the hunchback’s body, falls down the stairs with him, and finds him dead, leading him to believe that the fall had killed him. The doctor then dumps his body down a chimney, and this leads to yet another tale in the cycle, which continues with twelve tales in total, leading to all the people involved in this incident finding themselves in a courtroom, all making different claims over how the hunchback had died.^[82] Crime fiction elements are also present near the end of «The Tale of Attaf» (see Foreshadowing above).

Horror fiction[edit]

Haunting is used as a plot device in gothic fiction and horror fiction, as well as modern paranormal fiction. Legends about haunted houses have long appeared in literature. In particular, the Arabian Nights tale of «Ali the Cairene and the Haunted House in Baghdad» revolves around a house haunted by jinn.^[83] The Nights is almost certainly the earliest surviving literature that mentions ghouls, and many of the stories in that collection involve or reference ghouls. A prime example is the story The History of Gherib and His Brother Agib (from Nights vol. 6), in which Gherib, an outcast prince, fights off a family of ravenous Ghouls and then enslaves them and converts them to Islam.^[84]

Horror fiction elements are also found in «The City of Brass» tale, which revolves around a ghost town.^[85]

The horrific nature of Scheherazade’s situation is magnified in Stephen King’s Misery, in which the protagonist is forced to write a novel to keep his captor from torturing and killing him. The influence of the Nights on modern horror fiction is certainly discernible in the work of H. P. Lovecraft. As a child, he was fascinated by the adventures recounted in the book, and he attributes some of his creations to his love of the 1001 Nights.^[86]

Fantasy and science fiction[edit]

Several stories within the One Thousand and One Nights feature early science fiction elements. One example is «The Adventures of Bulukiya», where the protagonist Bulukiya’s quest for the herb of immortality leads him to explore the seas, journey to Paradise and to Hell, and travel across the cosmos to different worlds much larger than his own world, anticipating elements of galactic science fiction;^[87] along the way, he encounters societies of jinn,^[88] mermaids, talking serpents, talking trees, and other forms of life.^[87] In «Abu al-Husn and His Slave-Girl Tawaddud», the heroine Tawaddud gives an impromptu lecture on the mansions of the Moon, and the benevolent and sinister aspects of the planets.^[89]

In another 1001 Nights tale, «Abdullah the Fisherman and Abdullah the Merman», the protagonist Abdullah the Fisherman gains the ability to breathe underwater and discovers an underwater society that is portrayed as an inverted reflection of society on land, in that the underwater society follows a form of primitive communism where concepts like money and clothing do not exist. Other Arabian Nights tales also depict Amazon societies dominated by women, lost ancient technologies, advanced ancient civilizations that went astray, and catastrophes which overwhelmed them.^[90]

«The City of Brass» features a group of travellers on an archaeological expedition^[91] across the Sahara to find an ancient lost city and attempt to recover a brass vessel that Solomon once used to trap a jinni,^[92] and, along the way, encounter a mummified queen, petrified inhabitants,^[93] lifelike humanoid robots and automata, seductive marionettes dancing without strings,^[94] and a brass horseman robot who directs the party towards the ancient city,^[95] which has now become a ghost town.^[85] The «Third Qalandar’s Tale» also features a robot in the form of an uncanny boatman.^[95]

Poetry[edit]

There is an abundance of Arabic poetry in One Thousand and One Nights. It is often deployed by stories’ narrators to provide detailed descriptions, usually of the beauty of characters. Characters also occasionally quote or speak in verse in certain settings. The uses include but are not limited to:

• Giving advice, warning, and solutions.
• Praising God, royalties and those in power.
• Pleading for mercy and forgiveness.
• Lamenting wrong decisions or bad luck.
• Providing riddles, laying questions, challenges.
• Criticizing elements of life, wondering.
• Expressing feelings to others or one’s self: happiness, sadness, anxiety, surprise, anger.

In a typical example, expressing feelings of happiness to oneself from Night 203, Prince Qamar Al-Zaman, standing outside the castle, wants to inform Queen Bodour of his arrival.^[96] He wraps his ring in a paper and hands it to the servant who delivers it to the Queen. When she opens it and sees the ring, joy conquers her, and out of happiness she chants this poem:^[97]

وَلَقدْ نَدِمْتُ عَلى تَفَرُّقِ شَمْلِنا دَهْرًا وَفاضَ الدَّمْعُ مِنْ أَجْفاني وَنَذَرْتُ إِنْ عادَ الزَّمانُ يَلُمُّنا لا عُدْتُ أَذْكُرُ فُرْقَةً بِلِساني هَجَمَ السُّرورُ عَلَيَّ حَتَّى أَنَّهُ مِنْ فَرَطِ ما سَرَّني أَبْكاني يا عَيْنُ صارَ الدَّمْعُ مِنْكِ سِجْيَةً تَبْكينَ مِنْ فَرَحٍ وَأَحْزاني

Wa-laqad nadimtu ‘alá tafarruqi shamlinā Dahran wa-fāḍa ad-dam‘u min ajfānī Wa-nadhartu in ‘āda az-zamānu yalummunā la ‘udtu adhkuru furqatan bi-lisānī Hajama as-surūru ‘alayya ḥattá annahu min faraṭi mā sarranī abkānī Yā ‘aynu ṣāra ad-dam‘u minki sijyatan tabkīna min faraḥin wa-aḥzānī

Translations:

And I have regretted the separation of our companionship An eon, and tears flooded my eyes And I’ve sworn if time brought us back together I’ll never utter any separation with my tongue Joy conquered me to the point of which it made me happy that I cried Oh eye, the tears out of you became a principle You cry out of joy and out of sadness

Long, long have I bewailed the sev’rance of our loves, With tears that from my lids streamed down like burning rain And vowed that, if the days deign reunite us two, My lips should never speak of severance again: Joy hath o’erwhelmed me so that, for the very stress Of that which gladdens me to weeping I am fain. Tears are become to you a habit, O my eyes, So that ye weep as well for gladness as for pain.

—Literal translation

—Burton’s verse translation

In world culture[edit]

The influence of the versions of The Nights on world literature is immense. Writers as diverse as Henry Fielding to Naguib Mahfouz have alluded to the collection by name in their own works. Other writers who have been influenced by the Nights include John Barth, Jorge Luis Borges, Salman Rushdie, Orhan Pamuk, Goethe, Walter Scott, Thackeray, Wilkie Collins, Elizabeth Gaskell, Nodier, Flaubert, Marcel Schwob, Stendhal, Dumas, Hugo, Gérard de Nerval, Gobineau, Pushkin, Tolstoy, Hofmannsthal, Conan Doyle, W. B. Yeats, H. G. Wells, Cavafy, Calvino, Georges Perec, H. P. Lovecraft, Marcel Proust, A. S. Byatt and Angela Carter.^[98]

Various characters from this epic have themselves become cultural icons in Western culture, such as Aladdin, Sinbad and Ali Baba. Part of its popularity may have sprung from improved standards of historical and geographical knowledge. The marvelous beings and events typical of fairy tales seem less incredible if they are set further «long ago» or farther «far away»; this process culminates in the fantasy world having little connection, if any, to actual times and places. Several elements from Arabian mythology are now common in modern fantasy, such as genies, bahamuts, magic carpets, magic lamps, etc. When L. Frank Baum proposed writing a modern fairy tale that banished stereotypical elements, he included the genie as well as the dwarf and the fairy as stereotypes to go.^[99]

In 1982, the International Astronomical Union (IAU) began naming features on Saturn’s moon Enceladus after characters and places in Burton’s translation^[100] because «its surface is so strange and mysterious that it was given the Arabian Nights as a name bank, linking fantasy landscape with a literary fantasy.»^[101]

In Arab culture[edit]

There is little evidence that the Nights was particularly treasured in the Arab world. It is rarely mentioned in lists of popular literature and few pre-18th-century manuscripts of the collection exist.^[102] Fiction had a low cultural status among Medieval Arabs compared with poetry, and the tales were dismissed as khurafa (improbable fantasies fit only for entertaining women and children). According to Robert Irwin, «Even today, with the exception of certain writers and academics, the Nights is regarded with disdain in the Arabic world. Its stories are regularly denounced as vulgar, improbable, childish and, above all, badly written.»^[103]

Nevertheless, the Nights have proved an inspiration to some modern Egyptian writers, such as Tawfiq al-Hakim (author of the Symbolist play Shahrazad, 1934), Taha Hussein (Scheherazade’s Dreams, 1943)^[104] and Naguib Mahfouz (Arabian Nights and Days, 1979). Idries Shah finds the Abjad numerical equivalent of the Arabic title, alf layla wa layla, in the Arabic phrase umm el quissa, meaning «mother of records.» He goes on to state that many of the stories «are encoded Sufi teaching stories, descriptions of psychological processes, or enciphered lore of one kind or another.»^[105]

On a more popular level, film and TV adaptations based on stories like Sinbad and Aladdin enjoyed long lasting popularity in Arabic speaking countries.

Early European literature[edit]

Although the first known translation into a European language appeared in 1704, it is possible that the Nights began exerting its influence on Western culture much earlier. Christian writers in Medieval Spain translated many works from Arabic, mainly philosophy and mathematics, but also Arab fiction, as is evidenced by Juan Manuel’s story collection El Conde Lucanor and Ramón Llull’s The Book of Beasts.^[106]

Knowledge of the work, direct or indirect, apparently spread beyond Spain. Themes and motifs with parallels in the Nights are found in Chaucer’s The Canterbury Tales (in The Squire’s Tale the hero travels on a flying brass horse) and Boccaccio’s Decameron. Echoes in Giovanni Sercambi’s Novelle and Ariosto’s Orlando Furioso suggest that the story of Shahriyar and Shahzaman was also known.^[107] Evidence also appears to show that the stories had spread to the Balkans and a translation of the Nights into Romanian existed by the 17th century, itself based on a Greek version of the collection.^[108]

Western literature (18th century onwards)[edit]

Galland translations (1700s)[edit]

The modern fame of the Nights derives from the first known European translation by Antoine Galland, which appeared in 1704. According to Robert Irwin, Galland «played so large a part in discovering the tales, in popularizing them in Europe and in shaping what would come to be regarded as the canonical collection that, at some risk of hyperbole and paradox, he has been called the real author of the Nights.»^[109]

The immediate success of Galland’s version with the French public may have been because it coincided with the vogue for contes de fées (‘fairy stories’). This fashion began with the publication of Madame d’Aulnoy’s Histoire d’Hypolite in 1690. D’Aulnoy’s book has a remarkably similar structure to the Nights, with the tales told by a female narrator. The success of the Nights spread across Europe and by the end of the century there were translations of Galland into English, German, Italian, Dutch, Danish, Russian, Flemish and Yiddish.^[110]

Galland’s version provoked a spate of pseudo-Oriental imitations. At the same time, some French writers began to parody the style and concoct far-fetched stories in superficially Oriental settings. These tongue-in-cheek pastiches include Anthony Hamilton’s Les quatre Facardins (1730), Crébillon’s Le sopha (1742) and Diderot’s Les bijoux indiscrets (1748). They often contained veiled allusions to contemporary French society. The most famous example is Voltaire’s Zadig (1748), an attack on religious bigotry set against a vague pre-Islamic Middle Eastern background.^[111] The English versions of the «Oriental Tale» generally contained a heavy moralising element,^[112] with the notable exception of William Beckford’s fantasy Vathek (1786), which had a decisive influence on the development of the Gothic novel. The Polish nobleman Jan Potocki’s novel Saragossa Manuscript (begun 1797) owes a deep debt to the Nights with its Oriental flavour and labyrinthine series of embedded tales.^[113]

The work was included on a price-list of books on theology, history, and cartography, which was sent by the Scottish bookseller Andrew Millar (then an apprentice) to a Presbyterian minister. This is illustrative of the title’s widespread popularity and availability in the 1720s.^[114]

19th century–20th century[edit]

The Nights continued to be a favourite book of many British authors of the Romantic and Victorian eras. According to A. S. Byatt, «In British Romantic poetry the Arabian Nights stood for the wonderful against the mundane, the imaginative against the prosaically and reductively rational.»^[115] In their autobiographical writings, both Coleridge and de Quincey refer to nightmares the book had caused them when young. Wordsworth and Tennyson also wrote about their childhood reading of the tales in their poetry.^[116] Charles Dickens was another enthusiast and the atmosphere of the Nights pervades the opening of his last novel The Mystery of Edwin Drood (1870).^[117]

Several writers have attempted to add a thousand and second tale,^[118] including Théophile Gautier (La mille deuxième nuit, 1842)^[104] and Joseph Roth (Die Geschichte von der 1002 Nacht, 1939).^[118] Edgar Allan Poe wrote «The Thousand-and-Second Tale of Scheherazade» (1845), a short story depicting the eighth and final voyage of Sinbad the Sailor, along with the various mysteries Sinbad and his crew encounter; the anomalies are then described as footnotes to the story. While the king is uncertain—except in the case of the elephants carrying the world on the back of the turtle—that these mysteries are real, they are actual modern events that occurred in various places during, or before, Poe’s lifetime. The story ends with the king in such disgust at the tale Scheherazade has just woven, that he has her executed the very next day.

Another important literary figure, the Irish poet W. B. Yeats was also fascinated by the Arabian Nights, when he wrote in his prose book, A Vision an autobiographical poem, titled The Gift of Harun Al-Rashid,^[119] in relation to his joint experiments with his wife Georgie Hyde-Lees, with Automatic writing. The automatic writing, is a technique used by many occultists in order to discern messages from the subconscious mind or from other spiritual beings, when the hand moves a pencil or a pen, writing only on a simple sheet of paper and when the person’s eyes are shut. Also, the gifted and talented wife, is playing in Yeats’s poem as «a gift» herself, given only allegedly by the caliph to the Christian and Byzantine philosopher Qusta Ibn Luqa, who acts in the poem as a personification of W. B. Yeats. In July 1934 he was asked by Louis Lambert, while in a tour in the United States, which six books satisfied him most. The list that he gave placed the Arabian Nights, secondary only to William Shakespeare’s works.^[120]

Modern authors influenced by the Nights include James Joyce, Marcel Proust, Jorge Luis Borges, John Barth and Ted Chiang.

Film, radio and television[edit]

Stories from the One Thousand and One Nights have been popular subjects for films, beginning with Georges Méliès’ Le Palais des Mille et une nuits (1905).

The critic Robert Irwin singles out the two versions of The Thief of Baghdad (1924 version directed by Raoul Walsh; 1940 version produced by Alexander Korda) and Pier Paolo Pasolini’s Il fiore delle Mille e una notte (1974) as ranking «high among the masterpieces of world cinema.»^[121] Michael James Lundell calls Il fiore «the most faithful adaptation, in its emphasis on sexuality, of The 1001 Nights in its oldest form.»^[122]

Alif Laila (transl. One Thousand Nights; 1933) was a Hindi-language fantasy film based on One Thousand and One Nights from the early era of Indian cinema, directed by Balwant Bhatt and Shanti Dave. K. Amarnath made, Alif Laila (1953), another Indian fantasy film in Hindi based on the folktale of Aladdin.^[123] Niren Lahiri’s Arabian Nights, an adventure-fantasy film adaptation of the stories, released in 1946.^[124] A number of Indian films based on the Nights and The Thief of Baghdad were produced over the years, including Baghdad Ka Chor (1946), Baghdad Thirudan (1960), and Baghdad Gaja Donga (1968).^[123] A television series, Thief of Baghdad, was also made in India which aired on Zee TV between 2000 and 2001.

UPA, an American animation studio, produced an animated feature version of 1001 Arabian Nights (1959), featuring the cartoon character Mr. Magoo.^[125]

The 1949 animated film The Singing Princess, another movie produced in Italy, is inspired by The Arabian Nights. The animated feature film, One Thousand and One Arabian Nights (1969), produced in Japan and directed by Osamu Tezuka and Eichii Yamamoto, featured psychedelic imagery and sounds, and erotic material intended for adults.^[126]

Alif Laila (The Arabian Nights), a 1993–1997 Indian TV series based on the stories from One Thousand and One Nights produced by Sagar Entertainment Ltd, aired on DD National starts with Scheherazade telling her stories to Shahryār, and contains both the well-known and the lesser-known stories from One Thousand and One Nights. Another Indian television series, Alif Laila, based on various stories from the collection aired on Dangal TV in 2020.^[127]

Alf Leila Wa Leila, Egyptian television adaptations of the stories was broadcast between the 80’s and early 90’s, with each series featuring a cast of big name Egyptian performers such as Hussein Fahmy, Raghda, Laila Elwi, Yousuf Shaaban (actor), Nelly (Egyptian entertainer), Sherihan and Yehia El-Fakharany. Each series premiered on every yearly month of Ramadan between the 1980s and 1990s.^[128]

One of the best known Arabian Nights-based films is the 1992 Walt Disney animated movie Aladdin, which is loosely based on the story of the same name.

Arabian Nights (2000), a two-part television mini-series adopted for BBC and ABC studios, starring Mili Avital, Dougray Scott, and John Leguizamo, and directed by Steve Barron, is based on the translation by Sir Richard Francis Burton.

Shabnam Rezaei and Aly Jetha created, and the Vancouver-based Big Bad Boo Studios produced 1001 Nights (2011), an animated television series for children, which launched on Teletoon and airs in 80 countries around the world, including Discovery Kids Asia.^[129]

Arabian Nights (2015, in Portuguese: As Mil e uma Noites), a three-part film directed by Miguel Gomes, is based on One Thousand and One Nights.^[130]

Alf Leila Wa Leila, a popular Egyptian radio adaptation was broadcast on Egyptian radio stations for 26 years. Directed by famed radio director Mohamed Mahmoud Shabaan also known by his nickname Baba Sharoon, the series featured a cast of respected Egyptian actors, among them Zouzou Nabil as Scheherazade and Abdelrahim El Zarakany as Shahryar.^[131]

Music[edit]

The Nights has inspired many pieces of music, including:

Classical

• François-Adrien Boieldieu: Le calife de Bagdad (1800)
• Carl Maria von Weber: Abu Hassan (1811)
• Luigi Cherubini: Ali Baba (1833)
• Robert Schumann: Scheherazade (1848)
• Peter Cornelius: Der Barbier von Bagdad (1858)
• Ernest Reyer: La statue (1861)
• C. F. E. Horneman (1840–1906), Aladdin (overture), 1864
• Nikolai Rimsky-Korsakov: Scheherazade Op. 35 (1888)^[132]
• Tigran Chukhajian (1837–1898), Zemire (1891)
• Maurice Ravel (1875–1937), Shéhérazade (1898)
• Ferrucio Busoni: Piano Concerto in C major (1904)
• Henri Rabaud: Mârouf, savetier du Caire (1914)
• Carl Nielsen, Aladdin Suite (1918–1919)
• Collegium musicum, Suita po tisic a jednej noci (1969)
• Fikret Amirov: Arabian Nights (Ballet, 1979)
• Ezequiel Viñao, La Noche de las Noches (1990)
• Carl Davis, Aladdin (Ballet, 1999)

Pop, rock, and metal

• Umm Kulthum: Alf Leila Wa Leila (1969)
• Renaissance: Scheherazade and Other Stories (1975)
• Doce: Ali-Bábá, um homem das Arábias (1981)
• Icehouse: No Promises (From the album ‘Measure for Measure’) (1986)
• Kamelot, Nights of Arabia (From the album ‘The Fourth Legacy’) (1999)
• Sarah Brightman, Harem and Arabian Nights (From the album ‘Harem’) (2003)
• Ch!pz, «1001 Arabian Nights (song)» (From the album The World of Ch!pz) (2006)
• Nightwish, Sahara (2007)
• Rock On!!, Sinbad The Sailor (2008)
• Abney Park, Scheherazade (2013)

Musical Theatre

• A Thousand And One Nights (From Twisted: The Untold Story of a Royal Vizier) (2013)

Games[edit]

Popular modern games with an Arabian Nights theme include the Prince of Persia series, Crash Bandicoot: Warped, Sonic and the Secret Rings, Disney’s Aladdin, Bookworm Adventures, and the pinball table, Tales of the Arabian Nights. Additionally, the popular game Magic the Gathering released a set titled Arabian Nights.

Illustrators[edit]

Many artists have illustrated the Arabian nights, including: Pierre-Clément Marillier for Le Cabinet des Fées (1785–1789), Gustave Doré, Léon Carré (Granville, 1878 – Alger, 1942), Roger Blachon, Françoise Boudignon, André Dahan, Amato Soro, Albert Robida, Alcide Théophile Robaudi and Marcelino Truong; Vittorio Zecchin (Murano, 1878 – Murano, 1947) and Emanuele Luzzati; The German Morgan; Mohammed Racim (Algiers, 1896 – Algiers 1975), Sani ol-Molk (1849–1856), Anton Pieck and Emre Orhun.

Famous illustrators for British editions include: Arthur Boyd Houghton, John Tenniel, John Everett Millais and George John Pinwell for Dalziel’s Illustrated Arabian Nights Entertainments, published in 1865; Walter Crane for Aladdin’s Picture Book (1876); Frank Brangwyn for the 1896 edition of Lane’s translation; Albert Letchford for the 1897 edition of Burton’s translation; Edmund Dulac for Stories from the Arabian Nights (1907), Princess Badoura (1913) and Sindbad the Sailor & Other Tales from the Arabian Nights (1914). Others artists include John D. Batten, (Fairy Tales From The Arabian Nights, 1893), Kay Nielsen, Eric Fraser, Errol le Cain, Maxfield Parrish, W. Heath Robinson and Arthur Szyk (1954).^[133]

Gallery[edit]

• 

  The Sultan

• 

  One Thousand and One Nights book.

• 

  The fifth voyage of Sindbad

• 

  William Harvey, The Fifth Voyage of Es-Sindbad of the Sea, 1838–40, woodcut

• 

  William Harvey, The Story of the Two Princes El-Amjad and El-As’ad, 1838–40, woodcut

• 

  William Harvey, The Story of Abd Allah of the Land and Abd Allah of the Sea

• 

  Frank Brangwyn, Story of Abon-Hassan the Wag («He found himself upon the royal couch»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of the Merchant («Sheherezade telling the stories»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Ansal-Wajooodaud, Rose-in-Bloom («The daughter of a Visier sat at a lattice window»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Gulnare («The merchant uncovered her face»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Beder Basim («Whereupon it became eared corn»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Abdalla («Abdalla of the sea sat in the water, near the shore»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Mahomed Ali («He sat his boat afloat with them»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of the City of Brass («They ceased not to ascend by that ladder»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

See also[edit]

• Arabic literature
• Ghost stories
• Hamzanama
• List of One Thousand and One Nights characters
• List of stories from The Book of One Thousand and One Nights (translation by R. F. Burton)
• List of works influenced by One Thousand and One Nights
• Persian literature
• Shahnameh
• The Panchatantra — an ancient Indian collection of interrelated animal fables in Sanskrit verse and prose, arranged within a frame story.

Citations[edit]

General sources[edit]

• Irwin, Robert (2004). The Arabian Nights: A Companion. London: I.B. Tauris. ISBN 1-86064-983-1. OCLC 693781081.
• Irwin, Robert (2010). The Arabian Nights: A Companion. London: I.B. Tauris. ISBN 978-0-85771-051-2. OCLC 843203755.
• Ch. Pellat, «Alf Layla Wa Layla» in Encyclopædia Iranica. Online Access June 2011 at [1]
• David Pinault Story-Telling Techniques in the Arabian Nights (Brill Publishers, 1992)
• Dwight Reynolds, «A Thousand and One Nights: a history of the text and its reception» in The Cambridge History of Arabic Literature Vol 6. (CUP 2006)
• Eva Sallis Scheherazade Through the Looking-Glass: The Metamorphosis of the Thousand and One Nights (Routledge, 1999),
• Ulrich Marzolph (ed.) The Arabian Nights Reader (Wayne State University Press, 2006)
• Ulrich Marzolph, Richard van Leeuwen, Hassan Wassouf,The Arabian Nights Encyclopedia (2004)
• Yamanaka, Yuriko and Nishio, Tetsuo (ed.) The Arabian Nights and Orientalism – Perspectives from East and West (I.B. Tauris, 2006) ISBN 1-85043-768-8

Further reading[edit]

• Chauvin, Victor Charles; Schnurrer, Christian Friedrich von. Bibliographie des ouvrages arabes ou relatifs aux Arabes, publiés dans l’Europe chrétienne de 1810 à 1885. Líege H. Vaillant-Carmanne. 1892–1922.
• El-Shamy, Hasan. «A ‘Motif Index of Alf Laylah Wa Laylah’: Its Relevance to the Study of Culture, Society, the Individual, and Character Transmutation». Journal of Arabic Literature, vol. 36, no. 3, 2005, pp. 235–268. JSTOR 4183550. Accessed 22 Apr. 2020.
• Horta, Paulo Lemos, Marvellous Thieves: The Secret Authors of the Arabian Nights (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2017).
• Kennedy, Philip F., and Marina Warner, eds. Scheherazade’s Children: Global Encounters with the Arabian Nights. NYU Press, 2013. JSTOR j.ctt9qfrpw.
• Marzolph, Ulrich, ‘Arabian Nights’, in Encyclopaedia of Islam, 3rd ed. (Leiden: Brill, 2007–), doi:10.1163/1573-3912_ei3_COM_0021
• Nurse, Paul McMichael. Eastern Dreams: How the Arabian Nights Came to the World Viking Canada: 2010. General popular history of the 1001 Nights from its earliest days to the present.
• Shah, Tahir, In Arabian Nights: A search of Morocco through its stories and storytellers (Doubleday, 2007).
• The Islamic Context of The Thousand and One Nights by Muhsin J. al-Musawi, Columbia University Press, 2009.
• Where Is A Thousand Tales? [Hezar Afsan Kojast?] by Bahram Beyzai, Roshangaran va Motale’ate Zanan, 2012.

External links[edit]

• 1001 Nights
• The Arabian Nights Entertainments, Selected and Edited by Andrew Lang, Longmans, Green and Co., 1918 (1898)
• The Arabian Nights public domain audiobook at LibriVox
• The Arabian Nights, BBC Radio 4 discussion with Robert Irwin, Marina Warner and Gerard van Gelder (In Our Time, October 18, 2007)
• The Thousand and One Nights, Vol. I by Lane-Poole, Poole, Harvey, and Lane — HTML, EPUB, Kindle, plain text
• The Thousand Nights and a Night in several classic translations, including the Sir Richard Francis Burton unexpurgated translation and John Payne translation, with additional material.

Книга, влюбившая в Восток

В самом начале восемнадцатого века французский востоковед Антуан Галлан стал серийно, том за томом, издавать свой перевод арабского сборника сказок «Тысяча и одна ночь». История царя, ставшего жестоким женоубийцей после того, как увидел трёх неверных жён, и дочери визиря, благодаря уму и бесконечному запасу сказок в своей памяти сумевшей спастись от жестокости царя, очаровала Европу. Густой восточный колорит, густо замешанный на эротизме, кружил голову. Запад охватила повальная мода на Восток.

Текст Галлана перевели и на другие языки: на немецкий, английский, русский. Часто при этом вычищались эротические мотивы и всяческие непристойности, что делало круг читателей шире. После «очистки» книги можно было смело дарить детям и женщинам, и иллюстрированный сборник арабских сказок действительно входил в список хороших, радующих почти любого подарков. Джинны и пери, колдуны и султаны, витиевато изъясняющиеся, действующие наперекор европейской логике захватывали воображение читателя. Книга на долгие века стала хитом.

Сборник арабских сказок стал европейским хитом на века. Иллюстрация Эдмунда Дюлака.

Но Галлан был не единственным переводчиком сборника. Со временем нашлось немало людей, заинтересовавшихся тем, как выглядели сказки в оригинале. Появились новые переводы с арабского. И выполнявшие их люди обнаруживали, что могут найти в оригинальном сборнике далеко не все сказки, или сказки имеют немного другой вид, а иногда популярного в Европе сюжета просто было невозможно найти в арабских источниках, зато были упущены замечательные имеющие хождение сказки. Скандала из этого не делали. Часто новонайденное подвёрстывали к заданной Галланом канве. «Тысяча и одна ночь» по-прежнему начиналась для европейского читателя с истории двух братьев-шахов и их неверных жён.

С громкой критикой сложившегося представления о сборнике выступила только в наше время арабистка Клаудия Отт из Германии. Работая над очередным переводом сборника, она обнаружила, насколько же далеко распространившаяся в Европе версия ушла от оригинала, насколько неуважительно обошлись с ним первые переводчики и, в особенности, Галлан.

Сказка про Али-Бабу, может быть, полностью европейская придумка. Иллюстрация Эдмунда Дюлака.

Для начала, в оригинальном сборнике не было тысячи и одной сказки. Их там чуть меньше трёхсот. Строго говоря, «тысяча и один» — просто синоним выражения «очень много». Кроме того, Галлан сильно искажал сюжеты, делая их интереснее для европейского читателя (ориентировался он, в первую очередь, на французский королевский двор), больше напирая на эротику и экзотику. Чтобы добрать количество сказок и выпускать очередной том, Галлан включил в сборник сюжеты, не имеющие к нему отношения, а кое-кто из последователей Галлана и его издателя не стеснялся эти сюжеты вообще выдумывать. Так среди сказок от Шахразады оказались истории Аладдина и Синдбада. С некоторыми «арабскими» сказками арабский и вообще мусульманский мир познакомился только после того, как их перевели с европейских языков. К таким сказкам относится, с большой вероятностью, «Али-Баба и сорок разбойников».

Сокровищница мусульманского Востока

Вообще считать «Тысячу и одну ночь» памятником только арабской литературы неверно. Этот сборник — эволюция персидской книги «Хезар Афсане» («Тысяча сказок»), и Шехерезада — персонаж именно иранский. Для западного человека, вероятно, разницы нет, но персоязычная и персокультурная литература вполне самодостаточна и хорошо развита, она не являются «просто» разновидностью арабской, хотя и имеет с ней определённую связь.

Перевод «Хезар Афсане» был выполнен ещё в десятом веке в Багдаде и там же обогатился, помимо персидских и индийских сюжетов оригинального сборника, местными сказками, включая приключения почитаемого в Багдаде халифа Харуна ар Рашида. Добавлялись новые сказки с той же целью, что позже у европейцев — читателям хотелось всё новых и новых изданий, больше и больше историй. Когда сборник стали продавать в арабском Египте, он опять оброс новыми сюжетами, теперь — характерно египетскими. Так постепенно сложилась классическая арабская версия сборника, именно «Тысяча и одна ночь». Его перестали изменять и дописывать, вероятно, после завоевания Египта турками.

Арабский сборник, в свою очередь, переделка персидского. Иллюстрация Эдмунда Дюлака.

По сказкам сборника (конечно, если брать более точные переводы, чем галлановский) можно во многом судить об особенностях ментальности жителей мусульманского мира до шестнадцатого века. Нетрудно заметить, что, хотя в сказках действуют представители самых разных социальных слоёв, чаще всего сюжеты вертятся вокруг купцов — именно купец был героем своего времени (а точнее, нескольких эпох в мусульманских странах); только после купцов идут халифы, султаны и их сыновья. Большая часть историй сборника строится вокруг обмана как главного поворотного действия, и в половине этих случаев обман является добром, помогая выпутаться герою из неловкой ситуации или спасая ему жизнь. Обман, разрешающий конфликт и приводящий к миру — вот постоянный сюжет «Тысяча и одной ночи».

Ещё одна особенность историй сборника — удивительная фаталистичность и героев, и рассказчиков (среди них не только Шехерезада). Всё, что ни случается, преначертано, и от этого не уйти. Часто спасает или решает судьбу не поступок главного героя, а счастливый или несчастный случай. В общем, всё в воле Аллаха и только малое — в силах человека.

В оригинальном сборнике очень много стихов, что характерно для арабской литературы. Современному европейцу эти поэтические вставки кажутся втиснутыми в текст чуть ли не насильно, но для араба давних времён цитирование или сложение стихов было обычным делом, как для современной русской культуры — цитирование чужих метких афоризмов или каламбуры на ходу.

Для арабской культуры характерна любовь к поэзии. Иллюстрация Эдмунда Дюлака.

Отличия перевода Отт от версий, знакомых нам с детства

Читатель, родившийся в СССР, хорошо помнит зачин «Тысяча и одной ночи». Один царь обнаружил, что жена ему неверна. Он её убил и поехал в гости к своему брату, тоже царю. Там они обнаружили, что и жена второго царя неверна. Тогда братья отправились в путешествие, и вскоре наткнулись на джина, чья жена принудила братьев согрешить с ней прямо в присутствии спящего мужа. Она также похвасталась, что до двух царей у неё было несколько сотен любовников.

Одного из братьев, Шахрияра, приключение свело с ума. Он вернулся домой и там каждый день брал в жёны новую девушку, всю ночь развлекался с ней и наутро казнил. Так длилось до тех пор, пока он не взял в жёны учёную и красивую дочь своего визиря, Шехерезаду. Она каждую дозволенную ночь (мусульманка далеко не всегда могла делить ложе со своим мужем) рассказывала ему истории, и, когда все сказки в её памяти закончились, оказалось, что у них родилось уже три сына. Шахрияр не стал её убивать, да и вообще ему, видимо, как-то полегчало. Он больше не считал, что все женщины — коварные изменницы.

Чаще всего в сказках сборника встречается как герой странствующий купец. Иллюстрация Эдмунда Дюлака.

В версии, представленной Клаудией, нет двух братьев-царей. Некий индийский царь был таким красивым, что не уставал любоваться на себя в зеркало и спрашивать подданных, есть ли кто-то на свете прекраснее. Так длилось до тех пор, пока один старик не рассказал царю о прекрасном юноше, сыне купца из Хорасана. Царь подарками заманивает к себе юношу из Хорасана, но он в пути утратил свою красоту — ведь он перед самым отъездом обнаружил, что его молодая жена ему неверна. В Индии юноша, однако, становится свидетелем неверности царской наложницы и расцветает снова от радости, что не он один так несчастен и глуп. После он открывает правду об изменнице и царю.

Дальше канва возвращается к той, что мы знаем, но начинает Шехерезада вовсе не с истории о Синдбаде. Вообще часть сказок в переводе Клаудии может показаться незнакомыми и часть — искажёнными, у них другие акценты и другие детали. Что ж, если Отт действительно постаралась перевести сборник максимально близко по смысле и форме, то Галлан надул Европу гораздо больше, чем можно сначала было представить, и у нас есть совершенно отдельный памятник литературы — европейский сборник сказок «Тысяча и одна ночь», который открывает нам, как европейцы видели (потому что очень хотели видеть) мусульманский Восток. Возможно, ему стоит возглавить список «Самые известные литературные подделки, в подлинность которых поверили почти все».

Текст: Лилит Мазикина

Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:

Книга «Тысяча и одна ночь» входит в список ста лучших книг всех времён и народов. Сюжеты из неё были многократно превращены в пьесы, балеты, фильмы, мультфильмы и спектакли. Кажется, хотя бы несколько сказок из книги знает каждый, не говоря уж об истории Шехерезады. Однако в двадцать первом веке вокруг сборника разразился скандал.

Немецкая востоковедка Клаудия Отт выступил с утверждением, что «Тысяча и одна ночь» в том виде, в каком мы её знаем — не что иное, как фальсификация.

Книга, влюбившая в Восток

В самом начале восемнадцатого века французский востоковед Антуан Галлан стал серийно, том за томом, издавать свой перевод арабского сборника сказок «Тысяча и одна ночь». История царя, ставшего жестоким женоубийцей после того, как увидел трёх неверных жён, и дочери визиря, благодаря уму и бесконечному запасу сказок в своей памяти сумевшей спастись от жестокости царя, очаровала Европу. Густой восточный колорит, густо замешанный на эротизме, кружил голову. Запад охватила повальная мода на Восток.

Текст Галлана перевели и на другие языки: на немецкий, английский, русский. Часто при этом вычищались эротические мотивы и всяческие непристойности, что делало круг читателей шире. После «очистки» книги можно было смело дарить детям и женщинам, и иллюстрированный сборник арабских сказок действительно входил в список хороших, радующих почти любого подарков. Джинны и пери, колдуны и султаны, витиевато изъясняющиеся, действующие наперекор европейской логике захватывали воображение читателя. Книга на долгие века стала хитом.

Сборник арабских сказок стал европейским хитом на века. Иллюстрация Эдмунда Дюлака.

Но Галлан был не единственным переводчиком сборника. Со временем нашлось немало людей, заинтересовавшихся тем, как выглядели сказки в оригинале. Появились новые переводы с арабского. И выполнявшие их люди обнаруживали, что могут найти в оригинальном сборнике далеко не все сказки, или сказки имеют немного другой вид, а иногда популярного в Европе сюжета просто было невозможно найти в арабских источниках, зато были упущены замечательные имеющие хождение сказки. Скандала из этого не делали. Часто новонайденное подвёрстывали к заданной Галланом канве. «Тысяча и одна ночь» по-прежнему начиналась для европейского читателя с истории двух братьев-шахов и их неверных жён.

С громкой критикой сложившегося представления о сборнике выступила только в наше время арабистка Клаудия Отт из Германии. Работая над очередным переводом сборника, она обнаружила, насколько же далеко распространившаяся в Европе версия ушла от оригинала, насколько неуважительно обошлись с ним первые переводчики и, в особенности, Галлан.

Сказка про Али-Бабу, может быть, полностью европейская придумка. Иллюстрация Эдмунда Дюлака.

Для начала, в оригинальном сборнике не было тысячи и одной сказки. Их там чуть меньше трёхсот. Строго говоря, «тысяча и один» — просто синоним выражения «очень много». Кроме того, Галлан сильно искажал сюжеты, делая их интереснее для европейского читателя (ориентировался он, в первую очередь, на французский королевский двор), больше напирая на эротику и экзотику. Чтобы добрать количество сказок и выпускать очередной том, Галлан включил в сборник сюжеты, не имеющие к нему отношения, а кое-кто из последователей Галлана и его издателя не стеснялся эти сюжеты вообще выдумывать. Так среди сказок от Шахразады оказались истории Аладдина и Синдбада. С некоторыми «арабскими» сказками арабский и вообще мусульманский мир познакомился только после того, как их перевели с европейских языков. К таким сказкам относится, с большой вероятностью, «Али-Баба и сорок разбойников».

Сокровищница мусульманского Востока

Вообще считать «Тысячу и одну ночь» памятником только арабской литературы неверно. Этот сборник — эволюция персидской книги «Хезар Афсане» («Тысяча сказок»), и Шехерезада — персонаж именно иранский. Для западного человека, вероятно, разницы нет, но персоязычная и персокультурная литература вполне самодостаточна и хорошо развита, она не являются «просто» разновидностью арабской, хотя и имеет с ней определённую связь.

Перевод «Хезар Афсане» был выполнен ещё в десятом веке в Багдаде и там же обогатился, помимо персидских и индийских сюжетов оригинального сборника, местными сказками, включая приключения почитаемого в Багдаде халифа Харуна ар Рашида. Добавлялись новые сказки с той же целью, что позже у европейцев — читателям хотелось всё новых и новых изданий, больше и больше историй. Когда сборник стали продавать в арабском Египте, он опять оброс новыми сюжетами, теперь — характерно египетскими. Так постепенно сложилась классическая арабская версия сборника, именно «Тысяча и одна ночь». Его перестали изменять и дописывать, вероятно, после завоевания Египта турками.

Арабский сборник, в свою очередь, переделка персидского. Иллюстрация Эдмунда Дюлака.

По сказкам сборника (конечно, если брать более точные переводы, чем галлановский) можно во многом судить об особенностях ментальности жителей мусульманского мира до шестнадцатого века. Нетрудно заметить, что, хотя в сказках действуют представители самых разных социальных слоёв, чаще всего сюжеты вертятся вокруг купцов — именно купец был героем своего времени (а точнее, нескольких эпох в мусульманских странах); только после купцов идут халифы, султаны и их сыновья. Большая часть историй сборника строится вокруг обмана как главного поворотного действия, и в половине этих случаев обман является добром, помогая выпутаться герою из неловкой ситуации или спасая ему жизнь. Обман, разрешающий конфликт и приводящий к миру — вот постоянный сюжет «Тысяча и одной ночи».

Ещё одна особенность историй сборника — удивительная фаталистичность и героев, и рассказчиков (среди них не только Шехерезада). Всё, что ни случается, преначертано, и от этого не уйти. Часто спасает или решает судьбу не поступок главного героя, а счастливый или несчастный случай. В общем, всё в воле Аллаха и только малое — в силах человека.

В оригинальном сборнике очень много стихов, что характерно для арабской литературы. Современному европейцу эти поэтические вставки кажутся втиснутыми в текст чуть ли не насильно, но для араба давних времён цитирование или сложение стихов было обычным делом, как для современной русской культуры — цитирование чужих метких афоризмов или каламбуры на ходу.

Отличия перевода Отт от версий, знакомых нам с детства

Читатель, родившийся в СССР, хорошо помнит зачин «Тысяча и одной ночи». Один царь обнаружил, что жена ему неверна. Он её убил и поехал в гости к своему брату, тоже царю. Там они обнаружили, что и жена второго царя неверна. Тогда братья отправились в путешествие, и вскоре наткнулись на джина, чья жена принудила братьев согрешить с ней прямо в присутствии спящего мужа. Она также похвасталась, что до двух царей у неё было несколько сотен любовников.

Одного из братьев, Шахрияра, приключение свело с ума. Он вернулся домой и там каждый день брал в жёны новую девушку, всю ночь развлекался с ней и наутро казнил. Так длилось до тех пор, пока он не взял в жёны учёную и красивую дочь своего визиря, Шехерезаду. Она каждую дозволенную ночь (мусульманка далеко не всегда могла делить ложе со своим мужем) рассказывала ему истории, и, когда все сказки в её памяти закончились, оказалось, что у них родилось уже три сына. Шахрияр не стал её убивать, да и вообще ему, видимо, как-то полегчало. Он больше не считал, что все женщины — коварные изменницы.

Чаще всего в сказках сборника встречается как герой странствующий купец. Иллюстрация Эдмунда Дюлака.

В версии, представленной Клаудией, нет двух братьев-царей. Некий индийский царь был таким красивым, что не уставал любоваться на себя в зеркало и спрашивать подданных, есть ли кто-то на свете прекраснее. Так длилось до тех пор, пока один старик не рассказал царю о прекрасном юноше, сыне купца из Хорасана. Царь подарками заманивает к себе юношу из Хорасана, но он в пути утратил свою красоту — ведь он перед самым отъездом обнаружил, что его молодая жена ему неверна. В Индии юноша, однако, становится свидетелем неверности царской наложницы и расцветает снова от радости, что не он один так несчастен и глуп. После он открывает правду об изменнице и царю.

Дальше канва возвращается к той, что мы знаем, но начинает Шехерезада вовсе не с истории о Синдбаде. Вообще часть сказок в переводе Клаудии может показаться незнакомыми и часть — искажёнными, у них другие акценты и другие детали. Что ж, если Отт действительно постаралась перевести сборник максимально близко по смысле и форме, то Галлан надул Европу гораздо больше, чем можно сначала было представить, и у нас есть совершенно отдельный памятник литературы — европейский сборник сказок «Тысяча и одна ночь», который открывает нам, как европейцы видели (потому что очень хотели видеть) мусульманский Восток. Возможно, ему стоит возглавить список «Самые известные литературные подделки, в подлинность которых поверили почти все», как например «Дневники Гитлера»

Текст: Лилит Мазикина
[источники]Источник: https://kulturologia.ru/blogs/260418/38740/

«Тысяча и одна ночь» (за рубежом также известна как «Арабские ночи») — монументальный памятник средневосточной литературы, огромный сборник фольклора арабской, персидской, индийской, греческой, еврейской и турецкой культур, созданный во времена Золотого Века ислама. Вариаций этого сборника существует большое количество, из года в год он изменялся и дополнялся (в самых ранних дошедших до нас изданиях в нём около трёхсот сказок), и основной сюжетной канвой оброс тоже не сразу. Сборник кочевал с моряками и караванами, вбирая в себя местные сказки. Сеттинг менялся от переписчика к переписчику, в итоге превращаясь в условную исламскую страну — вот что бывает с книгой, когда её пишут тысячу лет тысячи разных людей. Немало отсебятины добавил и самый знаменитый французский перевод от Антуана Галланда, который понимал что многие сказки не пройдут цензуру ни в каком виде, зато добавил несколько новых сказок (Алладина, Али-бабу, Синдбада) скорее всего скомпилировав из того, что не пропустила цензура. Разницу между Галландом и оригиналом можно посмотреть например вот тут

Тем не менее, обретя огромную популярность и пройдя через многие годы, «Тысяча…» стала главным произведением, открывшим сеттинг восточной сказки для западного читателя, и стойко сформировала в умах европейцев представление о загадочном Востоке, где яд и булат погибель сулят, летающие ковры, ловкие разбойники, мудрые халифы, злобные визири, птица Рух, рынки и пряности.

Структура произведения[править]

Произведение представляет собой хрестоматийный шкатулочный роман. Шахерезада рассказывает султану Шахрияру сказку, в которой устами героя рассказываются другие сказки, при этом в них могут быть вложены ещё сказки, и так далее. К примеру, сказка о рыболове и ифрите: рыболов рассказывает ифриту сказку о халифе и враче, в которой визирь рассказывает халифу сначала сказку о халифе и соколе, потом о злобном визире. После этого ифрит приводит рыболова к пруду, в котором рыболов ловит четырёх необыкновенных рыб и относит их к халифу, где на его кухне с ними происходят загадочные события. После этого главным героем становится халиф, который в итоге находит этот пруд, а рядом с ним заколдованного юношу, который рассказывает ему сказку о заколдованном юноше (о себе), после чего халиф находит способ его расколдовать.

Бо́льшая часть текста — проза, но встречается и стихотворная форма (чаще всего простые двустишия или четверостишия), когда герои загадывают загадки, пускаются в песни или просто переживают какой-то столь яркий эмоциональный момент, что нужно процитировать стих или сложить его экспромтом. В сказках выделяются три условные большие категории: фантастические, городские и плутовские (по классификации Салье). В фантастических, наиболее древних и явно претерпевших многочисленные изменения (о чём свидетельствует наличие в них большого количества явно добавленных позже стихов и много вложений сказок в сказку), на первый план выходят сверхъестественные существа, активно вмешивающиеся в жизнь людей — к таким относится, скажем, вышеупомянутый сказ о рыбаке и ифрите. Городские сказки, такие, как «Рассказ о трёх яблоках», происходят, как правило, в Каире, и обычно повествуют о какой-нибудь любовной истории, касающейся представителей знати. В них много элементов эротического толка и часто на первый план выходят женщины. Плутовской роман повествует о людях мелкого рода — ремесленниках, рабах, крестьянах и ворах, облапошивающих знать и духовенство, которые представлены в неприглядном виде (к примеру, «Сказ о Далиле-хитрице»).

Кстати, три наиболее известные и хрестоматийные сказки — «Волшебная лампа Аладдина», «Али-Баба и сорок разбойников» и «Сказка о Синдбаде-мореходе» — являются чрезвычайно поздним дополнением к канону, отсутствующим в арабских источниках того времени и сделанным с лёгкой руки француза Антуана Галланда. Тем не менее, именно эти три вещи ассоциируются у всех с «Тысячей…», и здесь они будут рассматриваться как часть канона.

Сюжет[править]

Обрамляющая история[править]

Султан империи Сасанидов Шахрияр узнаёт о неверности жены своего брата, а затем, наведя справки, и о том, что его молодая жена ещё более распутна. Затем Шахрияр с братом отправляются странствовать и встречают женщину с ручным ифритом, которая приказывает им немедленно переспать с ней, иначе они будут тут же растерзаны. Когда они в ужасе исполняют приказ, она требует им отдать им свои перстни как трофеи, после чего оказывается, что у неё их свыше пятисот.

Шахрияр решил, что все женщины одинаковы, и затеял месть всему прекрасному полу, первым делом казнив жену, а затем поручив своему визирю приводить ему в жёны девственниц. Вечером Шахрияр вступал с ними брак, ночь проводил в постели, а наутро им отрубали голову, чтобы те не могли ему изменить. Через тысячу и один день в городе просто не осталось девственниц, и тогда себя предложила в качестве жертвы дочь визиря, мудрая Шахерезада. Она поселилась во дворце вместе со своей юной сестрой по имени Дуньязада и в первую ночь рассказала ей интересную сказку, да так, чтобы султан тоже мог слушать, но остановилась на самом интересном месте, и притом аккурат под крик петухов, на который была назначена казнь. Султан, которому было страсть как интересно, чем там закончилось дело, решил отсрочить казнь до завтрашнего дня. И вот второй ночью Шахерезада рассказала ему концовку, но, раз дело было едва за полночь, начала новый рассказ. И снова, вот незадача, рассказ её оборвался в аккурат под рассвет! Так повторилось опять и опять. Шахерезада рассказывала всё новые и новые истории, сплетая их вместе в искусный гобелен — её герои начинали новые рассказы, персонажи которых тоже имели чем поделиться, все эти сюжеты перекликались между собой так, что иногда она сама теряла нить основного нарратива и начинала другую историю…

И вот наступила тысяча первая ночь, в которую Шахерезада, которая к тому времени, надо сказать, уже родила султану троих детей (в оригинале прямо говорится, что сперва он «ею овладел», а сказки были только потом), сделала неслыханное: она закончила свой рассказ до рассвета, сказав, что фантазия её исчерпана, новых сказок на ум не лезет, и теперь она готова принять смерть от руки палача. Шахрияр рассмеялся, обнял её и сказал, что теперь ей ничего не угрожает, ведь она, мудрейшая из всех живущих, вылечила его озлобленное сердце.

Другие истории[править]

• «Рассказ о рыбаке и ифрите». Однажды рыбак выудил из реки древний медный сосуд, запечатанный свинцовой пробкой с печатью Соломона на ней. Как только он открыл пробку, оттуда повалил дым, и вместе с ним вышел ифрит с головой до небес. Ифрит был пойман и запечатан самим царём Соломоном. Первые сто лет заточения он клялся дать тому, кто его освободит, неслыханные богатства, затем следующие сто лет в ярости обещал его убить, потом решил исполнить три его заветных желания, и затем поклялся дать освободителю выбрать, какой смертью тот умрёт — именно в это столетие и поймал его рыбак. Рыбак просил ифрита пощадить его, но тот не слушал, после чего рыбак хитростью заманил его обратно в бутылку и хотел бросить в море, но ифрит вымолил рыбака освободить того обратно. В ответ тот показал ему тайный пруд, в котором живут экзотические рыбы, и наказал отнести их халифу. Халиф затем стал свидетелем необычайных явлений, связанных с этими рыбами, и выпросил у рыбака показать ему тот пруд. У пруда халиф нашёл обращённого наполовину в камень юношу, который рассказал ему, что его и всё его королевство заколдовала жена в отместку за то, что тот напал с мечом на её любовника. Халиф обманом заставил жену расколдовать юношу.
• «Рассказ о трёх яблоках» — визирь халифа Гаруна аль-Рашида Джафар Бармакид случайно обнаруживает в реке труп женщины, после чего халиф приказывает ему расследовать это преступление. Выясняется, что убийцей оказался её собственный муж, услышавший от раба, что та является его любовницей, но на самом деле это оказывается вышедшей из-под контроля шуткой. Джафару после этого приказано найти раба, который оказывается его собственным. Он убеждает визиря помиловать раба, рассказав ему ещё одну историю. Рассказ о трёх яблоках считается одним из первых, если не первым, представителей детективной прозы.

Тропы и штампы[править]

Тропы произведения в целом[править]

• Анахронизм — сплошь и рядом, поскольку сборник составлялся на протяжении столетий^[1]. Один из наиболее заметных примеров — постоянно встречающийся в рассказе Шахерезады султану империи Сасанидов халиф Гарун аль-Рашид, который жил через двести лет после падения империи Сасанидов. Не говоря уж о том, что титул правителя зороастрийской Сасанидской империи звучал бы скорее как «шахиншах» — Иран же!
• Бафос-нежданчик — в силу архаичного языка изложения пестрит им.
  • «И женщина сняла бывшую на ней одежду, и надела самое роскошное женское платье из бывших у неё, и я понял, что она женщина».
  • «И тогда аль-Хамаль сел на коня во главе своих храбрецов, напал на племя Кахтан и убил множество витязей, а остальные храбрецы убежали в горы».
  • «И они до тех пор сражались с рабами, пока не убили их, быстрее, чем в мгновение ока».
• Болтливый рассказчик — Шахерезада и некоторые из её персонажей.
• Изменившаяся мораль — произведение всё-таки из времён мусульманского Средневековья, поэтому сплошь и рядом встречается оголтелый расизм в отношении чернокожих и бедуинов, юдофобия, презрительное отношение к женщинам, несколько другие критерии инцеста (женитьба двоюродных брата и сестры считается делом обыденным — так даже признаётся, что жених и невеста равны: «дочь моего дяди»), и т. д.
  • Регулярно повторяется ситуация, когда поверженным антагонистам предлагают принять ислам или погибнуть. Согласившийся сразу становится хорошим и кандидатом в рай, а отказавшийся сменить веру настолько конченый злодей, что и перед смертью упорствует во зле, так что его и казнить не жалко.
• Именно то, что написано на упаковке — все сказки называются по типу «Рассказ о A и Б» и повествуют о А и Б, хотя есть явные сварочные швы, где название описывает первую половину сказки или же начало и конец (как, например, «Рассказ о Хасибе и царице змей», который посередине в основном состоит из рассказа Джаснаха). Самопародией в этом плане является «Сказка о Горбуне», где Горбун не фигурирует вовсе. Вернее, фигурирует его труп. Всё остальное — рассказы действующих лиц, которые подкидывали труп друг другу.
  • Даже и труп в итоге оказался не трупом — горбун был жив, только подавился рыбьей костью, которую в финале у него из горла благополучно вынули.
• Кирпич — полное, неотцензуренное издание. Всего-то четыре тома по шестьсот страниц в каждом.
  • Существует также трёхтомный русскоязычный вариант (скорее всего, дореволюционного издания), но с ним всё ещё интереснее — по легенде первой половины XX века (до 1937 года совершенно точно), прочитав все три тома, можно стать колдуном.
    • Английский перевод Бёртона (с картинками и примечаниями!) — шесть томов.
• Клиффхэнгер — педаль в подземное царство: каждая ночь заканчивается клиффхэнгером, чтобы султан её не казнил, пока не узнает продолжение. Понятие клиффхэнгера здесь, правда, несколько шире — Шахерезада обрывает рассказ и во время сюжетного поворота, и посередине размышлений о мусульманской теологии, и не закончив лекции о человеческой анатомии по Галену.
• Коронная фраза — каждую ночь Шахерезада начинает «Дошло до моего сведения, достопочтенный царь, что…», а заканчивается она «Но наступил рассвет, и Шахерезада закончила дозволенные речи».
• Ненадёжный рассказчик — встречается с завидной регулярностью.
• Нерешительный мальчик, решительная девочка — новеллы «Рассказ об Али-Шаре и Зумурруд», «Сказка о Нур-ад-дине и Мариам-кушачнице», «Повесть о любящем и любимом» и т. д.
• Общественная баня — масса историй, где так или иначе фигурирует баня, любо действующая, либо бывшая таковой. Там прячутся, назначают встречи, курят кальян. Туда собираются пойти, там работают истопники, цирюльники и брадобреи. Хаммам, одним словом.
• Определённо не для детей — сказки писались взрослыми для взрослых, поэтому через одну встречается контент эротического и скатологического толка, не говоря уже о расчленёнке и спорной морали.
  • Светлее и мягче — адаптации этого произведения, как и сокращённые переиздания «для детей», обычно убирают самую уж откровенную расчленёнку и т. п.
• Проказа — обильно присутствуют как прокажённые, так и чудесные исцеления.
• Рубенсовская красота — описание красавицы: «Ее бедра были как мешки с рисом, а в пупок можно было влить мерку масла».
• С барского плеча. Поместим это сюда, так как Одежда в награду почему-то целиком занята видеоиграми.
• Шкатулочный роман — самый известный представитель этого рода произведений.
• Эпигонство — вслед за изданием «Тысячи и одной ночи» на Западе вышло собрание «Тысяча и один день» Франсуа Пети де ла Круа, как выяснилось — мистификация с целью нажиться на успехе оригинального произведения. Впрочем, это была компиляция реально существующего восточного фольклора, собранная самим де ла Круа, только выданная им за перевод уже имеющегося произведения с аналогичным обрамляющим рассказом.

Тропы обрамляющей истории про Шахерезаду и Шахрияра[править]

• Кармический Гудини — Шахрияр казнит тысячу женщин и остаётся совершенно безнаказанным.
• Коронная фраза — Шахерезада начинает каждую ночь с «Дошло до меня, о счастливый царь…», а заканчивается она «И настало утро, и Шахерезада прекратила дозволенные речи».
• Лицемерие — это смешно — периодически встречаются персонажи, которые пытаются избежать смерти манёврами типа «а если ты меня казнишь, то я тебе интересную сказку не расскажу». Сама Шахерезада сама этим занимается каждую ночь, если что.
  • Занимается, но не осуждает. Да и ей такое поведение персонажей только на руку.
• Проблема Тома Бомбадила — про брата султана все знают? А зовут его как? А про сестру Шахерезады, которой она сначала рассказывала сказки прямо на брачном ложе с супругом?
  • Шахземан, брат Шахрияра)) а сестрицу Шахерезады зовут Дуньязада) (автор правки, перечитавший дохерища раз весь некупированный многотомник)
• Роман кофе с молоком — И Шахрияру, и его брату жёны изменяли с чернокожими рабами.
• Ужас у холодильника — вообще и Шахрияр, и его брат занимались своим промыслом с женитьбами и убийством. Только у Шахрияра была мудрая жена, которая вылечила его от этого безумия, и ей потребовалось на это три года. А у брата что в султанате происходит?
• Эффект Телепорно — Дуньязада и Шахерезада.
• Синдром Настеньки — сначала силком выдали замуж за маньяка, а в награду она останется с ним жить навечно. И это хэппи-энд. Мда, типа исправился, конечно, но вы бы хотели жить с человеком, который убил больше тысячи девушек?
  • А быть любимой женой абсолютного монарха, матерью его наследника и, вероятно, в приличной мере (будучи женщиной, как минимум, не глупее своего супруга) де-факто править государством?

Тропы в отдельных произведениях[править]

• Алхимия — «Сказ о Хасане Басрийском», где Хасан-ювелир встречает алхимика, превращающего медь в золото с помощью особого порошка.
• Басня — достаточно много рассказов с нравоучениями, обычно сравнительно коротких («Рассказ о горделивом царе», «Рассказ об осле и быке» и т. д.)
• Безымянный герой — регулярно встречаются «юноша и невольница», «носильщик и багдадские девы» и т. д.
• Бой-баба — Мариам, например.
• Ведьма — Зат-аль-Давахи и целый ряд других ведьм и колдуний, а также женщин, научившихся разбивать чары от ведьмы.
• Великий визирь — регулярно встречается. Зачастую это визирь Джафар, реально существовавшее историческое лицо.
  • Злой канцлер — визири регулярно выступают в этой роли, как, например, в сказе про царя и врача. Визирь Джафар периодически играет злодея при Гаруне аль-Рашиде, а бывает и наоборот.
• Гордая и воинственная раса — ифриты.
• Город-призрак — «Повесть о медном городе». Все жители умерли от голода из-за засухи.
• Гурман-порно
• Джинн — Джинны, ифриты, мариды и т. д. встречаются постоянно.
  • Злой джинн
  • Добрый джинн
  • Джинн-буквалист
  • Глупый джинн — в «Сказе о рыбаке и ифрите» ифрит, который думал, что вполне нормально наградить освободителя смертью на выбор, в итоге извиняется за своё поведение, поскольку немного не в курсе современных человеческих нравов.
    • Он не глупый, он просто обиделся. «И я провёл в море [в кувшине] сто лет и сказал в своём сердце: всякого, кто освободит меня, я обогащу навеки. Но прошло ещё сто лет, и никто меня не освободил. И я сказал: всякому, кто меня освободит, я открою сокровища земли. И надо мною прошло ещё четыреста лет, и я сказал: всякому, кто освободит меня, я исполню три желания. Но никто не освободил меня, и тогда я разгневался сильным гневом и сказал в душе своей: всякого, кто освободит меня сейчас, я убью и предложу ему выбрать, какою смертью умереть! И вот ты освободил меня, и я предлагаю выбрать, какой смертью тебе умереть».
• Диссонирующее имя. Цирюльник по прозвищу Молчальник (рассказ портного), который не затыкается ни на минуту. И это прозвище дал ему отец, потому что будущий цирюльник был не настолько болтлив, как его братья.
• Добрый король — Яхья ибн Халид из рассказа о великодушии оного, например.
• Дом с привидениями — скорее дом с джиннами в сказке про Али из Каира.
• Дуэльное порно — сражение ифрита и царевны-волшебницы, напополам с тропом Поединок оборотней.
• Единый Бог — Аллах, разумеется.
• Ели мясо мужики — рассказ о четвёртом брате цирюльника.
• Желание — по закону жанра его исполняют джинны, причём ничем хорошим это обычно не заканчивается.
• Женщина сильнее мужчины — «Сказка о Нур-ад-Дине и Мариам-кушачнице».
• Женщины мудрее — каждый раз, когда кто-то оказывается заколдован и превращён во что-нибудь, женщина догадывается, в чём тут дело и как его расколдовать.
• Жуткие птички — птица Рух. Это отсюда, кстати.
• Заключённое зло — встречается регулярно, отчасти благодаря усилиям царя Соломона. Джинны в бутылках — это отсюда.
• Затерянный город в пустыне — многоколонный Ирам, регулярно фигурирующий в сказках.
• Изнасилование и месть — в «Повести о царе Омаре» Омар подмешивает наркотик в питьё принцессы Абризы и насилует её, пока та без чувств, за что его в итоге казнит её отец.
• Интерьерное порно.
• Инцест — между братом и сестрой в «Рассказе первого календера» и в «Повести о царе Омаре».
  • Между двоюродными братом и сестрой — встречается регулярно и вроде бы даже инцестом не считается.
• Ислам — это круто! — практически все крутые и отважные герои — правоверные мусульмане. В подсекциях про другие народы (например, про «сынов Исраиля») герои скорее благодетельные, чем крутые.
• Каннибализм — старуха в «Рассказе о пятом брате цирюльника» и горные гули в «Рассказе об Аджибе и Гарибе» и «Истории о принце Саифе». Кстати, это первое известное произведение, в котором фигурируют гули.
  • Что интересно, гуль Садан, переметнувшись на сторону Гариба и приняв ислам, есть людей не перестал.
  • Гули не в этот троп — они людоеды, но не каннибалы, поскольку сами не люди.
• Кармическое возмездие — регулярно происходит с персонажами по ведению судьбы и/или Аллаха, причём вплоть до мелочей: в рассказе о водоносе и ювелире водонос совершенно ни с того ни с сего начинает тереть и мять руку женщине, потому что её муж-ювелир, поддавшись соблазну, занимался этим же на рынке с женщиной, которой мерил браслет на руку.
• Кармический Гудини — «Рассказ о трёх яблоках»: муж, убивший жену из-за ложной ревности, получает наложницу и жалованье от халифа.
  • Хорошо, если только это, ведь муж убил жену из-за раба, который отобрал яблоко у сына семейной пары, а мужу сказал, что яблоко ему дала любовница (не знал он, с кем разговаривает), так вот, Гарун даже его не казнил.
• Ковёр-самолёт — у царя Соломона есть такой.
• Корнет Шурочка:
  • Жених одной из сказок признаётся невесте, что он на самом деле женщина, воспитанная матерью как мужчина, поскольку её муж требовал только сына.
  • Принцесса Будур переодевается в мужчину, чтобы найти пропавшего мужа, и случайно оказывается женатой на другой принцессе.
  • Зумурруд переодевается мужчиной, чтобы спастись от насильников, и в итоге становится царём.
  • Мариам убивает капитана корабля, переодевается в его одежды и выдаёт себя за него, чтобы сбежать со своим возлюбленным от преследования.
• Король-женщина — рабыня Зумурруд, придя под видом юноши в город с умершим три дня назад правителем и обычаем делать следующим первого вошедшего в ворота после этого, становится царём и правит вплоть до нахождения своего возлюбленного.
• Король под прикрытием — халиф Гарун аль-Рашид постоянно этим развлекается.
• Лицемерие — это смешно — Цирюльник без умолку тарахтит о том, какой он немногословный и как не терпит болтунов. Потом он говорит, «Будь я многоречив, я бы не сделал ему добра, но вот я расскажу вам историю, случившуюся со мною, и вы поверите, что я мало говорю и нет во мне болтливости в отличие от моих шести братьев», и тарахтит три ночи подряд про всех шестерых братьев во всех подробностях.
• Любимый человек из сновидений — джин и джинния решают сравнить между собой понравившихся им людей и похищают их спящих. Посколько оба оказываются равны по красоте, то джинны придумали другой критерий: кто сильнее влюбится в другого. Сначала будят юношу, усыпив девушку, потом наоборот. Разрешив спор, возвращают юношу и девушку обратно. А проснувшись, те уверены, что видели сон.
• Мастер ядов — старуха Зат-аль-Давахи в «Повести о царе Омаре».
• Морское чудовище — огромная рыба, глотающая корабли.
• Младший ребёнок выигрывает — «Сказка о Джударе» и ряд других.
• Мюзикл — в текстовой форме, да. Персонажи страсть как любят неожиданно начинать декламировать стихи или петь песни^[2].
• Наделать в штаны — рыболов сделал это первым делом, как только из выловленной им бутылки появился ифрит ростом до небес.
  • В ту же степь: персонажи периодически от страха или удивления «пускают ветер».
• Неадекватное возмездие — отрезанные пальцы в рассказе надсмотрщика.
• Не рой другому яму — постоянный мотив.
• Неправдоподобно убедительная маскировка — педаль в магму давит одна из сказок Шахерезады про заколдованного юношу. Как может араб с легкостью притвориться рабом-негром, больным проказой, и не спалиться перед злой колдуньей? Ответ: просто закутаться в одежду раба и говорить тихим голосом. Кстати, сам раб вообще немой, ему заколдованный юноша в своё время голосовые связки изуродовал.
• Несовместимая с жизнью похоть — периодически постигает насильников, изменников и т. д.
• Неубедительно смертельная рана — в «Сказке о купце и духе» купец сидел под пальмой и ел финик, кинул через плечо косточку, попал в сына ифрита, и тот умер. Правда, со слов ифрита. Может быть и правдой, поскольку у молодых ифритов на груди есть маленькое пятнышко , оно же единственное уязвимое место, а поскольку косточка от финика похожа на пулю то очень возможно что так оно и было.
• Ой, бл… — в «Сказке о рыбаке и ифрите» рыболов хитростью заманивает собиравшегося его убить ифрита обратно в бутылку, но потом выпускает снова, вняв его мольбам. Первым делом освободившийся ифрит скидывает пустую бутылку в море, чем вызывает у рыболова такую реакцию. К счастью, ничего плохого ифрит ему не делает.
• Обрубленный конец — целый ряд сказок заканчиваются тем, что рассказчики признаются, что не знают, чем там на самом деле всё закончилось, и переводят тему на другую историю.
• Огромный парень, крошечная девушка — джинн исполинских размеров, который носил в ларце на голове прекрасную деву.
• Окаменение:
  • В «Сказе о заколдованном принце» принц был обращён своей женой в камень ниже пояса. Гусары, молчать!
  • В двух других сказках упоминаются города язычников, обращённые в камень Аллахом.
• Отвергнутая женщина — это страшно — рассказ врача.
• Палач — наряду с визирем Джафаром халифа сопровождает его палач Масрур.
• Пастырь недобрый — служители культа в плутовских рассказах.
• Полигамия — в исламском сеттинге не удивительна, в некоторых произведениях важна для сюжета. Часто повторяющаяся деталь: когда муж собирается взять вторую жену, первая ставит условие: меня тоже не забывай, «пусть будет ночь ей и ночь мне».
  • Наложница — многие богачи и особенно властители не ограничиваются дозволенными Пророком четырьмя жёнами.
• Популярное заблуждение. Как вы думаете, кто такой Синдбад? Храбрый путешественник, обладающий крепкой мускулатурой? Или всё-таки торговец средних лет, который вообще хочет жить мирной жизнью?
• Порка:
  • В сказе о зачарованном принце, когда принц ранил любовника своей жены-колдуньи, та в качесте мести превратила его ниже пояса в каменную статую и каждый день секла по спине.
  • В «Рассказе о быке с ослом» жена крестьянина постоянно спрашивала у него про тайну, хотя тот говорил, что, если расскажет её кому-то, тотчас умрёт. В итоге он сдался и завёл её в сарай, но вместо тайны её там ждали розги.
  • В рассказе о подделанном письме султан обещает предъявителю двести палок, если оно окажется поддельным.
• Портал — принц Хуссейн находит ковёр, который телепортирует сидящего на нём туда, куда тот пожелает.
• Превращение. На каждом шагу — и добровольное, и принудительное.
• Прекрасная волшебница — есть как хорошие, так и плохие.
• Приняли за гея — повесть о царевиче Камар-аз-Замане и царевне Будур. Оная Будур встречает возлюбленного после многих лет разлуки, уже не первый год маскируясь под царевича и даже состоя в браке с дочерью местного монарха. И решает из тролльских побуждений склонить Камар-аз-Замана к (как он думает) содомии, пользуясь положением.
  • То же у Зумурруд и Али-Шаром.
  • В сказке о Камар-аз-Замане (другом) и жене ювелира купец был обеспокоен вниманием незнакомого дервиша к его юному красавцу сыну, и велел мальчику пригласить того к себе и соблазнить ради проверки. Но дервиш не согласился, даже когда мальчик стал его шантажировать. Оказалось, дервиш влюбился в необыкновенно красивую девушку, а мальчик был просто на нее похож.
• Приняли за лесбиянку — в «Сказе об Аджибе и Гарибе» бойфренд неудачно зашёл в спальню к своей любимой, которая играла с подругой, будучи под шафе, и немного неправильно всё понял^[3].
• Проказа — «Повесть о визире царя Юнана». Ею болел этот самый, и никто не мог его исцелить. Врач Дубан пришёл в город, услышал о болезни царя, вылечил его и попросил в награду возможность видеться и разговаривать с ним. Юнан пожелал видеть его каждый день. Визирь, позавидовав Дубану, которому царь оказывал всяческие почести, ценил больше всего из своих приближённых и советовался обо всех своих делах, предложил царю казнить Дубана: «Он лечил тебя от болезни снаружи чем-то, что ты взял в руку, и ты не в безопасности от того, чтобы он не убил тебя вещью, которую ты так же возьмёшь в руку». Мол, сегодня он тебя вылечил, а завтра отравит тебя и сам сядет на трон… В итоге врач попросил отсрочку, чтобы раздать книги, и пообещал царю одну из них: «Самая малая из её тайн — когда ты отрежешь мне голову, повернёшь три листа и прочтёшь три строки на той странице, которая слева, моя голова заговорит с тобой и ответит на все, о чем ты её спросишь». Когда голову отрубили, Дубан велел царю раскрыть книгу. «листы слиплись, царь положил палец в рот, смочил его слюной, перевернул шесть листков». Книга оказалась отравленной. А злой визирь наказания избежал, причём даже сложно предположить, что кара его постигнет.
• Протагонист-злодей — периодически Гарун аль-Рашид и Джафар.
• Распутинская живучесть — горбун из «Сказки о Горбуне».
• Рептилии — рептилий много, и все они злые, за исключением одной-единственной — крылатой змеи, которой обернулась фея.
• Роман кофе с молоком — регулярно встречается, причём зачастую в формате «неверная жена изменяет мужу с чернокожим рабом, и ничем хорошим это не заканчивается». Шахерезада, скорее всего, просто играет на знакомом Шахрияру в жизни сюжете.
• Роковая женщина — чуть ли не все рассказы участников сказки о горбуне вообще основаны на роковых женщинах и причинённых ими инвалидностях.
• Самосбывающееся пророчество — «Рассказ о багдадце, который увидел сон»: обнищавшему багдадцу приснилось, как снова разбогатеть.
• Серийный убийца — в «Рассказе о пятом брате цирюльника» старуха соблазняет мужчин невольницей, которую силком удерживает у себя, а потом убивает и отнимает все их ценности, а мясо съедает.
• Серобуромалиновая мораль — джинны и ифриты. Они являются, как правило, правоверными мусульманами, но со своеобразной моралью, в основном вертящейся вокруг мести и клятв.
• Сказка про белого бычка — рассказ Джаншаха, входящий в «Рассказ о Хасибе и царице змей», один из самых длинных (порядка тридцати ночей). Джаншаха спрашивают, почему он такой грустный, и заканчивает в итоге он свой рассказ «а потом моя жена пошла купаться, и её съела акула».
• Стокгольмский синдром — колдунья в сказке о заколдованном юноше действительно любит своего любовника, хотя тот обращается с ней и со всей её расой как с грязью.
• Страшный негр — грозного вида чернокожие рабы, стражники и разбойники встречаются постоянно.
  • «Сказка о заколдованном принце», в котором такой был любовником жены.
  • «Сказка о рыбаке». В рассказе о пятом брате цирюльника тоже есть огромный чёрный раб, который забивает до смерти заманенных сообщницей людей, засаливает и складывает в погреб.
  • Ещё в одной сказке огромный чёрный разбойник охотится на караваны, одним ударом сабли разрубая верблюда с наездником.
• Судьба-индейка — мотив «от судьбы не уйдёшь» повторяется настолько часто, что многие критики, включая Пьера Паоло Пазолини, считают судьбу протагонистом произведения.
• Тарахтит, как пулемёт — цирюльник, который достал даже рассказчика, потому что его вообще бриться пригласили, а не тарахтеть.
• Теперь БАНАНОВЫЙ! — некоторые сказки повторяют другие сказки, но с косметическими изменениями. Поменяли местами пол двух персонажей, счастливый конец вместо трагического, и т. д.
• Традиционное гостеприимство — персонажи свято соблюдают закон гостеприимства, и только самые откровенные злодеи нарушают его, за что их настигает страшная кара.
• Трикстер — главные герои плутовских сказок. В «Халифе на час» таким выступает халиф Гарун аль-Рашид, потом в процесс подключается его жертва, Абу-ль-Хасан-забулдыга.
• Филлер — его достаточно много, особенно в виде постоянных повторений. Обоснуй: Шахерезада просто намеренно тянула время.
• Халиф на час — тропнеймер из одноимённой истории.
• Хитгый и жадный евгей:
  • Врач-еврей в «Сказке о горбуне».
  • Еврей-торговец в «Сказе о Далиле-хитрице», у которого «было много денег, и он завидовал своему соседу, если тот продавал что-нибудь, а он не продавал», но он ещё и хитрый обманщик и злой колдун, владелец дворца из золота и серебра, повелевающий джиннами и превращающий людей в животных.
  • Аверсия в цикле сказок про «сынов Исраиля», где евреи не предстают чем-то отличающимися от нормы, и положительные герои обычно вообще представляют собой эталон добродетели.
• Что за идиот!. У цирюльника это семейное, разве что пятый брат оказался сообразителен, да и то ничего хорошего не добился.
• Шапка-невидимка — Хасан Басрийский находит такую.

«Апокрифы»[править]

«Аладдин»[править]

См. основную статью.

«Али-Баба и сорок разбойников»[править]

• Протагонист — бедняк, которому повезло разбогатеть, но заодно обрести врагов. Но полное название — «Рассказ про Али-Баба и сорок разбойников и невольницу Марджану, полностью и до конца». Настоящее действующее лицо — умная Марджана, которая впервые по тексту упоминается как «чёрная абиссинская невольница, находившаяся у Касима для услуг». Она раскрыла предстоящее покушение на её господина, залила кувшины с разбойниками горячим маслом и обожгла их насмерть. А вскоре с помощью красивого танца она убила купца, который оказался атаманом той банды. Али-Баба щедро наградил её — Марджана обрела свободу и его сына в качестве супруга. Это довольно редкая гендерная инверсия награды героя. И в конце внезапно оказалась царского рода (возможно, имеется в виду, что она не рождена в неволе, а похищенная дочь феодала?)
• Несовместимая с жизнью жадность — печальный конец богатого брата Али-Бабы, Касима.
  • Пополам с тупостью! Сперва забыл пароль, потом ломанулся к разбойникам.
• Скудный гардероб у главного героя.
• Сменить расу в адаптации — у сказки хватает адаптаций и экранизаций, но как-то не вспоминается ни одной, где бы Марджана была эфиопкой или хотя бы существенно более темнокожей, чем другие персонажи основного каста.
• Традиционное гостеприимство — Абу Хасан под видом купца просится к Али-Бабе на ночлег и просит приготовить для него пищу без соли — и именно по этой причине Марджана его «вычислила», опознала и со спокойной совестью прирезала: правило «разделить с гостем соль», ессно, работает в обе стороны!
• Ты меня подвёл — вожак разбойников одного за другим посылает двух своих подручных, чтобы те нашли, где живёт Али-Баба. Оба не справляются с заданием, и обоих вожак за это убивает.
  • Очень явственно — и с чёрным юмором — отыграно в инсценировке Смехова.
  • В фильме Файзиева и Мехра тема тоже раскрыта.
  • Лист прячут в лесу — первый из подручных помечает нужный дом меловым крестиком, и Марджана ставит такие же крестики на всех окрестных домах.
  • Танцы на граблях — второй разбойник действует точно так же! Правда, вместо большого и хорошо заметного крестика он ставит маленький, но Марджана уже настороже…
• Фанфик — Корнелия Функе, «Чернильное сердце»: Фарид, младший из 40 разбойников, которого «вычитали» в другой мир вместе с частью сокровищ.

«Сказки о Синдбаде-мореходе»[править]

• Злобная обезьяна — в одном из путешествий его угораздило попасть в город, которым ночью владеют обезьяны.
• Зловещий остров — Синдбаду во время его скитаний не раз приходилось сталкиваться с такими островами.
• Морское чудовище — есть гигантская рыба, поросшая лесом. А еще есть просто огромная рыба, глотающая корабли.
• Торговец и воин — в оригинале он был обычным купцом, выкручиваясь из переделок хитростью и смекалкой (иногда не гнушаясь довольно сомнительными решениями), но в адаптациях ему часто добавляют воинских навыков.
• Страшный негр — чернокожий великан-людоед.

Адаптации[править]

• Балет «Шехеразада» (1910, поставил Михаил Фокин на музыку одноимённой симфонической сюиты Римского-Корсакова).
• В. Гауф, «Приключения Саида» — халиф Гарун активно участвует в действии. Эта же сказка, а также другая, «Спасение Фатьмы», была использована в фильмах трилогии Тахира Сабирова (см. ниже).
• «Рассказ о рыбаке и ифрите» произвела настолько сильное впечатление на европейцев, что получила целых два ремейка — «Медный кувшин» англичанина Ф. Энсти и наш знаменитый «Старик Хоттабыч».
  • Причём у Лагина есть прямая отсылка (скорее даже лжекамео) к сказке о рыбаке, вложенная в уста злого брата заглавного персонажа.
• И. Ильф, Е. Петров, «Тысяча и один день, или Новая Шахерезада» — слогом сказок рассказывается о бюрократах, лицемерах и т. д.
• «Лиловый шар» — в эпохе легенд Синдбад встречается с персонажами славянского фольклора.
• Фильм Пьера Паоло Пазолини «Цветок тысячи и одной ночи» (итал. Il Fiore Delle Mille E Una Notte, 1974. Третья часть т. н. «Трилогии жизни», в которую, кроме того, входят «Декамерон» (1971) и «Кентерберийские рассказы» (1972).
  • Приняли за гея — рассказ об Али-Шаре (переименованном в Нуриддина) и Зумурруд включает в т. ч. троповый эпизод.
• Турецкий w:Тысяча и одна ночь (телесериал). Героиня Шехразат — архитектор.
• Мультфильм «Приключения принца Ахмеда» (1926, Die Abenteuer des Prinzen Achmed, Германия) на основе смешения нескольких сказок. С джинном. Злой магрибский колдун создаёт волшебного механического коня, способного летать по воздуху. Неосторожный принц садится в седло и попадает на тихоокеанское побережье Китая.
• «Болек и Лёлек» — чтобы помешать заглавным персонажам уложиться в срок, дракон мистера Фогга (младшего) пытается нанять сорок разбойников. Оказалось, что разбойники были ненастоящие, а артисты ансамбля «Али-баба и сорок разбойников».
• Французский мультсериал «Принцесса Шахерезада» (1996). Действие разворачивается в Гранадском эмирате.
• Мультсериал «Шахерезада. Нерассказанные истории» (2017, Германия-Австралия-Индия). Кроме заглавной героини, есть Аладдин, Синдбад и Али-Баба, а также джинн Халил.
• Цикл комиксов Fables — в одной из арок Белоснежка выступает в роли Шахерезады.
• Аниме «Сказки 1001 ночи».
• Манга Magi основана на сабже, главные герои — Аладдин, Али-Баба с Марджаной и Синдбад.
• Шахерезада фигурирует в «Fate/Grand Order», где умеет вызывать существ из своих сказок в бою. В отличие от большинства интерпретаций персонажа, у этой Шехерезады очень серьезное ПТСР — сказались три года жизни под ежедневным страхом казни.

Трилогия Тахира Сабирова[править]

Совместное производство «Таджикфильм» и сирийской киностудии «Ганем-фильм». Рассказ Шахерезады плотно переплетается с окружающей действительностью, а сам Шахрияр и его визирь принимают в нём действенное участие.

• «И ещё одна ночь Шахерезады» (1984 год).
• «Новые сказки Шахерезады» (1986) — две серии.
• «Последняя ночь Шахерезады» (1987).

«Аладдин»[править]

Диснеевские Аладдины[править]

• Классическая мультипликационная

1. «Аладдин» (1992)
2. «Возвращение Джафара» (1994)
3. Мультсериал (1994—95 год) — 86 серий.
4. «Аладдин и король разбойников» (1996).
5. «Арабские ночи» — эпизод сериала «Геркулес»

• Игровой фильм «Аладдин» (2019) — ремейк первого мультфильма.

Другие Аладдины[править]

• Советский «Волшебная лампа Аладдина» (1966 год)
  • Планировалась и более ранняя экранизация, аж в 1938 году, но что-то не срослось. Главгада должен был играть тот же актёр, что и в состоявшейся — Андрей Андреевич Файт.
  • Новеллизация данного фильма от Виктора Витковича и Григория Ягдфельда тоже называется «Волшебная лампа Аладдина».
  • Кому сохранить верность — страдания джинна, которому велели убить Аладдина: «Я твой друг, но я раб лампы… Я раб лампы, но я твой друг…»
• Мультфильм «Новый Аладдин» (1979) — пародия. Герой пытается при помощи джинна добиться женитьбы на принцессе, но та влюбляется в самого джинна — ведь именно он на самом деле выполнил все задания султана!
  • Теперь в современности! Разве что наличие султана в современность не очень-то вписывается, но правило прикольности выручает. Тем более что султан скорее ведёт себя как вполне современный чиновник высокого ранга. (К слову, озвучил его Владимир Этуш, он же товарищ Саахов; сходство персонажей налицо).
  • Золотая молодёжь — трудно сказать, насколько Аладдин относится к оной, но развязно-нахальное поведение и манера речи вполне типичны.
• Советская «Волшебная лампа Аладдина» (1983) на двух больших пластинках (примерно полтора часа звучания). Злого магрибинца озвучивает Армен Джигарханян. В отличие от других версий, джиннов два, как и в оригинале — раб лампы и раб кольца.

Али-Баба и сорок разбойников[править]

• Пощадить в адаптации. Вообще-то нормальный современный человек не особо оценит истребление разбойников при помощи выливания им на головы кипящего масла (почему они при этом и не пикнули — уже другой вопрос). Так что в фильмах с бандитами поступают помягче.
• В некоторых адаптациях разбойники убивают горожанина, предложившего указать им дом Али-Бабы — это либо Касим, либо Мустафа.

• Советский кукольный мультфильм (1959).
  • Какие красивые глаза! — Марджана. Ай, Али-Баба, берегись такого взгляда…
• Фильм «Приключения Али-Бабы и сорока разбойников» (1979) узбекского режиссёра Латифа Файзиева и индийского — Умеша Мехры. Совместный фильм объединил лучшее в кинематографических традициях обеих стран. Со стороны индийцев в главных ролях — суперзвёздная супружеская пара Дхармендра и Хема Малини, со стороны наших — суперзвёздная супружеская пара Ролан Быков и Елена Санаева, а также Чиаурели и Мкртчян. Танцы-шманцы органично вписались в сказочный сюжет, а спецэффекты по тем временам были очень даже ничего. Что интересно, в Индии фильм шел как «семейный». Советская и индийская версии заметно отличаются друг от друга: советский фильм «выпрямили», приблизили к «реалистичному фэнтези» насколько возможно, а индийский фильм более условен, в нём больше болливудского экшена и песен с танцами, а Фатима (в исполнении той же актрисы) — ярко выраженная бой-баба.
  • Бой-баба — пока принцесса Марджина (Хема Малини) завораживает Абу-Хасана в гостях у Али-Бабы танцем, Фатима (Зинат Аман) вместе с Али-Бабой за сценой мочит его десант — и не кипящим маслом, как на грампластинке, а скидывая в реку в русскоязычной версии и острым клинком в индийской.
  • Ислам — это круто!. Здесь положительные герои — мусульмане, что в индийской, более длинной, версии подсвечивается не только именами и неопределённо-среднеазиатским антуражем. Когда разоблачённый Абу-Хасан кидает в Али нож, попадая в заслонившую его Фатиму (крутость которой показывается в этой же версии «секир башка и другие органы», которое она устраивает окувшиненным разбойникам чуть раньше), та умирает с шахадой на устах (Alibaba Aur 40 Chor).
  • Борьба нанайских мальчиков. Коварный разбойничий атаман Абу-Хасан возглавляет шайку. А одновременно он же правит городом — в гриме и образе «мудрого, доброго и справедливого старца», который якобы «сокрушается о злодеяниях Абу-Хасана и принимает меры по розыску и уничтожению его банды».
    • Наполеон — малорослый, но очень злобный, коварный и сноровистый Абу-Хасан. В этой роли — Ролан Быков (рост 158 см).
    • Прикрывает один глаз — субверсия. У Хасана Одноглазого — главаря разбойничьей банды — на самом деле оба глаза целы. Повязкой он создаёт разбойничий стиль (и вызывает у себя нечто вроде боевого безумия?), а также старается, чтобы его «злой атаманский» облик максимально отличался от его же «доброго» имиджа, когда он под прикрытием втирается к людям в доверие (тут уж оба глаза на виду).
  • Восточная танцовщица — разбойники заставляют танцевать пленную Фатиму.
  • Кровь в качестве чернил и краски — посмертное письмо дочке отец Фатимы, за неимением чего другого, написал собственной кровью.
  • Крутой лучник — караванщик Мустафа.
  • Получилось страшно — танцевально-песенный номер «Хаттуба» выглядит как метафора группового изнасилования. Маленький автор правки не понимал этого, но понимал, что с Фатимой сейчас случится нечто ужасное.
  • Торговец и воин. Если караван-баши Мустафа, хоть и трусит, но все же с оружием умеет обращаться, то отец Фатимы уже троп. К тому же он умеет делать порох.
  • Ты меня подвёл — в первоисточнике вожак разбойников одного за другим посылает двух своих подручных, чтобы те нашли, где живёт Али-Баба. Оба не справляются с заданием, и обоих вожак за это убивает. Здесь тема тоже раскрыта.
• Пьеса В. Смехова «Али-Баба и сорок разбойников» (да-да, автор великолепных диалогов и стихов к песням — тот самый «благородный Атос»).
  • Ашыпка нарошна: Касым — «Всё мне, и никаких Али-бабов!»
  • Бедный — хорошо, богатый — плохо и Торгаш — это плохо:
    

    Брат Касым — старший брат — стал наследство копить, Торговать, покупать, прибавлять и растить. Младший — Али-Баба — стал дарить-угощать, Всё гостям раздавать, бедняков баловать.

    Протестантская мораль не одобряет

    • В оригинальной сказке и Касым, и Али-Баба получили в наследство кукиш с маслом — просто Касым удачно женился на богатой вдове.

    • • Бонус для современников:
        

        Собиратель Историй: А что за перевалом? Мустафа: Разбойничий привал. Собиратель Историй: Там, за перевалом? Мустафа: Там, за перевалом. Там, там, там-там, там там-там.

        В. Смехов

        Мало кто помнит сейчас популярную песню Фрадкина на слова Рождественского «Там, за облаками» с припевом «Там, там-тарам, там-тарам».

        • • И смачные напутственные или хвалебные поцелуи Хасана. На момент записи пластинки Брежнев со своей любовью к приветственным засосам был еще жив, так что старшее поколение намек прекрасно поняло… А вот автору правки было тогда немногим больше трех лет, так что многослойность текста обнаружилась много позже.
          • Самоуверенный мерзавчик — Касым.
            • Ну, вообще-то он был довольно успешным торговцем… вот только жаден сверх меры, да и брата ни в грош не ставит. Но в спектакле педаль уходит в пол.
          • Туалетный юмор. «Пойду схожу на двор — настал момент такой…». Независимо от того, настал ли у него в действительности «момент», Хасан хитрит — он стремится «сходить на двор» с задней мыслью: там спряталась его банда и ждёт сигнала к резне.
          • Ты меня подвёл: и в инсценировке отыграно очень явственно — и с чёрным юмором.
          • Якорь мне в глотку — главный герой сетует на свою недогадливость: «Ах, вареный я ишак, три уха набекрень! Ах, бумажный я кушак, тюфяк, корявый пень!»
        • Адаптации пьесы Смехова:
        1. Мюзикл с прекрасной музыкой Сергея Никитина и Виктора Берковского (невозможно же не подпевать хотя бы мысленно!) 1981. Играло целое созвездие актеров «первой величины» — сам Смехов (рассказчик Мустафа-сапожник), Леонид Филатов (Прохожий, которому Мустафа рассказывает историю — в фильме нет), Олег Табаков (Али-Баба), Армен Джигарханян (Хасан), Сергей Юрский (Касым), Татьяна Никитина (Зейнаб) — и все спели и сыграли совершенно блестяще.
        2. Его версия — аудиоспектакль 1982 на двух больших пластинках, ставший бестселлером (свыше 3 млн проданных дисков). Длинное имя: пародия на троп, и возможно, что пародированием занимается не только автор, но и персонаж — атаман Хасан. Подручного Хасана полностью зовут Ахмед-Сорвиголова-на-дворе-трава-на-траве-дрова.
        3. Музыкальный фильм 1983 — экранизация аудиодорожки. Поначалу автор пьесы Смехов сделал заявку на фильм, и её вроде даже одобрили, но оказалось, что уже снимается советско-индийский фильм. Тогда записали аудиоспектакль. Когда он взорвал кассу, решили-таки сделать телефильм и полностью показали в детской телевизионной программе «Будильник».
        • • Береставляет пуквы: «Меня косут Завым!». И дальше по тексту: зовут Касум, зовит Касем… От страха перед разбойниками Касым собственное имя забыл («Я разбойник? Я Сим-сим!… Добрый вечер, атаман… Я Фатима… э, нет, я муж конопли…»), а вспомнил, только когда один из разбойников сказал, что того от страха перекосило, и он стал совсем косым. Выговорить, впрочем, так и не смог.
          • Бонус для взрослых. Встречаются шутки «16+» (сцена между Али-Бабой и Зейнаб после его возвращения из первого похода за дровами, реплика Хасана «Чтоб я так смог, как ты мне помог!»).
          • О ТЕБЕ в третьем лице — Хасан даёт задание своему помощнику: «Ахмед уходит в город. Ахмед смелый разбойник. Кто-то не уйдет от Ахмеда. А если кто-то уйдет от Ахмеда, то не быть Ахмеду моим помощником, тогда Ахмед будет съеден на обед дикими волками. Ступай, Ахмед (чмок!), мы ждем тебя с новостями».
            • Только обращается он при этом не к Ахмеду, а к остальным разбойникам, устраивая им психологическую накачку.
          • Смехотворные пытки — некий «гремучий напиток», с которым протагонист сравнивает муки любопытства. Что это такое, остаётся загадкой, но звучит и смешно, и страшновато.
          • Два в одном и три в одном — функции отсутствующей в спектакле рабыни Марджаны, которая спасла дом Али-Бабы от сорока разбойников, берёт на себя Фатима, после смерти Касыма перебравшаяся под кров Али-Бабы.
          • Вывих мозга — некоторые фирменные смеховские каламбуры.
          • Затмить адаптацией — пластинка куда известнее у нас, чем сама сказка, из которой только «Сим-сим, откройся» и помнят. Телеспектакль по ней тоже неплох, но он именно что «по ней». Неудивительно — натуральное созвездие исполнителей и что ни песня — то музыкальный триппер. Не подпевать при прослушивании почти невозможно, и хоть одна да прицепится непременно.
          • Бастард — Мустафа в середине повествования упрекает настойчивого собеседника, которому и рассказывает историю:

            Ты очень хитрый,
            Очень, я прошу прощенья!
            Наверно, хитрым стал задолго до рожденья,
            Родиться ухитрился ты без разрешенья —
            Без разрешенья мамы,
            Я прошу прощенья!

            Прохожий, впрочем, не обижается, а требует продолжения истории.

            • ВИА «Самоцветы», песня «Али-баба» («Даже в праздник носил весь в заплатах халат Али-баба»).

            Синдбад[править]

            • Условная трилогия Харрихаузена
              • «Седьмое путешествие Синдбада» (1958, Актёры с мультяшками).
                • Морская свинка — снято совершенно не по седьмому путешествию, и если на что-то и похоже, то на пятое путешествие.
              • «Золотое путешествие Синдбада» (1973, Актёры с мультяшками).
                • Восточная танцовщица — рабыня Марьяна в исполнении Кэролайн Монро.
                • Крутой король — и. о. султана, безымянный Великий визирь. В конце фильма, обретя свой прежний облик, получает корону и становится действующим султаном.
                • Много мечей — злодей оживляет и натравливает на героев статую богини Кали, у которой шесть рук, и в каждой руке по мечу.
                • Удар в спину — во время битвы грифона с циклопом злой колдун подходит к грифону со спины и ранит его, обеспечивая циклопу победу, а героям — проблемы, так как верный колдуну монстр, расправившись с противником, принимается за них.
                • У нас твердокаменные горгульи — горгулья-гомункул, сварганенная колдуном Коурой.
                • Сиквел-бастард — обычно три фильма любят объединять в единую историю, где каждый последующий — продолжение предыдущего. Иногда могут добавить и четвертый-пятый фильм о Синдбаде от других производителей. Только вот на самом деле каждый раз это новое прочтение образа морского волка по имени Синдбад, и актёры, кстати, тоже разные. А если кто-то и объединяет эти три фильма, то продюсер Чарльз Шнеер и мастер спецэффектов Харрихаузен.
              • «Синдбад и глаз тигра» (1977, Актёры с мультяшками)
            • «Синдбад-мореход» (1944, сёстры Брумберг) — чёрно-белый мультфильм.
            • «Восьмое путешествие Синдбада» (1947)
            • «Капитан Синдбад» (1963)
            • Синдбад и калиф Багдада (1973) — итальянский фильм, по сюжету которого Синдбад оказывается братом-близнецом калифа Багдада. В сюжет вплетён переработанный сюжет обрамляющей истории сабжевого сборника: калиф Шахрияр периодически убивает из шнеппера ведущую танцовщицу, а Шахразада — новая рабыня, которой предстоит занять это место.
            • «Тысяча и одна ночь» (1974) — чехословацкий полнометражный мультфильм (первоначально цикл короткометражек) режиссёра Карела Земана. Из всех адаптаций эту можно назвать наиболее близкой к первоисточнику. Синдбад здесь — не герой и не воин, а обычный человек, не чуждый страха и отчаяния. Многие приключения взяты непосредственно из оригинала (кит, поросший лесом, птица Рухх, ремненог, он же Шейх моря, великан-людоед). Также использованы и другие источники, например, эпизод из «Приключений барона Мюнхгаузена», когда герой оказывается между крокодилом и львом. А эпизод с попаданием Синдбада в подводное царство очень напоминает сюжет былины «Садко» и, возможно, был ею вдохновлён (или одноимённым фильмом Птушко). Визуальный ряд мультфильма удачно стилизован под персидские миниатюры.
              • Ключевое отличие от оригинала — если в сказке Синдбад после каждого путешествия возвращается домой, то здесь он своего рода вечный скиталец. В конце обретает любовь и поселяется вместе с ней в шалаше на берегу моря.
            • «Синдбад за семью морями» (1989) — итало-американский фильм
            • Сериал «Приключения Синдбада» (1996—98) — подробнее в основной статье.
            • «Синдбад: Легенда семи морей» (2003) — цветной полнометражный мультфильм от Dreamworks Pictures.
              • Благородная эллинка» — Эрида, греческая богиня хаоса, имеет элегантную фигуру и длинные волосы, которые постоянно развеваются вокруг неё. Она попеременно угрожает Синдбаду ужасными наказаниями и флиртует с ним, обещая ему невообразимые вознаграждения, если он будет выполнять её прихоти.
              • Крутой фехтовальщик — Синдбад и принц Протей.
              • Прекрасный принц — принц Протей. Однако его возлюбленная предпочла его друга.
              • Проверка на вшивость. Богиня раздора Эрида решает испытать того ещё ловкача Синдбада, достоин ли он вернуть Книгу Мира, и задаёт ему вопрос: вернётся ли он в Сиракузы на верную смерть даже без похищенной ею Книги Мира? Синдбад соглашается… но Эрида считает, что он солгал, и исчезает вместе с Книгой. Синдбад, несмотря на острое желание сбежать, действительно возвращается… и в момент казни возникает разъярённая богиня — вопреки её ожиданиям, Синдбад действительно пошел на смерть, и теперь она вынуждена вернуть Книгу Мира.
                • Эрида, будучи уверена, что знает Синдбада как облупленного, легкомысленно связала себя клятвой и была вынуждена отдать книгу. Но по лицу Синдбада в момент её появления понятно, что он даже не догадывался о возможности подобного исхода и искренне готов был умереть ради друга.
              • Страшные рыбёшки/Это не луна! — рыба-остров Саратан.
              • Улыбашка — одна из сирен злорадно улыбается Марине.
              • Фиолетовый — новый чёрный — богиня раздора и хаоса Эрида.
            • «Синдбад и Минотавр» (2011) — австралийский фильм, вроде как ремейк вышеназванной трилогии.
            • «Реальная сказка» (2011, продюсер Сергей Безруков) — сказочные персонажи переселились в реальный мир, понимая, что люди перестали в них верить. Синдбад здесь — дальнобойщик дядя Ашот.
            • «Синдбад» (2012) — британский телесериал на телеканале Sky1 2012 г.
            • «Синдбад: Пираты семи штормов» (2016) — цветной полнометражный российский мультфильм.
            • А также примечательная реклама напитка «Миринда», которую большинство русскоязычных зрителей помнят по воплю «Синдбад, где джинн?!»
            • А. Бушков, «Пиранья. Жизнь длиннее смерти» — перекличка с «Путешествиями Синдбада». Даже в эпиграф позже добавили.

            Примечания[править]

            1. ↑ То есть переписчик 2 добавляет в сборник сказку Б, рассказанную персонажем из сказки А переписчика 1, которая произошла хронологически раньше.
            2. ↑ ИЧСХ, имеется канадский франкоязычный мюзикл на тему «Sherazade, les mille et une nuits».
            3. ↑ Хотя рассказ эротического содержания, и из её уст описание игры намеренно двусмысленно.

            [изменить] Классические средневековые романы
            Христианский мир	Артуровский цикл (Тристан и Изольда) • Беовульф • Витязь в тигровой шкуре • Роман о Лисе • Песнь о Нибелунгах • Песнь о Роланде • Песнь о Сиде • Слово о полку Игореве • Эдда
            Мусульманский мир	Бейбарс • Манас • Тысяча и одна ночь (Книга тысячи и одной ночи) • Шахнаме
            Дальний Восток	Четыре классических китайских романа:1 Троецарствие (Ло Гуаньчжун) • Речные заводи (Ши Найань) • Путешествие на Запад (У Чэнъэнь?) • Сон в красном тереме (Цао Сюэцинь) • Цветы сливы в золотой вазе (анонимный автор)) 1 — хотя их самом деле пять, просто потому что списки из четырёх немного отличаются Другие китайские произведения: Записки о нефритовой шпильке (The Jade Hairpin, Gao Lian) • Записки о пионовом фонаре (Цюй Ю) • Неофициальная история конфуцианцев (У Цзинцзы) • Сокровенное сказание монголов (в кит. пер. «Секретная (фамильная) история династии Юань (монгольской)») Три великих дзуйхицу Японии: Записки от скуки (Ёсида Кэнко) • Записки у изголовья (писательница Сэй-Сёнагон) • Записки из кельи (Камо-но Тёмэй) Другие японские произведения: Непрошенная повесть (придворная дама Нидзё) • Повесть о Гэндзи (писательница Мурасаки Сикибу) • Повесть о прекрасной Отикубо (автор неизвестен) • Повесть о старике Такэтори (народная сказка) • Повесть о доме Тайра (Хэйкэ-моногатари, автор Юкинага) • Повесть об Исэ (Аривара-но Нарихира?) • Тайхэйки (Повесть о Великом мире, автора нет)
            Прочее	Океан сказаний (Индия)

            [изменить] Книги
            Миры и герои	Для миров и популярных героев был создан отдельный шаблон.
            Книги (русскоязычные)	Для книг на русском языке был создан отдельный шаблон.
            Книги (на других языках)	Для книг на других языках был создан отдельный шаблон
            Авторы	Для писателей был создан отдельный шаблон.
            См. также	Литература • Театр • Классика школьной программы • Классические средневековые романы • Литература ужасов
            ←	Навигация

            [изменить] Зарубежное неангло-американское искусство
            Комплексные франшизы	Горец (Аргентина-Франция-Канада-Литва) • Звёздные врата (Франция-Канада)
            Фольклор и переработки	Артуровский цикл (кельты, Британия) (Тристан и Изольда (кельты) • Бейбарс (Египет) • Беовульф (англосаксы) • Библия (древние евреи) • Гомер («Илиада» и «Одиссея», древние греки) • Вергилий («Буколики», «Георгики», «Энеида», древние римпляне) • Ка́левала (карелы и финны) • Красная Шапочка/Rotkäppchen (Западная Европа) • Манас (Киргизия) • Нартский эпос (Кавказ) • Песнь о Гайавате (индейцы оджибве и др.) • Песнь о Нибелунгах (германцы) • Песнь о Роланде (Франция) • Роман о Лисе (Франция) • Тысяча и одна ночь (арабы) • Эдда (Скандинавия) • Эпос о Гильгамеше (аккадцы и др. народы Месопотамии)
            Литература и театр	Bobiverse (Канада) • Алатристе (Испания) • Бегство Земли (Франция) • Божественная комедия (Италия) • Ведьмак («Сага о ведьмаке», Польша) • Война с саламандрами (Чехия) • Витязь в тигровой шкуре (Грузия) • Волшебный пояс Тилоары (Австралия) • Государь (Италия) • Год Крысы+Космоолухи (Ольга Громыко, Белоруссия) • Граф Монте-Кристо (Франция) • Двадцать тысяч льё под водой (Франция) • Двенадцатицарствие (Япония) • Девочка Шестой Луны (Италия) • Дом в тысячу этажей (Чехия) • Дорога домой (Кыргызстан) • Звёздный гамбит (Франция) • Ирка Хортица (Украина) • Капитан Сорвиголова (Франция) • Квантовый вор (Финляндия) • Кот в сапогах (Франция) • Ксипехузы (Франция) • Астрид Линдгрен (Швеция) • Ложная слепота (Канада) • Маленький принц (Франция) • Мова (Белоруссия) • Молодые годы короля Генриха IV (Германия) • Муми-тролли (Финляндия) • Отверженные (Франция) • Похождения бравого солдата Швейка (Чехия) • Поющие в терновнике (Австралия) • Призрак Оперы (Франция) • Приключения Пиноккио (Италия) • Проклятые короли (Франция) • Пятнадцатилетний капитан (Франция) • Жан Рэй (Бельгия) • Симплициссимус (Германия) • Снежная королева (Дания) • Солярис (Польша) • Сыновья Будивоя (Германия) • Три мушкетёра (Франция) • Три товарища (Германия) • Фауст (Германия) • Шахнаме (Иран) • Щелкунчик и Мышиный король (Германия) • Эльфийский цикл (Германия) • Умберто Эко (Италия: Баудолино • Имя розы • Маятник Фуко • Остров накануне • Пражское кладбище) • Эмиль Боев (Болгария) Четыре классических китайских романа: Троецарствие • Речные заводи • Путешествие на Запад • Сон в красном тереме (ранее сюда входил Цветы сливы в золотой вазе) Три великих дзуйхицу Японии: Записки от скуки • Записки у изголовья • Записки из кельи
            Кино (включая совместное с США и Британией производство)	Авалон (Япония-Польша) • Амели (Франция) • Артур и минипуты (Франция) • Балканский рубеж (Сербия совместно с Россией) • Беспредел (Япония) • Бункер (Австрия-Германия-Италия-Россия) • Вера, обман и минимальная плата (Канада)• Вечный Зеро (Япония) • Кинотрилогия «Властелин колец» (Новая Зеландия) • Годзилла (Япония) • Господин Никто (Канада-Бельгия-Франция-Германия) • Джанго (Италя-Испания) • Дредд (ЮАР) • Железное небо (Финляндия-Германия-Австралия) • Железное небо: Грядущая раса (Финляндия-Германия) • Жетикс (Киргизией совместно с Россией) • За пригоршню долларов (Италия-Германия-Испания) • За стенами (Франция-Бельгия) • Земляничная поляна (Швеция) • Зита и Гита (Индия) • Кибервойны (Сингапур) • Класс (Эстония) • Королевская битва (Япония) • Кровавые машины (Франция) • Лабиринт Фавна (Испания) • Ларго Винч (Начало • Заговор в Бирме) (Франция) • Леон (Франция) • Мученицы (Франция) • На несколько долларов больше (Италия-Германия-Франция) • Нирвана (Италия-Франция) • Облачный атлас (Германия-Гонконг-Сингапур) • Олдбой (Южная Корея) • Паразиты (Южная Корея) • Плачущий убийца (Канада, по мотивам манги) • Подводная лодка (Германия) • Поезд в Пусан (Южная Корея) • Покажи мне любовь (Швеция-Дания) • Пришельцы (Франция и Ко)• Дилер (Дания) • Пятнадцатилетний капитан (Франция-Испания) • Пятый элемент (Франция) • Район №9 (ЮАР) • Реальные упыри (Н. Зеландия) • Сайлент-Хилл (2) (Канада-Франция) • Сёстры Магдалины (Великобритания/Ирландия) • Счастливого Рождества, мистер Лоуренс (Япония, по роману южноафриканца) • Такси (Франция) • Укрощение строптивого (Италия) • Фантагиро (Италия) • Фантомас (Франция) • Хороший, плохой, долбанутый (Ю. Корея) • Хороший, плохой, злой (Италия-Испания-ФРГ) • Четыре всадника Апокалипсиса • Шпион, выйди вон! (Великобритания, Франция и Германия) • Элизиум: Рай не на Земле (снят в США канадцем из ЮАР, который снял Район № 9)
            Телесериалы	Samchongsa (Ю. Корея) • Бумажный дом (Испания) • Быть Эрикой (Канада) • Ведьмак (Польша) • Великолепный век (Турция) • Германия 83 (Германия) • Девочка из океана (Австралия) • Её звали Никита (Канада) • Зена — королева воинов (Н. Зеландия) • Игра в кальмара (Ю. Корея) • Камешек и пингвин (Ирландия, совместно с США) • Кольца Всевластья (Украина) • Континуум (Канада) • Королевство (Ю. Корея) • Лексс (Канада-Германия) • Мост (Дания-Швеция) • Мотыльки (Украина) • На зов скорби (Франция) • На краю Вселенной (Австралия) • Николя ле Флок (Франция) • Парень из электрички (Япония) • Пиратский отряд Гокайджер (Япония) • Полтергейст: Наследие (Канада) • H2O: Просто добавь воды/Тайны острова Мако (Австралия) • Расколотый (Канада) • Строго на юг (Канада) • Таинственный сад (Ю. Корея) • Тёмная материя (Канада) • Чёрная лагуна (Испания) Долина Волков: Западня (Турция) — статья недоделана
            Мультфильмы	Ловушка для кошек / Ловушка для кошек 2: Кот Апокалипсиса (Венгрия) • Ноев ковчег (Аргентина) • Нэчжа (2019) (Китай) • Ренессанс (Франция, сочетание с игровым) • Страх[и] темноты (Франция) • I, Pet Goat II (Канада) • Принцесса Солнца (Франция, Бельгия, Венгрия) • Дети Дождя(Франция) По странам: Албанские мультфильмы • Венгерские мультфильмы • Вьетнамские мультфильмы • Китайские мультфильмы• Корейские мультфильмы (Мультфильмы КНДР • Мультфильмы Южной Кореи) • Румынские мультфильмы • Югославские мультфильмы (Сербские мультфильмы • Хорватские мультфильмы) Эрнест и Селестина (Франция, Бельгия, мф и мс)
            Мультсериалы	Cybersix (Япония, Канада, Франция) • ReBoot (Канада) • Usavich (Япония) • Wakfu (Франция) • W.I.T.C.H. (Италия)• Zig et Sharko (Франция) • Вуншпунш (Канада, Франция, Германия) • Клуб Винкс: Школа волшебниц (Италия) • Леди Баг и Супер-Кот (Франция-Ю. Корея) • Небесные рыцари (Канада) • Отчаянные герои (франшиза) (Канада) • Охотники на драконов (Франция-Китай) • Приключения Альфреда Квака (Нидерланды, Япония, ФРГ) • Рыжик и Ёжик (КНДР) • Семейка Тофу (Франция, Канада) • Симсала Гримм (Германия, Австрия, Франция, Ирландия) • Страна троллей (Дания, Германия) • Табалуга (Австралия, Германия) • Долгие, долгие каникулы (Франция)
            Музыка	Исполнители: Amon Amarth (Швеция) • Blind Guardian (Германия) • Nightwish (Тарья Турунен) (Финляндия) • Power Tale (Украина) • Powerwolf (Германия) • Rammstein (Германия) • Rhapsody of Fire (Италия) • Sabaton (Швеция) • Three Days Grace (Канада) • Vocaloid (Япония) • Within Temptation (Нидерланды) • Адаптация (Казахстан) • Брати Гадюкіни (Украина) • Воплі Відоплясова (Украина) • Красные Звёзды (Белоруссия) • Ляпис Трубецкой (Белоруссия) • Океан Ельзи (Украина) • Скрябін (Украина) Произведения: «Кармен» (Франция) • «Ребекка» (Австрия) • «Тóска» (Италия) • «Турандот» (Италия)
            Веб-комиксы	Romantically Apocalyptic (русский из Канады) • Stand Still. Stay Silent (шведка из Финляндии) • Гоблины: Жизнь их глазами (Канада) • Некромантийя (Украина) • Oglaf (Австралия)
            Видеоигры	Age of Wonders (Нидерланды) • Alan Wake (Финляндия) • Ancestors: The Humankind Odyssey (Канада) • Another World (Франция) • Angry Birds (Финляндия) • Aria’s Story (Испания) • Asura’s Wrath (Япония) • Ayanami Raising Project (Япония) • Battlefield (Швеция) • Bayonetta (Япония) • Broforce (ЮАР) • Bully (Канада) • Castle Cats (Швеция) • Commandos (Испания) • The Darkness (Канада) • Dark Messiah of Might & Magic (Франция) • Darkwood (Польша) • Death Stranding (Япония) • Dino Crisis (Япония) • Disciples (Канада, Россия) • Divinity (Бельгия) • Dragon Age (Канада) • Edna & Harvey (Германия) • Elex (Германия) • Fahrenheit: Indigo Prophecy (Франция) • Fallout Tactics (Австралия) • Far Cry 1 (Германия) (2, 3, Blood Dragon, 4, 5, New Dawn, Primal, 6 — (Канада) • Final Fantasy (Япония) • For Honor (Канада) • Frostpunk (Польша) • Genshin Impact (Китай) • Guilty Gear (Япония) • Gothic (Германия) • Hitman (Дания) • INFRA (Финляндия) • Keepsake: Тайна долины драконов (Канада) • Kingdom Come: Deliverance (Чехия) • Kirisame ga Furu Mori (Япония) • Layers of Fear (Польша) • Invisible, Inc. (Канада) • Legend of Kay (Германия) • Little Nightmares (Швеция) • Lobotomy Corporation / Library of Ruina (Южная Корея) • Machinarium (Чехия) • Mass Effect (Канада) • Minecraft (изначально Швеция, потом США) • Modern Combat (Франция и Канада) • Mount & Blade (Турция) • Neverending Nightmares (Канада) • Nexus: The Jupiter Incident (Венгрия) • NieR и NieR: Automata (Япония) • Octopath Traveler (Япония) • Operation Flashpoint-ArmA (Чехия) • Original War (Чехия) • Overlord (Нидерланды) • Paraworld (Германия) • Party Hard (Украина) • Prototype (Канада) • Resident Evil (Япония) • Risen (Германия) • Ruiner (Польша) • Sacred (3) (Германия) • Silent Hill (Япония) • Sniper: Ghost Warrior (Польша) • Soldier of Fortune — третья часть (Словакия) • S.T.A.L.K.E.R. (Украина) • Still Life (Франция) • Superhot (Польша) • Terminator: Resistance (Польша) • The Next Big Thing (Испания) • This is the Police (Белоруссия) • Two Worlds (Германия) • Zanzarah: The Hidden Portal (Германия) • Zeno Clash (Чили) • Анабиоз: Сон разума (Украина) • Вампыр (Франция) • Ведьмак (2 • 3) (Польша) • Как достать соседа (Австрия) • Крутой Сэм (Хорватия) • Смертельное предчувствие (Япония)
            Прочее	аниме и манга как жанры (Япония) • Cinders (визуальный роман, Польша) • Уве Болл (кинорежиссёр, Германия) • Астерикс (комикс и др., Франция) • Block 109 (комикс, Франция) • Приключения Тинтина (комикс, Бельгия) • Борейский рассвет, Луна над Бездной)/Третий Завет (сетевая литература, Израиль) • Даниэль Клугер (авторская песня, фанфики, литература, Израиль) • Ласточки: Весна в Бишкеке (визуальный роман, Киргизия) • Пандемия (настольная игра, Германия) • Сергей Дормиенс (фанфики на Neon Genesis Evangelion, Украина)

?