Когда Петр Ершов написал «Конька-Горбунка», ему было всего 18 лет. Гениальность этой сказки, не потерявшей популярность до сих пор, а также тот факт, что после нее писатель больше не смог создать ничего выдающегося (остальные произведения были явно слабее), не перестает удивлять читателей и литературоведов.
А вот любители мистики и скрытых смыслов находят в «Коньке-горбунке» немало зашифрованной информации. Они считают, что таким образом автор хотел передать потомкам некие тайные знания.
Царь-Девица как образ Богородицы и Иван как образ России.
Ершов при участии Пушкина
Это гениальное произведение, переведенное на десятки языков и изданное в нашей стране не менее 150 раз, окутано пеленой таинственности. Начнем с того, что самоавторство уже давно вызывает сомнения у некоторых литературных скептиков. Поскольку известно, что современник Ершова Пушкин, ознакомившись со сказкой, очень высоко ее оценил и лично внес в нее кое-какие правки, выдвигалась версия, что написать «Горбунка» мог сам Александр Сергеевич.
В качестве аргументов приводится целый ряд фактов. Во-первых, сказка про Конька написана слогом, очень похожим на Пушкинский, во-вторых, экземпляр с правками, сделанными рукой великого поэта, Ершов зачем-то уничтожил и, в-третьих, ни до, ни после «Конька-Горбунка» автор не написал ни одного произведения такого высокого уровня.
В 2009 году в «Новой газете» вышла статья Конька-Горбунка написал Пушкин!
Почему поэту пришлось пойти на мистификацию и почему современная пушкинистика не хочет с этой мистификацией разобраться где приводятся доводы, что автор сказки А.С Пушкин.
О проблеме авторства сказки «Конек-Горбунок» говорится и пишется уже более 15 лет. За это время найдено большое количество доводов в пользу того, что автором сказки был Пушкин и что «Ершов» — псевдоним
Портрет Петра Ершова в молодые годы.
Впрочем, прямых доказательств того, что сказку сочинил именно Пушкин, приписав авторство из-за цензурных соображений более скромному коллеге, все-таки нет. Автором текста официально считается Ершов, и подавляющее большинство литературоведов придерживаются этой традиционной версии.
Объявление о выходе новой книги Ершова, напечатанное в газете «Северная пчела». 1834 год.
Но если с авторством вопрос так и неясен, то сам необычный сюжет сказки тоже давно не дает покоя любителям загадок.
Параллель с христианскими сюжетами
Сам Петр Ершов объяснял, что история о приключениях Ивана и Конька-Горбунка – это вовсе не его фантазия, а лишь литературная переработка старинных народных сказаний, которые он слышал от сибирских жителей. Однако, анализируя события, происходящие в сказке, и образы ее героев, сторонники версии о некоем шифре видят немало параллелей с библейскими персонажами.
Согласно этой гипотезе, мудрая Царь-девица, отец которой (Солнце) восседает на Небе – это Богородица. Ну а женитьба девушки на Иване – это не брак в прямом смысле, а символ покровительства Божьей Матери над Русью.
Царь-девица. ( кадр из советского мультфильма)
Эту версию они подкрепляют и тем, что местность под названием Окуневский Ковчег, расположенная в Западной Сибири недалеко от Омска, где Ершов якобы черпал сюжеты у народа, пользуется особым покровительством Абалацкой Божьей Матери. Говорят, ее образ часто являлся во сне местным жителям.
Своеобразным символом считается и Рыба-Кит. Поскольку в сказке автор называет кита Державным, это порождает ассоциации с нашей державой-Русью или даже с цивилизацией вообще. А в том, что Иван предупреждает живущих на рыбе крестьян о предстоящем потопе (когда кит собирается погрузиться в морскую глубину), якобы отсылает читателя к событиям Всемирного потопа и Ною, возвещающему о приближении катастрофы планетарного масштаба.
Кит — символ всемирного потопа?
В том, что герой сказки должен добыть перстень, сторонники версии о шифре тоже видят некий символ. Мол, это ключ к тайным христианским знаниям, а Ерш, который помогает Ивану достать сундук с перстнем – мол, никто иной как сам Петр Ершов. «Он по всем морям гуляет, так уж, верно, перстень знает», – написал автор, намекая на то, что ключ к разгадке этого шифра находится у него.
Котлы – это озера?
Сам Окуневский Ковчег, кстати, считается аномальным местом. Христиане и буддисты признают его святым, а любители экстрасенсорики – мистическим. И именно с этой местностью связывают три сказочных котла, которые стали решающими в счастливой развязке этого сюжета.
Есть версия, что три котла — это три сибирских озера.
Чудесное превращение Ивана в пригожего красавца, говорящее о необыкновенных свойствах жидкости в котлах – якобы намек на три целебных озера в районе Окуневского Ковчега на границе Омской и Новосибирской областей. На самом деле таких необычных озер здесь даже больше, но прообразами котлов принято считать Линево, Данилово и Шайтан-Озеро. Считается, что купание в них придает силы, излечивает хронические и даже смертельные заболевания, а также омолаживает. Возле знаменитых озер, кстати, есть поселение буддистов, которые проводят долгие часы на берегу в медитации.
Но, помимо этого, у каждого из озер, как и у содержимого котлов в сказке, есть свои особенности. Например, у Данилова, по результатам исследований новосибирских ученых, целебна не только вода, но и голубая глина, которую местные жители называют «грязью». А сама вода насыщена ионами серебра, минеральными веществами, йодом.
.Данилово озеро
А на озере Линево (по-старому – Ленево), также богатом целебными веществами, даже было решено возвести бальнеологический комплекс.
Что же касается Шайтан-озера, то вода в нем считается мертвой, однако его называют самым таинственным из всех, потому что, как говорят местные жители, оно бездонное. Предположительно, на большой глубине оно переходит в подземный канал, который соединяет его с остальными «мистическими» озерами.
Линево озеро
Шайтан-озеро.
Издавна у жителей Окуневского Ковчега было поверье, что целебный эффект в полной мере можно испытать лишь в том случае, если ты искупаешься в трех (по другой версии – в пяти) местных озерах по очереди и в определенной последовательности. И ведь именно так окунался в котлы Иван из сказки! К сожалению, точный «рецепт» уже утерян, поэтому сейчас желающие исцелиться погружаются в водоемы, не соблюдая каких-либо правил. Но говорят, что купание даже в одном озере приносит пользу.
Предполагается, что эти озера образовались в результате падения одного или нескольких метеоритов.
Политический подтекст
Мистика мистикой, а вот государственные власти в разные годы усматривали в сказке Ершова другой «шифр» — политический. Например, с 1843 по 1856 годы она была запрещена к изданию, поскольку в ее тексте цензура усмотрела едкую сатиру на царскую власть и церковь.
Издание 1868 года. Цензура уже сняла запрет на сказку.
После революции, в 1922 году, советские цензоры запретили издание сказки из-за строчек: «…на колени все тут пали и «Ура!» царю кричали». А в 1934-м сказка попала под запрет, потому что цензоры увидели в сюжете намек на то, что сын деревенского кулака способен в советской стране добраться по карьерной лестнице до поста руководителя государства, что казалось недопустимым. Впрочем, подобные глупые запреты тут же отменялись, и загадочная сказка до сих пор занимает почетное место в школьной программе.
По матариалам https://kulturologia.ru/blogs/090918/40424/
- Полный текст
- Часть первая. Начинает сказка сказываться
- Часть вторая. Скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается.
- Часть третья. Доселева Макар огороды копал, а нынче Макар в воеводы попал.
Часть первая. Начинает сказка сказываться
За горами, за лесами,
За широкими морями,
Не на небе — на земле
Жил старик в одном селе.
У старинушки три сына:
Старший умный был детина,
Средний сын и так и сяк,
Младший вовсе был дурак.
Братья сеяли пшеницу
Да возили в град-столицу:
Знать, столица та была
Недалече от села.
Там пшеницу продавали,
Деньги счетом принимали
И с набитою сумой
Возвращалися домой.
В долгом времени аль вскоре
Приключилося им горе:
Кто-то в поле стал ходить
И пшеницу шевелить.
Мужички такой печали
Отродяся не видали;
Стали думать да гадать —
Как бы вора соглядать;
Наконец себе смекнули,
Чтоб стоять на карауле,
Хлеб ночами поберечь,
Злого вора подстеречь.
Вот, как стало лишь смеркаться,
Начал старший брат сбираться:
Вынул вилы и топор
И отправился в дозор.
Ночь ненастная настала,
На него боязнь напала,
И со страхов наш мужик
Закопался под сенник.
Ночь проходит, день приходит;
С сенника дозорный сходит
И, облив себя водой,
Стал стучаться под избой:
“Эй вы, сонные тетери!
Отпирайте брату двери,
Под дождем я весь промок
С головы до самых ног”.
Братья двери отворили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его:
Не видал ли он чего?
Караульщик помолился,
Вправо, влево поклонился
И, прокашлявшись, сказал:
“Всю я ноченьку не спал;
На мое ж притом несчастье,
Было страшное ненастье:
Дождь вот так ливмя и лил,
Рубашонку всю смочил.
Уж куда как было скучно!..
Впрочем, все благополучно”.
Похвалил его отец:
“Ты, Данило, молодец!
Ты вот, так сказать, примерно,
Сослужил мне службу верно,
То есть, будучи при всем,
Не ударил в грязь лицом”.
Стало сызнова смеркаться;
Средний брат пошел сбираться:
Взял и вилы и топор
И отправился в дозор.
Ночь холодная настала,
Дрожь на малого напала,
Зубы начали плясать;
Он ударился бежать —
И всю ночь ходил дозором
У соседки под забором.
Жутко было молодцу!
Но вот утро. Он к крыльцу:
“Эй вы, сони! Что вы спите!
Брату двери отоприте;
Ночью страшный был мороз,—
До животиков промерз”.
Братья двери отворили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его:
Не видал ли он чего?
Караульщик помолился,
Вправо, влево поклонился
И сквозь зубы отвечал:
“Всю я ноченьку не спал,
Да, к моей судьбе несчастной,
Ночью холод был ужасный,
До сердцов меня пробрал;
Всю я ночку проскакал;
Слишком было несподручно…
Впрочем, все благополучно”.
И ему сказал отец:
“Ты, Гаврило, молодец!”
Стало в третий раз смеркаться,
Надо младшему сбираться;
Он и усом не ведет,
На печи в углу поет
Изо всей дурацкой мочи:
“Распрекрасные вы очи!”
Братья ну ему пенять,
Стали в поле погонять,
Но сколь долго ни кричали,
Только голос потеряли:
Он ни с места. Наконец
Подошел к нему отец,
Говорит ему: “Послушай,
Побегай в дозор, Ванюша.
Я куплю тебе лубков,
Дам гороху и бобов”.
Тут Иван с печи слезает,
Малахай свой надевает,
Хлеб за пазуху кладет,
Караул держать идет.
Поле все Иван обходит,
Озираючись кругом,
И садится под кустом;
Звезды на небе считает
Да краюшку уплетает.
Вдруг о полночь конь заржал…
Караульщик наш привстал,
Посмотрел под рукавицу
И увидел кобылицу.
Кобылица та была
Вся, как зимний снег, бела,
Грива в землю, золотая,
В мелки кольца завитая.
“Эхе-хе! так вот какой
Наш воришко!.. Но, постой,
Я шутить ведь, не умею,
Разом сяду те на шею.
Вишь, какая саранча!”
И, минуту улуча,
К кобылице подбегает,
За волнистый хвост хватает
И прыгнул к ней на хребет —
Только задом наперед.
Кобылица молодая,
Очью бешено сверкая,
Змеем голову свила
И пустилась, как стрела.
Вьется кругом над полями,
Виснет пластью надо рвами,
Мчится скоком по горам,
Ходит дыбом по лесам,
Хочет силой аль обманом,
Лишь бы справиться с Иваном.
Но Иван и сам не прост —
Крепко держится за хвост.
Наконец она устала.
“Ну, Иван, — ему сказала,—
Коль умел ты усидеть,
Так тебе мной и владеть.
Дай мне место для покою
Да ухаживай за мною
Сколько смыслишь. Да смотри:
По три утренни зари
Выпущай меня на волю
Погулять по чисту полю.
По исходе же трех дней
Двух рожу тебе коней —
Да таких, каких поныне
Не бывало и в помине;
Да еще рожу конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршинными ушами.
Двух коней, коль хошь, продай,
Но конька не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за черную, слышь, бабку.
На земле и под землей
Он товарищ будет твой:
Он зимой тебя согреет,
Летом холодом обвеет,
В голод хлебом угостит,
В жажду медом напоит.
Я же снова выйду в поле
Силы пробовать на воле”.
“Ладно”, — думает Иван
И в пастуший балаган
Кобылицу загоняет,
Дверь рогожей закрывает
И, лишь только рассвело,
Отправляется в село,
Напевая громко песню:
“Ходил молодец на Пресню”.
Вот он всходит на крыльцо,
Вот хватает за кольцо,
Что есть силы в дверь стучится,
Чуть что кровля не валится,
И кричит на весь базар,
Словно сделался пожар.
Братья с лавок поскакали,
Заикаяся вскричали:
“Кто стучится сильно так?” —
“Это я, Иван-дурак!”
Братья двери отворили,
Дурака в избу впустили
И давай его ругать, —
Как он смел их так пугать!
А Иван наш, не снимая
Ни лаптей, ни малахая,
Отправляется на печь
И ведет оттуда речь
Про ночное похожденье,
Всем ушам на удивленье:
“Всю я ноченьку не спал,
Звезды на небе считал;
Месяц, ровно, тоже светил, —
Я порядком не приметил.
Вдруг приходит дьявол сам,
С бородою и с усам;
Рожа словно как у кошки,
А глаза-то-что те плошки!
Вот и стал тот черт скакать
И зерно хвостом сбивать.
Я шутить ведь не умею —
И вскочи ему на шею.
Уж таскал же он, таскал,
Чуть башки мне не сломал,
Но и я ведь сам не промах,
Слышь, держал его как в жомах.
Бился, бился мой хитрец
И взмолился наконец:
“Не губи меня со света!
Целый год тебе за это
Обещаюсь смирно жить,
Православных не мутить”.
Я, слышь, слов-то не померил,
Да чертенку и поверил”.
Тут рассказчик замолчал,
Позевнул и задремал.
Братья, сколько ни серчали,
Не смогли — захохотали,
Ухватившись под бока,
Над рассказом дурака.
Сам старик не мог сдержаться,
Чтоб до слез не посмеяться,
Хоть смеяться — так оно
Старикам уж и грешно.
Много ль времени аль мало
С этой ночи пробежало,—
Я про это ничего
Не слыхал ни от кого.
Ну, да что нам в том за дело,
Год ли, два ли пролетело, —
Ведь за ними не бежать…
Станем сказку продолжать.
Ну‑с, так вот что! Раз Данило
(В праздник, помнится, то было),
Натянувшись зельно пьян,
Затащился в балаган.
Что ж он видит? — Прекрасивых
Двух коней золотогривых
Да игрушечку-конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршинными ушами.
“Хм! Теперь-то я узнал,
Для чего здесь дурень спал!” —
Говорит себе Данило…
Чудо разом хмель посбило;
Вот Данило в дом бежит
И Гавриле говорит:
“Посмотри, каких красивых
Двух коней золотогривых
Наш дурак себе достал:
Ты и слыхом не слыхал”.
И Данило да Гаврило,
Что в ногах их мочи было,
По крапиве прямиком
Так и дуют босиком.
Спотыкнувшися три раза,
Починивши оба глаза,
Потирая здесь и там,
Входят братья к двум коням.
Кони ржали и храпели,
Очи яхонтом горели;
В мелки кольца завитой,
Хвост струился золотой,
И алмазные копыты
Крупным жемчугом обиты.
Любо-дорого смотреть!
Лишь царю б на них сидеть!
Братья так на них смотрели,
Что чуть-чуть не окривели.
“Где он это их достал? —
Старший среднему сказал. —
Но давно уж речь ведется,
Что лишь дурням клад дается,
Ты ж хоть лоб себе разбей,
Так не выбьешь двух рублей.
Ну, Гаврило, в ту седмицу
Отведем-ка их в столицу;
Там боярам продадим,
Деньги ровно поделим.
А с деньжонками, сам знаешь,
И попьешь и погуляешь,
Только хлопни по мешку.
А благому дураку
Недостанет ведь догадки,
Где гостят его лошадки;
Пусть их ищет там и сям.
Ну, приятель, по рукам!”
Братья разом согласились,
Обнялись, перекрестились
И вернулися домой,
Говоря промеж собой
Про коней и про пирушку
И про чудную зверушку.
Время катит чередом,
Час за часом, день за днем.
И на первую седмицу
Братья едут в град-столицу,
Чтоб товар свой там продать
И на пристани узнать,
Не пришли ли с кораблями
Немцы в город за холстами
И нейдет ли царь Салтан
Басурманить христиан.
Вот иконам помолились,
У отца благословились,
Взяли двух коней тайком
И отправились тишком.
Вечер к ночи пробирался;
На ночлег Иван собрался;
Вдоль по улице идет,
Ест краюшку да поет.
Вот он поля достигает,
Руки в боки подпирает
И с прискочкой, словно пан,
Боком входит в балаган.
Все по-прежнему стояло,
Но коней как не бывало;
Лишь игрушка-горбунок
У его вертелся ног,
Хлопал с радости ушами
Да приплясывал ногами.
Как завоет тут Иван,
Опершись о балаган:
“Ой вы, кони буры-сивы,
Добры кони златогривы!
Я ль вас, други, не ласкал,
Да какой вас черт украл?
Чтоб пропасть ему, собаке!
Чтоб издохнуть в буераке!
Чтоб ему на том свету
Провалиться на мосту!
Ой вы, кони буры-сивы,
Добры кони златогривы!”
Тут конек ему заржал.
“Не тужи, Иван, — сказал, —
Велика беда, не спорю,
Но могу помочь я горю.
Ты на черта не клепли:
Братья коников свели.
Ну, да что болтать пустое,
Будь, Иванушка, в покое.
На меня скорей садись,
Только знай себе держись;
Я хоть росту небольшого,
Да сменю коня другого:
Как пущусь да побегу,
Так и беса настигу”.
Тут конек пред ним ложится;
На конька Иван садится,
Уши в загреби берет,
Что есть мочушки ревет.
Горбунок-конек встряхнулся,
Встал на лапки, встрепенулся,
Хлопнул гривкой, захрапел
И стрелою полетел;
Только пыльными клубами
Вихорь вился под ногами.
И в два мига, коль не в миг,
Наш Иван воров настиг.
Братья, то есть, испугались,
Зачесались и замялись.
А Иван им стал кричать:
“Стыдно, братья, воровать!
Хоть Ивана вы умнее,
Да Иван-то вас честнее:
Он у вас коней не крал”.
Старший, корчась, тут сказал:
“Дорогой наш брат Иваша,
Что переться — дело наше!
Но возьми же ты в расчет
Некорыстный наш живот.
Сколь пшеницы мы ни сеем,
Чуть насущный хлеб имеем.
А коли неурожай,
Так хоть в петлю полезай!
Вот в такой большой печали
Мы с Гаврилой толковали
Всю намеднишнюю ночь —
Чем бы горюшку помочь?
Так и этак мы вершили,
Наконец вот так решили:
Чтоб продать твоих коньков
Хоть за тысячу рублев.
А в спасибо, молвить к слову,
Привезти тебе обнову —
Красну шапку с позвонком
Да сапожки с каблучком.
Да к тому ж старик неможет,
Работать уже не может;
А ведь надо ж мыкать век, —
Сам ты умный человек!” —
“Ну, коль этак, так ступайте, —
Говорит Иван, — продайте
Златогривых два коня,
Да возьмите ж и меня”.
Братья больно покосились,
Да нельзя же! согласились.
Однажды в 1834 году профессор русской словесности и ректор Императорского Санкт-Петербургского университета Пётр Александрович Плетнёв вместо лекции прочитал своим студентам сказку. Это была первая глава «Конька-Горбунка», которая только-только вышла в свет. Закончив читать, профессор объявил слушателям, что автор стихов находится среди них в аудитории, и это не кто иной, как студент Пётр Ершов. Это был настоящий триумф молодого поэта!
Первое, что бросается в глаза и вызывает некоторые сомнения – это юный возраст автора талантливого произведения – Ершову тогда исполнилось всего 19 лет. И до этого он ничего не сочинял. Писать шедевры типа «Конька-Горбунка» в столь младые лета способны только гении. К примеру, Александр Пушкин приступил к поэме «Руслан и Людмила» когда ему было 18 лет. Михаил Лермонтов в юнкерской школе написал стихотворную повесть «Хаджи Абрек» в 19 лет. Но они ведь реально были гениальными литераторами. А был ли гением Пётр Ершов? Нет, к сожалению, не был.
Да, он имел неплохой дар к сложению слов в красивые строчки и предложения, но за всю свою жизнь он больше не создал ничего подобного «Коньку-Горбунку».
По сравнению с Пушкиным, Лермонтовым и Грибоедовым Ершов прожил долго – 54 года, и у него определённо было время для новых образчиков высокой или хотя бы юмористической поэзии, подобной сказке про Ивана-дурака, его верного друга-конька, жар-птицу и Царь-девицу. В творческом багаже Ершова имеются десятки стихотворений и рассказов, баллада «Сибирский казак», цикл повестей «Осенние вечера» и несколько театральных пьес. Но ни одно из этих произведений не сравнится по яркости слога, народному юмору и удачным образам с блистательным «Коньком-Горбунком».
После публикации всех глав стихотворной сказки отдельным изданием на Ершова обрушилась слава. Он вращался в столичных литературных салонах, принимал поздравления поклонников, но при этом упорно отказывался от автографов на экземплярах своей книги. Отчего такая скромность? Ведь его расхваливал сам Пушкин, говоря в превосходных тонах о новой звезде на литературном небосводе.
Александр Сергеевич даже как-то обмолвился, что после ершовского «Конька» он больше не в праве писать сказки. Пушкин наградил Ершова следующим комплиментом: «Теперь этот род сочинений можно мне и оставить». Дескать, ему нечем затмить новую звезду русской поэзии. И ведь действительно, после 1834 года Александр Пушкин больше не писал сказки в стихах. «Сказка о золотом петушке» стала последней из написанных им произведений такого рода.
А новая звезда русской поэзии взяла и покинула Петербург. После окончания университета в силу разных причин Пётр Ершов вернулся на родину и стал работать учителем Тобольской гимназии.
Следующий факт, который вызывает вопросы – это применение автором-сибиряком специфических слов и выражений, которые были присущи крестьянам Псковской губернии. Персонажи сказки иногда говорят на «скобарском» наречии. К примеру, «трожды» вместо «трижды», или «камешок» вместо «камешек».
Или вот такой небольшой фрагмент:
Эко диво! — все кричали. —
Мы и слыхом не слыхали,
Чтобы льзя похорошеть!
Редчайшее устаревшее слово льзя – это полная противоположность слову нельзя, и тут оно означает можно. Это словечко льзя было в ходу у жителей центральных регионов России, в том числе и у псковичей. Не проще ли было человеку, родившемуся и выросшему в Сибири, вложить в уста героев сказки говор своих родных мест, с детства ему знакомый? Зато на псковском диалекте разговаривала пушкинская няня Арина Родионовна. Понимаете, о чём речь?…
А вот ещё один интересный отрывок из сказки. Это момент повествования, когда Иван-дурак прискакал на своём волшебном коньке к берегу моря-окияна и объяснил несчастному киту причины его страданий:
Чудо-юдо рыба-кит!
Оттого твои мученья,
Что без божия веленья
Проглотил ты средь морей
Три десятка кораблей.
Если дашь ты им свободу,
Снимет бог с тебя невзгоду,
Вмиг все раны заживит,
Долгим веком наградит.
Вот, казалось бы, совершенно безобидный эпизод, не так ли? Однако при всей своей внешней забавности именно в нём царская цензура обнаружила крамолу и едкую сатиру на самодержавие.
«Проглотил ты средь морей три десятка кораблей» – это же ведь тонкий намёк на царя Николая I и его расправу над декабристами.
А фраза «Если дашь ты им свободу, снимет бог с тебя невзгоду» – так вообще наглый призыв помиловать осуждённых заговорщиков, сосланных в Сибирь.
И это только один пример скрытного литературного бунтарства в потешной сказке (бунтарства – с точки зрения чрезмерно бдительных цензоров). Были периоды, когда при очередных публикациях из сказки изымались все двусмысленные намёки на царя и церковь. А в 1843 году «Горбунка» вообще запретили к печати на 13 лет.
К чему все эти изыскания о царской цензуре? А к тому, что вряд ли молодой студент Ершов, по складу характера человек мягкий и законопослушный, замахнулся бы на императора. Даже в тонких полунамёках. А вот друг декабристов, острослов и задира Александр Пушкин – запросто!
Ещё одна интересная версия сторонников пушкинского авторства – это скрытые в поэме намёки на притязания царя Николая I на молодую жену Пушкина (жар-птицу Наталью Гончарову), поэтому от своего имени Александр Сергеевич не смог бы издать произведение, бросающее тень на российского императора.
Если у вас есть время и желание, то перечитайте на досуге пушкинские стихотворные сказки. Хоть одну из них. О попе и работнике его Балде, о царе Салтане и сыне его Гвидоне, о рыбаке и Золотой Рыбке, о мёртвой царевне и семи богатырях, ну или сказку о Золотом Петушке.
А потом освежите в памяти «Конька-Горбунка». И вы обнаружите поразительное сходство стиля, стихотворного размера и музыкальности языка. Слог ведь один и тот же – лёгкий, яркий, сочный, весь такой народный и юморной, имеющий множество метких, чисто пушкинских, выражений. Многое в «Горбунке» указывает на то, что написан он талантливой пушкинской рукой.
Возможно, вы скажете, что молодой Ершов просто попал под влияние гения Пушкина, стал вольно или невольно подражать его стилю. Вполне возможно. Иногда пародия бывает лучше оригинала. А ещё можно предположить, что сюжет сказки Ершову был подарен Пушкиным.
Ведь подарил же Александр Сергеевич провинциалу Николаю Гоголю идеи для «Ревизора» и «Мёртвых душ». Причём совершенно безвозмездно подарил. От широты своей души. А тут ещё один начинающий талант из глубинки – отчего же ему не помочь, не подсказать, не написать ему для старта, разгона и темпа первые строчки? Отредактировать, в конце концов. Чисто по доброте душевной.
В архивах издателя Александра Смирдина, который публиковал «Конька» в своём журнале «Библиотека для чтения», был найден рукописный листок со вступлением к сказке, начертанный пушкинской рукой. Те самые строчки – «За горами, за лесами, за широкими морями…» да про трёх сыновей, младший из которых вовсе был дурак. А вот рукописей сказки с почерком Петра Ершова не нашлось. Их нет. Нигде нет. Ни в одном архиве. Черновиков тоже нет нигде. Ершов зачем-то уничтожил оригинальную рукопись «с пушкинскими пометками» и свой дневник тех лет.
Если предположить, что Пушкин «подарил» Ершову столь замечательное произведение, если он добровольно отказался от своего шедевра, то у этого странного поступка должны быть очень веские причины и мотивы. И они таки есть.
Очень важная причина – это огромные карточные долги Александра Сергеевича. Он ведь был весьма азартным картёжником. К тому же невезучим. А может, просто неумелым или слишком горячим? По словам князя Павла Вяземского поэт «проигрывал даже таким людям, которых, кроме него самого, обыгрывали все».
В 1820 году Пушкин «полупродал, полупроиграл» рукописный сборник своих стихотворений основателю литературного общества «Зелёная лампа» Никите Всеволожскому. За ломберным столиком со штабс-капитаном Великопольским чуть было «не съехала на тузе» вторая глава «Евгения Онегина». А опытному картёжнику-профессионалу Василию Огонь-Догановскому поэт задолжал 24 800 рублей – гигантские по тем временам деньги. Львиная доля пушкинских доходов шла на уплату «священных карточных долгов».
Однажды император Николай I посоветовал Пушкину бросить карточную игру, сказав при этом: – Она тебя портит!
Поэт возразил: – Напротив, Ваше Величество, карты меня спасают от хандры.
Николай Павлович спросил: – Но что ж после этого твоя поэзия?
На что Пушкин заявил: – Поэзия служит мне средством к уплате моих карточных долгов, Ваше Величество.
И действительно, когда Александра Сергеевича отягощали карточные долги, он садился за рабочий стол и в одну ночь отрабатывал их с излишком. Таким образом, например, у него создан «Граф Нулин» – блестящий и остроумный анекдот в стихах, ироничная и шуточная поэма, написанная всего за два утра.
Из всего этого напрашивается вопрос: неужели Пушкин проиграл Ершову в карты своего «Конька-Горбунка»? Нет. Всё гораздо интереснее и замысловатее.
Ко времени выхода в свет сказки про Иванушку-дурачка Пушкин был отцом двоих детей, жена ждала третьего. Встал вопрос о неучтённых в семейном бюджете, так сказать, «левых деньгах», чтобы расплатиться с карточными долгами тайно от супруги. Наталья Николаевна и так была чересчур раздражена транжирством своего безалаберного мужа, и легко представить, как бы она отреагировала на очередные огромные траты.
Добрые приятельские отношения с издателем и книготорговцем Александром Смирдиным позволяли Пушкину публиковаться под чужим именем и тем самым «замести следы». Так на литературном небосклоне и воссияла новая звезда по имени Пётр Ершов. Безденежный студент получил от книгоиздателя по одному рублю за строчку. Неплохие деньги, как вы думаете?
А вот настоящий автор – предположительно Пушкин – (вы уж простите за современный жаргон) взял «чёрным налом» по 25 рублей за одну строку. Надо отметить, что Александр Смирдин платил очень даже приличный авторский гонорар для знаменитых писателей – до 1000 рублей за один лист. Но полученных денег Пушкину всё равно не хватило. Он так и не расплатился со своими долгами до самой смерти…
И последний интересный факт. В домашней библиотеке Пушкина была специальная книжная полка, предназначенная для различных литературных мистификаций и анонимных изданий. Так вот, «Конёк-Горбунок» хранился именно на этой полке.
Ещё раз повторю – все высказанные сомнения в авторстве Ершова являются всего лишь предположением, так как 100%-ных доказательств не существует.
Но уменьшить очарование сказки никакие подозрения не в силах. Как не могут они и помешать нам восторгаться её неповторимой прелестью. Долго ещё папы-мамы и дедушки-бабушки будут с выражением читать своим любимым чадам историю о приключениях ловкого Ивашки и его верного ушастого друга.
В завершение заметки предлагаю вашему вниманию концовку сказки. В ней есть строки, которые были написаны Пушкиным в его «Сказке о царе Салтане» за три года до появления «Конька-Горбунка» – это те самые, хорошо всем известные слова про то, как пушки с крепости палят, да про мёд-пиво, которое по усам текло да в рот не попало. Читаешь их, и понимаешь, всем сердцем чувствуешь: их автор – это 100%-но любитель весёлой жизни, гуляка и бражник Александр Сергеевич Пушкин, а не строгий директор тобольской гимназии и образцовый семьянин Пётр Павлович Ершов.
Пушки с крепости палят;
В трубы кованы трубят;
Все подвалы отворяют,
Бочки с фряжским выставляют,
И, напившися, народ
Что есть мочушки дерёт:
«Здравствуй, царь наш со царицей!
С распрекрасной Царь-девицей!»
Во дворце же пир горой:
Вина льются там рекой;
За дубовыми столами
Пьют бояре со князьями.
Сердцу любо! Я там был,
Мёд, вино и пиво пил;
По усам хоть и бежало,
В рот ни капли не попало.
Примечание. В этой заметке использованы материалы статьи «Уздечка для Конька-Горбунка» (автор Людмила Макарова) из журнала «Загадки истории».