Да! Вот он, Семён Михайлович Кривоногов. Родился 2 сентября 1856 года. Крестьянин, уроженец одной из пяти деревень, составляющих Уйму, Малынчевской. Вокруг были овины, лабазы и избы, описанные художником и сказочником Степаном Писаховым. А позднее прототип сказок о Сене Малине стал сдавать один из этажей своего дома под одноклассное сельское училище. Законоучителем там был священник Вениамин Вениаминович Фёдров, отец семерых детей. Учительницей же трудилась Таисия Голованова.
Итак, первая запротоколированная встреча прототипа Сени Малины и северного сказочника и художника произошла в 1928 году в Уйме. Известно, что поспособствовал этому капитан Владимир Иванович Воронин. Она красочно описана Степаном Писаховым в предисловиях к своим книгам, где он благодарит уемского старожила за помощь в создании собирательного образа, между тем сохраняя инкогнито балагура. Однако уже знаменитый архангельский филолог Шамиль Галимов уверенно говорит о том, что именно устные рассказы Семёна Михайловича положили начало сказочному циклу. Существовали в реальности и описанный в сказках двухэтажный дом баечника, и его семилетняя служба на флоте. Даже знаменитый Налим Малиныч имел прототип, только Семён Кривоногов в отличие от Сени Малины держал свою домашнюю рыбу не в будке, а в колодце. Рядом росла рябина…
С Перепилихой всё не так однозначно. Читатели сказок уверены, что Перепилиха — сварливая жена или типичная тёща… Самый оригинальный ответ «двоюродная жена» принадлежит подросткам — посетителям Музея народных промыслов и ремёсел, находящегося, разумеется, в Уйме. Однако потомки баечника уже несколько лет утверждают, что прототипом образа главной уемской склочницы стала дочь Семёна Михайловича Анисья. И если в тридцатые Анисья — первая нарушительница спокойствия близлежащих деревень, то в сороковые бабушка Анисья — спасительница, кормилица и учитель: благодаря её темпераменту младшие Кривоноговы и их друзья в годы военных испытаний умели писать, читать, рыбачить и ставить силки. А Мамаем вообще был сосед Сени Малины.
Существовали в реальности двухэтажный дом баечника и семилетняя служба на флоте. Даже знаменитый Налим Малиныч имел прототип
Ежегодно в последние выходные августа родня уемской знаменитости приезжает в музей почтить память предка и принять участие в главном уемском празднике «Малиновая Уйма», именуемой в этом году фестивалем «Уймамалиния». По отношению к конечности своего существования Семён Кривоногов поступил также весьма остроумно: на мемориальной плите балагура нет конечной даты. Сеня Малина изящно обошёл законы земного бытия и стал вечно живым мифом — брендом территории.
Потомки Семёна Кривоногова.
На заднем плане — дом Баечника,
1955 г.
Славят Сеню Малину в Уйме ежегодно с 2006 года. Непременные конкурсы сказок и поделок во славу баечника собирают творцов со всей области. Межрегиональный фестиваль сказочных деревень «Страна Уймамалиния» 31 августа и 1 сентября в который раз увековечит образ весёлой деревни. Но так ли реальность далека от мифа? Трубы кирпичного завода, ставшие в сказках «ружьём первого калибра» стоят и поныне. Фотографии дома Сени Малины украшают экспозиции музея, там же смотрит с портрета весьма симпатичная дама — Перепилиха, есть документ о сдаче Сеней Малиной этажа своего дома под школу. К слову сказать, Семён Михалыч был весьма благоразумным хозяином и говорил, что «деньги не рожь — зимой не растут». Трудился лесником, мог выполнять плотницкие и малярные работы, был отцом семерых детей, достойно защищавших родину в Первую и Вторую мировые войны.
С этим знанием уже сложно понять, где заканчивается Писахов и начинается Кривоногов. Очевидно, что первые сказки «Месяц с небесного чердака» и «Собака Розка» насыщены биографией уемлянина; очевидно, что вся география пригородных деревень выдержана Писаховым достаточно точно. Будучи Великим мистификатором, сказочник и художник не только искусно спрятал за спутанной бородой свою биографию, но и подарил вечную литературную жизнь Сене Малине. Кудесник! В октябре празднуем его юбилей.
В связи с вышесказанным, наша задача — хранить это Чудо и регулярно являть его Миру!
Рыбак, охотник, плотник, столяр, маляр, а еще сочинитель баек и небылиц Семен Михайлович Кривоногов, он же Сеня Малина. Как он стал сказочным персонажем и каким был в реальной жизни? Об этом рассказала хранитель фондов музея народных промыслов и ремесел Приморья Екатерина Макарова.
Откуда Степан Писахов узнал о человеке из Уймы?
— Вдоль Уймы протекает рукав Северной Двины — речка Уемлянка. В воде видны остатки свай — раньше перед Уймой была пристань. Сюда часто заходил на своих кораблях капитан Владимир Воронин.
Он знал, что наискосок от пристани, через дорогу, метрах в трехстах в доме по второму порядку живет на все руки мастер, а кроме того, балагур, выдумщик, сочинитель баек и небылиц Семен Кривоногов. Сеня Малина.
Однажды, вернувшись в Архангельск, Воронин встретил Степана Писахова. Про Писахова известно, что по материнской линии он пинежанин. Мама его жила в Соломбале, но корни ее — с Пинежья. А на Пинеге тоже живут балагуры, выдумщики, скоморохи… Писахову и рассказал Воронин про человека из Уймы.
К моменту той встречи первые сказки Степана Писахова уже были написаны. Но когда он узнал, что рядом с Архангельском живет такой удивительный человек, то надел свою широкополую шляпу, взял в руки посох и пошел в Уйму пешком. Это было в 1928 году.
В 1931 году вышла книга сказок с главным героем Сеней Малиной. В предисловии было написано: «Однажды, побывав в Уйме, встретившись с уемским самородком, я под впечатлением от встречи с этим человеком сел и написал сказки, а Сеню Малину вывел главным героем».
Герой или соавтор?
— Мы с потомками Семена Кривоногова полушутя-полусерьезно приняли такое решение: для нас Сеня Малина не герой сказок, а скорее соавтор.
В предисловии к книге сказок Писахов говорит, что он один раз бывал в Уйме. Но потомки рассказывали нам, что сказочник гостил тут не единожды. И академик Иван Мелехов, детство и отрочество которого прошло на Старой Жаровихе, пишет, что видел, как Степан Писахов ходил в Уйму несколько раз.
Смотрите, у первых сказок Писахова совершенно другой слог. В «Сказках Сени Малины» очень много местной говори: уемской, белогорской, жаровихинской… За одну встречу было бы сложно собрать столько материала и усвоить такой объем диалекта.
В каждой деревне есть человек, который известен своим словоплетством. Но свои небылицы Семен Кривоногов никогда не записывал и не издал бы: деревенский мужик, большая семья и всего два класса образования. Разве до того ему было? Поэтому спасибо и Семену Кривоногову, и Степану Писахову.
Как же выглядел Семен Кривоногов?
— Достоверного портрета нет. Потомки приносили нам много фотографий — на них есть жена Сени Малины Матрена Гавриловна, его дети (у них семеро детей было, пять сыновей и две дочери, а потомков мы и не считаем, около двухсот). Наверное, так и должно быть. Читая сказки, каждый представляет себе его, как хочет.
Лет семь назад к нам пришел Александр Усачев. Он был директором музея УФСИН в Соломбале и самодеятельным художником. Говорит: «Хотите, попробую написать портрет?» Мы пригласили внуков Семена Кривоногова. Они сидели с художником часа три. Пересмотрели и свои альбомы, и из наших фондов фотографии. Рассказывали, каким был дед, прадед, какие черты характера… И у нас появился портрет, написанный по воспоминаниям потомков.
Дома того, что на портрете, сейчас нет. Остались камни. Они заросли травой, но мы, когда туда экскурсионные группы водим, эти камни находим. Рядышком — погреб, который сам Семен Михайлович копал. Рядом над этим погребом рябина. Старая, больше ста лет, в обхват толщиной. Ее посадил сам Сеня Малина. Он любил певчих птиц. А куда, как не на рябину, птицы слетаются?
На презентации портрета на «Малиновой Уйме» мы рядом с ним сфотографировали внуков. Потом к нам приехала группа москвичей, которые не знали про Сеню Малину ничего. Мы показали им эту фотографию: портрет и стоят три внука. Они и спрашивают: «А это не родственник на портрете?» Значит, сходство уловили.
А почему — Малина?
— У Семена Кривоногова действительно было такое прозвище. Есть несколько версий почему. Самая первая — что были здесь заросли малины и родители его все время в малине теряли: «Сеня-пострел, ты куда пропал? Сеня в малине! Сеня Малина».
Вторая версия: старинное поморское слово «малинА», то есть маленького росточку. Семен Михайлович, как внуки говорят, невысокого росту был, да и сами они тоже коренастые и невысокие.
Третья версия: у Семена Михайловича, по словам внуков, лицо было покрыто сеточкой капилляров. Лицо пунцово-красное, на малину похожее.
А четвертая версия такая. В прошлом году во время «Малиновой Уймы» мы были на его могиле. И потомки рассказали вот что: «У деда была приговорка. Он, чтобы не ругаться, говорил: «Да малину твою!»
Дата смерти неизвестна?
— Семен Кривоногов родился 2 сентября 1856 года. Это точная дата. А дату смерти мы не нашли и всегда ссылались на ту, которую назвали его внуки. Но они точную не знали. Говорили: или в 1931 году, или в начале 1932-го. Когда мы проводили первые экскурсии, то так и говорили: «Умер в 1931 или в 1932 году».
Как-то я сижу в музее, заходит наш директор Мария Сергеевна и говорит: «Слушай, Екатерина Петровна, а Сеня Малина не умер».
Оказывается, в тот день потомки Семена Кривоногова впервые повезли нашего сотрудника и представителей отдела культуры на его могилу. И оказалось, что под одним крестом захоронены и жена его, Матрена, и он. Но у нее стоят и дата рождения, и дата смерти, а у него — только дата рождения и черточка.
Мы стали искать в архивах. Нашли записи тех лет о смерти, наверное, всех уемлян. А записи о его смерти не нашли. Это символично: живы его небылицы, и он как будто живой среди нас.
СТЕПАН ПИСАХОВ
Степан Григорьевич Писахов (13 (25) октября 1879, Архангельск — 3 мая 1960, Архангельск) — русский художник, писатель, этнограф, сказочник.
Писахов – удивительный сказочник. Нет для его героя Сени Малины невозможного. Захочет – пиво на звездном дожде сварит. Захочет – на бане в море за рыбой пойдет. Или на Луну с помощью самовара улетит да там от рук злющих «лунных баб» чуть не погибнет.
Необычно принимали Писахова в 1939 году в Союз советских писателей. Писаховские тексты оказались в руках у Фадеева и Караваевой. И вместо того чтобы обсуждать, как полагается, достоинства и недостатки этих текстов, они принялись, перебивая друг друга, читать сказки одну за другой. Не могли остановиться. А слушатели помирали со смеху, чуть ли не сползая на пол.
Его язык чист, первозданен. В этом языке дышат века. Именно так, наверное, говорили новгородцы, четыреста или пятьсот лет назад обживавшие побережье Белого моря.
К сказителям на Севере всегда относились с огромным уважением. Во время промысла сказителям выплачивали два пая: один – за участие в промысле, другой – за сказывание. Пережить северную ночь, которая длится полгода, без сказки, наверное, было бы очень трудно.
Жил-был в Архангельске старичок с добродушным лицом и громадными вислыми усами – этакая местная достопримечательность, знакомая и взрослым, и детям, и уличным собакам, и даже чайкам. От его облика веяло чем-то стародавним и сказочным. Он и был настоящим сказочником, только сказки его лучше не читать, а слушать, чтобы почувствовать самобытность окающего поморского говора. Да ведь и вы их не только слушали, но и смотрели – вспомните мультфильмы «Не любо – не слушай», «Смех и горе у Бела Моря». А еще был он талантливым художником, умевшим передать в пейзаже очарование неброской северной природы.
Звали этого кудесника и городского любимца Степаном Григорьевичем Писаховым. А родился он еще в позапрошлом веке, 13 октября 1879 года. Кто бы тогда мог подумать, что пройдет не так уж много лет, и сын приехавшего с Могилевщины Годы Пейсаха, ставшего после крещения купцом Григорием Пейсаховым, заставит северян смотреть на мир его лукавыми глазами. А ведь заставил. Его сказы стали публиковаться в местной прессе с 1924 года, сразу же завоевав популярность.
Это были именно сказы, а не сказки, а велся рассказ от имени ушлого поморского мужичка Сени Малина из деревни Уймы, который мог запросто и на луну слетать, и на налиме прокатиться, а в бане такое вытворял, сказать – не поверите. За пределы Севера сказы Писахова вышли в 1935 году, когда в солидном журнале Союза писателей СССР «30 дней» появилась первая небольшая подборка, озаглавленная «Мюнхгаузен из деревни Уйма». Беспрецедентный случай – до войны в журнале опубликовали более 30 сказов, хотя об успехах в строительстве социализма в них не было ни строчки. К этому времени в Архангельске вышли и две книги с 86 сказами, а самого Писахова приняли в Союз писателей.
В музее С.Г. Писахова
Но писателем-сказочником Степан Писахов стал далеко не сразу. Отец, владевший ювелирной мастерской и магазином, хотел, чтобы сын пошел по его стопам, а мальчик страстно хотел рисовать и совершенно не хотел гранить алмазы. На двадцатом году жизни Степан ушел из дома и отправился познавать жизнь. Плавал по Белому морю, работал на Соловках, рубил лес и не оставлял мечты о живописи. Первая попытка поступить в художественную школу оказалась неудачной, но упорства юноше было не занимать, и в 1902 году в Петербурге он поступил в художественное училище Штиглица, где проучился три года. В 1905 году за выступление с критикой царя его из училища исключили, причем без права продолжать художественное образование в России.
Со скромными пожитками и мольбертом отправился Степан на Север. Путешествовал, писал этюды на Новой Земле. Отдохнув душой, отправился на Юг. Практически без гроша в кармане, но мир нее без добрых людей; побывал в Палестине, Сирии, Египте, Турции. Сделал вывод, что природа на Юге красива, море ласково, люди добры, но Север лучше. Какое-то время проучился в Париже в Свободной академии художеств, побывал в музеях и галереях Европы, да и вернулся домой в Архангельск, где природа сурова, но удивительно красива, а главное – она родная.
С. Писахов. В подводном мире церквушка на скале. Из серии «Сны»
Отдохнув на родине, отправился доучиваться в Петербург в частную рисовальную школу художника Якова Семеновича Гольдблата, где прозанимался еще три года, продолжая каждое лето путешествовать по российскому Северу. Это были не просто познавательные поездки, Писахов ходил на корабле «Святой Фока» по Карскому морю, участвовал в поисках Георгия Седова, добирался до Югорского Шара и Вайгача. Неоднократно на разных судах ходил по Белому морю и северным рекам – Двине и Пинеге, очень любил заезжать на Кий-остров, считая его одним из красивейших мест Беломорья.
Картины Писахова начинают появляться на крупных выставках, неизменно вызывая интерес и публики, и собратьев по живописи. В 1914 году на одной из выставок северные пейзажи Писахова очаровали Илью Репина. Мэтр посоветовал молодому художнику браться за большие полотна, а, узнав, что тот живет и работает в маленькой комнатке, пригласил к себе в Пенаты, пообещав предоставить большое помещение, холсты и краски. Писахов впоследствии вспоминал: «Товарищи поздравляли, зависти не скрывали. А я … не поехал, боялся, что от смущения не будет силы работать». Таким Степан Григорьевич оставался всю жизнь, скромным, застенчивым и очень добрым. При этом он обладал большой работоспособностью, а когда требовали интересы дела (не для себя), мог что-то настойчиво требовать, настаивать и даже кулачком по столу стукнуть, что было, наверное, немного комично при его добродушном лице и небольшом росте.
А работал Писахов много, после изгнания из Архангельска интервентов приводил в порядок местные музеи, по заказу Москвы зарисовывал места боев с интервентами и памятники северной архитектуры, участвовал в экспедициях. Каждый год на выставках появлялись его новые картины. Кстати, две работы Писахова украшали кабинет М.И. Калинина – второго человека в стране по официальной советской иерархии.
Любовь к Северу и его людям помогла родиться знаменитым писаховским сказам, которые быстро стали необычайно популярны в Архангельске, сделав Степана Григорьевича местной знаменитостью и всеобщим любимцем. При этом жизнь его не была безоблачной, Писахову не раз припоминали «белогвардейское прошлое» – при интервентах оставался в Архангельске, запретили празднование 65-летнего юбилея, были периоды, когда на жизнь он зарабатывал только преподаванием рисования в школах города.
Любопытно, что он никогда не иллюстрировал свои сказы, считая, что другие сделают это лучше, а порой просто давая этим возможность заработать молодым художникам, которых всегда поддерживал.
Как и при жизни, Писахов готов поздороваться с каждым встречным .
Умер Степан Григорьевич Писахов в мае 1960 года. Остались его картины, удивительно сочные сказы и добрая память. Уже в наши дни недалеко от места, где стоял дом Писахова, снесенный в 1960 году, открыли большой музей – единственный персональный музей в Архангельске. Музей чрезвычайно интересен, в нем более 150 работ художника, масса любопытных артефактов, а оформление дает представление не только о жизни Писахова, но и о времени, когда он писал свои картины и сказы. На пешеходной улице в центре города, где собраны старинные деревянные здания, стали создавать бульвар со скульптурами героев писаховских сказов. Пока что на бульваре только памятник самому Степану Григорьевичу и его главному герою – мужичку Сене Малину, оседлавшему налима. Но вскоре появятся и другие персонажи, во всяком случае, места для них уже предусмотрены.
Сказ «Налим Малиныч»
А чтобы и вы почувствовали самобытный колорит произведений Писахова, считавшего, что «в сказках не надо сдерживать себя – врать надо вовсю», небольшой сказ «Налим Малиныч».
Было это давно, в старопрежно время. В те поры я не видал, каки таки парады. По зиме праздник был. На Соборной площади парад устроили.
Солдатов нагнали, пушки привезли, народ сбежался.
Я пришел поглядеть.
Я от толкотни отошел к угору, сел к забору – призадумался. Пушки в мою сторону поворочены. Я сижу себе спокойно – знаю, что на холосту заряжены.
Как из пушек грохнули! Меня как подхватило, – выкинуло! Через забор, через угор, через пристань, через два парохода, что у пристани во льду стояли. Покрутило меня на одном месте, развертело да как трахнуло об лед ногами (хорошо, что не головой). Я лед пробил – и до самого дна дошел.
Потемень в воде. Свету – что в проруби, да скрозь лед чуть-чутошно сосвечиват.
Ко дну иду и вижу – рыба всяка спит. Рыбы видимо-невидимо. Чем ниже, тем рыба крупней.
Поморский мужичок Сеня Малин из деревни Уймы.
На самом дне я на матерушшого налима наскочил. Спал налим крепкой спячкой. Разбудился налим да и спросонок к проруби. Я на налима верхом скочил, в прорубь выскочил, на лед налима выташшил. На морозном солнышке наскоро пообсох, рыбину под мышку – и прямиком на соборну плошшадь.
А тут под раз и подходяшшой покупатель оказался. Протопоп идет из собора. И не просто идет, а передвигат себя. Ножки ставит мерно, как счет ведет. Сапожками скрипит, шелковой одеждой шуршит.
Я хотел подумать: «Не заводной ли протопоп-то?» Да друго подумал: «Вот покупатель такой, какой надо».
Зашел протопопу спереду и чинной поклон отвесил.
Увидел протопоп налима, остановился и проговорил:
– Ах, сколь подходяшше для меня налим на уху, печенка на паштет. Неси рыбину за мной.
Протопоп даже шибче ногами шевелить стал. Дома за налима мне рупь дал и велел протопопихе налима в кладовку снести.
Налим в окошечко выскользнул – и ко мне. Я опять к протопопу. Протопоп обрадел и говорит:
– Как бы ишшо таку налимину, дак как раз в мой аппетит будет!
Опять рупь дал, опять протопопиха в кладовку вынесла налима. Налим тем же ходом в окошечко, да и опять ко мне.
Взял я налима на цепочку и повел, как собаку. Налим хвостом отталкиватся, припрыгиват-бежит.
На трамвай не пустили. Кондукторша требовала бумагу с печатью, что налим не рыба, а есть собака охотничья.
Ну, мы и пешком до дому доставились.
Дома в собачью конуру я поставил стару квашню с водой и налима туда пустил. На калитку записку налепил: «Остерегайтесь цепного налима». Чаю напился, сел к окну покрасоваться, личико рученькой подпер и придумал нового сторожа звать Налим Малиныч.
СТЕПАН ПИСАХОВ И СЕМЁН МАЛИНА
СТЕПАН ПИСАХОВ И СЕМЁН МАЛИНА
Очень своеобычной и примечательной фигурой среди архангельских писателей был Степан Писахов. Впрочем, был он не только писателем, но и сказочником, и живописцем, и путешественником.
Чтобы сразу дать представление о том, каков Степан Писахов, приведу одну его небольшую сказку «Как поп работницу нанимал»:
«Тебе, девка, житьё у меня будет лёхкое, — не столько работать, сколько отдыхать будешь!
Утром станешь, ну, как подобат, до свету. Избу вымоешь, двор уберёшь, коров подоишь, на поскотину выпустишь, в хлеву приберёшь и — опи-отдыхай!
Завтрак состряпашь, самовар согреешь, нас с матушкой завтраком накормишь и — спи-отдыхай!
В поле поработашь али в огороде пополешь, коли зимой — за дровами али за сеном съездишь и — спи-отдыхай!
Обед сваришь, пирогов напечёшь, мы с матушкой обедать сядем, а ты — спи-отдыхай!
После обеда посуду вымоешь, избу приберёшь и — спи-отдыхай!
Коли время подходяче, в лес по ягоду, по грибы сходишь, али матушка в город спосылат, дак сбегашь. До городу — рукой подать, и восьми вёрст не будет, а потом — спи-отдыхай!
Из «города прибежишь, самовар поставишь. Мы с матушкой чай станем пить, а ты — спи-отдыхай!
Вечером коров встретишь, подоишь, корм задашь и — спи-отдыхай!
Ужну сваришь, мы с матушкой съедим, а ты — спи-отдыхай!
Воды наносишь, дров наколешь — ето к завтрему, и — спи-отдыхай!
Постели наладишь, нас с матушкой спать повалишь. А ты, девка, день-деньской проспишь-проотдыхашь — во што ночь-то будешь спать?
Ночью попредёшь, поткёшь, повышивашь, пошьёшь и опять — спи-отдыхай!
Ну, под утро белье постирашь, которо надо — поштопашь да зашьёшь и — спи-отдыхай!
Да ведь, девка, не даром. Деньги платить буду. Кажной год по рублю! Сама подумай. Сто годов — сто рублёв. Богатейкой станешь!»
Сказка «Как поп работницу нанимал» — сказка старая, и пришла к Писахову из Пинеги. Сам Писахов, хотя и коренной архангелогородец (тут родился, тут и умер), но говорил, что у него «деды и бабки со стороны матери родом из Пинежского района». Надо сказать, что Пинега издавна славилась сказочниками и песенниками. Пинега — заповедный край стародавней русской сказки, а в писаховском роду она была в особом почёте.
«Мой дед был сказочник, — писал Степан Григорьевич с гордостью. — Звали его сказочник Леонтий. Записывать сказки тогда никому и в голову не приходило. Деда Леонтия я не застал. Говорили о нём, как о большом выдумщике — рассказывал всё к слову и всё к месту».
Немалым выдумщиком был и сам Степан Григорьевич, иной раз и безудержным выдумщиком. Я как-то заговорил с ним об этом.
— Что это вы, Степан Григорьевич. Мороз у вас до семисот градусов доходит, через Карпаты вы на корабле переправляетесь, а по реке вскачь мчитесь. Дома у вас приплясывают и, сорвавшись с места, на свадьбу в другую деревню торопятся. Налима вы по улицам водите, как собаку, на цепочке, а волков по полсотни к избе своей волочете, да ещё десяток на себя, на манер шубы, надеваете. Кстати, волки эти мороженые, а замерзли потому, что мороз не то на сто, не то на двести градусов хватил. А сами вы, рассердясь на волков, так разгорячились, что вода в бутылке, которая была у вас в кармане, несмотря на неистовый мороз, вскипела. Когда вы вернулись из лесу, мужики об вас цигарки прикуривали. Потом от вашего жару баня грелась. Словом, такое у вас, что только руками разведёшь.
Но разводить руками мне не довелось. Не успел. Писахов опередил, и сам руками замахал. Потом вскочил с места и спросил, заглядывая снизу вверх мне в глаза:
— Зато ведь не соскучились, читая сказки мои?
— Чего нет, того нет, — отозвался я, смеясь. — Соскучиться с вами невозможно — ни с вами, ни с вашими сказками.
— Вот-вот, — обрадовался Писахов. — Скука же — вреднейшая вещь. От неё и помереть недолго.
— Пожалуй, — согласился я, но, желая выведать от Степана Григорьевича самое заветное о его сказках, продолжал свой лукавый диалог. — Ведь за всякой, даже самой фантастической народной сказкой скрыты реальные соотношения людей, вещей, событий…
— А я что, враль, по-вашему? — вскипел Степан Григорьевич, яростно тряся своей рыжей шевелюрой. — А помните, как кончается эта самая сказка о мороженых волках? Я притащил к своей избе полсотни мороженых волков да и «склал костром под окошком. И только примерился в избу иттить — слышу: колокольчик тренькат да шаркунки брякают. Исправник едет! Увидал исправник волков и заорал дико (с нашим братом мужиком исправник по-человечески не разговаривал):
— Што ето, — кричит, — за поленница?
Я объяснил исправнику:
— Так и так, как есь, волки морожены, — и добавил: — Теперича я на волков не с ружьём, а с морозом охочусь.
Исправник моих слов и в рассужденье не берёт, волков за хвосты хватат, в сани кидат и шчёт ведет по-своему:
В шчет подати,
В шчет налогу,
В шчет подушных,
В шчет подворных,
В шчет дымовых,
В шчет кормовых,
В шчет того, сколько с ково.
Ето для начальсва,
Ето для меня,
Ето для того-друтово,
Ето для пятово-десятово,
А ето про запас!
И только за последнево волка три копейки швырнул. Волков-то полсотни было.
Куды пойдёшь — кому скажешь? Исправников-волков и мороз не брал».
Писахов, пометавшись по комнате, остановился и спросил сердито и в, то же время хитровато:
— А это всё как вам покажется — не действительные отношения людей того времени: это самодурство грабителя-исправника и беспомощность мужичка-охотника, который за бесценок, за эти самые проклятые три копейки, должен был отдавать пушнину, добытую им в страшные морозы? Это что — правда? Или пустая выдумка?
— Сдаюсь, — сказал я, поднимая руки.
— То-то, — сказал удовлетворённо Степан Григорьевич, усаживаясь в низенькое ветхое креслице и победно оглядываясь.
Однако через минуту он уже снова был на ногах.
— А вы знаете, про это путешествие на корабле через Карпаты я от Сени Малины записал, не сразу, правда, а много позже по памяти. Он в деревне Уйме жил, под Архангельском. Его все за враля считали, и всерьёз никто не принимал, а это, знаете, какой сказочник, какой придумщик был. Я теперь все сказки от его имени сказываю. И Сеню Малину вралём не считаю. Придумка — не враньё.
К Сене Малине мы с вами ещё вернёмся в конце этой главы. А сейчас мне хочется досказать то, что было в моё посещение Степана Писахова, во время которого случился наш спор о придумке. Спорили, впрочем, мы недолго. Слишком импульсивен и подвижен был Степан Григорьевич, слишком любил сказывать, чтобы надолго увлечься теоретическими умствованиями.
Прервав себя на полуслове, Степан Григорьевич опять уселся в креслице, придвинулся ко мне вплотную и, сверкнув усмешливыми щёлками глаз, стал рассказывать, как одна девка-пинежанка, беседуя с соседкой, говорит ей:
«Утресь маменька меня будить стала, а я чую и сплю-тороплюсь».
Это «сплю-тороплюсь» очень нравилось Степану Григорьевичу, и он несколько раз повторил:
— Сплю-тороплюсь, сплю-тороплюсь… А? Хорошо ведь? Прекрасно? Верно?
Конечно, верно. Это было в самом деле хорошо, прекрасно, превосходно. Но лучше всего была, пожалуй, та детская радость, с какой Степан Григорьевич принимал это прекрасное. Он весь светился, весь жил в этом своем непрерывном словотворчестве, я бы сказал, словонаслаждении, в постоянном радостном удивлении красотой народного слова.
Долго мы в тот вечер просидели в небольшой комнатке Степана Григорьевича на Поморской, двадцать семь. Было это в июле 1936 года.
Знал я Степана Григорьевича Писахова и до этого, хотя и не близко: очень уж велика была разница в годах — когда я был ещё мальчишкой, Писахов был уже известным художником. В Архангельске дядю Стёпу знали решительно все. Коротенькая подвижная фигура его с большой головой, рыжей шевелюрой, рыжей бородкой, в надвинутой на уши старенькой шляпёнке с опущенными вниз полями знакома была всякому архангелогородцу. Он был живой исторической достопримечательностью Архангельска. Недаром же и сам он говаривал с гордостью, хотя и облечённой в шутейную форму: «Приезжие в Архангельск осматривают сперва город, потом меня».
Но надо сказать, что хотя все в городе знали Степана Григорьевича, однако далеко не все любили его. Он никогда не был гладеньким и обтекаемым. Его острое словцо, его пронзительные глазки и усмешливая улыбка могли и отпугнуть человека, особенно если этот человек был, что называется, «солидный». Впрочем, истины ради, следует отметить, что с начальством всех времён и всех рангов хитроумный остряк умел ладить.
Кстати, несколько слов об архангельском начальстве дореволюционных лет. Архангельск был городом особым, в котором и начальство случалось какое-то особое. Некоторые архангельские губернаторы увлекались краеведением, интересовались природой Севера, его этнографическими особенностями, промыслами, ремёслами, характерными для края, путешествовали по губернии. Губернатор Сосновский в 1909 году отправил Русанова на Новую Землю с экспедицией. Энгельгардт после поездки по Северу написал книгу «Северный край».
Один из губернаторов Архангельска середины девятнадцатого века, приходившийся дедом Льву Толстому, уйдя после губернаторства в отставку, дал даже одной из своих деревень название — Грумант. Так в те времена звали архипелаг Шпицберген, часть которого подлежала попечению архангельского губернатора, поскольку там жили русские колонисты и промышленники.
Степан Григорьевич Писахов всегда с неослабевающим интересом относился к изучению северных земель и морей. Он пользовался всяким удобным случаем, чтобы попасть на Крайний Север. В 1907 и 1909 годах он побывал на Новой Земле с экспедициями Русанова, в 1914 году выходил с экспедицией на поиски Седова, Брусилова и Русанова.
В 1924 году сестра моя Серафимиа побывала на Новой Земле с экспедицией на парусно-моторном судне «Сосновец», которое вёл прославленный впоследствии капитан Владимир Воронин. Позже сестра писала мне: «С нами был и художник Писахов».
Из своих многочисленных поездок по Северу Степан Григорьевич вывез массу этюдов и картин, а также незабываемо яркие впечатления.
Писахов стал писателем позже, чем живописцем, и с его картинами я познакомился еще в девятьсот десятых годах. Полотна, которые висели по стенам комнаты, в которой мы сидели со Степаном Григорьевичем в тридцать шестом году, я видел лет двадцать до того на его выставке в Архангельске. И сейчас и тогда мне больше всего нравились две картины. Одна из них называлась «Цветы на Новой Земле».
Новоземельские пейзажи Степана Писахова отличались суровой сдержанностью колорита. Ничего броского, ничего эффектно яркого. Да и что яркое может отыскаться в этом краю материкового льда полукилометровой толщины, в этой арктической пустыне? Только в короткое — меньше двух месяцев — и холодное — до двух градусов тепла — лето кое-где пробивалась чахлая травка да лишайники. И это почти всё, что красило здесь землю.
И вдруг — ярко-красная кучка нежных милых цветов в этой суровой ледяной пустыне. Откуда она? Как сюда попала? Да я попала ли? Не плод ли это фантазии художника, склонного к фантастической придумке? Я спросил об этом Степана Григорьевича, и он ответил, что такие цветы действительно растут на Новой Земле.
Да, тут придумки не было. Насколько безудержно придумчив и фантастичен был Писахов в своих сказках, в своём писательстве, настолько же сдержан и реалистичен он был в своей живописи. Странно? Вероятно. Но подобного рода странности в людях искусства, полных противоречий и свободы воображения, давно уже перестали удивлять меня.
Помнится мне и другая картина Писахова, поразившая меня. На ней изображено было низменное прибрежье. И тут же — аэроплан с кабиной, окрашенной в ярко-красный цвет.
Аэроплан в пейзаже, особенно северном, был явлением чрезвычайным и невиданным. Технику в те годы живописцы не писали. Она была антиживописна, антиприродна и ни в какие художнические, а тем более пейзажные ворота не лезла.
Вообще она была неосвоенной диковинкой и художнически ещё никак не осмысливалась. Архангельск впервые увидел аэроплан в 1912 году, когда к нам для демонстрации полётов приехал один из первых русских авиаторов Александр Васильев, за год до этого победивший всех других авиаторов в казавшемся тогда гигантском перелёте Петербург — Москва.
Для маленького провинциального Архангельска тот летний полдень, когда на плацу перед казармами Запасного архангелогородского батальона крошечный самолётик, разбежавшись по полю, вдруг взмыл в воздух, был часом великого торжества и решительного, дерзкого, невиданного движения вперёд.
Помню, с каким волнением я, четырнадцатилетний мальчонка, разинув рот, неотрывно смотрел на летящую прямо над моей головой страшную, грохочущую и в то же время игрушечно-хрупкую стрекозу, внутрь которой как-то хитро и неудобно был вдвинут крохотный и безумно смелый человечек в кожаной куртке, кожаных крагах и кожаной кепке. Это было фантастично, как фантастичен был… писаховский Сеня Малина.
Признаться, я никогда не был в полной мере уверен, что Сеня Малина в самом деле существует и что живёт он, как говорил мне и как позже писал Степан Григорьевич, в деревне Уйма под Архангельском. Я бывал в Уйме, но не встречал Сени Малины и ни слова ни от кого в деревне о нём не слыхал.
Я хотел было выложить Писахову свои сомнения на этот счёт при встрече, да неловко как-то стало сделать это. Стеснительно было в присутствии Степана Григорьевича усомниться в существовании Сени Малины, и я умолчал о своих сомнениях, оставив их при себе.
Спустя два года после моего разговора с Писаховым у него дома, Степан Григорьевич прислал мне в Ленинград первую книжку своих сказок, выпущенную Архангельским областным издательством. В ней, как бы продолжая наш разговор. Степан Григорьевич писал в конце авторского предисловия: «Несколько слов о Малине. В деревне Уйма, в восемнадцати километрах от Архангельска жил Сеня Малина. В 1928 году я был у Сени Малины. Это была наша единственная встреча».
Ага, значит, Сеня Малина был, существовал. С этой уверенностью я жил еще тридцать лет. А в 1968 году в только что вышедшем пятом томе «Краткой литературной энциклопедии», в статье «Писахов», я прочел: «Сказки Писахова, объединенные в цикл «Северный Мюнхаузен», ведутся от лица крестьянина-помора Малины, прототипом которого послужил житель деревни Уйма С.М. Кривоногов».
Вот оно как. Выходит, что Сени Малины все-таки не было. Был Семён Кривоногов, черты которого отлил Писахов в выдуманном им Сене Малине.
Ну, что ж. Можно и так. В конце цитированного мной предисловия к первой книге своих сказок Писахов фактически сам объяснил это: «Чтя память безвестных северных сказителей-фантастов — моих земляков, я свои сказки говорю от имени Малины».
Итак, Малины нет, но Малина есть, потому что в честь него сказываются сказки и Писаховым, и многими другими.
И ещё несколько слов о Малине и Писахове. Я думаю, что прототипом Сени Малины был не только С. Кривоногов, но и… С. Писахов. Душа Сени Малины жила в самом Степане Писахове, и все придумки Малины — это придумки и Писахова.
Степан Григорьевич писал как-то, что Малина рассказал ему во время их единственного свидания две сказки: «На корабле через Карпаты» и «Розка и волки». Может быть. Но ведь остальные сказки Писахова, сочинённые несомненно им самим, как две капли воды похожи на эти две сказки.
Думая об этом, я всё больше утверждался в мысли, что в сказках Степана Писахова столько же Сени Малины, сколько в сказках Сени Малины Степана Писахова. Был ли мальчик, в данном случае не столь уж важно. Гораздо важней то, что был народ-сказитель и был сказитель Степан Писахов, старавшийся следовать его путем.
Тема главы, посвящённой Степану Писахову, — это тема Писахова-Малины. Она как будто исчерпана. Но мне хочется рассказать ещё об одной встрече с Писаховым в… фондах Ленинградского музея Арктики и Антарктики. Случилось это через несколько лет после смерти Степана Григорьевича.
Я спросил хранителя фондов музея Валентину Владимировну Кондратьеву:
— Нет ли у вас каких-нибудь работ архангельского художника Писахова?
— Кое-что есть, — ответила она. — Немного, правда: две картины и несколько листов графики, — и с готовностью добавила: — Сейчас принесу.
Я ждал с нетерпением возвращения Валентины Владимировны и с ещё большим нетерпением следил за тем, как осторожно, неторопливо, бережно она вынимала картины из плотных конвертов, в которых они хранились. Наконец, хранительница сокровищ дала мне взглянуть на них, и первое, что я увидел, был… аэроплан — старый мой знакомец по Архангельску.
Надо же было так случиться, что одна из двух картин Писахова, хранившихся в фондах музея, оказалась именно той, которая для моей работы о Писахове была мне всего нужней и всего интересней. Может статься, эта картина и вообще самое интересное из наследия Писахова-живописца.
До той поры я видел эту картину дважды — пятьдесят три и тридцать три года тому назад: на выставке Писахова, если не ошибаюсь, в 1916 году и у него на квартире в Архангельске — в 1936 году. И вот теперь она снова передо мной, больше того — мы с ней наедине, и я могу глядеть на неё, сколько моей душе угодно, могу разглядывать её во всех самомалейших деталях, каждая из которых для меня — находка.
Впрочем, когда картина, высвобожденная из своих обёрток, предстала передо мной воочию, я ещё не знал, какая это интересная, какая драгоценная находка, как много она для меня открывает того, чего я прежде не знал и о чём даже не догадывался. Но обо всём этом — в следующей главе.
Читайте также
СТЕПАН ПИСАХОВ И СЕМЁН МАЛИНА
СТЕПАН ПИСАХОВ И СЕМЁН МАЛИНА
Очень своеобычной и примечательной фигурой среди архангельских писателей был Степан Писахов. Впрочем, был он не только писателем, но и сказочником, и живописцем, и путешественником.Чтобы сразу дать представление о том, каков Степан Писахов,
«МАЛИНА»
«МАЛИНА»
Я уже начал забывать об этом. О двух черных годах своей жизни. Не вспоминал о них – и все дела. Но начал смотреть сериал «Московская сага», и словно через полвека вернулось ко мне необъяснимое ощущение тревоги.Мой отец всю свою жизнь работал за границей, где весьма
НЕ ЖИЗНЬ, А МАЛИНА!
НЕ ЖИЗНЬ, А МАЛИНА!
В местечке Ланц мы соединились с нашей колонной. Наше дальнейшее двухдневное путешествие приобрело совершенно иной характер.Прежде всего в Ланце буйвол Братке выгнал из школы пеструю компанию беженцев и отвел помещение для нас. Немцы недовольно
Сергей Савченко. «Малина» как инструмент разведки
Сергей Савченко. «Малина» как инструмент разведки
24 августа 1949 года первым заместителем председателя Комитета информации при министерстве иностранных дел СССР назначили Сергея Савченко. Он был более резким и жестким человеком, чем генерал Петр Федотов, которого он
СТЕПАН ДЕХТЯРЕВ
СТЕПАН ДЕХТЯРЕВ
Малолетки наматывают красна[28] на цевки с помощью больших деревянных скалок, от работы идет шум. Цевки вставляются в челноки, которыми пропускаются нитки в ткань. Под станами прыгают педали – ткачи с грохотом бьют по ним ногами, хватаясь руками за бердо и с
Степан Георгиевич Шаумян
Степан Георгиевич
Шаумян
Родился 1(13) октября 1878 года в Тифлисе. Шестнадцатилетним учеником реального училища организует молодежные нелегальные кружки, издает журнал «Циацан» («Радуга»]. В 1898 году поступает в Петербургский политехнический институт, затем переводится в
Степан Супрун
Степан Супрун
Хочу опушками сорочьимя
Пройти к дымящейся реке…
Хочу найти могилу летчика
В сухом и частом сосняке.
Анатолий Жигулин
Автор: В. Фадеев
В тот день, после полудня, многие жители близлежащих деревень — Монастыри, Паньковичи, Сурновка, а также солдаты,
Малина
Малина
Мы с папой вдвоем идем по улице. И вдруг к нам подходит маленькая старушка. Сразу видно, очень добрая и очень печальная.Вообще-то тут все люди добрые и тихие. Говорят на «о». Окают. Мне очень нравится такой разговор, я тоже иногда начинаю окать, мне кажется, что так
«Малина»
«Малина»
Я уже начал забывать об этом. О двух черных годах своей жизни. Не вспоминал о них – и все дела. Но начал смотреть сериал «Московская сага», и словно через полвека вернулось ко мне необъяснимое ощущение тревоги.Мой отец всю свою жизнь работал за границей, где весьма
«А ля малина»
«А ля малина»
На заводском аэродроме в столовой всегда длинная очередь. Когда она подходит, отдаешь свою шапку-ушанку и получаешь алюминиевую ложку. Обед у нас состоял из трех блюд: суп «погоняй», каша «шрапнель» да кисель «а ля малина», размазанный по большой алюминиевой
А. Мельчин СТЕПАН ВОСТРЕЦОВ
А. Мельчин
СТЕПАН ВОСТРЕЦОВ
Осенним днем 1923 года перед личным составом одной из воинских частей на Дальнем Востоке стоял боевой командир Красной Армии. Голос командующего войсками военного округа, зачитывающего приказ Реввоенсовета Республики, четко раздавался под
Степан Муха
Степан Муха
Назначенный руководителем украинского КГБ Степан Нестерович Муха не был профессионалом и считался «карманным председателем». Он пришел в КГБ Украины из аппарата ЦК КПУ, не будучи осведомленным о деятельности спецслужб, без правовых знаний и оперативного
ТОКАРЕВ Степан Кириллович
ТОКАРЕВ Степан Кириллович
Степан Кириллович Токарев родился в 1922 году в селе Сергеевка Цурупинского района Целиноградской области. Украинец. В 1932 году приехал в Магнитогорск. Работал механиком в механических мастерских Горпромкомбината. В ноябре 1941 года призван в
МОЗЖЕРИН Степан Федорович
МОЗЖЕРИН Степан Федорович
Степан Федорович Мозжерин родился в 1911 году в деревне Бажины Каслинского района Челябинской области. Русский. Работал в колхозе. В июле 1941 года призван в Советскую Армию, с октября участвует в боях с немецко-фашистскими захватчиками на 4-м
Очень своеобычной и примечательной фигурой среди архангельских писателей был Степан Писахов. Впрочем, был он не только писателем, но и сказочником, и живописцем, и путешественником.
Чтобы сразу дать представление о том, каков Степан Писахов, приведу одну его небольшую сказку «Как поп работницу нанимал»:
«Тебе, девка, житьё у меня будет лёхкое, — не столько работать, сколько отдыхать будешь!
Утром станешь, ну, как подобат, до свету. Избу вымоешь, двор уберёшь, коров подоишь, на поскотину выпустишь, в хлеву приберёшь и — опи-отдыхай!
Завтрак состряпашь, самовар согреешь, нас с матушкой завтраком накормишь и — спи-отдыхай!
В поле поработашь али в огороде пополешь, коли зимой — за дровами али за сеном съездишь и — спи-отдыхай!
Обед сваришь, пирогов напечёшь, мы с матушкой обедать сядем, а ты — спи-отдыхай!
После обеда посуду вымоешь, избу приберёшь и — спи-отдыхай!
Коли время подходяче, в лес по ягоду, по грибы сходишь, али матушка в город спосылат, дак сбегашь. До городу — рукой подать, и восьми вёрст не будет, а потом — спи-отдыхай!
Из «города прибежишь, самовар поставишь. Мы с матушкой чай станем пить, а ты — спи-отдыхай!
Вечером коров встретишь, подоишь, корм задашь и — спи-отдыхай!
Ужну сваришь, мы с матушкой съедим, а ты — спи-отдыхай!
Воды наносишь, дров наколешь — ето к завтрему, и — спи-отдыхай!
Постели наладишь, нас с матушкой спать повалишь. А ты, девка, день-деньской проспишь-проотдыхашь — во што ночь-то будешь спать?
Ночью попредёшь, поткёшь, повышивашь, пошьёшь и опять — спи-отдыхай!
Ну, под утро белье постирашь, которо надо — поштопашь да зашьёшь и — спи-отдыхай!
Да ведь, девка, не даром. Деньги платить буду. Кажной год по рублю! Сама подумай. Сто годов — сто рублёв. Богатейкой станешь!»
Сказка «Как поп работницу нанимал» — сказка старая, и пришла к Писахову из Пинеги. Сам Писахов, хотя и коренной архангелогородец (тут родился, тут и умер), но говорил, что у него «деды и бабки со стороны матери родом из Пинежского района». Надо сказать, что Пинега издавна славилась сказочниками и песенниками. Пинега — заповедный край стародавней русской сказки, а в писаховском роду она была в особом почёте.
«Мой дед был сказочник, — писал Степан Григорьевич с гордостью. — Звали его сказочник Леонтий. Записывать сказки тогда никому и в голову не приходило. Деда Леонтия я не застал. Говорили о нём, как о большом выдумщике — рассказывал всё к слову и всё к месту».
Немалым выдумщиком был и сам Степан Григорьевич, иной раз и безудержным выдумщиком. Я как-то заговорил с ним об этом.
— Что это вы, Степан Григорьевич. Мороз у вас до семисот градусов доходит, через Карпаты вы на корабле переправляетесь, а по реке вскачь мчитесь. Дома у вас приплясывают и, сорвавшись с места, на свадьбу в другую деревню торопятся. Налима вы по улицам водите, как собаку, на цепочке, а волков по полсотни к избе своей волочете, да ещё десяток на себя, на манер шубы, надеваете. Кстати, волки эти мороженые, а замерзли потому, что мороз не то на сто, не то на двести градусов хватил. А сами вы, рассердясь на волков, так разгорячились, что вода в бутылке, которая была у вас в кармане, несмотря на неистовый мороз, вскипела. Когда вы вернулись из лесу, мужики об вас цигарки прикуривали. Потом от вашего жару баня грелась. Словом, такое у вас, что только руками разведёшь.
Но разводить руками мне не довелось. Не успел. Писахов опередил, и сам руками замахал. Потом вскочил с места и спросил, заглядывая снизу вверх мне в глаза:
— Зато ведь не соскучились, читая сказки мои?
— Чего нет, того нет, — отозвался я, смеясь. — Соскучиться с вами невозможно — ни с вами, ни с вашими сказками.
— Вот-вот, — обрадовался Писахов. — Скука же — вреднейшая вещь. От неё и помереть недолго.
— Пожалуй, — согласился я, но, желая выведать от Степана Григорьевича самое заветное о его сказках, продолжал свой лукавый диалог. — Ведь за всякой, даже самой фантастической народной сказкой скрыты реальные соотношения людей, вещей, событий…
— А я что, враль, по-вашему? — вскипел Степан Григорьевич, яростно тряся своей рыжей шевелюрой. — А помните, как кончается эта самая сказка о мороженых волках? Я притащил к своей избе полсотни мороженых волков да и «склал костром под окошком. И только примерился в избу иттить — слышу: колокольчик тренькат да шаркунки брякают. Исправник едет! Увидал исправник волков и заорал дико (с нашим братом мужиком исправник по-человечески не разговаривал):
— Што ето, — кричит, — за поленница?
Я объяснил исправнику:
— Так и так, как есь, волки морожены, — и добавил: — Теперича я на волков не с ружьём, а с морозом охочусь.
Исправник моих слов и в рассужденье не берёт, волков за хвосты хватат, в сани кидат и шчёт ведет по-своему:
В шчет подати,
В шчет налогу,
В шчет подушных,
В шчет подворных,
В шчет дымовых,
В шчет кормовых,
В шчет того, сколько с ково.
Ето для начальсва,
Ето для меня,
Ето для того-друтово,
Ето для пятово-десятово,
А ето про запас!
И только за последнево волка три копейки швырнул. Волков-то полсотни было.
Куды пойдёшь — кому скажешь? Исправников-волков и мороз не брал».
Писахов, пометавшись по комнате, остановился и спросил сердито и в, то же время хитровато:
— А это всё как вам покажется — не действительные отношения людей того времени: это самодурство грабителя-исправника и беспомощность мужичка-охотника, который за бесценок, за эти самые проклятые три копейки, должен был отдавать пушнину, добытую им в страшные морозы? Это что — правда? Или пустая выдумка?
— Сдаюсь, — сказал я, поднимая руки.
— То-то, — сказал удовлетворённо Степан Григорьевич, усаживаясь в низенькое ветхое креслице и победно оглядываясь.
Однако через минуту он уже снова был на ногах.
— А вы знаете, про это путешествие на корабле через Карпаты я от Сени Малины записал, не сразу, правда, а много позже по памяти. Он в деревне Уйме жил, под Архангельском. Его все за враля считали, и всерьёз никто не принимал, а это, знаете, какой сказочник, какой придумщик был. Я теперь все сказки от его имени сказываю. И Сеню Малину вралём не считаю. Придумка — не враньё.
К Сене Малине мы с вами ещё вернёмся в конце этой главы. А сейчас мне хочется досказать то, что было в моё посещение Степана Писахова, во время которого случился наш спор о придумке. Спорили, впрочем, мы недолго. Слишком импульсивен и подвижен был Степан Григорьевич, слишком любил сказывать, чтобы надолго увлечься теоретическими умствованиями.
Прервав себя на полуслове, Степан Григорьевич опять уселся в креслице, придвинулся ко мне вплотную и, сверкнув усмешливыми щёлками глаз, стал рассказывать, как одна девка-пинежанка, беседуя с соседкой, говорит ей:
«Утресь маменька меня будить стала, а я чую и сплю-тороплюсь».
Это «сплю-тороплюсь» очень нравилось Степану Григорьевичу, и он несколько раз повторил:
— Сплю-тороплюсь, сплю-тороплюсь… А? Хорошо ведь? Прекрасно? Верно?
Конечно, верно. Это было в самом деле хорошо, прекрасно, превосходно. Но лучше всего была, пожалуй, та детская радость, с какой Степан Григорьевич принимал это прекрасное. Он весь светился, весь жил в этом своем непрерывном словотворчестве, я бы сказал, словонаслаждении, в постоянном радостном удивлении красотой народного слова.
Долго мы в тот вечер просидели в небольшой комнатке Степана Григорьевича на Поморской, двадцать семь. Было это в июле 1936 года.
Знал я Степана Григорьевича Писахова и до этого, хотя и не близко: очень уж велика была разница в годах — когда я был ещё мальчишкой, Писахов был уже известным художником. В Архангельске дядю Стёпу знали решительно все. Коротенькая подвижная фигура его с большой головой, рыжей шевелюрой, рыжей бородкой, в надвинутой на уши старенькой шляпёнке с опущенными вниз полями знакома была всякому архангелогородцу. Он был живой исторической достопримечательностью Архангельска. Недаром же и сам он говаривал с гордостью, хотя и облечённой в шутейную форму: «Приезжие в Архангельск осматривают сперва город, потом меня».
Но надо сказать, что хотя все в городе знали Степана Григорьевича, однако далеко не все любили его. Он никогда не был гладеньким и обтекаемым. Его острое словцо, его пронзительные глазки и усмешливая улыбка могли и отпугнуть человека, особенно если этот человек был, что называется, «солидный». Впрочем, истины ради, следует отметить, что с начальством всех времён и всех рангов хитроумный остряк умел ладить.
Кстати, несколько слов об архангельском начальстве дореволюционных лет. Архангельск был городом особым, в котором и начальство случалось какое-то особое. Некоторые архангельские губернаторы увлекались краеведением, интересовались природой Севера, его этнографическими особенностями, промыслами, ремёслами, характерными для края, путешествовали по губернии. Губернатор Сосновский в 1909 году отправил Русанова на Новую Землю с экспедицией. Энгельгардт после поездки по Северу написал книгу «Северный край».
Один из губернаторов Архангельска середины девятнадцатого века, приходившийся дедом Льву Толстому, уйдя после губернаторства в отставку, дал даже одной из своих деревень название — Грумант. Так в те времена звали архипелаг Шпицберген, часть которого подлежала попечению архангельского губернатора, поскольку там жили русские колонисты и промышленники.
Степан Григорьевич Писахов всегда с неослабевающим интересом относился к изучению северных земель и морей. Он пользовался всяким удобным случаем, чтобы попасть на Крайний Север. В 1907 и 1909 годах он побывал на Новой Земле с экспедициями Русанова, в 1914 году выходил с экспедицией на поиски Седова, Брусилова и Русанова.
В 1924 году сестра моя Серафимиа побывала на Новой Земле с экспедицией на парусно-моторном судне «Сосновец», которое вёл прославленный впоследствии капитан Владимир Воронин. Позже сестра писала мне: «С нами был и художник Писахов».
Из своих многочисленных поездок по Северу Степан Григорьевич вывез массу этюдов и картин, а также незабываемо яркие впечатления.
Писахов стал писателем позже, чем живописцем, и с его картинами я познакомился еще в девятьсот десятых годах. Полотна, которые висели по стенам комнаты, в которой мы сидели со Степаном Григорьевичем в тридцать шестом году, я видел лет двадцать до того на его выставке в Архангельске. И сейчас и тогда мне больше всего нравились две картины. Одна из них называлась «Цветы на Новой Земле».
Новоземельские пейзажи Степана Писахова отличались суровой сдержанностью колорита. Ничего броского, ничего эффектно яркого. Да и что яркое может отыскаться в этом краю материкового льда полукилометровой толщины, в этой арктической пустыне? Только в короткое — меньше двух месяцев — и холодное — до двух градусов тепла — лето кое-где пробивалась чахлая травка да лишайники. И это почти всё, что красило здесь землю.
И вдруг — ярко-красная кучка нежных милых цветов в этой суровой ледяной пустыне. Откуда она? Как сюда попала? Да я попала ли? Не плод ли это фантазии художника, склонного к фантастической придумке? Я спросил об этом Степана Григорьевича, и он ответил, что такие цветы действительно растут на Новой Земле.
Да, тут придумки не было. Насколько безудержно придумчив и фантастичен был Писахов в своих сказках, в своём писательстве, настолько же сдержан и реалистичен он был в своей живописи. Странно? Вероятно. Но подобного рода странности в людях искусства, полных противоречий и свободы воображения, давно уже перестали удивлять меня.
Помнится мне и другая картина Писахова, поразившая меня. На ней изображено было низменное прибрежье. И тут же — аэроплан с кабиной, окрашенной в ярко-красный цвет.
Аэроплан в пейзаже, особенно северном, был явлением чрезвычайным и невиданным. Технику в те годы живописцы не писали. Она была антиживописна, антиприродна и ни в какие художнические, а тем более пейзажные ворота не лезла.
Вообще она была неосвоенной диковинкой и художнически ещё никак не осмысливалась. Архангельск впервые увидел аэроплан в 1912 году, когда к нам для демонстрации полётов приехал один из первых русских авиаторов Александр Васильев, за год до этого победивший всех других авиаторов в казавшемся тогда гигантском перелёте Петербург — Москва.
Для маленького провинциального Архангельска тот летний полдень, когда на плацу перед казармами Запасного архангелогородского батальона крошечный самолётик, разбежавшись по полю, вдруг взмыл в воздух, был часом великого торжества и решительного, дерзкого, невиданного движения вперёд.
Помню, с каким волнением я, четырнадцатилетний мальчонка, разинув рот, неотрывно смотрел на летящую прямо над моей головой страшную, грохочущую и в то же время игрушечно-хрупкую стрекозу, внутрь которой как-то хитро и неудобно был вдвинут крохотный и безумно смелый человечек в кожаной куртке, кожаных крагах и кожаной кепке. Это было фантастично, как фантастичен был… писаховский Сеня Малина.
Признаться, я никогда не был в полной мере уверен, что Сеня Малина в самом деле существует и что живёт он, как говорил мне и как позже писал Степан Григорьевич, в деревне Уйма под Архангельском. Я бывал в Уйме, но не встречал Сени Малины и ни слова ни от кого в деревне о нём не слыхал.
Я хотел было выложить Писахову свои сомнения на этот счёт при встрече, да неловко как-то стало сделать это. Стеснительно было в присутствии Степана Григорьевича усомниться в существовании Сени Малины, и я умолчал о своих сомнениях, оставив их при себе.
Спустя два года после моего разговора с Писаховым у него дома, Степан Григорьевич прислал мне в Ленинград первую книжку своих сказок, выпущенную Архангельским областным издательством. В ней, как бы продолжая наш разговор. Степан Григорьевич писал в конце авторского предисловия: «Несколько слов о Малине. В деревне Уйма, в восемнадцати километрах от Архангельска жил Сеня Малина. В 1928 году я был у Сени Малины. Это была наша единственная встреча».
Ага, значит, Сеня Малина был, существовал. С этой уверенностью я жил еще тридцать лет. А в 1968 году в только что вышедшем пятом томе «Краткой литературной энциклопедии», в статье «Писахов», я прочел: «Сказки Писахова, объединенные в цикл «Северный Мюнхаузен», ведутся от лица крестьянина-помора Малины, прототипом которого послужил житель деревни Уйма С.М. Кривоногов».
Вот оно как. Выходит, что Сени Малины все-таки не было. Был Семён Кривоногов, черты которого отлил Писахов в выдуманном им Сене Малине.
Ну, что ж. Можно и так. В конце цитированного мной предисловия к первой книге своих сказок Писахов фактически сам объяснил это: «Чтя память безвестных северных сказителей-фантастов — моих земляков, я свои сказки говорю от имени Малины».
Итак, Малины нет, но Малина есть, потому что в честь него сказываются сказки и Писаховым, и многими другими.
И ещё несколько слов о Малине и Писахове. Я думаю, что прототипом Сени Малины был не только С. Кривоногов, но и… С. Писахов. Душа Сени Малины жила в самом Степане Писахове, и все придумки Малины — это придумки и Писахова.
Степан Григорьевич писал как-то, что Малина рассказал ему во время их единственного свидания две сказки: «На корабле через Карпаты» и «Розка и волки». Может быть. Но ведь остальные сказки Писахова, сочинённые несомненно им самим, как две капли воды похожи на эти две сказки.
Думая об этом, я всё больше утверждался в мысли, что в сказках Степана Писахова столько же Сени Малины, сколько в сказках Сени Малины Степана Писахова. Был ли мальчик, в данном случае не столь уж важно. Гораздо важней то, что был народ-сказитель и был сказитель Степан Писахов, старавшийся следовать его путем.
Тема главы, посвящённой Степану Писахову, — это тема Писахова-Малины. Она как будто исчерпана. Но мне хочется рассказать ещё об одной встрече с Писаховым в… фондах Ленинградского музея Арктики и Антарктики. Случилось это через несколько лет после смерти Степана Григорьевича.
Я спросил хранителя фондов музея Валентину Владимировну Кондратьеву:
— Нет ли у вас каких-нибудь работ архангельского художника Писахова?
— Кое-что есть, — ответила она. — Немного, правда: две картины и несколько листов графики, — и с готовностью добавила: — Сейчас принесу.
Я ждал с нетерпением возвращения Валентины Владимировны и с ещё большим нетерпением следил за тем, как осторожно, неторопливо, бережно она вынимала картины из плотных конвертов, в которых они хранились. Наконец, хранительница сокровищ дала мне взглянуть на них, и первое, что я увидел, был… аэроплан — старый мой знакомец по Архангельску.
Надо же было так случиться, что одна из двух картин Писахова, хранившихся в фондах музея, оказалась именно той, которая для моей работы о Писахове была мне всего нужней и всего интересней. Может статься, эта картина и вообще самое интересное из наследия Писахова-живописца.
До той поры я видел эту картину дважды — пятьдесят три и тридцать три года тому назад: на выставке Писахова, если не ошибаюсь, в 1916 году и у него на квартире в Архангельске — в 1936 году. И вот теперь она снова передо мной, больше того — мы с ней наедине, и я могу глядеть на неё, сколько моей душе угодно, могу разглядывать её во всех самомалейших деталях, каждая из которых для меня — находка.
Впрочем, когда картина, высвобожденная из своих обёрток, предстала передо мной воочию, я ещё не знал, какая это интересная, какая драгоценная находка, как много она для меня открывает того, чего я прежде не знал и о чём даже не догадывался. Но обо всём этом — в следующей главе.
Степан Григорьевич Писахов (1879–1960) — признанный классик. Всю жизнь он посвятил родному русскому Северу, творчески перерабатывал фольклор архангельских поморов. В этих сказках отразилась реальная жизнь, о которой автор пишет с настоящей гордостью за свой удивительный край.
Двоюродный дед Степана Писахова был профессиональным сказителем, его даже на промысел брали в качестве рассказчика чудесных историй. Бабушка строго придерживалась старой веры, внук с детства впитал красоту и глубину псалмов, Священного Писания, русских духовных стихов. Всё это органично вошло в последующее его творчество.
Степан Писахов. Сказки Сени Малины
Степан Писахов мечтал стать художником, много странствовал, побывал в Арктике, Италии, паломником путешествовал по Палестине, Турции, Сирии, Египте. Вернувшись в Петербург, где учился до 1905 в художественном училище, вновь стал брать уроки рисования, а потом — снова на Север, на Печору, Пинегу и Белое море. Затем учёба в Париже, Риме и вновь — Север, участие в экспедиции, искавшей Георгия Седова, в экспедициях по исследованию саамов. Рисовал Писахов много и много выставлялся, поражая современников серебряным сиянием своих пейзажей («север даёт», говорил он).
Сочинять сказки он начал ещё в 1918-м, но опубликовать их удалось лишь в 1935 году. Слишком специфичными они могли показаться неискушённым в северном фольклоре и обычаях читателям. Перед самой войной в том же издательстве в Архангельске вышла ещё одна книга, куда вошли 86 сказок. Но опубликовать книгу сказок в Москве удалось только в 1957 году. Они стали известны широкому кругу читателей, когда автору было уже за семьдесят. Кормила Писахова всю жизнь работа учителем рисования.
художник Дмитрий Трубин
Прототипом рассказчика, судя по воспоминаниям Степана Писахова, в «Сказках Сени Малины» стал колоритный старик-помор, с которым писатель познакомился в 1928 году в деревне Уйме недалеко от Архангельска. Увлекательные истории, которыми с ним поделился старик, вошли в сборник сказок преображёнными вольной авторской фантазией. «Чтя память безвестных северных сказителей — моих сородичей и земляков, — я свои сказки веду от имени Сени Малины», — говорил Писахов.
За лёгким бахвальством рассказчика сквозит настоящая гордость за свой край, богатый всяческим добром. Трески столько, что изобретательный Сеня Малина, измерив глубину (25 метров) и ширину косяка (500 километров), смастерил прямо на рыбьих спинах себе избушку: «На рыбе еду, рыбу варю. Меня треска и кормит, и везёт». А когда косяк трески увёз его «мимо Новой Земли, в океан Ледовитый», он и тут не растерялся: «Отгородил от всего косяка клин километров в пять, высмотрел вожака-рыбу, накинул езду… Правлю, куда надо, весь косяк уздой поворачиваю» («На треске гуляли»).
художник Дмитрий Трубин
Помор так любит своё дело, что, пропустив момент, когда все мужское население вышло в море за рыбой, устремляется за товарищами на… бане, приладив к ней мачту с парусом и руль: «В бане новости завсегда самы свежи, самы новы. Рыбы к бане со всех сторон заторопились. А мы промышляем». Причём рассказчик ловит рыбу не «по-обнакновенному», а «по-банному» — банным тазиком, шайкой. Рыба думает, что её зовут в гости и доверчиво идёт прямиком к рыбаку.
Поморский мужичок на все руки мастер. Он может на необитаемом берегу Новой Земли в два счёта построить избушку, отбиться от белых медведей и хитроумным способом их пленить («наловил медведей ровно сто», сказка «Белы медведи»). Ему подчиняются звери и рыбы: гигантский налим на цепи охраняет двор. Архангельский мужик с товарищами даже море может раскачать, так что суда, севшие на мель, смывает волной («Белуха»). Он, будучи на военной морской службе и дойдя «до краю земли», забирается на небо и достаёт месяц, чтобы украсить им старенькую шинель («Месяц с небесного чердака»).
художник Дмитрий Трубин
Сказка, как говорится, ложь, да в ней намёк. Остросатирический сказ «Письмо мордобитно» высмеивает хапуг всех мастей: заводчика, обманывающего рабочих, губернатора, судей и даже высокопоставленных столичных чиновников. При этом истории Сени Малины корнями уходят в фольклор. Сказка «Налим Малиныч» и по сюжету (сообразительный мужичок обхитрил обжору протопопа), и по сатирической направленности напоминают «Русские заветные сказки», собранные А. Н. Афанасьевым. Есть среди писаховских историй не только сказки, но и байки, например, про то, как Сеня Малина Наполеона из Москвы прогнал да ещё и получил от него в подарок золотую шкатулку с надписью: «На уважительну память Малине от Наполеона».
Истории Сени Малины изложены характерным северным говорком. Читателю это в новинку. Необычный, цветистый, метафоричный язык завораживает и радует. Вот как рассказчик сочиняет письмо недобросовестному хозяину: «Слово напишу да руками придержу, чтобы на бумаге обсиделось одним концом. Которо слово не успею прихватить, то с бумаги палкой летит. Я только в сторону увертываюсь. Горячи слова завсегда торопыги». И письмо получается, как и заявлено в названии, «мордобитно» — каждое слово лупит жадного заводчика.
художник Дмитрий Трубин
Чудесные истории крепко связаны с реальной жизнью поморов, их бытом, их представлениями о мире. Задорным историям как нельзя лучше соответствуют острохарактерные, слегка пародийные и в то же время добродушные, жизнерадостные иллюстрации Дмитрия Трубина. Сразу чувствуется, что художник настроен на одну волну с автором сказок. Дмитрий Трубин — уроженец Архангельского края, живёт и работает в Архангельске.
Писахов, С. Сказки Сени Малины / Степан Писахов ; художник Дмитрий Трубин. — Архангельск : Нирбут, 2022. — 63 с. ; ил.
Уходя на промысел в море, поморы обязательно брали с собой сказителя-песенника. Он скрашивал тяготы и однообразие быта во время долгого и трудного путешествия. Хороший сказитель пользовался в Поморье большой популярностью, а платили ему наравне с остальными членами рыболовной артели. Одаренные от природы литературным талантом и хорошей памятью, сказители не только могли спеть множество старинных песен, рассказать сказки, но и сложить новые. Имена большинства этих людей давно забылись, но, оставшись безвестными, они сохранили для потомков то, что неразрывно связано с историей народа и страны. Отдавая дань и чтя память поморских сказителей, Степан Писахов рассказывает свои сказки от лица простого поморского крестьянина — Сени Малины.
Они виделись всего лишь один раз, да и та встреча была совсем короткой: «Жил Малина в деревне Уйме, в 18 километрах от города, — вспоминал писатель. — Старик рассказывал о своем тяжёлом детстве. На прощанье рассказал, как он с дедом „на корабле через Карпаты ездил“ и „как собака Розка волков ловила“. Но именно этому человеку было суждено стать олицетворением всех поморских сказителей.
Могло бы показаться, что Сеня Малина — просто собирательный образ, вобравший в себя основные черты и таланты. Однако же проведенные исследования доказали, что герой сказок Степана Писахова существовал на самом деле и жил в п.Уемский. Сегодня в поселке не только помнят о нем, но и посвятили Сене Малине гостиную «Музея народных промыслов и ремесел Приморья»
Настоящее имя Сени Малины — Семен Михайлович Кривоногов. Родился он в Уйме в 1856 году. Уйма — старое название поселка, произошедшее от знакомого всем слова, значение которого — «большое количество чего-либо». Когда-то здесь вплотную друг за другом располагалось 5 деревень. Различить, где заканчивалась одна и начиналась другая, было практически невозможно. Люди так и говорили «пойду в Уйму». Здесь и жил Семен Кривоногов, занимался охотой, рыбной ловлей, лесным делом. Был он хороший маляр, мастерски стелил и шпаклевал полы. Его образованием было 2 класса сельской школы, зато он обладал хорошей памятью и знал множество историй, вставляя в рассказы свои выдумки. Одним из любимых выражений Сени Малины было «Не любо – не слушай, а врать не мешай», которое теперь украшает одну из стен музейной гостиной
Прозвище «Малина» предположительно происходит от поморского слова «малина» (с ударением на последний слог), что означает «маленький». К сожалению, до нас не дошло ни одного снимка или портрета Семена Кривоногова; о его внешности можно судить только по воспоминаниям близких. Основываясь на этих сведениях, портрет Сени Малины написал самодеятельный художник Александр Федорович Усачев
Зато в музее удалось собрать фотографии всех потомков Семена Кривоногова. У него с женой Матреной Гавриловной было семеро детей, а сегодня род насчитывает более 160 человек. Кстати, выяснилось, что один из потомков Сени Малины живет и в Саратове. Зовут ее Надежда Метлина, если я правильно записала фамилию.
Кроме того, что работники музея смогли собрать всю эту информацию, они еще и познакомили между собой всех родственников. По мере того, как расширялись полученные сведения, росло в музее и генеалогическое дерево
Отдельное место в гостиной отдано героям сказок Писахова. Смотреть на них под неспешное повествование, полное непривычных для жителя средней полосы словечек и оборотов местного говорья, одно удовольствие
А сказка про Лень да Отеть привела нас полный восторг. Советую прочитать, хотя, конечно, читать — это одно, а вот слушать в исполнении жителей Архангельской области — совсем другое. Но мы все-таки не удержались и купили себе книгу сказок Писахова. Выбирали с учетом веса, потому что вся поездка была еще впереди. Зато потом пришла в голову мысль о том, что часть покупок можно было просто отправить себе по почте 
Автор всех керамических шедевров — мастер народных художественных промыслов Архангельской области Людмила Никифоровна Морева. Скажу по секрету, что кроме керамики она еще делает потрясающие на вкус и красивые с виду традиционные северные пряники — козули. Оказалось, что в их изготовлении существует много тонкостей, особенно в том, что касается формы, сюжетов и украшения. Я бы с удовольствием попробовала самолично сделать пряник, но в этот раз мы перенимали опыт по изготовлению керамической игрушки. Художественных талантов в себе не открыли, зато очень весело провели время. О том, что могут создать те, кто пластилина с детства в руках не держал, расскажу в следующий раз.
Памятник Сене Малине в Архангельске / памятник Архангельскому мужику — герою сказок северного сказочника Степана Писахова, выполненный скульптором Сергеем Сюхиным, расположен на пешеходной улице Архангельска — проспекте Чумбарова-Лучинского. Памятник изображает Сеню Малину, от имени которого рассказывает свои сказки Степан Писахов, верхом на огромном налиме.
На голове у Сени шапка-ушанка, одет он в тулупчик, не раз выручавший архангельских мужиков в лютую стужу, а на ногах — подшитые вручную валенки. Таких теперь нигде не увидеть.
Сеня Малина – крестьянин-помор, персонаж сказки Степана Писахова«Налим Малиныч». Сеня Малина – крестьянин деревни Уйма. Это человек бывалый, мастер на все руки: он и пахарь, и рыбак, и охотник; И в Москве, и в Питере был, и против французов и турок воевал, и по многим морям путешествовал. «На самом дне я на матерушшого налима наскочил. Спал налим крепкой спячкой. Разбудился налим да и спросонок к проруби. Я на налима верхом скочил, в прорубь выскочил, на лед налима выташшил»
Для героя сказок нет ничего невозможного, «захочет – пиво на звездном дожде сварит. Захочет – на бане в море за рыбой пойдет. Или на Луну с помощью самовара улетит да там от рук злющих «лунных баб» чуть не погибнет».
Образ Сени Малины имел реальный прототип. Имя героя не выдумано. В деревне Уйма жил весёлый сказочник Семён Михайлович Кривоногов, по прозвищу Малина.
Торжественная установка скульптурной композиции была осуществлена в 2009 году ко дню празднования 425-летия Архангельска.
Сказочник Степан Писахов родился в Архангельске, окончил здесь городское училище, затем учился в художественном училище барона Штиглица в Петербурге. Как художник, он продолжил свое образование в Париже и в частной мастерской в Петербурге. Одновременно с рисованием он писал сказки. О его произведениях говорили: «побасенки, напевки и говорушки цветут в каждой сказке». О творческой фантазии Писахова дают представление уже сами названия сказок — «Оглобля расцвела», «Месяц с небесного чердака», «На треске гуляли», «Брюки в восемнадцать верст длины», «Морожены песни», «Баня в море», «На Уйме кругом света».
ИНТЕРЕСНЫЕ ФАКТЫ
— Архангельский Сеня Малина попал в число самых неординарных изваяний России по версии экспертов единого сервиса путешествий. Эксперты сервиса путешествий Туту изучили тысячи монументов во всех регионах страны, выбрали сотню самых неординарных и создали их 3D-модели.
ПОЛЕЗНАЯ ИНФОРМАЦИЯ:
Monument to Sena Malina
Адрес: 163071, Архангельск, пр. Чумбарова-Лучинского (у дома 32)
Ломоносовский округ
Координаты: 64.535519,40.527386
Дата создания: 28 июня 2009 года
Скульптор: Сергей Сюхин
КОНТАКТЫ:
Режим работы: открыта к просмотру
Вход: бесплатный
Телефон:
ИНТЕРЕСНОЕ РЯДОМ: