Лермонтов сказка ошибки рип

• Полный текст
• Ашик-Кериб
• Примечания

Ашик-Кериб

турец­кая сказка

Давно тому назад, в городе Тифлизе, жил один бога­тый турок; много Аллах дал ему золота, но дороже золота была ему един­ствен­ная дочь Магуль-Мегери: хороши звезды на небеси, но за звез­дами живут ангелы, и они еще лучше, так и Магуль-Мегери была лучше всех деву­шек Тифлиза. Был также в Тифлизе бед­ный Ашик-Кериб; про­рок не дал ему ничего кроме высо­кого сердца – и дара песен; играя на саазе [бала­лайка турец<кая>] и про­слав­ляя древ­них витя­зей Тур­ке­стана, ходил он по сва­дьбам уве­се­лять бога­тых и счаст­ли­вых; – на одной сва­дьбе он уви­дал Магуль-Мегери, и они полю­били друг друга. Мало было надежды у бед­ного Ашик-Кериба полу­чить ее руку – и он стал гру­стен, как зим­нее небо.

Вот раз он лежал в саду под вино­град­ни­ком и нако­нец заснул; в это время шла мимо Магуль-Мегери с сво­ими подру­гами; и одна из них, уви­дав спя­щего ашика [бала­ла­еч­ник], отстала и подо­шла к нему: «Что ты спишь под вино­град­ни­ком, – запела она, – вста­вай, безум­ный, твоя газель идет мимо»; он проснулся – девушка порх­нула прочь, как птичка; Магуль-Мегери слы­шала ее песню и стала ее бра­нить: «Если б ты знала, – отве­чала та, – кому я пела эту песню, ты бы меня побла­го­да­рила: это твой Ашик-Кериб»; – «Веди меня к нему», – ска­зала Магуль-Мегери; и они пошли. Уви­дав его печаль­ное лицо, Магуль-Мегери стала его спра­ши­вать и уте­шать; «Как мне не гру­стить, – отве­чал Ашик-Кериб, – я тебя люблю, и ты нико­гда не будешь моею». – «Проси мою руку у отца моего, – гово­рила она, – и отец мой сыг­рает нашу сва­дьбу на свои деньги и награ­дит меня столько, что нам вдвоем доста­нет». – «Хорошо, – отве­чал он, – поло­жим, Аян-Ага ничего не пожа­леет для своей доч<ер>и; но кто знает, что после ты не будешь меня упре­кать в том, что я ничего не имел и тебе всем обя­зан; – нет, милая Магуль-Мегери; я поло­жил зарок на свою душу; обе­ща­юсь 7 лет стран­ство­вать по свету и нажить себе богат­ство, либо погиб­нуть в даль­них пусты­нях; если ты согласна на это, то по исте­че­нии срока будешь моею». – Она согла­си­лась, но при­ба­вила, что если в назна­чен­ный день он не вер­нется, она сде­ла­ется женою Кур­шуд-бека, кото­рый давно уж за нее сватается.

При­шел Ашик-Кериб к своей матери; взял на дорогу ее бла­го­сло­ве­ние, поце­ло­вал малень­кую сестру, пове­сил через плечо и сумку, оперся на посох стран­ни­чий и вышел из города Тифлиза. И вот дого­няет его всад­ник, – он смот­рит – это Кур­шуд-бек. «Доб­рый путь, – кри­чал ему бек, – куда бы ты ни шел, стран­ник, я твой това­рищ»; не рад был Ашик сво­ему това­рищу – но нечего делать; долго они шли вме­сте, нако­нец зави­дели перед собою реку. Ни моста, ни броду; – «Плыви впе­ред, – ска­зал Кур­шуд-бек, – я за тобою после­дую». Ашик сбро­сил верх­нее пла­тье и поплыл; пере­пра­вив­шись, глядь назад – о горе! о все­мо­гу­щий Аллах! Кур­шуд-бек, взяв его одежды, уска­кал обратно в Тифлиз, только пыль вилась за ним змеею по глад­кому полю. При­ска­кав в Тифлиз, несет бек пла­тье Ашик-Кериба к его ста­рой матери: «Твой сын уто­нул в глу­бо­кой реке, – гово­рит он, – вот его одежда»; в невы­ра­зи­мой тоске упала мать на одежды люби­мого сына и стала обли­вать их жар­кими сле­зами; потом взяла их и понесла к наре­чен­ной невестке своей, Магуль-Мегери. «Мой сын уто­нул, – ска­зала она ей, – Кур­шуд-бек при­вез его одежды; ты сво­бодна». Магуль-Мегери улыб­ну­лась и отве­чала: «Не верь, это всё выдумки Кур­шуд-бека; прежде исте­че­ния 7 лет никто не будет моим мужем»; она взяла со стены свою сааз и спо­койно начала петь люби­мую песню бед­ного Ашик-Кериба.

Между тем стран­ник при­шел бос и наг в одну деревню; доб­рые люди одели его и накор­мили; он за то пел им чуд­ные песни; таким обра­зом пере­хо­дил он из деревни в деревню, из города в город: и слава его раз­нес­лась повсюду. При­был он нако­нец в Халаф; по обык­но­ве­нию взо­шел в кофей­ный дом, спро­сил сааз и стал петь. В это время жил в Халафе паша, боль­шой охот­ник до песель­ни­ков: мно­гих к нему при­во­дили – ни один ему не понра­вился; его чауши изму­чи­лись, бегая по городу: вдруг, про­ходя мимо кофей­ного дома, слы­шат уди­ви­тель­ный голос; они туда: «Иди с нами к вели­кому паше, – закри­чали они, – или ты отве­ча­ешь нам голо­вою». «Я чело­век воль­ный, стран­ник из города Тифлиза, – гово­рит Ашик-Кериб; – хочу пойду, хочу нет; пою, когда при­дется, и ваш паша мне не началь­ник»; однако, несмотря на то, его схва­тили и при­вели к паше. «Пой», ска­зал паша, и он запел. И в этой песни он сла­вил свою доро­гую Магуль-Мегери; и эта песня так понра­ви­лась гор­дому паше, что он оста­вил у себя бед­ного Ашик-Кериба. Посы­па­лось к нему серебро и золото, забли­стали на нем бога­тые одежды; счаст­ливо и весело стал жить Ашик-Кериб и сде­лался очень богат; забыл он свою Магуль-Мегери или нет, не знаю, толь<ко> срок исте­кал, послед­ний год скоро дол­жен был кон­читься, а он и не гото­вился к отъ­езду. Пре­крас­ная Магуль-Мегери стала отча­и­ваться: в это время отправ­лялся один купец с кер­ва­ном из Тифлиза с сорока вер­блю­дами и 80‑ю неволь­ни­ками: при­зы­вает она купца к себе и дает ему золо­тое блюдо: «Возьми ты это блюдо, – гово­рит она, – и в какой бы ты город ни при­е­хал, выставь это блюдо в своей лавке и объ­яви везде, что тот, кто при­зна­ется моему блюду хозя­и­ном и дока­жет это, полу­чит его и вдо­ба­вок вес его золо­том». Отпра­вился купец, везде испол­нял пору­че­ние Магуль-Мегери, но никто не при­знался хозя­и­ном золо­тому блюду. Уж он про­дал почти все свои товары и при­е­хал с осталь­ными в Халаф: объ­явил он везде пору­че­ние Магуль-Мегери. Услы­хав это, Ашик-Кериб при­бе­гает в кара­ван-сарай: и видит золо­тое блюдо в лавке тифлиз­ского купца. «Это мое», – ска­зал он, схва­тив его рукою. «Точно, твое, – ска­зал купец: – я узнал тебя, Ашик-Кериб: сту­пай же ско­рее в Тифлиз, твоя Магуль-Мегери велела тебе ска­зать, что срок исте­кает, и если ты не будешь в назна­чен­ный день, то она выдет за дру­гого»; – в отча­я­нии Ашик-Кериб схва­тил себя за голову: оста­ва­лось только три дня до роко­вого часа. Однако он сел на коня, взял с собою суму с золо­тыми моне­тами – и поска­кал, не жалея коня; нако­нец изму­чен­ный бегун упал без­ды­хан­ный на Арзин­ган горе, что между Арзи­нья­ном и Арзе­ру­мом. Что ему было делать: от Арзи­ньяна до Тифлиза два месяца езды, а оста­ва­лось только два дня. «Аллах все­мо­гу­щий, – вос­клик­нул он, – если ты уж мне не помо­га­ешь, то мне нечего на земле делать»; и хочет он бро­ситься с высо­кого утеса; вдруг видит внизу чело­века на белом коне; и слы­шит гром­кий голос: «Оглан, что ты хочешь делать?» «Хочу уме­реть», – отве­чал Ашик. «Сле­зай же сюда, если так, я тебя убью». Ашик спу­стился кое-как с утеса. «Сту­пай за мною», – ска­зал грозно всад­ник; «Как я могу за тобою сле­до­вать, – отве­чал Ашик, – твой конь летит, как ветер, а я отя­го­щен сумою»; – «Правда; повесь же суму свою на седло мое и сле­дуй»; – отстал Ашик-Кериб, как ни ста­рался бежать: «Что ж ты отста­ешь», – спро­сил всад­ник; «Как же я могу сле­до­вать за тобою, твой конь быст­рее мысли, а я уж изму­чен». «Правда, садись же сзади на коня моего и говори всю правду, куда тебе нужно ехать». – «Хоть бы в Арзе­рум поспеть нонче», – отве­чал Ашик. – «Закрой же глаза»; он закрыл. «Теперь открой»; – смот­рит Ашик: перед ним белеют стены и бле­щут мина­реты Арз­рума. «Вино­ват, Ага, – ска­зал Ашик, – я ошибся, я хотел ска­зать, что мне надо в Карс»; – «То-то же, – отве­чал всад­ник, – я пре­ду­пре­дил тебя, чтоб ты гово­рил мне сущую правду; закрой же опять глаза, – теперь открой»; – Ашик себе не верит то, что это Карс: он упал на колени и ска­зал: «Вино­ват, Ага, три­жды вино­ват твой слуга Ашик-Кериб: но ты сам зна­ешь, что если чело­век решился лгать с утра, то дол­жен лгать до конца дня: мне по насто­я­щему надо в Тифлиз». – «Экой ты невер­ный, – ска­зал сер­дито всад­ник, – но, нечего делать: про­щаю тебе: закрой же глаза. Теперь открой», – при­ба­вил он по про­ше­ствии минуты. Ашик вскрик­нул от радо­сти: они были у ворот Тифлиза. При­неся искрен­нюю свою бла­го­дар­ность и взяв свою суму с седла, Ашик-Кериб ска­зал всад­нику: «Ага, конечно, бла­го­де­я­ние твое велико, но сде­лай еще больше; если я теперь буду рас­ска­зы­вать, что в один день поспел из Арзи­ньяна в Тифлиз, мне никто не пове­рит; дай мне какое-нибудь дока­за­тель­ство». – «Накло­нись, – ска­зал тот улыб­нув­шись, – и возьми из-под копыта коня комок земли и положи себе за пазуху: и тогда, если не ста­нут верить истине слов твоих, то вели к себе при­ве­сти сле­пую, кото­рая семь лет уж в этом поло­же­нии, помажь ей глаза – и она уви­дит». Ашик взял кусок земли из-под копыта белого коня, но только он под­нял голову, всад­ник и конь исчезли; тогда он убе­дился в душе, что его покро­ви­тель был не кто иной, как Хаде­ри­лиаз [св. Георгий].

Только поздно вече­ром Ашик-Кериб отыс­кал дом свой: сту­чит он в двери дро­жа­щею рукою, говоря: «Ана, ана [мать], отвори: я божий гость: я холо­ден и голо­ден; прошу ради стран­ству­ю­щего тво­его сына, впу­сти меня». Сла­бый голос ста­рухи отве­чал ему: «Для ноч­лега пут­ни­ков есть дома бога­тых и силь­ных: есть теперь в городе сва­дьбы – сту­пай туда; там можешь про­ве­сти ночь в удо­воль­ствии». – «Ана, – отве­чал он, – я здесь никого зна­ко­мых не имею и потому повто­ряю мою просьбу: ради стран­ству­ю­щего тво­его сына впу­сти меня». Тогда сестра его гово­рит матери: «Мать, я встану и отворю ему двери». – «Негод­ная, – отве­чала ста­руха: – ты рада при­ни­мать моло­дых людей и уго­щать их, потому что вот уже семь лет, как я от слез поте­ряла зре­ние». Но дочь, не вни­мая ее упре­кам, встала, отперла двери и впу­стила Ашик-Кериба: ска­зав обыч­ное при­вет­ствие, он сел и с тай­ным вол­не­нием стал осмат­ри­ваться: и видит он на стене висит в пыль­ном чехле его слад­ко­звуч­ный сааз. И стал он спра­ши­вать у матери: «Что висит у тебя на стене?» – «Любо­пыт­ный ты гость, – отве­чала она, – будет и того, что тебе дадут кусок хлеба и зав­тра отпу­стят тебя с богом». – «Я уж ска­зал тебе, – воз­ра­зил он, – что ты моя род­ная мать, а это сестра моя, и потому прошу объ­яс­нить мне, что это висит на стене?» – «Это сааз, сааз», – отве­чала ста­руха сер­дито, не веря ему. – «А что зна­чит сааз?» – «Сааз то зна­чит: что на ней играют и поют песни». – И про­сит Ашик-Кериб, чтоб она поз­во­лила сестре снять сааз и пока­зать ему. – «Нельзя, – отве­чала ста­руха: – это сааз моего несчаст­ного сына, вот уже семь лет он висит на стене, и ничья живая рука до него не дотро­ги­ва­лась». Но сестра его встала, сняла со стены сааз и отдала ему: тогда он под­нял глаза к небу и сотво­рил такую молитву: «О! все­мо­гу­щий Аллах! если я дол­жен достиг­нуть до жела­е­мой цели, то моя семи­струн­ная сааз будет так же стройна, как в тот день, когда я в послед­ний раз играл на ней». И он уда­рил по мед­ным стру­нам, и струны согласно заго­во­рили; и он начал петь: «Я бед­ный Кериб [нищий] – и слова мои бедны; но вели­кий Хаде­ри­лияз помог мне спу­ститься с кру­того утеса, хотя я беден и бедны слова мои. Узнай меня, мать, сво­его стран­ника». После этого мать его зары­дала и спра­ши­вает его: – «Как тебя зовут?» – «Рашид» [храб­рый], – отве­чал он. – «Раз говори, дру­гой раз слу­шай, Рашид, – ска­зала она: – сво­ими речами ты изре­зал сердце мое в куски. Нынеш­нюю ночь я во сне видела, что на голове моей волосы побе­лели, а вот уж семь лет я ослепла от слез: скажи мне ты, кото­рый име­ешь его голос, когда мой сын при­дет?» И два­жды со сле­зами она повто­рила ему просьбу. Напрасно он назы­вал себя ее сыном, но она не верила, и спу­стя несколько вре­мени про­сит он: «Поз­воль мне, матушка, взять сааз и идти, я слы­шал, здесь близко есть сва­дьба: сестра меня про­во­дит; я буду петь и играть, и всё, что получу, при­несу сюда и раз­делю с вами». – «Не поз­волю, – отве­чала ста­руха; – с тех пор, как нет моего сына, его сааз не выхо­дил из дому». – Но он стал клясться, что не повре­дит ни одной струны, – «а если хоть одна струна порвется, – про­дол­жал Ашик, – то отве­чаю моим иму­ще­ством». Ста­руха ощу­пала его сумы и, узнав, что они напол­нены моне­тами, отпу­стила его; про­во­див его до бога­того дома, где шумел сва­деб­ный пир, сестра остал<ась> у две­рей слу­шать, что будет.