Синяк
Внуку и самому уже в этом году исполнялся «полтинник», но сегодня он со своей женой собирался на день рождения к бабушке, которая, как и они сами, жила в пригороде. Только ещё километров на двадцать дальше от города. В своё время внук каждое лето пропадал у деда с бабой. А теперь…
Особых средств на подарок у них не было. Хотя, по большому счёту, что можно подарить человеку в его 90 лет такого, чтобы произвело впечатление и запомнилось? Вот-вот… Разве что отдать дань уважения пожилому человеку. Поэтому жена предложила вариант — испечь торт.
Что они и сделали — целый вечер пекли коржи. Потом готовили крем. После чего долго и максимально аккуратно заталкивали своё «произведение» в какую-то огромную картонку.
Всё, можно ехать. И с утра пораньше супруги отправились на электричку. Они справедливо полагали, что в морозную и снежную погоду уехать было проще на транспорте, подчинявшимся определённому графику. Но то ли из-за снега, а то ли из-за праздничного (прошло только несколько дней после Нового года) настроения работников железной дороги, электричка опоздала минут на тридцать. И муж с женой основательно промёрзли.
Зато уж в подошедшей электричке они отогрелись — из девяти вагонов отапливались только три. В них и столпился народ. Очень, кстати, практично — и тепло, и не упадёшь. Да и поговорить есть с кем при желании. А то и поругаться. Чем и пользовались отдельные особы. Преимущественно женского пола. Скрашивая скучную дорогу конфликтами на самые разные темы.
Наконец приехали. Теперь ещё минут тридцать пешком. И они были на месте. Встретил их бабушкин сын, приходившийся, соответственно, внуку родным дядькой.
— Здравствуйте! Проходите, — словам соответствовал гостеприимный жест, как бы приглашающий вглубь дома.
— А бабушка где? — спросил внук (он же племянник).
— Ты ведь знаешь, что она почти не выходит. По своей комнате еле ползает. Да и с ума потихоньку сходит, — отмахнулся дядька. — Проходите в комнату, там она. И сюрприз — при этих словах дядька как-то странно посмотрел на своего племянника. А мы пока на стол что-нибудь сообразим.
В комнате и правда сидела бабушка, одиноко сгорбившись на диване, бывшего едва ли не ровесником внука. Лицо у неё было каким-то отрешённым. Или так только показалось из-за того, что она напряжённо смотрела в окно, скрывая от вошедших часть лица. Но потом она обернулась и муж с женой поначалу лишились дара речи от увиденного — левый глаз старушки отливал синевой, плавно переходящей по краям в жёлто-зелёный оттенок. Было похоже, что синяка два — один непосредственно в глазнице. Он намного свежее и насыщенно тёмно-синего цвета. А окаймлял его, начинаясь от левой скулы и наползая через височную кость под седые волосы, синяк побледнее, более размытых тонов.
А рядом с ней сидела её дочь — тот самый сюрприз — (т.е. мать внука, с которой он не поддерживал никаких отношений более года, будучи выброшенный родителями на улицу), совершенно не обращая внимания на синяк. Вполне возможно, конечно, что эту тему они уже обсудили ранее, но ведь не дура она и видела, что синяка два. Значит, либо она заодно с братом (что наиболее вероятно), либо ей совершенно наплевать на происходящее с собственной матерью.
— Бабуль, что это с тобой? Никак драться начала на старости лет? — попытался сострить внук.
Но бабушка только махнула рукой. В глазах у неё показались слёзы и она снова отвернулась к окну. А тут и дядька вошёл в комнату с бутылкой в руке:
— Ну что, отметим событие?!
— А что это за синяк у неё под глазом? — спросил дядьку племянник.
— А-а, это она ночью с дивана своего упала, — услышал он в ответ и успел разглядеть промелькнувшую на дядькином лице недобрую улыбку…
Потом они посидели немного, выпили. Только водка внуку не лезла в глотку. Он сидел за столом почти напротив своей бабушки и, глядя на её постаревшее лицо, вспоминал совсем другие времена. Тогда ещё жив был дед — бывший военный лётчик, который всю семью держал в крепких руках. Все были довольны и счастливы. Первые пять лет своей жизни внук рос у деда с бабой. После ещё лет десять он пропадал у них каждое лето, да и в учебный год не пропускал возможности съёздить к ним.
Но потом… так получилось, что в 16 лет внук угодил в тюрьму и надолго. Первая судимость была за реальную драку, а вот две другие… во втором случае он наверняка знал — кто и зачем подставил его. Третья же судимость до сих пор остаётся открытым вопросом. Наверняка он знал только, что не сделал ничего противозаконного. Зато родители и родная сестра использовали его судимости в своих интересах и вытолкали его на улицу.
Что произошло за эти годы в семье — неизвестно, но нравы в семье изменились. Раньше мысль о синяке под глазом у бабушки внуку и в голову никогда бы не пришла, а теперь и представлять себе ничего не надо — вот она, реальность.
«И что с ней делать — с этой реальностью? — подумал внук. — идти в милицию? Но в доме, где он когда-то рос, даже мысль такая казалась бредом. К тому же не исключено, что в этом случае все шишки свалят не него самого, как на ранее судимого. Милиция особо разбираться не будет — раз судимый, значит преступник по жизни… Забрать её к себе? Так ведь они сами с женой живут в съёмном доме и зависят в этом плане от хозяев. А случись что-нибудь с бабушкой — его же ещё и засудят. Да и не отдадут её. Ведь скорее всего синяки эти напрямую связаны с наследством…»
Внуку было наверняка известно, что в нотариальных конторах дедова завещания не значится и дом, в котором до сих пор живёт его дядька с семьёй, официально числится за дедом. Знал он и то, что дед его любил свою жену. Кроме того, он был далеко не такой дурак и хорошо знал своих детей. Поэтому никому из них он не мог напрямую завещать дом, чтобы не оставить жену на улице.
«Отсюда следует… А что из этого следует? — Да ничего. Кроме того, что завещание реально существует и бабушка в состоянии его изменить (но она никогда этого не сделает из любви к мужу и его памяти!). Вот и пытаются её дети повлиять на обстоятельства. Хоть и не укладывается в голове, что его дядька мог поднять руку на свою мать, но… синяки ведь реально существуют. И удариться именно этой стороной о спинку дивана, как дружно утверждали дядька с тёткой, она никак не могла, т.к. для этого ей пришлось бы совершить немыслимый кульбит в воздухе.
А следует отсюда, что ты, мил человек, дожив до пятидесяти лет, совершенно не в состоянии помочь человеку, подарившему ему незабываемое детство.
Тем не менее через пару часов внук с женой уехали, так ничего и не сказав родственникам по поводу синяка. Но всю дорогу и долго ещё впоследствии внук помнил этот синяк — обильную гематому на своей совести…
Источник
Читать
Тамара Васильевна Лихоталь
Попутное поручение
Когда в доме мужчина
Лёшка был слабенький, часто простужался, и у него болели уши. Мама никогда не покупала ему мороженого: «Ты же знаешь, что тебе нельзя». Лёшка знал. На ночь ел гоголь-моголь с тёплым молоком. А когда Лёшка шёл гулять, мама повязывала ему платок.
«Сегодня ужас как холодно, — говорила она соседке Марье Григорьевне, — я повязала Лёшеньке свой оренбургский платок».
Марья Григорьевна гудела в ответ:
«О-о, у меня тоже когда-то был оренбургский! Да его весь в горсти зажмёшь…»
Зачем Марье Григорьевне понадобилось зажимать в горсти платок, было непонятно. Зато слово «оренбургский» она произносила так, что всем становилось ясно: лучше этого платка на свете нет. А ещё Марья Григорьевна говорила:
«Плохо, когда в доме нет мужчины». Это она про Лёшкиного папу.
Лёшка уходил в комнату. Прикрывал двери. Забирался с ногами на диван.
…На Лёшкином столике в коробке лежат аккуратно уложенные в ватные гнёздышки яички. Разные — и побольше, и поменьше, и белые, и голубенькие, и крапчатые. Бурое в крапинку — яйцо поморника, легкокрылого бесстрашного разбойника. Так сказал папа. А вот это длинненькое зеленоватое, похожее на маленькую грушу, — кайры. Возьмёшь его в руку — тяжёлое, крепкое, в плотной скорлупе. Папа положил яйцо на край стола и слегка толкнул его. Лёшка испугался — скатится! Но оно не скатилось, а только завертелось на месте.
«Не бойся, — сказал папа, — не упадёт. Кайры откладывают свои яйца на уступах скал, над морскими обрывами. И они не падают, вот какие устойчивые».
В последний свой приезд папа по утрам выходил во двор делать зарядку. Лёшка сидел на подоконнике и, протирая пальцами пятаки на морозных листьях, смотрел, как папа, голый по пояс, обтирается снегом. А самому Лёшке приходится гулять в оренбургском платке.
Сначала платок надевали поверх шапки и завязывали крест-накрест под мышками. Но, когда Лёшка пошёл в школу, из-за этого получился целый скандал. Гоголь-моголь с тёплым молоком Лёшка, так и быть, ел — всё-таки сладкий, хоть и надоел порядком, но платок надевать отказался наотрез. Потому что мальчишки кричали: «Платок! Платок!», визжали и смеялись. Они ведь не знали, что это не какой-нибудь обыкновенный платок, а настоящий оренбургский, которого теперь не достать. Тогда мама стала повязывать платок под шапку.
Утром в раздевалке Лёшка старается поскорее сдёрнуть платок с головы и незаметно засунуть его куда-нибудь. Теперь-то он понимает Марью Григорьевну: «Да его в горсти зажать можно». В горсти Лёшка не пробовал. Зато в рукав или в карман — очень даже здорово получается.
После уроков Лёшка возится, пока все не уйдут из раздевалки. Его даже прозвали копухой. Но Лёшка считал: лучше пусть «копуха», чем «платок».
Хуже всего было с Олей Тереховой. Все уйдут, а Оля стоит и ждёт Лёшку. Лёшке слышно, как она нетерпеливо постукивает ботиком в деревянную стенку перегородки:
— Лёш, а Лёш, скоро ты, что ль?
Лёшка только пыхтит в ответ. Ну конечно, он не скоро. Попробуй-ка тут скоро.
Небось рукавички потерял? Ох и растяпушка! — нараспев тянет Оля.
Ничего я не потерял! — сердито бормочет Лёшка.
Ещё, чего доброго, Оля сейчас явится сюда на помощь!
— Не терял я, не терял, — бормочет Лёшка, а сам прислушивается: не ушла ли Оля? Вдруг уйдёт! Надоест ей ждать — и уйдёт.
Но Оля стоит. Девочки её с собой звали — не пошла. Мальчишки пробовали ей кричать: «Тили-тили-тесто…» — внимания не обратила. Вот она какая — Оля!
«Ну ещё немножечко постой!» — просит Лёшка Олю. Мысленно, конечно, просит, про себя. Вот уже и шапку Лёшка натянул. Торопливо провёл пальцем по лбу — не торчит ли из-под шапки белый край. Нет, ничего вроде. «Сейчас, сейчас». Лёшка наденет пальто, и они вместе с Олей выйдут из школы и пойдут домой. Им ведь по дороге.
Они пройдут длинным, прямым как стрела, бульваром, по обеим сторонам которого торчат голые рогатые ветки. Оля будет шагать, размахивать портфелем, что-то говорить и смеяться. А когда она смеётся, на щеке у неё дрожит чуть приметная ямочка. Лёшка будет слушать и молчать. Говорит Оля не спеша, и Лёшке кажется — кругленькие «о» так и катятся друг за дружкой в её словах…
Когда Оля пришла к ним в класс, девочки, бывало, окружат её и спрашивают:
«А у вас там, где ты жила, через верёвочку прыгают?»
«А то-о!» — скажет Оля и как заскачет — даже верёвки в воздухе не видать.
Как хорошо, что до дому им идти долго! Они пройдут весь бульвар и поднимутся по ступенчатой, уставленной деревянными домиками улице, похожей на этажерку. И здесь на них набросится ветер. Засвистит, завоет, будет дуть в лицо.
В такой ветер на Севере не летают самолёты. Хмурые лётчики сидят, нетерпеливо поглядывают в окно и просят синоптика дать погоду. «Синоптик», оказывается, у древних греков означало: «обозревающий всё вокруг». Так сказал папа. А может, Лёшка перепутал: «обозревающий всё вокруг» — это по-русски, а по-гречески — просто «синоптик».
Папа тоже был синоптиком. И ведал погодой на всём побережье от бухты с красивым названием «Лебяжья» до самой Коварной Губы.
В городе, где живёт Лёшка, наверно, нет синоптика, и ветер гуляет как хочет. Он всегда сторожит их — Лёшку и Олю — здесь, наверху. Налетит, начнёт толкаться или встанет на дороге невидимой стеной. А то ещё пригонит откуда-то тёмную тучу, закружит её, разорвёт в клочья, так что посыплется на голову колкая стружка снежинок.
«Пурга, — думает Лёшка, — самая настоящая пурга».
…На Севере с пургой шутки плохи. Разбиваются о ледяные скалы Коварной Губы рыбачьи баркасы. Падают, ломая крылья, самолёты. И папы не возвращаются домой.
Оля крепко берёт Лёшку за руку, и они, пятясь и подставляя ветру согнутые спины, медленно движутся дальше, пока не придут домой.
Это же надо, чтобы такая замечательная девочка приехала к ним в город и поселилась не где-нибудь, а прямо у них во дворе, в приземистом домике с высоким крыльцом! Раньше в этом домике жили какие-то сердитые люди, у которых не было детей. И Лёшка никогда и близко не подходил к соседнему крыльцу. Но этой осенью однажды после очередной простуды он вышел во двор и вдруг сразу почувствовал: во дворе что-то не так, а что именно — не поймёшь. Облетели листья с маленького клёна возле забора. Ну что ж — пора. Не в этом дело. Затвердели серебристые лужицы. Наступишь на такую лужицу — и под ногой паутинкой поползут трещинки. А солнце такое рыжее и яркое, что невольно приходится щурить глаза. Лёшка прищурился, замотал головой, и вдруг — что это? Под ресницами мелькнуло что-то синее, жёлтое, красное. Радуга? Лёшка открыл глаза и понял, что никакой радуги нет. А сверкают на солнце разноцветные стёкла над крыльцом в домике напротив.
Каждый день гулял Лёшка во дворе и не замечал, что над этим крыльцом разноцветные стёкла. Всегда они были тёмные. А теперь их чисто вымыли, так же как и окна в домике. И ставни покрасили. Вот, оказывается, какая новость во дворе!
Лёшка стоял и разглядывал такой непохожий на себя соседний домик и вдруг услышал: стук-стук — по стеклу. А в окне — широкий, сплюснутый стеклом нос. По бокам от носа — румяные щёки. Сверху — чёлка. Лёшка и не разглядел ничего как следует. Нос исчез. Зато через несколько минут на крыльце с цветными стёклами появилась круглолицая девочка. Зазвенела капелью: «Ха-ха-ха!» И на щеке у неё задрожала чуть заметная ямочка. Оказалось, что Оля — так звали круглолицую девочку — вместе со своими родителями переехала в Лёшкин город и будет жить в соседнем домике и учиться в одной школе и даже в одном классе с Лёшкой.
Источник
Попутное поручение (11 стр.)
В пустой, огромной, как показалось Сене, комнате никого не было. Чернели только круглые головы юпитеров да висела во всю стену картина, на которой были нарисованы худенькие деревца, небо с облаками и островерхая скала. Откуда-то появилась высокая женщина со строгим лицом и с папиросой в руке.
— Куда-то вышел, — пожала она плечами, когда Сеня спросил Дмитрия Петровича, и отвернулась.
Сеня закрыл дверь. Но стоять ему было невмоготу, и он стал прохаживаться по коридору. Артисты по-прежнему всё говорили — наверно, про свои роли и про то, как они снимались. «Может быть, мы теперь вместе будем сниматься в этом фильме, — мелькнуло у Сени. — Вот бы здорово!»
— Бармушкин, ты что это рот разинул? — услышал он вдруг и только теперь заметил, что чуть не налетел на Лидку Ранжилову из «А».
— Ты… ты тоже здесь? — пробормотал он.
— «Тоже»! — передразнила его Лидка, сморщив нос. — Тоже. Я Катю играю. Самая главная роль в фильме. Психологическая.
Всё-то она знала, Лидка. И какой сложный фильм — одних декораций уйма, — и что съёмки будут в павильоне и на натуре, а главное — знала, что он, Сеня, будет играть какого-то Костю.
Слова так и сыпались у неё. Сеня хотел спросить у Лидки про этого Костю, но вдруг заметил, что Лидка вся какая-то жёлтая-жёлтая, на щеках красными пятнами румянец. И под глазами точно синяки. И, уставясь ей прямо в лицо, спросил:
— Ты что такая?
— Какая? — встревожилась Лидка.
— Ну, жёлтая.
— Вот чудак! Испугал прямо. Так ведь это грим. Пойдём в павильон, тебя Аглая Борисовна тоже загримирует.
Она потащила его в комнату, куда он недавно заглядывал. Сеня покорно пошёл за ней.
— Это Костя, — сказала Лидка.
И та самая женщина с папиросой улыбнулась ему:
— Что ж, очень приятно. Будем знакомы. Давайте, Костенька, я вам красоту наведу.
Она оказалась совсем не строгой. Отложила папиросу, усадила Сеню на стул и мазнула по лицу чем-то мокрым и холодным раз, потом ещё, ещё. Сеня терпеливо сидел, только жмурился.
— Посадим вам веснушечки. Очень хорошие веснушечки! — похвалила она.
Аглая Борисовна какой-то щёткой с металлическими иголками вздыбила Сене волосы так, что они топорщились во все стороны, и выстригла их с боков.
— Ага, — сказал Дмитрий Петрович над самым Сениным ухом. — Оказывается, все уже в боевой готовности. Ну-ка, покажись, хлопче. Великолепно! Великолепно! Вы просто волшебница, Аглая Борисовна! Ну, за дело, друзья! Сегодня задача такая.
Дмитрий Петрович рассказал про Катю. Эта Катя была замечательной девочкой, по крайней мере так считал тот неведомый Костя, роль которого предстояло играть Сене. По-видимому, этот Костя был чудак.
«Хочешь, я подарю тебе голубой цветок, который растёт на вершине той скалы?» — спросил Костя Катю. И это должен был спросить теперь Сеня.
Сеня нахмурился и пробормотал:
— Хочешь… я подарю тебе голубой цветок?
— Ну-ну, — сказал Дмитрий Петрович, — как дьякон в церкви. Ну-ка, ещё разок. Перед тобой стоит девочка, и ты для неё готов всё сделать. Говори по-человечески, а не бубни. Да ты не на меня смотри и не на окно, а на Катю.
Сеня поднял голову и посмотрел на Лидку. Может быть, Катя, о которой говорил Дмитрий Петрович, и была самой хорошей девочкой на свете, что же касается Лидки, то… недаром в школе её прозвали пигалицей. К тому же теперь поверх тёмных кудряшек Аглая Борисовна нацепила на Лидкину голову белые волосы, заплетённые в две толстые косы.
— Хочешь, я подарю тебе голубой цветок, который растёт на вершине той скалы?
— Ха-ха-ха! — захихикала Лидка, тряхнув белыми косами. — Тоже выискался герой!
Так полагалось сказать по роли Кате.
— Катя — неплохо, — сказал Дмитрий Петрович. — Чувствуется естественность. А Костя… Придётся повторить.
После пятнадцатого раза Сеня готов был и вправду полезть на самую вершину скалы, только бы прекратилось это мучение. Он весь вспотел. Горло у него пересохло, и голос стал хриплый. Он уже не хотел быть артистом, не хотел сниматься в кино. Он хотел только одного: чтобы всё поскорей кончилось.
А Дмитрий Петрович всё хлопал в ладоши:
— Начали!
— Хочешь, я подарю тебе… Хочешь, я подарю… — стонал Сеня.
— Та-ак, — протянул Дмитрий Петрович. — Кажется, мы приближаемся к истине. Внимание! Свет!
В лицо Сене ударил свет прожектора. Это осветители включили аппараты. Оператор Игорь присел на корточки и защёлкал. Свет слепил глаза.
— На Катю! — кричал Дмитрий Петрович. — Ты видишь перед собой только Катю… Стоп! Всё сначала.
— Хочешь, я подарю тебе… Хочешь, я подарю… — Сеня плохо позавтракал утром, и теперь у него сосало под ложечкой.
— Свет! Начали!
Сеня чувствовал, что он больше не может, слёзы подступали к горлу.
— Хочешь, я подарю тебе голубой цветок?.. — сказал он дрожащим голосом.
— Так! — крикнул Дмитрий Петрович. — Так продолжать!
— Хочешь, я подарю тебе… — умоляюще крикнул Сеня.
Через несколько секунд свет погас. Дмитрий Петрович повалился на стул, вытирая лоб, а рядом с ним на какой-то ящик опустился Сеня. Так они сидели молча, отдыхая и наслаждаясь покоем.
— А знаешь, — сказал Дмитрий Петрович, — ничего. У тебя получается. Довольно быстро отсняли сегодня.
— Быстро? — вытаращил глаза Сеня. — А разве… разве бывает дольше?
— Всё, брат, бывает, — вздохнул Дмитрий Петрович. — У нас всё бывает. Такое уж наше дело. Ну, топай домой. Тебе ведь ещё уроки учить. А завтра после школы — опять сюда.
В школе ребята набрасывались на него с вопросами. Особенно приставали девочки.
— Счастливый! Везёт же человеку! — пищали они на разные голоса. — Лида Ранжилова говорила, вы сейчас самый острый сюжетный момент снимаете.
— Интересно? Да?
— Вот медведь, даже рассказать как следует не умеет!
Дома, стоило Сене выйти на кухню, все соседки, как по команде, поворачивались и смотрели на него, будто видели в первый раз:
— Киноартист наш пришёл! Ты уж скажи, когда смотреть.
— Мы все в кино пойдём.
Сцену у скалы снимали уже почти целую неделю. Каждый раз после школы Сеня, наскоро перекусив, ехал в студию. Терпеливо сидел на стуле, пока Аглая Борисовна мазала ему физиономию чем-то мокрым и дыбом взбивала железной щёткой его волосы. Рабочие перетаскивали тяжёлые юпитеры то в один, то в другой конец студии. Оператор Игорь, взлохмаченный почти как сам Сеня, носился со своим аппаратом, то приседал, то взбирался на ящики и оттуда щёлкал. Один раз он даже чуть было не свалился со стола. Хорошо, что его ловко подхватила Аглая Борисовна. За это время Сеня — Костя произнёс всего несколько фраз насчёт того самого цветка на вершине скалы и ещё про жеребёнка Буяна, которого он вырастил.
Сеня уставал от резкого света юпитеров, от того, что ему приходилось подолгу стоять посреди комнаты и повторять одни и те же слова. Иногда ему казалось, что в этот раз он сказал всё хорошо, как надо. Но Дмитрию Петровичу, по-видимому, всё ещё не нравилось.
— Стоп! Стоп! — махал он рукой осветителям и Игорю и снова на редкость спокойным голосом начинал что-то объяснять Сене, и глаза его из-под очков смотрели устало и грустно.
Однажды во время коротенькой передышки между съёмками Дмитрий Петрович подсел к Сене и спросил, покуривая:
— Между прочим, как у тебя с учёбой?
— Ничего, — пробормотал Сеня.
— Ты того… смотри, — попросил Дмитрий Петрович. — Знаешь ведь, сниматься может только тот, кто успевает по всем предметам. Не дай бог, придётся съёмки остановить. Сам видишь. Оно, конечно, нелегко. Сдюжишь?
— Сдюжу, — сказал Сеня тихо и вздохнул. Вернувшись вечером из студии, он, несмотря на то что ему здорово хотелось уткнуться в подушку и ни о чём сегодня больше не думать, заставил себя сесть за уроки. Решил задачу, сделал русский и даже ботанику выучил: про оболочку, протоплазму и вакуоли, потому что по ботанике его могли спросить.
Дни стояли морозные, но такие солнечные, что всех тянуло на улицу. Ребята собирались после уроков в кино. В «Зените» шёл новый приключенческий фильм. Говорили — хороший.
Источник
— Он у нас артист. Давай, Аралов, покажи.
И Сеня тоже крикнул:
— Давай, Аралов!
Саша слегка пожал плечами и, глянув на режиссёра, чуть улыбнулся: мол, сами видите. Режиссёр сказал:
— Ну что ж, Саша, прочитай что-нибудь. Саша на минуту задумался, наморщив лоб, и провёл рукой по светлому чубчику. Но тотчас его лицо снова стало спокойным, и он, глядя перед собой, громко, точно находился не в маленькой пионерской, а где-нибудь в зале, начал торжественно:
С первым лучом поднимаясь,
Мы бодро и дружно идём…
Режиссёр слушал его внимательно, но вскоре снял очки и протёр их…
— Спасибо. Хватит. — Он надел очки, обвёл взглядом ребят.
И вдруг Сеня почувствовал, что режиссёр смотрит прямо на него. Да, на него — и больше ни на кого. И оператор Игорь тоже посмотрел и поднял свой фотоаппарат. Потом они, отпустив остальных ребят, поговорили с Сеней, познакомились. И вот с сегодняшнего дня он, Сеня Бармушкин, киноартист и едет в студию на съёмки фильма.
Ноги сами вынесли Сеню из толчеи вагона и привели на студию.
В длинном коридоре группами стояли люди — всё больше молодые, разговаривали, смеялись… «Наверно, тоже артисты», — подумал Сеня. Он прошёл по коридору, вскидывая голову возле каждой двери, пока не увидел на одной нужный ему номер. Сердце у него сильно забилось, как тогда в пионерской, когда режиссёр посмотрел на него. Он тихонько стукнул и отворил дверь.
В пустой, огромной, как показалось Сене, комнате никого не было. Чернели только круглые головы юпитеров да висела во всю стену картина, на которой были нарисованы худенькие деревца, небо с облаками и островерхая скала. Откуда-то появилась высокая женщина со строгим лицом и с папиросой в руке.
— Куда-то вышел, — пожала она плечами, когда Сеня спросил Дмитрия Петровича, и отвернулась.
Сеня закрыл дверь. Но стоять ему было невмоготу, и он стал прохаживаться по коридору. Артисты по-прежнему всё говорили — наверно, про свои роли и про то, как они снимались. «Может быть, мы теперь вместе будем сниматься в этом фильме, — мелькнуло у Сени. — Вот бы здорово!»
— Бармушкин, ты что это рот разинул? — услышал он вдруг и только теперь заметил, что чуть не налетел на Лидку Ранжилову из «А».
— Ты… ты тоже здесь? — пробормотал он.
— «Тоже»! — передразнила его Лидка, сморщив нос. — Тоже. Я Катю играю. Самая главная роль в фильме. Психологическая.
Всё-то она знала, Лидка. И какой сложный фильм — одних декораций уйма, — и что съёмки будут в павильоне и на натуре, а главное — знала, что он, Сеня, будет играть какого-то Костю.
Слова так и сыпались у неё. Сеня хотел спросить у Лидки про этого Костю, но вдруг заметил, что Лидка вся какая-то жёлтая-жёлтая, на щеках красными пятнами румянец. И под глазами точно синяки. И, уставясь ей прямо в лицо, спросил:
— Ты что такая?
— Какая? — встревожилась Лидка.
— Ну, жёлтая.
— Вот чудак! Испугал прямо. Так ведь это грим. Пойдём в павильон, тебя Аглая Борисовна тоже загримирует.
Она потащила его в комнату, куда он недавно заглядывал. Сеня покорно пошёл за ней.
— Это Костя, — сказала Лидка.
И та самая женщина с папиросой улыбнулась ему:
— Что ж, очень приятно. Будем знакомы. Давайте, Костенька, я вам красоту наведу.
Она оказалась совсем не строгой. Отложила папиросу, усадила Сеню на стул и мазнула по лицу чем-то мокрым и холодным раз, потом ещё, ещё. Сеня терпеливо сидел, только жмурился.
— Посадим вам веснушечки. Очень хорошие веснушечки! — похвалила она.
Аглая Борисовна какой-то щёткой с металлическими иголками вздыбила Сене волосы так, что они топорщились во все стороны, и выстригла их с боков.
— Ага, — сказал Дмитрий Петрович над самым Сениным ухом. — Оказывается, все уже в боевой готовности. Ну-ка, покажись, хлопче. Великолепно! Великолепно! Вы просто волшебница, Аглая Борисовна! Ну, за дело, друзья! Сегодня задача такая.
Дмитрий Петрович рассказал про Катю. Эта Катя была замечательной девочкой, по крайней мере так считал тот неведомый Костя, роль которого предстояло играть Сене. По-видимому, этот Костя был чудак.
«Хочешь, я подарю тебе голубой цветок, который растёт на вершине той скалы?» — спросил Костя Катю. И это должен был спросить теперь Сеня.
Сеня нахмурился и пробормотал:
— Хочешь… я подарю тебе голубой цветок?
Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Р. М., по своему обыкновению, подошел к стоящему в спальне трюмо и побледнел от увиденного. Прямо по центру лба чернел огромный синяк — размером с пятирублевую монету.
«Как же это оно так? — недоумевал господин, бледнея все сильнее с каждой секундой,— Неужто от яблока меня этак угораздило?» Такого недоразумения на своем лице Р. М. допустить не мог: все-таки он городской человек, ходит на службу по одной из самых людных улиц города, а это, надо сказать, ко многому обязывает.
Итак, наскоро умывшись, господин вернулся к трюмо и стал перебирать все известные ему способы маскировки синяков. К слову, «все известные» — это громко сказано, ведь Р. М. слышал лишь о чудодейственных силах льда и косметики. Последний вариант отпал сразу, в связи с чем наш герой зашагал на кухню прямиком к морозильной камере. Достав пару кубиков льда из формочек, он обернул их в накрахмаленное кухонное полотенце и аккуратно приложил к месту ушиба, до которого было ужасно больно дотрагиваться. Теперь прилежный горожанин на десять минут был вынужден стать одноруким, и в таком некомфортном положении ему предстояло варить себе кофе.
Он со скрипом отворил нижнюю дверцу кухонного шкафа и, неловко нагнувшись, достал оттуда турку, латунную ложечку, молотый кофе, сахар и соль. Смешав все ингредиенты в необходимых пропорциях и поставив кофеварку на конфорку газовой плиты, Р. М. направился обратно в комнату к платяному шкафу. Он распахнул тяжелую дверцу и привычным движением свободной руки (правой) снял вешалку с выглаженным классическим костюмом. Подойдя к кровати, Р. М. принялся одеваться, только вот проделать ежеутренний ритуал в нынешних условиях было весьма и весьма затруднительно.
С грехом пополам господин натянул брюки, застегнул пуговицы рубашки и, перекладывая полотенце с подтаявшим льдом из одной руки в другую, надел пиджак. Времени пришлось затратить на пару минут больше обычного, что его совсем не радовало. А красный галстук, чинно висевший на резной спинке стула, Р. М. решил завязать после того, как избавится от мешающего полотенца. Он подошел к зеркалу, положил повязку на столик трюмо. К сожалению, синяк нисколько не изменился: все такой же огромный и иссиня-красный, зато боль несколько уменьшилась. Впрочем, на большее господин и не надеялся.
Вдруг громкое шипение донеслось откуда-то с кухни. Быстро сообразив, в чем дело, Р. М. побежал к плите, огибая изгибы коридорных стен. Кипящий кофе своими внезапными и обильными всплесками полностью потушил огонь конфорки и здорово залил плиту. «Ох… Совсем забылся, дурак!»
Да, много неприятных сюрпризов принесло сегодняшнее утро. Убежавший кофе, лишнее время, затраченное на сборы и уборку плиты, испорченная внешность, в конце концов! Кстати, о внешности. У Р. М. был один из тех типов лица, которые никогда не откладываются в памяти по той причине, что попросту не имеют никаких примечательных черт, за которые можно было бы зацепиться. Кто-то называет такой типаж невзрачным, а кто-то дает ему звучное определение «правильные черты лица». Р. М. относился ко второй группе и жутко гордился своим лицом. Цвету его глаз и волос тоже нельзя было дать четкого определения: не светлые и не темные, не яркие и не тусклые. То же самое проявлялось во всем остальном, что было связано с Р. М.: в росте, весе, походке, речи, новизне костюма, обстановке комнат…
Сейчас, за полчаса до начала рабочего дня, господин наконец смог приступить к завтраку. Испорченный кофе был полностью компенсирован дивным умеренно-сладким вкусом мягких бельгийских вафель, которые Р. М. всегда ел на завтрак с огромным аппетитом. В руках он держал свежую газету, которую читал скорее по привычке, чем из интереса, ведь ее содержание он забывал почти сразу после прочтения.
На стене, прямо напротив стола, висела репродукция одной популярной, но довольно странной, как казалось Р. М., картины. На ней был изображен человек, ничем не примечательный горожанин, одетый в костюм и котелок. А на месте его лица вдруг почему-то оказалось зеленое яблоко — только левый глаз загадочно выглядывал из-под нависшего плода. Картина эта очень смешила нашего героя, да и не особенно ему нравилась. «Это ведь совсем не про меня и мне не близко. С чего бы она должна мне нравится?»
Позавтракав, Р. М. пошел обратно в комнату, чтобы завершить свой костюм красным галстуком, оставленным на стуле. Он вновь подошел к зеркалу, чтобы как можно аккуратнее завязать важную деталь костюма.С обрядовой точностью проведя это таинство, господин не без удовольствия осмотрел в отражении свой безупречно сидящий костюм. Обычно он любил перед самым выходом из дома посмотреть на себя в зеркало, медленно переводя взгляд от костюма на свое лицо и обратно, отмечая, насколько гармонично они сочетаются. Но этот раз явно был исключением. Синяк просто-напросто выбил все из колеи!
Синяк просто-напросто выбил все из колеи!
«Глупые, невоспитанные мальчишки!.. Кинуть яблоком в приличного человека! Все испортили!»
Мальчишки? Кинули яблоко? Ах да, прелюбопытная история! Дело было вчера. Прохладный пасмурный августовский вечер.Солнце только-только собиралось садиться за горизонт. Р. М., закутавшись в пиджак своего костюма, как обычно возвращался домой со службы по дороге, ведущей через набережную. Он любил иногда остановиться, прислонясь к низкому гранитному бортику, и смотреть на кроткие волны Северного моря. Но для него морская вода ни в коем случае не была романтическим образом, не отсылала к меланхоличным элегиям, не наталкивала на мысли о высоком. Волны были похожи на помехи черно-белого телевизора, стоящего у него в рабочем кабинете.Р. М. очень любил смотреть этот телевизор.
Внезапно до Р. М. стали доносится громкие реплики мальчишек: радостные, недовольные, восторженные и обиженные звонкие голоса, сливающиеся в один крик, который по мере приближения к нему и набережной возрастал все сильнее. Господин обернулся — cлишком уж заинтересовал его шум, доносящийся сзади. На небольшом участке, начинавшимся сразу после вымощенной дороги набережной, среди многолетних яблоневых деревьев резвились мальчишки. Их было не больше шести, все они были примерно одинакового возраста: семи-восьми лет.
Ребята играли в мяч, только вот мяч был какой-то странный — зеленый и даже будто бы не совсем круглый. Эта игра, а точнее, предмет, который мальчики перекидывали друг другу, несколько заинтересовала Р. М., и он решил подойти ближе. Присмотревшись, он разглядел в необычном мяче крупное зеленое яблоко, которое дети, вероятно, сорвали с одного из растущих неподалеку деревьев. Процесс наблюдения за игрой так увлек нашего героя, что тот не замечал ничего вокруг. Не заметил он и того, что находился прямо посередине дороги, из-за чего на него нередко падали косые взгляды редких прохожих
И вот он замер. Стоящий неподвижно человек в черном костюме, белой рубашке и красном галстуке. Образ лаконично завершает шляпа-котелок. Прилежный горожанин остановился посреди улицы и наблюдает игру маленьких мальчиков. Позади — стена, море и пасмурное небо. До чего странная картина!
Неудачный бросок — промах — стремительно летящее яблоко попадает прямо в лоб Р. М., который и глазом моргнуть не успел! От сильного и неожиданного удара у господина отлетела шляпа, а сам он попятился назад. «Какой позор!» — промелькнуло у него в голове. Он стыдливо нагнулся, чтобы поднять головной убор, и поспешил покинуть сцену такого некрасивого происшествия. К нему тут же подбежали мальчики, и один из них, видимо, тот самый «меткий» игрок, начал горячей скороговоркой просить прощения у атакованного яблоком человека и клясться в чистоте своей совести. «Мы не специально… правда… Извините нас, пожалуйста, если сможете… Я ничего такого не хотел…» Но господин ничего не отвечал на это и только ускорил шаг. Он не помнил, как добрался до дома.
До чего странная картина!
Но вернемся в момент, в котором мы оставили уже отмеченного синяком Р. М. Он отошел от любимого спального трюмо. Теперь же господин стоял перед другим зеркалом, что висело около входной двери на кухне, и надевал ту самую черную шляпу-котелок. Он уже был готов покинуть дом, но вдруг обернулся и посмотрел на полотно художника, имени которого не знал. «До чего странная картина!» — подумал Р. М. и вышел из квартиры.
Верстка: Анастасия Волкова
Тамара Васильевна Лихоталь
Попутное поручение
Когда в доме мужчина
Лёшка был слабенький, часто простужался, и у него болели уши. Мама никогда не покупала ему мороженого: «Ты же знаешь, что тебе нельзя». Лёшка знал. На ночь ел гоголь-моголь с тёплым молоком. А когда Лёшка шёл гулять, мама повязывала ему платок.
«Сегодня ужас как холодно, — говорила она соседке Марье Григорьевне, — я повязала Лёшеньке свой оренбургский платок».
Марья Григорьевна гудела в ответ:
«О-о, у меня тоже когда-то был оренбургский! Да его весь в горсти зажмёшь…»
Зачем Марье Григорьевне понадобилось зажимать в горсти платок, было непонятно. Зато слово «оренбургский» она произносила так, что всем становилось ясно: лучше этого платка на свете нет. А ещё Марья Григорьевна говорила:
«Плохо, когда в доме нет мужчины». Это она про Лёшкиного папу.
Лёшка уходил в комнату. Прикрывал двери. Забирался с ногами на диван.
…На Лёшкином столике в коробке лежат аккуратно уложенные в ватные гнёздышки яички. Разные — и побольше, и поменьше, и белые, и голубенькие, и крапчатые. Бурое в крапинку — яйцо поморника, легкокрылого бесстрашного разбойника. Так сказал папа. А вот это длинненькое зеленоватое, похожее на маленькую грушу, — кайры. Возьмёшь его в руку — тяжёлое, крепкое, в плотной скорлупе. Папа положил яйцо на край стола и слегка толкнул его. Лёшка испугался — скатится! Но оно не скатилось, а только завертелось на месте.
«Не бойся, — сказал папа, — не упадёт. Кайры откладывают свои яйца на уступах скал, над морскими обрывами. И они не падают, вот какие устойчивые».
В последний свой приезд папа по утрам выходил во двор делать зарядку. Лёшка сидел на подоконнике и, протирая пальцами пятаки на морозных листьях, смотрел, как папа, голый по пояс, обтирается снегом. А самому Лёшке приходится гулять в оренбургском платке.
Сначала платок надевали поверх шапки и завязывали крест-накрест под мышками. Но, когда Лёшка пошёл в школу, из-за этого получился целый скандал. Гоголь-моголь с тёплым молоком Лёшка, так и быть, ел — всё-таки сладкий, хоть и надоел порядком, но платок надевать отказался наотрез. Потому что мальчишки кричали: «Платок! Платок!», визжали и смеялись. Они ведь не знали, что это не какой-нибудь обыкновенный платок, а настоящий оренбургский, которого теперь не достать. Тогда мама стала повязывать платок под шапку.
Утром в раздевалке Лёшка старается поскорее сдёрнуть платок с головы и незаметно засунуть его куда-нибудь. Теперь-то он понимает Марью Григорьевну: «Да его в горсти зажать можно». В горсти Лёшка не пробовал. Зато в рукав или в карман — очень даже здорово получается.
После уроков Лёшка возится, пока все не уйдут из раздевалки. Его даже прозвали копухой. Но Лёшка считал: лучше пусть «копуха», чем «платок».
Хуже всего было с Олей Тереховой. Все уйдут, а Оля стоит и ждёт Лёшку. Лёшке слышно, как она нетерпеливо постукивает ботиком в деревянную стенку перегородки:
— Лёш, а Лёш, скоро ты, что ль?
Лёшка только пыхтит в ответ. Ну конечно, он не скоро. Попробуй-ка тут скоро.
Небось рукавички потерял? Ох и растяпушка! — нараспев тянет Оля.
Ничего я не потерял! — сердито бормочет Лёшка.
Ещё, чего доброго, Оля сейчас явится сюда на помощь!
— Не терял я, не терял, — бормочет Лёшка, а сам прислушивается: не ушла ли Оля? Вдруг уйдёт! Надоест ей ждать — и уйдёт.
Но Оля стоит. Девочки её с собой звали — не пошла. Мальчишки пробовали ей кричать: «Тили-тили-тесто…» — внимания не обратила. Вот она какая — Оля!
«Ну ещё немножечко постой!» — просит Лёшка Олю. Мысленно, конечно, просит, про себя. Вот уже и шапку Лёшка натянул. Торопливо провёл пальцем по лбу — не торчит ли из-под шапки белый край. Нет, ничего вроде. «Сейчас, сейчас». Лёшка наденет пальто, и они вместе с Олей выйдут из школы и пойдут домой. Им ведь по дороге.
Они пройдут длинным, прямым как стрела, бульваром, по обеим сторонам которого торчат голые рогатые ветки. Оля будет шагать, размахивать портфелем, что-то говорить и смеяться. А когда она смеётся, на щеке у неё дрожит чуть приметная ямочка. Лёшка будет слушать и молчать. Говорит Оля не спеша, и Лёшке кажется — кругленькие «о» так и катятся друг за дружкой в её словах…
Когда Оля пришла к ним в класс, девочки, бывало, окружат её и спрашивают:
«А у вас там, где ты жила, через верёвочку прыгают?»
«А то-о!» — скажет Оля и как заскачет — даже верёвки в воздухе не видать.
Как хорошо, что до дому им идти долго! Они пройдут весь бульвар и поднимутся по ступенчатой, уставленной деревянными домиками улице, похожей на этажерку. И здесь на них набросится ветер. Засвистит, завоет, будет дуть в лицо.
В такой ветер на Севере не летают самолёты. Хмурые лётчики сидят, нетерпеливо поглядывают в окно и просят синоптика дать погоду. «Синоптик», оказывается, у древних греков означало: «обозревающий всё вокруг». Так сказал папа. А может, Лёшка перепутал: «обозревающий всё вокруг» — это по-русски, а по-гречески — просто «синоптик».
Папа тоже был синоптиком. И ведал погодой на всём побережье от бухты с красивым названием «Лебяжья» до самой Коварной Губы.
В городе, где живёт Лёшка, наверно, нет синоптика, и ветер гуляет как хочет. Он всегда сторожит их — Лёшку и Олю — здесь, наверху. Налетит, начнёт толкаться или встанет на дороге невидимой стеной. А то ещё пригонит откуда-то тёмную тучу, закружит её, разорвёт в клочья, так что посыплется на голову колкая стружка снежинок.
«Пурга, — думает Лёшка, — самая настоящая пурга».
…На Севере с пургой шутки плохи. Разбиваются о ледяные скалы Коварной Губы рыбачьи баркасы. Падают, ломая крылья, самолёты. И папы не возвращаются домой.
Оля крепко берёт Лёшку за руку, и они, пятясь и подставляя ветру согнутые спины, медленно движутся дальше, пока не придут домой.
Это же надо, чтобы такая замечательная девочка приехала к ним в город и поселилась не где-нибудь, а прямо у них во дворе, в приземистом домике с высоким крыльцом! Раньше в этом домике жили какие-то сердитые люди, у которых не было детей. И Лёшка никогда и близко не подходил к соседнему крыльцу. Но этой осенью однажды после очередной простуды он вышел во двор и вдруг сразу почувствовал: во дворе что-то не так, а что именно — не поймёшь. Облетели листья с маленького клёна возле забора. Ну что ж — пора. Не в этом дело. Затвердели серебристые лужицы. Наступишь на такую лужицу — и под ногой паутинкой поползут трещинки. А солнце такое рыжее и яркое, что невольно приходится щурить глаза. Лёшка прищурился, замотал головой, и вдруг — что это? Под ресницами мелькнуло что-то синее, жёлтое, красное. Радуга? Лёшка открыл глаза и понял, что никакой радуги нет. А сверкают на солнце разноцветные стёкла над крыльцом в домике напротив.
Каждый день гулял Лёшка во дворе и не замечал, что над этим крыльцом разноцветные стёкла. Всегда они были тёмные. А теперь их чисто вымыли, так же как и окна в домике. И ставни покрасили. Вот, оказывается, какая новость во дворе!
Лёшка стоял и разглядывал такой непохожий на себя соседний домик и вдруг услышал: стук-стук — по стеклу. А в окне — широкий, сплюснутый стеклом нос. По бокам от носа — румяные щёки. Сверху — чёлка. Лёшка и не разглядел ничего как следует. Нос исчез. Зато через несколько минут на крыльце с цветными стёклами появилась круглолицая девочка. Зазвенела капелью: «Ха-ха-ха!» И на щеке у неё задрожала чуть заметная ямочка. Оказалось, что Оля — так звали круглолицую девочку — вместе со своими родителями переехала в Лёшкин город и будет жить в соседнем домике и учиться в одной школе и даже в одном классе с Лёшкой.
Внуку и самому уже в этом году исполнялся «полтинник», но
сегодня он со своей женой собирался на день рождения к бабушке, которая, как и
они сами, жила в пригороде. Только ещё
километров на двадцать дальше от города. В своё время внук каждое лето пропадал
у деда с бабой. А теперь…
Особых
средств на подарок у них не было. Хотя, по большому счёту, что можно подарить
человеку в его 90 лет такого, чтобы произвело впечатление и запомнилось?
Вот-вот… Разве что отдать дань уважения пожилому человеку. Поэтому жена предложила вариант – испечь торт.
Что они
и сделали – целый вечер пекли коржи.
Потом готовили крем. После чего долго и максимально аккуратно заталкивали своё
«произведение» в какую-то огромную картонку.
Всё,
можно ехать. И с утра пораньше супруги отправились на электричку. Они
справедливо полагали, что в морозную и снежную погоду уехать было проще на
транспорте, подчинявшимся определённому графику. Но то ли из-за снега, а то ли
из-за праздничного (прошло только несколько дней после Нового года) настроения
работников железной дороги, электричка опоздала минут на тридцать. И муж с
женой основательно промёрзли.
Зато уж
в подошедшей электричке они отогрелись – из девяти вагонов отапливались только
три. В них и столпился народ. Очень, кстати, практично – и тепло, и не упадёшь.
Да и поговорить есть с кем при желании. А то и поругаться. Чем и пользовались
отдельные особы. Преимущественно женского пола. Скрашивая скучную дорогу
конфликтами на самые разные темы.
Наконец
приехали. Теперь ещё минут тридцать пешком. И они были на месте. Встретил их
бабушкин сын, приходившийся, соответственно, внуку родным дядькой.
—
Здравствуйте! Проходите, — словам соответствовал гостеприимный жест, как бы
приглашающий вглубь дома.
— А
бабушка где? – спросил внук (он же племянник).
— Ты
ведь знаешь, что она почти не выходит. По своей комнате еле ползает. Да и с ума
потихоньку сходит, — отмахнулся дядька. – Проходите в комнату, там она. И
сюрприз – при этих словах дядька как-то странно посмотрел на своего племянника.
А мы пока на стол что-нибудь сообразим.
В
комнате и правда сидела бабушка, одиноко сгорбившись на диване, бывшего едва ли
не ровесником внука. Лицо у неё было
каким-то отрешённым. Или так только показалось из-за того, что она напряжённо
смотрела в окно, скрывая от вошедших часть лица. Но потом она обернулась и муж
с женой поначалу лишились дара речи от увиденного – левый глаз старушки отливал
синевой, плавно переходящей по краям в жёлто-зелёный оттенок. Было похоже, что
синяка два – один непосредственно в глазнице. Он намного свежее и насыщенно
тёмно-синего цвета. А окаймлял его,
начинаясь от левой скулы и наползая через височную кость под седые волосы,
синяк побледнее, более размытых тонов.
А рядом
с ней сидела её дочь – тот самый сюрприз — (т.е. мать внука, с которой он не
поддерживал никаких отношений более года, будучи выброшенный родителями на
улицу), совершенно не обращая внимания на синяк. Вполне возможно, конечно, что
эту тему они уже обсудили ранее, но ведь не дура она и видела, что синяка два.
Значит, либо она заодно с братом (что наиболее вероятно), либо ей совершенно
наплевать на происходящее с собственной матерью.
—
Бабуль, что это с тобой? Никак драться начала на старости лет? – попытался
сострить внук.
Но
бабушка только махнула рукой. В глазах у неё показались слёзы и она снова
отвернулась к окну. А тут и дядька вошёл в комнату с бутылкой в руке:
— Ну
что, отметим событие?!
— А что
это за синяк у неё под глазом? – спросил дядьку племянник.
— А-а,
это она ночью с дивана своего упала, — услышал он в ответ и успел разглядеть
промелькнувшую на дядькином лице недобрую улыбку…
Потом
они посидели немного, выпили. Только водка внуку не лезла в глотку. Он сидел за
столом почти напротив своей бабушки и, глядя на её постаревшее лицо, вспоминал
совсем другие времена. Тогда ещё жив был дед – бывший военный лётчик, который
всю семью держал в крепких руках. Все были довольны и счастливы. Первые пять
лет своей жизни внук рос у деда с бабой. После ещё лет десять он пропадал у них
каждое лето, да и в учебный год не пропускал возможности съёздить к ним.
Но потом… так получилось, что в 16 лет внук
угодил в тюрьму и надолго. Первая судимость была за реальную драку, а вот две другие…
во втором случае он наверняка знал — кто и зачем подставил его. Третья же
судимость до сих пор остаётся открытым вопросом. Наверняка он знал только, что не сделал
ничего противозаконного. Зато родители и
родная сестра использовали его судимости в своих интересах и вытолкали его на
улицу.
Что
произошло за эти годы в семье – неизвестно, но нравы в семье изменились. Раньше
мысль о синяке под глазом у бабушки внуку и в голову никогда бы не пришла, а
теперь и представлять себе ничего не надо – вот она, реальность.
«И что
с ней делать – с этой реальностью? – подумал внук. – идти в милицию? Но в доме,
где он когда-то рос, даже мысль такая казалась бредом. К тому же не исключено,
что в этом случае все шишки свалят не него самого, как на ранее судимого. Милиция
особо разбираться не будет – раз судимый, значит преступник по жизни… Забрать
её к себе? Так ведь они сами с женой живут в съёмном доме и зависят в этом
плане от хозяев. А случись что-нибудь с бабушкой – его же ещё и засудят. Да и
не отдадут её. Ведь скорее всего синяки эти напрямую связаны с наследством…»
Внуку
было наверняка известно, что в нотариальных конторах дедова завещания не
значится и дом, в котором до сих пор живёт его дядька с семьёй, официально
числится за дедом. Знал он и то, что дед
его любил свою жену. Кроме того, он был далеко не такой дурак и хорошо знал
своих детей. Поэтому никому из них он не мог напрямую завещать дом, чтобы не
оставить жену на улице.
«Отсюда
следует… А что из этого следует? — Да
ничего. Кроме того, что завещание реально существует и бабушка в состоянии его
изменить (но она никогда этого не сделает из любви к мужу и его памяти!). Вот и
пытаются её дети повлиять на обстоятельства. Хоть и не укладывается в голове,
что его дядька мог поднять руку на свою мать, но… синяки ведь реально
существуют. И удариться именно этой стороной о спинку дивана, как дружно
утверждали дядька с тёткой, она никак не могла, т.к. для этого ей пришлось бы
совершить немыслимый кульбит в воздухе.
А
следует отсюда, что ты, мил человек, дожив до пятидесяти лет, совершенно не в
состоянии помочь человеку, подарившему
ему незабываемое детство.
Тем не
менее через пару часов внук с женой уехали, так ничего и не сказав
родственникам по поводу синяка. Но всю дорогу и долго ещё впоследствии внук
помнил этот синяк – обильную гематому на своей совести…
~~ — Ой! – только и произнесла женщина.
— Извини, — испуганно сказал Антон. – Есть в морозилке лед или мясо?
Не дождавшись ответа, мужчина открыл холодильник, достал пакет с замороженной клубникой и приложил к ушибленному месту.
— Галя, мне так неудобно! – смущенно произнес он.
— Ничего страшного, — отозвалась хозяйка. – Только бы синяка не было: послезавтра зачет на курсах.
— Скорее всего будет. Я не хотел…
— Я верю, — попыталась улыбнуться женщина.
Через полчаса стол был собран, а на лице Галины наметился синяк.
— Мило, — взглянув в зеркало, усмехнулась Галя. – Как я на курсах появлюсь?
— Есть черные очки? – спросил Антон.
— Есть! – ответила женщина. – Буду котом Базилио.
Остаток дня был испорчен, настроение сползло, приблизившись к нулю.
— Тебе нужно выпить, — сидя за столом, сказал гость. – Есть что-нибудь или мне сбегать?
Галина взглянула на мужчину: его глаза странно заблестели, как будто выпить и успокоиться нужно было не ей, а ему. Подумав, достала из шкафчика открытую бутылку красного вина, глоток-другой которого иногда во время простуды позволяла себе вместо лекарства.
— Слабенькое, но подойдет, — весело сказал мужчина, разливая вино по бокалам.
Под мясо вино закончилось быстро. Точнее, в бокале Галины оно все еще прикрывало дно, а все остальное содержимое бутылки опустошил Антон.
— Больше нет? – спросил он.
Подумав, хозяйка принесла из комнаты бутылку шампанского, купленную к прошлому новому году. Она ждала своей очереди несколько месяцев. «Очередь настала!» — подумала Галя, передавая бутылку долгожданному гостю.
— Не очень, но подойдет! – покрутив в руках шампанское, сказал мужчина.
И эту бутылку он выпил в одиночестве.
— Ничего, подумают, что ты драчунья, — весело сказал Антон, когда, сидя в комнате на диване, Галина в маленькое зеркальце разглядывала синяк под глазом. Глаза мужчины блестели, видимо, выпитое шампанское пошло на пользу.
— Как я появлюсь на курсах? – не слушая гостя, высказала мысли вслух хозяйка.
— Да кому это интересно? Никто и не заметит! – спокойно произнес Антон. – Можно подумать, сами никогда с синяками не ходили!
Затем неожиданно притянул Галину к себе и, повалив на диван, попытался поцеловать. Она освободилась от объятий и села.
— Не нужно!
— Почему? – удивился мужчина. – Мы же не дети!
— Вот именно. Я не хочу.
— Странная ты! Я ехал четыреста километров, чтобы посидеть на кухне, как первоклассники?
— Ты же не думал…
— Думал!
— Но…
— Неужели я тащился сюда, чтобы собрать тебе стол?
— Нет, я думаю, что ты тащился, чтобы поставить мне синяк! – съязвила Галина. – Мне вообще удивительно: в переписке ты был совершенно не таким.
— А каким? – спросил Антон.
— Внимательным, заботливым, интересным собеседником. Да и не думала я, что ты… любишь выпить.
— А кто ж не любит!
— Я не люблю.
— Так и я не ожидал, что ты такая.
— Какая же?
— Зануда! Сорок лет, а все принца какого-то ждешь. Радуйся: к тебе мужик приехал!
— Да, сокровище привалило…
Она помолчала, а затем взглянула на часы:
— Ты еще успеешь на электричку! Она отходит через сорок минут!
— Не успею, да и не собираюсь я никуда на ночь глядя…
— Послушай, Антон! Я думаю, что тебе на самом деле нужно уехать.
Он тоже посмотрел на часы:
— Не успею!
— На такси успеешь.
Галина взяла телефон и начала набирать номер.
— Можно вызвать такси? Адрес… Машина будет через пять минут, — сказала хозяйка.
— На такси я не рассчитывал, — зло ответил мужчина.
Галина молча открыла сумочку, достала из кошелька купюру в пятьсот рублей и протянула Антону. Тот взглянул на женщину, потом на купюру. Помедлил, взял деньги и вышел в прихожую.
Тишина, наступившая после ухода мужчины, впервые порадовала Галю. «Какое счастье – оказаться в тишине и одиночестве! — радостно подумала она. Затем взглянула в зеркало, полюбовалась на синяк, потрогала его и рассмеялась. – Если бы не синяк, вляпалась бы в очередное дерьмо!»
Через пару минут она уже звонила подруге:
— Ты была права: он не просто мент, он еще и алкаш. Выпил мое вино, потом бутылку шампанского, что стояла с нового года.
— Вот и правильно, что выгнала!
— А самое главное – он мне поставил синяк! – радостно сообщила Галина.
— Он тебя ударил? – испугалась собеседница.
— Нет, это он так собирал стол…
Галина в красках описала все события дня, не упустив ни одного момента.
— Ты что, правда дала ему денег? – удивилась подруга.
— А что мне оставалось делать? Оставить его до утра? Нет, я не обеднею, зато спать буду спокойно.
— Наверное, ты права! Не переживай: не было мужика – и это не мужик! – подвела итог подруга.
***
Через два дня она приехала на полигон в черных очках. Молоденький инструктор, встретивший ее около машины перед зачетом, тоже был в очках с темными стеклами.
— Сережа, у меня проблема, — тихо и смущенно произнесла она.
— Какая? – спросил инструктор, снимая очки.
Ответа он не услышал – Галина рассмеялась.
— И ничего смешного, — обиделся Сергей. – Синяков что ли не видела? Гвоздь забил неудачно.
Галя не ответила, а просто сняла очки. Через мгновение они смеялись уже вдвоем.
— Ну, вы даете! – отсмеявшись, произнес инструктор. – А у вас-то что?
— Стол собирала!
— Сами? – удивился молодой человек.
— Нет, если бы сама, этого не было бы! Ты знаешь, а я очень стеснялась приходить, хотела перенести экзамен.
— Глупости! Наоборот, сегодня гаишник хороший пришел, все сдадут! Будьте только поувереннее! Удачи!
Полицейский оказался приятным мужчиной лет сорока. Он спокойно реагировал на все манипуляции экзаменуемой, старательно не заметил, что женщина проскочила светофор на желтый. Едва улыбнулся, когда она, остановив машину на финише, громко выдохнула и спросила:
— Очень плохо?
— Бывает хуже! – и вышел из машины.
Неожиданно повернулся и весело спросил:
— А синяк вам муж поставил, чтобы машиной не делиться?
— Я не замужем, — быстро ответила Галина и смутилась.
— Вот и отлично! Я тоже.
— Что тоже?
— Не женат.
— Рада за вас! – сказала женщина и поняла, что сморозила глупость. – Извините!
— Это поправимо. Давайте отметим окончание курсов? Можно пригласить вас на чашечку кофе?
Галина удивленно смотрела на майора.
— Вы против? – спросил он.
— Я просто удивлена. Мне как-то не до встреч, права бы получить.
— Получите! – уверенно произнес гаишник.
— Это так неожиданно!
— Жизнь полна неожиданностей, Галина! — усмехнулся мужчина. – Так куда подъехать?
Женщина удивленно взглянула на полицейского:
— Откуда?..
— Ну, ты даешь, Галина! Одноклассников на узнаешь?
— Воробьев?! – радостно воскликнула Галя. – Прости, и правда не узнала. Этот экзамен мне всю крышу снес.
Александр Воробьев ушел из их школы после восьмого класса. Больше они не виделись.
— Вот и будет возможность успокоиться и одноклассников вспомнить, — весело сказал Александр. – Так куда подъехать?
— Мне… с синяком как-то неудобно.
— Если хочешь, я тоже могу надеть очки. Будем очкариками вдвоем, — подмигнул мужчина.
— Хорошо! – согласилась Галя. – А права точно получу?
Гаишник кивнул.
— Тогда отметим! – обрадовалась женщина.
Вечером около дома Галины бывший одноклассник ждал ее на черном внедорожнике. На лице его красовались очки с темными стеклами.
***
Через два месяца Галина сменила фамилию на Воробьева.