Какой у нас был тем летом старший вожатый! Бывший моряк, а теперь студент педагогического института. Из-под левого закатанного рукава полосатой тельняшки — татуировка: якорь, оплетенный цепью. Этот якорь нас, девчонок, просто с ума сводил. Мы тоже рисовали у себя на руках якоря, чтобы хоть этим приобщиться к Яшиному великолепию. Мы ловили каждую Яшину фразу и потом подробно обсуждали. Малыши к нему так и липли. Мальчишки из второго и даже из первого отрядов перенимали у него походку, манеру говорить и встряхивать головой, откидывая волосы. Вожатая Люба краснела, разговаривая с Яшей, и ковыряла тапочкой землю.
После ужина мы собирались на скамейках возле сирени. Яша пел, а Люба подыгрывала на аккордеоне. Он пел про «пыль, пыль, пыль от шагающих сапог», про «шеф нам отдал приказ лететь в Небраску» — песни запоминались с первого раза, и мужественный образ Яши сливался с чеканными мелодиями и словами.
Яша со всеми нами был одинаково доброжелателен. Но этого казалось мало. Каждый искал проявлений хоть крошечного внимания к себе в отдельности. Если какая-нибудь девочка говорила:
— Яша велел мне волейбольную площадку подмести, — то этой девочке начинали завидовать, потому что именно ее Яша отметил своим вниманием.
Он был словно оживший идеальный герой из любимых книг и кинофильмов. Даже лучше, потому что те были где-то там, вне досягаемости, а Яша — тут, всех знал по именам, учил нас плавать и бегать.
Конечно, не обошлось без глупостей: Лидуша из двенадцатой палаты дошла в своей влюбленности до того, что осколком стекла выцарапала на руке «Яша». Но Лидуша вообще была ненормальная. Это она сама попросила называть себя не Лидой, а Лидушей, потому что, видите ли, мама ее так называет. Лидушу быстро переименовали в Лягушу, а потом, вдохновленные ее слезами, в Лягушку. Хотя она была, скорее, похожа на заморёного кузнечика, посаженного в коробочку.
И всего-то она боялась. Грозы — в двенадцать-то лет! Визжала при виде червяка или жука. Даже воды боялась, хотя ей очень нравилось купаться. Она заходила в воду по щиколотку, садилась на корточки и потихоньку обрызгивала себя. Оксанка однажды подкралась сзади, да как толкнет ее в спину. Лида шлепнулась лицом, наглоталась воды, выскочила на берег и долго кашляла и дрожала всем телом, и в ее вытаращенных черных глазах был такой испуг, словно в самом деле что-то ужасное случилось. А что такого-то? Мы постоянно толкали и топили друг друга, это была просто игра.
А сколько было смеху с Лидушиной рыбкой! Лида поймала в речке малька, пустила в банку и поставила банку на тумбочку у своей постели. Мечтала, как отвезет рыбку домой. А девчонки прибежали с прогулки пораньше, рыбку выбросили, а в банку посадили головастика. Когда Лида увидела, во что превратилась ее рыбка, она рухнула на кровать вниз лицом, сжалась в комочек и пролежала так до самого ужина. Такая у нее была манера, когда ее особенно доводили: сжаться в комочек, зажмуриться и зажать уши.
Наша палата поступок Лидушиных соседок осудила. Уж очень безобидная она была, никогда не жаловалась, и если ее на некоторое время оставляли в покое, веселела, из глаз ее исчезал страх, и она рассказывала какую-нибудь сказку — она их сама придумывала.
Но ее не оставляли в покое. Особенно изощрялась Оксанка. То кинет на нее паука, то выльет ей в постель воду из графина, а потом созовет девчонок из других палат, а то и мальчишек, и с хохотом показывает им мокрую Лидушину простыню.
Вот как раз после случая с простыней Лида и выцарапала у себя на руке имя нашего вожатого. И придумала сказку. О благородном рыцаре, защитнике слабых, о белокуром красавце, который сразу видит всякую несправедливость и борется с ней, и наказывает обидчиков. О том, как этот рыцарь спас принцессу, которую злая колдунья превратила в некрасивую девочку, — и расколдовал ее, и она снова стала прекрасной черноокой принцессой, и женился на ней.
Конечно, всем сразу стало ясно, кого изобразила Лида под видом черноокой принцессы, и очень хохотали над ее сказкой. Чего стоило одно только начало: «В обыкновенной семье родился необыкновенный мальчик с белокурыми волосами и белоснежными зубами…» Новорожденный — с зубами! Просто идиотка! Вот бы Яша услышал эту историю!
— Девчонки — идея! — сказала Оксанка. — Давайте скажем Лягушке, что Яша в нее влюбился!
— Не поверит!
— Спорим, поверит! Она же дура полная!
И Лидуша поверила! Она вспыхнула, когда Оксанка как бы между прочим сказала ей:
— И что это Яша в тебе нашел? Спрашивает все время.
— А я слышала, — подхватила Ленка, — он Любе сказал, что Лидуша — самая симпатичная девочка во всем лагере.
На другой день Оксанка поманила Лиду и таинственно сообщила:
— Яша просил передать, чтобы ты ровно в семь ждала его на мосту.
Черные глаза Лиды засияли.
— А он не сказал, зачем?
— Сама узнаешь! Оденься поярче. Что-нибудь красное есть у тебя?
— Есть, босоножки.
— И бант красный повяжи, — посоветовала Оксанка.
— У меня нету.
— Я тебе свой дам. И кофточку красную дам. Будешь прямо как роза!
— Ой, большое тебе спасибо!
Яше сказали, что в семь часов его будут ждать на мосту Ярцевские представители, чтобы договориться насчет футбольной встречи.
Лида в красной кофточке, с красным бантом в черных волосах стояла на мосту и ждала. Мост был очень старый. Много поколений назначало на нем свидания. На серых деревянных поручнях было вырезано столько имен и фамилий, что они уже не помещались, и новые надписи шли поверх старых. Когда-то, при графе Шереметеве, этим мостом был перекрыт пруд с карасями, а теперь остался только овраг, по дну которого протекал хилый ручеек. Сейчас под мостом притаилась чуть ли не половина лагеря. Лида не могла видеть, как мы, сидя на дне впадины, зажимаем руками рты, грозим друг другу кулаками, чтобы не шевелились, не засмеялись раньше времени, не испортили эффект.
Мост заскрипел под Яшиными шагами.
— Лида, привет! Кого ждешь?
Молчание.
— Ладно, не хочешь, не говори.
Послышался дрожащий голос:
— Я думала… Мне сказали…
И опять молчание.
Первым не выдержал Юрка Ермаков — вылез из-под моста. За ним Оксанка. За ней вся двенадцатая палата. Потом наша, тринадцатая. Лида прижала ладони к щекам и с ужасом смотрела, как из-под моста лезут и лезут, как крысы из «Щелкунчика», ее мучители.
Ее окружили плотным кольцом. Теперь можно было не сдерживаться. Мы хохотали до слез, приседали от смеха, показывали на Лиду пальцами, хлопали себя по коленям.
— Бант твой? — спросил Ефремов.
— Нет…
— Снимай!
Лида сняла и отдала Ефремову бант. И беспомощно посмотрела на Яшу. Тот, ничего еще не понимая, улыбался.
— Кофта твоя? — спросил Ефремов.
Лида вдруг прорвала хохочущее кольцо, сбежала с моста и бросилась в густые заросли крапивы. Она упала в эту крапиву и свернулась комочком. Сквозь крапиву просвечивала красная кофта.
Яша перестал улыбаться. Под его жестким взглядом мы притихли. Стояли, переминаясь с ноги на ногу.
— Какие же вы сволочи, — сказал Яша и добавил: — Марш в лагерь.
И мы поплелись в лагерь как побитые собаки. Оборачиваясь видели, как Яша вывел Лиду из крапивы, как он вытирал ей лицо и руки носовым платком.
После ужина Люба устроилась на скамейке с аккордеоном. Рядом с ней сел Яша. Оксанка, отпихнув подруг, шлепнулась рядом с ним.
— А где Лида? — спросил у нее Яша.
— В палате.
— Ну-ка, сбегай за ней.
И пришлось Оксанке идти за Лидой и теперь уже всерьез передавать ей Яшину просьбу. Вернулась она одна.
— Не хочет идти, — сказала она. — Говорит, что я вру.
Тогда Яша встал и сам пошел за Лидой. До самого отбоя Яша пел про «пыль, пыль, пыль от шагающих сапог», и про «Небраску», а Лида сидела рядом.
С этого дня все переменилось. Яша посылал Лиду с поручениями на подсобное хозяйство. Она по его просьбе подметала волейбольную площадку. Как будто не было других девочек! Ее, а не Оксанку, он взял с собой в Ярцевский лагерь договариваться о совместном концерте самодеятельности, хотя она и не пела, и не танцевала, а Оксанка плясала гопак, всегда на «бис».
Попробовал бы теперь кто-нибудь — не то, чтобы подшутить над Лидой — пренебрежительно заговорить с ней! У нее появился такой защитник, о котором мы могли только мечтать. Это именно Яша обнаружил, что Лида знает наизусть массу стихов, и уговорил ее читать на концерте. Она читала «Я помню чудное мгновенье…», а на бис «Выхожу один я на дорогу…»
Яша откровенно радовался Лидиному успеху. Он стал заботиться о ней, следил, чтобы она всё съедала в столовой, чтобы в пасмурные дни потеплее одевалась. Хотя это вовсе не входило в его обязанности.
Лида просто расцвела от такого внимания, поправилась и перестала быть похожа на замореного кузнечика. И когда на родительский день к Лиде приехала мама, она свою Лидушу просто не узнала. Мама ходила к директору лагеря и к старшей воспитательнице — благодарить за дочь. Мы впервые услышали, что Лида почти год провела в больнице, ей делали сложную операцию. И мама боялась отпускать Лиду в лагерь, а теперь очень рада, что решилась.
— Вот что делают свежий воздух и хорошее питание, — говорила мама.
А мы-то знали, что воздух и питание тут ни при чем. Просто Лидина сказка сбылась: благородный рыцарь не мог стерпеть несправедливости. Он спас некрасивую заколдованную девочку и превратил ее в прекрасную черноокую принцессу.
Сказка о черноокой принцессе
Какой у нас был тем летом старший вожатый! Бывший моряк, а теперь студент педагогического института. Из-под левого закатанного рукава полосатой тельняшки — татуировка: якорь, оплетенный цепью. Этот якорь нас, девчонок, просто с ума сводил. Мы тоже рисовали у себя на руках якоря, чтобы хоть этим приобщиться к Яшиному великолепию. Мы ловили каждую Яшину фразу и потом подробно обсуждали. Малыши к нему так и липли. Мальчишки из второго и даже из первого отрядов перенимали у него походку, манеру говорить и встряхивать головой, откидывая волосы. Вожатая Люба краснела, разговаривая с Яшей, и ковыряла тапочкой землю.
После ужина мы собирались на скамейках возле сирени. Яша пел, а Люба подыгрывала на аккордеоне. Он пел про «пыль, пыль, пыль от шагающих сапог», про «шеф нам отдал приказ лететь в Небраску» — песни запоминались с первого раза, и мужественный образ Яши сливался с чеканными мелодиями и словами.
Яша со всеми нами был одинаково доброжелателен. Но этого казалось мало. Каждый искал проявлений хоть крошечного внимания к себе в отдельности. Если какая-нибудь девочка говорила:
— Яша велел мне волейбольную площадку подмести, — то этой девочке начинали завидовать, потому что именно ее Яша отметил своим вниманием.
Он был словно оживший идеальный герой из любимых книг и кинофильмов. Даже лучше, потому что те были где-то там, вне досягаемости, а Яша — тут, всех знал по именам, учил нас плавать и бегать.
Конечно, не обошлось без глупостей: Лидуша из двенадцатой палаты дошла в своей влюбленности до того, что осколком стекла выцарапала на руке «Яша». Но Лидуша вообще была ненормальная. Это она сама попросила называть себя не Лидой, а Лидушей, потому что, видите ли, мама ее так называет. Лидушу быстро переименовали в Лягушу, а потом, вдохновленные ее слезами, в Лягушку. Хотя она была, скорее, похожа на заморёного кузнечика, посаженного в коробочку.
И всего-то она боялась. Грозы — в двенадцать-то лет! Визжала при виде червяка или жука. Даже воды боялась, хотя ей очень нравилось купаться. Она заходила в воду по щиколотку, садилась на корточки и потихоньку обрызгивала себя. Оксанка однажды подкралась сзади, да как толкнет ее в спину. Лида шлепнулась лицом, наглоталась воды, выскочила на берег и долго кашляла и дрожала всем телом, и в ее вытаращенных черных глазах был такой испуг, словно в самом деле что-то ужасное случилось. А что такого-то? Мы постоянно толкали и топили друг друга, это была просто игра.
А сколько было смеху с Лидушиной рыбкой! Лида поймала в речке малька, пустила в банку и поставила банку на тумбочку у своей постели. Мечтала, как отвезет рыбку домой. А девчонки прибежали с прогулки пораньше, рыбку выбросили, а в банку посадили головастика. Когда Лида увидела, во что превратилась ее рыбка, она рухнула на кровать вниз лицом, сжалась в комочек и пролежала так до самого ужина. Такая у нее была манера, когда ее особенно доводили: сжаться в комочек, зажмуриться и зажать уши.
Наша палата поступок Лидушиных соседок осудила. Уж очень безобидная она была, никогда не жаловалась, и если ее на некоторое время оставляли в покое, веселела, из глаз ее исчезал страх, и она рассказывала какую-нибудь сказку — она их сама придумывала.
Но ее не оставляли в покое. Особенно изощрялась Оксанка. То кинет на нее паука, то выльет ей в постель воду из графина, а потом созовет девчонок из других палат, а то и мальчишек, и с хохотом показывает им мокрую Лидушину простыню.
Вот как раз после случая с простыней Лида и выцарапала у себя на руке имя нашего вожатого. И придумала сказку. О благородном рыцаре, защитнике слабых, о белокуром красавце, который сразу видит всякую несправедливость и борется с ней, и наказывает обидчиков. О том, как этот рыцарь спас принцессу, которую злая колдунья превратила в некрасивую девочку, — и расколдовал ее, и она снова стала прекрасной черноокой принцессой, и женился на ней.
Конечно, всем сразу стало ясно, кого изобразила Лида под видом черноокой принцессы, и очень хохотали над ее сказкой. Чего стоило одно только начало: «В обыкновенной семье родился необыкновенный мальчик с белокурыми волосами и белоснежными зубами…» Новорожденный — с зубами! Просто идиотка! Вот бы Яша услышал эту историю!
— Девчонки — идея! — сказала Оксанка. — Давайте скажем Лягушке, что Яша в нее влюбился!
— Не поверит!
— Спорим, поверит! Она же дура полная!
И Лидуша поверила! Она вспыхнула, когда Оксанка как бы между прочим сказала ей:
— И что это Яша в тебе нашел? Спрашивает все время.
— А я слышала, — подхватила Ленка, — он Любе сказал, что Лидуша — самая симпатичная девочка во всем лагере.
На другой день Оксанка поманила Лиду и таинственно сообщила:
— Яша просил передать, чтобы ты ровно в семь ждала его на мосту.
Черные глаза Лиды засияли.
— А он не сказал, зачем?
— Сама узнаешь! Оденься поярче. Что-нибудь красное есть у тебя?
— Есть, босоножки.
— И бант красный повяжи, — посоветовала Оксанка.
— У меня нету.
— Я тебе свой дам. И кофточку красную дам. Будешь прямо как роза!
— Ой, большое тебе спасибо!
Яше сказали, что в семь часов его будут ждать на мосту Ярцевские представители, чтобы договориться насчет футбольной встречи.
Лида в красной кофточке, с красным бантом в черных волосах стояла на мосту и ждала. Мост был очень старый. Много поколений назначало на нем свидания. На серых деревянных поручнях было вырезано столько имен и фамилий, что они уже не помещались, и новые надписи шли поверх старых. Когда-то, при графе Шереметеве, этим мостом был перекрыт пруд с карасями, а теперь остался только овраг, по дну которого протекал хилый ручеек. Сейчас под мостом притаилась чуть ли не половина лагеря. Лида не могла видеть, как мы, сидя на дне впадины, зажимаем руками рты, грозим друг другу кулаками, чтобы не шевелились, не засмеялись раньше времени, не испортили эффект.
Мост заскрипел под Яшиными шагами.
— Лида, привет! Кого ждешь?
Молчание.
— Ладно, не хочешь, не говори.
Послышался дрожащий голос:
— Я думала… Мне сказали…
И опять молчание.
Первым не выдержал Юрка Ермаков — вылез из-под моста. За ним Оксанка. За ней вся двенадцатая палата. Потом наша, тринадцатая. Лида прижала ладони к щекам и с ужасом смотрела, как из-под моста лезут и лезут, как крысы из «Щелкунчика», ее мучители.
Ее окружили плотным кольцом. Теперь можно было не сдерживаться. Мы хохотали до слез, приседали от смеха, показывали на Лиду пальцами, хлопали себя по коленям.
— Бант твой? — спросил Ефремов.
— Нет…
— Снимай!
Лида сняла и отдала Ефремову бант. И беспомощно посмотрела на Яшу. Тот, ничего еще не понимая, улыбался.
— Кофта твоя? — спросил Ефремов.
Лида вдруг прорвала хохочущее кольцо, сбежала с моста и бросилась в густые заросли крапивы. Она упала в эту крапиву и свернулась комочком. Сквозь крапиву просвечивала красная кофта.
Яша перестал улыбаться. Под его жестким взглядом мы притихли. Стояли, переминаясь с ноги на ногу.
— Какие же вы сволочи, — сказал Яша и добавил: — Марш в лагерь.
И мы поплелись в лагерь как побитые собаки. Оборачиваясь видели, как Яша вывел Лиду из крапивы, как он вытирал ей лицо и руки носовым платком.
После ужина Люба устроилась на скамейке с аккордеоном. Рядом с ней сел Яша. Оксанка, отпихнув подруг, шлепнулась рядом с ним.
— А где Лида? — спросил у нее Яша.
— В палате.
— Ну-ка, сбегай за ней.
И пришлось Оксанке идти за Лидой и теперь уже всерьез передавать ей Яшину просьбу. Вернулась она одна.
— Не хочет идти, — сказала она. — Говорит, что я вру.
Тогда Яша встал и сам пошел за Лидой. До самого отбоя Яша пел про «пыль, пыль, пыль от шагающих сапог», и про «Небраску», а Лида сидела рядом.
С этого дня все переменилось. Яша посылал Лиду с поручениями на подсобное хозяйство. Она по его просьбе подметала волейбольную площадку. Как будто не было других девочек! Ее, а не Оксанку, он взял с собой в Ярцевский лагерь договариваться о совместном концерте самодеятельности, хотя она и не пела, и не танцевала, а Оксанка плясала гопак, всегда на «бис».
Попробовал бы теперь кто-нибудь — не то, чтобы подшутить над Лидой — пренебрежительно заговорить с ней! У нее появился такой защитник, о котором мы могли только мечтать. Это именно Яша обнаружил, что Лида знает наизусть массу стихов, и уговорил ее читать на концерте. Она читала «Я помню чудное мгновенье…», а на бис «Выхожу один я на дорогу…»
Яша откровенно радовался Лидиному успеху. Он стал заботиться о ней, следил, чтобы она всё съедала в столовой, чтобы в пасмурные дни потеплее одевалась. Хотя это вовсе не входило в его обязанности.
Лида просто расцвела от такого внимания, поправилась и перестала быть похожа на замореного кузнечика. И когда на родительский день к Лиде приехала мама, она свою Лидушу просто не узнала. Мама ходила к директору лагеря и к старшей воспитательнице — благодарить за дочь. Мы впервые услышали, что Лида почти год провела в больнице, ей делали сложную операцию. И мама боялась отпускать Лиду в лагерь, а теперь очень рада, что решилась.
— Вот что делают свежий воздух и хорошее питание, — говорила мама.
А мы-то знали, что воздух и питание тут ни при чем. Просто Лидина сказка сбылась: благородный рыцарь не мог стерпеть несправедливости. Он спас некрасивую заколдованную девочку и превратил ее в прекрасную черноокую принцессу.
Сказка о черноокой принцессе — это, вопреки ожиданиям, совсем не сказка, а рассказ, действия которого могли бы легко произойти в реальной жизни. Какие проблемы затронуты в сказке о черноокой принцессе? Какими запомнились главные герои? Ответы на все эти вопросы станут для вас очевидны после прочтения рассказа.
В рассказе Анны Масс “Сказка о черноокой принцессе” говорится об истории с девочкой, которая произошла в пионерском лагере. Эта история заставила многих ребят задуматься над своим поведением.
В летнем пионерском лагере всегда отдыхает много разных ребят. Среди них была очень необычная девочка по имени Лидуша. По характеру Лидуша была очень безобидной и немного странной. За это над ней очень часто смеялись девочки из ее отряда. Лидуше очень нравился симпатичный студент вожатый Яша. Настолько сильно, что она даже сказку выдумала о черноокой принцессе Лидуше и о благородном рыцаре Яше, который всегда ее защищает и не дает в обиду.
Однажды ребята решили зло пошутить над Лидушей и сказали доверчивой девочке, что пионервожатый зовет ее на свидание на старом мосту. Яшу попросили тоже прийти на мост. А сами спрятались, чтобы увидеть что же из этого получится. Конечно же нарядная Лидуша пришла на мост, где ее поджидал ничего не понимающий пионервожатый. А ребята в этот момент вылезли из-под моста и начали смеяться над опозоренной и униженной Лидушей.
Однако Яша все быстро понял, успокоил Лидушу и с этого момента не разрешал больше никому над ней смеяться. От такой заботы и внимания девочка поправилась и похорошела. Таким образом и сбылась придуманная ею сказка. Ведь Яша на самом деле оказался рыцарем и защитником.
Этот рассказ посвящен теме добра и зла, в нем затронуты духовно-нравственные проблемы. А еще, если сильно верить, то сказка может и сбыться, как это случилось с Лидушей, которой очень повезло встретится с добрым и понятливым Яшей. И тот в итоге стал ее защитником и другом.
А.В. Масс
Сказка о черноокой принцессе
Какой у нас был тем летом старший вожатый! Бывший моряк, а теперь студент педагогического института. Из-под левого закатанного рукава полосатой тельняшки — татуировка: якорь, оплетенный цепью. Этот якорь нас, девчонок, просто с ума сводил. Мы тоже рисовали у себя на руках якоря, чтобы хоть этим приобщиться к Яшиному великолепию. Мы ловили каждую Яшину фразу и потом подробно обсуждали. Малыши к нему так и липли. Мальчишки из второго и даже из первого отрядов перенимали у него походку, манеру говорить и встряхивать головой, откидывая волосы. Вожатая Люба краснела, разговаривая с Яшей, и ковыряла тапочкой землю.
После ужина мы собирались на скамейках возле сирени. Яша пел, а Люба подыгрывала на аккордеоне. Он пел про «пыль, пыль, пыль от шагающих сапог», про «шеф нам отдал приказ лететь в Небраску» — песни запоминались с первого раза, и мужественный образ Яши сливался с чеканными мелодиями и словами.
Яша со всеми нами был одинаково доброжелателен. Но этого казалось мало. Каждый искал проявлений хоть крошечного внимания к себе в отдельности. Если какая-нибудь девочка говорила:
— Яша велел мне волейбольную площадку подмести, — то этой девочке начинали завидовать, потому что именно ее Яша отметил своим вниманием.
Он был словно оживший идеальный герой из любимых книг и кинофильмов. Даже лучше, потому что те были где-то там, вне досягаемости, а Яша — тут, всех знал по именам, учил нас плавать и бегать.
Конечно, не обошлось без глупостей: Лидуша из двенадцатой палаты дошла в своей влюбленности до того, что осколком стекла выцарапала на руке «Яша». Но Лидуша вообще была ненормальная. Это она сама попросила называть себя не Лидой, а Лидушей, потому что, видите ли, мама ее так называет. Лидушу быстро переименовали в Лягушу, а потом, вдохновленные ее слезами, в Лягушку. Хотя она была, скорее, похожа на заморёного кузнечика, посаженного в коробочку.
И всего-то она боялась. Грозы — в двенадцать-то лет! Визжала при виде червяка или жука. Даже воды боялась, хотя ей очень нравилось купаться. Она заходила в воду по щиколотку, садилась на корточки и потихоньку обрызгивала себя. Оксанка однажды подкралась сзади, да как толкнет ее в спину. Лида шлепнулась лицом, наглоталась воды, выскочила на берег и долго кашляла и дрожала всем телом, и в ее вытаращенных черных глазах был такой испуг, словно в самом деле что-то ужасное случилось. А что такого-то? Мы постоянно толкали и топили друг друга, это была просто игра.
А сколько было смеху с Лидушиной рыбкой! Лида поймала в речке малька, пустила в банку и поставила банку на тумбочку у своей постели. Мечтала, как отвезет рыбку домой. А девчонки прибежали с прогулки пораньше, рыбку выбросили, а в банку посадили головастика. Когда Лида увидела, во что превратилась ее рыбка, она рухнула на кровать вниз лицом, сжалась в комочек и пролежала так до самого ужина. Такая у нее была манера, когда ее особенно доводили: сжаться в комочек, зажмуриться и зажать уши.
Наша палата поступок Лидушиных соседок осудила. Уж очень безобидная она была, никогда не жаловалась, и если ее на некоторое время оставляли в покое, веселела, из глаз ее исчезал страх, и она рассказывала какую-нибудь сказку — она их сама придумывала.
Но ее не оставляли в покое. Особенно изощрялась Оксанка. То кинет на нее паука, то выльет ей в постель воду из графина, а потом созовет девчонок из других палат, а то и мальчишек, и с хохотом показывает им мокрую Лидушину простыню.
Вот как раз после случая с простыней Лида и выцарапала у себя на руке имя нашего вожатого. И придумала сказку. О благородном рыцаре, защитнике слабых, о белокуром красавце, который сразу видит всякую несправедливость и борется с ней, и наказывает обидчиков. О том, как этот рыцарь спас принцессу, которую злая колдунья превратила в некрасивую девочку, — и расколдовал ее, и она снова стала прекрасной черноокой принцессой, и женился на ней.
Конечно, всем сразу стало ясно, кого изобразила Лида под видом черноокой принцессы, и очень хохотали над ее сказкой. Чего стоило одно только начало: «В обыкновенной семье родился необыкновенный мальчик с белокурыми волосами и белоснежными зубами…» Новорожденный — с зубами! Просто идиотка! Вот бы Яша услышал эту историю!
— Девчонки — идея! — сказала Оксанка. — Давайте скажем Лягушке, что Яша в нее влюбился!
— Не поверит!
— Спорим, поверит! Она же дура полная!
И Лидуша поверила! Она вспыхнула, когда Оксанка как бы между прочим сказала ей:
— И что это Яша в тебе нашел? Спрашивает все время.
— А я слышала, — подхватила Ленка, — он Любе сказал, что Лидуша — самая симпатичная девочка во всем лагере.
На другой день Оксанка поманила Лиду и таинственно сообщила:
— Яша просил передать, чтобы ты ровно в семь ждала его на мосту.
Черные глаза Лиды засияли.
— А он не сказал, зачем?
— Сама узнаешь! Оденься поярче. Что-нибудь красное есть у тебя?
— Есть, босоножки.
— И бант красный повяжи, — посоветовала Оксанка.
— У меня нету.
— Я тебе свой дам. И кофточку красную дам. Будешь прямо как роза!
— Ой, большое тебе спасибо!
Яше сказали, что в семь часов его будут ждать на мосту Ярцевские представители, чтобы договориться насчет футбольной встречи.
Лида в красной кофточке, с красным бантом в черных волосах стояла на мосту и ждала. Мост был очень старый. Много поколений назначало на нем свидания. На серых деревянных поручнях было вырезано столько имен и фамилий, что они уже не помещались, и новые надписи шли поверх старых. Когда-то, при графе Шереметеве, этим мостом был перекрыт пруд с карасями, а теперь остался только овраг, по дну которого протекал хилый ручеек. Сейчас под мостом притаилась чуть ли не половина лагеря. Лида не могла видеть, как мы, сидя на дне впадины, зажимаем руками рты, грозим друг другу кулаками, чтобы не шевелились, не засмеялись раньше времени, не испортили эффект.
Мост заскрипел под Яшиными шагами.
— Лида, привет! Кого ждешь?
Молчание.
— Ладно, не хочешь, не говори.
Послышался дрожащий голос:
— Я думала… Мне сказали…
И опять молчание.
Первым не выдержал Юрка Ермаков — вылез из-под моста. За ним Оксанка. За ней вся двенадцатая палата. Потом наша, тринадцатая. Лида прижала ладони к щекам и с ужасом смотрела, как из-под моста лезут и лезут, как крысы из «Щелкунчика», ее мучители.
Ее окружили плотным кольцом. Теперь можно было не сдерживаться. Мы хохотали до слез, приседали от смеха, показывали на Лиду пальцами, хлопали себя по коленям.
— Бант твой? — спросил Ефремов.
— Нет…
— Снимай!
Лида сняла и отдала Ефремову бант. И беспомощно посмотрела на Яшу. Тот, ничего еще не понимая, улыбался.
— Кофта твоя? — спросил Ефремов.
Лида вдруг прорвала хохочущее кольцо, сбежала с моста и бросилась в густые заросли крапивы. Она упала в эту крапиву и свернулась комочком. Сквозь крапиву просвечивала красная кофта.
Яша перестал улыбаться. Под его жестким взглядом мы притихли. Стояли, переминаясь с ноги на ногу.
— Какие же вы сволочи, — сказал Яша и добавил: — Марш в лагерь.
И мы поплелись в лагерь как побитые собаки. Оборачиваясь видели, как Яша вывел Лиду из крапивы, как он вытирал ей лицо и руки носовым платком.
После ужина Люба устроилась на скамейке с аккордеоном. Рядом с ней сел Яша. Оксанка, отпихнув подруг, шлепнулась рядом с ним.
— А где Лида? — спросил у нее Яша.
— В палате.
— Ну-ка, сбегай за ней.
И пришлось Оксанке идти за Лидой и теперь уже всерьез передавать ей Яшину просьбу. Вернулась она одна.
— Не хочет идти, — сказала она. — Говорит, что я вру.
Тогда Яша встал и сам пошел за Лидой. До самого отбоя Яша пел про «пыль, пыль, пыль от шагающих сапог», и про «Небраску», а Лида сидела рядом.
С этого дня все переменилось. Яша посылал Лиду с поручениями на подсобное хозяйство. Она по его просьбе подметала волейбольную площадку. Как будто не было других девочек! Ее, а не Оксанку, он взял с собой в Ярцевский лагерь договариваться о совместном концерте самодеятельности, хотя она и не пела, и не танцевала, а Оксанка плясала гопак, всегда на «бис».
Попробовал бы теперь кто-нибудь — не то, чтобы подшутить над Лидой — пренебрежительно заговорить с ней! У нее появился такой защитник, о котором мы могли только мечтать. Это именно Яша обнаружил, что Лида знает наизусть массу стихов, и уговорил ее читать на концерте. Она читала «Я помню чудное мгновенье…», а на бис «Выхожу один я на дорогу…»
Яша откровенно радовался Лидиному успеху. Он стал заботиться о ней, следил, чтобы она всё съедала в столовой, чтобы в пасмурные дни потеплее одевалась. Хотя это вовсе не входило в его обязанности.
Лида просто расцвела от такого внимания, поправилась и перестала быть похожа на замореного кузнечика. И когда на родительский день к Лиде приехала мама, она свою Лидушу просто не узнала. Мама ходила к директору лагеря и к старшей воспитательнице — благодарить за дочь. Мы впервые услышали, что Лида почти год провела в больнице, ей делали сложную операцию. И мама боялась отпускать Лиду в лагерь, а теперь очень рада, что решилась.
— Вот что делают свежий воздух и хорошее питание, — говорила мама.
А мы-то знали, что воздух и питание тут ни при чем. Просто Лидина сказка сбылась: благородный рыцарь не мог стерпеть несправедливости. Он спас некрасивую заколдованную девочку и превратил ее в прекрасную черноокую принцессу.
***
Юности хочется ярких красок и переживаний. Может быть, поэтому так часто ровесники кажутся неинтересными, заурядными, недостойными любви? И влюбляются девчонки в тех, кто старше их.
«Но верный сердцу одному, я был готов все блага мира отдать кумиру моему…» — писал поэт XIX века Яков Полонский. С тех пор прошло немало лет, но мало что изменилось в мире чувств…
Первое чувство влюблённости оценивается подростками по-разному: кто-то шутит по этому поводу, кому-то удаётся изменить что-то в себе, по-новому посмотреть на привычные вещи, как в новелле Анны Масс «Расскажи про Иван Палыча…» или в «Сказке о черноокой принцессе».
Читаем рассказы Анны Масс: «Сказка о черноокой принцессе», «Расскажи про Иван Палыча…», «Если снега не будет…».
Сказка о черноокой принцессе
Какой у нас был пионервожатый! Бывший моряк! Студент педагогического института! Во время каникул решил поработать в пионерском лагере. Девчонки ловили каждую Яшину фразу и потом подробно обсуждали. Малыши так и липли к Яше. Мальчишки, даже самые старшие, перенимали у него всё: походку, манеру говорить и встряхивать головой, откидывая волосы. Ходил он в тельняшке и светлых спортивных брюках и в этой простой одежде казался нам, старшим девочкам, необыкновенно стройным и красивым.
Речка наша, Пахра, в том месте, где мы купались, была узкая и мелкая — в самом глубоком месте по шейку. Но мы нашу речку любили, потому что отдыхали рядом с ней не первый год и привыкли к нашему пляжу, к песчаному мыску, окружённому густым кустарником, плакучей иве, по толстому стволу которой можно было ходить, как по мостику; к крошечным серебристым малькам, пасущимся в прозрачной прибрежной воде.
Конечно, Яша был пловец не чета нам, он привык в море плавать, ему наша речка должна была казаться жалким ручейком. Он мог бы нам откровенно сказать, что ему скучно плавать в нашей речушке,— ему мы бы это простили. Но он ни разу ничего плохого про нашу речку не сказал. А плавал он здорово, только ему развернуться было негде.
По вечерам Яша иногда пел, а пионервожатая Люба подыгрывала ему на аккордеоне.
Яша со всеми был одинаково весел и доброжелателен. Но нам этого казалось мало. Мы искали проявлений хоть крошечного внимания к каждой из нас в отдельности. Если какая-нибудь девочка говорила:
— Ох, мне от Яши сегодня влетело!
Или:
— Яша просил меня волейбольную площадку подмести,— то этой девочке начинали завидовать, потому что Яша именно её отметил особым вниманием.
Мальчишки дразнили нас, что мы все в Яшу перевлюблялись, но этого не было! Этот вопрос в женских палатах обсуждался, и мы пришли к единодушному решению: мы в Яшу не влюблены, а просто уважаем его как человека.
Конечно, не обошлось без исключений: Лидуша из двенадцатой палаты дошла до того, что осколком стекла выцарапала на руке «Яша». Но Лидуша вообще была ненормальная. Это она сама попросила называть её не Лидой, а Лидушей, потому что, видите ли, папа с мамой её так называют. Пожалуйста, Лидуша так Лидуша, нам это было безразлично. Но она и во всём остальном была не такая, как все. Она всего боялась. Грозы боялась — в двенадцать-то лет! Визжала при виде червяка или лягушки. Даже воды она боялась, хотя ей очень нравилось ходить на речку. Она забиралась в воду по щиколотку, садилась на корточки и потихоньку обрызгивала себя. На лице у неё при этом отражалось такое блаженство, что поневоле становилось смешно.
Однажды кто-то из подруг незаметно подкрался сзади к Лидуше да как толкнёт её в спину. Та шлёпнулась лицом вперёд, наглоталась от неожиданности взбаламученной воды, выскочила на берег и долго кашляла и дрожала всем телом, и в чёрных глазах её был такой испуг, словно в самом деле что-то ужасное случилось. Мы постоянно толкали и топили друг друга — это было самое обычное дело, и поэтому за Лидушу никто и не подумал заступиться.
А сколько было смеху с Лидушиной рыбкой! Лида поймала в речке крошечную рыбешку, пустила в банку и принесла в палату. Поставила банку на тумбочку у своей постели, бросила туда травинки и крошки хлеба и мечтала, как она отвезёт рыбку домой. А её соседки на следующий день прибежали с прогулки пораньше, рыбку выбросили, а в банку посадили лягушку. Когда Лида вошла в палату и увидела, в кого превратилась её рыбка, она завизжала на весь дом, бросилась на кровать вниз лицом, крепко зажмурилась, зажала уши пальцами и пролежала так до самого полдника, даже обедать не ходила. У неё это был такой способ: когда её особенно доводили, она сжималась в комок, зажав уши и зажмурив глаза. Поступок Лидушиных соседок многие осудили. Очень уж безобидная была Лидуша, никогда не жаловалась, и, если хоть на день её оставляли в покое, она веселела, из чёрных глаз её исчезал страх, и она рассказывала даже какую-нибудь сказку — она их сама умела сочинять.
Наша шестнадцатая палата над Лидой никогда не издевалась, хотя и мы к ней, конечно, всерьёз не относились. Но для Лидушиных соседок по палате шутки над ней стали чем-то вроде зарядки для ума. Они изощрялись друг перед другом, как могли.
Может, веди себя Лида как-нибудь иначе, умей она хоть немного постоять за себя, девчонки не посмели бы так себя вести. Но она умела только сжиматься в комочек и зажимать глаза и уши.
В родительский день к Лиде приехала мама, старая, мы даже сперва решили, что это не мама, а бабушка. Едва успела она сойти со ступеньки автобуса, как Лида бросилась к ней с криком:
— Мама, возьми меня отсюда!
— Лидуша, единственная моя! — отвечала мама, прижимая к себе дочь. — Неужели тебе тут не нравится? Ты посмотри, как тут хорошо! Воздух какой, птицы поют, а сколько игр! Ведь это же счастье — жить в таком замечательном лагере! Ты окрепнешь после болезни, поправишься…
Маме и в голову не могло прийти, что её ненаглядную дочку тут считают придурочной и изводят всякими шутками. А Лидуша даже маме своей не нажаловалась: может, боялась, что ее переселят в другую палату, а там ей ещё солонее придётся? Лидины соседки немножко всё-таки опасались расплаты, но им даже не влетело. Воспитатели так и не узнали об их проделках. После родительского дня всё пошло по-старому. Соседки, правда, выдохлись, выдумки стали повторяться, но впечатлительная Лида на любую мелочь реагировала всё с тем же искренним отчаянием.
Вот тогда-то она и выцарапала у себя на руке имя нашего пионервожатого. И по смешной своей манере придумала о Яше целую сказку. Это была сказка о благородном рыцаре, защитнике слабых, который сразу видит всякую несправедливость, и борется с ней, и наказывает обидчиков. Про то, как этот рыцарь спас принцессу, которую злая колдунья превратила в некрасивую девочку, и расколдовал её, и она снова стала прекрасной черноокой принцессой.
Мы, конечно, сразу поняли, кого изобразила Лида под видом черноокой принцессы, и очень хохотали над её сказкой. А что стоило одно только начало! Девчонки из Лидушиной комнаты пересказывали его нам, давясь от смеха: «В одной обыкновенной семье родился необыкновенный мальчик с белокурыми волосами и белоснежными зубами…»
Это надо же! Новорожденный — с зубами!
— Бывают же на свете такие дуры! — изумлялись мы.
— Вот бы Яша услышал эту историю!
— Девчонки! Девчонки! Идея! — воскликнула Оксана. — Давайте скажем Лидуше, что Яша ею интересуется! Что он про неё все время спрашивает! Она, дура, поверит, увидите!
Доверчивая Лида поверила сразу. Она вспыхнула, когда Оксана как бы между прочим сказала ей:
— И что это Яша в тебе нашел? Спрашивает всё время.
— А я слышала, он Любе сказал, мол, Лидуша — самая красивая девочка во всём лагере,— добавила Тоня и отвернулась, чтобы Лида не видела её сморщившегося от смеха лица.
А вскоре у нас созрел великолепный план. Оксана отвела Лиду в сторону и сообщила:
— Яша просил передать, чтобы ты ровно в семь вечера ждала его на мосту.
Чёрные глаза Лиды засияли.
— Я надену красное платье, — сказала она.— И красные туфли.
— И бант красный повяжи,—посоветовала Оксана.
— У меня нету!
— Я тебе свой дам,— сказала Оксана.
— Спасибо! Я его тебе потом отглажу и отдам! — благодарила ненормальная Лида.
Яше сказали, что в семь часов его будет ждать на мосту кто-то, чтобы сообщить что-то важное. Яша предположил, что это ярцевские пионеры хотят договориться насчет футбольной встречи, и сказал, что обязательно придёт.
Лида в красном платье, с красным бантом в черных волосах стояла на мосту и ждала. Мост был очень старый. Много поколений назначали на нём свидания. На серых деревянных поручнях было вырезано столько имен и фамилий, что они уже не помещались и новые надписи шли поверх старых. Когда-то этим мостом был перекрыт пруд с карасями, но пруд давно уже высох, остался только овраг, по дну которого протекал хилый ручеёк. Сейчас под мостом притаилась чуть ли не половина лагеря. Лида не могла видеть, как мы, сжавшись на дне овражка, зажимаем руками рты, чтобы не расхохотаться, грозим друг другу кулаками, чтобы не шевелились, чтобы не пропал эффект.
Мост заскрипел под Яшиными шагами.
— Лидуша? — удивился Яша.— Так это ты меня тут ждёшь?
— Я…— еле слышно донеслось до нас.
— Ну?— спросил Яша.
Лида молчала.
— Что ты мне хотела сказать?
Ни звука.
— Так и будем молчать? — весело осведомился Яша.
— Я…— начала Лида.— Я думала… Мне сказали…
И опять молчание.
Первым не выдержал Юрка Ефремов. Он вылез из-под моста. За ним на четвереньках Оксана. За Оксаной вся Лидушина палата. Потом наша, шестнадцатая. Лида прижала руки к щекам и глазами, полными ужаса, смотрела, как из-под моста лезут всё новые и новые её мучители.
Лиду окружили плотным кольцом. Теперь можно было не сдерживаться. Мы хохотали до слёз, приседали от смеха, показывали на Лиду пальцами, хлопали себя по коленям.
— Бант твой? — спросил Ефремов.
— Нет…
— Снимай!
Лида протянула Ефремову бант. Волосы упали ей на лицо. Растерянная, похожая на тощего, побитого котёнка, она взглянула на Яшу, который стоял в сторонке и, ничего ещё не понимая, улыбался. Лида вдруг, прорвала плотное хохочущее кольцо и побежала. Сбежав с моста, она кинулась в сторону от дороги, перепрыгнула через канаву и бросилась в густые заросли крапивы. Она упала в эту крапиву и свернулась в комочек. Сквозь зелень просвечивало её красное платье.
Яша перестал улыбаться. Под его гневным взглядом мы притихли. Стояли, переминаясь с ноги на ногу.
— Марш в лагерь, — приказал Яша и тихо добавил: — Звери…
И мы поплелись в лагерь. Оборачиваясь, мы видели, как Яша вывел Лиду из крапивы, как он вытирал ей лицо и руки носовым платком.
После ужина пионервожатая устроилась на скамейке с аккордеоном. Рядом с ней сел Яша. Тут же их окружили. Каждому хотелось пристроиться рядом с Яшей. Оксана, отпихнув подруг, шлёпнулась с видом победительницы на скамейку.
— Где Лида? — спросил Яша.
— Она в палате.
— Сбегай за ней, — приказал Яша Оксане. — Без неё не возвращайся.
И пришлось Оксане идти за Лидой и теперь уже всерьёз передавать ей Яшину просьбу. Вернулась она одна.
— Не хочет идти,— объяснила она.— Говорит, что я вру.
Тогда Яша встал и сам пошёл за Лидой. До самого отбоя Яша пел морские песни, а Лида сидела рядом с ним, все девочки смотрели на неё с завистью.
С этого дня все переменилось. Яша посылал Лиду с поручениями на подсобное хозяйство. Её он брал с собой в Ярцевский лагерь договариваться насчет самодеятельности, хотя она ни петь, ни танцевать не умела.
Попробовал бы теперь кто-нибудь не то чтобы подшутить над Лидой — пренебрежительно заговорить с ней! У нее появился такой защитник, о котором мы могли только мечтать. Это именно Яша обнаружил, что Лида знает наизусть массу стихов и хорошо их декламирует. Он уговорил её читать на вечере самодеятельности. Яша откровенно радовался Лидиному успеху. Он стал заботиться о ней, следил, чтобы она всё съедала, чтобы в пасмурные дни потеплее одевалась. Лида просто расцвела от такого постоянного внимания, поправилась, похорошела. Мы и думать забыли, кем ещё недавно была для нас Лида.
И когда в конце каникул за Лидой приехала мама, она свою дочь просто не узнала. Мама ходила к начальнику лагеря и к старшей воспитательнице — благодарить за Лиду. Мы впервые услышали, что Лида два года провела в постели, а потом ей делали сложную операцию на сердце. И мама боялась отпускать её в лагерь, а теперь очень рада, что всё-таки решилась.
— Вот что делают свежий воздух и хорошее питание, — говорила мама.
А мы-то знали, что воздух и питание тут ни при чём. Просто Лидина сказка оказалась пророческой: благородный рыцарь, защитник слабых, не мог стерпеть несправедливости. Он превратил робкую девочку в черноокую принцессу.
«Расскажи про Иван Палыча…»
Новый учитель физики произвёл на нас очень странное впечатление. Вошёл в класс человек лет сорока пяти, с красным, обветренным лицом, с глазами навыкате. Белки глаз — в красных прожилках. Короткий пиджак в обтяжку. Под пиджаком чувствовались такие мускулы, что не учителю впору, а какому-нибудь матросу. Мы и решили вначале, что это не учитель, а слесарь или водопроводчик: на днях как раз лопнула труба на четвёртом этаже, и вода залила весь пол.
Новый учитель подошёл к окну, открыл фрамугу, потом вытащил из кармана пиджака мятый носовой платок, звучно высморкался и сказал:
— Значит, так: зовут меня Иван Палыч. Я у вас физику буду преподавать.
Взгляд у него был пристальный, ухватистый. Он рассматривал нас, а мы, сорок восьмиклассников, рассматривали его.
Учитель повернулся к доске, взял в руку мел и стал объяснять новый закон. Объяснял он здорово. Я всё поняла. А уж если даже я всё поняла, это значит, что он действительно здорово объяснил. Окончив, он спросил, есть ли желающие выйти к доске и повторить. Я подняла руку, и он знаком вызвал меня. В классе возникло весёлое оживление, как всегда, когда меня вызывали по математике или физике. Все ожидали бесплатного эстрадного представления. А его и не произошло. Я довольно уверенно повторила то, что говорил учитель.
— Как твоя фамилия? — спросил он.
— Львова, — ответила я.
Он толстым пальцем нашарил в журнале мою фамилию, вынул из верхнего кармана пиджака авторучку, открутил крышечку, стряхнул кляксу в чернильницу на первой парте и поставил против моей фамилии пятёрку. Послышался глубокий удивленный вздох всего класса: никогда в жизни я больше тройки по физике не получала.
Впрочем, нет. В шестом классе я один раз получила пятёрку за контрольную, списанную у Серовой. Но я тогда, промучившись неделю, подошла к Николаю Петровичу и созналась, что контрольная целиком списана. Если бы я получила тройку или даже четверку, я бы не созналась. Но пятёрка — это уж слишком. Всё-таки совесть у меня есть. Николай Петрович подумал, вздохнул и сказал:
— За то, что ты списала контрольную, я переправлю тебе пятёрку на двойку. Но за то, что ты в этом призналась, я уважаю тебя и впредь буду уважать.
Так что всего неделю погуляла я с пятёрочкой, зато заслужила уважение Николая Петровича, который с той поры меня запомнил и даже стал звать по имени. А это что-нибудь да значит, потому что Николай Петрович преподавал в двух школах и в техникуме, и не только имён, фамилий ни у кого не помнил.
— Что стоишь? Садись! — сказал новый учитель.
Я села и, ещё не веря в чудо, несмело спросила:
— А вы и в табель поставите?
— Поставлю! — ответил он. — Давай табель!
Я принесла ему свой чистенький табель, и он вывел мне в нём пятёрку. Первую отметку в этом учебном году.
Учитель встал из-за стола, посмотрел на часы, потом на нас и прошёлся по классу.
— Иван Палыч, а вы на фронте были? — спросила Серова и спряталась за Калашникову. Не знаю, почему она задала этот вопрос. Война уже давно окончилась. Но наш историк, например, до сих пор носил орденские ленточки, а у Ивана Павловича ленточек не было, хотя по сравнению с историком он выглядел, как Илья Муромец.
— Был, — сказал учитель.
— В пехоте или где? — подала голос Корнеева.
— Или где,— загадочно ответил Иван Павлович.
Прозвенел звонок. Иван Павлович дал задание, сунул журнал под мышку и ушёл.
Когда я вышла из класса, я увидела свою двоюродную сестру Маринку, пятиклассницу. Она стояла и смотрела вслед идущему по коридору учителю. Я толкнула её, и она обернулась.
— Како-ой! — протянула она.— Это кто?
— Наш новый физик, — сказала я хвастливо. — Правда, мировецкий?
— Да-а!.. Он прямо, знаешь, как кто? Как капитан Петр Сергеевич!
Маринка увлекалась книжками про шпионов, и любимыми её героями были всякие майоры Сергеевы, лейтенанты Пронченко и вот — капитан Петр Сергеевич.
— Бывший разведчик, между прочим, — соврала я, не сморгнув.
Маринка вздрогнула. Отошла от меня и особой, выслеживающей походкой, прижимаясь к стене, короткими перебежками за спинами гуляющих девочек она проследовала за Иваном Павловичем до самой учительской.
Дома я сообщила маме, что получила по физике пятёрку.
— Вот видишь! — воскликнула мама. — Вот ведь можешь, когда хочешь!
Мой рассказ о новом учителе тоже произвёл на маму впечатление, но не такое, как моя пятёрка. Мама целый день мною гордилась. Когда зашла соседка с пятого этажа одолжить сахару, мама и ей похвасталась, что я получила по физике пять. Как я любила радовать маму хорошими отметками! И как жаль, что это редко случалось. Зато сегодня у нас обеих был праздник.
Во дворе я тоже всем рассказала, какой у нас теперь новый физик. Для полноты его образа я прибавила, что он был разведчиком. А может быть, и правда! Он ведь не говорил, что не работал в разведке!
Весь наш двор отнёсся к этому моему сообщению с интересом. Но кого оно потрясло — это Маринку. Она была ещё маленькая, и мы её в свою дворовую компанию не принимали. Она сама не путалась у нас под ногами, у неё были собственные интересы. Но сегодня она привязалась ко мне, как комар:
— Расскажи что-нибудь про Иван Палыча!
— Да что рассказывать!
— Ну хоть что-нибудь.
— Отстань!
Мне было не до неё. Аня Горчакова пригласила меня на день рождения, в субботу, и мне нужно было выяснить один очень важный для меня вопрос: придёт ли на день рождения один мальчик. Саша, который мне нравился. Но так, прямо спросить я стеснялась. Я ходила вокруг Ани и пыталась выяснить этот вопрос косвенным путем.
— А из девчонок кто будет?..
— Я, ты, Юлька и Наташка.
— А-а.
Я опять походила, поиграла мячиком и с ноткой неудовольствия спросила:
— А мальчишки будут?
— Ага.
Я скорчила гримасу, как бы давая понять, что мальчишки на дне рождения для меня вовсе лишнее.
— Ну, если двое Мишек — это ещё ничего. Больше, надеюсь, никого не зовёшь? — спросила я и азартно застучала мячиком об землю, потому что как раз сейчас, как подсказывала логика, Аня должна была ответить на интересующий меня вопрос.
И тут всё испортила Маринка.
— Валь! Валя! — влезла она. — Ну расскажи ещё что-нибудь про Иван Палыча!
— Убирайся отсюда! — заорала я, повернула Маринку спиной к себе и так двинула её коленом, что она пробежала несколько шагов, вытянув руки, и едва не врезалась носом в асфальт. Она горько заплакала и ушла домой.
— За что ты её так? — спросила Аня.
— Да ну её! — ответила я, пылая благо¬родным негодованием. — От горшка два вершка, а тоже! Вмешивается!
На следующий день я очень пожалела о своём поступке, потому что с Маринкой произошло несчастье: она вернулась домой из школы поздно, глаза у неё были красные и слезились. Когда её мама с папой стали выяснять, что с ней случилось, она ничего толком не могла объяснить. Глаза опухли так, что почти совсем закрылись. Из них непрестанно текли слёзы, разъедая веки. Рано утром Маринку на «Скорой помощи» отвезли в глазную больницу.
Дело вскоре выяснилось. Маринка так начиталась книг про шпионов, что ей повсюду стали мерещиться шпионы. Вместе со своей школьной подругой Леной они выискивали на улицах всяких «подозрительных типов» и принимались их выслеживать. На этот раз они долго выслеживали одного гражданина, и преследование завело их во двор, где шла сварка. Маринка и Лена остановились за спиной у сварщика и стали смотреть на красивое пламя. Сварщик в защитном шлеме стал их прогонять. Лена послушалась и отошла, а Маринка ещё долго смотрела.
У Лены глаза тоже опухли, но меньше. Бабушка сделала ей компресс из крепкого чая, и это помогло. А Маринка всю дорогу домой терла глаза грязными руками и занесла инфекцию. Врач в больнице сказал, что у неё воспаление слизистых оболочек и что положение серьёзное. Маринкиным родителям даже разрешили по очереди дежурить в палате.
Я пришла в больницу прямо из школы. Маринкина мама стояла в коридоре и разговаривала с врачом.
— Вы не волнуйтесь, — говорил врач. — И, главное, ей не давайте почувствовать, что вы волнуетесь. Для неё сейчас самое важное — хорошее, спокойное настроение. Побольше положительных эмоций.
Когда я вошла в палату и увидела Маринку, я едва сдержала слезу. Она лежала в постели такая тихая и беспомощная, какой я её никогда ещё не видела. Глаза у неё были забинтованы.
— Мама! — позвала Маринка и протянула одну руку в сторону двери, совсем как слепая.
— Маринка, это я, Валя, — сказала я виновато. — Тётя Нина сейчас придёт. Она с доктором разговаривала, а сейчас пошла перекусить. Она сказала, чтобы я пока с тобой посидела.
— А! — сказала Маринка. — Ну садись. Тут стул должен быть рядом. А я ничего не вижу.
— Ясно, у тебя глаза забинтованы. Доктор сейчас сказал тёте Нине, что уже опасности никакой. Только нужно спокойно лежать. Тебе очень больно?
— Нет, ночью было очень больно. А потом мне укол сделали, и сразу перестало болеть. Так хорошо стало. А сегодня только щиплет, но не очень сильно.
Мы помолчали. Я оглядела палату. В ней стояло пять кроватей, но заняты были только три. Кроме Маринки, лежали ещё две девочки, лет по десяти, тоже с забинтованными глазами.
— Ты не сердись, что я тебя треснула, — сказала я, — это на меня просто нашло.
— Ничего, — сказала Маринка.— На меня тоже находит. Недавно на меня так нашло, что я Лену портфелем ударила по голове. У неё очки даже свалились. Она сказала, что майор Сергеев — всё равно что шпион. Только наш. А он никакой не шпион, а советский разведчик. Правда?
— Конечно.
— Валь! А доктор не говорил, что я ослепну?
— Ты что! Он, наоборот, сказал, что у тебя дела идут всё лучше и лучше.
— А я всё время про это думаю. И читать нельзя… Валь! А Иван Палыч ничего не рассказывал, как он был разведчиком?
— А! Да! Рассказывал. Про то, как он учился на разведчика.
— Ой, расскажи!
— Ну, вот. Он пять лет учился на разведчика. Ему сказали, что его отправят в Берлин. Он изучил расположение берлинских улиц так, что мог с завязанными глазами проехать на машине к любому месту.
— И что?
— Больше пока ничего не рассказывал.
— Если ещё что-нибудь расскажет, ты мне перескажи, ладно?
— Конечно.
— А когда у вас теперь физика?
— Завтра.
— Вдруг он завтра что-нибудь расскажет? Придёшь тогда?
— Приду.
На следующий день я опять из школы побежала в больницу. Сегодня у постели дежурил Маринкин папа.
— Вот хорошо, —сказал он.— А она тебя давно ждёт. Поболтайте, а я пойду вниз покурю.
— Ну, как ты? — спросила я.
— Хорошо. Была физика?
— Была.
— Рассказывал?
— Ого! Пол-урока! Ну вот: он три языка в совершенстве знает. Немецкий, английский и… и японский. Он загримировался под немецкого офицера и проник в Берлин. И там вызнавал разные сведения. У него был передатчик в лесу. Он каждую ночь пробивался в лес и передавал сведения прямо в Москву. И вот однажды…
Маринка вся подалась вперёд. Одна из девочек, соседок по палате, жалобно попросила:
— Вы не можете чуть-чуть погромче рассказывать?
Я почувствовала некоторую неловкость, но остановиться уже было нельзя: три головы жадно подались навстречу моему голосу.
…Ивана Павловича выследили. На него навалилось сразу десять человек, но он всех раскидал, потому что он невероятно сильный. Он бы смог убежать, но его окружили. Тогда он влез на дерево и быстро изменил свой облик.
Он загримировался японцем. Когда его схватили, он вырвал у одного из солдат нож и сделал себе харакири. Немцы решили, что он мёртв, и ушли. Но он был только тяжело ранен. Он сам себя зашил! Потом он дополз до передатчика и передал сведения. И потерял сознание. Его спасла немецкая девушка английского происхождения. Он притворился, что он английский лётчик. Она носила ему еду в корзине с двойным дном.
Я вспотела, пока рассказывала. Маринкин папа давно уже вернулся и тоже слушал, стоя возле двери, чтобы не мешать.
— Когда у вас теперь физика? — спросила Маринка.
— Завтра.
…Как Иван Павлович смог пережить столько опасностей и остаться в живых — это просто необъяснимо. Всю войну он находился на волоске от смерти. Несколько раз его хватали, подвергали страшным пыткам, но ему каждый раз удавалось бежать. Один раз его спасли партизаны. Он принял на себя командование партизанским отрядом. Пускал под откос поезда. Специально из Кремля к нему прилетел на самолете генерал, чтобы вручить ему Звезду Героя. Он её сейчас не носит из скромности. Пользуясь знанием немецкого языка, он заманивал в засаду целые полки и дивизии и уничтожал их чуть ли не в одиночку.
Четыре дня подряд я ходила к Маринке в больницу. И каждый раз все три незрячие головы радостно приподнимались мне навстречу и три голоса умоляли:
— Расскажи про Иван Палыча!
На пятый день Маринке сняли повязку, а на седьмой выписали. Белки глаз у неё были еще красноватые, но доктор сказал, что постепенно это пройдёт. И что могло окончиться хуже.
А меня доктор спросил:
— Что это за истории ты рассказываешь, от которых мои больные так здорово поправляются?
— Про нашего физика… — смущённо пробормотала я.
— Замечательный человек! — сказал доктор.— Удивительный. У меня во второй палате мальчик лежит после операции. Сходила бы ты к нему, рассказала про вашего физика!
Я решила, что доктор шутит, и к мальчику не пошла.
А может, не шутил?
Когда Маринка в первый раз после возвращения из больницы вышла погулять во двор, на неё смотрели прямо как на героиню. Ведь все в нашем доме очень волновались и переживали за Маринку. Но Маринка вела себя скромно, как и подобает пятикласснице. В мои взрослые разговоры с подругами она больше не вмешивалась. Только когда она увидела, что мы с ней остались во дворе одни, она подошла ко мне и сказала:
— А я догадалась: ты мне в больнице всё выдумывала… Не может человек сам себя зашить… Но всё равно: расскажи про Иван Палыча!
«Если снега не будет…»
В тот день у нас было четыре урока — пение отменили, — и мы с Аллой сразу после школы пошли к ним во двор. Алла жила в старинном доме с двумя каменными угрюмого вида мужчинами, которые поддерживали карниз над подъездом.
Казалось, им жутко надоело подпирать этот карниз, который и без них наверняка бы не рухнул, но уйти они не решаются из-за ложного чувства ответственности.
Мы с Аллой перекинули портфели через забор и сами перелезли.
— Показать, как ты через забор лезешь?— спросила Алла.
Я смотрела, как она изображает меня, — топчется, сопит, высовывает язык, нащупывает ногой перекладины. Мне было ничуть не смешно смотреть на себя со стороны, но я смеялась, чтобы Алла не подумала, что мне обидно.
— Смотри, как надо! — сказала Алла, когда закончила меня изображать. — Ставишь ногу сюда, другую перекидываешь, спрыгиваешь — всё!
Она пружинисто спрыгнула на тротуар, развела руки в стороны и победоносно оглянулась, как чемпионка, уверенная в победе, оглядывается на табло, где горит «пять и девять».
— Побежали к той куче! — предложила она.
Снежная куча была огромная, видно, дворник сгреб сюда снег со всего двора и аккуратно обточил с боков, так что получилось вроде гигантской трапеции. Она была довольно рыхлая, и пока мы взобрались на самый верх, у меня набились полные сапоги снега.
За неимением санок, мы стали кататься с горы на портфелях. Портфели, конечно, не скользили, а только волочили за собой пласты снега, так что минут через десять от снежной трапеции осталось что-то бесформенное, истоптанное и жалкое.
Алла отбросила портфель в сторону, встала посреди бывшей кучи и крикнула:
— Стреляй!
Я сняла варежку, направила в сторону Аллы указательный палец и сказала: «Пу!»
Алла схватилась за живот, согнулась, изображая предсмертные муки, красиво рухнула и покатилась, переворачиваясь со спины на живот, — точно как в фильмах, где убивают.
— Теперь ты в меня! — сказала я, забираясь на вершину того, что ещё недавно было красивой снежной трапецией. Мне захотелось также красиво рухнуть.
Но выстрела не последовало, а вместо этого за моей спиной раздался крик:
— Вот я вам уши оборву!
В первый момент я даже не подумала, что этот крик относится именно к нам: мы так весело играем, никому не мешаем. Я обернулась, ища того, кто кричал. И одновременно услышала испуганный вскрик Аллы:
— Дворник!
И вдруг мне показалось, что ожил и бежит ко мне один из тех каменных мужчин, что подпирают дом: та же борода, те же длинные волосы! Только теперь лицо его выражало не угрюмость, а самую настоящую ярость, и он успел сменить простыню, в которую был закутан, на вытертые джинсы и телогрейку.
— Чего стоишь? Беги! — крикнула Алла.
Она подхватила свой портфель и была уже у забора. Перекинула портфель через забор, потом в три приема перелезла сама, свернула за угол и исчезла.
Я тоже побежала. У меня колени подгибались от ужаса. Наверно, такой же ужас испытывали Мальчик-с-пальчик и его братья, когда их догонял Людоед в сапогах-скороходах.
Я успела добежать до забора. Между прочим, калитка была рядом, но мне даже в голову не пришло бежать через калитку, поскольку Алла всегда лазала через забор. Я поставила одну ногу на нижнюю перекладину, задрала другую, нащупала верхнюю. Он схватил меня за шиворот и стащил с забора.
— Нашкодила и бежать? — сказал он.— А ну, пошли.
Держа за шиворот, он повел меня обратно, к раскиданной куче снега. Он вёл меня на вытянутой руке, как бы брезгливо от себя отстраняя.
Я поводила глазами направо, налево, ища даже не спасения, а хотя бы простого человеческого сочувствия.
Из подъезда вышла старушка и стала бросать на снег куски размоченного батона, которые она вынимала из целлофанового пакета. К ней со всех сторон слетались голуби и деловито клевали эти куски. Молодая женщина гуляла с ребёнком, держа его сзади за концы шарфа. Я смотрела на эти мирные сценки как бы уже из другого измерения.
Дворник подвёл меня к раскиданной куче, сунул в руку лопату и сказал:
— Пока не уберёшь всё, как было, не уйдёшь! Ясно?
Я покорно взяла лопату. Взглянула на раскиданный снег и поняла, что обречена убирать его вечно. С чувством полной безнадежности я подцепила ком снега, поднатужилась, подняла и тут же просыпала вбок.
Дворник молча наблюдал, как я напрягаю свои жалкие силёнки, пытаясь не то чтобы очистить закиданное снегом пространство, а хотя бы справиться с непослушной лопатой. Снег в моих сапогах растаял, и сквозь носки к ступням просочилась вода. Впрочем, теперь это не имело для меня никакого значения. Я ощутила себя одиноким муравьем, который должен сам, без посторонней помощи возвести раскиданный муравейник.
Я услышала свист. Подняла голову и в окне второго этажа увидела Аллу. Она стояла на подоконнике, а голову высунула в форточку. Обрадовавшись, что я её заметила, она помахала мне рукой и скорчила рожу в сторону дворника. Меня только с ещё большей силой охватило чувство безнадёжности и одиночества. Дворник тоже увидел Аллу. Впрочем, она тут же исчезла и захлопнула форточку.
— Что же она тебя бросила, твоя подруга?— спросил дворник.
Я заплакала.
— Ну ладно, — сказал дворник и забрал у меня лопату. Он стал подцеплять снег и легко закидывать его наверх. Я молча смотрела.
— Иди домой, —сказал он, обернувшись.— И больше так не делай. Чужой труд надо уважать. Не учили вас этому?
— Учили, —ответила я.
— Учили, да, видно, не выучили, — строго сказал он.
Я подошла к своему портфелю, села на него, сняла сапог и стала вытряхивать из него снег. От мокрого носка пошёл пар. Дворник воткнул лопату в снег и спросил:
— Ты где живешь? Далеко?
— Мне двадцать минут от дома до школы.
— Тогда вот что, пошли ко мне, я тебе сухие носки дам.
— Не надо, я так дойду! — возразила я, но он заставил меня натянуть сапог и повёл в тот подъезд, который подпирали каменные мужчины. Вблизи их сходство с дворником не так бросалось в глаза.
По слабо освещённой лестнице мы спустились вниз и остановились перед чёрной, обитой кожей дверью. Дворник открыл её ключом, подтолкнул меня вперёд — на меня сразу пахнуло теплом и табачным дымом — и повернул выключатель.
Это была большая комната, вся увешанная и уставленная картинами. В углу, в нише, стояла тахта, покрытая полосатой тканью, и стол, заваленный кистями, рулонами бумаги, деревянными планками, тюбиками и разноцветными баночками. Комната напоминала аквариум с разнообразными яркими рыбами — большими, маленькими, плывущими поодиночке и стайками, и ни одна не похожа на другую, и каждую хочется рассмотреть по отдельности.
Посреди комнаты на деревянном держателе висела небольшая и, кажется, незаконченная картина. На ней был изображен очень знакомый мне переулок. Вот обветшалая церковка, которую как раз сейчас реставрируют — она вся в деревянных лесах-помостах. Вот магазин «Овощи» и уголок скверика с занесенной снегом скамейкой. Каждый день я хожу этим переулком в школу и из школы. Мне даже показалось, что вон та фигурка на тротуаре — это я.
— Ой, ну надо же… — пробормотала я.
— В каком смысле? — спросил дворник.
— В том смысле, что мне очень нравится эта картина.
— Да? — сказал он. — Я вот думаю, может, на выставку её предложить?
—Это вы, значит, нарисовали?
— Написал, — поправил он.— Я, а то кто же?
— Вы, значит, художник?
— Ну, не художник, а пока что студент художественного института.
— И это всё ваши картины?
— Конечно, мои. И вон те мои. — Он кивнул в сторону огромных картонных палок с завязанными тесёмками. Потом подошел к тахте, вытащил из-под неё чемодан, порылся в нем, достал носки и протянул мне:
— Переобуйся.
Я села на край тахты и стала стягивать сапоги, а он подошёл к картине, которая так мне понравилась, и, нахмурившись, стал её разглядывать.
— Нет, вряд ли…— пробормотал он.
— В каком смысле? — спросила я.
— В том смысле, что вряд ли возьмут на выставку.
— Возьмут! — убежденно сказала я. — Даже не сомневайтесь.
— Ты в каком классе? — спросил он.
— В пятом.
— А я вот сомневаюсь,— сказал он, помолчав. — Вообще городские пейзажи — это не моё. Я сам из деревни. У меня там родители, бабушка с дедушкой, сестра, вообще куча родни… Тебя как зовут? — вдруг спросил он.
— Маша.
— А меня — Виктор. В зимние каникулы поеду в деревню — вот там пейзажи! Я бы мог раньше поехать, если бы не погода. Снег валит и валит. Не успеешь убрать — снова навалило. Вот если на этой неделе больше снега не будет, пожалуй, смогу сдать досрочно пару экзаменов, и тогда…
Носки Виктора оказались мне почти до колен, как гольфы. Я надела сапоги и встала. Мне очень хотелось походить по комнате, поразглядывать картины, но я решила, что в следующий раз, когда принесу обратно носки. Я только немного постояла перед тем холстом с церковкой и нашим переулком.
— До свидания, —сказала я Виктору.— Простите меня, пожалуйста.
— Ладно, чего там, — ответил он. — Завтра приходи, а? Вот в этой же шубке приходи и в шапке. Я твой портрет напишу.
— Если снега не будет?
Он засмеялся и ответил:
— Ничего, всё равно приходи.
…Возле забора я увидела Аллу.
— Ой, ты ещё здесь? —удивилась она.— Ну, ты даёшь. Я уже все письменные успела сделать. Я думала, ты удрала давно!
Мне было неловко смотреть на неё. Словно не она, а я бросила её в трудную минуту. Но сама Алла никакой неловкости не чувствовала и продолжала поучать меня весело и напористо:
— Ты же видела, что он за мной помчался! Тебе надо было бежать в обратную сторону! За домом спрятаться, там переждать и спокойненько смыться! А ты… ой, не могу! Показать, как ты бежала?
— Не надо, — сказала я.— И вообще… Иди, делай устные.
Я вышла через калитку и отправилась домой. И все дома, фонари, деревья, троллейбусы и скамейки казались мне прекрасными, словно написанными маслом на холсте моим новым знакомым — художником.
Прочитайте рассказы Анны Масс «Сказка о черноокой принцессе», «Расскажи про Иван Палыча…», «Если снега не будет…», «Придаточное изъявительное», «Дик Сенд».
Сказка о черноокой принцессе
А.В. Масс
Анна Владимировна Масс (род. 6 апреля 1935 , Москва ) русская писательница
- Родилась в семье известного драматурга Владимира Захаровича Масса. Детство ее было тесно связано с Арбатом и его окрестностями. А еще были годы эвакуации в Омске вместе с театром и ежегодные поездки в пионерский лагерь «Плёсково»: бывшая подмосковная усадьба графа Шереметева стала в советские годы базой отдыха артистов-вахтанговцев и их детей. Здесь проводили лето будущие известные артисты и режиссеры .
Окончила Филологический факультет МГУ (1960). Член Союза писателей СССР с 1972 года, в настоящий момент — член Союза писателей России. Автор 17 книг для детей и взрослых.
- «В ее рассказах и повестях нет ничего выдуманного, нет литературных реминисценций: всё, о чем она пишет взято из жизни, увидено собственными глазами, почерпнуто из фактов собственной биографии, подсказано памятью, наблюдено, прочувствованно, пережито»
Алексей Файко
Как зовут главных героев?
- Яша – вожатый
- «Бывший моряк, а теперь студент педагогического института. Из-под левого закатанного рукава полосатой тельняшки — татуировка: якорь, оплетенный цепью. Этот якорь нас, девчонок, просто с ума сводил».
Как зовут главных героев?
- Лида ( Лидуша, Лягуша)
- «Скорее похожа на заморёного кузнечика, посаженного в коробочку»
- «Черные глаза Лиды засияли»
- «Лида просто расцвела от такого внимания, поправилась»
Охарактеризуйте главную героиню
- Страхи (гроза, жуки, вода)
- «долго кашляла и дрожала всем телом, и в ее вытаращенных черных глазах был такой испуг, словно в самом деле что-то ужасное случилось»
- Рыбка
- «рухнула на кровать вниз лицом, сжалась в комочек и пролежала так до самого ужина»
- Сказка
- «рассказывала какую-нибудь сказку — она их сама придумывала»
- Свидание
- «прижала ладони к щекам и с ужасом смотрела, как из-под моста лезут и лезут, как крысы из «Щелкунчика», ее мучители»
- «прорвала хохочущее кольцо, сбежала с моста и бросилась в густые заросли крапивы. Она упала в эту крапиву и свернулась комочком»
Первым не выдержал Юрка Ермаков — вылез из-под моста. За ним Оксанка. За ней вся двенадцатая палата. Потом наша, тринадцатая. Лида прижала ладони к щекам и с ужасом смотрела, как из-под моста лезут и лезут, как крысы из «Щелкунчика», ее мучители.
Ее окружили плотным кольцом. Теперь можно было не сдерживаться. Мы хохотали до слез, приседали от смеха, показывали на Лиду пальцами, хлопали себя по коленям.
— Бант твой? — спросил Ефремов.
— Нет…
— Снимай!
Лида сняла и отдала Ефремову бант. И беспомощно посмотрела на Яшу. Тот, ничего еще не понимая, улыбался.
— Кофта твоя? — спросил Ефремов.
Лида вдруг прорвала хохочущее кольцо, сбежала с моста и бросилась в густые заросли крапивы. Она упала в эту крапиву и свернулась комочком. Сквозь крапиву просвечивала красная кофта.
Яша перестал улыбаться. Под его жестким взглядом мы притихли. Стояли, переминаясь с ноги на ногу.
— Какие же вы сволочи, — сказал Яша и добавил: — Марш в лагерь.
И мы поплелись в лагерь как побитые собаки. Оборачиваясь видели, как Яша вывел Лиду из крапивы, как он вытирал ей лицо и руки носовым платком.
- Как Яша отреагировал на эту выходку ребят?
- Что изменилось после этого события?
До самого отбоя Яша пел про «пыль, пыль, пыль от шагающих сапог», и про «Небраску», а Лида сидела рядом.
С этого дня все переменилось. Яша посылал Лиду с поручениями на подсобное хозяйство. Она по его просьбе подметала волейбольную площадку. Как будто не было других девочек! Ее, а не Оксанку, он взял с собой в Ярцевский лагерь договариваться о совместном концерте самодеятельности, хотя она и не пела, и не танцевала, а Оксанка плясала гопак, всегда на «бис».
Попробовал бы теперь кто-нибудь — не то, чтобы подшутить над Лидой — пренебрежительно заговорить с ней! У нее появился такой защитник, о котором мы могли только мечтать. Это именно Яша обнаружил, что Лида знает наизусть массу стихов, и уговорил ее читать на концерте. Она читала «Я помню чудное мгновенье…», а на бис «Выхожу один я на дорогу…»
Яша откровенно радовался Лидиному успеху. Он стал заботиться о ней, следил, чтобы она всё съедала в столовой, чтобы в пасмурные дни потеплее одевалась. Хотя это вовсе не входило в его обязанности.
Как вы понимаете финальную фразу рассказа?
— Вот что делают свежий воздух и хорошее питание, — говорила мама.
А мы-то знали, что воздух и питание тут ни при чем. Просто Лидина сказка сбылась: благородный рыцарь не мог стерпеть несправедливости. Он спас некрасивую заколдованную девочку и превратил ее в прекрасную черноокую принцессу.
Домашнее задание
- Ответьте на вопрос: «Можно ли Яшу назвать рыцарем и почему?»
Рассказчица – девочка. В летнем пионерском лагере новый старший вожатый. Яша – бывший моряк, а сейчас студент педагогического института. Он добрый, мужественный, симпатичный. Девчонки без ума от его песен и татуировки с якорем на руке. Для малышей он как старший брат, подростки ему подражают, а вожатая Люба просто влюблена. Словом, он идеальный герой. Все борются за его внимание. А он общается со всеми на равных и учит ребят плаванью и бегу.
12-летняя Лидуша (ребята переиначили ее имя в Лягушку) – самая «ненормальная» в отряде. С виду – ну просто заморенный кузнечик, черноглазая и черноволосая. Плакса и трусиха: грозы и червяков боится. Все в воде толкаются, смеются. Вот и Оксанка Лидушу толкнула. А та не засмеялась, а испугалась.
А еще у нее дурацкая манера: чуть что – сожмется в комочек и лежит. И когда ей рыбку на головастика в банке подменили – тоже так сделала. А раз плеснули ей водой на простынь. Будто она до туалета не успела добежать. Все смеялись, и мальчишки тоже. Лидуша после этого стеклом нацарапала на руке имя «Яша». И сочинила сказку. Будто колдунья превратила принцессу в некрасивую девочку. А один рыцарь спас ее от обидчиков – «и расколдовал». И женился на черноокой принцессе.
Конечно, все поняли, что речь о Яше и Лидуше. И Оксанка сказала девочке, что Яша ее зовет на мост поговорить о чем-то. Нарядили Лидушу в чужую красную кофточку, дали красный бант на волосы. Яшу тоже обманули, зазвали на мост. А потом ребята, «как крысы из «Щелкунчика», вылезли из-под моста и обступили Лидушу. Сняли бант, хотели и кофту. Она бросилась бежать, легла в крапиву. И Яша назвал ребят сволочами.
С того дня Яша стал защитником Лидуши. И настоял, чтобы она стихи читала на концерте. Следил, чтоб хорошо кушала. А потом приехала ее мама. И все узнали, что Лида год пролежала в больнице. И в лагерь попала после операции. Мама радовалась, что свежий воздух и хорошее питание укрепили дочку. Но все ребята знали правду: сказка Лидуши сбылась. Ее на самом деле спас рыцарь. И она расцвела, и вновь стала принцессой.
Читательский дневник «Сказка о черноокой принцессе» Масс
Сюжет
Лидуше 12 лет, она худенькая, пугливая и не умеет постоять за себя. Ее обижают в пионерском лагере. Она сочиняет сказку про черноокую принцессу, которую защитил рыцарь. Лидушу берет под защиту вожатый-моряк Яша. А дети узнают от ее мамы, что в лагерь девочка приехала после больницы и операции. Они видят, что ее сказка сбылась наяву: Яша стал ее рыцарем, а Лидуша и впрямь принцесса, симпатичная и веселая.
Отзыв
Мир детства тоже бывает разным. Дети жестоки к героине. Тема сказки, мечты и реальности, несправедливости. Детям нужна поддержка взрослых. Сказка учит, что каждый человек заслуживает хорошего отношения, счастья, дружбы. Нужно уметь ставить себя на место других, чувствовать чужую боль, просить прощенья, не повторять ошибок и помнить, что мечты сбываются.
Текст книги «Песочные часы»
Автор книги: Анна Масс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)
Женька, Гришка и Валя
Когда с первой сменой приехал Женька Шифферс, девочки от младших до самых старших просто ошалели: такого красивого мальчика у нас в Плёскове за все годы еще никто не помнил. При том, что вообще красивых мальчишек было много – хотя бы Мишка Державин или Сашка Збруев, но они были свои, привычные, и к тому же из второго, среднего, отряда, а этого новенького определили в старший – ему было уже тринадцать лет.
До сих пор вне конкуренции в смысле внешности считался Гришка Абрикосов. В то лето ему исполнилось пятнадцать, он уже вышел из пионерского возраста и витал, может, только чуть пониже пионервожатых. Красив он был как Аполлон. Осознавая свою божественную неотразимость, он позволял себе грубые нарушения дисциплины (например, курение) – ему это сходило с рук, и не потому что старший, и не потому, что сын знаменитого Абрикосова, а потому что перед его снисходительным олимпийским высокомерием, перед родинкой над верхней губой трепетали даже восемнадцатилетние девушки-пионервожатые. Он был так красив, что в него даже трудно было влюбиться, ведь влюбленность предполагает хоть какую-то надежду на взаимность, Гришка же был слишком упоен собой, чтобы еще на кого-нибудь тратиться.
А Женя… Но об этом лучше в стихах. Стихи сочинила Юля Некрасова в ритме популярной тогда эстрадной песенки «Мандолина, гитара и бас»:
Жили девочки в лагере дружно,
Улыбались, смеялись всегда,
И любить никого им не нужно,
Хоть любовь и была иногда,
Но приехал красавец-мальчишка,
И пленил всех девчонок собой,
Отлетел даже в сторону Гришка,
Со своею со всей красотой.
Пожалуй, все-таки сказано было не совсем справедливо по отношению к Гришке – никуда он не отлетал: его артистизм, незатейливый юмор, добродушие и потрясающее сходство с отцом по-прежнему привлекали к себе сердца многих и гарантировали ему – в этом-то мы все были уверены – такую же, как у отца, актерскую славу и всенародную любовь в будущем.
Между прочим, Гришка не обиделся на резкие строки, что тоже говорит в его пользу. Он лишь подошел к Юле, скорчил кровожадную рожу и спел с кавказским акцентом, свирепо вращая глазами:
Изрублю его в мэлкий шашлык,
Кабардинцу дам шпоры,
И надвинув на брови башлык,
Я умчу тэбя в горы!
Он был напичкан песенками, репризами, монологами, репликами из десятков спектаклей и фильмов, умел с великолепным пародийным пафосом произносить к месту и не к месту фразы, происхождение которых вряд ли и сам знал, вроде вот этой:
– Молчи, слепой щенок! Съешь сахара кусок!
Нет, Гришка оставался Гришкой и по-прежнему задавал тон.
А Женя… Женя был совсем, совсем другой. Юля писала:
Звали мальчика Шифферсом Женей,
Был он скромен, красив и неглуп,
От ресниц его падали тени
На красивые складочки губ…
Тут всё было точно. Его ресницы были совершенно необыкновенной длины и густоты, верхние соединялись с нижними и, наверно, мешали смотреть, потому что у Жени была привычка, когда он смотрел на собеседника, слегка откидывать голову и широко раскрывать глаза, словно для того, чтобы отделить верхние ресницы от нижних. Он был невысок, сложен чрезвычайно изящно, хотя при этом был достаточно спортивен, побеждал в беге на короткие дистанции, хорошо играл в волейбол. Он был вежлив со старшими и с девочками, начитан, дисциплинирован, словом, обладал лучшими качествами «мальчика из хорошей семьи».
Обычно в лагере таким приходилось туго. Они не вписывались в общепринятый стиль поведения с розыгрышами и шуточками, иногда довольно грубыми. К Жене мальчишки вначале цеплялись как к новенькому. Ядро плёсковской публики знало друг друга чуть ли не со дня рождения, в Москве жили рядом, и в войну, в эвакуации, в Омске, прожили бок о бок два года, и теперь в Плёскове, в этом «поместье» театра Вахтангова, каждое лето проводили каникулы. С годами образовалось то, что принято называть «своим кругом». Новеньких, оказавшихся вне этого круга, не то чтобы высокомерно отстраняли, но тут уж зависело от них самих, кто как себя поставит, сумеет ли войти в круг.
Шифферс не заискивал, не подлаживался, не отвечал на подначки, был со всеми приветлив, хотя и закрыт. Это расположило многих мальчишек в его пользу, и через какое-то время его оставили в покое.
На родительский день к Шифферсу приехала мама, худая, сутулая, носатая, черная как галка. Привезла ему сушки, нанизанные на веревочку. Мать с сыном сели в высокую траву за волейбольной площадкой и почти никуда с этого места не отлучались до вечера.
Аня Горюнова, увидев Женину маму, сказала: «Ой, какая страшная!» Валя Шихматова сказала: «Странно, что у такого сына такая мама». Мне она показалась очень старой.
Из сегодняшнего дня эта женщина видится мне не старой и не страшной, а замученной, угнетенной, может быть, голодной. Не исключено, что побывавшей в заключении. Это был сорок восьмой год. Кажется, она не имела к театру прямого отношения, может, была чьей-нибудь родственницей.
Когда к вечеру автобусы с родителями уехали и Женя со своими сушками, надетыми на шею как ожерелье, шел в свою палату, Гришка заступил ему дорогу и, пародируя Дружникова из фильма «Без вины виноватые», начал орать в своем стиле:
– А быв-вают матери и чуф-ствительные! Перед тем как бр-росить на пр-роизвол судьбы своего р-р-ебенка, они вешают ему на шею какую-нибудь биз-ди-лушку!..
Женя остановился, поднял на Гришку свои огромные глаза под чащобой ресниц, молча обошел его и пошел своей дорогой. И Гришка отстал. Возможно, в нем сработало чувство такта. А может быть, как прирожденный актер, он почувствовал, что тут сфальшивил.
Многие девочки в Женю с ходу влюбились. Одна написала ему записку с приглашением на свидание, но он не пришел. Другая выцарапала на руке его имя. Каждая старалась хоть как-то обратить на себя его внимание. Младшие пожирали его глазами издали.
Юля писала:
Его девочки все ревновали,
Только к ним равнодушен был он,
И они до сих пор не узнали,
В кого был этот Шифферс влюблен.
Тут тоже был перехлест: ревновали, но не все. Например, наша палата отнеслась к Жене без всякой подобной истеричности. Мы его подробно обсудили и пришли к выводу, что он нам объективно нравится, и не столько даже внешне, сколько как человек. И что мы в него совершенно не влюблены.
– А как вы думаете, – сказала Ленка Воллерштейн. – В кого он может влюбиться?
Аня предположила, что в Наташку Тейс.
– Если он в нее влюбится, – воскликнула Валя, – я перестану его уважать. Потому что Наташка Тейс совершенно пустая.
– А пусть он влюбится в кого-нибудь из нашей палаты, – сказала Аня. – Например, в Вальку. А что, Валька, попробуй!
Валя задумалась, вероятно, прикидывая, стоит ли ей браться за такое щекотливое дело. Она была ответственная девочка и ко всему подходила очень серьезно. Она много читала и любила обсуждать прочитанное с друзьями, в спорах отстаивая истину. Красавицей, как Наташка Тейс, она, пожалуй, не была, но была вполне симпатичная, с двумя толстыми косами до пояса, с большими серьезными карими глазами. Пожалуй, немножко портила ее металлическая скобка на зубах для исправления прикуса. Такие скобки были тогда в новинку и вызывали у окружающих понятное желание поизощряться в насмешливых сравнениях, на которые Валя философски не реагировала.
– Я не ручаюсь, – сказала Валя. – Но попробую. Не потому что он мне нравится, хотя объективно он мне нравится. А потому что мы должны сделать всё, чтобы он не влюбился в Наташку Тейс.
К Валиным положительным качествам нужно еще добавить сильную волю, которую она все время закаляла. Она, например, решила научиться есть лимоны без сахара, и научилась. У нее в организме не хватало витамина «С», и родители дали ей с собой на всю первую смену двадцать четыре лимона. А сахар дать забыли. Каждый день после обеда, придя в палату, Валя вынимала лимон и съедала его. В родительский день мама привезла сахар, но он оказался уже не нужен: Валя так закалила волю, что ела лимоны как яблоки, с кожурой, и даже не морщилась. Или, например, она решила научиться играть в волейбол. Каждый день она выходила на площадку и упорно стояла, гробя все мячи, которые попадали ей в руки. Игроки гнали ее с поля, болельщики свистели, но Валя не уходила, закаляя волю.
Мы так и решили: пусть Женя влюбится хоть в Валю, хоть в кого угодно, только не в Наташку Тейс.
Но Шифферс не знал о нашем решении, и когда на следующий день нас повели в лес на прогулку, он присоединился именно к Наташке Тейс.
– Ну вот! – сказала Ленка.
Аня молча махнула рукой, давая понять, что она отказывается от дальнейшей борьбы.
Но Валя, решительным движением головы перекинула за спину косы и пошла вслед за Женей и Наташей.
О том, что было дальше, она подробно рассказала нам в палате во время мертвого часа.
Она настигла их на поляне, где они, болтая, собирали землянику. Валя втерлась между ними, отгородила Женю от Наташи и задала ему вопрос в упор:
– Ты любишь Маяковского?
Женя захлопал ресницами и ответил:
– Да.
– А как ты считаешь, – не давая ему опомниться, задала следующий вопрос Валя: – Маяковский гениальный или не гениальный?
– Я не знаю… – ответил Женя.
– А как ты думаешь, – продолжала Валя, – что выше по идейному содержанию: «Стихи о Советском паспорте» или поэма «Во весь голос»?
Так, все больше вовлекая Женю в литературный диспут, она все дальше отводила его от Наташи, и та, поняв, наконец, что красота бледнеет перед интеллектом, отстала.
С прогулки Валя и Женя возвращались вместе. Валя говорила уже не о Маяковском, а о казахском поэте Джамбуле, которого она считала вторым по идейному значению после Маяковского и стихотворение которого о Великом Советском Законе учила наизусть для вечера самодеятельности.
– «Я славлю Великий Советский Закон, – проникновенно читала Валя, а Женя слушал, склонив голову, – Закон, по которому радость приходит, Закон, по которому степь плодородит, Закон, по которому едут учиться дети аульные в школы столицы, Закон, по которому все мы равны в созвездии братских республик страны!..» А как ты думаешь, Женя, какое слово лучше сделать ударным: «братских» или «в созвездии»?
С этого дня их часто видели рядом на скамейке, на пляже, на прогулке. Гришка, натыкаясь на них, воздевал руки и орал:
– О, закрой свои бледные ноги! – или какую-нибудь подобную чушь.
– Не остроумно! – равнодушно отвечала Валя.
Младшие дразнили их: «Жених и невеста, тили-тили тесто!»
Вале было хоть бы что: на волейбольной площадке ей и не то кричали. Шифферсу, конечно, вряд ли это нравилось, но не исключено, что ему было интересно беседовать с Валей: он ведь тоже был начитанный и умный.
Ленка, может быть мучаясь тайной ревностью, спросила Валю:
– У вас что? Дружба или что?
– У меня к нему дружба, – ответила Валя. – А у него ко мне – пока не знаю.
Чтобы еще больше укрепить дружбу, Валя теперь становилась на ту же сторону волейбольной площадки, на какой играл Женя, пасовала только ему, но так как принимать ее пасовки было почти невозможно, Женя постоянно мазал и в конце концов, не выдержав насмешек, совсем перестал играть. Валя же, как всегда, не сдалась и даже начала делать успехи.
Потом произошел случай на речке: девочки и мальчики купались вместе под присмотром вожатых, и однажды Валя, которая тогда еще не умела плавать (после этого она стала учиться и к концу смены научилась), оступилась на глубоком месте и наглоталась воды. Женя протянул Вале руку и вывел на отмель. В благодарность за спасение Валя пересела в столовой за его стол.
О том, как Шифферс перенес это новое проявление дружбы, рассказал нам по секрету от Вали Мишка Горюнов.
Будто бы Шифферс после обеда пришел в палату и рухнул на койку.
– Спрячьте меня, ребята, а? – будто бы сказал он и накрыл голову подушкой.
– Да ты дай ей по шее, чтобы отстала, и все! – сказал Гришка.
– Как это?! Девочке?! – возмутился из-под подушки Женя.
– Ну, тогда любуйся на ее челюсть, – будто бы сказал Гришка.
– Зачем я полез ее спасать! – страдал Женя. – Там же воды было по грудь! Она бы и так не утонула!
– Хочешь, я ее от тебя отважу? – будто бы предложил Гришка.
– Да! – воскликнул Шифферс. – Только ты как-нибудь поделикатнее!
Может быть, разговор был и не совсем такой, однако после вечерней линейки, когда спустили флаг и вожатая скомандовала: «Вольно! Разойдись!», Гришка подошел к Вале и сказал:
– Слушай, что ты липнешь к Шифферсу, влюбилась, что ли? Его уже тошнит от твоего Джамбула.
– Ты что! – крикнул Женя. – Я же просил поделикатнее!
Он убежал за волейбольную площадку и долго там стоял, переживая за Валю, которую Гришка ославил на весь лагерь.
И напрасно переживал. Лимоны без сахара и волейбольная площадка сделали свое дело. Валя только пожала плечами и ответила:
– Странно! Почему же он сам мне не сказал, что ему не нравится Джамбул?
Сказка о черноокой принцессе
Какой у нас был тем летом старший вожатый! Бывший моряк, а теперь студент педагогического института. Из-под левого закатанного рукава полосатой тельняшки – татуировка: якорь, оплетенный цепью. Этот якорь нас, девчонок, просто с ума сводил. Мы тоже рисовали у себя на руках якоря, чтобы хоть этим приобщиться к Яшиному великолепию. Мы ловили каждую Яшину фразу и потом подробно обсуждали. Малыши к нему так и липли. Мальчишки из второго и даже из первого отрядов перенимали у него походку, манеру говорить и встряхивать головой, откидывая волосы. Вожатая Люба краснела, разговаривая с Яшей, и ковыряла тапочкой землю.
После ужина мы собирались на скамейках возле сирени. Яша пел, а Люба подыгрывала на аккордеоне. Он пел про «пыль, пыль, пыль от шагающих сапог», про «шеф нам отдал приказ лететь в Небраску» – песни запоминались с первого раза, и мужественный образ Яши сливался с чеканными мелодиями и словами.
Яша со всеми нами был одинаково доброжелателен. Но этого казалось мало. Каждый искал проявлений хоть крошечного внимания к себе в отдельности. Если какая-нибудь девочка говорила:
– Яша велел мне волейбольную площадку подмести, – то этой девочке начинали завидовать, потому что именно ее Яша отметил своим вниманием.
Он был словно оживший идеальный герой из любимых книг и кинофильмов. Даже лучше, потому что те были где-то там, вне досягаемости, а Яша – тут, всех знал по именам, учил нас плавать и бегать.
Конечно, не обошлось без глупостей: Лидуша из двенадцатой палаты дошла в своей влюбленности до того, что осколком стекла выцарапала на руке «Яша». Но Лидуша вообще была ненормальная. Это она сама попросила называть себя не Лидой, а Лидушей, потому что, видите ли, мама ее так называет. Лидушу быстро переименовали в Лягушу, а потом, вдохновленные ее слезами, в Лягушку. Хотя она была, скорее, похожа на заморёного кузнечика, посаженного в коробочку.
И всего-то она боялась. Грозы – в двенадцать-то лет! Визжала при виде червяка или жука. Даже воды боялась, хотя ей очень нравилось купаться. Она заходила в воду по щиколотку, садилась на корточки и потихоньку обрызгивала себя. Оксанка однажды подкралась сзади, да как толкнет ее в спину. Лида шлепнулась лицом, наглоталась воды, выскочила на берег и долго кашляла и дрожала всем телом, и в ее вытаращенных черных глазах был такой испуг, словно в самом деле что-то ужасное случилось. А что такого-то? Мы постоянно толкали и топили друг друга, это была просто игра.
А сколько было смеху с Лидушиной рыбкой! Лида поймала в речке малька, пустила в банку и поставила банку на тумбочку у своей постели. Мечтала, как отвезет рыбку домой. А девчонки прибежали с прогулки пораньше, рыбку выбросили, а в банку посадили головастика. Когда Лида увидела, во что превратилась ее рыбка, она рухнула на кровать вниз лицом, сжалась в комочек и пролежала так до самого ужина. Такая у нее была манера, когда ее особенно доводили: сжаться в комочек, зажмуриться и зажать уши.
Наша палата поступок Лидушиных соседок осудила. Уж очень безобидная она была, никогда не жаловалась, и если ее на некоторое время оставляли в покое, веселела, из глаз ее исчезал страх, и она рассказывала какую-нибудь сказку – она их сама придумывала.
Но ее не оставляли в покое. Особенно изощрялась Оксанка. То кинет на нее паука, то выльет ей в постель воду из графина, а потом созовет девчонок из других палат, а то и мальчишек, и с хохотом показывает им мокрую Лидушину простыню.
Вот как раз после случая с простыней Лида и выцарапала у себя на руке имя нашего вожатого. И придумала сказку. О благородном рыцаре, защитнике слабых, о белокуром красавце, который сразу видит всякую несправедливость и борется с ней, и наказывает обидчиков. О том, как этот рыцарь спас принцессу, которую злая колдунья превратила в некрасивую девочку, – и расколдовал ее, и она снова стала прекрасной черноокой принцессой, и женился на ней.
Конечно, всем сразу стало ясно, кого изобразила Лида под видом черноокой принцессы, и очень хохотали над ее сказкой. Чего стоило одно только начало: «В обыкновенной семье родился необыкновенный мальчик с белокурыми волосами и белоснежными зубами…» Новорожденный – с зубами! Просто идиотка! Вот бы Яша услышал эту историю!
– Девчонки – идея! – сказала Оксанка. – Давайте скажем Лягушке, что Яша в нее влюбился!
– Не поверит!
– Спорим, поверит! Она же дура полная!
И Лидуша поверила! Она вспыхнула, когда Оксанка как бы между прочим сказала ей:
– И что это Яша в тебе нашел? Спрашивает все время.
– А я слышала, – подхватила Ленка, – он Любе сказал, что Лидуша – самая симпатичная девочка во всем лагере.
На другой день Оксанка поманила Лиду и таинственно сообщила:
– Яша просил передать, чтобы ты ровно в семь ждала его на мосту.
Черные глаза Лиды засияли.
– А он не сказал, зачем?
– Сама узнаешь! Оденься поярче. Что-нибудь красное есть у тебя?
– Есть, босоножки.
– И бант красный повяжи, – посоветовала Оксанка.
– У меня нету.
– Я тебе свой дам. И кофточку красную дам. Будешь прямо как роза!
– Ой, большое тебе спасибо!
Яше сказали, что в семь часов его будут ждать на мосту Ярцевские представители, чтобы договориться насчет футбольной встречи.
Лида в красной кофточке, с красным бантом в черных волосах стояла на мосту и ждала. Мост был очень старый. Много поколений назначало на нем свидания. На серых деревянных поручнях было вырезано столько имен и фамилий, что они уже не помещались, и новые надписи шли поверх старых. Когда-то, при графе Шереметеве, этим мостом был перекрыт пруд с карасями, а теперь остался только овраг, по дну которого протекал хилый ручеек. Сейчас под мостом притаилась чуть ли не половина лагеря. Лида не могла видеть, как мы, сидя на дне впадины, зажимаем руками рты, грозим друг другу кулаками, чтобы не шевелились, не засмеялись раньше времени, не испортили эффект.
Мост заскрипел под Яшиными шагами.
– Лида, привет! Кого ждешь?
Молчание.
– Ладно, не хочешь, не говори.
Послышался дрожащий голос:
– Я думала… Мне сказали…
И опять молчание.
Первым не выдержал Юрка Ермаков – вылез из-под моста. За ним Оксанка. За ней вся двенадцатая палата. Потом наша, тринадцатая. Лида прижала ладони к щекам и с ужасом смотрела, как из-под моста лезут и лезут, как крысы из «Щелкунчика», ее мучители.
Ее окружили плотным кольцом. Теперь можно было не сдерживаться. Мы хохотали до слез, приседали от смеха, показывали на Лиду пальцами, хлопали себя по коленям.
– Бант твой? – спросил Ефремов.
– Нет…
– Снимай!
Лида сняла и отдала Ефремову бант. И беспомощно посмотрела на Яшу. Тот, ничего еще не понимая, улыбался.
– Кофта твоя? – спросил Ефремов.
Лида вдруг прорвала хохочущее кольцо, сбежала с моста и бросилась в густые заросли крапивы. Она упала в эту крапиву и свернулась комочком. Сквозь крапиву просвечивала красная кофта.
Яша перестал улыбаться. Под его жестким взглядом мы притихли. Стояли, переминаясь с ноги на ногу.
– Какие же вы сволочи, – сказал Яша и добавил: – Марш в лагерь.
И мы поплелись в лагерь как побитые собаки. Оборачиваясь видели, как Яша вывел Лиду из крапивы, как он вытирал ей лицо и руки носовым платком.
После ужина Люба устроилась на скамейке с аккордеоном. Рядом с ней сел Яша. Оксанка, отпихнув подруг, шлепнулась рядом с ним.
– А где Лида? – спросил у нее Яша.
– В палате.
– Ну-ка, сбегай за ней.
И пришлось Оксанке идти за Лидой и теперь уже всерьез передавать ей Яшину просьбу. Вернулась она одна.
– Не хочет идти, – сказала она. – Говорит, что я вру.
Тогда Яша встал и сам пошел за Лидой. До самого отбоя Яша пел про «пыль, пыль, пыль от шагающих сапог», и про «Небраску», а Лида сидела рядом.
С этого дня все переменилось. Яша посылал Лиду с поручениями на подсобное хозяйство. Она по его просьбе подметала волейбольную площадку. Как будто не было других девочек! Ее, а не Оксанку, он взял с собой в Ярцевский лагерь договариваться о совместном концерте самодеятельности, хотя она и не пела, и не танцевала, а Оксанка плясала гопак, всегда на «бис».
Попробовал бы теперь кто-нибудь – не то, чтобы подшутить над Лидой – пренебрежительно заговорить с ней! У нее появился такой защитник, о котором мы могли только мечтать. Это именно Яша обнаружил, что Лида знает наизусть массу стихов, и уговорил ее читать на концерте. Она читала «Я помню чудное мгновенье…», а на бис «Выхожу один я на дорогу…»
Яша откровенно радовался Лидиному успеху. Он стал заботиться о ней, следил, чтобы она всё съедала в столовой, чтобы в пасмурные дни потеплее одевалась. Хотя это вовсе не входило в его обязанности.
Лида просто расцвела от такого внимания, поправилась и перестала быть похожа на замореного кузнечика. И когда на родительский день к Лиде приехала мама, она свою Лидушу просто не узнала. Мама ходила к директору лагеря и к старшей воспитательнице – благодарить за дочь. Мы впервые услышали, что Лида почти год провела в больнице, ей делали сложную операцию. И мама боялась отпускать Лиду в лагерь, а теперь очень рада, что решилась.
– Вот что делают свежий воздух и хорошее питание, – говорила мама.
А мы-то знали, что воздух и питание тут ни при чем. Просто Лидина сказка сбылась: благородный рыцарь не мог стерпеть несправедливости. Он спас некрасивую заколдованную девочку и превратил ее в прекрасную черноокую принцессу.
Когда-то в журнале «Пионер» печатали рассказ Анны Масс «Сказка о черноокой принцессе». Мне он в детстве очень понравился, а совсем недавно я нашла подшивку Пионера за 75 год и снова прочла его. Вот он:
Анна Масс
«Сказка о черноокой принцессе»
Какой у нас был пионервожатый! Бывший моряк! Студент педагогического института! Во время каникул решил поработать в пионерском лагере. Девчонки ловили каждую Яшину фразу и потом подробно обсуждали. Малыши так и липли к Яше. Мальчишки, даже самые старшие, перенимали у него все: походку, манеру говорить и встряхивать головой, откидывая волосы. Ходил он в тельняшке и в светлых спортивных брюках и в этой простой одежде казался нам, старшим девочкам, необыкновенно стройным и красивым.
Речка наша, Пахра, в том месте, где мы купались, была узкая и мелкая – в самом глубоком месте по шейку. Но мы нашу речку любили, потому что отдыхали рядом с ней не первый год и привыкли к нашему пляжу, к песчаному мыску, окруженному густым кустарником, плакучей иве, по толстому стволу которой можно было ходить, как по мостику; к крошечным серебристым малькам, пасущимся в прозрачной прибрежной воде.
Конечно, Яша был пловец не чета нам, он привык в море плавать, ему наша речка должна была казаться жалким ручейком. Он мог бы нам откровенно сказать, что ему скучно плавать в нашей речушке, — ему мы бы это простили. Но он ни разу ничего плохого про нашу речку не сказал. А плавал он здорово, только ему развернуться было негде.
По вечерам Яша иногда пел, а пионервожатая Люба подыгрывала ему на аккордеоне.
Яша со всеми был одинаково весел и доброжелателен. Но нам этого казалось мало. Мы жадно искали проявлений хоть крошечного внимания к каждой из нас в отдельности. Если какая-нибудь девочка говорила:
— Ох, мне от Яши сегодня влетело!
Или:
— Яша просил меня волейбольную площадку подмести, — то этой девочке начинали завидовать, потому что Яша именно ее отметил особым вниманием.
Мальчишки дразнили нас, что мы все в Яшу перевлюблялись, но этого не было! Этот вопрос в женских палатах обсуждался, и мы пришли к единодушному решению: мы в Яшу не влюблены, а просто уважаем его как человека.
Конечно, не обошлось без исключений: Лидуша из двенадцатой палаты дошла до того, что осколком стекла выцарапала на руке «Яша». Но Лидуша вообще была ненормальная. Это она сама попросила называть ее не Лидой, а Лидушей, потому что, видите ли, папа с мамой ее так называют. Пожалуйста, Лидуша так Лидуша, нам это было безразлично. Но она и во всем остальном была не такая, как все. Она всего боялась. Грозы боялась – в двенадцать-то лет! Визжала при виде червяка или лягушки. Даже воды боялась, хотя ей очень нравилось ходить на речку. Она забиралась в воду по щиколотку, садилась на корточки и потихоньку обрызгивала себя. На лице у нее при этом отражалось такое блаженство, что поневоле становилось смешно. Однажды кто-то из подругнезаметно подкрался сзади к Лидуше да как толкнет ее в спину. Та шлепнулась лицом вперед, наглоталась от неожиданности взбаламученной воды, выскочила на берег и долго кашляла и дрожала всем телом, и в черных глазах ее был такой испуг, словно в самом деле что-то ужасное случилось. Мы постоянно толкали и топили друг друга – это было самое обычное дело, и поэтому за Лидушу никто и не подумал заступиться.
Продолжение следует…