Маевский владислав альбинович афонские рассказы

Владислав Маевский

Афонские рассказы

Православный монастырь Кутлумуш на горе Афон. Фото Adriatikus.

Владислав Альбинович Маевский (1893–1975) – из дворян Полтавской губернии. Как доброволец участвовал в Балканской войне 1912–1913 годов; с 1919 воевал в Белой армии; в 1920 эвакуировался из Крыма в Константинополь, затем переехал в Сербию; в 1931 году окончил богословский факультет Белградского университета, потом работал секретарем Патриарха Сербского Варнавы. После Второй мировой войны переехал в Америку, преподавал в Свято-Тихоновской духовной семинарии в Саут-Кейнане. Будучи секретарем Патриарха Сербского, Маевский имел исключительные возможности посещать православные святыни в Югославии и за ее пределами; трижды побывал на Афоне, впечатления от встреч на Святой Горе отражены в книгах: «Иверская Богоматерь» (1932), «Святая Гора» (1936), «Неугасимый светильник» (1940), «Лавра Хилендар» (1941), «Афонские рассказы» (1950), «Афон и его судьба» (1969).

Чудесное предание

Сотворилось это чудесное событие тогда, как гласит предание, когда вознесшийся во славе с горы Елеонской Спаситель мира уже занимал Свое место одесную Отца Бога. Только Пречистая Богородица оставалась на земле, окруженная святыми апостолами, продолжавшими жить в Иудее.

И пронеслось первое лето, наступившее вслед за всем тем Великим и Светлым, что совершилось на Голгофе и в Иерусалиме. Подошла осень. И задумались двенадцать апостолов, видя, как стремительно протекает земное время…

– Возможно ли нам медлить дальше? – говорили они. – Неугасим огонь Христова учения в сердцах наших… Но для того ли Иисус Распятый и учил нас, и страдал на Кресте, чтобы мы оставались без дела в Иудее, а не шли во все страны проповедовать Слово Божие?

Святые апостолы направились к Самой Богоматери и, поклонившись до земли, просили Ее принять участие в общем совете.

– Прости нас, Владычица! – сказал Матери Божией апостол Петр. – Но нужно всем нам спешить в путь, дабы не оставлять в неведении людей иных стран, еще не знающих ничего о Твоем Пресвятом Сыне. Благослови нас на дальнюю и трудную дорогу! Мы пойдем во все стороны земли, дабы просвещать мир силою Божия слова.

Поклонилась Богоматерь апостолам и сказала:

– Истину говоришь, Петр! Пора всем идти по свету, оповещая людей о Слове Моего Сына. Нельзя и Мне оставаться здесь. А потому и Я пойду туда, куда укажет воля Того, Чье учение мы понесем с собою.

В ответ Богородице опять поклонились апостолы и вместе с Нею решили бросить жребий: кому и куда идти для Божественной проповеди.

Сделали дощечки с надписями и, накрыв их хитоном апостола Петра, стали брать из-под него дощечки одну за другою. Протянула руку Богоматерь и вынула Свой жребий.

– «Иверия», – прочли на дощечке апостолы. – Дальний путь предстоит Тебе, Пречистая Матерь. Земля эта лежит среди труднопроходимых гор и стремительных горных потоков, и люди, ее населяющие, живут набегами и войной… Трудно будет Тебе, Владычица, проповедовать среди них учение Твоего Сына и Господа нашего.

– Таков Мой жребий! – сказала Богородица. – Так, видимо, желает Он, Мой Пресветлый Сын, вознесшийся на небеса. И не взойдет два раза солнце, как Я уйду в Иверию.

Покров Пресвятой Богородицы. Икона. Фото В. Сибиркова.

В ту же ночь снова явился к Матери Божией архангел Гавриил, более тридцати лет назад впервые представший перед скромнейшею Пречистой Девой с великой и благой вестью

Но не пришлось Владычице отправиться в далекие Кавказские горы. В ту же ночь снова явился к Матери Божией архангел Гавриил, более тридцати лет назад впервые представший перед скромнейшею Пречистой Девой с великой и благой вестью.

– Будь благословенна, Божественная Матерь! – произнес архангел. – Но не трудись направлять Свои стопы туда, указал Тебе жребий. Далекая Иверия просветится Словом Божиим в свое время и без Твоих забот. А Тебе, Пречистая, будет дана другая страна и другой удел. Так желает Твой возлюбленный Сын на небе. Такова Его воля!

– Какая же это страна? – спросила Богородица.

– Неведома она и мне, Владычица. Познаешь ее, когда Твоя нога ступит на тот берег.

И улетел архангел от Божией Матери в селения небесные.

Жил в те времена на острове Кипр благочестивый епископ Лазарь, впоследствии причисленный к лику святых. И весь народ кипрский хорошо знал, что не простым человеком был этот епископ, а таким, подобного которому нельзя найти и среди миллионов смертных, населявших землю. Ибо не было среди них человека, познавшего смерть после жизни и после смерти вновь возвратившегося в жизнь. А епископ Лазарь из Вифании был именно таким человеком – его воскресил из мертвых Сам Господь Иисус Христос после четверодневного пребывания во гробе.

И редкий из жителей Кипра не уверовал в учение Спасителя мира, преподанное воскресшим Лазарем, который был высоко почитаем на острове – и как епископ, и как удивительный подвижник Божий.

Неизменно была наполнена тихим светом любви и благодарности к своему Великому Учителю душа епископа Лазаря. Хорошо и радостно жилось ему на Кипре.

Но была у епископа одна великая забота, одна неотступная мысль, не дававшая ему покоя, несмотря на все молитвы. Это было стремление хотя бы еще раз повидаться и побеседовать с Пречистой Матерью его Пресветлого Учителя, давшей епископу обещание посетить его на Кипре, если это окажется возможным.

Благовещение. Фото Zvonimir Atletic.

Жил в те времена на острове Кипр благочестивый епископ Лазарь, впоследствии причисленный к лику святых. …Его воскресил из мертвых Сам Господь Иисус Христос

– Кипр отделен от Палестины морем, – сказала Лазарю на прощание Владычица. – Будет корабль – приплыву к тебе, Лазарь!

И пришло время, когда смог епископ, пользовавшийся любовью своих учеников, послать от Кипра к палестинским берегам новый, крепкий корабль за Богоматерью. О его прибытии к палестинскому берегу Богородица узнала на следующее утро после метания жребия и явления Ей архангела Гавриила.

Вместе со святым апостолом Иоанном села Она на присланный корабль и двинулась в дальний путь по морским просторам.

Но, когда корабль с Богородицей вышел в открытое море, поднялась сильная буря. Хрупкое деревянное судно со снастями, поломанными ветром, долгое время носилось по суровым волнам; ежеминутно могло оно погибнуть.

При свете восходящего солнца буйные волны прибили полуразбитый корабль к какой-то неизвестной стране, с первых же мгновений поразившей взор усталых морских путников необыкновенной красотой.

Высокая, упиравшаяся вершиной в облака, невиданная гора уходила к голубому южному небу. И вся поверхность горы – склоны и долины – была покрыта вековыми прекрасными деревьями самой различной и причудливой формы. Густолиственные, поднимавшиеся до небес кедры, украшенные вьющимися по их стволам цветами омелы, капризные певги[8], стройные кипарисы, тенистые платаны, черные тополи, плакучие ивы, громадные каштаны, маслины, миртовые, миндальные, апельсиновые и лимонные деревья – все это чудесно благоухало и как бы радовалось своему существованию под солнцем, сотворенным Богом.

Монастырь Дионисий. Афон. Фото Gabriel.

Высокая, упиравшаяся вершиной в облака, невиданная гора уходила к голубому южному небу. И вся поверхность горы была покрыта вековыми прекрасными деревьями самой различной и причудливой формы

Посмотрела Божия Матерь на всю эту красоту, залюбовалась ею и обратилась к апостолу Иоанну:

– Что за великолепный край перед нами и что за люди обитают среди этих роскошных рощ и цветов?

– Не знаю, Владычица, – ответил апостол, пытливо всматриваясь вдаль. – Но вижу, что живущие здесь люди еще бродят среди адской тьмы и обольщены злыми учениями, мешающими им приблизиться к Царству Вечного Света.

И, протянув руку, святой апостол указал Богородице на ряды каменных изваяний, стоящих среди прибрежных кипарисовых рощ. Все это были идолы служителей Аполлона.

Низко опустила голову опечаленная Матерь Сына Божиего.

– Что делать? – с грустью сказала она. – Нелегкий удел достался нам. Но что бы ни ожидало нас в этих местах, мы должны идти к заблудшим, дабы поведать обо всем – скорбном и чудесном, – что совершилось на Голгофе.

И, смело сойдя с полуразбитого судна, Пречистая Матерь легко ступила на золотой песок неведомого берега.

Но едва ступила Она на берег – совершилось невиданное чудо, наполнившее трепетом даже сердца старых матросов корабля Богородицы, в ужасе упавших у ног Ее.

Нежданно грозным гулом неслыханных голосов наполнился воздух чудесной земли.

И ясно видели тогда сбегавшиеся со всех сторон жители, как открывались и закрывались уста каменных идолов, внезапно оживших и испускавших вопль:

– Люди, обольщенные Аполлоном! – возглашали изваяния. – Идите на Климентову пристань и примите Марию, Матерь Великого Бога Иисуса!

И народ все бежал и бежал на этот каменный зов.

Кроткая, тихая и прекрасная, как вечная жизнь праведника, стояла на береговом песке Богоматерь. И весь народ благоухающего полуострова пал перед Нею на колени, и поклонился Ей, и уверовал в Иисуса Христа, Распятого и Воскресшего.

И благословила Богоматерь всех склонившихся перед Нею язычников.

– Благодать Сына Моего да пребудет на месте сем! – сказала Она. – И не оскудеет милость Сына Моего на месте сем до скончания века! А Я буду горячей ходатаицей о месте сем пред Сыном Моим.

И утвердилась с тех пор на полуострове том истинная Христова вера – православная. И один за другим вырастали на нем храмы православных подвижников и молитвенников Божиих.

Далеко понеслась по свету тихая слава о чудесном крае, просвещенном Христовой Истиной Самой Пречистою Матерью. И познал весь мир, что имя тому краю Афон, или, по-гречески, Athos.

А Матерь Божия, оставив афонскому народу апостольского мужа для укрепления и наставления в вере, вскоре уплыла на Кипр для встречи и беседы с Лазарем Четырехдневным, с великой радостью встретившим Пречистую гостью.

Святая гора Афон

В числе святых мест Ближнего Востока, привлекающих к себе взоры всего христианского мира и до недавнего времени служивших целью благочестивого паломничества, – Святая Гора занимает особое, исключительное положение. Более тысячи лет она является главным приютом православного греко-славянского монашества. А последнее во все время своего здесь существования стояло на высоте иноческих идеалов и служило образцом истинной религиозно-созерцательной жизни.

Здесь находили тихое пристанище все те, кто стремился путем молитвы и поста вдали от мира и его прелестей достигнуть высокого нравственного совершенства. Здесь успокаивались мирские страсти, забывались невзгоды и бедствия бурной политической и общественной жизни. Здесь царило полное духовное довольство – при скудости внешней обстановки; непрерывно совершались высокие аскетические подвиги, возгревалась истинная любовь к Богу и ближним.

Оставаясь всегда верными заветам и преданиям древних христианских аскетов и пустынножителей, афонские иноки были строгими ревнителями учения Православной Церкви и просвещенными его защитниками. Их принципом при этом было строгое соблюдение христианских догматов и канонов.

Всякий раз, когда Церкви угрожали ложные и гибельные учения, афонские монахи смело выступали на борьбу с ним и энергично защищали чистоту церковных истин. Свой обличительный голос они поднимали даже против византийских императоров.

Афон всегда был очагом просвещения. Многие из святогорских монахов достигали замечательных успехов в научных занятиях и ознаменовали себя выдающимися учеными, создав труды в различных областях знаний. У них в обычае было учреждать при монастырях школы для приготовления клириков из среды иноков, а также устраивать библиотеки.

И ныне на Афоне сохранились богатейшие собрания греческих и славянских рукописей и книг, привлекающие к себе внимание ученых всего мира. Эти библиотеки собирались в течение веков самими иноками, которые считали переписку рукописей делом благочестивым.

Монастырь Дионисиат. Вид с холма.

Здесь находили себе тихое пристанище все те, кто стремился путем молитвы и поста вдали от мира и его прелестей достигнуть высокого нравственного совершенства

Афонские библиотеки имели громадное просветительское значение не только для греков, но и для славян, в частности для нас, русских. Отсюда именно, через посредство славянских обителей, наши предки черпали познания по вопросам религиозно-нравственным, историческим, философским. Здесь скрывался тот кладезь духовной мудрости, которую наше отечество получило в наследство от византийских греков.

Афон всегда был строгим хранителем богослужебного устава и ревностным его исполнителем. И ныне здесь – в обителях греческих и русских, церковный устав является главным основоположением всей жизни, которая всецело зависит от литургических и обрядовых его предписаний.

Кроме того, единством духовных целей Афон издревле роднил все племена и соединял в одну общину представителей разных народностей. Все стремились на Святой Горе к одной лишь цели: вечному спасению. Для всех Афон был высшей школой православно-христианского подвижничества. Это был монашеский рай, место святое, дом Божий и врата небесные.

Чудесны храмы в святогорских обителях! Они не только чудесны как вековые святыни, но и весьма интересны в архитектурном и художественно-иконописном отношении. Афонская живопись, иконы, фрески, мозаика, древняя утварь служат предметом тщательного исследования православных и многочисленных инославных ученых. На Святую Гору Афон предпринимаются экспедиции и направляются ученые комиссии для изучения афонской живописи, создавшей особый стиль.

Наконец, афонские монахи всегда чутко прислушивались к несчастьям внешнего мира: всякий раз, когда православному Востоку угрожали те или иные бедствия, они шли на помощь. Щедро благотворили бедным и неимущим во время голода или после нашествия врагов; снабжали греков деньгами на устройство школ, церквей, благотворительных учреждений…

Гора Афон. Вид с внутреннего двора скита Продром. Фото Adriatikus.

Для всех Афон был высшей школой православно-христианского подвижничества. Это был монашеский рай, место святое, дом Божий и врата небесные

С полным правом можно сказать, что Святая Гора Афон в течение многих веков является центром религиозно-созерцательной жизни православного Востока, главной школой аскетических подвигов для всего православного мира. Она является ревностным хранителем Церковного Предания и христианского просвещения, необоримою твердыней православия и замечательным культурно-историческим памятником – Горою Святою по преимуществу.

Таково историческое значение Афона.

По пути на Афон

Цветущие берега живописной Греции…

В пути по Средиземному морю это первая ступень величественной лестницы в глубь веков, по которой шло развитие человечества. История Древней Греции – это поэтическое сказание; это очаровательная книга, где все встает в ярких образах и картинах. Проходя мимо классических памятников искусства, окруженных тенями героев-полубогов, сонмом поэтических образов исчезнувшего мира, путешественник невольно склонен забывать действительность. И это естественно в стране, вечно согретой лучами солнца, разливающего повсюду лучезарный блеск; в стране, не знающей туманов, напоенной ароматом удивительного воздуха, омытой волнами вечно голубого моря.

Шаловливое море покачивает нас на зеленоватых волнах… По тем же волнам тысячелетиями двигались ладьи. Они избороздили эти сине-зеленые воды во всех направлениях, не зная иного простора. Десятки веков сложили грандиозные ступени, от первобытной стадии человеческого существования до позднейшей культуры бесконечной вереницы племен и народов. Произошла знаменательная смена великих религий, политических форм правления, философских школ и разнообразнейших принципов и идеалов.

Но все это прожито. Пройден долгий путь.

Когда взгляд окинет бесконечную морскую ширь, охватившую нас со всех сторон, возбужденной фантазии кажутся доступными все отдаленные уголки этого поэтического царства.

Далеко впереди, вправо, за синей чертой небосклона, сокрыты от глаз очертания высокой пустынной Горы – мы идем к ней, к Афону; и влево, далеко в глубине, за сотни километров – колыбель народов, библейская родина человечества… Шаг первого дикаря запечатлелся на девственной почве Азии, вот он ступил в Африку, вот достиг Европы и, пройдя путь многих веков, окреп на огромном пространстве.

Древний Храм Зевса Олимпийского. Афины, Греция. Фото Anastasios71.

История Древней Греции – это поэтическое сказание; это очаровательная книга, где все встает в ярких образах и картинах

На пути к Афону я почти не сходил с палубы, любуясь все новыми и новыми картинами, с каждым часом становившимися все прекраснее, все восхитительнее. Недаром Байрон называл острова архипелага[9] драгоценным ожерельем вечно прекрасного моря. Восхищались ими и суровые, закаленные в битвах крестоносцы, сравнивавшие архипелаг с разбросанными по воде цветами. Этот гигантский цветник, подобного которому я не встречал на Божием свете, не прерывается нигде во время плавания по Цикладам: едва из поля зрения скрывается один остров, как на смену ему встает другой, еще более красочный.

И синими, слишком синими кажутся в этом благословенном краю волны архипелага, доводящего в то же время изумительную прозрачность своих вод до эффекта, не знаемого ни в одной стране, ни на одном морском просторе. Так и чудится, что кроме яркого полуденного солнца, сияющего над головою, где-то внизу, под волнами, горит и блещет второе такое же светило, дающее возможность простому человеческому глазу постигать все тайны неизмеримо глубоких волн.

Чем дальше наш путь – тем скалистее берега, вдоль которых движется бегущее к заветной цели судно. В одних местах эти берега круто спускаются в море, производя величественно-грозное впечатление; в иных им на смену внезапно приходит мирная тишина обширных зеленых лугов или полоска золотого песчаного берега, залитого лучами необоримого солнца.

Пароход наш держит путь в сторону Афона.

На голубом просторе всплывают цветущие берега, как корзины с прихотливыми цветами. Они кажутся плавающими на этих волнах, отражающих и яркую зелень, и красноватые скалы, и караваны опаловых облаков, едва скользящих в голубизне неба… Справа на горизонте встает гористый Имброс; за ним обозначается фиолетовый абрис Самофракии, а прямо вдали поднимается из пенистых вод мраморная чаша Лемноса. Сзади нас слабо вырисовываются остроконечные пики Тенедоса, отделенные тонкою водною чертой Безикской бухты.

С каждым оборотом винта мы уходим вглубь поэтических легенд и сказаний Эллады. И древний мир незаметно встает перед нами с веселой, вечно юной улыбкой, с изящным пониманием искусства и вдохновенным философским воображением.

Монемвасия. Греция. Фото Pascalou petit.

Цветущие берега живописной Греции… В пути по Средиземному морю это первая ступень величественной лестницы в глубь веков, по которой шло развитие человечества

Не помню, сколько времени плыл я таким образом, ни на минуту не отрываясь от созерцания прекрасных картин. Помню только, что пароход уже миновал живописнейший остров Тасос, с раскинувшимся напротив него городом Кавалой, когда со мной неожиданно заговорил этот интересный человек, интуитивно узнавший во мне соотечественника. Но впоследствии выяснилось, что здесь играла роль не только интуиция: стоя на пароходной палубе и созерцая красоты архипелага, я все время держал в руках русскую книгу, и это обстоятельство не ускользнуло от наблюдательного соплавателя.

– Любуетесь? – спросил он просто. – И есть чем любоваться: дивный, благословенный край… Его не забудешь до конца жизни! А что дальше, сами увидите. Я еду к Святой Горе уже второй раз… Был там впервые еще в ранней молодости и при совсем иных обстоятельствах.

Говоривший был вполне приличного вида русский человек лет шестидесяти, хранивший на лице отпечаток глубоких душевных переживаний.

Мы познакомились. Он оказался бывшим крупным землевладельцем, а в переживаемое время, подобно мне, таким же скитальцем по свету и вдобавок доживающим свой век на чужбине в полном одиночестве, без родины и близких.

– Представьте себе, что это кровавое безумие, этот пир сатаны, разыгравшийся в России, пожрал всю мою семью. Восемнадцатилетнего юношу-сына «они» расстреляли еще в 1919 году… Ничего не поделаешь: паж и враг народа… Дочь Наташа умерла от сыпняка в Ростове… Если бы вы только видели, какая это была красавица! Кое-как мы с женой выбрались в Константинополь и уже оттуда – в Париж. Вместе долго работали, даже недурно жили. Но и на нее пришел свой черед: три года тому назад похоронил и ее. Умерла от белокровия. Остался один, продолжаю работать в конторе «Рено» – бесцельно и бессмысленно. И вдруг явился смысл – смысл удивительный и захватывающий… Я вспомнил, как лицеистом ездил с отцом на Афон; вспомнил, какое громадное впечатление произвело на меня это великое место… И вот я решил отказывать себе решительно во всем, чтобы накопить известную сумму на дорогу. Представьте, мне удалось с поразительной легкостью этого достигнуть: всего каких-нибудь два года откладывал и собрал порядочно. Видно, само Провидение помогало. Теперь счастлив так, как только может быть счастлив человек в моем положении: так и чувствую, что приближаюсь к Богу… Вы еще и не знаете, мой новый друг, что такое Афон! Но довольно: кажется, он уже виден из-за тумана.

Святилище богов. Палеополь. Самофракия, Греция. Фото Ggia.

Древний мир незаметно встает перед нами с веселой, вечно юной улыбкой, вдохновенным философским воображением

Действительно, за голубоватой туманной завесой, над узорчатой каймой горизонта начал вырисовываться силуэт Святой Горы – желанной цели нашего путешествия.

Мы напряженно стремимся к этим скалистым берегам. Но они еще далеко, неподвижные и гордые, нисколько не приближаясь, как будто застыли пред нами.

Бывший помещик, а впоследствии горемычный конторщик с завода «Рено» так и впился в них восторженными глазами, в которых заблестели слезы.

Казалось, что цель была уже совсем близка, но нам пришлось плыть еще часа три, пока пароход не приблизился и южной части Афонского полуострова. И тогда только мало-помалу очертания Святой Горы стали делаться яснее.

А южное солнце тем временем медленно переходило полдень, окружая вершину чуть приметным золотым нимбом.

Картина была поразительная, чарующая, незабываемая!

Святая Гора все приближалась и приближалась, обнаруживая свои очертания.

Но какой суровостью дышит величественная природа южной части Афона! Мощно-спокойным взглядом отшельника смотрит она в туманную даль, где укрылась беззаботно-веселая Греция.

Дикие камни, кое-где по вершинам зеленые пятна растительности, одиноко застывшие деревья и скалы… скалы кругом. А внизу – шаловливое море источает базальт и песчаник неустанно бьющими в берег волнами. Красноватые гребни утесов нависли и смотрят вниз на подошвы уступов, одетых пеной прибоя. Не видно жизни, не заметно движения. И все же именно этому грустному одиночеству позавидовал гениальный английский поэт Байрон, увековечив в чудных стихах свое посещение Афона.

– Вон видите темные пятна на горных скатах? – спросил мой спутник. – Присмотритесь хорошенько… Вы их легко заметите! Видите теперь?

Развалины древнего акведука. Остров Лесбос. Греция.

Проходя мимо классических памятников Древней Греции, образов исчезнувшего мира, путешественник невольно склонен забывать действительность

Я с интересом последовал его указанию и вскоре действительно увидел, что на неприступной высоте оголенного ската, уступами кверху, на различном расстоянии одно от другого, на золотившейся от солнца скалистой поверхности Святой Горы разбросаны черневшие пятна-точки. Число их с каждой минутой увеличивалось по мере приближения парохода.

– Это пещеры и кельи спасающихся в отшельничестве иноков, – пояснил мой спутник. – Немало таких же келий и в ущельях скал, и в чаще лесов, покрывающих Афон.

Восточный ветер пробежал по архипелагу, покрыв легкой зыбью его синюю гладь, по которой забегали белые барашки.

– Зыбь, – задумчиво проговорил мой спутник. – Но это сейчас пройдет, и море станет еще более спокойным, чем раньше.

– Собственно говоря… вся наша жизнь – такое же волнующееся море, – задумчиво продолжал новый знакомый. – Как верно, как прекрасно это старое сравнение. Так же, как и в море, в нашей жизни постоянная, непрерывная смена разных течений. Веками борются между собою тщеславные и алчные люди, сталкивается множество разнообразных и подчас совершенно противоположных интересов, неистово борются людские самолюбия и страсти. И наше море, море суетной человеческой жизни, волнуется и бурлит вечно, оставаясь все тем же морем, не дающим ничего нового…

Мой новый знакомый говорил, увлекаясь все больше и в то же время ни на мгновение не отрывая глаз от очертаний Афона, становившихся все крупнее и отчетливее.

– А вот существуют же на земле люди, для которых остаются чуждыми все эти жизненные бури… Люди, которые не участвуют и не желают участвовать ни в делах государства, ни в жизни человеческих обществ. Существуют такие счастливцы, но их немного… очень немного. И таких людей вы не встретите в нашей среде: они живут уединенно и скрыто. И как я завидую им, как жалею, что не пошел по их торной стезе смолоду. Афонская Гора… Вот в эти пещеры и уходят те особенные и редкие люди, у которых высшие духовные интересы преобладают над интересами житейскими. Да и что для них житейские интересы, когда их неудержимо влечет нечто высшее, чего они не найдут ни во дворцах, ни в шумных столицах среди богатства и мирской славы. Для таких избранников религиозно-нравственное созерцание, уход в пустыню для молитв и приближение к Богу – единственная цель в жизни. И какими счастливцами они бывают, какими счастливцами! Какого удивительного развития духа они достигают! Попробуйте обрести такое спокойствие и счастье где-либо при других условиях жизни! Впрочем, повторяю, вскоре вы сами в этом убедитесь, когда ступите на священный берег чудесного Афона.

Скит на Афоне.

Святая Гора все приближалась и приближалась, обнаруживая свои очертания

В русской обители

Лязгают цепи. Якорь ныряет в морскую пучину, и мы останавливаемся. К нам плывут от пустынного берега лодки, ныряя по волнам: они доставляют полицейских чиновников и пассажиров-монахов. Черные рясы, черные камилавки и бледные лица монахов резко выделяются на фоне нежных красок моря.

Лемнос. Фото michael clarke stuff.

Справа на горизонте встает гористый Имброс; за ним обозначается фиолетовый абрис Самофракии, а прямо вдали поднимается из пенистых вод мраморная чаша Лемноса

Загремела лебедка: стали выгружать что-то из трюма. А греческие чиновники приступили к проверке документов тех пассажиров, которые собирались сойти на берег. Процедура эта обещала затянуться, но обстоятельства мне благоприятствовали и, удовлетворив все требования представителей власти, я вскоре вступил на берег Дафны, едва успев попрощаться со спутниками.

И такая приятная неожиданность встретила меня на берегу, какую можно было объяснить только исключительным радушием и гостеприимством милых афонских хозяев-иноков.

– Не вы ли господин М.? – послышался около меня спокойный, мягкий голос, произнесший мою фамилию. – Отец наместник прислал за вами лодку. Из монастыря целителя Пантелеимона. Ведь это вы, не правда ли?

Передо мной стоял высокий и худой седоватый монах в сером подряснике, с открытым лицом, сильно обветренным при постоянной работе лодочника. Это был иеросхимонах отец Петр, впоследствии мой большой друг и интересный собеседник.

Растроганный редкой любезностью отца наместника, а также вниманием отца Петра, с ласковой улыбкой смотревшего на меня, я назвал себя. После этого покорно последовал за ним к лодке, колыхавшейся у берега.

– Пожалуйте! – приветливо пригласил отец Петр. – Путь недолгий, да и море спокойное. Быстренько доберемся в нашу обитель.

В лодке было еще два монаха: средних лет схимонах отец Вениамин с окладистой черной бородой и седенький старичок.

Сначала они погрузили вещи в лодку, потом сошли туда мы, паломники, и вскоре уже поплыли по морской глади, как по бархату.

Братские корпуса Андреевского скита. Монастырь святого Пантелеимона. Афон. Фото Aroche.

Заходило солнце, и зелень цветущего Афона, а вместе утопающие в ней святые обители – монастыри, скиты[10], каливы[11] и кельи[12] – представляли собой неописуемую и чудную картину, полную жизни и присутствия Божией благодати. И мы, пока плыли в лодке, все время смотрели на эту красоту, Самим Господом устроенную и данную в удел Своей Пречистой Матери для возделывания на ней цветов неувядаемых – святых душ, которые растут и благоухают своими подвигами, трудами и постоянной борьбой со всякого рода искушениями.

Но вот лодка причалила к пристани святого Пантелеимонова монастыря, и нас радушно встретила группа старцев, присланных внимательным игуменом для оказания услуг прибывшим в обитель.

Начиналась моя жизнь в чудеснейшем монашеском царстве, слава которого уже много веков разносится по всему свету.

…Я поднимался все выше, сопровождаемый услужливым иноком, двигавшимся следом за мною с тяжелыми вещами. И это обстоятельство смущало меня до крайности. Но монашек в выцветшей от солнца скуфейке пребывал в самом благодушном настроении и явно был охвачен непритворной радостью от возможности услужить и помочь.

Монастырь Дохиар. Афон. Фото Witold Rawicz.

Зелень цветущего Афона, а вместе утопающие в ней святые обители – монастыри, скиты, каливы и кельи – представляли собой неописуемую и чудную картину, полную жизни и присутствия Божией благодати

– Вот все же Господь приводит к нам русских людей! – сказал он просто. – Редко, очень редко, но все же приводит. Что сотворилось с Россией-то, Царица Небесная!..

Несколько утомившийся от непривычного подъема в гору, я не мог вести беседы с моим милым спутником, что, впрочем, он и сам хорошо понимал.

– Ну, теперь уже скоро кончится! – обнадеживал он меня. – Спервоначалу так с каждым гостем бывает, а после обвыкаются. Вот сейчас отдохнете на фондаричке[13] у отца Паисия… Вот она уже видна, гостиница… Умоетесь, чайку попьете… отдохнете…

Направо и налево от меня высились громадные каменные здания монастырских корпусов, среди которых ступеньками пробегала наша дорога. Их белые стены теперь казались золотисто-розовыми от лучей солнца. В такие же чудесные цвета были окрашены роскошные олеандры и пальмы, среди которых мне пришлось идти по дороге в гостиницу. Я и поныне, как наяву, вижу эти ярко-красные цветы, казавшиеся под лучами солнца огненными.

Прошло еще несколько минут – и я очутился на фондаричке, в длинном и чистеньком коридоре монастырской гостиницы. Навстречу мне вышел любезный и деловитый гостинник, отец Паисий, тотчас же распахнувший предо мной дверь номера. Это было помещение выше всяких похвал – благодаря уюту, удобствам и чистоте, а также поистине чудесному виду, какой открывался из окон.

Помню, как, пройдя на балкончик, увитый янтарными гроздьями винограда, я долго не мог оторвать взгляда от прекрасной картины тихих вод залива Монте-Санто, омывавших находившийся справа гористый выступ полуострова Лонгос… Невыразимо чудесно светилось море, нежно зеленели рощи, покрывавшие горные склоны, уже слегка подернутые синими туманами умирающего дня. А значительно ближе, прямо перед моими глазами, целою панорамой развертывался он – наш истинно русский монастырь, являющийся по своему положению и богатству построек одним из живописнейших мест Святой Горы.

– Полюбуйтесь, – тихо прозвучал за мною голос моего любезного проводника. – Отсюда наш Целитель виден как на ладони… Вот это храм святого Митрофания, там дальше – святого Пантелеимона и церковь Покрова Матери Божией… Всего у нас до двадцати пяти больших и малых храмов. Большая наша обитель!

Я с восторгом смотрел на эту «большую обитель», сиявшую золотыми главами, и чувствовал, что глаза наполняются: так сильно было впечатление, ею производимое. Мне чудилось, что от всего того, что я видел, веяло Россией, родиной – настоящей Россией, святой Русью, той, что дорога каждому нашему изгнаннику.

– Чудесно! – вырвалось у меня. – Как хорошо у вас здесь, батюшка!

– Да, хорошо, – просто ответил монах. – Не оставляет нас, грешных, Своею милостью Царица Небесная, хотя и трудные времена переживаем. Теперь самим приходится обходиться, потому что на родине-то, сами знаете, что делается… Тяжело Афону без матери-России…

Начались южные сумерки, перешедшие скоро в мягкий, полный тишины и покоя, афонский вечер.

Изрядно утомившийся после морского путешествия и непривычных впечатлений, я улегся спать.

А утром проспал бы, вероятно, значительно дольше, если бы в слух мой не ворвался неожиданный и осторожный, но все же упорно-настойчивый звук, тотчас напомнивший о месте пребывания.

Колокольня и главный храм монастыря Святого Пантелеимона. Афон. Фото В. Кривцова.

Но вот лодка причалила к пристани святого Пантелеимонова монастыря, и нас радушно встретила группа старцев

Стучал в дверь фондаричный, отец Паисий, одновременно со стуком – обычное монашеское приветствие, так чудесно звучащее во всех православных обителях с незапамятных пор:

– Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе… Боже, помилуй нас!

Я тотчас же отозвался, по-монашески «поаминил»…

Отец Паисий явился ко мне оповестить о весьма важном деле, а именно: о предстоящем визите к знаменитому игумену, отцу архимандриту Михаилу, старцу восьмидесяти двух лет, гордости не только этой славной обители, но и всего русского монашества на Афоне.

– Сначала вас просит зайти к себе отец наместник, – приветливо и любезно сообщил инок. – Пожалуйте за мною, отец наместник уже ждет.

Я быстро собрался и через несколько минут длинным и прохладным коридором уже подходил к низенькой двери келейки отца наместника, в которую так же постучался мой спутник, произнося традиционное «Молитвами святых отец…»

Дверь нам открыл келейник отца наместника, симпатичный, с открытым лицом схимонах отец Иаков. Через минуту я уже находился в обществе иеросхимонаха отца Иоанникия, произведшего на меня с первого же знакомства самое отрадное и в то же время серьезное впечатление. Это – образец русского инока, да к тому же смышленого человека. А вышел он из своеобразной, одной только старой России известной, крепкой и патриархальной семьи второй половины XIX столетия: тогда эта среда еще не была заражена упадком нравов.

Помимо высокой религиозной настроенности, примерной монашеской жизни и трудов по экономии отец Иоанникий принес монастырю огромную пользу и завидной стойкостью убеждений.

В 1913 году, возвращаясь из Палестины, в святой Пантелеимонов монастырь на Афоне прибыл злополучный Григорий Распутин. В то время он находился в расцвете влияния на многих высоких лиц русской церковной и государственной жизни. По своей непосредственности и малокультурию он часто этим кичился, запугивал окружающих и нередко злоупотреблял своим влиянием, принося жалобы на неповинующихся его притязаниям. И вот здесь, в Пантелеимоновом монастыре, Распутин сразу же стал оказывать дурное влияние на некоторых малодушных и темных монахов. Он вносил в их среду дух сектантского изуверства и отрицания духовной дисциплины. Сила его влияния в Петербурге казалась так велика, что скромное монашеское начальство растерялось. Только молодой, стремительный и крепкий духом отец Иоанникий не сробел. Он отправился к Распутину, смело указал ему на вред для обители его дальнейшего в ней пребывания, вносимого им соблазна, и потребовал немедленного ухода из монастыря. После сопротивления и угроз Григорий Распутин все же вынужден был покинуть стены святого Пантелеимонова монастыря и первым пароходом выехал в Россию.

Конечно, злопамятный Распутин не преминул отомстить стойкому афонскому иноку. Когда отцу Иоанникию понадобилось отправиться в Россию для сбора милостыни, то лукавый «старец Григорий» добился синодального запрещения на въезд его туда. А как было бы хорошо, если бы в свое время власть имущие в Петербурге так же решительно поступили со зловредным сектантом Распутиным, как сделал это скромный монах на Афоне для блага Церкви и родной обители!

Сидели мы с наместником отцом Иоанникием, попивали чаек и так оживленно, дружески разговаривали, будто были хорошо знакомы много, много лет. При этом я искренне наслаждался его речью, от которой так и веяло крепким севером, далекой и милой родиной.

Отец Иоанникий – чистой воды великоросс, несмотря на долгий срок пребывания на Афоне, сохранивший подлинную русскую народную речь; она казалась мне теперь особенно дорогой и очаровательной. Так и лилась эта замечательная речь говорком, сверкая меткими народными словцами и поговорками, поражая находчивостью и остроумием, знанием людей и человеческой жизни.

Так говорили когда-то в старой и доброй России торговые люди; так, вероятно, говорили русские бояре и замоскворецкие купцы при Алексее Михайловиче и Петре Великом. И отец Иоанникий, перенеся эту русскую речь через десятилетия, теперь щедро одаривал ею меня.

Колокольня монастыря святого Пантелеимона. Афон. Фото Aroche.

Я с восторгом смотрел на эту обитель и чувствовал, что глаза наполняются: так сильно было впечатление, ею производимое. Мне чудилось, что от всего того, что я видел, веяло Россией, родиной – настоящей Россией, святой Русью, той, что дорога каждому нашему изгнаннику

Время проходило быстро в приятной беседе, и жаль было уходить от такого замечательного русского самородка. В его лице соединялась ревность о славе Божией и высоком достоинстве русского монашества на Афоне с личным подвигом иноческого жития; неослабное попечение о строгой уставности богослужения и жизни родной обители с несокрушимой энергией и настойчивостью для устранения вопиющей нужды иноков во всем.

Везде он успевал побывать, все увидеть и во всем принять личное участие. При такой наклонности и горению в работе, по воле Божией, ему естественно было взять на свои крепкие рамена и управление обителью, когда богомудрый старец игумен монастыря, архимандрит отец Мисаил, изнуренный недугом, лишен был способности передвигаться.

Игумен монастыря

– Отец игумен уже ждет вас! – сказал наместник. – Из своих покоев он никуда не выходит, но дорогих гостей принимает с любовью и радостью. Что поделаешь, такова, видно, Господня воля: не по силам отцу игумену покидать кресло… паралич. Да и возраст преклонный: больше восьми десятков годков. Но голова у нашего отца игумена светлая – дай, Господи, такую голову каждому молодому. Впрочем, сами убедитесь.

Прошло не более получаса – и я уже уходил от архимандрита Мисаила, овеянный обаянием этого удивительного старца.

Знаменитый игумен, восьмидесятидвухлетний Мисаил – пожизненный настоятель обители по избранию братии. Нечего и говорить о том, каким всеобщим уважением и почетом пользовался на Афоне этот замечательный человек – мудрый и заботливый отец многочисленного иночества, находящегося у него в братском подчинении.

В далеком, очень далеком прошлом, измеряемом многими десятками лет, отец Мисаил, подобно своему помощнику и другу наместнику отцу Иоанникию, – «уходец» из патриархальной семьи, из толщи народа. Безусым юношей прибыл он на Афон по горячему и полному веры побуждению и поступил в Пантелеимонов монастырь. Тогда началось длительное и упорное прохождение монашеской школы под строгим руководством опытных старцев, постепенно возводивших молодого инока на непонятную для мирского человека духовную высоту, открывавшую ему путь к высоким подвигам. Он прошел много послушаний, из которых самое важное – многолетнее настоятельство в Константинополе, на монастырском подворье. Именно это послушание дало ему большой житейский опыт и расширило кругозор.

Несмотря на почти полное отсутствие какого-либо школьного образования, отец Мисаил отличался не только большим природным умом, но и умением себя держать с представителями различных сословий и классов. Он обладал большим тактом в разговоре, житейской мудростью и находчивостью. Иногда только некоторая застенчивость замечалась в этом выдающемся монахе, но ответы его всегда были метки и живы. Лишнего он не говорил никогда и вообще держался скорее сдержанно, с истинным монашеским достоинством и редкостной скромностью.

Прошли многие годы, из молодого инока выработался опытный старец, славившийся строгою жизнью и являвшийся образцом истинно аскетической жизни для других монахов. Братия сама, с любовью и уважением, возложила на отца Мисаила игуменство. Это явилось для него наиболее тяжким послушанием в бесконечном ряду всех других, исполненных тогда, когда сам он еще находился под игуменской властью.

Монастырь святого великомученика и целителя Пантелеимона на Афоне громаден. Хозяйство его сложно. Братия в прежние времена была многочисленна. И необходимо было обладать колоссальной силой воли, опытностью и умом, чтобы нести ответственность за благополучие обители и поддерживать престиж и высоту духовной жизни. Этих качеств с избытком хватало у отца Мисаила, несмотря на его возраст и обострившиеся под конец жизни недомогания, приковавшие старца к креслу. Это обстоятельство ничуть не мешало отцу игумену принять меня с исключительной любезностью, отеческой ласковостью и одарить интересною беседою с ним и отеческими наставлениями, исполненными жизненной мудрости и душевной ясности.

В облике игумена отца Мисаила было что-то патриархальное, нечто от идеального монаха доброго старого времени. Не входя сам в подробности и мелочи административно-хозяйственной жизни огромного монастыря, отец Мисаил имел дар избирать хороших помощников, которым доверял ведение монастырских дел. При этом он любил покровительствовать людям с образованием, прекрасно относился к ним и старался дать им подходящие послушания. В нем никогда не было и тени обскурантизма. «Стяжи мир, и вокруг тебя спасутся тысячи», – вспоминаются при мысли о нем слова преподобного Серафима Саровского. И, как плоды этой святой жизни, у отца Мисаила были несомненные дары Святого Духа: дар прозорливости и предвидения. Но превыше всего – дар отеческой любви.

Святой великомученик Пантелеимон. Мозаика в православной церккви в Севастополе.

Шло время. Я все с большим насаждением прислушивался к густому баску мудрого старца, который продолжал одаривать меня отеческими наставлениями, как бесконечно дорогим подарком, наполнявшим всю мою душу замечательными чувствами.

Отец Мисаил как-то невольно подчинял себе всех окружающих своими богатыми душевными качествами, влияние которых в значительной степени подкреплялось и импозантностью его величественной фигуры. Этот знаменитый старец являлся как бы воплощением доброго и могучего духа старой, дореволюционной России – святой Руси. Он был высок ростом, широк в плечах, крепок телосложением. Все это бросалось в глаза даже тогда, когда гигант-старец сидел в глубоком кресле, скованный тяжким недугом.

И в то же время каждого посетителя до трогательности поражала почти детская ласковость и доброта отца Мисаила. В ней, в этой ласковости ребенка, опять так и чудилась святая Русь с ее тихим светом.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа! – благословил меня при прощании отец игумен. – Еще зайдете не раз, конечно, до отъезда!

Поклонившись милому старцу, я вышел из его покоев, согретый исключительной задушевностью.

Заутреня у Пантелеимона

В нашем родном и славном монастыре святого великомученика и целителя Пантелеимона довелось мне встретить Светлый праздник Христова Воскресения.

После молитвенных дней Страстной седмицы настала Великая Суббота.

Утреня. Чудное пение погребения Христа. Затем четырехчасовая Литургия Великой Субботы, когда всею душой почувствовалось, что после скорби, страданий и смерти Спасителя наступает действительно великая радость преславного Воскресения.

Подошла и Пасхальная ночь.

И. Н. Крамской. Русский монах в созерцании.

Началось длительное и упорное прохождение монашеской школы под строгим руководством опытных старцев, постепенно возводивших молодого инока на непонятную для мирского человека духовную высоту, открывавшую ему путь к высоким подвигам

У пантелеимоновцев такой обычай, что Светлая Пасхальная заутреня начинается в главном соборе, потом оттуда братия расходится по своим церквам с торжественным пением: «Христос воскресе…» Так оканчивают заутреню и сразу начинают Литургию.

Кругом темно. Лампадки тихо мерцают.

Темные фигуры во мраке тихо спускаются по лестнице к нижнему собору.

В храме Покрова Пресвятой Богородицы закончилась длинная полунощница. Унесли плащаницу в алтарь. И стало в церкви тихо, пусто, торжественно.

А ровно в полночь раздался колокольный звон. И после него пение в нижнем соборе: «Воскресение Твое, Христе Спасе…» на славянском, а затем то же самое – на греческом. Все монахи с возожженными свечами в руках выходили из собора, а за ними вышла и масса священнослужителей в праздничных ризах. После провозглашения могучего старца-архидиакона: «И сподобитися нам слышания Святого Евангелия Господа Бога молим», отец наместник прочел Евангелие, прерываемое чудным колокольным трезвоном.

Затем соединенные крестные ходы из обоих соборов – Пантелеимоновского и Покровского – торжественно обошли вокруг собора. Картина поистине незабываемая: чудесное прославление в монашеском царстве победы жизни над смертью! Торжество из торжеств под звездным куполом южной ночи: мерцание монашеских светильников и проникновенное афонское пение при чуть слышных всплесках волн залива.

Картина величественного славления. Впечатление глубокое и неизгладимое в душе!

Масса духовенства в нарядных, с крупными цветами, облачениях, иконы, хоругви и зажженные свечи. Все это представляло картину незабываемую, радостную. Но впечатление величия этой чудесной картины еще больше усиливалось от серебристого, радостного и искусного звона колоколов, который разносился далеко по Афонской Горе и таял в водах архипелага.

Колокол церкви Покрова на горе Афон. Фото Д. Ометсинского.

Вернувшись, отец наместник провозгласил: «Слава Святей» и прочел стих: «Да воскреснет Бог». Затем назначенное для служения священство вошло в нижний собор, а остальные поднялись в Покровский.

С воскресением Христовым все как бы воскресло, ожило и радостью озарило лица. А с клироса на клирос стала теперь перекатываться победная песнь, и весь храм запылал в освещении свечей и драгоценных лампад.

Ликует земля вместе с небом, радуясь о Воскресшем Спасителе.

Всюду, во всем мире, в Святую ночь в чистом весеннем воздухе носится торжественный гимн Воскресшему и гул густых таинственных колоколов, как волнами, застилается перезвоном серебристых маленьких колокольчиков. И когда, соединившись вместе, летит он к Небесной родине, – тогда в душе и малоцерковного человека не может не блеснуть искра радости о Господе, не может не пробудиться чувство сердечного тепла.

Но особенно звучно и красиво колокольный звон и благовест раздается со звонниц русских святогорских обителей, уединенно приютившихся по горам и лесам Афона. И когда он раздается среди никем и ничем не нарушаемой тишины, воздух как будто вздрагивает и разрывается от его звуков, которые несутся между деревьями все дальше и дальше. А потом они где-то потонут, и только отзвук их будет слышен еще несколько мгновений. Когда же замрет и он, раздастся другой удар – с теми же переливами. Потом третий. И затем уже звуки сольются в один властный, призывный гул, особенно чудесный, когда благовест перейдет в трезвон.

Тогда легко и свободно понесет этот звон колокольный к Богу все молитвы и слезы, которые приносят люди в храм Божий.

Возвращаясь к описанию церковных служб Пасхальной недели, скажу про совершенно особенную и на Святой горе лишь виденную вечерню в Светлое Воскресение.

Для чтения Евангелия в Покровском соборе священнослужители становились гуськом, на известном расстоянии друг от друга: в алтаре Царских врат – отец наместник, а в глубине храма – диаконы. При этом Евангелие читали на разных языках, и после каждого стиха экклезиархи[14] звонили в особые колокольчики вроде бубенцов, давая знак звонарю. А затем плавно разносился гул большого колокола.

Это было необычайно, торжественно и красиво.

А в другие дни Пасхальной недели за вечерней кадили экклезиархи, имея золоченые ковчеги на плечах, особенными открытыми кадильницами на серебряных блюдах.

Вообще всюду на Афоне богослужение прекрасное. Но в Пантелеимоновом монастыре, в Андреевском и Ильинском русских скитах оно к тому же истовое и проникновенное, исключительно благолепное и нам родное. Афонское служение нельзя даже назвать служением – это священнодействие, где все проникнуты важностью совершаемого. И ни у кого не замечается скуки или желания поскорее дочитать или отслужить. Наоборот, видно лишь общее стремление к молитве и высокой настроенности.

Монастырские впечатления

Время шло незаметно.

Утомленный долгими хождениями по обширной и живописной территории монастыря, подошел я к морю.

Уже наступил чудесный южный вечер, и на западе тихо угасала багрово-золотая полоска зари. А из-за афонских горных массивов и робко выплывала полная луна, с каждою минутой набиравшая большой силы и уверенности. Вскоре она как бы окончательно оправилась от смущения и залила кротким и мягким светом и небо, и землю.

М. В. Нестеров. Воскресение. 1890.

Ликует земля вместе с небом, радуясь о Воскресшем Спасителе

В эти минуты я случайно посмотрел в сторону хребта и пика Святой Горы – и тут же замер от удивления и восторга. Картина, представившаяся моим глазам, была поистине фантастической. Иссиня-темная, исполненная тайны и святости, возвышалась Афонская Гора над целым царством сверкающего, зеркально гладкого простора, каким являлось все море, не волнуемое ни единым движением воздуха, ни единым порывом ветерка. Ни один пароход, ни одна лодка не нарушали в эти дивные минуты Божественного покоя этого прекрасного уголка Вселенной. И только изредка долетало до слуха едва заметное и полное нежности плескание морских вод о каменистый берег.

Незабываемое настроение навевают на человека эти вечерние морские всплески… таинственные, редкие и в то же время упорно-неизбежные, безгранично свободные от всего того, что порождено мирскою суетой. И еще глубже, еще ощутимее становится тайна этих всплесков, когда тихий шепот моря начинает смешиваться с тихими, редкими ударами колоколов обители, призывающими к Всенощному бдению.

Прошло уже много лет с тех пор, как я, охваченный трепетом, долго стоял, глядя на величественную Святую Гору, обрамленную блеском моря и лунного света. Но и сейчас эта дивная картина встает передо мною, как наяву, вместе с морскими всплесками и редкими ударами колокола святого Пантелеимона. И, о Боже, как благоговейно замирает тогда сердце и как неудержимо тянет снова туда, к чудесным красотам Афона и его святыням!

И как прискорбно, что эта единственная и величайшая твердыня православия так труднодостижима для большинства из нас – обездоленных и усталых людей, чающих душевного покоя, укрепления в вере и Божией помощи.

В тот вечер по возвращении в гостиницу я быстро уснул. Но в полночь был разбужен плавной, певучей мелодией, которая звучала точно райское пение. Проснулся, привстал и в первую минуту со сна вообще не мог вспомнить, где я, что это. Приоткрыл дверь и понял, что это идет полунощница в соседнем параклисе.

Я быстро оделся, прошел коридором и в полутемном храме простоял всю службу. Затем снова улегся и тотчас же заснул как убитый, чтобы наутро пробудиться полным бодрости и самого радужного и благоговейного настроения.

Уже благовестили к воскресной обедне. И за открытыми окнами моего номера снова ярким золотом играли купола монастырских церквей. Горели купола собора целителя Пантелеимона и храма во имя Покрова Пресвятой Богородицы, куда я и поспешил направить свои стопы.

Признаюсь: я получил величайшее духовное удовлетворение.

Воскресное богослужение в Покровском соборе совершалось с умилительною торжественностью и благоговейностью и производило очень сильное впечатление. Чудесно пел монашеский хор, или, вернее, два больших хора на обоих клиросах, из песнопений которых особенным очарованием отличалось «Тебе поем», по напеву представлявшее нечто редчайшее и нигде ранее мною не слышанное. Это напев самобытный, афонский. Сами монахи сочинили это «Тебе поем», а когда и в чье владычество? Господь его ведает. Может, лет пятьсот тому назад: ведь здесь нет земного времени.

После окончания литургии в Покровском храме мой внимательный проводник, по-видимому, ни на минуту не упускавший меня из поля зрения за все время службы, с поклоном подошел ко мне и сказал:

– Теперь милости просим пройти в свой номерок и напиться чайку после литургии. А потом отец наместник просил вас пожаловать на общую трапезу.

Святой великомученик Пантелеимон. Икона. Фото В. Сибиркова.

В трапезной

В урочный час особый колокольный звон возвестил о созыве иноков на монастырский обед.

Я немедленно оставил гостиницу и в сопровождении фондаричного, отца Паисия, направился к трапезной. Туда со всех сторон огромной обители уже стекались десятки людей в черных рясах и клобуках.

Вскоре я очутился в большой и очень высокой трапезной, стены и потолки которой были расписаны живописью духовного содержания. Трапезная вмещала – в одной только половине – огромное число иноков всех монашеских степеней, не говоря о послушниках в подрясниках и скуфейках. Длинные и узкие столы тянулись от одного конца трапезной до другого, приятно лаская глаз чистотой и симметрично расставленными скромными монашескими приборами, старинными кувшинами и массивными чашками.

Провожатый привел меня в самый отдаленный конец трапезной, к головному столу, где сидят наместник, игумен и наиболее заслуженные старцы.

– Отец наместник просит вас сесть здесь, по его левую руку, – пояснили мне любезно старцы. – Сейчас батюшка и сам выйдет к братии.

Все иноки тем временем уже стояли у своих мест, занимая их во всю длину громадных столов. Не было слышно ни единого слова: все чинно безмолвствовали, ожидая прихода отца наместника и, конечно, не позволяя себе в эти минуты прикасаться к столу и пище.

Прошла еще минута-другая, и вдруг все монахи почтительно устремили глаза к широко раскрытым входным дверям: вошел отец наместник Иоанникий в мантии, в клобуке и с длинным двурогим посохом в руке. И едва он дошел до своего места, по левую сторону которого в смущении стоял я, как мощный хор, составленный из голосов всех присутствовавших в трапезной, грянул «Отче наш» и славословие. Вслед за тем отец наместник благословил «ястие и питие», давая возможность всем собравшимся приступить к еде.

И в тот же миг на высокую кафедру, стоявшую слева от входа в трапезную, взошел дежурный инок и по звонку отца наместника приступил к чтению Житий святых – обычная традиция во всех православных общежитийных обителях, включая, в первую очередь, наши русские монастыри.

За трапезой на первое был подан борщ, а на второе – подобие соуса из различных овощей.

В течение всего трапезования за столами царило глубокое молчание, и не только младшие иноки, но и седобородые старцы, сидевшие по соседству с отцом наместником в головной части стола, не позволяли себе разговаривать. Только один раз, в середине трапезы, монотонное чтение Жития прервал колокольчик отца наместника: сидящие за столами набожно осенили себя крестным знамением и потянулись за кружками с водой.

Наконец, по звону того же наместнического колокольчика все иноки покорно поднялись для всеобщего участия в так называемом чине Панагии.

Чин Панагии – древнейший православный обряд, в давние времена соблюдавшийся и в монастырях России, но впоследствии почему-то забытый. Сохранился он только на Афоне, пройдя через века до наших дней без изменений и сокращений. Это – особое краткое богослужение, совершаемое над лежащей на блюде обыкновенною просфорой, при всеобщем пении «Достойно есть» и колебании над нею воздуха несколькими старцами-иеромонахами.

Монастырская трапеза на Афоне.

Все чинно безмолствовали, ожидая прихода отца-наместника

Напева «Достойно есть», подобного тому, какой мне пришлось слышать при Панагии в святом Пантелеимоновом монастыре, – тоже я не слыхал ранее нигде. Слушая его впервые, я был восхищен и поражен торжественностью и своеобразною красотой этого песнопения. И опять я узнал об афонской его самобытности: создали это «Достойно…» сами афонские иноки, ушедшие от мира к подножию Святой Горы и давно не имевшие ничего общего со светскими песнями.

И мне стало понятным, что только здесь и могут рождаться такие напевы, ибо ни один, даже самый лучший, духовный композитор не сможет создать того, что постепенно создавали какие-нибудь пять или шесть безвестных и смиренных певунов-иноков, долгие годы не слышавшие ничего, кроме того же церковного пения, чередовавшегося с колокольным звоном или шумом моря.

Пение «Достойно есть» при обряде Панагии продолжается достаточно долго, значительно дольше того, как иеромонахи, колеблющие над просфорою воздух, закончат священнодействие. Не прекращается пение и тогда, когда после окончания освящения просфоры она разламывается на части дежурными экклезиархами, а затем – в сопровождении диаконов со звенящими кадильницами – разносится на блюде по рядам братии. Каждый инок, отделив от просфоры-панагии незначительную частицу, благоговейно ее съедает, предварительно подержав над курящейся кадильницей, несомой другим экклезиархом.

Таков этот строго иноческий и бесконечно древний обряд старого Афона[15], от которого так и веет церковной историей.

Трапеза окончилась.

Получив благословение отца наместника, я стал пробираться к выходу, затерявшись в густой толпе черных клобуков, мантий и простых послушнических подрясников.

Так же, как и во время трапезы, все иноки двигались молча, не переговариваясь и не окликая друг друга. Пребывая в их толпе, я еще за несколько шагов до выхода заметил, как каждый инок, покидая трапезную с полупоклоном, обходил кого-то, по-видимому, лежащего на полу. А через несколько секунд и я увидел тех, кого так бережно обходили монахи. Это были лежавшие ниц перед выходившими из трапезной повар, трапезарь и чтец, просившие таким образом, смиренно, прощения у каждого монаха за какую-нибудь оплошность, допущенную во время обеда или приготовления пищи.

О таком прощении эти иноки-работники согласно древнему афонскому обычаю ежедневно просят своих братьев в знак монашеского смирения, которым проникнута вся жизнь афонских подвижников из русского монастыря святого Пантелеимона. Устав его строг до чрезвычайности. Настолько строг, что некоторые из добровольно испытуемых при всем желании остаться не выдерживали тяжести монашеского уклада монастыря и уходили в другие обители или попросту покидали Святую Гору Афон.

– Сколько же теперь всего братии у святого Пантелеимона? – спросил я после трапезы у своего любезного проводника и приятеля, очутившись с ним на залитом солнцем монастырском дворе.

– Теперь, конечно, значительно меньше, чем было ранее, особенно до смуты на родине. Господи Милостивый, сколько тогда братии было у целителя, и какая братия… какие труженики!.. Более двух тысяч человек тогда пребывало здесь, все храмы были переполнены иноками. Теперь же нас здесь не более двухсот. Далеко не все мастерские открыты, и не все работы выполняются… Что делать: нет старой и благочестивой России. Наказание Господне и нас коснулось. Все мы одинаково прогневили Господа – вот и терпим втуне. Ведь до смуты редкий благочестивый человек не знал в России о святом Пантелеимоне на Афоне. Сколько у нас своих подворий было с храмами: в Москве и Санкт-Петербурге, в Одессе и Таганроге… Сколько паломников ехало, какою милостью пользовался монастырь от самого царя… А теперь кто же будет нам покровительствовать и помогать из безбожной державы?! Прогневили, прогневили мы Господа!

За трапезой на первое был подан борщ, а на второе – подобие соуса из различных овощей

– Быть может, и снимет Господь со всех нас Свое попущение, – сказал я успокоительно. – Недаром у русского народа есть пословица: «Бог не без милости». Не будет же вечно так в России, как теперь.

– Беспременно будет иначе… беспременно кончится зло и соблазн. Яко исчезает дым, да исчезнут враги Божии, яко тает воск от лица огня… Так и будет, конечно… Только когда будет – нам неведомо: ведь у Господа Создателя сто лет – единый человеческий миг, да и пути Господни неисповедимы… Разве нам дано знать? А святая наша Русь опять возродится и будет, будет – как же иначе! О Господи милосерд!

И, произнеся с легким вздохом последнее обращение, мой спутник-инок просто и искренне перекрестился, устремив взгляд на горевший от солнечных лучей крест Покровского собора.

После этого он обратился ко мне уже чисто деловым тоном:

Панагия с образом Богоматери «Знамение». Москва. 1899. Фото shakko.

Панагия – небольшой образ Богоматери, носимый архиереями на груди. Первоначально панагией называлась часть из просфоры, изъятая на проскомидии в честь Божией Матери

– А я уже имею от отца наместника благословение снарядить вас в Старый Русик. У меня уже проводник и мулашки для этого приготовлены. Можете и двигаться с Божией помощью.

Пройдя к себе в номер на фондарике, я быстро собрал необходимые вещи и, закинув за плечи походный мешок и захватив фотоаппарат, спустился с милейшим отцом Паисием на нижнюю площадку. Там меня уже дожидались молодой инок-карпаторосс, отец Иллиодор, и трое мулашек.

В Карее

Солнце светило нам прямо в глаза, рассекая ослепительными лучами легкий туман от лесной сырости. И мы медленно продвигались вперед, спускаясь в глубину Карейской долины.

Стезя наша вилась по самым живописным местам. Было тихо в природе и на душе. Вдруг до нас стали долетать звуки радостного перезвона русского святого Андреевского скита и греческого унылого благовеста карейского. Он созывал к Божественной Литургии население единственного в своем роде монашеского городка – Кареи, столицы замечательного монашеского царства.

Уже со склонов горы, по которой сбегает тропинка в Карею, открывается прекрасный вид на эту старую лавру Афонскую – лавру келий. Это удивительный и оригинальный городок, равный которому – по характеру населения и своеобразности быта – вряд ли найдется во всем мире.

Прежде всего, Карея – город мужчин. Согласно многовековой традиции, в него не допускается ни одна женщина. За этим строго следят все афонцы, не разрешая ни одной представительнице слабого пола даже высаживаться на берег, когда прибывают пароходы с паломниками на Афон.

Панагиар. Мастер Иван. 1435. Софийский собор Великого Новгорода. Фото shakko.

Единственный афонский городок и административный центр единственного в мире монашеского царства – Кареи – живописно расположен в северо-восточной части Святой Горы, в трех часах пути от пристани Дафны. В нем сосредоточено все светское и духовное управление этого царства монахов, при весьма небольшом числе светских лиц: греческого губернатора, почтовых чиновников, полицейских и необходимых всему этому светскому контингенту торговцев и ремесленников. Но, подобно афонским инокам, все эти случайные обыватели Кареи живут в безбрачии или имеют семьи «за морем».

Весь городок – дома, кельи и монастырские кунаки[16] – существует и обслуживается без малейшего прикосновения женских рук, не появлявшихся здесь в течение многих столетий.

В Карее всего одна улица (если можно ее так назвать) и несколько узких, кривых переулков.

В центре стоит старинный Успенский собор, низкий и ветхий, с плоской крышей. А близ него, в старой усадьбе, находится здание Протата. Это высшее управление Святой Горы, главный и единственный орган, являющийся административным и правовым центром всего Афона. Здесь разбираются все дела, касающиеся собственности, святых обителей, монашеских жалоб, споров, а также сношений с Вселенской Патриархией и греческим правительством.

Спустившись с горы и въехав в городок, я сошел с мулашки, по древней афонской традиции – из уважения к святыням Кареи. Продвигаясь теперь по городу, я встречал исключительно монашеские фигуры, видневшиеся всюду: в узких, кривых переулках, в лавках, у почты, во дворах монастырских кунаков. Всюду безмолвно появлялись и смиренно удалялись скромные иноческие фигуры. А людей светских, одетых в штатское платье, я почти не видел: все население Кареи как бы облачено в одну черную монашескую рясу и клобук с наметкой.

Зато каким контрастом являлись на всем этом черном монашеском фоне стройные, красивые и яркие фигуры сардаров – охранников Протата. В большинстве это седые, но крепкие, сильные старики, облаченные в живописный национальный костюм: богато расшитая золотом безрукавка, белая рубаха с пышными рукавами, белые гамаши при синих шароварах и низенькая шапочка с отвисающей кистью.

Отец Иллиодор доставил меня в карейский кунак их святого Пантелеимоновского монастыря, прямо к архимандриту отцу Сергию.

Гостеприимный старик встретил меня с большим радушием.

Здесь я умылся, переоделся и отдохнул. А затем, за чашкою чая, долго наслаждался интересной беседой с отцом Сергием, который оказался на редкость умным культурным человеком. Его мудрые суждения, его поучительные наставления и сердечные утешения на всю жизнь остались в моей душе, наполнив ее благодарностью к этому прекрасному человеку и примерному монаху.

Главною целью моего первого путешествия в Карею являлось выполнение всех формальностей церковного и гражданского управления Святой Горы, необходимых для каждого иностранца-паломника, прибывающего на Афон.

Андреевский скит. Монастырь Святого Пантелеимона. Афон. Фото Aroche.

Вдруг до нас стали долетать звуки радостного перезвона русского святого Андреевского скита

В полицейском управлении, куда я направился в сопровождении любезного отца Сергия, меня задержали недолго. Зарегистрировавшись у вежливого греческого чиновника, я тотчас же отправился к властям духовным.

Вслед за моим любезным спутником я прошел сначала через небольшой, солнечный дворик, поднялся по старой узенькой лестнице и очутился в светлой, сплошь застекленной галерейке. Не без смущения прошел я через открытую дверь в небольшой чистенький зал, где вдоль стен стояли низенькие турецкие диваны. На диванах чинно и восседали несколько почтенных и важных иноков с седыми бородами, один из них имел золотой наперсный крест на черной рясе.

Как я узнал от своего спутника, отца Сергия, все эти важные монахи являлись членами Священной Эпистасии, а у стены на особом троне восседал председатель этой редкой коллегии – протоэпистат, протоигумен отец Панкратий, представитель греческого монастыря Ватопед.

Отец Сергий кивком предложил мне следовать за ним. Но я еще ранее получил от него соответствующие указания и теперь точно знал, что мне надлежало делать согласно ритуалу, веками установленному на Святой Горе.

Подойдя к восседавшему на троне протоэпистату, я попросил у этого почтенного инока благословение, поцеловал благословившую меня десницу, а затем направился приветствовать всех остальных эпистатов, сидевших вдоль стен. Но благословение у этих седовласых и важных старцев я уже не просил и десниц их не целовал, следуя ранее полученным указаниям отца Сергия. Я только, почтительно склонившись, пожал руку каждого из них, а затем, отвесив общий поклон, скромно отошел в сторону, ожидая продолжения своеобразного и традиционного приема.

Протоэпистат по-гречески сказал несколько слов сидевшим у стен собратьям и, получив их согласие, любезно пригласил меня сесть. Сопровождавший меня архимандрит отец Сергий вручил стоявшему тут же секретарю привезенный мной пакет с рекомендацией Вселенского Патриарха. Это своего рода благословенная грамота, ознакомление с которой членов Священной Эпистасии производится в обстановке особой торжественности. Секретарь приложил деревянный нож к краю патриаршего конверта и затем почтительно передал последний, вместе с ножом, протоэпистату. Тот торжественно разрезал конверт, вынул из него послание Патриарха и передал секретарю для прочтения во всеуслышание. Последний выполнил это поручение с не меньшей торжественностью.

Здание светской администрации в Карее. Афон. Фото Michalis Famelis.

Прослушав патриаршее послание, эпистаты сначала вполголоса о чем-то посовещались между собою, причем я отлично понимал, что это делалось лишь для выполнения традиции. Было ясно, что все эти полные благолепной важности старцы питают наилучшие чувства к новому пришельцу, каковым являлся я, не без смущения ожидавший окончания церемонии. Спустя минуту-другую протоэпистат, преподав указания секретарю, направил его в канцелярию для составления соответствующей бумаги. Мне же старцы один за другим в весьма корректной форме начали задавать разнообразные вопросы, касавшиеся моей личности, деятельности и тех мест, откуда я прибыл на Афон.

Монастырь Святого Пантелеимона. Афон. Фото Georgid.

Во время этой приятной беседы передо мною неожиданно выросла живописная фигура человека, принесшего мне традиционное восточное угощение: ароматный кофе.

Не прошло и четверти часа, как секретарь возвратился, принеся какую-то бумагу, которую он тотчас же вполголоса прочел членам высокого собрания. Старцы одобрительно закивали, очевидно, вполне соглашаясь с содержанием прочитанного им документа.

Затем последовало нечто еще более интересное. Почтенные эпистаты, вынув из недр своих монашеских ряс какие-то маленькие предметы, важно вручили их секретарю: это были четыре части большой печати, прилагаемой к бумагам, исходящим из Протата. Секретарь ловко сложил поданные ему четвертушки и, образовав из них целую печать, приложил ее к принесенному документу. Затем он вновь разобрал печать, и ее части были возвращены старцам. А бумагу секретарь вручил игумену отцу Панкратию, после чего подошел ко мне для последней формальности: я должен был вручить ему сто драхм протатского налога, взимаемого со всех паломников на Святую Гору.

Сидевший на троне протоэпистат торжественно вручил мне документ с печатью, оказавшейся грамотой Протата, адресованной ко всем афонским обителям. В ней предлагалось всем настоятелям иноческих поселений Святой Горы принимать меня как желанного гостя, рекомендованного Вселенским Патриархом и Элладским митрополитом, и оказывать мне всяческое содействие при моих паломничествах и научных работах.

Поклонившись высокому собранию благочестивых старцев, я поблагодарил их, испросив разрешение сфотографировать почтенное собрание. Затем, приняв благословение от протоэпистата и распрощавшись с остальными старцами и секретарем, я не без торжественности покинул зал в сопровождении любезного отца Сергия и живописного старика-секретаря.

Теперь, уже на законном основании, я начинал паломничество по обителям чудесного Афона, будучи снабжен столь прочной рекомендацией, как грамота Протата, скрепленная старинной складной печатью.

Свято-Андреевский скит

Солнце уже клонилось к закату, когда мы остановились у порты[17] русского скита Андрея Первозванного. Расположен он по соседству с Кареей на одном из прекраснейших участков восточного склона Афона, на земле греческого монастыря Ватопед.

Свято-Андреевский скит живописно стоит среди пирамидальных кипарисов и раскидистых кедров. Он значительно моложе своего соседа – греческого монастыря Кутлумуш, основан в XVII веке (первоначально в виде келий) Вселенским Патриархом Афанасием, умершим впоследствии в Лубенском монастыре Полтавской губернии и там нетленно почивавшим вплоть до революции. А спустя сто лет другой Вселенский Патриарх, по имени Серафим, тоже возлюбил эту келью, расширил ее и после этого, подобно своему предшественнику, уехал, чтобы почить в Лубенском монастыре на Украине.

Но окончательно закрепилась за русскими эта прекрасная келья только в середине XIX века: в 1841 году она была приобретена в собственность русскими подвижниками Виссарионом и Варсонофием. А затем по ходатайству влиятельного русского ученого и путешественника по святым местам Андрея Николаевича Муравьева ее переименовали в скит.

Еще у порты скита я был очарован любезностью эконома обители отца Акакия, вышедшего навстречу моему маленькому каравану. Он проводил меня на фондарик и передал радушному отцу Иову, гостиннику этой святой обители.

Не прошло и нескольких минут, как мои вещи уже перекочевали со спины достаточно потрудившейся мулашки в чистый номер. А я, умывшись и переодевшись, уселся в архондарике и с интересом рассматривал замечательные портреты царей, иерархов и вельмож великой России, развешанные по стенам.

Но мое лицезрение прервал добродушнейший отец Иов:

– Успеете еще рассмотреть наши картины… А теперь пожалуйте в столовую: с дороги надо попить чайку.

И я с удовольствием принялся за чаек, поданный в больших чайниках на расписном подносе. Милые атрибуты незабвенных дореволюционных времен! От них так и повеяло на меня нашими ярмарками, московскими чайными и такими же монастырскими гостиницами где-нибудь у Троице-Сергия, Почаева или на берегах Волги и Оки.

– Может, проследуете теперь к отцу игумену? – спросил отец Иов, убедившись, что я вполне удовлетворился предложенным мне чаепитием. – Он с радостью побеседует с вами.

Спустя несколько минут я уже находился в обществе архимандрита отца Митрофана, игумена и главы всего Свято-Андреевского русского скита.

Этот спокойный и вдумчивый инок с лицом аскета сразу произвел на меня впечатление как своим внешним видом, так и глубоким внутренним содержанием, обнаруженным с первых же фраз беседы.

Игумен Митрофан – типичный монах аскетического склада, который мог служить отличной моделью для хорошего художника. Он высок ростом, а вместе с тем худощав и сух, что, несомненно, является следствием воздержанной и постнической жизни. У него аскетическое, вполне гармонирующее со всею его фигурой, сухощавое лицо, которое озаряют два умных, проницательных, но немного болезненных глаза. Отец Митрофан прекрасно духовно начитан и обладает редкой способностью понимать самые отвлеченные богословские сочинения. В то же время он сам является иноком высокой и строгой жизни.

Строгий к себе и сдержанный с окружающими, этот игумен при первом впечатлении, пожалуй, может показаться даже суховатым. Но при дальнейшем знакомстве он положительно очаровывает сердечностью, простотою и отеческою заботливостью. В разговоре отец Митрофан улыбался редко, но если уж улыбался, то делал это удивительно мягко. И всегда ровно, всегда спокойно звучит его голос, никогда не возвышающийся, но, несомненно, обладающий громадною силой нравственного влияния.

Поэтому после нашей первой беседы и получения благословения я уходил, всецело находясь под обаянием этого редкого человека, несомненно достигшего духовных высот, совершенно недоступных и незнакомых людям мирской суеты.

Вечером того же дня неожиданно я познакомился с двумя мирянами, прибывшими на Афон для научных изысканий в области миниатюр древних рукописных книг. Это были два ученых немца из Америки. Оба – люди вдумчивые, солидные и преклонявшиеся перед силою духовных ценностей православной Святой Горы.

Святитель Афанасий, Патриарх Константинопольский, в Лубенском монастыре почивающий. Русская икона. Конец XVII в.

Свято-Андреевский скит основан в XVII веке Вселенским Патриархом Афанасием, умершим впоследствии в Лубенском монастыре Полтавской губернии и там нетленно почивавшим вплоть до революции

В. А. Тропинин. Монах со свечой. 1834.

Игумен Митрофан – типичный монах аскетического склада, который мог служить отличной моделью для хорошего художника

Мы уселись на балконе, откуда открывался чудесный вид на монастырские окрестности.

Лунные блики скользили по склонам, покрытым густой растительностью, из которой выглядывали очертания многочисленных келий и калив. А с другой стороны тихо светилась безмятежная поверхность Эгейского моря с его островами.

В оживленном разговоре мы засиделись до позднего вечера. Свежая зелень источала особенный, чуть горьковатый запах, и кругом была такая благодатная тишина, что мы невольно умолкли. И в этой успокаивающей тишине едва доносился мелодичный звон колокольчиков пасущихся овец. Эта мелодичность характерна для здешних стад, ибо колокольчики особенно искусно подбираются и производят ночью чарующее впечатление.

– Мы должны встать до рассвета, – сказал один из немцев своему коллеге. – Было бы непростительным с нашей стороны не увидеть отсюда восхода солнца из Эгейских волн. Вероятно, это Божественно по своему величию.

И немец был прав. Как меня ни удерживал настоящий греческий Морфей на моем гостиничном ложе после утомительного дня, все же мне удалось вместе с немцами наблюдать восхитительную картину, о которой они говорили накануне.

Ранним утром с террасы тихого приюта православной молитвенности на Афоне я наблюдал восход замечательного эгейского солнца. И, конечно, могу только пожалеть, что со мной рядом не было тех, кому суждено читать эти строки. Мне кажется, что благодаря только одному этому виду с террасы Свято-Андреевского скита он с полным правом может носить древнее название «Серай» – «Прекрасный дворец».

С огромным интересом и замиранием сердца ожидали мы восхода солнца. Но вот как громадный шар – сначала красный, а потом золотой – медленно показалось оно из-за острова Имброс. На мгновение задержалось и вдруг своим могучим ослепительным светом озарило все вокруг! И все живое невольно замерло от восторга, прославляя Создателя Вселенной.

Конец ознакомительного фрагмента.