Мальчик изучает девочку рассказ

Мальчик и девочка с малых лет жили на одной лестничной клетке в соседних квартирах. Они часто пересекались, а летом иногда гуляли в одной компании. Но мальчика совсем не интересовала девочка, а девочка не обращала внимания на мальчика. В учебное время они не общались, хоть и учились в одной школе, да и летом их общение не продвигалось дальше приветствия. Да и о чем им было разговаривать?
 

Мальчик в их маленькой летней компании был самым старшим, в то время, как она – самой младшей. Он рано начал курить, выражаться матерными словами, и был чертовски уверен в себе. Она же была полной его противоположностью: скромна, стеснительна и не особо разговорчива.
 

Время шло. Мальчик успел закончить школу и поступить в институт. Вместе с ним выросла и его уверенность в себе. Он все также не стеснялся в выражениях и, не смотря на неброскую внешность, привлекал многих представительниц противоположного пола. Она же превращалась в юную, но всю такую же стеснительную девушку: густые каштановые волосы, доходящие до лопаток, выразительные голубые глаза и аккуратная фигурка, которую она любила прятать за мешковатой одеждой.
 

Ее раздражал мальчик, запах табака, постоянно исходивший от него, пошлый юмор и мат через каждое слово. А он по-прежнему не обращал ни малейшего внимания на девочку.
 

Но в один из дней, что-то изменилось. Лето. Теплые белые ночи. Их маленькая летняя компания собралась у мальчика на очередной просмотр фильма. Так случилось, что они сели рядом. От него как всегда пахло табаком, он сидел развалившись, не оставляя ей места, чтобы отодвинуться. Когда ужасный запах, казалось бы, исчезал, он выходил на лестничную клетку, затягивался сигаретой и, скурив ее до конца, вновь бесцеремонно развалился между девочкой и другими ребятами.
 

Она уже хотела начать возмущаться, но почувствовала, как большая крепкая ладонь случайно коснулась ее маленькой и хрупкой ладошки. Она уже хотело было убрать руку, но сильные пальцы аккуратно обхватили ее маленькую ручку и начали нежно поглаживать. Странные ощущения охватили девочку в этот момент… Теплые, нежные поглаживания успокаивали, она и не заметила, как положила голову ему на плечо, прикрыв от удовольствия голубые, как небо глаза. Фильм закончился. Мальчик и девочка торопливо друг от друга отстранились, делая вид, что ничего не было. Так и прошло это лето: они держались за руки во время фильма, нежно поглаживая пальцы друг друга, а как только просмотр подходил к концу, сразу же отторгались, чтобы никто не заметил. Приблизилась осень. Мальчик в очередной раз уехал на учебу, девочка пошла в школу. Понеслись серые, холодные будни.
 

И вот ей семнадцать, ему двадцать два. Снова лето. Вновь они каждый день пересекались на лестничной клетке, вновь почти не разговаривали, но тайно держались за руки. Но что-то должно было поменяться, они оба это чувствовали. И поменялось.
 

Она выходила из квартиры, в то время, как он стоял в подъезде и привычно курил.
 

– Привет. – робко произнесла она.
 

– День добрый – отозвался он, выпуская сигаретный дым.
 

– Все куришь? Вредно же – шутливо сделала замечание девочка.
 

– Жить тоже вредно – с улыбкой ответил мальчик, пристально разглядывая ее.
 

Долгая беседа завязалась сама собой. Они и не заметили, как несколько часов простояли на лестничной клетке, оживленно разговаривая друг с другом. Мальчик и девочка все говорили и говорили, обсуждая самые различные темы, и никто из них не хотел прерывать эту внезапную беседу. Они говорили, словно стараясь наверстать все те безмолвные годы, когда молча проходили мимо друг друга. Еще ни с кем девочка не разговаривала настолько открыто, еще ни с кем ей не было так легко.
 

– Так странно, мы столько лет жили, считай, через стену и только сейчас заговорили. – Поделилась она своими мыслями.
 

– Лучше поздно, чем никогда. – Мудро заметил мальчик. – Ты мне вот что скажи. Ты вся такая скромница, целоваться то хоть умеешь?
 

– Не-а. – честно ответила девочка и почувствовала, как ее щеки стали наполняться краской.
 

– Как так то? – Удивился он и его глаза странно заблестели новым огоньком.
 

– Так получилось. – тихо ответила она, смотря в пол.
 

Почувствовав на себе пронизывающий взгляд, девочка посмотрела на мальчика и врезалась во взор блестящих, серых, как туман, глаз. Ей стало несколько неуютно, но не успела она придумать, как себя вести, как ее нежные губы были накрыты полными и теплыми губами мальчика. Одна из его ладоней аккуратно обхватила тоненькую талию, а вторая мягко легла девочке на щеку. Она почувствовала, как утопает в его бережных объятиях, как все тело наполняется неизвестным жаром, как учащается дыхание. Поцелуй закончился так же неожиданно, как и начался.
 

– Пусть это будет нашим с тобой секретом. – Попросил мальчик, смотря девочке в глаза и поправляя ей каштановый локон выбившихся волос.
 

– Хорошо. – Ответила девочка и смущенно отвела взгляд.
 

И они разошлись по квартирам. Девочка не могла придти в себя от переполнявших ее эмоций, она в деталях вспоминала первый в своей жизни поцелуй и мечтательно улыбалась.
 

Теперь они каждый день виделись на лестничной клетке, часами разговаривали и часто прерывались на сладкие поцелуи. С каждым днем девочка понимала, что влюблялась в мальчика все сильнее. Она млела от его объятий и, как ей казалось, таяла от горячих поцелуев, которые с каждым днем наполнялись все большей страстью и настойчивостью. Его полный губы умело брали в плен ее нежный ротик. Он игрался своим горячим языком с ее, а руками с каждым разом прижимал к себе все резче.
 

В одну из ночей и он, и она оставались одни. Мальчик позвал девочку к себе, и она согласилась придти. Они удобно устроились перед телевизором, по которому крутился какой-то приключенческий фильм. Она прижалась к нему, а он нежно ее обнял. Сначала они сидели и внимательно наблюдали за сюжетом. Мальчику это вскоре надоело и он начал покрывать губы девочки жаркими поцелуями, она ему отвечала, положив маленькие ладошки на его грудь. Он сел, посадив ее сверху, не перерывая горячих поцелуев. Девочка почувствовала, как его руки уверено пробирались под ее футболку и резко остановилась, глядя в темно-серые глаза, наполненные возбуждением и желанием. Мальчик прислонился губами к ее разгоряченной щеке и прошептал:
 

– Не бойся и доверься мне. – А после осторожно прикусил мочку ее уха.
 

И она доверилась. Сквозь страх и стеснение. Она любила его и хотела полностью принадлежать только ему.
 

Его губы начали обжигать чувствительную шею, руки пробрались под футболку и мягко скользнули по спине девочки, а затем опустились ниже и резко прижали. Девочка вздрогнула от неизвестных ранее ощущений и обвила тоненькими ручками шею мальчика. Ею одолевал жар, она чувствовала, как щеки налились румянцем, а внизу живота непривычно приятно тянуло.
 

Мальчик стянул с девочки футболку и торопливо расстегнул лиф, который тоже не задержался на ее маленьком хрупком теле. Его взору открылась небольшая аккуратная грудь с успевшими затвердеть сосочками. Он начал проводить по ней языком, сильно обжигая бархатистую кожу. Прикусив один из сосков, он вызвал новую волну жара, от которой с губ девочки сорвался тихий стон. В следующую минуту мальчик уже повалил девочку на кровать и навис над ней, целуя и до боли кусая мягкие губы. Он нетерпеливо расстегивал пуговицы на ее джинсах, легонько дрожа от возбуждения. Она же цепкими пальчиками стаскивала футболку с него. Расправившись с одеждой, они гладили разгоряченные тела друг друга. Мальчик чувствовал, что девочке еще немного страшно, поэтому не спешил, и гладил ее тело медленными ласкающими движениями. Девочка чувствовала, как расслабляется, как возбуждение захлестывает ее с головой. Она водила по его спине руками и отвечала на поцелуи с не меньшей страстью. Мальчик прочитал в голубых, как небо глазах, что она готова и начал медленно входить в юное девственное лоно. Девочка зажмурилась от временной боли, но нежные поцелуи полных губ помогли ее заглушить. Уже через несколько минут в квартире мальчика начался страстный танец двух разгоряченных тел, которые слились в одно целое. Комната наполнилась сладкими стонами, вздохами, шепотом. Внезапная волна наслаждения заставила девочку застонать еще громче.
 

– Умница моя, молодец. – страстно шептал мальчик на ухо девочки.
 

Танец закончился. Она прижалась к нему, стараясь унять одолевшую ее дрожь и уменьшить отдышку. Он нежно поглаживал ее по гладкой спине и смотрел в сияющие глаза. Они еще какое-то время лежали в обнимку, периодически обмениваясь нежными поцелуями и, вскоре, уснули.
 

Дальнейшие дни полетели незаметно. Они встречались у него в квартире и занимались любовью. С каждым разом он дарил ей все новые и новые ощущения, от возбуждения перехватывало дыхание. Ей нравилось в нем все: его хриплый голос, темно-серые глаза, крепкие и сильные руки. Даже запах табака не был ей противен, он лишь сильнее ее заводил.
 

Он помог ей раскрепоститься, она почувствовала, что стала несколько уверенней, чем была раньше. Она любила его. Любила всем сердцем и отдавалась ему. Целиком и полностью.
 

Теперь, она не стеснялась получать комплименты, которых стало больше. Девочка и впрямь расцвела, а ее глаза светились счастьем. Она с нетерпеньем ждала встречи с мальчиком и утопала в его объятиях. Она мечтала, как переедет учиться в тот же город, мечтала, как они будут весело ходить за руку и дурачиться. Ее маленькое сердечко трепыхало от огромной любви.
 

В очередной день она поднималась по лестнице к себе в квартиру и услышала девичий смех, а затем его голос. Странное предчувствие пронзило девочку. Она поспешила и увидела их. Мальчик стоял напротив миловидной девушки с черными, как уголь волосами, затем, медленно наклонившись, поцеловал ее своими полными теплыми губами. И они направились в его квартиру, он пропустил девушку вперед и, шлепнув ее по попе, прошел сам, закрывая дверь на ключ.
 

Девочка недвижно стояла и задыхалась от соленых, обжигающих слез. Она поспешила к себе, и, забежав в свою комнату, забралась под одеяло и крепко сжала подушку. Она чувствовала, как рушится ее мир, буквально разбивается на мельчайшие осколки. Выстраивать его заново у нее не было ни малейшего желания. Сердце предательски ныло и, казалось, вот-вот остановится от пережитой боли. Она рыдала, не сдерживаясь, не боясь, что кто-то услышит и колотила маленькими кулачками в стену, зная, что за ней располагается комната мальчика. Рыдания успокоились лишь к ночи, слезы иссякли, и теперь щипало глаза. Внутри девочки осталась какая-то пугающая пустота, она лежала и смотрела в никуда.
 

Ближе к утру, мальчик уже спал, прижимая к себе обнаженное тело другой девушки. Он спал и даже не подозревал, что за стеной разрушился мир маленькой девочки.
 

Мальчик и девочка с малых лет жили на одной лестничной клетке в соседних квартирах. Они часто пересекались, а летом иногда гуляли в одной компании. Но мальчика совсем не интересовала девочка, а девочка медленно сгорала от любви к мальчику.
 

­ Вначале была школа.

Так вот. Мы в школе мацали девочек. Их мацать очень клево. Это круче, чем мороженое пломбир. Откуда это повелось? Сказать не могу. О происхождении этого слова тоже ни фига не знаю. Скажу лишь – для тогдашних пацанов из нашего провинциального городка слово «мацать» дорогого стоило. Это было жестче, чем жвачки-нетянучки «Бубле Гумм». Больше, чем все четыре взятки в карточной игре «Храп». Нужнее, чем «Кинопанорама» и «Утренняя почта». Мацать – это офигительно. Мацать – это наш любимый глагол. Мацать – это андеграунд этике и психологии семейной жизни. Мацать – это крик крови.

На тот момент моим лучшим другом был Мина. Рассказывал ли я о нём? Да, конечно, в «ПИСЬКАХ». Мина был первым по махаче в классе, проживал в поселке Центральном и воспитывался в многодетной семье баптистов. Особого рвения, насколько я помню, к религии не проявлял, несмотря на то, что по воскресеньям с родителями ходил в молельный дом. И когда ему задавали вопрос о вере, он краснел во всю широкую морду до кончиков больших ушей и неуклюже уходил от разговора.

Почему кликуха была МИНА? А бог его знает. Имя у него – ДИМА, фамилия – ПЕТРОВ. Почему МИНА? Он и сам не мог ответить на этот вопрос.

— С малолетства… так и пошло, — пожимал Мина плечами и улыбался.

Мы учились в одном классе. Учёбу к этому времени я практически забросил. Домашние задания не выполнял. Мало-помалу скатился с «пятерок» на «четверки». В восьмом классе я уже был троечник.

В наших девочках происходили удивительные перемены. Тогда впервые для пацанов и прозвучало слово «мацать».

И понеслось! Звонок на перемену! Девчачий визг! Титьки, титьки, титьки! Много титек!

Если ты не замацал ни одной чувихи, ты не пацан. Не, не пацан! Никак не пацан! Фу! Впадлу! Даже Ленку ни разу не ухватил!? Ну, ты вообще!.. Фуфло-фуфло!

Хотя возбуждения и эротики в мацовках ни на грош. Без толку всё! Пендоснятина одна! Всё от гордыни. Ухватишь за краешек титьки Ленку Соловьеву. Потом тебя распирает от гордости. Ходишь, как гусь. Важный, не плюньте рядом! А на самом деле… Тьфу! Стрёмно! Леха Федотов гордился тем, что побеждал в Олимпиадах по физике. А мы с Миной, Пимычем и Корчуганом были счастливы, что ухватили разок-другой Ленку за краешек титьки. И как ухватили? Если бы – подержались. А то ведь, стыдно признаться, скользнули и бежать. Зато потом разговоров! Мать твою за ногу! Вся пацанская половина класса обсуждала Ленкины или Наташкины титьки.

— А ты мацал Ленку?
— Да-а-а.
— Врешь, поди?
— Блядь, гадом буду!
— А я Нинку вчера за ляжку ка-а-ак мацанул! Она ни чё! Мягонькая! Улыбается, стоит. Сука такая!
— Чё – за ляжку-то?! Надо было за попец! За ногу любой дурак мацанет.
— А я вчера в автобусе Гарипку зажал!
— И чё?
— У неё губы повлажнели… (вздыхает) Слушай, а когда у нас встаёт, у них чё встает?
(пауза)
— Ни чё.
— Ни чё не встает!? Отвечаешь!?
— Отвечаю. Мне братишка базарил.
— А чё тогда губы у Гарипки такие стали?
— Да – иди ты! Гонишь пургу! С Гарипкой своей достал!..
— Сам ты пошел!..

Вначале была школа.

Мацать лучше всего зимой, когда учишься со второй смены. Почему вторая смена? Потому что в шесть уже темнеет. А чтобы мацать нужна темнота. Нужен укромный уголок. Нужны девочки с титьками. Желательно, чтобы девочек побольше, и титьки побольше. Всех их зажать в один угол!.. Е…понский бог! Какая благодать!

Короткое замыкание!

Мы-то знали, когда погаснет свет и наступит тьма. Планомерно готовились. Каждый из нас выглядывал жертву еще при свете. Это похоже на настоящую охоту. Перед наступлением темноты мы почему-то снимали мятые пионерские галстуки и складывали их во внутренние карманы темно-синих заношенных костюмов-курток. Нам казалось, что из обычных пионеров мы превращаемся… превращаемся?.. Чёрт знает – в кого превращаемся.

Один из нас, Мина, Пимыч, Корчуган или Ваш покорный слуга подходил к розетке 220 вольт, оглядевшись по сторонам, быстро пихал туда растопыренную шпильку для волос. Происходило замыкание. Свет во всей школе гас. Начиналась кульминация охоты.

Пацаны срывались со старта, как проворные угри скользили по коридорам, лавировали-лавировали, в надежде схватиться за большую титьку. Чем больше титька, тем сильнее азарт. Тем приятнее потом рассказывать друзьям об удачной охоте. В темноте стоял истошный девичий визг.

— Щ-шмяк! – кто-то из пацанов упал на пол. Защита сработала.

— Убью! – слышится в темноте голос Ирки Говенько, которая пугала всех своим гигантским ростом, но у неё были очень даже хорошенькие титешки. Такие прикольные!

— Титички! – прикладывал к своей груди кулаки с растопыренными указательными пальцами Корчуган и взвизгивал от удовольствия, — Фи-ить! Ништяк!

Мы с Миной в мацовке поднаторели, уже не заглядывались на незрелых школьниц, а стали караулить учительницу математики, Ирину Прокопьевну. Молодая, грудастая, с аппетитной жопой, красивыми ногами. Большая мечта Мины. Он во что бы то не стало, желал пощекотать её титёшки, потрогать её ягодицы. Желал всей душой, всей плотью, всеми мыслями. На уроках математики он рисовал обнаженную Ирину Прокопьевну на последней странице тетради. Рисовал, надо сказать, плохо, но узнать её в неровных набросках было можно. Она даже в самом страшном сне вообразить себе не могла, что у неё на груди могут оказаться наши с Миной грязные руки. А мы это планировали. Мы к этому готовились.

Пимыч сегодня вырубал свет. Его очередь. Мы с Миной встали на исходные. Я, как полагается, снял галстук. Мина не носил галстука.

— Вот она. Щас будем брать, — несколько раз погладил себя по волосам Мина.

Ирина Прокопьевна поднималась по лестнице.

Я заволновался. Первый раз ведь должен мацать учителку. Не хухры-мухры. Математичка. Стал оглядываться на Пимыча. Мина хладнокровно взял меня за руку, тихо сказал:

— Обожди. Рано, Сергофан.

Помимо Ирины Прокопьевны по лестнице, как назло, шли двое малюсеньких октябрят и несколько пионеров пятого-шестого классов. Почему-то именно сейчас им понадобилось подниматься на второй этаж! Пимыч с нетерпением ждал отмашки.

Ирина Прокопьевна миновала один пролет, поднималась на второй. Мина спокойно сказал:

— Поехали, — и махнул рукой.

Пимыч сделал замыкание. Настала кромешная тьма. Глаза, не привыкшие к темноте, ничего не различали. Но мы с Миной тщательно просчитали курс нашего движения, и двигались на ощупь, как два крота. В воздухе повисла тишина. Некоторые еще не понимали, что к ним крадутся мацать. Через минуту раздался первый визг. Это Пимыч уже начал шарить своими толстыми ручонками. Темнота ожила, зашевелилась, проглотила тишину и протяжно отрыгнула шум-гам-крики. Мы с Миной были уже на полпути к цели. Еще двенадцать ступенек. И нежные большие титички Ирины Прокопьевны будет в наших руках. Но вдруг на моем пути возник ученик начальных классов. Я случайно задел его коленом. Он мягко свалился, скатился по ступенькам, а когда приземлился, раздался его громкий вой. В нём было гораздо больше страха, чем боли. Я подумал: «Блин, чтоб тебя!» И пошел не к Ирине Прокопьевне, а на голос мальчика. Мина же в тот момент приблизился к заветной цели, запустил в её грудь свои крепкие руки. Ирина Прокопьевна громко крикнула что-то непонятное и, видимо, попыталась вырваться из цепких объятий Мины. На пол что-то посыпалось. Видимо, ручки, тетради.

— Пусти, подонок! – истошно кричала Ирина Прокопьевна.

Мина делал свое дело и молчал. Нужно остаться неузнанным. Мацать всегда надо молча, иначе твой голос может тебя выдать. У нас всё рассчитано. Свет после замыкания в школе включали через пять-шесть минут (проверено опытом). Четыре минуты у нас было на мацовку. Минута, чтобы скрыться. Мы об этом помнили. И никто из нас, ни Мина, ни я, ни Корчуган, ни Пимыч еще не разу не попался. Мы выходили из темноты чистыми. Мы – профессионалы!

Я сидел на корточках возле мальчика и спрашивал, где у него болит. Мальчик отвечал: «Здесь» Но в кромешной тьме я ничего не видел. А там, в углу Мина мацал Ирину Прокопьевну. Блин, какое, видимо, щастье мацать Ирину Прокопьевну! У неё самые прикольные груди на всю школу. И Мина сейчас наслаждается. Ирина Прокопьевна уже не кричала громко. В углу шла яростная борьба. Я завидовал Мине. Он был щастливейший человек. Скажите после этого, что мацать Ирину Прокопьевну – это не человечно! Это очень даже человечно. И мой друг Мина делал это. Я завидовал и гордился моим другом. Пошла третья минута темноты. Мине скоро надо сматываться. Иначе его могут увидеть. Мацать школьниц – это еще куда не шло! А вот мацать учителей – это уже, извините меня, высшая мера!

Блин! Неожиданно на минуту раньше включили свет, который резко ослепил всех. Через доли секунды глаза начали привыкать. Рядом со мной возникла Джема Андреевна – суровый директор школы, железная леди, наводившая ужас на школьников один своим видом. А в углу я увидел потрясающую картину – Мина лежал на Ирине Прокопьевне, а его руки на её груди.

— Петро-о-ов!!! – ужаснулась Ирина Прокопьевна. Оттолкнула от себя растерявшегося Мину, вскочила с пола, нервно отряхнулась и быстро пошла.

Джема Андреевна приподняла Мину за большое ухо и жестко выпалила:

— С родителями! На педсовет!

О Мине пошла слава. Он стал известен на всю школу. О нем слагали легенды, придумывали истории с его участием. На педсовете его матери не стали рассказывать всех тонкостей поведения сына. Сказали лишь, что учится безобразно, ведет себя вызывающе, недостойно и за следующий проступок будет исключен из школы.

— Петров, обещай больше не совершать поступков порочащих честь школы!
— Обещаю.

Через полгода Ирина Прокопьевна ушла преподавать в Гимназию. Но слава о её титьках ходит в школе по сей день. О Мине вспоминают, как о мастере мацовки.

Сейчас он владелец цеха деревянных изделий, где делают двери, окна, половую доску, паркет и тд. Мы встречались с Миной пару лет назад. Я стоял возле магазина. Неподалеку остановилась машина. Он вылез, подошел ко мне, мы поздоровались, обнялись. Начали о чем-то говорить, но разговор не клеился. Слишком многое нас разделяет. Мы абсолютно разные. Не будем же мы говорить о титьках Ирины Прокопьевны! А может, надо было поговорить? По-крайней, мере это точно наша тема. Наше детство. Наша мнимая свобода.

Блин, опять хотел написать про письки! А написал про титички! Думаю, напишу… потом. Напишу про мою первую любовь в школе, которой я посвящал стихи, но которую трахнул мой лучший друг, про первый сексуальный опыт, про… Придумаю что-нибудь. Вернее, вспомню. Опишу.

Всего хорошего! Ваш СР.

Мама велела мне раздеться, смазала «рану» йодом и приложил лёд.

— Штаны постираю и зашью.

— Мам, я новые хочу, — заявила я. – Красные, или розовые, как у девочек.

— Какая тебе разница? – удивилась мама. Мама уже устала бороться с папой по поводу моей принадлежности к девочкам, и теперь ни с кем не спорила. хочу я короткую стрижку – стригись. хочу гантели – покупай! Хочу велосипед – спроси у папы!

А вот моя просьба насчёт розового спортивного костюмчика её насторожила.

— Что с тобой? – встревожилась мама. – Головой не ударилась?

Я надула губы, и тоже удалилась в свою берлогу. Тоже мне, проблема! Цвет им не нравится!

Я завалилась на кровать и подумала, что сегодня не пойду на тренировки. Надоело.

Нога болит.

Позвонил тренер и спросил. как у меня дела. Я ответила, что ушибла колено, не могу ходить. Тренер опечалился:

— Я хотел тебя на соревнования отправить…

— Так в чём дело? – подскочила я на кровати. – Отправляйте!

— У тебя же нога болит? – улыбнулся тренер.

— Нога заживёт, — уверила я его. – Гришка же сказал, что не очень сильно я ушиблась?

— Гришка сказал, что ты еле ноги переставляла.

— Сначала всегда больно… — начала было я, но тренер бросил трубку. Я тоже бросила свою. Вот что за невезуха, а? Ничего не происходит годами, и ни одного чиха, чтобы поболеть, полежать дома! А только стоит споткнуться, и сразу областные соревнования. И вместо меня пошлют эту дуру Веснянскую! У, дурында!

Я вскочила и заходила по своей комнате.

Ладно, завтра будет видно.

Назавтра я начал атаку на родителей.

— Папа, мне деньги нужны на новый спортивный костюм!

— Чем тебе старый не хорош? – удивился папа.

— Я его порвала! А нас отправляют на областные соревнования!

— Областные, говоришь? – протянул папа. – Что же, покупай тогда!

И выдал мне карточку.

— Смотри, всё, что ты покупаешь, автоматом приходит мне на телефон по СМС, так что, отчитаешься потом!

— Хорошо, папочка! – самой милой из крокодильих улыбок улыбнулась я.

И позвонила Гришке, чтобы составил мне компанию. Гришка с удовольствием согласился.

Мы с ним обошли несколько торговых центров, но то, что мне бы понравилось, не нашла.

Наконец, в одном торговом зале меня привлекли… не штаны, юбки.

такая милая маленькая юбочка из шотландки, так красиво сшитая, симпатичные складочки…

— Джорджик!.. – прошептала я, хватая его за руку. – Смотри! Тебе нравится?

Гришка сначала смотрел с недоумением, наверное, искал спортивный костюм. Потом понял, и его мордочка расплылась в улыбке:

— Да, Майка!

Продавца-консультанта мой вид не смутил. Она сразу разглядела во мне девочку.

С её помощью я подобрала себе юбку, блузку и белые кроссовки с розовыми вставками. Ну, и новую бейсболку для девочек.

Когда я вышла из примерочной, Гришка меня не узнал, смотрел на незнакомку, раскрыв рот.

Спортивный костюмчик мы тоже купили, и я вечером ждала справедливый нагоняй от папы, но ничто не могло испортить ощущение счастья. Счастья быть девочкой, ловить на себе восхищённые взгляды мальчиков.

Нет, в школе я носила форму. Но форма есть форма. Одинаковая у всех.

А сейчас я оделась так, как хочу! До самого дома я шла пешком

Ко всему хорошему есть и ложка дёгтя. В виде разгневанного отца.

Его гнев смягчила мама, объяснив папе, что я, оказывается, девочка. Папа удивился, но, тяжело вздохнув, смирился с этим фактом.

А дед пригласил меня в свою комнату и разглядывал со всех сторон, чему-то улыбаясь.

Ночью я по-настоящему стала девочкой. Мне уже было почти тринадцать.

Как мы с подружками…

Как-то мы с подружками сидели на лавочке в нашем дворе и болтали о всякой ерунде.

Да, у меня появились подружки! Ксюха и Жека.

Это, когда меня отстранили от тренировок. На время, конечно.

Помните, я упала и ушибла колено? Колено, конечно, не сильно мне досаждало, подумаешь! И не так прилетало. Наша врачиха заморозит, или сделает тугую повязку, и можно снова выходить на татами.

Но это хорошо в горячке. А вот утром, когда я встала, никакая, сначала не могла ступить на ногу. Ещё и «радость».

Конечно, мама просветила меня, но, как всегда, пришла беда – отворяй ворота!

Я набрала Гришку.

— Джорджик! – голосом умирающей сказала я. – Я сегодня не приду, наверное.

— Май, ты чего? – не на шутку перепугался Гришка. – У нас же тренировка перед соревнованиями!

— Я спрошу у мамы… — убито казала я, люто ненавидя Веснянскую.

— Блин… — только и могла я сказать, с мерзкой гримасой осматривая себя. Хорошо, я сплю во фланелевой пижаме, и на кровать ничего не попало.

Но ещё это чувство… Я приложила руку ко лбу, проверяя у себя температуру.

Вроде, нормальная. Вздохнув об утерянных возможностях, потихоньку пробралась в ванную, прихватив сменную одежду.

Из родительской комнаты доносился лишь негромкий храп папы. Сегодня у нас что? Суббота? Как назло! Папа будет дома, начнёт расспрашивать, что да как!

«Может, вообще всё это бросить? – появилась у меня малодушная мысль. – Нафиг мне сдалось это дзюдо?»

Немного подумав эту приятную во всех отношениях мысль, я её отбросила.

Потому что любила своего папу. И так взбунтовалась вчера. Я лучше поболею, отдохну, а потом, с новыми силами…

Блин! Какими силами?! Тут выкладываешься изо всех сил, себя не жалеешь, а тут раз!

Областные соревнования и Веснянская Жанна!

Я сплюнула. В раковину. Потом забросила бельё в машинку, завела на стирку и залезла под душ.

Когда сидела на кухне за столом, пришла мама. В халате, зевает. Тут же встала к плите, начала что-то готовить.

Потом обернулась ко мне и спросила:

— Майка, а ты что здесь делаешь? Да ещё и пьёшь какао с булочкой? У тебя же соревнования, или отменили? Нога сильно болит? – догадалась наконец-то спросить мама.

— Нога так себе. У меня это… — показала я глазами вниз. Мама почему-то обрадовалась.

— Наконец-то! Я думала, у тебя никогда не случится, с этими диетами и тренировками!

Зачем тебе это надо? Хочешь стать Олимпийской чемпионкой?!

Я пожала плечами. Мне сегодня уже было всё равно. Выслушав наставления от мамы, пошла в свою комнату, отдыхать.

Там взяла свой смартфон и наигралась вдоволь.

Слышала, как поднялся папа, как они разговаривают обо мне. Мама сказала, что мне надо как минимум неделю забыть о тренировках. Папа ворчал, что слишком балуют единственного ребёнка.

Мне это надоело, и я воткнула в уши наушники. Сегодня меня никто не тревожил, только пригласили на обед.

Вот так! Поехали без меня. Конечно, Веснянская всё прос… проиграла!

Вместо того, чтобы с полной отдачей тренироваться, она, наверное, с полной отдачей вертела там хвостом!

Я смотрела на себя в зеркало и тихо зверела. Потому что я была в ванной, и разделась до пояса.

Лифчик, что ли, попросить купить? И тут же вспоминается анекдот: «Дайте мне лифчик нулевого размера!» «На прыщики не шьём!».

Лицо ещё такое, совершенно пацанское, круглое, с веснушками!

Надо отпустить длинные волосы, что ли. Хоть уши проколола. вставили пока гвоздики. Золотые.

Тоже надо не забывать снимать, а то Светка Макарова забыла, а я не заметила, потому что у неё волосы закрывают уши. И порвала ей мочку. Хорошо, немного, а то бы пришлось зашивать.

В этот день я и познакомилась с девочками. Просто вышла погулять.

Я себя неплохо чувствовала, больше притворялась:

«Я самый больной в мире человек!»

Но, в конце концов, всё это мне надоело, и я решила проветриться.

Подумав, не стала надевать юбку, а натянула короткие шорты. Юбка хороша, конечно, только. когда сядешь, все взгляды почему-то притягивают мои худые ноги и то, что скрыто выше. Замучилась с непривычки.

96

Оценка произведения:
Разное:

разницу в их возрасте. Впервые он ощутил сегодня эту старческую тягу к почестям, столь очевидную у всякого старика, будь то редактор жэковской стенгазеты или маститый писатель Катаев.

Отряд прошелестел по траве мимо, а Тоскин еще стоял, утирая слезу умиления, когда увидел вдруг на дорожке пару «мальков». Может, первоначально они и не были парой. Может, это была отставшая шеренга, часть «колонны по два». Однако колонна ушла вперед, и шеренга стала просто парой. Это были худенький, белесый мальчик лет восьми и плотненькая, очень серьезная девочка.

Поравнявшись с Тоскиным, мальчик счел необходимым объясниться.

— Она отстала, — сказал он. — Она не знает, где столовая.

Девочка прямо и честно смотрела в глаза Тоскину. В этом взгляде был только один смысловой слой, и Тоскин подумал, что чуть позже, скажем в двенадцать, женский взгляд бывает куда более сложным. Мальчик шагнул вперед и заслонил девочку. Тоскину не хотелось, чтоб они уходили. И он спросил у мальчика:

— А ты… Откуда ты знаешь, где столовая?

— Моя мама — повар.

«Мама-повар, что ж такого?» — подумал Тоскин, но все в нем возмутилось против этого сообщения: значит, этот рыцарственно прекрасный тоненький мальчик с отважными глазами был сыном краснолицей поварихи, тыкавшей ему под нос свою непустяшную грудь.

— Идем, — сказала девочка. — Мы опоздаем. И нам ничего не достанется.

— Достанется, — сказал мальчик. — Я тебе достану сколько хочешь еды.

— А я ее не люблю, — сказала девочка.

Он посмотрел на нее восторженно и сказал:

— Я тоже. Я никакую еду не люблю.

— Мы опоздаем, — сказала девочка. — И нас будут ругать.

— Тебя никто не будет ругать, — сказал мальчик надменно. И добавил для Тоскина: — Нам надо идти.

Он взял девочку за руку и повел ее, бережно и неторопливо.

«Черт его знает, может, оно и правда что-нибудь такое бывает», — меланхолически сказал внутренний голос Тоскина.

«Не морочь мне голову, — отозвался Тоскин раздраженно. — Не морочь мне голову и не втягивай меня в неприятности. Ничего такого не бывает, и мне как писателю это видней…»

Тоскин был исполнен самых благих намерений. Там, впереди, среди мерзости дождливой и холодной московской осени, его ждали неприятности, какие угодно — от ангины до безработицы, но сейчас он был наилучшим образом пристроен в живописном уголке Средней России (так он торжественно называл Подмосковье), у него был свой угол, стол (о чем, как известно, только мечтать могла Марина Цветаева), он был не очень загружен и накормлен (повариха подложила ему сегодня даже лишнюю котлету, при этом, правда, она опять ткнула ему под нос свою незаурядную грудь). Короче говоря, у него были все условия для творчества, а тут же, рядом, за стеклом его клетушки, за полупрозрачным в полдень портретом Дзержинского, гомонили его герои, разгуливал на природе его жизненный материал (на случай, если он надумает стать именно детским писателем). Тоскин вынул из стола бумагу и стал ловить ощущение. Приходили в голову разные слова, чаще других «истома», но должное ощущение не появилось. Зато появился звук. Звук был, скорее всего, женский. Он был жалобный и очень тихий. Звук мешал сосредоточиться. Хотя в нем, пожалуй, тоже была истома. Тоскин подумал, что все его попытки творить кончаются всегда одинаково. Он подумал также, что звук и истома могут оказаться реальными. Он решил, что творить он сможет только позже, еще лет через десять. Тогда уж ничто не отвлечет его, никакой женский звук. Никакая истома. Тоскин спрятал авторучку и пошел навстречу истоме и звуку.

Он миновал гипсовую серебристую статую пионерки, поднявшей в пионерском приветствии непропорционально большую серебряную руку, потом направился к оврагу. Звук послышался снова. Он был жалобный, без сомнения, женский и, вероятно, все же реальный.

Тоскин пошел на звук и обнаружил строение, похожее то ли на амбар, то ли на туалет (в нашу эпоху упадка архитектуры не всегда можно с точностью определить назначение постройки). Надпись над дверями уточняла, что это пионерская сушилка. Тоскин затаился, подождал немного и снова услышал звук. Он исходил, по всей вероятности, от женщины, которой нужна была помощь. В то же время женщина кричала как бы и не очень охотно, не очень громко и внятно.

Положение Тоскина было сложным. С одной стороны, он, вероятно, должен был поспешить на помощь. С другой, его помощь могла оказаться нежелательной и даже излишней. В конце концов, это мог быть крик любовной истомы и даже стон кокетства, широко распространенный как в нашей стране, так и за ее пределами, о чем свидетельствует, например, индийское наставление по любовному делу под названием «Камасутра»…

Тоскина разбирало любопытство. У него пересохло во рту от волнения, и, уступая всем этим эмоциям, он решил, что долг обязывает его хотя бы заглянуть в окна сушилки. Однако заглядывать следовало осторожно. В конце концов, долг не обязывал его нарушать чужое уединение. И вовсе не побуждал его подвергнуть себя опасности.

Тоскин прижался к стене и стал медленно двигаться в сторону окна. Наконец ему открылся нижний угол окна, и Тоскин увидел, что в темноте сушилки белеют женские ноги. Ноги были длинные и стройные. В ареале пионерлагеря они могли принадлежать только Вере Чуркиной, и Тоскин отметил, что это были красивые ноги. Впрочем, чтобы наверняка убедиться в принадлежности ног и в том, что им угрожает опасность, надо было продвигаться дальше. Тоскин проделал это с большой осторожностью. Он увидел ноги чуть выше колен. Потом еще выше. Еще… И со вздохом отступил — как ученый, который сумел расщепить чуть не весь этот чертов атом, но в последний момент отступил перед ядром. Выше, в самой уже невозможной высоте, синела очень короткая джинсовая юбочка. «Еще короче не могла?» — спросил внутренний голос Тоскина.

— Что с вами, Вера? — громко спросил Тоскин.

Вера заплакала.

— Я зашла в суши-и-илку… — сказала она, всхлипывая.

— Да, да. Вы зашли в сушилку…

— А они заперли дверь снаружи. Пионерки.

— Это подлость, — сказал Тоскин.

Теперь он мог появиться перед окном, не таясь. Вера стояла в полумраке сушилки, длинная, тоненькая и беззащитная. Она сделала шаг в сторону двери, и спина у нее выгнулась, руки и волосы плеснули вдоль тела. Она была беззащитная и безвольная. С ней можно было делать все, что захочешь. И даже Тоскину было ясно, что с ней нетрудно было захотеть.

— А почему вы не кричали? Ну-у… Не кричали как следует? — спросил Тоскин.

— Я стеснялась, — сказала Вера, — и потом, я не знала, что кричать…

— Это просто подлость, — сказал Тоскин, вынимая снаружи щепочку, заложенную в петельки дверей.

— Они всегда что-нибудь придумают, — сказала Вера.

Ее ноги белели теперь во всю длину в полумраке сушилки, и Тоскин снова подумал, что в ее беззащитности есть большой соблазн.

— Да, вы правы, — сказал он, — они изобретательны. Позднее это проходит…

Тоскин шагнул внутрь сушилки и внимательно осмотрел Веру.

— Нам велели разучить с отрядом пионерские речевки, — поспешно заговорила она, вдруг почувствовав угрозу. — Старший вожатый сказал, чтобы когда отряд идет, то чтоб выкрикивать речевки. Знаете, речевки… Очень надо речевки… У меня есть речевки…

Тоскин понял, что этим вот и ограничится ее сопротивление — речевки, надо речевки…

— Что ж, речевки так речевки, — сказал он, отступая назад. — А что это, собственно, такое — речевки? — С этими словами он освободил Вере проход. И подумал, что стареет. Будь ему меньше сорока, он, может, и поговорил бы для виду про эти речевки (да что это такое, в конце-то концов?), но тем временем продолжал бы делать все, что положено. А теперь… Теперь он даже толком не знал, положено ли это делать.