Мальчик рассказы о детстве роальд даль книга

For the 1931 novel by James Hanley, see Boy (novel).

Boy: Tales of Childhood

First edition
Author	Roald Dahl
Illustrator	Quentin Blake
Country	United Kingdom
Language	English
Genre	Autobiography
Publisher	Cape (US)
Publication date	1984
Pages	176
ISBN	978-0-224-02985-8
Followed by	Going Solo

Boy: Tales of Childhood (1984) is an autobiography written by British writer Roald Dahl.^[1] This book describes his life from early childhood until leaving school, focusing on living conditions in Britain in the 1920s and 1930s, the public school system at the time, and how his childhood experiences led him to writing children’s books as a career. It concludes with his first job, working for Royal Dutch Shell. His life story continues in the book Going Solo.

An expanded edition titled More About Boy was published in 2008, featuring the full original text and illustrations with additional stories, letters, and photographs.^[2]

Key points in the story[edit]

Dahl’s ancestry[edit]

Roald Dahl’s father Harald Dahl and mother Sofie Hesselberg were Norwegians who emigrated to Wales before World War I, and settled in Cardiff.

Harald and his brother Oscar, who were born in the 1860s, split up and went their separate ways after deciding that a better future lay before them outside their native Norway. Oscar headed to La Rochelle, France.

Harald had suffered an unfortunate accident as a teenager in the late 1870s, breaking his left arm by fixing the ceiling tiles of the family home and then falling off the ladder. A doctor was summoned, but was drunk on arrival and mistook the fractured arm for a dislocated shoulder. The doctor’s attempt to relocate the shoulder failed, causing Harald to scream in agony. Harald’s mother was a visitor at Harald’s hospital room and viewed the scene in shock. By the time she told the doctors to stop, Harald’s arm was very damaged. The doctors realised they had made a mistake, and the only way to not keep him in that condition was to amputate his left arm. Harald lived with one arm for the rest of his life, but he did not let the lack of a second arm hinder him; even fashioning a special sharpened fork to aid in eating, his only serious limitation being his inability to cut the top off a boiled egg.

Harald Dahl had two children by his first wife, Marie, who died shortly after the birth of their second child. He then married Sofie Magdalene Hesselberg, Roald’s mother. Harald was more than 20 years older than Sofie; he was born in 1863 and she was born in 1885. By the time Roald Dahl was born in 1916, his father was 53 years old.

Family tragedy[edit]

In 1920, when Roald Dahl was still only three years old, his seven-year-old sister Astri died from complications resulting from appendicitis. Only weeks later, Roald’s father died of pneumonia aged 57, shortly before the birth of Dahl’s youngest sister. As the narrator of the book, Dahl suggests his father died of grief from the loss of his daughter. Roald’s widowed mother was faced with the choice of moving the family back to Norway to be near to her family, or relocating to a smaller house in Wales to continue the children’s education in the United Kingdom. She soon came to the decision to remain in South Wales, as she was determined that her children should be educated in English schools, as their father had always stated that English schools were the best in the world.

Primary school[edit]

Roald Dahl started at the Elm Tree House Primary School in Cardiff in 1921, when he was five years old. He was there for a year, but had few memories of his time there.

Sweets[edit]

Roald writes about different confectionery, his love of sweets, his fascination with the local sweet shop (11 High Street, Llandaff), and in particular, about the free samples of Cadbury chocolate bars given to him and his schoolmates much later when he was a pupil at Repton School. Young Dahl dreamt of working as an inventor for Cadbury, an idea he said later inspired Charlie and the Chocolate Factory, eventually published in the early 1960s. Some of the sweets he enjoyed as a child were lemon sherbets, pear drops, and liquorice boot laces.

Great mouse plot of 1924[edit]

From the age of eight, Dahl attended Llandaff Cathedral School in Cardiff. He and his friends thoroughly disliked the local sweet-shop owner, Mrs Pratchett, an unpleasant, elderly woman who gave no thought to hygiene (and described by Dahl’s biographer, Donald Sturrock, as «a comic distillation of the two witchlike sisters who, it seems, ran the shop in real life»^[3]). They played a prank on her by placing a dead mouse in a gobstopper jar while his friend Thwaites distracted her by buying sweets. They were caned by the headmaster as a punishment, after Mrs Pratchett identified Dahl and his friends as the pupils who were responsible for the mouse in the jar.

Mrs Pratchett, who sat in the headmaster’s office to watch the canings, was not satisfied after the first stroke was delivered and insisted the headmaster should cane much harder which he did: six of the hardest strokes he could muster while Mrs Pratchett beamed with great delight as each boy suffered his punishment. Dahl’s mother was outraged when she discovered that her son had been caned, and went to confront the school’s headmaster, who advised her to transfer Roald to another school if she disapproved of his methods.

St Peter’s School, Weston-super-Mare[edit]

From the age of nine, Dahl attended St Peter’s School, a boarding school in Weston-super-Mare, where he would remain for four years. Among many other tales, he describes having received six strokes of the cane after being accused of cheating. In the essay «The Life Story of a Penny», he claims that he still has the essay nearly 60 years on, and that he had been doing well until the nib of his pen broke — fountain pens were not permitted at the school. He whispered to his friend in hope of obtaining a spare nib, when the master, Captain Hardcastle, heard him and accused him of cheating, issuing him with a «stripe», meaning that the next morning he received six strokes of the cane from the headmaster, who refused to believe Dahl’s version of events on the basis of Captain Hardcastle’s status. Captain “Hardcastle” was later in fact revealed to be Captain Stephen Lancaster (1894-1971), a Great War veteran who was still teaching at the school in the early 1960s, and was also remembered by future notable pupils including John Cleese and Charles Higham.

Many of the events he recalls from the school involved the matron. She once sprinkled soap shavings into the mouth of a pupil called Tweedie, to stop him from snoring. She also sent an eight-year-old boy, who had allegedly thrown a sponge across the dormitory, to the headmaster. Still in his pyjamas and dressing gown, the little boy then received six strokes of the cane. Wragg, another boy in Dahl’s dormitory, sprinkled sugar over the corridor floor so they could hear that the matron was coming when she walked upon it. When the boy’s friends refused to turn him in, the whole school was punished by the headmaster, who for the remainder of the term confiscated the keys to their tuck boxes containing food parcels which the pupils had received from their families. In the end, he returns home to his family for Christmas.

Repton and Shell Oil Company[edit]

As Dahl came to the end of his time at St Peter’s, Roald’s mother entered him for either Marlborough or Repton, but he chose Repton because it was easier to pronounce. Dahl soon realised that Marlborough may have been a better choice, as life at Repton was difficult and cruel. The prefects, named Boazers as per school tradition, were utmost sadists and patrolled the school like secret police, and also had the power to cane younger pupils.

The headmaster treated students similarly, and Dahl describes an occasion when his friend received several brutal strokes of the cane from the headmaster as punishment for misbehaviour. According to Dahl, this headmaster was Geoffrey Francis Fisher, who later became Archbishop of Canterbury and Bishop of London in 1939. However, according to Dahl’s biographer, Jeremy Treglown, Dahl’s memory was in error: the beating took place in May 1933, a year after Fisher had left Repton. The headmaster concerned was in fact John Traill Christie, Fisher’s successor.^[4]

Despite his difficulties at school, Dahl did make friends with the Maths professor and a pupil called Michael. Even one of the Boazers, Wilberforce, took a liking to Dahl. Despite it being punishment for Dahl’s tardiness, Wilberforce was impressed by how Dahl warmed his lavatory seat that he hired him as his personal lavatory warmer. Dahl also excelled in sports and photography, something he says impressed various masters at the school.

Towards the end of his time, Dahl purchased a motorbike for £18 and stored it in a local garage, often riding it around the streets of Repton and the Derbyshire countryside, and would pass the school’s masters and Boazers on their lunch breaks, without them knowing who he was.

On leaving school in 1934, Dahl declined the opportunity to apply for university and instead secured a position working for Shell, despite the headmaster trying to dissuade him because of his lack of responsibility. Dahl was nonetheless entered into the business and toured Britain in the job. He became a businessman in London and was content. However, he took a trip across Newfoundland with some other boys and a man who had travelled to Antarctica with Scott; Dahl describes Newfoundland as «not much of a country». He was then assigned to go to Africa, but declined Egypt because it was «too dusty». The manager instead selected Dahl for East Africa, delighting him. The book ends with Dahl setting off to Africa, unknowing of the ascension of Adolf Hitler as chancellor of Germany, a man who would soon split the world in two, sparking a Second World War in which Dahl would ultimately fight and suffer a near-fatal accident which left him in hospital for six months. He would later document these adventures in more detail in Going Solo.

References[edit]

Sources[edit]

• Sturrock, Donald (2010). Storyteller: The Authorized Biography of Roald Dahl. New York: Simon & Schuster. ISBN 978-1-4165-5082-2.
• Treglown, Jeremy (1994). Roald Dahl: a Biography. London: Faber & Faber. ISBN 978-0-571-16573-5.

For the 1931 novel by James Hanley, see Boy (novel).

Boy: Tales of Childhood

First edition
Author	Roald Dahl
Illustrator	Quentin Blake
Country	United Kingdom
Language	English
Genre	Autobiography
Publisher	Cape (US)
Publication date	1984
Pages	176
ISBN	978-0-224-02985-8
Followed by	Going Solo

Boy: Tales of Childhood (1984) is an autobiography written by British writer Roald Dahl.^[1] This book describes his life from early childhood until leaving school, focusing on living conditions in Britain in the 1920s and 1930s, the public school system at the time, and how his childhood experiences led him to writing children’s books as a career. It concludes with his first job, working for Royal Dutch Shell. His life story continues in the book Going Solo.

An expanded edition titled More About Boy was published in 2008, featuring the full original text and illustrations with additional stories, letters, and photographs.^[2]

Key points in the story[edit]

Dahl’s ancestry[edit]

Roald Dahl’s father Harald Dahl and mother Sofie Hesselberg were Norwegians who emigrated to Wales before World War I, and settled in Cardiff.

Harald and his brother Oscar, who were born in the 1860s, split up and went their separate ways after deciding that a better future lay before them outside their native Norway. Oscar headed to La Rochelle, France.

Harald had suffered an unfortunate accident as a teenager in the late 1870s, breaking his left arm by fixing the ceiling tiles of the family home and then falling off the ladder. A doctor was summoned, but was drunk on arrival and mistook the fractured arm for a dislocated shoulder. The doctor’s attempt to relocate the shoulder failed, causing Harald to scream in agony. Harald’s mother was a visitor at Harald’s hospital room and viewed the scene in shock. By the time she told the doctors to stop, Harald’s arm was very damaged. The doctors realised they had made a mistake, and the only way to not keep him in that condition was to amputate his left arm. Harald lived with one arm for the rest of his life, but he did not let the lack of a second arm hinder him; even fashioning a special sharpened fork to aid in eating, his only serious limitation being his inability to cut the top off a boiled egg.

Harald Dahl had two children by his first wife, Marie, who died shortly after the birth of their second child. He then married Sofie Magdalene Hesselberg, Roald’s mother. Harald was more than 20 years older than Sofie; he was born in 1863 and she was born in 1885. By the time Roald Dahl was born in 1916, his father was 53 years old.

Family tragedy[edit]

In 1920, when Roald Dahl was still only three years old, his seven-year-old sister Astri died from complications resulting from appendicitis. Only weeks later, Roald’s father died of pneumonia aged 57, shortly before the birth of Dahl’s youngest sister. As the narrator of the book, Dahl suggests his father died of grief from the loss of his daughter. Roald’s widowed mother was faced with the choice of moving the family back to Norway to be near to her family, or relocating to a smaller house in Wales to continue the children’s education in the United Kingdom. She soon came to the decision to remain in South Wales, as she was determined that her children should be educated in English schools, as their father had always stated that English schools were the best in the world.

Primary school[edit]

Roald Dahl started at the Elm Tree House Primary School in Cardiff in 1921, when he was five years old. He was there for a year, but had few memories of his time there.

Sweets[edit]

Roald writes about different confectionery, his love of sweets, his fascination with the local sweet shop (11 High Street, Llandaff), and in particular, about the free samples of Cadbury chocolate bars given to him and his schoolmates much later when he was a pupil at Repton School. Young Dahl dreamt of working as an inventor for Cadbury, an idea he said later inspired Charlie and the Chocolate Factory, eventually published in the early 1960s. Some of the sweets he enjoyed as a child were lemon sherbets, pear drops, and liquorice boot laces.

Great mouse plot of 1924[edit]

From the age of eight, Dahl attended Llandaff Cathedral School in Cardiff. He and his friends thoroughly disliked the local sweet-shop owner, Mrs Pratchett, an unpleasant, elderly woman who gave no thought to hygiene (and described by Dahl’s biographer, Donald Sturrock, as «a comic distillation of the two witchlike sisters who, it seems, ran the shop in real life»^[3]). They played a prank on her by placing a dead mouse in a gobstopper jar while his friend Thwaites distracted her by buying sweets. They were caned by the headmaster as a punishment, after Mrs Pratchett identified Dahl and his friends as the pupils who were responsible for the mouse in the jar.

Mrs Pratchett, who sat in the headmaster’s office to watch the canings, was not satisfied after the first stroke was delivered and insisted the headmaster should cane much harder which he did: six of the hardest strokes he could muster while Mrs Pratchett beamed with great delight as each boy suffered his punishment. Dahl’s mother was outraged when she discovered that her son had been caned, and went to confront the school’s headmaster, who advised her to transfer Roald to another school if she disapproved of his methods.

St Peter’s School, Weston-super-Mare[edit]

From the age of nine, Dahl attended St Peter’s School, a boarding school in Weston-super-Mare, where he would remain for four years. Among many other tales, he describes having received six strokes of the cane after being accused of cheating. In the essay «The Life Story of a Penny», he claims that he still has the essay nearly 60 years on, and that he had been doing well until the nib of his pen broke — fountain pens were not permitted at the school. He whispered to his friend in hope of obtaining a spare nib, when the master, Captain Hardcastle, heard him and accused him of cheating, issuing him with a «stripe», meaning that the next morning he received six strokes of the cane from the headmaster, who refused to believe Dahl’s version of events on the basis of Captain Hardcastle’s status. Captain “Hardcastle” was later in fact revealed to be Captain Stephen Lancaster (1894-1971), a Great War veteran who was still teaching at the school in the early 1960s, and was also remembered by future notable pupils including John Cleese and Charles Higham.

Many of the events he recalls from the school involved the matron. She once sprinkled soap shavings into the mouth of a pupil called Tweedie, to stop him from snoring. She also sent an eight-year-old boy, who had allegedly thrown a sponge across the dormitory, to the headmaster. Still in his pyjamas and dressing gown, the little boy then received six strokes of the cane. Wragg, another boy in Dahl’s dormitory, sprinkled sugar over the corridor floor so they could hear that the matron was coming when she walked upon it. When the boy’s friends refused to turn him in, the whole school was punished by the headmaster, who for the remainder of the term confiscated the keys to their tuck boxes containing food parcels which the pupils had received from their families. In the end, he returns home to his family for Christmas.

Repton and Shell Oil Company[edit]

As Dahl came to the end of his time at St Peter’s, Roald’s mother entered him for either Marlborough or Repton, but he chose Repton because it was easier to pronounce. Dahl soon realised that Marlborough may have been a better choice, as life at Repton was difficult and cruel. The prefects, named Boazers as per school tradition, were utmost sadists and patrolled the school like secret police, and also had the power to cane younger pupils.

The headmaster treated students similarly, and Dahl describes an occasion when his friend received several brutal strokes of the cane from the headmaster as punishment for misbehaviour. According to Dahl, this headmaster was Geoffrey Francis Fisher, who later became Archbishop of Canterbury and Bishop of London in 1939. However, according to Dahl’s biographer, Jeremy Treglown, Dahl’s memory was in error: the beating took place in May 1933, a year after Fisher had left Repton. The headmaster concerned was in fact John Traill Christie, Fisher’s successor.^[4]

Despite his difficulties at school, Dahl did make friends with the Maths professor and a pupil called Michael. Even one of the Boazers, Wilberforce, took a liking to Dahl. Despite it being punishment for Dahl’s tardiness, Wilberforce was impressed by how Dahl warmed his lavatory seat that he hired him as his personal lavatory warmer. Dahl also excelled in sports and photography, something he says impressed various masters at the school.

Towards the end of his time, Dahl purchased a motorbike for £18 and stored it in a local garage, often riding it around the streets of Repton and the Derbyshire countryside, and would pass the school’s masters and Boazers on their lunch breaks, without them knowing who he was.

On leaving school in 1934, Dahl declined the opportunity to apply for university and instead secured a position working for Shell, despite the headmaster trying to dissuade him because of his lack of responsibility. Dahl was nonetheless entered into the business and toured Britain in the job. He became a businessman in London and was content. However, he took a trip across Newfoundland with some other boys and a man who had travelled to Antarctica with Scott; Dahl describes Newfoundland as «not much of a country». He was then assigned to go to Africa, but declined Egypt because it was «too dusty». The manager instead selected Dahl for East Africa, delighting him. The book ends with Dahl setting off to Africa, unknowing of the ascension of Adolf Hitler as chancellor of Germany, a man who would soon split the world in two, sparking a Second World War in which Dahl would ultimately fight and suffer a near-fatal accident which left him in hospital for six months. He would later document these adventures in more detail in Going Solo.

References[edit]

Sources[edit]

• Sturrock, Donald (2010). Storyteller: The Authorized Biography of Roald Dahl. New York: Simon & Schuster. ISBN 978-1-4165-5082-2.
• Treglown, Jeremy (1994). Roald Dahl: a Biography. London: Faber & Faber. ISBN 978-0-571-16573-5.

Посвящается Альфхильде, Эльзе, Асте, Эллен и Луи

Родившийся в 1916 году в Великобритании Роальд Даль знаменит дважды: как автор блестящих рассказов с непредсказуемыми концовками — для взрослых и как один из самых известных в мире писателей для детей. После его смерти в ноябре 1990 г. газета «Таймс» назвала Даля «одним из наиболее читаемых и влиятельных писателей нашего поколения», потому что он «умел проложить непоколебимый курс по той линии, не толще волоска, где встречаются и переплетаются ужасное с комичным…» «Дети обожали его истории, он стал их кумиром… Знатоки думают, что его повести станут в будущем классикой».

К числу таких действительно ставших классическими произведений принадлежат: «Джеймс и гигантский персик» (James and the Giant Peach), «Чарли и шоколадная фабрика» (Charlie and the Chocolate Factory), «Чарли и Великий стеклянный лифт» (Charlie and the Great Glass Elevator), «Волшебный палец» (The Magic Finger), «Фантастический мистер Фокс» (Fantastic Mr. Fox), «Матильда» (Matilda) и другие.

Предисловие

Автобиография — это книга, которую пишут, чтобы рассказать о собственной жизни, и в ней, как правило, полно всяких скучных деталей и подробностей.

Эта книга — никакая не автобиография. Я никогда не взялся бы писать историю собственной жизни. С другой стороны, в юном возрасте, то есть в школе и сразу после нее, со мной случалось немало такого, про что я никогда не забуду.

Вообще-то, ничего важного, но каждое из этих происшествий оставило на мне такой сильный отпечаток, что мне так и не удалось избавиться от них. Все они, хотя минуло вот уже пятьдесят, а то и шестьдесят лет, до сих пор у меня в памяти.

Так что нет нужды силиться их вспомнить. Надо только перенести их с поверхности сознания на бумагу.

Некоторые воспоминания — забавны. Другие — болезненны. Третьи — неприятны. Может, потому я помню их так живо. И все — правда.

Р.Д.

ТОЧКА ОТСЧЕТА

Папа и мама

Мой отец Гаральд Даль — норвежец, родом из городка, который называется Сарпсборг и находится близ Осло. Его отец, а мой дед, был вполне процветающим купцом и держал лавку в Сарпсборге — там продавалось все что угодно, от сыра до металлической сетки для заборов.

Я пишу эти строки в 1984 году, но этот мой дед родился, хотите верьте, хотите — нет, в 1820 году, вскоре после того, как Веллингтон разбил Наполеона у Ватерлоо. Доживи мой дед до сего дня, ему б было сейчас сто шестьдесят четыре года. А моему отцу был бы сто двадцать один год. Как отец, так и дед поздно начали обзаводиться собственным потомством.

Когда отцу моему исполнилось четырнадцать — с тех пор как никак больше сотни лет минуло, — он полез на крышу отцовского дома, чтобы заменить пару плиток черепицы, поскользнулся и сорвался вниз. И сломал левую руку, пониже локтя. Кто-то сбегал за врачом, и через полчаса состоялось торжественное и очень нетрезвое явление этого важного господина, прибывшего в легкой конной коляске. Врач до того был пьян, что принял перелом локтевой кости за вывих плеча.

— Сейчас мы ее мигом на место вернем! — взревел он и призвал на помощь двух случайных прохожих. Доктор поручил им держать моего отца за поясницу, а сам вцепился в кисть сломанной руки и заорал: — Тяни, мужики! Тащите что есть силы!

Боль, должно быть, была непереносимой. Жертва возопила, а мать несчастного, в ужасе наблюдавшая за этой сценой, закричала: — Прекратите!

Но врачеватели уже успели наделать дел, и осколок кости порвал кожу и вылез наружу чуть ниже локтя.

Шел 1877 год, и ортопедическая хирургия была вовсе не то, что сегодня. Так что руку просто ампутировали по локоть, и до конца дней своих моему отцу пришлось обходиться одной рукой. К счастью, потеряна была левая рука, и мало-помалу, с годами, он научился более-менее справляться со всеми нужными делами, имея в своем распоряжении только пять пальцев правой руки. Шнурки на ботинках он завязывал и развязывал не хуже нас с вами, а чтобы резать пищу на тарелке, он заточил нижний зубец вилки наподобие лезвия, так что вилка служила ему сразу и вилкой и ножом. Он хранил это свое изобретение в кожаном футлярчике, который всегда был у него в кармане, куда бы он ни шел или ни ехал. Потеря руки, говаривал он, причиняла только одно серьезное неудобство — ему никак не удавалось срезать верхушку сваренного яйца.

Отец был на год или что-то около того старше своего брата Оскара, однако они были чрезвычайно близки друг другу, и вскоре после того, как оба расстались со школой, они отправились на продолжительную прогулку, чтобы вместе подумать о своем будущем. Они решили, что в таком маленьком городе, как Сарпсборг, и в такой маленькой стране, как Норвегия, не отыщется места, в котором можно было бы сколотить состояние. Так что оба сошлись на том, что им стоило бы отправиться в какую-нибудь большую, страну, в Англию или Францию, где возможности преуспеть беспредельны.

Их отцу, добродушному великану ростом более двух метров, недоставало задора и честолюбия, свойственных его сыновьям, и он отказался поддержать такую дурацкую идею. Когда же он запретил братьям даже и думать об отъезде, они удрали из дому и как-то сумели добраться до Франции на грузовом судне.

Из Кале они поехали в Париж, а в Париже договорились разойтись в разные стороны, чтобы не зависеть друг от друга. Дядя Оскар направился на запад, в Ла-Рошель на берегу Атлантического океана, а мой отец задержался на какое-то время в Париже.

История про то, как оба брата порознь занялись бизнесом в разных странах, и про то, как оба разбогатели, достаточно любопытна, но времени на нее тут нет, потому перескажу ее как можно короче.

Сначала о дяде Оскаре. Ла-Рошель была тогда, да до сих пор и остается, портовым городом. Так вот, к сорока годам дядя стал там самым богатым человеком. Ему принадлежала флотилия траулеров, именовавшаяся «Рыбаки Атлантики», и большая консервная фабрика, где закатывали в жестянки те сардины, которые вылавливались в море его рыболовецким флотом. Он обзавелся женой из хорошей семьи и великолепным городским домом, а также большим замком за городом. Он стал коллекционировать мебель эпохи Людовика XV, хорошую живопись и редкие книги, и все эти прекрасные вещи и здания и поныне остаются собственностью семейства. Загородный замок я не видел, но в городском особняке в Ла-Рошели пару лет назад побывал, и это в самом деле нечто. Одна мебель украсила бы любой музей.

Пока дядя Оскар крутился и вертелся в Ла-Рошели, его однорукий брат Гаральд (мой отец, то есть) тоже не сидел без дела. В Париже он познакомился с еще одним молодым норвежцем по фамилии Однесен, и оба решили работать вместе и заняться снабжением судов, то есть корабельным брокерством. Корабельным брокером называется человек, который поставляет на судно все, в чем оно нуждается и ради чего заходит в порт, — топливо и провиант, канаты и краску, мыло и полотенца, молотки и гвозди, и тысячи

Текст книги «Мальчик: Рассказы о детстве»

Автор книги: Роальд Даль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Роальд Даль
Мальчик: Рассказы о детстве

Посвящается Альфхильде, Эльзе, Асте, Эллен и Луи

Родившийся в 1916 году в Великобритании Роальд Даль знаменит дважды: как автор блестящих рассказов с непредсказуемыми концовками – для взрослых и как один из самых известных в мире писателей для детей. После его смерти в ноябре 1990 г. газета «Таймс» назвала Даля «одним из наиболее читаемых и влиятельных писателей нашего поколения», потому что он «умел проложить непоколебимый курс по той линии, не толще волоска, где встречаются и переплетаются ужасное с комичным…» «Дети обожали его истории, он стал их кумиром… Знатоки думают, что его повести станут в будущем классикой».

К числу таких действительно ставших классическими произведений принадлежат: «Джеймс и гигантский персик» (James and the Giant Peach), «Чарли и шоколадная фабрика» (Charlie and the Chocolate Factory), «Чарли и Великий стеклянный лифт» (Charlie and the Great Glass Elevator), «Волшебный палец» (The Magic Finger), «Фантастический мистер Фокс» (Fantastic Mr. Fox), «Матильда» (Matilda) и другие.

Предисловие

Автобиография – это книга, которую пишут, чтобы рассказать о собственной жизни, и в ней, как правило, полно всяких скучных деталей и подробностей.

Эта книга – никакая не автобиография. Я никогда не взялся бы писать историю собственной жизни. С другой стороны, в юном возрасте, то есть в школе и сразу после нее, со мной случалось немало такого, про что я никогда не забуду.

Вообще-то, ничего важного, но каждое из этих происшествий оставило на мне такой сильный отпечаток, что мне так и не удалось избавиться от них. Все они, хотя минуло вот уже пятьдесят, а то и шестьдесят лет, до сих пор у меня в памяти.

Так что нет нужды силиться их вспомнить. Надо только перенести их с поверхности сознания на бумагу.

Некоторые воспоминания – забавны. Другие – болезненны. Третьи – неприятны. Может, потому я помню их так живо. И все – правда.

Р.Д.

ТОЧКА ОТСЧЕТА
Папа и мама

Мой отец Гаральд Даль – норвежец, родом из городка, который называется Сарпсборг и находится близ Осло. Его отец, а мой дед, был вполне процветающим купцом и держал лавку в Сарпсборге – там продавалось все что угодно, от сыра до металлической сетки для заборов.

Я пишу эти строки в 1984 году, но этот мой дед родился, хотите верьте, хотите – нет, в 1820 году, вскоре после того, как Веллингтон разбил Наполеона у Ватерлоо. Доживи мой дед до сего дня, ему б было сейчас сто шестьдесят четыре года. А моему отцу был бы сто двадцать один год. Как отец, так и дед поздно начали обзаводиться собственным потомством.

Когда отцу моему исполнилось четырнадцать – с тех пор как никак больше сотни лет минуло, – он полез на крышу отцовского дома, чтобы заменить пару плиток черепицы, поскользнулся и сорвался вниз. И сломал левую руку, пониже локтя. Кто-то сбегал за врачом, и через полчаса состоялось торжественное и очень нетрезвое явление этого важного господина, прибывшего в легкой конной коляске. Врач до того был пьян, что принял перелом локтевой кости за вывих плеча.

– Сейчас мы ее мигом на место вернем! – взревел он и призвал на помощь двух случайных прохожих. Доктор поручил им держать моего отца за поясницу, а сам вцепился в кисть сломанной руки и заорал: – Тяни, мужики! Тащите что есть силы!

Боль, должно быть, была непереносимой. Жертва возопила, а мать несчастного, в ужасе наблюдавшая за этой сценой, закричала: – Прекратите!

Но врачеватели уже успели наделать дел, и осколок кости порвал кожу и вылез наружу чуть ниже локтя.

Шел 1877 год, и ортопедическая хирургия была вовсе не то, что сегодня. Так что руку просто ампутировали по локоть, и до конца дней своих моему отцу пришлось обходиться одной рукой. К счастью, потеряна была левая рука, и мало-помалу, с годами, он научился более-менее справляться со всеми нужными делами, имея в своем распоряжении только пять пальцев правой руки. Шнурки на ботинках он завязывал и развязывал не хуже нас с вами, а чтобы резать пищу на тарелке, он заточил нижний зубец вилки наподобие лезвия, так что вилка служила ему сразу и вилкой и ножом. Он хранил это свое изобретение в кожаном футлярчике, который всегда был у него в кармане, куда бы он ни шел или ни ехал. Потеря руки, говаривал он, причиняла только одно серьезное неудобство – ему никак не удавалось срезать верхушку сваренного яйца.

Отец был на год или что-то около того старше своего брата Оскара, однако они были чрезвычайно близки друг другу, и вскоре после того, как оба расстались со школой, они отправились на продолжительную прогулку, чтобы вместе подумать о своем будущем. Они решили, что в таком маленьком городе, как Сарпсборг, и в такой маленькой стране, как Норвегия, не отыщется места, в котором можно было бы сколотить состояние. Так что оба сошлись на том, что им стоило бы отправиться в какую-нибудь большую, страну, в Англию или Францию, где возможности преуспеть беспредельны.

Их отцу, добродушному великану ростом более двух метров, недоставало задора и честолюбия, свойственных его сыновьям, и он отказался поддержать такую дурацкую идею. Когда же он запретил братьям даже и думать об отъезде, они удрали из дому и как-то сумели добраться до Франции на грузовом судне.

Из Кале они поехали в Париж, а в Париже договорились разойтись в разные стороны, чтобы не зависеть друг от друга. Дядя Оскар направился на запад, в Ла-Рошель на берегу Атлантического океана, а мой отец задержался на какое-то время в Париже.

История про то, как оба брата порознь занялись бизнесом в разных странах, и про то, как оба разбогатели, достаточно любопытна, но времени на нее тут нет, потому перескажу ее как можно короче.

Сначала о дяде Оскаре. Ла-Рошель была тогда, да до сих пор и остается, портовым городом. Так вот, к сорока годам дядя стал там самым богатым человеком. Ему принадлежала флотилия траулеров, именовавшаяся «Рыбаки Атлантики», и большая консервная фабрика, где закатывали в жестянки те сардины, которые вылавливались в море его рыболовецким флотом. Он обзавелся женой из хорошей семьи и великолепным городским домом, а также большим замком за городом. Он стал коллекционировать мебель эпохи Людовика XV, хорошую живопись и редкие книги, и все эти прекрасные вещи и здания и поныне остаются собственностью семейства. Загородный замок я не видел, но в городском особняке в Ла-Рошели пару лет назад побывал, и это в самом деле нечто. Одна мебель украсила бы любой музей.

Пока дядя Оскар крутился и вертелся в Ла-Рошели, его однорукий брат Гаральд (мой отец, то есть) тоже не сидел без дела. В Париже он познакомился с еще одним молодым норвежцем по фамилии Однесен, и оба решили работать вместе и заняться снабжением судов, то есть корабельным брокерством. Корабельным брокером называется человек, который поставляет на судно все, в чем оно нуждается и ради чего заходит в порт, – топливо и провиант, канаты и краску, мыло и полотенца, молотки и гвозди, и тысячи прочих мелочей. А самое главное, что поставляет корабельный брокер, – это топливо, на котором работают корабельные двигатели. В те времена слово «топливо» имело только один смысл. Оно означало «уголь». Тогда не было морских судов с двигателями внутреннего сгорания, в которых используется дизельное топливо или солярка. Все корабли были пароходами, и эти старинные пароходы, чтобы выйти в море, должны были брать на борт сотни, а то и тысячи тонн угля в расчете на один рейс. Для корабельных брокеров уголь был черным золотом.

Мой отец и его новый друг господин Однесен очень хорошо все это понимали. Имело бы смысл, толковали они между собой, начать свой брокерский бизнес в таком большом европейском порту, где рядом добывают много угля. Где бы это могло быть? Ответ прост. Самым большим угольным портом в то время был Кардифф в Южном Уэльсе. Так что в Кардифф они, эти два честолюбивых молодых человека, и отправились налегке, потому что багаж был крайне необременителен, если был вообще. Но мой отец прихватил с собой нечто куда более важное, чем любой багаж. У него была жена, молодая француженка по имени Мари, на которой он совсем недавно женился в Париже.

В Кардиффе была учреждена фирма «Однесен и Даль», и под контору была снята комната на улице Бьют. С тех пор у нас есть нечто, что звучит как баснословная история сказочного успеха, но на самом деле стало результатом тяжелого физического и умственного труда этих двух друзей; Очень скоро у фирмы «Однесен и Даль» стало куда больше дел, чем могли осилить сами партнеры без посторонней помощи. Пришлось увеличивать конторские площади и привлекать большой штат сотрудников. В оборот пошли настоящие деньги. Считанные годы спустя мой отец оказался в состоянии купить прекрасный дом в деревне Лландафф, совсем рядом с Кардиффом, и там его жена Мари родила ему двоих детей, девочку и мальчика. Но случилось несчастье: после вторых родов она умерла.

Когда горе и потрясение ее смертью немного смягчились, мой отец вдруг осознал, что его двоим малышам нужна хотя бы мачеха, которая могла бы о них заботиться. И еще он почувствовал страшное одиночество. Ему стало ясно, что надо попробовать найти себе другую жену. Но это было легче сказать, чем сделать, – ему, норвежцу в Южном Уэльсе, с не слишком многочисленными знакомствами. Так что он решил взять отпуск и вернуться к себе на родину, в Норвегию, а там, как знать, вдруг повезет и он отыщет замечательную новую невесту в своей родной стране.

В Норвегии летом 1911 года во время морской прогулки по Ослофьорду на курсировавшем близ побережья пароходике он познакомился с молодой дамой по имени София Магдалена Хессельберг. Как человек, знающий толк в хороших вещах, он сделал ей предложение через неделю после знакомства и вскоре на ней женился.

Гаральд Даль отправился со своей норвежской женой на медовый месяц в Париж, а затем вернулся с нею в свой дом в Лландаффе. Оба очень любили друг друга и наслаждались счастьем, и за следующие шесть лет она родила ему четырех детей: девочку, еще одну девочку, мальчика (меня) и третью девочку. В семье теперь стало шестеро детей, двое от первой жены отца и четверо от второй. Нужен был дом побольше, и деньги на его приобретение имелись.

Так что в 1918 году, когда мне было два года, все мы переселились в импозантный загородный особняк близ деревни Радир, примерно в двенадцати километрах к западу от Кардиффа. Помню мощный дом с башенками на крыше и царственно роскошные газоны и террасы вокруг него. Еще были многие гектары пахотной земли и леса, и несколько коттеджей для работников. Очень скоро луга заполнились дойными коровами, свинарники – свиньями, а курятники – курами и цыплятами. Были несколько могучих битюгов, способных таскать и пахотные плуги, и телеги с сеном, и были пахарь и пастух, и чета садовников, и всякие слуги в самом доме.

Но если что меня и интересует более всего в этих двух братьях, Гаральде и Оскаре, так это вот что. Хотя они и выросли в маленьком городе и воспитывались в простой семье, у обоих, совершенно независимо друг от друга, выработался вкус к прекрасным вещам. Как только они смогли себе это позволить, они стали заполнять дома прекрасной живописью и роскошной мебелью. Вдобавок мой отец научился разбираться в садоводстве и стал коллекционировать высокогорные растения. Мать часто рассказывала мне про то, как они на пару устраивали походы в норвежские горы и как он пугал ее до смерти, цепляясь своей единственной рукой за отвесные утесы ради маленького альпийского цветка, растущего на каком-нибудь скалистом уступе. Еще он научился сложной резьбе по дереву, и рамы для зеркал в доме – по большей части его работа. Точно так же, как и вся отделка камина в гостиной – великолепная композиция с рельефными изображениями плодов и листьев и переплетающихся ветвей – все это резьба по дубу.

А как трудолюбиво он вел дневники! У меня до сих пор хранится одна из многих его тетрадок времен Первой мировой войны 1914–1918 годов. Каждый день на протяжении всех тех пяти военных лет он заполнял по несколько страниц своими размышлениями и замечаниями по поводу последних событий. Писал он пером и, хотя родным ему языком был норвежский, дневники всегда вел на правильном английском языке.

Он лелеял забавную теорию насчет воспитания вкуса к прекрасному в своих детях. Всякий раз, как мать беременела, он дожидался седьмого месяца и объявлял ей, что пришла пора «славных прогулок». Эти прогулки состояли в том, что он водил ее по самым красивым уголкам и гулял с нею там по часу в день, чтобы она могла впитать в себя великолепие окрестных пейзажей. Из его теории следовало, что коль скоро взгляд беременной женщины постоянно наблюдает красоту природы, то эта красота может как-то передаваться в сознание ребенка, еще находящегося в материнской утробе, и потому такое дитя может вырасти любителем прекрасного.

Детский сад. 1922–1923 годы. (6–7 лет)

В 1920 году, когда мне было только три года, первенец моей матери, моя родная сестра Астри, умерла от аппендицита. Ей было семь лет, и в том же самом возрасте, только сорок два года спустя, умерла от кори и моя старшая дочь Оливия.

Астри была любимицей моего отца. Он обожал ее без меры, и ее внезапная смерть буквально лишила его дара речи. Горе настолько подавило его, что, когда примерно месяц спустя он, простудившись, слег с воспалением легких, его очень мало заботило, жив он или уже умер.

Будь тогда известен пенициллин, ни аппендицит, ни воспаление легких не представляли бы такой опасности, но без пенициллина или какого-нибудь иного антибиотика пневмония была особенно опасной болезнью, что и говорить. Примерно на четвертый или пятый день больной непременно проходил через так называемый «кризис» – поднималась температура, и учащалось сердцебиение. Больной должен был сражаться за выживание. А мой отец не стал бороться. Он думал, я в этом уверен, о своей возлюбленной дочери и хотел воссоединиться с нею на небесах. Так что он умер. Было ему пятьдесят семь лет.

И вот, за считанные недели моя мать лишилась и дочери, и мужа. Богу одному ведомо, каково это – пережить такую двойную катастрофу. Молодая норвежка в чужой стране, она внезапно оказалась совсем одна, лицом к лицу с тяжелейшими трудностями и обязанностями. Ей надо было смотреть за пятью детьми, тремя собственными и двумя приемными, и вдобавок, что уж совсем худо, она сама ожидала ребенка, который должен был родиться месяца через два. Будь она менее отважной женщиной, она наверняка продала бы дом, собрала чемоданы и укатила бы с детьми назад в Норвегию. На своей родине она могла бы рассчитывать на помощь – были живы и ее мать с отцом, и еще две незамужние сестры. Но она отвергла легкий выход.

Ее муж всегда настойчиво заявлял о своем желании, чтобы все его дети учились в английских школах. Они лучшие в мире, твердил он все время. Куда лучше норвежских. Лучше даже валлийских, хотя именно в Уэльсе он поселился, именно в Уэльсе вел свое дело. Он утверждал, что в английской педагогике есть какое-то волшебство и что именно то образование, которое дает английская школа, побудило жителей небольшого острова превратиться в великий народ, создать великую Империю и произвести на свет величайшую в мире литературу.

«Ни один мой ребенок, – все время повторял он, – не будет учиться в школе нигде, кроме Англии».

И моя мать была преисполнена решимости выполнить желание своего покойного мужа.

Чтобы осуществить это, ей следовало перебраться на жительство из Уэльса в Англию, но тогда она еще не была готова на такое. Ей пришлось остаться на какое-то время в Уэльсе, где у нее были знакомые, способные помочь делом и советом; в частности, большой друг и партнер ее покойного мужа господин Однесен. Но хотя она и не могла пока расстаться с Уэльсом, все равно надо было перебраться в меньшее по размеру и не требующее таких больших забот жилище. Довольно было ей хлопот с детьми, а заниматься еще и приусадебным хозяйством сил не оставалось.

Так что вскоре после рождения пятого ребенка (еще одной дочери) она продала большой дом и переехала в меньший, тоже в Лландаффе, в нескольких километрах от прежнего! Новый дом именовался Камберлендской Ложей и являлся милой пригородной виллой. Так что именно в Лландаффе два года спустя, в шестилетнем возрасте, я впервые пошел в школу.

Вообще-то эта школа была детским садом, с которым управлялись две сестры – замужняя миссис Корфилд и незамужняя мисс Такер, а сам детсад именовался Домом Вяза.

Просто поразительно – до чего же мало мы запоминаем до семи– или восьмилетнего возраста. Я могу рассказать вам про кучу всякой всячины, случавшейся со мной начиная с восьмилетнего возраста и далее, но очень немного про то, что происходило со мной до того. Я ходил целый год в этот Дом Вяза, но не помню даже, как выглядела классная комната. И как выглядели миссис Корфилд и мисс Такер, мне тоже сказать нечего, хотя я и не сомневаюсь, что сестры были милы и улыбчивы.

Мне смутно припоминаются какие-то ступеньки, и я сижу на одной из них и все пытаюсь завязать шнурок на ботинке, но больше мне ничего не удается вспомнить об этой самой школе.

С другой стороны, я очень отчетливо помню свои поездки в школу и обратно —. потому, наверно, что они ужасно меня возбуждали. Волнение, большое возбуждение – видимо, только это по-настоящему интересует шестилетнего мальчика и застревает у него в мозгу.

В моем случае волнение сосредотачивалось на новом трехколесном велосипеде. Каждое утро я катил в школу на своем велике вместе со старшей сестрой, которая ехала на своем. Никто из старших нас не сопровождал, и я отлично помню, как мы вдвоем катили по самой середине дороги и разгонялись до страшных трехколесных скоростей, а потом на повороте – самый чудесный момент – мы, наклонялись набок и ехали только на двух колесах.

Все это, как, наверно, вы уже поняли, происходило в те старые добрые времена, когда появление автомобиля на улице было настоящем событием и родители совсем не боялись отпускать маленьких детишек одних в школу, даже зная, что они будут гонять на своих трехколесных велосипедах прямо посередине проезжей части.

Вот и все мои воспоминания шестидесятидвухлетней давности про мой детский сад. Не густо, но это все, что осталось.

СОБОРНАЯ ШКОЛА ЛЛАНДАФФА. 1923–1925 ГОДЫ. (7–9 ЛЕТ)
Велосипед и кондитерская

Когда мне исполнилось семь лет, мать решила, что пора мне распрощаться с детским садом и пойти в настоящую мужскую школу. На счастье, километрах в полутора от нашего дома имелась начальная школа для мальчиков, причем известная. Она называлась Соборной школой Лландаффа и располагалась прямо в тени Лландаффского собора.

Как и собор, эта школа и по сей день действует на том же месте и по-прежнему процветает.

Но и тут мне опять почти ничего не удается вспомнить про те два года, с семи до девяти лет, что я проучился в Соборной школе. Только два эпизода отчетливо запечатлелись в моем сознании.

Первый длился не более пяти секунд, но я никогда его не забуду.

Случилось это, когда я ходил в первый класс. Я тогда в одиночестве шагал по зеленой сельской дороге, возвращаясь домой из школы, как вдруг метрах в двадцати от меня появился на велосипеде мальчик постарше, лет двенадцати, несущийся на полной скорости. Дорога вилась по холму, и велосипедист катил под гору. Пролетая мимо меня, он завращал педалями в обратную сторону, и так быстро, что все цепи и шестеренки его велосипеда завизжали, а звук был громкий, долгий и переливчатый. И при этом он снял ладони с рукояток руля и непринужденно скрестил их на груди.

Я встал, как вкопанный, глядя на него во все глаза. До чего же он был хорош! Такой стремительный, и отважный, и изящный в своих длинных брюках с велосипедными зажимами на каждой штанине и в лихо сдвинутой набекрень алой школьной фуражке! Когда-нибудь, сказал я себе, настанет и для меня день славы, и у меня будет такой же велосипед, и я тоже надену брюки с зажимами, и небрежно нахлобучу на голову школьную фуражку, и со всей скорости покачу вниз, и начну крутить педали назад, и уберу руки с руля!

Клянусь, что если бы кто-то в это мгновение схватил меня за плечо и спросил: «Чего ты больше всего хочешь от жизни, малыш? Каково твое самое страстное желание? Хочешь стать врачом? Замечательным музыкантом? Художником? Писателем? Или лордом-канцлером?» – я бы ему ответил, что единственное мое стремление, мое упование, единственная томящая меня мучительная мечта – это желание заиметь такой же велосипед и с визгом лететь на нем под гору, убрав руки с руля.

Сказка – вот что это было бы! Меня прямо-таки в дрожь кидало при одной мысли об этом.

Второе и последнее мое воспоминание о Соборной школе в Лландаффе поражает своей диковинностью.

Случилось это через год с небольшим, мне тогда только что исполнилось девять лет. К тому времени у меня уже появились кое-какие друзья, и когда я по утрам уходил в школу, то сначала шел один, а потом по дороге ко мне присоединялись еще мальчика четыре, все примерно моего возраста. Возвращаясь домой после уроков, мы впятером тем же составом проходили по зеленому деревенскому лугу и через саму деревню.

По дороге в школу и из школы мы всегда проходили мимо кондитерской. Нет, конечно, мы не проходили мимо, мы не могли пройти мимо нее. Мы всегда останавливались. И прильнув к витрине, вглядывались в большие стеклянные посудины, заполненные ирисками, сосалками, бычьими глазками и земляничными карамельками, и мятными леденцами, и кисленькими капельками, и грушевыми капельками, и лимонными капельками и всякими прочими сластями. У всех нас были карманные деньги – нам давали по шесть пенсов на неделю – и всякий раз, когда у кого-либо из нас в карманах оказывалась какая-нибудь денежка, мы всей гурьбой вваливались в лавку, чтобы купить на пенни какого-нибудь дешевого лакомства. Сам я больше всего любил шербетные сосалки и лакричные шнурки, и в самом деле походившие на шнурки для ботинок.

Мальчик яз нашей пятерки по имени Твейтс сказал мне, что не надо есть лакричные шнурки. Его отец —. он был врачом – сказал, что это лакомство делают из крысиной крови. Он прочитал своему сыну целую лекцию, когда однажды застал его поглощающим это лакомство в кровати.

– Всякий крысолов в стране, – рассказал ему отец, – тащит своих крыс на фабрику лакричных шнурков, и приемщик платит ему по два пенса за штуку. Столько народу разбогатело, да что там, миллионерами стало, сбывая своих дохлых крыс той фабрике.

– Но как из крыс делают лакрицу? – спросил юный Твейтс у своего отца.

– Сначала дожидаются, пока не накопится десять тысяч крыс, – отвечал отец, – потом заполняют ими огромный блестящий стальной котел, и там они варятся несколько часов подряд. Два человека помешивают в кипящем котле длинными шестами, и в конце концов получается жирная парная крысиная тушенка. Потом в котел погружают размельчитель, чтобы раздробить кости, и получается густая сплошная масса, которую называют крысиным суслом.

– Ну хорошо, папа, но как из этого всего получаются лакричные шнурки? – спросил юный Твейтс, и этот вопрос заставил отца умолкнуть и на несколько мгновений задуматься, прежде чем дать ответ.

Наконец он сказал:

– Те двое, что помешивали варево в котле длинными шестами, теперь надевают высокие резиновые сапоги и залезают в котел, и совковыми лопатами выгребают сусло, и выкладывают его кучей на бетонный пол. Потом прокатывают кучу несколько раз паровым дорожным катком, чтобы она стала плоской. Получается такой огромный черный блин, и все, что им теперь нужно сделать, так эта дождаться, пока блин остынет и затвердеет, чтобы его можно было нарезать на полоски, из которых уже легко выходят лакричные шнурки. Никогда не бери их в рот, – сказал отец. – Если будешь их есть, подхватишь крысинин.

– А что такое крысинин, папа? – спросил Твейтс.

– Все крысы, которых ловят крысоловы, отравлены крысиным ядом, – сказал отец, А от крысиного яда бывает крысинин.

– А что бывает, когда его подхватишь? – опять спросил Твейтр.

– Зубы делаются очень острыми и утончаются, – отвечал отец. – А сзади вырастает коротенький толстый хвостик, из спины, прямо из копчика. И крысинин не лечится. Уж я-то должен знать. Я же – врач.

Нам всем очень понравился рассказ Твейтса, и мы заставляли его пересказывать эту историю много раз, пока шли в школу или из школы. Но это не помешало всем нам, кроме Твейтса, и впредь покупать лакричные шнурки. За пенни давали целых две штуки!

Шнурок, если вы не имели удовольствия держать такую вещь в руках, вовсе не круглый, чтоб вы знали. Это как бы плоская черная лента шириной примерно в сантиметр. Продают их смотанными в рулон или катушку, и тогда, во времена моего детства, лакричный шнурок бывал такой длины, что если такую катушку размотать и поднять один конец над головой на вытянутой руке, то второй конец достанет до земли;.

Шербетные сосалки стоили столько же – пенни за пару. Сосалка состояла из заполненной шербетным порошком желтой картонной трубки, из которой торчала полая внутри лакричная соломка. (Крысиная кровь и тут, – имел обыкновение предостерегать нас юный Твейтс, тыкая пальцем в эту лакричную соломку.) Высасываешь через соломку шербет, а когда он кончается, съедаешь лакричную соломку. Приятные такие они были, эти шербетные сосалки. Шербет шипел во рту, а если знать, как это сделать, то можно было выдыхать его через нос, так что ноздри покрывались белой пеной, и тогда легко было строить из себя припадочного.

А еще там были пустокляпы – их продавали по пенни за штуку, – здоровенные круглые шарики размером с маленький помидор. Один пустокляп обеспечивал примерно час безостановочного сосания, и если время от времени вынимать его изо рта, то можно убедиться, что окраска шарика меняется. Было что-то завораживающее в том, как он из розового делается синим, потом зеленым, потом желтым. Мы часто дивились тому, как это фабрика пустокляпов умудряется делать такое колдовство.

– Как это может быть? – спрашивали мы друг у друга. – Как это можно заставить их менять цвет?

– Это из-за слюны, – объявлял юный Твейтс.

Сын врача, он считал себя непререкаемым авторитетом во всем, что имело отношение к телу. Он мог объяснить нам про струпья и предсказать, когда с них сойдет короста. Он знал, почему синяк под глазом – синий и почему кровь – красная.

– Это слюна заставляет пустокляп менять цвет, – продолжал настаивать он. А когда мы просили его поподробнее изложить свою теорию, он отвечал: – Все равно ничего не поймете, даже если я вам про это расскажу.

Грушевые капельки страшно нравились потому, что у них был такой рискованный вкус. От них пахло лаком для ногтей, и они приятно холодили горло. Всех нас предупреждали, что есть это драже опасно, но в результате мы стали пожирать это лакомство в куда больших количествах, чем когда-либо прежде.

Еще в кондитерской торговали твердыми коричневыми ромбовидными таблетками, которые назывались «щекотун миндалин». На вкус и запах эти ромбики очень сильно отдавали хлороформом, и у нас не было ни малейшего сомнения в том, что эти штучки начинены жутким анестетиком – тем самым веществом, которое в больницах дают как наркоз и которое, о чем неоднократно талдычил нам Твейтс, способно усыпить человека на несколько часов кряду.

– Когда моему отцу надо отпилить кому-нибудь ногу, – говорил он, – он набирает в подушку хлороформу, и человек дышит через нее и засыпает, и мой отец отрезает у него ногу, а тот даже ничегошеньки не чувствует.

– Ну а зачем тогда начиняют им конфеты и продают эти конфеты нам? – допытывались мы у него.

Вам, быть может, покажется, что такие вопросы ставили Твейтса в тупик. Но Твейтса никогда ничто не могло загнать в тупик.

– Мой отец говорит, что щекотуны миндалин изобрели, чтобы кормить ими самых опасных преступников в тюрьме, – говорил он. – Их добавляют в еду и дают их преступникам всякий раз, когда в тюрьме кормят, и от хлороформа преступники делаются сонными и не бунтуют.

– Ну хорошо, – говорили мы, – но зачем их продают детям?

– Это заговор, – говорил Твейтс. – Взрослые сговорились между собой делать так, чтобы мы потише были.

Эта кондитерская в Лландаффе находилась в 1923 году в самом средоточии наших жизней. Для нас эта лавка со сластями была тем же, что кабак для пьяницы или церковь для епископа. Без нее жить было бы почти что и незачем.

Но у нее имелся один ужасный изъян, у этой лавки. Хозяйка кондитерской – это был сущий страх Божий. Мы терпеть ее не могли, и у нас на то были веские причины.

Звали ее миссис Пратчетт. Это была невзрачная костлявая старая карга с усиками на верхней губе и с искривленными, кисло-кислыми, как зеленый крыжовник, губами. Она никогда не улыбалась. И ни разу не приглашала нас зайти, если видела рядом, а если что когда и говорила, так разве лишь что-то вроде: «Я слежу за вами и все вижу, так что держите ваши вороватые пальцы подальше от шоколадок!» Или: «Нечего тут болтаться почем зря! Или раскошеливайтесь, или выметайтесь отсюдова!».

Но куда противнее в миссис Пратчетт была та грязь, которую она разводила повсюду. Передник у нее был серый и засаленный. На кофте там и сям крошки жареного хлеба, и пятна от пролитого чая, и клочки яичной скорлупы, и всякие другие следы и остатки завтрака. Но хуже всего были ее руки и ладони. Черные от грязи ж сажи, Словно она этими руками целыми днями таскала глыбы угля. И не забывайте: этими самыми руками и пальцами она лазила в банки со сластями всякий раз, когда мы покупали на пенни паточную палочку, или виноградную жвачку, или ореховую гроздочку, или еще что-нибудь такое. В те времена законодательство насчет охраны здоровья было слабым, и никому, тем более самой миссис Пратчетт, и в голову не приходило, что есть какие-то совки или лопаточки, вроде тех, которыми загребают сласти нынче. Само зрелище ее перепачканной правой руки, выуживающей, из большой стеклянной банки пальцами с траурной каймой под ногтями горсточку шоколадных подушечек, способно было заставить умирающего с голоду бродягу опрометью бежать из лавки.

Но не нас. Без сластей для нас жизни не было. Ради них мы пошли бы и на много худшее, лишь бы полакомиться. Так что мы просто стояли и молчаливо, напряженно глядели на противную старуху, ковыряющуюся в стеклянных банках своими грязно-вонючими пальцами.

Еще мы ненавидели миссис Пратчетт за мелочность. Потрать у нее целых шесть пенсов в один присест, и все равно она и не подумает сложить покупки в пакет или хотя бы завернуть их в специальную бумагу. Вместо этого она заворачивала все сласти в клочок газетной бумаги, который она отрывала от старого номера «Дейли Миррор». Кипа таких же старых газет лежала на прилавке.