Маленькая трилогия чехова сочинение

Тема «футлярности» в рассказах Чехова

В своих рассказах А.П. Чехов описывает явление, ставшее повсеместным в его эпоху, – «футлярность» жизни большинства людей, всеобщий застой и нежелание развиваться. Все герои его рассказов живут праздной, скучной и однообразной жизнью и не могут (или не пытаются) что-то вокруг себя изменить. В произведении «Человек в футляре» описан собирательный образ всех ограниченных, боящихся любых проявлений жизни людей. Это образ Беликова, учителя греческого языка в гимназии: «У этого человека наблюдалось постоянное непреодолимое стремление окружить себя оболочкой, создать себе футляр, который … защитил бы его от внешних влияний». Своей мелочностью, вечным страхом «как бы чего не вышло», привязанностью к формулярам и ненужным правилам он давил на всех остальных, и те, поддаваясь его влиянию, тоже начинали бояться всего на свете. В рассказе «Крыжовник» Иван Иваныч рассказывает о своем брате Николае, который всю жизнь желал только одного – иметь собственную усадьбу. А символом благополучия для него почему-то был крыжовник, который он мечтал посадить на приобретённой земле. Чем ближе он был к вожделенной цели, тем меньше он становился похож на человека и всё больше — на свинью. Николай «постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и губы тянутся вперед, — того и гляди, хрюкнет в одеяло». Он словно был слеп или до крайности близорук: ничего не видел вокруг себя, не замечал окружающего мира. Таков был его футляр – клочок земли и несколько кустов крыжовника. Рассказ «О любви» ведётся от имени помещика Алёхина. Он рассказывает о женщине, к которой в течение многих лет испытывал глубокие чувства. Его возлюбленная, Анна Алексеевна, к моменту их встречи уже была замужем и имела ребёнка. Чем чаще Алёхин бывал в её доме, тем больше привязывался к ней и её семье. Анна Алексеевна испытывала к нему те же чувства: «Я всякий раз по ее глазам видел, что она ждала меня; и она сама признавалась мне, что еще с утра у нее было какое-то особенное чувство, она угадывала, что я приеду». Но они не могли открыто заявить о своей любви и быть вместе, потому что для этого нужно было разрушить её семью, сделать несчастными детей Анны и оставленного мужа. Алёхину казалось невероятным, что эта его «тихая, грустная любовь вдруг грубо оборвет счастливое течение жизни … всего этого дома», где его так любили и где ему так верили. В этом рассказе показан футляр другого рода, настоящий, практически неразрушимый, из которого труднее всего найти выход, – это общественная мораль. Если бы Анна осмелилась уйти из семьи, не ждала бы её участь героини совсем иного произведения – Анны Карениной? Не была бы она лишена шанса видеть своих детей? Как быстро угасла бы её любовь к Алёхину, померкнув в черноте горя, отчаяния и всеобщего осуждения? Прежде чем осудить героев произведения за нерешительность, следует, прежде всего, ответить на эти вопросы. В этих трех рассказах Чехов вполне раскрыл то, что хотел показать читателям, – ужасную безнадёжность, которой была пронизана окружавшая его действительность, обозначив её одним точным словом – «футлярность». Можно привести в пример и другие его произведения, посвященные той же теме: «Палата №6», «Ионыч», «Вишнёвый сад», «Попрыгунья», «Дом с мезонином» — но основной вывод от этого не изменится: герои словно застряли в вязкой паутине безделья, невежества, равнодушия или общественных предрассудков. Трудно представить себе, чтобы хоть кто-то из них смог (или даже попытался) найти выход из сложившейся ситуации. Именно это хотел показать Чехов в своих произведениях – футляры «всех форм, цветов и размеров».

75. Проблема «футлярности» в «маленькой трилогии» А.П. Чехова («Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви»).

«Маленькая трилогия» представлена тремя рассказами А. Чехова — «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви», в центре которых — мир скучных людей. Рассказы связаны единством замысла и посвящены исследованию общественной атмосферы российской действительности.

В — учитель гимназии Беликов как носитель идеологии опасений, настороженности, ожидания чего-то тяжелого и неприятного. Это явление разрастается в рассказе до неимоверных параметров — появляется феномен «беликовщина», т.е. желание во всем и везде спрятаться в свой уютный и одинокий футляр. Герой рассказа «Человек в футляре» — персонаж не только комичный, он ужасен. Ведь, руководству¬ясь девизом «как бы чего не вышло», он «держал в ру¬ках всю гимназию целых пятнадцать лет!». Весь го¬род опасался Беликова.

Образ Беликова призван показать, как ход мыслей приобретает гипертрофированные черты и превращается в стиль жизни, а после — в угрожающее явление с общественным резонансом.

«Футлярным» человеком в рассказе оказывается не только его главный герой, но и те, кто, боясь его, живет по его правилам. Да и рассказчик, Буркин, — тоже «человек в футляре». Он также трепещет перед Беликовым. Беликов умер, но «сколько еще таких человеков в футляре осталось, сколько их еще будет!».

В рассказе «Крыжовник» повествуется о том, каких ужаснейших жертв может потребовать от человека его же фанатичная мечта. Кажется, в мечте иметь собственную усадьбу с крыжовником ничего зазорного нет, но жениться на нелюбимой, зато богатой вдове ради этого — уже слишком.

Мечта героя рассказа «Крыжовник», Николая Ивановича, овладевшая им всецело, тоже своеобраз¬ный «футляр». В результате — герой превращается в обрюзгшего толстяка с толстой кухаркой и толстой собакой, развлечение которого по вечерам — поедание мелкого и кислого, но своего крыжовника. Чехов приходит к выводу, что такое существование тоже своеобразный футляр. Герой «Крыжовника», как и герои «Человека в футляре» сталкивается с рабской идеологией, что в сочетании с навязчивым желанием и легким способом получения средств приводит к печальным результатам. Собственность, утверждает Чехов, не гарантирует нравственной независимости, а напротив, чаще всего ведет к деградации.

Собрав первую тарелку кры¬жовника, кислого и невкусного, Николай Иваныч уже не может оценить его адекватно: он весь в своем «футляре» и глупо радуется тому, чему отдал всего себя. Так и не обретя в жизни подлинного смысла, Ни¬колай Иваныч умирает.

Еще один вариант «футлярного» существования представлен в рассказе «О любви». В центре рассказа — два человека, любящие друг друга, но неспособные разобраться в хитросплетениях собственных жизней. Причина этому — боязнь жизни и новых чувств, нерешительность довериться им. Герой рассказа «О любви», Алехин, подобно Нико¬лаю Иванычу, тоже ограничил свою жизнь усадьбой и заботами о ней. Алехин — человек интеллигентный, и «футляр» у него особенный. Алехин, отказываясь от собственного счастья, пытается оправдаться своим «футляром»: «Куда бы я мог увести ее? Другое дело, если бы у меня была красивая, интересная жизнь…». Герой и не пытается изменить что-либо, он предпочитает покорно плыть по течению. Алехин — яркое свидетельство того, что все пожирающие на своем пути нити беликовщины опутали и самую интимную сферу — сферу любви, а значит, добрались до самой сути человека и навсегда укоренились в нем. Идет время, Анна Алексеевна мучительно пережи¬вает свое положение. Она становится раздражитель¬ной, нервной, а нерешительность Алехина душит лю¬бовь. Его чувства по-настоящему раскрываются толь¬ко тогда, когда становится совсем поздно. Алехин ничего не предпринял ни до того, как героиня решила уехать, ни после. И его поведение — своеобразная форма выражения идеи «футлярности».

Чехов утверждал, что «в человеке все должно быть прекрасно», что человек в любой жизненной ситуа¬ции должен оставаться человеком, не опутывать себя узами пошлости и духовной убогости, не ограничи-вать ими собственное существование. Об этом раз¬мышляет писатель и в «маленькой трилогии».

Краткое содержание

Алехин, Иван Иваныч и Буркин беседовали за завтраком. Хозяин рассказал, что его служанка Пелагея была сильно влюблена в повара Никанора, но не хотела идти за него замуж, так как он пил, буйствовал и даже бил ее.

Размышляя о природе любви, Алехин приходит к выводу, что «тайна сия велика есть». Мужчина считает, что русские украшают любовь роковыми вопросами: «честно это или нечестно, умно или глупо, к чему поведет эта любовь». И Алехин рассказал о своей любви.

Он переехал в Софьино сразу после окончания университета. Так как «на имении был большой долг», Алехин решил уступить своим городским привычкам и усердно работать, пока все не уплатит. Вместе со всеми он пахал, сеял, косил.

В первые же годы мужчину выбрали в «почетные мировые судьи». На одном из заседаний он познакомился с Лугановичем. Тот позвал Алехина на обед и представил своей жене Анне Алексеевне, которой тогда было не более двадцати двух лет. К тому времени у неё был ребенок. Алехин «почувствовал в женщине существо близкое, уже знакомое». Он старался не думать о ней,но “легкая тень её “лежала на его душе. Следующий раз Алехин увиделся с Анной Алексеевной на благотворительном спектакле. Он опять почувствовал близость к ней, был пленен её красотой.

Павел Константиныч все чаще бывал у Лугановичей, став у них «своим», ему всегда были рады. И каждый раз Анна Алексеевна производила на него «впечатление чего-то нового, необыкновенного и важного». Они могли беседовать, подолгу молчать; она играла ему на рояле.

Если Алехин долго не приезжал в город, Лугановичи начинали беспокоиться. Они не понимали, как образованный человек может жить в деревне. Муж и жена дарили Алехину подарки, а если его «притеснял какой-нибудь кредитор», предлагали одолжить денег, однако он никогда не соглашался.

Алехин все время пытался «понять тайну молодой, красивой, умной женщины, которая выходит за неинтересного человека, почти за старика, имеет от него детей».

Каждый раз, приезжая в город, мужчина видел, что Анна Алексеевна ждала его. Однако они не признавались в своей любви, «скрывали ее робко, ревниво». Алехин размышлял над тем, к чему бы могла привести их любовь, что он не может предложить ей интересную жизнь, а только «более будничную обстановку». «И она, по-видимому, рассуждала подобным же образом», думала о муже и детях. Вместе они часто бывали в театре, а после прощались и расходились, как чужие. В городе о них говорили “бог знает что”, но всё это было неправдой.

В последние годы Анна Алексеевна «уже лечилась от расстройства нервов», ощущала недовольство жизнью. При посторонних она испытывала «какое-то странное раздражение» против Алехина.

Вскоре Лугановича назначили «председателем в одной из западных губерний». В конце августа Анну Алексеевну доктор отправил лечиться в Крым, и было решено, что она приедет к семье позже. Провожая женщину, Алехин в последний момент вбежал в купе. Он обнял ее и начал целовать, она прижалась к нему и плакала. «Я признался ей в своей любви, и со жгучей болью в сердце я понял, как ненужно, мелко и как обманчиво было всё то, что нам мешало любить». Он поцеловал ее в последний раз, и они навсегда расстались.

Размышляя над услышанным, Буркин и Иван Иваныч жалели, что Алехин не занимался наукой или чем-то подобным, и о том, какое, должно быть, скорбное лицо было у молодой дамы во время прощания.

Сочинение: «Маленькая трилогия» Чехова («Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви»)

Один из современников Чехова заметил, что по рассказам писателя можно восстановить жизнь России конца XIX века до мельчайших подробностей. Восемь тысяч персонажей — пред­ставителей разных слоев общества, разных возрастов, характе­ров, взглядов — дают нам представление о ней. Есть среди них правдоискатели, люди с обостренным чувством долга и чести, враги духовного рабства, а есть и такие, чьи духовные уродства и ограниченный, мещанский взгляд на жизнь делают несчаст­ными не только их, но и окружающих. Таковы, например, герои рассказов Чехова «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви» — «маленькой трилогии», как называют ее литера­туроведы, какой и замыслил ее автор.

Первый по времени, по определяющей идее, да и по форме (рассказ в рассказе) — «Человек в футляре». Уже в самом названии автор приоткрывает завесу: рассказ пойдет об узкой, ограниченной, «футлярной жизни», о мещанстве в худшем смысле этого слова.

В центре рассказа история жизни и смерти учителя Белико­ва, странного своим пристрастием к футлярам и футлярчикам. Но дело не в том, что прячет он туда личные вещи. В них он пакует свои мысли и чувства, навязывает их окружающим. Гим­назию, в которой он служит, город, в котором живет, Беликов превращает в «управу благочиния», «полицейскую будку». Веч­ный страх, заключенный в его сакраментальной фразе «Как бы чего не вышло», за которым восклицательным знаком маячит его тощая фигура, давит любые начинания, создавая «удушающую атмосферу» заторможенности, подавленности. Особую опасность подобные типы создают не силой своей позиции, а тихо, деликат­но, осторожно плетут они паутину недоверия и соглядатайства. Даже смерть Беликова — лишь временное освобождение, сколь­ко еще таких «человеков в футляре» остается. Поэтому все входит в свою колею, течет по-прежнему жизнь, «не запрещенная циркулярно, но и не разрешенная вполне».

Второй рассказ трилогии развивает тему «футлярности», демонстрируя проникновение ее в сферу желаний и мечты. Герой рассказа, Николай Иванович Чимша-Гималайский, соз­дает в своей скудной чиновничьей жизни иллюзию цели. Он мечтает о покупке усадьбы, обязательно с кустами крыжовни­ка, и напролом идет к своей цели. Живет скупо, не доедает и не допивает, одевается, как нищий, женится «на деньгах», наконец, даже сводит в могилу жену — и все ради этого счастьица стать собственником. Описывая его осуществив­шуюся мечту, Чехов сознательно заостряет сатирическое опи­сание усадебного «рая», ничего не стоящего скудного участка земли с кустами кислого крыжовника, а самого помещика низводит до свинского состояния. Автор ясно дает понять, что достижение узенькой цели вытравило из Николая Ивановича все человеческое.

Чехов, таким образом, ведет читателя к третьему рассказу — «О любви», в котором «футлярность» распространяется дальше, на область человеческих чувств, лишая личного сча­стья. Помещик Алехин, добрый, порядочный, мыслящий чело­век, полюбив чисто и бескорыстно замужнюю женщину, отка­зывается от своего чувства, заменяя его боязливыми рассужде­ниями о том, к чему приведет такая любовь. В этом так и слышится беликовское «Как бы чего не вышло». Только рас­ставаясь навсегда с предметом своей любви, герой понимает, что «исходить нужно не с точки зрения счастья чего-либо, а с чего-то более высшего и важного».

Последний рассказ трилогии подтверждает мысли, выска­занные автором ранее, что люди живут не так, как могли бы, как надо. Эта дисгармония ужасна и трагична. «Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего духа». Нельзя успокаиваться, жить в фут­ляре тишины и покоя, пока есть на земле хоть один несчаст­ный. Нужно, чтобы человек и без звона колокольчика под дверью помнил о страданиях других, творил добро.

Антон Павлович Чехов всегда был врагом пошлости, рав­нодушия, боролся с ними. Горький писал, что это искусство, «которое доступно лишь человеку высоких требований к жиз­ни, которое создается лишь желанием видеть людей простыми, красивыми, гармоничными».

Источник: 100 сочинений для школьников и абитуриентов. М.: КЕЛВОРИ ЛТД, 1996

СПАДИЛО.РУ

Вступление

Что такое обывательская мораль? Кто такой обыватель?

Наверное, обывателем можно назвать практически каждого человека в современном нам обществе. Это обыкновенный человек, который стремится к тому, чтобы быть как все, иметь вещи, которые имеют все, выглядеть так, как выглядят все. Явление это не только российское, но общемировое.

Проблема

В.В. Набоков размышляет над этой темой, выявляя характерные черты обывательщины, приводящей к «футлярности» жизни простых людей. Сами того не понимая, обыватели ограничивают свое жизненное пространство установленными кем-то рамками, общепринятыми нормами, критериями оценки.

В тексте В.В. Набокова основной становится проблема обывательской морали, замкнутости.

Комментарий

Автор считает, что обыватель – явление, характерно для человечества в целом. Оно встречается и среди бедняков, и среди богачей. Обыватели стремятся к приспособлению, к приобщению, их основным желанием становится «быть как все». Они приобретают ту или иную вещь вовсе не потому, что она им необходима, а потому, что она есть у соседа.
Литературные предпочтения они выбирают по такому же принципу: вовсе не являясь ценителями мастерства художников слова, они читают выборочные книги только потому, что их читают миллионы.

Ценя живопись малоизвестного автора, обыватели могут повесить в гостиной картину, которая им не очень нравится, сделают это только ради престижа.

Они – главные жертвы рекламного бизнеса. Пошлость рекламы заключается не в присвоении вещи блеска и лоска, а в уверении человека, что счастье можно купить за деньги, что покупка «возвеличивает» покупателя. В современной рекламе не осталось ничего духовного – только искусственные улыбки. Самое ужасно то, что реклама – всего лишь иллюзия, которой не верит ни покупатель, ни продавец.

У русских людей было очень точное слово для обозначения величия обывателя – пошлость. Это подделка значительности, красоты, ума, привлекательности. Автор вспоминает произведения Гоголя, Толстого и Чехова, где они обличали вульгарность и показное глубокомыслие.

Авторская позиция

В.В. Набоков негативно относится к обывателям. Это доказывают использованные им эпитеты, характеризующие мировоззрение обывателей: «заурядные, убогие мысли», «ложная, поддельная значительность», «показное глубокомыслие».

Своя позиция

Я разделяю точку зрения автора. Мир станет слишком серым, а люди слишком одинаковыми, если все мы бездумно поддадимся рекламным предложениям или жажде быть не хуже других.

Аргумент №1

Не стоит загонять себя в рамки ненужных ограничений, иначе жизнь превратится в «футляр», как в рассказе И.А. Бунина «Господин из Сан-Франциско».

Главный герой и его семья путешествуют на роскошном лайнере под названием «Атлантида». Все привычки и образ жизни выдают в главном персонаже человека пошлого и ограниченного, главной целью его жизни становится материальное благо. Достигнув его, он, руководствуясь модой, отправляется в морское путешествие.

Красоты морских просторов, закаты и рассветы, свежесть морского воздуха – это нисколько не интересует человека из Сан-Франциско. Личный комфорт, вкусная еда, лучшие вина – вот то, что беспокоит главного героя и его близких.

Когда же Господин умирает, его кладут в деревянный ящик и уносят с глаз долой, чтобы он не портил вечер окружающим. В лицах его семьи нет и тени всепоглощающего горя.

Так герой оказывается в «футляре», к которому стремился всю свою сознательную жизнь.

Аргумент №2

Обличителем обывателей становится и В.В. Маяковский в своих знаменитых стихотворениях, особенно в небольшом произведении «Нате!». Сытые и довольные своей сытостью люди, презираемые лирическим героем за непонимание собственной ничтожности, не слышат «бесценных слов» поэта. Таковы настоящие обыватели.

Заключение

Страшно думать о том, что кроме обывателей в мире не останется больше настоящих людей, с индивидуальными интересами и стремлениями. Хочется, чтобы мир сохранял свою уникальность для нас и наших потомков.

В 1898 году русский писатель-драматург Антон Павлович Чехов, «Маленькая трилогия» которого открыла новую тему, отражающую жизнь определенной части российского общества, вознамерился продолжить свои изыскания. Тема обещала быть достаточно обширной и писатель дал ей название «футлярщина». Обособленность, замкнутость, «свой собственный мир», в котором нет места другим людям, таковы характерные признаки «человека в футляре».

«Маленькая трилогия» Чехова, история создания

По свидетельству исследователей творчества великого писателя, идею трилогии ему подсказал Лев Николаевич Толстой. Антон Чехов, «Маленькая трилогия» которого стала «первой ласточкой», предполагал создать целую серию произведений об особенностях «футлярной жизни» людей, но ему удалось написать только три рассказа, после чего писатель разочаровался в своих творческих устремлениях. Он так отозвался о состоянии своей души: «Писать не хочется, пишешь как о надоевшей, пресной, постной еде, без вкуса и запаха…»

«Человек в футляре»

«На краю села Мироносицкого, в сенном сарае старосты Прокофия, устроились на ночлег припозднившиеся охотники…» Так начинается рассказ Антона Чехова «Человек в футляре». Этими охотниками были Буркин и Иван Чимша-Гималайский. Удобно устроившись на сене, друзья разговорились. Спать не хотелось, и Буркин стал рассказывать историю своего сослуживца, учителя греческого языка Беликова.

Странный Беликов

Странный Беликов всегда ходил в утепленном ватой пальто, в галошах и с зонтом. Ходил он так в любое время года, и летом тоже. Свои личные вещи учитель тщательно упаковывал в специальные чехлы и чехольчики. Часы, перочинный ножик, табакерку раскладывал по коробочкам, которые всегда носил с собой. Столь необычные действия образованного и еще не старого человека объяснялись его желанием оградить себя от влияния внешней среды, он рассуждал так: «…а вдруг произойдет что-то такое-этакое…».

Беликов планомерно создавал свою защиту, а весь город потешался над незадачливым учителем, считая его причуды признаком легкого сумашествия. Но поскольку преподавателем он был хорошим, успеваемость гимназистов по его предмету не вызывала нареканий, то его и не трогали. Жил Беликов один, жениться боялся, иначе ведь и жену пришлось бы поместить в чехол.

Но вот в гимназию пришел новый учитель — преподаватель географии и истории Михаил Коваленко. Он недавно приехал в город вместе со своей сестрой, Варенькой, очаровательной особой неполных тридцати лет, улыбчивой непоседой. Вся гимназия была покорена веселым нравом Вареньки, не избежал этой участи и Беликов. Он даже стал иногда гулять с молодой женщиной, а прогуливаясь, доказывал ей с мрачным видом, что «брак — это чрезвычайно серьезная вещь». Варенька слушала его не очень внимательно, а вскоре нравоучения ей и вовсе надоели.

Однажды Беликов встретил Мишу Коваленко и Вареньку, когда они катались на велосипедах. Выглянув из своего футляра, он увидел двух счастливых свободных людей, и весь мир для него перевернулся. Потрясенный Беликов на следующий день пришел в дом Коваленко, желая доказать, как это неразумно — кататься на велосипеде, неприлично и опасно, некрасиво и унизительно. Вареньки дома не было, а Михаил взял да и спустил своего коллегу с лестницы.

А тут и Варенька подошла. Она весело рассмеялась, увидев, как Беликов кувыркается по ступенькам. А тот был настолько потрясен случившимся, что едва добрался до дома и слег. Проболел месяц, да и умер от душевного расстройства. На похоронах все желали ему «царства небесного», а про себя думали: «Ну наконец-то человек получил настоящий футляр, который теперь оградит его от любых неприятностей».

Крыжовник

«Маленькая трилогия» Чехова содержит еще один рассказ о «футлярной» жизни простого человека. Однажды Буркин и Иван Иванович Чимша-Гималайский, прогуливаясь вдоль поля, решили зайти к своему приятелю, Павлу Константиновичу Алехину. Тот радушно встретил старых знакомых, пригласил в сад. Сидели друзья среди разросшихся кустов крыжовника, и Чимша-Гималайский рассказал историю своего брата Николая Ивановича.

Герой рассказа с девятнадцати лет работал в казенной палате за небольшое жалование и едва сводил концы с концами. И как у всякого материально стесненного человека, у него была мечта. Николаю Ивановичу хотелось иметь свое имение, хороший дом, а главное, чтобы в саду рос крыжовник. Не то чтобы он любил варенье из спелых ягод, а вот просто мечталось ему об этом. Годы шли, и все время перед глазами чиновника стояли кусты крыжовника. Чтобы когда-нибудь купить имение, Николай Иванович экономил каждую копейку, часто ему есть было нечего, все деньги он складывал в коробку и прятал ее в тайник.

Когда подошло время заводить семью, Николай Иванович посватался к вдове, богатой и очень некрасивой, со скверным характером. К тому же она была старше его чуть ли не на двадцать лет. Свадьбу играть не стали – из соображений экономии, а все деньги жены Николай Иванович положил в банк. Жили впроголодь, ходили в чем попало, детей не рожали. От такой жизни женщина вскоре умерла.

Онлайн чтение книги Человек в футляре Крыжовник

Еще с раннего утра все небо обложили дождевые тучи; было тихо, не жарко и скучно, как бывает в серые пасмурные дни, когда над полем давно уже нависли тучи, ждешь дождя, а его нет. Ветеринарный врач Иван Иваныч и учитель гимназии Буркин уже утомились идти, и поле представлялось им бесконечным. Далеко впереди еле были видны ветряные мельницы села Мироносицкого, справа тянулся и потом исчезал далеко за селом ряд холмов, и оба они знали, что это берег реки, там луга, зеленые ивы, усадьбы, и если стать на один из холмов, то оттуда видно такое же громадное поле, телеграф и поезд, который издали похож на ползущую гусеницу, а в ясную погоду оттуда бывает виден даже город. Теперь, в тихую погоду, когда вся природа казалась кроткой и задумчивой, Иван Иваныч и Буркин были проникнуты любовью к этому полю, и оба думали о том, как велика, как прекрасна эта страна.

– В прошлый раз, когда мы были в сарае у старосты Прокофия, – сказал Буркин, – вы собирались рассказать какую-то историю.

– Да, я хотел тогда рассказать про своего брата.

Иван Иваныч протяжно вздохнул и закурил трубочку, чтобы начать рассказывать, но как раз в это время пошел дождь. И минут через пять лил уже сильный дождь, обложной, и трудно было предвидеть, когда он кончится. Иван Иваныч и Буркин остановились в раздумье; собаки, уже мокрые, стояли, поджав хвосты, и смотрели на них с умилением.

– Нам нужно укрыться куда-нибудь, – сказал Буркин. – Пойдемте к Алехину. Тут близко.

– Пойдемте.

Они свернули в сторону и шли всё по скошенному полю, то прямо, то забирая направо, пока не вышли на дорогу. Скоро показались тополи, сад, потом красные крыши амбаров; заблестела река, и открылся вид на широкий плес с мельницей и белою купальней. Это было Софьино, где жил Алехин.

Мельница работала, заглушая шум дождя; плотина дрожала. Тут около телег стояли мокрые лошади, понурив головы, и ходили люди, накрывшись мешками. Было сыро, грязно, неуютно, и вид у плеса был холодный, злой. Иван Иваныч и Буркин испытывали уже чувство мокроты, нечистоты, неудобства во всем теле, ноги отяжелели от грязи, и когда, пройдя плотину, они поднимались к господским амбарам, то молчали, точно сердились друг на друга. В одном из амбаров шумела веялка; дверь была открыта, и из нее валила пыль. На пороге стоял сам Алехин, мужчина лет сорока, высокий, полный, с длинными волосами, похожий больше на профессора или художника, чем на помещика. На нем была белая, давно не мытая рубаха с веревочным пояском, вместо брюк кальсоны, и на сапогах тоже налипли грязь и солома. Нос и глаза были черны от пыли. Он узнал Ивана Иваныча и Буркина и, по-видимому, очень обрадовался.

– Пожалуйте, господа, в дом, – сказал он, улыбаясь. – Я сейчас, сию минуту.

Дом был большой, двухэтажный. Алехин жил внизу, в двух комнатах со сводами и с маленькими окнами, где когда-то жили приказчики; тут была обстановка простая, и пахло ржаным хлебом, дешевою водкой и сбруей. Наверху же, в парадных комнатах, он бывал редко, только когда приезжали гости. Ивана Иваныча и Буркина встретила в доме горничная, молодая женщина, такая красивая, что они оба разом остановились и поглядели друг на друга.

– Вы не можете себе представить, как я рад видеть вас, господа, – говорил Алехин, входя за ними в переднюю. – Вот не ожидал! Пелагея, – обратился он к горничной, – дайте гостям переодеться во что-нибудь. Да, кстати, и я переоденусь. Только надо сначала пойти помыться, а то я, кажется, с весны не мылся. Не хотите ли, господа, пойти в купальню, а тут пока приготовят.

Красивая Пелагея, такая деликатная и на вид такая мягкая, принесла простыни и мыло, и Алехин с гостями пошел в купальню.

– Да, давно я уже не мылся, – говорил он, раздеваясь. – Купальня у меня, как видите, хорошая, отец еще строил, но мыться как-то все некогда.

Он сел на ступеньке и намылил свои длинные волосы и шею, и вода около него стала коричневой.

– Да, признаюсь… – проговорил Иван Иваныч значительно, глядя на его голову.

– Давно я уже не мылся… – повторил Алехин конфузливо и еще раз намылился, и вода около него стала темно-синей, как чернила.

Иван Иваныч вышел наружу, бросился в воду с шумом и поплыл под дождем, широко взмахивая руками, и от него шли волны, и на волнах качались белые лилии; он доплыл до самой середины плеса и нырнул, и через минуту показался на другом месте, и поплыл дальше, и все нырял, стараясь достать дна. «Ах, боже мой… – повторял он, наслаждаясь. – Ах, боже мой…» Доплыл до мельницы, о чем-то поговорил там с мужиками и повернул назад, и на середине плеса лег, подставляя свое лицо под дождь. Буркин и Алехин уже оделись и собрались уходить, а он все плавал и нырял.

– Ах, боже мой… – говорил он. – Ах, господи помилуй!

– Будет вам! – крикнул ему Буркин.

Вернулись в дом. И только когда в большой гостиной наверху зажгли лампу, и Буркин и Иван Иваныч, одетые в шелковые халаты и теплые туфли, сидели в креслах, а сам Алехин, умытый, причесанный, в новом сюртуке, ходил по гостиной, видимо с наслаждением ощущая тепло, чистоту, сухое платье, легкую обувь, и когда красивая Пелагея, бесшумно ступая по ковру и мягко улыбаясь, подавала на подносе чай с вареньем, только тогда Иван Иваныч приступил к рассказу, и казалось, что его слушали не одни только Буркин и Алехин, но также старые и молодые дамы и военные, спокойно и строго глядевшие из золотых рам.

– Нас два брата, – начал он, – я, Иван Иваныч, и другой – Николай Иваныч, года на два помоложе. Я пошел по ученой части, стал ветеринаром, а Николай уже с девятнадцати лет сидел в казенной палате. Наш отец Чимша-Гималайский был из кантонистов, но, выслужив офицерский чин, оставил нам потомственное дворянство и именьишко. После его смерти именьишко у нас оттягали за долги, но, как бы ни было, детство мы провели в деревне на воле. Мы, все равно как крестьянские дети, дни и ночи проводили в поле, в лесу, стерегли лошадей, драли лыко, ловили рыбу и прочее тому подобное… А вы знаете, кто хоть раз в жизни поймал ерша или видел осенью перелетных дроздов, как они в ясные, прохладные дни носятся стаями над деревней, тот уже не городской житель, и его до самой смерти будет потягивать на волю. Мой брат тосковал в казенной палате. Годы проходили, а он все сидел на одном месте, писал все те же бумаги и думал все об одном и том же, как бы в деревню. И эта тоска у него мало-помалу вылилась в определенное желание, в мечту купить себе маленькую усадебку где-нибудь на берегу реки или озера.

Он был добрый, кроткий человек, я любил его, но этому желанию запереть себя на всю жизнь в собственную усадьбу я никогда не сочувствовал. Принято говорить, что человеку нужно только три аршина земли. Но ведь три аршина нужны трупу, а не человеку. И говорят также теперь, что если наша интеллигенция имеет тяготение к земле и стремится в усадьбы, то это хорошо. Но ведь эти усадьбы те же три аршина земли. Уходить из города, от борьбы, от житейского шума, уходить и прятаться у себя в усадьбе – это не жизнь, это эгоизм, лень, это своего рода монашество, но монашество без подвига. Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа.

Брат мой Николай, сидя у себя в канцелярии, мечтал о том, как он будет есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым часам за воротами на лавочке и глядеть на поле и лес. Сельскохозяйственные книжки и всякие эти советы в календарях составляли его радость, любимую духовную пищу; он любил читать и газеты, но читал в них одни только объявления о том, что продаются столько-то десятин пашни и луга с усадьбой, рекой, садом, мельницей, с проточными прудами. И рисовались у него в голове дорожки в саду, цветы, фрукты, скворечни, караси в прудах и, знаете, всякая эта штука. Эти воображаемые картины были различны, смотря по объявлениям, которые попадались ему, но почему-то в каждой из них непременно был крыжовник. Ни одной усадьбы, ни одного поэтического угла он не мог себе представить без того, чтобы там не было крыжовника.

– Деревенская жизнь имеет свои удобства, – говорил он, бывало. – Сидишь на балконе, пьешь чай, а на пруде твои уточки плавают, пахнет так хорошо, и… и крыжовник растет.

Он чертил план своего имения, и всякий раз у него на плане выходило одно и то же: а) барский дом, b) людская, с) огород, d) крыжовник. Жил он скупо: недоедал, недопивал, одевался бог знает как, словно нищий, и все копил и клал в банк. Страшно жадничал. Мне было больно глядеть на него, и я кое-что давал ему и посылал на праздниках, но он и это прятал. Уж коли задался человек идеей, то ничего не поделаешь.

Годы шли, перевели его в другую губернию, минуло ему уже сорок лет, а он все читал объявления в газетах и копил. Потом, слышу, женился. Все с той же целью, чтобы купить себе усадьбу с крыжовником, он женился на старой, некрасивой вдове, без всякого чувства, а только потому, что у нее водились деньжонки. Он и с ней тоже жил скупо, держал ее впроголодь, а деньги ее положил в банк на свое имя. Раньше она была за почтмейстером и привыкла у него к пирогам и к наливкам, а у второго мужа и хлеба черного не видала вдоволь; стала чахнуть от такой жизни да года через три взяла и отдала богу душу. И, конечно, брат мой ни одной минуты не подумал, что он виноват в ее смерти. Деньги, как водка, делают человека чудаком. У нас в городе умирал купец. Перед смертью приказал подать себе тарелку меду и съел все свои деньги и выигрышные билеты вместе с медом, чтобы никому не досталось. Как-то на вокзале я осматривал гурты, и в это время один барышник попал под локомотив, и ему отрезало ногу. Несем мы его в приемный покой, кровь льет – страшное дело, а он все просит, чтобы ногу его отыскали, и все беспокоится: в сапоге на отрезанной ноге двадцать рублей, как бы не пропали.

– Это вы уж из другой оперы, – сказал Буркин.

– После смерти жены, – продолжал Иван Иваныч, подумав полминуты, – брат мой стал высматривать себе имение. Конечно, хоть пять лет высматривай, но все же в конце концов ошибешься и купишь совсем не то, о чем мечтал. Брат Николай через комиссионера, с переводом долга, купил сто двенадцать десятин с барским домом, с людской, с парком, но ни фруктового сада, ни крыжовника, ни прудов с уточками; была река, но вода в ней цветом как кофе, потому что по одну сторону имения кирпичный завод, а по другую – костопальный. Но мой Николай Иваныч мало печалился; он выписал себе двадцать кустов крыжовника, посадил и зажил помещиком.

В прошлом году я поехал к нему проведать. Поеду, думаю, посмотрю, как и что там. В письмах своих брат называл свое имение так: Чумбароклова пустошь, Гималайское тож. Приехал я в «Гималайское тож» после полудня. Было жарко. Везде канавы, заборы, изгороди, понасажены рядами елки, – и не знаешь, как проехать во двор, куда поставить лошадь. Иду к дому, а навстречу мне рыжая собака, толстая, похожая на свинью. Хочется ей лаять, да лень. Вышла из кухни кухарка, голоногая, толстая, тоже похожая на свинью, и сказала, что барин отдыхает после обеда. Вхожу к брату, он сидит в постели, колени покрыты одеялом; постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и губы тянутся вперед, – того и гляди, хрюкнет в одеяло.

Мы обнялись и всплакнули от радости и от грустной мысли, что когда-то были молоды, а теперь оба седы, и умирать пора. Он оделся и повел меня показывать свое имение.

– Ну, как ты тут поживаешь? – спросил я.

– Да ничего, слава богу, живу хорошо.

Это уж был не прежний робкий бедняга-чиновник, а настоящий помещик, барин. Он уж обжился тут, привык и вошел во вкус; кушал много, в бане мылся, полнел, уже судился с обществом и с обоими заводами, и очень обижался, когда мужики не называли его «ваше высокоблагородие». И о душе своей заботился солидно, по-барски, и добрые дела творил не просто, а с важностью. А какие добрые дела? Лечил мужиков от всех болезней содой и касторкой и в день своих именин служил среди деревни благодарственный молебен, а потом ставил полведра, думал, что так нужно. Ах, эти ужасные полведра! Сегодня толстый помещик тащит мужиков к земскому начальнику за потраву, а завтра, в торжественный день, ставит им полведра, а они пьют и кричат «ура» и, пьяные, кланяются ему в ноги. Перемена жизни к лучшему, сытость, праздность развивают в русском человеке самомнение, самое наглое. Николай Иваныч, который когда-то в казенной палате боялся даже для себя лично иметь собственные взгляды, теперь говорил одни только истины, и таким тоном, точно министр: «Образование необходимо, но для народа оно преждевременно», «Телесные наказания вообще вредны, но в некоторых случаях они полезны и незаменимы».

– Я знаю народ и умею с ним обращаться, – говорил он. – Меня народ любит. Стоит мне только пальцем шевельнуть, и для меня народ сделает все, что захочу.

И все это, заметьте, говорилось с умной, доброю улыбкой. Он раз двадцать повторил: «мы, дворяне», «я как дворянин»; очевидно, уже не помнил, что дед наш был мужик, а отец – солдат. Даже наша фамилия Чимша-Гималайский, в сущности несообразная, казалась ему теперь звучной, знатной и очень приятной.

Но дело не в нем, а во мне самом. Я хочу вам рассказать, какая перемена произошла во мне в эти немногие часы, пока я был в его усадьбе. Вечером, когда мы пили чай, кухарка подала к столу полную тарелку крыжовнику. Это был не купленный, а свой собственный крыжовник, собранный в первый раз с тех пор, как были посажены кусты. Николай Иваныч засмеялся и минуту глядел на крыжовник молча, со слезами, – он не мог говорить от волнения, потом положил в рот одну ягоду, поглядел на меня с торжеством ребенка, который наконец получил свою любимую игрушку, и сказал:

– Как вкусно!

И он с жадностью ел и все повторял:

– Ах, как вкусно! Ты попробуй!

Было жестко и кисло, но, как сказал Пушкин, «тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман». Я видел счастливого человека, заветная мечта которого осуществилась так очевидно, который достиг цели в жизни, получил то, что хотел, который был доволен своей судьбой, самим собой. К моим мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное, теперь же, при виде счастливого человека, мною овладело тяжелое чувство, близкое к отчаянию. Особенно тяжело было ночью. Мне постлали постель в комнате рядом с спальней брата, и мне было слышно, как он не спал и как вставал и подходил к тарелке с крыжовником и брал по ягодке. Я соображал: как, в сущности, много довольных, счастливых людей! Какая это подавляющая сила! Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье… Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч, живущих в городе, ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился. Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников; но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Все тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то ведер выпито, столько-то детей погибло от недоедания… И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно. Это общий гипноз. Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других. Но человека с молоточком нет, счастливый живет себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, – и все обстоит благополучно.

– В ту ночь мне стало понятно, как я тоже был доволен и счастлив, – продолжал Иван Иваныч, вставая. – Я тоже за обедом и на охоте поучал, как жить, как веровать, как управлять народом. Я тоже говорил, что ученье свет, что образование необходимо, но для простых людей пока довольно одной грамоты. Свобода есть благо, говорил я, без нее нельзя, как без воздуха, но надо подождать. Да, я говорил так, а теперь спрашиваю: во имя чего ждать? – спросил Иван Иваныч, сердито глядя на Буркина. – Во имя чего ждать, я вас спрашиваю? Во имя каких соображений? Мне говорят, что не все сразу, всякая идея осуществляется в жизни постепенно, в свое время. Но кто это говорит? Где доказательства, что это справедливо? Вы ссылаетесь на естественный порядок вещей, на законность явлений, но есть ли порядок и законность в том, что я, живой, мыслящий человек, стою надо рвом и жду, когда он зарастет сам или затянет его илом, в то время как, быть может, я мог бы перескочить через него или построить через него мост? И опять-таки во имя чего ждать? Ждать, когда нет сил жить, а между тем жить нужно и хочется жить!

Я уехал тогда от брата рано утром, и с тех пор для меня стало невыносимо бывать в городе. Меня угнетают тишина и спокойствие, я боюсь смотреть на окна, так как для меня теперь нет более тяжелого зрелища, как счастливое семейство, сидящее вокруг стола и пьющее чай. Я уже стар и не гожусь для борьбы, я не способен даже ненавидеть. Я только скорблю душевно, раздражаюсь, досадую, по ночам у меня горит голова от наплыва мыслей, и я не могу спать… Ах, если б я был молод!

Иван Иваныч прошелся в волнении из угла в угол и повторил:

– Если б я был молод!

Он вдруг подошел к Алехину и стал пожимать ему то одну руку, то другую.

– Павел Константиныч! – проговорил он умоляющим голосом, – не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя! Пока молоды, сильны, бодры, не уставайте делать добро! Счастья нет, и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!

И все это Иван Иваныч проговорил с жалкой, просящею улыбкой, как будто просил лично для себя.

Потом все трое сидели в креслах, в разных концах гостиной, и молчали. Рассказ Ивана Иваныча не удовлетворил ни Буркина, ни Алехина. Когда из золотых рам глядели генералы и дамы, которые в сумерках казались живыми, слушать рассказ про беднягу чиновника, который ел крыжовник, было скучно. Хотелось почему-то говорить и слушать про изящных людей, про женщин. И то, что они сидели в гостиной, где всё – и люстра в чехле, и кресла, и ковры под ногами говорили, что здесь когда-то ходили, сидели, пили чай вот эти самые люди, которые глядели теперь из рам, и то, что здесь теперь бесшумно ходила красивая Пелагея, – это было лучше всяких рассказов.

Алехину сильно хотелось спать; он встал по хозяйству рано, в третьем часу утра, и теперь у него слипались глаза, но он боялся, как бы гости не стали без него рассказывать что-нибудь интересное, и не уходил. Умно ли, справедливо ли было то, что только что говорил Иван Иваныч, он не вникал; гости говорили не о крупе, не о сене, не о дегте, а о чем-то, что не имело прямого отношения к его жизни, и он был рад и хотел, чтобы они продолжали…

– Однако пора спать, – сказал Буркин, поднимаясь. – Позвольте пожелать вам спокойной ночи.

Алехин простился и ушел к себе вниз, а гости остались наверху. Им обоим отвели на ночь большую комнату, где стояли две старые деревянные кровати с резными украшениями и в углу было распятие из слоновой кости; от их постелей, широких, прохладных, которые постилала красивая Пелагея, приятно пахло свежим бельем.

Иван Иваныч молча разделся и лег.

– Господи, прости нас, грешных! – проговорил он и укрылся с головой.

От его трубочки, лежавшей на столе, сильно пахло табачным перегаром, и Буркин долго не спал и все никак не мог понять, откуда этот тяжелый запах.

Дождь стучал в окна всю ночь.
1898

Исполнение мечты

Николай Иванович приобрел небольшую усадьбу с чахлыми деревьями в саду и зажил в свое удовольствие. Первым делом он купил двадцать кустов крыжовника и засадил ими все вокруг. Потом затеял тяжбу с расположенным неподалеку заводом, который, по его разумению, отравлял воздух, и крыжовник от этого не рос. Судебные разбирательства были бесконечными и разорительными для Николая Ивановича. И все же он чувствовал себя счастливым человеком, когда по утрам выходил в сад и смотрел на кусты крыжовника.

Через два месяца Николай Иванович заболел, у него обнаружился рак желудка. Плохое питание в течение многих лет, нервные расстройства, бессоница — все это не прошло даром. Когда он уже не мог встать с постели, и смерть должна была вот-вот наступить, прислуга внесла в комнату полную тарелку спелого крыжовника. Николай Иванович на него даже не взглянул.

Мировоззрение действующих лиц

Маленькую повесть о судьбе Николая Ивановича можно считать отражением взглядов на жизнь всех главных героев. Несомненно, осуждающий тон рассказчика поначалу импонирует читателю. Но очень скоро становится понятно, что всем героям «Крыжовника» присуще мещанское мировоззрение. С одной стороны, они критикуют пустую жизнь, где все подчинено деньгам и желанию «барствовать» без внимания к тяготам бедных людей, с другой — все персонажи сами являются мещанами.

Мерой счастья Чехов считает желание и возможность созидать. Только герои рассказа не готовы принять эту гуманистическую философию. Иван Иванович понимает, что нужно делать добро, но не стремится никому помогать, не пытается бороться с мещанскими пороками. Герой оправдывает себя солидным возрастом. Он говорит: «Я уже стар и не гожусь для борьбы. Я только скорблю душевно». А после того, как его родной брат осуществил свою жалкую мечту, Иван даже о счастье стал думать исключительно с грустью.

Интересно, что ветеринар, обозначая пороки общества и рассуждая о методах борьбы с ними, обращается к собеседникам, среди которых мелкий помещик Алехин и гимназический учитель Буркин, с призывом творить добро и противостоять барским искушениям: «Не давайте себя усыплять! Не уставайте делать добро!». Однако собеседников почти не волнует история жадного чиновника, одержимого мечтой об усадьбе с крыжовником, а тему нравственности они находят довольно скучной.

Буркина больше привлекают обаятельные женщины и изящество во всем. Так он с неподдельным интересом отмечает красивые внешние черты Пелагеи — служанки хозяина дома. Учитель с удовольствием рассматривает портреты в золоченых рамах. История бедняги-чиновника, который ел неспелый крыжовник, его совершенно не впечатлила.

Алехину понравилось слушать экспрессивного рассказчика, но идеи о помощи нуждающимся он не разделял. Помещик считал, что нужно усердно трудиться во имя собственного процветания и блага. Философию об истинном счастье, заключающемся в созидании, он не понял. Этот герой привык мыслить конкретно и прямолинейно, а гости в беседе не упоминали ни о крупе, ни о дегте, ни о сене — ни о чем, что имело бы непосредственную связь с его жизнью.

О любви

И, наконец, «Маленькая трилогия» Чехова завершается рассказом о любви. С утра зарядил дождь. Павел Константинович Алехин позвал к завтраку своих приятелей Ивана Чимша-Гималайского и Буркина, которые со вчерашнего дня находились у него в гостях. За кофе с ликером начался разговор о том о сем, и Алехин поведал друзьям историю любви, которая произошла с ним в молодости.

Однажды Павла Константиновича избрали окружным судьей как образованного человека, знающего языки и хорошо разбирающегося в юриспруденции. В суде он познакомился с заместителем председателя, Дмитрием Лугановичем, и между ними возникли добрые приятельские отношения. Как-то после запутанного разбирательства, длившегося два дня подряд, когда все порядком утомились, Луганович пригласил Алехина на обед к себе домой.

Так Павел Константинович познакомился с Анной Алексеевной, женой Лугановича, молодой женщиной двадцати двух лет, интеллигентной, красивой. Он сразу почувствал в Анне родственную душу. За обедом говорили о разных пустяках, веселились, все трое прекрасно понимали друг друга, как будто были знакомы много лет. Алехин заметил, что между супругами существует полное взаимопонимание, и немало этому удивился, поскольку Анна Алексеевна со своей утонченностью и глубокой внутренней культурой была на голову выше простого и поверхностного Дмитрия Лугановича.

В тот же день Павел Константинович осознал, что Анна занимает все его мысли, старался вспомнить каждое ее слово, каждый взгляд. Тогда он еще не догадывался, что молодая женщина тоже пребывала в легком смятении после того, как Алехин откланялся и ушел к себе домой. Между ними протянулись невидимые нити, соединившие их души.

С тех пор Алехин стал часто бывать в доме Лугановичей, сдружился с ними и старался всячески быть полезным. Дмитрий и Анна тоже не оставались в долгу, предлагали помощь деньгами, когда Павел Константинович испытывал трудности с выплатой долгов, оставшихся еще от отца. Но для него было важно другое, ему хотелось ежеминутно видеть сияющие глаза Анны, слышать ее голос, быть с ней рядом.

Оба были уже влюблены друг в друга, но каждый понимал, что давать волю чувствам нельзя, это сделает несчастными всех окружающих и в конечном итоге разрушит семью Лугановичей и жизнь самого Алехина. Приходилось сдерживаться, ни Павел Константинович, ни Анна не позволяли любви вырваться на волю, держали ее в прочном футляре.

И только однажды, когда Анна Алексеевна уезжала в Крым на лечение, Алехин, оказавшись в купе поезда с ней наедине, смог обнять любимую женщину, поцеловать ее. Она ответила ему, обливаясь слезами, влюбленные провели вместе несколько счастливых минут и затем расстались навсегда.

Иван Иванович

В центре повествования произведения Чехова — ветеринарный врач, рассказывающий историю родного брата. Иван Иванович Чимша-Гималайский имеет дворянское происхождение. Однако он сам не причисляет себя к привилегированному сословию, поскольку титул дворянина ему достался от отца, удостоенного высокой чести за доблестную офицерскую службу. За верность Отечеству он получил имение, которое детям пришлось впоследствии продать за долги.

Детство мальчик провел вместе с братом Николаем в деревне, где они жили, по его выражению, «На воле. Все равно, как крестьянские дети». Будучи прекрасным рассказчиком, Иван Иванович подчеркнул, что после свободной и насыщенной деревенской жизни крайне трудно стать горожанином: до самой смерти будет «потягивать» на сельские просторы, а тоску по собственному имению не унять никогда.

Чехов посредством ностальгических воспоминаний героя подводит читателя к главному действующему лицу — младшему брату, у которого после утраты «именьишка» в душе навсегда поселилась единственная мечта о личной усадьбе, где непременно будет расти крыжовник.

Ветеринар, повествуя о жалкой одержимости Николая, пускается в философские рассуждения о смысле жизни, нравственности и пороках общества.

По его мнению, каждому человеку, с одной стороны, нужно лишь три аршина земли, а с другой — целый мир, весь простор земного шара, где можно проявить индивидуальность и лучшие человеческие качества.

В пылу жарких рассуждений об эгоизме и «футлярности» общества Иван Иванович обличает образ жизни брата, считая такой опыт жалким и бессмысленным. Он призывает собеседников бороться с пороками и не повторять мещанские ошибки. Неслучайно Чехов показывает читателю, как сильно склонен рассказчик к пафосным обобщениям. Причина тому одна — сомнение в собственной нравственности. Ключевой момент в речи персонажа — признание своей трусости и неспособности к борьбе за духовные ценности.