Мамин сибиряк сказка про воронушку черную головушку и желтую канарейку

Грустная сказка на примере канарейки рассказывает о том, что стремление к свободе и вольной жизни может печально закончится, если не быть готовым к непростым условиям. Ворона спасла канарейку от воробьев и поселила у себя в гнезде. Она дивилась новой соседке и даже сомневалась, что она настоящая птица. Когда пришла зима, канарейка стала мерзнуть и вспоминать о доме и жизни в клетке. Но, тем не менее, возвращаться в клетку она не хотела. Однажды ворона вернулась в свое гнездо и обнаружила там бездыханное тело канарейки. Единственное, что она сказала: «Ну, ведь говорила я, что это не птица!».

Про Воронушку-чёрную головушку и жёлтую птичку Канарейку читать

Сидит Ворона на берёзе и хлопает носом по сучку: хлоп-хлоп. Вычистила нос, оглянулась кругом да как каркнет:

— Карр! Карр!

Дремавший на заборе кот Васька чуть не свалился со страху и начал ворчать:

— Эк, тебя взяло, чёрная голова. Даст же бог такое горлышко! Чему обрадовалась-то?

— Отстань. Некогда мне, разве не видишь? Ах, как некогда. Карр-карр-карр! И всё-то дела да дела.

— Умаялась, бедная, — засмеялся Васька.

— Молчи, лежебок. Ты вот все бока пролежал, только и знаешь, что на солнышке греться, а я-то с утра покоя не знаю: на десяти крышах посидела, полгорода облетела, все уголки и закоулки осмотрела. А ещё вот надо на колокольню слетать, на рынке побывать, в огороде покопать. Да что я с тобой даром время теряю, — некогда мне. Ах, как некогда!

Хлопнула Ворона в последний раз носом по сучку, встрепенулась и только что хотела вспорхнуть, как услышала страшный крик. Неслась стая воробьев, а впереди летела какая-то маленькая жёлтенькая птичка.

— Братцы, держите её, ой, держите! — пищали воробьи.

— Что такое? Куда? — крикнула Ворона, бросаясь за воробьями.

Взмахнула Ворона крыльями раз десяток и догнала воробьиную стаю. Жёлтенькая птичка выбилась из последних сил и бросилась в маленький садик, где росли кусты сирени, смородины и черёмухи. Она хотела спрятаться от гнавшихся за ней воробьев. Забилась жёлтенькая птичка под куст, а Ворона тут как тут.

— Ты кто такая будешь? — каркнула она.

Воробьи так и обсыпали куст, точно кто бросил горсть гороху.

Они озлились на жёлтенькую птичку и хотели её заклевать.

— За что вы её обижаете? — спрашивала Ворона.

— А зачем она жёлтая? — запищали разом все воробьи.

Ворона посмотрела на жёлтенькую птичку: действительно, вся жёлтая, — мотнула головой и проговорила:

— Ах вы, озорники. Ведь это совсем не птица! Разве такие птицы бывают? А впрочем, убирайтесь-ка. Мне надо поговорить с этим чудом. Она только притворяется птицей.

Воробьи запищали, затрещали, озлились ещё больше, а делать нечего — надо убираться.

Разговоры с Вороной коротки: так хватит носищем, что и дух вон.

Разогнав воробьев, Ворона начала допытывать жёлтенькую птичку, которая тяжело дышала и так жалобно смотрела своими чёрными глазками.

— Кто ты такая будешь? — спрашивала Ворона.

— Я Канарейка.

— Смотри, не обманывай, а то плохо будет. Кабы не я, так воробьи заклевали бы тебя.

— Право, я Канарейка.

— Откуда ты взялась?

— А я жила в клетке. в клетке и родилась, и выросла, и жила. Мне всё хотелось полетать, как другие птицы. Клетка стояла на окне, и я всё смотрела на других птичек. Так им весело было, а в клетке так тесно. Ну, девочка Алёнушка принесла чашечку с водой, отворила дверку, а я и вырвалась. Летала, летала по комнате, а потом в форточку и вылетела.

— Что же ты делала в клетке?

— Я хорошо пою.

— Ну-ка, спой.

Канарейка спела. Ворона наклонила голову набок и удивилась.

— Ты это называешь пением? Ха-ха. Глупые же были твои хозяева, если кормили за такое пение. Если б уж кого кормить, так настоящую птицу, как, например, меня. Давеча каркнула, — так плут Васька чуть с забора не свалился. Вот это пение!

— Я знаю Ваську. Самый страшный зверь. Он сколько раз подбирался к нашей клетке. Глаза зелёные, так и горят, выпустит когти.

— Ну, кому страшен, а кому и нет. Плут он большой, это верно, а страшного ничего нет. Ну, да об этом поговорим потом. А мне всё-таки не верится, что ты настоящая птица.

— Право, тётенька, я птица, совсем птица. Все канарейки — птицы.

— Хорошо, хорошо, увидим. А вот как ты жить будешь?

— Мне немного нужно: несколько зёрнышек, сахару кусочек, сухарик, — вот и сыта.

— Ишь какая барыня! Ну, без сахару ещё обойдёшься, а зёрнышек как-нибудь добудешь. Вообще ты мне нравишься. Хочешь жить вместе? У меня на берёзе — отличное гнездо.

— Благодарю. Только вот воробьи.

— Будешь со мной жить, так никто не посмеет пальцем тронуть. Не то что воробьи, а и плут Васька знает мой характер. Я не люблю шутить.

Канарейка сразу ободрилась и полетела вместе с Вороной. Что же, гнездо отличное, если бы ещё сухарик да сахару кусочек.

Стали Ворона с Канарейкой жить да поживать в одном гнезде. Ворона хоть и любила иногда поворчать, но была птица не злая. Главным недостатком в её характере было то, что она всем завидовала, а себя считала обиженной.
— Ну чем лучше меня глупые куры? А их кормят, за ними ухаживают, их берегут, — жаловалась она Канарейке. — Тоже вот взять голубей. Какой от них толк, а нет-нет и бросят им горсточку овса. Тоже глупая птица. А чуть я подлечу — меня сейчас все и начинают гнать в три шеи. Разве это справедливо? Да ещё бранят вдогонку: «Эх ты, ворона!» А ты заметила, что я получше других буду да и покрасивее? Положим, про себя этого не приходится говорить, а заставляют сами. Не правда ли?

Канарейка соглашалась со всем:

— Да, ты большая птица.

— Вот то-то и есть. Держат же попугаев в клетках, ухаживают за ними, а чем попугай лучше меня? Так, самая глупая птица. Только и знает, что орать да бормотать, а никто понять не может, о чём бормочет. Не правда ли?

— Да, у нас тоже был попугай и страшно всем надоедал.

— Да мало ли других таких птиц наберётся, которые и живут неизвестно зачем! Скворцы, например, прилетят как сумасшедшие неизвестно откуда, проживут лето и опять улетят. Ласточки тоже, синицы, соловьи, — мало ли такой дряни наберётся. Ни одной вообще серьёзной, настоящей птицы. Чуть холодком пахнёт, все и давай удирать, куда глаза глядят.

В сущности, Ворона и Канарейка не понимали друг друга. Канарейка не понимала этой жизни на воле, а Ворона не понимала в неволе.

— Неужели вам, тётенька, никто зёрнышка никогда не бросил? — удивлялась Канарейка. — Ну, одного зёрнышка?

— Какая ты глупая. Какие тут зёрнышки? Только и смотри, как бы палкой кто не убил или камнем. Люди очень злы.

С последним Канарейка никак не могла согласиться, потому что её люди кормили. Может быть, это Вороне так кажется. Впрочем, Канарейке скоро пришлось самой убедиться в людской злости. Раз она сидела на заборе, как вдруг над самой головой просвистел тяжёлый камень. Шли по улице школьники, увидели на заборе Ворону — как же не запустить в неё камнем?

— Ну что, теперь видела? — спрашивала Ворона, забравшись на крышу. — Вот все они такие, то есть люди.

— Может быть, вы чем-нибудь досадили им, тётенька?

— Решительно ничем. Просто так злятся. Они меня все ненавидят.

Канарейке сделалось жаль бедную Ворону, которую никто, никто не любил. Ведь так и жить нельзя.

Врагов вообще было достаточно. Например, кот Васька. Какими маслеными глазами он поглядывал на всех птичек, притворялся спящим, и Канарейка видела собственными глазами, как он схватил маленького, неопытного воробышка, — только косточки захрустели и перышки полетели. Ух, страшно! Потом ястреба — тоже хороши: плавает в воздухе, а потом камнем и падает на какую-нибудь неосторожную птичку. Канарейка тоже видела, как ястреб тащил цыплёнка. Впрочем, Ворона не боялась ни кошек, ни ястребов и даже сама была не прочь полакомиться маленькой птичкой. Сначала Канарейка этому не верила, пока не убедилась собственными глазами. Раз она увидела, как воробьи целой стаей гнались за Вороной. Летят, пищат, трещат. Канарейка страшно испугалась и спряталась в гнезде.

— Отдай, отдай! — неистово пищали воробьи, летая над вороньим гнездом. — Что же это такое? Это разбой!

Ворона шмыгнула в своё гнездо, и Канарейка с ужасом увидела, что она принесла в когтях мёртвого, окровавленного воробышка.

— Тётенька, что вы делаете?

— Молчи, — прошипела Ворона.

У неё глаза были страшные — так и светятся. Канарейка закрыла глаза от страха, чтобы не видать, как Ворона будет рвать несчастного воробышка.

— Ведь так она и меня когда-нибудь съест, — думала Канарейка.

Но Ворона, закусив, делалась каждый раз добрее. Вычистит нос, усядется поудобнее куда-нибудь на сук и сладко дремлет. Вообще, как заметила Канарейка, тётенька была страшно прожорлива и не брезгала ничем. То корочку хлеба тащит, то кусочек гнилого мяса, то какие-то объедки, которые разыскивала в помойных ямах. Последнее было любимым занятием Вороны, и Канарейка никак не могла понять, что за удовольствие копаться в помойной яме. Впрочем, и обвинять Ворону было трудно: она съедала каждый день столько, сколько не съели бы двадцать канареек. И вся забота у Вороны была только о еде. Усядется куда-нибудь на крышу и высматривает.

Когда Вороне было лень самой отыскивать пищу, она пускалась на хитрости. Увидит, что воробьи что-нибудь теребят, сейчас и бросится. Будто летит мимо, а сама орёт во всё горло:

— Ах, некогда мне, совсем некогда!

Подлетит, сцапает добычу и была такова.

— Ведь это нехорошо, тётенька, отнимать у других, — заметила однажды возмущённая Канарейка.

— Нехорошо? А если я постоянно есть хочу?

— И другие тоже хотят.

— Ну, другие сами о себе позаботятся. Это ведь вас, неженок, по клеткам всем кормят, а мы всё сами должны добивать себе. Да и так, много ли тебе или воробью нужно? Поклевала зёрнышек и сыта на целый день.

Лето промелькнуло незаметно. Солнце сделалось точно холоднее, а день короче. Начались дожди, подул холодный ветер. Канарейка почувствовала себя самой несчастной птицей, особенно когда шёл дождь. А Ворона точно ничего не замечает.

— Что же из того, что идёт дождь? — удивлялась она. — Идёт, идёт и перестанет.

— Да ведь холодно, тётенька! Ах, как холодно!

Особенно скверно бывало по ночам. Мокрая Канарейка вся дрожала. А Ворона ещё сердится:

— Вот неженка! То ли ещё будет, когда ударит холод и пойдёт снег.

Вороне делалось даже обидно. Какая же это птица, если и дождя, и ветра, и холода боится? Ведь так и жить нельзя на белом свете. Она опять стала сомневаться, что уж птица ли эта Канарейка. Наверно, только притворяется птицей.

— Право, я самая настоящая птица, тётенька! — уверяла Канарейка со слезами на глазах. Только мне бывает холодно.

— То-то, смотри! А мне всё кажется, что ты только притворяешься птицей.

— Нет, право, не притворяюсь.

Иногда Канарейка крепко задумывалась о своей судьбе. Пожалуй, лучше было бы оставаться в клетке. Там и тепло и сытно. Она даже несколько раз подлетала к тому окну, на котором стояла родная клетка. Там уже сидели две новые канарейки и завидовали ей.

— Ах, как холодно, — жалобно пищала зябнувшая Канарейка. — Пустите меня домой.

Раз утром, когда Канарейка выглянула из вороньего гнезда, её поразила унылая картина: земля за ночь покрылась первым снегом, точно саваном. Всё было кругом белое. А главное — снег покрыл все те зёрнышки, которыми питалась Канарейка. Оставалась рябина, но она не могла есть эту кислую ягоду. Ворона — та сидит, клюёт рябину да похваливает:

— Ах, хороша ягода!

Поголодав дня два, Канарейка пришла в отчаяние. Что же дальше-то будет? Этак можно и с голоду помереть.

Сидит Канарейка и горюет. А тут видит — прибежали в сад те самые школьники, которые бросали в Ворону камнем, разостлали на земле сетку, посыпали вкусного льняного семени и убежали.

— Да они совсем не злые, эти мальчики, — обрадовалась Канарейка, поглядывая на раскинутую сеть. — Тётенька, мальчики мне корму принесли!

— Хорош корм, нечего сказать! — заворчала Ворона. — Ты и не думай туда совать нос. Слышишь? Как только начнёшь клевать зёрнышки, так и попадёшь в сетку.

— А потом что будет?

— А потом опять в клетку посадят.

Взяло раздумье Канарейку: и поесть хочется, и в клетку не хочется. Конечно, и холодно и голодно, а всё-таки на воле жить куда лучше, особенно когда не идёт дождь.

Несколько дней крепилась Канарейка, но голод не тётка, — соблазнилась она приманкой и попалась в сетку.

— Батюшки, караул! — жалобно пищала она. — Никогда больше не буду. Лучше с голоду умереть, чем опять попасть в клетку!

Канарейке теперь казалось, что нет ничего лучше на свете, как воронье гнездо. Ну да, конечно, бывало и холодно и голодно, а всё-таки — полная воля. Куда захотела, туда и полетела. Она даже заплакала. Вот придут мальчики и посадят её опять в клетку. На её счастье, летела мимо Ворона и увидела, что дело плохо.

— Ах ты, глупая! — ворчала она. — Ведь я тебе говорила, что не трогай приманки.

— Тётенька, не буду больше.

Ворона прилетела вовремя. Мальчишки уже бежали, чтобы захватить добычу, но Ворона успела разорвать тонкую сетку, и Канарейка очутилась опять на свободе. Мальчишки долго гонялись за проклятой Вороной, бросали в неё палками и камнями и бранили.

— Ах, как хорошо! — радовалась Канарейка, очутившись опять в своём гнезде.

— То-то хорошо. Смотри у меня, — ворчала Ворона.

Зажила опять Канарейка в вороньем гнезде и больше не жаловалась ни на холод, ни на голод. Раз Ворона улетела на добычу, заночевала в поле, а вернулась домой, — лежит Канарейка в гнезде ножками вверх. Сделала Ворона голову набок, посмотрела и сказала:

— Ну, ведь говорила я, что это не птица!

• Полный текст
• «Алёнушкины сказки» Д.Н. Мамина-Сибиряка
• Алёнушкины сказки
• Присказка
• Сказка про храброго Зайца — длинные уши, косые глаза, короткий хвост
• Сказочка про Козявочку
• Сказка про Комара Комаровича длинный нос и мохнатого Мишу короткий хвост
• Ванькины именины
• Сказка про Воробья Воробеича, Ерша Ершовича и весёлого трубочиста Яшу
• Сказка о том, как жила-была последняя Муха
• Сказочка про Воронушку — чёрную головушку и жёлтую птичку Канарейку
• Умнее всех
• Притча о Молочке, овсяной Кашке и сером котишке Мурке
• Пора спать

Сказочка про Воронушку — чёрную головушку и жёлтую птичку Канарейку

Сидит Ворона на берёзе и хло­пает носом по сучку: хлоп-хлоп. Вычи­стила нос, огля­ну­лась кру­гом да как каркнет:

— Карр… карр!..

Дре­мав­ший на заборе кот Васька чуть не сва­лился со страху и начал ворчать:

— Эк тебя взяло, чёр­ная голова… Даст же Бог такое гор­лышко!.. Чему обрадовалась-то?

— Отстань… Неко­гда мне, разве не видишь? Ах, как неко­гда… Карр-карр-карр!.. И всё-то дела да дела.

— Ума­я­лась, бед­ная, — засме­ялся Васька.

— Молчи, леже­бок… Ты вот все бока про­ле­жал, только и зна­ешь, что на сол­нышке греться, а я‑то с утра покоя не знаю: на десяти кры­шах поси­дела, пол­го­рода обле­тела, все уголки и зако­улки осмот­рела. А ещё вот надо на коло­кольню сле­тать, на рынке побы­вать, в ого­роде поко­пать… Да что я с тобой даром время теряю, — неко­гда мне. Ах, как некогда!

Хлоп­нула Ворона в послед­ний раз носом по сучку, встре­пе­ну­лась и только что хотела вспорх­нуть, как услы­шала страш­ный крик. Нес­лась стая воро­бьев, а впе­реди летела какая-то малень­кая жёл­тень­кая птичка.

— Братцы, дер­жите её… ой, дер­жите! — пищали воробьи.

— Что такое? Куда? — крик­нула Ворона, бро­са­ясь за воробьями.

Взмах­нула Ворона кры­льями раз деся­ток и догнала воро­бьи­ную стаю. Жёл­тень­кая птичка выби­лась из послед­них сил и бро­си­лась в малень­кий садик, где росли кусты сирени, смо­ро­дины и черё­мухи. Она хотела спря­таться от гнав­шихся за ней воро­бьев. Заби­лась жёл­тень­кая птичка под куст, а Ворона тут как тут.

— Ты кто такая будешь? — карк­нула она.

Воро­бьи так и обсы­пали куст, точно кто бро­сил горсть гороху.

Они озли­лись на жёл­тень­кую птичку и хотели её заклевать.

— За что вы её оби­жа­ете? — спра­ши­вала Ворона.

— А зачем она жёл­тая?.. — запи­щали разом все воробьи.

Ворона посмот­рела на жёл­тень­кую птичку: дей­стви­тельно, вся жёл­тая, мот­нула голо­вой и проговорила:

— Ах вы, озор­ники… Ведь это совсем не птица!.. Разве такие птицы бывают?.. А впро­чем, уби­рай­тесь-ка… Мне надо пого­во­рить с этим чудом. Она только при­тво­ря­ется птицей…

Воро­бьи запи­щали, затре­щали, озли­лись ещё больше, а делать нечего надо убираться.

Раз­го­воры с Воро­ной коротки: так хва­тит носи­щем, что и дух вон.

Разо­гнав воро­бьев, Ворона начала допы­ты­вать жёл­тень­кую птичку, кото­рая тяжело дышала и так жалобно смот­рела сво­ими чёр­ными глазками.

— Кто ты такая будешь? — спра­ши­вала Ворона.

— Я Канарейка…

— Смотри, не обма­ны­вай, а то плохо будет. Кабы не я, так воро­бьи закле­вали бы тебя…

— Право, я Канарейка…

— Откуда ты взялась?

— А я жила в клетке… в клетке и роди­лась, и выросла, и жила. Мне всё хоте­лось поле­тать, как дру­гие птицы. Клетка сто­яла на окне, и я всё смот­рела на дру­гих пти­чек… Так им весело было, а в клетке так тесно. Ну, девочка Алё­нушка при­несла чашечку с водой, отво­рила дверку, а я и вырва­лась. Летала, летала по ком­нате, а потом в фор­точку и вылетела.

— Что же ты делала в клетке?

— Я хорошо пою…

— Ну-ка, спой.

Кана­рейка спела. Ворона накло­нила голову набок и удивилась.

— Ты это назы­ва­ешь пением? Ха-ха… Глу­пые же были твои хозя­ева, если кор­мили за такое пение. Если б уж кого кор­мить, так насто­я­щую птицу, как, напри­мер, меня… Давеча карк­нула, — так плут Васька чуть с забора не сва­лился. Вот это пение!..

— Я знаю Ваську… Самый страш­ный зверь. Он сколько раз под­би­рался к нашей клетке. Глаза зелё­ные, так и горят, выпу­стит когти…

— Ну, кому стра­шен, а кому и нет… Плут он боль­шой, это верно, а страш­ного ничего нет. Ну, да об этом пого­во­рим потом… А мне всё-таки не верится, что ты насто­я­щая птица…

— Право, тётенька, я птица, совсем птица. Все кана­рейки — птицы…

— Хорошо, хорошо, уви­дим… А вот как ты жить будешь?

— Мне немного нужно: несколько зёр­ны­шек, сахару кусо­чек, суха­рик, — вот и сыта.

— Ишь какая барыня!.. Ну, без сахару ещё обой­дёшься, а зёр­ны­шек как-нибудь добу­дешь. Вообще ты мне нра­вишься. Хочешь жить вме­сте? У меня на берёзе — отлич­ное гнездо…

— Бла­го­дарю. Только вот воробьи…

— Будешь со мной жить, так никто не посмеет паль­цем тро­нуть. Не то что воро­бьи, а и плут Васька знает мой харак­тер. Я не люблю шутить…

Кана­рейка сразу обод­ри­лась и поле­тела вме­сте с Воро­ной. Что же, гнездо отлич­ное, если бы ещё суха­рик да сахару кусочек…

Стали Ворона с Кана­рей­кой жить да пожи­вать в одном гнезде. Ворона хоть и любила ино­гда повор­чать, но была птица не злая. Глав­ным недо­стат­ком в её харак­тере было то, что она всем зави­до­вала, а себя счи­тала обиженной.

— Ну чем лучше меня глу­пые куры? А их кор­мят, за ними уха­жи­вают, их бере­гут, — жало­ва­лась она Кана­рейке. — Тоже вот взять голу­бей… Какой от них толк, а нет-нет и бро­сят им гор­сточку овса. Тоже глу­пая птица… А чуть я под­лечу — меня сей­час все и начи­нают гнать в три шеи. Разве это спра­вед­ливо? Да ещё бра­нят вдо­гонку: “Эх ты, ворона!” А ты заме­тила, что я получше дру­гих буду да и покра­си­вее?.. Поло­жим, про себя этого не при­хо­дится гово­рить, а застав­ляют сами. Не правда ли?

Кана­рейка согла­ша­лась со всем:

— Да, ты боль­шая птица…

— Вот то-то и есть. Дер­жат же попу­гаев в клет­ках, уха­жи­вают за ними, а чем попу­гай лучше меня?.. Так, самая глу­пая птица. Только и знает, что орать да бор­мо­тать, а никто понять не может, о чём бор­мо­чет. Не правда ли?

— Да, у нас тоже был попу­гай и страшно всем надоедал.

— Да мало ли дру­гих таких птиц набе­рётся, кото­рые и живут неиз­вестно зачем!.. Скворцы, напри­мер, при­ле­тят как сума­сшед­шие неиз­вестно откуда, про­жи­вут лето и опять уле­тят. Ласточки тоже, синицы, соло­вьи, — мало ли такой дряни набе­рётся. Ни одной вообще серьёз­ной, насто­я­щей птицы… Чуть холод­ком пах­нёт, все и давай уди­рать куда глаза глядят.

В сущ­но­сти, Ворона и Кана­рейка не пони­мали друг друга. Кана­рейка не пони­мала этой жизни на воле, а Ворона не пони­мала в неволе.

— Неужели вам, тётенька, никто зёр­нышка нико­гда не бро­сил? — удив­ля­лась Кана­рейка. — Ну, одного зёрнышка?

— Какая ты глу­пая… Какие тут зёр­нышки? Только и смотри, как бы пал­кой кто не убил или кам­нем. Люди очень злы…

С послед­ним Кана­рейка никак не могла согла­ситься, потому что её люди кор­мили. Может быть, это Вороне так кажется… Впро­чем, Кана­рейке скоро при­шлось самой убе­диться в люд­ской зло­сти. Раз она сидела на заборе, как вдруг над самой голо­вой про­сви­стел тяжё­лый камень. Шли по улице школь­ники, уви­дели на заборе Ворону — как же не запу­стить в неё камнем?

— Ну что, теперь видела? — спра­ши­вала Ворона, забрав­шись на крышу. Вот все они такие, то есть люди.

— Может быть, вы чем-нибудь доса­дили им, тётенька?

— Реши­тельно ничем… Про­сто так злятся. Они меня все ненавидят…

Кана­рейке сде­ла­лось жаль бед­ную Ворону, кото­рую никто, никто не любил. Ведь так и жить нельзя…

Вра­гов вообще было доста­точно. Напри­мер, кот Васька… Какими мас­ле­ными гла­зами он погля­ды­вал на всех пти­чек, при­тво­рялся спя­щим, и Кана­рейка видела соб­ствен­ными гла­зами, как он схва­тил малень­кого, неопыт­ного воро­бышка, только косточки захру­стели и перышки поле­тели… Ух, страшно! Потом яст­реба — тоже хороши: пла­вает в воз­духе, а потом кам­нем и падает на какую-нибудь неосто­рож­ную птичку. Кана­рейка тоже видела, как яст­реб тащил цып­лёнка. Впро­чем, Ворона не боя­лась ни кошек, ни яст­ре­бов и даже сама была не прочь пола­ко­миться малень­кой птич­кой. Сна­чала Кана­рейка этому не верила, пока не убе­ди­лась соб­ствен­ными гла­зами. Раз она уви­дела, как воро­бьи целой стаей гна­лись за Воро­ной. Летят, пищат, тре­щат… Кана­рейка страшно испу­га­лась и спря­та­лась в гнезде.

— Отдай, отдай! — неистово пищали воро­бьи, летая над воро­ньим гнез­дом. — Что же это такое? Это разбой!..

Ворона шмыг­нула в своё гнездо, и Кана­рейка с ужа­сом уви­дела, что она при­несла в ког­тях мёрт­вого, окро­вав­лен­ного воробышка.

— Тётенька, что вы делаете?

— Молчи… — про­ши­пела Ворона.

У неё глаза были страш­ные — так и све­тятся… Кана­рейка закрыла глаза от страха, чтобы не видать, как Ворона будет рвать несчаст­ного воробышка.

“Ведь так она и меня когда-нибудь съест”, — думала Канарейка.

Но Ворона, заку­сив, дела­лась каж­дый раз доб­рее. Вычи­стит нос, уся­дется поудоб­нее куда-нибудь на сук и сладко дрем­лет. Вообще, как заме­тила Кана­рейка, тётенька была страшно про­жор­лива и не брез­гала ничем. То корочку хлеба тащит, то кусо­чек гни­лого мяса, то какие-то объ­едки, кото­рые разыс­ки­вала в помой­ных ямах. Послед­нее было люби­мым заня­тием Вороны, и Кана­рейка никак не могла понять, что за удо­воль­ствие копаться в помой­ной яме. Впро­чем, и обви­нять Ворону было трудно: она съе­дала каж­дый день столько, сколько не съели бы два­дцать кана­реек. И вся забота у Вороны была только о еде… Уся­дется куда-нибудь на крышу и высматривает.

Когда Вороне было лень самой отыс­ки­вать пищу, она пус­ка­лась на хит­ро­сти. Уви­дит, что воро­бьи что-нибудь тере­бят, сей­час и бро­сится. Будто летит мимо, а сама орёт во всё горло:

— Ах, неко­гда мне… совсем некогда!..

Под­ле­тит, сца­пает добычу и была такова.

— Ведь это нехо­рошо, тётенька, отни­мать у дру­гих, — заме­тила одна­жды воз­му­щён­ная Канарейка.

— Нехо­рошо? А если я посто­янно есть хочу?

— И дру­гие тоже хотят…

— Ну, дру­гие сами о себе поза­бо­тятся. Это ведь вас, неже­нок, по клет­кам всем кор­мят, а мы всё сами должны добы­вать себе. Да и так, много ли тебе или воро­бью нужно?.. Покле­вала зёр­ны­шек и сыта на целый день.

Лето про­мельк­нуло неза­метно. Солнце сде­ла­лось точно холод­нее, а день короче. Нача­лись дожди, подул холод­ный ветер. Кана­рейка почув­ство­вала себя самой несчаст­ной пти­цей, осо­бенно когда шёл дождь. А Ворона точно ничего не замечает.

— Что же из того, что идёт дождь? — удив­ля­лась она. — Идёт, идёт и перестанет.

— Да ведь холодно, тётенька! Ах, как холодно!..

Осо­бенно скверно бывало по ночам. Мок­рая Кана­рейка вся дро­жала. А Ворона ещё сердится:

— Вот неженка!.. То ли ещё будет, когда уда­рит холод и пой­дёт снег.

Вороне дела­лось даже обидно. Какая же это птица, если и дождя, и ветра, и холода боится? Ведь так и жить нельзя на белом свете. Она опять стала сомне­ваться, что уж птица ли эта Кана­рейка. Наверно, только при­тво­ря­ется птицей…

— Право, я самая насто­я­щая птица, тётенька! — уве­ряла Кана­рейка со сле­зами на гла­зах. — Только мне бывает холодно…

— То-то, смотри! А мне всё кажется, что ты только при­тво­ря­ешься птицей…

— Нет, право, не притворяюсь.

Ино­гда Кана­рейка крепко заду­мы­ва­лась о своей судьбе. Пожа­луй, лучше было бы оста­ваться в клетке… Там и тепло и сытно. Она даже несколько раз под­ле­тала к тому окну, на кото­ром сто­яла род­ная клетка. Там уже сидели две новые кана­рейки и зави­до­вали ей.

— Ах, как холодно… — жалобно пищала зяб­нув­шая Кана­рейка. — Пустите меня домой.

Раз утром, когда Кана­рейка выгля­нула из воро­ньего гнезда, её пора­зила уны­лая кар­тина: земля за ночь покры­лась пер­вым сне­гом, точно сава­ном. Всё было кру­гом белое… А глав­ное — снег покрыл все те зёр­нышки, кото­рыми пита­лась Кана­рейка. Оста­ва­лась рябина, но она не могла есть эту кис­лую ягоду. Ворона — та сидит, клюёт рябину да похваливает:

— Ах, хороша ягода!..

Пого­ло­дав дня два, Кана­рейка при­шла в отча­я­ние. Что же дальше-то будет?.. Этак можно и с голоду помереть…

Сидит Кана­рейка и горюет. А тут видит — при­бе­жали в сад те самые школь­ники, кото­рые бро­сали в Ворону кам­нем, разо­стлали на земле сетку, посы­пали вкус­ного льня­ного семени и убежали.

— Да они совсем не злые, эти маль­чики, — обра­до­ва­лась Кана­рейка, погля­ды­вая на рас­ки­ну­тую сеть. — Тётенька, маль­чики мне корму принесли!

— Хорош корм, нечего ска­зать! — завор­чала Ворона. — Ты и не думай туда совать нос… Слы­шишь? Как только нач­нёшь кле­вать зёр­нышки, так и попа­дёшь в сетку.

— А потом что будет?

— А потом опять в клетку посадят…

Взяло раз­ду­мье Кана­рейку: и поесть хочется, и в клетку не хочется. Конечно, и холодно и голодно, а всё-таки на воле жить куда лучше, осо­бенно когда не идёт дождь.

Несколько дней кре­пи­лась Кана­рейка, но голод не тётка, — соблаз­ни­лась она при­ман­кой и попа­лась в сетку.

— Батюшки, караул!.. — жалобно пищала она. — Нико­гда больше не буду… Лучше с голоду уме­реть, чем опять попасть в клетку!

Кана­рейке теперь каза­лось, что нет ничего лучше на свете, как воро­нье гнездо. Ну да, конечно, бывало и холодно и голодно, а всё-таки — пол­ная воля. Куда захо­тела, туда и поле­тела… Она даже запла­кала. Вот при­дут маль­чики и поса­дят её опять в клетку. На её сча­стье, летела мимо Ворона и уви­дела, что дело плохо.

— Ах ты, глу­пая!.. — вор­чала она. — Ведь я тебе гово­рила, что не тро­гай приманки.

— Тётенька, не буду больше…

Ворона при­ле­тела вовремя. Маль­чишки уже бежали, чтобы захва­тить добычу, но Ворона успела разо­рвать тон­кую сетку, и Кана­рейка очу­ти­лась опять на сво­боде. Маль­чишки долго гоня­лись за про­кля­той Воро­ной, бро­сали в неё пал­ками и кам­нями и бранили.

— Ах, как хорошо! — радо­ва­лась Кана­рейка, очу­тив­шись опять в своём гнезде.

— То-то хорошо. Смотри у меня… — вор­чала Ворона.

Зажила опять Кана­рейка в воро­ньем гнезде и больше не жало­ва­лась ни на холод, ни на голод. Раз Ворона уле­тела на добычу, зано­че­вала в поле, а вер­ну­лась домой, — лежит Кана­рейка в гнезде нож­ками вверх. Сде­лала Ворона голову набок, посмот­рела и сказала:

— Ну, ведь гово­рила я, что это не птица!..

Сидит Ворона на берёзе и хлопает носом по сучку: хлоп-хлоп. Вычистила нос, оглянулась кругом да как каркнет:

— Карр! Карр!

Дремавший на заборе кот Васька чуть не свалился со страху и начал ворчать:

— Эк, тебя взяло, чёрная голова. Даст же бог такое горлышко! Чему обрадовалась-то?

— Отстань. Некогда мне, разве не видишь? Ах, как некогда. Карр-карр-карр! И всё-то дела да дела.

— Умаялась, бедная, — засмеялся Васька.

— Молчи, лежебок. Ты вот все бока пролежал, только и знаешь, что на солнышке греться, а я-то с утра покоя не знаю: на десяти крышах посидела, полгорода облетела, все уголки и закоулки осмотрела. А ещё вот надо на колокольню слетать, на рынке побывать, в огороде покопать. Да что я с тобой даром время теряю, — некогда мне. Ах, как некогда!

Хлопнула Ворона в последний раз носом по сучку, встрепенулась и только что хотела вспорхнуть, как услышала страшный крик. Неслась стая воробьев, а впереди летела какая-то маленькая жёлтенькая птичка.

— Братцы, держите её, ой, держите! — пищали воробьи.

— Что такое? Куда? — крикнула Ворона, бросаясь за воробьями.

Взмахнула Ворона крыльями раз десяток и догнала воробьиную стаю. Жёлтенькая птичка выбилась из последних сил и бросилась в маленький садик, где росли кусты сирени, смородины и черёмухи. Она хотела спрятаться от гнавшихся за ней воробьев. Забилась жёлтенькая птичка под куст, а Ворона тут как тут.

— Ты кто такая будешь? — каркнула она.

Воробьи так и обсыпали куст, точно кто бросил горсть гороху.

Они озлились на жёлтенькую птичку и хотели её заклевать.

— За что вы её обижаете? — спрашивала Ворона.

— А зачем она жёлтая? — запищали разом все воробьи.

Ворона посмотрела на жёлтенькую птичку: действительно, вся жёлтая, — мотнула головой и проговорила:

— Ах вы, озорники. Ведь это совсем не птица! Разве такие птицы бывают? А впрочем, убирайтесь-ка. Мне надо поговорить с этим чудом. Она только притворяется птицей.

Воробьи запищали, затрещали, озлились ещё больше, а делать нечего — надо убираться.

Разговоры с Вороной коротки: так хватит носищем, что и дух вон.

Разогнав воробьев, Ворона начала допытывать жёлтенькую птичку, которая тяжело дышала и так жалобно смотрела своими чёрными глазками.

— Кто ты такая будешь? — спрашивала Ворона.

— Я Канарейка.

— Смотри, не обманывай, а то плохо будет. Кабы не я, так воробьи заклевали бы тебя.

— Право, я Канарейка.

— Откуда ты взялась?

— А я жила в клетке. в клетке и родилась, и выросла, и жила. Мне всё хотелось полетать, как другие птицы. Клетка стояла на окне, и я всё смотрела на других птичек. Так им весело было, а в клетке так тесно. Ну, девочка Алёнушка принесла чашечку с водой, отворила дверку, а я и вырвалась. Летала, летала по комнате, а потом в форточку и вылетела.

— Что же ты делала в клетке?

— Я хорошо пою.

— Ну-ка, спой.

Канарейка спела. Ворона наклонила голову набок и удивилась.

— Ты это называешь пением? Ха-ха. Глупые же были твои хозяева, если кормили за такое пение. Если б уж кого кормить, так настоящую птицу, как, например, меня. Давеча каркнула, — так плут Васька чуть с забора не свалился. Вот это пение!

— Я знаю Ваську. Самый страшный зверь. Он сколько раз подбирался к нашей клетке. Глаза зелёные, так и горят, выпустит когти.

— Ну, кому страшен, а кому и нет. Плут он большой, это верно, а страшного ничего нет. Ну, да об этом поговорим потом. А мне всё-таки не верится, что ты настоящая птица.

— Право, тётенька, я птица, совсем птица. Все канарейки — птицы.

— Хорошо, хорошо, увидим. А вот как ты жить будешь?

— Мне немного нужно: несколько зёрнышек, сахару кусочек, сухарик, — вот и сыта.

— Ишь какая барыня! Ну, без сахару ещё обойдёшься, а зёрнышек как-нибудь добудешь. Вообще ты мне нравишься. Хочешь жить вместе? У меня на берёзе — отличное гнездо.

— Благодарю. Только вот воробьи.

— Будешь со мной жить, так никто не посмеет пальцем тронуть. Не то что воробьи, а и плут Васька знает мой характер. Я не люблю шутить.

Канарейка сразу ободрилась и полетела вместе с Вороной. Что же, гнездо отличное, если бы ещё сухарик да сахару кусочек.

Стали Ворона с Канарейкой жить да поживать в одном гнезде. Ворона хоть и любила иногда поворчать, но была птица не злая. Главным недостатком в её характере было то, что она всем завидовала, а себя считала обиженной.
— Ну чем лучше меня глупые куры? А их кормят, за ними ухаживают, их берегут, — жаловалась она Канарейке. — Тоже вот взять голубей. Какой от них толк, а нет-нет и бросят им горсточку овса. Тоже глупая птица. А чуть я подлечу — меня сейчас все и начинают гнать в три шеи. Разве это справедливо? Да ещё бранят вдогонку: «Эх ты, ворона!» А ты заметила, что я получше других буду да и покрасивее? Положим, про себя этого не приходится говорить, а заставляют сами. Не правда ли?

Канарейка соглашалась со всем:

— Да, ты большая птица.

— Вот то-то и есть. Держат же попугаев в клетках, ухаживают за ними, а чем попугай лучше меня? Так, самая глупая птица. Только и знает, что орать да бормотать, а никто понять не может, о чём бормочет. Не правда ли?

— Да, у нас тоже был попугай и страшно всем надоедал.

— Да мало ли других таких птиц наберётся, которые и живут неизвестно зачем! Скворцы, например, прилетят как сумасшедшие неизвестно откуда, проживут лето и опять улетят. Ласточки тоже, синицы, соловьи, — мало ли такой дряни наберётся. Ни одной вообще серьёзной, настоящей птицы. Чуть холодком пахнёт, все и давай удирать, куда глаза глядят.

В сущности, Ворона и Канарейка не понимали друг друга. Канарейка не понимала этой жизни на воле, а Ворона не понимала в неволе.

— Неужели вам, тётенька, никто зёрнышка никогда не бросил? — удивлялась Канарейка. — Ну, одного зёрнышка?

— Какая ты глупая. Какие тут зёрнышки? Только и смотри, как бы палкой кто не убил или камнем. Люди очень злы.

С последним Канарейка никак не могла согласиться, потому что её люди кормили. Может быть, это Вороне так кажется. Впрочем, Канарейке скоро пришлось самой убедиться в людской злости. Раз она сидела на заборе, как вдруг над самой головой просвистел тяжёлый камень. Шли по улице школьники, увидели на заборе Ворону — как же не запустить в неё камнем?

— Ну что, теперь видела? — спрашивала Ворона, забравшись на крышу. — Вот все они такие, то есть люди.

— Может быть, вы чем-нибудь досадили им, тётенька?

— Решительно ничем. Просто так злятся. Они меня все ненавидят.

Канарейке сделалось жаль бедную Ворону, которую никто, никто не любил. Ведь так и жить нельзя.

Врагов вообще было достаточно. Например, кот Васька. Какими маслеными глазами он поглядывал на всех птичек, притворялся спящим, и Канарейка видела собственными глазами, как он схватил маленького, неопытного воробышка, — только косточки захрустели и перышки полетели. Ух, страшно! Потом ястреба — тоже хороши: плавает в воздухе, а потом камнем и падает на какую-нибудь неосторожную птичку. Канарейка тоже видела, как ястреб тащил цыплёнка. Впрочем, Ворона не боялась ни кошек, ни ястребов и даже сама была не прочь полакомиться маленькой птичкой. Сначала Канарейка этому не верила, пока не убедилась собственными глазами. Раз она увидела, как воробьи целой стаей гнались за Вороной. Летят, пищат, трещат. Канарейка страшно испугалась и спряталась в гнезде.

— Отдай, отдай! — неистово пищали воробьи, летая над вороньим гнездом. — Что же это такое? Это разбой!

Ворона шмыгнула в своё гнездо, и Канарейка с ужасом увидела, что она принесла в когтях мёртвого, окровавленного воробышка.

— Тётенька, что вы делаете?

— Молчи, — прошипела Ворона.

У неё глаза были страшные — так и светятся. Канарейка закрыла глаза от страха, чтобы не видать, как Ворона будет рвать несчастного воробышка.

— Ведь так она и меня когда-нибудь съест, — думала Канарейка.

Но Ворона, закусив, делалась каждый раз добрее. Вычистит нос, усядется поудобнее куда-нибудь на сук и сладко дремлет. Вообще, как заметила Канарейка, тётенька была страшно прожорлива и не брезгала ничем. То корочку хлеба тащит, то кусочек гнилого мяса, то какие-то объедки, которые разыскивала в помойных ямах. Последнее было любимым занятием Вороны, и Канарейка никак не могла понять, что за удовольствие копаться в помойной яме. Впрочем, и обвинять Ворону было трудно: она съедала каждый день столько, сколько не съели бы двадцать канареек. И вся забота у Вороны была только о еде. Усядется куда-нибудь на крышу и высматривает.

Когда Вороне было лень самой отыскивать пищу, она пускалась на хитрости. Увидит, что воробьи что-нибудь теребят, сейчас и бросится. Будто летит мимо, а сама орёт во всё горло:

— Ах, некогда мне, совсем некогда!

Подлетит, сцапает добычу и была такова.

— Ведь это нехорошо, тётенька, отнимать у других, — заметила однажды возмущённая Канарейка.

— Нехорошо? А если я постоянно есть хочу?

— И другие тоже хотят.

— Ну, другие сами о себе позаботятся. Это ведь вас, неженок, по клеткам всем кормят, а мы всё сами должны добивать себе. Да и так, много ли тебе или воробью нужно? Поклевала зёрнышек и сыта на целый день.

Лето промелькнуло незаметно. Солнце сделалось точно холоднее, а день короче. Начались дожди, подул холодный ветер. Канарейка почувствовала себя самой несчастной птицей, особенно когда шёл дождь. А Ворона точно ничего не замечает.

— Что же из того, что идёт дождь? — удивлялась она. — Идёт, идёт и перестанет.

— Да ведь холодно, тётенька! Ах, как холодно!

Особенно скверно бывало по ночам. Мокрая Канарейка вся дрожала. А Ворона ещё сердится:

— Вот неженка! То ли ещё будет, когда ударит холод и пойдёт снег.

Вороне делалось даже обидно. Какая же это птица, если и дождя, и ветра, и холода боится? Ведь так и жить нельзя на белом свете. Она опять стала сомневаться, что уж птица ли эта Канарейка. Наверно, только притворяется птицей.

— Право, я самая настоящая птица, тётенька! — уверяла Канарейка со слезами на глазах. Только мне бывает холодно.

— То-то, смотри! А мне всё кажется, что ты только притворяешься птицей.

— Нет, право, не притворяюсь.

Иногда Канарейка крепко задумывалась о своей судьбе. Пожалуй, лучше было бы оставаться в клетке. Там и тепло и сытно. Она даже несколько раз подлетала к тому окну, на котором стояла родная клетка. Там уже сидели две новые канарейки и завидовали ей.

— Ах, как холодно, — жалобно пищала зябнувшая Канарейка. — Пустите меня домой.

Раз утром, когда Канарейка выглянула из вороньего гнезда, её поразила унылая картина: земля за ночь покрылась первым снегом, точно саваном. Всё было кругом белое. А главное — снег покрыл все те зёрнышки, которыми питалась Канарейка. Оставалась рябина, но она не могла есть эту кислую ягоду. Ворона — та сидит, клюёт рябину да похваливает:

— Ах, хороша ягода!

Поголодав дня два, Канарейка пришла в отчаяние. Что же дальше-то будет? Этак можно и с голоду помереть.

Сидит Канарейка и горюет. А тут видит — прибежали в сад те самые школьники, которые бросали в Ворону камнем, разостлали на земле сетку, посыпали вкусного льняного семени и убежали.

— Да они совсем не злые, эти мальчики, — обрадовалась Канарейка, поглядывая на раскинутую сеть. — Тётенька, мальчики мне корму принесли!

— Хорош корм, нечего сказать! — заворчала Ворона. — Ты и не думай туда совать нос. Слышишь? Как только начнёшь клевать зёрнышки, так и попадёшь в сетку.

— А потом что будет?

— А потом опять в клетку посадят.

Взяло раздумье Канарейку: и поесть хочется, и в клетку не хочется. Конечно, и холодно и голодно, а всё-таки на воле жить куда лучше, особенно когда не идёт дождь.

Несколько дней крепилась Канарейка, но голод не тётка, — соблазнилась она приманкой и попалась в сетку.

— Батюшки, караул! — жалобно пищала она. — Никогда больше не буду. Лучше с голоду умереть, чем опять попасть в клетку!

Канарейке теперь казалось, что нет ничего лучше на свете, как воронье гнездо. Ну да, конечно, бывало и холодно и голодно, а всё-таки — полная воля. Куда захотела, туда и полетела. Она даже заплакала. Вот придут мальчики и посадят её опять в клетку. На её счастье, летела мимо Ворона и увидела, что дело плохо.

— Ах ты, глупая! — ворчала она. — Ведь я тебе говорила, что не трогай приманки.

— Тётенька, не буду больше.

Ворона прилетела вовремя. Мальчишки уже бежали, чтобы захватить добычу, но Ворона успела разорвать тонкую сетку, и Канарейка очутилась опять на свободе. Мальчишки долго гонялись за проклятой Вороной, бросали в неё палками и камнями и бранили.

— Ах, как хорошо! — радовалась Канарейка, очутившись опять в своём гнезде.

— То-то хорошо. Смотри у меня, — ворчала Ворона.

Зажила опять Канарейка в вороньем гнезде и больше не жаловалась ни на холод, ни на голод. Раз Ворона улетела на добычу, заночевала в поле, а вернулась домой, — лежит Канарейка в гнезде ножками вверх. Сделала Ворона голову набок, посмотрела и сказала:

— Ну, ведь говорила я, что это не птица!