Мамин сибиряк старая пермь сочинение - Граматика и образование на Pisanino.ru

Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк (настоящая фамилия Мамин; годы жизни
1852—1912) — русский прозаик и драматург.

Пермь
считает Д. Н. Мамина-Сибиряка своим, и не без основания. Дмитрий
Наркисович родился в Висимо-Шайтанском заводе Верхотурского уезда
Пермской губернии. Его отец, священник Наркис Матвеевич Мамин за три
месяца до рождения сына переехал сюда из Ёгвы (в настоящее время — село в
Кудымкарском р-не), где служил после окончания Пермской духовной
семинарии. Будущему писателю очень повезло с отцом. «Вся обстановка
жизни скромной поповской семьи носила не совсем заурядный характер, —
вспоминал он позднее, — и дала уму и характеру ту закалку, которая
дается только у своего очага любящими руками».

К сожалению, семья
была бедна. Пришлось оставить мечты о гимназии и пойти по традиционному
для детей священнослужителей пути: Екатеринбургское духовное училище,
затем Пермская духовная семинария. В конце августа 1868 года Дмитрий отправился по реке Чусовой в город Пермь. В сентябре Мамин поступил в Пермскую духовную семинарию.

Стоит заметить, что на Чусовой он неоднократно бывал и позже, в том
числе добираясь по ней в Пермь. Известно, что Мамин путешествовал по
Чусовой в 1868, 1869, 1870 годах, а также несколько раз с 1878 по 1882
годы. Эта уральская река значительно отразилась в его творчестве,
присутствует во многих произведениях. Так сложилось, что его первым
напечатанным произведением стал рассказ «В камнях», вышедший в 1882 году
и подписанный как Д. Сибиряк. Таким образом, Чусовая пробила путь
писателя в большую литературу.

В июле 1872 года Дмитрий ушел из семинарии, так и не закончив ее. Это было время реформ. Пермская духовная
семинария перестраивалась в соответствии с подписанным Александром II в
1867 г. новым «Уставом православных духовных семинарий». Помимо прочих
нововведений, появилась замечательная возможность оставить семинарию
после четырех классов и поступить в светские высшие учебные заведения,
даже в университет. Следующие два класса были чисто богословскими.
Мамин, ставший атеистом на второй год обучения, воспользовался
возможностью выйти из семинарии и уехал в Петербург.

Семинарские
годы описаны им в очерке «Худородные». Воспоминания писателя об этом
времени противоречивы. Дмитрий Наркисович считал, что семинария
развращает и губит молодые умы. Его мучила традиционная изолированность
семинаристов от хорошего светского об-ва, чувство ущемленности, глубоко
затаенная обида. В то же время он признавался, что «семинария дала ему
больше, чем могли бы дать университет и академия», что эти годы были для
него временем «громадного умственного роста». Здесь сформировалось его
мировоззрение, здесь он начал писать. В 1873-1876 гг. Дмитрий Наркисович
учился на ветеринарном отделении Петербургской медико-хирургической
акад., затем в течение года на юридическом факультете Петербургского
ун-та. В эти годы он активно публикуется в газетах, занимаясь
«литературной поденщиной», начинает писать рассказы и работать над своим
первым романом. Учебу пришлось бросить после внезапной смерти отца.
Вскоре после переезда в Екатеринбург Мамин-Сибиряк, по его словам,
«полностью отдался литературе».

Журналистская работа в эти годы
не раз приводила его в Пермь. Летом 1888 г. он предпринял специальную
поездку на север Перм. губ., был в Чердыни. На этом материале написан
замечательный рассказ «Зимовье на Студеной». В газ. «Русские ведомости»
появился большой публицистический очерк «От Урала до Москвы», в газ.
«Волжский вестник» — очерк «От Зауралья до Волги», в журн. «Вестник
Европы» — очерк «Старая Пермь». Жители губернского центра были озадачены
яркой, образной, но очень нелицеприятной характеристикой Перми.
Удивляет она и современных читателей. По-видимому, воспоминания о
семинаристских годах по-прежнему были живы. Тем не менее, в Перми жили
люди, близкие писателю по духу, по увлечениям. Он охотно общался с
историком А. А. Дмитриевым, земским статистиком Е. И. Красноперовым и
особенно нежно относился к В. Н. Шишонко, летописцу и краеведу.

Пермь
под именем города Мохова присутствует во многих художественных
произведениях Д. Н. Мамина-Сибиряка («Именинник», «Приваловские
миллионы», «В худых душах» и др.). Поездка писателя в Чердынь подарила
нам замечательный рассказ «Зимовье на Студеной», путешествие по Чусовой –
очерк «Бойцы».

В 1891 г. Дмитрий Наркисович познакомился с
актрисой Марией Морицевной Гейнрих, уроженкой Перми, дочерью фотографа
М. Г. Гейнриха (Ротони), и уехал с ней в Петербург. А в 1892 г. Мария
Морицевна умерла, оставив на руках у мужа новорожденную девочку –
Аленушку. Сколько поколений российских детей выросло на «Аленушкиных
сказках»!

Больше Д. Н. Мамин-Сибиряк не вернулся на Урал, но никогда не переставал ощущать тесной связи с родными местами.

В
Перми же писателя почитали всегда. Уже в 1870-е гг. им гордились
соученики по семинарии. Позднее, когда пришла широкая журналистская, а
затем и писательская известность, общественность города встречала каждую
новинку с интересом и неизменным чувством причастности. Постоянным
читательским спросом пользуются произведения автора и в наши дни.

На
протяжении всей своей жизни писатель тяжело переживал невнимание
критики к своему творчеству. При жизни литературные критики называли его
писателем-пессимистом, писателем-этнографом, бытописателем. Д. Н.
Мамин-Сибиряк вошел в историю русской и мировой культуры как
первооткрыватель «уральской темы», но его творчество далеко выходит за
пределы бытописательства. Многие современные литературоведы и критики
приходят к выводу о том, что Мамин-Сибиряк не был до конца понят
современниками, исторический смысл его произведений не оценен по
достоинству и сегодня. Разгул «дикого капитализма» в кон. 1980-х – нач.
1990-х гг., например, заставил многих совсем по-новому взглянуть на
романы Д. Н. Мамина-Сибиряка и на судьбы его героев.

В настоящее
время на фасаде здания бывшей духовной семинарии есть мемориальная доска
с барельефным изображением Д. Н. Мамина-Сибиряка и текстом: «В этом
здании учился в 1868-1872 гг. писатель, уроженец Урала, Дмитрий
Наркисович Мамин-Сибиряк. Род. 25 октября 1852 – умер 2 ноября 1912». В
1974 г. в сквере перед зданием был установлен его бюст, выполненный
скульптором А. Уральским.

Источник: https://vk.com/page-10148531_44152882

https://uraloved.ru/ludi-urala/mamin-sibiryak

Литература:

— В Парме / сост., предисл. и комм. Н. Ф. Авериной ; худож. Е. И.
Нестеров. — Пермь : Кн. изд-во, 1988. — 400 с. — (Литературные
памятники Прикамья).

Сборник путевых очерков русских писателей от А. Н. Радищева до Н. Д. Телешова, побывавших в Прикамье и оставивших заметки о своих уральских впечатлениях, не утратившие художественной и познавательной ценности и ныне. Книга выходит в цикле «Литературные памятники Прикамья», начатом в 1987 году сборником повестей и рассказов А. А. Кирпищиковой «Как жили в Куморе».

Источник

I

…Он был тут! это — настоящий “пасс-парту”!..

Но сначала нужно сказать о вагоне третьего класса, в котором я ехал по Уральской железной дороге в Пермь. Публики в вагоне набралось много, и все провели тяжелую, бессонную ночь, скорчившись в разных невозможных положениях. Ранним утром, когда поезд еще “на брезгу“1 пришел на станцию Чусовая, эта скорченная публика зашевелилась. Показались измятые бессонницей лица, послышались охи и вздохи, нервная позевота и машинально творимая утренняя молитва. Каждый чувствовал себя обиженным и смотрел на других с плохо скрытой ненавистью, как на людей, бессовестно захвативших его место. Дамы — публика была всё чистая — отправились сейчас же в уборную, мужчины потянули к буфету. Общее тяжелое настроение не улеглось даже после получасовой остановки, и публика вернулась с сердитыми лицами на свои места. Я дождался замирающей трели последнего звонка и вернулся в вагон последним. Представьте себе положение не проснувшегося хорошенько человека, изломанного бессонницей, когда он идет к своему месту, и это место оказывается занятым именно на моем месте сидел какой-то небольшой черноволосый господин в летнем костюме и беззаботно смотрел в окно.

— Милостивый государь, позвольте!..

— А… что?.. Ах, виноват, — забормотал незнакомец, стараясь отодвинуть толстые ноги какого-то ксендза. — А я, знаете, целых полгода не бывал в Перми… Право!..

Незнакомец так добродушно улыбался, что не поднималась на него рука: пусть его сидит, как-нибудь доедем. Да и куда ему было деваться: человек такие же деньги платит. Обезоруживало его добродушие.

— А вон моя квартира, — продолжал он таким тоном, точно мы вчера расстались. — Эти ведь домики построены нашей французской компанией. Да… У меня славная квартира.

Высунувшись в окно, незнакомец весело помахал фуражкой по адресу своей славной квартиры. По акценту можно было заметить, что это коренной француз, что и оказалось впоследствии,— уроженец Гренобля.

Поезд медленно подползал к мосту через р. Чусовую, и в наше окно можно было рассмотреть постройки французской компании, основавшей здесь железоделательный завод. В утренней мгле дымились железные трубы, а по реке медленно плыла волна чисто заводских звуков — лязг железа, грохот вертевшихся колес и валов и глухой гул работавших молотов. Чусовая в этом месте выбегала из “камней” и разливалась по волнистой равнине, едва сдавленной лесистыми отрогами, широким плесом. Картина получалась недурная, особенно после глухого безлюдья оставшегося назади горного перевала.

Публика в нашем третьем классе набралась самая разнообразная: старушка-полька, возвращавшаяся от родных из Западной Сибири, а с ней ехал высокий и мускулистый ксендз в засаленной сутане; напротив них поместились три дамы неопределенной профессии — не то арфистки, пробиравшиеся в Нижний к ярмарке, не то просто жены своих мужей; два бухарца, несколько прасолов и в заключение соловецкий монашек в черной островерхой шапочке и длинном, заплетавшемся около ног подряснике, перехваченном широким монашеским поясом. Серое лицо этого “мниха” было совершенно неподвижно, а бесцветные глаза смотрели совсем убитым взглядом. Прямые, льняного цвета, волосы выбивались из-под дорожной скуфейки и придавали лицу то бесстрастное выражение, какое встречается только у угодников на образах старинного новгородского письма. Рядом с этим северным отшельником, упитанный ксендз казался уж совсем мирским человеком, особенно когда начинал набивать свой толстый нос табаком. Последнее ксендз делал с ловкостью фокусника, и толстые пальцы точно порхали около носа. В антракты между двумя понюшками ксендз вынимал серебряный портсигар, доставал папиросу и с медленной важностью пускал табачный дым. Вообще публика набралась самая разнообразная, как это случается в развал летней навигации, когда по уральской железной дороге сибиряки едут “в Россию”, а “расейские” люди в Сибирь.

— А вам нравится мой костюм? — спрашивал меня неугомонный Паспарту {Литературный герой, персонаж романа Ж. Верна “Вокруг света за 80 дней”.} (так я прозвал впоследствии моего неожиданного спутника из Гренобля), и он даже подмигнул. — Представьте себе, в один день портной сшил всю пару… И за работу взял 3 рубля. Да… С меня он всегда берет 3 рубля, а с директора 15 рублей. Я нахожу это справедливым: директор получает 9 тысяч жалованья, а я — всего 540 р. Директор вчера утром призывает меня к себе и говорит: “Вы завтра едете в Пермь встречать г. Дюссо, но только успеете ли вы кончить ваши чертежи?” Я отвечаю: “Посмотрим, m-r директор”. Представьте себе, просидел всю ночь над работой и кончил. Каков молодец?.. Ха-ха!.. А портной в это время шил мне вот это платье и тоже кончил к сроку. Но работа работой, а мне нужно было набить 200 папирос на дорогу, — я не люблю себе ни в чем отказывать, — потом накормить собак — у меня их восемь штук, полить цветы — ужасно люблю комнатные растения! — прибрать лошадь… У меня удивительная лошадь: заплатил 35 р., а не отдам за 200 р. Ей-богу, не отдам…

— А кто этот Дюссо, которого вы едете встречать?

— Да он компаньон… Ему нужен переводчик; вот директор меня и командировал. Так прямо и сказал: “Берите денег, сколько хотите”. Я взял десять рублей, потому что не люблю себе ни в чем отказывать, а в Перми всегда лишнее издержишь. Уж извините, я всегда в Перми на извозчике езжу. Мы с директором в прекрасных отношениях… Прошлый год на Петра-день у нас в даче случился лесной пожар, он сейчас посылает за мной, и сказал всего два слова: “Я на вас надеюсь”. Повторять приказание мне не нужно: мы отлично понимаем друг друга. Сейчас же сажусь на свою лошадь, за которую заплатил 35 рублей, беру ружье — у меня ружье заграничное, стоит всего 6 р. и бьет дробью за 27 сажен, а русские ружья ужасно дорого стоют и ужасная дрянь — и лечу на пожар. Заметьте, у нас есть и лесничий, и полесовщик, а директор надеется на меня… Да-с. Только дорогой я заметил, что еду в штиблетах. Но пожар всё-таки потушил. На обратном пути увидал уток на Чусовой, и прямо с седла: бац! Шесть уток убил одним выстрелом… Поехал их добывать на лошади, а она меня сбросила в воду и убежала. Я чуть не утонул, но только уток достал всех. Конечно, домой пришлось возвращаться пешком, а мокрому это очень неприятно и притом в штиблетах. Пролежал в тифе после этого две недели и чуть не умер… Вообще с этим директором я в прекрасных отношениях, а с прежним был нехорош. У меня было три собаки, и прежний директор говорил мне: “Убей свои три собаки или теряй свое место”. Я убил свои три собаки и завел восемь новых да еще лошадь.

Пасспарту болтал без умолку, рассказывая всю подноготную про себя. Родился и вырос он в Гренобле. После отца получил небольшое состояние, тысяч 50 франков, и вздумал на эти деньги основать в России свое дело. Приехал он в Россию, не зная русского языка, и сейчас же, конечно, попал на нехороших людей, которые воспользовались его незнанием русского языка и отобрали все пятьдесят тысяч франков. За этим последовал длинный ряд мытарств, пока он научился русскому языку, и вот теперь служит у своей же французской компании. Конечно, жалованье небольшое, но одному жить можно, а жениться он не желает — слишком дорогое удовольствие даже для такой дешевой страны, как Россия. Эта болтовня лилась неудержимо, потому что Пасспарту был рад и солнечному дню и тому, что он ехал встречать г. Дюссо, и, наконец, просто тому, что он, Пасспарту, существует и может говорить ломаным русским языком. Между разговорами он успел перезнакомиться со всем вагоном, всех угощал своими папиросами и кончил тем, что заснул на полуслове, как засыпают расшалившиеся дети. Публика смотрела на Пасспарту как на пьяненького, потому что все русские путешественники имеют такой унылый вид, точно их отправляют куда-нибудь “по не зависящим обстоятельствам”.

На пути от Чусовой до Перми самым замечательным местом является станция Лёвшино. До железной дороги здесь стояла жалкая деревушка и несколько магазинов для склада металлов, но теперь быстро растет уже целый городок, и проведена даже железнодорожная ветвь к складам металлов. Тут же стоят металлические резервуары с керосином разных компаний, склады бочек и т.д. Лёвшино занимает устье Чусовой и служит местом разгрузки чусовских караванов. Железная дорога оживила пустынный берег, где и следовало бы быть давно настоящему городу, а не на месте нынешней Перми, которая стоит совершенно ни при чем, как измышление административной фантазии.

Другой оживленный пункт уже под самой Пермью — сталепушечный Мотовилихинский завод. На него положены большие казенные миллионы, но дело всё как-то не вяжется: то работы по горло, не хватает рабочих рук, то работы нет. Всё, конечно, зависит от большего или меньшего внимания военного министерства, и Мотовилиха, как комнатное растение, если его польют вовремя, зеленеет и цветет, а если забудут — засыхает до следующей поливки. Удивительное это дело: не хотят давать своих заказов своим же собственным казенным заводам, а направляют их за границу, в Эссен. По справедливости, Крупп2 может считаться нашим русским заводчиком и имеет полное право требовать себе тех же привилегий и покровительства, какими пользуются наши уральские заводчики, тем более, что эти последние решительно ничего не желают делать даже в виду своей собственной неминуемой гибели — съест их южнорусское дешевое железо.

II

Пермь я знаю десятки лет, и всегда на меня этот город производит самое тяжелое впечатление, особенно по сравнению с Екатеринбургом. Главное основание всей жизни здесь заключается в “двадцатом числе”, когда чиновники получают жалованье, а всё остальное, нечиновное человечество живет “пакентами”; ни добывающей, ни обрабатывающей промышленности в Перми нет. Впрочем, в последнее время Пермь совсем преобразилась; мощеные улицы и целые кварталы прекрасных домов производят даже известный эффект. К сожалению, всё это тлен и суета. Искусственное оживление произведено железной дорогой, и всякая новая комбинация в этом направлении бесповоротно убьет Пермь. Впрочем, песенка уже спета: новая линия Самсук — Уфа — Златоуст достраивается, и без сомнения сибирский транзит повернет по ней. Пермь тогда останется буквально при одном своем “двадцатом числе”… В утешение останутся мостовые да построенные в долг дома. Что такое будущее — не наша фантазия, доказательством служит быстро вырастающий городок в Лёвшине: там сосредоточатся специальные грузы Уральской дороги, как горнозаводской линии, и туда же должно мало-помалу перекочевать пароходство.

Здоровый и трудящийся человек любит обыкновенно повеселиться — это его отдых. Самый бойкий сезон в Перми летом, во время навигации, и что же — город скучает, как параличный. На единственном гулянье, пристроенном, как задний двор, где-то на выезде, в совершенно голом месте, толчется человек десять-пятнадцать — и это “вся Пермь”. Большой театр летом пуст, а зимой приносит антрепренерам одни огорчения: нет публики.

Всякий, кого fortuna adversa {fortuna adversa — горькая судьба.} заставит провести в Перми несколько дней, обыкновенно не знает, как убить время, и скучает, как на поминках. Нечего смотреть, некуда деваться… Мне лично нужно было остановиться на целый день, чтобы побывать кой у кого из старых знакомых, а главное посетить нашего пермского Нестора — В. Н. Шишонко3. Не знаю почему, но Перми посчастливилось по части истории края. Первым явился на этом пути директор пермской гимназии Никита Саввич Попов4, оставивший после себя классический труд: “Хозяйственное описание Пермской губернии”. Его преемником был известный земский деятель г. Смышляев5, издававший одно время “Пермский сборник” и составивший, между прочим, систематический указатель по литературе края. Нужно заметить, что ни одна русская губерния не имеет такой обширной и разнообразной литературы, как Пермская, что объясняется как громадностью территории, так разнообразием и обилием всевозможных богатств. Последним на этом поприще явился В. Н. Шишонко, из работ которого о Пермском крае составится целая библиотека, а первое место в ней, без сомнения, займет его капитальный труд: “Пермская летопись”, уже доведенная до XVIII столетия и представляющая уже шесть объемистых выпусков, в общей сложности 4000 печатных страниц большого формата.

В. Н. Шишонко — инспектор народных училищ. По профессии он врач, но променял медицину на народное образование. Работая сначала на медицинском поприще, а потом на педагогическом, он в течение двадцати пяти лет неустанно собирал всевозможные материалы по истории края и только с открытием земских учреждений получил возможность начать свой труд, который издается на земские средства. Работа, во всяком случае, единственная, хотя и не оцененная по достоинству неблагодарными современниками, видящими в каждом труде одни недостатки. Укажу на тот факт, что экспертиза сибирско-уральской выставки присудила г. Шишонко за его летопись всего большую серебряную медаль, тогда как итальянскому профессору Сомье6 — золотую за описание путешествия по Сибири. Положим, что вообще выставочные награды — вздор и что г. Шишонко работал и работает не для золотой медали, но имеет свою важность отношение публики к такому почтенному и единственному в своем роде труду, притом труду самому кропотливому и крайне неблагодарному.

В. Н. Шишонко я застал дома. Он живет на краю города, где-то у бульвара. Новенький одноэтажный дом, поставленный по-английски в глубине двора, смотрел весьма уютно. Сам хозяин, большею частью, в разъездах по делам службы, а дома является гостем. Уютная семейная обстановка делала понятным, как громадный труд вершился здесь между прочим, из-за десятка других обязательных дел.

— Не знаю, удастся ли докончить летопись самому, то есть напечатать, — говорил г. Шишонко с невольной грустью в голосе. — Все под богом ходим… Но на случай смерти у меня всё приведено в порядок, так что и без меня могут напечатать. Сейчас пойдет в дело XVIII в.; его надолго хватит.

Желая познакомить меня с своей работой, он велел принести совсем приготовленные к печати материалы. Это был настоящий архив. Старинные акты, копии с разных документов, вырезки из газет, письма и опять копии составляли громадный фолиант.

— Однако, Василий Никифорыч, какой большой запас у вас еще не напечатанных материалов,— удивлялся я, перелистывая рукописи.

— Да ведь двадцать пять лет собирал… Теперь дополнений к напечатанному наберется целый том. Приходится по всей губернии ездить, вот и собираешь год за годом… Материал растет сам собой. Конечно, одному где же справиться… Вот эту копию старшая дочь делала, а эту — сын Володя. Да… Всей семьей работаем понемножку.

Часа полтора прошло для меня совсем незаметно в самой оживленной беседе. Я ехал на север, в Чердынь, и он сообщил много такого, чего нет в печатных источниках. Память у него была удивительная, и оставалось пользоваться только готовыми сведениями.

Интересный край — эта Чердынь… По летописи — старая Пермь. К сожалению, самый город выгорал дотла несколько раз, и большинство исторических актов уничтожено огнем.

На прощанье я получил несколько адресов в Чердыни, к кому обратиться в случае надобности.

В Перми мне хотелось увидаться еще с двумя деятелями: Ал[ександром] Ал[ексеевичем] Дмитриевым7, который тоже работает по истории края, а потом с почтенным земским статистиком Е. И. Красноперовым8, но они пользовались каникулами и были в отъезде. Повидавшись еще кое с кем из старых знакомых, я отправился на пристань.

Летом Кама под Пермью очень красива — берег, уставленный пристанями и складами,— очень живое место, и работа здесь действительно кипит. Самые большие пристани, конечно, принадлежат волжским пароходам, а чердынское пароходство Лунегова приютилось в сторонке, под горой, на которой стоит кафедральный собор. Небольшая пристань и небольшой пароходик, разводивший пары, свидетельствовали о небольшой публике, которая ездит вверх по Каме. До Чердыни от Перми с небольшим сутки пути, но я взял билет только до Усолья, куда пароход должен был придти на другой день.

В небольшой каюте второго класса я застал странную публику, которая сидела у стола в таком виде, как будто все собирались прощаться. Приготовленные саквояжи и разные узлы говорили о желании оставить пароход. На столе стояла бутылка с водкой и две тарелки с объедками.

— Этот пароход уходит сегодня? — осведомлялся я у пароходного “человека”.

— Так точно-с… Через час побежим-с.

— А эти господа что тут делают?..

— А так-с… — ухмыльнулся “человек”. — Пермские купцы-с… Пароход-то утром пришел, а они вот всё еще проклажаются.

Мое появление, видимо, расстраивало проклажавшуюся с чемоданами купеческую публику. Я не хотел им мешать и вышел на палубу. Обыкновенно на пристанях, когда отходит пароход, толпится масса провожающих, родных и просто любопытных, но чердынский пароход не интересовал даже пермскую скучающую публику. Саечник, два-три татарина с лимонами, городовой, несколько мужиков, носильщики — и только. В довершение всего пошел дождь. Не оставалось ничего, как идти в свою каюту. Пермские купцы с чемоданами всё еще сидели там, только на столе красовалась новая бутылка водки.

— Так как, Иван Федорыч… а? — спрашивал бритый господин, походивший на чиновника, уволенного по третьему пункту.

Иван Федорыч, громадный мужичище с опухшим от водки лицом и мутными глазами навыкате, видимо, составлял душу компании. Он только покачал своей громадной, как пивной котел, головой и хрипло проговорил:

— Я здесь останусь…

Все засмеялись, хотя смешного пока ничего еще не было.

— Нет, это не годится, Иван Федорыч: дома-то, поди, уж давно ждут… Жена, поди, все глаза проглядела.

— Ничего, подождут… А как я жене-то в этаком образе покажусь?

— Да ведь не впервой?..

Пузатенький белобрысый купчик так и прыснул со смеху.

— Я прежде так делал, — заговорил Иван Федорыч, грузно вздыхая, — задним двором проберусь, потом через кухню в кабинет и сейчас выхрапку… А потом уж как стеклышко и объявлюсь.

Жена и догадалась: на замке держит задние-то ворота.

— А я через забор в этаких случаях… — прибавил от себя белобрысый. — Тоже совестно, ежели, например, прислуга увидит в таком виде…

Опять смех и новая бутылка. Кутившие всю ночь на пароходе мужья не решались явиться домой “в этаком виде” и тянули время.

— Я всегда жене говорю, что пароход опоздал… — объяснял “третий пункт”.

— Тоже надуй их, жен-то… Нет, брат, стара штука. После третьей бутылки потребовали “человека”.

— Вот что, братец, уведи ты нас куда-нибудь… понимаешь?

— Как не понять-с… Пожалуйте на пристань, там есть багажная конторка, так в лучшем виде-с…

Благой совет был принят, и компания пермских “мужей” очистила каюту, оставив после себя целую кабацкую атмосферу. Передав багаж в контору, компания побрела пешком по берегу Камы, но не домой, а куда-то к соляным амбарам. “Третий пункт” шел впереди и фальцетом выводил:

Во несчастный день во середу

Злые… злые турки собиралиса-а!

Примечания

1 “На брезгу” — на рассвете (диал.). Рассветать — брезжить.

2 Крупп — сталелитейная фирма, основанная в 1810 г. в Германии Фредериком Круппом.

3 Шишонко Василий Никифорович (1831-1889) — врач по профессии, краевед, библиограф, автор “Пермской летописи”, директор народных училищ Пермской губернии.

4 Попов Никита Савич (1763-1836) — первый директор Пермской гимназии, автор капитального труда “Хозяйственное описание Пермской губернии” (части 1-2, Пермь, 1804).

5 Смышляев Дмитрий Дмитриевич (1828-1893) — земский и общественный деятель, первый председатель Пермской губернской земской управы, публицист, краевед, библиограф, издатель “Пермского сборника” (1859-1860 гг., Москва).

6 Соммье Жан-Клод (1661-1737) — французский историк.

7 Дмитриев Александр Алексеевич (1854-1902) — уральский историк, краевед, летописец, автор 8-томной “Пермской старины”.

8 Краснопёров Егор Иванович (1842-1897) — пермский земский деятель, статистик, краевед.

https://flibusta.appspot.com/b/606771/read?l1mxfgWq

Источник

Обновлено: 09.01.2023

…Он был тут! это — настоящий “пасс-парту”.

— Милостивый государь, позвольте.

— А… что. Ах, виноват, — забормотал незнакомец, стараясь отодвинуть толстые ноги какого-то ксендза. — А я, знаете, целых полгода не бывал в Перми… Право.

— А вам нравится мой костюм? — спрашивал меня неугомонный Паспарту (так я прозвал впоследствии моего неожиданного спутника из Гренобля), и он даже подмигнул. — Представьте себе, в один день портной сшил всю пару… И за работу взял 3 рубля. Да… С меня он всегда берет 3 рубля, а с директора 15 рублей. Я нахожу это справедливым: директор получает 9 тысяч жалованья, а я — всего 540 р. Директор вчера утром призывает меня к себе и говорит: “Вы завтра едете в Пермь встречать г. Дюссо, но только успеете ли вы кончить ваши чертежи?” Я отвечаю: “Посмотрим, m-r директор”. Представьте себе, просидел всю ночь над работой и кончил. Каков молодец. Ха-ха. А портной в это время шил мне вот это платье и тоже кончил к сроку. Но работа работой, а мне нужно было набить 200 папирос на дорогу, — я не люблю себе ни в чем отказывать, — потом накормить собак — у меня их восемь штук, полить цветы — ужасно люблю комнатные растения! — прибрать лошадь… У меня удивительная лошадь: заплатил 35 р., а не отдам за 200 р. Ей-богу, не отдам…

Для учеников 1-11 классов и дошкольников
Бесплатные сертификаты учителям и участникам

Министерство образования и науки Пермского края

Государственное бюджетное профессиональное образовательное учреждение

Д. Н. МАМИН-СИБИРЯК и ПЕРМСКИЙ КРАЙ

Мизева Софья Александровна

Курс 1, группа ПК- 21-14

Кокорина Ольга Алексеевна

Жизнь Дмитрия Наркисовича………………………………………………….4

Д.Н. Мамин-Сибиряк и Пермский край……………………………………….6

Список литературы и источников…………………………………………….10

Д.Н. Мамин-Сибиряк – выдающийся уральский писатель, искренне любивший наш край и оставивший множество очерков, рассказов, романов об Урале.

Цель данной работы — обобщение информации о жизни и творчестве писателя.

— Изучить биографию писателя;

— Прочитать статьи современников и критиков творчества Д.Н. Мамина-Сибиряка;

— Изучить влияние Прикамья на творчество писателя.

Жизнь Дмитрия Наркисовича

Родился 25 октября ( 6 ноября ) 1852 год в посёлке Висимо-Шайтанского завода (ныне — посёлок Висим , расположенный в 40 километрах от Нижнего Тагила Свердловской област и ) в семье заводского священника Наркиса Матвеевича Мамина (1827—1878). Его сестра Елизавета (1866—1925) в августе 1878 года была зачислена сразу в третий класс Екатеринбургской первой женской гимназии. Младший брат — Владимир Мамин , депутат II Государственной думы . Дмитрий получил домашнее образование, затем учился в Висимской школе для детей рабочих, позднее — в духовном училище (1866—1868) и в Пермской духовной семинарии (до 1872 года , полный курс не окончил).

В 1872 году поступил в Императорскую медико-хирургическую академию на ветеринарное отделение. С 1874 года ради заработка писал для газет отчёты о заседаниях научных обществ. В 1876 году, не окончив академии, перешёл на юридический факультет Санкт-Петербургского университета . Проучившись год, вынужденно оставил университет из-за материальных трудностей и резкого ухудшения здоровья (начался плеврит ).

Летом 1877 года вернулся к родителям. В следующем году умер отец, и вся тяжесть забот о семье легла на Дмитрия. Чтобы дать образование братьям и сестре и суметь заработать, переехал в крупный культурный центр — Екатеринбург , где женился на Марии Якимовне Алексеевой, ставшей для него не только гражданской женой и другом, но и прекрасным советчиком по литературным вопросам. В эти годы будущий писатель совершил много поездок по Уралу, изучал литературу по истории, экономике, этнографии Урала, знакомился с народной жизнью.

С начала 1880-х годов занимался литературным трудом, неоднократно выезжал в Санкт-Петербург .

Не без труда добился писатель прав на отцовство, и в итоге Елена Дмитриевна Мамина была признана законной дочерью Мамина-Сибиряка. Она прожила недолгую жизнь, как и её мать: в 1914 году скончалась от туберкулёза. Дмитрий Наркисович 4 августа 1911 года перенёс кровоизлияние в мозг , паралич руки и ноги. Летом 1912 года вновь заболел плевритом.

Скончался 2 (15) ноября 1912 года в Санкт-Петербурге. Похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры , через два года рядом похоронили его дочь; в 1956 г. оба перезахоронены на Литераторских мостках Волковского кладбища .

Д.Н. Мамин-Сибиряк и Пермский край

К сожалению, семья была бедна. Пришлось оставить мечты о гимназии и пойти по традиционному для детей священнослужителей пути: Екатеринбургское духовное училище, затем Пермская духовная семинария. В конце августа 1868 года Дмитрий отправился по реке Чусовой в город Пермь. В сентябре Мамин поступил в Пермскую духовную семинарию.

Целью данной работы было обобщение информации о жизни и творчестве писателя, проведение связи между Пермским краем и произведениями Д. Н. Мамина-Сибиряка. Цель достигнута.

Маминские герои и события всегда прочно введены в широкий мир природы, они чувствуют себя частью природы, простора, стихии.

В наши дни в доме в Висиме, где родился и вырос Д.Н. Мамин-Сибиряк, расположен литературно-мемориальный музей писателя . Посещая Висим, понимаешь, откуда у писателя возникла любовь к уральской природе – места вокруг очень живописные.

Список литературы и источников

1. Боголюбов Е. А. Творчество Д.Н. Мамина-Сибиряка. М. : Знание, 1953. 24 с.

2. Власова Е. Г. Эволюция образа Урала в литературе путешествий XVIIIначала XX века: способ путешествий и восприятие пространства // Литература Урала: история и современность. Екатеринбург, 2011. Вып. 6. С. 52-59.

3. Зырянов О. В. Живой Мамин. Заметки к 160-летию со дня рождения и 100-летию со дня смерти // Урал. 2012. № 11.

Свой путь, как уже сказано, я начал от знаменитого здания со шпилем – главного корпуса Пермского государственного гуманитарно-педагогического университета.

В свете нашей прогулки стоит заметить, что библиотека ПГГПУ – одна из богатейших библиотек России: в ее фондах хранятся редчайшие книги и рукописи, многие из которых до сих пор еще не изучены до конца. Общий фонд библиотеки составляет 730 тысяч книг.

Заказ на изготовление скульптуры был сделан администрацией г. Перми в начале 1980 года. Авторами памятника выступили: скульптор В.М. Клыков, архитектор М.И. Футлик. В 1983 году были отлиты скульптура поэта и шесть бронзовых фигурных решёток. После изготовления, памятник прибыл в Пермь, но средств на его установку у городских властей, как оказалось, не было. И тогда памятник великому русскому поэту решили поместить на время, на один из пермских заводов, где позже он был завален мусором и отходами производства. Постепенно о монументе и вовсе забыли. Лишь в год празднования 185-летия со дня рождения поэта, памятник неожиданно для самих себя нашли работники завода среди заводского мусора, на поверхности отходов виднелась только часть цилиндра. После замечательной находки памятник раскопали и власти города пообещали, что памятник в ближайшее время будет установлен, но памятник только переехал на задворки другого завода, где пролежал вплоть до 1993 года, 6 июня которого, в день рождения великого поэта, через 10 лет после создания монумента, состоялось торжественное открытие памятника.

Пушкинский сквер расположился рядом со зданием бывшего благородного собрания (ул.Сибирская, 20) в гостинице при котором в 1902 году остановился Антон Павлович Чехов. В память об этом в марте 2012 года на здании, где сейчас располагается музей и клуб ГУВД, была установлена мемориальная доска.

Спустившись на улицу Луначарского и отправившись по ней вправо до улицы Горького, вспомним о том, что, по одной из версий, прототипами чеховских трех сестер стали пермские сестры Циммерман, которые в 1907-1919 году содержали в Перми частную мужскую гимназию. Сейчас на здании бывшей гимназии (ул. Максима Горького, 37) установлена мемориальная доска, посвященная сестрам и рассказывающая про них как про прототипов героинь чеховской пьесы.

Дальше наш путь лежит по улице 25 октября, где в доме 22б с 1982 до 1997 года жил знаменитый пермский лирический поэт Алексей Леонидович Решетов.

Родился Решетов в Березниках, где в 1956 г. окончил Березниковский горно-химический техникум, получив специальность горного электромеханика. После долгих лет труда на калийном комбинате он переезжает в Пермь и начинает работать не по профессии, полученной в техникуме, а по призванию, данному от Бога.

В 2005 году Решетов посмертно стал лауреатом Всероссийской литературной премии имени Д. Н. Мамина-Сибиряка за собрание сочинений в трёх томах.

Д.Н. Мамин-Сибиряк как выдающийся региональный писатель России. Галерея горнолесных пейзажей Урала в произведениях писателя. Взаимосвязь человека и природы, характеристика индустриальных пейзажей. Уральский народ в творчестве Д.Н. Мамина-Сибиряка.

Рубрика	Литература
Вид	реферат
Язык	русский
Дата добавления	13.10.2012
Размер файла	38,5 K

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Список использованной литературы

1. Гусев Э.Д. По туристским маршрутам Урала. — М., Академия,2006.- 64с

2. История Урала с древнейших времен до конца ХIХ века. — Екатеринбург, 2008. — С. 361.

3. МорозоваМ.В. Природа Приуралья: Учеб. пособие. — Екатеринбург, 2003. — с. 136.

4. Соколова М.В. География Урала: Учеб. Пособие. — М.: Мастерство, 2005. — 352с.

5. Чекин В.П. Урал и Приуралье в произведениях Д.Н. Мамина-Сибиряка//Урал:. — Екатеринбург, 2003. — С. 11.

Подобные документы

Художественное наследие писателя Д.Н. Мамина-Сибиряка для детей. Биография писателя и его демократические взгляды. Основные приёмы формирования активизации словаря при изучении произведения Мамина-Сибиряка о природе «Серая Шейка»: фрагмент урока.

курсовая работа [31,6 K], добавлен 07.05.2009

Сказки К.Д. Ушинского и его принципы литературной обработки фольклорных источников. Русская литературная прозаическая сказка на примере творчества Л.Н. Толстого, Мамина-Сибиряка. Анализ сказки Д.Н. Мамина-Сибиряка «Умнее всех» из «Аленушкиных сказок».

контрольная работа [27,1 K], добавлен 19.05.2008

Использование русскими писателями разнообразия красок, деталей, подробностей городского быта и пейзажей для создания образа великого града Петрова на Неве. Характер Петербурга в произведениях А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Н.А. Некрасова, Ф.М. Достоевского.

реферат [27,9 K], добавлен 26.03.2012

Ф. Достоевский как великий русский писатель второй половины XIX века, знакомство с основными произведениями: «Записки из подполья», «Преступление и наказание», «Братья Карамазовы». Общая характеристика проблем человека в творчестве русского писателя.

контрольная работа [53,7 K], добавлен 22.07.2013

Способы выявления особенностей использования пословиц в творчестве Н. Гоголя. Характеристика повестей русского писателя «Вий», «Майская ночь или утопленница». Анализ теоретических аспектов использования пословиц в произведениях русских писателей.

дипломная работа [56,2 K], добавлен 31.01.2014

Биография Ивана Алексеевича Бунина. Особенности творчества, литературная судьба писателя. Тяжёлое чувство разрыва с Родиной, трагедийность концепции любви. Проза И.А. Бунина, изображение пейзажей в произведениях. Место писателя в русской литературе.

реферат [74,7 K], добавлен 15.08.2011

Сущность темы «маленького человека», направления и особенности ее развития в творчестве Чехова. Смысл и содержание «Маленькой трагедии» данного автора. Идеалы героев, протест писателя против их взглядов и образа жизни. Новаторство Чехова в развитии темы.

Читайте также:

Красота в архитектуре сочинение

Раскаяние наташи ростовой перед андреем сочинение

Сочинение рассуждение по тексту лиственница

Шинель преступление и наказание сочинение

Что такое благополучие сочинение

Источник

Министерство
образования и науки Пермского края

Государственное
бюджетное профессиональное образовательное учреждение

«Осинский колледж
образования и профессиональных технологий»

(Еловский
филиал ГБПОУ «ОКОиПТ»)

Реферат

Д.
Н. МАМИН-СИБИРЯК и ПЕРМСКИЙ КРАЙ

Мизева
Софья Александровна

Профессия
43.01.09

Повар,кондитер

Курс
1, группа ПК- 21-14

Руководитель

Кокорина
Ольга Алексеевна

преподаватель

с.
Елово, 2021 г.

Содержание

Введение…………………………………………………………………………3

Жизнь Дмитрия Наркисовича………………………………………………….4

Д.Н. Мамин-Сибиряк и Пермский
край……………………………………….6

Заключение………………………………………………………………… ……9

Список литературы и источников…………………………………………….10

Введение

Имя уральского писателя Дмитрия
Наркисовича Мамина-Сибиряка стоит в одном ряду с именами знаменитых русских
классиков. Об ощутимом вкладе писателя-реалиста в развитие русской литературы
говорили многие выдающиеся творцы того времени. Так, например, А. П. Чехов
замечал, что в творчестве Мамина-Сибиряка «есть положительно прекрасные вещи, а
народ в его наиболее удачных рассказах изображен нисколько не хуже, чем в
«Хозяине и работнике» Л. Толстого; М. Горький говорил о том, что талант
Мамина-Сибиряка «всюду крупен и ярок».

Д.Н.
Мамин-Сибиряк – выдающийся уральский писатель, искренне любивший наш край и
оставивший множество очерков, рассказов, романов об Урале.

Цель
данной работы — обобщение информации о жизни и творчестве писателя.

Задачи:

— Изучить биографию писателя;

— Прочитать статьи современников и критиков
творчества Д.Н. Мамина-Сибиряка;

— Изучить влияние Прикамья на творчество писателя.

Значение Мамина как общенационального
художника, по верному замечанию О. В. Зырянова, состоит в том, что «он вернул
Урал не только Уралу, но и России, в особенности вернул старое, древнерусское,
исконное, что лежало в старом Урале»

Именно уральская земля, в частности Екатеринбург,
стал отправной точкой в познании и изучении творчества Мамина-Сибиряка. Именно
региональному литературоведению предстояло «высветить истинный масштаб
творческого дарования Мамина-Сибиряка, раскрыть его роль и место в
общероссийском литературном процессе».

Жизнь
Дмитрия Наркисовича

Родился 25 октября (6 ноября) 1852
год в посёлке Висимо-Шайтанского завода (ныне —
посёлок Висим, расположенный в 40
километрах от Нижнего Тагила Свердловской области) в семье заводского священника Наркиса Матвеевича Мамина
(1827—1878). Его сестра Елизавета (1866—1925) в августе 1878 года была
зачислена сразу в третий класс Екатеринбургской первой женской гимназии.
Младший брат — Владимир Мамин, депутат II
Государственной думы. Дмитрий получил домашнее образование, затем
учился в Висимской школе для детей рабочих, позднее — в духовном
училище (1866—1868) и в Пермской духовной семинарии (до 1872
года, полный курс не окончил).

В 1872 году поступил в Императорскую
медико-хирургическую академию на ветеринарное отделение. С 1874
года ради заработка писал для газет отчёты о заседаниях научных обществ. В 1876
году, не окончив академии, перешёл на юридический факультет Санкт-Петербургского
университета. Проучившись год, вынужденно оставил университет из-за
материальных трудностей и резкого ухудшения здоровья (начался плеврит).

Летом 1877 года вернулся к родителям. В следующем году умер
отец, и вся тяжесть забот о семье легла на Дмитрия. Чтобы дать образование
братьям и сестре и суметь заработать, переехал в крупный культурный
центр — Екатеринбург, где женился на Марии
Якимовне Алексеевой, ставшей для него не только гражданской женой и другом, но
и прекрасным советчиком по литературным вопросам. В эти годы будущий писатель
совершил много поездок по Уралу, изучал литературу по истории, экономике,
этнографии Урала, знакомился с народной жизнью.

С начала 1880-х годов занимался литературным трудом,
неоднократно выезжал в Санкт-Петербург.

В 1890 году разошелся с Марией Алексеевой, после чего жил в
гражданском браке с артисткой Екатеринбургского
драматического театра Марией Абрамовой и переехал
в Санкт-Петербург. В 1892 году 28-летняя Абрамова умерла при родах, оставив
больную хореей дочь Алёнушку (Елену) на руках
потрясённого этой смертью отца. Своей дочери Дмитрий Наркисович посвятил цикл
своих произведений для детей, который он так и назвал: «Алёнушкины сказки».

Не без труда добился писатель прав на отцовство, и в итоге Елена
Дмитриевна Мамина была признана законной дочерью Мамина-Сибиряка. Она прожила
недолгую жизнь, как и её мать: в 1914
году скончалась от туберкулёза. Дмитрий Наркисович 4 августа
1911 года перенёс кровоизлияние в мозг, паралич руки и
ноги. Летом 1912 года вновь заболел плевритом.

Скончался 2 (15) ноября 1912
года в Санкт-Петербурге. Похоронен на Никольском кладбище
Александро-Невской лавры, через два года рядом похоронили его дочь; в
1956 г. оба перезахоронены на Литераторских мостках Волковского кладбища.

Д.Н.
Мамин-Сибиряк и Пермский край

Пермь считает Д. Н. Мамина-Сибиряка
своим, и не без основания. Дмитрий Наркисович родился в Висимо-Шайтанском
заводе Верхотурского уезда Пермской губернии. Его отец, священник Наркис
Матвеевич Мамин за три месяца до рождения сына переехал сюда из Ёгвы (в настоящее
время — село в Кудымкарском районе), где служил после окончания Пермской
духовной семинарии. Будущему писателю очень повезло с отцом. «Вся обстановка
жизни скромной поповской семьи носила не совсем заурядный характер, — вспоминал
он позднее, — и дала уму и характеру ту закалку, которая дается только у своего
очага любящими руками».

К сожалению, семья была бедна.
Пришлось оставить мечты о гимназии и пойти по традиционному для детей
священнослужителей пути: Екатеринбургское духовное училище, затем Пермская
духовная семинария. В конце августа 1868 года Дмитрий отправился по реке
Чусовой в город Пермь. В сентябре Мамин поступил в Пермскую духовную
семинарию.

Стоит заметить, что на Чусовой он
неоднократно бывал и позже, в том числе добираясь по ней в Пермь. Известно, что
Мамин путешествовал по Чусовой в 1868, 1869, 1870 годах, а также несколько раз
с 1878 по 1882 годы. Эта уральская река значительно отразилась в его
творчестве, присутствует во многих произведениях. Так сложилось, что его первым
напечатанным произведением стал рассказ «В камнях», вышедший в 1882 году и
подписанный как Д. Сибиряк. Таким образом, Чусовая пробила путь писателя в
большую литературу.

В июле 1872 года Дмитрий ушел из
семинарии, так и не закончив ее. Это было время реформ. Пермская духовная
семинария перестраивалась в соответствии с подписанным Александром II в 1867 г.
новым «Уставом православных духовных семинарий». Помимо прочих нововведений,
появилась замечательная возможность оставить семинарию после четырех классов и
поступить в светские высшие учебные заведения, даже в университет. Следующие
два класса были чисто богословскими. Мамин, ставший атеистом на второй год
обучения, воспользовался возможностью выйти из семинарии и уехал в Петербург.

Семинарские годы описаны им в очерке
«Худородные». Воспоминания писателя об этом времени противоречивы. Дмитрий
Наркисович считал, что семинария развращает и губит молодые умы. Его мучила
традиционная изолированность семинаристов от хорошего светского об-ва, чувство
ущемленности, глубоко затаенная обида. В то же время он признавался, что
«семинария дала ему больше, чем могли бы дать университет и академия», что эти
годы были для него временем «громадного умственного роста». Здесь
сформировалось его мировоззрение, здесь он начал писать. В 1873-1876 гг. Дмитрий
Наркисович учился на ветеринарном отделении Петербургской медико-хирургической
акад., затем в течение года на юридическом факультете Петербургского ун-та. В
эти годы он активно публикуется в газетах, занимаясь «литературной поденщиной»,
начинает писать рассказы и работать над своим первым романом. Учебу пришлось
бросить после внезапной смерти отца. Вскоре после переезда в Екатеринбург
Мамин-Сибиряк, по его словам, «полностью отдался литературе».

Журналистская работа в эти годы не
раз приводила его в Пермь. Летом 1888 г. он предпринял специальную поездку на
север Пермской губернии, был в Чердыни. На этом материале написан замечательный
рассказ «Зимовье на Студеной».

В газете «Русские ведомости» появился
большой публицистический очерк «От Урала до Москвы», в газете «Волжский
вестник» — очерк «От Зауралья до Волги», в журнале «Вестник Европы» — очерк
«Старая Пермь». Жители губернского центра были озадачены яркой, образной, но
очень нелицеприятной характеристикой Перми. Удивляет она и современных
читателей. По-видимому, воспоминания о семинаристских годах по-прежнему были
живы. Тем не менее, в Перми жили люди, близкие писателю по духу, по увлечениям.
Он охотно общался с историком А. А. Дмитриевым, земским статистиком Е. И.
Красноперовым и особенно нежно относился к В. Н. Шишонко, летописцу и краеведу.

Пермь под именем города Мохова
присутствует во многих художественных произведениях Д. Н. Мамина-Сибиряка
(«Именинник», «Приваловские миллионы», «В худых душах» и др.). Поездка писателя
в Чердынь подарила нам замечательный рассказ «Зимовье на Студеной», путешествие
по Чусовой – очерк «Бойцы».

В 1891 г. Дмитрий Наркисович
познакомился с актрисой Марией Морицевной Гейнрих, уроженкой Перми, дочерью
фотографа М. Г. Гейнриха (Ротони), и уехал с ней в Петербург. А в 1892 г. Мария
Морицевна умерла, оставив на руках у мужа новорожденную девочку – Аленушку.
Сколько поколений российских детей выросло на «Аленушкиных сказках»!

Больше Д. Н. Мамин-Сибиряк не
вернулся на Урал, но никогда не переставал ощущать тесной связи с родными
местами.

В настоящее время на фасаде здания
бывшей духовной семинарии есть мемориальная доска с барельефным изображением Д.
Н. Мамина-Сибиряка и текстом: «В этом здании учился в 1868-1872 гг. писатель,
уроженец Урала, Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк. Род. 25 октября 1852 – умер 2
ноября 1912». В 1974 г. в сквере перед зданием был установлен его бюст, выполненный
скульптором А. Уральским.

Заключение

Мамин-Сибиряк был прекрасным знатоком
народного языка. Достоинство языка Мамина-Сибиряка состоит в его «особой
непринужденности и естественной живописности», «в нем нет абстрактной и сухой
книжности, языкового стандарта – от него веет вольным воздухом народной жизни».

Целью
данной работы было обобщение информации о жизни и творчестве писателя,
проведение связи между Пермским краем и произведениями Д. Н. Мамина-Сибиряка.
Цель достигнута.

Маминские герои и события всегда
прочно введены в широкий мир природы, они чувствуют себя частью природы, простора,
стихии.

В наши
дни в доме в Висиме, где родился и вырос Д.Н. Мамин-Сибиряк, расположен литературно-мемориальный
музей писателя. Посещая Висим, понимаешь, откуда у писателя возникла любовь к
уральской природе – места вокруг очень живописные.

Тема «Д.Н. Мамин-Сибиряк и Пермский
край» — привлекательная для каждого любознательного человека. Ведь более красиво об Урале и нашей
природе, чем Мамин-Сибиряк, пожалуй, никто не писал.

Список
литературы и источников

1. Боголюбов
Е. А. Творчество Д.Н. Мамина-Сибиряка. М. : Знание, 1953. 24 с.

2. Власова
Е. Г. Эволюция образа Урала в литературе путешествий XVIIIначала XX века:
способ путешествий и восприятие пространства // Литература Урала: история и
современность. Екатеринбург, 2011. Вып. 6. С. 52-59.

3. Зырянов
О. В. Живой Мамин. Заметки к 160-летию со дня рождения и 100-летию со дня
смерти // Урал. 2012. № 11.

4. Эртнер
Е. Н. Человек и природа в «сибирских» романах Д. Н. МаминаСибиряка //
Литература Урала: история и современность: сб. ст. / Ин-т истории и археологии
УрО РАН. Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2008. Вып. 4: Локальные тексты и
типы региональных нарративов. С. 136-143.

5. https://uraloved.ru/ludi-urala/mamin-sibiryak

6. https://infourok.ru/maminsibiryak-pevec-urala-2304470.html

Источник

Пермь в топике русской культуры

Пермь в топике русской культуры

В настоящем очерке предпринимается попытка понять Пермь как одно из «общих мест» русской литературы – то есть как топос культуры с присущим ему потенциалом символических значений. Поиски Перми на карте русской культуры начнем с «Венецианских строф» Иосифа Бродского. Пермь как будто неожиданно появляется в седьмой строфе первой части этого великолепного поэтического диптиха:

Так смолкают оркестры. Город сродни попытке

воздуха удержать ноту от тишины,

и дворцы стоят, как сдвинутые пюпитры,

плохо освещены.

Только фальцет звезды меж телеграфных линий —

там, где глубоким сном спит гражданин Перми.

Но вода аплодирует, и набережная – как иней,

осевший на до-ре-ми.

«Гражданин Перми» – это, конечно, Сергей Дягилев, чей прах покоится на православном греческом кладбище острова Сан Микеле. Отрочество и юность Дягилева действительно прошли в Перми. Здесь он жил с 1880 по 1890 год. Отсюда после окончания гимназии восемнадцати лет уехал в Петербург, где и началась его блистательная судьба, завершившаяся в 1929 году успением в Венеции.

Почему именно Дягилев появляется у Бродского, нетрудно понять. Текст стихотворения насыщен реминисценциями венецианских образов из произведений русских поэтов серебряного века [Лосев 1996], и Дягилев – своего рода эмблема этого века. Бродский описывает пустынный ночной город, полный только отзвуков когда-то кипевшего карнавала: «где они все теперь – эти маски, полишинели, перевертни, плащи?». Эта строчка прозрачно напоминает об ахматовской «Поэме без героя», где серебряный век русской культуры рисуется в тонах венецианского карнавала. И один из режиссеров этого карнавала – Дягилев, воплотивший в своей жизни и предприятиях весь блеск и двусмысленность той эпохи. Сквозь призму русской культуры разве нельзя представить Венецию грандиозной постановкой Дягилева? Поэтому Дягилев здесь как спящий демиург отгоревшего праздника. На его незримом присутствии держится память о масках и музыке. В ночном безмолвии, вопреки наступающей тишине, над местом его успокоения звенящим фальцетом поет звезда, и ей аплодируют воды каналов.

Но возникает вопрос, почему же Дягилев вошел в текст Бродского не прямо, а посредством такой отдаленной, казалось бы, от смысла и блеска его судьбы географической метонимии «гражданин Перми»? Почему именно Пермь у Бродского стала эмблемой Дягилева, скорее уж гражданина мира, чем далекого провинциального города?

Всмотримся в детали, окружающие это место текста. Только в строке появился гражданин Перми, как сразу повеяло холодом, и мерцающая набережная покрылась куржаком инея, осевшего на застывшей музыке. Пермь принесла с собой в текст дыхание севера. А если сформулировать в культурном смысле точнее, то – гиперборейского севера. Кстати, поэты той эпохи, Анна Ахматова, Осип Мандельштам, венецианскими мотивами которых Бродский переплел свои строфы, считали себя гиперборейцами, так назывался журнал акмеистов – «Гиперборей».

Ну а Дягилев – гипербореец в сугубом смысле, по рождению. Дело, конечно, не в скромном провинциальном городе, который во времена дягилевской юности еще мирно «спал в передней культуры», как выразился о своей родине другой известный пермяк, писатель, италофил и масон Михаил Осоргин. Дело в магии имени – Пермь. Изначально в памяти русской культуры Пермь – это далекий северный край, языческая земля, страна тайн, скрытых сокровищ и магических инспираций, мифическая снежная Биармия, а только потом – город. Константин Бальмонт, побывавший в Перми в 1915 году, отметил свой мимолетный визит строчкой: «Я был в Биармии великой». Да, не в типичном провинциальном городке с 70 тысячами населения, а в месте великой памяти. Вот этой Перми гражданином был и Дягилев. Он, пришелец с магического севера, родины инспираций, место своего последнего покоя нашел в центре старой южной культуры. Этот шлейф памяти, связанный с Пермью, был так же внятен Бродскому, как и русской культуре серебряного века.

Чтобы понять, как складывалась пермская память в русской культуре, нам придется заглянуть в очень отдаленные времена. По историческим меркам Пермь относительно молода. Она была основана в ходе губернской реформы, когда для улучшения управления территориями Екатерина II на месте громадных провинций петровских времен учредила несколько десятков губерний. Во множестве строились новые города, губернские центры. В их числе оказалась Пермь. Но важнейшее обстоятельство ее рождения состояло в том, что месту новому, в сущности – пустому, в 1781 году было дано древнее, уже насыщенное историко-культурной памятью имя. Город принял на себя груз этой памяти как свое собственное предание. История города Перми – это история врастания в память своего имени.

Только известная письменная история имени ‘Пермь’ ко времени учреждения города насчитывала не менее восьми веков. Впервые оно встречается уже в XI столетии в древнейшем письменном источнике – Начальной летописи, или «Повести временных лет» в перечне племен, населявших северо-восточные окраины. А с XIV века в летописях, грамотах и указах появляются топонимы Пермь Старая или Вычегодская и Пермь Великая. Пермью Старой называли обширные земли на территории нынешних Кировской и Вологодской губерний в бассейне рек Вятки, Вычегды, Северной Двины и Печоры, Великой – земли в верховьях Камы. Одновременно слово продолжало существовать как название народа: пермяне, пермичи, пермяки20.

Но Перми не суждено было остаться обыкновенным этнотопонимом с точечным, хотя и не совсем определенным значением. По крайней мере дважды, в конце XIV и в XVIII веке, Пермь попадала в фокус интенсивной саморефлексии русской культуры, обрастая постепенно плотной аурой символических значений.

В последней четверти XIV столетия в унисон с Куликовской битвой началось крещение языческой Перми – Русь решительно двинулась на Восток. Это движение возглавил пассионарный священник Стефан из монастыря Григория Богослова, что в Ростове. Одержимый идеей апостольского служения, Стефан бесстрашно преодолел сотни километров по лесной глухомани вдоль рек Вымь, Вычегда и Сысола. Он разыскивал языческие святилища, крушил топором и сжигал идолов, основывал церкви и часовни, ставил кресты на месте языческих святынь и проповедовал Евангелие. Как бы повторяя подвиг Кирилла и Мефодия, Стефан изучил язык пермяков, создал азбуку и перевел на пермский язык богослужебные книги. К язычникам он обращался на их родном языке. Возможно, это и определило успех его проповеди. Стефан создал пермскую епархию и стал первым епископом Перми. Он умер в 1396 году. Крещение Перми довершили его преемники. В 1462 году новый пермский епископ Иона дошел до Чердыни и крестил Пермь Великую. Языческая Пермь стала христианской.

Эта история стала темой великого произведения древнерусской литературы. В конце XIV либо в самом начале XV века один из самых замечательных книжников Древней Руси Епифаний Премудрый написал «Житие Стефана Пермского». Для русского читателя рубежа XIV-XV веков Пермь была terra incognita. Чтобы достоверно описать апостольское служение Стефана, Епифанию надо было «известно уведати о Пермьской земле, где есть, и в киих местех отстоит <…> и котории языци обьседят ю» [Святитель Стефан Пермский 1995:64]. Землеописание, судя по результату, увлекло Епифания не меньше, чем жизнеописание героя, и житие Стефана оказалось также и увлекательной повестью о «Пермстей земле». Подробно рассказывая о незнакомой языческой стране, обычаях и верованиях ее обитателей, Епифаний создал впечатляющий образ Перми.

Характерная особенность этого образа – представление о предельности и избранности Пермской земли. Епифаний описывал житие Стефана в атмосфере напряженных эсхатологических ожиданий: считалось, что на рубеже XIV-XV вв. мир вступил в последнее столетие семитысячелетнего мирового цикла21. Крещение Перми «в последняя дни <…> на исход числа седмыя тысяща лет» [Святитель Стефан Пермский 1995: 72] воспринималось как провиденциальное событие: здесь в тот момент прошла ось всемирной истории. У Епифания Пермь предстала как крайний рубеж христианского мира, где борьба света и тьмы достигает особой напряженности и перспективы ее судьбоносны.

Епифаний создал образ таинственной языческой страны, «идеже покланяются идолом <…> идеже веруют в кудесы, и в волхованья, и в чарованья» [Святитель Стефан Пермский 1995: 74, 82]. Представление о пермской магии и колдовстве стало отличительным знаком места. Впечатление о силе и глубине пермского язычества, кстати, парадоксально усилено как раз тем эпизодом жития, который призван был окончательно его опровергнуть. В прении Стефана с главой пермяков шаманом Памом этот «чародевый старец» выступил достойным соперником миссионера. Его апелляции к национальной и культурной самобытности пермян, верности традициям пращуров и защита их исконных верований прозвучали у Епифания и эмоционально, и содержательно более убедительно, чем это, возможно, предполагал сам автор22.

С сочинением Епифания Пермь вошла в топику русской культуры как одно из ее символических мест. Причем темы Епифания получили в дальнейшем еще более интенсивное развитие. Вторая волна историко-культурной тематизации ‘Перми’ пришлась на XVIII век. В это столетие Урал переживал бурный экономический рост и превратился в крупнейшего в мире производителя металла, опору военной мощи Российской империи [Harris 1999]. Промышленное освоение Урала сопровождалось изучением его географии, истории и этнографии. Тогда и возникла поэтическая идея о родстве Перми и легендарной Биармии.

Впервые об этом заговорил шведский полковник Табберт фон Страленберг. После Полтавского сражения он оказался в плену и долгие годы провел в Верхнем Прикамье. Занимаясь изучением местных языков и древностей, Страленберг пришел к выводу, что Пермь Великая есть не что иное, как загадочная Биармия, богатая северная страна, о которой рассказывали скандинавские саги23. Вслед за Страленбергом о Перми-Биармии писали М. В. Ломоносов и В. Н. Татищев, руководители научных экспедиций на Урал академик И. И. Лепехин и капитан Н. П. Рычков. Немалую роль в сближении Перми и Биармии сыграло фонетическое сходство топонимов24. В итоге было едва ли не общепризнано, что «Пермия получила себе наименование от древней северной области Биармии, которая еще до приходу в Россию варяжских князей управлялась собственными владетелями или Князьями, военными делами и успехами, в древности приобретшими себе славу», что «Пермская страна в самой древности была славнейшая из всех земель, лежащих к востоку и северу» [Древняя Российская Вивлиофика 1791: 216].

Научно удостоверенных данных, подтверждающих связь Пермского края с Биармией, не существует. Скорее всего, и сама Биармия – типичный историографический фантом, такая же «неведомая земля», как Гиперборея. Во всяком случае, можно считать общепризнанным научным мнением, что, опираясь на сообщения саг, географически локализовать эту легендарную страну вряд ли возможно25. Тем не менее трезвая научная критика связи Перми с Биармией мало влияла на популярность идеи. Она привлекала не только тем, что проливала свет на древнюю эпоху России, но и восстанавливала льстящую национальному самосознанию преемственную связь с легендарным северным царством. Поэтому Пермь охотно усвоила биармийский миф. Характерно, что одна из городских улиц, выходившая к Каме, называлась Биармской. О биармийском прошлом Пермской земли на протяжении всего XIX века увлекательно рассказывали путевые очерки П. И. Мельникова, П. Н. Небольсина, Е. В. Шмурло и Д. Н. Мамина-Сибиряка.

Биармийскую легенду питали и рассказы Епифания о многочисленных языческих капищах и культе пермян, и местные предания. В Пермской губернии повсеместно были распространены рассказы о чуди, народе, населявшем Прикамье в дохристианский период. В многочисленных преданиях чудь связана с нижним, подземным миром. Напоминающие гномов европейского средневековья чудины слыли рудознатцами и металлургами, они рыли глубокие штольни, добывали руду, плавили металл26. С таинственной глубиной земли были связаны другие распространенные сюжеты преданий о чуди: о заколдованных кладах [Грибова 1975: 99-103; Мельников 1840: 3-4] и самоистреблении чудского народа. Самый выразительный миф чудского цикла – это предания об уходе чуди, отказавшейся принять крещение, под землю [Грибова 1975: 96-99].

Ореол архаики, таинственной древности и магии, который приобретала Пермь благодаря Епифанию, биармийскому мифу и преданиям о чуди, поддерживался археологическими находками. В ходе археологических изысканий в XIX и XX вв. на территории Пермского края были обнаружены тысячи артефактов медного и бронзового литья: отдельные фигурки и ажурные пластины с искусно стилизованными изображениями птиц и рыб, людей и богов, сплетающихся в странных сочетаниях медведей и лосей. Это местное искусство, пережившее расцвет в VII-IX веках н. э., получило название пермского звериного стиля. Его артефакты открывают фантастический и стройный в своих связях мифологический мир древних пермяков, их космогонические представления. Уникальны многофигурные композиции с изображением монументальной Богини Матери, окруженной сплетением людей и животных и попирающей ногами ящера. Семантика и функции изображений пермского звериного стиля до сих пор не получили сколь-нибудь убедительной интерпретации. Много неясностей остается в происхождении так называемого «закамского серебра», о котором сообщалось в русских летописях еще в XIV веке. Речь шла, скорее всего, о серебряных изделиях из зороастрийского Ирана эпохи Сасанидов III-VII века н. э., во множестве обнаруженных в Верхнем Прикамье. Каким образом блюда и кувшины, бокалы и геммы с неповторимыми узорами и высокохудожественными изображениями из дворцов персидских царей попали на берега Вишеры и Колвы, до конца неясно. А находок были тысячи. Обширная коллекция сасанидского серебра, собранная графами Строгановыми, составила основу коллекции в Эрмитаже. Страстным коллекционером древнего серебра был чердынский купец Алин. В начале XX века его дом в Чердыни сгорел, коллекцию спасти не удалось, и его бесценные находки сплавились в огромный 16-пудовый серебряный слиток.

Так складывалась историческая память Перми. У всех ее оттенков был единый вектор: пермская мифология по преимуществу теллурична. Она апеллирует к таинственной глубине земных недр. Это тяготение закрепила геология. В середине XIX века Родерик Мурчисон открыл в Прикамье эталонные проявления нового геологического периода палеозоя. Он назвал его Permian – Пермский, мотивировав название связью обследованной им территории с «древним царством Биармией или Пермией» [Баньковский 1991: 5].

Надо сказать, что теллурическая тема характерна для Урала в целом. Но если для горнозаводского Урала и его центра Екатеринбурга она связана с темой минеральных подземных богатств, драгоценных камней, для Челябинска с темой огня и металла, то для Перми земная глубина – это прежде всего глубина истории, потаенной древности. Это потаенная Биармия, ушедшее под землю царство, ставшее глубинным пластом Перми, это исчезнувшая в глубинах земли чудь, образы пермского звериного стиля, предания о чудских заколдованных кладах, чудские городища и могильники, фантастические подземелья, где таятся, по современной неомифологической версии, сокровища древних Ариев27. Пермский теллуризм имеет отчетливый хтонический колорит.

Итак, в течение XVIII-XIX веков в связи с темой Перми в русской культуре сформировался комплекс суггестивно действенных представлений о биармийско-чудской древности Перми. Биармийско-чудской миф инициировал в восприятии Перми обширный круг действенных коннотаций: «глубинное», «подземное», «древнее», «потаенное», «таинственное», «заколдованное», «угрожающее» – развитая сеть этих семантических компонентов подспудно определяет и структурирует восприятие пермской темы, многообразно проявляясь в ее интерпретациях.

В памяти русской культуры Пермь утверждается как место действия чудесного, магического, как заповедник живой архаики. Показательна в этом смысле неоконченная повесть Николая Гумилева «Веселые братья» (1916) [Гумилев 1991: 354-383]. Ее герой, молодой этнограф из Петрограда, едет в Пермскую губернию собирать фольклор, а попадает в «страну безмерностей», где его судьба круто меняется. Он знакомится с членами таинственной секты и пускается с ними в странствие к загадочному городу, затерянному в глубине уральских гор. Повесть наполнена мотивами магических практик и фольклорной жути.

Архаические мотивы пермской памяти отозвались у Бориса Пастернака. Он прожил в Пермской губернии первую половину 1916 года. Изначально в индивидуальной топике Пастернака север был родиной поэтических инспираций. «Я смок до нитки от наитий, И север с детства мой ночлег», – писал он в одном из ранних стихотворений. Поэтому отчасти его поездка на север Пермской губернии оказалась возвращением к самому себе. Мотивами архаики насыщены уральские стихи Пастернака «Урал впервые», «На пароходе», «Станция». В Перми он селит героиню повести «Детство Люверс». Ранние воспоминания девочки тонут в завитках шкуры белой медведицы, устилавшей пол ее детской: белый медведь – символ древней Перми, его изображение на гербе города и губернии. Пермская память Пастернака многое определяет в романе «Доктор Живаго». От образа города Юрятина до сцен партизанской войны в тайге. Особенно красноречиво в этом отношении описание шихана, где были расстреляны заговорщики. Это каменная площадка, которую «по краю запирали отвесные, ребром стоявшие гранитные глыбы. Они были похожи на плоские отесанные плиты доисторических дольменов. Когда Юрий Андреевич в первый раз попал на эту площадку, он готов был поклясться, что это место с камнями совсем не природного происхождения, а носит следы рук человеческих. Здесь могло быть в древности какое-нибудь языческое капище неизвестных идолопоклонников, место их священнодействий и жертвоприношений» [Пастернак 2004: 351]. Это описание прямо возвращает нас к темам и образам пермской архаики.

Архаическая и магическая Пермь Великая масштабно предстала перед современным читателем в романе «Сердце Пармы» (2002) пермского писателя Алексея Иванова. Говоря об эстетике своего романа, Алексей Иванов возводит ее к образам пермского звериного стиля: это что-то «древнее, непонятное, косматое, дикое, обломанное по краям, с окалиной, зеленое от окиси, выкопанное из земли. И я старался писать так, чтобы мир у меня был такой же дикий, косматый, обломанный по краям, вышедший из каких-то непостижимых недр» [Иванов 2005: 16]. Эксперимент Алексея Иванова удался. Реконструированная им история Перми Великой XV века стала одним из самых ярких явлений в русской литературе начала XXI века.

Проделанное нами путешествие по источникам, питавшим образ Перми как земли таинственной, древней и магической, вполне объясняет, почему Иосиф Бродский представил Дягилева косвенно как «гражданина Перми». Дягилев в Венеции – посланец северной страны безмерностей с ее магией и тайной.

Но у Перми в русской памяти есть и другая грань. Мы выйдем к ней через одно место в романе Владимира Набокова «Bend Sinister», где герой, профессор Круг, уподобляет подъем на лифте путешествию на своего рода машине времени сквозь пласты геологических эпох, частью сочиненных, частью реальных.

Лифт несет его «from the twinned night of the Keewenawatin and the horrors of the Laurentian Revolution, through the ghoul-haunted Province of Perm, through Early Resent, Slightly Recent, Not So Recent, Quite Recent, Most Recent – warm, warm – up to my room number on my hotel floor in a remote country» [Nabokov 1947: 88].

«Кишащая упырями провинция Пермь» – так перевел нужное нам место С. Ильин в русском издании романа.

В сложно сплетенной метафоре Набокова туго стянуты несколько реминисценций. Здесь есть и прямая цитата из стихотворения «Улялюм» Эдгара По (the ghoul-haunted woodland of Weir), и отзвук «пермских дремучих лесов» как границы обитаемого мира у Пушкина, и пермский период – все это знаки древней магической Перми со всем ее хтоническим колоритом. Но появляется здесь и нечто новое – тема глухой и страшной провинции. Комментируя это место для датского переводчика романа, Набоков заметил, что, помимо всего прочего, он хотел намекнуть на «ужасы советских трудовых лагерей» [Набоков 1997: 578]. Так перед нами открывается другая грань пермской памяти в русской культуре: глухая провинция, место изгнания и ссылки. В этом образе историческое и символическое также образуют неразрывное единство.

Эта ипостась пермской памяти складывалась на протяжении всего XIX века и связана прежде всего с восприятием Перми как города. В XIX веке чаще фрагментарные, реже развернутые описания Перми время от времени появляются в путевых записках, очерках, в эпистолярной, дневниковой и мемуарной прозе. Пишут о Перми, как правило, люди сторонние, с местом не связанные, просвещенные, со взглядом наблюдательным, умом острым, ироничным и склонным к обобщению. Это те, кто останавливался здесь на короткое время, следуя дальше, как А. Н. Радищев, Ф. Ф. Вигель, П. А. Вяземский, П. И. Небольсин, И. С. Левитов, Н. Д. Телешов, Е. Ф. Шмурло, В. И. Немирович-Данченко или А. П. Чехов. Для других, как для М. М. Сперанского, А. И. Герцена, П. И. Мельникова-Печерского или В. Г. Короленко, Пермь была местом ссылки. Лишь немногие из писавших о Перми провели здесь, как Е. А. Вердеревский и Д. Н. Мамин-Сибиряк, несколько лет по своей воле без давления внешних обстоятельств, первый служил, второй учился в духовном училище. При всей жанровой разнородности и фрагментарности реплик о Перми во всех них присутствует все же некое единство ее образа города и его и ауры.

Многое в восприятии города определило имя. До наших дней в его употреблении ощутим дуализм двух значений: Пермь как древняя земля, страна и Пермь как город. А в XIX веке контраст этих значений был разительным. Неслучайно П. И. Небольсин, один из основателей Русского географического общества, историк и этнограф, считал нужным предупредить читателя своих путевых очерков, что губернская Пермь – это совсем «не тот город, который в старину назывался Великою Пермью» [Небольсин 1849: 8].

В величественной тени, которую отбрасывала память полулегендарной Перми Великой, губернский город терялся и – по контрасту с ожиданиями – казался особенно жалким. Но благодаря тому же контрасту типичные черты провинциального города в облике Перми приобретали в глазах наблюдателей особую насыщенность, рельефность и многозначительность.

Описывается Пермь, как правило, по узнаваемым литературным лекалам губернского захолустья, но в ее случае черты проводились как-то особенно густо, с нажимом. Так, например, обычно подчеркивалось, что Пермь – это город искусственный, возникший, как заметил А. И. Герцен, «по приказу», в отличие от городов, выросших исторически. Выпавшая на долю Перми роль столицы обширного, богатого и древнего края долгое время, вплоть до конца XIX века, не была обеспечена ни экономическим, ни человеческим потенциалом. «Пермь есть присутственное место + несколько домов + несколько семейств; но это не город губернии, не центр, не средоточие чувств целой губернии, решительное отсутствие всякой жизни», – резюмировал свои наблюдения А. И. Герцен, побывавший здесь в ссылке в 1835 году [Герцен 1961: 45]. Но в том же духе писали о Перми и в самом конце XIX века, утверждая за городом репутацию особенно «характерного типа далекого губернского захолустья» [Шмурло 1889: 116].

Подобных – искусственных – городов в ходе губернской реформы в России в XVIII веке возникло немало. Был у них и общий прототип – Петербург. Только в отношении к Перми ее происхождение «по приказу» генерализировалось, и город приобретал черты зловещего фантома. Емкий по глубине обобщения образ города, существующего только на плане, оставил в своих очерках П. И. Мельников: «Если вам случилось видеть план Перми – не судите по нем об этом городе: это только проект, проект, который едва ли когда-нибудь приведется в исполнение. Почти половина улиц пермских существует лишь на плане <…> Поэтому, с первого взгляда, Пермь представляется городом обширным, но как скоро вы въедете во внутренность ее, увидите какую-то мертвенную пустоту» [Мельников 1909: 568]. О той же пустоте, принявшей вид города, писал современник Пушкина Ф. Ф. Вигель, побывавший в Перми в самом начале XIX века: «это было пустое место, которому лет за двадцать перед тем велено быть губернским городом: и оно послушалось, только медленно» [Вигель 1864: 142]. Ту же идею, но уже в конце XIX века развивал Д. Н. Мамин-Сибиряк, называвший Пермь не иначе, как «измышлением административной фантазии» [Мамин-Сибиряк 1889: 47].

В этих репликах прослеживается родство пермской поэтики с петербургской при всей несоизмеримости материальных масштабов городов. Сказывается оно и в другом отношении – в ощущении пограничности города. Пермь – город, стоящий на географическом и метафизическом рубеже, на краю, далее – Азия, Сибирь, вообще – другой мир, иное. По иронии судьбы один из ручьев, служивших границей старой Перми, назывался Стиксом [Мельников 1840: 8; Смышляев 1891: 111]. Так и значилось на топографических картах.

Инфернальное начало нередко присутствует в описаниях города. Именно в таких тонах описал свою встречу с Пермью А. И. Герцен. Как-то в пути на рассвете его разбудил лязг и звон железа. Коляску окружала партия каторжников. Полуобритые головы, угрюмые лица в скудном утреннем свете. Свирепый стражник, нагайкой стегавший заключенных. Герцен поспешил отвернуться и увидел: на дороге стоял столб, на столбе медведь, на медведе – евангелие и крест. Герб Пермской губернии. Он приехал к месту назначения. Сцена на дороге живо напомнила ему образы Данте. Сидя под стражей в Крутицких казармах в Москве, Герцен занимался итальянским и читал «Inferno». Незадолго до въезда в Пермь на одной из почтовых станций Сибир-ского тракта он даже нацарапал на оконнице строки, высеченные на вратах Ада:

Per me si va nel’ eterno dolore

Per me si va nella citta dolente.

Вряд ли теперь он не расслышал в этих строчках имя города, где ему, как казалось, предстояло провести годы и годы: Per me – Пермь. Ожидания оправдались: «Пермь меня ужаснула, это преддверие Сибири, там мрачно и угрюмо» [Герцен 1961: 42].

У такого восприятия города было историческое основание. Per me Пермь весь XIX век следовал поток арестантов. Город был транзитным пунктом на их пути в Сибирь. И в этом смысле Пермь для тысяч и тысяч людей оказывалась преддверием каторжного ада. Много ссыльных было в самом городе. Два года – с 1812 по 1814 – в Перми провел М. М. Сперанский. Отсюда он писал А. А. Столыпину: «из всех горестных моих приключений сие было самое горестное <…>. Видеть всю мою семью за меня в ссылке и где же! В Перми» [Красноперов 1989: 52]. Имя города подано здесь с таким выразительным интонационным жестом окончательной безнадежности, что его смысл не оставляет сомнений: Пермь – это предел. XX век не изменил каторжной ауры Перми. Пермский край стал одной из крупных провинций ГУЛАГа. В пермских лагерях побывали многие: от Осипа Мандельштама и Варлама Шаламова до диссидентов 1960-70-х годов.

Город, возникший из пустоты усилием государственной воли, город-фикция, фантом, город, стоящий на границе бытия, – вот вторая ипостась Перми в топике русской культуры. В этой ипостаси коренится метафора Набокова.

Таков город в пьесе А. П. Чехова «Три сестры». Он расположился словно на краю обитаемого мира. Здесь даже в мае идет снег, а вокзал несуразно далек – в 20 верстах от города. Город в драме – это город мертвых, откуда живым не выбраться, как бы они этого ни хотели. Как сестрам, оказавшимся здесь. Где-то есть другой мир, в котором они жили когда-то, но он недостижим. Граница с миром живых непреодолима, и героини обречены на медленное умирание, чувствуя, как «выходят каждый день по каплям и силы, и молодость». В письме к А. М. Горькому, комментируя ход работы над пьесой, Чехов обронил, что действие «Трех сестер» «происходит в провинциальном городе вроде Перми» [Чехов 1978: 427]. Это не произвольная реплика: выбор города подсказан Чехову отзвуками пермской памяти в русской культуре.

Описывая очертания места Перми в русской культуре, мы намеренно обратились к Набокову и Бродскому. Ни тот ни другой никогда не бывали в этом месте, что обеспечивает чистоту эксперимента. Пермь для них – лишь одно из имен русской культуры с шлейфом смутных ассоциаций. Чтобы знать Пермь как культурный топос, нет необходимости в ней бывать. Надо лишь иметь слух, чуткий к вибрациям памяти культуры.

Список литературы

Баньковский Л. Пермистика. Пермь, 1991.

Вигель Ф. Ф. Воспоминания. М., 1864. Часть 2.

Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1961. Т. 21: Письма 1832-1838 гг.

Грибова Л. С. Пермский звериный стиль. Проблемы семантики, М., 1975.

Гумилев Н. Сочинения: В 3 т. М., 1991. Т. 2.

Джаксон Т. Н. Исландские королевские саги о Восточной Европе, М., 1993.

Дмитриев А. А. Пермская старина. Вып. I: Древности бывшей Перми Великой. Пермь, 1889.

Иванов А. В. «Ландшафт формирует мышление…»: Интервью // Современная русская литература: Проблемы изучения и преподавания. Пермь, 2005.

Красноперов Д. «Я увез из Перми воспоминание…». Пермь, 1989.

Лосев Л. Реальность зазеркалья: Венеция Иосифа Бродского // Иностранная литература. 1996. № 5.

Мамин-Сибиряк Д. Н. Старая Пермь // Вестник Европы. 1889. № 7.

Мельников П. И. Дорожные записки на пути из Тамбовской губернии в Сибирь // Отечественные записки. 1840. Т. IX. № 3.

Мельников П. И. Полн. собр. соч. СПб., 1909. Т. 7.

О древнем и нынешнем состоянии Великой Перми // Древняя Российская Вивлиофика. М., 1791. Часть. 18.

Набоков В. Подлинная жизнь Себастьяна Найта. Под знаком незаконнорожденных. Николай Гоголь. СПб., 1997.

Небольсин П. И. Заметки на пути из Петербурга в Барнаул // Отечественные записки. 1849. Т. 64. Отд. 8.

Никитин А. Л. Основания русской истории: Мифологемы и факты. М., 2001.

Оборин В. А., Чагин Г. Н. Чудские древности Рифея. Пермь, 1988.

Пастернак Б. Л. Полн. собр. соч.: В 11 т. М., 2004. Т. 4.

Серебренников Н. Н. Пермская деревянная скульптура. Пермь, 1928.

Святитель Стефан Пермский. СПб., 1995.

Смышляев Д. Д. Сборник статей о Пермской губернии. Пермь, 1891.

Страленберг Ф. – И. Историческое и географическое описание северной и восточной частей Европы и Азии. СПб., 1797.

Тиандер К. О происхождении имени Пермь // Журнал Министерства Народного Просвещения. 1901. № 1. С. 1-28.

Успенский Б. А. Избранные труды. М., 1996. Т. 1.

Чехов А. П. Полн. собр. соч.: Сочинения. М., 1978. Т.13.

Шмурло Е. Ф. Волгой и Камой: Путевые впечатления // Русское богатство. 1889. № 10.

Harris J. R. The Great Urals: Regionalism and the Evolution of the Soviet System. Ithaca and London, Cornell University Press, 1999.

Nabokov V. Bend Sinister. N. Y., 1947.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Источник

Д.Н. Мамин-Сибиряк: трагедия жизни главного уральского писателя

Д.Н. Мамин-Сибиряк – выдающийся уральский писатель, искренне любивший наш край и оставивший множество очерков, рассказов, романов об Урале. О трагической судьбе писателя и его наследии вы узнаете из этой статьи.

Будущий писатель родился 25 октября (6 ноября по новому стилю) 1852 года на Висимо-Шайтанском заводе. В наши дни это посёлок Висим в 40 километрах от Нижнего Тагила (Свердловская область). Настоящая фамилия писателя – Мамин. Вторую часть фамилии он присвоил себе по литературному псевдониму – Сибиряк.

Отец – Наркис Матвеевич Мамин – служил священником в церкви Висимо-Шайтанского завода. Он отличался высокими моральными и нравственными принципами, занимался просвещением народа, безвозмездно вел занятия в школе.

В своих воспоминаниях Д.Н. Мамин-Сибиряк писал:

«Как сейчас вижу отца, одетого в черную осеннюю рясу из тяжелого драпа, с широкополой черной шляпой на голове. Он был высок ростом, широк в плечах, а костюм делал его еще массивнее. Как сейчас вижу его бледное лицо, строгое и доброе, с серыми, добрыми глазами и большой, окладистой русой бородой, придававшей ему какой-то особенно патриархальный вид. Для меня лично слово «отец» связано с представлением именно такого отца, сильного, ласкового, доброго и всегда серьезного».

Мать писателя, Анна Семеновна, родилась в семье сельского дьякона, жившего в Горном Щите. Рано потеряла свою мать, воспитывалась отцом и бабушкой.

«Моя мать была такого же типа женщина, но она казалась мне более строгой, чем отец, — на ее долю выпадало слишком много мелких будничных забот, и к вечеру, управившись с дневной работой, она была «рада месту», то есть отдыхала за новой работой, как бесконечное шитье. Без работы я не видал ни отца, ни матери», — вспоминал Дмитрий Наркисович.

В семье Маминых было четверо детей:

Николай (1850 г.р.),
Дмитрий (1852),
Владимир (1863),
Елизавета (1866).

В свободное время в семье много читали, поэтому возникший у Дмитрия интерес к литературе неудивителен.

В наши дни в доме в Висиме, где родился и вырос Д.Н. Мамин-Сибиряк, расположен литературно-мемориальный музей писателя. Не упустите возможность там побывать! Посещая Висим, понимаешь, откуда у писателя возникла любовь к уральской природе – места вокруг очень живописные. Одни Весёлые горы чего стоят! Более красиво об Урале и нашей природе, чем Мамин-Сибиряк, пожалуй, никто не писал.

Осенью 1866 года Дмитрий поступил в бурсу – Екатеринбургское духовное училище. Позже, в автобиографических очерках, он описал все ужасы этого церковного заведения, ломавшего судьбы людей.

«Все новички проходят через строй горьких и тяжелых испытаний, но alma mater возвела их в настоящую систему, которая установилась, как выражаются старинные учебники истории, с незапамятных времен. Отдельные лица теряли всякое значение сами по себе, а действовала именно система, безжалостная, всеподавляющая, обезличивающая и неистребимая, как скрытая болезнь».

В конце августа 1868 года Дмитрий отправился по реке Чусовой в город Пермь. В сентябре Мамин поступил в Пермскую духовную семинарию.

Стоит заметить, что на Чусовой он неоднократно бывал и позже, в том числе добираясь по ней в Пермь. Известно, что Мамин путешествовал по Чусовой в 1868, 1869, 1870 годах, а также несколько раз с 1878 по 1882 годы. Эта уральская река значительно отразилась в его творчестве, присутствует во многих произведениях. Так сложилось, что его первым напечатанным произведением стал рассказ «В камнях», вышедший в 1882 году и подписанный как Д. Сибиряк. Таким образом, Чусовая пробила путь писателя в большую литературу.

В июле 1872 года Дмитрий ушел из семинарии, так и не закончив ее. Он решил отправиться в Петербург и поступить на ветеринарное отделение в Медико-хирургическую академию. За учебу приходилось платить, денег не хватало. По этой причине он не мог себе позволить даже поездки домой. Мамин подрабатывал репортером в газетах, начал заниматься литературой. О том непростом периоде становления можно почитать в автобиографической повести «Черты из жизни Пепко».

В 1876 году Мамина оставили на третьем курсе из-за несдачи экзаменов. В том же году он покинул академию и поступил на юридическое отделение в Санкт-Петербургский университет.

Летом 1876 года в журнале «Сын Отечества» вышли рассказы Мамина «В горах», «Не задалось», а также роман «В водовороте страстей». Он рассчитывал на значительный обещанный гонорар, которого хватило бы на оплату учебы, однако издатель обманул начинающего писателя. Денег вновь не хватало, а ректор отказывался идти навстречу Мамину и освобождать от оплаты.

В начале лета 1877 года у Дмитрия обострилась болезнь легких. Он оставил учебу (за свою жизнь он так и не получил образования) и отправился поправлять здоровье к родным на Урал. Семья годом ранее переехала из Висимо-Шайтанского завода в Нижнюю Салду. Живя в Салде, Мамин работал над «Уральскими рассказами» и романом «Семья Бахаревых». Позже он написал повесть «Сестры», посвященную Нижней Салде.

Живя в Нижней Салде, Дмитрий подрабатывал репетиторством. Так он познакомился с Марией Якимовной Алексеевой (в девичестве Колногорова), обучая трех ее детей.

Несмотря на то, что Мария Якимовна была на 6 лет старше Дмитрия и состояла замужем, между ними возникли близкие чувства. Мария Якимовна решила вместе с детьми уйти от жестокого мужа. Стоит заметить, что разводы в дореволюционной России фактически были невозможны. Поступок осуждало и общество, и близкие люди.

В январе 1878 года в семье Маминых случилась трагедия. Наркис Матвеевич после выезда на требу в отдаленный район простудился и тяжело заболел. Через 10 дней (24 января) в возрасте 50 лет он умер. Позже этой трагедии писатель посвятил рассказ «Последняя треба». Могила Н.М. Мамина не сохранилась.

После смерти главного кормильца семьи тяготы по обеспечению родных легли на Дмитрия. Он принялся искать работу, но безуспешно. В марте 1878 года Дмитрий Наркисович и Мария Якимовна переехали в город Екатеринбург. Здесь он зарабатывал репетиторством, сотрудничал с газетами. В Екатеринбурге Мамин закончил роман «Семья Бахаревых», который посвятил Марии Якимовне.

В августе 1878 года вместе с детьми переехала в Екатеринбург и мать писателя – Анна Семеновна Мамина. Жить вместе с Алексеевой Анна Семеновна не могла из-за невенчанного брака, она была категорически против этого.

С 1879 года Мамин жил с Марией Якимовной на улице Колобовской (ныне улица Толмачёва, здесь размещается музей «Литературная жизнь Урала XIX века»). Гражданская жена всячески помогала ему в творчестве, вносила правки в произведения, давала советы.

В том же году возник так называемый «маминский кружок». В дом Алексеевой по ул. Колобовской приходили талантливые люди города: Н.Ф. Магницкий, Н.В. Казанцев, И.Н. Климшин, М.К. Кетов, А.А. Фолькман. Они делились творческими успехами, играли, обсуждали новости.

В конце августа 1881 года Мамин и Алексеева отправились в Москву. Мамин хотел поступить на филологический факультет МГУ, а Алексеева – на высшие женские курсы профессора Герье. Также они хотели заняться продвижением произведений Мамина. Но все оказалось не так просто: поступить учиться не удалось, зарабатывать было еще сложнее, не получилось и пробиться к литературе. В конце мая 1882 года Мамин и Алексеева вернулись в Екатеринбург.

В Екатеринбурге Мамин-Сибиряк работал над романом «Приваловские миллионы», неоднократно его дорабатывая и меняя названия. Отправлял роман в редакции разных изданий, но его не печатали. Роман увидел свет только в 1883 году. Работа над романом заняла 10 лет. Он считается самым «екатеринбургским» произведением писателя.

В 1882 году впервые появилась его подпись – «Сибиряк». В 1883 году вышел очерк «Золотуха», который был благосклонно принят критикой. Его оценил даже сам Салтыков-Щедрин – редактор «Отечественных записок». Очерк «Золотуха» положил начало «Уральским рассказам» — самому известному и признанному литературному циклу Мамина-Сибиряка. Он и сам называл «Уральские рассказы» лучшим из того, что написал.

Следующий, 1884 год оказался удачен в творческом плане. Был напечатан роман «Горное гнездо» и другие произведения. В марте 1885 года на гонорар от публикации романов «Горное гнездо» и «Приваловские миллионы» (правда, заняв еще 500 рублей) Мамин-Сибиряк купил для семьи дом по улице Соборной (ныне улица Пушкина). В этом доме семья Маминых-Удинцевых прожила более 30 лет. Мать писателя жила здесь до самой смерти в 1910 году. Здесь же жили брат писателя Николай и сестра Елизавета с мужем Дмитрием Аристарховичем Удинцевым. В 1946 году в доме был открыт литературный музей им. Д.Н. Мамина-Сибиряка.

К Мамину пришел успех. В августе 1885 года вместе с Марией Якимовной он вновь отправился в Москву. В 1887 году была поставлена первая пьеса Мамина-Сибиряка – «Золотопромышленники».

21 октября 1884 года Д.Н. Мамин-Сибиряк был избран действительным членом Уральского общества любителей естествознания. Он был человеком широких интересов. Проявил себя как этнограф, краевед, коллекционер, археолог.

В начале 1888 года Мамину поступило предложение от профессора Анучина стать членом археологического общества. Получив открытый лист, он проводил раскопки на озере Карасьем и расположенном там Разбойничьем острове. В отчете о раскопках писал:

«Мы копали и сами нашли несколько стрел (кремневые, нешлифованные), долото из зеленой яшмы (по длинному краю обито) и массу черепков с оригинальным орнаментом. Эти вещи поступят в Уральское Общество, я себе оставил только образцы… Потом ездил на Палкину, 12 верст от Екатеринбурга, и там достал коллекцию черепков с оригинальным орнаментом, а каменных вещей не оказалось – нужно самим копать. Слышал, что на одном озере стоит 8 нетронутых курганов, которые и раскопаем, как только получу от Вас открытый лист на раскопки».

В 1888 году Мамин совершил несколько больших поездок по Уралу: в Касли, Башкирию, Пермь, Чердынь и т.д. Ездил и на курорт Курьи на реке Пышме, где проводил в том числе археологические раскопки.

В конце 1880-х годов Дмитрий Наркисович хотел заняться добычей золота, намеревался взять в аренду золотоносные земли у башкир, но не задалось. Ездил Мамин и в Зауралье. Посещал селение Заводоуспенское Тюменского уезда. Неоднократно бывал в Ирбите. Останавливался там обычно в газете «Биржевая», которая принадлежала председателю земской управы Дмитрию Аристарховичу Удинцеву. В 1890 году Дмитрий Удинцев женился на Елизавете Маминой. Он был человеком передовых взглядов, служил мировым судьей, председателем нескольких уездных земских управ, в том числе Ирбитской и Чердынской. В Чердыни в 1899 году Удинцев основал краеведческий музей.

В 1890 году Мамин-Сибиряк побывал в районе Далматовского монастыря, в Шадринске, проехал по долине реки Исети. Шадринск и происходившие здесь события он описал в романе «Хлеб», а Далматовский монастырь, Каменский завод и реку Исеть – в повести «Охонины брови».

В 1888 году Мамин начал писать роман «Три конца». Работая над ним, летом 1890 года в последний раз посетил Висим.

С 1888 по 1891 годы Мамин состоял гласным (т.е. депутатом) Екатеринбургской городской думы.

В начале сентября 1890 года, Дмитрий Наркисович встретился с приехавшей в Екатеринбург с гастролями актрисой Марией Морицевной Абрамовой. Он помнил ее по мимолетному знакомству в Москве. Позже он описал эту встречу, изменившую жизнь, в работе «Мария Морицовна Абрамова» (Дневник артиста, 1892, № 4):

«Она мне не показалась красавицей, а затем в ней не было ничего такого, что присвоено по штату даже маленьким знаменитостям: не ломается, не представляет из себя ничего, а просто такая, какая есть в действительности. Есть такие особенные люди, которые при первой встрече производят такое впечатление, как будто знаешь их хорошо и давно…».

Мария Морицевна, отправляясь в Екатеринбург, сообщила об этом Владимиру Галактионовичу Короленко. Он попросил ее взять с собой его портрет и письмо, чтобы передать Мамину. Абрамова согласилась.

Мария Морицевна родилась в 1865 году в Перми. Ее отец – Мориц Гейнрих Ротони был венгром по национальности. Участвовал в восстания мадьяров в 1848 году, был ранен и оказался в России. Сначала жил в Оренбурге, женился на сибирячке, переменив фамилию на Гейнрих. Переехав позже в Пермь, открыл собственное фотоателье. В его семье было 12 детей. В 1880 году Мария познакомилась с писателем В.Г. Короленко, которого сослали в Пермь. Однажды, сбежав из дома, Мария уехала из Перми и вышла замуж за актера Абрамова, с которым вскоре развелась. Она много ездила по провинциальным городам, выступая в театрах. Со временем перебралась в Москву.

В 1890 году Мария Морицевна подписала договор с антрепренером Петром Медведевым, оказавшись в итоге на гастролях в Екатеринбурге…

Абрамова и Мамин полюбили друг друга. Он ходил на все спектакли Абрамовой, был не в силах скрыть свое отношение к актрисе. Мария Якимовна тяжело переживала разрыв…

8 марта 1891 года Мамин и Абрамова уехали из Екатеринбурга и сняли квартиру в Петербурге.

Интересно, что вскоре после приезда Мамин-Сибиряк познакомился с художником Репиным. 17 апреля он писал матери:

«…Из лиц познакомился со следующими: Альбов, Потапенко, Луговой, Эмиль Пуп (псевдоним П.А. Сергеенко), Григ, Градовский, Нотович, поэт Минский, Фруг, художник Репин. Интереснее всего мое знакомство с Репиным; у него я был в мастерской, и он рисовал с меня для своей будущей картины «Запорожцы» и целых два часа: ему нужно было позаимствовать мои глаза для одного, а для другого – веко глаз и для третьего запорожца поправить нос. Опишу как-нибудь этот любопытный сеанс подробнее».

Имеется в виду картина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану».

К осени 1891 года Мамин-Сибиряк снял квартиру по адресу Саперный переулок, 8. В наши дни на этом доме можно увидеть мемориальную табличку, посвященную писателю (единственную в Петербурге). Здесь он работал над большими романами «Хлеб» и «Золото».

Эти месяцы, проведенные вместе с Марией Морицевной, были самым счастливым периодом в жизни Мамина-Сибиряка. Вскоре выяснилось, что Мария Морицевна ждала от Мамина ребенка. Однако вместо радости у нее было тяжелое предчувствие, она часто заводила разговор о смерти. Роды оказались очень трудными и продолжались 65 часов. 21 марта 1892 года Мария Морицевна родила дочь. Увидев ребенка, она обратилась к мужу: «Митя, посмотри на нашу девочку…». Это были последние ее осознанные слова… На следующий день Абрамова умерла. Дмитрий Наркисович оказался один с ребенком, разбитый горем.

Ухаживать за девочкой помогали друзья Мамина – Александра Аркадьевна Давыдова и Николай Константинович Михайловский. Ребенок родился слабым и больным, с родовой травмой. Девочку назвали Еленой (Мамин называл ее Аленой, Аленушкой). В семье Давыдовой за Еленой ухаживала одна из лучших гувернанток Петербурга – Ольга Францевна Гувале. После смерти Марии Морицевны осталась одна и ее младшая сестра Лиза, которая также оказалась у Давыдовой. Мамин-Сибиряк всячески помогал Лизе, пока та не выросла. В будущем она вышла замуж за писателя А.И. Куприна.

С появлением дочери Мамин-Сибиряк стал писать произведения для детей, в которые вложил всю свою любовь к ребенку. Детские рассказы стали классикой. Они многократно переиздавались еще при его жизни. В последние годы писатель жил главным образом за счет издания детской литературы. В 1897 году вышли отдельным изданием «Аленушкины сказки».

«Это моя любимая книжка – ее писала сама любовь и поэтому она переживет все остальное», — говорил Мамин-Сибиряк.

Вышедший в 1894 году роман «Хлеб» завершил «большие» произведения Мамина-Сибиряка.

Мамин жил то на даче Давыдовой в Павловске, то снимал жилье в Петербурге (квартиру в Саперном переулке он оставил, поскольку там все напоминало о жене), затем переехал в Царское Село, периодически возвращаясь в Петербург.

Писатели М. Горький, Д. Н. Мамин-Сибиряк, Н. Д. Телешов и И. А. Бунин. Ялта, 1902 г.

Д.Н. Мамин-Сибиряк с А.П. Чеховым. 1890-е гг.

Д.Н. Мамин-Сибиряк с А.К. Денисовым-Уральским на пикнике. 1900-е гг.

Ольга Францевна Гувале из гувернантки, ухаживавшей за Аленушкой, постепенно стала членом семьи. Она выстраивала порядок в доме на свой лад. Мамин, так и не оправившийся от потери Абрамовой, не сопротивлялся и просто «плыл по течению». В 1900 году состоялась свадьба Дмитрия Наркисовича и Ольги Францевны.

Мамину не хватало родных, скучал он и по Уралу, но не мог никуда поехать из-за болезни дочери. Лишь летом 1903 года Мамин, оставив дочь с Ольгой Францевной, совершил поездку в Екатеринбург, последний раз побывав на Урале.

21 марта 1910 года умерла мать писателя – Анна Семеновна. Ей было 79 лет. Ее похоронили рядом с ее сыном Володей на кладбище Ново-Тихвинского монастыря в Екатеринбурге. В советское время кладбище уничтожили, могила не сохранилась.

В последние годы жизни Мамин часто болел. Его последним адресом стала улица Верейская, д. 3 в Петербурге.

4 августа 1911 года Дмитрий Наркисович перенес кровоизлияние в мозг, что привело к параличу руки и ноги. Внешне он сильно изменился. Летом 1912 года Мамин заболел плевритом. Друзья-писатели надеялись на выздоровление и обсуждали празднование 40-летия литературной деятельности Мамина-Сибиряка.

Литературный критик Измайлов позже писал:

«Так создалась мысль о чествовании, которое потом прозвучало печальным сарказмом над писателем, так мало вкусившим меда славы при жизни и увидевшим почет тогда, когда мозг его уже не осмысливал зрительных впечатлений».

Поздравление от московского литературного кружка «Среда» подписали 39 участников, в том числе Николай Телешов, Иван Бунин, Владимир Гиляровский и другие. Отправил приветствие и Максим Горький с острова Капри, а также многие другие люди. Пришло множество телеграмм.

Когда 26 октября 1912 года члены юбилейного комитета пришли с поздравлениями, выяснилось, что Мамин совсем ослаб и уже не понимал, что вокруг происходит. В ночь на 2 ноября 1912 года Мамин-Сибиряк умер. 4 ноября его похоронили на Никольском кладбище Александро-Невской лавры рядом с захоронением Марии Морицевны Абрамовой.

Аленушка осталась с Ольгой Францевной. После смерти отца она прожила менее двух лет. Умерла от скоротечной чахотки в возрасте 22 лет. В завещании написала:

«…недвижимое имение, состоящее из дома с землею и пристройками в городе Екатеринбурге по Пушкинской улице № 27 завещаю городу Екатеринбургу. Настоятельно прошу устроить в этом городе и по возможности в завещанном доме музей Мамина-Сибиряка».

Ольга Францевна во время Гражданской войны жила на Кавказе, позже вернулась в Петербург. Умерла в 1934 году, была похоронена в Лютеранской части Волковского кладбища.

Дочь писателя Елена Мамина

Могилу Мамина-Сибиряка можно увидеть на литераторских подмостках Волковского кладбища. Автор гранитного памятника, установленного в 1915 году, — известный скульптор Илья Гинцбург. На основании памятника приведена цитата Мамина: «Жить тысячью жизней, страдать и радоваться тысячью сердец – вот где настоящая жизнь и настоящее счастье». Прах писателя, его дочери и Марии Морицевны Абрамовой был перенесен сюда из Лавры в 1956 году в связи со строительством там моста.

Прямых потомков у Мамина-Сибиряка не осталось. Вся его жизнь была полна трагизма. Настоящее признание к писателю пришло лишь после смерти…

P.S. В 2017 году в издательстве «Сократ» вышла книга Натальи Паэгле «Дмитрий Мамин-Сибиряк» — лучшее, что издавалось про этого великого человека. Всем рекомендую! Ну а произведения самого Д.Н. Мамина-Сибиряка должен прочесть каждый уралец.

Павел Распопов

Использованная литература:
Википедия
Паэгле Н.М. Дмитрий Мамин-Сибиряк. – Екатеринбург: ИД «Сократ», 2017.

Читайте также:

Род Маминых. Пермский некрополь
Д. Н. Мамин-Сибиряк. По Зауралью (путевые заметки)
Д.Н. Мамин-Сибиряк. Горой. Из летних скитаний по Уралу
Д.Н. Мамин-Сибиряк. Мёртвое озеро (Очерк про Увильды, 1892 г.)
Д.Н. Мамин-Сибиряк. От Зауралья до Волги. Путевые картинки
«Строгановский Урал» на страницах очерков Д.Н. Мамина-Сибиряка
О том, как Висимский заповедник чуть не стал «Маминским»

Источник

I

II

Подобные документы

Пермь в топике русской культуры

Д.Н. Мамин-Сибиряк: трагедия жизни главного уральского писателя

Не пропустите также: