Мавридика де монблан рассказы

© Мавредика де Монбазон.

© ООО «Издательство АСТ»

А она ужом вьётся вокруг него

– А она ужом вьётся вокруг него, в глаза заглядывает, ластится, что пёс дворовый. Ну парень-то не дурак, он возьми да рвани кофту-то, на ней прям и порвал, а там…

Бабушка делает передышку и, набрав побольше воздуха в лёгкие, выпучив глаза, выдаёт:

– А там… шерсть.

– Ааааах, – шепчут ребятишки, что кружком сидят около бабушки, – шееерсть…

– Ага, шерсть.

– Она оборотень, что ли? – спрашивает самый старший из детей, Димка.

– Конечно, – соглашается бабушка, – оборотень. Василь-то, зря не верил бабке-то.

– Ой – пугаются ещё больше ребятишки, – неужто сожрёт Василя оборотень-то?

– Ну, съест – не съест, покусает – это точно, старших-то слушать надо.

А он, Васька-то, думает, что сам взрослый, сам всё кумекает.

– Ба, ну чё ты опять мелюзгу пугаешь?..

– Молчи, Васыль, – говорит бабушка, – сидишь, вон и сиди…

– Да и не боимся мы вовсе, чё там бояться, – говорит самый старший из малышей, Димка.

– Ну-ну, ночью не прибегай ко мне, когда тебе опять страшно будет, – говорит Вася.

– Да я и не из-за страха, просто Витька храпит и пинается.

– И ничё я не храплю, – обижается Витька.

Все они двоюродные братья-сёстры между собой, приехали к бабушке Варваре в гости. Васька самый старший, ему семнадцать, потом Алёнка, ей пятнадцать, и дальше мелюзга от девяти до пяти лет.

Бабушка сидит и рассказывает внучатам разные сказки и побасёнки, но Васька-то знает, в чей огород камешек.

– Бабушка, и что? Оборотень укусил Ваську?

– Нет, детка, не успел. Бабка-то у Васьки, она же смекалистая, она святой воды набрала, да каааак плеснула, прямо в харю ей, та завизжала, как собака недорезанная, и ну бежать, поджав хвост.

– Ой, – закрыла руками Оленька свой маленький ротик-вишенку, – бабуля, у неё и хвооост?

– А то, она же оборотень…

– Хорошо, что бабушка у Васьки такая смелая, – подскочил Вовка от возбуждения, а то оборотень искусал бы Ваську, рыыы-рррыыы, – накинулся он на Витьку.

Витька соскочил и, сделав зверское лицо, повернулся к Оленьке:

– Ррррыыы, он укусил меня, теперь я укушу тебя, и мы станем оборотнями… ууууу.

– Да хватит вам, – сказал Димка, – Олечка, иди сюда.

Ребятишки разбушевались, разгомонились.

– Ну, ну, черти полосатыя, чего распишшались, а то вот, ухватом, – улыбается бабушка, – Василь, а где Олёна?

У бабушки был свой особый говорок, привезла она его с собой откуда-то из «Рассеи», как говорила бабуля, и внучат своих она называла на свой манер: Митюшка, Любава, Олёна, ВасЫль или Василь, как на ум взбредёт.

А ещё были у неё внуки ВЫтькя и Володькя, и внучка Олюшка.

По правде сказать, были они не внуками бабушке, а правнуками.

Все обожали бабулю, а её сказки заставляли замирать сердца не только родных внучаток, но и соседских, и со всей деревни – прибегали к бабушке Молчановой сказки послушать.

– Алёнка к Светке Давыдовой побежала, – сказал Вася и покраснел.

– Какого лешего она к этим троглодитам попёрлась? Ты чё ли послал?

– Нет, зачем бы я-то? – сказал парень и отвернулся, он ещё не научился врать взрослым и не мог скрыть красноту, что залила его уши, лицо и шею.

– От мори, Васыль, свяжишси с ними, горя не оберёшси.

– Ба, – подаёт голос Димка, которому уже девять лет, – почему ты так не любишь этих Давыдовых?

– Я-то? Да на чёрта они мне сдались, любить их или не любить, не выдумывай…

– Пойду Машке сена дам и двери проверю, – бормочет Васька.

– Иди, – говорит бабушка, – смотри, все засовы хорошо проверь, а то ноне, говорят, волков развелось, абы овец не порезали. Матвей, вон, говорит, у Синицына лога пару встретил, хорошо, что сытые, мол, были, так для виду версты три отмахали следом, близко не подходили. Обратно уже не поехал лесом, по тракту пришлось ехать, забоялси.

– Да то, поди, собаки, ба.

– Иди ужо, собаки. А то Матвей волка от собаки не отличит.

– Дак деду Матвею уже сто лет в обед, вот и мерещится.

– Ково мелешь, ково мелешь, сто лет. Ему ишшо и восьмидесяти нет. Я в няньках у него была, он лет на семь меня моложе, ну. Он ишшо за молодухами бегат.

Нинка Ворошилова. «Иду, – говорит, – по воду, а он маячит, зовёт «Приходи, мол, Нинка, в баню, спину потереть».

А та ему отвечает, что, мол, у тебя же бабка есть.

А он ей, Нинке-то, у её, говорит, ничё уже не фурычит.

Вот кобель, у его фурычит, а у Нади, бабочки-то его, не фурычит. От как с молоду был кобель…

– Ба, то, что он кобель, не даёт ему волшебной силы не спутать волка с собакой.

– Иди уже, волшебник…

Васька идёт на улицу, морозный воздух обдаёт разгорячённое после тепла и спора с бабушкой лицо мальчишки.

Васька хоть и городской, но всё время свободное проводит в деревне, любит свою прабабушку, да они все её любят.

Но у Васьки есть ещё одна причина, которую зовёт бабушка на своё усмотрение, то ведьминой внучкой, то лешего племянницей, то чертовкой, а сегодня вот русалкой обозвала.

Причина эта – черноглазая смешливая бойкая девчонка, Светка Давыдова.

Правильно Димка подметил, не любит бабушка Давыдовых, вон всяко Светку обзывает.

Да они даже и не встречаются, Светка, егоза такая, всё делает вид, что не замечает будто Васькиных чувств.

А Васька смотреть ни на кого не хочет, как вспомнит Светку, как она на коня на скаку запрыгивает или в озеро с камня щучкой ныряет, так мороз по коже…

Васька дал Машке, козе, душистого сена, проверил запоры у трёх овец. Бабушка Варвара, несмотря на возраст, держала небольшое хозяйство.

Потрепав дворовую собаку Пальму по загривку, Васька с тоской посмотрел на светящиеся окна соседей и направился в дом.

– Вааськ, – парень обернулся на голос сестры, – погоди.

– Чё шаришься по ночам? – придавая голосу солидности, проговорил парень. – Иди домой уже.

– Ваась, – опять нараспев протянула Алёнка, – иди чё скажу.

– Ну.

Девчонка поднялась на носочки и что-то горячо зашептала в ухо брату.

Тот с сомнением покачал головой.

– Точно? Или опять она посмеяться надумала?

– Нет, она поклялась. В прошлый раз папанька не пустил, он, знаешь, какой у них строгий, папанька-то. Мне кажется, Вась, бабушка Варвара права, какие-то они странные, с нечистой силой водятся, ууууууу.

Парень отпрянул.

– Да ну тебя, Алёнка. Здоровая такая, а всё в сказки веришь.

– Ха-ха-ха, – закатилась громким смехом сестра, – ну что, кто сегодня у нас Светка? – спросила тихим голосом смеющаяся девчонка.

– Русалка была, когда на улицу уходил, – уныло сказал парень, – пойдём дров побольше захватим.

– Пойдём.

Дядя Петя, Светкин папаня, сказал, что волки стали появляться. Вроде дед Матвей двоих видел, и дядь Вася, лесничий, предупредил, что волков много в этот год, отстреливать будут.

Говорят, прошлые года не было, а ещё говорят, что ранее волки прямо к домам подходили, через забор перемахивали и собак загрызали, овец таскали и даже на людей нападали, были случаи.

– Так что ты, Васька, осторожнее, пойдёшь на встречу-то со Светкой, так берданку с собой возьми, ну или хотя бы рогатку Димкину, – хохочет мелким смехом егоза Алёнка.

Набрав охапки дров, ребята заносят их в дом, запуская с собой клубы морозной пыли. Полежав немного в тепле, дрова начинают испускать такой аромат сосны, что кажется ребятам, что сидят они на опушке в солнечный денёк, в сосновом лесу.

– Баа, а что дальше-то? – зовут ребята отвлекшуюся бабушку, – про солдата-то что?

– Так вот, – продолжает бабушка, – бледный солдатик-то весь, а командир его ругает. Как, мол, так, с чего это ты не пойдёшь в наряд? Ты в армии, а не у мамки под юбкой.

Тот просит, переведите, мол, на другой участок, граница большая.

Ну командир не совсем собака был, разрешил поставить парня на другой участок.

Вот время проходит, парень повеселел, щёки порозовели, как вдруг раз, другой солдатик вдруг стал чахнуть, что на место этого-то первого встал.

Что такое? Командир в бешенстве.

Призывает того, первого. «А ну рассказывай, что происходит». Тот мялся, мялся, да и говорит:

– Змея, товарищ командир.

– Что «змея»? – командир спрашивает.

– Как только стемнеет, змея приползает, на шею залезет, обовьёт кольцом и за пазуху, к сердцу, свернётся и лежит, а с рассветом опять уползает.

– Чушь какая-то, – сердится командир, – а ну, позовите мне второго.

И второй солдат то же самое говорит. Стали узнавать, что солдатики бают промеж собой. Оказывается, многие слышали, а кто-то видел даже и на себе испытал.

Рассердился командир, а он такой, боевой офицер был, сам, говорит, в наряд пойду и докажу, что это бабкины сказки и чушь собачья.

И пошёл.

Утром нашли его чуть живого, змея шею хвостом обкрутила, а сама на сердце улеглась, мёртвая уже. А командир весь седой.

Откачали его, да только он служить больше не стал. Сказывают, всё ходил туда и сидел долго на камушке в задумчивости, с тоской смотря вдаль, будто ждал кого-то…

А солдатики, те, с которыми змея-то вот так игралась, они же не всё рассказали тогда. Скрыли они, что появляется сначала девушка, красоты невиданной, несёт с собой кувшин с вином, сыр козий, овощи разные.

Садятся они и пируют, а потом очнётся солдатик, а у него змея на шее и груди…

Говорят, змею ту мёртвую вскрыли, а у неё сердце восемнадцатилетней девушки, о как…

– Ба, – прерывает зловещую тишину Васька, – а как поняли, что сердце-то восемнадцатилетней девушки, а не семнадцати с половиной парня, например?

– Ты, Василь, дурак, дубина стоеросовая, это же наука определила!

Наслушавшись бабушкиных страшных сказок, разбредаются ребятишки по своим местам. Всех перекрестив, укладывается и бабушка Варвара на свои перины…

Вот все засопели, слышит Васька, как топает кто-то. Аааа, ну понятно, Димка бежит.

– Вась, Вась, – шепчет.

– Чего тебе?

– Я лягу у тебя, а то…

– Ложись уже, язви тебя.

Вроде все заснули. Васька начинает тихонечко вставать.

– Вась, ты куда? – шепчет Димка.

– До ветру, спи.

– Я с тобой.

– Иди, вон, ведро в сенках стоит.

– Я чё, маленький? На ведро пущай они, я с тобой.

– Да чтобы тебе… пошли…

– Ой, ай, – шепчет бабушка, – ктой-то там, ково лешие носять?

– Ба, да это мы с Димкой, до ветру пошли.

– Вядро в сенках, идите туды, чё по холоду шариться?..

– Нее, чё мы, маленькие…

Поеживаясь, ребята ворочиваются в тепло натопленную избу, ложатся спать.

– Ваась, Вася.

– Чего тебе?

– А вот интересно, про змею это правда?

– Нет, конечно, это бабушкины сказки…

– Аааа.

– Нууу, спи.

– Ваась, Вася, а от чего баба так Давыдовых не любит?

– Мне почём знать?

– Да вроде бабка ихняя, или прабабка, у нашей жениха отбила, вот наша и не любит их всех, – подаёт голос из-за стенки Алёнка.

– Понятно, – говорит Димка.

– Ничё не понятно, – говорит бабка, – понятно ему, понятливый. Я, ежели хотите знать, Гришку того, совсем не любила, а с Нюркой мы подружками были. Просто Гришаня за мной первой ухаживать начал, ну я, конечно, ему от ворот поворот, а он вроде как не отступает. Ну я было только хотела согласиться на свиданку-то, а тут она, Нюра, подруженька моя ненаглядная прилепилась. Ну он к ей и переметнулся, гады.

Я тогда за Ваську-то, прадеда вашего, и вышла в замуж, в три дня свадьбу окрутили. Утёрла этим нос, предателям.

– Ба, – спрашивает Алёнка, – ты прадеда-то не любила, что ли?

– Ну, любила – не любила, а пятерых детей нажили, не все, правда, выжили, война, проклятая… Всё, спитя, ну вас…

Все вроде ровно сопят, Васька тихонько скидывает с себя Димкины руки-ноги, одевается и идёт на цыпочках к выходу.

– Васыыыыыль, – зовёт протяжно бабка.

– А?

– Ты чё, опять до ветру?

– Ну.

– Тулуп там надень и пимы на печке с подворотами возьми, они подшитые, тёплые.

– Зачем?

– А затем, пока бушь стоять с русалкой-то, всё отмёрзнет к чертям собачьим, нечем будет до ветру ходить.

Али иди на ведро и спать ложись, кобель чёртов. Надевает молча Васька тулуп овчинный и валенки с отворотами, подшитыми, как и сказала бабка.

У калитки стоит Светка. В дублёнке, пуховом платке и ладных валеночках, с расшитыми по бокам звёздочками и снежинками.

Они идут по спящей улице небольшого таёжного посёлка, чуть касаясь друг друга руками, о чём-то говорят. О чём? Васька потом и не вспомнит.

Близость девушки волнует парня, он краснеет, хорошо, что темно, и Светка не видит.

Прогулявшись уже сто раз туда и обратно, дошли до Светкиного дома.

– Ладно, идти надо, а то папанька заругает, – шепчет девчонка. Она привстает на носочки и целует теплыми, мягкими губами, едва касаясь, Ваську в щёку.

И кажется Ваське, что опахнуло будто тиной, как из летнего озера. Когда ныряет Светка щучкой с высокого камня в синеву, и разлетаются янтарные брызги вокруг…

Стоит Васька ошеломленный, потом, дождавшись, когда мелькнула быстро зажжённая спичка и потухла – это знак, что всё хорошо, – пошёл Васька домой.

Пробравшись тихонько на своё место, лёг парень и долго не мог уснуть.

А как уснул, снилась ему Светка в образе русалки и разная другая нечисть.

А утром пришёл сосед с новостями, говорит, что волки в деревню вошли, задрали ночью две овцы, в крайней избе к лесу, на соседней улице. Что собирают всех, кто может ружьё в руках держать, пойдут в облаву, разрешение из района уже получено.

– Дык куда же мне, сынок, это лет двадцать назад я бы не токмо с ружьём, я бы и с рогатиной пошла. А теперь нет…

– Да ты чё, бабка Варвара, внук у тебя вон…

– Какой? Васыль? Да ты чё хоть, дитё же…

– Ба, ничё не дитё, можно пойду, ну пожалуйста…

И пошёл Васька, как заправский мужик, на облаву на волков…

Но это совсем другая история.

А они в розетки

А они в розетки, говорят, подслушивающие устройства поставляют и слухают.

– Зачем, баб Дунь?

– Ну мне откель знать, Витька? То ж мериканцы, я вон давеча тоже, радиво включила погромче, а оттудава мне как заорёть на иностранном языке.

– Что орали-то, баб Дуня?

– Дык, команды какие-то.

– А ты, баб Дуня, не шпион ли часом, что тебе по радио команды кто-то раздаёт?

– Да ну тя, Витька, как был баламут, так и есть. Уж унучата у тебя, а ты всё потешаешьси.

Говорю тебе, команды каки-то по радиво говорять, и ты это, Марья, розетки-то проверяй. Мало ли… Ну пойду я…

В чащу бежит, примерно такой был. Хотя может это и коза…

Баба Дуня, взяв свой батог и узелок, что приготовила её внучатая троюродная племянница, отправилась домой.

Старенькая бабушка и не знала, какое смятение она поселила в неокрепших детских душах троих внучат Виктора Павловича.

– Деда, а о чём это бабушка Дуня говорила?

– Да старая она, мелет что попало, – вместо деда отозвалась бабушка Маша.

Но любопытство чертенятами прыгало в глазах маленьких пострелят, их молодые и пытливые умы уже разобрали на запчасти розетку и добрались до радио. В мечтах, конечно, пока в мечтах.

Дед Витька это понял и решил пресечь.

– А ну, пострелята, идите сюда, что покажу. И начал рассказывать про ток и про радиоволны. Ребята внимательно слушали, всё им было интересно.

– Таким образом, мы видим, – закончил дед, – что никто через розетку никого подслушивать не будет, тем более бабку Дуню.

И приказы ей по радио тоже никто раздавать не собирается. Уяснили?

– Даааа.

– Поняли, что к розетке и вообще к электрическим приборам без спроса лезть нельзя?

– Поняли, поняли, – сказали внучата.

Вроде забыли малые про рассказы бабушки Дуни, но вечером, поужинав, опять насели на деда.

– Деда, а ты шпионов видел? А ты в армии служил? А ловил шпионов?

– Служил, ребятки. Да только спокойно у нас всё, никаких шпионов нет.

А вот старшие, когда я ещё пацаном был и бабушку вашу не знал, так они рассказывали, что шпионы так шныряли.

Вот каждый день их ловили пачками, при мне не было, врать не буду. Было, но я маленький был.

– Расскажи, деда.

– Да что вам рассказать?

– Ну про тех, которые шныряли… Расскажи, деда.

– Да я и не помню уже толком, вот одну историю помню.

Это Левко Михайлов рассказывал, а Левко знатный сочинитель был, так что, то ли правда, то ли сбрехал, – не знаю.

Но вам расскажу.

Что помню.

Было это жаркое лето, сухое и горячее. У нас же здесь недалеко граница проходит – все же знаете, что такое граница?

– Да! Да, деда!

– Так вот, было это после войны, аккурат поприходили оставшиеся в живых мужики с фронта, подросли пацаны, я-то маленький ещё был, вот, как Стёпка, лет шести.

– Я не маленький, – обиделся самый младший внучик, – сам говорил, что я уже большой, чтобы до ветру сам вечером бегал.

– Да не, Стёп, я не то сказать хотел. Ну так вот.

Старшие ребята, во главе с Левко Михайловым, бегали к солдатам, и те давали им разные поручения.

То за папиросами сбегать, то траву какую подёргать, дров нарубить, да мало ли.

То орехов в лесу нарвут, солдатикам отнесут, а те их кашей накормят. В общем, постоянно недалеко крутились.

И частенько, Левко говорил, встречалась им в лесу бабка, до того древняя, что скрючило её старую, лбом чуть ли не земли касается, идёт-бредёт бедная еле ноги передвигает.

Замотана по самые глаза, и козёл у неё придурковатый какой-то, только увидит людей, как рванёт бежать, а бежит странно, как-то будто собака, что ли, или медведь какой, потешаются ребята.

– Бабушка, давай твою животную поймаем да к тебе притащим, – смеются парни.

– Ой, детки, не надоть, пужливый у мене Боря-то, – скрипит старуха. Борей значит его назвала.

А козёл будто понимает, спрячется в чаще и сидит, пока ребята не уйдут. Смотрят издали, пришёл к бабке, тычется к ней, вкусное, видно сахар или что просит. Та даст ему что-то на ладошке, и пойдут спокойно, всё вдоль солдатского лагеря ходили.

Трава, мол, сочная там, больше Боря нигде не ест.

А как-то ребята грибов набрали и принесли повару, а у солдат проверка какая-то была, ну там генерал или кто, не знаю, тот как давай кричать, что это гражданские на объекте военном делают.

Ему и объясняют, что, мол, почти свои, солдаты будущие.

Помогают вон по-хозяйству.

Генерал посмотрел так и говорит им:

– А что, ребяты, пойдёте служить на границу?

Те в голос кричат согласие и в шеренгу строятся: босые пятки вместе, а носки врозь, значит, делают.

Посмотрел генерал, похвалил и орлами назвал.

– А не видали ли вы орёлики, не происходит ли чего вокруг такого, необычного?

– Да а что тут у нас необычного может быть, – говорит смелый Левко, – мы тут все друг друга знаем, у нас только Боря, бабкин козёл, интересный может быть.

И хохочут.

– А что за такой интересный козёл? – спрашивает генерал.

А ребята хохочут да рассказывают, какой он смешной: увидит людей и бежит в чащу непролазную, прячется, блеет оттуда, а бежит так уморительно, не как козлы, а вот будто собака или человек, что на корточки встал.

Ну умора!

– А ещё, – говорят, – будто видели, как бабка папиросы курила сама и козлу давала, но это уж совсем брехня какая-то. А парнишки, что видели, клянутся, что как есть правда.

Вроде бабка сидела очень даже ровно. И курила сама, и Борьке давала.

– Ну это уж совсем брехня, – говорит Левко, – все знают, что бабка столетняя, она прямо сидеть не может, да и куда ей курить… Виданное ли дело, чтобы баба курила.

– Да, – задумчиво говорит генерал, – то и правда умора.

– А вы знаете что, ребятки, возьмите нас с собой на козла посмотреть, такого смешного. Только так, чтобы он нас не увидал, можно это сделать? А то к вам-то уже привык. А нас, поди, забоится, поди, не захочет свои фокусы показывать.

Сговорились на второй день.

Пришли ребята, а генерал со своими уже в какой-то простой одежде одетые. Вот пошли, спрятались и сидят, в самой чаще.

А Левко с ребятами пошли смотреть бабку с Борей, они в одно время ходили – ел козёл будто по расписанию.

Ну ребята и вышли им навстречу, на тропинку-то. Козёл как заблеет, как рванёт в чащу бежать, бабка на парней замахнулась.

В этот момент крики, вопли и будто стреляют, что ли, в самой чаще.

Бабка повернулась, да каааак побежит по тропинке скачками, юбки задрала, а ноги-то у неё в ботинках мужских.

Ребята встали и рты открыли, а Левко как рванёт следом за бабкой, и ещё двое с ним.

Бабка на ходу юбки скидывает, бежит, ребята ей наперерез.

Левко исхитрился, да как прыгнет на ту бабку-то, а она кааак даст ему ногой в пах, тут откуда-то солдатики повыскакивали и успели скрутить старуху.

И вовсе это не старуха была.

– А кто же, деда?

– А был это самый настоящий шпион, что собирал секретную информацию около военной части и передавал на ту сторону через своего козла.

Только это не козёл был, а человек – сверху шкура козлиная надета была, а он, говорят, весь был обмотан проводами и передатчиками.

Вот и убегал тот козёл от людей, чтобы не увидели, что не настоящий он.

– Вот это даааа, деда! Неужто это правда?

– А кто его знает, ребятки, правда или нет, но тогда и правда много шпионов ловили.

Целый вечер ходили ребята под впечатлением от дедова рассказа.

– Деда, а ведь правы оказались те ребята, которые видели, будто бабка курила и козлу давала курить!

– Ну выходит так.

– Деда, а теперь есть шпионы?

– Нее, теперь нету их.

– Эх жаль…

– Деда, а ты нам покажешь, где эти шпионы ходили? А куда их дели потом? А Левко наградили?

– Ну их увезли, да. А что показывать? Вон там, за дубровой и ходили.

Левко-то? Наградили, кашей от пуза накормили и сапоги подарили…

* * *

– Виктор, твои пострелята?

– Мои, дед Егор, а что такое? Ты где их взял? Мы с бабкой уже всё обходили, ищем их.

– Да козла моего мучили, за дубровой я его вон привязал, а они его, засранцы, курить учили.

– Чего?

– Деда! Деда! Мы просто проверяли, настоящий козёл или шпионский!

– А махорку где взяли, заразы такие?

– Баба Дуня дала, она настоящая бабушка, не шпион. Она нам дала махорки, чтобы мы проверили козла, потому что кто-то шпион, – и ребята многозначительно посмотрели на деда Егора.

– Я вам дам шпиона, пострельцы такие, ну надо же. Виктор, прекращай байки рассказывать, третье поколение детей козлов моих курить учит…

Мавридика де Монбазон

Отцы

Санька с матерью жили бедно и голодно.
Мать шила вещи на заказ.
А больше перешивала из старья
Тем и жили.
Кто молока принесёт, кто масла, а кто яиц. Иногда даже сахар перепадал Саньке, или «Дунькина радость», конфеты такие.
Хотя так тогда почти все жили, ну может немного получше было тем, у кого имелись отцы. Пришедшие с войны мужики были больные искалеченные. редко кто здоровым вернулся.

Была Санькина мать инвалидка, одна нога короче другой. Ходила она с костылями, а как ей иначе-то, ведь та, короткая нога-то совсем нерабочая была.

А болела она собака, на погоду, нога-то.

Санька тогда мазал её тройным одеколоном, и растирал. Спрашивая у мамки не полегчало ли.

И мамка говорила, что да, полегчало.

Он тогда закутывал материну ногу в старую простыню, сверху старую же фуфайку и баюкал её, как ребёнка.

Все так жили, можно сказать Санька с матерью-то ещё и получше некоторых. Уж тепло в их домишке было всегда, и дрова и уголь государство выделяло исправно. Мамка -то инвалид была

И картошка была, сажали весной мать с Санькой два мешка сморщенной, коричневой картошки, с большими молочного цвета ростками, похожими на длинных, белых червей.

А осенью накапывали по десять мешков, а то и больше.

Два мешка оставляли в ямке на семена, закрывая её всем, чем можно, навалив сверху на тряпьё доски, накидав старой, серой соломы. Дождавшись когда придёт зима, накидывали и утрамбовывали сверху снег.

Таким образом, сохраняли картошку для посадки весной.

А остальное ели, меняли на муку и соль, и даже на мясо.

Огород копал сам Санька.

Ну ещё Леший помогал, это сосед, старик, но крепкий.

Мамка ему чинила одежду, кормила, давала картошки и пускала раз в месяц в баню помыться, больше он не хотел. Говорил что и так чист, да красив.

А ещё Леший Саньке тайну доверил, страшную. Но Санька ему не верит, а иногда хотелось бы, чтобы это была правда. Но Леший приказал хранить ту тайну.

Сказал он, будто является родным отцом его, Санькиной матери. Боится признаться, думает, прогонит Галина его, а Санька думает, что мать наоборот рада будет.

Ведь свою мать, Санькину бабку, схоронила Галя ещё до рождения Саньки. Это в её честь назвала его мама. Бабушку Александра Ильинична звали.

А как одна осталась, кто-то и позарился на инвалидку, лицом-то она пригожая была. Не красавица конечно, но приятная.

Говорят жил какой-то мужчина, целый месяц у Гали, а потом сгинул. Вскоре и Санька народился.

Вот и думает Санька, бабки нет, отца у него нет, а ну как мамка помрёт, тут хоть родной дедушка рядом будет. Но матери ничего не говорит, Леший не велел.

Так-то он хороший. В огороде, он всё помогает, вон и ограду починил, и туалет новый сколотил, скамейку вкопал. И Саньку учит работе, а ещё говорит, чтобы он Санька учился.

Странные вещи говорит Леший, будто он, Санька, знатного роду будет, вот как те господа на картинках. Смешной какой. Всех господ в антанту после Революции отправили, это все знают.

А учится он и так учится, даже в войну учились. Семён Семёныч, старенький директор их школы, его на войну не взяли, он их учил всему.

И говорил, что помните главное, вы люди. Советские люди, свободные граждане свободной страны, никому не подчиняйтесь чужому, ни перед кем голову не склоняйте.

Это потом уже Санька понял, он их так готовил на всякий случай, если вдруг фашисты придут к власти…

Вот так и жили Санька с мамкой, да с дедом Лешим по соседству.

Санька с Вовкой и Петькой бегали на рынок, тибрили всё, что под руку попало, у барыг конечно же. Меняли, продавали, крутились, варились в этом котле.

Играли в пристеночек, дрались с зареченскими, и мечтали, что когда вырастут, купят себе пальто, как у Фимы Гвоздя, белый шарф, штиблеты двух цветов и шляпу.

Фима Гвоздь мечта девушек и кумир мальчишек.

Фима вор, все это знали.

Но никто, никогда не сдаст Фиму, а укроют и проводят безопасными тропами.

Спрячут, уведут ищеек, подкидывая неоспоримые улики, что это не Фима, а зажравшийся завхоз или бухгалтер.

Потому что Фима не простой вор, он у богатых берёт, а бедным даёт, ну и себе с братвой оставляет.

А ещё Фима франт, шьёт он у мамки Санькиной вещи, из нового материала. И рассчитывается щедро.

Однажды Санька помог Фиме бежать, и прятал его у Лешего. Никто и не додумался искать Гвоздя у старика.

С тех пор Фима, при виде Саньки подмигивает ему, а иногда кланяется, слегка приподняв шляпу.

Конечно пацаны завидуют Саньке, и даже свои, центральские, хотели побить его за это. Да забоялись Фиму.

Милиция пришла к мамке, зачем, мол, Фиме Гвоздю шьёшь. Мы точно знаем, в городе только две портнихи такого уровня, Кривая Фрида, да ты. У Фриды он не шьёт, она нам бы сообщила, значит у тебя.

-А мне начхать кто он, Гвоздь, или Болт, да хоть Гайка. Мне пацана кормить надо и самой питаться, да кошшонка вон ещё, с собачонкою, тоже жрать просют.

А ежели обыск чинить хотите, чините, только бумагу покажите. А то все горазды над инвалидом-то насмеяться.

Милиционеры смутились и ушли.

Санька и не знал, что мамка так может говорить, как прям учительница в школе.

-Грамотно так, как она их, а? Бумагу, мол, покажите, — рассказывал Санька Лешему. Он давно уже делился с ним всем. Старик где похвалит, а где и поругает…

Однажды Санька задержался, была весна, ранняя. Кое-где уже были проталины, вот и задержался мальчишка, заигрался с пацанами в клёк, бежал домой, ног под собой не чуя.

Ух сейчас от мамки влетит, возле самого дома, окликнул его кто-то по имени, смотрит, батттюшки, Фима Гвоздь.

Мальчик остановился несмело приближаясь к подозвавшему

-Слышь, малой, как тебя… Санька вроде.

-Да

-Человека пригреть помочь сможешь? На пару дней.

-Деда нет, он ушёл куда-то, а что за человек, Фима?

-Хороший, Санька, человек, хороший. Думай, малой, думай… Быстрее, на минуты время идёт

-Ннну, можно …идём в общем.

Санька стремительно зашагал в сторону дома, Фима тихонько свистнул, от ограды оторвалась тень и заскользила следом за мальчиком.

Не оглядываясь мальчик решительно толкнул дверь, мама сидела у стола, лицо сердитое

-Мама, не ругай, мам, надо помочь одному человеку

Мать молчком смотрела поверх головы Саньки

-Здравствуй Галя…

-Здравствуй, Володя

Санька молчал

-Галь, окно закрой, идут за мной. Не хочу подставить вас…

Поужинали молча, Санька пошёл спать. Конечно ему не спалось. Мать с мужчиной сидели за столом, о чём-то тихо разговаривая.

-Мой?- услышал Санька

-Ну, а чей ещё то…

-Спасибо Галя

-За что же

-За сына

-Хмм, если бы не случайность, так и не узнал бы

-Не скажешь ему?

-Нет Володь, ты уж прости. Не хочу сыну своему такой жизни…

-Да ты права. Я уйду Галя, не хочу чтобы вас…

-Иди ложись пока, не надо никуда уходить…

Санька тихонько плакал, уткнувшись в подушку. Ну почему у него никак у людей. И отец… не герой Советского Союза, не лётчик-испытатель, а …вор. Ведь вор, плакал Санька.

Как бы не хорохорился мальчишка, как бы не кичился своим знакомством с Фимой, хотел, чтобы был у него папка, настоящий, с большими сильными руками и доброй улыбкой. Сильный и честный, чтобы шёл он с работы, закинув пиджак на плечо, а другой рукой держал его, Саньку за руку. И все бы смотрели и говорили, рабочий человек идёт.

Плачет Санька тихонько в подушку, горько ему и обидно.

Утром гостя не было.

-А где он, хмуро спросил Санька

-Ушёл, — спокойно ответила мать.

-Лучше бы его поймали

-Что так?

-Ничего

-Ты слышал, да? Не злись, он не виноват, что такой.

-А кто виноват? Пушкин? Почему? Ну зачем он пришёл…Ненавижу.

Мать прижала мальчика к себе, тетёшкала, как маленького. А потом попросила

-Иди сынок, принеси банку с нитками, цветными.

Сашка принёс матери железную банку, с красивой девушкой на крышке.

Попросив нож, мать осторожно выложила свои сокровища, нитки, затеи ножом подцепила дно банки, и вытащила квадрат, завёрнутый в газету.

Развернув пожелтевшую газету, подала Саньке кусочек картона. Фотография.

Красивый, высокий мужчина, одетый в какую-то странную военную форму, стоит придерживая одной рукой портупею, вторую положил на плечо сидящей с ровной спиной, на стуле женщине.

Женщина смотрит в камеру, немного застенчиво улыбаясь, на ней надето светлое длинное платье, из-под которого видно немного кокетливо отставленную ножку, одетую в тёмный ботиночек. На голове шляпка из под которой видится затейливая причёска.

Кого-то она напоминает Саньке.

-Мама, это же ты…

-Нет сынок, это моя мама и мой папа. Нетленных Александр Прокопьевич и Александра Ильинична.

-Леший? Ой.

-Тоже знаешь?

-О чём, мам?

-Что он мой отец.

Санька кивнул.

-А ты? Он говорил, что ты не знаешь…

-Куда там. Мать его всю жизнь ждала. Не успел немного. Он приехал через девять дней, как её не стало.

-Мам, их что одинаково зовут, звали?

-Да, сынок.

-А почему он стал таким, Лешим?

Матери дали десять лет лагерей, отцу грозил расстрел, но он вроде как-то умудрился избежать этого, связался с ворами и следы его терялись.

Мать отсидела пять лет, и её выпустили, без права возврата в Москву и Петроград. Меня двухлетнюю естественно отдали в детдом. Мать нашла меня, приметная я была, из-за ноги.

И ей отдали меня, представляешь. Она поменяла фамилию, и мы приехали сюда. Здесь я училась в школе, она очень хотела, чтобы я выучилась, чтобы смогла обеспечивать себя.

Так и жили, а потом её не стало.

Я осталась одна, тут и появился он, Леший. Я его сразу узнала, вида не подала, да и злилась на него, что бросил нас с мамкой. Он помогать мне взялся.

Однажды ко мне забрёл раненый парень, совсем молодой, блатной поняла я. Не знаю каким чутьём я это поняла, может он, Леший и подтолкнул его ко мне, не знаю.

Я выходила его. А потом вот ты появился, только он не зал. Он мне вернуться обещал, жди, мол, Галя. Денег заработаю и приеду, заживём с тобой.

Видишь, приехал, да только не заживём, видно денег не заработал, -горько усмехнулась мать, так что сынок. не злись на него, тяжёлая судьба у отца и твоего, и моего.

Санька придавленный узнанными тайнами весь день ходил тихий-тихий, вечером пацаны позвали на толкучку, там по вечерам можно было чем-нибудь разживиться.

Сделав уроки, Санька отпросился у матери на недолго. Пошарившись по толкучке, он пошёл домой, настроения не было.

От сараев отделилась тень и проследовала за Санькой. Возле дома он резко повернулся и грубо спросил

-Чего тебе?

-Долго гуляешь, Саша.

Санька даже не понял что это обращаются к нему. Его так никто не называл.

-Тебе -то какое дело, — бросил с вызовом, а сам стоит, смотрит.

-Саш, я уезжаю. Вот хотел увидеться. Прощай и …прости.

И подняв воротник пальто, надвинув кепку по самые глаза, сунув руки в карманы, отец решительно зашагал прочь.

-Пап. папка…-тихонечко позвал Санька, -папка,- и заплакал.

Мужчина в два шага оказался возле мальчишки, схватил его под мышки, прижал к себе и начал целовать сухими, колючими губами лоб, щёки, глаза.

-Сын, сынок, сыночек мой, родненький. Прости меня, Сашка, прости. Прости сынок.

-Папка, папочка, не уходи.

-Не могу, Сашка. Не могу. Мать твою подставлю, её за то что меня укрывает, в лагеря отправят, ни на что не посмотрят, а тебя в детдом.

Я сам из беспризорников, Сашка, я ни отца, ни матери не знаю. Тебе такого не хочу. Я Ильин Владимир Петрович, запомни это, в детском доме так назвали, да я бежал оттуда, меня ловили, а я опять бежал…

Эх, да зачем же я так живу. А ты живи, Сашка, живи сын.

Чуйка у меня, идут за мной. Обещай мне человеком стать, врачом или лётчиком, я хотел. Обещай, Сашка.

-Обещаю, папка.

Я не знал, что ты есть у меня, может по другому бы было, эх. прощай сын. Скажи мамке спасибо, за тебя за всё. Иди сын. Прощай. Помни что я тебе наказывал, не держи на меня зла.

И исчез, растворился в ночи.

Оставил Саньке запах дыма от костра, табака, да одеколона.

На крыльце, прислонившись к косяку стояла мамка и беззвучно плакала. Никогда ни до, ни после, не видел мамку Санька такой, плачущей, подавленной.

Где-то через неделю, пошёл Санька с пацанами на толкучку, ходят тихонько с барыгами переругиваются, вдруг шум, топот

-Держи его

Выстрелы.

Мигом все разбежались, нырнул и Санька за сараи. Вот проскользнул Сеня Ёрш, помощник Фимы, вот поймали какого-то ушастого паренька, опять бегут, кричат стреляют.

Кого-то ведут, пыхтят, повисли на шее, на руках. Ранили, кровь течёт, яркая. алая, капает в апрельскую грязь, топчется сапогами кирзовыми. Радуются, поймали.

Стонет пойманный, шатается, но сам идёт, своими ногами, хочет стряхнуть с себя…

Вот поравнялись с сараем, за которым прячется Санька

-Папка, -шепчет мальчишка, -папка.

-Папка, пап…

Закрывает рот большая ладонь Саньке, вторая прижимает к себе

-Тихо, малец. Тихо. Погубишь всех, и себя с матерью и нас. Молчи понял, тсс.

Фима, Фима Гвоздь. Тянет мальчишку за руку, скользит как тень. Шепчет в самое ухо мальчику, лезет в душу

-Папка твой, да? А я то думаю, что он крутится у адреса этого. Не переживай пацан, ты меня тогда спас, а я сына Вовы Тени не брошу.

Только слышь пацан, будь осторожнее. Не те, так эти захотят тебе навредить. Понял. Никому не говори кто у тебя папка, понял.

Огородами, разными окольными путями, привёл Фима Саньку к дому

-Иди малец, помни, что я тебе сказал. Не переживай, он не из таких переделок выпутывался, чао.

Целую неделю провалялся Санька в горячке.

А когда худой и бледный пришёл в школу, пацаны по секрету сообщили, что того бандюка, которого искали тогда на толкучке, его расстреляли за городом. Стерпел Санька, ничем не выдал себя, он же обещал. А потом говорили, что вроде сбежал бандюк, то тайгу валит, кто что.

Санька втройне учиться принялся. Он ведь папке обещал, за себя и за него жить.

Каждую неделю появлялся на пороге у Саньки с матерью мешок с провизией, что было хорошим подспорьем.

Дед Леший в очередной раз вернулся, где-то на «заработках» был. Санька его помыться, да покормиться привёл. А мать сказала никуда больше не ходить, и назвала папой.

Дед плакал.

Думал дед, что Санька разболтал тайну, да мать фото показала, говорит всегда знала, что это ты. Да злилась. что по плохой дорожке пошёл.

Санька выучился, в армию сходил и решил стать врачом, как папка его хотел.

Много учился, много работал. Деда схоронили с матерью, женился. потом и мать ушла. Внуков понянчила, пожила хорошо, хоть на старости лет.

Однажды, отдыхали с женой в Ялте, и привлёк внимание Санькино, Александра Владимировича, мужчина пожилой, элегантный такой.

На нём был белый костюм, белые же туфли и шляпа.

Поймав взгляд Александра Владимировича, мужчина подмигнул, слегка приподнял шляпу и немного поклонился. Улыбнулся слегка, блеснув золотой фиксой.

Фима, Фима Гвоздь промелькнуло в голове у Александра Владимировича. Живой, бродяга. И отчего-то потеплело на душе.

-Кто это, Саш- спросила супруга

-Не знаю, может кто из пациентов бывших

Да как-то в толпе, будучи в Москве, увидел знакомый силуэт, поднятый воротник пальто, кепка на глазах, руки глубоко в карманах.

Показалось, решил Александр Владимирович показалось.

Всю жизнь проработал Александр Владимирович в больнице в своём родном городе, всю свою жизнь.

Детей достойно воспитал, внуки появились. Всех любил.

Семейную тайну рассказал только внуку одному, Саньке.

Тот хулиган, с ребятами утащили у соседа какие-то железки старые. Сосед и пожаловался, говорит спросили, я бы так отдал.

Мать за сердце хватается, отец за ремень.

Дед позвал к себе в кабинет. Долго о чём то разговаривали Санька маленький и Александр Владимирович.

Вышел от деда пацан, глаза зарёванные прячет. Прощения у отца и матери просит

-Я не буду так больше, простите меня. И учится буду, и вырасту лётчиком стану, а если не получится то врачом тогда. Мне за двоих жить надо, за себя и прадеда.

-О чём это он?

-Не знаю…

Достойную жизнь прожил большой Санька.

Детей хороших воспитал, и внуков.

И вот уже маленький Санька вырос, и сам стал дедом. А завет своего деда помнит, и чтит.

Внуки пока маленькие, но он точно знает, что из них тоже люди хорошие и достойные вырастут.

По другому просто быть не может.

Жизненные перипетии.

Хлопнула дверь, что-то упало, завизжал кот. Явился, подумала Аксинья, весь в папашу, такой же гулёна и дебошир, о-хо-хо. Женился бы что ли быстрее…

-Кис-кис, прости киса, – тонкий женский, почти девичий голосок, – Приволок ково что ли? Совсем оскотинился, уже домой своих этих таскает, охо-хо, пойти выйти? Дак наорёт, ещё драться кинется, ну его. Женщина притворилась, что спит.

-Тихо, иди сюда. Там мать спит, не бойся, она нормальная. Да отпусти ты кошку, ну.

Утром она увидела её, ту ночную гостью. Девчоночка совсем, – подумала мать, – Куда вот родители смотрят?

-Валерка, она ить дитя совсем. Сын отмахнулся, умываясь холодной водой, фыркал, ойкал. Девчонка испуганно сидела на табуретке, положив тонкие руки на острые коленки.

-Мать это Нинка, моя жена. Жить говорю вместе будем, дай ей халат свой.

-Да сколько же тебе годочков, милая?

-Семнадцать, – едва прошептала девочка Она подошла ещё раз к сыну.

-Валерка, да что же ты делаешь? Дитё она совсем.

-Дитёёё, – протянул Валерка, какое мать она дитё, она такоё знает, что тебе и не снилось, –  заржал и пошёл.

Так Аксинья Ивановна стала свекровью. Валерка вроде остепенился, устроился на работу, бросил пить, приходил с работы вовремя. У Нины не было вещей, вообще никаких. Сходили в магазин, кое-что прикупили, да у Аксиньи там лежало, приодели девку.

Вроде ничё такая, хоть и не красавица. Мать не спрашивала, откуда она взялась, только спросила в курсе ли родители, где теперь она, Нина, живёт.

Та сказала, что родителей у неё нет, и низко опустила голову. Мать решила не лезть, Валерка кажется за ум взялся, стал денег домой приносить, продуктов, и Нинка устроилась в столовую раздатчицей, ну всё наладилось.

Ничего, кто по молодости не дурил, – думает мать. И Нина девка вроде хорошая, спокойная, только боязливая очень, ну ничего привыкнет…

Так и жили. Молодые не ругались, так, рявкнет Валерка когда-никогда, а так тишина. Мать радуется, да внуков тихонечко ждёт.

Однажды в дверь постучали, женщина пошла открывать. На крыльце стояла старуха, древняя, седая, сморщенная, с коричневыми руками и лицом, как печеное яблоко.

-Дратути вам.

-Здравствуйте, – сказала Аксинья.

-Фу, насилу добралиси, люди добрые адрес нашли, да мене вот сказали, можно пройтить, а то уморились мы, о-хо-хо, старый, да малый.

И только сейчас Аксинья рассмотрела, что старуха не одна, за ней прятался маленький, годика на два мальчик. Беленький, тоненький, светлые волосики аккуратно подстрижены на «кержацкий» манер.

-Проходите, – женщина посторонилась. Ничего не понимая она вошла следом за гостями

-Ниночка-то где, чё-то сказала, баба, устроюсь и заберу Егорку-то. И уж полгода почти, как ни слуха , ни духа. Я то сама уже стара стала, мальчонку жаль…Кому он нужон?

Нина -то она сама без матери-отца росла. Я сама её тянула.Она хорошая у меня была, то ли кто ссильничал девку, то ли что, спортилась, а потом вон, Егорку принесла мне.

Ну, вроде спокоилась, ага. А потом опеть вожжа под хвост…мне не под силу, мальчонку-то возьмите…

-Дак куда я возьму?

-А мене куда? Нинкин он, а мене помирать пора. Я, смотрю, вы женчина хорошая, от и возмите, возмите, а я пойду.

Старушка шустро засеменила к дверям.

-Баба, -заплакал мальчик, – баба.

-Ну, ну Егорушка, ну-ну, мой золотенький, чичас, чичас мамка придёт, а бабушке пора, пора…Прощчевайте вам, там документы и вешчи Егорушкины.

Первый пришёл Валерка, за ним следом Нина.

-Мать, я там свинины принёс, может свеженятинки пожарить? Аксинья молчком встала и пошла на кухню.

-Мать, а кто там спит?

-Егор

-Какой Егор?

-А ты у Нины своей спроси…

-Нинк? Это что? Нина сжалась, сидела и смотрела в пол. Малыш проснулся и заплакал, но, увидев мать, побежал к ней. Она обняла его, прижала к себе, а потом встала и направилась к двери.

-А ты куда? – в один голос спросили Валерка с матерью.

-Я пойду, мы пойдём…

-Куда это? – Валерка ошалело смотрел на свою «жену.

» -Я пойду, Валер, спасибо за всё. И вам, тётя Аксинья, мы пойдём с Егорушкой.

-А ну сядь! Сядь кому сказал, – Валерка грозно встал, Нина сжалась в комочек.

Поговорили, все трое. Нина рассказала, что отец Егоркин бросил её, беременную. Жила она с бабушкой, встретила Валерку и не посмела сказать ему, что есть дитя.

Делать нечего, куда же малыша. Аксинья к молодым не лезла, сами как-то справлялись. Только стала замечать женщина, вроде Нинка чаще заплаканная стала, а Валерка будто злой какой, и чаще стал задерживаться на работе, а то и вовсе ночевать не придёт.

Мать не лезла,а зачем? Как говорил свёкр, воспитывать надо, пока поперек лавки лежит, а теперь -то что? Сами разберутся.

Однажды Валерка сказал, пряча глаза.

-Мать, расходимся мы с Нинкой.

-Как это?

-Другую я встретил, ну не прикажешь сердцу, чё уж…

-А девка куда? Ты ж знаешь, что пойти ей некуда, – что уж там говорить, привыкла Аксинья жить спокойной жизнью, расслабилась, и к мальчонке, Егорушке привыкла. Даром, что не родной, а прикипела душой, и мальчишечка к ней тоже, бабушка да бабушка.

-Я чё и спросить хотел, можно Нинка поживёт немного? Я всё равно к своей уйду, ну не получается у нас с ней, не могу я…

-Пусть живёт. -Нина, – спрашивает Аксинья, – а что у тебя образование есть какое?

-Восемь классов…

-Да как же ты, девка, дальше жить будешь? Жмёт плечами, и глазищи полные слёз.

-Ты вот что, давай- ка, учиться иди.

-Да как же? Мне работать надо.

-А ты работай и учись. Отправила в вечернюю школу, сама с Егоркой помогает, в садик мальчишку не берут, болеет часто.

Так Аксинья с ним сама значит заниматься начала. Нина с работы, да в вечернюю школу. Молчит девчонка, боится что попрёт её Аксинья, а ей и идти некуда.

Бабка померла, а дом достался бабкиному сыну, куда ей?

А Аксинья каждый день молится чтобы Нина не собралась уйти никуда, да Егорку бы не забрала… Живут, Валерка иногда приезжает. Деньжат подкинет, продуктов, к Нинке, как к сестре относится. Егорушка его дядей Валерой зовёт. И он пацана балует, машинок ему целую кучу надарил.

Валерка двух чужих тоже воспитывает, как-то с женой приезжал. Не понравилась она матери, громкая, крикливая, как птица хищная. Она была всюду, её было много. Размахивала руками, что-то пыталась делать, сразу начала мамкать, не то, чтобы Аксинье было неприятно, нет.

Просто поняла для себя, что хотелось бы, чтобы Нина назвала мамой… Ниночка так в своей столовой и работает, только из подавальщиц уже в повара перевели.

-Тяжело ведь, Нин, – спросит Аксинья.

-Нормально, – и улыбнётся своей тихой улыбкой.

Как-то Аксинья про жизнь свою разговор завела, как замуж отдали отец с мачехой за нелюбимого, как пил, да буянил, бегала с Валеркой маленьким по баням, да сараям пряталась.

А потом Господь сжалился, ушёл он, к другой ушёл, к ней приходил по привычке, а она возьми, да осмелься, участковому пожаловалась.

Тот и предложил уехать сюда, у матери его домик был, вот она Аксинья с Валеркой и приехали. Пошла на фабрику работать, мотальшицей, Валерку в школу. Тот хороший был, да гены видно отцовские дали о себе знать, отца то Валеркиного даже участковый боялся, вот и предложил сюда-то уехать, от греха подальше.

В армию Валерка сходил, пришёл и давай гулеванить, а тут тебя господь послал, с тобой он и присмирел.

Ниночка краснеет, Егорушка жмётся к бабушке.

-Меня мама без отца родила, бабуня же моя прабабушка была. Она маму воспитывала, бабушка где-то живёт, у неё своя семья, маму мою на мать свою бросила.

Мама рано ушла, мы с бабуней остались вдвоём… Я с плохой компанией связалась, крутой хотела казаться, чтобы меня за свою принимали…

Вспоминать стыдно…Валеру встретила, вцепилась в него, взрослый, красивый, подумала это шанс…Каждый день хотела рассказать ему про Егора, да боялась, я возле вас отогрелась, думала расскажу попозже, хоть немного поживу, почувствую как это с мамой жить…

-Ох, девочка… Плачут две женщины, одна жизнь прожившая, другая только начинающая.

-Ты не выдумывай, Нина, никуда вас не отдам, мои вы, мои…И ты, и Егорушка…

Валерка приехал. А мать, памятуя выкрутасы отца его, строго следит чтобы к Нине ни-ни, да тот и не смотрит, ну было и было, а теперь так, как родственница.

-Мам, -говорит Валерка, – я чё спросить хотел, там отец, ну мой, говорят болен сильно, просит, чтобы мы с тобой приехали…

-Сам -то что думаешь?

-Моя говорит надо поехать, отец же.

-Ну поезжай.

-А ты мам?

-Стоит ли? Поехала. Старый стал, усох весь. В больнице лежит. Увидел сына с женой бывшей, плачет.

-А где же твоя благоверная? Дети где?

-Охо-хо, -плачет, – не пришла ни разу, дети -то её, у меня окромя вас с Валеркой нет никого.

Что делать? Забрали к себе. Выходили с Ниночкой, Валерка приезжает, продукты тащит, лекарство. Отошёл немного, плачет, прощения просит.

-Да ну тебя, доживай уже. Внучок, Егорушка, поначалу дичился, а потом тоже привык, деда, лопочет, деда… Живут.

-Нинуль, а ну как бы тебе б в институт поступить, а?

-Да вы что? Да как? Уговорили, поступила. Ох, днём учится, вечером работает. Егорушка в школу пошёл. У Валерки пацан родился. Вроде бы жизнь налаживается.

Одно беспокоит Аксинью, Ниночка всё одна. Станет говорить, а та отмахивается, не нужен никто, вон Егорушка, да вы, это моя семья.

Выправилась девка, ладненькая такая стала, – любуется Аксинья, – А всё одна.

Внук, Егорушка радует. Валеркины старшие, которые Аксинье неродные, тоже стали к бабушке бегать, всех привечают.

Михайло, муж -то бывший, отец Валеркин, тоже отошёл, что-то делает по дому, с внучатами возится, всё у Аксиньи, да у сына прощения просит.

Ниночка -то уже, завпроизводством стала. Тут трах, бах, какие-то перевороты. Что такое? Как понять? Люди плачут, денег нет, есть нечего, а по телевизору одно, всех обличают, всё что было хорошим, стало плохим, пенсии не платят, зарплаты тоже.

Дети молодцы, Валера, Нина и Людмила Валеркина. Делить нечего, скооперировались, и вещи возить из-за границы стали.

А ребята все у Аксиньи с Михаилом. Просит Аксинья боженьку, чтобы дал ей ещё пожить, внучатушек поднять, детям помочь.

Уже забыла, что Нина некровная, что была когда-то женой Валеркиной, да и Валерка с Людой об этом не помнят уже.

Приедут сердешные, без рук, без ног. Поспят пару часов и на базар, крутятся. Зато не голодом. Аксинью с дедом одевают в шмотки заморские, только зачем им? Вон детушкам, да сами бы пожили…

Деду шоколадки нравятся разные, от сластёна. Чай пить сядет, на блюдечко порежет. и пьёт, как мартовский кот жмурится, сидит.

-Ох и красивая ты у меня, Аксиньюшка, ты прости меня, дурака старого, что так поступил с тобой

-Ладно тебе, чего уж там, – махнёт рукой и зардеется вся. А дети уже палатку поставили на рынке, потом и место под магазин нашли.

Вот к ним в компанию и Николай пристал. Коля хороший, брат Людмилин, Валеркиной жены. Все родственники, значит.

Скажет мать, -Нин, Кольша глаз от тебя не отводит, и Егора вон любит.

Та отмахнётся, -Да что вы, мам. Я перед сыном виновата, бросила его тогда.

Всплеснёт руками Аксинья, от радости, что мамой назвала, сердце в горле затрепыхалось.

-Доченька, Ниночка, да кто же по молодости не совершал ошибок…

Ребята сами уже не ездят за товаром, тюки не таскают, поставщиков нашли. Тут летали в Италию, о как, там договаривались о поставках, магазин побольше открыли.

Радуется мать, сердце спокойно. А тут новое. Бабка Нинина, что мать её на свою мать бросила, объявилась. я мол бабушка твоя, я семья твоя, да дядька, который Ниночку без жилья оставил, как бабуня умерла, тоже в родственики просится…

Да только Нина закалилась уже, показала им путь -дорожку, у меня говорит, своя семья есть…

Старый стал Михаил, а Аксинья ничего, держится. Просит только боженьку, не забирай Мишку окаянного раньше времени, скучно без него, дурака старого будет.

Нина сдалась всё же, под напором Колиным, не устояла. Всё хорошо у детей, и внуки кучей выросли. Всех в люди вывели.

-Ну и нам пора на покой, старый, -говорит Аксинья. Машет Михаил белой лысиной своей, держит за руку Аксиньюшку своей в коричневых пятнах лапкой.

– Пора, пора милая. Ты прости, за всё прости, Аксиньюшка. Дала мне тепла на старости лет, ты как лучик солнца, прости…

-Простила давно, не гунди, давай уже руку, держись крепче, нам с тобой идти вместе в вечность…

***

Они приходят каждый праздник, не забывают. Уже не плачут. Большая семья у Аксиньи с Михаилом, дети, внуки, уже и правнук есть.

Все давно забыли, что Нина с Валерой совсем не брат и сестра. Все поминают добрым словом Аксинью Ивановну, а дети ещё и деда Мишку, любил он их всех…

Вот такие жизненные перипетии, – думает Ниночка, держа на руках сына от старшей дочери жены Валеркиной, своего бывшего мужа.

А ну попробуй разберись, кто кому и кем приходится, – улыбается про себя Нина.

Муж Ниночкин, Николай, родной брат Людмиле, так что внучатого племянника на руках Ниночка держит, о как.

-Ветерок подул, -говорит Егорушкина жена, Мариночка, – это знак хороший, бабушка с дедушкой нам послали, радуются, что мы все вместе, мирно живём.

Бывают такие люди, что притягивают к себе, как магнитом, всех обиженных, всех нуждающихся в опеке и попечительстве, да просто в добром слове.

Вот и Аксинья Ивановна такая была. Все к ней тянулись, а она никого не оттолкнула, всех обогрела и приветила, всем любви её хватило и ласки.

Автор Мавридика де Монбазон

Из сети