Мила миллер рассказ про маму

Categories:

• Еда
• Дети
• Cancel

Забрала к себе жить маму. Навсегда. Ничего заранее не решая, просто одним днем, с одним пакетом. В пакете – колготки, тапочки с надписью «Лучшей бабушке на свете» (подарок моих детей), теплый халат с рубашкой и почему-то наволочка. Мама пакет собирала сама.

Теперь у меня дома уже три недели живет старенькая девочка лет четырех. Худенькая, с белоснежной гулькой на голове, в хлопчатых колготках гармошкой на щиколотках. Она гуляет по коридору, мелко шаркая теплыми тапочками, осторожно останавливается у порога и высоко поднимает ноги, переступая невидимые препятствия. Улыбается собаке в коридоре. Слышит невидимых людей и рассказывает мне ежедневные новости от них.

Стесняется и много спит. Аккуратно кусает шоколадку (я все время ей подкладываю в комнату шоколад) и запивает чаем, придерживая чашку двумя руками – одна рука дрожит. Страшно боится потерять с тонкой руки обручальное кольцо, всё время его проверяет. Я вдруг вижу, какая она старенькая и беспомощная.

Она просто отпустила себя, расслабилась и перестала играть во взрослую. И доверила полностью, абсолютно, во всех мелочах свою жизнь мне. И самое главное для нее – когда я дома. Она так облегченно выдыхает, когда я вхожу с улицы, что я стараюсь надолго не уходить.

И я опять каждый день варю суп к обеду, как детям в детстве, опять на столе появилась вазочка с печеньем.

Что я чувствую? Сначала — ужас. Она была самостоятельной, все три года после папиной смерти хотела жить одна. Я ее понимаю – впервые в жизни, в свои восемьдесят мама делала то, что хочет сама. Этот треклятый вирус сломал мою маму — два месяца дома сделали своё дело и психика рухнула.

Сейчас я чувствую жалость к этой хрупкой Вселенной, любовь и нежность. Я прекрасно понимаю, по какой дороге мы с ней идем. Я очень хочу, чтобы эта дорога была для нее счастливой — с любимой дочкой, в тепле и комфорте. С домашними пирожками и котлетами. Остальное для мамы уже не имеет значения.

У меня есть теперь дома дочка восьмидесяти трех лет и я счастлива, что Бог дал мне возможность сделать ее закат счастливым, а свою дальнейшую жизнь — спокойной, без душевных терзаний. Мама, спасибо, что ты — у меня. Будь, пожалуйста, подольше…

Автор: Mila Miller

Иллюстрация: Lisa Aisato

отсюда

МАМА

Забрала к себе жить маму. Навсегда. Ничего заранее не решая, просто одним днем, с одним пакетом.

В пакете – колготки, тапочки с надписью «Лучшей бабушке на свете» (подарок моих детей), теплый халат с рубашкой и почему-то наволочка. Мама пакет собирала сама.

Теперь у меня дома уже три недели живет старенькая девочка лет четырех. Худенькая, с белоснежной гулькой на голове, в хлопчатых колготках гармошкой на щиколотках.

Она гуляет по коридору, мелко шаркая теплыми тапочками, осторожно останавливается у порога и высоко поднимает ноги, переступая невидимые препятствия.

Улыбается собаке в коридоре. Слышит невидимых людей и рассказывает мне ежедневные новости от них.

Стесняется и много спит. Аккуратно кусает шоколадку (я все время ей подкладываю в комнату шоколад) и запивает чаем, придерживая чашку двумя руками – одна рука дрожит.

Страшно боится потерять с тонкой руки обручальное кольцо, всё время его проверяет. Я вдруг вижу, какая она старенькая и беспомощная.

Она просто отпустила себя, расслабилась и перестала играть во взрослую. И доверила полностью, абсолютно, во всех мелочах свою жизнь мне. И самое главное для нее – когда я дома.

Она так облегченно выдыхает, когда я вхожу с улицы, что я стараюсь надолго не уходить. И я опять каждый день варю суп к обеду, как детям в детстве, опять на столе появилась вазочка с печеньем.

Что я чувствую? Сначала — ужас. Она была самостоятельной, все три года после папиной смерти хотела жить одна. Я ее понимаю – впервые в жизни, в свои восемьдесят мама делала то, что хочет сама.

Этот треклятый вирус сломал мою маму — два месяца дома сделали своё дело и психика рухнула. Сейчас я чувствую жалость к этой хрупкой Вселенной, любовь и нежность. Я прекрасно понимаю, по какой дороге мы с ней идем.

Я очень хочу, чтобы эта дорога была для нее счастливой — с любимой дочкой, в тепле и комфорте. С домашними пирожками и котлетами. Остальное для мамы уже не имеет значения.

У меня есть теперь дома дочка восьмидесяти трех лет и я счастлива, что Бог дал мне возможность сделать ее закат счастливым, а свою дальнейшую жизнь — спокойной, без душевных терзаний. Мама, спасибо, что ты — у меня. Будь, пожалуйста, подольше…

Mila Miller

Инет

Забрала к себе жить маму. Навсегда. Ничего заранее не решая, просто одним днем, с одним пакетом. В пакете — колготки, тапочки с надписью «Лучшей бабушке на свете»(подарок моих детей), теплый халат с рубашкой и почему-то наволочка. Мама пакет собирала сама.

Теперь у меня дома уже три недели живет старенькая девочка лет четырех. Худенькая, с белоснежной гулькой на голове, в хлопчатых колготках гармошкой на щиколотках.

Она гуляет по коридору, мелко шаркая теплыми тапочками, осторожно останавливается у порога и высоко поднимает ноги, переступая невидимые препятствия. Улыбается собаке в коридоре. Слышит невидимых людей и рассказывает мне ежедневные новости от них. Стесняется и много спит. Аккуратно кусает шоколадку (я все время ей подкладываю в комнату шоколад) и запивает чаем, придерживая чашку двумя руками — одна рука дрожит. Страшно боится потерять с тонкой руки обручальное кольцо, всё время его проверяет.

Я вдруг вижу, какая она старенькая и беспомощная. Она просто отпустила себя, расслабилась и перестала играть во взрослую. И доверила полностью, абсолютно, во всех мелочах свою жизнь мне.

И самое главное для нее — когда я дома. Она так облегченно выдыхает, когда я вхожу с улицы, что я стараюсь надолго не уходить.
И я опять каждый день варю суп к обеду, как детям в детстве, опять на столе появилась вазочка с печеньем.

Что я чувствую? Сначала — ужас. Она была самостоятельной, все три года после папиной смерти хотела жить одна. Я ее понимаю — впервые в жизни, в свои восемьдесят мама делала то, что хочет сама.

Этот треклятый вирус сломал мою маму — два месяца дома сделали своё дело и психика рухнула. Сейчас я чувствую жалость к этой хрупкой Вселенной, любовь и нежность.

Я прекрасно понимаю, по какой дороге мы с ней идем. Я очень хочу, чтобы эта дорога была для нее счастливой — с любимой дочкой, в тепле и комфорте. С домашними пирожками и котлетами. Остальное для мамы уже не имеет значения.

У меня есть теперь дома дочка восьмидесяти трех лет и я счастлива, что Бог дал мне возможность сделать ее закат счастливым, а свою дальнейшую жизнь — спокойной, без душевных терзаний. Мама, спасибо, что ты — у меня. Будь, пожалуйста, подольше…

Автор: Мила Миллер

Люди: Рассказ о том, что порой рядом с нами живут великие люди, а мы об этом и не подозреваем

06.12.2019

Порой мы даже не задумываемся о том, с кем находимся рядом.

Ведь чаще всего бывает так, что по-настоящему великие люди скромны и не любят говорить о своих заслугах. Об этом размышляла и писатель Мила Миллер в своем рассказе «Фанни», который вошел в ее сборник «Кружева».

Ее звaли нежным фрaнцузским именем Фанни. Каждую субботу она приходила на обед к плeмяннику и его семье. Снимaла в коридоре крошeчные ботики, вынимала из манжеты кружевной батистовый плaточек, на минуту обнажая уродливо распухшую косточку на тонком стaрческом запястье, промокала сухой нос с аристократической горбинкой и проходила на кухню. Там отдaвала неизменный пирог «Мечта» и шла долго и тщaтельно мыть руки. За собой остaвляла нить запaха сухих листьев, пропитанных солнцем, — любимые духи из старых зaпасов. Она вообще нaпоминала осеннюю листву — легкую, шуршащую, волнующуюся от любого вeтерка.

Она была одинока — без детей, без мужа, существовавшего в ее жизни очень рано и недолго. Всю ее семью составляла жена давно умершего младшего брата, племянник, его жена и дети. Дети ее слегка пугали, она не очень умела с ними разговаривать, да и не видела в этом смысла. Они подтрунивали над ней и насмешливо называли «тетенька». Фанни приходила ради общения с женой брата. Они обе были большие интеллектуалки, запоем читавшие французские и немецкие романы в подлиннике, имевшие одинаковый вкус в литературе, политике и в составлении своего мнения. Обе тонко и со вкусом подшучивали над общими знакомыми. Фанни рассказывала какие-то невероятные для Советского Союза истории про французскую оперу, про Париж, про необыкновенные наряды. Иногда брала с собой несколько тяжелых альбомов в бархатном переплете с пряжками, пахнущих духами и полных тонких дам в огромных шляпах и роскошных платьях, кокетливо позирующих рядом с игральными столиками, и белогрудых напомаженных господ во фраках.

Потом жена брата умерла, и маленькая неизменная Фанни, которая была старше всех, понемногу начала сдавать. Племянник посоветовался с женой и перевез ее к себе. Она тихонько жила в своей комнате по давно заведенному расписанию. Перед обедом обязательно обжигала хлеб над газовой конфоркой, чтобы убить микробов, суповую ложку держала в своей комнате под кружевной салфеткой, а в ящике стола долго берегла хороший бельгийский шоколад, отламывая изредка крошечные кусочки. Тихо жила и так же тихо, понемногу уходила.

Перед смертью слегла и перестала узнавать окружающих. Проживала какую-то свою жизнь, медленно протягивая тонкую руку к потолку и слегка улыбаясь краями губ кому-то хорошо знакомому, видимому только ей. Умерла легко, во сне. Просто не проснулась.

Такой хрупкий, душистый осенний листок, случайно залетевший из прошлой жизни.

Она не любила рассказывать о себе, сверстники давно умерли, и всем казалось, что она всегда была маленькой аккуратной старушкой с батистовым платочком в манжете.

Только родные знали, что она была блестящим хирургом, прошла две войны — Финскую и Отечественную. Что проявляла чудеса героизма, вытаскивая на себе раненых прямо под обстрелом. Что самые безнадежные случаи — это ее работа. Что награды не помещаются на одной стороне жакета. Генерал, которому она спасла ноги от ампутации, искал ее по всему Союзу, чтобы на коленях сделать ей предложение. А она отказалась, потому что ее сердце принадлежало многим людям и своей профессии.

Как причудливо жизнь тасует людей в своей колоде. Как часто мы не знаем, с кем рядом находимся. И как нежные тепличные цветы своими хрупкими корнями держат эту огромную тяжелую Землю.

AdMe.ru

Мы в Vkontakte                     Мы в Facebook                     Мы в Одноклассниках

© Мила Миллер, 2019

ISBN 978-5-4496-3999-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

КРУЖЕВА

В прекрасном, просторном доме без стен и потолка ярко горит огромный камин Времени. Пламя весело потрескивает и излучает сухое тепло. Оно не гаснет никогда. День сменяет ночь, зима – лето. И это пламя – единственно-неизменная вещь во Вселенной. От этого и грустно, и радостно одновременно…

Возле камина, в удобном плетеном кресле сидит Жизнь и вяжет кружева. На ней длинная юбка из струящихся морей, лесов и расцветающих маков. Золотые спицы в руках мелодично вздрагивают и вспыхивают искрами в свете пламени. Возле кресла стоит плетеная корзина с нитками на любой вкус.

Жизнь умело вяжет кружева людских судеб, ни разу не повторяясь. Выбирая нитки разной толщины, качества и цвета. Узоры из-под спиц выходят необыкновенной сложности и красоты. Ни одна человеческая фантазия не способна сотворить такой причудливый узор. Иногда узор придуман Жизнью заранее, иногда она меняет его, отходя от начальной задумки. Иногда человек сам меняет узор, спустив петлю или совсем порвав кружево…

Бытовые рассказы о любви, о счастьи, о людях, живущих рядом – но как затейливы и уникальны их судьбы. Как тонко и неизбежно через кружево каждой судьбы на нас смотрит Вечность….

ФАННИ

Ее звали нежным французским именем Фанни. Каждую субботу она приходила на обед к племяннику и его семье. Снимала в коридоре крошечные ботики, вынимала из манжеты кружевной батистовый платочек, на минуту обнажая уродливо распухшую косточку на тонком старческом запястье, промокала сухой нос с аристократической горбинкой и проходила на кухню. Там отдавала неизменный пирог «Мечта» и шла долго и тщательно мыть руки. За собой оставляла нить запаха сухих листьев, пропитанных солнцем – любимые духи из старых запасов. Она вообще напоминала осеннюю листву – легкую, шуршащую, волнующуюся от любого ветерка.

Она была одинока – без детей, без мужа, существовавшего в ее жизни очень рано и недолго. Всю ее семью составляла жена давно умершего младшего брата, племянник, его жена и дети. Дети ее слегка пугали, она не очень умела с ними разговаривать, да и не видела в этом смысла. Они подтрунивали над ней и насмешливо называли «тётенька». Фанни приходила ради общения с женой брата. Они обе были большие интеллектуалки, запоем читавшие французские и немецкие романы в подлиннике, имевшие одинаковый вкус в литературе, политике и в составлении своего мнения. Обе тонко и со вкусом подшучивали над общими знакомыми. Фанни рассказывала какие-то невероятные для Советского Союза истории про французскую Оперу, про Париж, про необыкновенные наряды. Иногда брала с собой несколько тяжелых альбомов в бархатном переплете с пряжками, пахнущих духами и полные тонких дам в огромных шляпах и роскошных платьях, кокетливо позирующих рядом с игральными столиками и белогрудых, напомаженных господ во фраках.

Потом жена брата умерла, а маленькая, неизменная Фанни, которая была старше всех, понемногу начала сдавать. Племянник посоветовался с женой и перевез ее к себе. Она тихонько жила в своей комнате, по давно заведенному расписанию. Перед обедом обязательно обжигала хлеб над газовой конфоркой, чтобы убить микробы, суповую ложку держала в своей комнате под кружевной салфеткой, а в ящике стола долго берегла хороший бельгийский шоколад, отламывая изредка крошечные кусочки. Тихо жила, тихо, понемногу уходила…

Перед смертью слегла и перестала узнавать окружающих. Проживала какую-то свою жизнь, медленно протягивая тонкую руку к потолку и слегка улыбаясь краями губ кому-то хорошо знакомому, видимому только ей… Умерла легко, во сне. Просто не проснулась.

Такой хрупкий, душистый осенний листок, случайно залетевший из прошлой жизни…..

Она не любила рассказывать о себе, сверстники давно умерли и всем казалось, что она всегда была маленькой, аккуратной старушкой, с батистовым платочком в манжете.

Только родные знали, что она была блестящим хирургом, прошла две войны – Финскую и Отечественную. Что проявляла чудеса героизма, вытаскивая на себе раненых прямо под обстрелом. Что самые безнадежные случаи – это ее работа. Что награды не помещаются на одной стороне жакета. Генерал, которому она спасла ноги от ампутации, искал ее по всему Союзу, чтобы на коленях сделать ей предложение. А она отказалась, потому что ее сердце принадлежало многим людям и своей профессии…

Как причудливо жизнь тасует людей в своей колоде. Как часто мы не знаем, с кем рядом находимся. И как нежные, тепличные цветы своими хрупкими корнями держат эту огромную, тяжелую Землю.

КАЛАНХОЭ

Вообще-то он был обычным цветком – домашним растением. В пузатом глиняном горшке солидного шоколадного цвета. Шоколадный вообще прекрасно сочетается с сочной зеленью. Но цветок был скорее сероватый, дохлый и с проплешинами. Поэтому образ создался тусклый, неприметный и казенный. Хотя имя было экзотическое и отдавало солнцем, острым перцем, гитарой в южной ночи – Каланхоэ.

Он стоял на широком подоконнике в НИИ, рядом с такими же чахлыми собратьями. Более симпатичные соплеменники украшали пыльной зеленью зимний сад, а на этом окне был лазарет для хронических больных, для которых исход лечения не известен. Ему нравилось здесь стоять, он даже привык к табачному дыму и иногда пеплу в своем горшке – зато курильщики открывали форточку и свежий ветер с улицы блуждал по подоконнику. А сколько историй рассказывалось в курилке! Растения ведь всегда питаются эмоциями. Поэтому все обитатели подоконника жили, несмотря на грустные прогнозы уборщицы Тани, которая за них отвечала. Жаль, что эмоции курильщиков были короткими и не сильными. Они обсуждали институтские сплетни, капризы домочадцев, новости из жизни знакомых. И никогда – те сильные и искренние чувства, которые заставляют плакать, роняя слезы на тугие листья и питая растения мощным эликсиром эмоций.

Каланхоэ принесла сюда Вера, старший научный сотрудник, как не оправдавшее ее ожидания. Вера нашла его на балконе съемной квартиры, уже засохшее и забытое предыдущими жильцами. Она сняла эту квартиру с новым мужем и, полная надежд, загадала для себя, что этот цветок если выживет – то в семейной жизни всё будет прекрасно. Цветок выжил, переехал в новый горшок и в новый дом. Вера родила сына и через пять лет с большим скандалом развелась. Поскольку цветок упрямо тянул к окну блестящие, плотной кожи ладошки, Вера решила, что он – вестник ее собственного, отдельного от бывшего мужа счастья и продолжала поливать и пересаживать. Тем более, что листья оказались прекрасным лекарством почти от всех болячек. Цветок соглашался расти только в первоначальном виде, все отсаженные детки неминуемо гибли. И никогда не цвёл. Вера упорно пыталась построить свою личную жизнь, но уже не привязывала свои надежды к цветку. Каланхоэ мог вздохнуть спокойно и не прогибаться под грузом энергии такой ответственности.

После очередных отношений, которые не сложились, Вера плакала у окна, роняя редкие соленые капли в горшок. Очистившись слезами, она решила начать новую жизнь и следующим утром унесла цветок на работу – чтобы он не являлся живым напоминанием прошлого. Так он попал в компанию таких же отщепенцев, не знающих, что такое заваленный всякой мелочью уютный подоконник в кухне и вечерний семейный ужин в теплой компании…

Каланхоэ несколько месяцев назад решил умереть. Он только ждал весну, чтобы вдохнуть еще раз теплый воздух, послушать птичек за окном и впитать лучи горячего солнца. Он много думал, вспоминал свою никчемную жизнь за эти годы и понял, что очень устал. Что не нужен и никто даже не заметит его отсутствия. А, главное, что он не интересен сам себе. И что ни разу – ни разу! он не цвёл. И начал понемногу приводить свой план в исполнение. Он стал выталкивать воду, которой его поливали. Стал желтеть и чахнуть. Добрая, но совершенно бестолковая в садоводстве Таня, пытаясь разрыхлить землю в горшке пластмассовой одноразовой вилкой, больно порезала корни Цветка. Что только добавило его мрачного настроя. Умереть. И поскорее. И он стал истончаться стволом и сбрасывать обезвоженные, посеревшие ладошки листьев в горшок. Цветок всё чаще задумывался и засыпал, постепенно переходя в другую, призрачную действительность. Ему снились диковинные огромные растения, на берегу разноцветной реки, снились жаркие южные ночи, гитара в умелых, загорелых пальцах… Он все чаще раздражался, когда его беспокоили – двигали, трогали руками. Он перестал впитывать эмоции, потому что его собственные сны были гораздо ярче и экспрессивнее…

Каланхоэ почти закончил свой путь в мир счастливых цветов, когда однажды ему пришлось резко очнуться от своего забытья. Частые, густые соленые капли настойчиво падали на листья, на землю в горшке, пропитывая солью корни. Безутешное горе своей силой эмоций вытащило каланхоэ из сна. Это Вера! Опершись руками в подоконник, опустив лицо к цветку, она горько плакала. Такое уже было в их жизни… Он не успел даже осознать происходящее, как к Вере быстро подошел Толик из соседнего отдела.

– Прости, прости меня, Верочка! Ты неверно поняла! Я люблю тебя, я хочу быть с тобой всегда, всю жизнь! Я молчал, потому что….дурак, потому что. Не верил, что нужен тебе.

Как удивительно быстро меняются эмоции в душе человека – как разноцветный песок, смешиваясь течет из одной ладони в другую. Как сменяются цвета радуги, искрами вспыхивая в кристалле. Только что безутешное горе – и вот радость. Счастье, искрясь и переливаясь заполняет всё пространство души.

Опять слезы…. Но нет горечи, нет этой густой соли. Чистые, почти без вкуса, они капают горошинами, растворяя все предыдущие невзгоды. Питая счастьем всё вокруг. И это счастье заставляет расправлять листья и наливаться соком всех обитателей подоконника.

Каланхоэ так пронизан всем вокруг происходящим, что вдруг принимает для себя самое важное в своей жизни и окончательное решение: а вот буду жить! Буду! Буду расти и радовать. Лечить и очищать вокруг воздух. Деток буду щедро раздавать. И – знаете что? – я расцвету! Обязательно, густо и ярко! Одарю праздником жизни всех окружающих! ……..Интересно, какого цвета мои цветы?…

ИВАН

Иван устал. Так устал, что перестал радоваться своим мечтам. Новое спортивное авто, напоминающее хищную серебристую ракету, не вызывало никаких эмоций – ни радости, ни удивления. Хотя Иван мечтал именно об этой машине, представлял себя в ней и думал, как хороша будет Кристи в этом неземном аппарате.

Он проснулся давно, но не мог заставить себя встать. Ему снился кошмар, как будто он – водитель такси, живущий в спальном районе с обычной, ничем не примечательной женщиной. Привычно покалывало под сердцем и не было сил, как будто всю ночь разгружал мешки с картошкой – как когда-то, в студенческой юности. Ныла спина – дал чрезмерную нагрузку в своем спортклубе. Когда-то очень хотел попасть в тренажерный зал, где дают полотенце и номерок от шкафчика – а теперь целый элитный спортклуб принадлежит ему. Он и с Кристи там познакомился. Роскошная девочка, избалованная и сошедшая с картинки глянцевого журнала так гармонично вписалась в его нарядную и вкусную жизнь. Именно такая женщина должна быть рядом с еще не старым, успешным и амбициозным совладельцем мебельного концерна и владельцем спортклуба для успешных людей. Она обустроила их совместную жизнь по своему вкусу, придав ей лоск и шик роскоши, который Ивану был недоступен, в силу его обычного происхождения из семьи мелких служащих.

Повернулся на другой бок и увидел на тумбочке ежеутренний стакан апельсинового фреша и таблетки на блюдце. Месяц назад к обязательным витаминам прибавилась ежедневная таблетка, снимающая боли разного происхождения. Болело что-то постоянно – то голова, то мышцы, то сердце…. Месяц назад у Ивана начались очень крупные неприятности, грозящие потерей такого долгожданного и такого доставшегося «кровью и потом» благополучия. В фирму пришли конкуренты и ему хорошо знакомы их методы работы – когда-то он сам был таким. Только в то время он был молодым, голодным и полным сил. Мог спать, где угодно и есть, что угодно. А сейчас – уставшим, привыкшим к комфорту и услужливости подчиненных, подточившим свое здоровье «сладкой жизнью».

Иван сделал большой глоток и поморщился – у него были спазмы от такой порции витаминов на голодный желудок. Очень хорошо, что у Кристи своя отдельная спальня – она сказала, что так живут короли – и можно не притворяться. Надо собрать себя «в кучу», вылить сок в раковину и принять душ. И ванная тоже своя, можно идти в трусах, шаркать ногами и зевать во весь рот. При Кристи он старался всегда выглядеть как мачо и это, честно говоря, очень утомляло. Особенно в последнее время, когда постоянные проблемы затмевали всё остальное. Таблетка и душ сделали своё дело, стало легче. Хотя под сердцем колоть не перестало. Завернувшись в скользкий, шелковый халат, он спустился вниз на завтрак. Спускался осторожно (он хорошо знал, какой твердый и скользкий мрамор на этих блестящих ступенях), но так, чтобы этой осторожности не заметила Кристи. Он должен соответствовать ее представлениям о мачо.

Кофе в изящном кофейнике, круассан, капелька джема и капелька масла. Одно яйцо в серебряном стаканчике. Кристи считает, что он должен меньше есть. Она сама, похожая на экзотическую рептилию в своем этническом халате, потягивает через соломинку свой завтрак – неаппетитно-бурый смузи. Тонкая загорелая рука с длинным острым маникюром держит соломинку и Иван просто чувствует, как бурая жидкость входит в Кристи, разливается по венам и всем органам и заполняет всё пространство, давая ей энергию для жизни. Дежурно подставленная холеная щёчка, Иван привычно чмокает ее и спиной чувствует, как Кристи вытирает салфеткой место его поцелуя. Почему-то сегодня это особенно неприятно, почему-то бок болит сильнее. И Иван передумывает завтракать, сославшись на занятость.

Костюм, галстук. На фоне своих неприятностей, он чувствует, что этот постоянный галстук превратился в удавку, которая неизбежно, с каждым днем всё сильнее, затягивается на его шее. На работу нельзя ехать на новом авто – не та ситуация. Привычно садится в свой старый вольво. Только за рулем он чувствует себя спокойно и уютно – как дома. Здесь он один и хозяин положения. Включает печку, что-то зябко. Включает музыку. Сразу успокаивается бок и выравнивается дыхание. Как мечтал он когда-то о такой жизни, только не знал, что жизнь эта полна проблем и постоянного страха за себя и своих близких. И однажды попав в эту обойму, выскочить из нее нельзя. Нет, можно – всё потерять или просто умереть – но такой выход вряд ли кого-то устраивает. Хотя сейчас он настолько близок к такому выходу, что лучше об этом не думать.

В последний месяц вошло в привычку оглядываться и бояться слежки. Вот и сейчас – подозрительно-неприметный авто выехал за ним из поселка и не отстает, держась на выбранном расстоянии. Сейчас будет развилка – дорога в город и дорога к другим домам. Свернуть к домам, проверить. Точно слежка. Можно проехать поселком и по краю озера выскочить на городскую трассу. Там дорога не очень, но на вольво проскочить можно. Надо дать скорости и оторваться.

Дальше события развиваются как отдельные кадры киноплёнки. Серая машина неожиданно резко набирает ход, догоняет вольво и с силой бьёт в зад. Вольво на пару минут теряет управление, и этого достаточно, чтобы его понесло, набирая скорость от тяжести машины. Вольво дважды кувыркается и с обрыва падает в озеро. У Ивана полное ощущение кинофильма перед глазами. Сердце становится огромным и очень колючим и лопается, заливая всё вокруг темнотой. Последнее, что он видит – лоскут галстука перед глазами и презрительный изгиб губ Кристи. Он ничего не чувствует, просто закрывает глаза. И наступает черная тишина.

……… Руке холодно, там, где локоть. А ладонь затекла. Постепенно включается сознание. В открытую форточку дует и голая рука замерзла. А на ладони лежит голова и пережимает все сосуды. Иван высвобождает руку, шевелит пальцами. Осторожно трогает там, где сердце. Всё на месте, только бьётся неровно и испуганно. Знакомая узкая комната, желтый плюшевый заяц на стуле, вторая подушка рядом. Встает и выходит в коридор. Из маленькой кухни справа аппетитно тянет горячей яичницей. Отвернувшись к плите, стоит маленькая пухлая женщина в длинной футболке. В спину ей Иван говорит:

– Кать, ты прости меня. Я вчера сорвался. Движок полетел в «ласточке», пока починю – денег не будет…

Женщина поворачивается и молча утыкается носом ему в грудь:

– А сердце-то стучит, как будто убегал от кого.

– Убегал. От себя. Только от себя ведь не убежишь – я понял. И деньги счастья не приносят, когда превращаешь жизнь в погоню за ними. Я, Кать, знаю теперь, о чём мечтать нужно.

– Всё-таки давай сходим к доктору. А сейчас умывайся и завтракать, пока всё не остыло.

Иван долго моет лицо холодной водой, потом всматривается в себя в зеркале – как будто видит впервые. Трогает сердце ладонью. – И приснится же такое…. Другая жизнь… другой человек…

БАБА ДУСЯ

Двор жил своей отдельной, однажды заведенной жизнью. Как древний мир, он покоился на двух китах – разновозрастной компании детей и компании пожилых женщин – «старухах», как звали их все обитатели двора. Эти «киты» были примерно уравновешены и, каждый, по-своему, обеспечивали двору ежедневные и увлекательные события.

Дети играли во все обычные детские игры, вытаскивали во двор игрушки и конфеты. Мастерили шалаши и закапывали «секретики». А зимой дружно строили огромную ледяную горку и катались с неё на досках и кусках линолеума. Дружно ходили войной на соседний двор и лупили пойманных шпионов. И также дружно заступались за своих, битых на соседней территории. В компанию принимались дети от шести лет, а самым старшим был десятиклассник Ванька – долговязый, белобрысый парень, нежно любивший свою малышню и являвшийся тайной мечтой всех девочек компании.

Компания старух была очень разной по своему составу. Несколько тихих деревенских бабушек в темных аккуратных платочках, привезенных присматривать за внуками и так не привыкших к городской жизни, пара очень интеллигентных и кокетливых подружек, щеголяющих шляпками и перчатками – даже летом. Как в любом дворе, была своя тройка скандалисток, которым всё было поводом для крика и «конца света».

Главной в этой компании была баба Дуся – высокая, крепкая старуха. С прямой спиной и крупными кистями рук и ступнями. Ходила она в шерстяной кофте, плотной юбке, платке в цветочек и закрытых домашних туфлях. С неизменной холщовой хозяйственной сумкой. Квартиру в этом доме когда-то дали ее покойному мужу – ветерану войны. Ослепительному, аристократической внешности красавцу, который вернулся с войны с культей вместо правой руки. Баба Дуся в нем души не чаяла, ходила, как за младенцем и (все это точно знали) каждый вечер мыла ему ноги, стоя перед тазом на коленях. А когда он умер через десять лет – чуть руки на себя не наложила, сын спас. Никто точно не знал, но во дворе ходили слухи, что деревенская и работящая Евдокия женила на себе единственного профессорского сына после какой-то не очень красивой истории. А еще потому что влюбилась в него насмерть, когда приехала в город к матери, служившей у профессора домработницей.

– Чай известно нам, как такие дела делаются!… Обрюхатил девку, да напал не на ту. Вот и женился. Тут уж не отвертишься, сынок то – копия…

Старухи, сплоченные общей тайной, понимающе кивали головами на слова известной сплетницы бабы Тони.

Сын бабы Дуси был и правда полной копией отца. Высокий и темноглазый, с широким разворотом плеч и благородной посадкой головы. Мать смотрела на него и каждый раз замирала от счастья и гордости. Его и звали как отца – Сережей, Сергей Сергеичем. Он рано женился на милой, беленькой девушке, похожей на сдобную булочку и, вскоре, бабушке на выходные стали привозить внучку Наташу, удивительно получившуюся в отцовскую породу.

Каждый день баба Дуся с сумкой, полной гостинцев ехала на трамвае к Сереженьке и Наташеньке. Везла закрутки и горячие котлеты, помидоры и яблоки с рынка. Помогала. Но на самом деле она не могла прожить день, чтобы не увидеть сына. Возвращалась просветленная, с пустой, сдувшейся сумкой. А вечером выходила во двор – пообщаться. Она присматривала за всеми детьми во дворе, мимоходом кого-то посылая одеться потеплее, кого-то ругая за дырку на коленке. Сплетни выслушивала, но не поддерживала. Очень тонко подшучивала над подружками. И никогда не пускала в Сережину жизнь. Очень сдержанно и мимоходом говорила о событиях. Только не могла удержаться и каждый раз находила повод похвалить сына. За всё, за любую малость.

На бабу Дусю можно было надеяться в любой ситуации – встретит новый диван, примет посылку, купит молоко из пузатой желтой бочки на углу. Она была главной в этом дворовом царстве и все это признавали. Дети подрастали и не появлялись во дворе, Ванька женился и получил квартиру при школе, где работал учителем, состав старух тоже менялся потихоньку – умерших провожали всем двором и на их место на лавочках выходили новые. И только баба Дуся казалась вечной и неизменной. Подросшая Наташка приезжала по выходным мыть полы и по-прежнему увозила с собой полную холщовую сумку гостинцев.

Сын приезжал на своей машине забрать банки, которые баба Дуся крутила всю осень. Погрузневший и постаревший, не глядя на мать, совал банки в багажник. А она стояла рядом, смотрела в его обожаемое лицо и сияла от счастья.

Весной баба Дуся счастливо делилась с подружками новостью – Наташенька выходит замуж, жить будут у бабы Дуси – не вести же мужа в двушку к родителям. Она отдала молодым спальню, забрав оттуда только портрет мужа, а сама переехала в проходную комнату. Первый месяц даже помолодела, летала в магазин, жарила детям оладушки и варила борщи. Потом как-то присмирела и стала меньше ростом. Не рассказывала, но старухи прознали, что живется им вместе плохо, молодые очень ссорятся и Наташа в ссорах винит бабушку.

Баба Дуся стала дольше сидеть на лавочке, но выходить старалась поздно, когда все расходились по домам. Чтобы ни с кем не разговаривать. А однажды не выдержала и расплакалась соседке Кате. Рассказала, что молодые разводятся, потому что она, Дуся, отказалась оставить им квартиру и уехать в комнату в бараке, где раньше жил молодой муж с родителями.

Катя решила сама поговорить с Наташей при случае и он быстро представился – Наташа курила на лестнице в халате и бабушкиных неизменных домашних туфлях.

– Что же папа твой Евдокию Дмитриевну к себе не возьмет? Ведь она всю жизнь для него жила!

Наташка так удивилась, что стряхнула пепел себе на руку:

– А с чего он ее брать-то должен, она же ему не родная!

И поведала семейную историю. Евдокия действительно любила старшего Сергея так, что слышать больше ни о ком не хотела. А он ее не замечал – деревенскую девочку, дочку домработницы. Он крутил романы с самыми красивыми девочками своего круга. И докрутился. Был большой скандал, девочку срочно выдали замуж, как и планировали ранее, в другую страну. Родители девочки были очень влиятельными людьми, Сергею можно было забыть про карьеру. Её семья от ребенка отказалась сразу. Родители Сергея встали перед очень серьезным жизненным выбором: признать ребенка и всю жизнь его воспитывать как второго сына или отказаться от него тоже и дальше жить с этим решением.

Вот тут Евдокия в девятнадцать лет показала свой характер и силу – упала в ноги к его родителям с мольбой отдать ей малыша. Пораженные, они требовали объяснений. Она просто ответила, что любит Сергея всем сердцем. Знает, что ему не пара и хочет свою жизнь посвятить его ребенку. Назвать его в честь отца и любить как умеет. Потому что замуж за другого она не пойдет, так хоть часть Сережи будет с ней.

Неделю Сергей думал – не верил, что так бывает. Неделю не выходил из своей комнаты. Говорил с матерью. С отцом. Потом принял решение и сделал Евдокии предложение. И всю жизнь она жила ради своих Серёж – старшего и младшего. И счастлива была безмерно, и благодарила Бога каждый вечер за свою судьбу.

Сын случайно узнал, что она ему не родная. Уже когда был взрослый. Удивился.

……..А через неделю баба Дуся умерла. Просто утром не проснулась. Хоронили ее всем двором. Все взрослые дети из бывшей компании приехали. Поминки устроили прямо на улице, вынеся столы под раскидистую черемуху. Опустошив холодильники. Еще никогда и никого так не поминали. Рядом с портретом бабы Дуси поставили портрет ее мужа – только вместе!

Сын приехал, когда уже стали понемногу расходиться. За длинным и пустым столом, в сумерках остался только немолодой крупный мужчина, уронивший седую голову на руки. Он плакал, вдруг осознав потерю, и по-детски повторял: «Мама… мама…». И боялся поднять голову и перестать повторять. Потому что чувствовал, что мама как всегда рядом и гладит его, маленького, по голове……..

ISBN 978-5-4496-3999-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

КРУЖЕВА

Возле камина, в удобном плетеном кресле сидит Жизнь и вяжет кружева. На ней длинная юбка из струящихся морей, лесов и расцветающих маков. Золотые спицы в руках мелодично вздрагивают и вспыхивают искрами в свете пламени. Возле кресла стоит плетеная корзина с нитками на любой вкус.

Бытовые рассказы о любви, о счастьи, о людях, живущих рядом – но как затейливы и уникальны их судьбы. Как тонко и неизбежно через кружево каждой судьбы на нас смотрит Вечность….

ФАННИ

Ее звали нежным французским именем Фанни. Каждую субботу она приходила на обед к племяннику и его семье. Снимала в коридоре крошечные ботики, вынимала из манжеты кружевной батистовый платочек, на минуту обнажая уродливо распухшую косточку на тонком старческом запястье, промокала сухой нос с аристократической горбинкой и проходила на кухню. Там отдавала неизменный пирог «Мечта» и шла долго и тщательно мыть руки. За собой оставляла нить запаха сухих листьев, пропитанных солнцем – любимые духи из старых запасов. Она вообще напоминала осеннюю листву – легкую, шуршащую, волнующуюся от любого ветерка.

Потом жена брата умерла, а маленькая, неизменная Фанни, которая была старше всех, понемногу начала сдавать. Племянник посоветовался с женой и перевез ее к себе. Она тихонько жила в своей комнате, по давно заведенному расписанию. Перед обедом обязательно обжигала хлеб над газовой конфоркой, чтобы убить микробы, суповую ложку держала в своей комнате под кружевной салфеткой, а в ящике стола долго берегла хороший бельгийский шоколад, отламывая изредка крошечные кусочки. Тихо жила, тихо, понемногу уходила…

Перед смертью слегла и перестала узнавать окружающих. Проживала какую-то свою жизнь, медленно протягивая тонкую руку к потолку и слегка улыбаясь краями губ кому-то хорошо знакомому, видимому только ей… Умерла легко, во сне. Просто не проснулась.

Она не любила рассказывать о себе, сверстники давно умерли и всем казалось, что она всегда была маленькой, аккуратной старушкой, с батистовым платочком в манжете.

Как причудливо жизнь тасует людей в своей колоде. Как часто мы не знаем, с кем рядом находимся. И как нежные, тепличные цветы своими хрупкими корнями держат эту огромную, тяжелую Землю.

КАЛАНХОЭ

Вообще-то он был обычным цветком – домашним растением. В пузатом глиняном горшке солидного шоколадного цвета. Шоколадный вообще прекрасно сочетается с сочной зеленью. Но цветок был скорее сероватый, дохлый и с проплешинами. Поэтому образ создался тусклый, неприметный и казенный. Хотя имя было экзотическое и отдавало солнцем, острым перцем, гитарой в южной ночи – Каланхоэ.

Каланхоэ принесла сюда Вера, старший научный сотрудник, как не оправдавшее ее ожидания. Вера нашла его на балконе съемной квартиры, уже засохшее и забытое предыдущими жильцами. Она сняла эту квартиру с новым мужем и, полная надежд, загадала для себя, что этот цветок если выживет – то в семейной жизни всё будет прекрасно. Цветок выжил, переехал в новый горшок и в новый дом. Вера родила сына и через пять лет с большим скандалом развелась. Поскольку цветок упрямо тянул к окну блестящие, плотной кожи ладошки, Вера решила, что он – вестник ее собственного, отдельного от бывшего мужа счастья и продолжала поливать и пересаживать. Тем более, что листья оказались прекрасным лекарством почти от всех болячек. Цветок соглашался расти только в первоначальном виде, все отсаженные детки неминуемо гибли. И никогда не цвёл. Вера упорно пыталась построить свою личную жизнь, но уже не привязывала свои надежды к цветку. Каланхоэ мог вздохнуть спокойно и не прогибаться под грузом энергии такой ответственности.

Каланхоэ несколько месяцев назад решил умереть. Он только ждал весну, чтобы вдохнуть еще раз теплый воздух, послушать птичек за окном и впитать лучи горячего солнца. Он много думал, вспоминал свою никчемную жизнь за эти годы и понял, что очень устал. Что не нужен и никто даже не заметит его отсутствия. А, главное, что он не интересен сам себе. И что ни разу – ни разу! он не цвёл. И начал понемногу приводить свой план в исполнение. Он стал выталкивать воду, которой его поливали. Стал желтеть и чахнуть. Добрая, но совершенно бестолковая в садоводстве Таня, пытаясь разрыхлить землю в горшке пластмассовой одноразовой вилкой, больно порезала корни Цветка. Что только добавило его мрачного настроя. Умереть. И поскорее. И он стал истончаться стволом и сбрасывать обезвоженные, посеревшие ладошки листьев в горшок. Цветок всё чаще задумывался и засыпал, постепенно переходя в другую, призрачную действительность. Ему снились диковинные огромные растения, на берегу разноцветной реки, снились жаркие южные ночи, гитара в умелых, загорелых пальцах… Он все чаще раздражался, когда его беспокоили – двигали, трогали руками. Он перестал впитывать эмоции, потому что его собственные сны были гораздо ярче и экспрессивнее…

Каланхоэ почти закончил свой путь в мир счастливых цветов, когда однажды ему пришлось резко очнуться от своего забытья. Частые, густые соленые капли настойчиво падали на листья, на землю в горшке, пропитывая солью корни. Безутешное горе своей силой эмоций вытащило каланхоэ из сна. Это Вера! Опершись руками в подоконник, опустив лицо к цветку, она горько плакала. Такое уже было в их жизни… Он не успел даже осознать происходящее, как к Вере быстро подошел Толик из соседнего отдела.

– Прости, прости меня, Верочка! Ты неверно поняла! Я люблю тебя, я хочу быть с тобой всегда, всю жизнь! Я молчал, потому что….дурак, потому что. Не верил, что нужен тебе.

Как удивительно быстро меняются эмоции в душе человека – как разноцветный песок, смешиваясь течет из одной ладони в другую. Как сменяются цвета радуги, искрами вспыхивая в кристалле. Только что безутешное горе – и вот радость. Счастье, искрясь и переливаясь заполняет всё пространство души.

Каланхоэ так пронизан всем вокруг происходящим, что вдруг принимает для себя самое важное в своей жизни и окончательное решение: а вот буду жить! Буду! Буду расти и радовать. Лечить и очищать вокруг воздух. Деток буду щедро раздавать. И – знаете что? – я расцвету! Обязательно, густо и ярко! Одарю праздником жизни всех окружающих! ……..Интересно, какого цвета мои цветы?…