Монолог чацкого из рассказа горе от ума

Отрывок из «Горе от ума».

А судьи кто? – За древностию лет
К свободной жизни их вражда непримирима,
Сужденья черпают из забытых газет
Времён Очаковских и покоренья Крыма;
Всегда готовые к журьбе,
Поют все песнь одну и ту же,
Не замечая об себе:
Что старее, то хуже.
Где? укажите нам, отечества отцы,
Которых мы должны принять за образцы?
Не эти ли, грабительством богаты?
Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве,
Великолепные соорудя палаты,
Где разливаются в пирах и мотовстве,
И где не воскресят клиенты-иностранцы
Прошедшего житья подлейшие черты.
Да и кому в Москве не зажимали рты
Обеды, ужины и танцы?
Не тот ли, вы к кому меня ещё с пелен,
Для замыслов каких-то непонятных,
Дитёй возили на поклон?
Тот Нестор негодяев знатных,
Толпою окружённый слуг;
Усердствуя, они в часы вина и драки
И честь, и жизнь его не раз спасали: вдруг
На них он выменял борзые три собаки!!!
Или вон тот ещё, который для затей
На крепостной балет согнал на многих фурах
От матерей, отцов отторженных детей?!
Сам погружён умом в Зефирах и в Амурах,
Заставил всю Москву дивиться их красе!
Но должников не согласил к отсрочке:
Амуры и Зефиры все
Распроданы поодиночке!!!
Вот те, которые дожили до седин!
Вот уважать кого должны мы на безлюдьи!
Вот наши строгие ценители и судьи!
Теперь пускай из нас один,
Из молодых людей, найдётся – враг исканий,
Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,
В науки он вперит ум, алчущий познаний;
Или в душе его сам бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким и прекрасным, –
Они тотчас: разбой! пожар!
И прослывёт у них мечтателем! опасным!! –
Мундир! один мундир! он в прежнем их быту
Когда-то укрывал, расшитый и красивый,
Их слабодушие, рассудка нищету;
И нам за ними в путь счастливый!
И в жёнах, дочерях – к мундиру та же страсть!
Я сам к нему давно ль от нежности отрёкся?!
Теперь уж в это мне ребячество не впасть;
Но кто б тогда за всеми не повлекся?
Когда из гвардии, иные от двора
Сюда на время приезжали, –
Кричали женщины: ура!
И в воздух чепчики бросали!

Монологи Чацкого и Фамусова Горе от ума

И точно, начал свет глупеть, Сказать вы можете вздохнувши; Как посравнить, да посмотреть Век нынешний и век минувший: Свежо предание, а верится с трудом; Как тот и славился, чья чаще гнулась шея; Как не в войне, а в мире брали лбом; Стучали об пол, не жалея! Кому нужда: тем спесь, лежи они в пыли, А тем, кто выше, лесть, как кружево плели. Прямой был век покорности и страха, Всё под личиною усердия к царю. Я не об дядюшке об вашем говорю; Его не возмутим мы праха: Но между тем кого охота заберёт, Хоть в раболепстве самом пылком, Теперь, чтобы смешить народ, Отважно жертвовать затылком? А сверстничек, а старичок Иной, глядя на тот скачок, И разрушаясь в ветхой коже, Чай, приговаривал: – Ах! если бы мне тоже! Хоть есть охотники поподличать везде, Да нынче смех страшит и держит стыд в узде; Недаром жалуют их скупо государи…

А судьи кто? – За древностию лет К свободной жизни их вражда непримирима, Сужденья черпают из забытых газет Времён Очаковских и покоренья Крыма [1]; Всегда готовые к журьбе, Поют все песнь одну и ту же, Не замечая об себе: Что старее, то хуже. Где? укажите нам, отечества отцы, Которых мы должны принять за образцы? Не эти ли, грабительством богаты? Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве, Великолепные соорудя палаты, Где разливаются в пирах и мотовстве, И где не воскресят клиенты-иностранцы Прошедшего житья подлейшие черты. Да и кому в Москве не зажимали рты Обеды, ужины и танцы? Не тот ли, вы к кому меня ещё с пелен, Для замыслов каких-то непонятных, Дитей возили на поклон? Тот Нестор негодяев знатных[2], Толпою окружённый слуг; Усердствуя, они в часы вина и драки И честь, и жизнь его не раз спасали: вдруг На них он выменял борзые три собаки!!! Или вон тот ещё, который для затей На крепостной балет согнал на многих фурах От матерей, отцов отторженных детей?! Сам погружён умом в Зефирах и в Амурах, Заставил всю Москву дивиться их красе! Но должников не согласил к отсрочке: Амуры и Зефиры все Распроданы поодиночке!!! Вот те, которые дожили до седин! Вот уважать кого должны мы на безлюдьи! Вот наши строгие ценители и судьи! Теперь пускай из нас один, Из молодых людей, найдётся – враг исканий, Не требуя ни мест, ни повышенья в чин, В науки он вперит ум, алчущий познаний; Или в душе его сам бог возбудит жар К искусствам творческим, высоким и прекрасным, – Они тотчас: разбой! пожар! И прослывёт у них мечтателем! опасным!! – Мундир! один мундир! он в прежнем их быту Когда-то укрывал, расшитый и красивый, Их слабодушие, рассудка нищету; И нам за ними в путь счастливый! И в жёнах, дочерях – к мундиру та же страсть! Я сам к нему давно ль от нежности отрёкся?! Теперь уж в это мне ребячество не впасть; Но кто б тогда за всеми не повлекся? Когда из гвардии, иные от двора Сюда на время приезжали, – Кричали женщины: ура! И в воздух чепчики бросали!

В той комнате незначащая встреча: Французик из Бордо, надсаживая грудь, Собрал вокруг себя род веча И сказывал, как снаряжался в путь В Россию, к варварам, со страхом и слезами; Приехал – и нашёл, что ласкам нет конца; Ни звука русского, ни русского лица Не встретил: будто бы в отечестве, с друзьями; Своя провинция. Посмотришь, вечерком Он чувствует себя здесь маленьким царьком; Такой же толк у дам, такие же наряды… Он рад, но мы не рады. Умолк, и тут со всех сторон Тоска, и оханье, и стон. Ах! Франция! Нет в мире лучше края! – Решили две княжны, сестрицы, повторяя Урок, который им из детства натвержен. Куда деваться от княжен!

Я одаль воссылал желанья Смиренные, однако вслух, Чтоб истребил господь нечистый этот дух Пустого, рабского, слепого подражанья; Чтоб искру заронил он в ком-нибудь с душой, Кто мог бы словом и примером Нас удержать, как крепкою возжой, От жалкой тошноты по стороне чужой. Пускай меня отъявят старовером, Но хуже для меня наш Север вó сто крат С тех пор, как отдал всё в обмен на новый лад – И нравы, и язык, и старину святую, И величавую одежду на другую По шутовскому образцу: Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем, Рассудку вопреки, наперекор стихиям; Движенья связаны, и не краса лицу; Смешные, бритые, седые подбородки! Как платья, волосы, так и умы коротки!..

Ах! если рождены мы всё перенимать, Хоть у китайцев бы нам несколько занять Премудрого у них незнанья иноземцев. Воскреснем ли когда от чужевластья мод? Чтоб умный, бодрый наш народ Хотя по языку нас не считал за немцев. «Как европейское поставить в параллель С национальным – странно что-то! Ну как перевести мадам и мадмуазель? Ужли сударыня!!» – забормотал мне кто-то… Вообразите, тут у всех На мой же счёт поднялся смех. «Сударыня! ха! ха! ха! ха! прекрасно! Сударыня! ха! ха! ха! ха! ужасно!!» – Я, рассердясь и жизнь кляня, Готовил им ответ громовый; Но все оставили меня. – Вот случай вам со мною, он не новый; Москва и Петербург – во всей России то, Что человек из города Бордо, Лишь рот открыл, имеет счастье Во всех княжен вселять участье; И в Петербурге и в Москве, Кто недруг выписных лиц, вычур, слов кудрявых, В чьей, по несчастью, голове Пять, шесть найдётся мыслей здравых И он осмелится их гласно объявлять, – Глядь…

Не образумлюсь… виноват, И слушаю, не понимаю, Как будто всё ещё мне объяснить хотят, Растерян мыслями… чего-то ожидаю.

(С жаром.)

Слепец! я в ком искал награду всех трудов! Спешил!.. летел! дрожал! вот счастье, думал, близко. Пред кем я давиче так страстно и так низко Был расточитель нежных слов! А вы! о боже мой! кого себе избрали? Когда подумаю, кого вы предпочли! Зачем меня надеждой завлекли? Зачем мне прямо не сказали, Что всё прошедшее вы обратили в смех?! Что память даже вам постыла Тех чувств, в обоих нас движений сердца тех, Которые во мне ни даль не охладила, Ни развлечения, ни перемена мест. Дышал, и ими жил, был занят беспрерывно! Сказали бы, что вам внезапный мой приезд, Мой вид, мои слова, поступки – всё противно, – Я с вами тотчас бы сношения пресёк, И перед тем, как навсегда расстаться Не стал бы очень добираться, Кто этот вам любезный человек?..

(Насмешливо.)

Вы помиритесь с ним по размышленьи зрелом. Себя крушить, и для чего! Подумайте, всегда вы можете его Беречь, и пеленать, и спосылать за делом. Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей – Высокий идеал московских всех мужей. – Довольно!.. с вами я горжусь моим разрывом. А вы, судáрь отец, вы, страстные к чинам: Желаю вам дремать в неведеньи счастливом, Я сватаньем моим не угрожаю вам. Другой найдётся благонравный, Низкопоклонник и делец, Достоинствами, наконец, Он будущему тестю равный. Так! отрезвился я сполна, Мечтанья с глаз долой – и спала пелена; Теперь не худо б было сряду На дочь и на отца, И на любовника-глупца, И на весь мир излить всю жёлчь и всю досаду. С кем был! Куда меня закинула судьба! Все гонят! все клянут! Мучителей толпа, В любви предателей, в вражде неутомимых, Рассказчиков неукротимых, Нескладных умников, лукавых простаков, Старух зловещих, стариков, Дряхлеющих над выдумками, вздором, – Безумным вы меня прославили всем хором. Вы правы: из огня тот выйдет невредим, Кто с вами день пробыть успеет, Подышит воздухом одним, И в нём рассудок уцелеет. Вон из Москвы! сюда я больше не ездок. Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, Где оскорблённому есть чувству уголок!.. Карету мне, карету!

(Уезжает.)

LiveInternetLiveInternet

И точно, начал свет глупеть, Сказать вы можете вздохнувши; Как посравнить, да посмотреть Век нынешний и век минувший: Свежо предание, а верится с трудом; Как тот и славился, чья чаще гнулась шея; Как не в войне, а в мире брали лбом; Стучали об пол не жалея! /Явл. 2 Краткое содержание Комедии «Горе от ума» »: «Схватка». Начинается с монолога Фамусова Петрушка, вечно ты с обновкой, с разодранным локтем. В этом монологе говорится о трех актах нашего бытия: жизни, смерти, рождении. Каково же отношение к ним Фамусова? Отношение к этим таинствам довольно прозаичное, здесь налицо философия желудка: Пофилософствуй — ум вскружится; То бережешься, то обед: Ешь три часа, а в три дни не сварится! /Явл. 1/ Желудок — главный жизненный орган, и жизнь воспринимается только через пищеварительные процессы. Далее о смерти: что осталось от человека? — Предметы быта, которые являют для Фамусова главные ценности жизни: Покойник был почтенный камергер, С ключом, и сыну ключ умел доставить; Богат, и на богатой был женат… /Явл. 1/ После этого монолога происходит «схватка» между Чацким и Фамусовым. В диалоге окончательно проясняется, что два представителя дворянского класса имеют совершенно противоположные суждения о жизни. У Чацкого серьезное отношение к службе: Служить бы рад, прислуживаться тошно. /Явл. 2/ Фамусов утверждает чинопочитание, низкопоклонство считает достоинством. А Чацкий дает свою оценку, саркастичную, но в то же время и горькую: И точно, начал свет глупеть, Сказать вы можете вздохнувши; Как посравнить, да посмотреть Век нынешний и век минувший: Свежо предание, а верится с трудом; Как тот и славился, чья чаще гнулась шея; Как не в войне, а в мире брали лбом; Стучали об пол не жалея! /Явл. 2/ Такое понимание основы основ фамусовского видения мира приводит Фамусова в ужас (Ах! Боже мой! Он карбонары! Опасный человек! Он вольность хочет проповедать! Да он властей не признает!) Для хозяина дома, богатого барина, чиновника, члена английского клуба, слушать подобные речи невозможно, ведь Чацкий рушит все, что дорого Фамусову. Полковник Скалозуб появляется при комических обстоятельствах: Фамусов заткнул уши и не хочет слышать о приходе важного гостя. И он предупреждает Чацкого быть молчаливее, ведь полковник Известный человек, солидный, И знаков тьму отличья нахватал; Не по летам и чин завидный, Не нынче — завтра генерал. /Явл. 3/ Фамусов, конечно же, нашел поддержку у Скалозуба: Да, чтоб чины добыть, есть многие каналы; Об них как истинный философ я сужу: Мне только бы досталось в генералы. /Явл. 5/ Философия чинов. Фамусовская ода Москве (Вкус, батюшка, отменная манера) — неприкрытое восхваление образа жизни старой Москвы: Что по отцу и сыну честь (наследственность чинов); Душ тысячки две дворовых, — тот и жених (богатство — критерий значимости человека); Ведь только здесь еще и дорожат дворянством (родовитость) — Дверь отперта для званных и незванных, особенно из иностранных (предпочтение иностранцам); Хоть честный человек, хоть нет — для нас равнехонько про всех готов обед (честность не входит в разряд достоинств); Не то чтоб новизны вводили, — никогда, Спаси нас, Боже! Нет! (боязнь всего нового). Поспорят, пошумят, и… разойдутся. Прямые канцлеры в отставке — по уму (Ум стариков выше ума молодых.) А дамы? Скомандовать велите перед фрунтом! Присутствовать пошлите их в Сенат! (власть женщин) И точно, можно ли воспитаннее быть! Умеют же себя принарядить. Тафтицей, бархатцем и дымкой, Словечка в простоте не скажут, все с ужимкой. К военным людям так и льнут… Воспитание, образование, патриотизм сводятся к внешним ужимкам, нарядам и флирту с военными. Такое славословие, конечно же, удар по Чацкому, по его высоким представлениям о долге, чести, воспитании, образовании. И на этот удар Чацкий отвечает контрударом в своем знаменитом монологе «А судьи кто?». Чацкий окончательно становится врагом не только Фамусова, но и всего фамусовского общества. Он беспощаден в оценке дворянства. К свободной жизни их вражда непримирима, сужденъя черпают из забытых газет (гонители свободы, консервативны во взглядах). Где, укажите нам, Отечества отцы? — спрашивает Чацкий: Не эти ли, грабительством богаты? Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве, Великолепные соорудя палаты, Где разливаются в пирах и мотовстве… (дворяне, развращенные богатством и беспутством, которых всегда защищает закон): Да и кому в Москве не зажимали рты Обеды, ужины и танцы? (покупаютмолчание богатыми светскими приемами; черты раболепия). На них он выменял борзые три собаки (крепостники, упивающиеся властью над крепостными). Нарисовав портрет старого поколения, Чацкий восклицает: Вот наши строгие ценители и судьи! Но это еще не все. Они ненавидят тех, кто любит науку, искусство, потому что люди, наделенные талантом, никогда не согласятся быть рабами условностей. С сарказмом Чацкий говорит и о военных. Военный мундир когда-то был символом чести и храброго сердца, а теперь он прикрывает «слабодушие, рассудка нищету». Вызов брошен. Положение Чацкого становится опасным, но тут внимание всех отвлечено падением с лошади Молчалина. Чацкий в недоумении, почему Софья так бурно реагирует на то, что какой-то ничтожный Молчалин упал с лошади. Тут же выясняется, что Молча- лин влюблен в Лизу, служанку Софьи. Вот ведь парадокс: барышня любит слугу, авозлюбленный барышни влюблен в служанку. Комедия!
смотри пост:

Век нынешний и век минувший

4.5

(13)

«ВЕК НЫНЕШНИЙ» И «ВЕК МИНУВШИЙ» В КОМЕДИИ ГРИБОЕДОВА «ГОРЕ ОТ УМА» План. 1. Вступление. «Горе от ума» — одно из самых злободневных произведений в русской литературе. 2. Основная часть. 2.1 Столкновение «века нынешнего» И «века минувшего». 2.2. Фамусов — представитель старого московского дворянства. 2.3 Полковник Скалозуб — представитель аракчеевской армейской среды. 2.4 Чацкий — представитель «века нынешнего». 3. Заключение.

Столкновение двух эпох рождает перемены. Чацкий сломлен количеством старой силы, нанеся ей, в свою очередь, смертельный удар качеством силы свежей.

И. Гончаров

Комедию Александра Сергеевича Грибоедова «Горе от ума» можно назвать одним из самых злободневных произведений в русской литературе. Здесь автором затронуты острые проблемы того времени, многие из которых продолжают занимать умы общественности даже много лет спустя после создания пьесы. Содержание комедии раскрывается через столкновение и смену двух эпох — «века нынешнего » и «века минувшего» .

После Отечественной войны 1812 года в русском дворянском обществе произошёл раскол: сформировались два общественных лагеря. Лагерь феодальной реакции в лице Фамусова, Скалозуба, других людей их круга воплощает «век минувший». Новое время, новые убеждения и позиции передовой дворянской молодёжи представлены в лице Чацкого. Столкновение «веков » Грибоедов выразил в борьбе этих двух групп героев.

«Век минувший » представлен автором людьми разного положения и возраста. Это Фамусов, Молчалин, Скалозуб, графиня Хлёстова, гости на балу. Мировоззрение всех этих, персонажей сформировалось в «золотой» екатерининский век и с тех пор никак не изменилось. Именно этот консерватизм, стремление сохранить всё так, «как делали отцы», объединяет их.

Представители «века минувшего» не приемлют новизны, а в просвещении видят причину всех проблем настоящего времени:

Ученье — вот чума, учёность — вот причина, Что нынче, пуще, чем когда, Безумных развелось людей, и дел, и мнений.

Фамусова принято называть типичным представителем старого московского дворянства. Он убежденный крепостник, не видит ничего предосудительного в том, чтобы для достижения успехов по службе молодые люди учились «сгибаться вперегиб», прислуживаться. Павел Афанасьевич категорически не приемлет новых веяний. Он преклоняется перед дядей, который «на золоте едал», и читатель прекрасно понимает, как получены его многочисленные чины и награды — конечно, не благодаря верной службе Родине.

Рядом с Фамусовым полковник Скалозуб — «золотой мешок и метит в генералы». На первый взгляд его образ карикатурен. Но Грибоедов создал вполне правдивый исторический портрет представителя аракчеевской армейской среды. Скалозуб так же, как и Фамусов, руководствуется в жизни идеалами « века минувшего», но только в более грубой форме. Цель его жизни не в служении Отечеству, а в достижении чинов и наград.

Все представители фамусовского общества — эгоисты, лицемеры и корыстолюбцы. Их интересуют только собственное благополучие, светские развлечения, интриги и сплетни, а их идеалы — богатство и власть. Грибоедов разоблачает этих людей в страстных монологах Чацкого. Александр Андреевич Чацкий — гуманист; он защищает свободу и независимость личности. В гневном монологе «А судьи кто?« герой обличает ненавистный ему крепостнический строй, высоко оценивает русский народ, его ум, свободолюбие. Низкопоклонство перед всем иностранным вызывает у Чацкого резкий протест.

Чацкий — представитель передовой дворянской молодёжи и единственный герой в комедии, воплощающий «век нынешний». О том, что Чацкий — носитель новых взглядов, говорит всё: его поведение, образ жизни, речи. Он уверен, что «век покорности и страха» должен уйти в прошлое вместе с его нравами, идеалами и ценностями.

Однако традиции минувших дней всё ещё сильны — в этом Чацкий убеждается очень быстро. Общество резко ставит героя на место за его прямоту и дерзость. Конфликт между Чацким и Фамусовым только на первый взгляд видится обычным конфликтом отцов и детей. На самом же деле это борьба умов, взглядов, идей.

Так, наравне с Фамусовым, к «веку минувшему» принадлежат и сверстники Чацкого — Молчалин и Софья. Софья не глупа и, может быть, в дальнейшем её взгляды ещё могли бы перемениться, но она была воспитана в обществе отца, на его философии и морали. И Софья, и Фамусов жалуют Молчалина, и пусть « нет в нём этого ума,/ Что гений для иных, а для иных чума » ..

Он, как и положено, скромен, услужлив, молчалив и никого не обидит. Они не замечают, что за маской идеального жениха скрываются лживость и притворство, направленные на достижение цели. Молчалин, продолжая традиции «века минувшего», безропотно готов «угождать всем людям без изъятия», чтобы добиться выгоды. Но именно его, а не Чацкого, выбирает Софья. Дым Отечества «сладок и приятен» Чацкому.

По прошествии трёх лет он возвращается в родной дом и поначалу настроен очень доброжелательно. Но его надежды и радости не оправдываются — на каждом шагу он упирается в стену непонимания. Чацкий одинок в своём противостоянии фамусовскому обществу; его отвергает даже любимая девушка. Более того, конфликт с обществом тесно переплетается с личной трагедией Чацкого: ведь именно с подачи Софьи в обществе начинаются разговоры о его сумасшествии.

Итак, Чацкий, возмутитель спокойствия и насмешник, отвергнут и изгнан фамусовским обществом. Его трагедия масштабна: герой переживает любовное разочарование, он понял, что потерял связь с родными местами, не находит дружеского участия. Но эта ситуация только на пользу герою, потому как он ратует за новые нормы жизни. В комедии сталкиваются «век нынешний» и «век минувший». И хотя время минувшее ещё слишком сильно и продолжает порождать себе подобных, перемены осуществляются и настают.

4.5 / 5. 13

.