Шлёпка дочери за двойки
Я сидела в гостиной белая, как мел. В школе мне опять поставили две двойки — по алгебре и по химии. А мама чётко дала знать, что, если я не начну хорошо учиться, то она меня накажет. Но как? Запретит выходить гулять? Отберёт сотовый? Или не даст сидеть за компьютером?
Но пока мамы не было дома. Живём мы в огромном двухэтажном особняке на окраине Екатеринбурга. Папа развёлся с мамой, когда я была маленькой, и с нами не жил.
Вот во двор въехала машина — это наш водитель Лёва привёз маму с работы. И вот, дверь отворилась, и вошла мама:
— Привет, дочь.
— Привет, мамуль.
Мама подошла ко мне, нежно поцеловала в щёку, мы обнялись.
— Как дела в школе? — спросила она.
— Да так…
— Что, опять плохо? Женя, ну сколько можно? Покажи дневник!
Я нехотя подала маме дневник.
— Так… Почему по алгебре двойка?
— Ну… там… короче у доски была.
— И что?
— Ну там… в общем, учительница сказала график построить.
— А ты, как я понимаю, не построила?
— Нет, я почти правильно построила. Только обосновать ничего не смогла…
— Дак почему, Женя? В чём сложность?
— Да она не объясняет даже…
— И что? Ты должна сама понимать тему. Галина Сергеевна ведь задаёт вам читать учебник, верно?
— Ну… да.
— А ты читаешь?
— Нет…
— Вот-вот! А по химии почему двойка?
— Да всем выставили…
— За что?
— Домашнее задание не сделали…
— А ты почему не сделала?
— Никто не сделал…
— И что с того, Женя? В чём дело? Я тебя не узнаю последнее время, ты очень обленилась! Этом надо положить конец.
Я застыла в оцепенении. Мама крикнула на кухню:
— Рита, будь добра, принеси мне сигареты и пепельницу!
— Сию минуту, Марина Александровна! — ответила служанка.
А мама продолжила:
— Ох, Евгения, расстраиваешь ты меня! Что будем делать?
— Мамочка, прости меня пожалуйста, — промямлила я. — Я постараюсь исправить все двойки!
— Женя, ты безусловно исправишь все оценки. — Тут маме принесли сигареты, и она закурила. — Я знаю как заставить тебя работать.
— Как?
— Сейчас, скоро узнаешь!
Мама присела на диван, а я встала и сказала:
— Слушай, мама, мне уже 17 лет, если я не делаю уроки, значит, нет желания и мне это не надо! Так что позволь мне самой решать, учиться или нет.
Мама засмеялась, спокойно докурила и потушила сигарету, а затем резко встала, грубо схватила меня за руку и поволокла за собой.
— Ай, мама, куда ты меня ведёшь?
— Щас узнаешь!
Она сказала Лёве:
— Лев, сейчас никого не пускай в кабинет до моего распоряжения. Понял?
— Как прикажете, Марина Александровна.
Мама впихнула меня в свой кабинет. Я всё ещё не понимала, что она хочет сделать. Она же тем временем зачем-то выдвинула стул на свободное пространство и села на него.
— Что… ты хочешь сделать? — недоумевала я.
— А ты ещё не поняла? — усмехнулась мама. — Подходи сюда!
Я робко подплелась к матери. Она взяла меня за руку, а дальше произошло то, чего я никак не ожидала — мама резко дёрнула руку вниз и уложила меня к себе на колени:
— Женя, я долго шла к этому. Поначалу я всеми силами пыталась не думать о такой мере наказания, но ты своими поступками, своей ленью, своими двойками просто не оставляешь мне другого выбора!
Я опешила. Мама раньше никогда не шлёпала меня, даже за самые тяжёлые проступки. Но спорить я не решилась, так как лучше не будить лихо, пока оно тихо. Мама была абсолютно спокойна.
Она начала шлёпать меня. Поначалу порка боли не доставляла, так как я была в джинсах. Мама шлёпала очень усердно и отчаянно, и в конце концов шлепки стали причинять мне боль. Сначала было терпимо, а затем боль стала жгучей. До этого мне было просто стыдно, что меня, такую взрослую девушку, мама шлёпает на коленках как пятилетнюю соплячку. А сейчас, когда боль пронзила мою попку, я разревелась.
Мама и не думала заканчивать наказание. Я плакала и извинялась, но маму это не особо волновало — она вошла во вкус и шлёпала уже очень сильно и больно.
Порка продолжалась уже почти десять минут. За всё это время мама ни разу не остановилась. Я не считала шлепки, но по моим прикидкам, их было уже не менее пятисот. Интересно, скоро у мамы устанет рука?
Рука у мамы устала минуты через три. Я захлёбывалась от слёз. Мама, увидев, что у меня истерика, посадила меня нашлёпанной попой к себе на колени и сказала:
— Женечка, дорогая, прости меня пожалуйста… Это всё для твоего же блага…
Она стала целовать меня в щёки, в нос и губы. Я очень крепко обняла её и сказала:
— Мамочка, это я одна виновата, прости меня, я такая дура!
Мама тоже не выдержала и разрыдалась… Мы с ней обнимались и плакали… И, несмотря на то, что от мамы сильно пахло сигаретами, мне хотелось целовать её… И мы целовались…
— Здравствуйте, дорогие телезрители! В эфире Первого Черноградского ваша любимая программа «Семейные ценности», и я ее ведущая Людмила Земляничная. Вы наверняка меня узнали, а если кто смотрит в первый раз, то вас ждет много интересного! Итак, тема сегодняшнего выпуска «Порка взрослых дочерей», или, выражаясь более официальным языком, телесные наказания совершеннолетних девушек и женщин их родителями. Не секрет, что многие девушки после восемнадцати лет продолжают жить с родителями. А в каждом доме – свои правила. Юные красавицы могут думать, что они уже взрослые и могут плевать на мнение старших. Что лучше старого доброго ремня поможет им понять, как они неправы? Кроме того, многие, окончив школу, поступают в высшие учебные заведения. А там учеба, оценки, посещаемость… То же, что в школе, не правда ли? И почему бы не применять старые проверенные методы? Об этом – в сегодняшней программе! Прежде, чем я представлю вам нашу гостью, запустим первое голосование. Итак, порка взрослых дочерей – да или нет? Телефоны вы видите на ваших экранах. Голосуйте. Те, у кого есть взрослые дочери, или сами дочери – голосуем особенно активно. Порка взрослых дочерей – да или нет?
А мы продолжаем. И позвольте познакомить вас с нашей сегодняшней гостьей. Анна Сергеевна Семенова, заслуженный педагог, кандидат наук, преподаватель педагогического факультета в ЧГУ. Здравствуйте, Анна Сергеевна.
— Здравствуйте, рада знакомству.
— Я тоже. Итак, перейдем сразу к делу. Насколько я знаю, у вас две дочери?
— Да, Вероника и Лена.
— Уточните, пожалуйста, возраст, для понимания. И сразу, чем занимаются.
— Охотно. Веронике двадцать пять, дизайнер. Лене двадцать, учится на втором курсе филфака.
— И значительную роль в их воспитании играл и продолжает играть ремень?
— Ремень и массажная щетка. Еще иногда скакалка, розги и хлыст.
— Об этом расскажете позже. А пока скажите, как в жизни вашей семьи появилась порка и как она там осталась после совершеннолетия дочек.
— Впервые выдрала Нику, когда ей было десять. Меня саму не пороли, я их тоже старалась не бить. Не привыкла как-то. Хотя советовали многие. А тут она бегала по комнате, уронила вазу, разбила. Я разозлилась, схватила ремень и отделала до синей задницы. И потом, знаете, она стала шелковой. На несколько недель. Сразу поведение стало почти идеальным, жалобы из школы пропали… А когда вновь провинилась, я уже знала, что с ней делать. На Ленку все перешло само собой.
— А после восемнадцати? Была идея закончить с поркой?
— Вы знаете, была. Порола Нику перед вступительными, она сдала на отлично. Потом полгода не трогала ее попу и вообще не контролировала. Мол, взрослая, пусть учится сама. И что? После сессии приходит, в зачетке два трояка, один неуд. Черт возьми! Я там работаю, помимо прочего. Мне стыдно за нее! Говорю, марш на диван, штаны снимай. Задала по первое число, весь зад синяками изукрасила. Потом в угол на колени. Дальше говорю ей: «Это была порка только за одну тройку. За вторую послезавтра будет то же, а за двойку – прыгалка!». На все каникулы заперла ее дома с запретом надевать трусы. Ну и дальше ввела правила – порка за любую оценку кроме отличной, контроль посещаемости и прочее. Универ закончила одна из лучших. Если бы не первый семестр, был бы красный диплом. А так только красная задница.
— Но и после окончания учебы вы ее пороть продолжили?
— О да. Сейчас обязательная субботняя порка. Чтобы не зарывалась. И на неделе, бывает, луплю за косяки. А с Леной вопросов никаких не было. Как в школе, так и в универе. И практически отличница. Все хвалят.
— Прежде, чем мы продолжим, позвольте объявить результаты голосования. Семьдесят восемь процентов наших зрителей одобряют порку взрослых дочерей. Только двадцать два – не одобряют. Поздравляю, Анна Сергеевна, вы в тренде.
— Рада слышать.
— Сейчас мы запустим новое голосование, которые будет длиться до конца выпуска. Считаете ли вы методы нашей героини слишком мягкими, полностью оправданными или слишком жесткими? Телефоны на экранах. Не торопимся, думаем. Итак, считаете ли вы воспитательные методы нашей героини слишком мягкими, полностью оправданными или слишком жесткими? А мы продолжаем. Собственно, расскажите подробнее о методах наказания. Как я поняла, порка в вашей семье всегда по голой попе?
— Да. Непременно по голой. Всякие там удары через штаны или трусы не признаю. Должна снять все ниже пояса. Даже если порка на людях. Никто кроме них самих не виноват в их стыде, ведь правда? Обычно все происходит так: провинившаяся раздевается, снимает все ниже пояса, если в платье, то снимает его совсем, я читаю ей нотацию, потом беру ремень и командую ложиться на диван. Или же беру щетку и приказываю лечь мне на колени. И то, и то равно эффективно. Ударов обычно от тридцати до ста. Меньше взрослым девицам давать бессмысленно. Потом в угол, стоя или на колени, иногда на горох или гречку, час, два или три. По-прежнему раздетой. Потом, после угла, просит разрешения одеться. Я либо позволяю, либо назначаю время, в течение которого она ходит дома с голой задницей. До вечера, два дня, три, неделю… Приход гостей не освобождает от наказания!
— Сурово. И как относятся к порке сами девушки?
— Вероника давно смирилась. Сама себя называет сторонницей суровых телесных наказаний. Но это ей не мешает дрожать как лист осиновый после команды «Снимай штаны!». А Ленка… Пытается иногда качать права. Но куда ей деваться? Мы вдвоем быстро скрутим.
— Вероника помогает пороть Лену?
— Да. Часто берется за ремень. По субботам, если обычная профилактика, Ника порет Лену, я порю Нику. Старшинство есть старшинство.
— Согласна. А сами девушки знают о вашем сегодняшнем интервью? Им, должно быть, стыдно.
— Разумеется! Я им так и сказала: «Завтра расскажу про ваши порки на всю страну. И никто кроме вас в этом не виноват!». Леночка сразу хныкать. Я дала ей ремня.
— Ого. Сколько ударов?
— Сорок. И пять пряжек. Потом в углу хныкала уже по делу.
— Строго, но справедливо. Вот я, пожалуй, склонна согласиться с вами в том, что касается порки взрослых девушек. Но насчет стыда… Не чересчур ли? Зрелой девице стоять в углу с голым задом. Или ходить так по квартире при гостях. Не слишком? Все-таки стыдливость…
— Пусть ведут себя нормально и берегут стыдливость! В таком возрасте одной только болью не проймешь, а они терпеливые у меня. Вот если добавить к порке унижение – тогда действует. Потому угол и голый зад. Публичная порка и порка от знакомых. Только так. Советую применять всем, у кого дочки отбились от рук.
— Вы и другим даете их пороть?
— Да, мои подруги регулярно секут моих дочерей. Им это стыдно, и хорошо. Мужчинам сечь не даю, все-таки девочки, но вот при противоположном поле часто по попе получают.
— А как у ваших дочек с личной жизнью?
— (censored)…. (censored) Пару раз сама порола мою Нику. А Лене пока не позволяю, пусть доучится. Слышу про поцелуйчики-обнимашки – деру как сидорову козу!
— Это правильно. Только ежовые рукавицы, а то молодежь распустится. Подведем итоги голосования. Они весьма неожиданные. Тридцать семь процентов зрителей считают методы нашей сегодняшней героини слишком мягкими. Сорок пять – полностью оправданными. И только восемнадцать – слишком жесткими. Наверное, это сами дочки, которых наказывают или скоро начнут, после нашей программы. Что же, Анна Сергеевна, народ на вашей стороне. Может, даже надо строже!
— Подумаю над этим. Сегодня как раз собиралась сечь Веронику, вчера она мне нагрубила. Ника, если смотришь, иди, нарежь розог! Ореховых.
— На этой оптимистической ноте позвольте закончить наш выпуск. С вами была программа «Семейные ценности», и я, Людмила Земляничная. До скорых встреч!
Если вы высоконравственны и осуждаете тему инцеста по принуждению: отец-дочь, то прошу воздержаться от прочтения данного рассказа.
Предыстория:
В предыстории к рассказу я хотел бы кратко заметить о событиях предшествующих моему небольшому приключению и новому опыту в сексуальной жизни.
Все началось с того, что однажды мы всей семьей поехали в наш загородный дом отдохнуть. Дело было жарким летом в период отпусков и каникул в учебных заведениях детей (у меня их двое — дочка Машенька, или, как я ее иногда называю, Машутка, и мой сын Кирилл).
Но, не успели мы начать отдых всей семьей, как вдруг моей жене позвонили из деканата универа Кирилла. И, тк мы платим за обучение своих детей, моя жена, Ирина, просто пришла в ярость: как это сын оказался на гране отчисления. И в следствии всего этого, им обоим пришлось уехать, оставив нас с Машенькой одних как минимум на несколько дней.
Первый день проходил спокойно. Я не ожидал никаких происшествий, пока не услышал слабые стоны во дворе. Ну и как любой мужчина сделал бы на моем месте, я отправился на их поиски. В итоге я застукал свою любимую дочь Машеньку в беседке с каким-то панком. Дочь отсасывала этому хрену и постанывала как последняя шлюшка. В тот момент я не стал вмешиваться, и решил удалиться в дом, ожидая серьезный разговор с дочерью.
Воспитание дочери:
Вечером, предварительно выпив пива с друзьями для снятия стресса, я вошел в холл нашего загородного дома и застукал Машуньку в одиночестве на диване в своей розовой короткой ночнушке.
— Привет, — я как ни в чем не бывало присел рядом с Машенькой, которая не отрываясь смотрела по телевизору какую-то чушь. — Как твои дела, детка?
— Ниче, пап, — пожала плечами она. — А че ты хотел?
— Знаешь, мы давно с тобой не разговаривали о твоей жизни. Я вот хотел поинтересоваться, как у тебя дела с мальчиками?
Машутка чуть не подавилась.
— Пап, ну какое твое дело? Я уже совершеннолетняя! Мне недавно исполнилось восемьнадцать, ты забыл?
Тут я разозлился.
— Совершеннолетняя говоришь? Самостоятельная? Может ты такая взрослая сама пойдешь работать, а? Сама оплатишь обучение в универе, в который не смогла поступить со своими куриными мозгами?!
Я, видно, задел за живое: из глаз дочки брызнули слезы и она, всхлипывая побежала в свою спальню.
Мне бы стоило пойти за ней и извиниться, но вид стоящей на коленях Машеньки перед каким-то чмырем приводил меня в бешенство. И поэтому я все таки пошел за ней, но не чтобы извиняться.
— Значит сосать хуи ты уже взрослая!
— Папа! — ответил возмущенный голос дочери из-за двери. — Не смей мне говорить такие вещи!
— А что? — я затарабанил в закрытую дверь дочери. — Неужто застеснялась? Перед тем панком ты не стеснялась, пока вылизывала его промежность! А ну открывай, иначе мать обо всем узнает!
За дверь раздались еще большие всхлипывания. Но Маша все таки отрыла дверь, боясь стыда перед матерью еще больше моего гнева.
Дочка стояла на пороге и смотрела на меня своими большими голубыми глазами, которые были слегка припухшие и красные от слез. Светло-русые волосы были спутаны, а руки ее тряслись.
— Пожалуйста, не говори маме, я не хочу ее расстраивать, — она начала вытирать слезки своими маленькими и тоненькими пальчиками. — Я не спала с ним, и ни с кем до него. Просто взяла у него в рот, чтобы он продолжал встречаться со мной и делать мне подарки…
Ну тут она перегнула. Я потерял контроль.
— Подарки? — я снова поднял рев на весь дом. — Так ты, шлюха, сосущая за подарки?
— Не говри маме, папочка…
Но я уже не слушал. Я решил наказать эту шлюху раз и навсегда.
— Так ты говорила, что хранишь девственность для единственного?
— Пожалуйста, пап, давай не будем…
— Отвечай!
— Богатые люди гораздо охотнее встречаются с девственницами… — призналась, наконец, она. Но это признание не успокоило меня. Зато я точно понял, какой урок она заслужит сегодня.
— Иди в кровать, — холодно прошептал я.
И дочь послушалась, видимо, не ожидая того, что за этим последует.
Только она начала забираться под одеяло, как я оказался тут как тут и резким рывком сорвал с нее невесомую ночнушку.
— Папа? — изумленно вытаращила она на меня глаза. — Что это значит?
— Хочу убедиться, что ты девственница!
Это ее на секунду успокоило. Нехотя, она все таки собиралась покоряться моей воле, не ожидая как я на самом деле собираюсь ее проверять.
Девочка легла плашмя на кровать и раскинула ножки в сторону, представляя мне аккуратно подстриженную пизденку.
Я сделал вид будто сажусь перед ней на колени, а сам незаметно стянул тренировочные штаны. Мой член уже давно стоял и желал насладиться этой нетраханной пещеркой.
Я, уже сорокапятилетний мужик, давно втайне желал этого. Но не мог себе представить, что представиться шанс осуществить свою похотливую мечту. Алкоголь, конечно, придавал мне смелости, но самое главное было то, что я просто перестал сдерживать похотливое животное, рвущееся изнутри сношать свою дочь, как последнюю суку.
Маша заподозрила что-то не то, только когда я прижал ее руки к кровати, а сам решил навалиться сверху.
— Папа, нет! Что ты делаешь! Прекрати! — заверещала она, пытаясь выбраться из под меня, пока я целовал ее маленькие, но упругие груди, и терся об них своей щетиной. — Я клянусь тебе больше так не делать! Пожалуйста!
Но я не слушал. Пелена похоти застилала мои глаза и я только и стремился засадить молоденькой целке по самые помидоры, не смотря на ее сопротивления и стоны.
— А теперь давай выберем позу, моя маленькая шлюшка, — прошептал я всхлипывающей дочку на ушко.
Ох, как уже я уже хотел это юное тельце!
Я резко перевернул ее на животик, решив, что для начала трахну ее в такой позе, в которой женщина наиболее беззащитна. А затем я лег на Машеньку сверху, придавливая ее своим телом, не позволяя девке шевелиться.
Затем я начал просовывать свой агрегат между ножек маленькой дочурки, которая неистово мычала и виляла попкой. О, дура! Она не понимала, что возбуждает меня еще больше.
Я, наконец-то, добрался до заветной пещерки и начал всовываться в нее, под дикие возгласы и протесты девушки. И надо же — она была совершенно сухой.
Тогда я приподнялся с дочки и хотел потянуться за смазкой, как эта дура попыталась вскочить на ноги и убежать. Я ударил ее по щеке, создав тем самым громкий звон и силовую волну, повалившую Машеньку обратно на кровать. Ее щечка горела красным, а пыл уже поубавился. Видимо, поняла, что я намного сильнее ее.
Я достал смазку из тумбочки и щедро намазал член, пока моя малышка валялась на кровати попкой к верху.
— Ну, а теперь иди к своему папочке, — приказал я и, не дожидаясь реакции дочери, поднес к ее бутону свой хуй. — Я превращу тебя в настоящую шлюшку. Расскажешь потом своему миллиардеру, как дала своему отцу за шоколадку!
Машенька завизжала и снова попыталась вырваться. За что получила по попе. На ее коже остался красный след моей руки. И мне это так понравилось, что я еще несколько раз ударил попку Машки, которая снова притихла и лишь просила не бить
Недавно я вспомнила, как меня наказали в первый раз и сегодня я вам подробно расскажу, как и за что меня пороли в детстве родители.
Пороли меня за всё:за оценки, за проделки и т. д. Первая порка моя случилась ещё во втором классе. Дело было так: Я забыла тетрадку с домашним заданием дома и не выучила таблицу умножения. Учительница сказала:
– Ну что ж, Маша, придётся тебе двойку поставить! Сегодня же позвоню маме.
Я расплакалась прямо в классе и сидела вся в слезах весь урок. Как только урок кончился, ко мне подбежала моя подружка Оля (мы кстати до сих пор дружим)и начала меня утешать:
– Маша, не плачь, всё будет хорошо.
– Ты не понимаешь! У тебя то добрые и спокойные родители, а мои строгие!
И это правда, у Оли были очень добрые родители и почти не ругали.
– Всё будет хорошо!
– Ладно, всё, не буду плакать!
Прозвенел звонок на урок. Все остальные уроки я сидела молча, потому что боялась получить ещё одну двойку в дневнике.
Уроки кончились и все пошли домой. Как только я пошла за курткой, учительница мне сказала:
– Помнишь, Маша? Я позвоню маме! Завтра я должна видеть подпись родителей рядом с двойкой! Завтра мне покажешь дневник! Поняла?
Я тихим голосочком ответила:
– Да, хорошо…
Домой я шла очень медленно, т. к. очень боялась реакции родителей. Я шла и думала, как они отреагируют. Когда я пришла домой, у порога меня встретила злая мама и папа с ремнём. Я спросила, еле слышным голосом:
– Учительница звонила?…
В ответ мама закричала:
– Да, звонила! А ну быстро снимай куртку и ложись на диван!!
Тут я поняла, что меноя будут пороть и начала хныкать:
– Может не надо…
– Надо, надо!!А ну быстрее, быстрее!!После будешь хорошо учиться! Будем гонять, как козу!!
Я быстренько разулась, сняла куртку и легла на диван. Мама стянула с меня мои розовые трусики и придерживала меня, чтоб я не дёргалась, а папа порол. Я получила сто ударов. После того, как меня выпороли, меня всю заплаканную отправили с голой выдранной попкой в угол. Стояла я в углу час. Потом всю ночь не могла лежать на спине.
На следущее утро я проснулась и мне срузу же мама выдала бумажку, на которой было написано:
«4» – 50 ударов ремнём
«3» – 100 ударов ремнём
«2» – 50 ударов розгами
«1» – 100 ударов розгами
Я вздрогнула. Ещё мама мне сказала:
– Теперь будем пороть тебя по субботам.
Эту фразу я запомнила надолго. С тех пор не проходило ни недели, как меня ни пороли.
Своих детей я не бью и не буду бить!
(три рассказа)
ИСТОРИЯ РОЗГИ
Я долго не знала, кем и где работает мой отец. Мама учила меня всем отвечать: «Папа — военный». Несколько раз, когда я была совсем крохой, я видела, как случайные прохожие благодарили его на улицах, а некоторые даже кланялись ему в пояс. На мой вопрос, кто эти люди, он отвечал мрачно: «Мои воспитанники». Я не понимала, что это значит, но не расспрашивала — боялась его разозлить, предпочитала наблюдать. Подобострастно вел себя и наш сосед со второго этажа — Юрка-мошенник, как за глаза называли его родители. Я была уверена, что отец — очень важный человек.
Как-то пахан показывал мне патроны и орал — никогда, мол, не кидай их в костер. Сын его сослуживца погиб так, и он вернулся с похорон мальчика потрясенный и пьяный. Я запомнила это потому, что тогда первый раз ощутила тревогу отца за мою жизнь. И позволила себе предположить, что он меня любит.
Во дворе нам с братом гулять было запрещено. Мама боялась, что нас похитят папины недоброжелатели. К детским садам она была настроена негативно и пугала историями про вечно сопливых детей с корью и ветрянкой. Поэтому, будучи дошколятами, мы общались только друг с другом, а присматривала за нами бабушка.
В советские времена мамина мама была секретарем комсомольской организации и безжалостно расстреливала из ТТ бандеровцев. Когда в роддоме ей принесли девочку вместо желанного сына, бабушка возмутилась и отказалась от ребенка. «Я ждала сына. Бабы мне не нужны. Уносите это! Себе ее забирайте!» — шумела она. Только долгие уговоры медсестер заставили ее взять на руки малышку. Эти же добрые женщины терпеливо убеждали, что «девочка маме помощница, а сын — отрезанный ломоть». Из роддома бабушку провожали овациями.
«Поэтому мне всегда так одиноко! — жаловалась мать. — Я вот тебя не бросаю, а моя мама меня бросала! Дедушка на работу — а за ней уже парень на мотоцикле приехал…» — и я представляла себе, как маленькая мама бежит за мотоциклом под звонкий хохот любовников, и падает в пыль, и разбивает коленки, и зовет бабушку, но та уже далеко. «Теперь у меня повышенная тревожность и страх потери близких!» — печально ставила себе диагноз мама.
Каждый вечер перед сном бабушка доставала небольшую фотографию Сталина и целовала ее, вздыхая: «Отец родной! На кого ж ты нас покинул?..». Несмотря на атеистические воззрения, отмечала все церковные праздники — ей просто нравились любые праздники.
Один раз я попросила бабушку нарисовать картинку. После всех ее стараний на листе бумаги появилась странная харя с кружочками вместо носа и ноздрей — более жуткого рисунка я не видела до сих пор. «Говорила, не умею!» — сокрушалась бабушка. Петь бабушка тоже не умела, а выпить любила, и так мы узнали песни вроде «Пионеры — Богу маловеры».
Она же рассказала мне стишок, который считала очень забавным. Я запомнила его на всю жизнь:
Мать моя прачка,
Отец капитан,
Сестра моя — Розочка,
А я — шарлатан.
Мать я зарезал,
Отца я убил,
Сестру мою Розочку
В море утопил.
Сяду я на лодочку,
Гряну по воде.
Там моя сестричка
Плавает на дне.
Мы ее не любили и побаивались. Когда она нежданно появилась на пороге нашей квартиры, был январь, и довольно морозный. «Ох, дочечька, хватит, нажилась одна! Буду вот внуков нянчить, одной мне тяжело… Дом закрыла и приехала!» Но бабушка лукавила — она была вполне себе крепкой и суровой пожилой женщиной. Осмотревшись в наших двух тесных комнатенках, она решила, что «твой совсем рассобачился, а ты, дура безропотная, все терпишь и детей его еще растишь!». Мама с радостью и облегчением ей поверила, кивала, плакала. Для папаши начались трудные времена.
Помню, он сидит на кухне вечером, свесив голову, и чистит картошку на газетку, расстеленную на полу. А я нашла на пианино пыльную шоколадку, есть мне не хочется, поэтому я несу ее в кулаке к мусорному пакету. Фигура отца вызывает у меня чувство сострадания, я меняю курс, подхожу к нему и открываю ладонь: «Может, ты будешь?» Он ласково говорит: «Кушай сама, доча!» Но я не хочу, поэтому выкидываю шоколадку. Это вызывает у пахана вспышку ярости, он бросается ко мне и трясет за плечи: «Маленькая сучка, ненавижу вас, ненавижу!». Обидеть я его не хотела, а утешить не вышло.
Когда оскорбления, которыми осыпали друг друга бабушка с отцом, заканчивались, начинались бои без правил. Мать кидалась с воем между ними:
— Я вас заклинаю, прекратите!
— Старая ведьма! — плевался пахан.
— Выблядок! — не оставалась в долгу теща.
Я пряталась в комнате и читала, закрывая уши. У меня был свой мир — с благородными и смелыми мужчинами, красивыми дамами, шпагами и драмами. Я мечтала, чтобы пришел Атос и забрал меня к себе в замок — я бы сделала его счастливым, он бы снова поверил женщинам и обязательно бросил пить.
Наши с братом домашние забавы как правило заканчивались печально. Дорожка в травму на Мытнинской была нам знакома до слез.
Один раз мы закрыли бабушку на кухне, чтобы спокойно поесть орехов — нам запрещали самостоятельно их раскалывать. Молоток остался на кухне вместе с бабушкой, поэтому мы достали со шкафа портфель, в котором пахан хранил подаренные ему зэками выкидухи — запрещенные самопальные ножи, которые открывались нажатием на незаметную кнопочку или умелым взмахом кисти. Пока бабушка билась в дверь, проклиная нас и нашего папашу, мы кололи орешки ножом. У меня соскочила рука, острый длинный нож внезапно сорвался с шершавой поверхности и пронзил брату щеку. «Передай маме, я прощаю тебя! Я любил вас!» — бормотал он, падая и заливая мальчишеской кровью деревянный пол. Пришлось открыть бабушке дверь. Она намазала Колину щеку детским кремом и уложила его спать. Хорошо, мама пришла с работы и отвезла его в травму.
В другой раз мы закрыли бабушку уже в туалете (снаружи на двери была массивная щеколда) и, достав папин портфель, метали выкидухи в пол. Братик промазал: попал себе в ступню. Я отперла бабушку, и тем же самым кремом она намазала мальчику ногу, после чего уложила Колю спать. Вернувшись с работы, мама отвезла его в травму.
В третий раз мы, закрыв бабушку на кухне, плясали на столе. Неловкий мой братец упал и разбил голову. Я открыла кухню, и снова в ход пошел крем, и снова мама повезла Колю в травму.
Как-то мы закрыли бабушку в туалете и съели все яблочное пюре, которое нашли. Потом мы ее выпустили, но вместо благодарности она кинулась на брата. Тот дал деру. Тогда бабушка схватила железный совок на длинной ручке и ударила непослушного мальца по голове. Угол грязного совка вошел в детский череп довольно глубоко. Тут уж мы с бабушкой поняли, что детский крем не поможет, и позвонили маме на работу. Врачи на Мытнинской спасли ребенка, пахан чуть не убил бабушку, но в целом все обошлось.
Когда мы всей семьей ездили на юг, наши игры становились веселее и разнообразнее. Я была Индианой Джонсом, а брат — индейцем. Когда я его поймала и привязала капроновыми голубыми лентами из кос к сливе, мелкий стал выпендриваться и наотрез отказался выдавать военные тайны. Я предупредила, что его ждут пытки, и он пообещал их выдержать, но уже после первой затушенной о нежную детскую кожу спички подлец заорал: «Мама! Мама!», чем навлек на меня немалые неприятности.
Мы с братом заводили будильник на четыре утра, чтобы поиграть как следует, пока все спят. Игра называлась «Людовик XIV». Я наряжала братца в мамины чулки, огромное сомбреро и бабушкины кружева. Он был мой король. Себе я оставила роль верного слуги. Потом брату надоело, и я придумала играть в прятки.
Чтобы игра была веселее, мы прятали мелкого от мамы, а та должна была его искать. Когда во дворе не осталось укромных мест, мне пришла в голову гениальная мысль — спрятать братика в бак с водой. Солнце уже взошло, но было еще прохладно. Брат разделся и залез в холодную воду. Я разбудила маму, вернулась к баку и закрыла его крышкой, сев сверху для надежности. Мелкий немедленно начал палить контору ударами головы в крышку. Ударив ногой по баку, я громко запела веселую песню. Сонная матушка не торопясь осматривала кусты — удары башкой раздавались все реже. «Ну, где же мой сыночка?» — уже с раздражением вопросила мама. Я торжественно подняла крышку бака: «Да вот же он!»
Маленького утопленника откачали. В назидание мама принесла мне из библиотеки толстую книгу и сказала: «Будешь себя плохо вести — с тобой будет то же самое!» На обложке красовалось ужасающее название: «История розги».
Это было самое захватывающее чтиво в моей небольшой жизни. Продираясь сквозь дореволюционную орфографию, я узнала, что некий титулованный злодей велел слугам похитить мать и дочь. Их раздели, привязали к деревянным коням, так чтобы задницы красавиц были выше голов, и подвергли порке. Главный герой добивался, чтобы мать велела дочери отдаться ему, и порол то мать на глазах дочери, то наоборот. Чтобы розги били больнее, китовый ус, из которого они были сделаны, вымачивали в уксусе. До этого я была уверена, что из уса делали только корсеты. Захватывающих моментов в книге было много. Например, какая-то героиня прилюдно курила влагалищем.
Конечно, в шесть лет я не могла понимать всего, о чем шла речь, но многое интуитивно чувствовала. Эта удивительная книга, настоящее пособие по БДСМ, стала любимой, поэтому я предложила брату стать моим рабом на год. Мы подписали договор, но пришла мама и в буквальном смысле разорвала его.
Тогда я предложила пороть кукол. Мы с братом складывали их штабелями, оголяли им пластмассовый зад и били ремнем. Я придумала сказочную страну с насильником и злодеем маркизом О Де Ко Лонезом, который похищал выдуманных мною барышень и драл их, как сидоровых коз. Но он не был таким жестоким, как герой из «Истории розги».
Видимо, тогда мама и заподозрила, что книжица попалась непростая. Запретив мне учить брата гадостям, она унесла, унесла ее! Я умоляла вернуть книгу, выкупить из библиотеки, но почему-то книга все время была на руках.
Бабушка умерла не сразу. Сначала к нам в гости пришла мамина коллега и принесла торт. Поскольку гости к нам заглядывали очень редко, мы оживились, и я даже повернула стул спинкой к секретеру, как во время обеда, чтобы посмотреть на писательницу тетю Олю и поесть сладкого. Мы светски болтали, я пыталась острить и сыпала цитатами, мамаша подливала чаек и была мегамилой, как вдруг ба брякнула:
— Оля, а что ты такая черная вся? Как цыганка! Ты что, цыганка?
Повисла неловкая пауза, Ольга смутилась. В этот момент я отчетливо поняла, что ненавижу бабушку, и посмотрела ей прямо в серенькие маленькие глазки. Мне аж задурнело — такой сильной была эта эмоциональная вспышка. Я отвернулась к секретеру и склонилась над своими тетрадками. Оля почти сразу распрощалась и ушла. Мама упрекнула бабушку, но та отмахнулась и уткнулась в газету. Отец был на работе, как всегда на работе.
На следующий день, в субботу, когда мама поставила перед бабушкой тарелку с борщом, та попробовала взять ложку и вдруг сказала непривычно жалобно и как-то по-детски:
— Доченька! У меня что-то с рукой! Посмотри!
Я подумала, она опять паясничает и отвернулась к столу и дивану бабушки, чтобы посмотреть, в чем дело. Ба бессмысленно смотрела на мамашу и пыталась сжать правую руку в кулак или подвигать ею, но пальцы не слушались.
Она пролежала парализованной почти два года и скончалась первого января. Я читала в другой комнате на диване родителей и слышала, что они обсуждают, как проверить дышит ли бабушка, когда вбежал перепуганный младший брат и закричал: «Дай зеркало!». Я оторвала маленькое зеркальце из какого-то маминого набора, приклеенное пластилином к шкафу, и протянула ему. Я уже знала, что она мертва, но они хотели убедиться. Взглянув на часы в тамагочи, я записала на полях книги, которую читала, карандашом: «20:15, 1 января 1995 года. Моя бабушка умерла», и закрыла ее до завтра. Кажется, это был «Капитан Фракасс».
Через несколько минут мама зашла, рыдая, в комнату и завопила: «Твоя бабушка умерла, доченька, иди, попрощайся с ней!»
Папа в это время весело сообщал милиции и в морг, что теща впервые сделала ему новогодний подарок.
Я не хотела целовать бабушку, это было бессмысленно — она была «пустая», неживая, а лоб ее был ледяным, но мамаша все же меня заставила. Братца просить было не надо. После этого я повалилась на свою кровать и рыдала много часов подряд. Мама умилялась, как я любила бабушку, обнимала меня и рыдала со мной, умоляя успокоиться. От этого я плакала еще больше, потому что знала, что в моем случае это слезы радости и облегчения, а все это очень плохо. Мне было страшно стыдно, и я винила себя в ее кончине.
Отец на следующий день после бабушкиной смерти принес домой музыкальный центр и врубил на полную DDT. Так я впервые услышала песню «Актриса Весна».
Когда в мае в Петербурге наступила настоящая весна, он ушел из семьи. А братец увлекся волшебными мирами Толкиена.
ТЕТКА
Это невысокая толстая смешливая тетенька с короткими темными волосами и хитрыми глазами. Лицо в шрамах — ревнивый сожитель изрезал ее ножом. Каждый раз, когда сокамерницы сочувствовали ей, Тетка злилась, защищала милого и объясняла эти шрамы своим неправильным поведением.
Зубов у Наташки почти не было. Она объясняла, что делать минет так намного удобнее. «Люблю пососать, а что? — искренне удивлялась она. — Самое милое дело — за щекой погонять… Эх, щас бы…» – и продолжала фантазировать вслух.
В изоляторе к ней прибились две молодые воровки-наркоманки. «Каштанку» Чехова они никогда не читали. Просто придумали, что у них семья, в которой Ира и Олеся — братья, а Наташка – тетка. Звали ее пить чиф, а Наташка шутливо ворчала: «Достали меня уже эти племяннички…». Прозвище намертво к ней приклеилось.
Первые полгода заключения Наташка была безответной и скромной. Старшая камеры изводила ее просто от безделья. Курить разрешала только на верхнем шконаре у форточки, несмотря на то, что Наташка попала в тюрьму из больницы с распоротым животом: ее жертва, перед тем как отправиться в лучший мир, успела-таки пырнуть Тетку ножом. Наташка кое-как лазила наверх, а потом размазывала редкие слезы по лицу. Аккомпанементом ее рыданиям были вопли старшей по камере: «Бросай курить! Сидеть тебе еще долго, а здоровье ты давно пропила!».
Иногда же старшая, напротив, проникалась к Тетке симпатией и ставила в пример другим заключенным: «Посмотрите на Наташку! Шваль, алкашка конченая, а совесть-то у нее есть!». От столь сомнительных комплиментов та терялась и краснела, как девчонка, хотя ей было тридцать пять лет.
Наташке никто не носил передачи. Ее ребенок жил у родственников, и она не интересовалась его судьбой.
В жизни Тетки это был уже второй арест. В прошлый раз, «тем сроком», ее очередной сожитель совершил убийство. Следователи пытались им вменить «группу лиц по предварительному сговору» — чем больше преступников, тем лучше карьера, понятное дело. Почти год Наташка провела в следственном изоляторе, даже набила пять точек на руке (что означает «один в четырех стенах»), но ее все же отпустили из зала суда с оправдательным приговором. Сожитель Наташки взял вину на себя и заявил в суде, что запугал женщину, чтобы та не сообщила о преступлении.
Видимо, Наташке нравился адреналин, потому что связывалась она только с плохими парнями. Точнее, с редкими ублюдками.
С еще одним ее другом приключилась такая история: сидели они дома вдвоем, выпивали и беседовали. Пили много, громко играла музыка. Потом почему-то приехала милиция и стала ломать двери. Наташкин ебарь взял большой нож, вышел из квартиры на лестничную площадку и убил двух милиционеров. Арестовало его прибывшее подкрепление.
Через пару дней звонит Наташе ее отец и спрашивает:
— Как дела, доча?
— Хорошо! — отвечает Наташка.
— А твой как?
— Нормально.
— Работает?
— Да.
— А кем он работает, кстати?
Наташа задумалась. Пауза затягивалась, и она произнесла первое слово, которое почему-то пришло ей в голову:
— Фрезеровщиком.
Папа помолчал в трубку и заметил:
— Да, видели мы с мамой по телевизору, как он ментов фрезерует…
Убийство, в котором Тетка оказалась замешана на этот раз, было еще одним проявлением бессмысленной человеческой жестокости.
Наташку и ее нового хахаля с уголовным прошлым пригласила в гости подруга. Они выпили, поссорились, и началась потасовка. Подруга ударила Наташку ножом в живот. Озверев от боли, Наташка повалила ее на пол. Потом они с любовником задушили «мразь» простынкой и отнесли на кровать. Там она лежала и хрипела еще некоторое время. Наташка, рассудив, что не очухается — и ладно, выпила с другом еще много, много водки. Потом они посмотрели футбол и легли спать рядом с жертвой. Наутро, обнаружив, что «мразь» уже холодная, убрали за собой все улики, вымыли пол от крови и покинули квартиру по-английски.
Взяли их глупо. Хоть Тетка и просила любимого держать все в секрете, видимо, друг не смог удержать в себе эту тайну — в тот же вечер, выпив, он похвастался какому-то собутыльнику, как ловко они с Наташкой разделались с «мразью». На следующий же день их арестовали.
Здесь стоит отдать должное смекалке оперативников. Определив, что парочка в запое, добрые милиционеры поехали с ними в магазин, купили им водки и начали пить с ними в «козелке». Наташка с другом наперебой рассказывали подробности преступления, они вместе смеялись, а оперативники им даже сочувствовали (вот влипли-то ребята!). И все им было интересно, даже просили показать: как душили-то? И куклу приперли в отдел, не поленились. И фотографировали Наташку на память с куклой… И вроде бы даже какие-то бумаги они подписали добрым операм перед тем, как отрубиться.
Протрезвев, Наташка пришла в ужас. Она изменила первоначальные показания и брала вину на себя, потому что у подельника уже было 15 лет «отсижено». На всех допросах Тетка говорила, что сама убила подругу, пока друг ходил за сигаретами. Женщина твердо решила спасти любимого. На суде они поменялись нательными крестиками. Наташка гордилась своим решением.
Но и следователь не дремал. Как-то он пришел к ней в тюрьму, протянул чистый лист и попросил расписаться. Наташка была изумлена такой наглостью и отказалась. Тогда следак заявил, что рана была получена ею уже после драки с покойной подругой. Наташка выпучила глаза.
— Так меня же арестовали почти сразу, — говорит. — Что ж меня, мусорилы ваши в отделе порезали?
Следователь плюнул и ушел.
Свою потерпевшую Наташка проклинала каждый день и часами доказывала, что освободила землю от еще одной «мрази». Ложась спать, она приговаривала: «А эта сука сейчас в земле сырой… Воскресни она сейчас, у-у-у! Я бы ее еще раз удавила! Той же простынкой! А потом еще раз!».
Бесконечные одинаковые дни сливались в месяцы, месяцы — в годы. Тетка наглела с каждым днем. Обстановка в камере менялась. Смотрящую, которая издевалась над ней, забрали в хозотряд, и теперь Наташка сама унижала заключенных. Оказалось, что она люто ненавидит тех сокамерниц, от кого не отказались родные, всех, кому приносят передачи. Целыми днями Тетка резалась в «дурака» самодельными картами с подружкой и мрачно язвила. Ее перестала радовать даже передача «Такси».
В уголовном деле Наташки появлялись все новые подробности. Например, соседки «мрази» по коммуналке утверждали, что видели погибшую несколько раз на кухне уже после совершения преступления, и она была жива-здорова. Вот чудеса-то!
Мать же погибшей на одном из судебных заседаний выразила благодарность Наташке, что та ее избавила от пьяницы-дочки. Это очень разозлило прокурора.
Несмотря на всю эту неразбериху, Наташку осудили на десять лет, а ее подельника — на двенадцать. Любимый после приговора критически оглядел Тетку и сказал: «Ну, хоть бухать не будешь. Может, протянешь…»
КРЫСА ОЧКАСТАЯ
Лампы гаснут, но ночник остается. В углу без звука работает телевизор. Скребутся мыши. На освещенный телевизором проход между двумя шконками выбегает маленькая крыса. «Наша крыска пришла!» — чуть слышно говорит старшая и кормит ее сыром.
Слышны только шепот и вздохи, не спится. Клопы кусают. Все думают о доме. О родных и близких. Вспоминаю о них и я.
Мама уделяла мне все свободное время и рассказывала сказки. Часто они начинались со слов: «Если бы я не вышла замуж за твоего отца…»
В юности у нее было очень много поклонников, более достойных, чем пахан. Я жалела его и заступалась, но она мне всегда аргументированно доказывала свою правоту.
— Ну подумай сама! — говорила мне она. — Один капитан был. Мама его меня сразу полюбила. Второй — журналист, Коля. Образованный, умница, как историю знал! Как мне с ним было интересно! Я стремилась подтянуться к нему, достичь его уровня. А отец твой — баран! Пердит за столом, как фашист! Придет и спать рухнет — ни в музей с ним не сходишь, ни в театр…
Долгими зимними вечерами она рассказывала мне про сказочную атмосферу закулисья, про то, как хорошо было быть режиссером, а не со скотом тупым жизнь просирать и за детьми его говно выносить.
На папкину невнимательность я никогда не обижалась — прекрасно понимала, что ценность представляю незначительную, не о чем со мной говорить, и не выпить со мной пока. Тем более дома скандалы. Настроение у человека неважное. Поэтому я как можно больше читала и молчала.
Но образ Николая запал мне в душу. Я решила стать журналистом. Мама призналась, что хотела назвать меня Никой. Только из-за ревности отца к маминому прошлому мне дали нелюбимое имя. Я придумала себе псевдоним — Ника Тымшан, и писала его на бумаге разными почерками, мечтая, как и мать, о другой жизни — интересной, такой, в которой меня любили бы. Но случилось страшное — пахан нашел у меня в секретере такую бумажку. Я не успела ему объяснить, что люблю его, а этого Колю совсем не знаю, что я просто играю.
— Это что?! — спросил он и сразу же заорал: — И ты, сука! И ты! Крыса очкастая!
И тогда я первый раз в жизни взбунтовалась, совершила дикий для меня поступок. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что потом еще долго не смогу читать, смотреть телевизор и опять ничего не буду видеть с этой ебаной классной доски, что ввергаю своих родителей в дополнительные расходы, я сорвала очки, бросила их на пол и наступила на них ногой, глядя пахану в глаза. Потом убежала в другую комнату, упала ничком на диван и закрылась одеялом с головой.
— Крыса очкастая, крыса очкастая! — говорила я себе со слезами. — Никто тебя никогда не полюбит! Предательница! Сука!
Я слышала из комнаты мамин голос. Она просила пахана пойти извиниться передо мной.
— А то опять в школу не пойдет! — стращала она его.
— Да пошла она на хуй! — отбивался пахан. — Кто она такая, чтобы я перед ней извинялся?
— Ну, сходи! — давила та.
Через некоторое время пахан зашел в комнату, сказал тихо и серьезно:
— Прости меня, пожалуйста.
Я видела, что он искренен, но все равно ответила:
— Нет. Никогда.
И заорала:
— Потому что я крыса очкастая!
_________________________________________
Об авторе: МАРИЯ ПАНКЕВИЧ
Родилась и живет в Санкт-Петербурге. Училась во французской гимназии, философском лицее, оканчивает Санкт-Петербургский государственный университет (факультет журналистики). В издательстве «Лимбус-пресс» готовится к изданию дебютная книга автора «Гормон радости».
Фото Сергея Семкина