Наказание крепостных крестьянок розгами рассказы

– Бог с вами, да серьезно ли вы говорите, Мария Антоновна? Не передумаете ли Вы завтра? Не минутное ли отчаяние говорит в Вас? Коли я посеку Вас из своих рук, как секу крепостных девок, то навеки из воли моей не выйдете, приживалкой станете.

– Лучше приживалкой быть, чем с голоду помирать – твердо ответила Маша.

– Тогда, с Богом, садитесь в коляску.

Перекрестилась Маша и села в коляску к своему барину, поехала в новую жизнь – сытую, но бесправную. Миняй свое дело знал, хлестнул кнутом по лошадям и погнал в усадьбу, к той самой баньке. А Маша внутренне сжалась, ожидая новой порки. Больно ли посечет ее Александр Павлович?

А барин даже подал ей руку при выходе из коляски. И так же за руку повел в прируб бани, где стояла грозная скамья. С робостью переступила порог Маша, посмотрела на Александра Павловича:

– Мне уже раздеваться?

– Ложись на скамейку, как есть – перешел с «Вы» на «ты» ее новый повелитель и вынул из бадейки толстый пук розг.

Ложась на скамейку в сарафане Маша подумала: «он наверное меня по одежде сечь будет». Правда, на скамейке видны только спина и задик да еще ляжки, но все равно стыдно! Предвкушение наказания было страшнее самой порки! По всему Машиному телу прокатилось волнительное, острое жжение – что с ней происходило, и сама понять не могла.

– Ну, раба Божия, если не передумала, то принимай розги келейно и из моих рук.

Александр Павлович кончил перебирать розги, подошел к Маше и неожиданно задрал подол сарафана высоко ей на спину. Так высоко, что открылись не только неприличные места девичьего тела, но и почти вся спина. Маша поймала себя на мысли, что она, молодая девица, лежит заголенная перед мужчиной, беззащитная и подставляет свое тело под боль стегающей розги. Некоторое время, показавшееся Маше вечностью, Александр Павлович смотрел на нее, распростертую на скамейке. А потом огладил рукой ее от поясницы до тугих ляжек, задержался на самом неприличном месте и похлопал обе половинки. Стыд какой!

Маша истошно визжала, глотала слёзы, но покорно принимала порку…,

Про себя он уже решил, что высечет ее сурово, чтобы новая приживалка и не помышляла о непокорности. С этим замахнулся и резко опустил ивовый прут на девичий зад. Маша почувствовала БОЛЬ. Боль началась в том месте, куда попала розга и затем опустилась вниз по телу. Казалось, весь зад горел, сильнее и сильнее.

– Ааааа…

Барин перечёркивал попу новыми рубцами, нанося удары наискось. Скоро задочек Маши покрылся рядами красных полосок. Маша истошно визжала, но ей и в голову не приходило попытаться закрыть задик руками или уклониться от ударов. И, глотая слёзы, она покорно принимала порку…

Двадцать два… двадцать три…

Александр Павлович сек Машу не спеша, наносил удары под разными углами, иногда даже вдоль ягодиц и периодически менял розги.

Сорок восемь… Пятьдесят…

Вот и все. Сарафан целомудренно прикрыл задочек и ляжки посеченные кусачей розгой…

– Вставай, Маша. В барском доме тебе будет комната. Сего дня потрапезуешь в девичьей, они тебе и платье приличное сошьют. А завтра утром к моему столу приходи.

Так началась ее новая жизнь. Было у Маши и затрапезное платье на всякий день, и выходное для церкви, и нижнее белье, включая чулочки и панталончики. И столовалась она сытно – дай бог каждому! Но в первый же день за завтраком у Александра Павловича ей пришлось пережить новое унижение.

Когда Маша утром вошла в трапезную, Иртеньев только что сел за стол и готовился выпить рюмку рябиновки, поднесенную расторопной Танькой. Агашка-Натали звякала чашками около самовара. На робкий поклон Маши Александр Павлович, который прибывал в добром духе, поманил ее к себе.

– Доброе утро Машка. Как спалось: на животе или на спинке? Покажи мне, как заживает, красные полосочки или уже синие…

Сгорая от стыда, Маша повернулась спиной и высоко подняла подол платья.

– Э, нет. Ты панталончики развяжи – без этого полосочек не видно.

Пришлось Маше развязать бант и, опустив заднюю часть панталончиков, обнажить свои округлости с рубцами от розги и засохшими капельками крови. Стояла она, опустив голову – какой позор, и это в присутствии крепостных девок Таньки и Агашки! Вид ее ягодичек развеселил Александра Павловича, который погладил Машины округлости и милостиво разрешил:

– Приведи платье в порядок, бесстыдница.

И хотя Маша завтракала за столом рука об руку с барином, но Танька и Агашка-Натали поняли, что они ровня новой барской барышне. А после обеда Маша читала барину французский роман (Иртеньев вполне разумел по бусурмански, но сам ленился читать). Танька же стояла рядом с их повелителем, держа на подносе графинчик рябиновой настойки.

Дождливая поздняя осень опять привела Александра Павловича в состоянии меланхолии. В усадьбе унылая тишина. Даже приход бродячего торгаша офени или барышника цыгана был бы желанным развлечением. Но и они не появлялись. Потому с утра барин садился играть в карты. И не в благородный штос, а в простонародного «дурачка», в котором компанию ему составляли все три пассии. Условия были заранее оговорены: обыгравшая всех должна отправляться вечером в постель барина. В первый же день неожиданно для себя всех обыграла Маша. И это несмотря на старание ревнивой Таньки, желавшей погреть постельку Александру Павловичу.

В опочивальне Машенька, как могла, старалась оттянуть свой час роковой – подобно многим пансионным барышням, она была склонна к высокому стилю. При свете многих канделябров она обнажилась, но все не решалась лечь на постель, а потому попросила разрешения помолиться. Лицезрение нагой девицы, стоящей на коленях перед иконами, доставило нашему герою неземное наслаждение. И он не торопил Машу. Право слово, и Вы, мой читатель, залюбовались бы ее круглым задочком, тонкой талией, узкой спинкой. А грудочка, которая стыдливо выглядывала из под руки, поднятой в крестном знамении! Нет, никакие немки или там французские мамзели не сравнятся телесами с русской девицей!

Но все на свете имеет конец. И после долгой молитвы Машенька легла на постель, где ее телеса попали в сладострастные руки барина. Александр Павлович бывал за границей, с мамзелями разных народов дело имел. А потому, долго играл со своей приживалкой в новомодные игры. То ставил ее на четвереньки и гладил высоко поднятый задочек, то забавлялся сосочками. Приникал к ним губами, а потом рассуждал, как их будет сосать будущий ребеночек. Машенька сгорала от смущения, поскольку все относящееся к беременности и кормлению считалось у барышень темой постыдной. И, наконец, как вершина унижения, его рука проникла в самое стыдное место, которое нельзя трогать, а можно только подмывать от месячной крови.

Стыд то какой!

И вот, уже лежит она под Александром Павловичем. И ножки ее так широко раздвинуты и коленки зачем-то разведены. И что-то горячие прижалось к ее телу ТАМ. И… больно-о-о! Громко кричала Машенька под своим барином и тем доставила ему дополнительное удовольствие. Любили господа того царствования невинных девок портить! Впрочем, и в другие царствования эта страсть у них сохранялась.

Так и стала дворянка Маша Беднаго приживалкой, наложницей, да, что там говорить, почти рабой помещика Александра Павловича Иртеньева.

Барин укладывал их на полу в предбаннике и располагался на этом ковре отдыхать с рюмкой рябиновой настойки.

Всю позднюю осень и глухое предзимье развлекался Александр Павлович со своим гаремом. В сопровождении барских барышень и наиболее толстых крепостных девок он парился в бане, лениво обозревая множество голых задочков и привлекательных титей. Выбирал себе на ночь. Иногда укладывал крепостных девок на полу предбанника и располагался на этом ковре отдыхать с рюмкой рябиновой настойки.

Анна с испугом смотрела на Владимира. Барон не шутил. Вызвав непослушную крепостную к себе, он объявил, что открыл её тайну Михаилу, и князь решил немедля покинуть их дом. Следующая новость оказалась ещё ужаснее. Владимир решил заняться воспитанием упрямицы. На снисходительный вопрос Анны, как он собирается добиться послушания: — Не станет ли сечь её на конюшне? – барон с ледяным спокойствием ответил: — Нет, сечь будут других, а потом продавать кому попало.

Анна хотела равнодушно отвернуться, но наткнулась на холодный взгляд и внезапно поняла: барон не шутит. Сердце сжалось от страха. Она попала во власть чудовища. Красивого, как бог, и безжалостного, как сам сатана. Он избалован успехом у женщин и не привык к отказам. Анна упрямо нахмурила брови. Она не сдастся, скорее умрет. Но Владимир видел её насквозь.

– Не думайте что-нибудь с собой сотворить, — он криво усмехнулся, и она похолодела от его улыбки, похожей на волчий оскал. – Иначе все крепостные будут проданы с торгов.

Он устроился в кресле поудобнее: — Начнем уроки послушания. Сначала самое простое. Зови меня хозяином. Понятно?

Анна кивнула, Владимир нахмурился:

— На все мои вопросы надо отвечать вслух.

Крепостная поежилась, понимая, что с бароном бесполезно спорить. Ещё один просчет, и кого-то из дворовых высекут на конюшне. С губ покорно слетело:

— Да, хозяин.

Владимир довольно улыбнулся:

— Умница. Веди себя хорошо и знай своё место, тогда жаловаться будет не на что.

Анна едва сдержалась, чтобы не сказать в ответ что-то резкое, а ещё лучше залепить пощечину по самодовольному баронскому лицу. Пусть высечет её в ответ. Пусть даже убьет. Но нет, он нашел у строптивицы слабое место и приобрел над ней пугающую власть. Чего ещё он удумает? Не заставит ли, как дрессированную мартышку, прыгать с тумбы на тумбу. Но барон был изобретательнее.

— Теперь подойди ко мне, — Анна робко шагнула, ей не хотелось приближаться к своему врагу.

– Ближе, — в голосе Владимира послышалось раздражение. Анна сделала второй шаг, третий и остановилась напротив кресла, чувствуя, как дыхание Владимира щекочет ей шею.

— Хорошо. Теперь подними подол платья, — голос барона звучал обыденно и спокойно, словно он просил передать ему чашку, и Анна подумала, что наверно ослышалась, но Владимир не шутил.

— Аня, я не повторяю своих приказов дважды, — рука барона потянулась к колокольчику на столе. Крепостная вздрогнула. Сейчас он кликнет слуг и прикажет кого-то высечь. И во всем окажется виновна она.

Анна покраснела и, склонившись, взялась за пышную юбку траурного платья. Пальцы одеревенели и не слушались, и шелковый подол несколько раз выскальзывал из рук. Но барон не спешил. Казалось, ему доставляет удовольствие наблюдать за её мучениями. Любоваться порозовевшим лицом и широко раскрытыми глазами, блестящими от накативших слез. Наконец, Анна справилась с собой и медленно, словно надеясь на чудо, стала поднимать подол. Сначала показались крошечные, словно кукольные туфельки. Над ними забелело кружево чулок, ладно обтягивавших изящные щиколотки. Подняв платье до колен, Анна побледнела, понимая, что скорей умрет, чем двинется дальше. Она осторожно взглянула на своего мучителя. Владимир сидел, развалившись в кресле, и довольно разглядывал представшую перед ним пленительную картинку. Лишь по тяжелому дыханию барона, можно было понять, чего ему стоит сдержаться.

— Молодец, — негромко выдохнул он через несколько минут её унижений. – Голос был снисходителен. Так хвалят послушную собачку: — Можешь опустить подол.

Опозоренная Анна не сразу поняла, что мучение закончено, и несколько секунд стояла, не шевелясь, пока барон не сообщил с усмешкой: — Впрочем, если желаешь, можешь ходить так целый день.

Хлопнула дверь. Анна торопливо опустила юбку, со стыдом гадая, успела ли Полина заметить её позор. Не подавая виду, рослая горничная проплыла через гостиную и, поставив перед бароном ведерко со льдом и бутылкой шампанского, величаво удалилась. Анна покраснела ещё сильнее. Скоро о ней начнутся пересуды. Хотя чего бояться. Уроки послушания лишь начались. Мучения с юбкой — цветочки, горькие ягодки впереди. Что ей делать? Как избавиться от власти безжалостного негодяя?

Не замечая её терзаний, барон открыл бутылку, выстрелив пробкой в потолок, и разлил шампанское по бокалам.

— Садитесь, Анна, — приветливо заявил он. – Выпьем за Ваши первые успехи.

Словно во сне крепостная взяла бокал и поискала глазами, куда присесть. Кресло было занято бароном. Диван стоял далеко. Анна хотела пойти туда, но Владимир обхватил её за талию и одним движением усадил к себе на колени.

— Отныне Ваше место тут, — его рука бесцеремонно пробежала по лифу платья, и Анна впервые пожалела, что дома ходит без корсета. Трепещущая, как птичка, попавшаяся в силки, она едва не плакала, но Владимир был неумолим:

— Улыбнитесь мне и пейте, Анна. Пейте до дна.

Сам он уже ополовинил свой бокал и сидел веселый и обманчиво довольный. Но Анна видела: в морщинке между темных бровей затаился гнев. Одно неверное движение, и он вырвется наружу, не давая пощады никому. Стараясь не думать, она дрожащей рукой поднесла бокал к губам и выпила его дна, надеясь, что быстро опьянеет и станет бесчувственной и равнодушной, как барон. Но страхи не уходили. Более того, к ним прибавились новые, когда Владимир властно обхватил её за голову, и серые глаза взглянули яростно и строго:

— Запомни, Аня. Я твой хозяин. И могу делать с тобой всё, что захочу. И чем скорее ты усвоишь уроки послушания, тем легче будет твоя судьба. Запомнила?

Чувствуя, как голова кружится всё сильнее, Анна попыталась кивнуть, но руки Владимира не отпускали, сжимая её бережно, но крепко. Пришлось открыть рот и покорно выдавить:

— Да, хозяин.

Легкая тень пробежала по лицу Владимира, и Анна с надеждой добавила.

— Я могу идти? – но барон неторопливо покачал головой.

— Нет. Я собираюсь заниматься Вашим воспитанием с утра до ночи, — он хищно ухмыльнулся. – И с ночи до утра.

***

Целый день Владимир не опускал от себя строптивую крепостную. При всех он держался довольно учтиво, но стоило им остаться наедине, и новые унизительные вольности заставляли краснеть несчастную ученицу. Во время коротких передышек она читала ему вслух или сидела рядом, пока озадаченный управляющий показывал барону расходные книги. Но счастье длилось недолго. Дела закончились, и Владимир снова взялся за неё, заставив сменить скромный домашний наряд на декольтированное бальное платье и распустить по плечам убранные в аккуратный узел локоны. Чувствуя себя дрессированной мартышкой, Анна выполняла нелепые приказы, со страхом ожидая, что ещё придумает барон. Под конец он собственноручно приспустил шнуровку на её наряде и, смакуя каждое мгновенье, провел ладонью по полоске талии, обнажившейся под узким лифом. Анна стояла ни жива, ни мертва и боялась шевельнуться. Ни шампанского, ни бренди, барон ей больше не наливал, да и сам пил мало, предпочитая развлекаться с живой игрушкой.

Ужинали они при свечах. Владимир сидел напротив измученной ученицы, ненадолго оставив её в покое, но следы от его прикосновений позорными метками продолжали гореть на ней. Сменялись блюда, приготовленные заботливой Варварой, но Анна не дотрагивалась до них. После вольностей барона она едва дышала, стараясь не расплакаться при всех. Голова кружилась, и мир вокруг виделся в расплывчатом тумане. Лишь глаза Владимира, безжалостные и строгие, выступали из мутного марева, не давая расслабиться ни на миг. Под конец мучительного ужина он снисходительно кивнул Анне и, одобрив её сегодняшние успехи, отпустил до утра.

Не веря собственному счастью, крепостная вскочила, торопясь покинуть хозяина-самодура. Голос Владимира догнал её на пороге.

— Последний вопрос, Анна. Скажите, Вы целовались с Репниным?

Утром она бы возмутилась и заявила, что это не его дело. Но целый день томительных уроков не прошёл бесследно. Крепостная твердо усвоила: на хозяйские вопросы надо отвечать либо «да», либо «нет». Следовало сказать правду, но то ли от духоты, то ли от пронзительных глаз барона Анне стало не по себе и, спеша укрыться в спасительной спальной, она покачала головой.

Владимир устало вздохнул и велел ей идти обратно. Рассматривая поникшую крепостную, он сквозь зубы процедил:

— Разве мой отец не учил Вас, что нужно говорить правду? Только правду.

При этом его взгляд был полон такого презрения, что Анна поняла: барон не догадывается, а знает — он сам своими глазами видел, как она обнималась с Михаилом. От осознания случившегося по спине пополз противный холодок. Так вот, что рассердило надменного хозяина. Вот, почему напрасно ждать пощады. Додумать Анна не успела.

Резкий голос барона прервал её мысли:

— Придется Вас всё же наказать!

Анна вздрогнула, и Владимир успокоительно добавил: — Не бойтесь, порка на конюшне Вам не грозит, я сам отшлепаю Вас, как непослушного ребенка.

Не успела крепостная опомниться, как Владимир подхватил её и, перевернув, уложил к себе на колени лицом вниз. Так перед поркой кладут провинившихся малышей. Прежде Анну никогда не наказывали, но в детстве ей приходилось видеть, как Иван Иванович сечет нашкодившего сына, не на шутку разозлившись от его проказ. Теперь пришел её черед.

Она надеялась, что Владимир пару раз ударит её через платье, но он, и без того весь день бесстыдно тискавший её, быстрым движением задрал подол зашелестевшей юбки и на минуту замер, не предпринимая ничего.

Анне показалось или барон сглотнул, прежде чем с иронией добавил.

— Стоит сказать спасибо покойному батюшке. Ваши наряды выше всех похвал.

Багровея от стыда, крепостная рванулась прочь и в отчаянии ощутила, как сильная рука Владимира оттягивает её кружевные панталончики и по-хозяйски гладит там, где недавно собиралась сечь. Прикосновение показалось приятным, и Анна испугалась ещё сильнее.

— Вы хотели наказать меня? За чем же дело стало?! – вызывающе выдохнула она, надеясь, что Владимир разозлится и перестанет её ласкать, но он и глазом не повел.

— Для барышень бывают другие наказанья, — вкрадчиво заявил барон, и Анна с удивлением и ужасом ощутила, как её коснулись его горячие губы. Она вздрогнула, как от ожога. Он целовал её. Там, где этого делать этого нельзя. Поцелуи сыпались один за другим. Жадные, быстрые, заставляющие сердце сжиматься, а живот наполняться непривычным теплом. Всё жарче и жарче. Анна застонала, пытаясь выбраться на волю, но барон был неумолим. Он обнял её ещё сильнее, не думая остановиться.

Казалось, хуже бесстыдных поцелуев, не бывает ничего. Но Анна ошибалась. Рука барона скользнула между её испуганно зажатых ног и, раздвигая их, коснулась самых сокровенных мест.

В панике Анна заметалась, чувствуя, как пальцы Владимира проникают всё глубже.

— Аня, не шевелись, — яростно зашептал он. — Ты сделаешь лишь хуже.

Но от испуга крепостная не слышала ничего. Барон негромко ругнулся и, повернув её, усадил к себе на колени. С минуту они молчали, тяжело дыша и внимательно разглядывая друг друга. Наконец, Анна нахмурилась и гневно заявила:

— Вы подлец!

Барон устало вздохнул.

— Анна, я Ваш хозяин и могу делать с Вами всё, что захочу. Любой судейский подтвердит Вам это.

Крепостная не отвела обвиняющих глаз:

— Не знаю, что написано в законах, но то, что вы творите, преступление. По крайней мере, перед богом!

В гневе Анна была особенно убедительна и хороша, но яростная речь не тронула Владимира. Отбросив споры, он встал и, не выпуская строптивицу из рук, понес куда-то. Жалобно скрипнули ступеньки парадной лестницы. Барон поднимался наверх. Увидев, куда он направляется, Анна притихла и, глядя в неумолимые хозяйские глаза, с ужасом вспомнила, что однажды уже видала это – в ночном кошмаре, после которого проснулась в томительной истоме. Не было сомнений, барон собирался преподать строптивой ученице новый урок – в своей спальной.

Анна похолодела, ненавидя себя за странный трепет, рожденный от кошмарной мысли. Хлопнула дверь, отрезая пути к отступлению. Спальная Владимира была большой, отделанной в кроваво-красном цвете, лишь посередине темнела кровать под черным балдахином.

– Словно жертвенный алтарь, — с горькой иронией подумала Анна, уже не надеясь на спасенье. В голове малодушно мелькнуло: — Скорей бы всё кончилось. — Но Владимир не спешил.

Положив Анну поверх одеяла, он скинул сюртук и быстро опустился рядом, не давая ей сбежать. Сильные руки крепко обняли строптивицу, и снова непонятный жар нахлынул на неё. Противясь, она приподнялась и залепила барону звонкую пощечину. Ладонь болезненно заныла, но мучительный жар не прошел.

— Я научу Вас послушанию, — с пугающей нежностью пообещал Владимир. Требовательные серые глаза приблизилось к ней и закрыли собою весь мир.

Это был не просто поцелуй. Язык барона разжал ей губы и скользнул вглубь, бесцеремонно подтверждая свои права. Хозяин ласкал рабыню, и даже делая приятно, заставлял переживать унижение и стыд. Это было невыносимо, и Анна обиженно застонала. Губы Владимира на миг отпустили её, давая передохнуть, и снова продолжили безжалостные уроки. Она уже не принадлежала себе. Руки Владимира ловко стягивали остатки платья, по-хозяйски проверяя своё добро. Судя по всему, барин был доволен. Между поцелуями, он что-то ласково шептал, но внезапная нежность не могла обмануть. Хозяин собирался воспользоваться своей рабыней. Как она ни противится, как ни злится, ничего не изменить. Он сильнее и может делать с ней всё, что захочет. Вот он на миг отстранился и начал жадно разглядывать её. И медленно выплывая из томительного жара, Анна поняла, что совсем раздета. Но стоило ей прийти в себя и рвануться, как он повернул её поперек широкой постели и, без труда одолев жалкие попытки сопротивляться, раздвинул колени непослушной ученицы так широко, что она задохнулась от стыда. Ловкие пальцы коснулись чего-то запретного, заставляя дрожать и метаться . Она отдала бы всё на свете, лишь бы он прекратил свои бесстыдства! Лучше любая боль, чем медлительные ласки, от которых тело пылает в огне, а голова кружится, как шальная. Ещё немного, и спасительное беспамятство накрыло бы её, но настойчивые пальцы барона сменились его губами, и мучительный жар превратился в не менее мучительную сладость. Не веря самой себе, Анна поняла, что ещё никогда не испытывала подобного блаженства. Это было ужасно, позорно, стыдно, но прогнать непрошеную сладость она не могла.

Владимир добился своего. Строптивая крепостная признала его хозяином. Каждый кусочек покорившегося тела громко кричал ей об этом. Притворяться не осталось сил. Анна уже не сдерживала стоны, вырывавшиеся из груди после каждого томительного касания барона. По щекам катились слезы, а в ушах звенел обманчиво ласковый голос Владимира.

— Анечка… Девочка, моя… Моя хорошая… Мой ангел…

От каждого её вздоха он становится ещё настойчивей и смелей, заставляя смирившуюся ученицу забывать обо всем и всё шире раскрываться перед ним, бесстыдно прижимаясь к ласкающим губам. Ей казалось, что сейчас она умрет, когда перед глазами рассыпались огненные круги, и Анна задрожала в сладких судорогах, в испуге не понимая, что с ней происходит.

Словно сквозь сон до неё донесся бархатный голос Владимира: — Не пугайся, Ласточка моя. Все правильно, всё хорошо, — и затуманенная непривычным блаженством, она невольно согласилась и выдохнула благодарное: — Да…

Услышав ответ, он замер, а потом навалился на неё всем телом, и она удивленно поняла, что ей приятна эта тяжесть. Словно читая мысли Анны, барон с улыбкой посмотрел на неё и уверенно напомнил: — Ты моя. Моя навеки.

Боль была внезапной и резкой, но сладость смягчила муку. Владимир замер, тяжело дыша. То, чего Анна страшилась всю жизнь – случилось. Он сделал её своей и, с торжеством любуясь усмиренной строптивицей, продолжал доказывать ей это. Анне было и обидно, и приятно. С каждым плавным движением оба чувства становились всё сильнее. Она ненавидела и любила своего мучителя. Если только блаженство, бесстыдно разрастающееся в ней, можно было назвать любовью. Нет, это была не любовь, а безумие. Наваждение, умело насланное им. Он хочет добиться от неё покорности и бросить, как ненужную вещь. Напрасно! Она не позволит себя растоптать. Пусть Владимир бесится, пусть сходит с ума. Она не сдастся. Тело можно приручить, но душа останется свободной.

Сладкая волна накатила на неё и в единой судороге скрутила с бароном. Приходя в себя, Анна с изумлением услышала, как Владимир шепчет слова любви, и презрительно усмехнулась. Её не обманешь красивыми речами. То, что он сделал, не исправить ничем. И в ответ на нежные признания Анна выдохнула яростное:

— А я Вас ненавижу! И буду ненавидеть! Всегда!

***

Третью неделю они были любовниками. Третью неделю он не давал ей уснуть по ночам. Третью неделю заполнял собою все дни. А когда истомленная, она ненадолго смыкала глаза, то в кружащих голову снах Владимир снова являлся ей, даже там продолжая свои уроки. Они всё время были вместе, но говорили мало. Напрасно барон пытался смягчить обиженную крепостную. Анна не меняла своих решений. Владимир владел её телом, но не душой, — именно так заявляла она каждый раз, когда барон на коленях вымаливал прощенья. Он винил во всем свою горячность, объясняя, что от ревности сошел с ума, но какое дело было Анне до его терзаний. – Дайте мне уехать, — говорила она в ответ на нежные признанья. Но Владимир был готов на всё, кроме расставанья, и Анна замолкала, более не слушая его речей. Но надменная холодность не отталкивала безумца. Устав от бесплодных попыток поговорить, он прижимал упрямицу к себе, и поцелуями вымаливал то, что не могли добыть слова. В минуты близости с гордячки слетал надменный вид. Как ни старалась Анна, но в объятиях обидчика она теряла голову и забывала обо всем. И упивавшийся блаженными мгновеньями барон повторял их вновь и вновь.

Анна с трудом различала, где явь, где сон. Дни сливались в череду безумных наслаждений. Но даже под нежными ласками она не обманывала себя. Владимир хотел от любовницы одного, и регулярно получал это, не слишком интересуясь её волей. Он был безудержен и ненасытен, и каждый раз, доведя её до мучительного блаженства, настойчиво шептал:

— Тебе ведь хорошо? Скажи, тебе ведь хорошо со мной. Скажи…

И она кусала губы, не давая им ответить «да». Когда сил противиться не оставалось, Анна заговаривала о Репнине. Нет, она не тосковала о князе, давно забыв недолгую влюбленность. Губы Владимира стерли все воспоминанья. Только его она знала, только его ощущала, даже когда он не был рядом. Но едва ненужная, непрошеная нежность накатывала на неё, Анна одергивала себя и шептала имя Михаила, с мстительным торжеством наблюдая, как Владимир темнеет от ярости и боли. Напрасно глупое сердце, сжимаясь от жалости, упрекало её. Стиснув зубы, Анна упрямо твердила, что не полюбит врага.

Но близость с ним была такой сияющей и блаженной, что она ничего не могла поделать, и Владимир наслаждался, внимая её покорным вздохам. Стоило ей оказаться в его руках, и она таяла, как воск. С каждым днем становилось всё труднее встречать молящий взгляд барона и обрывать его признанья. Порой ей казалось, что он не лжет. Порой она с испугом думала, что он безумен и болен ей, как лихорадкой. Преданный Никита предлагал сбежать и скрыться от обидчика, но Анна оттягивала спасительный миг, объясняя, что боится за других. Она не лгала, но не один лишь страх удерживал её. В глубине души Анна с тоскою понимала, что больна не менее барона и умрет, едва расставшись с ним. Возможно, ей удалось бы одолеть мучительную слабость, но случилась новая беда.

За завтраком Анне стало плохо. Испуганный Владимир сам отнес её наверх и места себе не находил, дожидаясь врача. Борясь с непонятной тошнотой, Анна с усмешкой заявила побледневшему обидчику, что не собирается покинуть этот свет, не наказав его. Напрасно барон тревожится за своё добро. Владимир хотел возразить, но приехавший доктор Штерн помешал разговору. Новость, сообщенная им после осмотра, заставила Анну побледнеть, а Владимира расплыться в довольной улыбке.

— Чему Вы радуетесь? — с упреком выдохнула она, дождавшись, пока доктор уйдет, и уже жалея несчастного ребенка. – В мире станет одним безродным больше.

Барон покачал головой.

— Мой ребенок будет носить моё имя. Мы обвенчаемся, притом немедля.

От удивления Анна забыла о томительной дурноте.

– Вы с ума сошли. Только безумцы женятся на крепостных. К тому же, доктор не уверен в моем положении.

Барон усмехнулся: — Мы легко развеем его сомненья.

Его самонадеянность была возмутительна, и Анна сурово напомнила:

— Но я не люблю Вас.

– Я буду любить за нас обоих! – он склонился над её ладонями, бережно целуя их. Голос Владимира был так нежен, что Анна замерла, не в силах говорить. Ещё, немного, и она поверила бы в сказку, но не дождавшийся ответа барон не терпящим сомнений голосом добавил: — В конце концов, Вы ждете моего ребенка. Брак между нами вынужден и неизбежен.

Анна холодно кивнула, спускаясь с небес. Не было сомнений, барон женится из-за ребенка.

Венчание прошло тихо и скромно.

***

Скандальный брак лишил покоя весь уезд, но Владимир ничего не замечал, находясь в отличном настроении. Быть его женой оказалось приятно и просто. Перешептывания дворовых, прежде немало удручавшие Анну, прекратились навсегда. Рекомендации обеспокоенного доктора возымели действие и заставили барона хотя бы на время забыть о безумных ночах. Анна, как прежде, делила с ним постель, но близость их была нечастой. Во время неё Владимир был бережен и нежен и обращался с женой, как с фарфоровой статуэткой, уже не терзая её бесстыдствами, при одном воспоминании которых на Анну накатывал тягучий жар. Она тоже отбросила злые уколы и не твердила о ненависти после каждого томительного блаженства. В первый раз, когда Анна промолчала, муж с надеждой заглянул в её глаза, но упрямица поспешно пояснила, что не может питать недобрых чувств к венчанному супругу. Лицо барона дернулось, он отвернулся, но спустя мгновение оборотился и снова ласково заговорил с женой, и Анна решила, что болезненная гримаса померещилась ей.

Они не расставались ни днем, ни ночью и, всё реже занимаясь сладкими безумствами, поневоле заполняли время то домашними делами, то чтением книг, то прогулками, настойчиво рекомендованными врачом. Во время них Владимир подолгу рассказывал об Индии и Кавказе, пропуская печальные минуты и подробно живописуя красоты гор, забавные обычаи и местный колорит. Анна с увлечением внимала его историям и, уже не страшась язвительных уколов, простодушно расспрашивала обо всем. После венчания барон оставил злые эскапады и держался ласково и ровно. Вглядываясь в его счастливое лицо, Анна всё больше узнавала в нем задиристого мальчишку, защищавшего её во время детских игр, юного кадета, смутившего её покой, и боевого офицера, о возвращении которого она неистово молилась по ночам.

Летело время. Приближались роды. Смотрясь в зеркало, Анна хмурилась и волновалась, что став смешной и неуклюжей наскучит переменчивому мужу. Ревнивые мысли были неприятны, и баронесса одергивала себя, упрямо повторяя, что ни капельки не любит самоуверенного супруга и не будет переживать, если он подарит внимание другой. Но хранить равнодушие не получалось, и только неизменная забота Владимира прогоняла её недобрые тревоги. Даже самой себе Анна ни за что бы не призналась, что скучает по былым неистовствам. Изредка, она ловила на себе голодный взгляд барона и с волнением размышляла, что случится, когда малыш появится на свет.

Грядущие роды всё больше тревожили их обоих. Доктор считал, что ребенок чересчур велик, и собирался сам присутствовать при родах, не слишком обнадеживая обеспокоенных родителей. Если бы не ежечасная поддержка мужа, Анна совсем извелась. Но его уверенная улыбка вливала в неё спокойствие, заставляя думать – всё будет хорошо.

Роды оказались не так страшны, как ожидала Анна. Вечером баронесса почувствовала схватки, а утром уже держала в руках двух крепеньких малышей. Муж, утомленный и осунувшийся, словно не она, а он терзался всю ночь, благодарно целовал ей руки, а доктор с удивленьем признавал, что не ждал подобного сюрприза. Двойные роды не прошли бесследно, и Анна поправлялась не слишком быстро. Но прогноз был самым благоприятным, и доктор обещал, что скоро позволит пациентке вести привычный образ жизни. А пока баронесса наслаждалась материнством, с помощью кормилицы и нянек пестуя сына и дочь, которых назвала Иван и Вера в честь родителей супруга. Как ни странно, но из барона получился заботливый отец. Он не меньше жены беспокоился о малышах и даже по ночам вставал проверить их.

Казалось, семейная жизнь полностью переменила Владимира, успокоив былые страсти. Он занимался делами, хлопотал о детях и усадьбе и не торопился подвергнуть Анну новым сладостным урокам. Следовало радоваться, а она страдала из-за непонятной сдержанности мужа. Уже несколько месяцев они не были близки. Как ни хотелось признаваться, но Анна скучала по неистовствам супруга, по его рукам, губам, объятьям, по ослепительному блаженству, которое он ей дарил. После родов она ощущала себя особенно соблазнительной и ночью томилась без нежных ласк.

Тем приятнее прозвучало разрешение врача. Новость следовало сообщить Владимиру. Баронесса не стала дожидаться вечера и оторвала мужа от бумаг. Узнав, что им опять позволено делить постель, барон с улыбкой потянулся к Анне, но замер на полпути. Вместо жадных объятий, ей достался докучливый вопрос.

— Скажи, ты любишь меня?

Баронесса растерялась, но кивнула. — Как жене положено любить супруга.

Владимир помрачнел и встал из-за стола. — Аня, я более не стану принуждать тебя. Ты придешь сама, когда захочешь. Я буду ждать, пока ты не решишься быть со мной… Быть, как с любовником, не как с супругом.

Баронесса онемела, не зная, что сказать, и давая ей время для раздумий, муж незаметно покинул кабинет.

***

Уже неделю баронесса Корф не ведала покоя. Выходка её супруга не лезла ни в какие ворота. Напрасно Анна думала, что он исправился и сделался серьезным и солидным отцом семейства. Нет, барон остался тем же Корфом, не способным жить, как все. Он, едва не силой сделавший её своей, вдруг потребовал признаний, словно Анна не была его женой, словно не было мучительного года, против воли приучившего её к нему и заставившего принять как данность, что он и только он — её мужчина. Ему не доставало факта, что жена сама пришла к нему. Барон желал услышать, что строптивица смирилась и хочет очутиться в его постели. Последнее являлось правдой, но Анна ни за что на свете не сказала бы о том Владимиру.

Старая обида с новой силой вспыхнула в её душе. Первая бесстыдно-сладостная ночь вставала перед глазами недавней крепостной, безжалостно напоминая, как барон насильно утащил её к себе и, не спрашивая ни о чем, принудил к близости, считая, что в его объятиях она растает и забудет обо всем. Он не ошибся, но тем больнее было в том признаться. Владимир разворошил былое и вытащил на свет всё то, что Анна сумела позабыть. В душе она давно простила мужа и каждодневною заботой показывала это. Но вслух сказать «люблю», тем более «хочу»? — нет, это было слишком даже для неё!

Гордость и упрямство восставали в Анне, принуждая медлить и молчать. Уже неделю она томилась, не делая решительного шага и утешаясь неустанными заботами с детьми. Барон держался ласково и ровно, но снова полюбил забытую охоту, и Анна с тоскою наблюдала, как он седлает любимого коня и уезжает рыскать по лесам. Терзаясь в одиночестве, она пыталась разобраться, что чувствует к непредсказуемому мужу. И можно ли назвать любовью томительное месиво блаженства и обид, измучивших её с той дьявольской минуты, когда барон безжалостно и властно решил за них обоих.

Рассудок требовал смириться. Барон был безупречным мужем. С ним было хорошо и днем, и ночью. Он помогал ей в трудную минуту. Женитьба на недавней крепостной разрушила его судьбу, но он ни разу не вспоминал об этом и гордо принимал свой жребий. Блестящий дворянин вдруг стал изгоем. Прекрасно понимая, чего барон лишился, Анна всё время переживала о судьбе супруга, и потому её обрадовала новость, нежданно принесенная соседом.

Князь Долгорукий заикался от волненья, но всё-таки закончил свой рассказ. В его историю поверить было трудно, но доказательства развеяли сомненья. Анна — в девичестве Платонова, а нынче баронесса Корф, была его родною дочкой, потерянной ещё в младенчестве. Вдовый Петр Михайлович давно искал её, и дети, уставшие от посягательств самозванок, надумали помочь отцу. Записи в церковных книгах и дотошное расследование позволили проникнуть в тайну, а портрет, случайно извлеченный из архивов, всё подтвердил без слов. Анна, как две капли воды, была похожа на бабушку, известную пленительной и нежной красотой.

Слушая загадочный рассказ, баронесса смахивала слезы, радуясь не столько за себя, сколько за супруга и детей. Отныне Владимир мог восстановиться на любимой службе, а Ванечка и Вера не стесняться в грядущем будущем за крепостную мать. Барон не разделял её восторгов, но ошалевший от радости и счастья князь, не выпуская из объятий дочь и зятя, забрал их и повез к себе отпраздновать событие с роднёй.

Благополучно обретенную сестру встречали всей семьёй. Княжны, дружившие с ней в детстве, расцеловали баронессу и тихо прослезились. Андрей приветливо обнял Владимира и Анну и с гордостью представил им свою невесту, гостившую в поместье вместе с братом. Среди всеобщей радости и шума, едва ли кто заметил, как напряглись Репнин и Корф, тем более что князь учтиво склонился и с опозданием поздравил друга со свадьбой и рождением детей. Натянутость мелькнула и исчезла. Приятели пожали руки и вместе с шумною семьёю Долгоруких устроились за праздничным столом.

***

Радостная встреча затянулась до полуночи. У новых родственников нашлось немало тем для разговоров. Они с улыбкой вспоминали детство и обсуждали странные предчувствия, подсказывавшие им уже тогда, что маленькая воспитанница барона Корфа в семействе Долгоруких не чужая. В разгар беседы старый князь увел Владимира к себе, чтоб обсудить с бароном все дела, особенно приданное, которое намеревался дать за дочерью. Стемнело. В комнатах давно горели свечи, и мотыльки, пробравшиеся в дом, с беспечностью порхали подле них. Уставшая от впечатлений Анна вышла на балкон и с наслаждением вдохнула прохладный воздух летней ночи. Найдя родных, она внезапно ощутила, как одинок Владимир. Со смертью старого барона исчез последний человек, который беспокоился о нём. От грустной мысли сердце Анны сжалось и тут же возмущенно возразило: — А как же ты? Нет! У барона есть семья: жена и дети, и что бы он ни натворил, они всегда останутся родными и близкими друг другу. Обиды ничего не стоят в сравнении с единством, которое связало их навеки. Сегодня же она придет к барону, и все непонимания и горечь прошлых дней исчезнут.

Задумавшись о муже, Анна не заметила, как князь Репнин тихонько подошел и замер рядом. Лишь собственное имя, произнесенное приятным, но забытым голосом, заставило её очнуться. Они давно не виделись, и князь казался Анне незнакомцем, явившимся скорее из фантазий, чем из реальной жизни. Не верилось, что год назад она считала, что он её судьба. Приветливый и милый, но полностью чужой мужчина стоял напротив и, волнуясь, пытался объяснить своё исчезновение, неясно почему так сильно огорчившее её когда-то. С улыбкой вспомнив, какою глупою она была, Анна вежливо кивнула:

— Бог видит всё и рассудил, как лучше. Ваш неожиданный отъезд помог Владимиру и мне понять, как сильно мы нужны друг другу. Надеюсь, что Вы тоже найдете девушку по сердцу и будете с ней счастливы, как мы с супругом.

Князь вздохнул: — Второй такой, как Вы, мне не сыскать. Я до сих пор терзаюсь, вспоминая, как малодушно поступил тогда и сам себя лишил надежды на любовь, — он виновато понурил голову и, внезапно опустившись на колени, страстным шепотом, ни капли не вязавшимся с его унылым видом, продолжил:

— Молю, простите! Если бы я мог ценою жизни вернуть всё вспять, то ни секунды бы ни думал, чтобы назвать Вас собственной супругой — хотя бы на короткий миг.

От неожиданности Анна отшатнулась и строго заявила:

— Князь, сейчас же встаньте! Всё кончено давно и не вернется. Я замужем… — она хотела добавить, что любит собственного мужа и не нуждается ни в ком, но не успела.

Барон, неслышно подошедший к ним, встал между ней и Михаилом и голосом таким спокойным, что Анне стало страшно, отчетливо сказал:

— Князь, не знаю, где Вы прожили прошедший год и с кем общались, но Ваше обращенье не пристало дворянину. Придется мне Вас научить, как следует себя вести!

И Анна, словно в страшном сне, увидела, как муж лениво поднял руку, и князь, качнувшись, едва не повалился на пол от оглушительной пощечины. Внезапно стало тихо. Внизу в траве беспечно стрекотал кузнечик, не ведая чужой беды. Испуганная баронесса открыла рот, ещё надеясь предотвратить несчастье, но супруг опередил её.

— Продолжим объясненья завтра — наедине, а нынче нам с женой пора! — кивнув растерянному князю, барон с обманчивым спокойствием оборотился к Анне, и крепко сжав её ладонь, повел к карете…

Напрасно по дороге баронесса пыталась объяснить, что не давала Репнину надежды и не кокетничала с ним, что всё случившееся между ней и князем — нелепость, глупая ошибка, и что приди Владимир на мгновенье позже, князь образумился бы и извинился, встав с колен. Барон кивал словам жены и с снисходительной усмешкой отвечал, что не винит её ни в чем и ей не надо волноваться — он сам решит возникшую проблему.

При слове «сам» глаза Владимира сверкнули такой холодной яростью, что баронесса задрожала, со страхом понимая — муж решил стреляться. Но как остановить ревнивца, она не знала. Рассерженный барон считал соперника счастливцем, до сих пор владевшим сердцем Анны. И в этих заблужденьях была виновна именно она, твердившая, что помнит Михаила, и нежно выдыхавшая чужое имя в сладкие минуты.

С досадой вспомнив собственное безрассудство, Анна пустилась виновато объяснять, что ничего не чувствовала к князю и просто злила мужа, но барон с усталым вздохом прервал её и, помогая выйти из кареты, велел идти к себе и, успокоившись, уснуть, тем более что до утра уже недолго. Глядя в его окаменевшее лицо, Анна не знала плакать ей или смеяться. – Глупец, какие сны, когда ему грозит опасность! – Загородив дорогу, она со всею страстью обняла ревнивого упрямца и ласково сказала, что не останется одна, а ляжет вместе с ним. Барон остолбенел, и обманувшаяся баронесса решила, что нежностью добьется своего и образумит мужа, но он, придя в себя, обидно хохотнул, заметив, что ради жизни князя, не стоит приносить такие жертвы. Кто знает, может через пару дней, она останется вдовой и, выждав для приличья, соединится с тем, кого всегда любила.

Все возраженья Анны были бесполезны! Тщетно она рыдала и в отчаяньи кричала через захлопнутую дверь, что любит только мужа. Барон не верил жалобным признаньям и не впускал жену к себе. Не помня как, нечастная добралась до разом ставшей неуютной спальной и, плача в мокрую подушку, забылась неспокойным сном. Под утро, открыв припухшие от слёз глаза и вспомнив о прошедшей ночи, она вскочила и, путаясь в застежках пеньюара, едва накинула его, и побежала к мужу, надеясь достучаться до упрямца и доказать ему свою любовь. Но спальная барона была пуста. Услышав от слуги, что барин поднялся на рассвете и в одиночестве уехал на охоту, Анна побледнела и, чувствуя, что ноги не слушают её, без сил спустилась на пол.

===

Но времени на вздохи и слезы у баронессы не было, и кое-как придя в себя, она велела скорее закладывать повозку, боясь, что муж уехал не на охоту, а к князю, и что соперники намереваются продолжить ссору и завершить её дуэлью.

В поместье Долгоруких царили покой и тишина. Вчерашний праздник завершился за полночь, и всё семейство спало, немало не тревожась ни громким пением птиц, ни ярким летним солнцем, лучи которого напрасно пытались пробраться сквозь плотные гардины. Репнин, по настоянью Анны разбуженный лакеем, спустился тотчас и, увидев, как она бледна, встревожился ещё сильнее. Но стоило взволнованному князю начать расспрашивать, как баронесса пришла в себя и успокоилась, по речи Михаила сообразив, что утром соперники не виделись, и что дуэль ещё не решена. Узнав, что с Анной всё в порядке, Репнин склонился перед ней и начал виновато извиняться за вчерашнее. В двух словах его пространная и путанная речь сводилась к объяснению того, что князь прекрасно понимает, что вел себя недопустимо, но что при виде баронессы в нем вспыхнули былые чувства, и он не ведал, что творил. Поймав его на слове, Анна вежливо, но твердо заставила поклонника признать, что гнев Владимира имел серьезные причины, и князь готов забыть пощечину и, более того, поговорить с бароном и помириться.

Прощаясь, Михаил вздохнул и с грустью подтвердил, что друг, женившийся на Анне, когда её считали крепостной, заслуживает и любовь, и счастье:

— Мне жаль, что я не смог решиться и уехал. Порою проще рисковать своею жизнью, чем репутацией и мнением друзей. Зато тому, кто не боится, везет.

Довольная исходом дела, Анна утешила его:

— Не сомневаюсь, что Вы найдете собственное счастье. Порою надо только оглянуться, чтобы его заметить.

Спеша обратно, баронесса с улыбкой размышляла, как примирится с вспыльчивым супругом и заставит его признать свои ошибки. Легкий ветерок сдувал с лица остатки горьких слез, и верилось, что все проблемы позади.

В усадьбе Корфов жизнь текла обычным чередом. Убедившись, что у детей всё хорошо, Анна надела голубое платье, которое барон особенно любил, и стала ждать. Бежало время. Пришла пора обеда. Владимир должен был давно вернуться, но он не ехал. Не в силах усидеть на месте, Анна вышла в сад и, медленно плутая вдоль дорожек, с тоской бродила и гадала, что случилось и где барон.

К несчастью, всё плохое становится известно слишком быстро. Не минуло и часа, как странный шум у входа в дом заставил баронессу вздрогнуть и броситься туда. Предчувствия, которые она упрямо прогоняла, были верны. Испуганная дворня кружила вокруг крестьян, держащих что-то. При виде Анны все безмолвно расступились. Бледнея от испуга, она вгляделась в тело, обвязанное обрывками из ткани так, что невозможно было угадать кто это – женщина, мужчина. Но сердцу не нужны глаза. Мгновенье, и оно заныло, узнав. Когда казавшийся сердитым доктор Штерн шагнул навстречу, поясняя, что барон был ранен на охоте, и нужно поскорее осмотреть его, — Анна лишь кивнула, стараясь не завыть от боли – протяжно и надрывно, как делают в деревне бабы, убитые бедой. С трудом заставив себя молчать, она следила, как мужа осторожно внесли и уложили на постели в спальной.

На несколько минут и баронессе нашлось занятие – распорядиться вскипятить воды и принести всё нужное для перевязки. Анна хотела остаться с доктором, но он сурово качая головой, велел идти и ждать. Мечась по коридору и вслушиваясь в каждый скрип, несущийся из спальной, баронесса приказала позвать крестьян, чтобы узнать, как всё случилось. Рассказ был короток, но страшен. Трое ребятишек из местного села пошли по ягоды и, набирая полные лукошки в малиннике, не доглядели, как к ним подкрался медвежонок. В последнем не было беды, когда бы рядом не оказалась медведица. Испугавшись за медвежонка, она набросилась на малышей и разодрала парнишке бок. Ещё немного, и малец отдал бы богу душу, но девочки, отчаянно крича, пустились наутек, и их услышал барон, охотившийся неподалеку. Он кинулся на помощь, но ружье, заряженное дробью против уток, было бесполезно, чтоб подстрелить медведицу, схватившую ребенка.

— Как барин с такой матёрой управился одним ножом, ума не приложу, — развел руками мужик, — Но и она его изрядно подрала.

Анна побелела и, пытаясь её утешить, батюшка, стоявший рядом, перекрестившись, подтвердил:

— Господь всё видит. Ваш муж вступился за невинное дитя и спас его. И мы молиться будем, чтобы Владимир Иванович оправился от ран.

От добрых слов хотелось зарыдать, но баронесса не имела права поддаться слабости, когда решалась жизнь её супруга. Стиснув кулаки, она терпела и молилась. Казалось, время остановилось и двигаться не хочет, страшась того, что будет дальше. Больничный запах пропитал поместье. Слуги двигались неслышно, только половицы скрипели тихо и тревожно. Наконец, из спальной вышел доктор. Анна с надеждой бросилась к нему и ощутила, что леденеет. Сквозь туман она увидела, как врач развел руками и незнакомым голосом сказал, что раны барона не совместимы с жизнью. И что больной сейчас в сознании и хочет поговорить сначала с ней, потом с священником.

***

Тяжелые гардины были раздвинуты. Вместо привычного полумрака спальную заливал яркий свет, делая её похожей на больничную палату. Свежий воздух, идущий из распахнутых настежь окон, не мог перебить резкий запах лекарств и ещё чего-то тошнотворно-сладкого, что Анна разобрать не могла. Она прикрыла веки, привыкая к ослепительному свету, и не сразу увидела Владимира, внимательно глядящего на неё. Он смотрел не отрываясь, пристально и серьезно, словно хотел запомнить каждую черточку её измученного лица. Бинты плотно окутывали голову и плечи барона, оставляя открытыми одни глаза, упрямые и неестественно живые на фоне мертвящей белизны.

— Аня, подойди ко мне, — голос Владимира звучал уверенно и властно, составляя мрачный контраст его беспомощному состоянию. Баронесса торопливо шагнула, с ужасом понимая, что доктор не лжет, и несчастье, самое страшное из возможных, настигло их семью. Ей хотелось обнять мужа, но боясь причинить ему боль, она упала на колени и коснулась губами его пергаментно бледной ладони, лежащей поверх одеяла. Слезы сами покатились по её щекам.

— Ну-ну, не надо плакать. Всё будет хорошо, — донесся до баронессы успокоительный шепот мужа. Она с надеждой повернулась к нему, но барон имел в виду другое. Попытавшись улыбнуться под бинтами и не добившись успеха, он ласково добавил: — Ты ещё будешь счастлива, без меня…

Протестуя, Анна затрясла головой, но Владимир продолжал, устало и ровно, словно сотни раз заученный урок:

— Я принудил тебя быть со мной, а насильно мил не будешь. Я сам лишил себя надежды на твою любовь. Если бы можно было начать с начала, но чудес не бывает… — он осторожно погладил жену по волосам: — Я благодарен богу за каждый миг, проведенный с тобой, мой ангел. Прошу об одном: прости меня и постарайся быть счастливой. Уверен, ты ещё встретишь человека, который будет достоин твоей любви.

— Он есть, — сквозь слезы возразила Анна, стараясь вложить во взгляд всю свою любовь, но барон закрыл глаза, и похолодевшей от ужаса баронессе померещилось, что случилось самое страшное. Выдержка оставила её, и она закричала во весь голос, почти не надеясь, что муж её услышит:

— Человек, которого я люблю — ты! И мне не важно, кто чего заслужил. Я просто люблю… люблю тебя, болван ты этакий, — она прижалась щекой к его безжизненной руке: — Я не смогу… жить без тебя… не смогу… — рыдания, подступившие к горлу, не давали говорить, и Анна замолчала, погрузившись в море безнадежных слез.

И вдруг рука Владимира тихонько шевельнулась и провела по её волосам. Боясь поверить в чудо, баронесса повернула голову и встретила счастливый взгляд супруга:

— Аня, это правда? — она кивнула и, не зная, как ещё его убедить, беспомощно поджала губы:

— Что мне сказать, чтобы ты поверил?

Глаза барона весело блеснули.

— Довольно, что ты назвала меня болваном. Не плачь, моя маленькая. Я выживу. Назло любым врачам. Даю тебе слово барона Корфа.

Месяц спустя доктор Штерн весело развел руками.

— Ну что тут скажешь. Если пациент захочет жить, медицина бессильна. И не благодарите меня, Анна Петровна. Это полностью Ваша заслуга. Ваш муж практически здоров. Бинты сняты. Но, — доктор посерьезнел: — пока никаких прогулок верхом и прочих серьезных нагрузок. Знаю, барон непослушный больной, но под Вашим присмотром, он ведет себя, как ангел. Надеюсь, что ещё хотя бы две недели Владимир Иванович будет строго следовать всем моим предписаниям.

Доктор садился в повозку, когда из окна спальной до него донесся протестующий голос хозяина дома.

— Кто сказал, что обнимать жену, серьезная нагрузка?

Баронесса что-то негромко возразила и, недовольно вздохнувший барон покаянно произнес:

— Хорошо, если через две недели мне достанется обещанная награда, я готов к урокам послушания. Могу даже съесть эту несносную кашу. Скажи Варе, пусть несут.

Сельский эскулап ухмыльнулся и выехал со двора, напевая веселый мотивчик из недавно виденной оперетты и отчетливо понимая, что день прожит не зря.

КОНЕЦ

К другим рассказам