Не было действительно никакого сомнения относительно выполнения приговора, но мне всё равно нужно было пройти через некоторые юридические процедуры, прежде чем он был бы кастрированный. Девушка нуждалась в мести, как впрочем, и её родители, они наверняка были бы рады видеть весь процесс его оскопления.
Охранники связали парня, закрепив его на стоящем в центре зала столе. Он был почти полностью обнажён, за исключением лишь небольших женских трусов, которые выглядели на нём довольно нелепо и к тому же почти не скрывали повисшие гениталии. Согласно закону, мне было необходимо ещё раз взять образец его спермы и затем немного подождать результаты сопоставления его ДНК с образцом, изъятым у потерпевшей. Как только его преступление будет подтверждено, я должна буду оскопить его, исполнив приговор и очередной раз доказав неотвратимость наказания для других, подобных ему парней.
• • •
Меня зовут Дженис, мне 45 лет и я была специально подготовлена проводить некоторые специфические наказания. После соответствующей медицинской подготовки, я начала работать в нескольких окружных тюрьмах специалистом по выполнению кастрационных судебных решений. Я делаю это уже в течение девяти лет, и мне очень нравится моя работа, хотя, быть может, я просто к ней уже привыкла.
В зале находилось наверняка несколько классов из его колледжа в полном составе, во главе со своими руководителями. Она знала, что большинство из присутствующих действительно хотели бы увидеть предстоящую кастрацию своего одноклассника, хотя они никогда не признались бы в этом в открытую. Обычно, в большей степени этого зрелища хотела женская часть зрителей, но и присутствие мужской части было необходимо, прежде всего, в довольно действенных воспитательных целях.
Дженис уже знала, что зрители не будут разочарованными. Правда, ей самой, до сих пор трудно было понять и описать, прежде всего то, как заинтересовано, очень внимательно и неотрывно, мужчины разных возрастов всегда наблюдают за процедурой кастрации. Может быть это было вполне естественно, они подсознательно находили удовлетворение в том, что их шансы на продолжение рода увеличиваются, так как один из них лишается такой возможности. Или, быть может, эта процедура просто необычное развлечение, которое, также сильно притягивает и нескромные женские взгляды, для которых она всегда являлась довольно сильным возбуждающим средством.
Мужчина, который сейчас ожидал мой нож, был типичным студентом второго курса. Высокий, немного худощавый, с довольно длинными и сильными ногами. Я полагаю, что он занимался бегом или плаванием. Он был почти гол, лишь его, рельефно выступающие гениталии были скрыты от взглядов зрителей тканью трусов, но сейчас они увидят и их. Как зрителям, так и мне было важно рассмотреть его мошонку, пока ещё содержавшую, наверняка бесценные для него, тестикулы, и которая, с моей помощью, вскорости опустеет.
Охрана уже связала его на столе стандартным способом, руки были связаны под его головой, а ноги были привязаны за щиколотки и бёдра ремнями к краю стола и максимально разведены в стороны, выставляя на всеобщее обозрение выбритые гениталии. Над столом, на потолке было прикреплено зеркало, •••
Здесь можно прочитать онлайн эротическую историю «Наказание виновного» о ролевых играх и переодевании (жанр фетиш) и похожие сефан рассказы о любви, сексе и отношениях. Смотри, какие истории читают сейчас и полностью бесплатно
| Страницы: [1] |  |
|
||||||
|
||||||
|
||||||
|
||||||
|
||||||
|
||||||
![[diaboless]](https://femdom-cage.ru/Smileys/default/13.gif)
| Страницы: [1] |
|
Да, да, я хотел остаться человеком. Слово «химическая» вернуло мне тепло. Я любил химию, с первого курса в школе. А меня ругали педагоги… Ну почему, не понимаю, почему за любовь всегда ругают? Из-за любви к химии я убегал со скучных занятий, где я не узнавал ничего нового. Потому что ни геометрия, ни математика, не были тайнами, я понимал их. Мне было интересно другое – как например, из водорослей получить йод. Я чувствовал себя волшебником, потому что получал этот йод. Слюнявил учебники для старших курсов, измучил все тетради формулами. Мне было одиннадцать лет. А на меня жаловались и корили – неслух, непоседа! Постоянные замечания ровным острым почерком педагогов в журнал – не дисциплинирован, не слушает, витает в облаках. А в пятнадцать я нырнул в теорию относительности, мне было плевать на замечания. Я жил будущим, новыми открытиями… Я верил, что смогу сделать что-то важное для науки. Для людей.
Кастрация. Это слово я тоже узнал в школе. И оно отшвырнуло меня в средние века. Я видел гравюру – мы с приятелями проникли в библиотечный тайник и в книжку по истории. Там холодела жутью картинка – привязанный к столу голый узник, у которого инквизиторы щипцами вырывают мошонку.
— Кастрируют! – задохнулся любопытством и отвращением один мой друг и сжался.
И я сжался за трибуной, руки дернулись вниз, чтобы защитить…
— Выбирайте! – приказал судья, снова обратив меня в машину.
Тюрьма или химическая кастрация? Я не хотел быть отупевшей замурованной скотиной, я хотел оставаться человеком. И приносить пользу. И оживить мыслящую машину. Пусть ценой своего греховного влечения, по мнению судьи, живущего внизу моего живота.
Я выбрал химическую кастрацию.
Тогда я еще не понимал, что выбрал казнь.
Кара пришла ко мне следующим утром в виде стерильной сестры милосердия. Вокруг были врачи, но я видел только ее. Высокая, прямая, безапелляционная, как Фемида, она несла в руках лоточек.
У нее был абсолютно бесцветный, металлический голос. Теперь я знаю, как говорит набор медицинских инструментов. Как говорит мой палач – гормон эстроген. Прозрачная жидкость в крошечной ампуле.
— Дайте вашу руку, — приказала Фемида.
Укол был болезненным, но больно было не от стягивания резиновым жгутом. Не от иголки, дырявящей мою кожу. Чужеродное существо заползало в меня…. Я как будто воочию видел, как испуганно пытаются убежать лейкоциты. Как вопят о помощи андрогены. И погибают, потому что помощи ждать неоткуда.
В первые дни я ничего не чувствовал и даже немного воспарял духом.
— Вроде, не так страшно, — бормотал я своему отражению, оно кивало и подмигивало, — не унывай! Ты ведь жив, и копошишься в лаборатории, переговариваешься с формулами. Только ради этого стоит жить!
Но уже через неделю я ощутил в себе холод. Наверное, так раненый солдат чует прохладный металл осколка в своем умирающем теле.
Я умирал постепенно. Сначала я умер для науки. Директор Департамента кодов, где я работал с предвоенных лет бросил мне – мы не нуждаемся в ваших услугах.
Я вздрогнул, я не понимал. А он утыкал глаза в угол стола, под лампу. Усмешка перекосила его лицо, и у меня с языка чуть не сорвалось:
— Не врите! Вы же хотели сказать – вон отсюда, кастрат! Пошел вон, преступник, извращенец!
Лучше бы так. Но он врал и прятался, а я состарился, сгорбился и ушел.
Брел по гулкому растянутому коридору… Вот в этой аппаратной я в 40-м придумал алгоритм раскодирования германского шифровального устройства — Энигмы. Немцы гордились своей шифровальной системой, считая ее неуязвимой. А нас – слепыми щенками. Мы и были слепцами, это позволяло немцам разрушать наши города. Вдувать в них смерть самолетами Люфтваффе. Я не вылезал из своего бюро, пока не создал декодирующую «Бомбу», она и взорвала Энигму вместе со всеми попытками ее усовершенствования… Этот же директор наградил меня улыбчивым – вы, Алан – просто гений дешифровки.
А теперь – вон отсюда, кастрат.
В университете меня еще какое-то время поддерживали и даже взяли на поруки. Смешно. Взять на поруки. Что это? Поручиться, что я больше не буду грешить, любить, чувствовать аромат молока с пивом и влажностью Темзы? И, если кто-то попытается стряхнуть с моих брюк крошки, я кисло сморщусь и буркну – отстаньте. Я ведь кастрат.
Они обещали это руководству.
Они, мои друзья, коллеги… Помню, в 51-м мы ездили в Манчестер и я увидел ее. Огромную алгоритмическую вычислительную машину, ее называли компьютером. Приятели весело и бурно хлопали меня по спине, гоготали – Алан! Это же ты придумал присобачить фантастическое словцо «компьютер» к вычисляющим устройствам! Ну ты вообще, Алан!
Я не слушал, бултыхаясь взад-вперед от их шлепков. Вперился в нее и не мог отлепиться. Красавица! Мыслящая искусственная голова которая совсем скоро будет выбирать оптимальное, решать невообразимые задачи. А может, и говорить.
Мы носились в вулканическом кипении, я с ходу, на листках набросал программу шахматной игры для компьютера. Кто-то смеялся:
— Что ты, Алан! Разве машина сможет играть в шахматы? Там же надо – ду-у-умать.
— Сможет! – взрывался я уверенностью, — она даже сможет выиграть у человека! У самого великого шахматного гения!
Когда-нибудь. Я не сомневался.
А теперь я сомневался во всем. В робких взглядах мне в подбородок-грудь. В осторожных похлопываниях по плечу с шорохом ничего не значащих фраз:
— Держись, Алан.
— Ну как ты вообще?
— Мы так переживаем.
Я не отвечал. Колючий комок в горле мешал, я сглатывал, сглатывал. И не мог сглотнуть.
Из университета я ушел сам. Испугался, что однажды комок расплющит горло и выльется стыдом в потупленные глаза моих друзей. И им будет как-то-не-по-себе. Так, кажется, говорят, когда неудобно. А я не хотел, чтобы им было неловко.