Недавно я вспомнила, как меня наказали в первый раз и сегодня я вам подробно расскажу, как и за что меня пороли в детстве родители.
Пороли меня за всё:за оценки, за проделки и т. д. Первая порка моя случилась ещё во втором классе. Дело было так: Я забыла тетрадку с домашним заданием дома и не выучила таблицу умножения. Учительница сказала:
– Ну что ж, Маша, придётся тебе двойку поставить! Сегодня же позвоню маме.
Я расплакалась прямо в классе и сидела вся в слезах весь урок. Как только урок кончился, ко мне подбежала моя подружка Оля (мы кстати до сих пор дружим)и начала меня утешать:
– Маша, не плачь, всё будет хорошо.
– Ты не понимаешь! У тебя то добрые и спокойные родители, а мои строгие!
И это правда, у Оли были очень добрые родители и почти не ругали.
– Всё будет хорошо!
– Ладно, всё, не буду плакать!
Прозвенел звонок на урок. Все остальные уроки я сидела молча, потому что боялась получить ещё одну двойку в дневнике.
Уроки кончились и все пошли домой. Как только я пошла за курткой, учительница мне сказала:
– Помнишь, Маша? Я позвоню маме! Завтра я должна видеть подпись родителей рядом с двойкой! Завтра мне покажешь дневник! Поняла?
Я тихим голосочком ответила:
– Да, хорошо…
Домой я шла очень медленно, т. к. очень боялась реакции родителей. Я шла и думала, как они отреагируют. Когда я пришла домой, у порога меня встретила злая мама и папа с ремнём. Я спросила, еле слышным голосом:
– Учительница звонила?…
В ответ мама закричала:
– Да, звонила! А ну быстро снимай куртку и ложись на диван!!
Тут я поняла, что меноя будут пороть и начала хныкать:
– Может не надо…
– Надо, надо!!А ну быстрее, быстрее!!После будешь хорошо учиться! Будем гонять, как козу!!
Я быстренько разулась, сняла куртку и легла на диван. Мама стянула с меня мои розовые трусики и придерживала меня, чтоб я не дёргалась, а папа порол. Я получила сто ударов. После того, как меня выпороли, меня всю заплаканную отправили с голой выдранной попкой в угол. Стояла я в углу час. Потом всю ночь не могла лежать на спине.
На следущее утро я проснулась и мне срузу же мама выдала бумажку, на которой было написано:
«4» – 50 ударов ремнём
«3» – 100 ударов ремнём
«2» – 50 ударов розгами
«1» – 100 ударов розгами
Я вздрогнула. Ещё мама мне сказала:
– Теперь будем пороть тебя по субботам.
Эту фразу я запомнила надолго. С тех пор не проходило ни недели, как меня ни пороли.
Своих детей я не бью и не буду бить!
Автор неизвестен
Приключения Пети и Саши
Приключения Пети и Саши
Часть 1. Заслуженное наказание
Ожидание было томительным. Саша сидела в своей комнате и со страхом прислушивалась к дверному звонку. Вот-вот он должен был прозвенеть, опо-вещая о начале самого, наверное, ужасного испытания в ее короткой шестна-дцатилетней жизни. А ведь все начиналось так хорошо — впереди были веселые майские праздники, поездка на пикник в большой компании… И надо же было отцу застать ее за курением травки вместе с соседом — ровесником и одно-классником Петей! И ведь попробовали-то первый раз! Дальше все было плохо — отец позвонил родителям Пети, те немедленно пришли. На коротком совете было решено — наказать «преступников» на следующий день и наказать их вме-сте. До наказания обоих посадили под «домашний арест». Ночь Саша спала плохо — ее страшила не только предстоящая порка (а то что наказание будет поркой — сомневаться не приходилось), но и то, что ее бу-дет пороть при мальчишке, соседе, однокласснике. Правда, того, что он разбол-тает о наказании, опасаться не приходилось, не в его это было интересах но все же, все же? Да и ожидание боли бодрости не придавало. Честно говоря, эта была не первая порка в Сашиной жизни. Ремешок прогу-ливался по ней и за двойки и за поздний приход домой, но все это было раньше давно, когда Саша, как ей казалось, была совсем маленькой. И уж, по крайней мере, последние три года ей удавалось избегать подобных эксцессов. А тут — порка, да еще и при мальчике! Хорошо еще, если отец будет бить ее через оде-жду. А если нет? При этой мысли Саша почувствовала, как по спине побежали мурашки — показывать всем свое вполне сформировавшееся тело, давая Пете урок женской анатомии, ее никак не устраивало. Правда, Саша тут же подумала о том, что и ей предстоит в этом случае увидеть что-то новое, но уж лучше без этого обойтись. Резкий звонок ворвался в Сашины мысли. Она вздрогнула и тут же попыта-лась утешить себя, что это еще не Петины родители, что можно еще подождать. Комната показалась ей такой уютной, покидать ее никак не хотелось.
Наде-жды однако, оказались напрасными — в соседней комнате послышались голоса и Саша услышала, как отец зовет ее. Помедлив несколько секунд и собравшись с силами, Саша вышла. За те несколько часов, что Саша просидела под арестом комната заметно изменилась: стол был отодвинут к стене, вдоль другой стены были расставлены стулья, на которых сидели гости и Сашина мама. Гости, впрочем, сидели не все — Петя, понуро опустив голову, стоял посередине комнаты. Отец жестом велел Саше стать рядом с мальчиком. Наступило томительное молчание. — Не стоит и говорить, — начал, наконец, отец, — что ваш вчерашний посту-пок глубоко взволновал и расстроил нас. Оставлять его безнаказанным или обойтись обычным легким взысканием никак нельзя. Слушая гладко текущую папину речь, Саша невпопад подумала, что он да-же в самых неподходящих случаях ухитряется говорить так, как будто читает заранее написанный текст? — Я еще не знаю, к какому решению пришли Петины родители, — продол-жал, между тем, отец, — но мы решили, что ты заслуживаешь сурового наказа-ния — не меньше тридцати ударов ремнем. Тридцать ударов? Саша не верила своим ушам — ей не выдержать столько! Больше десяти она не получала не разу. Потрясенная этими словами, Саша едва не пропустила продолжения папиной речи. — Чтобы ты надолго запомнила эту порку, я буду бить тебя по голому телу и не разрешу тебе одеться до полного окончания наказания вас обоих. Боже, Боже, что он говорит? Голой? Перед всеми!? Перед Петей, перед его отцом!!? — Нет! Никогда! Я не позволю! — невольно вырвалось у Саши. — Ты еще и пререкаешься? Тогда перед поркой получишь еще 10 ударов ру-кой. И имей в виду если понадобится, я просто свяжу тебя. Саша отчаянно искала выход. Убежать? Упасть в обморок? Просить про-щения? — Папочка, мамочка, — отчаянно начала молить она, — пожалуйста, я больше никогда не буду, не надо меня раздевать, я не выдержу! Я очень прошу! — А когда ты брала в руки эту гадость, о чем ты думала? Ну, хорошо, сейчас послушаем, что скажут родители Пети, а там будет видно. С этими словами отец уселся на стул. Заговорила Сашина мама, довольно полная женщина с волевым лицом. — Вы совершенно правы, этот безобразный поступок заслуживает самого сурового наказания. Мы, однако, решили, что Петя вначале получит тридцать ударов щеткой от меня, а затем еще тридцать — ремнем от папы. Я думаю, — вступил в разговор Петин папа, — что, если они будут сопро-тивляться, мы поставим их в угол после порки. Саша внимательно слушала. Неужели вдобавок ко всему, Петю будут бить одетого? — Это наказание должно запомниться нашим детям навсегда, поэтому Вы — мама Пети повернулась к Сашиным родителям, — приняли правильное хотя и суровое решение — бить по голому телу. Последние Сашины надежды рухнули. — Думаю, однако, что назначать Вашей дочери дополнительное наказание за естественную девичью стыдливость не стоит. Дело, впрочем, Ваше. Хорошо, — чуть подумав, сказал отец, — шлепки я пока отменяю. Но при малейшем непослушании я о них вспомню! Итак, мы все обсудили, не пора ли начать? Кто будет первый? — Думаю, что моя жена начнет с Пети, затем Вы займетесь своей дочерью а потом уж я закончу. — ответил Петин отец. Саша почувствовала небольшое облегчение от, пусть маленькой, но все же отсрочки наказания. — Хорошо. согласился Сашин отец. — Иди сюда! — повернулась мать Пети к сыну, доставая из сумки большую платяную щетку. Он медленно сделал несколько шагов. «Интересно, я сейчас такая же крас-ная?» — подумала Саша, глядя на пунцовое Петино лицо Расстегни джинсы! Путаясь в молнии и украдкой посмотрев на Сашу, мальчик повиновался. Расстегнутые джинсы упали ему на лодыжки. Несмотря на весь ужас поло-жения, Саша внимательно следила за происходящим. — Спусти трусы! Мальчик осторожно потянул вниз свои клетчатые трусики-плавки. При-спустив их сзади и едва приоткрыв худую мальчишескую попу, он остановился умоляюще гладя на мать. Я сказала: спусти! До колен! Петя нехотя послушался. Спустив трусы, он поспешно прикрыл руками низ живота. Саша даже не успела ничего рассмотреть. — Поставь кресло на середину комнаты, — сурово продолжала мать Пети, -перегнись через его спинку и возьмись за сиденье. По-прежнему прикрывая низ живота, Петя, неловко ступая, пошел за крес-лом. На обратном пути ему пришлось сложнее — кресло был тяжелое и нести его пришлось двумя руками. Теперь Саше удалось увидеть довольно маленький (не то что у мужчин на снимках, которые девчонки, хихикая, рассматривали как-то в школе) член и смешной кожистый мешочек под ним. Подождите, — неожиданно заговорил Сашин отец, — Саша еще не готова. «Что он имеет в виду?» -успела подумать Саша. — Ну-ка, сними юбку! Ошеломленная свалившимися на нее напастями, Саша уже не сопротивля-лась. Петя, забыв о собственных невзгодах, смотрел на нее во все глаза. Саша гордая Саша, в которую тайно было влюблено половина мальчишек класса по-краснев и опустив глаза, раздевалась перед ним! Вот ее она расстегнула юбку, вот приподняла ее подол, открывая короткие розовые трусики, вот стащила юб-ку через голову? Оставшись в футболке и трусиках, Саша остановилась, надеясь, что про-должения не будет. — И трусы снимай! Совсем! Повернувшись боком и сжимаясь, чтобы стать понезаметнее, Саша. сняла трусики, и, по примеру Пети, прикрылась руками. — Нет уж, юная курильщица! Так не пойдет! Руки за голову! Противиться было бессмысленно. Чуть помедлив, как будто ожидая отмены приказания, Саша сцепила руки на шее. Петя замер. Сбывались его заветные мечты. Сколько раз, улегшись в кро-вать и лаская свой член, он мечтал подглядеть за Сашкой в ее спальне, мечтал увидеть ее голой. И вот, пожалуйста — девушка стоит совсем рядом, нижняя часть ее тела совсем обнажена, он может видеть и аккуратный черный тре-угольник внизу ее плоского, такого красивого живота и даже начало узкой рас-щелины, уходившей в глубину. Увлекшись, Петя даже не заметил, как к нему подошла мать. Надавив мальчику на шею и заставив его нагнуться, она звонко шлепнула сына тыльной стороной щетки. Петя заметно вздрогнул. На натянувшейся коже его ягодиц появился четко отпечатанный след щетки. За первым ударом последовал вто-рой, третий? Стиснув зубы, Петя решил перенести наказание без единого зву-ка. Сашка должна увидеть как гордо переносят пытки настоящие мужчины! Мать размеренно шлепала Петю щеткой. Мужества его хватило ненадолго. Не получив еще и половины назначенной порции, мальчик стал дергать попой от каждого удара, и взвизгивать Его мешочек, отчетливо видный между рас-ставленных ног, от этих движений смешно болтался. Порка довольно быстро (по крайней мере, быстрее, чем этого хотелось бы Саше) закончилась. Отсчитав положенное количество ударов, мать опустила щетку и, взяв Петю за ухо, заставила его распрямиться. Саша с удивлением увидела, что его член стал гораздо больше размером и слегка приподнялся. Не отпуская уха, мать подвела Петю к Саше. — Стой здесь, руки на голову и не вздумай шевелиться! Саша почувствовала дикий страх — наступала ее очередь. Отец встал и, взяв в руки лежащий на столе ремень, не спеша сложил его вдвое. Затем он отодви-нул в сторону мешавшее ему кресло и пальцем поманил к себе Сашу. На дро-жащих, подгибающихся коленях она сделала несколько шагов. — Стань на четвереньки! хмуро велел отец. Плотно сжав колени и втянув, как бы стараясь прикрыть их от чужих взгля-дов, ягодицы, Саша опустилась на колени. Потом, слегка нагнувшись, она оперлась на вытянутые руки и застыла в ожидании. — Ниже! Обопрись на локти! — услышала она голос папы и поспешно пови-новалась. Отец стал над ней. Краем глаза девушка увидела его занесенную руку и сжалась. Ремень мелькнул в воздухе и Саша вначале услышала звонкий хлопок, а уж потом почувствовала боль? Между тем Петя, почти забыв о мучительно горящей коже ягодиц, о пред-стоящем продолжении порки, забыв даже о позорном стоянии без штанов, во все глаза смотрел на открывавшуюся перед ним картину. Саша стояла на четве-реньках, опустив верхнюю часть тела почти до пола. Ее пухленькая попа была самой высокой точкой тела и, как девушка ни старалась сжать бедра, Пете была отчетливо видны и маленькое сморщенное отверстие заднего прохода между раздвинувшимися ягодицами и поросшая волосиками щель внизу. Отцовский ремень, приземлившийся на правую ягодицу Саши, оставил на ней отчетливый след. Последовал второй удар, от которого девушка ойкнула и попыталась вскочить. Ей помешали сжатые колени отца. Удары ложились на беззащитную Сашину попку, покрывая ее быстро крас-невшими полосами. Уже к середине порки эти полосы начали сливаться. Ойканье Саши перешло в крик, а затем и в визг, перемежаемый бессвязны-ми мольбами. — Ай! Папочка, родненький! Не надо! Ой! Больно! Больно! Прости! Я не буду! Прости! Не обращая внимания на эти крики, отец стегал Сашу ремнем. Та отчаянно вертела попой, стараясь уклониться от безжалостных ударов и даже пыталась брыкаться. Девушка давно забыла о стыде и о чужих взглядах, колени ее раз-двинулись и Петя во всех подробностях смог рассмотреть все тайные девичьи прелести. По щекам Саши текли слезы, порка казалась бесконечной. Каждый удар до-бавлял жжения и боли в ее исстрадавшихся ягодицах. Она устала даже кри-чать? Наконец, очередного удара не последовало, отец распрямился, тиски его коленей разжались. Откуда-то издалека Саша услышала: — Вставай! Вскочив, Саша начала отчаянно тереть попу, стараясь умерить боль и жже-ние. Голос отца прервал это занятие: — Отойди в сторону! Руки за голову и стой неподвижно! Боясь возобновления порки, Саша послушалась. Продолжая всхлипывать она отошла. Место девушки занял Петя. Несмотря на боль, Саша обратила вни-мание, что его член стал совсем большим и твердым. Неужели от того, что он видел ее порку? Что он успел рассмотреть? Она так бесстыдно брыкалась! А крики? Ой, какой позор! Перехватив Сашин взгляд, мальчик поспешно отвер-нулся и покраснел. Разнообразием взрослые не баловались — отец Пети тоже заставил его стать на четвереньки. Он, однако, не стал становиться над сыном, как это делал Са-шин папа, а стал слева от него. Взяв ремень, он без всякой задержки хлестнул по еще красной от предыдущей порки попе Пети. Удар лег поперек обоих яго-диц мальчика и тот вскрикнул. — Ты что кричишь? Я тебя еще и пороть как следует не начал! С этими словами отец вновь ударил Петю. Удар был так силен, что полоса оставшаяся от него, стала сразу вспухать, а Петя истошно завизжал. — Кричишь? А что раньше думал? Кто тебя курить заставлял? Теперь терпи! Приговаривая так, отец не спеша бил Петю ремнем, задерживая его на теле после каждого удара. Рубцы быстро краснели и напухали. Петя кричал и, точно так же, как Саша просил прощения. Когда Петина попа стала похожа на вспа-ханное поле, его отец остановился. Петя попытался встать, но, получив неожи-данный дополнительный удар, остался в прежней позе. — Тебе кто вставать разрешал? А? — А ты, повернулся Петин отец к Саше, — иди сюда! Покосившись на своих родителей (те угрюмо молчали), Саша, не опуская рук из-за головы, подошла. — Посмотри на его задницу, посмотри, — заговорил Петин отец, обращаясь к Саше, — твой папа тебя пожалел, а надо было всыпать сильнее! Имей в виду, ес-ли ты еще хоть раз возьмешь в руки сигарету, пороть тебя буду я! — Да, это было бы неплохо. согласился отец Саши — А ты, негодяй, — теперь Петин отец обращался к сыну, запомни: за лю-бое нарушение в течение месяца тебя будут ждать розги! И я обязательно при-глашу Сашу полюбоваться на твою следующую порку! Хватит реветь как дев-чонка, вставай и одевайся. Петя с трудом поднялся и, морщась от боли, натянул трусы и джинсы. Было видно, что каждое движение дается ему с трудом. Потрясенная происходящим, Саша какое-то время стояла неподвижно, а потом вопросительно глянула на родителей. Отец разрешающе мотнул головой в сторону двери ее комнаты. Не тратя времени на одевание, девушка кинулась туда и, упав животом на кровать, горько заплакала? Боль постепенно проходила, слезы кончались, но Саша продолжала лежать неподвижно, уткнувшись лицом в подушку. В глубине души она понимала, что наказана за дело, правильно, но пережитый позор не давал ей покоя? Стоять голой перед мальчишкой, показывать ему попу и все-все другие места! Как она посмотрит ему в глаза, как? Упиваясь своим горем, Саша даже не заметила, как ее папа осторожно от-крыл дверь и вошел в комнату. Увидев свою несчастную, опозоренную дочь лежащую кверху голой, все еще красной попой, он, не говоря не слова, осто-рожно укрыл ее простыней. Присев на край кровати, отец, по-прежнему молча стал гладить Сашу по голове. От этой неожиданной ласки она в голос зарыдала и, приподнявшись, уткнулась лицом в грудь папе, чувствуя, как вместе со сле-зами из ее души уходит обида?
Плакат Фонда поддержки детей. Наташа Кристеа.
Из новостей. Фрагмент сообщения. 19 сентября 2012 | 13:30. Эхо Москвы.
Ясный весенний день радовал теплом и отсутствием ветра. Стоять в ожидании автобуса было даже приятно, вспоминая, что ещё совсем недавно морозы и слякоть вызывали совсем иные ощущения. Народу на остановке было не много, час пик уже закончился и интервалы в движении явно увеличились. Подъехала ненужная мне маршрутка, часть людей уехала, немногие, как и я, терпеливо ждали следующего номера, без интереса поглядывая по сторонам.
Молодая пара, не спеша, приближалась к пока ещё не состоявшимся пассажирам. Было видно, что симпатичная, модно одетая женщина, явно, что-то доказывает своему спутнику. Они оба выглядели не старше тридцати лет. Слова ещё не были различимы, но её правая рука с раскрытой ладонью энергично делала рубящие движения в подкрепление каких-то слов.
Они приблизились, встали чуть в сторонке от людей, но говорили не шепотом, а так, что, если не всем, то, по крайней мере, ближайшим к ним людям не представляло труда их слышать.
— Нет, ты, что не мужик? – продолжала с какой-то агрессией вопрошать молодая особа, — Не знаешь как ремень в руке держать? Намотай конец на руку и хлещи пряжкой, а не так, как ты вчера! Это, что было? По-твоему наказание?
Рослый, сухощавый мужчина, как бы пряча свой рост, сутулился и с каким-то смущением, попробовал возражать:
— Ну, ей же было больно, она и так визжала, ты же видела …
— Ей больно было? Не смеши меня, у неё даже и следов не осталось. Визжала она! Да она это как развлекуху восприняла. Она на карусели тоже визжит. Нашёл довод! – она покосилась на стоящих людей и чуть тише добавила, — Ты понимаешь, что так можно вконец испортить ребёнка?
— В смысле? – с недоумением спросил, по всей видимости, её супруг.
— А в том смысле, что если при слове порка у неё поджилки трястись не будут, то её потом уже ничем не проймёшь. Она решит, что коли в первый раз перетерпела, то ничего страшного в этом нет. Мне-то это хорошо известно, в отличие от тебя.
— Но я так не могу, Вика! Она же маленькая да ещё девочка. Вот сама и пори её, если тебе так хочется.
— Я-то смогу, но это должен делать отец, а не мать. Моя мама меня ни разу не только пальцем не тронула, но и ещё и отца останавливала, когда видела, что проступок не велик. Потому что отец, если меня драл — так уж драл. До крови и до синяков во весь зад. А не как ты: ремешок сложил, пошлёпал для вида и решил, что свой долг исполнил. А она мне утром опять дерзить начала. Я скорее двойку прощу, чем это. Если она в десять лет так себя ведёт, то, что дальше будет?! Нет, так дело не пойдёт! Сегодня же, слышишь, всыплешь, как я тебе говорила!
— Вик, автобус идёт!
— Это не наш. Ты мне ответь, ты всё понял?
Мужчина опять вобрал голову в плечи и, с видом побитой собаки, тихо проговорил:
— Я не знаю, Вик, честно, как я смогу её до синяков бить?! Да она меня потом возненавидит, и я себя тоже, поверь.
Супруга усмехнулась и рукой чуть взъерошила волосы мужа:
— Глупый, вот я разве плохо отношусь к своему отцу? Обижалась, конечно, когда он меня лупил, но повзрослела и поняла, что он был прав. Что, разве он меня плохо воспитал? Может из меня плохая жена вышла? Так и скажи!
— Хорошая! – он потянулся и ласково чмокнул её в щёку, — Лучше не сыскать!
— Ну, вот видишь! А на счёт того, что не сможешь, не беспокойся. Главное, чтобы ты, наоборот, не увлёкся этим, потому что знаю, как это бывает.
— Это ты о чём? – недоуменно и с каким-то подозрением спросил глава семейства.
— Ты ведь знаешь Нину, мою подругу?!
— Знаю, конечно.
— Ну, так вот. Её отец, когда мы с ней ещё в младших классах учились, тоже, вроде тебя, со своей дочурки аж пылинки сдувал. А потом одна история произошла … — молодая женщина, как-то по-девчоночьи захихикала и прервала рассказ, словно не зная, рассказывать ли дальше.
— Что за история? Расскажи, время быстрее пойдёт!
— Да даже не знаю, как тебе это объяснить? Мы уже в шестом классе учились. У девчонок в этом возрасте всякие заморочки бывают, ну, ты понимаешь о чём я?! С Нинкой мы с первого класса подружились, после уроков то она ко мне домой бывало бежит, то я к ней. Секретов друг от дружки не таили. Она знала, что меня за провинности ремнём наказывают. Сначала просто сочувствовала, потом ей всё любопытнее становилось. Каково это — ремнём по попе получать? Сама-то такого не испытывала, вот и расспрашивала:
— А ты орёшь или терпишь? А тебе перед папой с голой попой лежать не стыдно? Ну, в общем, всё в таком духе. Иногда меня даже шлёпала, чтобы в ответ получить. Ну, мне это как-то раз надоело, и я ей предложила, а, мол, хочешь взаправду быть наказанной? Как это? — она спрашивает. А так, говорю, ты сегодня двойку схватила, да ещё учительнице наврала, что дневник дома забыла. Меня за такое дело отец полчаса бы порол. А тебя, небось, только мама поругает? Ну, да, — она кивает. А теперь представь, что я – мой папа, а ты – это я. Представила? Представила, отвечает. Ты меня теперь накажешь, да? Спрашивает, а сама краснеет до ушей. Ещё как, — я ей в ответ, — а ну-ка неси сюда ремень! Тут она в ступор вошла. Какой, спрашивает, ремень, если он в папиных брюках, папа на работе, а другого ремня у нас в доме нет? Подумала немножко и придумала. Помнишь, говорит, нам Светка рассказывала, что её дома прыгалками стегают, да так больно?! Прыгалки могу дать! Ладно, соглашаюсь, давай свои прыгалки. Попробуем, но если что, так я домой сбегаю и свой ремень принесу, индивидуальный, потому что для брюк у моего отца другой есть.
Приносит она из прихожей знакомые мне прыгалки. Ничего они так, — хлёсткие оказались. Снимай, приказываю ей, трусы и ложись на живот. Улеглась она и ждёт.
Я примерилась, мне самой любопытно стало, до этого только меня стегали, а сама-то я никого. Короче, размахнулась, как отец мой делал, да и врезала ей по булочкам. Она как заверещит, с дивана скатилась, попку трёт. Дура, кричит, больно же! Тут меня смех разобрал. Она плачет, а я смеюсь. Ты же сама хотела себя испытать, говорю, слабачка! Тут боль у неё, видно отошла, она духом воспрянула, и отвечает, что это она от неожиданности. Давай, говорит, продолжай, теперь я терпеть буду. Но я сразу сообразила, что её терпения хватит только на один удар, поэтому выдернула из какого-то халата матерчатый пояс и связала ей ноги, чтобы брыкаться было трудно. Руки за спину завела, прижала к лопаткам и начала охаживать. Она вырывается, а меня какая-то злость берёт – ещё сильнее хлестнуть стараюсь. Короче исполосовала её от поясницы до колен, потом опомнилась, руки её отпустила. Всё, говорю, ты прощена, вставай. А она, знай себе, ревёт. Я с тобой больше не дружу, кричит, — уходи! Ну, я домой пошла, а у самой предчувствие какое-то нехорошее. Перестаралась я явно.
И точно. Как потом мне Нинка рассказала, вечером родители с работы пришли: то да сё – всё как обычно. Только эта дура в домашнем халате была, а халат этот едва коленки прикрывал, вот её мать и заметила случайно след от скакалки на ноге. Что это, спрашивает, у тебя, да подол-то и приподняла. А на ляжках кровоподтёки в виде петелек. Она чуть со стула не свалилась от изумления. Почему да откуда? Ну, та и выдала, что, мол, играли мы с подружкой так, типа, в дочки-матери. Что тут началось! Мать её на Нинкиного отца напустилась. Я, кричит, говорила тебе, что строгость надо хоть иногда проявлять. Вот теперь бери ремень и выбивай клин клином, а я пойду сейчас к Викиным родителям.
Короче, когда звонок в дверь раздался, у меня сердце сразу ёкнуло, поняла, что мне сейчас несдобровать. И точно, на пороге Нинкина мать нарисовалась и на меня наговаривать начала. Отец, недолго слушая, прямо перед ней меня пороть начал. Я кричу, что не виновата, что она сама меня попросила, а он знай, хлещет и хлещет, только приговаривает: «Нравится игрушка? Вот тебе ещё, вот тебе ещё!». Нинкина мать окончания порки дожидаться не стала, домой заторопилась. Отец меня на минутку оставил, до двери её проводил, и всё советы давал, что нужно сейчас сделать. Потом
вернулся и продолжил пороть меня с того
места с которого начал. Но уже не так
сильно, и даже стал посмеиваться над
нашей с Нинкой забавой.
— Ну, подружке, наверное, тоже влетело? – спросил, уже с интересом слушающий её рассказ, супруг.
— Не то слово, влетело! Пока её мать у нас была, её мечта осуществилась – отец ей ремнём по заднице всыпал. Но, видно, недостаточно. Потому что когда его жена вернулась, вся взвинченная да ещё под впечатлением увиденной не слабой порки, то заставила его взять ремень снова в руки и пороть Нинку так, как порол меня мой отец. В общем, на следующий день мы обе с трудом могли приседать и на стулья садились, как старушки, медленно и осторожно. А когда Нине пришлось встать, чтобы ответить что-то училке, то я заметила, как у неё ягодицы подрагивают в судороге. А это означало, что подруга получила по полной программе, и без пряжки, видно, не обошлось. На переменках было легче. Мы стояли, как бы смотря в окно, и делали вид, что с нами всё в порядке. Правда, Нинка не разговаривала со мной целых два дня, но, видя, что я страдаю так же, как и она, не выдержала и всё мне рассказала. Мы помирились, но для подруги худшее только начиналось.
— Это почему?
— С того дня Нинкин отец, видно, вошёл во вкус. И куда только делся бывший добрый папочка?! За двойки Нина стала получать ремня регулярно, а так как училась она гораздо хуже меня, то редкая неделя проходила у неё без наказания. А если добавить, что все замечания в дневнике приравнивались к двойкам, то сам понимаешь, что её попа постоянно светилась всеми цветами радуги. Когда мы были уже старшеклассницами, её отец стал вместо ремня пользоваться резиновым сапогом.
— Да ты что? Зачем?
— Он брал в руку резиновый сапог с литой подошвой и бил дочь каблуком по бёдрам до кровоподтёков. А потом предупреждал её, что если кто-то, особенно на медосмотре, спросит, откуда синяки, то она должна будет сказать, что это её какие-то хулиганы побили на улице. Меня отец выпорол в последний раз перед тем как мне исполнилось шестнадцать – я покурить попробовала, а он учуял. Потом сказал, что большая стала, и ему уже стыдно делать мне внушения ремнём, пора, мол, самой понимать, что к чему. А Нинку отец чуть ли не до её свадьбы лупил. Она и замуж-то выскочить торопилась, видно, от этого. Понял, почему я тебе это рассказала?
Супруг помолчал, покивал головой и задумчиво произнёс:
— Кажется, да. Неужели ты думаешь, что я способен стать таким, как отец твоей подруги?
— Я к тому, что не зарекайся, а постарайся себя контролировать. Мужчинам свойственна жестокость, а она может проснуться совершенно неожиданно.
— Я тебя сейчас не понимаю, Вика. Ты сама требуешь от меня, чтобы я драл свою дочь как сидорову козу, и в то же время, говоришь, что мужики садисты.
— Я не сказала, что все садисты. Я просто хочу, чтобы ты стал, хоть немножко, похож на моего отца и вместе с тем не превратился бы в такого тупого, ничего не понимающего в воспитании, папашу, который бьет не для того, чтобы исправить, а потому, что ему стал нравиться сам процесс и он от этого тащится. Понял?
Мужчина вздохнул перед ответом:
— Да понял я, Вик, тебя, понял! Только почему я должен выбирать между твоим отцом и отцом твоей подруги. Я тебя не устраиваю такой, какой я есть?
— Во многом устраиваешь, но в доме должен быть мужчина во всех отношениях, а не только как любящий муж. Ты любящий муж?
— Ты ещё сомневаешься? – он опять потянулся, чтобы поцеловать жену.
— Вот и хорошо, — она кокетливо прижалась к нему и добавила, — сейчас приедем домой, и пока я готовлю ужин, докажи и мне, и Насте, что у нас строгий папа, и он умеет, если нужно, пользоваться ремнём. А вот, кстати, и наш автобус.
Они сели и уехали. Мне было с ними не по пути.
На душе стало как-то скверно. Казалось, я должен был испытывать жалость только к незнакомой мне девочке Насте, но мне, почему-то, становилось всё больше жальче супруга этой убеждённой
в своей правоте женщины, которая, как я
понял, начиная со своих детских лет
старательно копировала своего отца в практике воспитания и наказания детей.
P.S.
«Около двух миллионов детей в возрасте до 14 лет избиваются родителями, 50 тысяч детей ежегодно убегают из дома, спасаясь от семейного насилия …» Юлия Михайлова, председатель Центра защиты семьи и детства Всероссийского созидательного движения «Русский лад» «Всё лучшее? Детям?» («Правда Москвы». 17.08.11).
А это значит, что ежедневно пять с половиной тысяч детей в России получают в семье порку и побои. Каждый час, прямо сейчас, свыше двухсот детей плачут или кричат от боли, может быть, в соседнем доме или за стенкой вашей комнаты.
«Две трети избитых – дошкольники. 10% из зверски избитых и помещённых в стационар детей умирают. Число избиваемых детей ежегодно растёт. По данным опросов правозащитных организаций, около 60% детей сталкиваются с насилием в семье, а 30% — в школах («МК» 16.04.05).
Ноябрь 2011
Ссылки как послесловие:
http://www.allkriminal.ru/article/13908/606
http://www.echo.msk.ru/blog/publicpost/1005390-ec…
http://www.publicpost.ru/theme/id/2928/_zapiska_m…
Печальное продолжение темы: Традиции святы, или Поэма о порке https://www.chitalnya.ru/work/1393067
Порка для достижений в спорте: «Старая недобрая скакалка» https://www.chitalnya.ru/work/2420008/
«Три прута против рапиры» https://www.chitalnya.ru/work/2424946/
Получила вчера сообщение от подруги: я пишу одну историю и у нас с подругой возник спор. это история про мальчика, его иногда бьет папа. но мальчик папу любит, уважает, и хочет быть на него похожим. подруга говорит,что папа может бить только за серьезные провинности. если он бьет его, условно говоря, за двойки, то мальчик должен протестовать против этого…и это как-то должно на него повлиять. а я не знаю, так ли это. мне почему-то кажется, что раньше родители часто лупили детей ремнем в том числе и это было нормальным и не воспринималось как ужас-ужас. я хотела спросить, знаешь ли ты что-то об этом. и еще ты иногда в жж делаешь опросы. вот интересно было бы спросить людей, били ли их родители в детстве, что они при этом чувствовали и повлияло ли это на них как-то во взрослой жизни
Меня в детстве били ремнем. Мама и папа. Папа всего один раз, потому старший брат на меня наябедничал. За что — я не могу вспомнить, мне кажется, повод не был серьезным, мы вообще с Сашкой часто не сходились во мнениях. Он изначально вообще не хотел ни брата, ни сестры. На брата потом согласился — куда деваться. УЗИ не было. Родилась я. Он был недоволен «обманом». Но тоже деваться некуда, сказал: «Ну, назовите её хотя бы Ольгой». Ему было 3,5 года. Меня он не любил, а я его любила очень, раздражала его, похоже.
Короче, папа послушал Сашу и решил меня наказать. Но его наказание не было серьезным так же, как и моя провинность. Иначе Саша пожаловался бы маме — мама била по-настоящему.
Папа взял ремень в руку, схватил меня за левую руку и стал меня побивать. Я выгнула спину, пряча попу под широкое платье, животом вперед, ремень не доставал до попы, больно не было, при этом я сообразила, что надо бы плакать, чтобы никто не заметил. Заметил даже Сашка, о чем сообщил папе. Но папа улыбался, из чего я поняла, что это была игра такая, куда больше, чем наказание. Тогда я решила, что хорошо отделалась, а став взрослой, оценила отцовскую незлобивость.
А вот мама била в сердцах, по-настоящему.
Было это несколько раз, но больше всего запомнился один обидный донельзя.
У нас дома было немецкое пианино, которое мама купила в ГДР перед отъездом в Союз. Папа служил в Вюнсдорфе. Зачем она купила его, я не знаю: в маминой семье никто не занимался музыкой. То ли это была её мечта — они жили в доме, где было много артистов из оперного театра, мамину младшую сестру один из соседей хотел обучать пению, у той был отличный слух, но бабушка твердо сказала, что в их семье проституток не было и не будет, музыки в доме не случилось, тетка до сих пор плачет, вспоминая это, пела всю жизнь в самодеятельном хоре, солировала. То ли хотела, чтобы дети получили хорошее образование. Не узнать уже. Пианино было куплено, при этом перевозили его почему-то военным вертолетом по воздуху, это запомнилось на всю жизнь.
Первым в музыкальную школу отдали брата. Он походил полгода, сказал, что ему не нравится, что он хочет учиться на гитаре, ему купили гитару, он походил ещё с годик-полтора, да и бросил, хотя мама потом привезла ему из Болгарии электрическую бас-гитару. На ней он играл недолго, влюбился, продал гитару, чтобы потратить деньги на девушку.
Пианино надо было оправдать:) Окупить. И мама отдала в музыкальную школу меня. На собеседовании меня определили в класс скрипки, мама скрипку покупать не хотела, типа, осанку испортит и пятно будет под подбородком. Наняла мне преподавательницу, которая ходила к нам домой. Это была полная еврейка, она садилась рядом, ставила мне руку «с яблоком в ладони», и почти всегда засыпала на занятии. Я могла перестать играть и ждать, когда она очнется. Мама в комнату не заходила, не видела ничего, а я стеснялась рассказывать, потому что взрослые — другие, им виднее, нельзя жаловаться, ябедничать.
Однажды она пришла к нам со своей дочкой-дошкольницей. Чтобы она не скучала и не мешала занятиям, мама дала ей мои книжки и игрушки. Одна из книжек была волшебной, изданной в Венгрии на русском языке: про девочку, с которой происходили нехитрые истории. Фокус был в том, что в конце книги на обложке были прикреплены голова и ножки из картонки, они разворачивались в куколку, а в тексте на правой странице были картинки разных платьев, очень красивых. Содержание я знала наизусть, но книжку часто открывала, чтобы снова и снова смотреть, как красиво одета эта необычная кукла.
Девочке эта книжка, разумеется, тоже понравилась. Мама щедрой рукой подарила ей книжку, не спрося моего согласия. Мне было очень обидно. Уроки музыки я и прежде не любила, а после этого и вовсе воспринимала как некое насилие надо мной. Слова такого я не знала, а ощущение незащищенности уже было.
Зато у сына я всегда спрашивала, можно ли отдать или выбросить какие-то его игрушки или вещи. Уважала его право на собственность.
В декабре в музыкальной школе, очевидно, освободилось место в классе фортепиано, мама отдала меня в школу. Где-то в марте моя учительница по специальности спросила, как у меня дела на сольфеджио. Смутно я догадывалась, что кроме фортепиано (2 раза в неделю), все ученики ходят раз в неделю на сольфеджио и музыкальную литературу. Но поскольку мне лично никто не говорил, что я должна ходить, с учительницей не знакомили, а с детьми я там не общалась, пришла-ушла, то на сольфеджио не ходила. Мне тогда было 9-10.
Короче, мне пришлось начать ходить и на сольфеджио. Все ребята уже прошли необходимую теорию про квинты-кварты и прочее, со мной никто особо не занимался индивидуально, я чувствовала себя непроходимой тупицей, т.к. из успехов у меня были только отлично написанные музыкальные диктанты, когда на слух нужно было записать нотами проигранную учителем мелодию. Всё остальное шло тяжело.
Это всё было так неприятно, что я стала прогуливать уроки, которые отсиживать мне было мучительно.
Однажды прихожу я с такого «урока», который просидела в гостях у Сашкиной одноклассницы Милки, я её очень любила. А мама, у которой в ванной стоял пар от стирки, разговаривает с кем-то по телефону.
Увидела меня, строго спрашивает:
— Ты где была?
— На сольфеджио, — уже догадываясь, что это звонок от учительницы, сказала я, т.к. вранье никогда не было моей сильной чертой, сходу не перестроилась.
Мама положила трубку, спустила на меня свое раздражение и ушла в ванную, крича оттуда, какая я … нехорошая.
Мне было стыдно, что я соврала, что попалась на вранье. Ещё было очень обидно, что Сашке разрешили бросить занятия музыкой, а я почему-то должна ходить, совершенно без желания и способностей к музыке, было горько слушать оскорбления.
Я не вынесла всех этих переживаний, маминого крика и тихонько вышла за дверь, спустилась на полпролета вниз, села на ступеньку и сидела в горестных размышлениях о себе такой ужасной и несчастной.
Мама, видать, заметила мое отсутствие, выскочила на площадку, увидела меня на лестнице и закричала, чтобы я шла домой. Как овца, я поднялась за ней в квартиру.
Тут и началось.
Очевидно, мое нежелание слушать её высказывания по моему поводу стали последней каплей. Мое упрямство её раздражало, ей хотелось, чтобы я подчинялась ей полностью, делала, как он велит.
Я сняла шубу с надставленными рукавами и подолом другого цвета, мама схватила ремень и от души меня отлупила.
Дня через два она мыла меня в ванной. Была я худенькой тогда. На ребрах, видимо, были синяки. Потому что мама мыла мне спину и спрашивала, не больно ли мне и объясняла, что избила меня не за прогулы, а за вранье. Я стояла молча, опустив голову, и думала о том, что вот уж или не бить, или не просить прощения, если били меня за дело.
Тогда я приняла это как правду, вроде как заслужила, повод был подобран верно.
Но я сейчас я думаю, что избила она меня за упрямство.
Хотя повод каждый раз находился правильный, объясняла мама, что бьет за дело, но уже став взрослой, мамой, я поняла, что дело было не в поводе, а в причине: мама часто гневалась и не умела гневом управлять. Срываться легче всего на том, что не способен дать сдачи. Домашние
животные
слабые люди, зависящие от взрослого человека, чаще дети, иногда постаревшие родители, страдают от насилия в семье чаще всего.
Такой длинный рассказ с подробностями написала, чтобы лучше были понятны чувства того ребенка.
Было ли больно? — Было.
Было ли справедливо? — Формально, да.
Прав ли бы родитель? — Тогда это казалось правильным. Теперь понимаю, что это было проявлением беспомощности родителей. Не зная, как реагировать на поведение ребенка, родитель самым простым способом воспитания-наказания использовал ремень. Традиция? Возможно. Моя бабушка тоже била своих дочерей, чем ни попадя. И тоже вроде бы за дело. А только это тоже было беспомощностью, неумением воспитать детей другими способами, нежеланием понять своих детей и гневливостью, несдержанностью.
После того случая мама меня, кажется, больше не била. Разве что подзатыльники были в сердцах.
В дневнике, который я начала вести чуть позже, написала, что я никогда не буду бить своего ребенка, что буду брать его с собой в театры и всегда в отпуск.
Что такое ремень, сын знает по прямому его назначению, я сумела сдержать данное той девочке слово. Хотя желание отлупить сына у меня тоже было, это правда. Удержаться было тяжело: гнев — чувство очень сильное. Поначалу просто удерживала себя насильно. С годами я научилась разбирать свои чувства на составляющие и работать с гневом изнутри. По сути, научилась уделять свои чувствам внимание, понимать себя и перестать себя ненавидеть — плохую, гневную как моя мама, которую боялась и ненавидела в те моменты, когда она кричала или била меня. Причин для гнева становилось все меньше: обнять свою внутреннюю одинокую и недолюбленную в детстве девочку становилось все проще. Я училась понимать и любить себя и других.
Вот так и повлияли на меня наказания: не научили меня быть хорошей тогда. Но та боль научила сострадать другим, в первую очередь, своему сыну. Он недавно рассказал, что с друзьями был разговор про физические наказания, он сказал, что его ни разу в жизни не били, а у меня крохотный такой комочек в горле появился, т.к. я-то знаю, что такое могло быть, желание поступать так же, как со мной, было.
Наказание не отучило меня от упрямства в детстве. Я была послушной, в целом, довольно управляемой, училась хорошо и пр. Но иногда маму раздражала. Очевидно, когда ей самой было тошно.
Наказание научило меня находить другие методы воспитания, прежде всего, самой себя.
Что вы думаете про наказания, как переживали, чему это вас научило?
«Эй, ты же провинилась, – обрёл я дар речи. – Думаю, есть нечто, что мы должны сделать сначала…»
«O-о-о, – раздался недовольный стон Нэнси. – Пожалуйста, мистер Бенсен, проявите милосердие…»
«А ты хотела прийти и остаться нетронутой? Ты не подумала, что это может привлечь чьё-то внимание?»
После короткой паузы и затем длинного вздоха она согласилась: «Хорошо. Но пожалуйста, сделайте это не очень больно».
Я подошёл к шкафу и взял оттуда заготовленную розгу – толстый, хлёсткий прут берёзы. Он жалил, как дьявол, и двоечница Нэнси знала такой прут слишком хорошо.
Нэнси ждала около моего стола, задирая юбку. Я указал ей, чтобы она нагнулась. Приказание было исполнено, но было очевидно, что девчонка не слишком счастлива от этого.
Для наслаждения её нервозностью я немного погладил промежность в течение нескольких секунд прежде, чем начать её драть. Там всё было влажно и будило дрожь с благоговением.
Вжик! Острый первый укус розги был очень сильным. Нэнси завизжала и завиляла попой, как не может вилять человек. «Ooуууу! Пожалуйста… не так больно!»
«Я должен сечь тебя так, чтобы это было похоже на реальную порку, – сказал я самым прозаичным своим голосом. – Несомненно, твои подруги захотят увидеть следы у тебя на твоём заду».
«Это вы, чтобы я была погорячей! Я знаю, – со слезами на глазах сказала она, – Но мне же правда больно! Я хочу не так, а как-нибудь по – друго-о-ому…»
«Молчи и терпи!» Вжик! «Оооо-о-о-ох!» – Нэнси подпрыгнула с моего стола, дёрнула вниз юбку и заревела. Я быстро поймал её и целуя бегущие по щекам слёзы, зашептал в мягкое ушко, чтобы она потрогала свои трусики – она потрогала, улыбнулась и скоро застонала от удовольствия. Я снова положил её зад на мой стол.
«Положенное наказание я прерываю, – продолжал шептать я. – Сейчас мы погреемся по-другому…»
Прежде, чем она смогла протестовать, я сдёрнул с неё трусики и положил тело девчонки, перекинув через моё колено. Голый зад завилял передо мной, и я звонко шлёпнул его. Она вскрикнула, но потом тихо захихикала от этого сюрприза. Я пошлёпывал всё сильнее, постепенно поднимая её. Тело Нэнси дрожало и тряслось, почти танцевало на моём колене – так она извивалась под моими ладонями.
«Теперь придётся потерпеть ещё, мисс Ньеучек, – прорычал я самым твердым голосом, на всякий случай, чтобы было слышно за дверью. – Вы же знаете, что заслужили это…»
«О-ооо-ох!» – застонала она, виляя бедрами, хотя я уже не трогал её. Она приняла игру. – «Пожалуйста, остановитесь!»
Вместо ответа я снова её шлепнул, стараясь, чтобы получилось громко. Моя рука «смазала», а покручивание ягодиц, ставших розовыми и очень тёплыми, сводило с ума. Кожа была мягкой, задик – круглым. Я мог бы шлёпать её целую ночь, но ладонь уже заболела. Между тем моим ногам было не очень приятно – штаны сопротивлялись желанию. Я остановил экзекуцию, поднял Нэнси на ноги. Она мягко приникла ко мне на секунду, а потом запустила руку между своими ногами.
Трусики Нэнси спустились к щиколоткам, так что она просто перешагнула их. Я сделал вид, что опять хочу согнуть её и протянул руку к розге… В глазах истекающей желанием девчонки появился ужас. Вжик! Я свистнул розгой по воздуху, а она по инерции вскрикнула. Две пурпурных полоски уже украшали её ягодицы, и видно было, как ей не хочется получать прутом ещё.
В этот день я чувствовал себя жестоким и готовым на солидную порцию розги этой ученице, постоянно гуляющей где-то вместо того, чтобы учить уроки. Впрочем, я примерно догадывался, на что уходит у негодяйки время, отведённое на домашние задания – вот и сейчас она на моих глазах грациозно расстегнула юбку, оставшись в блузке. Нэнси снова потерла себя, выгнула спину дугой и сама двинула задом в сторону моей розги. Кремово – белые ягодицы были немного красными и накрест пересечёными красными следами. Я больше не мог терпеть, я сопереживал ей, совершенно забыв о положенных ей за двойку двенадцати ударах. Я расстегнул брюки. Туда было нельзя, но была еще одна дырочка и я открыл ее пластмассовой воронкой.
Стоя, я приник к выгнутой около стола горячей попке Нэнси и отбросил розгу на пол. Прошло совсем немного времени, как я снова пришёл в себя, удачно кончив. Она благодарно стонала, и я погладил её повлажневшие ягодицы.
Несколько секунд визга Нэнси, а также свой последующий оргазм я воспринял так, как будто не было подготовки к этому длиной в полдня. Впрочем, довольно скоро я захотел её снова, и Нэнси снова закрутила частью, к которой я прижался так, что невозможно было оторвать. Выпоротые ягодицы подмахивали и колыхались под моим весом и чувствовалось, что Нэнси захотела так, что всё готова сделать для меня…
Мы лежали, соприкасаясь нашими телами, восстанавливая дыхание. Нэнси была в полном беспорядке – волосы растрёпанные, обвитые вокруг шеи, грудь вылезла из-под задранной блузки и изящно болталась. Я надеялся, что я выгляжу всё же ближе к уставу школы, но не был тоже в этом уверен.
Наконец, Нэнси поднялась на ноги и начала одеваться. Я наблюдал за ней, не двигаясь. Когда она была готова, я медленно последовал за ней. Мы помогли друг другу принять презентабельный вид, ликвидировав все следы нашей небольшой деятельности. Затем Нэнси сделала шаг к двери, чтобы уйти.
«На следующей неделе?» – прошептал я. Она глотнула и поглядела на меня смущённо, но ответила:
«Когда моя задница заживёт. И не так больно в следующий раз, o’key, мистер учитель?»
«Я боюсь, что вы будете чаще повторять свои правонарушения, – усмехнулся я, – чем ваша задница будет заживать, мисс Ньеучек. Каждая следующая розга должна быть больнее, чем в последний раз. Вы же знаете школьные правила!»
Она кивнула, наклонив голову, чтобы поклониться на прощание. Когда её взгляд снова упал на меня, то улыбка была мягкой и интимной. «Это действительно не такая большая цена, чтобы заплатить за такой кайф, – сказала девчонка, глубоко и с удовольствием вздохнув. – Я никогда не чувствовала себя так здорово.» Её рука потёрла болезненный зад…
«До следующей недели», – попрощался я шёпотом, целуя её.
«До следующей недели», – ответила она, сияя глазами.
Она закрыла дверь за собой, а я устало рухнул за стол. Впереди была целая неделя без любимой, хотя и крайне неприлежной ученицы.
Леночка
Лену сегодня будут пороть. Она это знает, ведь в ее доме давно заведен обычай – если Лена получает двойку, то она должна ко времени, когда придет отец, лежать с голыми ножками (да что ножками – с голой попочкой) на диване рядом с раскрытым дневником и ремнем. Пороли Лену в этой жизни не так уж мало. Училась она, в общем-то, неплохо, но всегда ведь случаются неудачи. В этот раз она была просто так невнимательна на контрольной, все ее ошибки были лишь следствием элементарных описок, просчетов.
Лена знала материал, но во время контрольной думала о том, как классно погуляет на дискотеке с Сашей, как ей приятно с ним танцевать, прижиматься к его телу, а потом целоваться…
Контрольная была вчера, а сегодня результаты выставили в дневник. Да, двоек у Лены уже как пару лет не было, а за двойки всегда была серьезная порка и тут даже Лена осознавала, что это вполне заслужено, где это видано, чтоб она, умная девочка и получала двойки? Растяпа, что же поделать… Конечно не всех за двойки порют, но, наверное, если бы не этот метод, она бы не училась так хорошо… Но черт возьми, ей ведь уже 17 лет! В довершение ко всему, порка – это не только больно, но и так стыдно, скорей бы уже школу закончить… Ну, да ладно – сегодня придется потерпеть, а впредь надо быть менее рассеянной. Отец уже скоро должен прийти, эх-эх-эх…
Лена не спеша снимает юбочку, обнажая свои ноженьки… Бедненькие вы мои! Легкий холодок пробежал по ее коже… Вот он и ремень. Лена взяла его в руки и слегка шлепнула себя по ножке – вот тебе, глупышка, ну почему ты такая растяпа!? Осторожно положив ремень на стульчик, девушка сама потянула вниз трусики. В зеркале была видна ее попка. Беленькая, она выделялась на фоне загорелых ножек. Да, сегодня она будет красненькой! Вот облом же! Лена легла на диван и стала ждать.