Написать историческое сочинение один день из жизни иезуита

Вся жизнь иезуитского ордена определяется известным режимом, благодаря которому вырабатываются именно личности, известные под названием иезуитов. Собственно правила, имеющие своей задачей руководить при выработке иезуитов, содержатся в так называемых Экзерцициях – произведении самого основателя ордена, составленном на основании его собственных испытаний, а правила деятельности уже готовых иезуитов содержатся в «Конституциях», которые, по наброску Игнатия Лойолы, обработаны его дипломатическим преемником Иаковом Лайнезом. Первые составляют духовное существо, а последние, так сказать, тело «общества Иисуса».

Целью ордена сам основатель его выставлял – «не только с помощью божественной благодати трудиться над спасением и усовершением лиц, составляющих это общество, но и с их помощью изо всех сил стремиться ко спасению и усовершению ближнего». Для достижения этой цели члены общества дают три обета: бедности, целомудрия и послушания. Обет бедности понимать нужно в том смысле, что как отдельные члены, так и церкви и учреждения общества не должны иметь никакой собственности, а жить милостыней.

Члены общества распадаются на четыре класса, которые следуют по восходящей линии в таком порядке:

1) Новицы, или послушники, которые обыкновенно проводят два года в каком-нибудь приготовительном учреждении и подвергаются тщательному наблюдению, пока ничего еще не зная о своем назначении в ордене. Они подвергаются строгим испытаниям, не препятствует ли что-нибудь их принятию в общество, к каковым препятствиям принадлежат: уклонение от веры, преступления и тяжкие грехи, обязательства по отношению к какому-нибудь другому ордену, брачное сожитие, затрудняющие деятельность телесные недостатки. За это время наблюдатели осведомляются обо всех их личных, семейных и других связях, знакомятся с их наклонностями и способностями, взглядами и намерениями. Они должны исполнить шесть главных послушаний, которые состоят в том, что они по целому месяцу предаются духовным размышлениям, служат в госпиталях и путешествуют без денег, проживая милостыней, исполняют разную унизительную службу, поучают детей или необразованных людей в вере и проповедуют или совершают исповедь. Они могут иметь общение только с такими сотоварищами, которые назначены им их высшими руководителями, о своих родителях могут говорить только так, как будто бы они уже померли, и им советуется порвать всякую связь со своим родством. Эта жизнь послушника, провождение которой обставлено точными предписаниями на каждый час в течение дня, заканчивается общей исповедью.

2) Схоласты дают указанные три обета, принимают на себя обязанность вступить в орден, изучают, в случае надобности, науки по системе иезуитов и еще раз проделывают экзерциции и подвергаются в течение известного времени искусу.

3) Коадъюторы могут быть или духовными или светскими; в последнем случае они служат ордену в качестве поваров, садовников, фельдшеров и служителей всякого рода, между тем как духовные преимущественно посвящают себя делу воспитания юношества.

4) Профессы должны в качестве коадъюторов принять священство и дают ордену еще четвертый обет, именно безусловно повиноваться папе и быть готовыми принять всякое поручение, какое только он найдет нужным для них. Это – заправилы ордена и исключительно посвящают себя целям его. Число их незначительно, и на сотню всех членов ордена их бывает только по два.

Кроме этих четырех классов, есть еще и присоединенные иезуиты, т.е. такие лица, которые, не принимая монашеских обетов, трудятся ради интересов ордена и безусловно повинуются ему. Их обыкновенно называют «иезуитами в коротком платье». Их организация и их отношение к ордену и к внешнему миру, равно как и их личное состояние окружены полнейшей тайной. Наконец, есть также и иезуитки.

Верховный сановник ордена есть генерал, который обладает безусловной властью, назначает на все должности ордена, может также сменять должностных лиц и избирается на всю жизнь. В качестве его министров выступают ассистенты, от четырех до шести в числе, из которых каждому предоставлена в ведение известная часть земли (каковое распределение часто видоизменялось). В ведении каждого ассистента состоит известное число провинций, на которые разделена земля, и во главе каждой провинции стоит провинциал. Таких провинций в настоящее время, напр. в Австрии и Германии, включая Нидерланды, считается три, в Италии четыре, во Франции две, и т.д., и всех вместе семнадцать. Во главе местных общин стоят супериоры. Эти общины представляют собой или обители профессов, которых три, именно в Риме, Палермо и Генуе, или общины для экзерциций, которых две – в Риме и Лионе, и затем много домов для новицев, семинарий, коллегий, пансионов и миссий. Рядом с каждым сановником, генералом, ассистентами, провинциалами и супериорами, стоит адмонитор или консультор, на обязанности которого лежит напоминать ему о его обязанностях. С целью наблюдения за управлением провинциями, от генерала посылаются визитаторы. Отчетностью и процессами ордена заведуют прокураторы, а цензурой составляемых членами ордена сочинений – ревизоры. Общее собрание, составляющееся под председательством генерала из ассистентов и уполномоченных из провинций, избирает генерала и ассистентов, в случае нужды решает вопрос о смене их и утверждает намеченные генералом изменения в постановлениях, равно как и в деле отчуждения орденских имений. В особенно важных случаях созывается генеральная конгрегация, в которой могут принимать участие все профессы. Каждая провинция, кроме того, имеет провинциальную конгрегацию.

Все, что власти в обществе Иисуса поручают своим подчиненным, последние должны исполнять без всякого исследования, «как будто бы они были трупами» (perinde acsi cadaver essent), и должны отдавать себя в беспрекословное распоряжение их, «как палка в руке старца», как это буквально говорится в Постановлениях.³

Если это отношение имеет своею целью слепое послушание, то вместе с тем отношение между равными, равно как и отношение высших к низшим, имеет своей целью поддерживать постоянное недоверие друг к другу. Все письма, которые пишутся иезуитами или получаются ими, должны быть предварительно прочтены их начальниками. Иезуит Мариана говорит об этом: «Все управление общества основывается на доносах, которые, как яд, распространяются по всему обществу, так что ни один член не может доверять другому. Из безграничной любви к неограниченному владычеству, генерал нашего ордена складывает все доносы в свой архив и придает им полную веру, не выслушав предварительно того, против которого они направлены.⁴ Даже и всякий сановник, в предписанные периоды, дает отчет своим начальникам о своих подчиненных, адмонитор или консультор каждого сановника о последних доносит генералу, в известные времена даже и супериоры делают доносы генералу, помимо провинциалов, и наконец, ассистенты наблюдают за самим генералом и должны выступать против него, когда он погрешает в чем-нибудь. Обо всех членах и их жизни и деятельности ведутся самые подробные записи.

Из сказанного с достаточностью вытекает, что у иезуитов, при общих орденских обетах, главное значение придается послушанию, которое подавляет всякую самостоятельную мысль и делает даже невозможным всякое индивидуальное развитие характера, так что орден, в действительности, никогда не давал каких-либо самобытных умов, которые бы могли создавать нечто оригинальное. О целомудрии упоминается только в немногих словах,⁵ и из поставляемой членам ордена в обязанность бедности ⁶ делается так много исключений, что этот обет, в действительности, совершенно не существует у общества. Даже изгоняемый из общества член не получает обратно тех взносов, которые он делал ордену. По декларациям генерала ордена Лайнеза,⁷ иезуит, когда того требуют цели ордена, может расходовать значительные денежные суммы, может самым приятным образом и роскошно одеваться («к вящей славе Божией», прибавляет преемник Лойолы).

Что касается экзерциций или духовных упражнений (созерцаний) Лойолы, которым каждый иезуит, в течение всей своей жизни, должен посвящать ежегодно по крайней мере восемь, а новиц целых тридцать дней, то в этом отношении один новейший историк метко говорит следующее:⁸ «Вся эта книга есть психологический шедевр. С истинной виртуозностью проникает она в человеческое сердце, в его сокровеннейшие побуждения, в его тончайшие, как и его грубейшие чувствования. Высочайшие идеи, как и чувственные инстинкты человека, ставятся на служение намерениям автора, сводящимся к тому, чтобы всецело подчинять человеческую душу Богу, т.е., вернее, римско-католической церкви. При этом не забыто ни одно из средств и менее всего из внешних, как например: точное письменное изложение грехов и их частое исповедание учениками; возбуждение воображения до состояния галлюцинаций; постоянное собеседование верующего с его собственной душой и его собственной совестью, равно как и с Христом, Богородицей и святыми; обязательство чувствовать нравственную скорбь и самоосуждение и проливать слезы; горячие молитвы, которые всякий раз составлены соответственно данному предмету; отчетливое изображение распятого Христа, равно как и ада со всеми его муками». Ученика будят в полночь, ему показывают скелеты, если хотят настроить его мрачно, или дают ему цветы, если хотят настроить его благодушно. Ему предписываются известные положения и телодвижения, причем не бывает недостатка в посте и бичеваниях. Но целью всего этого служит то, чтобы достигнуть полнейшего, до подавления всякой воли, подчинения римской церкви. Отцы церкви и затем Фома Аквинат и любимые иезуитские богословы должны быть изучаемы проходящими искус в такой же мере, как и Библия. Что церковь называет черным, говорит Лойола, то и он должен признавать черным, даже если оно кажется ему белым. Иезуит Беллярмин идет еще дальше и говорит, что даже грех должен он считать своей обязанностью, если только это прикажет папа, или буквально: если бы папа ошибочно предписал исполнение пороков и запретил исполнение добродетелей, то церковь обязана веровать, что пороки составляют хорошее, а добродетели дурное дело, если она не хочет грешить против своей совести; она должна почитать хорошим то, что он повелевает, и дурным то, что он запрещает.⁹ Вышедший в 183Зг. из ордена граф Пауль Фон Гёнсбрёх говорит следующее: «Иезуитизм подавляет духовную самостоятельность своих членов, подводит их под всеобъемлющий, всеподавляющий шаблон, этим самым сокрушает их и не дает им возможности достигнуть естественного и правильного развития… Новицу на каждую четверть часа дается предписание, что он должен делать… Воля или наклонность к какой-нибудь деятельности притупляется… Если новиц захочет выпить глоток воды, воспользоваться клочком бумаги, книгой или карандашом, то он должен уже просить позволения на это… К каждому новицу приставляется так называемый ангел-хранитель, т.е. два новица постоянно ежедневно, в определенный час, должны взаимно указывать друг другу те проступки, которые совершены ими. По несколько раз в году происходит так называемое побиение камнями; каждый новиц должен становиться на колена и затем каждый из остальных должен укорять его за внешние проступки, как например за то, что он ходит слишком быстро или слишком медленно, говорит слишком громко или слишком тихо, и т.д…. Еженедельно ему даются определенные сотоварищи ордена, и он с ними только и может иметь общение… Одним словом, в ордене муштруется весь человек во всех его движениях и внешнем поведении, как днем, так, и ночью.

Нравственные начала иезуитского ордена обыкновенно определяют положением: «цель оправдывает средства». Правда, нельзя сказать, чтобы это положение буквально где-нибудь встречалось в каком-нибудь иезуитском сочинении; но его иезуитское происхождение очевидно как из того обстоятельства, что оно вполне вытекает, по своему смыслу, как увидим потом, из воззрений моралистов ордена, так и из следующих положений иезуитских ученых: Герман Бузембаум, в своей Medulla theologiae moralis (впервые вышедшей в 1650 году во Франкфурте на Майне), на стр.320 излагает такое правило: «Cum finis est licitus, etiam media sunt licita» (если позволительна цель, то позволительны и средства), и на стр. 504: «Oui licitus est finis, etiam licent media» (кому позволительна цель, тому позволительны и средства). Иезуит Пауль Лейманн в своей «Theologia moralis»,¹⁰ ссылаясь на Санхеза, излагает это положение в следующих словах: «Tactus turpes inter conjuges, si fiant ut praeparationes, seu incitamenta ad copulam conjugalem, vacant culpa: quia cui concessus est finis, concessa etiam sunt media ad finem ordinata». Эскобар, в своих «Univ, theologiae moralis recept. sententiae»¹¹ говорит: «Non peccat, qui ob bonum finem in actibus ex natura sua malis delectatur» (тот не грешит, кто, ради доброй цели услаждается худыми по природе средствами). «Finis enim, – так говорится затем в пояснение этого положения на соблазнительных примерах, – dat specificationem actibus et ex bono vel malo fini boni vel mali reduxuntur» (ибо цель придает действиям их собственный характер, и вследствие доброй или худой цели и действия становятся добрыми или худыми). Тоже самое положение встречается и в сочинениях иезуитов Сота, Толетана, Наварры, Васкеза, Санхеза, Лессия, Сейра, Сильвестра и др. У Кароля Антония Каснеди из его «Crisis theologica» (Лиссабон, 1711) мы укажем в этом отношении на Tom.I, disp.7, sect.2, §5, n.87, р.219, где говорится: «nunquam posse peccari sine advertentia ad malitiam, nunquam cum bona intentione» (никогда нельзя погрешить без отношения ко злу, никогда, имея в виду добрую цель), и на Tom.II, disp.14, sect.4, §3, n.120, р.381, где написано: «Вопит morale non pendet nisi a judicio operantis, quod sive sit, sive non sit materialiter conforme legi Dei, dummodo ut est sub judicio prudenti, sit formaliter conforme legi Dei, ut ab operante apprehensae, satis est Deo, qui primario operantis intentionem consideret» (доброе в нравственном отношении действие зависит только от суждения действующего, которое достаточно для Бога, преимущественно взирающего на намерение действующего, будет ли оно материально соответствовать божественному закону или нет, если только по разумному суждению и формально оно соответствует божественному закону, как он понимается действующими). Иаков Илльсунг, в своем «Древе мудрости и проч.», на стр.153 говорит: «Cui licitus est finis, illi licet etiam medium ex natura sua ordinatum ad talem finem» (кому позволительна цель, тому позволительно и соответствующее этой цели средство). Людвиг Вагеман, иезуитский профессор нравственности, в своей «Synopsis theologiae moralis»¹² говорит: «Finis dеterminаt moralitatem actus» (цель определяет нравственный характер действия); Эдмунд Фойт в своей «Theologia moralis»¹³) говорит: «Cui finis licet, еi et media permissa sunt»; там же, на стр.472, н.731: «Oui concessus est finis, concessa etiam sunt media ad finem ordinata» (кому дозволена цель, тому дозволены и средства к достижению цели). Патер Винцентий Филлиуций из Сиены, в своих «Quaestiones morales de christianis officiis in casibus conscientiae»¹⁴ говорит: «Intentio discernit actionem» (намерение определяет собою характер действия). Также и в новейшее время иезуит И.Петр Гури в своих «Casus conscientiae»¹⁵ говорит: «ubi licitus est finis, etiam licita sunt media per se indifferentia» (где позволена цель, там позволены и безразличные сами по себе средства). Новейший иезуитский моралист-богослов Августин Лемкуль, наконец, говорит: «Moralitas tandem desumiter ex fine» (нравственность судится по цели.¹⁶

Так как к вышеприведенным положениям присоединяется много исключений и ограничений, причем в некоторых случаях даже отвергаются «худые средства» (понятие, впрочем, весьма растяжимое), то часто приводимое положение «цель оправдывает средства» нельзя прямо и само по себе считать таким, которое проповедуется иезуитами. Тем не менее, приведенные выше места служат достаточным доказательством того, что это положение не без основания приписывается иезуитам. Во всяком случае, к сожалению, и вне иезуитского ордена к положению, что цель освящает средства, нередко прибегают даже самые его ожесточенные противники. Но это и неизбежно; потому что следование этому правилу, в его общем характере, нельзя подвести ни под какие параграфы узаконений о наказаниях.

Было бы, впрочем, не важно, если бы положение, что где позволительна цель, там позволительны и средства, существовало само по себе, не имея никаких практических последствий. Но зло заключается именно в том, что все нравственное учение иезуитов, от древнейшего до новейшего времени, состоит только в полнейшем осуществлении этого в своем применении столь сомнительного положения. Но это нравственное учение тем опаснее, что оно во многих случаях стоит в прямом противоречии с жизнью его авторов и поэтому тем более может служить поблажкой для безнравственных действий или, по крайней мере, давать возможность для извинения таковых. Между моралистами этого рода одним из выдающихся является Антоний Эскобар (род.1589, ум.1669), который вел весьма строгую нравственную жизнь и с самой строгой тщательностью исполнял обязанности своего служения, что, пожалуй, можно сказать и о других, если и не обо всех остальных иезуитских моралистах. Но эти моралисты, однако, расплывчатой моралью своего учения косвенно предоставляли своим последователям право считать их собственную строгую жизнь не необходимой для достижения религиозных и нравственных заслуг. Никакими прикрасами нельзя затушевать того факта, что почти все иезуиты, которые писали о нравственности, и между ними 50–60 человек были трудолюбивыми писателями и даровитыми учеными, во многих случаях считали позволительными такие действия, которые признаются дурными здравым человеческим смыслом и нравственными предписаниями всех цивилизованных народов, а во многих случаях оставляли нерешенным вопрос, позволительны они, или нет. Так как совершенно не имеется таких иезуитских моралистов, учение которых всецело согласовалось бы с общепризнанной нравственностью, между тем как со стороны ордена явно одобрены такие сочинения, в которых излагается как раз противоположное, то культурная история человечества имеет полнейшее право считать учение этих именно иезуитских моралистов за учение самого ордена· Впрочем, долг обязывает сказать, что, по сравнению с учением прежних иезуитских моралистов (с XVI по XVIII столетие), новейший иезуитский моралист Гури (ок.1870г.) берет значительно лучшие, т.е. нравственно более строгие ноты, а даже новейший моралист Лемкуль, по сравнению с ним, сделал еще дальнейший шаг в деле приближения к общепризнанной человечеством нравственности. Если только иезуиты в этом отношении действуют серьезно, то это должно нас лишь радовать; но, в виду их прошлого, отнюдь не грешно относиться к подобным улучшениям с известным недоверием.

Теории иезуитов в так называемом нравственном богословии сводятся к различным искусственным положениям, благодаря которым достигается возможно слабый и мало обязательный нравственный закон, так что остроумный Француз Галлье вполне мог сказать об иезуите Бони: «вот человек, который снимает грехи с мира!» Эти уловки известны под следующими названиями: пробабилизм, способ управления намерением (methodus dirigendae intentionis) и внутренняя оговорка (reservatio s. restrictio mentalis), к каковым главным мотивам присоединяются еще второстепенные вспомогательные средства, как двусмысленность, утилизм, кландестинизм, квиетизм и формализм.

Пробабилизм – это основное положение всей иезуитской морали, заключается в том, что считается позволительным все то, что объявлено как позволительное каким бы то ни было важным авторитетом (Doctor gravis) в глазах иезуитов – следовательно, очевидно, иезуитским. Иезуиты Санхез, Наварра, Эскобар, Са и др. прямо говорят: что́ утверждает единственный ученый муж, то через это самое, даже если бы сто были против него, получает степень вероятности (probabilitas) и, поэтому может быть совершаемо без смущения. Если же из многих Doctores graves одни считают известное дело позволительным, а другие его же считают непозволительным, то предоставляется на выбор, делать его, или не делать. Эмануель Са идет еще дальше и говорит: «Можно делать то, что по вероятному мнению считается позволительным, если бы даже непозволительность его была несомненнее для совести», а Эскобар, в свою очередь, говорит: Можно следовать менее вероятному мнению, с устранением более вероятного, и даже отвергнуть более вероятное и следовать мнению другому, если это последнее только одинаково вероятно. Но понятно само собой, что иезуитам из многих более или менее вероятных действий постоянно советуется следовать тем действиям, которые выгоднее его ордену (magis conveniens nostris), не обращая внимания на то, хороши ли они или дурны.¹⁷

Особенно опасной оказывается эта теория в отношении к одной из самых значительных деятельностей ордена, именно к исповеди. Иезуиты Васкез и Эскобар учат, например, что духовник может посоветовать исповеднику, при известных обстоятельствах, также и менее вероятный, даже против его собственного намерения идущий образ действия, если этот последний легче и выгоднее, а иезуит Бони дополняет это положение уверением, что если намерение, по которому кто-нибудь действует, вероятно, то духовник должен дать ему отпущение; если даже он сам держится совершенно другого воззрения, а если он противится ему, то совершает смертный грех, – с чем согласны также Санхез и Суарез.

Лемкуль свой взгляд на пробабилизм обобщает таким образом: <Во всех сомнительных предметах и только в тех, касательно которых можно спорить, позволительны они или нет, можно следовать истинно вероятному воззрению, которое считает действие или опущение позволительным, даже если противоположное мнение, по которому они считаются непозволительными, также вероятно или даже вероятнее его».¹⁸ Так, очевидно, может быть оправдано всякое действие.

Только что сказанное находит себе важное подтверждение в том, что и действительно одни иезуитские моралисты считают известное действие позволительным, между тем как другие осуждают его. В то время как Васкез решительно осуждает убийство, Лессий и Эскобар извиняют убийство из мести. Грегор Валенсийский позволял судье, который находит столько же вероятности в пользу справедливости одной стороны, как и в пользу другой, решить дело в пользу той, ходатаи которой находятся в дружественном с ним отношении, и даже, чтобы сделать услугу своему другу, один раз решить дело так, а в другой иначе, – если только отсюда не угрожает последовать скандала! Азор и Эскобар¹⁹ позволяют врачу составлять такое лекарство, о котором можно думать, что оно может исцелить, хотя бы вероятнее было то, что оно повредит.

Равным образом удобно и учение о «способе управления намерением», который состоит в том, что известное, по обычным понятиям, дурное действие позволяется вследствие того, что оно совпадает с позволительным моментом. Так, напр., иезуиты Васкез, Гуртадо и Таннер согласны между собой в том, что сын может желать смерти своего отца, даже радоваться ей, если он имеет своей целью не смерть, а то наследство, которое предстоит получить ему. Не довольствуясь этим, патер Фагундез позволяет эту радость даже в том случае, если сын убил своего отца в состоянии опьянения!

Но особенно характеристична для старого иезуитского миросозерцания «внутренняя оговорка», с которой в большинстве случаев связывается и «двусмысленность». Она имеет место в том случае, если уверяют в каком-нибудь неистинном обстоятельстве, даже клянутся в нем и употребляют слова, благодаря которым уверение или клятва становятся истинными. Двусмысленность избирает, вместо определенного заявления, такое выражение, которому в мысли можно придать другое значение. Особенно силен в этом Санхез и заходит так далеко, что позволяет следующее: если убийцу спрашивают, он ли убил известного человека, то он может ответить: нет, размышляя, напр., при этом, что он не убил его²⁰ до своего рождения. Подобным же образом Кардена допускает следующее: если кто-нибудь умертвит француза – Gallum, то он может, не впадая в ложь, утверждать, что он не убил Gallum, разумея под gallum петуха.²¹ Преступник может также, например, отрицать, что он взломал замок (в двери), если он при этом разумеет за́мок. Эскобар распространяет это учение, считая позволительным не исполнять тех обещаний, давая которые человек имел в мысли, что он никогда не исполнит их.

Еще более опасное следствие может иметь «утилизм», который позволяет преступление, при помощи которого можно отвратить от себя большой вред. Иезуиты Лами, Лезий, Таннер и Наварра считают позволительным, если человек предупредит оклеветание своей чести посредством умерщвления клеветника; позволяют избегать дуэли, которую они вообще считают позволительной, через умерщвление противника, и даже позорного приговора через умерщвление судьи и свидетелей; Карамуель находит позволительным умертвить женщину, с которой совершено прелюбодеяние, если угрожает опасность, что она выдаст.

Более безвредный, но все-таки отвратительный характер имеют другие формы иезуитской морали, именно квиетизм, который допускает грех, насколько душа отдается ему «с отвращением», или насколько соглашается на него личность, с которою совершается грех, – «кландеестинизм», который (именно у Эскобара) извиняет все, что остается тайным (но правилу: si non caste, tamen caute, – если не добродетельно, то все-таки предусмотрительно!), и жалкий формализм, который позволяет обходить все постановления, если только это делается под иной формой, например, можно читать запрещенную книгу по отдельным листкам, потому что в таком случае читается уже не целая книга.²²

Если перейдем теперь к воззрениям иезуитов на отдельные пороки и преступления, то на рассмотрении непозволительных действий, имеющих половое свойство, мы можем остановиться лишь весьма кратко, потому что тот способ, как иезуитские моралисты рассуждают об этих грехах, прямо противоречит простейшим понятиям о приличии. Знаменательно уже и то, что в переводах моральной теологии патера Гури эта глава оставляется в латинском подлиннике и не воспроизводится на новейших языках. Особенно возмущает при этом то обстоятельство, что иезуиты относятся к женскому полу с отвращением и презрением, и самое понятие греха, по-видимому, связывают с вопросом об искушении мужчин со стороны женщин, почти не касаясь противоположного отношения. То, что мужчины делают в этом отношении, находит себе повсюду многочисленные извинения, так что едва ли оказывается такой случай, в котором они подвергались бы осуждению, причем вся вина обыкновенно сваливается на женщин. Многие иезуиты позволяют соблазнителю пренебрегать женитьбой на своей жертве, если можно «опасаться» худого исхода такого брака, и освобождают мужчину от всякого возмездия в пользу своей жертвы, даже от необходимости просить прощения у родителей. Иезуиты позволяют также и проституцию, которая, как известно, низводит женщину в положение рабыни.²³ Филлиуций и Тамбурини допускают ее даже для почтенных (?!) женщин и девиц!!²⁴ Иные, пожалуй, скажут, что такие грязные подробности, которые с особенной любовью разрабатывает Гури, необходимы духовнику, чтобы знать в подобных случаях, насколько он может отпускать совершенные грехи. Но Иисус Христос, имя которого присвоили своему обществу иезуиты, смотрел на это дело не так. Он сказал грешнице: «Иди и вперед не греши»; Он не хотел знать никаких подробностей о ее грехе. Да эти подробности нисколько не имеют отношения к делу, если предстоит судить нецеломудрие. Настойчивое увещание здесь, несомненно, гораздо предпочтительнее возмутительного исследования, так как оно действеннее и достойнее церкви, помимо тех опасностей, которые при известных обстоятельствах оно может причинить как духовнику, так и исповеднику или исповеднице! Невинные отроки и девицы, равно как и неопытные женщины могут быть наведены на такие мысли, которые раньше оставались им совершенно чуждыми.

Большую роль в иезуитской нравственной системе играет ложь, но, к сожалению, более в смысле ее допущения, чем запрещения. В судебных процессах иезуиты позволяют обвиняемым и свидетелям так много извращений, отрицаний и других неправд, что если бы следовать их правилам, то деятельность судов чрезвычайно усложнилась бы, если не сделалась бы совершенно напрасной. Санхез предполагает, конечно, случай, что вопрос судьи может быть несправедлив; но обсуждение этого обстоятельства он предоставляет находящемуся под судом! Из дальнейшего разъяснения этого иезуитского ученого, впрочем, становится ясным, что под судьей, ставящим неоправдываемые делом вопросы, нужно разуметь такого, который по своим воззрениям не находится в благоволении у церкви. Но и помимо этого обстоятельства, по Санхезу, можно отрицать известное действие, если есть надежда достигнуть через это своего оправдания или вообще выиграть дело, или можно при этом допустить какую-нибудь оговорку в мыслях, так что, в сущности, всякая ложь оказывается дозволительной. При таких обстоятельствах явно допускается и клятвопреступление.²⁵ Правда, Гури запрещает вообще всякую ложь, но позволяет «по важной причине» умственную оговорку и употреблять двусмысленные слова, причем ссылается на св.Альфонса Лигуорийского, который хотя и не был иезуитом, но был основателем сродного с иезуитами ордена редемптористов или лигуорианцев, и не стеснялся утверждать, что сам Христос прибегал к подобным уловкам!!!²⁶ Иезуит, следовательно, ставит в похвалу Божественной личности то, что другие люди считают позорной клеветой на нее! Христос говорил: «если кто ударит тебя по ланите, подставь ему другую» А Его мнимые последователи Фагундез, Филлиуций, Эскобар, Гури и др. позволяют отмщать за оскорбление оскорблением, за поношение поношением,²⁷ и именно – ко благу поносителя, дабы он не возгордился и дабы другие менее уважали его!! Мало того, они даже позволяют приписывать другому ложное преступление, чтобы избегнуть пытки перед судом или тяжкого вреда вне суда.²⁸ Эскобар, Лессий, Наварра и многие др. позволяют также вскрывать чужие письма, от которых можно «опасаться» зла, или даже из любопытства, если думают, что в них не содержится «ничего особенно важного!» Но если бы отсюда последовало неожиданно зло, то любопытный, по мнению Молины, не подлежит никакому наказанию.²⁹

Это приводит нас к другим преступлениям против любви к ближнему. Так, многие иезуитские моралисты считают позволительным посредством наушничества вытеснять другого из милости начальника, открывая ему его ошибки, добиваться в свою пользу завещанного другому наследства, желать грешнику болезни, чтобы он под ее влиянием обратился, или даже смерти, чтобы она прекратила его несправедливость. Даже отношение между родителями и детьми и между супругами обставляется у иезуитов безобразными постановлениями. По Эскобару, Ларе, Санхезу, Фагундезу, Сурду и др., ни католики-дети не обязаны кормить своих впавших в ересь родителей, ни католики-родители своих впавших в ересь детей в случае тяжелой нужды. «Католики обязаны ненавидеть своих отцов, братьев и сестер, если они склоняют нас к греху (т.е. к другой вере, чем содержимая римской церковью)», говорит Фагундез, а Эскобар прибавляет: ибо они не родители, но враги души и спасения.³⁰ Толет и Эскобар учат далее, что римско-католические дети могут обвинять своих родителей в преступлении уклонения в ересь, даже если бы они знали, что за это им придется потерпеть смерть на костре! Эскобар утверждает, в согласии с Молиной, Викторией, Генрикезом и др., что дети не обязаны оказывать родителям никакого повиновения в отношении брака и сохранения невинности, и такого же воззрения держится и Гури.³¹ Санхез учит, что муж может бить свою жену, и эти побои тогда только могут служить причиной для развода, когда они связываются с опасностью смерти для жены.³²

В отношении воровства патеры иезуитского ордена вполне благоволят к тому образу действия, который, вследствие ложного понимания легенды, приписывается св.Криспину. Сын не совершает тяжкого греха, если он обворовывает своего отца и украденное отдает бедным, или вообще употребляет на богоугодные дела, или если он крадет у отца столько, сколько последний должен бы давать ему за исполняемые в его доме работы и не дает добровольно. Равным образом оправдывается и жена, берущая у своего мужа деньги, чтобы он не растратил их, или отнимающая еретическую книгу, чтобы он не читал ее (Бузембаум, Эскобар, Диана, Лессий, Лигуорий и Гури). Слуги могут воровать небольшими частями жизненные продукты (Наварра и указ, прежде), монахи могут брать то, что не додано им их настоятелями (Эскобар и др.). Бедные могут также совершать небольшие кражи, чтобы поддерживать свое существование (Медина, Эскобар и Гури), Кто по нужде потребляет чужое добро, тому нет надобности возвращать его; у должника можно взять то, что он должен, или у кредитора, что, по собственному мнению, переплачено ему, или у господина, что не додано им в уплату или что вычтено из платы по случаю ненамеренной порчи известной вещи. Равным образом позволяется, в случае настойчивого требования со стороны кредитора, украсть у него вексель под предлогом заплатить по нему и проч, ³³ Лемкуль³⁴ в известных случаях допускает оправдание, когда оно немыслимо по законам истинной нравственности. Бузембаум, Лейман, Наварра, Лигуори и Гури допускают по существу возможность для должника настолько откладывать уплату своего долга, насколько он хочет, или даже навсегда, если он, вследствие этой уплаты, потерпит больше убытка, чем сколько имел бы выгоды кредитор. Лессий и Эскобар позволяют должнику удерживать у себя столько, сколько необходимо для того, чтобы прилично жить, т.е., в действительности, сколько он хочет, а Санхез позволяет даже отрицать удержанное перед судом. Эскобар, Филлиуций, Лигуори, Гури ³⁵) и др. допускают игрокам столько свободы, что этим самым фактически дозволяется всякий в игре обман, а Муллет³⁶ дозволяет портному удерживать у себя части от приносимых ему материй «не особенно значительной ценности». Эскобар дарит нашедшему найденное, если собственник неизвестен, и таким образом этот тайный коммунизм доводит до невероятных размеров!³⁷

Тягчайшее из всех преступлений, убийство, встречается у названных моралистов с такой же снисходительностью, как и прочие. Эскобар, Наварра и многие другие допускают, впрочем не вполне согласуясь между собой, умерщвление того, который бьет нас или даже только хочет бить, или «ложного» свидетеля (т.е. такого, который может повредить нам), или вора, который хочет обокрасть нас, равно как и тирана (т.е. кого считают за такового), и поносителя нашей чести, даже если бы он открывал наши действительные тайные пороки и т.д. Наконец, по воззрению некоторых, даже сыну позволяется убить отца, если последний находится в церковном отлучении! Но с такой легкостью относясь к жизни других, иезуиты отчасти запрещают всякую смерть, как пожертвование. Некоторые из них именно не позволяют полагать собственную жизнь за жизнь друга, равно как и за честь и за состояние его, и этим самым проповедуют гнуснейший эгоизм, который, если бы люди были послушными учениками иезуитов, повлек бы за собою то, это жизнь безусловно лишилась бы всякой обеспеченности.³⁸ Некоторые из этих иезуитов, конечно, строже относятся к убийцам, чем другие, и Гури отступил от подобных учений своих прежних сотоварищей по ордену, так как они сделались несовместимыми с государственными порядками настоящего времени. Тем не менее, и он проповедует также совершенно нехристианское учение: «Всякий обязан любить самого себя больше, чем ближнего».³⁹ Вообще несомненен тот факт что не только по крайней мере восемнадцать ученых иезуитов почти буквально и уже вполне по смыслу защищают положение, что цель оправдывает средства, а по меньшей мере полсотни их, если не более, и именно включая высших представителей, старались применять это положение на практике в виду всех и даже тягчайших преступлений, и что иезуиты еще и теперь, как показывает Гури, за исключением убийства, вполне держатся этого учения. Правда, нужно заметить, что эти моралисты не всегда безусловно позволяют преступления вроде указанные выше, как и многих других, которые было бы слишком долго приводить, но очень тонко в каждом отдельном случае приводят основания за и против допущения, и в конце концов высказываются то за них, то против них; но так как в каждом случае они приводят основания также и за допущение, то преступник, по принципу пробабилизма, всегда может находить достаточные основания для извинения совершаемого им дела.

Для нас еще, пожалуй, понятно то, что ультрамонтаны не стыдятся объявлять подобное общество солидарным со своей церковью и всячески защищают его. Но вполне кажется удивительным, что такое общество, во имя так называемой свободы сообщества, допускается еще и доселе в некоторых цивилизованных государствах! Самое дерзкое утверждение, которое только можно себе представить, есть то, что иезуиты считают себя последователями Иисуса. Иисус Христос совершенно ясно и просто осуждал все преступления без исключения; иезуиты, напротив, прямо начинают с того, что, запрещая преступление «вообще и само по себе», они затем допускают столько исключений, уловок, обходов и разных извивов, что все их нравоучение оказывается грубейшим лицемерием.

Впрочем, некоторые папы отвергали и осуждали многие положения иезуитской морали, именно Александр VII (1665 и 1666г.) осудил 45 этих положений, Иннокентий XI, декретом от 2 марта 1679 года, не менее 65, и наконец Александр VIII, в 1690 году, еще 33; но все это нисколько не препятствует позднейшим и даже теперешним иезуитам держаться большей части этих же самых положений.

Если теперь, вопреки всем этим фактам, недавно вышедший из иезуитского ордена графа Пауль Гёнсбрёх, в своем сочинении, написанном с целью оправдать свой выход,⁴⁰ говорит, что нравственность иезуитов отличается безупречной чистотой, то тут он делает смешение нравственности, которую проповедует орден, с той нравственностью, которой держатся его члены на практике. Мы говорим не о последней, потому что не имеем для того достаточных данных, и поэтому не хотим сомневаться, что многие иезуиты ведут жизнь добродетельную. Но, во всяком случае, нельзя не считать позором для ордена то, что он до настоящего времени держится пробабилизма, подкапывающего всякую нравственность. Совершенно бесчестно то, что если те же самые люди, которые, по отзыву графа Гёнсбрёха, в сердце совершенно безупречны, в то же время в своих сочинениях выступают «остроумными головами», старающимися всячески оправдать и даже допускать порок в самых его отталкивающих формах. Между «головой» и «сердцем» не должно быть никакого противоречия.

Иезуиты всегда считали недостойным для себя повиноваться государству и законам, так как первое не повинуется им, а последние составлены не в их духе. Иезуиты Озорий и Гретсер приписывали папе право поставлять и низлагать императоров и королей и разрешать их государства от повиновения им. Современный нам иезуит Гури поучает образовывающихся по его книге духовных лиц, а через них и всех руководимых ими верующих, что не следует повиноваться тем законам, которые противоречат церковной самостоятельности или законам церкви, при чем он, напротив, не только католикам, но и всем христианам предписывает повиноваться церковным законам, и последние считает обязательными даже и в том случае, если они не признаны государством.⁴¹ Еще в 1871 и 1872гг. иезуитский орган Civiltà cattolica называл папу верховнейшим судьей и законодателем христианского мира, а иезуит Тарквиний выводил конкордаты из этого именно его достоинства, а не из договоров. Ясно, что благоустроенное государство не может терпеть подобных воззрений, потому что оно не может существовать при допущении их.

По вопросу о пошлинах иезуиты вполне согласуются в своих воззрениях с контрабандистами. Гури и др. оставляют нерешенным вопрос о том, есть ли деятельность этих темных людей грех или нет, и освобождают их от всякого обязательства возмещать убытки обманываемого ими государства; они даже допускают, что пошлины, которые отняты у государства, вместо него, можно обращать на богоугодные цели. Весьма снисходителен Гури также и к незаконной охоте и рыболовству, к идущим на подкуп судьям и взяточникам из чиновников, равно как и к нарушению всякой военной дисциплины, хотя, вопреки этому, охотно допускает «при еще незаконченной борьбе» умерщвление невинных, как женщин, старцев, путешественников, духовных и т.д., насколько они замешаны с «виновными» (как он называет солдат), если без них остальная масса врагов, которая совершенно должна быть уничтожена, не могла бы быть уничтожена.⁴²

Но все это безобидно по сравнению с тем, как иезуиты хотели бы обращаться с еретиками, т.е. вообще с теми людьми, которых они называют подобным именем. Иезуит Беккан⁴³ подвергает вообще церковному суду лиц, отделившихся от римской церкви, требует для еретиков великого отлучения, лишения их всяких почестей, которое должно простираться даже на их детей и племянников, конфискации всего имущества, лишения права наследства, отеческой власти и т.д., и объявляет государство обязанным, по поручению церкви, наказывать упорных еретиков смертью. Еще даже и в новейшее время (1872г.) иезуитский орган Civiltà catolica утверждал, что римско-католическая церковь имеет право подвергать тягчайшему телесному наказанию (следовательно и сожжению на костре) даже протестантов и православных. Естественно отсюда, что иезуиты, осуждают свободу религии в самых резких словах и называют ее опасною для государства.⁴⁴ Таким образом, терпеть иезуитов – значит отвергать свободу религии.

Одинаково враждебно даже и в новейшее время иезуиты относятся к свободе совести. Их орган, Civiltà catolica, выражал полнейшую радость тому, что энциклика и силлабус Пия IX от 8 декабря 1864 года осудил «все теперешнее воззрение на права совести и религиозной веры и исповедания», и затем продолжал: «Было бы опасным заблуждением предоставлять протестантам одинаковые политические права с католиками или протестантским переселенцам предоставлять свободное отправление богослужения». Тот же самый орган называл в 1869 году свободу совести и богослужения «безумством и пагубой». Иезуит Либератор называл их в 1871 году «чистейшим сумасбродством». Мало этого, иезуит Бруненго в 1891 году заходил так далеко, что восхвалял инквизицию и, вопреки противоположным утверждениям ультрамонтанов, защищал ее церковное происхождение и характер, а также и право церкви подвергать людей чисто гражданским наказаниям. То же самое положение защищали в 1869г. иезуиты Гергард Шнееманн и Клеменс Шрадер. Известно, что знаменитый иезуитский проповедник патер Ро подвергал веротерпимость самому позорному издевательству и порицанию! Поистине, к ним применимо изречение: по плодам их познаете их!

Как иезуиты относятся к государственной школе – об этом можно судить уже по тому, как относится к ней преданная им, например, партия в Германии. Но Гури прямо говорит, что для католиков тяжкий грех посылать своих детей в некатолические или так называемые безбожные школы, или поручать их не католическим, или нравственно испорченным, учителям.

Вообще иезуиты никогда не справлялись о том, совместимо ли их учение с государственным порядком, а напротив, постоянно действовали против всякого правительства, которое не предавалось им слепо. Поэтому и все иезуиты, писавшие о политике, утвердительно отвечают на вопрос, можно ли убивать тирана. Нужно, однако, заметить, что они под тираном никогда не разумеют такого, который правит к выгоде их ордена, даже если бы он был кровожаден и жесток, дерзко попирал всякую справедливость, – но постоянно разумеют такого, который живет не по воле римской церкви или особенно по указке иезуитов, следовательно всякого независимого монарха, хотя бы его правление и было вполне мягким. Иезуит Райнольд прямо объявлял «еретических» государей злейшими тиранами. Иезуит Мариана говорит об этом: «мы исследуем не то, что делают люди, а то, что позволяют законы природы, а по ним совершенно безразлично, умерщвляешь ли ты кинжалом, или ядом».⁴⁵ Епископ Бувье Мансский, на которого Гури любит ссылаться, как на авторитет, говорит: «Подданные должны бороться против узурпатора (т.е. враждебного иезуитам государя), победить и изгнать его, даже умертвить, как общественного злодея, как только потребует этого законный (т.е. дружественный иезуитам) государь».⁴⁶ Умерщвление царей защищали далее иезуиты Россей, Дельрио, Беллярмин, Салмерон, Валенция, Азор, Сот, Бузембаум, Суарез, Лессий, Толето, Таннер, Эскобар, Молина, Луго и многие другие. Поэтому, очевидная ложь то утверждение, что, будто бы, это делал один только Мариана. Последний ликовал по случаю умерщвления злополучного Генриха III Французского и называл его убийцу Климента «вечным украшением Галлии».⁴⁷ Но Мариана жил в Испании при Филиппе II! Почему же он не применял своих теорий к этому тирану? После умерщвления Генриха IV иезуитский генерал Аквавива, правда, издал эдикт против умерщвления царей, но ограничился в нем заявлением, что не каждому (!) позволяется умерщвлять царей. Только уже в новейшее время иезуит Гури нашел вынужденным отвергать умерщвление государей вообще.

В средние века храмовники составили план уничтожить власть государей, чтобы господствовать над миром посредством аристократии своего ордена. Подделываясь под более развитое сознание времени, иезуиты стараются достигнуть того же самого при помощи демократии, и поэтому еще и теперь в Германии и Швейцарии ультрамонтаны и демократы выступают, как политические союзники. С чисто иезуитской проницательностью и изворотливостью иезуиты, уже задолго до Французской революции, стали опираться на народ и проповедовать о верховенстве его власти. Иезуит Беллярмин говорит, что все виды политической власти, монархия, аристократия и демократия, необходимо вытекают из самой природы человека, но сама политическая власть покоится на всем народе, потому что от природы ни один человек не имеет никакого преимущества перед другим, и власть всего народа имеет, следовательно, божественное происхождение. Иезуит Мариана построил на этом далее то положение, что народу именно принадлежит право устроить свое правительство, и отсюда даже отвергает наследственную монархию, потому что, благодаря ей личность правителя ставится в зависимость от случайности. Поэтому монарх, если он злоупотребляет своей властью, может быть низвергнут народом и даже наказан смертью. Как видно отсюда, английские революционеры 1649 года и Французские революционеры 1793 года были, очевидно, послушными учениками иезуитов в политическом отношении. Но отцы ордена, защищая верховенство народа, отнюдь не заботились о благе его, а только о том, чтобы пользоваться народами для достижения своих целей против государей, чтобы затем управлять первыми наместо последних. Если храмовники хотели основать аристократическое государство в виде ордена, то иезуиты хотят основать демократическое государство под папской фирмой – государство, действительное управление которого должно бы находиться в их собственных руках. И это рассчитано совершенно умно; потому что никакая еще власть не может так хорошо обуздывать народы и водить их на помочах, пробуждать их чувственность и усыплять деятельность их разума, как римская церковь с того времени, как она, к сожалению, состоит под влиянием иезуитского ордена.

Иезуитизм, как свидетельствует о том граф Гёнсбрёх,⁴⁸ подавляет, даже до известной степени уничтожает справедливое национальное чувство, справедливый патриотизм. <От самого вступления в орден – говорит он – до конца жизни иезуиту внушается, что он существует для мира, а не для того или другого народа; практически это делается для него понятным, когда его посылают в самые различные страны». «Вот основания, – заключает граф, – которые побудили меня к выходу из иезуитского ордена. Об одном только сожалею я, что влияние их не прекратилось на меня ранее».

Моралисты иезуитского ордена приводят в своих учениях не только к оскорблению всякой нравственности, но даже и к нарушению церковных постановлений, которые они, между тем, согласно с целью существования самого их общества, должны бы всячески поддерживать. Как из празднования воскресных и праздничных дней, так и из совершения христианских благочестивых упражнений, например, соблюдения постов, они допускают так много исключений, что эти постановления, в действительности, для них совершенно не существуют. Эскобар, Бузембаум, Лейман, Тамбурини и др. учат, что нет надобности стоять в продолжение всей мессы, – достаточно прослушать только часть ее; позволительно во время мессы разговаривать, если только при этом не терять из вида алтаря; допускается даже рассеянность во время самого священнодействия, если в общем поведение благопристойно, и цель мессы не подрывается, если во время ее священнодействующие смотрят на красивых женщин или даже питают преступное намерение. Бони и Санхез дозволяют священнику совершать мессу в тот самый день, в который им совершен смертельный грех. Гури дозволяет священнику, играя с мирянином, ставить на ставку доход от мессы или платить своим кредиторам отправлением за них мессы!⁴⁹ Месса, таким образом, у иезуитов низводится на степень обыкновенного товара или денежной ценности. При совершении исповеди иезуиты допускают двусмысленные выражения и умственные оговорки и даже прямо ложь, равно как и умолчание греха, насколько дело касается общей исповеди, выбора другого духовника, чтобы сохранить доброе о себе мнение у прежнего и т.д.

Самая непогрешимость папы существует для иезуитов только в пределах их теории вероятности и имеет значение только смотря по тому, как излагаются и толкуются изречения святейшего отца. Если, например, папа отрицает у бандитов право убежища, то его непогрешимость не принимается во внимание, на сколько убийство состоялось не ради денег, а по случайности (?), и правом церковного убежища пользуются даже и те, которые совершают преступление близ церкви, чтобы немедленно найти в ней себе убежище. О клятве некоторые иезуиты имеют также своеобразное понятие. Эскобар, Бузембаум, Кардена, Санхез, Суарез, Лейман и др. учат, что «нет надобности соблюдать клятвы, данной только внешним образом, без внутреннего намерения (!) клясться».⁵⁰ На практике, конечно, таким образом может быть оправдано всякое клятвонарушение. Названные «отцы» допускают также всякую двусмысленность при клятве, чем особенно отличаются Кастро-Палао, Санхез, Наварра и Гуртадо. Гури, правда, выражается осмотрительнее, но, в сущности, учит тому же самому.⁵¹

Ясно, что с такими принципами вера по убеждению несовместима, и с несомненностью можно принимать, что начальники иезуитов совершенно люди неверующие и считают себя ревностными членами римско-католической церкви только потому, что она, в силу своей распространенности, дает им возможность удобно достигать своих целей, в чем они сильно напоминают собой храмовников. Поэтому, они лицемерно оказывают послушание папе, между тем как последний скорее есть их орудие, лицемерно выражают ненависть к еретикам, потому что если бы они открыто дружили с ними, католики не позволяли бы им так легко обходить себя. Иезуиты, следовательно, не только враги просвещения, которое только тогда и может быть истинным, если оно связано с здоровой и искренней нравственностью и открыто признает, чего оно хочет и почему оно хочет, – но они враги также и римско-католической церкви, потому что последняя не может устоять без нравственности. Если бы поэтому иезуиты, при помощи римско-католической церкви, достигли своей цели, именно захватили бы возможно неограниченную власть и вполне овладели бы руководительством названной церкви, так что после этого успеха им уже не было бы надобности скрывать своих истинных намерений, то, несомненно, они покончили бы и с римско-католической верой, и конечно только в пользу лицемерия и всеобщей деморализации.

Цели иезуитского ордена, следовательно, чисто эгоистические. Они состоят только в выгоде ордена, в его могуществе и его обогащении; ни человечество, ни церковь не могут рассчитывать на облагодетельствование с их стороны, потому что осуществление его принципов должно привести к разложению обоих.

Как иезуиты понимают главную христианскую добродетель – смирение, показывает господствующее между ними мнение, что ни один иезуит не подвергнется осуждению, но все члены ордена войдут в рай. Еще в 1874 году Французский иезуит Жак Террьен издал сочинение, в котором он уже в самом начале говорит: «Существует убеждение, которое восходит к первым временам ордена и неизменно сохраняется между нами, что пребывание в нашем звании есть несомненный залог спасения, и достаточно умереть сыном св.Игнатия, чтобы найти милость пред судилищем Божиим». По убеждению иезуитов, сказанное утешительное обетование, будто бы, открыто дано было генералу иезуитов Францу Борджиа и другим членам или почитателям ордена.⁵²

Держась своего собственного учения о спасении, иезуиты имеют и свой собственный культ. В нем почти ничего не говорится о Боге и мало говорится даже о Христе. Культ иезуитов, главным образом, состоит из почитания непорочного зачатия пресвятой Марии, ап.Петра и так называемого Сердца Иисусова, которое представляет собою нечто совершенно отличное от Спасителя. Под последним они понимают не душу или любовь Христа в духовном смысле, а именно телесное, плотское сердце, которое в семнадцатом столетии, будто бы являлось эксцентричной монахине Маргарите Алякок и имеет свое особое святилище во Франции (в Рагеу le Monial). С течением времени к ним присоединилось еще сердце пресвятой Марии и св.Иосифа, и у иезуитов теперь имеются особые молитвы к этим трем священным сердцам. Еще позже к ним присоединился культ св.Анны. Конечно, мы далеки от того, чтобы не уважать благочестивого верования народа; но дело в том, что здесь вопрос идет вовсе не об этой вере, а о том, что иезуиты эксплуатируют эту веру с целью достижения своих целей. Народ был благочестивым в течение столетий, раньше, чем появились эти новшества, и нисколько не становится от них благочестивее, а, напротив, приводится лишь к путанице своих религиозных воззрений и отклоняется от главного предмета религии. Но это дело получает еще более омерзительности вследствие того, что, например, во Франции «sacré coeur» служит даже своего рода знаменем реванша и средством возбуждения воинственного духа против Германии. В Париже и Инсбруке выходят особенные газеты в честь «священного сердца». Один вышедший из ордена иезуит пишет об иезуитском культе следующее: «Иезуиты вообще сильно исказили возвышенность и достоинство католического богослужения; пышное и по большей части безвкусное убранство их церквей и их богослужения производит на каждого беспристрастного зрителя впечатление нелепо гордого франтовства и кокетства; тоже самое и во всем. Они хотят этим только выставиться перед другими, всех заманивать в свои церкви, и при этом бьют на славу, что у них именно бывает самое блестящее богослужение, хотя, конечно, это богослужение совершается не столько Богу, сколько им самим… Музыка в иезуитских церквах есть самая тривиальная и безвкусная, какая только может существовать, и находится в разительном противоречии с важностью и достоинством древне-церковного пения. Папа Григорий и маэстро Палестрина стали бы рвать на себе волосы, при виде этого вопиющего бесчинства…».

В своих религиозных упражнениях иезуиты, как показывает граф Гёнсбрёх,⁵³ допускают только специально иезуитское благочестие. «Новиц получает в руки только иезуитами написанные книги; он может читать только жизнь святых из иезуитского ордена… Из иезуитских сочинений явственно слышится известное изречение: благодарю Тебя, Боже, что я не таков, как прочие люди!.. Единоличный только взгляд на благочестие, именно взгляд Игнатия Лойолы, и служит мерилом благочестия для всех членов его ордена».

Подобно тому, как мало иезуитская политика имеет своею целью народное благо, а иезуитская религия утверждение здоровой веры, так же мало и иезуитское воспитание имеет своею целью истинную науку. Учебные заведения ордена служат также только к увеличению его власти и его влияния. Первым значительным из них учреждением была основанная в 1551 году Римская Коллегия (Collegium Romanum). За ним, в следующем году, по предложению Лойолы, папа Юлий III учредил Collegium Germanicum, которая получила своим назначением воспитывать борцов против протестантизма в Германии. Из иезуитской идеи возникло то определение Тридентского собора, что по образцу этих учреждений в каждом диоцезе должна быть основана семинария для мальчиков, т.е. учебное заведение для приготовления кандидатов к занятию священнических должностей в римско-католической церкви от нежнейшего детского возраста до посвящения.

В основе воспитательной системы иезуитов до настоящего времени лежит еще в 1588 году составленное, в 1599 изданное генералом Клавдием Аквавивой, в 1832, по распоряжению генерала Иоанна Ротгана, с соответствующими изменениями вновь редактированное и в 1887 вновь изданное патером Пахтлером сочинение, известное под названием Ratio studioram et institutiones scholasticae societatis lesu. По этой системе всякое иезуитское учебное заведение распадается на два отделения: Studia superiora и Studia inferiora. В каждом из них имеется по одному префекту, и оба находятся под начальством одного ректора. Studia inferiora заключают в себе пять классов: начатки, грамматику, синтаксис (теперь низшую, среднюю и высшую грамматику), гуманизм и риторику, причем каждый класс продолжается от одного до двух лет, что все вместе соответствует курсу гимназии. Главный предмет в учебной системе этой школы есть изучение латинского языка, но не познание его во внутреннем строительстве, а упражнение в нем с целью приучить с легкостью читать и писать на нем. Начиная с синтаксиса, учителя и ученики могут говорить только по-латински. Девизом иезуитских школ поэтому служит: «lege, scribe, loquere». Этой цели именно они думают достигать посредством обременения памяти учеников оборотами речи, собрание которых прилагается к самым различным предметам. Одной из первейших обязанностей учеников служит ежедневное чтение «Розалии», и кроме того они должны ежемесячно исповедоваться. Народные языки до 1832 года в иезуитских заведениях строго запрещались, и даже еще и теперь находятся в пренебрежении. Раньше говорившие на народном языке подвергались строгому наказанию, от которого можно было освободиться только тем, если виновный успевал обвинить в том же проступке своего сотоварища, так как каждый иезуитский ученик получал от начальства особого соперника (aemulus), с которым он должен был соперничать в ученье. Древние классики служат у них единственно только к выработке стиля, без внимания к самому духу их, так что Цицерон считается высшим идеалом этих школ. Из Виргилия иезуитские ученики сплетают латинские поэмы и представляют латинские драмы на сцене, хотя не драмы Плавта и Теренция, а самосочиненные. Изучается также и греческий язык, даже с притязанием говорить на нем и сочинять стихи. Греческие и латинские произведения отцов церкви иезуитами в этом отношении не различаются с произведениями классической древности. Остальные учебные предметы, кроме древних языков, иезуиты соединяют под общим названием «эрудиции» – сборник всевозможных без всякого порядка набранных анекдотов и замечаний из самых различных наук.

Studia superïora состоят из двух- или трехлетнего «Философского» и одного следующего за ним четырехлетнего богословского курса. В философии они держатся Аристотеля, «насколько последний не стоит в противоречии с церковным учением» и стараются именно опровергать идущие против «истинной веры» философские системы. В математике и физике до 1832 года они держались Эвклида, но при преподавании их ограничивались только тем, «что с охотой слушали ученики». Теперь, впрочем, эта наука преподается по новейшим методам. В богословии основу составляет Вульгата; подлинник и новейшие переводы Библии принимаются во внимание только в видах сравнения. В церковной истории основной идеей служит то, что права римской церкви и ее главы основываются на первобытном предании. Остальные части богословия покоятся всецело на Фоме Аквинате, причем ставится в обязанность или защищать его воззрения, или совсем обходить вопрос молчанием.

Не говоря уже о том, что слишком частые так называемые экзерциции иезуитов, по необходимости, наносят ущерб научной деятельности, о свободе и независимости последней не может быть никакой речи уже потому, что весь учебный план, как и экзерциции, рассчитан на то, чтобы из учеников выработать слепые и преданные орудия ордена, готовые на всегда отказаться от собственного мышления и суждения машины. Все вообще науки в иезуитских школах находятся под гнетом средневековой схоластики и все движение гуманизма обходится полным молчанием, как бы его и не существовало. Самое обучение ведется чисто механическим способом; в духе римской древности, не говоря уже о греческой, ученики нисколько не вводятся, и носители этой древности, классические писатели, доступны ученикам только по так называемым кастрированным произведениям, из которых удалено все, что могло бы так или иначе нанести ущерб целям иезуитского ордена. Напротив, преподаванием правил приличия, танцевальными классами, всевозможными телесными упражнениями и театральными представлениями орден вполне умеет пускать пыль в глаза публике, заставляя ее думать, что преподавание в этих школах самое просвещенное, между тем как все эти упражнения служат только к тому, чтобы иезуита, при известных обстоятельствах, приучить играть роль светского человека, так как он может надевать всевозможные маски, смотря по тому, как и насколько требуют этого цели ордена. Этим орден достигает того, что иезуитские ученики привыкают всецело принадлежать ордену, и одному только ордену, причем в них систематически заглушается любовь к родителям и родственникам. Их религиозная ревность в прежние, более мрачные, времена воспламенялась еще и тем, что им позволялось присутствовать при казнях еретиков, хотя другие и исключались из этого печального преимущества. «После семилетнего обучения, – говорит граф Гёнсбрёх (стр.33 и след.), – молодой иезуит заканчивает свое образование, вооруженный всей философско-6огословскою арматурой прошлых веков; голова у него наполнена именами давно умерших систем и без влияния оставшихся ученых средневековья, но он остается почти в полном неведении касательно духовной борьбы настоящего времени, касательно действительно научных направлений, о которых он по большей части ни в их носителях, ни в их произведениях не знает даже по имени… Если учащийся иезуит хочет читать что-нибудь, то, даже если он уже зрелый человек, ему не предоставляется свободное пользование библиотекой, а он должен обращаться к своим настоятелям, и, по их уже решению, его желание исполняется или нет. Что при этом очень часто господствуют узкоумные взгляды, это очевидно само собою».

Школам иезуитов соответствуют также и их научные работы. Как в школах, так и в этих работах, они занимают совершенно своеобразное, совершенно несоответствующее культурному развитию человечества и чуждое ему положение. Поэтому, они и не допускают того, чтобы иезуиты подвергались испытанию в познаниях от кого-нибудь другого, кроме самих членов ордена. Так, уже в 1552 году они добились от папы Юлия III преимущества, наравне с университетами, давать своим ученикам степени бакалавра, магистра, лиценция и доктора, что в 1561 году подтвердил за ними и Пий IV. И, однако, заведения иезуитов, хотя и называвшиеся университетами, никогда не были вполне высшими школами; они содержали в себе только факультеты богословия и «свободных искусств» (теперь называемый факультетом «философии»).

Посмотрим же теперь, какие творения поставляет выработанная и питаемая иезуитскими школами литература ордена.

В церковной истории авторитетом для иезуитов служит Цезарь Бароний из Кампаньи (род.1538, †1607), который был хотя и не сочленом ордена, но вполне единомышленным с ним; в его исполинском труде Annales ecclesiastici эта ветвь научного знания изложена так, что все служит к выгоде римской церкви, хотя и в ущерб истине. Иезуит Роберт Беллярмин (род. в 1542г. в Тоскане, †1621) проповедовал в своем главном произведении De controversis fidei безусловное и слепое повиновение папе, и в этих видах совершенно фальшиво излагал историю. Это светила иезуитской науки. Как показывает Деллингер,⁵⁴ иезуиты всегда защищали искажение церковной истории и сами искажали ее. Так, иезуиты Суарез, Гретсер, Поссевин, Валенция и Турриан утверждали подлинность измышленных в IX столетии лже-исидоровских декреталий, подложного собрания папских декретов, по которым верховенство папы должно было простираться на все государства. Испанский иезуит Роман де ля Хигера подделывал хроники и реликвии в доказательство того, что учение о папской непогрешимости и непорочном зачатии принималось уже в глубокой древности.

В истории своего собственного ордена выдавались: Петр Скарга (†1612) своей историей святых, блаженных и мучеников общества Иисуса; Орландино и Сачино историей иезуитского ордена (1615 и 1621 напечатанных в Кёльне); Рибаденейра, автор сочинения против Макиавелли (De bono principe), с перечислением знаменитых иезуитских писателей; И.Толленариус и др. роскошным изданием своего сочинении «Imago primi seculi Societatis Iesu» и т.д. Против иезуитов члены прежних монашеских орденов написали Theatrum lesuiticum,⁵⁵ где рассказывается о тех притеснениях, которые иезуиты позволяли себе по отношению к прежним орденам.

Что касается остальной всемирной истории, то можно уже видеть из Барония и Беллармина, насколько иезуиты дорожили в ней истиной. Достаточно сказать, что не менее как девять иезуитов в семнадцатом и в начале восемнадцатого столетия старались доказать подлинность одного письма, которое, по легенде, пресвятая Мария написала общине в Мессине; письмо это написано по-гречески, и, в воспоминание о нем, еще и теперь ежегодно 3 июня в Мессине совершается празднество, причем многочисленные дети этой местности при крещении получают название Letters. Известный иезуитский историограф – испанец Жуан де Мариана (род. в 1536г. в Талавере), написал испанскую историю в тридцати томах хорошим стилем, но без всякой критики.⁵⁶ Его уже упоминавшийся выше трактат De rege et régis institutione, по определению парижского парламента, был сожжен рукою палача; но так как он ожесточил Французов против иезуитов, то от него отреклись и его собратья по ордену, и инквизиция, по обвинению его в богословских погрешностях, занесла его книгу в индекс запрещенных книг, и к нему самому отнеслась тем строже, что среди его бумаг найдено было испанское сочинение о «преступлениях общества Иисуса». Он умер в 1623 году, 87 лет от роду. Фамиан Страда (†1649 в Риме) написал историю Нидерландской войны в испанском духе, которую опроверг противник иезуитов, Каспар Шоппе.

Столь же мало критики, как и исторические исследователи, обнаруживают и языковеды иезуитского ордена. Франц Турриан издал одно арианское сочинение четвертого или пятого века, носящее заглавие: «Апостольское постановление папы Климента I» и признанное им за подлинное, на греческом и латинском языках, от 1563 года; Французские иезуиты Сирмон и Фронтон Дуцей, в первой половине ХѴII столетия, издавали творения отцов церкви, но без всякой критики, допуская всевозможные ошибки.

Большинство иезуитских писателей – богословы, но из них старейшие, за исключением тех, которые, как уже упомянуто выше, писали о нравственности и политике, не имеют более никакого значения для нашего времени, и даже новейшие, хотя бы и давшие столь значительные произведения, как Theologia dogmatica патера Францелина (в 6 томах), по своему направлению принадлежат к средневековью. Затем, иезуитский орден дал известное число писателей по географии и языковедению тех стран, в которых иезуиты производили свою миссионерскую деятельность, несколько математиков и естествоведов, из которых Афанасий Кирхер в семнадцатом столетии сделал несколько значительных для своего времени технических изобретений, а также несколько забытых схоластических философов. В новейшее время орден обладал весьма ученым историком в лице Дамбергера, который для своего большого произведения надеялся на поддержку со стороны ордена, но рукописи которого иезуиты после его смерти продали, вместо того, чтобы обработать их. Патер Анджело Секки в Риме приобрел известность в качестве астронома, но в своих стремлениях остался совершенно одиноким. В области искусства, эстетики и истории литературы, равно как и критической обработки всемирной истории и истории культуры, иезуиты, правда, могли выставить в издаваемом их голландской ветвью журнале «Stimmen ans Maria Laach Freiburg im Br.» несколько даровитых и изящных писателей, как патеры Ал.Баумгартнер, Ф.Эрле, И.Эппинг, Ф.фон Гуммелауер, Кнабенбауер, Пеш, Рисс, Шнееманн, Шульманн и др. Но труды этих писателей показывают только, что иезуиты, как прежде, так и теперь, работают лишь с той целью, чтобы привести мир к римскому католицизму с его папским главенством и все не относящееся к этому направлению, по возможности очернить и уничтожить. Для всех тех, кто недостаточно склонны идти по этой указке, их сочинения совершенно непригодны; это отнюдь не наука, а просто тенденция и пропаганда. Той же тенденции служат и другие иезуитские журналы, как Civiltà cattolica в Италии, Etudes religieuses во Франции, Month в Англии. В общем, под всевозможными прикрытиями и извивами, дело в них идет только о романизации мира, чтобы сделать его легче управляемым посредством иезуитов. Но такая тенденция ничего не имеет общего с достоинством науки, равно как и со спокойствием современных государств, и в чисто римско-католических странах она неизбежно должна была бы повести к инквизиции повсюду, где иезуиты были бы допущены правительствами.

Но, помимо всего этого, иезуиты находятся в явном противоречии с духом истинной научности уже потому, что они с особенным усердием служат самому грубому суеверию и распространяют его. Не только прежние иезуиты, подобно своим современникам, верили в колдовство и всякие заклинания, но и их новейший сотоварищ по ордену Гури еще и в наше время научает смотреть на все это, как на несомненные факты. Он верит в гадательный жезл и предостерегает только от того диавольского влияния, которое может быть связано с ним.⁵⁷ Он верит в заговоры посредством призывания диавола, в колдовство, как искусство с помощью диавола вредить другим, например, пробуждать ненависть или греховную любовь, накликать болезни или сумасшествие. Под прикрытием часто мошеннических проделок столоверчения и столостучания он подозревает злых, отвергнутых Богом духов, и даже так называемый животный магнетизм считает делом диавольским. Но этого, общепризнанного первым, теперешнего представителя иезуитской морали, который считает дозволительным наблюдать за луной и течением времен, чтобы собирать травы и т.п., можно считать еще безобидным по сравнению со многими другими.

Во всей своей истории иезуиты могут указать только два таких члена, которые восставали против казней ведьм в прежнее время, именно Адама Таннера, к которому относится это лишь в ограниченной степени, и Фридриха Шпее, который, будучи в тоже время поэтом, в своем сочинении Cautio criminalis, вышедшем под прикрытием анонима и без всякого одобрения со стороны властей ордена в 1631 году, выступил одним из первых ратоборцев за отмену прежних ужасов и преждевременно скончался от чрезмерного напряжения при уходе за ранеными (в 1635г.). Иезуиты уже чересчур стараются эксплуатировать это его благородство, благоразумно умалчивая о том, что одним из самых яростных защитников процессов против ведьм, именно Мартин Антон Делрио, живший в Бельгии испанец (род.1551, †1608), был иезуит. Его сочинение, с одобрения властей ордена явившееся в 1593 году, именно Disquisitiones magicae, в 3 томах, рядом с пресловутым «Молотом на ведьм», представляет собою возмутительнейшую книгу, которая когда-либо написана была против жалких женщин, называвшихся ведьмами, и состоит из самых позорных клевет на женский пол вообще.

Итак, вот в каких чертах представляется облик знаменитого ордена, составляющего, как мы уже сказали выше, основной винт всей системы римского католицизма. Облик, надо признаться, далеко не такой, который мог бы возбуждать сочувствие. Конечно, мы далеки от того, чтобы в истории ордена не видеть ничего, кроме темных сторон, и напротив,– вполне признаем его заслуги делу христианства и церкви, например, во время бури реформационного движения, которое, можно сказать, остановлено было его именно усилиями, признаем его самоотвержение на поприще миссионерской деятельности, благодаря которой благовестие о Христе проникло в самые отдаленные и варварские страны и за которое члены его не редко мужественно клали свои головы;⁵⁸ но в конце концов из тщательного исследования их системы и внутреннего миросозерцания выносится то невольное убеждение, что этот орден есть порождение худшей стороны человеческой природы, и если он явился именно в лоне римско-католической церкви и отождествился с нею как ее необходимая опора, то это отнюдь не служит к чести самого римского католицизма и еще менее – «к вящей славе Божией», ad majorem Dei gloriam, хотя орден и гордо усвоил себе этот последний девиз.