Народные или авторские сказки воспитывающие любовь и уважение к матери или отцу бабушке или дедушке

Картотека «Сказки о Бабушке и Дедушке»

Составила: воспитатель Еременко Е.А. (ГБОУ СОШ №14 СПДС №18 «Радуга»)

Список сказок о Бабушке и Дедушке:

•  «Сказка о рыбаке и рыбке» (А.С.Пушкин)  
• «Сказка о мёртвой царевне и о семи богатырях» (А.С.Пушкин)  
• «Сказка о царе Салтане, о сыне его, славном и могучем богатыре, князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди» (А.С.Пушкин )
• Бабушка, внучка да курочка (Русская сказка)
• Чугунная бабушка (Русская сказка)
• Бабушка (Датская сказка)
• Морская бабушка (Саамская сказка)
• Бабушка Чачакан-Чачакан (Якутская сказка)
• Эй, бабушки и дедушки! (Русская сказка)
• Про бабушку старушку (Русская сказка)
• Маша и медведь (Русская сказка)
• Колобок (Русская сказка)
• Репка (русская сказка)
• Курочка – Ряба (русская сказка)
• Иван — крестьянский сын и Чудо-Юдо (Русская сказка)
• Морской царь и Василиса Премудрая (Русская сказка)
• Снегурочка (Русская сказка)
• Сказка о Василисе Прекрасной (Русская сказка)
• Золотой конь (Русская сказка)
• Сказка о молодильных яблоках и живой воде (Русская сказка)
• Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что (Русская сказка)
• Сказка о Бабе Яге и заморышке (Русская сказка)
• Сказка О Василисе, золотой косе, непокрытой красе, и об Иване Горохе (Русская сказка)
• Казак Мамарыга (Украинская сказка)
• Мудрая девушка (Белорусская сказка)
• Лесная сказка (Русская сказка)
• Горшочек каши (Немецкая сказка)
• Про дедушку Само  ( Пермяк Е.А.)
• Смоляной бычок  (Русская народная сказка)
• Про дедушку, который не умел рассказывать сказки
• Серебряное копытце (П.П. Бажов)

Бабушка, внучка да курочка

Жили -были бабушка Даша, внучка Маша да курочка Ряба. Вместе жили, вместе ели-пили, вместе по воду ходили.
Бывало, бабушка  по воду к речке идет, а ведра у нее брякают: бряк-бряк! Внучка по воду к речке идет, а ведерки у нее: бляк-бляк! Бляк-бляк! Курочка по воду к речке идет, а ведерки у нее: звяк-звяк! Звяк-звяк! Звяк-звяк.
Бабушка с речки идет, а вода у нее: кап-кап! Внучка с речки идет, а вода у нее: кап-кап кап-кап! Курочка с речки идет, а вода у нее: кап-кап, кап-кап, кап-кап!
Вот пошли они раз по воду. Впереди бабушка Даша, по середочке внучка Маша, а позади курочка Ряба. Ведерки на коромыслах качаются, скрипят коромысла, песню поют, а ведерки им поддакивают.
В ту пору висело на ветке яблочко. Заслушалось яблочко, загляделось яблочко, вытянуло веточку да и сорвалось с дерева. Покатилось яблочко по траве.
С травы на дорожку, по дорожке под горку. Подкатилось яблочко курочке под ножки — курочка упала, перевернулась.
Подкатилось внучке под ножки — внучка упала, перевернулась.
Подкатилось бабушке под ноги — бабушка упала, перевернулась. закряхтела, заохала.
А коромасла-то: скрип-скрип-скрип! А ведерки-то: бряк-бляк-звяк! То-то шуму, то-то звону, то-то скрипу!
Прибежал на шум, скрип, звон дедушка:
— Что случилось, что приключилось?
Курочка кудахчет:
— На меня ястреб налетел!
Внучка плачет:
— На меня волк наскочил!
Бабушка охает:
— На меня медведь насел!
А всего-то было одно яблочко!

Чугунная бабушка

Против наших каслинских мастеров по фигурному литью никто выстоять не мог. Сколько заводов кругом, а ни один вровень не поставишь.
Другим заводчикам это не вовсе по нраву приходилось. Многие охотились своим литьем каслинцев обогнать, да не вышло.
Демидовы тагильские сильно косились. Ну как — первый, можно сказать, по здешним местам завод считался, а тут нако — по литью оплошка. Связываться все таки не стали, отговорку придумали:
— Мы бы легонько каслинцев перешагнули, да заниматься не стоит: выгоды мало.
С Шуваловыми лысьвенскими смешнее вышло. Те, понимаешь, врезались в это дело. У себя, на Кусье-Александровском заводе, сказывают, придумали тоже фигурным литьем заняться. Мастеров с разных мест понавезли, художников наняли. Не один год этак-то пыжились и денег, говорят, не жалели, а только видят — в ряд с каслинским это литье не поставишь. Махнули рукой да и говорят, как Демидовы:
— Пускай они своими игрушками тешатся, у нас дело посурьезнее найдется.
Наши мастера меж собой пересмеиваются:
— То-то! Займитесь-ко чем посподручнее, а с нами не спорьте. Наше литье, поди ко, по всему свету на отличку идет. Однем словом, каслинское.
В чем тут главная точка была, сказать не умею. Кто говорил — чугун здешний особенный, только, на мой глаз, чугун — чугуном, а руки — руками. Про это ни в каком деле забывать не след.
В Каслях, видишь, это фигурное литье с давних годов укоренилось. Еще при бытности Зотовых, когда они тут над народом изгальничали, художники в Каслях живали. Народ, значит, и приобык.
Тоже ведь фигурка, сколь хорошо ее ни слепит художник, сама в чугун не заскочит. Умелыми да ловкими руками ее переводить доводится.
Формовщик хоть и по готовому ведет, а его рука много значит. Чуть оплошал — уродец родится.
Дальше чеканка пойдет. Тоже не всякому глазу да руке впору. При отливке, известно, всегда какой ни на есть изъян случится. Ну, наплывчик выбежит, шадринки высыплет, вмятины тоже бывают, а чаще всего путцы под рукой путаются. Это пленочки так по-нашему зовутся. Чеканщику и приходится все эти изъяны подправить: наплывчики загладить, шадринки сбить, путцы срубить. Со стороны глядя, и то видишь — вовсе тонкое это дело, не всякой руке доступно.
Бронзировка да покраска проще кажутся, а изведай — узнаешь, что и тут всяких хитростей-тонкостей многонько.
А ведь все это к одному шло. Оно и выходит, что около каслинского фигурного литья, кроме художников, немало народу ходило. И набирался этот народ из того десятка, какой не от всякой сотни поставишь. Многие, конечно, по тем временам вовсе неграмотные были, а дарованье к этому делу имели.
Фигурки, по коим литье велось, не все заводские художники готовили. Больше того их со стороны привозили. Которое, как говорится, из столицы, которое — из-за границы, а то и просто с толчка. Ну, мало ли, — приглянется заводским барам какая вещичка, они и посылают ее в Касли с наказом:
— Отлейте по этому образцу, к такому-то сроку. Заводские мастера отольют, а сами про всякую отливку посудачат.
— Это, не иначе, француз придумал. У них, знаешь, всегда так: либо веселенький узорчик пустят, либо выдумку почудней. Вроде вон парня с крылышками на пятках. Кузьмич из красильной еще его торгованом Меркушкой зовет.
— Немецкую работу, друг, тоже без ошибки узнать можно. Как лошадка поглаже да посытее, либо бык пудов этак на сорок, а то барыня погрузнее, в полном снаряде да еще с собакой, так и знай — без немецкой руки тут не обошлось. Потому — немец первым делом о сытости думает.
Ну вот. В числе прочих литейщиков был в те годы Торокин Василий Федорыч. В пожилых считался. Дядей Васей в литейном его звали.
Этот дядя Вася с малых лет на формовке работал и, видно, талан к этому делу имел. Даром что неграмотный, а лучше всех доводил. Самые тонкие работы ему доверяли.
За свою-то жизнь дядя Вася не одну тысячу отливок сделал, а сам дивится:
— Придумывают тоже! Все какие-то Еркулесы да Лукавоны! А нет того, чтобы понятное показать.
С этой думкой стал захаживать по вечерам в мастерскую, где главный заводской художник учил молодых ребят рисунку и лепке тоже.
Формовочное дело, известно, с лепкой-то по соседству живет: тоже приметливого глаза да ловких пальцев требует.
Поглядел дядя Вася на занятия да и думает про себя: «А ну-ко, попробую сам».
Только человек возрастной, свои ребята уж большенькие стают — ему и стыдно в таких годах ученьем заниматься. Так он что придумал? Вкрадче от своих-то семейных этим делом занялся. Как уснут все, он и садится за работу. Одна жена знала. От нее, понятно, не ухоронишься. Углядела, что мужик засиживаться стал, спрашивает:
— Ты что, отец, полуночничаешь? Он сперва отговаривался:
— Работа, дескать, больно тонкая пришлась, а пальцы одубели, вот и разминаю их.
Жена все-таки доспрашивает, да его и самого тянет сказать про свою затею.
Не зря, поди-ко, сказано: сперва подумай с подушкой, потом с женой. Ну, он и рассказал:
— Так и так… Придумал свой образец для отливки сготовить.
Жена посомневалась:
— Барское, поди-ко, это дело. Они к тому ученые, а ты что?
— Вот то-то, — отвечает, — и горе, что бары придумывают непонятное, а мне охота простое показать. Самое, значит, житейское. Скажем, бабку Анисью вылепить, как она прядет. Видела?
— Как, — отвечает, — не видела, коли чуть не каждый день к ним забегаю.
А по соседству с ними Бескресновы жили. У них в семье бабушка была, вовсе преклонных лет. Внучата у ней выросли, работы по дому сама хозяйка справляла, и у этой бабки досуг был. Только она — рабочая косточка — разве может без дела? Она и сидела день-деньской за пряжей, и все, понимаешь, на одном месте, у кадушки с водой. Дядя Вася эту бабку и заприметил. Нет-нет, и зайдет к соседям будто за делом, а сам на бабку смотрит. Жене, видно поглянулась мужнина затея.
— Что ж, — говорит, — старушка стоющая. Век прожила, худого о ней никто не скажет. Работящая, характером уветливая, на разговор нескупая. Только примут ли на заводе?
— Это, — отвечает, — полбеды, потому — глина некупленная и руки свои.
Вот и стал дядя Вася лепить бабку Анисью со всем, сказать по-нонешнему, рабочим местом. Тут тебе и кадушка, и ковшичек сбоку привешен, и бабка сидит, сухонькими пальцами нитку подкручивает, а сама маленько на улыбе -вот-вот ласковое слово скажет.
Лепил, конечно, по памяти. Старуха об этом и не знала, а Васина жена сильно любопытствовала. Каждую ночь подойдет и свою заметочку скажет:
— Потуже ровно надо ее подвязать. Не любит бабка распустехой ходить, да и не по-старушечьи этак-то платок носить.
— Ковшик у них будет поменьше. Нарочно давеча поглядела.
Ну, и прочее такое. Дядя Вася о котором поспорит, которое на приметку берет.
Ну, вылепил фигурку. Тут на него раздумье нашло — показывать ли? Еще на смех подымут!
Все-таки решился, пошел сразу к управляющему. На счастье дяди Васи, управляющий тогда из добрых пришелся, неплохую память о себе в заводе оставил. Поглядел он торокинскую работу, понял, видно, да и говорит:
— Подожди маленько — придется мне посоветоваться. Ну, прошло сколько-то времени, пришел дядя Вася домой, подает жене деньги.
— Гляди-ко, мать, деньги за модельку выдали! Да еще бумажку написали, чтоб вперед выдумывал, только никому, кроме своего завода, не продавал.
Так и пошла торокинская бабка по свету гулять. Сам же дядя Вася ее формовал и отливал. И, понимаешь, оказалась ходким товаром. Против других-то заводских поделок ее вовсе бойко разбирать стали.
Дядя Вася перестал в работе таиться. Придет из литейной и при всех с глиной вожгается. Придумал на этот раз углевоза слепить, с коробом, с лошадью, всё как на деле бывает.
На дядю Васю глядя, другие заводские мастера осмелели — тоже принялись лепить да резать, кому что любо. Подставку, скажем, для карандашей вроде рабочего бахила, пепельницу на манер капустного листка. Кто опять придумал вырезать девушку с корзинкой груздей, кто свою собачонку Шарика лепит-старается. Однем словом, пошло-поехало, живым потянуло.
Радуются все. Торокинскую бабку добром поминают:
— Это она всем нам дорожку показала. Только недолго так-то было. Вдруг полный поворот вышел. Вызвал управляющий дядю Васю и говорит:
— Вот что, Торокин… Считаю я тебя самолучшим мастером, потому от работы в заводе не отказываю. Только больше лепить не смей. Оконфузил ты меня своей моделькой.
А прочих, которые по торокинской дорожке пошли — лепить да резать стали, — тех всех до одного с завода прогнал.
Люди, понятно, как очумелые стали: за что, про что такая напасть? Кинулись к дяде Васе:
— Что такое? О чем с тобой управляющий разговаривал?
Дядя Вася не потаил, рассказал, как было. На другой день его опять к управляющему потянули. Не в себе вышел, в глаза не глядит, говорит срыву:
— Ты, Торокин, лишних слов не говори! Велено мне тебя в первую голову с завода вышвырнуть. Так и в бумаге написано. Только семью твою жалеючи, оставляю.
— Коли так, — отвечает дядя Вася, — могу и сам уйти. Прокормлюсь как-нибудь на стороне.
Управляющему, видно, вовсе стыдно стало.
— Не могу, — говорит, — этого допустить, потому как сам тебя, можно сказать, в это дело втравил. Подожди, может, еще переменится. Только об этом разговоре никому не сказывай.
Управляющий-то, видишь, сам в этом деле по-другому думал. Которые поближе к нему стояли, те сказывали — за большую себе обиду этот барский приказ принял, при других жаловался:
— Кабы не старость, дня бы тут лишнего не прожил. Он — управляющий этот — с характером мужик был, вовсе ершистый. Чуть не по нему, сейчас:
— Живите, не тужите, обо мне не скучайте! Я по вам и подавно тосковать не стану, потому владельцев много, а настояще знающих по заводскому делу нехватка. Найду место, где дураков поменьше, толку побольше.

Скажет так и вскорости на другое место уедет. По многим заводам хорошо знали его. Рабочие везде одобряли, да и владельцы хватались. Сманивали даже. Все, понятно, знали — человек неспокойный, не любит, чтоб его под локоть толкали, зато умеет много лишних рублей находить на таких местах, где другие ровным счетом ничего не видят. Владельцев заводских это и приманивало.
Перед Каслями-то этот управляющий на Омутинских заводах служил, у купцов Пастуховых. Разругался из за купецкой прижимки в копейках. Думал — в Каслях попроще с этим будет, а вон что вышло: управляющий целым округом не может на свой глаз модельку выбрать. Кому это по нраву придется?
Управляющий и обижался, а уж, видно, остарел, посмяк характером-то, побаиваться стал. Вот он и наказывал дяде Васе, чтоб тот помалкивал.
Дяде Васе как быть? Передал все-таки потихоньку эти слова товарищам. Те видят — не тут началось, не тут и кончится. Стали доискиваться да и разузнали все до тонкости.
Каслинские заводы, видишь, за наследниками купцов Расторгуевых значились. А это уж так повелось — где богатое купецкое наследство, там непременно какой-нибудь немец пристроился. К Расторгуевскому подобрался фон-барон Меллер да ещё Закомельский. Чуешь, какой коршун? После пятого году на все государство прославился палачом да вешателем.
В ту пору этот Меллер-Закомельский еще молодым жеребчиком ходил. Только что на Расторгуевой женился и вроде как главным хозяином стал.
Их ведь — наследников-то расторгуевских — не один десяток считался, а весили они по-разному. У кого частей мало, тот мало и значил. Меллер больше всех частей получил, — вот и вышел в главного.
У этого Меллера была в родне какая-то тетка Каролина. Она будто Меллера и воспитала. Вырастила, значит, дубину на рабочую спину. Тоже, сказывают, важная барыня — баронша. Приезжала она к нам на завод. Кто видел, говорили — сильно сытая, вроде стоячей перины, ежели сдаля поглядеть.
И почему-то эта тетка Каролина считалась понимающей в фигурном литье. Как новую модель выбирать, так Меллер завсегда с этой теткой совет держал. Случалось, она и одна выбирала. В литейном подсмеивались:
— Подобрано на немецкой тетки глаз — нашему брату не понять.
Ну, так вот… Уехала эта немецкая тетка Каролина куда-то за границу. Долго там ползала. Кто говорит — лечилась, кто говорит — забавлялась на старости лет. Это ее дело. Только в ту пору как раз торокинская чугунная бабушка и выскочила, а за ней и другие такие штучки воробушками вылетать стали и ходко по рукам пошли.
Меллеру, видно, не до этого было, либо он на барыши позарился, только облегчение нашим мастерам и случилось. А как приехала немецкая тетка домой, так сразу перемена делу вышла.
Визгом да слюной чуть не изошлась, как увидела чугунную бабушку. На племянничка своего поднялась, корит его всяко в том смысле: скоро, дескать, до того дойдешь, что своего кучера либо дворника себе на стол поставишь. Позор на весь свет!
Меллер, видно, умишком небогат был, забеспокоился:
— Простите-извините, любезная тетушка, недоглядел. Сейчас дело поправим.
И пишет выговор управляющему со строгим предписаньем — всех нововыявленных заводских художников немедленно с завода долой, а модели их навсегда запретить.
Так вот и плюнула немецкая тетка Каролинка со своим дорогим племянничком нашим каслинским мастерам в самую душу. Ну, только чугунная бабушка за все отплатила.
Пришла раз Каролинка к важному начальнику, с которым ей говорить-то с поклоном надо. И видит — на столе у этого начальника, на самом видном месте, торокинская работа стоит. Каролинка, понятно, смолчала бы, да хозяин сам спросил:
— Ваших заводов литье?

— Наших, — отвечает

— Хорошая, — говорит, — вещица. Живым от нее пахнет.

Пришлось Каролинке поддакивать:

— О, та! Ошень превосходный рапот.
Другой раз случай за границей вышел. Чуть ли не в Париже. Увидела Каролинка торокинскую работу и давай всякую пустяковину молоть:
— По недогляду, дескать, эта отливка прошла. Ничем эта старушка не замечательна.
Каролинке на это вежливенько и говорят:
— Видать, вы мадама, без понятия в этом деле. Тут живое мастерство ценится, а оно всякому понимающему сразу видно.
Пришлось Каролинке и это проглотить.
Приехала домой, а там любезный племянничек пеняет:
— Что же вы, дорогая тетушка, меня конфузите да в убыток вводите. Отливки-то, которые по вашему выбору, вовсе никто не берет. Совладельцы даже обижаются, да и в газетах нехорошо пишут.
И подает ей газетку, а там прописано про наше каслинское фигурное литье. Отливка, дескать, лучше нельзя, а модели выбраны — никуда. К тому подведено, что выбор доверен не тому, кому надо.
— Либо, — говорит, — в Каслях на этом деле сидит какой чудак с чугунными мозгами, либо оно доверено старой барыне немецких кровей.
Кто-то, видно, прямо метил в немецкую Каролинку. Может, заводские художники дотолкали.
Меллер-Закомельский сильно старался узнать, кто написал, да не добился. А Каролинку после того случаю пришлось все-таки отстранить от заводского дела. Другие владельцы настояли. Так она, эта Каролинка, с той поры прямо тряслась от злости, как случится где увидеть торокинскую работу.
Да еще что? Стала эта чугунная бабушка мерещиться Каролинке.
Как останется в комнате одна, так в дверях и появится эта фигурка и сразу начинает расти. Жаром от нее несет, как от неостывшего литья, а она еще упреждает:
— Ну-ко, ты, перекисло тесто, поберегись, кабы не изжарить.
Каролинка в угол забьется, визг на весь дом подымет, а прибегут — никого нет.
От этого перепугу будто и убралась к чертовой бабушке немецкая тетушка. Памятник-то в нашем заводе отливали. Немецкой, понятно, выдумки: крылья большие, а легкости нет. Старый Кузьмич перед бронзировкой поглядел на памятник, поразбирал мудреную надпись да и говорит:
— Ангел яичко снес да и думает; то ли садиться, то ли подождать?
После революции в ту же чертову дыру замели Каролинкину родню — всех Меллеров-Закомельских, которые убежать не успели.
Полсотни годов прошло, как ушел из жизни с большой обидой неграмотный художник Василий Федорыч Торокин, а работа его и теперь живет. В разных странах на письменных столах и музейных полках сидит себе чугунная бабушка, сухонькими пальцами нитку подкручивает, а сама маленько на улыбе — вот-вот ласковое слово скажет:
— Погляди-ко, погляди, дружок, на бабку Анисью. Давно жила. Косточки мои, поди, в пыль рассыпались, а нитка моя, может, и посейчас внукам-правнукам служит. Глядишь, кто и помянет добрым словом. Честно, дескать, жизнь прожила и по старости сложа руки не сидела. Али взять хоть Васю Торокина. С пеленок его знала, потому в родстве мы да и по суседству. Мальчонком стал в литейную бегать. Добрый мастер вышел. С дорогим глазом, с золотой рукой. Изобидели его немцы, хотели его мастерство испоганить, а что вышло? Как живая, поди-ко, сижу, с тобой разговариваю, памятку о мастере даю — о Василье Федорыче Торокине.
Так-то, милачок! Работа — она штука долговекая. Человек умрет, а дело его останется. Вот ты и смекай, как жить-то.

Бабушка

Бабушка такая старенькая, лицо все в морщинах, волосы белые-белые, но глаза что твои звезды — такие светлые, красивые и ласковые! И каких только чудных историй не знает она! А платье на ней из толстой шелковой материи крупными цветами — так и шуршит! Бабушка много-много чего знает; она живет ведь на свете давным-давно, куда дольше папы и мамы — право!
У бабушки есть псалтырь — толстая книга в переплете с серебряными застежками, и она часто читает ее. Между листами книги лежит сплюснутая высохшая роза. Она совсем не такая красивая, как те розы, что стоят у бабушки в стакане с водою, а бабушка все-таки ласковее всего улыбается именно этой розе и смотрит на нее со слезами на глазах. Отчего это бабушка так смотрит на высохшую розу? Знаешь?
Всякий раз как слезы бабушки падают на цветок, краски его вновь оживляются, он опять становится пышною розой, вся комната наполняется благоуханием, стены тают, как туман, и бабушка — в зеленом, залитом солнцем лесу!
Сама бабушка уже не дряхлая старушка, а молодая, прелестная девушка с золотыми локонами и розовыми кругленькими щечками, которые поспорят с самими розами. Глаза же ее… Да, вот по милым, кротким глазам ее и можно узнать! Рядом с ней сидит красивый, мужественный молодой человек. Он дает девушке розу, и она улыбается ему… Ну, бабушка так никогда не улыбается! Ах нет, вот и улыбается! Он уехал. Проносятся другие воспоминания, мелькает много образов; молодого человека больше нет, роза лежит в старой книге, а сама бабушка… сидит опять на своем кресле, такая же старенькая, и смотрит на высохшую розу.
Но вот бабушка умерла! Она сидела, как всегда, в своем кресле и рассказывала длинную-длинную, чудесную историю, а потом сказала:
— Ну, вот и конец! Теперь дайте мне отдохнуть; я устала и сосну немножко.
И она откинулась назад, вздохнула и заснула. Но дыхание ее становилось все тише и тише, а лицо стало таким спокойным и радостным, словно его освещало ясное солнышко! И вот сказали, что она умерла.
Бабушку завернули в белый саван и положили в черный гроб; она была такая красивая даже с закрытыми глазами! Все морщины исчезли, на устах застыла улыбка, серебряная седина внушала почтение. Нисколько и не страшно было взглянуть на мертвую — это была ведь та же милая, добрая бабушка! Псалтырь положили ей под голову — так она велела; роза осталась в книге. И вот бабушку похоронили.
На могиле ее, возле самой кладбищенской ограды, посадили розовый куст. Он был весь в цвету: над ним распевал соловей, а из церкви доносились чудные звуки органа и напевы тех самых псалмов, что были написаны в книге, на которой покоилась голова умершей. Луна стояла прямо над могилой, но тень усопшей никогда не появлялась. Любой ребенок мог бы преспокойно отправиться туда ночью и сорвать розу, просунув ручонку за решетку. Мертвые знают больше нас, живых; они знают, как бы мы испугались, если б вдруг увидели их перед собою. Мертвые лучше нас и потому не являются нам. Гроб зарыт в землю и внутри его тоже одна земля. Листы псалтыря стали прахом, роза, с которой было связано столько воспоминаний, — тоже. Но над могилой цветут новые розы, над ней поет соловей, к ней несутся звуки органа, и жива еще память о старой бабушке с милым, вечно юным взором! Взор не умирает никогда! И мы когда-нибудь узрим бабушку такою же юною и прекрасною, как тогда, когда она впервые прижала к устам свежую алую розу, которая теперь истлела в могиле.

Морская бабушка

С давних пор на берегу Териберской губы, заливе морском стоял погост. В те времена одни саамы там жили.

Морским промыслом занимались, рыбу ловили. Лодки у них деревянные, оленьими жилами шиты, маленькие такие, верткие. Трудно на этих лодках рыбакам в плохую погоду. Баренцево море суровое, шторма на нем часттые. В плохую погоду и в губе не укрыться.Волны в ней гуляют — почище чем в открытом море.

Собрались как-то саамы и стали думать: не поискать ли другое место для погоста. Уж больно открытая для всех штормов и ветров Териберская губа.

А жила в этом погосте Моресь-аканчь — Морская бабушка. Слушала-слушала и говорит:

— Мой прадед в этом месте рыбу промышлял, и дед, и отец, и муж, а теперь вот сыны и внуки. Стыдно мне вас, рыбаки, слушать. Кто же это из родных мест уходит?

Заспорили с ней рыбаки.

— Ладно.- говорит Морская бабушка,- избавлю я вас от непогоды, от бурь.

Не поверили ей саамы.

— Как же ты избавишь нас от непогоды?- спрашивают.

— Скоро увидите.- ответила старушка.

— Нет,- говорят саамы,- скажи, где ты защиту возьмешь?

— Возьму я ее у Цып-Наволока и приведу в Териберку.- сказала бабушка.

Вот так бабушка! Что надумала!

А она говорит:

— Вы спать ложитесь и из вежей не выходите, на море не смотрите, пока я вас сама не позову.

Пообещали саамы сделать так, как старушка велела, и спать пошли.

Развела Моресь-аканчь большой костер, положила в него треску. Суп варит, китовым плавником помешивает, да слова тайные говорит. Поднялась на море страшная буря, на землю и на воду густой туман пал. Морская бабушка вмиг по нему до нужного места добралась, оторвала от полуострова Рыбачьего большой кусок земли и поплыла на нем по морю на восток, к Териберке. А тут и утро настало. Небо прояснилось. Туман рваными клочьями пошел да и весь растаял.

Плыват земля мимо устья Кремневой реки. А в устье том саамское поселение — Пошгост Истертой Скалы. Его так называли, потому что скалы там штормами сильно разбиты были. Саамские женки рано поднимаются. вышли две женщины поглядеть на море, не пора ли мужей поднимать, да за рыбой отправлять. Видят: земля плывет.

Закричали они:

— Люди, просыпайтесь! Чудеса делаются! Было на море чисто, теперь земля на нем появилась!

Выбежали саамы из своих веж — и глазам не верят. Стоит против их погоста большой остров.

Кильдин он теперь называется.

Вот как все получилось. Не знали женщины те: нельзя было кричать, когда плывущий остров увидели.

Кусок земли тот от человеческого крика и остановился. А Моресь-аканчь, что на нем плыла губу Териберскую от непогоды защитить, вмиг окаменела. И стала она главным морским сейдом, добрым духом моря. Много раз саамы-промышленники к каменной бабушке ходили, китовые позвонки ей в подарок приносили, рыбу всякую.

И всем она удачу в морском промысле давала.

Много лет прошло, столько, что и не сосчитать. Стоит и стоит сейд — большой камень, над морем возвышается.

Да только однажды шел мимо острова военный корабль. Увидел капитан в бинокль: камень над морем стоит.

Стал у матроса, что из местных, спрашивать, что за камень такой. Тот и рассказал эту историю про сейд-бабушку. Посмеялся капитан. И велел по тому камню из пушки пальнуть.

И по сей день стоит Моресь аканчь на том же месте, только груда обломков от той пальбы вокруг нее. А она сама цела-целехонька.

Вот как бывает.

Бабушка Чачакан-Чачакан

Жила в одном селении бабушка Чачакан-Чачакан. Как-то раз зимой пошла она к реке за водой. Подошла к проруби, видит — прорубь ледком затянуло. Пробила бабушка лёд, льдинки в сторону отвела и целое ведёрко воды зачерпнула. За ним и второе. А ведёрки у бабушки красивые были — из бересты, с узорами по закраинкам.

Взяла бабушка оба ведёрка в руки, домой пошла. Да поскользнулась на гладком льду, упала у самой проруби и всю воду пролила.

А утро морозное было. Пока бабушка охала да кряхтела, да вставать собиралась — подол-то у неё ко льду и примёрз.

Никак бабушке не подняться. Смотрит — кто бы ей помог? Поглядела она на солнце, которое только-только взошло, и спрашивает:

— Солнце, солнце, не ты ли всех на свете сильнее?

— Да, бабушка, я очень сильно. Да только меня чёрная туча закрыть может. Бабушка — к туче.

— Туча, туча, не ты ли всех на свете сильнее?

— Да, бабушка, у меня силы много. Да только меня ветер унести может.

Бабушка — к ветру:

— Ветер, ветер, не ты ли всех на свете сильнее?

— Да, бабушка, я очень силен. Но мне гора может путь преградить.

Глядит бабушка на каменную гору и спрашивает:

— Гора, гора, не ты ли всех на свете сильнее?

— Да, бабушка, я очень сильна. Да только меня человек расколоть может.

Бабушка — к прохожему:

— Человек, человек, не ты ли сильнее всех на свете?

— Да, бабушка, я очень силён. Да только я огня боюсь.

Бабушка — к огню:

— Огонь, огонь, не ты ли на свете всех сильнее?

— Да, бабушка, я очень силён. Да только меня вода залить может.

Бабушка — к воде:

— Вода, вода, не ты ли всех на свете сильнее?

— Да, бабушка, я очень сильна. Да только меня земля выпить может.

Бабушка — к земле:

— Земля, земля, не ты ли всех на свете сильнее?

— Да, бабушка, уж я-то наверное сильнее всех! Рассердилась бабушка:

— Так отпусти ты мою юбку! Чего ты её держишь?! Дёрнула она своё платье — а оно уж оттаяло. Встала бабушка Чачакан-Чачакан на ноги, вёдра в руки взяла, набрала снова воды и домой пошла.

Пришла. Внукам чай вскипятила. Чай пить сели. С бубликами. С сахаром.

На свете так много интересного, правда, малыш? И обо всём нужно немедленно узнать: а почему? а отчего? а зачем?

Эй, бабушки и дедушки!

Эй, бабушки и дедушки,
Чего дрожать от старости?!
Давайте-ка побегаем,
Попрыгаем от радости.
Когда вы боты снимете
И приметесь скакать,
Вы вместе с ними скинете,
Годков по двадцать пять.
Давайте-ка попрыгаем,
Попрыгаем, попрыгаем!
И ручками уставшими
Подвигаем, подвигаем!
И ножками озябшими
Потопаем, потопаем!
И ушками холодными
Похлопаем, похлопаем!
В сугроб ныряет бабушка
Вся скрюченная, с палочкой —
Обратно скачет бабушка,
Как внучка, со скакалочкой.
За ней ныряет дедушка
С седою бородой —
Обратно скачет дедушка,
Как козлик молодой…
Давайте-ка попрыгаем,
Попрыгаем, попрыгаем!
И ручками уставшими
Подвигаем, подвигаем!
И ножками озябшими
Потопаем, потопаем!
И ушками холодными
Похлопаем, похлопаем!
Когда б скакали бабушки,
Когда б скакали дедушки,
Они бы стали юноши,
Они бы стали девушки.
Земля летит в движении
Пять миллиардов лет…
И в том омоложения
Таинственный секрет!
Давай, Земля, попрыгаем…

Про бабушку старушку

Жили-были бабушка-старушка, внучка-хохотушка, курочка-клохтушка и мышка-норушка. Каждый день они ходили за водой. У бабушки были ведра большие, у внучки — поменьше, у курочки — с огурчик, у мышки — с наперсточек.

Бабушка брала воду из колодца, внучка — из колоды, курочка — из лужицы, а мышка — из следа от поросячьего копытца.Назад идут, у бабушки вода трё-ё-х, плё-ё-х! У внучки — трёх! плёх! У курочки — трёх-трёх! плёх-плёх! У мышки — трёх-трёх-трёх! плёх-плёх-плёх!

Вот раз наши водоносы пошли за водой. Воды набрали, идут домой через огород. А в огороде яблонька росла, а на ней яблоки висели. А под яблонькой зайка сидел.

Налетел на яблоньку ветерок, яблоньку качнул, яблочко хлоп — и зайке в лоб! Прыгнул зайка, да прямо нашим водоносам под ноги.

Испугались они, ведра побросали и домой побежали. Бабушка на лавку упала, внучка за бабку спряталась, курочка на печку взлетела, а мышка под печку схоронилась.

Бабка охает:

— Ох! Медведище меня чуть не задавил!

Внучка плачет:

— Бабушка, волк-то какой страшный на меня наскочил!

Курочка на печке кудахчет:

— Ко-ко-ко-ко-ко! Лиса ведь ко мне подкралась, чуть не сцапала!

А мышка из-под печки пищит:

— Котище-то какой усатый! Вот страху я натерпелась!

А зайка в лес прибежал, под кустик лег и думает:

— Вот страсти-то! Четыре охотника за мной гнались, и все с собаками; как только меня ноги унесли!

Верно говорят: У страха глаза велики: чего нет, и то видят.

Маша и медведь

Жили-были дедушка да бабушка. Была у них внучка Машенька.
Собрались раз подружки в лес по грибы да по ягоды. Пришли звать с собой и Машеньку.
— Дедушка, бабушка, — говорит Машенька, — отпустите меня в лес с подружками!
Дедушка с бабушкой отвечают:
— Иди, только смотри от подружек не отставай, не то заблудишься.
Пришли девушки в лес, стали собирать грибы да ягоды. Вот Машенька — деревце за деревце, кустик за кустик — и ушла далеко-далеко от подружек.
Стала она аукаться, стала их звать, а подружки не слышат, не отзываются.
Ходила, ходила Машенька по лесу — совсем заблудилась.
Пришла она в саму глушь, в саму чащу. Видит — стоит избушка. Постучала Машенька в дверь — не отвечают. Толкнула она дверь — дверь и открылась.
Вошла Машенька в избушку, села у окна на лавочку.
Села и думает:
«Кто же здесь живет? Почему никого не видно?..»
А в той избушке жил большущий медведь. Только его тогда дома не было: он по лесу ходил.
Вернулся вечером медведь, увидел Машеньку, обрадовался.
— Ага, — говорит, — теперь не отпущу тебя! Будешь у меня жить. Будешь печку топить, будешь кашу варить, меня кашей кормить.
Потужила Маша, погоревала, да ничего не поделаешь. Стала она жить у медведя в избушке.
Медведь на целый день уйдет в лес, а Машеньке наказывает никуда без него из избушки не выходить.
— А если уйдешь, — говорит, — все равно поймаю и тогда уж съем!
Стала Машенька думать, как ей от медведя убежать. Кругом лес, в какую сторону идти — не знает, спросить не у кого…
Думала она, думала и придумала.
Приходит раз медведь из лесу, а Машенька и говорит ему:
— Медведь, медведь, отпусти меня на денек в деревню: я бабушке да дедушке гостинцев снесу.
— Нет, — говорит медведь, — ты в лесу заблудишься. Давай гостинцы, я их сам отнесу.
А Машеньке того и надо!
Напекла она пирожков, достала большой-пребольшой короб и говорит медведю:
— Вот, смотри: я в этот короб положу пирожки, а ты отнеси их дедушке да бабушке. Да помни: короб по дороге не открывай, пирожки не вынимай. Я на дубок влезу, за тобой следить буду!
— Ладно, — отвечает медведь, — давай короб!
Машенька говорит:
— Выйди на крылечко, посмотри, не идет ли дождик!
Только медведь вышел на крылечко, Машенька сейчас же залезла в короб, а на голову себе блюдо с пирожками поставила.
Вернулся медведь, видит — короб готов. Взвалил его на спину и пошел в деревню.
Идет медведь между елками, бредет медведь между березками, в овражки спускается, на пригорки поднимается. Шел-шел, устал и говорит:
— Сяду на пенек,
Съем пирожок!
А Машенька из короба:
— Вижу, вижу!
Не садись на пенек,
Не ешь пирожок!
Неси бабушке,
Неси дедушке!
— Ишь какая глазастая, — говорит медведь, — все видит!
Поднял он короб и пошел дальше. Шел-шел, шел-шел, остановился, сел и говорит:
— Сяду на пенек,
Съем пирожок!
А Машенька из короба опять:
— Вижу, вижу!
Не садись на пенек,
Не ешь пирожок!
Неси бабушке,
Неси дедушке!
Удивился медведь:
— Вот какая хитрая! Высоко сидит, далеко глядит!
Встал и пошел скорее.
Пришел в деревню, нашел дом, где дедушка с бабушкой жили, и давай изо всех сил стучать в ворота:
— Тук-тук-тук! Отпирайте, открывайте! Я вам от Машеньки гостинцев принес.
А собаки почуяли медведя и бросились на него. Со всех дворов бегут, лают.
Испугался медведь, поставил короб у ворот и пустился в лес без оглядки.
Вышли тут дедушка да бабушка к воротам. Видят — короб стоит.
— Что это в коробе? — говорит бабушка.
А дедушка поднял крышку, смотрит — и глазам своим не верит: в коробе Машенька сидит, живехонька и здоровехонька.
Обрадовались дедушка да бабушка. Стали Машеньку обнимать, целовать, умницей называть.

Колобок

В маленькой деревне, на самой ее окраине, был расположен старенький дом, в котором жили старик и старуха. Однажды старик попросил: «Приготовь ты колобок». Старуха молвила: «Не из чего готовить — ни муки нет, ни масла». Тогда старик посоветовал: «А ты поищи — может где-то в закромах мука осталась».
Прошла бабка по избе, и наскребла муки — замесила тесто и сготовила круглый и румяный колобок. А чтобы он остыл — положила его остужаться на подоконник и ушла. Колобку стало скучно на подоконнике, и решил он отправиться в лес, который виднелся с подоконника. Выпрыгнул и помчался. Едва закатился в лесную чащу, а к  нему Заяц подбегает и произносит: «Съем я тебя, Колобок». «Зачем же тебе меня есть, когда я могу спеть тебе свою песню?» — сказал Колобок и стал петь:
«Меня зовут Колобок,
И румян мой бок.
От старика я смог сбежать,
От старухи — смог сбежать,
А от тебя, трусишка-Заяц — тем более убегу».
Спел свою хвастливую песенку и помчался дальше. Заяц даже опомниться не успел. Закатился Колобок в более дремучую лесную чащу, а там — Волк. Говорит ему Волк: «Давно я не ел колобков — съем я тебя, пожалуй». «Зачем же тебе меня есть, когда я могу спеть тебе спеть?» — молвил наш герой и завел свою песню:
«Меня зовут Колобок,
И румян мой бок.
От старика я смог сбежать,
От старухи — смог сбежать,
И от зайца смог сбежать,
А от тебя, злой серый Волк — тем более убегу».
Катится Колобок еще дальше в лес, а там — Медведь. «Какой ты румяный да красивый, Колобок» — говорит Медведь — «Надо мне тебя съесть». «Не ешь меня, Медведь, я спою тебе песенку» — говорил наш герой и завел свою песню про себя, Колобка:
«Меня зовут Колобок,
И румян мой бок.
От старика я смог сбежать,
От старухи — смог сбежать,
И от зайца смог сбежать,
И от Волка смог сбежать,
От тебя, косолапый — я уж точно уйду».
Так и не удалось Медведю пообедать Колобком, а Колобок дальше катится и напевает, а тем временем на тропинке появляется Лисица. Молвит Лисица: «Какой Колобок — наверное вкусный». А наш герой ей свою песенку поет:
«Меня зовут Колобок,
И румян мой бок.
От старика я смог сбежать,
От старухи — смог сбежать,
И от зайца смог сбежать,
И от Волка смог сбежать, 
И от Медведя смог сбежать,
От тебя, рыжая Лисица — я уж точно убегу».
«Хороша твоя песня» — говорит Лисица — » Да больно стара я стала — слух уж не тот, что раньше был. Так что полезай ко мне на нос и спой-ка мне еще раз». 
А Колобок рад стараться — залез на лисий нос и поет свою песню. «Великолепная песня, слушала бы и слушала» — нахваливает рыжая — «Спой ка еще раз на языке». Сел Колобок на лисий язык, приготовился петь свою песню, а Лисица его и съела.

Иван — крестьянский сын и Чудо-Юдо

В некотором царстве, в некотором государстве жили — были старик и старуха, и было у них три сына. Младшего звали Иванушка. Жили они — не ленились, с утра до ночи трудились: пашню пахали да хлеб засевали.
Разнеслась вдруг в том царстве — государстве дурная весть: собирается чудо — юдо поганое на их землю напасть, всех людей истребить, все города — села огнем спалить. Затужили старик со старухой, загоревали. А старшие сыновья утешают их:
— Не горюйте, батюшка и матушка! Пойдем мы на чудо — юдо, будем с ним биться насмерть! А чтобы вам одним не тосковать, пусть с вами Иванушка останется: он еще очень молод, чтобы на бой идти.
— Нет, — говорит Иванушка, — не хочу я дома оставаться да вас дожидаться, пойду и я с чудом — юдом биться!
Не стали старик со старухой его удерживать да отговаривать. Снарядили они всех троих сыновей в путьдорогу. Взяли братья дубины тяжелые, взяли котомки с хлебом — солью, сели на добрых коней и поехали. Долго ли, коротко ли ехали — встречается им старый человек.
— Здорово, добрые молодцы!
— Здравствуй, дедушка!
— Куда это вы путь держите?
— Едем мы с поганым чудом — юдом биться, сражаться, родную землю защищать!
— Доброе это дело! Только для битвы вам нужны не дубинки, а мечи булатные.
— А где же их достать, дедушка!
— А я вас научу. Поезжайте — ка вы, добрые молодцы, все прямо. Доедете вы до высокой горы. А в той горе — пещера глубокая. Вход в нее большим камнем завален. Отвалите камень, войдите в пещеру и найдете там мечи булатные.
Поблагодарили братья прохожего и поехали прямо, как он учил. Видят — стоит гора высокая, с одной стороны большой серый камень привален. Отвалили братья тот камень и вошли в пещеру. А там оружия всякого — и не сочтешь! Выбрали они себе по мечу и поехали дальше.
— Спасибо, — говорят, — прохожему человеку. С мечами — то нам куда сподручнее биться будет!
Ехали они, ехали и приехали в какую — то деревню. Смотрят — кругом ни одной живой души нет. Все повыжжено, поломано. Стоит одна маленькая избушка. Вошли братья в избушку. Лежит на печке старуха да охает.
— Здравствуй, бабушка! — говорят братья.
— Здравствуйте, молодцы! Куда путь держите?
— Едем мы, бабушка, на реку Смородину, на калиновый мост. Хотим с чудом — юдом сразиться, на свою землю не допустить.
— Ох, молодцы, за доброе дело взялись! Ведь он, злодей, всех разорил, разграбил! И до нас добрался. Только я одна здесь уцелела… Переночевали братья у старухи, поутру рано встали и отправились снова в путь — дорогу.
Подъезжают к самой реке Смородине, к калиновому мосту. По всему берегу лежат мечи да луки поломанные, лежат кости человеческие.
Нашли братья пустую избушку и решили остановиться в ней.
— Ну, братцы, — говорит Иван, — заехали мы в чужедальнюю сторону, надо нам ко всему прислушиваться да приглядываться. Давайте по очереди в дозор ходить, чтоб чудо — юдо через калиновый мост не пропустить.
В первую ночь отправился в дозор старший брат. Прошел он по берегу, посмотрел за реку Смородину — все тихо, никого не видать, ничего не слыхать. Лег старший брат под ракитов куст и заснул крепко, захрапел громко.
А Иван лежит в избушке — не спится ему, не дремлется. Как пошло время за полночь, взял он свой меч булатный и отправился к реке Смородине.
Смотрит — под кустом старший брат спит, во всю мочь храпит. Не стал Иван его будить. Спрятался под калиновый мост, стоит, переезд сторожит. Вдруг на реке воды взволновались, на дубах орлы закричали — подъезжает чудо — юдо о шести головах. Выехал он на середину калинового моста — конь под ним споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади черный пес ощетинился.
Говорит чудо — юдо шестиголовое:
— Что ты, мой конь, споткнулся? Отчего ты черный ворон, встрепенулся? Почему ты, черный пес ощетинился? Или вы чуете, что Иван — крестьянский сын здесь? Так он еще не родился, а если и родился, так на бой не сгодился! Я его на одну руку посажу, другой прихлопну!
Вышел тут Иван — крестьянский сын из — под моста и говорит:
— Не хвались, чудо — юдо поганое! Не подстрелил ясного сокола — рано перья щипать! Не узнал доброго молодца — нечего срамить его! Давай — ка лучше силы пробовать: кто одолеет, тот и похвалится. Вот сошлись они, поравнялись, да так ударились, что кругом земля загудела.
Чуду — юду не посчастливилось: Иван — крестьянский сын с одного взмаха сшиб ему три головы.
— Стой, Иван — крестьянский сын! — кричит чудоюдо. — Дай мне передохнуть!
— Что за отдых! У тебя, чудо — юдо, три головы, а у меня одна. Вот как будет у тебя одна голова, тогда и отдыхать станем.
Снова они сошлись, снова ударились. Иван — крестьянский сын отрубил чуду — юду и последние три головы. После того рассек туловище на мелкие части и побросал в реку Смородину, а шесть голов под калиновый мост сложил. Сам в избушку вернулся и спать улегся.
Поутру приходит старший брат. Спрашивает его Иван:
— Ну что, не видал ли чего?
— Нет, братцы, мимо меня и муха не пролетала!
Иван ему ни словечка на это не сказал. На другую ночь отправился в дозор средний брат. Походил он, походил, посмотрел по сторонам и успокоился. Забрался в кусты и заснул.
Иван и на него не понадеялся. Как пошло время за полночь, он тотчас снарядился, взял свой острый меч и пошел к реке Смородине. Спрятался под калиновый мост и стал караулить.
Вдруг на реке воды взволновались, на дубах орлы раскричались — подъезжает чудо — юдо девятиголовое. Только на калиновый мост въехал — конь под ним споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади черный пес ощетинился… Чудо — юдо коня плеткой по бокам, ворона — по перьям, пса — по ушам!
— Что ты, мой конь, споткнулся? Отчего ты, черный ворон, встрепенулся? Почему ты, черный пес, ощетинился? Или чуете вы, что Иван — крестьянский сын здесь? Так он еще не родился, а если и родился, так на бой не сгодился: я его одним пальцем убью!
Выскочил Иван — крестьянский сын из — под калинового моста:
— Погоди, чудо — юдо, не хвались, прежде за дело примись! Еще посмотрим, чья возьмет!
Как взмахнул Иван своим булатным мечом раздругой, так и снес у чуда — юда шесть голов. А чудо — юдо ударил — по колени Ивана в сырую землю вогнал. Иван — крестьянский сын захватил горсть песку и бросил своему врагу прямо в глазищи. Пока чудо — юдо глазищи протирал да прочищал, Иван срубил ему и остальные головы. Потом рассек туловище на мелкие части, побросал в реку Смородину, а девять голов под калиновый мост сложил. Сам в избушку вернулся. Лег и заснул, будто ничего не случилось.
Утром приходит средний брат.
— Ну что, — спрашивает Иван, — не видал ли ты за ночь чего?
— Нет, возле меня ни одна муха не пролетала, ни один комар не пищал.
— Ну, коли так, пойдемте со мной, братцы дорогие, я вам и комара и муху покажу.
Привел Иван братьев под калиновый мост, показал им чудо — юдовы головы.
— Вот, — говорит, — какие здесь по ночам мухи да комары летают. А вам, братцы, не воевать, а дома на печке лежать!
Застыдились братья.
— Сон, — говорят, — повалил…
На третью ночь собрался идти в дозор сам Иван.
— Я, — говорит, — на страшный бой иду! А вы, братцы, всю ночь не спите, прислушивайтесь: как услышите мой посвист — выпустите моего коня и сами ко мне на помощь спешите.
Пришел Иван — крестьянский сын к реке Смородине, стоит под калиновым мостом, дожидается. Только пошло время за полночь, сырая земля заколебалась, воды в реке взволновались, буйные ветры завыли, на дубах орлы закричали. Выезжает чудо — юдо двенадцатиголовое. Все двенадцать голов свистят, все двенадцать огнем — пламенем пышут. Конь у чуда — юда о двенадцати крылах, шерсть у коня медная, хвост и грива железные. Только въехал чудо — юдо на калиновый мост — конь под ним споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, черный пес позади ощетинился. Чудоюдо коня плеткой по бокам, ворона — по перьям, пса — по ушам!
— Что ты, мой конь, споткнулся? Отчего, черный ворон, встрепенулся? Почему, черный пес, ощетинился? Или чуете, что Иван — крестьянский сын здесь? Так он еще не родился, а если и родился, так на бой не сгодился: только дуну — и праху его не останется! Вышел тут из — под калинового моста Иван — крестьянский сын:
— Погоди, чудо — юдо, хвалиться, как бы тебе не осрамиться!
— А, так это ты, Иван — крестьянский сын? Зачем пришел сюда?
— На тебя, вражья сила, посмотреть, твоей храбрости испробовать!
— Куда тебе мою храбрость пробовать! Ты муха передо мной!
Отвечает Иван — крестьянский сын чуду — юду:
— Пришел я не сказки тебе рассказывать и не твои слушать. Пришел я насмерть биться, от тебя, проклятого, добрых людей избавить!
Размахнулся тут Иван своим острым мечом и срубил чуду — юду три головы. Чудо — юдо подхватил эти головы, чиркнул по ним своим огненным пальцем, к шеям приложил, и тотчас все головы приросли, будто и с плеч не падали.
Плохо пришлось Ивану: чудо — юдо свистом его оглушает, огнем его жжет — палит, искрами его осыпает, по колени в сырую землю его вгоняет… А сам посмеивается:
— Не хочешь ли ты отдохнуть, Иван — крестьянский сын.
— Что за отдых? По — нашему — бей, руби, себя не береги! — говорит Иван.
Свистнул он, бросил свою правую рукавицу в избушку, где братья его дожидались. Рукавица все стекла в окнах повыбивала, а братья спят, ничего не слышат.
Собрался Иван с силами, размахнулся еще раз, сильнее прежнего, и срубил чуду — юду шесть голов. Чудо — юдо подхватил свои головы, чиркнул огненным пальцем, к шеям приложил — и опять все головы на местах. Кинулся он тут на Ивана, забил его по пояс в сырую землю.
Видит Иван — дело плохо. Снял левую рукавицу, запустил в избушку. Рукавица крышу пробила, а браться все спят, ничего не слышат.
В третий раз размахнулся Иван — крестьянский сын, срубил чуду — юду девять голов. Чудо — юдо подхватил их, чиркнул огненным пальцем, к шеям приложил — головы опять приросли. Бросился он тут на Ивана и вогнал его в сырую землю по самые плечи… Снял Иван свою шапку и бросил в избушку. От того удара избушка зашаталась, чуть по бревнам не раскатилась. Тут только братья проснулись, слышат Иванов конь громко ржет да с цепей рвется. Бросились они на конюшню, спустили коня, «а следом за ним и сами побежали.
Иванов конь прискакал, стал бить чудо — юдо копытами. Засвистел чудо — юдо, зашипел, начал коня искрами осыпать.

А Иван — крестьянский сын тем временем вылез из земли, изловчился и отсек чуду — юду огненный палец. После того давай рубить ему головы. Сшиб все до единой! Туловище на мелкие части рассек и побросал в реку Смородину.
Прибегают тут братья.
— Эх, вы! — говорит Иван. — Из — за сонливости вашей я чуть головой не поплатился!
Привели его братья к избушке, умыли, накормили, напоили и спать уложили.
Поутру рано Иван встал, начал одеваться — обуваться.
— Куда это ты в такую рань поднялся? — говорят братья. — Отдохнул бы после такого побоища!
— Нет, — отвечает Иван, — не до отдыха мне: пойду к реке Смородине свой кушак искать — обронил там.
— Охота тебе! — говорят братья. — Заедем в город — новый купишь.
— Нет, мне мой нужен!
Отправился Иван к реке Смородине, да не кушак стал искать, а перешел на тот берег через калиновый мост и прокрался незаметно к чудо — юдовым каменным палатам. Подошел к открытому окошку и стал слушать — не замышляют ли здесь еще чего?
Смотрит — сидят в палатах три чудо — юдовых жены, да мать, старая змеиха. Сидят они да сговариваются. Первая говорит:
— Отомщу я Ивану — крестьянскому сыну за моего мужа! Забегу вперед, когда он с братьями домой возвращаться будет, напущу жары, а сама обернусь колодцем. Захотят они воды выпить — и с первого же глотка мертвыми свалятся!
Это ты хорошо придумала! — говорит старая змеиха.
Вторая говорит:
— А я забегу вперед и обернусь яблоней. Захотят они по яблочку съесть — тут их и разорвет на мелкие кусочки!
— И ты хорошо придумала! — говорит старая змеиха.
— А я, — говорит третья, — напущу на них сон да дрему, а сама забегу вперед и обернусь мягким ковром с шелковыми подушками. Захотят братья полежать — отдохнуть — тут — то их и спалит огнем! — И ты хорошо придумала!
— молвила змеиха. — Ну, а если вы их не сгубите, я сама обернусь огромной свиньей, догоню их и всех троих проглочу!
Подслушал Иван — крестьянский сын эти речи и вернулся к братьям.
— Ну что, нашел ты свой кушак? — спрашивают братья.
— Нашел.
— И стоило время на это тратить!
— Стоило, братцы!
После того собрались братья и поехали домой. Едут они степями, едут лугами. А день такой жаркий, такой знойный. Пить хочется — терпенья нет! Смотрят братья — стоит колодец, в колодце серебряный ковшик плавает.
Говорят они Ивану:
— Давай, братец, остановимся, холодной водицы попьем и коней напоим!
— Неизвестно, какая в том колодце вода, — отвечает Иван. — Может, гнилая да грязная.
Соскочил он с коня и принялся мечом сечь да рубить этот колодец. Завыл колодец, заревел дурным голосом. Тут спустился туман, жара спала — пить не хочется.
— Вот видите, братцы, какая вода в колодце была, — говорит Иван. Поехали они дальше. Долго ли, коротко ли ехали — увидели яблоньку.
Висят на ней яблоки, крупные да румяные.
Соскочили братья с коней, хотели было яблочки рвать. А Иван забежал вперед и давай яблоню мечом под самый корень рубить. Завыла яблоня, закричала…
— Видите, братцы, какая это яблоня? Невкусные на ней яблочки!
Сели братья на коней и поехали дальше. Ехали они, ехали и сильно утомились. Смотрят — разостлан на поле ковер узорчатый, мягкий, а на нем подушки пуховые. — Полежим на этом ковре, отдохнем, подремлем часок! — говорят братья.
— Нет, братцы, не мягко будет на этом ковре лежать! — отвечает им Иван.
Рассердились на него братья:
— Что ты за указчик нам: того нельзя, другого нельзя!
Иван в ответ ни словечка не сказал. Снял он свой кушак, на ковер бросил. Вспыхнул кушак пламенем и сгорел.
— Вот с вами то же было бы! — говорит Иван братьям.
Подошел он к ковру и давай мечом ковер да подушки на мелкие лоскутья рубить. Изрубил, разбросал в стороны и говорит:
— Напрасно вы, братцы, ворчали на меня! Ведь и колодец, и яблоня, и ковер — все это чудо — юдовы жены были. Хотели они нас погубить, да не удалось им это: сами все погибли!
Поехали братья дальше.
Много ли, мало ли проехали — вдруг небо потемнело, ветер завыл, земля загудела: бежит за ними большущая свинья. Разинула пасть до ушей — хочет Ивана с братьями проглотить. Тут молодцы, не будь дурны, вытащили из своих котомок дорожных по пуду соли и бросили свинье в пасть. Обрадовалась свинья — думала, что Ивана — крестьянского сына с братьями схватила. Остановилась и стала жевать соль. А как распробовала — снова помчалась в погоню.
Бежит, щетину подняла, зубищами щелкает. Вотвот нагонит…
Подбежала свинья, остановилась — не знает, кого прежде догонять.
Пока она раздумывала да в разные стороны мордой вертела, Иван подскочил к ней, поднял ее да со всего размаха о землю ударил. Рассыпалась свинья прахом, а ветер тот прах во все стороны развеял. С тех пор все чуда — юда да змеи в том краю повывелись — без страха люди жить стали.
А Иван — крестьянский сын с братьями вернулся домой, к отцу, к матери. И стали они жить да поживать, поле пахать да пшеницу сеять.

Морской царь и Василиса Премудрая

За тридевять земель, в тридесятом государстве жил — был царь с царицею; детей у них не было. Поехал царь по чужим землям, по дальним сторонам, долгое время домой не бывал; на ту пору родила ему царица сына, Ивана — царевича, а царь про то и не ведает.

Стал он держать путь в свое государство, стал подъезжать к своей земле, а день — то был жаркий — жаркий, солнце так и пекло! И напала на него жажда великая;что ни дать, только бы воды испить! Осмотрелся кругом и видит невдалеке большое озеро; подъехал к озеру, слез с коня, прилег на землю и давай глотать студеную воду. Пьет и не чует беды; а царь морской ухватил его за бороду.

— Пусти! — просит царь.

— Не пущу, не смей пить без моего ведома!

— Какой хочешь возьми откуп — только отпусти!

— Давай то, чего дома не знаешь.

Царь подумал — подумал… Чего он дома не знает? Кажись, все знает, все ему ведомо, — и согласился. Попробовал бороду — никто не держит; встал с земли, сел на коня и поехал восвояси.

Вот приезжает домой, царица встречает его с царевичем, такая радостная, а он как узнал про свое милое детище, так и залился горькими слезами. Рассказал царице, как и что с ним было, поплакали вместе, да ведь делать — то нечего, слезами дела не поправишь.

Стали они жить по — старому; а царевич растет себе да растет, словно тесто на опаре, — не по дням, а по часам, — и вырос большой.

«Сколько ни держать при себе, — думает царь, — а отдавать надобно: дело неминучее!» Взял Ивана — царевича за руку, привел прямо к озеру.

— Поищи здесь, — говорит, — мой перстень; я ненароком вчера обронил.

Оставил одного царевича, а сам повернул домой. Стал царевич искать перстень, идет по берегу, и попадается ему навстречу старушка.

— Куда идешь, Иван — царевич?

— Отвяжись, не докучай, старая ведьма! И без тебя досадно.

— Ну, оставайся с богом!

И пошла старушка в сторону.

…А Иван — царевич пораздумался: «За что обругал я старуху? Дай ворочу ее; старые люди хитры и догадливы! Авось что и доброе скажет». И стал ворочать старушку:

— Воротись, бабушка, да прости мое слово глупое! Ведь я с досады вымолвил: заставил меня отец перстень искать, хожу — высматриваю, а перстня нет как нет!

— Не за перстнем ты здесь: отдал тебя отец морскому царю; выйдет морской царь и возьмет тебя с собою в подводное царство.

Горько заплакал царевич.

— Не тужи, Иван — царевич! Будет и на твоей улице праздник; только слушайся меня, старуху. Спрячься вон за тот куст смородины и притаись тихохонько. Прилетят сюда двенадцать голубиц — всё красных девиц, а вслед за ними и тринадцатая; станут в озере купаться; а ты тем временем унеси у последней сорочку и до тех пор не отдавай, пока не подарит она тебе своего колечка. Если не сумеешь этого сделать, ты погиб навеки; у морского царя кругом всего дворца стоит частокол высокий, на целые на десять верст, и на каждой спице по голове воткнуто; только одна порожняя, не угоди на нее попасть!

Иван — царевич поблагодарил старушку, спрятался за смородиновый куст и ждет поры — времени.

Вдруг прилетают двенадцать голубиц; ударились о сыру землю и обернулись красными девицами, все до единой красоты несказанной: ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать! Поскидали платья и пустились в озеро: играют, плещутся, смеются, песни поют.

Вслед за ними прилетела и тринадцатая голубица; ударилась о сыру землю, обернулась красной девицей, сбросила с белого тела сорочку и пошла купаться; и была она всех пригожее, всех красивее!

Долго Иван — царевич не мог отвести очей своих, долго на нее заглядывался да припоминал, что говорила ему старуха, подкрался тихонько и унес сорочку.

Вышла из воды красная девица, хватилась — нет сорочки, унес кто — то; бросились все искать; искали, искали — не видать нигде.

— Не ищите, милые сестрицы! Улетайте домой; я сама виновата — недосмотрела, сама и отвечать буду. Сестрицы — красные девицы ударились о сыру землю, сделались голубицами, взмахнули крыльями и полетели прочь. Осталась одна девица, осмотрелась кругом и промолвила:

— Кто бы ни был таков, у кого моя сорочка, выходи сюда; коли старый человек — будешь мне родной батюшка, коли средних лет — будешь братец любимый, коли ровня мне — будешь милый друг!

Только сказала последнее слово, показался Иван — царевич. Подала она ему золотое колечко и говорит:

— Ах, Иван — царевич! Что давно не приходил? Морской царь на тебя гневается. Вот дорога, что ведет в подводное царство; ступай по ней смело! Там и меня найдешь; ведь я дочь морского царя, Василиса Премудрая.

Обернулась Василиса Премудрая голубкою и улетела от царевича.

А Иван — царевич отправился в подводное царство; видит — и там свет такой же, как у нас; и там поля, и луга, и рощи зеленые, и солнышко греет.

Приходит он к морскому царю. Закричал на него морской царь:

— Что так долго не бывал? За вину твою вот тебе служба: есть у меня пустошь на тридцать верст и в длину и поперек — одни рвы, буераки да каменье острое! Чтоб к завтрему было там как ладонь гладко, и была бы рожь посеяна, и выросла б к раннему утру так высока, чтобы в ней галка могла схорониться. Если того не сделаешь — голова твоя с плеч долой!

Идет Иван — царевич от морского царя, сам слезами обливается. Увидала его в окно из своего терема высокого Василиса Премудрая и спрашивает:

— Здравствуй, Иван — царевич! Что слезами обливаешься?

— Как же мне не плакать? — отвечает царевич. — Заставил меня царь морской за одну ночь сровнять рвы, буераки и каменья острые и засеять рожью, чтоб к утру она выросла и могла в ней галка спрятаться.

— Это не беда, беда впереди будет. Ложись с богом спать, утро вечера мудренее, все будет готово!

Лег спать Иван — царевич, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и крикнула громким голосом:

— Гей вы, слуги мои верные! Ровняйте — ка рвы глубокие, сносите каменья острые, засевайте рожью колосистою, чтоб к утру поспела.

Проснулся на заре Иван — царевич, глянул — все готово: нет ни рвов, ни буераков, стоит поле как ладонь гладкое, и красуется на нем рожь — столь высока, что галка схоронится.

Пошел к морскому царю с докладом.

— Спасибо тебе, — говорит морской царь, — что сумел службу сослужить. Вот тебе другая работа: есть у меня триста скирдов, в каждом скирду по триста копен — все пшеница белоярая; обмолоти мне к завтрему всю пшеницу чисто — начисто, до единого зернышка, а скирдов не ломай и снопов не разбивай. Если не сделаешь — голова твоя с плеч долой!

— Слушаю, ваше величество! — сказал Иван — царевич; опять идет по двору да слезами обливается.

— О чем горько плачешь? — спрашивает его Василиса Премудрая.

— Как же мне не плакать? Приказал мне царь морской за одну ночь все скирды обмолотить, зерна не обронить, а скирдов не ломать и снопов не разбивать.

— Это не беда, беда впереди будет! Ложись спать с богом; утро вечера мудренее.

Царевич лег спать, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и закричала громким голосом:

— Гей вы, муравьи ползучие! Сколько вас на белом свете ни есть — все ползите сюда и повыберите зерно из батюшкиных скирдов чисто — начисто.

Поутру зовет морской царь Ивана — царевича:

— Сослужил ли службу?

— Сослужил, ваше величество!

— Пойдем посмотрим.

Пришли на гумно — все скирды стоят нетронуты, пришли в житницы — все закрома полнехоньки зерном.

— Спасибо тебе, брат! — сказал морской царь.

— Сделай мне еще церковь из чистого воску, чтобы к рассвету была готова; это будет твоя последняя служба.

Опять идет Иван — царевич по двору и слезами умывается.

— О чем горько плачешь? — спрашивает его из высокого терема Василиса Премудрая.

— Как мне не плакать, доброму молодцу? Приказал морской царь за одну ночь сделать церковь из чистого воску.

— Ну, это еще не беда, беда впереди будет. Ложись — ка спать; утро вечера мудренее.

Царевич улегся спать, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и закричала громким голосом:

— Гей вы, пчелы работящие! Сколько вас на белом свете ни есть, все летите стада и слепите из чистого воску церковь божию, чтоб к утру ‘была готова.

Поутру встал Иван — царевич, глянул — стоит церковь из чистого воску, и пошел к морскому царю с докладом.

— Спасибо тебе, Иван — царевич! Каких слуг у меня ни было, никто не сумел так угодить, как ты. Будь же за то моим наследником, всего царства сберегателем, выбирай себе любую из тринадцати дочерей моих в жены.

Иван — царевич выбрал Василису Премудрую; тотчас их обвенчали и на радостях пировали целых три дня.

Ни много ни мало прошло времени, стосковался Иван — царевич по своим родителям, захотелось ему на святую Русь.

— Что так грустен, Иван — царевич?

— Ах, Василиса Премудрая, взгрустнулось по отцу, по матери, захотелось на святую Русь.

— Вот это беда пришла! Если уйдем мы, будет за нами погоня великая; морской царь разгневается и предаст нас смерти. Надо ухитряться!

Плюнула Василиса Премудрая в трех углах, заперла двери в своем тереме и побежала с Иваном — царевичем на святую Русь.

На другой день ранехонько приходят посланные от морского царя — молодых подымать, во дворец к царю звать. Стучатся в двери:

— Проснитеся, пробудитеся! Вас батюшка зовет.

— Еще рано, мы не выспались: приходите после! — отвечает одна слюнка.

Вот посланные ушли, обождали час — другой и опять стучатся:

— Не пора — время спать, пора — время вставать!

— Погодите немного: встанем, оденемся! — отвечает вторая слюнка.

В третий раз приходят посланные:

— Царь — де морской гневается, зачем так долго они прохлаждаются.

— Сейчас будем! — отвечает третья слюнка.

Подождали — подождали посланные и давай опять стучаться: нет отклика, вет отзыва! Выломали двери, а в тереме пусто.

Доложили дарю, чаю молодые убежали; озлобился он и послал за ними погоню великую.

А Василиса Премудрая с Иваном — царевичем уже далеко — далеко! Скачут на борзых конях без остановки, без роздыху.

Ну — ка, Ивав — царевич, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?

Иван — царевич соскочил с коня, припал ухом к сырой землу и говорит:

— Слышу я людскую молвь и конский топ!

— Это за нами гонят! — сказала Василиса Премудрая и тотчас обратила коней зеленым лугом, Ивана — царевича — старым пастухом, а сама сделалась смирною овечкою.

Наезжает погоня:

— Эй, старичок! Не видал ли ты — не проскакал ли здесь добрый молодец с красной девицей?

— Нет, люди добрые, не видал, — отвечает Иван — царевич, — сорок лет, как пасу на этом месте, — ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал!

Воротилась погоня назад:

— Ваше царское величество! Никого в пути не наехали, видали только: пастух овечку пасет.

— Что ж не хватали? Ведь это они были! — закричал морской царь и послал новую погоню.

А Иван — царевич с Василисою Премудрою давным — давно скачут на борзых конях.

— Ну, Иван — царевич, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?

Иван — царевич слез с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:

— Слышу я людскую молвь и конский топ.

— Это за нами гонят! — сказала Василиса Премудрая; сама сделалась церковью, Ивана — царевича обратила стареньким попом, а лошадей — деревьями.

Наезжает погоня:

— Эй, батюшка! Не видал ли ты, не проходил ли здесь пастух с овечкою?

— Нет, люди: добрые, не видал; сорок лет тружусь в этой церкви — ни одна птица мимо не пролетала, ни один зверь мимо не прорыскивал.

Повернула погоня назад:

— Ваше царское величество! Нигде не нашли пастуха с овечкою; только в пути и видели, что церковь да попа — старика.

— Что же вы церковь не разломали, попа не захватили? Ведь это они самые были! — закричал морской царь и сам поскакал вдогонь за Иваном — царевичем и Василисою Премудрою.

А они далеко уехали.

Опять говорит Василиса Премудрая:

— Иван — царевич! Припади к сырой земле — не слыхать ли погони?

Слез Иван — царевич с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:

— Слышу я людскую молвь и конский топ пуще прежнего.

— Это сам царь скачет.

Оборотила Василиса Премудрая коней озером, Ивана — царевича — селезнем, а сама сделалась уткою.

Прискакал царь морской к озеру, тотчас догадался, кто таковы утка и селезень; ударился о сыру землю и обернулся орлом. Хочет орел убить их до смерти, да не тут — то было: что не разлетится сверху… вот — вот ударит селезня, а селезень в воду нырнет; вот — вот ударит утку, а утка в воду нырнет! Бился, бился, так ничего не смог сделать. Поскакал царь морской в свое подводное царство, а Василиса Премудрая с Иваном — царевичем выждали доброе время и поехали на святую Русь.

Долго ли, коротко ли, приехали они в тридесятое царство.

— Подожди меня в этом лесочке, — говорит Иван — царевич Василисе Премудрой, — я пойду доложусь наперед отцу, матери.

— Ты меня забудешь, Иван — царевич!

— Нет, не забуду.

— Нет, Иван — царевич, не говори, позабудешь! Вспомни обо мне хоть тогда, как станут два голубка в окна биться!

Пришел Иван — царевич во дворец; увидали его родители, бросились ему на шею и стали целовать — миловать его; на радостях позабыл Иван — царевич про Василису Премудрую.

Живет день и другой с отцом, с матерью, а на третий задумал свататься к какой — то королевне.

Василиса Премудрая пошла в город и нанялась к просвирне в работницы. Стали просвиры готовить; она взяла два кусочка теста, слепила пару голубков и посадила в печь.

— Разгадай, хозяюшка, что будет из этих голубков?

— А что будет? Съедим их — вот и все!

— Нет, не угадала!

Открыла Василиса Премудрая печь, отворила окно — и в ту ж минуту голуби встрепенулися, полетели прямо во дворец и начали биться в окна; сколько прислуга царская ни старалась, ничем не могла отогнать прочь.

Тут только Иван — царевич вспомнил про Василису Премудрую, послал гонцов во все концы расспрашивать да разыскивать и нашел ее у просвирни; взял за руки белые, целовал в уста сахарные, привел к отцу, к матери, и стали все вместе жить да поживать да добра наживать.

Снегурочка

Жил-был крестьянин Иван, и была у него жена Марья. Жили Иван да Марья в любви и согласии, вот только детей у них не было. Так они и состарились в одиночестве. Сильно они о своей беде сокрушались и только глядя на чужих детей утешались. А делать нечего! Так уж, видно, им суждено было. Вот однажды, когда пришла зима да нападало молодого снегу по колено, ребятишки высыпали на улицу поиграть, а старички наши подсели к окну поглядеть на них. Ребятишки бегали, резвились и стали лепить бабу из снега. Иван с Марьей глядели молча, призадумавшись. Вдруг Иван усмехнулся и говорит:
— Пойти бы и нам, жена, да слепить себе бабу!
На Марью, видно, тоже нашел веселый час.
— Что ж, — говорит она, — пойдем, разгуляемся на старости! Только на что тебе бабу лепить: будет с тебя и меня одной. Слепим лучше себе дитя из снегу, коли Бог не дал живого!
— Что правда, то правда… — сказал Иван, взял шапку и пошел в огород со старухою.
Они и вправду принялись лепить куклу из снегу: скатали туловище с ручками и ножками, наложили сверху круглый ком снегу и обгладили из него головку.
— Бог в помощь? — сказал кто-то, проходя мимо.
— Спасибо, благодарствуем! — отвечал Иван.
— Что ж это вы поделываете?
— Да вот, что видишь! — молвит Иван.
— Снегурочку… — промолвила Марья, засмеявшись.
Вот они вылепили носик, сделали две ямочки во лбу, и только что Иван прочертил ротик, как из него вдруг дохнуло теплым духом. Иван второпях отнял руку, только смотрит — ямочки во лбу стали уж навыкате, и вот из них поглядывают голубенькие глазки, вот уж и губки как малиновые улыбаются.
— Что это? Не наваждение ли какое? — сказал Иван, кладя на себя крестное знамение.
А кукла наклоняет к нему головку, точно живая, и зашевелила ручками и ножками в снегу, словно грудное дитя в пеленках.
— Ах, Иван, Иван! — вскричала Марья, задрожав от радости. — Это нам Господь дитя дает! — и бросилась обнимать Снегурочку, а со Снегурочки весь снег отвалился, как скорлупа с яичка, и на руках у Марьи была уже в самом деле живая девочка.
— Ах ты, моя Снегурушка дорогая! — проговорила старуха, обнимая свое желанное и нежданное дитя, и побежала с ним в избу.
Иван насилу опомнился от такого чуда, а Марья была без памяти от радости.
И вот Снегурочка растет не по дням, а по часам, и что день, то все лучше. Иван и Марья не нарадуются на нее. И весело пошло у них в дому. Девки с села у них безвыходно: забавляют и убирают бабушкину дочку, словно куколку, разговаривают с нею, поют песни, играют с нею во всякие игры и научают ее всему, как что у них ведется. А Снегурочка такая смышленая: все примечает и перенимает.
И стала она за зиму точно девочка лет тринадцати: все разумеет, обо всем говорит, и таким сладким голосом, что заслушаешься. И такая она добрая, послушная и ко всем приветливая. А собою она — беленькая, как снег; глазки что незабудочки, светло-русая коса до пояса, одного румянцу нет вовсе, словно живой кровинки не было в теле… Да и без того она была такая пригожая и хорошая, что загляденье. А как, бывало, разыграется она, так такая утешная и приятная, что душа радуется! И все не налюбуются Снегурочкой. Старушка же Марья души в ней не чает.
— Вот, Иван! — говаривала она мужу. — Даровал-таки нам Бог радость на старость! Миновалась-таки печаль моя задушевная!

А Иван говорил ей:
— Благодарение Господу! Здесь радость не вечна, и печаль не бесконечна…
Прошла зима. Радостно заиграло на небе весеннее солнце и пригрело землю. На прогалинах зазеленела мурава, и запел жаворонок. Уже и красные девицы собрались в хоровод под селом и пропели:
— Весна-красна! На чем пришла, на чем приехала?..
— На сошечке, на бороночке!
А Снегурочка что-то заскучала.
— Что с тобою, дитя мое? — говорила не раз ей Марья, приголубливая ее. — Не больна ли ты? Ты все такая невеселая, совсем с личика спала. Уж не сглазил ли тебя недобрый человек?
А Снегурочка отвечала ей всякий раз:
— Ничего, 

бабушка! Я здорова…
Вот и последний снег согнала весна своими красными днями. Зацвели сады и луга, запел соловей и всякая птица, и все стало живей и веселее. А Снегурочка, сердечная, еще сильней скучать стала, дичится подружек и прячется от солнца в тень, словно ландыш под деревцем. Ей только и любо было, что плескаться у студеного ключа под зеленою ивушкой.
Снегурочке все бы тень да холодок, а то и лучше — частый дождичек. В дождик и сумрак она веселей становилась. А как один раз надвинулась серая туча да посыпала крупным градом. Снегурочка ему так обрадовалась, как иная не была бы рада и жемчугу перекатному. Когда ж опять припекло солнце и град взялся водою, Снегурочка поплакалась по нем так сильно, как будто сама хотела разлиться слезами, — как родная сестра плачется по брату.
Вот уж пришел и весне конец; приспел Иванов день. Девки с села собрались на гулянье в рощу, зашли за Снегурочкой и пристали к бабушке Марье:
— Пусти да пусти с нами Снегурочку!
Марье не хотелось пускать ее, не хотелось и Снегурочке идти с ними; да не могли отговориться. К тому же Марья подумала: авось разгуляется ее Снегурушка! И она принарядила ее, поцеловала и сказала:
— Поди же, дитя мое, повеселись с подружками! А вы, девки, смотрите берегите мою Снегурушку… Ведь она у меня, сами знаете, как порох в глазу!
— Хорошо, хорошо! — закричали они весело, подхватили Снегурочку и пошли гурьбою в рощу. Там они вили себе венки, вязали пучки из цветов и распевали свои веселые песни. Снегурочка была с ними безотлучно.
Когда закатилось солнце, девки наложили костер из травы и мелкого хворосту, зажгли его и все в венках стали в ряд одна за другою; а Снегурочку поставили позади всех.
— Смотри же, — сказали они, — как мы побежим, и ты также беги следом за нами, не отставай!
И вот все, затянувши песню, поскакали через огонь.
Вдруг что-то позади их зашумело и простонало жалобно:
— Ау!
Оглянулись они в испуге: нет никого. Смотрят друг на дружку и не видят между собою Снегурочки.
— А, верно, спряталась, шалунья, — сказали они и разбежались искать ее, но никак не могли найти. Кликали, аукали — она не отзывалась.

— Куда бы это девалась она? — говорили девки.
— Видно, домой убежала, — сказали они потом и пошли в село, но Снегурочки и в селе не было.
Искали ее на другой день, искали на третий. Исходили всю рощу — кустик за кустик, дерево за дерево. Снегурочки все не было, и след пропал. Долго Иван и Марья горевали и плакали из-за своей Снегурочки. Долго еще бедная старушка каждый день ходила в рощу искать ее, и все кликала она, словно кукушка горемычная:
— Ау, ау, Снегурушка! Ау, ау, голубушка!..
И не раз ей слышалось, будто голосом Снегурочки отзывалось: «Ау!». Снегурочки же все нет как нет! Куда же девалась Снегурочка? Лютый ли зверь умчал ее в дремучий лес, и не хищная птица ли унесла к синему морю?
Нет, не лютый зверь умчал ее в дремучий лес, и не хищная птица унесла ее к синему морю; а когда Снегурочка побежала за подружками и вскочила в огонь, вдруг потянулась она вверх легким паром, свилась в тонкое облачко, растаяла… и полетела в высоту поднебесную.

Сказка о Василисе Прекрасной

В некотором царстве жил-был купец. Двенадцать лет жил он в супружестве и прижил только одну дочь, Василису Прекрасную. Когда мать скончалась, девочке было восемь лет. Умирая, купчиха призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала ей и сказала:
— Слушай, Василисушка! Помни и исполни последние мои слова. Я умираю и вместе с родительским благословением оставляю тебе вот эту куклу; береги её всегда при себе и никому не показывай; а когда приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у неё совета. Покушает она и скажет тебе, чем помочь несчастью.
Затем мать поцеловала дочку и померла.
После смерти жены купец потужил, как следовало, а потом стал думать, как бы опять жениться. Он был человек хороший; за невестами дело не стало, но больше всех по нраву пришлась ему одна вдовушка. Она была уже в летах, имела своих двух дочерей, почти однолеток Василисе, — стало быть, и хозяйка и мать опытная. Купец женился на вдовушке, но обманулся и не нашёл в ней доброй матери для своей Василисы. Василиса была первая на все село красавица; мачеха и сестры завидовали её красоте, мучили её всевозможными работами, чтоб она от трудов похудела, а от ветру и солнца почернела; совсем житья не было!
Василиса все переносила безропотно и с каждым днем все хорошела и полнела, а между тем мачеха с дочками своими худела и дурнела от злости, несмотря на то, что они всегда сидели сложа руки, как барыни. Как же это так делалось? Василисе помогала её куколка. Без этого где бы девочке сладить со всею работою! Зато Василиса сама, бывало, не съест, а уж куколке оставит самый лакомый кусочек, и вечером, как все улягутся, она запрётся в чуланчике, где жила, и потчевает её, приговаривая:
— На, куколка, покушай, моего горя послушай! Живу я в доме у батюшки, не вижу себе никакой радости; злая мачеха гонит меня с белого света. Научи ты меня, как мне быть и жить и что делать?
Куколка покушает, да потом и дает ей советы и утешает в горе, а наутро всякую работу справляет за Василису; та только отдыхает в холодочке да рвет цветочки, а у неё уж и гряды выполоты, и капуста полита, и вода наношена, и печь вытоплена. Куколка ещё укажет Василисе и травку от загару. Хорошо было жить ей с куколкой.
Прошло несколько лет; Василиса выросла и стала невестой. Все женихи в городе присватываются к Василисе; на мачехиных дочерей никто и не посмотрит. Мачеха злится пуще прежнего и всем женихам отвечает: «Не выдам меньшой прежде старших!», а проводя женихов, побоями вымещает зло на Василисе.
Вот однажды купцу понадобилось уехать из дому на долгое время по торговым делам. Мачеха и перешла на житье в другой дом, а возле этого дома был дремучий лес, а в лесу на поляне стояла избушка, а в избушке жила баба-яга: никого она к себе не подпускала и ела людей, как цыплят. Перебравшись на новоселье, купчиха то и дело посылала за чем-нибудь в лес ненавистную ей Василису, но эта завсегда возвращалась домой благополучно: куколка указывала ей дорогу и не подпускала к избушке бабы-яги.
Пришла осень. Мачеха раздала всем трём девушкам вечерние работы: одну заставила кружева плести, другую чулки вязать, а Василису прясть, и всем по урокам. Погасила огонь во всем доме, оставила одну свечку там, где работали девушки, и сама легла спать. Девушки работали. Вот нагорело на свечке, одна из мачехиных дочерей взяла щипцы, чтоб поправить светильню, да вместо того, по приказу матери, как будто нечаянно и потушила свечку.
— Что теперь нам делать? — говорили девушки. — Огня нет в целом доме, а уроки наши не кончены. Надо сбегать за огнём к бабе-яге!
— Мне от булавок светло, — сказала та, что плела кружево. — Я не пойду.
— И я не пойду, — сказала та, что вязала чулок. — Мне от спиц светло!
— Тебе за огнём идти, — закричали обе. — Ступай к бабе-яге! — и вытолкали Василису из горницы.
Василиса пошла в свой чуланчик, поставила перед куклою приготовленный ужин и сказала:
— На, куколка, покушай да моего горя послушай: меня посылают за огнём к бабе-яге; баба-яга съест меня!
Куколка поела, и глаза её заблестели, как две свечки.
— Не бойся, Василисушка! — сказала она. — Ступай, куда посылают, только меня держи всегда при себе. При мне ничего не «станется с тобой у бабы-яги.
Василиса собралась, положила куколку свою в карман и, перекрестившись, пошла в дремучий лес. Идёт она и дрожит. Вдруг скачет мимо её всадник: сам белый, одет в белом, конь под ним белый, и сбруя на коне белая, — на дворе стало рассветать. Идёт она дальше, как скачет другой всадник: сам красный, одет в красном и на красном коне, — стало всходить солнце.
Василиса прошла всю ночь и весь день, только к следующему вечеру вышла на поляну, где стояла избушка яги-бабы; забор вокруг избы из человеческих костей, на заборе торчат черепа людские, с глазами; вместо столбов у ворот — ноги человечьи, вместо запоров — руки, вместо замка — рот с острыми зубами. Василиса обомлела от ужаса и стала как вкопанная. Вдруг едет опять всадник: сам чёрный, одет во всем чёрном и на чёрном коне; подскакал к воротам бабы-яги и исчез, как сквозь землю провалился, — настала ночь. Но темнота продолжалась недолго: у всех черепов на заборе засветились глаза, и на всей поляне стало светло, как середи дня. Василиса дрожала со страху, но, не зная куда бежать, оставалась на месте. Скоро послышался в лесу страшный шум: деревья трещали, сухие листья хрустели; выехала из лесу баба-яга — в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает. Подъехала к воротам, остановилась и, обнюхав вокруг себя, закричала:
— Фу-фу! Русским духом пахнет! Кто здесь?
Василиса подошла к старухе со страхом и, низко поклонясь, сказала:
— Это я, бабушка! Мачехины дочери прислали меня за огнём к тебе.
— Хорошо, — сказала баба-яга, — знаю я их, поживи ты наперёд да поработай у меня, тогда и дам тебе огня; а коли нет, так я тебя съем!
Потом обратилась к воротам и вскрикнула:
— Эй, запоры мои крепкие, отомкнитесь; ворота мои широкие, отворитесь!
Ворота отворились, и баба-яга въехала, посвистывая, за нею вошла Василиса, а потом опять все заперлось. Войдя в горницу, баба-яга растянулась и говорит Василисе:
— Подавай-ка сюда, что там есть в печи: я есть хочу.
Василиса зажгла лучину от трёх черепов, что на заборе, и начала таскать из печки да подавать яге кушанье, а кушанья настряпано было человек на десять; из погреба принесла она квасу, мёду, пива и вина. Все съела, все выпила старуха; Василисе оставила только щец немножко, краюшку хлеба да кусочек поросятины. Стала баба-яга спать ложиться и говорит:
— Когда завтра я уеду, ты смотри — двор вычисти, избу вымети, обед состряпай, белье приготовь, да пойди в закром, возьми четверть пшеницы и очисть её от чернушки (полевого дикого гороха). Да чтоб все было сделано, а не то — съем тебя!
После такого наказу баба-яга захрапела; а Василиса поставила старухины объедки перед куклою, залилась слезами и говорила:
— На, куколка, покушай, моего горя послушай! Тяжёлую дала мне яга-баба работу и грозится съесть меня, коли всего не исполню; помоги мне!
Кукла ответила:
— Не бойся, Василиса Прекрасная! Поужинай, помолися да спать ложися; утро мудреней вечера!
Ранёшенько проснулась Василиса, а баба-яга уже встала, выглянула в окно: у черепов глаза потухают; вот мелькнул белый всадник — и совсем рассвело. Баба-яга вышла на двор, свистнула — перед ней явилась ступа с пестом и помелом. Промелькнул красный всадник — взошло солнце. Баба-яга села в ступу и выехала со двора, пестом погоняет, помелом след заметает. Осталась Василиса одна, осмотрела дом бабы-яги, подивилась изобилью во всем и остановилась в раздумье: за какую работу ей прежде всего приняться. Глядит, а вся работа уже сделана; куколка выбирала из пшеницы последние зерна чернушки.
— Ах, ты, избавительница моя! — сказала Василиса куколке. — Ты от беды меня спасла.
— Тебе осталось только обед состряпать, — отвечала куколка, влезая в карман Василисы. — Состряпай с Богом, да и отдыхай на здоровье!
К вечеру Василиса собрала на стол и ждет бабу-ягу. Начало смеркаться, мелькнул за воротами чёрный всадник — и совсем стемнело; только светились глаза у черепов.
Затрещали деревья, захрустели листья — едет баба-яга. Василиса встретила её.
— Все ли сделано? — спрашивает яга.
— Изволь посмотреть сама, бабушка! — молвила Василиса.
Баба-яга все осмотрела, подосадовала, что не за что рассердиться, и сказала:
— Ну, хорошо!
Потом крикнула:

— Верные мои слуги, сердечные други, смелите мою пшеницу!
Явились три пары рук, схватили пшеницу и унесли вон из глаз. Баба-яга наелась, стала ложиться спать и опять дала приказ Василисе:
— Завтра сделай ты то же, что и нынче, да сверх того возьми из закрома мак да очисти его от земли по зёрнышку, вишь, кто-то по злобе земли в него намешал!
Сказала старуха, повернулась к стене и захрапела, а Василиса принялась кормить свою куколку. Куколка поела и сказала ей по-вчерашнему:
— Молись Богу да ложись спать; утро вечера мудренее, все будет сделано, Василисушка!
Наутро баба-яга опять уехала в ступе со двора, а Василиса с куколкой всю работу тотчас исправили. Старуха воротилась, оглядела все и крикнула:
— Верные мои слуги, сердечные други, выжмите из маку масло!
Явились три пары рук, схватили мак и унесли из глаз. Баба-яга села обедать; она ест, а Василиса стоит молча.
— Что ж ты ничего не говоришь со мною? — сказала баба-яга. — Стоишь как немая!
— Не смела, — отвечала Василиса, — а если позволишь, то мне хотелось бы спросить тебя кой о чем.
— Спрашивай; только не всякий вопрос к добру ведет: много будешь знать, скоро состареешься!
— Я хочу спросить тебя, бабушка, только о том, что видела: когда я шла к тебе, меня обогнал всадник на белом коне, сам белый и в белой одежде: кто он такой?
— Это день мой ясный, — отвечала баба-яга.
— Потом обогнал меня другой всадник на красном коне, сам красный и весь в красном одет; это кто такой?
— Это моё солнышко красное! — отвечала баба-яга.
— А что значит чёрный всадник, который обогнал меня у самых твоих ворот, бабушка?
— Это ночь моя тёмная — все мои слуги верные!
Василиса вспомнила о трёх парах рук и молчала.
— Что ты ещё не спрашиваешь? — молвила баба-яга.
— Будет с меня и этого; сама ж ты, бабушка, сказала, что много узнаешь — состаришься.
— Хорошо, — сказала баба-яга, — что ты спрашиваешь только о том, что видала за двором, а не во дворе! Я не люблю, чтоб у меня сор из избы выносили, а слишком любопытных ем! Теперь я тебя спрошу: как успеваешь ты исполнять работу, которую я задаю тебе?
— Мне помогает благословение моей матери, — отвечала Василиса.
— Так вот что! Убирайся же ты от меня, благословенная дочка! Не нужно мне благословенных!
Вытащила она Василису из горницы и вытолкала за ворота, сняла с забора один череп с горящими глазами и, наткнув на палку, отдала ей и сказала:
— Вот тебе огонь для мачехиных дочек, возьми его; они ведь за этим тебя сюда и прислали.
Бегом пустилась домой Василиса при свете черепа, который погас только с наступлением утра, и наконец к вечеру другого дня добралась до своего дома. Подходя к воротам, она хотела было бросить череп. «Верно, дома, — думает себе, — уж больше в огне не нуждаются». Но вдруг послышался глухой голос из черепа:
— Не бросай меня, неси к мачехе!

Она взглянула на дом мачехи и, не видя ни в одном окне огонька, решилась идти туда с черепом. Впервые встретили её ласково и рассказали, что с той поры, как она ушла, у них не было в доме огня: сами высечь никак не могли, а который огонь приносили от соседей — тот погасал, как только входили с ним в горницу.
— Авось твой огонь будет держаться! — сказала мачеха.
Внесли череп в горницу; а глаза из черепа так и глядят на мачеху и её дочерей, так и жгут! Те было прятаться, но куда ни бросятся — глаза всюду за ними так и следят; к утру совсем сожгло их в уголь; одной Василисы не тронуло.
Поутру Василиса зарыла череп в землю, заперла дом на замок, пошла в город и попросилась на житье к одной безродной старушке; живет себе и поджидает отца. Вот как-то говорит она старушке:
— Скучно мне сидеть без дела, бабушка! Сходи, купи мне льну самого лучшего; я хоть прясть буду. Старушка купила льну хорошего; Василиса села за дело, работа так и горит у неё, и пряжа выходит ровная да тонкая, как волосок. Набралось пряжи много; пора бы и за тканье приниматься, да таких гребней не найдут, чтобы годились на Василисину пряжу; никто не берется и сделать-то. Василиса стала просить свою куколку, та и говорит:
— Принеси-ка мне какое-нибудь старое бердо, да старый челнок, да лошадиной гривы; а я все тебе смастерю.
Василиса добыла все, что надо, и легла спать, а кукла за ночь приготовила славный стан. К концу зимы и полотно выткано, да такое тонкое, что сквозь иглу вместо нитки продеть можно.
Весною полотно выбелили, и Василиса говорит старухе:
— Продай, бабушка, это полотно, а деньги возьми себе.
Старуха взглянула на товар и ахнула:
— Нет, дитятко! Такого полотна, кроме царя, носить некому; понесу во дворец.
Пошла старуха к царским палатам да все мимо окон похаживает.
Царь увидал и спросил:
— Что тебе, старушка, надобно?
— Ваше царское величество, — отвечает старуха, — я принесла диковинный товар; никому, окромя тебя, показать не хочу.
Царь приказал впустить к себе старуху и как увидел полотно — вздивовался.
— Что хочешь за него? — спросил царь.
— Ему цены нет, царь-батюшка! Я тебе в дар его принесла.
Поблагодарил царь и отпустил старуху с подарками.
Стали царю из того полотна сорочки шить; вскроили, да нигде не могли найти швеи, которая взялась бы их работать. Долго искали; наконец царь позвал старуху и сказал:
— Умела ты напрясть и соткать такое полотно, умей из него и сорочки сшить.
— Не я, государь, пряла и соткала полотно, — сказала старуха, — это работа приёмыша моего — девушки.
— Ну так пусть и сошьёт она!
Воротилась старушка домой и рассказала обо всем Василисе.
— Я знала, — говорит ей Василиса, — что эта работа моих рук не минует.
Заперлась в свою горницу, принялась за работу; шила она не покладаючи рук, и скоро дюжина сорочек была готова.
Старуха понесла к царю сорочки, а Василиса умылась, причесалась, оделась и села под окном. Сидит себе и ждет, что будет. Видит: на двор к старухе идёт царский слуга; вошёл в горницу и говорит:
— Царь-государь хочет видеть искусницу, что работала ему сорочки, и наградить её из своих царских рук. Пошла Василиса и явилась пред очи царские. Как увидел царь Василису Прекрасную, так и влюбился в неё без памяти.
— Нет, — говорит он, — красавица моя! Не расстанусь я с тобою; ты будешь моей женою.
Тут взял царь Василису за белые руки, посадил её подле себя, а там и свадебку сыграли. Скоро воротился и отец Василисы, порадовался об её судьбе и остался жить при дочери. Старушку Василиса взяла к себе, а куколку по конец жизни своей всегда носила в кармане.

Золотой конь

В некотором царстве, в некотором государстве жил старик со старухой. Старик охотою промышлял, старуха дома хозяйничала.

Жаден старик, а старуха ещё пуще. Что старик ухлопает, то старуха слопает.

Вот встает рано утром старик и говорит:

— Поднимайся, старуха! Разогревай сковородку, пошёл я на охоту. Ходил — ходил старик по лесу, ни зверя, ни птицы не нашёл. А старуха сковородку грела, пока не покраснела.

Идёт старик домой с пустой сумой. Видит — сидит на гнёздышке птичка, под ней двадцать одно яичко. Хлоп! Убил её.

Приходит домой.

— Ну, старуха, принёс я закуску!

— А что же ты, старик, принёс?

— Да вот убил на гнёздышке птичку, взял под ней двадцать одно яичко.

— Ах ты, дурак старый! Не надо было птицу бить. Яйца — то ведь они, насиженные, никуда не годные. Садись — ка теперь сам, доводи их до дела.

И птицу жарить не захотела. Не стал старик перечить, сел в лукошко вместо наседки.

Сидел он двадцать одну неделю. Высидел не двадцать птенцов, а двадцать молодцов. Одно яйцо осталось.

Старуха не унимается.

— Сиди, — говорит, — чтоб было кому работать, коров пасти, хозяйство блюсти.

Просидел он ещё двадцать одну неделю. Старуха с голоду померла, а старик вывел на свет красавца молодца и назвал его Иваном.

Живет старик, поживает, добра наживает. Названные дети с утра до вечера работают. А старик похаживает, брюхо поглаживает, на работников покрикивает. Разбогател. Землю пшеницей засеял. Пришло время убирать. Наставили братья скирдов видимо — невидимо.

Стал старик примечать, что скирды пропадают. Зовет своих молодцов:

— Надо, дети, караулить!

Назначил всем черёд — по ночи каждому сторожить. Ивану последняя ночь досталась.

Братья караул проспали, ничего не видали. Настала Иванова очередь. Пошёл он в кузницу, отковал молот в двадцать пять пудов, в полтора пуда железные удила. Из пуда конопли узду свил.

Сел под скирдом, караулит. До полуночи просидел. Слышит конский топот: кобылица бежит, под ней земля дрожит, за ней двадцать один жеребёнок.

Топнула она ногой, развалился скирд, жеребята его вмиг разметали.

Ударил Иван кобылицу молотком между ушей. Села она на коленки. Обротал её Иван и повел вместе с жеребятами к себе во двор. Ворота на засов, а сам спать лёг.

Встает утром старик.

— Ты что спишь, Иван, бездельник?

— Нет, батюшка, я не бездельник, — отвечает Иван. — Приказ я твой выполнил.

Посмотрел старик — полный двор лошадей. Похвалил Ивана перед братьями:

— Вот у меня Иван какой! А вы что? Дураки нерачительные…

Стали они лошадей делить. Старик взял кобылицу. Старшие братья на выбор лошадей облюбовали, а Ивану достался самый захудалый жеребёночек. Вот собираются братья на охоту. Садятся на резвых коней.

Иван своего жеребёночка попробовал — положил руку ему на спину. Гнется жеребёночек, на все четыре ноги садится. Тяжела для него хозяина рука. Пустил его Иван на сутки в луга. На другой день положил руку — не гнется жеребёночек. Положил ногу — гнется. Пустил ещё на сутки в луга.

На третий день приводит Иван коня. Кладет ногу — не гнется. Сам садится — гнется конь. Пустил опять на сутки в луга.

На четвёртый день садится Иван на своего коня — не гнется под ним конь.

А братья давно уже уехали на охоту. Едет Иван по чистому полю, догоняет братьев. День проходит, второй проходит — не видно в чистом поле никого. Вот третий день кончается, ночь наступает. Смотрит Иван — похоже, виднеется огонёк. «Знать, братья мои кашу варят».

Ближе подъезжает — все видней да жарче огонь. Подскакал Иван, а это золотое перо лежит. Жалко Ивану расстаться с золотым пером. А конь ему человеческим голосом говорит:

— Не подымай, Иван, золотого пера, большая беда будет!

Не послушал Иван коня, поднял перо и за пазуху спрятал.

Съезжаются братья домой. Дает им старик приказ вычистить коней:

— Буду нынче смотр делать. Дал он старшим братьям щётки да мыло. Ивану ничего не дал.

Приуныл Иван. А конь его говорит:

— Не печалься, хозяин. Возьми золотое перо, махни туда — сюда — все будет как надо.

Вот братья повымыли, повычистили своих коней, а Иван только пером махнул: стал конь золотой, волос к волосу лежит, в гриву алые ленты вплетены, на лбу звезда сияет.

Выводят старшие братья на смотр старику своих коней. Все кони чисты, все хороши.

А Иван вывел — ещё лучше. Конь пляшет золотой.

— Эх вы! — говорит старик. — Какой плохонький конёк ему достался, а сейчас лучше ваших всех. Взяла братьев ревность:

— Давайте, ребята, придумаем, что бы такое на Ивана наговорить.

Приходят к старику:

— Ты, батюшка, не знаешь, какой наш Иван хитрый. Он нам не тем ещё хвалился.

— А чем же он хвалился, ребята?

— Я, — говорит, — не то, что вы. Захочу, достану кота — игруна, гусака — плясуна и лисицу — цимбалку. Поверил старик. Призывает Ивана.

— Тут ребята про тебя говорят, что ты можешь достать кота — игруна, гусака — плясуна и лисицу — цимбалку.

— Нет, батюшка! Ничего я об этом не знаю.

— Как так не знаешь? Ты мне не перечь! Ни к чему мне такая речь. Хоть и не нужны они мне, а чтобы достал их непременно!

Загоревал Иван, пошёл к своему коню на совет:

— Ох, верный мой конь, беда мне… А конь говорит:

— Это — беда не беда, впереди будет беда. Садись на меня, поедем добывать заказанное.

Отправляется Иван в чужие города. Остановился конь у высоких хором и говорит:

— Живет здесь богатый купец. Ступай к нему, проси продать кота — игруна, гусака — плясуна и лисицу — цимбалку. Будет просить он в обмен твоего коня. Ты соглашайся. Только смотри, когда будешь меня отдавать, сними с меня узду.

Сделал Иван, как велел конь. Отдал ему купец кота — игруна, гусака — плясуна, лисицу — цимбалку, а Иван — взамен своего золотого коня.

Уздечку снял. Говорит:

— Уздечка у меня дарёная, непродажная.

Вышел в чисто поле, слышит — земля дрожит. Подбегает к нему верный конь.

— Ну, поедем домой, хозяин. Ушёл я от купца. Привез Иван старику подарки. Сбежались братья смотреть на диво. Лисица в цимбалы бьет, кот песни играет, гусак пляшет.

— Эх вы! — говорит старик братьям. — Никуда вы не годны. Вот Иван у меня голова — все исполнил мои дела!

А те в ответ:

— Ох, батюшка, Иван не то ещё знает. Сам хвастался.

— А что? Что он знает, ребята?

— Он нам, батюшка, говорил: «Я знаю, где гусли-самоигры достать».

Призывает старик Ивана:

— Иван, привези мне гусли-самоигры!

— Ох, батюшка, я их видать не видал, слыхать про них не слыхал.

Рассердился старик.

— Надоели, — говорит, — мне твои отпоры! Ты мне не перечь! Ни к чему мне такая речь. Чтобы достал гусли-самоигры!

Пошёл Иван к коню на совет:

— Ой, конь мой верный! Вот пришла моя беда!

Конь ему отвечает:

— Это — беда не беда, впереди будет беда. Иди спать. Утро вечера мудренее.

Встает Иван рано, седлает золотого коня, отправляется в густые леса. Ехали — ехали. Видят: стоит избушка на курьих лапках, на собачьих пятках.

Говорит Иван:

— Избушка, избушка, стань ко мне передом, на запад задом.

Повернулась избушка. Выходит из неё баба — яга, костяная нога — на ступе ездит, метлой подметает, пестом погоняет.

— Ах ты, добрый молодец! — говорит. — Зачем сюда заехал? Или тебе головы не жалко?

Иван ей отвечает:

— Эх, бабушка ты, старушка! Не спросила ты, какое у меня горе — беда! Накормлен ли я, напоен ли я или с голоду помираю? У нас на Руси дорожного человека злым словом не встречают, добром привечают. Сперва накормят, напоят, а потом и разговор ведут. Умилилась старушка его словам.

— Иди, — говорит, — парень, сюда. Моим гостем будешь.

Слезает Иван с золотого с коня. Входит в избушку на курьих лапках, на собачьих пятках. Сажает его старушка за стол. Накормила, напоила, про горе — беду расспросила.

— Ах, бабушка! Горе моё большое, — говорит, — Иван. — Как мне быть? Где мне гусли-самоигры добыть?

— Я, родимый, знаю, где эта диковинка.

— Ой, бабушка, расскажи, моему горю помоги!

— Парень — красота, жалко мне тебя. Трудное это дело. Есть у меня сестра, а у неё сын Змей Горыныч. Так эти гусли у него. Не любит он духу человечьего. Боюсь, как бы он тебя не съел. Ну уж я постараюсь для тебя — сестру упрошу, тебе помогу. Вот мой двор, а посреди двора — дубовый кол. Привяжи к нему коня за шёлковые повода. А я дам тебе клубочек, держи его за кончик. Будет он катиться, а ты следом иди. Вот идёт Иван, а клубочек впереди катится. Приходит ко двору Змея Горыныча. Заперты ворота на двенадцати цепях, на двенадцати замках. Постучался Иван. Вышла старушка — мать Змея Горыныча.

— Ох, парень молодой, зачем сюда — зашёл? Мой сын прилетит голодный, он тебя съест!

Отвечает ей Иван:

— Бабушка ты, старушка! Не спросила ты у меня, какая моя беда. Голодный ли я, холодный ли? У нас на Руси дорожного человека злым словом не встречают, добром привечают. Сперва накормят, напоят, а потом и разговор ведут.

Умилилась старушка его словам, повела его в избу. Накормила, напоила, про беду — горе расспросила.

— Не печалься, парень — красота, — говорит, — Я твоему горю помогу.

Уже полночь подходит, скоро Змей Горыныч прилетит. Надо Ивана прятать.

Старушка говорит:

— Ложись под лавку. Я буду сына встречать, тебя, парня, защищать.

Вот в полночь прилетел Змей Горыныч. Летит — земля дрожит, деревья качаются, листья осыпаются. Влетел в избу, повел носом и говорит:

— Русь — кость пахнет.

А старушка ему отвечает:

— И — и, сыночек! По Руси летал, Руси набрался, вот тебе Русью и пахнет.

— Собирай, мать, поесть, — говорит Змей Горыныч.

Выдвигает старушка из печи целого быка, подает на стол ведро вина. Выпил Змей Горыныч вина, поел сладко быка. Повеселел.

— Эх, мать, с кем бы мне в карты сыграть? — говорит.

Старушка отвечает:

— Я бы нашла, дитёнок, с кем тебе в карты сыграть, да боюсь — вред ему от тебя будет.

— Уважу я тебя, мать, — говорит Змей Горыныч. — Никакого вреда ему не сделаю. Больно мне охота в карты поиграть.

Позвала старушка Ивана. Вылазит он из — под лавки, садится за стол.

— А на что будем играть? — спрашивает Змей Горыныч.

Сделали они между собой уговор: кто кого обыграет, тот того и ест. Начали играть. День играли, два играли, на третий день обыграли Змея

Горыныча.

Испугался Змей Горыныч, на коленки становится, просит:

— Не ешь меня!

— Ну что ж, — говорит Иван, — хочешь жив остаться, отдай мне гусли-самоигры.

Обрадовался Змей Горыныч.

— Бери! — говорит. — Будут у меня гусли ещё втрое лучше!

Змей Горыныч Ивана наградил, далеко проводил. Приезжает домой Иван. Повесил в избе гусли-самоигры.

Запели, заиграли гусли. Лисица в цимбалы ударила. Кот песню завел. Гусак плясать пошёл. Веселье началось. Хвалит старик Ивана, а братьев бранит, со двора гонит.

Задумались братья: как бы Ивана очернить?

Старший брат говорит:

— Знаете что, ребята? Слыхал я, есть в заморском царстве Марья — королевна. Уж её — то Ивану не достать. Пошли они к старику:

— Ты, батюшка, ещё всего не знаешь про хитрость Ивана. Хвалился он нам, что Марью — королевну достать может.

Призывает старик Ивана.

— Тут братья сказывают, что ты Марью — королевну достать можешь.

— Ой, батюшка! Знать не знаю ничего о Марье — королевне!

Старик слушать не хочет:

— Ты мне не перечь! Ни к чему мне такая речь. Ступай немедля. Чтоб представил мне Марью — королевну!

Заплакал тут Иван, пошёл к коню:

— Ой, конь мой верный. Вот беда мне какая!

А конь говорит:

— Это — беда не беда, впереди будет беда. Собирайся, хозяин, в дорогу.

Что Ивану делать? Забирает он с собой своего коня, гусли-самоигры, лисицу — цимбалку, кота — игруна, гусака — плясуна. Садится на корабль. Плыли — плыли. Приплывают к тому государству, где Марья — королевна живет.

Отец — царь пуще ока дочку бережет. Марья — королевна даже по двору гулять никогда одна не выходила. Распустил Иван паруса, остановил свой корабль против царского дворца. Заиграли гусли — самоигры. Ударила в цимбалы лисица — цимбалка. Запел кот — игрун. Пошёл в пляс гусак — плясун. Заметалась по двору Марья — королевна:

— Ой, батюшка! Я такой музыки отроду не слыхала! Пусти меня на пристань — корабль посмотреть, музыку послушать.

Ну что стоит царю со своими слугами да сенными девушками её просьбу исполнить? Упросила она отца.

Пустил он её к морю корабль посмотреть, музыку послушать. А сенным девушкам приказал не спускать глаз с Марьи — королевны, чтобы беды какой не случилось.

Корабль у самой пристани стоит. На нем все окна отворены, людей не видно. Оперлась царская дочь на подоконник, заслушалась чудесной музыкой. Заслушались и сенные девушки.

Не заметил никто, как подхватил Иван Марью — королевну на свой корабль. И понесли их быстро паруса. Увез Иван Марью — королевну. Прибыли они домой. Обрадовался старик, в пляс пустился. Плясал, покуда шапку не потерял.

— Теперь буду жениться, — говорит. Марья — королевна отвечает:

— Нет, погоди! Сумел меня увезти, сумей и шкатулку мою с уборами унести.

— А где же твоя шкатулка?

— Стоит моя шкатулка под тем столом, на котором батюшка — царь обедает.

Призывает старик Ивана:

— Вот тебе задача: привези мне шкатулку Марьи-королевны.

— Ой, батюшка, не смогу я! — отвечает Иван.

— Ты, Иван, мне не перечь! Ни к чему мне такая речь. Привезти шкатулку ты должен.

И разговора больше нет. Пошёл Иван к коню на совет:

— Ой, конь мой верный! Вот когда мне беда!

— Это — беда не беда, впереди будет беда. Ложись спать, утро вечера мудренее.

Встает утром Иван, седлает коня, отправляется в то царство, откуда Марью — королевну привез. Навстречу старик — побирушка. Купил у него Иван одежду с сумой за сто рублей. Переоделся нищим. Подъезжает к царскому дворцу. Вынул золотое перо, махнул им туда — сюда, стал конь золотой. Пустил его Иван в царский двор.

Выбежали царские слуги и сам царь с царицей. Стали золотого коня ловить, забыли в доме двери затворить.

А Иван проворен был. Вбежал во дворец, схватил из — под царского стола шкатулку и в суму положил. Выскакивает на двор, кричит:

— Не смогу ли я пособить?

Вскочил на коня, угодил ногами в стремена. Ускакал и шкатулку увез.

Старик пуще прежнего рад.

— Привез Иван шкатулку, — говорит. — На завтра свадьбу назначить.

Марья — королевна отвечает:

— Погоди — ка со свадьбой. Не все ещё ты для меня сделал. Есть в море двенадцать кобылиц, пригони их мне сюда:

Призывает старик Ивана.

— Чтоб были мне двенадцать морских кобылиц!

Заплакал Иван и пошёл к коню на совет:

— Ой, конь мой верный! Вот мне беда!..

Выслушал его конь и говорит:

— Теперь беда. Ну, что будет, то будет. Готовь двенадцать кож, двенадцать пудов бечевы, двенадцать пудов смолы и три пуда железных прутьев. Поедем к морю за кобылицами.

Приготовил Иван все это. Подъезжают они к морю.

Развел Иван огонь, поставил на него котёл со смолой. Кожами коня уматывает, бечевой увязывает, смолой заливает. Когда он двенадцать кож намотал, двенадцатью пудами смолы залил, конь говорит:

— Смотри на то место, где я в море прыгну. Пойдут по воде белые пузыри, ты не тревожься: это я кобылиц из стойла выгоняю. А вот если кровавые пузыри увидишь, бери железные прутья и прыгай ко мне на помощь. Знай, что одолели меня морские кобылицы.

Прыгнул конь в море, а Иван сидит на берегу, на то место смотрит, где конь скрылся. Через два часа пошли по воде белые пузыри. Трёх часов не прошло, выскочили на берег морские кобылицы, а за ними Иванов конь.

Глядит Иван, осталась на коне только одна кожа не порванной. Одиннадцать кож морские кобылицы погрызли, копытами побили.

Пригнал Иван морских кобылиц домой. Марья — королевна ему говорит:

— Ну, Иван, сумей теперь от них надоить котёл молока.

— Ой, Марья — королевна, — отвечает Иван, — не умею я их доить.

А старик стоит и приказывает:

— Ты мне не перечь! Ни к чему мне такая речь. Дои кобылиц без отказа!

Пошёл Иван к коню на совет.

— Не горюй, хозяин, — говорит ему конь. — Это дело нехитрое.

Принялся Иван за работу. Надоил от морских кобылиц котёл молока.

Говорит ему Марья — королевна:

— Надо теперь молоко вскипятить. Как закипит ключом, скажешь мне.

Пошёл Иван к коню на совет.

— Ой, конь мой верный! Какой мне приказ дают!

Велят молоко кипятить.

— Не бойся, хозяин, — говорит ему конь. — Делай так, как я скажу. Закипит молоко, велят тебе прыгнуть в котёл купаться. А ты стой и слушай: как заржу я в конюшне три раза, тогда прыгай.

Вскипятил Иван молоко. Из края в край закипело, ключом бьет.

Доложили Марье — королевне. Идёт она со стариком к котлу Тот её и на шаг от себя не отпускает.

Говорит она старику:

— Надо тебе в кипучем молоке искупаться, тогда я за тебя замуж пойду.

Испугался старик:

— Нет, пускай сначала Иван испробует.

Говорит Марья — королевна:

— Ну, Иванушка, все ты для меня сделал. Исполни и это: искупайся в кипучем молоке.

Котёл ключом кипит, молоко через верх выплёскивается. Снял Иван рубаху. Стоит возле котла, от верного друга известия ждет.

Заржал конь на конюшне три раза. Тут Иван в котёл прыгнул. Три раза от края до края проплыл. Вышел на свет живой, невредимый. И так хорош был, а теперь совсем красавцем стал: кровь с молоком.

Говорит Марья — королевна старику:

— Ну, прыгай теперь ты!

Прыгнул старик в котёл, и развалились его кости. Иванушка с Марьей — королевной повенчались. Я у них была, чай пила. Они за мной ухаживали, меня оглаживали, а я им сказки сказывала.

Сказка о молодильных яблоках и живой воде

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь, и было у него три сына: старшего звали Федором, второго Василием, а младшего Иваном.

Царь очень устарел и глазами обнищал, а слыхал он, что за тридевять земель, в тридесятом царстве есть сад с молодильными яблоками и колодец с живой водой.

Если съесть старику это яблоко — помолодеет, а водой этой умыть глаза слепцу — будет видеть. Царь собирает пир на весь мир, зовет на пир князей и бояр и говорит им:

— Кто бы, ребятушки, выбрался из избранников, выбрался из охотников, съездил за тридевять земель, в тридесятое царство, привез бы молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.

Тут больший стал хорониться за середнего, а середний за меньшого, а от меньшого ответу нет. Выходит царевич Федор и говорит:

— Неохота нам в люди царство отдавать. Я поеду в эту дорожку, привезу тебе, царю-батюшке, молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец.

Пошел Федор-царевич на конюший двор, выбирает себе коня неезженного, уздает узду неузданную, берет плетку нехлестанную, кладет двенадцать подпруг с подпругою — не ради красы, а ради крепости… Отправился Федор-царевич в дорожку. Видели, что садился, а не видели, в кою сторону укатился…

Ехал он близко ли, далеко ли, низко ли высоко ли, ехал день до вечеру — красна солнышка до закату. И доезжает до росстаней, до трех дорог. Лежит на росстанях плита-камень, на ней надпись:

«Направо поедешь — себя спасать, коня потерять. Налево поедешь — коня спасать, себя потерять. Прямо поедешь — женату быть».

Поразмыслил Федор-царевич: «Давай поеду, где женату быть».

И повернул на ту дорожку, где женатому быть. Ехал, ехал и доезжает до терема под золотой крышей. Тут выбегает прекрасная девица и говорит ему:

— Царский сын, я тебя из седла выну, иди со мной хлеба-соли откушать и спать-почивать.

— Нет, девица, хлеба-соли я не хочу, а сном дороги не скоротать. Мне надо вперед двигаться.

— Царский сын, не торопись ехать, а торопись делать, что тебе любо-дорого.

Тут прекрасная девица его из седла вынула и в терем повела. Накормила его, напоила и спать на кровать положила.

Только лег Федор-царевич к стенке, эта девица живо кровать повернула, он и полетел в подполье, в яму глубокую…

Долго ли, коротко ли — царь опять собирает пир, зовет князей и бояр и говорит им:

— Вот, ребятушки, кто бы выбрался из охотников — привезти мне молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.

Тут опять больший хоронится за середнего, а середний за меньшого, а от меньшого ответу нет. Выходит второй сын, Василий-царевич:

Идет Василий-царевич на конюший двор, выбирает коня неезженного, уздает узду неузданную, берет плетку нехлестанную, кладет двенадцать подпруг с подпругою.

Поехал Василий-царевич. Видели, как садился, а не видели, в кою сторону укатился… Вот он доезжает до росстаней, где лежит плита-камень, и видит: «Направо поедешь — себя спасать, коня потерять. Налево поедешь — коня спасать, себя потерять. Прямо поедешь — женату быть».

Думал, думал Василий-царевич и поехал дорогой, где женатому быть. Доехал до терема с золотой крышей. Выбегает к нему прекрасная девица и просит его откушать хлеба-соли и лечь почивать.

— Царский сын, не торопись ехать, а торопись делать, что тебе любо-дорого…

Тут она его из седла вынула, в терем повела, накормила, напоила и спать положила.

Только Василий-царевич лег к стенке, она опять повернула кровать, и он полетел в подполье. А там спрашивают:

— Кто летит?

— Василий-царевич. А кто сидит?

— Федор-царевич.

— Вот, братан, попали!

Долго ли, коротко ли — в третий раз царь собирает пир, зовет князей и бояр:

— Кто бы выбрался из охотников привезти молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этом у седоку полцарства отписал. Тут опять больший хоронится за середнего, середний за меньшого, а от меньшого ответу нет. Выходит Иван-царевич и говорит:

— Дай мне, батюшка, благословеньице, с буйной головы до резвых ног, ехать в тридесятое царство — поискать тебе молодильных яблок и живой воды да поискать еще моих братьецев.

Дал ему царь благословеньице. Пошел Иван-царевич в конюший двор — выбирать себе коня по разуму. На которого коня ни взглянет, тот дрожит, на которого руку положит — тот с ног валится…

Не мог выбрать Иван-царевич коня по разуму. Идет, повесил буйну голову. Навстречу ему бабушказадворенка:

— Здравствуй, дитятко Иван-царевич! Что ходишь кручинен-печален?

— Как же мне, бабушка, не печалиться — не могу найти коня по разуму.

— Давно бы ты меня спросил. Добрый конь стоит закованный в погребу, на цепи железной. Сможешь его взять — будет тебе конь по разуму.

Приходит Иван-царевич к погребу, пнул плиту железную, свернулась плита с погреба. Вскочил ко добру коню, стал ему конь своими передними ногами на плечи. Стоит Иван-царевич — не шелохнется. Сорвал конь железную цепь, выскочил из погреба и Ивана-царевича вытащил. И тут Иван-царевич его обуздал уздою неузданной, оседлал седельцем неезженным, наложил двенадцать подпруг с подпругою — не ради красы, ради славушки молодецкой. Отправился Иван-царевич в путь-дорогу. Видели, что садился, а не видели, в кою сторону укатился… Доехал он до росстаней и поразмыслил: «Направо ехать — коня потерять. Куда мне без коня-то? Прямо ехать — женатому быть. Не за тем я в путь-дорогу выехал. Налево ехать — коня спасти. Эта дорога самая лучшая для меня».

И поворотил он по той дороге, где коня спасти — себя потерять. Ехал он долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, по зеленым лугам, по каменным горам, ехал день до вечеру — красна солнышка до закату — и наезжает на избушку.

Стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке.

— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти. Избушка повернулась к лесу задом, к Ивану-царевичу передом. Зашел он в нее, а там сидит баба-яга, старых лет, шелковый кудель мечет, а нитки через грядки бросает.

— Фу, фу, — говорит, — русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел. А Иван-царевич ей:

— Ах ты, баба-яга — костяная нога, не поймавши птицу — теребишь, не узнавши молодца — хулишь. Ты бы сейчас вскочила да меня, добра молодца, дорожного человека, накормила, напоила и для ночи постелю собрала. Я бы улегся, ты бы села к изголовью, стала бы спрашивать, а я бы стал сказывать — чей да откуда. Вот баба-яга это дело все справила — царевича накормила, напоила и на постелю уложила; села к изголовью и стала спрашивать:

— Чей ты, дорожный человек, добрый молодец, да откуда? Какой ты земли? Какого отца, матери сын?

— Я, бабушка, из такого-то царства, из такого-то государства, царский сын Иван-царевич. Еду за тридевять земель, за тридевять озер, в тридесятое царство за живой водой и молодильными яблоками.

— Ну, дитя мое милое, далеко же тебе ехать: живая вода и молодильные яблоки — у сильной богатырки, девицы Синеглазки, она мне родная племянница. Не знаю, получишь ли ты добро…

— А ты, бабушка, дай свою голову моим могутным плечам, направь меня на ум-разум.

— Много молодцов проезживало, да не много вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня. Мой конь будет бойчее, довезет он тебя до моей середней сестры, она тебя научит.

Иван-царевич поутру встает ранехонько, умывается белешенько. Благодарит бабу-ягу за ночлег и поехал на ее коне.

Вдруг он и говорит коню:

— Стой! Перчатку обронил.

А конь отвечает:

— В кою пору ты говорил, я уже двести верст проскакал…

Едет Иван-царевич близко ли, далеко ли. День до ночи коротается. И завидел он впереди избушку на курьей ножке, об одном окошке.

— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти. Избушка повернулась к лесу задом, к нему передом.

Вдруг слышно — конь заржал, и конь под Иваномцаревичем откликнулся. Кони-то были одностадные. Услышала это баба-яга — еще старее той — и говорит:

— Приехала ко мне, видно, сестрица в гости. И выходит на крыльцо:

— Фу-фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел. А Иван-царевич ей:

— Ах ты, баба-яга — костяная нога, встречай гостя по платью, провожай по уму. Ты бы моего коня убрала, меня бы, добра молодца, дорожного человека, накормила, напоила и спать уложила…

Баба-яга это дело все справила — коня убрала, а Ивана-царевича накормила, напоила, на постель уложила и стала спрашивать, кто он да откуда и куда путь держит.

— Я, бабушка, из такого-то царства, из такого-то государства, царский сын Иван-царевич. Еду за живой водой и молодильными яблоками к сильной богатырке, девице Синеглазке…

— Ну, дитя милое, не знаю, получишь ли ты добро. Мудро тебе, мудро добраться до девицы Синеглазки!

— А ты, бабушка, дай свою голову моим могутным плечам, направь меня на ум-разум.

— Много молодцов проезживало, да не много вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня, поезжай к моей старшей сестре. Она лучше меня научит, что делать.

Вот Иван-царевич заночевал у этой старухи, поутру встает ранехонько, умывается белешенько. Благодарит бабу-ягу за ночлег и поехал на ее коне. А этот конь еще бойчей того.

Вдруг Иван-царевич говорит:

— Стой! Перчатку обронил.

А конь отвечает:

— В кою пору ты говорил, я уж триста верст проскакал.

Не скоро дело делается, скоро сказка сказывается. Едет Иван-царевич день до вечера — красна солнышка до закату. Наезжает на избушку на курьей ножке, об одном окошке.

— Избушка, избушка, обернись к лесу задом, ко мне передом! Мне не век вековать, а одну ночь ночевать.

Вдруг заржал конь, и под Иваном-царевичем конь откликается. Выходит на крыльцо баба-яга, старых лет, еще старее той. Поглядела — конь ее сестры, а седок чужестранный, молодец прекрасный… Тут Иван-царевич вежливо ей поклонился и ночевать попросился. Делать нечего! Ночлега с собой не возят — ночлег каждому: и пешему и конному, и бедному и богатому.

Баба-яга все дело справила — коня убрала, а Ивана-царевича накормила, напоила и стала спрашивать, кто он да откуда и куда путь держит.

— Я, бабушка, такого-то царства, такого-то государства, царский сын Иван-царевич. Был у твоей младшей сестры, она послала к середней, а середняя сестра к тебе послала. Дай свою голову моим могутным плечам, направь меня на ум-разум, как мне добыть у девицы Синеглазки живой воды и молодильных яблок.

— Так и быть, помогу я тебе, Иван-царевич. Девица Синеглазка, моя племянница, — сильная и могучая богатырка. Вокруг ее царства — стена три сажени вышины, сажень толщины, у ворот стража — тридцать богатырей. Тебя и в ворота не пропустят. Надо тебе ехать в середину ночи, ехать на моем добром коне. Доедешь до стены — бей коня по бокам плетью нехлестанной. Конь через стену перескочит. Ты коня привяжи и иди в сад. Увидишь яблоню с молодильными яблоками, а под яблоней колодец. Три яблока сорви, а больше не бери. И зачерпни из колодца живой воды кувшинец о двенадцати рылец. Девица Синеглазка будет спать, ты в терем к ней не заходи, а садись на коня и бей его по крутым бокам. Он тебя через стену перенесет.

Иван-царевич не стал ночевать у этой старухи, а сел на ее доброго коня и поехал в ночное время. Этот конь поскакивает, мхи-болота перескакивает, реки, озера хвостом заметает.

Долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, доезжает Иван-царевич в середине ночи до высокой стены. У ворот стража спит — тридцать могучих богатырей. Прижимает он своего доброго коня, бьет его плетью нехлестанной. Конь осерчал и перемахнул через стену. Слез Иван-царевич с коня, входит в сад и видит — стоит яблоня с серебряными листьями, золотыми яблоками, а под яблоней Молодец. Иван-царевич сорвал три яблока, а больше не стал брать да зачерпнул из колодца живой воды кувшинец о двенадцати рылец. И захотелось ему самою увидать сильную, могучую богатырку, девицу Синеглазку.

Входит Иван-царевич в терем, а там спят: по одну сторону шесть полениц — девиц-богатырок и по другую сторону шесть, а посредине разметалась девица Синеглазка, спит, как сильный речной порог шумит. Не стерпел Иван-царевич, приложился, поцеловал ее и вышел… Сел на доброго коня, а конь говорит ему человеческим голосом:

— Не послушался ты, Иван-царевич, вошел в терем к девице Синеглазке! Теперь мне стены не перескочить.

Иван-царевич бьет коня плетью нехлестанной.

— Ах ты конь, волчья сыть, травяной мешок, нам здесь не ночевать, а голову потерять!

Осерчал конь пуще прежнего и перемахнул через стену, да задел об нее одной подковой — на стене струны запели и колокола зазвонили.

Девица Синеглазка проснулась да увидала покражу:

— Вставайте, у нас покража большая!

Велела она оседлать своего богатырского коня и кинулась с двенадцатью поленицами в погоню за Иваном-царевичем.

Гонит Иван-царевич во всю прыть лошадиную, а девица Синеглазка гонит за ним. Доезжает он до старшей бабы-яги, а у нее уже конь выведенный, готовый. Он — со своего коня да на этого и опять вперед погнал… Иван-то царевич за дверь, а девица Синеглазка — в дверь и спрашивает у бабы-яги:

— 

Бабушка, здесь зверь не прорыскивал ли?

— Нет, дитятко.

— Бабушка, здесь молодец не проезживал ли?

— Нет, дитятко. А ты с пути-дороги поешь молочка. » — Поела бы я, бабушка, да долго корову доить.

— Что ты, дитятко, живо справлю…

Пошла баба-яга доить корову — доит, не торопится. Поела девица Синеглазка молочка и опять погнала за Иваном-царевичем.

Доезжает Иван-царевич до середней бабы-яги, коня сменил и опять погнал. Он — за дверь, а девица Синеглазка — в дверь:

— Бабушка, не прорыскивал ли зверь, не проезжал ли добрый молодец?

— Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги поела блинков.

— Да долго печь будешь.

— Что ты, дитятко, живо справлю…

Напекла баба-яга блинков — печет, не торопится. Девица Синеглазка поела и опять погнала за Иваномцаревичем.

Он доезжает до младшей бабы-яги, слез с коня, сел на своего коня богатырского и опять погнал. Он — за дверь, девица Синеглазка — в дверь и спрашивает у бабы-яги, не проезжал ли добрый молодец.

— Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги в баньке попарилась.

— Да ты долго топить будешь.

— Что ты, дитятко, живо справлю…

Истопила баба-яга баньку, все изготовила. Девица Синеглазка попарилась, обкатилась и опять погнала в сугон. Конь ее с горки на горку поскакивает, реки, озера хвостом заметает. Стала она Ивана-царевича настигать.

Он видит за собой погоню: двенадцать богатырок с тринадцатой — девицей Синеглазкой — ладят на него наехать, с плеч голову снять. Стал он коня приостанавливать, девица Синеглазка наскакивает и кричит ему:

— Что ж ты, вор, без спросу из моего колодца пил да колодец не прикрыл!

А он ей:

— Что же, давай разъедемся на три прыска лошадиных, давай силу пробовать.

Тут Иван-царевич и девица Синеглазка заскакали на три прыска лошадиных, брали палицы боевые, копья долгомерные, сабельки острые. И съезжались три раза, палицы поломали, копья-сабли исщербили — не могли друг друга с коня сбить. Незачем стало им на добрых конях разъезжаться, соскочили они с коней и схватились в охапочку.

Боролись с утра до вечера — красна солнышка до закату. У Ивана-царевича резва ножка подвернулась, упал он на сыру землю. Девица Синеглазка стала коленкой на его белу грудь и вытаскивает кинжалище булатный — пороть ему белу грудь.

Иван-царевич и говорит ей:

— Не губи ты меня, девица Синеглазка, лучше возьми за белые руки, подними со сырой земли, поцелуй в уста сахарные.

Тут девица Синеглазка подняла Ивана-царевича со сырой земли и поцеловала в уста сахарные. И раскинули они шатер в чистом поле, на широком раздолье, на зеленых лугах. Тут они гуляли три дня и три ночи. Здесь они и обручились и перстнями обменялись. Девица Синеглазка ему говорит:

— Я поеду домой — и ты поезжай домой, да смотри никуда не сворачивай… Через три года жди меня в своем царстве.

Сели они на коней и разъехались… Долго ли, коротко ли, не скоро дело делается, скоро сказка сказывается — доезжает Иван-царевич до росстаней, до трех дорог, где плита-камень, и думает:

«Вот нехорошо! Домой еду, а братья мои пропадают без вести».

И не послушался он девицы Синеглазки, своротил на ту дорогу, где женатому быть… И наезжает на терем под золотой крышей. Тут под Иваном-царевичем конь заржал, и братьевы кони откликнулись. Кони-то были одностадные…

Иван-царевич взошел на крыльцо, стукнул кольцом — маковки на тереме зашатались, оконницы покривились. Выбегает прекрасная девица.

— Ах, Иван-царевич, давно я тебя поджидаю! Иди со мной хлеба-соли откушать и спать-почивать. Повела его в терем и стала потчевать. Иван-царевич не столько ест, сколько под стол кидает, не столько пьет, сколько под стол льет. Повела его прекрасная девица в спальню.

— Ложись, Иван-царевич, спать-почивать. А Иван-царевич столкнул ее на кровать, живо кровать повернул, девица и полетела в подполье, в яму глубокую.

Иван-царевич наклонился над ямой и кричит:

— Кто там живой?

А из ямы отвечают:

— Федор-царевич да Василий-царевич.

Он их из ямы вынул — они лицом черны, землей уж стали порастать. Иван-царевич умыл братьев живой водой — стали они опять прежними.

Сели они на коней и поехали… Долго ли, коротко ли, доехали до росстаней. Иван-царевич и говорит братьям:

— Покараульте моего коня, а я лягу отдохну. Лег на шелковую траву и богатырским сном заснул. А Федор-царевич и говорит Василию-царевичу:

— Вернемся мы без живой воды, без молодильных яблок — будет нам мало чести, нас отец пошлет гусей пасти.

Василий-царевич отвечает:

— Давай Ивана-царевича в пропасть спустим, а эти вещи возьмем и отцу в руки отдадим.

Вот они у него из-за пазухи вынули молодильные яблоки и кувшин с живой водой, а его взяли и бросили в пропасть. Иван-царевич летел туда три дня и три ночи.

Упал Иван-царевич на самое взморье, опамятовался и видит: только небо и вода, и под старым дубом у моря птенцы пищат — бьет их погода.

Иван-царевич снял с себя кафтан и птенцов покрыл, а сам укрылся под дуб.

Унялась погода, летит большая птица Нагай. Прилетела, под дуб села и спрашивает птенцов:

— Детушки мои милые, не убила ли вас погодушканенастье?

— Не кричи, мать, нас сберег русский человек, своим кафтаном укрыл.

Птица Нагай спрашивает Ивана-царевича:

— Для чего ты сюда попал, милый человек?

— Меня родные братья в пропасть бросили за молодильные яблоки да за живую воду.

— Ты моих детей сберег, спрашивай у меня, чего хочешь: злата ли, серебра ли, камня ли драгоценного.

— Ничего, Нагай-птица, мне не надо: ни злата, ни серебра, ни камня драгоценного. А нельзя ли мне попасть в родную сторону?

Нагай-птица ему отвечает:

— Достань мне два чана — пудов по двенадцати — мяса.

Вот Иван-царевич настрелял на взморье гусей, лебедей, в два чана поклал, поставил один чан Нагайптице на правое плечо, а другой чан — на левое, сам сел ей на хребет. Стал птицу Нагай кормить, она поднялась и летит в вышину.

Она летит, а он ей подает да подает… Долго ли, коротко ли так летели, скормил Иван-царевич оба чана. А птица Нагай опять оборачивается. Он взял нож, отрезал у себя кусок с ноги и Нагай-птице подал. Она летит, летит и опять оборачивается. Он с другой ноги срезал мясо и подал. Вот уже недалеко лететь осталось. Нагай-птица опять оборачивается. Он с груди у себя мясо срезал и ей подал.

Тут Нагай-птица донесла Ивана-царевича до родной стороны.

— Хорошо ты кормил меня всю дорогу, но слаще последнего кусочка отродясь не едала.

Иван-царевич ей и показывает раны. Нагай-птица рыгнула, три куска вырыгнула:

— Приставь на место. Иван-царевич приставил — мясо и приросло к костям.

— Теперь слезай с меня, Иван-царевич, я домой полечу.

Поднялась Нагай-птица в вышину, а Иван-царевич пошел путем-дорогой на родную сторону.

Пришел он в столицу и узнает, что Федор-царевич и Василий-царевич привезли отцу живой воды и молодильных яблок и царь исцелился: по-прежнему стал здоровьем крепок и глазами зорок.

Не пошел Иван-царевич к отцу, к матери… В ту пору за тридевять земель, в тридесятом царстве сильная богатырка Синеглазка родила двух сыновей. Они растут не по дням, а по часам. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — прошло три года. Синеглазка взяла сыновей, собрала войско и пошла искать Ивана-царевича.

Пришла она в его царство и в чистом поле, в широком раздолье, на зеленых лугах раскинула шатер белополотняный. От шатра дорогу устелила сукнами цветными. И посылает в столицу царю сказать:

— Царь, отдай царевича. Не отдашь — все царство потопчу, пожгу, тебя в полон возьму.

Царь испугался и посылает старшего — Федора-царевича. Идет Федор-царевич по цветным сукнам, подходит к шатру белополотняному. Выбегают два мальчика:

— Матушка, это не наш ли батюшка идет?

— Нет, детушки, это ваш дяденька.

— А что прикажешь с ним делать?

— А вы, детушки, угостите его хорошенько. Тут эти двое пареньков взяли трости и давай хлестать Федора-царевича пониже спины. Били, били, он едва ноги унес.

А Синеглазка опять посылает к царю:

— Отдай царевича…

Пуще испугался царь и посылает среднего — Василия-царевича. Он подходит к шатру. Выбегают два мальчика:

— Матушка, это не наш ли батюшка идет?

— Нет, детушки, это ваш дяденька. Угостите его хорошенько.

Двое пареньков опять давай дядю тростями чесать. Били, били, Василий-царевич едва ноги унес. Синеглазка в третий раз посылает к царю:

— Ступайте, ищите третьего сынка, Ивана-царевича. Не найдете — все царство потопчу, пожгу. Царь еще пуще испугался, посылает за Федоромцаревичем и Василием-царевичем, велит им найти брата, Ивана-царевича. Тут братья упали отцу в ноги и во всем повинились: как у сонного Ивана-царевича взяли живую воду и молодильные яблоки, а самого бросили в пропасть.

Услышал это царь и залился слезами. А в ту пору Иван-царевич сам идет к Синеглазке…

Подходит он к белополотняному шатру. Выбегают два мальчика:

— Матушка, матушка, к нам кто-то идет… А Синеглазка им:

— Возьмите его за белые руки, ведите в шатер. Это ваш родной батюшка. Он безвинно три года страдал. Тут Ивана-царевича взяли за белые ручки, ввели в шатер. Синеглазка его умыла и причесала, одежду на нем сменила и спать уложила…

На другой день Синеглазка и Иван-царевич приехали во дворец. Тут начался пир на весь мир — честным пирком да и за свадебку. Федору-царевичу и Василию-царевичу мало было чести, прогнали их со двора — ночевать где ночь, где две, а третью и ночевать негде…

Иван-царевич не остался здесь, а уехал с Синеглазкой в ее девичье царство.

Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что

Жил-был царь. Был он холост, не женат. И был у него на службе стрелок по имени Андрей.

Пошел раз Андрей-стрелок на охоту. Ходил, ходил целый день по лесу — не посчастливилось, не мог на дичь напасть. Время было к вечеру, идет он обратно — кручинится. Видит — сидит на дереве горлица. «Дай, — думает, — стрельну хоть эту». Стрельнул и ранил ее — свалилась горлица с дерева на сырую землю. Поднял ее Андрей, хотел свернуть ей голову, положить в сумку.

А горлица говорит ему человеческим голосом:

— Не губи меня, Андрей-стрелок, не руби моей головы, возьми меня живую, принеси домой, посади на окошко. Да смотри, как найдет на меня дремота — в ту пору бей меня правой рукой наотмашь: добудешь великое счастье.

Удивился Андрей-стрелок: что такое? С виду совсем птица, а говорит человеческим голосом. Принес горлицу домой, посадил на окошечко, а сам стоит дожидается.

Прошло немного времени, горлица положила голову под крылышко и задремала. Андрей вспомнил, что она ему наказывала, ударил ее правой рукой наотмашь. Упала горлица наземь и обернулась девицей, Марьей-царевной, да такой прекрасной, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать.

Говорит Марья-царевна стрелку:

— Сумел меня взять, умей и удержать — неспешным пирком да за свадебку. Буду тебе местной да веселой женой.

На том и поладили. Женился Андрей-стрелок на Марье-царевне и живет с молодой женой, потешается. А службы не забывает: каждое утро ни свет ни заря идет в лес, настреляет дичи и несет на царскую кухню. Пожили они так недолго, Марья-царевна говорит:

— Бедно живешь ты, Андрей!

— Да, как сама видишь.

— Добудь-ка рублей сотню, купи на эти деньги разного шелку, я все дело поправлю.

Послушался Андрей, пошел к товарищам, у кого рубль, у кого два занял, накупил разного шелку и принес жене. Марья-царевна взяла шелк и говорит:

— Ложись спать, утро вечера мудренее. Андрей лег спать, а Марья-царевна села ткать. Всю ночь ткала и выткала ковер, какого в целом свете не видывали: на нем все царство расписано, с городами и деревнями, с лесами и нивами, и птицы в небе, и звери в горах, и рыбы в морях; кругом луна и солнце ходят…

Наутро Марья-царевна отдает ковер мужу:

— Понеси на гостиный двор, продай купцам, да смотри — своей цены не запрашивай, а что дадут, то и бери.

Андрей взял ковер, повесил на руку и пошел по гостиным рядам.

Подбегает к нему один купец:

— Послушай, почтенный, сколько спрашиваешь?

— Ты торговый человек, ты и цену давай.

Вот купец думал, думал — не может оценить ковра. Подскочил другой, за ним — еще. Собралась купцов толпа великая, смотрят на ковер, дивуются, а оценить не могут.

В то время проезжал мимо рядов царский советник, и захотелось ему узнать, про что толкует купечество. Вышел из кареты, насилу пропихался через великую толпу и спрашивает:

— Здравствуйте, купцы, заморские гости! О чем речь у вас?

— Так и так, ковра оценить не можем. Царский советник посмотрел на ковер и сам дался диву:

— Скажи, стрелок, скажи по правде истинной: откуда добыл такой славный ковер?

— Так и так, моя жена вышила.

— Сколько же тебе дать за него?

— А я и сам не знаю. Жена наказала не торговаться: сколько дадут, то и наше.

— Ну, вот тебе, стрелок, десять тысяч. Андрей взял деньги, отдал ковер и пошел домой. А царский советник поехал к царю и показывает ему ковер. Царь взглянул — на ковре все его царство как на ладони. Он так и ахнул:

— Ну, что хочешь, а ковра я тебе не отдам!

Вынул царь двадцать тысяч рублей и отдает советнику из рук в руки. Советник деньги взял и думает. «Ничего, я себе другой, еще лучше, закажу». Сел опять в карету и поскакал в слободу. Разыскал избушку, где живет Андрей-стрелок, и стучится в дверь. Марья-царевна отворяет ему. Царский советник одну ногу через порог занес, а другую не переносит, замолчал и про свое дело забыл: стоит перед ним такая красавица, век бы глаз от нее не отвел, все бы смотрел да смотрел.

Марья-царевна ждала, ждала ответа да повернула царского советника за плечи и дверь закрыла. Насилу он опомнился, нехотя поплелся домой. И с той поры и ест — не заест и пьет — не запьет: все ему представляется стрелкова жена.

Заметил это царь и стал выспрашивать, что за кручина у него такая.

Советник говорит царю:

— Ах, видел я у одного стрелка жену, все о ней думаю! И не запить это, не заесть, никаким зельем не заворожить.

Пришла царю охота самому посмотреть стрелкову жену. Оделся он в простое платье, поехал в слободу, нашел избенку, где живет Андрей-стрелок, и стучится в дверь. Марья-царевна отворила ему. Царь одну ногу через порог занес, другую и не может, совсем онемел: стоит перед ним несказанная красота. Марья-царевна ждала, ждала ответа, повернула царя за плечи и дверь закрыла.

Защемила царя сердечная зазноба. «Чего, — думает, — хожу холост, не женат? Вот бы жениться на этой красавице! Не стрельчихой ей быть, на роду ей написано быть царицей».

Воротился царь во дворец и задумал думу нехорошую — отбить жену от живого мужа. Призывает он советника и говорит:

— Надумай, как извести Андрея-стрелка. Хочу на его жене жениться. Придумаешь — награжу городами и деревнями и золотой казной, не придумаешь — сниму голову с плеч.

Закручинился царский советник, пошел и нос повесил. Как извести стрелка, не придумает. Да с горя и завернул в кабак винца испить.

Подбегает к нему кабацкая теребень (теребень — постоянный посетитель кабака) в рваном кафтанишке:

— О чем, царский советник, пригорюнился, зачем нос повесил?

— Поди прочь, кабацкая теребень!

— А ты меня не гони, лучше стаканчик винца поднеси, я тебя на ум наведу. Поднес ему царский советник стаканчик винца и рассказал про свое горе.

Кабацкая теребень и говорит ему:

— Извести Андрея-стрелка дело нехитрое — сам-то он прост, да жена у него больно хитра. Ну, да мы загадаем загадку такую, что ей не справиться. Воротись к царю и скажи: пускай он пошлет Андрея-стрелка на тот свет узнать, как поживает покойный царь-батюшка. Андрей уйдет и назад не вернется. Царский советник поблагодарил кабацкую теребень — и бегом к царю:

— Так и так, можно стрелка извести. И рассказал, куда нужно его послать и зачем. Царь обрадовался, велел позвать Андрея-стрелка.

— Ну, Андрей, служил ты мне верой-правдой, сослужи еще службу: сходи на тот свет, узнай, как поживает мой батюшка. Не то мой меч — твоя голова с плеч.

Андрей воротился домой, сел на лавку и голову повесил.

Марья-царевна его спрашивает:

— Что невесел? Или невзгода какая?

Рассказал ей Андрей, какую царь задал ему службу.

Марья-царевна говорит:

— Есть о чем горевать! Это не служба, а службишка, служба будет впереди. Ложись спать, утро вечера мудренее.

Утром рано, только проснулся Андрей, Марья-царевна дает ему мешок сухарей и золотое колечко.

— Поди к царю и проси себе в товарищи царского советника, а то, скажи, тебе не поверят, что был ты на том свете. А как выйдешь с товарищем в путь-дорогу, брось перед собой колечко, оно тебя доведет. Андрей взял мешок сухарей и колечко, попрощался с женой и пошел к царю просить себе дорожного товарища. Делать нечего, царь согласился, велел советнику идти с Андреем на тот свет.

Вот они вдвоем и вышли в путь-дорогу. Андрей бросил колечко — оно катится, Андрей идет за ним полями чистыми, мхами-болотами, реками-озерами, а за Андреем царский советник тащится.

Устанут идти, поедят сухарей — и опять в путь. Близко ли, далеко ли, скоро ли, коротко ли, пришли они в густой, дремучий лес, спустились в глубокий овраг, и тут колечко остановилось. Андрей и царский советник сели поесть сухарей. Глядь, мимо их на старом-престаром царе два черта дрова везут — большущий воз — и погоняют царя дубинками, один с правого бока, другой с левого. Андрей говорит:

— Смотри: никак, это наш покойный царь-батюшка?

— Твоя правда, это он самый дрова везет. Андрей и закричал чертям:

— Эй, господа черти! Освободите мне этого покойничка хоть на малое время, мне нужно кой о чем его расспросить.

Черти отвечают:

— Есть нам время дожидаться! Сами, что ли, дрова повезем?

— А вы возьмите у меня свежего человека на смену.

Ну, черти отпрягли старого царя, на его место впрягли в воз царского советника и давай его с обеих сторон погонять дубинками — тот гнется, а везет. Андрей стал спрашивать старого царя про его житье-бытье.

— Ах, Андрей-стрелок, — отвечает царь, — плохое мое житье на том свете! Поклонись от меня сыну да скажи, что я накрепко заказываю людей не обижать, а то и с ним то же станется.

Только успели они поговорить, черти уж назад едут с порожней телегой. Андрей попрощался со старым царем, взял у чертей царского советника, и пошли они в обратный путь.

Приходят в свое царство, являются во дворец. Царь увидал стрелка и в сердцах накинулся на него:

— Как ты смел назад воротиться?

Андрей-стрелок отвечает:

— Так и так, был я на том свете у вашего покойного родителя. Живет он плохо, велел вам кланяться да накрепко наказывал людей не обижать.

— А чем докажешь, что ходил на тот свет и моего родителя видел?

— А тем докажу, что у вашего советника на спине и теперь еще знаки видны, как его черти дубинками погоняли.

Тут царь уверился, делать нечего — отпустил Андрея домой. А сам говорит советнику:

— Вздумай, как извести стрелка, не то мой меч — твоя голова с плеч.

Пошел царский советник, еще ниже нос повесил. Заходит в кабак, сел за стол, спросил вина. Подбегает к нему кабацкая теребень:

— Что пригорюнился? Поднеси-ка мне стаканчик, я тебя на ум наведу.

Советник поднес ему стаканчик винца и рассказал про свое горе. Кабацкая теребень ему и говорит:

— Воротись назад и скажи царю, чтобы задал он стрелку вот какую службу — ее не то что выполнить, трудно и выдумать: послал бы его за тридевять земель, в тридесятое царство добыть кота Баюна… Царский советник побежал к царю и рассказал, какую службу задать стрелку, чтобы он назад не вернулся.

Царь посылает за Андреем.

— Ну, Андрей, сослужил ты мне службу, сослужи другую: ступай в тридесятое царство и добудь мне кота Баюна. Не то мой меч — твоя голова с плеч. Пошел Андрей домой, ниже плеч голову повесил и рассказывает жене, какую царь задал ему службу.

— Есть о чем кручиниться! — Марья-царевна говорит. — Это не служба, а службишка, служба будет впереди. Ложись спать, утро вечера мудренее. Андрей лег спать, а Марья-царевна пошла на кузницу и велела кузнецам сковать три колпака железных, железные клещи и три прута: один железный, другой медный, третий оловянный.

Утром рано Марья-царевна разбудила Андрея:

— Вот тебе три колпака да клещи и три прута, ступай за тридевять земель, в тридесятое государство. Трех верст не дойдешь, станет одолевать тебя сильный сон — кот Баюн на тебя дремоту напустит. Ты не спи, руку за руку закидывай, ногу за ногу волочи, а где и катком катись. А если уснешь, кот Баюн убьет тебя.

И тут Марья-царевна научила его, как и что делать, и отпустила в дорогу.

Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — пришел Андрей-стрелец в тридесятое царство. За три версты стал его одолевать сон. Надевает Андрей на голову три колпака железных, руку за руку закидывает, ногу за ногу волочит — идет, а где и катком катится. Кое-как выдержал дремоту и очутился у высокого столба.

Кот Баюн увидел Андрея, заворчал, зауркал да со столба прыг ему на голову — один колпак разбил и другой разбил, взялся было за третий. Тут Андрей-стрелок ухватил кота клещами, сволок наземь и давай оглаживать прутьями. Наперво сек железным прутом; изломал железный, принялся угощать медным — и этот изломал и принялся бить оловянным.

Оловянный прут гнется, не ломится, вокруг хребта обвивается. Андрей бьет, а кот Баюн начал сказки рассказывать: про попов, про дьяков, про поповых дочерей. Андрей его не слушает, знай охаживает прутом. Невмоготу стало коту, видит, что заговорить нельзя, он и взмолился:

— Покинь меня, добрый человек! Что надо, все тебе сделаю.

— А пойдешь со мной?

— Куда хочешь пойду.

Андрей пошел в обратный путь и кота за собой повел.

Добрался до своего царства, приходит с котом во дворец и говорит царю:

— Так и так службу выполнил, добыл вам кота Баюна.

Царь удивился и говорит:

— А ну, кот Баюн, покажи большую страсть. Тут кот свои когти точит, на царя их ладит, хочет у него белую грудь раздирать, из живого сердце вынимать. Царь испугался:

— Андрей-стрелок, уйми кота Баюна!

Андрей кота унял и в клетку запер, а сам пошел домой, к Марье-царевне. Живет поживает, — тешится с молодой женой. А царя еще пуще знобит зазноба сердечная. Опять призвал советника:

— Что хочешь придумай, изведи Андрея-стрелка, не то мой меч — твоя голова с плеч.

Царский советник идет прямо в кабак, нашел там кабацкую теребень в рваном кафтанишке и просит его выручить, на ум навести. Кабацкая теребень стаканчик вина выпил, усы вытер.

— Ступай, — говорит, к царю и скажи: пусть пошлет Андрея-стрелка туда — не знаю куда, принести то — не знаю что. Этой задачи Андрей во веки веков не выполнит и назад не вернется.

Советник побежал к царю и все ему доложил. Царь посылает за Андреем.

— Сослужил ты мне две верные службы, сослужи третью: сходи туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что. Сослужишь — награжу по-царски, а не то мой меч — твоя голова с плеч.

Пришел Андрей домой, сел на лавку и заплакал. Марья-царевна его спрашивает:

— Что, милый, невесел? Или еще невзгода какая?

— Эх, — говорит, — через твою красу все напасти несу! Велел мне царь идти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что.

— Вот это служба так служба! Ну ничего ложись спать, утро вечера мудренее.

Марья-царевна дождалась ночи, развернула волшебную книгу, читала, читала, бросила книгу и за голову схватилась: про цареву загадку в книге ничего не сказано. Марья-царевна вышла на крыльцо, вынула платочек и махнула. Налетели всякие птицы, набежали всякие звери.

Марья-царевна их спрашивает:

— Звери лесные, птицы поднебесные, вы, звери, всюду рыскаете, вы, птицы, всюду летаете, — не слыхали ль, как дойти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что?

Звери и птицы ответили:

— Нет, Марья-царевна, мы про то не слыхивали.

Марья-царевна махнула платочком — звери и птицы пропали, как не бывали. Махнула в другой раз — появились перед ней два великана:

— Что угодно? Что надобно?

— Слуги мои верные, отнесите меня на середину Океан-моря.

Подхватили великаны Марью-царевну, отнесли на Океан-море и стали на середине на самой пучине, — сами стоят, как столбы, а ее на руках держат. Марья-царевна махнула платочком и приплыли к ней все гады и рыбы морские.

— Вы, гады и рыбы морские, вы везде плаваете, на всех островах бываете, не слыхали ль, как дойти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что?

— Нет, Марья-царевна, мы про то не слыхали.

Закручинилась Марья-царевна и велела отнести себя домой. Великаны подхватили ее, принесли на Андреев двор, поставили у крыльца.

Утром рано Марья-царевна собрала Андрея в дорогу и дала ему клубок ниток и вышитую ширинку (ширинка — полотенце).

— Брось клубок перед собой — куда он покатится, туда и иди. Да смотри, куда бы ты ни пришел, будешь умываться, чужой ширинкой не утирайся, а утирайся моей.

Андрей попрощался с Марьей-царевной, поклонился на все четыре стороны и пошел на заставу. Бросил клубок перед собой, клубок покатился — катится да катится, Андрей идет за ним следом.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Много царств и земель прошел Андрей. Клубок катится, нитка от него тянется. Стал клубок маленький, с куриную головочку; вот уж до чего стал маленький, не видно и на дороге.

Дошел Андрей до леса, видит стоит избушка на курьих ножках.

— Избушка, избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом!

Избушка повернулась, Андрей вошел и видит — на лавке сидит седая старуха, прядет кудель.

— Фу, фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел! Вот изжарю тебя в печи да съем и на косточках покатаюсь.

Андрей отвечает старухе:

— Что ты, старая баба-яга, станешь есть дорожного человека! Дорожный человек костоват и черен, ты наперед баньку истопи, меня вымой, выпари, тогда и ешь.

Баба-яга истопила баньку. Андрей выпарился, вымылся, достал женину ширинку и стал ею утираться. Баба-яга спрашивает:

— Откуда у тебя ширинка? Ее моя дочь вышивала.

— Твоя дочь мне жена, мне и ширинку дала.

— Ах, зять возлюбленный, чем же мне тебя потчевать?

Тут баба-яга собрала ужин, наставила всяких кушаньев и медов. Андрей не чванится — сел за стол, давай уплетать. Баба-яга села рядом. Он ест, она выспрашивает: как он на Марье-царевне женился да живут ли они хорошо?

Андрей все рассказал: как женился и как царь послал его туда — не знаю куда, добыть то — не знаю что.

— Вот бы ты помогла мне, бабушка!

— Ах, зятюшка, ведь про это диво дивное даже я не слыхивала. Знает про это одна старая лягушка, живет она в болоте триста лет… Ну ничего, ложись спать, утро вечера мудренее.

Андрей лег спать, а баба-яга взяла два голика (голик — березовый веник без листьев), полетела на болото и стала звать:

— Бабушка, лягушка-скакушка, жива ли?

— Жива.

— Выдь ко мне из болота. Старая лягушка вышла из болота, баба-яга ее спрашивает:

— Знаешь ли, где то — не знаю что?

— Знаю.

— Укажи, сделай милость. Зятю моему дана служба: пойти туда — не знаю куда, взять то — не знаю что. Лягушка отвечает:

— Я б его проводила, да больно стара, мне туда не допрыгать. Донесет твой зять меня в парном молоке до огненной реки, тогда скажу.

Баба-яга взяла лягушку-скакушку, полетела домой, надоила молока в горшок, посадила туда лягушку и утром рано разбудила Андрея:

— Ну, зять дорогой, одевайся, возьми горшок с парным молоком, в молоке — лягушка, да садись на моего коня, он тебя довезет до огненной реки. Там коня брось и вынимай из горшка лягушку, она тебе скажет. Андрей оделся, взял горшок, сел на коня бабы-яги. Долго ли, коротко ли, конь домчал его до огненной реки. Через нее ни зверь не перескочит, ни птица не перелетит.

Андрей слез с коня, лягушка ему говорит:

— Вынь меня, добрый молодец, из горшка, надо нам через реку переправиться.

Андрей вынул лягушку из горшка и пустил наземь.

— Ну, добрый молодец, теперь садись мне на спину.

— Что ты, бабушка, эка маленькая, чай, я тебя задавлю.

— Не бойся, не задавишь. Садись да держись крепче.

Андрей сел на лягушку-скакушку. Начала она дуться. Дулась, дулась — сделалась словно копна сена.

— Крепко ли держишься?

— Крепко, бабушка.

Опять лягушка дулась, дулась — стала выше темного леса, да как скакнет — и перепрыгнула через огненную реку, перенесла Андрея на тот берег и сделалась опять маленькой.

— Иди, добрый молодец, по этой тропинке, увидишь терем — не терем, избу — не избу, сарай — не сарай, заходи туда и становись за печью. Там найдешь то — не знаю что.

Андрей пошел по тропинке, видит: старая изба — не изба, тыном обнесена, без окон, без крыльца. Он вошел и спрятался за печью.

Вот немного погодя застучало, загремело по лесу, и входит в избу мужичок с ноготок, борода с локоток, да как крикнет:

— Эй, сват Наум, есть хочу!

Только крикнул — откуда ни возьмись, появляется стол накрытый, на нем бочонок пива да бык печеный, в боку нож точеный. Мужичок с ноготок, борода с локоток, сел возле быка, вынул нож точеный, начал мясо порезывать, в чеснок помакивать, покушивать да похваливать.

Обработал быка до последней косточки, выпил целый бочонок пива.

— Эй, сват Наум, убери объедки!

И вдруг стол пропал, как и не бывало, — ни костей, ни бочонка… Андрей дождался, когда уйдет мужичок с ноготок, вышел из-за печки, набрался смелости и позвал:

— Сват Наум, покорми меня…

Только позвал, откуда ни возьмись, появился стол, на нем разные кушанья, закуски и заедки, и меды. Андрей сел за стол и говорит:

— Сват Наум, садись, брат, со мной, станем есть пить вместе.

Отвечает ему невидимый голос:

— Спасибо тебе, добрый человек! Сто лет я здесь служу, горелой корки не видывал, а ты меня за стол посадил.

Смотрит Андрей и удивляется: никого не видно, а кушанья со стола словно кто метелкой сметает, пиво и меды сами в ковш наливаются — и скок, скок да скок. Андрей просит:

— Сват Наум, покажись мне!

— Нет, меня никто не может видеть, я то — не знаю что.

— Сват Наум, хочешь у меня служить?

— Отчего не хотеть? Ты, я вижу, человек добрый. Вот они поели. Андрей и говорит:

— Ну, прибирай все да пойдем со мной.

Пошел Андрей из избенки, оглянулся:

— Сват Наум, ты здесь?

— Здесь. Не бойся, я от тебя не отстану.

Дошел Андрей до огненной реки, там его дожидается лягушка:

— Добрый молодец, нашел то — не знаю что?

— Нашел, бабушка.

— Садись на меня.

Андрей опять сел на нее, лягушка начала раздуваться, раздулась, скакнула и перенесла его через огненную реку.

Тут он лягушку-скакушку поблагодарил и пошел путем-дорогой в свое царство. Идет, идет, обернется:

— Сват Наум, ты здесь?

— Здесь. Не бойся, я от тебя не отстану. Шел, шел Андрей, дорога далека — прибились его резвые ноги, опустились его белые руки.

— Эх, — говорит, — до чего же я уморился!

А сват Наум ему:

— Что же ты мне давно не сказал? Я бы тебя живо на место доставил.

Подхватил Андрея буйный вихрь и понес — горы и леса, города и деревни так внизу и мелькают. Летит Андрей над глубоким морем, и стало ему страшно.

— Сват Наум, передохнуть бы!

Сразу ветер ослаб, и Андрей стал спускаться на море. Глядит — где шумели одни синие волны, появился островок, на островке стоит дворец с золотой крышей, кругом сад прекрасный… Сват Наум говорит Андрею:

— Отдыхай, ешь, пей да и на море поглядывай. Будут плыть мимо три купеческих корабля. Ты купцов зазови да угости, употчевай хорошенько — у них есть три диковинки. Ты меня променяй на эти диковинки; не бойся, я к тебе назад вернусь.

Долго ли, коротко ли, с западной стороны плывут три корабля. Корабельщики увидали остров, на нем дворец с золотой крышей и кругом сад прекрасный.

— Что за чудо? — говорят. — Сколько раз мы тут плавали, ничего, кроме синего моря, не видели. Давай пристанем!

Три корабля бросили якоря, три купца-корабельщика сели на легкую лодочку, поплыли к острову. А уж Андрей-стрелок их встречает:

— Пожалуйте, дорогие гости. Купцы-корабельщики идут дивуются: на тереме крыша как жар горит, на деревах птицы поют, по дорожкам чудные звери прыгают.

— Скажи, добрый человек, кто здесь выстроил это чудо чудное?

— Мой слуга, сват Наум, в одну ночь построил. Андрей повел гостей в терем:

— Эй, сват Наум, собери-ка нам попить, поесть!

Откуда ни возьмись, явился накрытый стол, на нем — кушанья, чего душа захочет. Купцы-корабельщики только ахают.

— Давай, — говорят, — добрый человек, меняться: уступи нам своего слугу, свата Наума, возьми у нас за него любую диковинку.

— Отчего ж не поменяться? А каковы будут ваши диковинки?

Один купец вынимает из-за пазухи дубинку. Ей только скажи: «Ну-ка, дубинка, обломай бока этому человеку!» — дубинка сама начнет колотить, какому хочешь силачу обломает бока.

Другой купец вынимает из-под полы топор, повернул его обухом кверху — топор сам начал тяпать: тяп да ляп — вышел корабль; тяп да ляп — еще корабль. С парусами, с пушками, с храбрыми моряками. Корабли плывут, пушки палят, храбры моряки приказа спрашивают.

Повернул топор обухом вниз — сразу корабли пропали, словно их и не было.

Третий купец вынул из кармана дудку, задудел — войско появилось: и конница, и пехота, с ружьями, с пушками. Войска идут, музыка гремит, знамена развеваются, всадники скачут, приказа спрашивают. Купец задудел с другого конца в дудку — нет ничего, все пропало.

Андрей-стрелок говорит:

— Хороши ваши диковинки, да моя стоит дороже. Хотите меняться — отдайте мне за моего слугу, свата Наума, все три диковинки.

— Не много ли будет?

— Как знаете, иначе меняться не стану.

Купцы думали, думали: «На что нам дубинка, топор да дудка? Лучше поменяться, со сватом Наумом будем безо всякой заботы день и ночь и сыты и пьяны».

Отдали купцы-корабельщики Андрею дубинку, топор и дудку и кричат:

— Эй, сват Наум, мы тебя берем с собой! Будешь нам служить верой-правдой?

Отвечает им невидимый голос:

— Отчего не служить? Мне все равно, у кого ни жить.

Купцы-корабельщики вернулись на свои корабли и давай пировать — пьют, едят, знай покрикивают:

— Сват Наум, поворачивайся, давай того, давай этого!

Перепились все допьяна, где сидели, там и спать повалились.

А стрелок сидит один в тереме, пригорюнился. «Ох, — думает, — где-то теперь мои верный слуга, сват Наум?»

— Я здесь, чего надобно?

Андрей обрадовался:

— Сват Наум, не пора ли нам на родную сторонушку, к молодой жене? Отнеси меня домой.

Опять подхватил Андрея вихрь и понес в его царство, на родную сторону.

А купцы проснулись, и захотелось им опохмелиться:

— Эй, сват Наум, собери-ка нам попить — поесть, живо поворачивайся! Сколько ни звали, ни кричали, все нет толку. Глядят, и острова нет: на месте его шумят одни синие волны.

Погоревали купцы-корабельщики: «Эх, надул нас недобрый человек!» — да делать нечего, подняли паруса и поплыли, куда им было надобно.

А Андрей-стрелок прилетел на родимую сторону, опустился возле своего домишки, смотрит: вместо домишки обгорелая труба торчит.

Повесил он голову ниже плеч и пошел из города на синее море, на пустое место. Сел и сидит. Вдруг, откуда ни возьмись, прилетает сизая горлица, ударилась об землю и оборотилась его молодой женой, Марьей-царевной.

Обнялись они, поздоровались, стали друг друга расспрашивать, друг другу рассказывать.

Марья-царевна рассказала:

— С той поры как ты из дому ушел, я сизой горлицей летаю по лесам да по рощам. Царь три раза за мной посылал, да меня не нашли и домишко сожгли. Андрей говорит:

— Сват Наум, нельзя ли нам на пустом месте у синего моря дворец поставить?

— Отчего нельзя? Сейчас будет исполнено. Не успели оглянуться — и дворец поспел, да такой славный, лучше царского, кругом зеленый сад, на деревьях птицы поют, по дорожкам чудные звери скачут. Взошли Андрей-стрелок с Марьей-царевной во дворец, сели у окошка и разговаривают, друг на друга любуются. Живут, горя не знают, и день, и другой, и третий.

А царь в то время поехал на охоту, на синее море, и видит — на том месте, где ничего не было, стоит дворец.

— Какой невежа без спросу вздумал на моей земле строиться?

Побежали гонцы, все разведали и докладывают царю, что тот дворец поставлен Андреем-стрелком и живет он в нем с молодой женой, Марьей-царевной. Еще пуще разгневался царь, посылает узнать, ходил ли Андрей туда — не знаю куда, принес ли то — не знаю что.

Побежали гонцы, разведали и докладывают:

— Андрей-стрелец ходил туда — не знаю куда и добыл то — не знаю что. Тут Царь и совсем осерчал, приказал собрать войско, идти на взморье, тот дворец разорить дотла, а самого Андрея-стрелка и Марью-царевну предать лютой смерти.

Увидал Андрей, что идет на него сильное войско, скорее схватил топор, повернул его обухом кверху. Топор тяп да ляп — стоит на море корабль, опять тяп да ляп — стоит другой корабль. Сто раз тяпнул, сто кораблей поплыло по синему морю. Андрей вынул дудку, задудел — появилось войско: и конница, и пехота, с пушками, со знаменами.

Начальники приказа ждут. Андрей приказал начинать сражение. Музыка заиграла, барабаны ударили, полки двинулись. Пехота ломит солдат, конница скачет, в плен забирает. А со ста кораблей пушки так и бьют по столичному городу.

Царь видит, войско его бежит, кинулся сам к войску — останавливать. Тут Андрей вынул дубинку:

— Ну-ка, дубинка, обломай бока этому царю!

Дубинка сама пошла колесом, с конца на конец перекидывается по чистому полю; нагнала царя и ударила его в лоб, убила до смерти.

Тут и сражению конец пришел. Повалил из города народ и стал просить Андрея-стрелка, чтобы он стал царем.

Андрей согласился и сделался царем, а жена его — царицею.

Сказка о Бабе Яге и заморышке

Главная > Сказки о Бабушке > Сказка о Бабе Яге и заморышке

Жил — был старик да старуха; детей у них не было. Уж чего они ни делали, как ни молились богу, а старуха все не рожала. Раз пошел старик в лес за грибами; попадается ему дорогою старый дед. «Я знаю, — говорит, — что у тебя на мыслях; ты все об детях думаешь. Поди — ка по деревне, собери с каждого двора по яичку и посади на те яйца клушку; что будет, сам увидишь!» Старик воротился в деревню; в ихней деревне был сорок один двор; вот он обошел все дворы, собрал с каждого по яичку и посадил клушку на сорок одно яйцо. Прошло две недели, смотрит старик, смотрит и старуха, — а из тех яичек народились мальчики; сорок крепких, здоровеньких, а один не удался — хил да слаб! Стал старик давать мальчикам имена; всем дал, а последнему не достало имени. «Ну, — говорит, — будь же ты Заморышек!»

Растут у старика со старухою детки, растут не по дням, а по часам; выросли и стали работать, отцу с матерью помогать: сорок молодцев в поле возятся, а Заморышек дома управляется. Пришло время сенокосное; братья траву косили, стога ставили, поработали с неделю и вернулись на деревню; поели, что бог послал, и легли спать. Старик смотрит и говорит: «Молодо — зелено! Едят много, спят крепко, а дела, поди, ничего не сделали!» — «А ты прежде посмотри, батюшка!» — отзывается Заморышек. Старик снарядился и поехал в луга; глянул — сорок стогов сметано: «Ай да молодцы ребята! Сколько за одну неделю накосили и в стога сметали».

На другой день старик опять собрался в луга, захотелось на свое добро полюбоваться; приехал — а одного стога как не бывало! Воротился домой и говорит: «Ах, детки! Ведь один стог — то пропал». — «Ничего, батюшка! — отвечает Заморышек. — Мы этого вора поймаем; дай — ка мне сто рублев, а уж я дело сделаю». Взял у отца сто рублев и пошел к кузнецу: «Можешь ли сковать мне такую цепь, чтоб хватило с ног до головы обвить человека?» — «Отчего не сковать!» — «Смотри же, делай покрепче; коли цепь выдержит — сто рублев плачу, я коли лопнет — пропал твой труд!» Кузнец сковал железную цепь, Заморышек обвил ее вокруг себя, потянул — она и лопнула. Кузнец вдвое крепче сделал; ну, та годилась. Заморышек взял эту цепь, заплатил сто рублев и пошел сено караулить; сел под стог и дожидается.

Вот в самую полуночь поднялась погода, всколыхалось коре, и выходит из морской глубины чудная кобылица, подбежала к первому стогу и принялась пожирать сено. Заморышек подскочил, обротал ее железной цепью и сел верхом. Стала его кобылица мыкать, по долам, по горам носить; нет, не в силах седока сбить! Остановилась она и говорит ему: «Ну, добрый молодец, когда сумел ты усидеть на мне, то возьми — владей моими жеребятами». Подбежала кобылица к синю морю и громко заржала; тут сине море всколыхалося, и вышли на берег сорок один жеребец; конь коня лучше! Весь свет изойди, нигде таких не найдешь! Утром слышит старик на дворе ржанье, топот; что такое? а это его сынок Заморышек целый табун пригнал. «Здорово, — говорит, — братцы! Теперь у всех у нас по коню есть, поедемте невест себе искать». — «Поедем!» «Отец с матерью благословили их, и поехали братья в путь — дорогу далекую.

Долго они ездили по белому свету, да где столько невест найти? Порознь жениться не хочется, чтоб никому обидно не было; а какая мать похвалится, что у ней как раз сорок одна дочь народилась? Заехали молодцы за тридевять земель; смотрят: на крутой горе стоят белокаменные палаты, высокой стеной обведены, у ворот железные столбы поставлены. Сосчитали — сорок один столб. Вот они привязали к тем столбам своих богатырских коней и идут на двор. Встречает их баба — яга: «Ах вы, незваные — непрошеные! Как вы смели лошадей без спросу привязывать?» — «Ну, старая, чего кричишь? Ты прежде напой — накорми, в баню своди, да после про вести и спрашивай». Баба — яга накормила их, напоила, в баню сводила и стала спрашивать: «Что, добрые молодцы, дела пытаете иль от дела лытаете?» — «Дела пытаем, бабушка!» — «Чего ж вам надобно?» — «Да невест ищем». — «У меня есть дочери», — говорит баба — яга, бросилась в высокие терема и вывела сорок одну девицу.

Тут они сосватались, начали пить, гулять, свадьбы справлять. Вечером пошел Заморышек на своего коня посмотреть. Увидел его добрый конь и промолвил человеческим голосом: «Смотри, хозяин! Как ляжете вы спать с молодыми женами, нарядите их в свои платья, а на себя наденьте женины; не то все пропадем!» Заморышек сказал это братьям; нарядили они молодых жен в свои платья, а сами оделись в женины и легли спать. Все заснули, только Заморышек глаз не смыкает. В самую полночь закричала баба — яга зычным голосом: «Эй вы, слуги мои верные! Рубите незваным гостям буйны головы». Прибежали слуги верные и отрубили буйны головы дочерям бабы — яги. Заморышек разбудил своих братьев и рассказал все, что было; взяли они отрубленные головы, воткнули на железные спицы кругом стены, потом оседлали коней и поехали наскоро.

Поутру встала баба — яга, глянула в окошечко — кругом стены торчат на спицах дочерние головы; страшно она озлобилась, приказала подать свой огненный щит, поскакала в погоню и начала палить щитом на все четыре стороны. Куда молодцам спрятаться? Впереди сине море, позади баба — яга — и жжет и палит! Помирать бы всем, да Заморышек догадлив был: не забыл он захватить у бабы — яги платочек, махнул тем платочком перед собою — и вдруг перекинулся мост через все сине море; переехали добрые молодцы на другую сторону. Заморышек махнул платочком в иную сторону — мост исчез, баба — яга воротилась назад, а братья домой поехали.

Сказка О Василисе, золотой косе, непокрытой красе, и об Иване Горохе

Жил-был царь Светозар. У него, у царя, было два сына и красавица дочь.

Двадцать лет жила она в светлом тереме; любовались на нее царь с царицею, еще мамушки и сенные девушки, но никто из князей и богатырей не видал ее лица, а царевна-краса называлась Василиса, золотая коса; никуда она из терема на ходила, вольным воздухом царевна не дышала.

Много было у ней и нарядов цветных, и каменьев дорогих, но царевна скучала: душно ей в тереме, в тягость покрывало! Волосы ее густые, златошелковые, не покрытые ничем, в косу связанные, упадали до пят; и царевну Василису стали люди величать: Золотая коса, непокрытая краса.

Но земля слухом полнится: многие цари узнавали и послов присылали царю Светозару челом бить, царевну в замужество просить.

Царь не спешил; только время пришло, и отправил он гонцов во все земли с вестью, что будет царевна жениха выбирать: чтоб цари и царевичи съезжалисьсобирались к нему пировать, а сам пошел в терем высокий сказать Василисе Прекрасной. Царевне на сердце весело; глядя из окошка косящатого, из-за решетки золотой, на сад зеленый, лужок цветной, захотела она погулять; попросила ее отпустить в сад — с девицами поиграть.

— Государь-батюшка! — она говорила. — Я еще свету Божия не видала, по траве, по цветам не ходила, на твой царский дворец не смотрела; дозволь мне с мамушками, с сенными девушками в саду проходиться. Царь дозволил, и сошла Василиса Прекрасная с высокого терема на широкий двор. Отворились ворота тесовые, очутилась она на зеленом лугу пред крутою горой; по горе той росли деревья кудрявые, на лугу красовались цветы разновидные. Царевна рвала цветочки лазоревые; отошла она немного от мамушек — в молодом уме осторожности не было; лицо ее было открыто, красота без покрова…

Вдруг поднялся сильный вихорь, какого не видано, не слыхано, людьми старыми не запомнено; закрутило, завертело, глядь — подхватил вихорь царевну, понеслась она по воздуху! Мамки вскрикнули, ахнули, бегут, оступаются, во все стороны мечутся, но только и увидели, как помчал ее вихорь! И унесло Василису, золотую косу, через многие земли великие, реки глубокие, через три царства в четвертое, в область Змея Лютого. Мамки бегут в палаты, слезами обливаются, царю в ноги бросаются:

— Государь! Неповинны в беде, а повинны тебе; не прикажи нас казнить, прикажи слово молвить: вихорь унес наше солнышко, Василису-красу, золотую косу, и неведомо — куда.

Все рассказали, как было. Опечалился царь, разгневался, а и в гневе бедных помиловал.

Вот наутро князья и королевичи в царские палаты наехали и, видя печаль, думу царскую, спросили его: что случилося?

— Грех надо мною! — сказал им царь. — Вихрем унесло мою дочь, дорогую Василису, косу золотую, и не знаю — куда.

Рассказал все, как было. Пошел говор меж приезжими, и князья и королевичи подумали-перемолвились, не от них ли царь отрекается, выдать дочь не решается? Бросились в терем царевны — нигде не нашли ее. Царь их одарил, каждого из казны наделил; сели они на коней, он их с честью проводил; светлые гости откланялись, по своим землям разъехались.

Два царевича молодые, братья удалые Василисы, золотой косы, видя слезы отца-матери, стали просить родителей:

— Отпусти ты нас, государь-отец, благослови, государыня-матушка, вашу дочь, а нашу сестру отыскивать!

— Сыновья мои милые, дети родимые, — сказал царь невесело, — куда ж вы поедете?

— Поедем мы, батюшка, везде, куда путь лежит, куда птица летит, куда глаза глядят; авось мы и сыщем ее!

Царь их благословил, царица в путь снарядила; поплакали, расстались.

Едут два царевича; близко ли путь, далеко ли, долго ли в езде, коротко ли, оба не знают. Едут год они, едут два, проехали три царства, и синеются-виднеются горы высокие, между гор степи песчаные: то земля Змея Лютого. И спрашивают царевичи встречных.

— Не слыхали ли, не видали ли, где царевна Василиса, золотая коса?

И от встречных в ответ им:

— Мы ее не знали, где она — не слыхали. Дав ответ, идут в сторону. Подъезжают царевичи к великому городу; стоит на дороге предряхлый старик — и кривой и хромой, и с клюкой и с сумой, просит милостыни. Приостановились царевичи, бросили ему деньгу серебряную и спросили его: не видал ли он где, не слыхал ли чего о царевне Василисе, золотой косе, непокрытой красе?

— Эх, дружки! — отвечал старик. — Знать, что вы из чужой земли! Наш правитель Лютый Змей запретил крепко-накрепко толковать с чужеземцами. Нам под страхом заказано говорить-пересказывать, как пронес мимо города вихорь царевну прекрасную. Тут догадались царевичи, что близко сестра их родимая; рьяных коней понукают, к дворцу подъезжают. А дворец тот золотой и стоит на одном столбе на серебряном, а навес над дворцом самоцветных каменьев, лестницы перламутровые, как крылья, в обе стороны расходятся-сходятся.

На ту пору Василиса Прекрасная смотрит в грусти в окошечко, сквозь решетку золотую, и от радости вскрикнула — братьев своих вдалеке распознала, словно сердце сказало, и царевна тихонько послала их встретить, во дворец проводить. А Змей Лютый в отлучке был. Василиса Прекрасная береглася-боялася, чтобы он не увидел их.

Лишь только вошли они, застонал столб серебряный, расходилися лестницы, засверкали все кровельки, весь дворец стал повертываться, по местам передвигаться. Царевна испугалась и братьям говорит:

— Змей летит! Змей летит! Оттого и дворец кругом перевертывается. Скройтесь, братья!

Лишь сказала, как Змей Лютый влетел, и он крикнул громким голосом, свистнул молодецким посвистом:

— Кто тут живой человек?

— Мы, Змей Лютый! — не робея, отвечали царевичи. — Из родной земли за сестрой пришли.

— А, это вы, молодцы! — вскрикнул Змей, крыльями хлопая. — Незачем бы вам от меня пропадать, здесь сестры искать; вы братья ей родные, богатыри, да небольшие!

И Змей подхватил на крыло одного, ударил им в другого и свистнул, и гаркнул. К нему прибежала дворцовая стража, подхватила мертвых царевичей, бросила обоих в глубокий ров.

Залилась царевна слезами, Василиса, коса золотая, ни пищи, ни питья не принимала, на свет бы глядеть не хотела; дня два и три проходит — ей не умирать стать, умереть не решилася — жаль красоты своей, голода послушала, на третий покушала. А сама думу думает, как бы от Змея избавиться, и стала выведывать ласкою.

— Змей Лютый! — сказала она. — Велика твоя сила, могуч твой полет, неужели тебе супротивника нет?

— Еще не пора, — молвил Змей, — на роду моем написано, что будет мне супротивник Иван Горох, и родится он от горошинки.»

Змей в шутку сказал, супротивника не ждал. Надеется сильный на силу, а и шутка находит на правду. Тосковала мать прекрасной Василисы, что нет весточки о детях; за царевною царевичи пропали. Вот пошла она однажды разгуляться в сад с боярынями. День был знойный, пить царица захотела. В том саду из пригорка выбегала струею ключевая вода, а над ней был колодезь беломраморный. Зачерпнув золотым ковшом воды чистой, как слезинка, царица пить поспешила и вдруг проглотила с водою горошинку. Разбухла горошинка, и царице тяжелешенько: горошинка растет да растет, а царицу все тягчит да гнетет. Прошло несколько времени — родила она сына; дали ему имя Иван Горох, и растет он не по годам, а по часам, гладенький, кругленький! Глядит, усмехается, прыгает, выскочит, да в песке он катается, и все прибывает в нем силы, так что лет в десять стал могуч богатырь. Начал он спрашивать царя и царицу, много ли было у него братьев и сестер, и узнал, как случилось, что сестру вихорь унес неведомо куда. Два брата отпросились отыскивать сестру и без вести пропали.

— Батюшка, матушка, — просился Иван Горох, и меня отпустите; братьев и сестру отыскать благословите.

— Что ты, дитя мое! — в один голос сказали царь и царица. — Ты еще зеленехонек-молодехонек; братья твои пошли да пропали, и ты, как пойдешь, пропадешь.

— Авось не пропаду! — сказал Иван Горох. — А братьев и сестры доискаться хочу.

Уговаривали и упрашивали сына милого царь с царицею, но он просится, всплачет, взмолится; в путь-дорогу снарядили, со слезами отпустили.

Вот Иван Горох на воле, выкатился в чистое поле; едет он день, едет другой, к ночи в лес темный съезжает. В лесу том избушка на курьих ножках от ветра шатается, сама перевертывается. По старому присловью, по мамкину сказанью.

— Избушка, избушка, — молвил Иван, подув на нее — стань к лесу задом, ко мне передом!

И вот повернулась к Ивану избушка, глядит из окошка седая старушка и молвит:

— Кого Бог несет?

Иван поклонился, спросить торопился:

— Не видала ли, бабушка, вихря залетного? В какую он сторону уносит красных девиц?

— Ох-ох, молодец! — отвечала старуха, покашливая, на Ивана посматривая. — Меня тоже напугал этот вихорь, так что сто двадцать лет я в избушке сижу, никуда не выхожу: неравно налетит да умчит; ведь это не вихорь, а Змей Лютый!

— Как бы дойти к нему? — спросил Иван.

— Что ты мой свет. Змей проглотит тебя!

— Авось не проглотит!

— Смотри, богатырь, головы не спасти; а если вернешься, дай слово из змеиных палат воды принести, которою всплеснешься — помолодеешь! — промолвила она, через силу шевеля губами.

— Добуду — принесу, бабушка! Слово даю.

— Верю на совесть твою. Иди же ты прямо, куда солнце катится; через год дойдешь до Лисьей горы, там спроси, где дорога в змеиное царство.

— Спасибо, бабушка!

— Не на чем, батюшка!

Вот Иван Горох пошел в сторону, куда солнце катится. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Прошел он три государства, дошел и до змеиного царства.

Перед городским и воротами увидел он нищего — хромого, слепого старика с клюкой и, подав милостыню, спросил его, нет ли в том городе царевны, Василисы молодой, косы золотой.

— Есть, да не ведено сказывать, — отвечал ему нищий.

Иван догадался, что сестра его там. Добрый молодец смел, прибодрился и к палатам пошел. На ту пору Василиса-краса, золотая коса, смотрит в окошко, не летит ли Змей Лютый, и приметила издалека богатыря молодого, знать об нем пожелала, тихонько разведать послала: из какой он земли, из какого он рода, не от батюшки ли прислан, не от матушки ль родимой?

Услышав, что пришел Иван, брат меньшой (а царевна его и в лицо не знавала), Василиса к нему подбежала, встретила брата со слезами.

— Беги поскорее, — закричала, — беги, братец! Скоро Змей будет, увидит — погубит!

— Сестрица любезная! — ответил ей Иван. — Не ты бы говорила, не я бы слушал. Не боюсь я Змея и всей силы его.

— Да разве ты — Горох, — спросила Василиса, коса золотая, — чтоб сладить с ним мог?

— Погоди, друг-сестрица, прежде напои меня; шел я под зноем, приустал я с дороги, так хочется пить!

— Что же ты пьешь, братец?

— По ведру меду сладкого, сестрица любезная!

Василиса, коса золотая, велела принести ведро меду сладкого, и Горох выпил ведро за один раз, одним духом; попросил налить другое.

Царевна приказать торопилась, а сама смотрела-дивилась.

— Ну, братец, — сказала, — тебя я не знала, я теперь поверю, что ты Иван Горох.

— Дай же присесть, немного отдохнуть с дороги. Василиса велела стул крепкий придвинуть, но стул под Иваном ломается, в куски разлетается; принесли другой стул, весь железом окованный, и тот затрещал и погнулся.

— Ах, братец, — вскричала царевна, — это стул Змея Лютого.

— Ну, видно, я потяжеле, — сказал Горох, усмехнувшись, встал и пошел на улицу, из палат в кузницу. И там заказал он старому мудрецу, придворному кузнецу, сковать посох железный в пятьсот пуд. Кузнецы за работу взялись-принялись, куют железо, день и ночь молотами гремят, только искры летят; через сорок часов был посох готов. Пятьдесят человек несут едва тащат, а Иван Горох взял одной рукой — бросил посох вверх. Посох полетел, как гроза, загремел, выше облака взвился, из вида скрылся. Весь народ прочь бежит, от страха дрожит, думая: когда посох на город упадет, стены прошибет, людей передавит, а в море упадет — море расхлестнет, город затопит. Но Иван Горох спокойно в палаты пошел, да только сказать велел, когда посох назад полетит. Побежал с площади народ, смотрят из-под ворот, смотрят из окон: не летит ли посох? Ждут час, ждут другой, на третий задрожали, сказать прибежали, что посох летит.

Тогда Горох выскочил на площадь, руку подставил, на лету подхватил, сам не нагнулся, а посох на ладони согнулся. Иван посох взял, на коленке поправил, разогнул и пошел во дворец.

Вдруг, послышался страшный свист — мчится Змей Лютый; конь его, вихорь, стрелою летит, пламенем пышет; с виду Змей — богатырь, а голова змеиная. Когда он летит, еще за десять верст весь дворец начнет повертываться, с места на место передвигаться, а тут Змей видит — дворец с места не трогается. Видно, седок есть!

Змей призадумался, присвистнул, загаркал; коньвихорь тряхнул черною гривою, размахнул широкие крылья, взвился, зашумел; Змей подлетает ко дворцу, а дворец с места не трогается.

— Ого! — заревел Змей Лютый. — Видно, есть супротивник. Не Горох ли в гостях у меня? Скоро пришел богатырь. Я посажу тебя на ладонь одною рукою, прихлопну другою — костей не найдут.

— Увидим, как тут, — молвил Иван Горох. А Змей с вихря кричит:

— Расходись, Горох, не катайся!

— Лютый Змей, разъезжайся! — Иван отвечал, посох поднял.

Змей разлетелся ударить Ивана, взоткнуть на копье — промахнулся; Горох отскочил — не шатнулся.

— Теперь я тебя! — зашумел Горох, пустил в Змея посох и так огорошил, что Змея в куски разорвал, разметал, а посох землю пробил, ушел через два в третье царство.

Народ шапки вверх побросал, Ивана царем величал.

Но Иван тут, приметя кузнеца-мудреца, в награду, что посох скоро сработал, старика подозвал и народу сказал:

— Вот вам голова! Слушайте его, на добро радея, как прежде на зло слушали вы Лютого Змея. Иван добыл и живо-мертвой воды, спрыснул братьев; поднялись молодцы, протирая глаза, сами думают:

— Долго спали мы; Бог весть, что сделалось!

— Без меня и век бы вы спали, братья милые, други родимые, — сказал им Иван Горох, прижимая к ретивому сердцу.

Не забыл он взять и змеиной водицы; корабль снарядил и по реке Лебединой с Василисой-красой, золотою косой, поплыл в земли свои через три царства в четвертое; не забыл и старушки в избушке, дал ей умыться змеиной водицей: обернулась она молодицей, запела-заплясала, за Горохом бежала, в пути провожала. Отец и мать Ивана встречали с радостью, с честью; гонцов разослал и во все земли с вестью, что возвратилась дочь их родная, Василиса, коса золотая. В городе звон, по ушам трезвон, трубы гудят, бубны стучат, самопалы гремят. Василиса жениха дождалась, а царевичу невеста нашлась.

Четыре венца заказали, две свадьбы пировали, на веселье на радостях пир горой, мед рекой!

Деды дедов там были, мед пили, и до нас дошло, по усам текло, в рот не попало; только ведомо стало, что Иван по смерти отца принял царский венец, правил со славой державной, и в роды родов славилось имя царя Гороха.

Казак Мамарыга

Двадцать пять лет проработал казак Мамарыга у богача. И всего три медных гроша заработал. Надоело казаку с детских лет батрачить. Не казацкое дело, да беда заставила… Решил он пойти куда глаза глядят, свет повидать, счастья поискать.

Долго шел. Видит: убогая хатка стоит.У хаты старушка плачет.

— О чем плачешь, бабушка? — спрашивает казак.

— Как мне не плакать. Моя хата скоро развалится, а починить ее сил нет.

— Не горюй, починю я хатку твою!

— Спасибо, казаче! Возьми в благодарность торбочку, из волшебных волос сплетенную. Прикажи — она для тебя любую работу сделает. Поблагодарил казак и снова в путь пустился.

На дороге старика встретил:

— Куда, дедушка путь держишь?

— Хожу из села в село. На кобзе играю, про казаков-молодцов песни пою. Люди слушают. Кто кулеш вынесет, кто кусок хлеба подаст…

— Возьми дедушка, три гроша. Больше сам не имею. Авось они тебе пригодятся.

— А ты, казаче, прими в благодарность сапожки. Они не простые. В миг тебя куда нужно перенесут. А случится беда — спасут.

Дальше идет Мамарыга. Навстречу народ бежит.

— От кого убегаете? — спрашивает Мамарыга- Беда нас гонит. поселился вон на той горе шестиголовый змей. Людей убивает, добро их забирает. А кого не убьёт — в слуги возьмет, навечно в горе запрёт.

— Вас много, а змей один, неужто не одолеете?

— Его сразу не распознать… То воином прикинется. то в змея превратится. Сильнее его нет на свете никого!

Слышит Мамарыга: ветер гудит, земля дрожит. Листья с деревьев осыпаются. Воин на златогривом коне скачет. Соскочил воин с коня, о землю ударился, в змея превратился.

Кричит:

— Ты зачем в мои владения пришел? Согласен мне покориться? Будем мириться или биться?

— Буду с тобой на смерть биться! — отвечает казак.

Налетел змей на казака. Да Мамарыга как размахнется своей саблей казацкой… Три головы змею и отрубил! Разъярился змей, пуще прежнего на казака набросился.

Победил-таки казак шестиголового змея. Все шесть голов на землю легли.

Мамарыга к коню подошел, молвил:

— Теперь ты моим будешь, златогривый. Я тебя в честном бою завоевал. Пойдем. попытаемся людей из горы высвободить.

— Торбочка-волосяночка! Помоги мне гору раскрыть, людей освободить. Змей их туда навечно упрятать хотел. Да я змея в честном бою одолел.

Вышли из торбочки два брата-богатыря: Вернигора, которому перевернуть нипочем, и Вернидуб, которому любое дерево из земли вырвать. Стал Вернигора скалу разбивать, гору раскрывать, Вернидуб ему помогает.

Сделали богатыри свое дело, снова маленькими стали, снова в торбочку-волосяночку возвратились.

Вышли люди из горы:

— Спасибо, тебе, казаче, что освободил из неволи. Не было ни у кого доли несчастней нашей. Век тебя не забудем. Как звать-то тебя, воин-отважный?

— Казак Мамарыга!

Вскочил казак на коня, а тот спрашивает:

— Как нести тебя, поверх травы или поверх деревьев высоких?

— Неси меня в чужие земли поверх деревьев высоких, — отвечает Мамарыга.

Вот внизу показался город с царским дворцом. У дворца толпа стоит.

— Спустимся, посмотрим, какие здесь люди живут, — сказал казак. — Сперва лети на окраину, там спускайся. Разузнаем о чем народ шумит.

Увидал казак у малой хатки девушку.

— Здравствуй, красавица! Да ты, вижу, моя землячка… Скажи, чем ваш город славен, о чем народ на площади шумит.

— Не ошибся, с Украины я, полонянка. Зайди, поешь, про себя расскажи, как сюда попал. Волей или неволей?Увидал казак у малой хатки девушку.

— Здравствуй, красавица! Да ты, вижу, моя землячка… Скажи, чем ваш город славен, о чем народ на площади шумит.

— Не ошибся, с Украины я, полонянка. Зайди, поешь, про себя расскажи, как сюда попал. Волей или неволей?

— Я — вольный казак Мамарыга. Двадцать пять лет у богача батрачил, три медных гроша заработал. Надоело мне. Иду глаза глядят, вот тебя красавицу углядел…

— Ты спрашивал о чем народ шумит? Так вот. Растет перед царским дворцом вековой дуб. Под ним зарыт сундук с кладом. Кто клад царю добудет, тому большая награда будет.

— Если позволишь, я коня у тебя оставлю. А сам пойду счастья попытать, удачи поискать. Только сапоги новые натяну: все же ко дворцу иду.

Пошел Мамарыга ко дворцу. Слышит — глашатай кричит:

— Кто первый вековой дуб за ночь срубит и клад из-под него добудет, тому большая награда будет. Так царь обещал.

Второй глашатай громче первого кричит:

— Но если кто не добудет клад за одну ночь, палач живо ему голову срубит. Так царь повелел!

Покачали головою люди, разошлись по домам: боятся к дубу подступиться. А Мамарыга дождался ночи и раскрыл свою торбочку.

— Торбочка-волосяночка! Сруби дуб, корни вековые выкорчуй. Достань из-под земли клад. Не-то велит мне царь голову отрубить.

Вернидуб дерево из земли вырвал, Вернигора корни из земли выкорчевал. Достали братья-богатыри сундук с кладом из земли и снова в торбочку ушли.

Утром посмотрел царь на клад — от радости покраснел. Руки потирает:

— Спасибо, казак, — говорит. — В награду отлаю тебе в жены свою дочь-царевну.

А царевна некрасивая, злая да спесивая.

— Не хочу выходит замуж за простого казака, — вопит царевна. — Хочу за царевича!

Посмотрел на нее Мамарыга и говорит:

— Спасибо тебе, царь, за такую награду, коли чего получше пожалел. Только мне невеста эта не подходит. Злая, чванливая да сварливая. Я себе другую выберу, по сердцу.

Рассердился царь, ногами топает, кричит:

— Да как ты смеешь от моей дочери-царевны отказываться. Хватайте его и рубите ему голову.

Вспомнил тогда казак Мамарыга о дедовом подарке. Глянул на сапоги и прошептал:

— А ну-ка, выручайте!

И сапоги вмиг вынесли его с площади.

Вы, наверное, уже догадались, куда принесли сапоги Мамарыгу… И на ком он жениться решил. Сели они на златогривого коня и умчались.

Мудрая девушка

Ехал однажды мужик с базара домой. А дорога лежала через густой, непроходимый лес. Нигде живой души не видать.

Застигла его ночь на дороге. Темно — хоть глаз выколи. Ничего не видно! Решил он остановиться и заночевать. Разложил костер, спутал коня и пустил пастись. А сам сел возле огня, жарит сало на прутике и ест. Поел, улегся и сразу заснул — очень уж утомился в пути.

А утром пробудился, глядит — и глазам своим не верит: кругом со всех сторон вода, волны так и хлещут, вот-вот захлестнут… Испугался мужик, не знает, что и делать.

«Пропал я, — думает,- не выбраться мне отсюда!..

А вода все прибывает и прибывает, волны все выше и выше вздымаются… Вдруг видит мужик — вдалеке человек в челне плывет. Обрадовался он:

«Ну, видно, не судьба мне здесь погибнуть!» Стал он кликать пловца изо всех сил:

— Эй, человек добрый! Плыви скорее сюда! Спасай-тону ведь я!..

Пловец повернул свой челнок в его сторону и поплыл к нему. Подплыл не очень близко и остановился.

— Спаси меня, браток! — упрашивает его мужик. -Что хочешь возьми, только спаси!..

— Хорошо, — говорит пловец, — я тебя спасу, только не даром: отдай мне то, что у тебя в доме есть и о чем ты не знаешь.

Думал, думал мужик:

«Что же это такое, что у меня в доме есть и о чем я не знаю?.. Кажется, ничего такого нет. Э, что будет, то будет, а торговаться некогда, надо соглашаться!»

— Хорошо, — говорит, — отдам я тебе, что у меня в доме есть и о чем я сам не знаю, только спаси!

— Мало ли что ты сейчас говоришь, а потом еще от своих слов откажешься!

— Так что же мне делать, дорогой браток?

— Сдери вон с той березы кусок бересты, разрежь мизинец и напиши это обещание на бересте своей кровью. Так-то крепче, надежнее будет.

Мужик так и сделал. Написал своей кровью на бересте запись и бросил ее в челн.

Пловец схватил кусок бересты и захохотал диким голосом.

И в тот же миг пропала вся вода, будто ее никогда и не было, и пловец исчез. Тогда догадался мужик, что это не иначе как сам черт был. Нечего делать, поймал он своего коня, запряг и поехал домой.

Дорогой ему так тяжко, так грустно стало- хоть помирай. Сердце беду предвещает…

Погоняет мужик коня как может, домой торопится.

Приехал и скорее вошел в хату. А в хате весело, гостей полно, только жены за столом не видно.

— Здорово! — говорит мужик. — Что тут у вас нового?

— Э, у нас добрая новость! Жена твоя сына родила, да такого хорошего, такого крепкого! Поди сам взгляни!

Как услышал это мужик, в глазах у него помутилось, голова закружилась. Всю жизнь он был бездетным, теперь вот сын родился, а он его отдал черту нечистому!

Смотрят гости на хозяина, понять не могут, что с ним творится.

— Верно, — говорят, — это он от радости разума лишился!

А мальчик и в самом деле уродился такой красивый да здоровый! Рос он как тесто на дрожжах.

Назвали его Юрием.

Отдали Юрия учиться: он всех обогнал в науке — такой уж был толковый да понятливый, ко всему способный. Люди радуются, на него глядя, родителям завидуют. Один отец его все мрачнее да печальнее становится.

Догадался Юрий, что тут что-то не так, неспроста; пристал он раз к отцу:

— Скажи, тятя, или ты недоволен мной, что так невесело смотришь на меня всегда? Или не любишь ты меня? Или я сделал что-нибудь плохое, о чем и сам не знаю?

Вздыхает отец и жалобно глядит на сына:

— Нет, сынок, люблю я тебя больше всех, и плохого ты ничего не сделал, только… обещал я отдать тебя нечистому, когда ты еще и не родился.

И рассказал ему, как было дело.

— Коли так, тятя, так будь здоров! — сказал сын. — Надо мне идти. Неизвестно, скоро ли увидимся. Или я свою голову сложу, или тебя от твоего обещания освобожу!

Стал Юрий собираться в дорогу. Взял краюху хлеба, кусок сала и тихонько ночью вышел из дому, чтоб родителей своих прощанием не растревожить.

Вышел и отправился в путь.

Шел он по лесам, шел по борам, шел по болотам и вышел к какой-то хатке. Вошел он в хатку. А в той хатке бабка сидит, старая-престарая.

— Здравствуй, бабушка! — говорит Юрий.

— Здравствуй, дитятко! Куда ты идешь? Рассказал ей Юрий, куда он направляется. Выслушала бабка и говорит:

— Хорошо, дитятко, что ты ко мне зашел! Ступай-ка ты, принеси мне воды да наколи дров: буду я блины печь. Как напеку да накормлю тебя — расскажу, куда идти. А сам ты не скоро дорогу найдешь.

Принес Юрий воды, наколол дров, а бабка блинов напекла, накормила его досыта и рассказала, куда ему идти.

— А придешь к нечистому, найди прежде девушку — работницу его. Она тебе во многом поможет.

Простился Юрий с бабкой и опять пошел. Шел он по темным лесам, шел по густым борам, пробирался по топким болотам.

Долго ли, коротко ли шел — пришел ко двору. Двор на горах построен, большой да крепкий, кругом высокой оградой обнесен. Постучал Юрий в ворота.

— Хозяина, — говорит, — хочу видеть! Вышел пан-хозяин в дорогих нарядах. Золото на нем так и блестит.

А это и был сам нечистый.

— Что тебе надо? — спрашивает он у Юрия.

— Да вот, — отвечает Юрий, — разыскиваю своего пана. Меня батька обещал отдать ему, когда я еще не родился.

— Я твой пан! — говорит нечистый. — Я хотел уже за тобой гонцов посылать, потому что пора пришла — ты взрослым стал. А ты, смотрю, сам явился. Так и нужно! За это хвалю тебя!

— А скажи мне, пан, есть ли у тебя запись от моего батьки?

— Есть запись, есть! На бересте кровью написана. Коли ты мне будешь верно служить, отдам тебе эту запись и выпущу на волю — иди куда хочешь. А не угодишь мне — с живого кожу сдеру! Ну, отвечай мне теперь: шел ты по лесам?

— Шел.

— Шел по борам?

— Шел.

— Шел по болотам?

— И по болотам шел.

— К моему двору пришел?

— Пришел.

— Ну, так вот тебе и работа: чтоб ты за эту ночь в моем бору все деревья вырубил да убрал, а на том месте землю вспахал, взборонил и пшеницу посеял. И чтоб пшеница у тебя взошла, поспела. Чтоб ты сжал ее, вымолотил, зерно смолол, а из той муки пирогов напек и принес мне их завтра рано поутру. Выполнишь все — пойдешь на волю. Работа легкая!

Сказал и засмеялся нехорошо.

Вышел Юрий от своего пана, опустил голову, не знает, что ему и делать. Идет он по двору и думает:

«Ну задал задачу!.. Учился я всему, а как этакое дело сделать, не знаю. Пропал я совсем!..»

Стал Юрий бродить по двору — панову девушку-работницу разыскивать. Бродил, бродил и забрел на самый конец двора. Видит — стоит маленькая хатка. Выглянула из хатки девушка. Юрий и спрашивает ее:

— Не ты ли у этого пана в работницах живешь?

— Да, молодец. А что ты такой печальный? О чем горюешь?

— Как же мне не горевать, — отвечает Юрий, — если пан мне задал на ночь такую работу;что я и за год не выполню!

— А какую он тебе работу задал?

— Приказал он мне, чтобы я за одну ночь в его бору все деревья вырубил да убрал, а на том месте землю вспахал, взборонил, пшеницу посеял, чтоб она у меня взошла, вызрела, чтоб я сжал ее, вымолотил, смолол, а из той муки пирогов напек да принес ему завтра рано поутру.

Понравился Юрий девушке. Пожалела она его и думает:

«Ни за что погубят парня!»

— Не горюй, — говорит она. -Ложись и спи спокойно, отдыхай после долгого пути. Я тебе помогу. Без меня не снести тебе головы на плечах. Тут уж и так много людей погублено…

— А скажи ты мне, — говорит Юрий девушке, — по своей воле ты у пана живешь?

— Куда там по своей!.. До тех пор мне здесь томиться, пока не полюбит меня кто и не уведет отсюда.

— Я тебя уведу! — говорит Юрий.

Стали они сговариваться обо всем, долго говорили…

— Ну а теперь пора тебе спать! — сказала девушка.

Лег Юрий и тут же крепко заснул, очень уж утомился, пока по лесам да по болотам пробирался.

А девушка в полночь вышла на крыльцо, ударила три раза в ладоши, и слетелись к ней разные чудовища.

— Здравствуй, молодая хозяйка!

— Здравствуйте, страшные чудовища!

— Зачем нас потребовала: на перекличку или на работу?

— Зачем мне вас перекликивать? Я с вас работы требую. Вырубите в панском лесу все деревья, уберите их, а землю вспашите, взбороните и пшеницу посейте. И чтоб та пшеница взошла, вызрела за одну ночь. А вы ее сожните, вымолотите, смелите, из той муки пирогов напеките и завтра утром ко мне принесите!

Бросились чудовища, и пошла работа: кто бор вырубает, кто деревья в сторону тащит, кто пашет, кто боронит, кто засевает!.. Не успели посеять пшеницу — взошла она, зацвела, вызрела. Кинулись чудовища к пшенице. Тот жнет, тот молотит, тот мелет, тот пироги печет.

Солнце еще не взошло, а уже все готово.

— Принимай, молодая хозяйка! Взяла девушка пироги и говорит:

— Ну, ступайте теперь все по своим местам! Чудовища тут же скрылись из глаз. А девушка пошла к Юрию, стала его будить.

— Ну, — говорит, — молодец, так в чужой стороне не спят! В чужой стороне надо пораньше вставать! Проснулся Юрий, вскочил, и первая его думка:

«Есть ли пироги?»

А пироги на столе лежат, и такие румяные, пышные!

— Бери пироги, неси пану! — говорит девушка.

Положила пироги на блюдо, накрыла полотенцем и отправила Юрия к пану.

Вышел пан из покоев.

Поклонился ему Юрий:

— Здравствуй, пан-хозяин!

— Здравствуй, молодец! Исполнил ли ты мое приказание?

— Исполнил, пан-хозяин! Как приказал, так все и сделано.

— Покажи!

— Изволь посмотреть!

Поглядел пан на пироги, обнюхал, — как должно! Он эти пироги — хап-хап! — тут же и съел.

— Ну, -говорит, -молодец ты, Юрий! Работник ты, как вижу, не из плохих! Одну службу сослужил. Если еще две сослужишь — отпущу к отцу. Ступай, трое суток отдыхай, а на четвертые приходи за новым приказанием.

Услышал это Юрий, запечалился:

«Вот чтоб ты лопнул, нечистая сила! Наверно, придумает работу потруднее прежней. Что тут делать? Вся надежда на девушку».

Идет он от пана хмурый, понурый. Увидела его девушка, спрашивает:

— Что ты, Юрий, такой невеселый?

— Как же мне веселым быть, когда пан хочет мне новую работу дать!

— А ты не горюй: первую работу выполнили — и вторую выполним! Когда срок наступит, смело иди к пану за приказанием.

Как наступил срок, пошел Юрий к пану.

Встретил его пан-нечистый, поздоровался:

— Здорово, молодец!

— Здорово, пан-хозяин!

— Видишь ты мой двор?

— Вижу.

— Видишь вон ту гору?

— Вижу.

— Вот на той горе построй ты за одну ночь каменный дворец, чтоб лучше моего был! И чтоб было в том дворце столько комнат, сколько дней в году; чтоб потолок был как небо чистое, чтоб ходили по нему красное солнце и светлый месяц и сверкали звезды ясные; чтоб был тот дворец крыт маком и чтоб в каждое маковое зернышко было вбито по три золотых гвоздика. И чтоб вокруг того дворца протекала река и был через ту реку мост — золотая дощечка, серебряная дощечка, золотая дощечка, серебряная дощечка… Да чтоб через мост перекинулась радуга, а концами в воду упиралась. Словом, чтоб не стыдно было людям показать! Построишь такой дворец — отпущу к отцу, не построишь — с живого кожу сдеру! У меня так заведено: коли милость — так милость, коли гнев — так гнев. А теперь иди!

Пришел Юрий к девушке и рассказал, какую работу задал ему пан.

— Не печалься, все будет сделано. К сроку будет готово! — говорит девушка.- А теперь иди к горе. Ходи да поглядывай, будто высматриваешь место, где дворец строить собираешься.

Юрий так и сделал: походил-походил возле горы, посмотрел-посмотрел кругом, а вечером пришел в хатку и лег спать.

В полночь девушка вышла на крыльцо и ударила в ладоши. Слетелись тут к ней разные чудовища.

— Здравствуй, молодая хозяйка!

— Здравствуйте, страшные чудовища! — Зачем нас требуешь: на перекличку или на работу?

— На что мне вам перекличку делать! Требую вас на работу: надобно за эту ночь на той горе каменный дворец построить. Чтоб было в том дворце столько комнат, сколько дней в году; чтоб потолок был как небо чистое и чтоб ходили по нему красное солнце и светлый месяц и сверкали звезды ясные; чтоб был крыт тот дворец маком и чтоб в каждое маковое зернышко было вбито по три золотых гвоздика. И чтоб вокруг того дворца протекала река и был через реку мост — золотая дощечка, серебряная дощечка, золотая дощечка, серебряная дощечка… Да чтоб через мост перекинулась радуга — концами в воду упиралась!

Только сказала — бросились чудовища: кто камни носит, кто стены кладет, кто крышу кроет, кто гвоздики вбивает!

Под утро явились к девушке.

— Все ли у вас готово?

— Все готово, молодая хозяйка! Только на том вон уголке одно зернышко не успели прибить тремя гвоздиками, двумя прибили.

— Ну, это не беда. А теперь убирайтесь все туда, откуда явились!

Исчезли чудовища, как будто их и не бывало. Пришла девушка в хатку, стала будить Юрия:

— Вставай, иди к пану! Все готово!

Вышел Юрий, глянул на дворец и диву дался: стоит дворец — высотой под самое небо, над дворцом радуга играет, мост огнем горит. Во дворец вошел, глянул на потолок — чуть не ослеп: так красное солнце сияет, так светлый месяц блестит, так ясные звезды сверкают!..

Стоит Юрий на мосту, дожидается пана.

А тут скоро и сам нечистый появился. Глядит, любуется.

— Ну, молодец ты, Юрий! — говорит он. — Хорошая работа, если только она твоя! Нечего и говорить, постарался! Будет теперь тебе еще одна работа — последняя. Исполнишь — к отцу вернешься. Не исполнишь — голову потеряешь. А работа эта вот какая. Есть у меня добрый конь — цены ему нету, да необъезженный он. Объезди его!

— Хорошо, -отвечает Юрий, -завтра объезжу!

А сам думает:

«Ну какая же это работа! Да я любого коня объезжу!»

Пришел, рассказал девушке.

— Вот эта работа по мне!

— Нет, — отвечает девушка, — наперед не хвались! Эта работа самая трудная. Ты думаешь, что это будет настоящий конь? Нет, это будет сам нечистый! Не верит он, что ты бор вырубал, пшеницу сеял, пироги пек и дворец строил — хочет тебя испытать. Да ты не горюй: я тебе и тут помогу!

Утром девушка говорит Юрию:

— Ну, пора! Иди коня объезжать. Возьми этот ивовый прутик. Коли конь заупрямится да захочет тебя сбросить, ты его между ушей ударь этим прутиком — сразу утихнет, покорным станет!

Взял Юрий ивовый прутик и пошел во дворец:

— Где пан?

— Нет пана, -отвечают слуги. -Приказал он тебе идти в стойло, выводить коня да объезжать.

Вошел Юрий в стойло. Стоит там конь — золотая шерстинка, серебряная шерстинка, глаза кровью налиты, из ноздрей пламя пышет, из ушей дым валит — и подступиться невозможно. Юрий махнул ивовым прутиком — и жар ему стал нипочем. Подошел он к коню — конь на дыбы становится, под потолок подскакивает, сесть на себя не дает. А как заржал — стойло все затряслось, ходуном заходило. Юрий как ударит его меж ушей — конь так на колени и упал. Тут Юрий скорей ему на спину скок!.. Конь на дыбы — чуть-чуть седока не скинул! Да Юрий не промах: давай его хлестать прутиком меж ушей! Конь под ним беснуется, а он его знай нахлестывает. И понес его конь — летит, чуть земли касается, сам все хочет Юрия скинуть, чтоб копытами раздавить… А Юрий его хлещет, спуску ему не дает!..

Скакал-скакал конь, летал-летал и по горам, и по болотам, и через леса, да под конец так замаялся, что перестал и скакать, и летать — домой повернул. Тихим шагом пошел. Так они и на двор вернулись.

Поставил Юрий коня в стойло, а сам стал по двору бродить. Слуги панские от него отворачиваются, боятся: вдруг пан увидит — подумает, что они с Юрием в дружбе. Пришел Юрий в хатку к девушке, рассказал ей, как и что было.

— Ну, видно, добрую взбучку задал ты пану, коли сам цел вернулся! Ешь, отдыхай — ты, видать, сильно утомился.

На другой день приходит к Юрию от пана слуга, зовет к пану во дворец. Пошел Юрий. Встречает его пан с завязанным лбом.

— Ну, — говорит, — теперь я не знаю тебя, а ты не знай меня! Бери отцову запись и завтра поутру уходи!

Взял Юрий запись и пошел в хатку, сам радуется. Рассказал все девушке. Она говорит:

— Рано ты радоваться стал! Не таков пан, чтобы тебя живым выпустить. Нельзя нам утра дожидаться. Как наступит полночь, так сейчас же надо в дорогу отправляться. Надо убегать в твою сторону, не то пан погубит нас обоих!

В полночь собрались они в дорогу. Девушка велела Юрию поплевать в каждый угол хатки. Закрыли они дверь крепко-накрепко и пошли. Как наступило утро, отправил пан своего слугу к Юрию: приказывает ему явиться. Стучит слуга в окошко.

— Вставай, — кричит, — уже день настал?

— Сейчас встану! — отвечают слюнки.

Уже солнце к полудню стало подбираться. Снова слуга пришел.

— Вставай, — кличет, — ведь уж скоро полдень!

— Одеваюсь! — отвечают слюнки.

Уже и обедать пора. Слуга опять кличет.

— Умываюсь! — отвечают слюнки. Обозлился пан, опять посылает за Юрием. Пришли слуги, зовут, а слюнки высохли — никто не откликается. Выломали двери — никого в хатке нет. Как сказали об этом пану — рассердился он, разгневался, разбушевался, об стенку головой стал биться. А пани-хозяйка кричит:

— Вот и сам ушел, и служанку нашу увел! Посылай гонцов в погоню! Или живых, или мертвых, а пускай их приведут! Его пусть казни предадут, а служанка мне нужна — такой работницы, такой искусницы нигде не найти!

Пустились гонцы вслед, скачут — как конь скакать может.

И Юрий с девушкой бегут, сколько силы позволяют.

Говорит девушка Юрию:

— Приляг ухом к земле да послушай — не шумит ли дубрава, не стонет ли дорога, нет ли за нами погони?

Юрий послушал и говорит:

— Сильно шумит дубрава, сильно стонет дорога!

— Это пан-нечистый за нами погоню послал! Скоро они догонят нас. Бежим поскорей! А как будут настигать, я обернусь стадом овец, а тебя сделаю пастухом. Начнут Пановы слуги допытываться у тебя, не видел ли ты, как проходили здесь парень да девушка, ты и скажи: «Видел, когда был молод, когда нанялся пастухом да когда двух овечек пас, а сейчас я уже старик и от тех двух овечек у меня целое стадо».

И превратилась девушка в стадо овец, а Юрий стал стариком пастухом. Тут скоро и гонцы показались.

-.Эй, -кричат, -старик! Не видел ли ты, как проходили здесь парень да девушка?

 Как не видеть, видел!

— Когда?

— А когда я был еще молод, да только что нанялся в пастухи, да когда двух овечек пас. А сейчас я уже старик и от тех двух овечек у меня целое стадо.

-Э!.. Где же мы их догоним! -говорят гонцы. -Тут овечек, может, с тысячу. Сколько лет прошло, когда они здесь проходили!

Поскакали гонцы назад, к пану. А Юрий с девушкой прежний вид приняли и дальше побежали.

Вернулись гонцы и говорят пану:

— Никого мы не видели. Может, след потеряли, может, не по той дороге погнались, повстречали мы только пастуха да стадо овец. Тот пастух сказал нам, что он с малых лет в тех местах стадо пасет, а парня с девушкой не видел.

— Ах вы дурни! — закричала пани. — Ведь это они и были! Надо было старика убить, а овец сюда пригнать! Ведь это моя служанка! Это она обернулась овцами, а парня пастухом сделала!

— Скачите снова, догоняйте! -кричит пан. — Его рубите топорами, а овец ко мне гоните!

Кинулись гонцы назад, в погоню. А Юрий с девушкой тем временем уже далеко отбежали. Бегут они, бегут… Говорит девушка Юрию:

— Приляг ухом к земле да послушай — не шумит ли дубрава, не стонет ли дорога, нет ли за нами погони?

Послушал Юрий и говорит:

— Сильно шумит дубрава, сильно стонет дорога! Гонятся за нами панские слуги!

Тут девушка платочком махнула — сама обернулась садом, а Юрий стал старым садовником.

Подъезжают гонцы и спрашивают:

— Не видел ли ты, дед, как тут двое бежали — парень да девушка молодая?

— Нет, никого я не видел, хоть давным-давно этот сад стерегу, — отвечает садовник.

— А пастух не гнал ли тут овечек? — И пастуха не видел.

Так гонцы ни с чем повернули назад. А Юрий с девушкой побежали дальше.

Приехали гонцы и рассказывают пану и пани как и что:

— Никого мы не догнали: будто растаяли они оба! Повстречали мы только садовника в саду, так он сказал нам, что никто по той дороге не бежал и пастух овечек не гнал. Мы и вернулись. Что ж, ловить ветер в поле?..

— Дурни вы! — закричали на них пан и пани. — Нужно было рубить и сад, и садовника! Ведь это же были Юрий и служанка наша! Плохая на вас надежда! Надо самим гнаться!

И кинулись в погоню пан и пани вместе с гонцами летят — пыль облаком поднимается, земля дрожит, кругом гул идет.

Услышали Юрий с девушкой этот шум да гул — быстрей бежать пустились. Догадались они, что пан и пани вместе с гонцами за ними гонятся. А гул тем временем все громче и громче становится.

— Ну, — говорит девушка, — хоть и недалеко до твоего дома, только не успеем добежать… Надо спасать тебя. Я разольюсь рекой, а ты на другом берегу будешь.

И сейчас же — хлип! — разлилась широкой рекой. А Юрий на другом берегу очутился.

Тут скоро пан и пани со своими слугами подскакали. Взглянула пани на речку и закричала:

— Секите ее топорами! Секите топорами! Кинулись слуги к реке, стали сечь ее топорами.

Застонала река, кровью потекла.

А Юрий на другом берегу стоит, помочь ничем не может, что делать — не знает.

— Околевай, негодная! — кричат пан и пани реке. — А ты, мужичий сын, берегись: и до тебя доберемся!

Покричали, погрозили, да ничего поделать не могли. Так ни с чем и домой возвратились. Слышит Юрий — стонет река:

— Ох, тяжело мне… Долго мне еще отлеживаться — раны болят. Долго с тобой не видеться… Иди, Юрий, домой, к отцу, к матери, только меня не забывай! Да смотри ни с кем не целуйся. Поцелуешься — меня забудешь. Приходи сюда почаще — проведывай меня!

Пошел Юрий домой, грустный, печальный. Думал с молодой женой вернуться, а вот как вышло…

Пришел он домой. Отец с матерью как увидели его, чуть от радости не умерли. Только очень удивились, что Юрий ни с кем целоваться не хочет. Даже с ними ни разу не поцеловался. И стал Юрий дома жить, родителей своих радовать. А как настанет вечер — пойдет он к реке, поговорит с нею и вернется домой. Сам ждет не дождется, когда у девушки раны заживут.

Так много времени прошло. Вода в реке посветлела — раны у девушки стали заживать, закрываться.

И надо было беде случиться: заснул раз Юрий, а в это время пришел дед старый и поцеловал его, сонного. Проснулся Юрий и забыл девушку — словно и не видел ее никогда.

Прошло еще немного времени, отец и говорит Юрию:

— Что ты все холост ходишь? Надо тебе жениться. Мы тебе хорошую невесту высмотрели.

Понравилась эта невеста Юрию. Стали свадьбу справлять. Свадьба была веселая, шумная. Одному Юрию что-то не по себе — тяжко, тревожно, сердце щемит, сам не знает почему.

А на кухне каравайницы свадебный каравай готовят: тесто месят, всякие украшения лепят. Вдруг вошла какая-то незнакомая девушка и говорит:

— Дозвольте мне, каравайницы, сделать вам селезня и уточку на каравай и поднести тот каравай молодым!

Каравайницы дозволили. Вылепила девушка из теста селезня и уточку. Посадила селезня на каравай, а уточку в руках держит. После того вошла в горницу, поставила каравай перед молодыми, сама селезню по голове уточкиным клювом стукает и приговаривает:

— Забыл ты, селезень, как я тебя из неволи вызволяла! -да в голову его стук. -Забыл, как я тебя от гибели спасла! — да снова в голову его стук. — Забыл, как я за тебя раны принимала! — да еще в голову его стук.

Тут Юрий будто проснулся — припомнил, что с ним случилось, узнал свою девушку. Вскочил он с места, кинулся к ней, стал к сердцу прижимать:

— Вот, родители, моя жена милая! Это она меня от верной смерти спасла! Это она меня из неволи вызволила! Одну ее я люблю! А других и знать не хочу!

И посадил ее рядом с собой. Справили тут веселую свадьбу, и стал Юрий жить со своей молодой женой.

И долго жили, счастливо жили!

Лесная сказка

У реки, в дремучем лесу, в один прекрасный зимний день остановилась толпа мужиков, приехавших на санях. Подрядчик обошел весь участок и сказал:

— Вот здесь рубите, братцы… Ельник отличный. Лет по сту каждому дереву будет…

Он взял топор и постучал обухом по стволу ближайшей ели. Великолепное дерево точно застонало, а с мохнатых зеленых ветвей покатились комья пушистого снега. Где-то в вершине мелькнула белка, с любопытством глядевшая на необыкновенных гостей; а громкое эхо прокатилось по всему лесу, точно разом заговорили все эти зеленые великаны, занесенные снегом. Эхо замерло далеким шепотом, будто деревья спрашивали друг друга: кто это приехал? Зачем?..

— Ну, а вот эта старушка никуда не годится… — прибавил подрядчик, постукивая обухом стоящую ель с громадным дуплом. — Она наполовину гнилая.

— Эй ты, невежа, — крикнула сверху Белка. — Как ты смеешь стучать в мой дом? Ты приехал только сейчас, а я прожила в дупле этой самой ели целых пять лет.

Она щелкнула зубами, распушила хвост и так зашипела, что даже самой сделалось страшно. А невежа-подрядчик не обратил на нее никакого внимания и продолжал указывать рабочим, где следовало начать порубку, куда складывать дрова и хворост.

Что было потом, трудно даже рассказать. Никакое перо не опишет того ужаса, который совершился в каких-нибудь две недели. Сто лет рос этот дремучий ельник, и его не стало в несколько дней. Люди рубили громадные деревья и не замечали, как из свежих ран сочились слезы: они принимали их за обыкновенную смолу. Нет, деревья плакали безмолвными слезами, как люди, когда их придавит слишком большое горе. А с каким стоном падали подрубленные деревья, как жалобно они трещали!.. Некоторые даже сопротивлялись, не желая поддаваться ничтожному человеку: они хватались ветвями за соседние деревья во время своего падения. Но все было напрасно: и слезы, и стоны, и сопротивление. Тысячи деревьев лежали мертвыми, как на поле сражения, а топор все продолжал свое дело. Деревья-трупы очищались от хвои, затем оголенные стволы разрубались на равные части и складывались правильными рядами в поленницы дров. Да, самые обыкновенные поленницы, которые мы можем видеть везде, но не всегда думаем, сколько живых деревьев изрублено в такую поленницу и сколько нужно было долгих-долгих лет, чтобы такие деревья выросли.

Уцелела одна старая ель с дуплом, в котором жила старая Белка с своей семьей. Под этой елью рабочие устроили себе балаган и спали в нем. Целые дни перед балаганом горел громадный костер, лизавший широким, огненным языком нижние ветки развесистого дерева. Зеленая хвоя делалась красной, тлела, а потом оставались одни обгоревшие сучья, топорщившиеся, как пальцы. Старая Белка была возмущена до глубины души этим варварством и громко говорила:

— Для чего все это сделано?.. Кому мешал красавец лес? Противные люди! Нарочно придумали железные топоры, чтобы рубить ими деревья… Кому это нужно, чтобы вместо живого, зеленого леса стояли какие-то безобразные поленницы? Не правда ли, старушка Ель?

— Я ничего не знаю и ничего не понимаю, — грустно ответила Ель, вздрагивая от ужаса. — Мое горе настолько велико, что я не могу даже подумать о случившемся… Лучше было погибнуть и мне вместе с другими, чтобы не видеть всего, что происходило у меня на глазах. Ведь все эти срубленные деревья — мои дети. Я радовалась, когда они были молодыми деревцами, радовалась, глядя, как они весело росли, крепли и поднимались к самому небу. Нет, это ужасно… Я не могу ни говорить, ни думать!.. Конечно, каждое дерево когда-нибудь должно погибнуть от собственной старости; но это совсем не то, когда видишь срубленными тысячи деревьев в расцвете сил, молодости и красоты.

Люди, срубившие деревья, почти совсем не говорили о них, точно все так было, как должно быть. Они заботились теперь о том, как бы поскорее вывезти заготовленные дрова и уехать самим. Может быть, их мучила совесть, а может быть, им надоело жить в лесу, — вернее, конечно, последнее.

К ним на помощь явились другие. Они в несколько дней сложили приготовленные дрова на воза и увезли, оставив одни пни и кучи зеленого хвороста. Вся земля была усыпана щепками и сором, так что зимнему ветру стоило больших хлопот засыпать эту безобразную картину свежим, пушистым снегом.

— Где же справедливость? — жаловалась Ветру старая Ель. — Что мы сделали этим злым людям с железными топорами?

— Они совсем не злые, эти люди, — ответил Ветер. — А просто ты многого не знаешь, что делается на свете.

— Конечно, я сижу дома, не шатаюсь везде, как ты, — угрюмо заметила Ель, недовольная замечанием своего старого знакомого. — Да я и не желаю знать всех несправедливостей, какие делаются. Мне довольно своего домашнего дела.

— Ты, Ветер, много хвастаешься, — заметила в свою очередь старая Белка. — Что же ты можешь знать, когда должен постоянно лететь сломя голову все вперед? Потом, ты делаешь часто большие неприятности и мне и деревьям: нагонишь холоду, снегу…

— А кто летом гонит к вам дождевые облака? Кто весною обсушит землю? Кто?.. Нет, мне некогда с вами разговаривать! — еще более хвастливо ответил Ветер и улетел. — Прощайте пока…

— Самохвал!.. — заметила вслед ему Белка.

С Ветром у леса велись искони неприятные счеты главным образом зимой, когда он приносил страшный северный холод и сухой, как толченое стекло, снег. Деревья к северу повертывались спиной и тянулись своими ветвями на юг, откуда веяло благодатным теплом. Но в густом лесу, где деревья защищали друг друга, Ветер мог морозить только одни вершины, а теперь он свободно гулял по вырубленному месту, точно хозяин, и это приводило старую Ель в справедливое негодование, как и Белку…

Наступила весна. Глубокий снег точно присел, потемнел и начал таять. Особенно скоро это случилось на новой поруби, где весеннее солнце припекало так горячо. В густом лесу, обступавшем порубь со всех сторон, снег еще оставался, а на поруби уже выступали прогалины, снеговая вода сбегала ручьями к одному месту, где под толстым льдом спала зимним сном Речка Безымянка.

— Что вы меня будите раньше времени? — ворчала она. — Вот снег в лесу стает, и я проснусь.

Но ее все-таки разбудили раньше. Проснувшись, река не узнала своих берегов; везде было голо и торчали одни пни.

— Что такое случилось? — удивлялася Речка, обращаясь к одиноко стоявшей старой Ели. — Куда девался лес?

Старая Ель со слезами рассказала старой приятельнице обо всем случившемся и долго жаловалась на свою судьбу.

— Что же я теперь буду делать? — спрашивала Речка. — Раньше лес задерживал влагу, а теперь все высохнет… Не будет влаги, — не будет и лесных ключиков с холодной водой. Вот горе!.. Чем я буду поить прибрежную траву, кусты и деревья? Я сама высохну с горя…

А весеннее солнце продолжало нагревать землю. Дохнул теплом первый весенний ветерок, прилетевший с теплого моря. Набухли почки на березах, а мохнатые ветви елей покрылись мягкими, светлыми почками. Это были молодые побеги новой хвои, выглянувшие зелеными глазками. Через мокрый, почерневший снег, точно изъеденный червями, пробился своей желтой головкой первый Подснежник и весело крикнул тоненьким голоском:

— Вот и я, братцы!.. Поздравляю с весной!

Прежде в ответ сейчас же слышался веселый шепот елей, кивавших своими ветвями первому весеннему гостю, а теперь все молчало кругом, так, что Подснежник был неприятно удивлен таким недружелюбным приемом. Когда развернулась цветочная почка и Подснежник глянул кругом желтым глазком, он ахнул от изумления: вместо знакомых деревьев торчали одни пни; везде валялись кучи хвороста, щеп и сучьев. Картина представлялась до того печальная, что Подснежник даже заплакал.

— Если бы я знал, то лучше остался бы сидеть под землей, — печально проговорил он, повертываясь на своей мохнатой ножке. — От леса осталось одно кладбище.

Старушка Ель опять рассказала про свое страшное горе, а Белка подтвердила ее слова. Да, зимой приехали люди с железными топорами и срубили тысячи деревьев, а потом изрезали их на дрова и увезли.

Не успел этот разговор кончиться, как показались перистые листья папоротников. В густом дремучем лесу трава не растет, а мох и папоротник, — они любят и полусвет и сырость. Их удивление было еще больше.

— Что же? Нам ничего не остается, как только уйти отсюда, — сурово проговорил самый большой Папоротник. — Мы не привыкли жариться на солнце…

— И уходите… — весело ответила зеленая Травка, выбившаяся откуда-то из-под сора нежными усиками.

— А ты откуда взялась? — сурово спросила старая Ель незваную гостью. — Разве твое место здесь? Ступай на берег реки, к самой воде…

Весело засмеялась зеленая Травка на это ворчанье. Зачем она пойдет, когда ей и здесь хорошо? Довольно и света, и земли, и воздуха. Нет, она останется именно здесь, на этой жирной земле, образовавшейся из перегнившей хвои, моха и сучьев.

— Как я попала сюда? Вот странный вопрос! — удивлялась Травка, улыбаясь. — Я приехала, как важная барыня… Меня привезли вместе с сеном, которое ели лошади: сено-то они съели, а я осталась. Нет, мне решительно здесь нравится… Вы должны радоваться, что я покрою все зеленым, изумрудным ковром.

— Вот это мило! — заметила Белка, слушавшая разговор. — Пришла неизвестно откуда, да еще разговаривает… А впрочем, что же, пусть растет пока, особенно если сумеет закрыть все эти щепы и сор, оставленные дровосеками.

— Я никому не помешаю, — уверяла Травка. — Мне нужно так немного места… Сами будете потом хвалить. А вот вы лучше обратите внимание вон на те зеленые листочки, которые пробиваются из-под щеп: это осина. Она вместе со мной приехала в сене, и мне всю дорогу было горько. По-моему, осина — самое глупое дерево: крепости в нем никакой, даже дрова из нее самые плохие, а разрастается так, что всех выживает.

— Ну, это уж из рук вон! — заворчала старая Ель. — Положим, старый ельник вырублен, но на его месте вырастут молодые елочки… Здесь наше старинное место, и мы его никому не уступим.

— Когда еще твои елочки вырастут, а осинник так разрастется, что все задушит, — объяснила Белка. — Я это видела на других порубях… Осина всегда занимала чужие места, когда хозяева уйдут… И вырастает она скоро, и неприхотлива, да и живет недолго. Пустое дерево, вечно что-то бормочет, а что — и не разберешь. Да и мне от него поживы никакой.

В одну весну на свежей поруби явились еще новые гости, которые и сами не умели объяснить, откуда явились сюда. Тут были и молодые рябинки, и черемуха, и малинники, и ольхи, и кусты смородины, и верба; все эти породы жались главным образом к реке, оттесняя одна другую, чтобы захватить местечко получше. Ссорились они ужасно, так что старая Ель смотрела на них, как на разбойников или мелких воришек, которые никак не могли разделить попавшуюся в руки лакомую добычу.

— Э, пусть их, — успокаивала ее Белка. — Пусть ссорятся и выгоняют друг друга. Нужно подождать, старушка. Только бы побольше уродилось шишек, а из шишек выпадет семя и народятся маленькие елочки.

— У тебя только и заботы, что о шишках! — укорила Ель лукавую лакомку. — Всякому, видно, до себя…

Порубь заросла вся в одну весну и новой травой, и новыми древесными породами, так что о сумрачных папоротниках не было здесь и помину. В зеленой, сочной траве пестрели и фиолетовые колокольчики, и полевая розовая гвоздика, и голубые незабудки, и ландыши, и фиалки, и пахучий шалфей, и розовые стрелки иван-чая. Недавняя смерть сменилась яркой жизнью молодой поросли; а в ней зачирикала, засвистела и рассыпалась веселыми трелями разная мелкая птичка, которая не любит глухого леса и держится по опушкам и мелким зарослям. Приковылял в своих валенках и косой зайка: щипнул одну травку, попробовал другую, погрыз третью и весело сказал Белке:

— Это повкуснее будет твоих шишек… Попробуй-ка!..

С тех пор как вырубили лес у реки, прошло уже несколько лет, и порубь сделалась неузнаваемой. С вершины старой Ели виднелось точно сплошное зеленое озеро, разлившееся в раме темного ельника, обступившего порубь со всех сторон зубчатой стеной. Старая Белка, бывшая свидетельницей порубки, успела в это время умереть, оставив целое гнездо молоденьких белочек, резвившихся и прыгавших в мохнатой зелени старой Ели.

— Посмотрите-ка, что там делается, на реке, — просила старушка Ель своих бойких квартиранток. — Меня ужасно это беспокоит… Кажется, довольно здесь набралось всяких деревьев, а идут все новые… Насильно лезут вперед, продираются, душат друг друга, — это меня удивляет! Мне, наконец, надоели эта суматоха и постоянные раздоры… Прежде было так тихо и чинно, каждое дерево знало свое место, а теперь точно с ума все сошли…

Белочки прыгали к реке и сейчас же приносили невеселый ответ:

— Плохо, бабушка Ель… По реке вверх поднимаются новые травы и цветы, новые кустарники, и все это стремится на порубь, чтобы захватить хоть какой-нибудь кусок земли.

— Э, пусть идут: мне теперь все равно, — печально шептала старушка Ель. — Мне и жить осталось недолго.

Время в лесу шло скорее, чем в городах, где живут люди. Деревья считали его не годами, а десятками лет. Происходило это, вероятно, потому, что деревья живут гораздо дольше людей и растут медленнее. С другой стороны, существовали однолетние растения, для которых весь круг жизни совершался в одно лето, — они родились весной и умирали осенью. Кустарники жили десять-двадцать лет, а потом начинали хиреть, теряли листья и постепенно засыхали. Лиственные деревья жили еще дольше, но до ста лет выживали одни липы и березы, а осины, черемухи и рябины погибали, не дожив и половины. С лиственными деревьями пришли и свои травы, и цветы, и кустарники — эта веселая зеленая свита, которая не встречается в глухих хвойных лесах, где недостает солнца и воздуха и где могут жить одни папоротники, мхи и лишайники.

Главными действующими лицами на поруби являлись теперь река Безымянка и Ветер, — они вместе несли свежие семена новых растений и лесных пород, и таким образом происходило передвижение растительности. Через двадцать лет вся порубь заросла густым смешанным лесом, точно зеленая щетка. Посторонний глаз ничего здесь не разобрал бы, — так перемешались разные породы деревьев. Зеленая трава и цветы первыми покрыли свежую порубь, а теперь они должны были отступить на берег реки и лесные опушки, потому что в густой заросли им делалось душно да и солнца не хватало.

Но среди светлой зелени лиственных пород скоро показались зеленые стрелки молодых елочек, — они целой семьей окружали старую, дуплистую ель и, точно дети, рассыпались по опушке оставшейся нетронутой стены старого дремучего ельника.

— Не пускайте их! — кричала горькая Осина, шелестя своими дрожавшими листиками. — Это место наше… Вот как они продираются. Пожалуй, и нас выгонят…

— Ну, это еще мы посмотрим, — спокойно ответили зеленые Березки. — А мы не дадим им свету… Загораживайте им солнце, — отнимайте из земли все соки. Мы еще посмотрим, чья возьмет…

Завязалась отчаянная война, которая особенно страшна была тем, что она совершалась молча, без малейшего звука. Это была общая война лиственных пород против молодой хвойной поросли. Березы и осины протягивали свои ветви, чтобы загородить солнечные лучи, падавшие на молодые елочки. Нужно было видеть, как томились без солнца эти несчастные елочки, как они задыхались, хирели и засыхали. Еще сильнее шла война под землей, где в темноте неутомимо работали нежные корни, сосавшие питательную влагу. Корешки травы и цветов работали в самом верхнем слое почвы, глубже их зарывались корни кустарников, а еще глубже шли корни берез и молоденьких елочек. Там, в темноте, они переплетались между собой, как тонкие белые волосы

— Дружнее работайте, детки! — ободряла их старая Ель. — Не теряйте времени…

Вся беда была в том, что березы росли быстрее елочек, но, с другой стороны, елочки оставались зелеными круглый год и пользовались одни светом и солнцем, пока березки спали зимним сном.

— Бабушка, нам трудно, — жаловались Елочки каждую весну. — Одолеют нас березы летом. Они в одно лето вырастут больше, чем мы — в два года.

— Имейте терпение, детки! Ничего даром не дается, а все добывается тяжелым трудом… Дружнее работайте!..

Кусты отступили первыми; им нечего было здесь делать. Они скромно исчезли, уступив место более сильным лесным породам. Молодому осиннику приходилось также плохо: его теснили березы.

— Вы это что же делаете? — спросили Осины. — Мы прежде вас пришли сюда, а вы нас же начинаете выживать… Это бессовестно!..

— Вы находите, что бессовестно? — смеялись веселые Березки. — Только мы нисколько не виноваты… Вас все равно выгонят отсюда вот эти елочки, как только они подрастут. Вы уж лучше уходите сами подобру-поздорову и поищите себе другого места. Только мешаете нам.

— Мы им мешаем?! Мы им мешаем?! — шептали огорченные листики бедной Осины. — Это называется просто нахальством. Вы пользуетесь правом сильного. Да… Когда-нибудь вы раскаетесь, когда самим придется плохо…

— Ах, отстаньте, надоели! Некогда нам разговаривать с вами…

Плохо пришлось осинкам, когда их загнали в самый угол поруби; с одной стороны на них наступал молодой березняк, а с другой — молодая еловая поросль.

— Батюшки, погибаем! — кричали несчастные Осинки. — Господа, что же это такое? Двое на одного…

— Уходите! Уходите! — тысячами голосов кричали Елочки. — Вы нам только мешаете… Смешно плакать, когда идет война. Нужно уметь умирать с достоинством, если нет силы жить…

— А где же у нас рябины и черемухи? — спрашивал насмешник-Ветер, прилетавший поиграть с молодыми березками. — Ах, бедные, они ушли совсем незаметно, чтобы никого не побеспокоить…

Большой шалун был этот Ветер: каждую веточку по дороге нагнет, каждый листочек поцелует и с веселым свистом летит дальше. Ему и горя мало, как другие живут на свете, и только самому бы погулять. Правда, зимой, в холод, ему приходилось трудненько, и Ветер даже стонал и плакал, но ему никто не верил; это горе было только до первого весеннего луча.

Прошло пятьдесят лет.

От старой поруби не осталось и следа. На ее месте поднималась зеленая рать молодых елей, рвавшихся в небо своими стрелками. Среди этой могучей хвойной зелени сиротами оставались кой-где старые березы, — на всю порубь их было не больше десятка. Там, где торжествовали смерть и разрушение, теперь цвела молодая жизнь, полная силы и молодого веселья. В этой зелени выделялась своей побуревшей вершиной одна старая Ель.

— Ох, детки, плохо мне… — часто жаловалась старушка, качая своей бурой вершиной. — Нехорошо так долго заживаться на свете. Всему есть свой предел… Теперь я умру спокойно, в своей семье, — а то совсем было осталась на старости лет одна-одинешенька.

— Бабушка, мы не дадим тебе умереть! — весело кричали молодые Ели. — Мы тебя будем защищать и от ветра, и от холода, и от снега.

— Нет, детки, устала я жить… Довольно. Меня уже точат и черви, и жучки, а сверху разъедают кору лишайники.

— Тук, тук!.. — крикнул пестрый Дятел, долбивший старую Ель своим острым клювом. — Где жучки? Где червячки? Тук… тук… тук… Я им задам!.. Тук… Не беспокойтесь, старушка, я их всех вытащу и скушаю… Тук!..

— Да ведь ты меня же долбишь, мою старую кору? — стонала Ель, возмущенная нахальством нового гостя. — Прежде в дупле жили белки, так те шишки мои ели, а ты долбишь меня, мое деревянное тело. Ах, приходит, видно, мой конец.

— Ничего. Тук!.. Я только червячков добуду… Тук, тук, тук!..

Молодые елочки были возмущены бессовестностью дятла; но что поделаешь с нахалом, который еще уверяет, что трудится для пользы других! А старая Ель только вздрагивала, когда в ее дряблое тело впивался острый клюв. Да, пора умирать.

— Детки, расскажу я вам, как я попала сюда, — шептала старушка. — Давно это было… Мои родители жили там, на горе, в камнях, где так свистит холодный ветер. Трудно им приходилось, особенно по зимам… Больше всех обижал Ветер: как закрутит, как засвистит… Северная сторона у елей вся была голая, а нижние ветви стлались по земле. Трудно было и пищу добывать между камнями. Корни оплетали камни и крепко держались за них. Ель — неприхотливое дерево и крепкое, не боится ничего. Сосны и березы не смели даже взглянуть туда, где мои родители зеленели стройной четой. Выше их росли только болотная горная трава да мох… Красиво было там, на горе… Да… На такую высоту только изредка забегали белки да зайцы. Одна такая белка подобрала между камнями спелую еловую шишку и утащила сюда, в свой дом, а из этой шишки выросла я. Здесь привольнее, чем на горе, хоть и не так красиво. Вот моя история, детки… Долго я жила и скажу одно, что мы, ели, — самое крепкое дерево, а поэтому другие породы и не могут нас одолеть. Сосна тоже хорошее дерево, но не везде может расти… Вот пихты и кедры — те одного рода с нами и также ничего не боятся…

Все слушали старушку с приличным молчанием, а папоротники широко простирали свои листья-перья. В молодом лесу уже водворились сырость и вечная полумгла, какие необходимы этому красивому растению. О полевых цветах и веселой зеленой травке не было и помину, а от старых берез оставались одни гнилые пни, в которых жили мыши и землеройки. Следы поруби исчезли окончательно.

Настал и роковой день. Это было среди лета. С вечера еще ветер нагнал темную тучу, которая обложила половину неба. Все притихло в ожидании грозы, и только изредка налетал ветер. В воздухе сделалось душно. Весело журчала одна Безымянка: ветер принесет ей новой воды. Обновилась и зеленая травка, которую несколько дней жгло солнце.

— Эй, берегись! — свистал Ветер, проносясь по верхушкам елей. — Я вас всех утешу, только стоять крепче.

Потом все стихло. Сделалось совсем темно. Где-то далеко грянул первый гром, а туча уже закрыла все небо. Ослепительно сверкнула молния, и раздался новый, страшный удар грома прямо над лесом. Где-то что-то затрещало и зашумело. Посыпались первые крупные капли дождя, и рванулся ветер, а там — новый удар грома. Эта канонада продолжалась в течение целого часа, а когда она кончилась и буря пронеслась, старая Ель лежала уже на земле. Она рухнула под тяжестью пережитых лет и старческого бессилия. Когда взошло солнце и под его лучами ярко заблестела омытая дождем зелень, не оказалось только одной бурой вершины старой Ели…

Горшочек каши

Жила-была одна девочка. Пошла девочка в лес за ягодами и встретила там старушку.

 Здравствуй, девочка, — сказала ей старушка. — Дай мне ягод, пожалуйста.

— На, бабушка, — говорит девочка. Поела старушка ягод и сказала:

— Ты мне ягод дала, а я тебе тоже что-то подарю. Вот тебе горшочек. Стоит тебе только сказать:

— Раз, два, три,

Горшочек, вари!

и он начнет варить вкусную, сладкую кашу. А скажешь ему:

— Раз, два, три,

Больше не вари!

и он перестанет варить.

— Спасибо, бабушка, — сказала девочка, взяла горшочек и пошла домой, к матери.

Обрадовалась мать этому горшочку. Да и как не радоваться? Без труда и хлопот всегда на обед вкусная, сладкая каша готова.

Вот однажды ушла девочка куда-то из дому, а мать поставила горшочек перед собой и говорит:

— Раз, два, три,

Горшочек, вари!

Он и начал варить. Много каши наварил. Мать поела, сыта стала. А горшочек всё варит и варит кашу. Как его остановить?

Нужно было сказать:

— Раз, два, три,

Больше не вари!

да мать забыла эти слова, а девочки дома не было. Горшочек варит и варит. Уж вся комната полна каши, уж и в прихожей каша, и на крыльце каша, и на улице каша, а он всё варит и варит.

Испугалась мать, побежала за девочкой, да не перебраться ей через дорогу — горячая каша рекой течёт.

Хорошо, что девочка недалеко от дома была. Увидала она, что на улице делается, и бегом побежала домой. Кое-как взобралась на крылечко, открыла дверь и крикнула:

— Раз, два, три,

Больше не вари!

И перестал горшочек варить кашу. А наварил он её столько, что тот, кому приходилось из деревни в город ехать, должен был себе в каше дорогу проедать.

Только никто на это не жаловался. Очень уж вкусная и сладкая была каша.

Про дедушку Само

 Где и когда жил дедушка Само — никто не знает.

 Никакое дело из рук у него не валилось. Все мог.

 Хорошо жил дедушка Само. Для людей. Не для всех, скажем, а только для честных. И особенно для тех, у кого руки не бездумно работали, а с головой совет держали. Искали, что и как сделать, скорее, легче и лучше.

 Увидит Само трудового человека — обязательно наградит.

 Придет к нему, скажем, стариком странничком или старушечкой-веселушечкой, а то и козлом пожалует или скворцом залетит. Ему что? Он даже свиристельным сверчком мог в дом заползти — счастье принести.

 А счастье приносил он особенное. Трудовое. Рабочее.

 Копает, скажем, старик землю лопатой. Из сил выбивается. Явится к нему дедушка Само и начнет тары-бары, растабары… О том да о сем. А потом шепнет тайное слово лопате и скажет «Будь, как я». Только его и видели. Сорокой улетит или там паром растает. А лопата от этого самокопной станет. Сама по себе землю копает. Копает и куда надо откидывает.

 У землекопа глаза на лоб лезут, а лопата за десятерых работает.

 Или, скажем, рубит парень лес топором. Старается. Свою силу пересилить хочет. Вдруг прилетит к нему дятел, сидет на топор да крикнет: «Будь, как я!» И нет дятла. А топор саморубным обертывается. Сам рубит. Только указывай, в каком месте рубить, какое дерево валить.

 Так и во всяком деле.

 Пала как-то лошадь, на которой рудобоев сын из горы руду на домну возил. Сгинуть семье. Не на что лошадь купить. И вдруг бездомная собака прибегает. Пролаяла что-то такое телеге, а потом тявкнула: «Будь, как я».

 Глядит рудобоев сын — не стало собачки, а телега сама собой самоходно пошла. Даже приказывать не надо. Мысленно управляется. Куда замыслил человек — туда и поворачивает. Мало того, когда надо — сама с себя самовольно руду сваливает.

 Много таких случаев в наших местах было. Где только появится дедушка Само, какому рабочему инструменту свое имя передаст — этот инструмент сам собой работать начинает. Даже станки саморезные появились. Пилы самопильные. Лодки-самоходки. Печи-самоварки. Стой да приказывай. Печи сами шихту заваливают, сами выпуск стали производят.

 На что корыто, в котором белье стирают, и то дедушка Само одной старухе самостирным сделал. Кидай только в него рубахи, а оно выстирает и отожмет.

 И все бы хорошо было, коли б ржа топор да лопату не съедала, коли б гниль корыто не губила, коли б время печи не рушило, телеги не изъезжало.

 Пришла пора — не стало дедушки Само. Износились его самосильные самоделы-самоходы. Некому было тайное слово сказать, «будь, как я» вымолвить. Осталась только сказка про дедушку Само. Эта — которую я говорю.

 Долго она хорошей надеждой народ тешила, а с годами небылью обросла. Пустословицей стала. Редко-редко какой старик другой раз навеселе ее внучатам перескажет. Один посмеется, другой не поверит, а третий в правое ухо впустит, в левую ноздрю выпустит.

 Только не все внуки такими были. Нашлись ушастые да головастые. Думать стали, разговоры разговаривать.

 — Не зря, — говорят, — в народе такая сказка жила. Для чего-то она сказывалась.

 Охота стала головастым внукам самокопной лопатой покопать, на самоходной телеге поездить, на самоточном станке поточить.

 Задумались молодцы.

 Одни стали волшебное слово дедушки Само искать, а другие — самые головастые — в сказке подсказку увидели. Не стали тайного слова добиваться. Голову да руки к сказке-подсказке припрягли. И не ошиблись.

 Сама собой лопата копать стала. Самопашные плуги в поле вышли. Без коня, без лошади. И мало того — летать начали. Самолетом летательную машину назвали. Самоточный станок самоточкой нарекли. Самобеглую коляску — самокатом. Самовязную машину — самовязкой. Самосвальную машину — самосвалом… И только ли это? Многое другое именем дедушки Само начинается.

 А в последнем сентябре первого ленинского столетия межпланетно-сверкательно имя дедушки Само к диволунному кораблю приставилось. Короче короткого, полнее полного он назвался.

 Самовзлетным. Самопосадным. Самоуправляемым. Самобурильным. Самопогрузным. Саморазгрузным. Самовидящим. Самослушающим. Самоотвечающим… И еще тридцать три прозвания, и каждое с имени Само начинается.

 И сам Само сызнова зажил. Не одиночно. Не сказочно. Живыми учеными чудодеями зажил. В их силах теперь стало приказать «будь, как я» всему, что может стать беспрекословным прислужником человека и когда надо заместить его в любых постижениях как ввысь, так и вглубь и вширь…

 Мудрость старой сказки про дедушку Само снова заговорила об освобождении рук человека от того, что непосильно им.

Смоляной бычок

Жили-были дедушка да бабушка. Была у них внучка Танюшка. Сидели они как-то раз у своего дома, а мимо пастух стадо коров гонит. Коровы всякие: и рыжие, и пестрые, и черные, и белые. А с одной коровой рядом бежал бычок — черненький, маленький. Где припрыгнет, где прискачет. Очень хороший бычок.

Танюшка и говорит:

Вот бы нам такого теленочка.

Дедушка думал — думал и придумал: достану для Танюшки теленочка. А где достанет — не сказал.

Вот настала ночь. Бабка легла спать, Танюшка легла спать, кошка легла спать, собака легла спать, куры легли спать, только дедушка не лег. Собрался потихоньку, пошел в лес. Пришел в лес, наковырял с елок смолы, набрал полное ведро и вернулся домой.

Бабка спит, Танюшка спит, кошка спит, собака спит, куры тоже уснули, один дедушка не спит — теленочка делает. Взял он соломы, сделал из соломы бычка. Взял четыре палки, сделал ноги. Потом приделал голову, рожки, а потом всего смолой вымазал, и вышел у дедушки смоляной бычок, черный бычок. Посмотрел дедушка на бычка — хороший бычок. Только чего-то у него не хватает. Чего же у него не хватает? Стал дедушка рассматривать — рожки есть, ножки есть, а вот хвоста-то нет! Взял дедушка и приладил хвост. И только успел хвост приладить — глядь! — смоляной бычок сам в сарай побежал.

Встали утром Танюшка с бабушкой, вышли во двор, а по двору гуляет смоляной бычок, черный бочок.

Обрадовалась Танюшка, нарвала травы, стала смоляного бычка кормить. А потом повела бычка пасти. Пригнала на крутой бережок, на зеленый лужок, за веревочку привязала, а сама домой пошла.

А бычок траву ест, хвостиком помахивает.

Вот выходит из лесу Мишка-медведь. Стоит бычок к лесу задом, не шелохнется, только шкурка на солнышке блестит.

Ишь, жирный какой, — думает Мишка-медведь, — съем бычка .

Вот медведь бочком, бочком бычку подобрался, схватил бычка… да и прилип. А бычок хвостиком взмахнул и пошел домой. Топ-топ… 

Испугался медведь и просит:

Смоляной бычок, соломенный бочок, отпусти меня в лес.

А бычок шагает, медведя за собой тащит.

А на крылечке и дедушка, и бабушка, и Танюшка сидит, бычка встречает. Смотрят — а он медведя привел.

-Вот так бычок! — говорит дедушка. — Смотри, какого здоровенного медведя привел. Сошью теперь себе медвежью шубу.

Испугался медведь и просит:

-Дедушка, бабушка, внучка Танюшка, не губите меня, отпустите меня, я вам за это из

лесу меду принесу.

Отлепил дедушка медвежью лапу от бычковой спины. Бросился медведь в лес. Только его и видели.

Вот на другой день Танюшка опять погнала бычка пастись. Бычок траву ест, хвостиком помахивает. Вот приходит из лесу волчище — серый хвостище. Кругом осмотрелся — увидал бычка. Подкрался волк, зубами щелк, да и вцепился бычку в бок, вцепился да и завяз в смоле. Волк туда, волк сюда, волк и так и этак. Не вырваться серому. Вот и стал он просить бычка: — Быченька-бычок, смоляной бочок! Отпусти меня в лес.

А бычок будто не слышит, повернулся и идет домой. Топ-топ! — и пришел.

Увидел старик волка и говорит:

-Эй! Вот кого сегодня бычок привел! Будет у меня волчья шуба.

Испугался волк.

-Ой, старичок, отпусти меня в лес, я тебе за это мешок орехов принесу.

Выпростал дедушка волка — только того и видели.

И на завтра бычок пошел пастись.

Ходит по лужку, травку ест, хвостиком мух отгоняет. Вдруг выскочил из лесу зайчик-побегайчик. Смотрит на бычка — удивляется: что это за бычок здесь гуляет. Подбежал к нему, тронул лапкой — и прилип.

-Ай, ай, ай! — заплакал зайчик-побегайчик.

А бычок топ-топ! — привел его домой.

-Вот молодец, бычок! — говорит дедушка. — Сошью теперь Танюшке рукавчики заячьи.

А заинька просит:

-Отпустите меня. Я вам капустки принесу да ленточку красную для Танюшки.

Выпростал старик зайчишкину лапку. Ускакал заинька.

Вот под вечер сели дедушка, да бабушка, да внучка Танюшка на крылечке — глядят: бежит

медведь к нам на двор, несет целый улей меду — вот вам! Не успели мед взять, как бежит серый волк, несет мешок орехов — пожалуйста! Не успели орехи взять, как бежит заинька — кочан капусты несет да ленточку красную для Танюшки — возьмите скорее!

Никто не обманул.

Про дедушку, который не умел рассказывать сказки

— Жила-была одна девочка, и звали ее Желтая Шапочка.

— Нет, Красная!

— Ах, да, Красная Шапочка.

Однажды мама позвала ее и говорит: «Зеленая Шапочка…»

— Да нет же красная!

— Ах, да, Красная. «Сходи, пожалуйста, к тете и отнеси ей эту картофельную шелуху…»

— Нет! «Пойди к бабушке и отнеси ей пирожок».

— Ну ладно. Вошла девочка в лес, а навстречу ей жирафа.

— Ой. ты все перепутал! А навстречу ей волк, а никакая не жирафа

— Да. Так вот, волк и говорит: «Сколько будет шестью восемь?»

— Нет, нет! Он спросил у Красной Шапочки: «Куда ты идешь, Красная Шапочка?»

— Твоя правда. А Черная Шапочка отвечает…

— Она Красная Шапочка. Красная, Красная!

— Да. А она отвечает: «Я иду на рынок за томатным соусом».

— Нет, совсем не так! «Я иду навестить больную бабушку, только вот заблудилась и не найду дороги».

— Правильно. А лошадь и говорит…

— Какая лошадь? Там ведь был волк!

— Конечно, волк. Так вот, волк и говорит: «Сядь на семьдесят пятый трамвай и поезжай до площади Дуомо. Когда выйдешь на площади, поверни направо и попадешь прямехонько к лестнице в три ступеньки. Возле лестницы на земле лежит сольдо. Лестницу ты не трогай, а сольдо подними и купи жевательную резинку».

— Дедушка, ты совсем не умеешь рассказывать сказки, все перепутал. Ты настоящий путаник. А жевательную резинку ты мне все-таки купи.

— Согласен. Вот тебе сольдо.

Мальчик убежал, а дедушка снова взялся за газету.

Жил в нашем заводе старик один, по прозвищу Кокованя. Семьи у Коковани не осталось, он и придумал взять в дети сиротку. Спросил у соседей, — не знают ли кого, а соседи и говорят:
— Недавно на Глинке осиротела семья Григория Потопаева. Старших-то девчонок приказчик велел в барскую рукодельню взять, а одну девчоночку по шестому году никому не надо. Вот ты и возьми ее.
— Несподручно мне с девчонкой-то. Парнишечко бы лучше. Обучил бы его своему делу, пособника бы ростить стал. А с девчонкой как? Чему я ее учить-то стану?
Потом подумал-подумал и говорит:
— Знавал я Григорья да и жену его тоже. Оба веселые да ловкие были. Если девчоночка по родителям пойдет, не тоскливо с ней в избе будет. Возьму ее. Только пойдет ли?
Соседи объясняют:
— Плохое житье у нее. Приказчик избу Григорьеву отдал какому-то горюну и велел за это сиротку кормить, пока не подрастет. А у того своя семья больше десятка. Сами не досыта едят. Вот хозяйка и взъедается на сиротку, попрекает ее куском-то. Та хоть маленькая, а понимает. Обидно ей. Как не пойдет от такого житья! Да и уговоришь, поди-ка.
— И то правда, — отвечает Кокованя, — уговорю как-нибудь.
В праздничный день и пришел он к тем людям, у кого сиротка жила. Видит, полна изба народу, больших и маленьких. На голбчике, у печки, девчоночка сидит, а рядом с ней кошка бурая. Девчоночка маленькая, и кошка маленькая и до того худая да ободранная, что редко кто такую в избу пустит. Девчоночка эту кошку гладит, а она до того звонко мурлычет, что по всей избе слышно.
Поглядел Кокованя на девчоночку и спрашивает:
— Это у вас григорьева-то подаренка?
Хозяйка отвечает:
— Она самая. Мало одной-то, так еще кошку драную где-то подобрала. Отогнать не можем. Всех моих ребят перецарапала, да еще корми ее!
Кокованя и говорит:
— Неласковые, видно, твои ребята. У ней вон мурлычет.
Потом и спрашивает у сиротки:
— Ну, как, подаренушка, пойдешь ко мне жить?
Девчоночка удивилась:
— Ты, дедо, как узнал, что меня Даренкой зовут?
— Да так, — отвечает, — само вышло. Не думал, не гадал, нечаянно попал.
— Ты хоть кто? — спрашивает девчоночка.
— Я, — говорит, — вроде охотника. Летом пески промываю, золото добываю, а зимой по лесам за козлом бегаю да все увидеть не могу.
— Застрелишь его?
— Нет, — отвечает Кокованя. — Простых козлов стреляю, а этого не стану. Мне посмотреть охота, в котором месте он правой передней ножкой топнет.
— Тебе на что это?
— А вот пойдешь ко мне жить, так все и расскажу, — ответил Кокованя.

Девчоночке любопытно стало про козла-то узнать. И то видит-старик веселый да ласковый. Она и говорит: — Пойду. Только ты эту кошку Муренку тоже возьми. Гляди, какая хорошая. — Про это, — отвечает Кокованя, — что и говорить. Такую звонкую кошку не взять-дураком остаться. Вместо балалайки она у нас в избе будет. Хозяйка слышит их разговор. Рада-радехонька, что Кокованя сиротку к себе зовет. Стала скорей Даренкины пожитки собирать. Боится, как бы старик не передумал. Кошка будто тоже понимает весь разговор. Трется у ног-то да мурлычет: — Пр-равильно придумал. Пр-равильно. Вот и повел Кокованя сиротку к себе жить.

Сам большой да бородатый, а она махонькая и носишко пуговкой. Идут по улице, и кошчонка ободранная за ними попрыгивает.
Так и стали жить вместе дед Кокованя, сиротка Даренка да кошка Муренка. Жили-поживали, добра много не наживали, а на житье не плакались, и у всякого дело было.
Кокованя с утра на работу уходил. Даренка в избе прибирала, похлебку да кашу варила, а кошка Муренка на охоту ходила-мышей ловила. К вечеру соберутся, и весело им.
Старик был мастер сказки сказывать, Даренка любила те сказки слушать, а кошка Муренка лежит да мурлычет:
— Пр-равильно говорит. Пр-равильно.
Только после всякой сказки Даренка напомнит:
— Дедо, про козла-то скажи. Какой он?
Кокованя отговаривался сперва, потом и рассказал:
— Тот козел особенный. У него на правой передней ноге серебряное копытце. В каком месте топнет этим копытцем-там и появится дорогой камень. Раз топнет — один камень, два топнет — два камня, а где ножкой бить станет — там груда дорогих камней.
Сказал это, да и не рад стал. С той поры у Даренки только и разговору, что об этом козле.
— Дедо, а он большой?
Рассказал ей Кокованя, что ростом козел не выше стола, ножки тоненькие, головка легонькая.
А Даренка опять спрашивает:
— Дедо, а рожки у него есть?
— Рожки-то, — отвечает, — у него отменные. У простых козлов на две веточки, а у него на пять веток.
— Дедо, а он кого ест?
— Никого, — отвечает, — не ест. Травой да листом кормится. Ну, сено тоже зимой в стожках подъедает.
— Дедо, а шерстка у него какая?
— Летом, — отвечает, — буренькая, как вот у Муренки нашей, а зимой серенькая.
— Дедо, а он душн’ой?
Кокованя даже рассердился:
— Какой же душн’ой! Это домашние козлы такие бывают, а лесной козел, он лесом и пахнет.
Стал осенью Кокованя в лес собираться. Надо было ему поглядеть, в которой стороне козлов больше пасется. Даренка и давай проситься:
— Возьми меня, дедо, с собой. Может, я хоть сдалека того козлика увижу.
Кокованя и объясняет ей:
— Сдалека-то его не разглядишь. У всех козлов осенью рожки есть. Не разберешь, сколько на них веток. Зимой вот — дело другое. Простые козлы безрогие ходят, а этот, Серебряное копытце, всегда с рожками, хоть летом, хоть зимой. Тогда его сдалека признать можно.
Этим и отговорился. Осталась Даренка дома, а Кокованя в лес ушел.
Дней через пять воротился Кокованя домой, рассказывает Даренке:
— Ныне в Полдневской стороне много козлов пасется. Туда и пойду зимой.
— А как же, — спрашивает Даренка, — зимой-то в лесу ночевать станешь?
— Там, — отвечает, — у меня зимний балаган у покосных ложков поставлен.

Интернет — источники:

• http://skazki-o.ru/skazki-o-babushke
• http://hobbitaniya.ru/rusnarod/rusnarod370.php
• http://ocka3ke.ru/pro-dedushku-kotoryy-ne-umel-rasskazyvat-skazki
• http://www.niworld.ru/Skazki/Skazki_liter/bajov/kopitce1.htm

2 ответа:

Читайте также

Сказки про Бабушек и о Бабушке

В этом разделе представлен сборник сказок про Бабушек на Русском языке. Приятного чтения!

• 14580
  
  210
  71
  

  
  Бабушка, внучка да курочка
  

  Жили -были бабушка Даша, внучка Маша да курочка Ряба. Вместе жили, вместе ели-пили, вместе по воду ходили. Бывало, бабушка по воду к речке идет, а ведра у нее брякают: бряк-бряк! Внучка по воду к речке идет, а ведерки у нее: бляк-бляк! Бляк-бляк! Курочка по воду к речке идет, а ведерки у нее: звяк-звяк! …

• 2637
  
  56
  21
  

  
  Чугунная бабушка
  

  Против наших каслинских мастеров по фигурному литью никто выстоять не мог. Сколько заводов кругом, а ни один вровень не поставишь. Другим заводчикам это не вовсе по нраву приходилось. Многие охотились своим литьем каслинцев обогнать, да не вышло. Демидовы тагильские сильно косились. Ну как — первый, …

• 7689
  
  121
  45
  

  
  Бабушка
  

  Бабушка такая старенькая, лицо все в морщинах, волосы белые-белые, но глаза что твои звезды — такие светлые, красивые и ласковые! И каких только чудных историй не знает она! А платье на ней из толстой шелковой материи крупными цветами — так и шуршит! Бабушка много-много чего знает; она живет ведь на…

• 2230
  
  63
  16
  

  
  Морская бабушка
  

  С давних пор на берегу Териберской губы, заливе морском стоял погост. В те времена одни саамы там жили. Морским промыслом занимались, рыбу ловили. Лодки у них деревянные, оленьими жилами шиты, маленькие такие, верткие. Трудно на этих лодках рыбакам в плохую погоду. Баренцево море суровое, шторма на нем …

• 4929
  
  168
  29
  

  
  Бабушка Чачакан-Чачакан
  

  Жила в одном селении бабушка Чачакан-Чачакан. Как-то раз зимой пошла она к реке за водой. Подошла к проруби, видит — прорубь ледком затянуло. Пробила бабушка лёд, льдинки в сторону отвела и целое ведёрко воды зачерпнула. За ним и второе. А ведёрки у бабушки красивые были — из бересты, с узорами по закраинкам. …

• 2615
  
  28
  7
  

  
  Эй, бабушки и дедушки!
  

  Эй, бабушки и дедушки, Чего дрожать от старости?! Давайте-ка побегаем, Попрыгаем от радости. Когда вы боты снимете И приметесь скакать, Вы вместе с ними скинете, Годков по двадцать пять. Давайте-ка попрыгаем, Попрыгаем, попрыгаем! И ручками уставшими Подвигаем, подвигаем! И ножками озябшими Потопаем, …

• 3302
  
  102
  15
  

  
  Про бабушку старушку
  

  Жили-были бабушка-старушка, внучка-хохотушка, курочка-клохтушка и мышка-норушка. Каждый день они ходили за водой. У бабушки были ведра большие, у внучки — поменьше, у курочки — с огурчик, у мышки — с наперсточек. Бабушка брала воду из колодца, внучка — из колоды, курочка — из лужицы, а мышка — из следа …

• 33849
  
  928
  155
  

  
  Маша и медведь
  

  

  Жили-были дедушка да бабушка. Была у них внучка Машенька. Собрались раз подружки в лес по грибы да по ягоды. Пришли звать с собой и Машеньку. — Дедушка, бабушка, — говорит Машенька, — отпустите меня в лес с подружками! Дедушка с бабушкой отвечают: — Иди, только смотри от подружек не отставай, не то заблудишься. …

• 6423
  
  260
  58
  

  
  Колобок
  

  

  В маленькой деревне, на самой ее окраине, был расположен старенький дом, в котором жили старик и старуха. Однажды старик попросил: «Приготовь ты колобок». Старуха молвила: «Не из чего готовить — ни муки нет, ни масла». Тогда старик посоветовал: «А ты поищи — может где-то в закромах мука осталась».

• 5446
  
  580
  110
  

  
  Иван — крестьянский сын и Чудо-Юдо
  

  В некотором царстве, в некотором государстве жили — были старик и старуха, и было у них три сына. Младшего звали Иванушка. Жили они — не ленились, с утра до ночи трудились: пашню пахали да хлеб засевали. Разнеслась вдруг в том царстве — государстве дурная весть: собирается чудо — юдо поганое на их землю …

• 3512
  
  291
  42
  

  
  Морской царь и Василиса Премудрая
  

  За тридевять земель, в тридесятом государстве жил — был царь с царицею; детей у них не было. Поехал царь по чужим землям, по дальним сторонам, долгое время домой не бывал; на ту пору родила ему царица сына, Ивана — царевича, а царь про то и не ведает. Стал он держать путь в свое государство, стал подъезжать …

• 8976
  
  338
  97
  

  
  Снегурочка
  

  

  Жил-был крестьянин Иван, и была у него жена Марья. Жили Иван да Марья в любви и согласии, вот только детей у них не было. Так они и состарились в одиночестве. Сильно они о своей беде сокрушались и только глядя на чужих детей утешались. А делать нечего! Так уж, видно, им суждено было. Вот однажды, когда …

• 11028
  
  407
  95
  

  
  Сказка о Василисе Прекрасной
  

  В некотором царстве жил-был купец. Двенадцать лет жил он в супружестве и прижил только одну дочь, Василису Прекрасную. Когда мать скончалась, девочке было восемь лет. Умирая, купчиха призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала ей и сказала: — Слушай, Василисушка! Помни и исполни последние …

• 10181
  
  243
  59
  

  
  Золотой конь
  

  

  В некотором царстве, в некотором государстве жил старик со старухой. Старик охотою промышлял, старуха дома хозяйничала. Жаден старик, а старуха ещё пуще. Что старик ухлопает, то старуха слопает. Вот встает рано утром старик и говорит: — Поднимайся, старуха! Разогревай сковородку, пошёл я на охоту. Ходил …

• 9518
  
  670
  143
  

  
  Сказка о молодильных яблоках и живой воде
  

  В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь, и было у него три сына: старшего звали Федором, второго Василием, а младшего Иваном. Царь очень устарел и глазами обнищал, а слыхал он, что за тридевять земель, в тридесятом царстве есть сад с молодильными яблоками и колодец с живой водой. …

• 6836
  
  555
  77
  

  
  Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что
  

  Жил-был царь. Был он холост, не женат. И был у него на службе стрелок по имени Андрей. Пошел раз Андрей-стрелок на охоту. Ходил, ходил целый день по лесу — не посчастливилось, не мог на дичь напасть. Время было к вечеру, идет он обратно — кручинится. Видит — сидит на дереве горлица. «Дай, — думает, — …

• 42134
  
  1263
  441
  

  
  Сказка о Бабе Яге и заморышке
  

  Жил — был старик да старуха; детей у них не было. Уж чего они ни делали, как ни молились богу, а старуха все не рожала. Раз пошел старик в лес за грибами; попадается ему дорогою старый дед. «Я знаю, — говорит, — что у тебя на мыслях; ты все об детях думаешь. Поди — ка по деревне, собери с каждого двора …

• 2479
  
  145
  23
  

  
  Сказка О Василисе, золотой косе, непокрытой красе, и об Иване Горохе
  

  Жил-был царь Светозар. У него, у царя, было два сына и красавица дочь. Двадцать лет жила она в светлом тереме; любовались на нее царь с царицею, еще мамушки и сенные девушки, но никто из князей и богатырей не видал ее лица, а царевна-краса называлась Василиса, золотая коса; никуда она из терема на ходила, …

• 515
  
  18
  0
  

  
  Казак Мамарыга
  

  Двадцать пять лет проработал казак Мамарыга у богача. И всего три медных гроша заработал. Надоело казаку с детских лет батрачить. Не казацкое дело, да беда заставила… Решил он пойти куда глаза глядят, свет повидать, счастья поискать. Долго шел. Видит: убогая хатка стоит.У хаты старушка плачет. — О …

• 4181
  
  111
  24
  

  
  Мудрая девушка
  

  Ехал однажды мужик с базара домой. А дорога лежала через густой, непроходимый лес. Нигде живой души не видать. Застигла его ночь на дороге. Темно — хоть глаз выколи. Ничего не видно! Решил он остановиться и заночевать. Разложил костёр, спутал коня и пустил пастись. А сам сел возле огня, жарит сало на …

• 11147
  
  687
  135
  

  
  Сказка о мёртвой царевне и о семи богатырях
  

  Царь с царицею простился, В путь-дорогу снарядился, И царица у окна Села ждать его одна. Ждет-пождет с утра до ночи, Смотрит в поле, инда очи Разболелись глядючи С белой зори до ночи; Не видать милого друга! Только видит: вьется вьюга, Снег валится на поля, Вся белешенька земля. Девять месяцев проходит, …

• 16855
  
  2864
  514
  

  
  Сказка о царе Салтане, о сыне его, славном и могучем богатыре, князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди
  

  

  Три девицы под окном Пряли поздно вечерком. «Кабы я была царица, — Говорит одна девица, — То на весь крещеный мир Приготовила б я пир». «Кабы я была царица, — Говорит ее сестрица, — То на весь бы мир одна Наткала я полотна». «Кабы я была царица, — Третья молвила сестрица, — Я б для батюшки-царя Родила …

• 950
  
  12
  8
  

  
  Лесная сказка
  

  I У реки, в дремучем лесу, в один прекрасный зимний день остановилась толпа мужиков, приехавших на санях. Подрядчик обошел весь участок и сказал: — Вот здесь рубите, братцы… Ельник отличный. Лет по сту каждому дереву будет… Он взял топор и постучал обухом по стволу ближайшей ели. Великолепное дерево …

• 2462
  
  171
  34
  

  
  Горшочек каши
  

  Жила-была одна девочка. Пошла девочка в лес за ягодами и встретила там старушку. — Здравствуй, девочка, — сказала ей старушка. — Дай мне ягод, пожалуйста. — На, бабушка, — говорит девочка. Поела старушка ягод и сказала: — Ты мне ягод дала, а я тебе тоже что-то подарю. Вот тебе горшочек. Стоит тебе только …

• 7697
  
  219
  35
  

  
  Бабка-шептуха
  

  

  Жила в одном сельце старенькая бабка. А сельцо-то было небольшое, дворов с десять. И на самом его краю стояла бабкина хатка. Такая же старенькая, как и бабка. Нашёлся какой-то добрый человек, поставил подпорки к бабкиной хатке и завалинкой её обложил. И стоит она, не зная, на какой ей бок повалиться. …

• 1464
  
  22
  4
  

  
  Старушка Лень
  

  

  Однажды, одним прекрасным летним утром шел медведь по лесу. Солнце только взошло и еще не пекло. На небе не было ни одного облачка. Идет медведь и песни поет. Вдруг перед ним появляется что-то прозрачное, словно дымка. Пригляделся, а это старушка, не обычная старушка, в прозрачном балахоне, а на голове прозрачный платок, с узлом на макушке головы. Повисла старушка в воздухе и улыбается.

• 1353
  
  24
  2
  

  
  Феистория
  

  

  Когда-то, очень, очень давно, в дремучем лесу, на яркой, солнечной полянке, жил маленький народец, оберегающий лес, поляну и всю красоту от всех напастей. Звался этот народец – ФЕЯМИ. Жили они дружно и счастливо, но вот однажды они поссорились из-за того, кто главнее из них: лесные или цветочные.

• 4111
  
  202
  55
  

  
  Красная Шапочка
  

  

  Жила-была маленькая девочка. Мать любила ее без памяти, а бабушка еще больше. Ко дню рождения внучки подарила ей бабушка красную шапочку. С тех пор девочка всюду в ней ходила. Соседи так про нее и говорили: — Вот Красная Шапочка идет! Как-то раз испекла мама пирожок и сказала дочке: — Сходи-ка, Красная …

• 988
  
  15
  5
  

  
  Красная Шапочка
  

  

  В одной деревушке жила маленькая добрая девочка, которую очень любили ее мама и бабушка. Ко дню рождения бабушка подарила ей чудесную красную шапочку. Она так понравилась девочке, что та повсюду в ней ходила и никогда не снимала. С тех пор все стали звать ее Красной Шапочкой.

• 1180
  
  8
  2
  

  
  Матушка печка
  

  – А не испечь ли мне блинов? – то ли сказала, то ли спросила Бабушка, придя на кухню.
  – Испечь, – донеслось со всех сторон, – конечно испечь! И вмиг около неё уже стояли любимые внуки во главе с Солнечным Зайчиком.

• 295
  
  4
  2
  

  
  Сказка о дедовом петушке и бабкиной курочке
  

  За рекой, за лугом да за тыном невысоким жили себе старик и старуха. Никого у них не было : ни детей, ни внуков, ни правнуков. Даже коровенки или козочки какой не имели.
  У деда был петушок, у бабки — курочка.

28 октября в России отмечают День бабушек и дедушек, достойно дополняющий череду семейных праздников. Славные традиции празднования уже имеет День матери, вслед за которым вошли в календарь российских праздников (хотя и неофициально) День отца, День братьев и сестёр, День дочери и День сыновей. А день 28 октября посвящён ещё двум членам семьи – людям, занимающим в ней особое место – бабушкам и дедушкам.

Бабушки и дедушки — очень важные людей в жизни каждого человека.
Это они лучше всех на свете умеют рассказывать чудесные истории, печь невероятно вкусные пироги, жалеть и поддерживать, придумывать веселые игры и приключения, давать мудрые советы. Только рядом с ними совсем взрослые люди могут ненадолго вернуться в детство и почувствовать себя любимыми внучатами.

Стоит отметить, что данный праздник отмечается не только на территории Российской Федерации, но и более чем в 30 странах мира. Инициатива проведения события принадлежит Цветочному бюро Голландии. В России его впервые отметили в 2009 году. Выбор даты не случаен. В древние времена именно 28 октября у славян проходил праздник почитания семьи. Главная идея этого дня – показать старшему поколению, что они очень нужны молодым, важно их присутствие в жизни, их советы и опыт, что их любят и уважают, берегут и заботятся.

Предлагаем вам самые душевные произведения художественной литературы о наших уважаемых, замечательных, любимых, добрых бабулях и дедулях. 

Фредрик Бакман «Бабушка велела кланяться и передать, что просит прощения»
(16+)

Девочке Эльсе почти восемь, а ее бабушке скоро семьдесят восемь. Одни называют бабушку эксцентричной, другие – «бодрой старушкой», третьи считают, что она просто съехала с катушек. Но для Эльсы бабушка – супергерой и самая лучшая подруга. Потому что всегда защищает внучку, независимо от обстоятельств. И потому что понимает ее как никто другой.

Когда бабушка умирает, после нее остаются письма, которые Эльса должна доставить адресатам. Выполняя бабушкино поручение, она узнает много нового о необыкновенной жизни своего супергероя, сразится с реальным, а не сказочным злом, и обретет настоящих друзей.

Анне-Катрине Вестли «Папа, мама, бабушка, восемь детей и грузовик (сборник)»
(0+)

Есть книги, которые необходимо прочитать в детстве. Среди них – книги известной норвежской писательницы Анне-Катрине Вестли. На родине её имя известно каждому, а её популярность можно сравнить только с популярностью Астрид Линдгрен. К счастью, книги Вестли хорошо известны и в нашей стране.

«Жила-была большая-пребольшая семья: папа, мама и целых восемь детей… И ещё с ними жил небольшой грузовик, который они все очень любили. Ещё бы не любить – ведь грузовик кормил всю семью!» Вот так писательница представляет своих героев. Она рассказывает о жизни многодетной семьи, в которой родители всегда находят общий язык с детьми. Автор не скрывает, что любит своих героев, и её любовь передаётся читателям.

«Папа, мама, бабушка, восемь детей и грузовик» – книга для семейного чтения, в которой юному читателю без нравоучений и назидательности, с юмором преподносятся уроки жизни.

Гудрун Мебс «Бабушка! – кричит Фридер» (6+)

Лукавые и остроумные истории о неугомонном пятилетнем мальчике Фридере и его неутомимой бабушке. Сколько всего они переживают вместе! Иногда смеются, иногда ссорятся и частенько испытывают друг друга на прочность, выясняя, например, что будет, если поменяться ролями: бабушке отправиться в детскую строить домики, а Фридеру на кухню – варить рисовую кашу.

А мы, разновозрастные читатели, от внуков до бабушек-дедушек, подглядывая за ними в замочную скважину, получаем урок душевной чуткости и умения слушать и слышать друг друга.

Маша Трауб «Моя бабушка – Лермонтов» (16+)

Кто любит и балует сильнее всех? Бабушка! Кто рассказывает самые интересные сказки на ночь? Бабуля! Кто стряпает самые вкусные пирожки? Сами знаете!

Хотя, погодите… Бабушка героини, живущая в маленьком осетинском селе, вообще не тратила усилия на приготовление еды, а почти всю свою посуду раздала соседям и друзьям. Дело в том, что редактору районной газеты, крайне зависимому от своей работы, думать о таких мелочах было попросту некогда. «Так много женщин, которые готовят! Так мало женщин, которые Лермонтов!» – с уважением говорили о своем суматошном главреде сотрудники.

Вся в творчестве, в проблемах односельчан, мятежная, бесприютная – такой запомнила свою бабулю маленькая Маша. И именно такой изобразила ее на страницах книги – с юмором, восхищением и искренней любовью.

Наринэ Абгарян «Всё о Манюне (сборник)» (12+)

«Манюня» — светлый, пропитанный солнцем и запахами южного базара и потрясающе смешной рассказ о детстве, о двух девочках-подружках Наре и Манюне, о грозной и доброй Ба — бабушке Манюни, и о куче их родственников, постоянно попадающих в казусные ситуации. Это то самое теплое, озорное и полное веселых приключений детство, которое делает человека счастливым на всю жизнь.

Анастасия Зурабова «Бабушка знает лучше. Блюда моего детства»
(16+)

В своей новой книге Анастасия Зурабова собрала самые любимые и уютные рецепты нашего детства, те самые, что были записаны еще бабушкой в общую тетрадку и без которых праздник был бы не праздник. Начинаешь готовить, и голова идет кругом от аромата: песочные колечки с орехами, любимая творожная запеканка, печеные персики, краснобокие фаршированные перцы и самые вкусные на свете куриные котлетки. Эти рецепты созданы, чтобы делать нас счастливыми.

Тинатина Мжаванадзе «Лето, бабушка и я» (12+)

Эта книга – девятнадцать лет детства и юности одной девочки, главную роль в которых играла бабушка. Строгая, добрая и заботливая грузинская бабушка, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Книга соткана из отдельных невыдуманных историй из жизни: забавных, трогательных, щемящих и радостных.

И пусть девочка выросла в итоге не совсем такой, какой хотела ее слепить бабушка, но зато уверенная в том, что самое важное в жизни – это большая любовь, безоглядная и всепоглощающая.

Эта книга – дань признательности всем чудесным бабушкам, память о которых сжимает нам горло и заставляет скучать по ним даже когда мы сами становимся мамами и бабушками.

Ася Петрова «А у нашей кошки есть бабушка?»
(0+)

Бабушка главного героя совсем не похожа на обычных бабушек, она красит ногти зеленым лаком, не умеет печь пирожки и рассказывать сказки. Мальчик не зря подозревает, что она прилетела с какой-то далекой звезды. Однако это не мешает им любить друг друга.

Смешные и интересные истории о добрых семейных отношениях понятны и взрослым, и детям.

Анастасия Ласточкина «Моя любимая бабушка!» (0+)

Кто всех заботливее, ласковее и добрее? У кого самые чудесные сказки и весёлые затеи? Кто печёт лучшие в мире пироги и мастерски лепит снеговика? Моя любимая бабушка! Всем бабушкам мира посвящается.

В конце книги предлагаются вопросы, составленные детским педагогом-психологом. Обсудите их вместе с ребёнком.

Книга рекомендована родителям, воспитателям, педагогам.

Полезные сказки воспитывают без крика и наказаний!

Наринэ Абгарян, Валентин Постников «Шоколадный дедушка»
(6+)

В норвежском городе Бергене живёт себе вполне обычная норвежская семья: мама, папа, шестилетний Мартин и его старшая сестра Матильда. Но всё меняется, и жизнь вдруг наполняется приключениями, когда к ним приезжает погостить дедушка Оскар, которого дети раньше никогда не видели. Оскара недаром прозвали Шоколадным дедушкой, ведь он страшный сластёна и жить не может без конфет и шоколада. А ещё он – хотите верьте, а хотите нет – умеет ходить по потолку, вот такой необычный дедушка! Одновременно с Оскаром в Берген прибывают и сёстры Паульсен, три довольно вредных дамочки, которые, наоборот, терпеть не могут сладкого и мечтают, чтобы все торты и пирожные в городе стали горькими или солёными. Зачем им это нужно и удастся ли им сорвать ежегодную городскую ярмарку сладостей, или кто-то помешает их коварным планам? Чем закончилась эта захватывающая детективная история? Читай книгу – и узнаешь.

Анджела Нанетти «Мой дедушка был вишней» (6+)

Старик Оттавиано посадил вишневое дерево, которое стало лучшим другом его внуку. И так появилась на свет история о необычном дедушке, который умел слушать растения и верил, что «человек не умирает, пока вишневые деревья продолжают жить для него».

Книга «Мой дедушка был вишней» вошла в список выдающихся книг для детей «Белые вороны», составляемый Международной мюнхенской юношеской библиотекой. Она отмечена премиями в Италии, Германии и Франции, а автор ее, Анджела Нанетти, была номинирована на главную премию в детской литературе – премию Г. Х. Андерсена.

Маша Рупасова «Дедушка, ты гдедушка?» (0+)

Мамы и папы, бабушки и дедушки, братья и сёстры – все те, кто окружает малыша и дарит ему свои любовь и тепло. Этот сборник стихов популярного современного поэта Маши Рупасовой – о них.

Эрик Вейе «Супербабушка» (6+)

Смешная, поэтичная, яркая и полная нежности…

Попробуй составить по этой книге портрет своей бабушки и ты увидишь, как много места в твоей жизни она занимает. Что за необычные существа – бабушки?

Где их искать? Как они проводят своё свободное время? О чём думают? Почему у них складочки на коже?

Забудьте миф о том, что все бабушки скучные и вредные. Как же много они успевают: вязать, спорить с подружками, путешествовать и заниматься спортом!

Автор Эрик Вейе изучал прикладное искусство в Париже. Как-то раз, в один солнечный весенний день, он решил попробовать себя в создании книг для детей.

«Супербабушка» – это умная, безумная и очень заботливая книга про наших любимых бабуль.

Для старшего дошкольного возраста.

Юлия Кузнецова «Дом П» (0+)

Повесть Юлии Кузнецовой «Дом П» – это рассказ о самой обычной семье, с мамой, папой, двумя дочками и бабушкой. Папа Сережа и мама Таня ходили на работу, Вика – в школу, Тина – в сад. А бабушка Женя сидела дома. Она была очень доброй, заботливой и больше всего на свете боялась огорчить сына, папу девочек, ну и, конечно, остальных членов семьи. Например, чтобы никого не пугать, она не говорила, что вообще-то не сериалы смотрит, а занимается боксом. Однажды папа встретил своего одноклассника, и тот рассказал ему, что он теперь директор одного чудесного места, где старички и старушки могут отдохнуть от забот. Папа посомневался, но потом все же отправил бабушку Женю в дом престарелых, или дом П, – выговорить словосочетание полностью у него как-то не получалось. Бабушка Женя очень не хотела туда уезжать, потому что совсем не устала заботиться о любимых людях, но еще больше не хотела огорчать сына – и поехала. О том, что случается, когда мы не говорим друг другу, что чувствуем на самом деле, и рассказывает эта повесть. А еще – о том, как важно быть рядом с тем, кого действительно любишь.

Автор повести «Дом П» Юлия Кузнецова – лауреат премий «Заветная мечта» (2009, 2011), Международной детской литературной премии имени В. П. Крапивина (2011) и «Книгуру» (2012–2013).

Наталья Маркелова «Такие разные бабушки» (6+)

В детстве мы мечтаем стать врачами, моряками или космонавтами. А вот Леночка мечтает стать бабушкой, ведь её бабушка – настоящая добрая фея! Какие ещё бывают бабушки и что за волшебство они хранят у себя в карманах – в книге Натальи Маркеловой «Такие разные бабушки».

Тёплые и солнечные иллюстрации Марии Коротаевой.

Источники:

1.      День бабушек и дедушек в России

2.      Библиотека ЛитРес

СЕМИНАР для педагогов

Тема: «Воспитание у детей любви к
родному дому в условиях семьи и
дошкольного образовательного учреждения»

воспитатель МБДОУ

№8 «Виноградинка»

Н.В. Таратонкина

Вопросы для обсуждения

1.  Развитие    привязанности    и    любви    к родному дому — начальная ступень патриоти­ческого
воспитания детей.

2. Пути, средства и методы
формирования у детей эмоционально
насыщенного образа родно­го дома:

а) воспитание любви и уважения к родите­лям,   прежде   всего   к   матери,   другим  
членам семьи, друзьям;

б) влияние
семейных традиций на воспитание привязанности
и любви к родному дому;

в) воспитание   чувства   восхищения   родной природой, заботливого отношения к ней.

3.     Воспитание    
бережного     отношения    к родному дому.

4.    
Педагогические    условия    воспитания    у детей
привязанности и любви к родному дому.

Задания

1.  Подобрать    народную    или    авторскую сказку, воспитывающую любовь и уважение к матери или отцу, другу.

2. Подготовить   пословицы и
поговорки

а)  
о   роли   матери   в   жизни   ребенка, почитании
детьми родителей;

б) о бабушке и дедушке    —    домашних   
воспитателях;   

в) о бережном отношении к природе;

г) пословицы и   поговорки   о   любви   к   Родине   и  
защите
Отечества.

3. Разработать содержание проекта «Родной дом».

Занятие начинается вопросом «С чего начинается Родина для
ребенка?» (Педагогам предлагается раскрыть содержание понятия «родной дом»).

1 вопрос.

Родной дом — сложное, многогранное понятие. Оно включает в себя: семью, где
ребенок родился и вырос; атмосферу домашнего очага, которая во многом определя­ется
семейными традициями, родной культурой; дом, где он живет; его первых друзей;
родную природу. Постепенно понятие «родной дом» расширяется: это родная улица, детский сад, родной город (село), позже — не только малая (родной край), но и большая многонаци­ональная Родина — Россия, гражданином которой ребенок является, и, наконец, планета Земля — наш общий родной дом. Развитие любви и привязанности к родному дому в его первоначальном значении служит первой ступе­нью
патриотического воспитания детей до­школьного
возраста. Духовно-нравственное
воспитание в детском саду является неотъемлемой частью всестороннего воспитания
ребенка, необходимой предпосылкой возрождения отечественной культуры; качественно
новой ступенью духовно-нравственного воспитания в детском саду является
интеграция его содержания в повседневную жизнь детей, во все виды детской
деятельности.

В. Д. Колесов в число психологических оснований
нравственности включает сформиро­ванный с детства
эмоционально насыщенный образ   родного   дома.

Таким
образом,  важнейшей задачей ДОУ является формирование у детей
духовно-нравственных и нравственно-патриотических ценностей через воспитание
любви к семье и родному краю.

«Пословицы о Родине и о семье»

 ИГРА-«ДОСКАЖИ ПОСЛОВИЦУ»

— Золоту – старости нет, Родине – цены
нет.

— Всякому мила своя сторона.

— Нет ничего на свете краше, чем Родина
наша.

— Родина – мать, умей за нее постоять.

— Родная сторона – мать, а чужая –
мачеха.

— Человек без Родины – что соловей без
песни.

— Нет милее дружка, чем родная матушка

— Вся семья вместе, так и душа на месте

— Когда в семье лад, не нужен и клад

— Семья сильна, когда над ней крыша одна

Вопросы квоспитателям:

1.     Особый политический институт, который
обеспечивает социальную защищенность населения, оборону и безопасность страны?

                                                                     
(государство)

2.     Символ государства, его суверенитета:
прикрепленное к древу или шнуру полотнище установленных размеров и цветов,
иногда с изображением герба, эмблемы?

                                                                      
(флаг)

3.     Официальная эмблема государства?

                                                                 
(герб)

4. Совокупность близких родственников, живущих
вместе и ведущих общее хозяйство? 

                                                                     
(семья)

     5. Крупная территория, которая имеет
определенные границы и пользуется государственным суверенитетом?

                                                                            (страна)

     6. Что такое патриотизм? 

                                              (
преданность и любовь к Родине, к ее природе, культуре, народу)

7. В какое
время года крестьяне рубили деревья для строительства избы (Зимой — в
крещенские морозы, древесина становится сухой.)

8. Какое  
дерево   сажал   крестьянин   недалеко   от   места,       выбранного для
строительства избы?

(Березу —
считали счастливым деревом, верили,  что она оберегает от зла, приносит
здоровье, а так лее защищает от молнии.)

9. Какой
из предметов в крестьянской избе называли Божьей ладонью?

(Стол —
поэтому нельзя было стучать по столу и садится на него.)

2 вопрос.

Семья – это не просто сумма всех ее
членов, а сложная система «невидимых» связей и взаимоотношений. Семья – это
взаимозависимость одних членов от других: детей от родителей, родителей от
бабушек и дедушек, других родственников и наоборот. Ни один человек не является
в семье абсолютно автономным.

— А что на ваш взгляд, включает понятие
«Семейные отношения»?

Я предложу на выбор 3 определения. Какое
из них вы считаете правильным?

1. Семейные отношения – это характер
взаимного общения взрослых и детей в семье.

2. Семейные отношения – это эмоциональная
окраска поведения каждого члена семьи.

3. Семейные отношения – это
психологический климат семьи, принятые в семье нормы поведения всех ее членов.

Поскольку образ родного дома включает в себя
находящихся в нем членов семьи, и прежде всего мать, обсуждение второго вопроса
целесообразно начать с определения особой роли матери в жизни ребенка,
формировании его личности. Интересную мысль по поводу обсуждаемого вопроса высказывает А. В.
Запорожец в статье «Воспитание эмоций и
чувств у дошкольника»:  возникшее у двух-трехмесячного младенца положительное отношение к матери или другому близкому человеку, названное «ком­плексом оживления», возможно, является «за­родышем всех в дальнейшем формирующихся высших
человеческих чувств» (Эмоциональное развитие
дошкольника / Под ред. А. Д. Кошелевой.—
М, 1985).

С этой же целью можно
использовать проблемные ситуации. Воспитателям предлагается решить
педагогические задачи, определить, каковы причины неуважительного и даже жестокого
отношения детей к маме и бабушке в данных ситуациях. Вашему вниманию предлагается 2 ситуации:

Ситуация 1.

Уже поздно, ребенку пора спать, но ему не
хочется. Отец все-таки пытается отправить ребенка в кровать. Вы вмешиваетесь и
разрешаете ребенку еще немного поиграть, говоря, что завтра выходной. Но отец
настаивает на своем. Как бы вы поступили в такой ситуации?

Обобщение:

Родители должны знать и помнить о единстве
требований к ребенку со стороны всех членов семьи. В этой ситуации данное
требование нарушено. Чтобы прийти к единому мнению, матери надо уступить отцу и
объяснить свое решение: «Да, сыночек, наверное, папа прав. Ведь если ты
нарушишь режим, ты долго не уснешь, это может отразится на твоем здоровье, и
завтра тебе будет тяжело вставать. Ты у нас уже большой и понимаешь, что режим
надо выполнять, чтобы вырасти сильным, смелым, здоровым. Эти качества тебе
очень пригодятся в жизни.

Ситуация 2.

Муж наказал ребенка, но вам кажется, что
проступок не столь серьезен и вы начинаете играть с ребенком. Муж недоволен
этим. Что предпримите вы в этом случае?

Обобщение.

В этой ситуации возможно надо подойти с
позиции «Все поступки детей должны быть прощенные». Мама может сказать:

— Да, папа, наш сын поступил плохо, но я
думаю он понял свою ошибку и больше не будет так поступать. Наверное, он сам
нам об этом хочет сказать. Давай, отец, послушаем его. Мальчик просит прощения,
ситуация исчерпана. Но всегда надо помнить о единстве требований к ребенку со
стороны всех членов семьи.

При обсуждении
вопроса о методах и средствах воспитания любви и уважения к матери,
заботливого, внимательного и отзывчи­вого отношения ко всем членам семьи
полезно использовать подобранные воспитателями сказки, прочитанных
рассказов.

Делаются выводы: благодаря чему у детей формируются любовь и
привязанность к родителям, бабушке; каким образом взрослые воспитывают
у своих детей, внуков интерес к позитивным   явлениям   современности,   связанным с ее героическим прошлым,
любовь и привязанность к родной природе,
родному городу.

Рассматривая вопрос о влиянии семейных традиций на воспитание у ребенка
привязаннос­ти к родному дому, педагоги
обсуждают также составленные ими
тексты консультаций для родителей на
тему «Как подготовить и провести день рождения вашего ребенка». При этом в методических рекомендациях они
обозначают: цель консультации, в чем
заключается подго­товка к празднику,
чем определяется выбор подарка; оформление
помещения; развлекатель­ная часть праздника, желательно с предложени­ем конкретных конкурсов или викторин.

3 вопрос

Родной дом — это и квартира, где живет ребенок, и
дом, в котором она находится. Как воспитывать у детей бережное отношение к стенам
родного дома, желание поддерживать чистоту и порядок в нем? Для решения этой
задачи необходимо формировать у каждого ребенка личностное отношение к дому
как к общечеловеческой ценности. О технологии соответствующей работы можно
узнать, в частности, из экологической программы Н. Н. Вересова «Мы —
земляне» и статьи Н. Ры­жовой «Экологический проект «Дерево». По аналогии с
названным воспитатели разрабатывают проект «Родной дом»,
предлагая детям оживить, очеловечить свой дом, проникнуть в его внутреннюю
жизнь, сделать его способным страдать и радоваться в зависимости от отношения к
себе, от тех воздействий, которым он подвергается.

  Первый и последний из выступающих предлагают
дополнить древнерусские пословицы и
поговорки о матери, любви к Родине и защите
Отечества более современными, воз­можно, пословицами других народов.

В конце занятия внимание обраща­ется на то, что одним
из средств воспитания любви к родному дому являются песни о маме, о родной
природе, Родине, написанные специ­ально для дошкольников. Вместе с тем дети с удовольствием
слушают современные песни из репертуара взрослых, такие как «Отчий дом» (ел. А.
Дементьева, муз. Е. Мартынова), «Уголок России» (ел. Е. Шевелевой, муз. В.
Шаинского), «Крыша дома твоего» (ел. М. Пляцковского, муз. КЭ. Антонова) и др. Включается
грамзапись (магнитофонная запись) названных песен.

Средства патриотического воспитания:

— окружающая среда;

— художественная литература и искусство;

— фольклор;

— практическая деятельность.

Методы патриотического воспитания:

— повышение познавательной активности;

— эмоциональное восприятие дошкольников.

Формы патриотического воспитания:

— занятия;

— игры;

— беседы.

Как
показала практика, одним из самых эффективных средств воспитания оказывается
непосредственное общение ребенка с родителями, бабушками и дедушками,
реализуемое в празднично-игровой, изобразительной и других видах деятельности.
Я использую разнообразные формы и методы работы с семьей. Среди них –
родительский клуб «Семейный альбом», заседания которого проводятся по темам:
«Семейные традиции», «Ты и твое имя», «Твоя фамилия», «Добрых рук мастерство» и
т.д. На этот раз мне хотелось бы подробнее рассказать коллегам сразу о
некоторых методах работы, успешно применяемых не только мной, но и
воспитателями нашего детского сада в работе с семьей.

1.Создание семейной газеты

Тема газеты оговаривается заранее («Моя
семья», «По тропинкам сказок», «Я люблю…» и др.). Содержание газеты составляют
фотографии, рисунки, аппликации, стихи и мини-рассказы на газетную тему (как
профессиональных поэтов и писателей, так и любительские, написанные самим
ребенком или кем-нибудь из членов семьи). Готовые газеты украшают групповые
комнаты, приемные и музыкальный зал. Используя их, дети рассказывают о своей
семье, ее особенностях, интересах и т.п., о том, какое они принимали участие в
изготовлении газеты.

2.Составление родословной

Как правило, семьи составляют смешанное
восходящее родословие, указывающее всех предков ребенка, как по мужской, так и
по женской линии, и оформляют в виде древа. Родословное древо выглядит красиво
и наглядно. В группе организуется выставка семейных древ, которая вызывает
большой интерес у детей и взрослых. В роли экскурсоводов выступают сами дети.
Они рассказывают интересные случаи из жизни своих предков, повествуют об их деятельности
и достижениях.

3.Изготовление семейного герба

 Семье
дается задание, используя полученные знания, создать собственный герб. Практика
показывает, что родители и дети, стремясь подчеркнуть особенности своей семьи,
своего рода, не ограничиваются полученной информацией. Гербы, получаются
разнообразными, отображающими труд родителей, их профессию, семейные традиции.
Устраивается выставка гербов.И в конце нашего семинара решим кроссворд
«Солнышко».

1.  Как в старину
называли дом? (Изба)

2.         
Один из православных праздников? (Пасха)

3.         
Короткая шутливая песенка? (Частушка)

4.         
Сверху пар, снизу пар шипит наш русский? (Самовар)

5.         
Игрушка, выточенная из деревянного бруска? (Матрешка)

6.         
Сдобный пшеничный хлеб? (Каравай)

7.          
Население определенной стороны? (Народ)

8.          
Отечества страна, в которой человек родился? (Родина)

9.         
Где хранился хлеб у крестьян? (Амбар)

10.   Человек любящий свою
страну? (Патриот)