Не веришь прими за сказку значение

Андрей Шимкевич — загадочный и несколько сомнительный в качестве свидетеля человек — утверждает, что в начале тридцатых годов был знаком с Шаламовым и тот даже содействовал его первому побегу из лагеря. Ниже приведу этот рассказ, записанный его лагерным товарищем, экибастузцем и колымчанином мемуаристом Семеном Бадашем.

Итак, Андрей Михайлович Шимкевич, по сведениям Википедии. Внук известного русского зоолога Владимира Шимкевича и сын офицера и литератора эсера Михаила Шимкевича, эмигрировавшего во Францию, где в 1913 году родился Андрей, а в 1917 вернувшегося в Советскую Россию, знавшегося с Луначарским и расстрелянного в годы Большого Террора. Андрей, покинув по настоянию отца Францию, в 1929 приехал в Москву, но с отцом не поладил и спустя два года, в возрасте восемнадцати лет, был арестован, отдав тюрьмам и лагерям в общей сложности 27 лучших лет жизни. В 1958 году получил французский паспорт, вернулся в Париж и умер в 1999 восьмидесятишестилетним старцем. Это самая общая канва его биографии, расцвеченной сюжетами, из которым можно слепить несколько романов Дюма.

Вот что рассказывает с его слов Семен Бадаш:
«Так я работаю [в лагере] все лето 1950 года. В Экибастуз продолжают прибывать этапы. […] На объекте знакомлюсь с Андреем Шимкевичем, небольшого роста, с правильными чертами лица и светлой бородкой клинышком. Говорит картавя, с ошибками. Свою историю скрывает. Ее я узнаю только на воле, когда мы встретимся в Москве. Об этом расскажу позже. […]
В 1930 году его арестовывает ГПУ и обвиняет в шпионаже. Андрею дают 5 лет лагерей и отправляют в УСЛОН (Управление Соловецких лагерей Особого назначения). Там он знакомится с Варламом Шаламовым, который ему покровительствует и даже помогает в подготовке к побегу. Андрей бежит с Соловков и по дороге, в тайге, встречает еще двух беглецов, разоруживших конвой и имеющих оружие, но без патронов. Втроем они добираются до Москвы [а оттуда до турецкой границы, где схвачены пограничниками]. Андрея переводят в Тифлис, в камеру смертников в крепость Метсхи. Там выносят смертный приговор опять через ОСО, по старой статье 56-6 и новой — 83 «переход госграницы».
Через некоторое время Андрею заменяют смертную казнь на 10 лет заключения и снова отправляют на Соловки, в УСЛОН. И снова он встречается с Варламом Шаламовым.»
Семен Бадаш, «Колыма ты моя, Колыма…». Сетевая версия в электронной библиотеке Белоусенко

Бадаш пишет воспоминания в 1979-80 годах и неточен в датах. Шимкевича арестовали в январе 1931 года и этапировали в УСЛОН, который Бадаш не без основания называет просто Соловками, поскольку в систему Соловецких лагерей входили и Вишерские, где в 1931 году на строительстве Березниковского химкомбината работал Варлам Шаламов. В тридцать первом Шаламов в качестве заключенного служил в Отделе рабочей силы, а с октября, после освобождения по зачетам рабочих дней, заведовал бюро экономики труда — должности не из последних, учитывая специфику стройки. То, что Шаламов того времени — по-прежнему идеалист и русский революционер в классическом смысле, готовый вступиться за товарища-каторжанина и претерпеть побои охраны и выстойку на морозе — мог покровительствовать дезориентированному и, вероятно, отчаявшемуся юнцу, вполне вероятно. Вероятно ли ожидать от него содействия (и каким образом?) побегу заключенного, что неизбежно грозит новым сроком — этого я не знаю.

Найти сведения о Шимкевиче в интернете очень непросто, и сведений этих мало. Перипетии его лагерных приключений, повторяю, достойны пера Дюма, например, согласно интервью, данному им французской газете, 1981, он встречался (или даже сидел в одной камере) в Лубянской тюрьме со знаменитым Раулем Валленбергом, причем непонятно — данные противоречивы — только ли до официальной даты смерти шведского дипломата летом 1947-го, но и позже, что, естественно, противоречит официальной советской версии.

В пользу его упоминаний о знакомстве с Шаламовым можно привести следующем аргументы. Семен Бадаш освободился и вернулся в Москву в октябре 1955 года. Сам Шимкевич освободился, проживая тогда в Казахстане, в конце 1957-го, хотя и эти сведения требуют уточнения, ибо каким тогда образом год до отъезда во Францию он умудрился, согласно Википедии, проработать переводчиком в издательстве «Прогресс»? Но допустим. Репатриировался он во Францию в марте 1958 года. В любом случае, о Шаламове он мог рассказывать Бадашу только в Москве («на воле»), т.е. в короткий период зимы 57/58 гг. Имя Шаламова знали тогда немногие, главным образом, в кругу Пастернака и сотрудников журнала «Москва», и исключительно как начинающего поэта и очеркиста. До первого поэтического сборника, а тем более, до начала хождения в самиздате «Колымских рассказов» должны были пройти годы. Тем не менее, имя его Шимкевичу хорошо известно и повторяется в рассказе Бадашу дважды, что, по всей вероятности, не случайно.

Таков краткий сюжет из лагерной эпопеи Шимкевича, связанный с Варламом Шаламовым. Судить о степени достоверности этой истории не берусь, на мой взгляд, в ней больше от мифотворчества.

Напоследок приведу тезисы доклада, прочитанного в Петербурге на недавних 10-х Иофовских чтениях: «Право на имя. Биографика 20 века», 21-23 апреля 2012. Доклад называется «Затерянный в ГУЛАГе: три жизни Андрея Шимкевича», авторы — москвичи Дмитрий Зубарев и Геннадий Кузовкин, «Международный Мемориал».

«В 1965, публикуя в «Новом мире» шестую книгу воспоминаний «Люди. Годы. Жизнь», Илья Эренбург рассказал биографическую новеллу, хотя подчеркнул, что «она может показаться чересчур литературной, неправдоподобной». Ее герой — мальчик, родившийся накануне революции в Париже, сын русских литераторов. Его отец вернулся в Россию, а мать вышла замуж за скульптора и осталась во Франции. Увидев фильм «Броненосец Потемкин» мальчик решил уехать в страну социалистической революции к отцу. Жизнь в отцовском доме не сложилась, мальчик связался с беспризорниками, пытался бежать за границу. После образцовой детской колонии в Болшево мальчика вернули в семью отца. В 1937 отца арестовали, а сын оказался уже во «взрослом» ГУЛАГе. Вернуться в Париж ему удалось только в конце 1950-х. Встретившись там с Эренбургом, он сказал: «Меня тянет назад в Советский Союз». Писатель назвал в новелле только имя мальчика — Андре, не упомянув фамилий родителей и отчима. За почти полвека, прошедшие с момента публикации знаменитых мемуаров (более 60-ти изданий на 20 языках), биография загадочного Андре вобрала в себя имена Анатолия Луначарского, Ромэна Роллана, Максима Горького, Ле Корбюзье, Лаврентия Берия, Екатерины Пешковой, Варлама Шаламова, Рауля Валленберга и при этом остается совершенно неизученной…»
С сайта НИЦ «Мемориал» СПб

Текст доклада мне, к сожалению, недоступен, хотя, полагаю, именно там следует искать более или менее достоверную информацию о лагерном, т.е. советском, периоде жизни Андрея Шимкевича.

UPD

в Википедии

…Один такой обычай был внедрён сверху при Гаврииле Великом… он называется «братчина» — это старорусское слово обозначало общинную праздничную трапезу. Выглядит это в современной России так: каждое воскресенье во второй половине дня все общины в стране устанавливают на улице импровизированные столы для общего пира; происходит это ровно там, где община располагается, — прямо в селе или во дворе микрорайона в городе. Зимой же это происходит в общинных центрах, которые сейчас есть уже практически везде, — имперский бюджет покрывает до трёх четвертей их цены. Напомню, что община в России — это около пяти тысяч человек; все пять тысяч за стол одновременно усаживаются редко, но тысячи полторы человек в таком застолье обычно участвует. Приносят кто что может из еды и выпивки или денег на их покупку — этот процесс у русских всегда прекрасно самоорганизуется. У кого нет ничего, тот тоже не получает, как говорится, «от ворот поворот», а просто вместо этого больше других участвует в работе по подготовке — это незыблемый обычай.

Михаил Юрьев, «Третья Империя»

После прочтение этого фрагмента я немедлнно вспомнил фразу «пьянство — великая традиция». Но если отбросить смехуёчки, то автор явно пытался описать инструмент для увеличения того самого единства, которое многократно (раз, два, три, например) было упомянуто в моём блоге.

Как думаете, могли бы братчины послужить таким инструментом, или всё же стоит искать нечто, не включающее возлияний, как «Бессмертный полк», допустим?