Непоставленная пьеса как пишется

Ещё из книги Л.Зорина «Авансцена: Мемуарный роман» (М., 1997): «В отличие от великой прозы драматургия вянет в столе. Бывает, что мы узнаем о находках – вдруг обнаружилась рукопись классика, доныне никому не известная. Все эти обретенные клады не завоевывают, как правило, ни публику, ни большинство театров – явившись из долгого небытия, покорно умирают вторично. Пьесе, чтобы остаться в столетиях, нужна СЦЕНИЧЕСКАЯ история, вернее, сценическая ТРАДИЦИЯ, она должна утвердиться в сознании не одного поколения зрителей. Не только из бешеного тщеславия хочет автор увидеть пьесу поставленной, он знает, что без воздуха сцены дитя его в конце концов задохнется. И чтобы этого не случилось, шли на уступки угрюмым цензорам, сдавались на требование идеологии, хотели дать жизнь своим творениям и творили мертворожденных уродцев» (с.56).

А пьеса как литература для чтения? Пьеса как литературный жанр, если она не поставлена в театре, она обязательно умирает и как литература? Чехова пьесы читаются, потому что сначала ставились, а потом — бесконечно ставятся? А если бы не ставились? Если бы они не имели сценической истории, они бы были гениальны как литература?
Или заложенная в них сценическая традиция (например, МХТа, но не Александринки с первым провалом «Чайки») каким-то образом предопределяет наше чтение этих пьес? Но ведь можно ничего про это не знать! И что, пьеса как чтение невозможна?

А если? — Диалогичность мышления как сущностная его характеристика имеет в пьесе как жанре некую возможность ее демонстрации – не случайны в этом смысле платоновские диалоги (философские пьесы).
Если театр существует сиюминутно, «здесь» и «сейчас», то пьеса есть возможность присутствия театра, форма его возможного и потенциального бытия как вида искусства. Поскольку театр искусство сиюминутное, в этом смысле другого такого искусства нет, то театр обставляет свое бытие потенциальными формами бытия – со-условие его бытия «здесь» и «сейчас».

Один из любимых моих персонажей современного театра Н.Коляда (Николай Владимирович, простите, за «персонажа», хотя, впрочем, что в этом обидного, но вдруг…) – для меня автор пьес, которые мне много говорят и о сегодняшнем театре, и о человеке сегодня, и «здесь» и «сейчас», т.е. о моей стране, моем месте жительства, если скучным языком говорить, о моей ментальности, культуре, и т.д., и т.п. При этом я не видела ни одного спектакля, поставленного по пьесам Коляды, ни в одном театре.
(Правда увидела, наконец, поставленный им спектакль, увидела его самого, и то, какой он на самом деле, как раз более всего совпало с его пьесами. У Коляды замечательный живой журнал, по-настоящему живой, где, кстати, много его фотографий. Мне он представлялся по ним субтильным таким, богемным, а он оказался крупным таким здоровым совсем не богемного вида мужчиной, с добрыми собачьими глазами. Знаю, что Н.В. больше бы хотелось сравнения с кошачьими глазами, но у кошек глаза не бывают добрыми, про них много чего хорошего можно сказать, но кошачьи глаза какие угодно, но не добрые.).
И что его напечатанные, изданные книгами пьесы? Это ВОЗМОЖНОСТЬ современного театра, которая, по объему того, что он написал, как раз окажется, не сомневаюсь, не востребованной сценой процентов на 80%, если не более. Но, тем не менее, его пьесы (изданные) существуют как театр в возможности именно сегодня. И будут представлять театр (а не только драматургическую литературу) завтра, поскольку несут в своей литературной форме «структуры» бытия театра «здесь и сейчас».
Театр не сводится только к тому, что сейчас идет на сцене, и в то же время как раз и сводится именно к тому, что в данный момент, в данную секунду идет на сцене – антиномия театра.

И все-таки напечатанная, но не сыгранная пьеса может стать явлением литературы?