| Последние добавления | |||
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Идея создания проекта «Непридуманные рассказы о войне» принадлежит известному московскому священнику протоиерею Глебу Каледе. Каледа Глеб Александрович (1921-1994 гг.) – священник Русской Православной Церкви, протоиерей; церковный писатель; доктор геолого-минералогических наук, профессор. В начале Великой Отечественной войны был призван в Красную армию. С декабря 1941 года находился в действующих частях. В качестве радиста дивизиона гвардейских минометов «Катюш» участвовал в битвах под Волховом, Сталинградом, Курском, в Белоруссии и под Кенигсбергом. Был награжден орденами Красного Знамени и Отечественной Войны. Его воспоминания опубликованы одними из первых на страницах сайта.
читать целиком
Цель проекта – непредвзятое освещение героических и трагических событий Второй Мировой Войны и Великой Отечественной Войны.
Задача проекта – попытка формирования объективной картины Великой Отечественной Войны. Также одной из своих задач имеет освещение деятельности Русской Православной Церкви в годы войны.
На сегодняшний день существует несколько концепций войны, опирающихся не на факты, а на идеологические посылки. Например, в советской историографии войну выиграл социалистический строй. Западная историография приписывает успехи в победе над фашистской Германии себе, умаляя роль советского народа. Многочисленные исторические мемуары, опубликованные в последние годы, имеют тот же недостаток, так как подвергались идеологической обработке и редактированию.
Сейчас, когда идеологический прессинг в нашей стране отсутствует, мы публикуем непридуманные рассказы о войне непосредственных участников событий.
(Кликните на изображение, чтобы его увеличить)
Интернет-портал www.world-war.ru – электронное периодическое издание на русском и немецком языках. Представляет собой архив аудио, видео и текстовых файлов, а также редких фотографий (в том числе из семейных альбомов) военного времени. Свидетельство о регистрации СМИ Эл № ФС 77- 45540 от 23 июня 2011 года.
Особенность проекта — наличие переводных материалов: воспоминания участников войны из других стран – немцев, англичан, американцев, итальянцев, греков и т.д.
Проект «Непридуманные рассказы о войне» существует с марта 2005 года, не имеет финансирования, развивается силами прихода храма Всемилостивого Спаса и членов редакции.
Работа проекта «Непридуманные рассказы о войне» была отмечена в 2010 году на IX Всероссийском конкурсе за лучшее освещение в средствах массовой информации темы патриотического воспитания «Патриот России». Проект занял I место в номинации «Дети войны»
В июне 2011 года Интернет-проектом «Непридуманные рассказы о войне» www.world-war.ruсовместно с Институтом повышения квалификации руководящих кадров и специалистов системы социальной защиты населения г. Москвы (ipk.dszn.ru) была организована акция «Память», приуроченная к 70-летию начала Великой Отечественной войны. Проведена работа по сбору воспоминаний ветеранов войны и тружеников тыла, находящихся на обслуживании в социальных учреждениях города Москвы. Собранные материалы публикуются на сайте и находятся в свободном доступе.
В ноябре 2011 года руководитель протоиерей Александр Ильяшенко и коллектив проекта «Непридуманные рассказы о войне» заняли I место среди участников межрегионального конкурса журналистского мастерства «Слава России» в номинации «Слава России – Великая Отечественная».
Деятельность Интернет-проекта www.world-war.ru поддерживают:
1. ФГНБУ Российский Институт Стратегических Исследований.
Кликните на изображение, чтобы его увеличить
2. Академия управления МВД России.
Кликните на изображение, чтобы его увеличить
Материалы сайта www.world-war.ru используются в проведении школьных уроков по истории, для написания рефератов и курсовых работ.
РЕДАКЦИЯ САЙТА «НЕПРИДУМАННЫЕ РАССКАЗЫ О ВОЙНЕ»
Протоиерей Александр Ильяшенко, настоятель храма Всемилостивого Спаса (б. Скорбященского монастыря).
Руководитель проекта.
Образование: Московский Авиационный Институт, факультет Двигатели летательных аппаратов. Православный Свято-Тихоновский Богословский институт, богословско-пастырский факультет.
Сотрудник сектора Синодального Отдела Русской Православной Церкви по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями.
Член Союза писателей России.
Член Союза журналистов г. Москвы.
Председатель редакционного совета Интернет – портала «Православие и мир»
Иерей Фома Диц
Редактор немецкого приложения проекта.
Образование: Технический Университет в Мюнхене, архитектурный факультет.
Московская Духовная Семинария и Академия.
Татьяна Алешина
Главный редактор проекта.
Кандидат технических наук, старший преподаватель в МГСУ (МИСИ им. В.В. Куйбышева) и ПСТГУ.
Образование: Российский Православный Университет апостола Иоанна Богослова; Московский Государственный Строительный Университет, кафедра «Геоэкологии и инженерной геологии».
Марина Дымова
Заместитель главного редактора.
Ведущая раздела «Блокадный Ленинград»
Образование: Санкт-Петербургский институт культуры, библиотечный факультет.
Ведущий библиограф группы технической и естественнонаучной литературы информационно-библиографического отдела Российской Национальной Библиотеки.
Мария Александровна Шеляховская
Переводчик (английский язык).
Образование: Санкт-Петербургский государственный университет, физический факультет; РГПУ имени А. И. Герцена, факультет иностранных языков (кафедра английского языка).
Вера Иванова
Специалист по связям с общественностью.
Образование: Российская международная академия туризма, факультет менеджмента и экономики туристского бизнеса.
Тамара Амелина
Обозреватель проекта.
Образование: Московский Государственный Университет им. М.В. Ломоносова, механико-математический факультет.
Анатолий Данилов
Техническая поддержка.
Образование: Московский Авиационный Институт, аэрокосмический факультет.
Руководитель интернет-компании, руководитель портала «Православие и мир».
Сергей Зеленов
Системный администратор.
Кандидат физико-математических наук, сотрудник “Института системного программирования” РАН.
Образование: механико-математический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова.
В этом году мы отмечаем 77 лет со дня окончания Великой Отечественной Войны. PEOPLETALK благодарит ветеранов за мужество и отвагу, которые они проявили.
Блокадный Ленинград. Аноним.
Настоящим праздником для нас была баня. Впервые за долгие месяцы блокады нас повели в баню. Это было в июне или в июле сорок второго года. Наша группа закончила мыться, пришла другая группа девочек, незнакомых. Подача воды кончалась. Из крана сочилась тоненькая струйка. Все с удивлением смотрели на меня и молчали. В двух словах воспитательница объяснила, в чем дело, и попросила смыть грязь. Она подвела меня к девочке, мывшейся на крайней скамейке, и незнакомая девочка набрала из своего тазика воды в сложенные лодочкой ладошки и вылила ее на мое плечо. Я шла от одной девочки к другой, получая воду из ладошек, испытывая щемящее чувство благодарности. На помощь спешила какая-то кроха, неся в ладошках драгоценную воду. Вода вытекала из ее рук, но малышка тоже пыталась помочь и усиленно терла мое колено влажной ладошкой. Так или иначе, но я снова стала чистой, получив по пригоршне воды от каждой девочки. От радости я даже засмеялась. И вдруг засмеялись все девочки. Малышка зашлепала в тазике ладонями, расплескивая драгоценную воду. И для нас это был первый «салют», салют надежды на возрождение нормальной жизни, в которой баня перестанет быть событием и превратится в заурядную обыденность. Домой, то есть в детский дом, я возвращалась вместе с новыми подругами, испытывая нежные чувства ко всем сразу и смутно догадываясь, что получила необыкновенный урок доброты. Завыла сирена, оповещая о новой воздушной тревоге, но чувство благодарной нежности не исчезло.
Источник: портал world-war.ru
Леокадия Кофтун
Родом я из Могилевского района Белоруссии. Когда началась война, мне исполнилось 14 лет. Немцы пришли к нам через две недели после начала войны. Советские власти заранее подготовили людей, в задачу которых входило формирование партизанских отрядов из числа местных жителей, хорошо ориентировавшихся в местности.
Я, отец и два моих брата ушли к партизанам. Желающих было много, в том числе и среди детей и подростков. Моя мама одобрила это решение. Она считала, что с партизанами ее детям будет лучше, а иначе все мы могли попасть на немецкие заводы. Немцы очень плохо обращались с населением захваченных территорий, поэтому люди убегали к партизанам. Сначала шли немецкие войска, а затем отряды наемников. Вот они уже занимались грабежами и мародерством. Немцы забирали домашнюю скотину, но все остальное отбирали наемники. В партизанском отряде детей отправляли на вокзалы. Мы должны были собирать информацию о поездах, которые приходили и уходили, расспрашивать о целях и пунктах отправки составов. Немцы не могли предположить, что дети, мирно играющие на вокзале, на самом деле — разведчики. Честно говоря, мы и сами плохо понимали, насколько это опасно.
Пособников фашистов из числа местных жителей было немало. Люди верили, что немцы пришли надолго. Просто надо было как-то жить и где-то зарабатывать деньги, чтобы детей кормить. Но очень многие отказались сотрудничать. Жили плохо, бедно, но не захотели работать у немцев. Первое время многие не верили, что СССР выстоит. Но наступила первая зима, и моя мама, увидевшая, как немцы надевали поверх сапог валенки, тихо сказала мне: «Им Россию не победить. Зима победит немцев».
Я и отец воевали вместе. Мои братья ушли с другим партизанским отрядом. С ними я больше не виделась. Они погибли. А вот отца похоронили на моих глазах. Тогда к смерти относились философски. Люди вокруг считали, что умершие — счастливые, потому что они отмучались. Такое отношение к смерти было у всех — взрослых и детей. Но, несмотря на то, что нас окружала смерть, ставшая неотъемлемой частью нашего существования — гибель отца я пережила очень тяжело.
Но было место и счастью на войне. Люди влюблялись, создавали семьи, играли свадьбы. Война — время серьезнейшей переоценки смысла жизни. На войне начинаешь ценить каждую минуту. И вот свадьбы становились такими счастливыми моментами, когда вдруг забывали, что вокруг смерти, страдания и полная неизвестность. ЗАГСов тогда не было, в церквях венчались. Столы накрывали тем, что было. В деревнях меняли одежду на продукты. Свадебное меню — хлеб, картошка, каши. Ничего вкуснее я после войны не ела.
Партизанские отряды для тысяч людей стали спасением. К Сталину относились по-разному. Моя семья поддерживала советскую власть, хотя отец был из богатой раскулаченной семьи. Но, когда началась война, не было сомнений, на чьей мы стороне. Моя мама так и не увидела живыми ни братьев, ни отца. Она очень тяжело пережила эту утрату, но понимала, что такова была цена победы. В перерывах между заданиями дети в лесу играли в лапту. Такое у нас было детство.
Мечтать, конечно, мечтали. У каждого были свои мечты. Я мечтала о соли. В Белоруссии было плохо с солью. И вот, когда летчики прилетали за ранеными, они меня спрашивали: «Ну что ты тебе парень привезти?» Меня так в шутку называли. Женской одежды не было, приходилось носить то, что было под рукой. Я просила соли привезти. Удивлялись просьбе, конечно, другие ведь просили конфет привести, а я соль. Как хотелось соли тогда, так мне, наверное, в жизни больше ничего не хотелось. Вся еда была несоленая. А вот если привозили соль, у меня был праздник.
Победу я встретила на Украине. Ночью слышу — шум, крик. Думаю, что-то опять случилось. Почему люди кричат? Оказалось, объявили о завершении войны.
Источник: bbc.com
Локшины Татьяна Александровна и Григорий Ильич
Г.И. — Познакомились мы в столовой, и я начал за ней ухаживать. Вначале мы, правда, поругались, но потом нас помирила ее подруга.
Т.И. — А буквально через две недели знакомства решили пожениться. Пришли 7 марта 1942 года в ЗАГС втроем: я, Гриша и его друг. Нас сразу зарегистрировали, война ведь, какие уж тут церемонии, даже свидетелей не требовалось. И только там, в ЗАГСе, я узнала какая у него фамилия, вот такая умная была. Что поделать, влюбилась я в него сильно, хотя поклонников было много. Столько было вокруг хороших ребят, но все как друзья, а вот в Гришу влюбилась до потери пульса, даже сама удивляюсь. Вот так мы поженились, никакой свадьбы, конечно, у нас не было, и ничего, с тех пор 65 лет уже вместе… А уже в ноябре 1943 года там же в Вологде у нас родилась дочка. Ехать мне было некуда, поэтому в своем госпитале и родила.
И все как могли, помогали нам с ребенком. Один раз мы оба были на службе, а дочка вместо кроватки лежала в ящике из-под снарядов. Она начала плакать, и ее услышал наш повар, украинец. Когда я пришла, он мне и говорит: — «Дохтор, як же ваша дитина плакала, но я ее успокоил». — «А как?» — спрашиваю — «Я нашел трохи супу, нажевал хлеба, из ложечки ее накормил, и она зараз уснула…» А дочке было-то всего ничего…
Источник: проект «Я помню»
Лепская (Хмара) Дина Павловна
С великой, никогда не ослабевающей благодарностью вспоминаю жителей деревень в Западной Белоруссии. Жили они крайне бедно. Вот когда нам стало понятно, почему сельские люди по дороге в город не надевали обувь: они очень берегли её. Деревни были небольшие, поселения располагались близко друг от друга, через каждые три — пять километров. В избах почти ни у кого не было настоящей мебели. Половину избы занимала русская печь, на которой спали. Были в избах “полати” – сбитые из досок спальные места. Иногда под ними находился лаз в погреб. Обычно между окнами располагался грубо сколоченный стол и лавки, на которых сидели. В красном углу висели иконы, украшенные вышитыми полотенцами, горела лампада. Часто под одной крышей с жилой избой располагался и хлев для скотины. Избы были добротные, но, в основном, небольшие.
Вот через эти деревни в день проходил не один десяток людей: такие же беженцы, как мы, отставшие от частей бойцы и окруженцы. И всех их привечали и кормили эти люди. Помню, как однажды мы подошли к крайней избе и попросили напиться. Хозяйка настежь открыла калитку, приглашая нас войти во двор, мы все расположились прямо на траве, чтобы немного отдохнуть, а женщина побежала вдоль по улице с криком: “У меня беженцы, несите еду!”. И отовсюду потянулись женщины с хлебом, молоком, вареной картошкой. У этих людей ничего другого не было, они делились с нами тем, что ели сами.
Источник: портал world-war.ru
Сивков Василий
Война запомнилась тем, что мама стала печь невкусный хлеб — с лебедой и другими примесями. Особенно голодно было весной. Работали в колхозе за трудодни, на которые начисляли зерно — по 200-300 граммов на каждый. Полученного до следующего урожая не хватало. Спасение приходило, когда отрастала трава, и коровы начинали давать молоко. Недостаток питания сказывался на растущем организме. Меня, например, при росте 1,48 метра даже в армию не хотели брать. А ведь отец мой был выше 1,80 метра.
Я на себе испытал, чем могут заниматься дети в 9-11 лет в сельском хозяйстве. В первый же день каникул давали наряд: бороновать поля, засеянные вручную, затем вывозить навоз, полоть посевы от сорняков, пасти скот, заготовлять корма. А с наступлением уборки и сева озимых работы было вообще невпроворот. Меня постоянно закрепляли за комбайнами «Коммунар», которые приходили на наши поля. Я должен был залезать внутрь комбайна и растеребливать спрессованную солому. Работать приходилось наравне со взрослыми. Отдыхали только в дождливую погоду, или когда ломался комбайн.
Семилетку я кончал в Верхолемье. В школу каждый день ходил за четыре километра. Из дома выходили затемно, очень боялись, так как в лесах было много волков. Зимой в сильный мороз или метель нас оставляли ночевать в общежитии. Спали на двухярусных нарах, зачастую на голых досках, питались всухомятку принесенными хлебом и картошкой. В сборище ребят разного возраста и из разных деревень по вечерам вспыхивали драки. Вот в таких условиях (при отсутствии или нехватке учебников, тетрадей, освещения) учились. Я получил в нашей школе такие знания, что без проблем выдержал вступительные экзамены в Глазовский сельхозтехникум.
Источник: газета «Сельский маяк»
Вавилин Леонид Филиппович
В сорок первом году я был ещё ребенком, мне было двенадцать лет. О начале войны мы узнали, как и многие, из радио. Я увидел, что вокруг люди начали бегать и суетиться. Было непонятно, что происходит и что будет дальше. Мы жили в Сталинграде, между рядовыми частями немцев и «наших». Мы были в окопе с семьёй: мама, её сестра со своей семьёй, а ещё наши соседи. Тогда было издано распоряжение, что все жители частного сектора должны приготовить себе убежище. В этом убежище мы и скрывались, пока вокруг стреляли и бомбили.
Мы нуждались и в воде, и в еде, и, несмотря на то, что наш окоп находился между рядовыми частями СССР и Германии, приходилось бегать в овраг под мостом, где проходил ручей. Я не ходил: ещё был к этому не готов, наверное. Как-то раз моя мама пошла с ведром за водой, а с ней — муж её племянницы, Василий. Они пошли под мост и больше не вернулись. Уже после я бегал туда: мама лежала на мосту, ведро стояло рядом с ней, а муж её племянницы сидел мёртвый под мостом, прислонившись к столбу. Следующей ночью кто-то поджёг мост, и всё это сгорело… и мама, и Василий. У меня никого не было: ни родных, ни близких. Они стали расспрашивать меня: как, что и где случилось. После всего услышанного они спросили меня: «А ты хочешь к нам в армию?». А я, 13-летний мальчишка, конечно, ответил: «Хочу!» Когда немцы приближались к Волге, мы оказались на их территории, поэтому они выгнали нас подальше от передовых позиций. Так мы обнаружили подвал большого трёхэтажного Комсомольского дома, который и стал нашим новым убежищем.
Ещё помню, как я жил с несколькими семьями. Там оказался я и ещё один мальчик такого же возраста. Это было уже после окружения немцами, зимой. А зима та была очень суровой, было много снега. Я и мой товарищ брали топорик и искали, где погибла лошадь или какое-то другое животное. Мы находили торчащие из-под снега копыта, шли туда, вырубали мясные части и приносили обратно в балку. Питались тогда все с одного котла. Запах варёной конины был специфическим. После окружения немцев обеспечивали с воздуха: с самолетов сбрасывали «бомбы» с продуктами. И мы с этим мальчишкой пытались опередить немцев, чтобы хоть что-то успеть взять. Там было многое: и котлеты, и колбаса, и щи. Кроме того, на прямой дороге на Сталинград остался нескончаемый поток брошенных машин. В этих машинах было всё, что хочешь: и часы, и одежда, и питание, в том числе мясо холодильное, которое хранилось в рефрижераторах. Вот это было такое впечатление.
После того, как победа «наших» под Сталинградом была уже определена, с освобождёнными обязательно встречались командиры полков и дивизий. 3-го февраля 1943-го в наш овраг заявились два командира. Один — с артиллерийского дивизиона, другой — из политотдела, с фронта. Я один там был сирота. У меня никого не было: ни родных, ни близких. Они стали расспрашивать меня: как, что и где случилось. После всего услышанного они спросили меня: «А ты хочешь к нам в армию?». А я, 13-летний мальчишка, конечно, ответил: «Хочу!». Командиры обещали вернуться за мной через некоторое время. 10-го февраля приехал командир отдельного 13-го гвардейского артиллерийского дивизиона, капитан Гипоренко, и сказал мне собираться. Когда я собрался, у меня оказалось два мешка вещей. Солдатам столько было не положено, но там были и одежда, и тёплое одеяло, почти все, что осталось у меня, у сироты. И капитан всё-таки согласился это всё взять. Мы поехали в Сталинград.
Потом меня нашла тетушка. Оказывается, она меня искала, пока шла война, отправляла во все инстанции письма
В Сталинграде штаб находился в Бекетовке. Я оставался пока у командира этого дивизиона. Это произошло после разгрома немцев, и все готовились переезжать. Наш дивизион был определён под Курск. Мы поехали туда в феврале, были оттепели. Трупов было страшно много, зрелище незабываемое. Возили трупы на листах железа, выкапывали могилы, где придётся. Командир определил меня в службу артснабжения, прикрепил меня к двум старшим лейтенантам Захарову и Стоцкому. Ехали мы на захваченном немецком мотоцикле, по пути попался еще один мальчишка, такой же как и я, забрали его с собой. Звали его Володя Платонов. Вот с этого началась моя служба или жизнь в среде военных. Началась Курская битва. Помнится хорошо, как в канун наступления самолёты летали всю ночь, не переставая. Шла бомбёжка немцев. И потом пошло уже продвижение, мой дивизион шёл через Белоруссию, затем через Гомель и в Польшу. В 1944 году открыли Суворовские училища, и моё командование направило нас с Володей в одно из таких училищ. Нас определили в училище, которое находилось в Чугуеве, под Харьковом. У нас были адреса родственников солдат, с кем воевали, и вот, пока мы ехали, заезжали к родне. Людям было приятно послушать рассказы про их родственников на фронте. Когда мы приехали в Чугуев, начальник училища развел руками: «Ребята, дорогие, я бы вас с удовольствием взял…» (а мы приехали с фронта со значками гвардейцев) «…но переполнено всё, некуда вас определить». Тогда он посоветовал поехать в Тульское Суворовское училище. Мы подумали с Володей и поехали в Днепропетровск. Там у нас было несколько адресов, с кем я был непосредственно в одной батарее. Однако перед тем, как пойти по адресам, мы пошли в военкомат. Нас отметили и оставили там. Мы рассказали коменданту, что получилось с училищем, и он хотел нас отправить в ремесленное училище, но его секретарь посоветовала отправить нас в музыкальный взвод. Отпечатали нам направление туда, комендант подписал.
Привезли нас в музыкальный взвод, там нас посадили на инструменты в духовом оркестре: меня — на бас, а Володю – на баритон. Здесь мы и проходили дальнейшую службу. Володя переписывался с сестрой и решил уехать к ней, а я остался. Уже играл в оркестре, меня брали играть на танцы, в клубы. Таким образом я прослужил до 1944 года. Потом меня нашла тетушка. Оказывается, она меня искала, пока шла война, отправляла во все инстанции письма. Как сейчас помню: пришло мне письмо, малюсенький-малюсенький листочек (там по ошибке написали фамилию не Вавилин, а итальянскую фамилию Вавилли). С тех пор я с этой тетушкой переписывался. В 1945-м, когда война закончилась, полки начали расформировывать, в оркестрах нужды уже не было. В полк пришло письмо, что тетушка меня просит отпустить к ней, меня вызвал замполит. Они не хотели меня отпускать, но после разговора все же отпустили.
Про Победу узнали, когда я был еще в армии, в запасном полку. Это было невероятно, было громадное ликование. Трудно передать такое впечатление. Были такие торжества, что никто не мог остановиться. Это были очень тяжёлые времена, тяжело даже описать, надеюсь, что больше никто не окажется в такой ситуации.
Источник: hse.ru
Владимир Максимов
По привычке я проснулся рано – часа в 4. Хотя здесь это все относительно: всю ночь можно читать. Свежий ветер гулял по комнате. Для полноты комфорта не хватало одного: нельзя было закинуть руки за голову – «сквозное пулевое ранение мягких тканей левого надплечья» — все еще дает о себе знать. Невольно я вспомнил утро 1 мая – месяц тому назад я проснулся под сосной, где выбрал местечко, не покрытое снегом. Был такой же розовый восход, морозило. Мороз, неожиданно нагрянувший 1 мая, давал чувствовать себя всю ночь. Вылезши из-под плащ-палатки я с удивлением увидел, что штаб бригады, среди которого я спал, куда-то откочевал. Я попрыгал, потряс руками, нацепил на шею автомат и полез по склону сопки – разыскивать своих. Было удивительно тихо. Невольно вспомнилась прошедшая ночь и, по ассоциации, первомайская ночь 1941 г.. В то самое время, когда Мартинсон отплясывал в доме ИТР, в 1942 г я лежал под спиленной сосной и с напряженным интересом всматривался в светлое небо. Там кружил немецкий самолет. Время от времени (через несколько минут, но мне-то казались эти промежутки длинными) под фюзеляжем вспыхивал свет и с противным свистом летела бомба. Совсем близко раздавался негромкий взрыв, за ним – стоны и т.п. В общем, случайно нас нащупали. В 1941 г. я злился на то, что Зина, не желая семейных осложнений, не пришла на вечер. В 1942 г. я злился на себя, на людей, которые после каждого взрыва начинали бегать, на самолет, а больше всего испытывал некоторую неуверенность в том, что утро 1 мая застанет меня в живых. Госпитальные дни похожи один на другой. Я купаюсь в непередаваемом ощущении благополучия: чистое белье, хорошая погода, прогулки в саду (за палисадником широкая-широкая Двина), можно мыться хоть 10 раз в день. Подоплека всех этих ощущений в самой простой радости: радуюсь тому, что я живу, а не догниваю в каком-нибудь карельском болоте.
Источник: портал world-war.ru
Балашова Инна Тимофеевна
По-настоящему конец войны я ощутила в какой-то простой будничный день. Кто-то позвонил, я открыла дверь и увидела немца, невысокого, худого. Он что-то просил, но я, не задумываясь, закрыла перед ним дверь. В то время пленные немцы были заняты в строительстве, восстановлении разрушенных домов. Часто я встречала их и на нашей улице. Я не испытывала ни страха, ни жалости к этому уже побежденному врагу. Я вернулась к своим делам, но эта встреча породила во мне какое-то беспокойство. Я вдруг усомнилась в своем праве на одну лишь ненависть, которую мы испытывали не только к Гитлеру, но и ко всем немцам. Вопреки укоренившейся идеологии, постоянной жажде отмщения за все наши беды, в этом жалком, голодном, уставшем немце не сразу, а после долгих размышлений я признала человека, и душа моя, изуродованная войной, начала тоже «вочеловечиваться». Моя война закончилась именно в этот день.
Мне повезло. Я пережила блокаду. Остались живы отец, мать, бабушка и тетя. Возвратился домой дядя, пройдя плен, чужой и отечественный. Мы продолжали жить в тех же комнатах. Сразу после войны местные «нострадамусы» предрекали нам, блокадникам, остаток жизни сначала в десять, потом в двадцать лет. Тогда и это казалось счастьем!
Источник: проект «Дневник ветерана. Непридуманная история войны»
Розов Виктор Сергеевич
Кормили плохо, вечно хотелось есть. Иногда пищу давали раз в сутки, и то вечером. Ах, как хотелось есть! И вот в один из таких дней, когда уже приближались сумерки, а во рту еще не было ни крошки, мы, человек восемь бойцов, сидели на невысоком травянистом берегу тихонькой речушки и чуть не скулили. Вдруг видим, без гимнастерки, держа что-то в руках, к нам бежит еще один наш товарищ. Подбежал. Лицо сияющее. Сверток — это его гимнастерка, а в нее что-то завернуто.
— Смотрите! — победителем восклицает Борис. Разворачивает гимнастерку, и в ней… живая дикая утка.
— Вижу: сидит, притаилась за кустиком. Я рубаху снял и — хоп! Есть еда! Зажарим.
Утка была некрупная, молодая. Поворачивая голову по сторонам, она смотрела на нас изумленными бусинками глаз. Нет, она не была напугана, для этого она была еще слишком молода. Она просто не могла понять, что это за странные милые существа ее окружают и смотрят на нее с таким восхищением. Она не вырывалась, не крякала, не вытягивала натужно шею, чтобы выскользнуть из державших ее рук. Нет, она грациозно и с любопытством озиралась. Красавица уточка! А мы — грубые, пропыленные, нечисто выбритые, голодные. Все залюбовались красавицей. И произошло чудо, как в доброй сказке. Кто-то просто произнес:
— Отпустим!
Было брошено несколько логических реплик, вроде: «Что толку, нас восемь человек, а она такая маленькая», «Еще возиться!», «Подождем, приедет же этот зараза повар со своей походной кухней-таратайкой!», «Боря, неси ее обратно». И, уже ничем не покрывая, Борис бережно понес утку обратно. Вернувшись, сказал:
— Я ее в воду пустил. Нырнула. А где вынырнула, не видел. Ждал-ждал, чтоб посмотреть, но не увидел. Уже темнеет.
Когда меня заматывает жизнь, когда начинаешь клясть все и всех, теряешь веру в людей и тебе хочется крикнуть, как однажды я услыхал вопль одного очень известного человека: «Я не хочу быть с людьми, я хочу быть с собаками!» — вот в эти минуты неверия и отчаяния я вспоминаю дикую утку и думаю: нет-нет, в людей можно верить. Это все пройдет, все будет хорошо.
Источник: Розов В.С. Удивление перед жизнью. Воспоминания.
Вагина Евгения Захаровна
Однажды (это уже конец 1943 г.) мы выступали в Военно-медицинской академии. Сначала выступали в зале для раненых, которые могли ходить. Мы дали наш концерт, а потом шли по палатам и тоже пели и читали для тех, кто ходить не мог. Раненые нас обнимали и целовали. Все соскучились по детям. И нам совали кулечки с чайной ложечкой сахарного песка. И вот в одной из палат я случайно обратила внимание на койку слева. Там лежал раненый: нога у него была на подвесе, а голова и левая рука — перевязаны. Я прохожу мимо и на спинке кровати вижу — табличка «Михайлов Захар Тихонович», мой отец. Я его увидела и даже сразу не поняла — он или нет. Он мне рукой машет, и слезы радости, конечно, на глазах. С тех пор в эту палату мне вход был открыт. Он лежал в палате тяжело раненых. Я туда бегала, как только мне удавалось, и меня всегда пускали: кому что-нибудь расскажу, спою, напишу за кого-то письмо, в общем, стала им как своя.
Когда папа пошел на поправку — уже и маму стали пускать. Когда он выздоровел и вышел из госпиталя, мы провожали его опять на фронт. Пункт, где их формировали, находился за знаменитыми ленинградскими «Крестами». Отец был трижды ранен и всякий раз потом уходил на фронт, а в этот раз мы с мамой его провожали. Больше мы его уже не видели. 23 апреля 1944 года он погиб. Но сохранились письма отца, проникнутые любовью к матери, жене своей, и любовью к нам. В каждом письме писал маме: «Береги детей!» Вот какое чувство было у человека! И в письмах всегда полная уверенность в победе! Будто знал, что немного немцам осталось терзать нас, бедных.
Источник: Моя блокада (документальные очерки)
Крутов М.С.
Мой дедушка по материнской линии Эфроим Пушин умер довольно молодым, сорок с чем-то ему было. Его семья жила в Екатеринославле. В семье было семеро детей: единственная дочь — моя мать и шесть братьев. Дедушка управлял имением какого-то помещика, был честным человеком, очень щепетильным. Его оклеветали. Умер скоропостижно от инфаркта, не пережив клеветы. Бабушка осталась с семью детьми. Как мама рассказывала, они жили на пенсию в 100 рублей. Мало, конечно, но как-то более или менее хватало. Бабушка ещё сдавала комнаты. Квартира была не такая маленькая, очевидно, раз было, что сдавать.
Надо сказать, что после революции все сыновья получили высшее образование. Мама тоже окончила гимназию, учёба была платной. Она училась экстерном, потому что это было дешевле, но и было для неё огромным счастьем, потому что учиться она любила и хотела.
Это еврейская семья. Бабушка Татьяна Белла — двойное имя, но, наверное, не Татьяна, а другое всё-таки имя у нее было. Я её не застала, как и дедушку, но знаю, что все её звали Татьяна Анисимовна. А дедушку звали Эфраим Самуэль. Моя мама Раиса Ефремовна[1] Пушина. Все дети были способными.
Двое старших учились за границей. Старший брат Борис учился в Германии, стал врачом-рентгенологом. Работал в России в частной клинике. Борис погиб от случайной пули. В гражданскую войну он ехал в автобусе, и какая-то бандитская шайка расстреляла автобус.
Второй брат, Гавриил Ефремович Пушин — крупный инженер. Учился тоже в Германии и стал строителем химического комбината в Горловке, в Донбассе, уже при советской власти. Имел один из первых орденов Ленина, имел персональную машину (тогда этого почти ни у кого не было). Но, может быть, именно это его и загубило. В 1937 году его арестовали. Это был один из первых открытых процессов, описанных Лионом Фейхтвангером в книге «Москва, 1937 год». Собственно мои сведения оттуда, потому что я Гавриила почти не помню. Но помню ситуацию, которая вокруг него развернулась. Этот процесс назывался «Радека — Пятакова» — так называемые троцкисты, которые обвинялись в том, что по указу Троцкого в 1933 году организовали «параллельный центр», задачей которого было руководство преступной антисоветской, диверсионной и террористической деятельностью. Гавриил был расстрелян в 1937 году. А в 1963 году он был реабилитирован за отсутствием состава преступления! Жена его была осуждена на 8 лет ссылки в Потьму за так называемое недоносительство, как жена «врага народа». Она должна была донести на него! Понимаете, сейчас это Вам и вашему поколению, тем более ещё более молодым, кажется невероятным. Тогда все жёны или родственники, все обвинялись именно в недоносительстве. Понимаете, как дико, безнравственно был поставлен вопрос?
Причём на самом деле его обожали все рабочие, я это уже помню по рассказам родителей. И целая делегация рабочих приехала просить за него. Никто не мог поверить в то, что он «враг народа», «диверсант» потому, что он работе отдавал все свои силы. Этих рабочих тоже арестовали. Помню, уже мама рассказывала о свиданиях, на которые она ходила к нему. На одном из первых свиданий он говорил: «Это невероятно! Это ошибка, все скоро разъяснится!» На втором, мама говорила, его нельзя было уже узнать, он был страшно бледный и худой.
Остальные братья репрессированы не были, работали в основном инженерами на разных предприятиях. Один из них тоже жил в Донбассе с семьей. Ещё был брат Иосиф — адвокат, который довольно рано умер. Его я помню.
Когда жена Гавриила была сослана в Потьму, мы с мамой ходили на почту и посылали ей посылки. Мне никто ничего не объяснял, но знаете, дети всё равно все слышат и понимают. Я помню, что смотрела, читала адрес, видела это слово — «Потьма». Я его запомнила. Мне оно казалось очень страшным: в нем были «пот», «тьма». Кстати, Потьма находится совсем недалеко от Москвы — 300 километров в сторону Дивеево. Помню, мы ехали в первое своё паломничество в Дивеево. Едем, едем, и вдруг я вижу впереди какой-то странный серый объект: какие-то дома, бараки какие-то, свинцово-серые заборы. Подъезжаем ближе — колючая проволока, вышки, — и я вижу табличку «Потьма». Мне казалось, что это где-то за Уралом, что это далеко, а это совсем близко. Ничего не уничтожено! Всё стоит. Для меня это было потрясение! Эта Потьма, которая мне казалась каким-то страшным, адским местом, она, оказывается совсем рядом.
Остались у них две девочки, мои двоюродные сёстры. Одна, Маргарита, постарше меня на два года, а другая, Татьяна, на год меня моложе. Старшую взяла к себе и удочерила сестра матери. Девочка выросла благополучно в той семье. А младшая, попала дяде-холостяку, маминому брату адвокату Иосифу. Целый день он был где-то на работе, и мы с мамой часто ездили к ней. Там мама готовила, стирала, проверяла уроки и т.д. Причём это было вопреки воле отца. Отец ни за что не хотел общаться. Может быть, он считал, что семья Гавриила —правда, враги народа, я не знаю — это осталось тайной для меня. А может быть, он просто боялся за себя, за нас всех.
Мама, когда мы задерживались и приходили домой, когда отец уже был дома, мне говорила: «Ты только папе не говори, где мы были». И я помню, что говорила ему, что мы гуляли. В этот момент я его ненавидела. Мне было восемь лет. Для ребёнка врать – противоестественно. И это было то, что потом надолго между мной и им поставило какую-то стену, хотя он очень любил меня и брата. Я чувствовала доброту матери. Она мне часто говорила: «Знаешь, соседка-старушка из дома не выходит, пойди, спроси, может, надо в магазин сходить?» Или испечёт пирожков, скажет: пойди, отнеси какой-нибудь больной. Я помню, что я чувствовала в этот момент радость и какую-то благодарность. С отцом было не так, я не понимала, почему ему нельзя рассказывать о поездках к двоюродной сестре.
Моя мама очень талантливый человек, хоть и не особо реализованный в этой жизни. Дореволюционные годы обучения в гимназии были для неё драгоценны, она про это мне очень много рассказывала. Ей бабушка сказала: «Если хочешь учиться, у нас есть богатый родственник, пойди к нему и попроси денег». Ей тогда было 15 лет. Она рассказывала мне, как стояла на кухне довольно долго, ждала, пока он придет. Он вышел, мама рассказала ему о своем желании, и он дал денег на последние два года гимназии. Училась очень хорошо, по-моему, окончила даже с серебряной медалью и поступила потом в Московский университет на юридический факультет. Я не помню, почему потом она оставила эту профессию и поступила в зубоврачебную школу, окончила её и работала всю жизнь зубным врачом.
В Москве мама вышла замуж за моего отца Николая Петровича Ратнера. Он родился на Украине в маленьком городке Золотоноша, в Черкасской области. Это было еврейское местечко. Отец гораздо меньше мне рассказывал, я меньше времени с ним проводила. Знаю, что у него было две старшие сестры. До революции они обе уехали в Америку. Они там как-то более или менее преуспели. Иногда нам присылали какие-то посылки, помню фотографии. Был младший брат Александр. Они оба с папой по семейному преданию то ли реально крестились, то ли получили справку о крещении, что было тогда довольно распространено. До революции существовала так называемая «черта оседлости» для евреев. Евреи не имели право жить в больших городах. Поэтому, вероятно, евреи так охотно принимали революцию. Они ведь были заперты в маленьких нищих местечках, где заниматься было абсолютно нечем. Там у них не было ни земли, ни возможности учиться, ни возможности нормально работать. Это очень хорошо описано у М. Шагала в его автобиографии. Имя Николай отцу, конечно, дал священник. Это не его настоящее, не еврейское имя. А брата крестили или дали справку, что он крещён как Александр. Этот Александр, я его никогда не видела, был довольно известный революционер на Кавказе. В 1937-м году репрессирован и расстрелян. А семья его, жена и маленький сын, жили в Харькове. Сын был мой ровесник. Во время войны они остались в Харькове и были расстреляны немцами. Я очень хотела познакомиться с этим мальчиком. Я знала, что его звали Марк (так звали нашего дедушку по линии отца), но никогда его не видела. Часто думала, каково было ему, двенадцатилетнему мальчику, когда вели на расстрел.
Отец поступил в Харьковский университет и учился на математическом факультете. Впоследствии почему-то оставил математическое поприще, хотя блестяще знал математику, но поступил в медицинский. Он очень любил своё дело, много сил ему отдавал. Работал в поликлинике, второй после Кремлёвки, где лечились все бывшие наркомы. Там он заведовал рентгеновским отделением.
Сейчас считается практически нормой врачам, даже некоммерческим, платить. А отец никогда не брал даже коробки конфет, он просто приходил от этого в ярость. Хорошо помню, как говорил: «Я не могу наживаться на несчастьях людей!» Отец очень любил советскую власть. Это я запомнила потому, что была уже достаточно сознательной. Вероятно, считал, что был ей всем обязан.
В школе математика, тригонометрия были мне совсем не интересны. Мама мне помогала, объясняла, решала задачи по тригонометрии. Со времени, когда она всё это учила, прошло лет 20. Или тогда по-другому учили, или она с любовью училась. Кроме того, она прекрасно знала немецкий и французский языки. Во время войны преподавала языки в школе. Мне помогала всегда с языками.
Кроме того, мама была замечательной рассказчицей. Любила читать стихи, много помнила. Именно она заложила у меня первый интерес к литературе. Она часто мне читала балладу, которую я недавно нашла в Интернете. Последние стихи я хорошо запомнила. Это Дмитрий Мережковский, стихотворение называется «Сакья-Муни». Оно как бы о Будде, но на самом деле говорится о Боге христианском. Толпа нищих во время грозы прячется в храме. Там стоит огромная статуя Будды, и у Будды в головном уборе сияет огромный бриллиант. И нищие решают его украсть. И как только они подходят к Будде, начинается страшный гром, молния, они падают в страхе и ужасе. Один из них встаёт, подходит к статуе и говорит ей с таким упрёком: «Ты не прав! Зачем тебе этот бриллиант, а мы нищие, голодные, в лохмотьях. Ты говоришь, что ты такой любящий всех, а на самом деле, ты готов нас покарать». И дальше слова, которые я запомнила с 6-ти лет:
Он умолк, и чудо совершилось:
Чтобы снять алмаз они могли,
Изваянье Будды преклонилось
Головой венчанной до земли, —
На коленях, кроткий и смиренный,
Пред толпою нищих Царь вселенной,
Бог, великий бог, — лежал в пыли!
Мама любила это стихотворение, и оно нравилось мне. Дети любят сто раз одно и то же слушать. Я помню, как она иногда лежала на диване, хотела отдохнуть после работы, засыпала, а я её толкала всё время: «Ну, дальше, дальше, рассказывай дальше». И потом было ещё одно стихотворение, которое я тоже запомнила, оно называлось «Белое покрывало», автора, по-моему, никто уже сейчас не помнит. Там речь шла о молодом повстанце, венгерском графе, который возглавил какое-то восстание против, видимо, австрийцев, был схвачен и приговорён к казни. Мать пришла навестить его перед казнью, и он жалуется, что не боялся никогда погибнуть в бою, но вот этой позорной казни ужасно боится. Она его утешает и обещает, что пойдёт к правителю, упадёт ему в ноги и будет умолять о помиловании. Выйдет на балкон перед помостом, где его должны повесить: если будет в чёрном, то, значит, ничего не получилось, а если в белом покрывале, то, значит, он спасён. И вот она вышла в белом покрывале. Он идёт и улыбается счастливо, и на помост восходит с улыбкой, и «в самой петле — улыбался!» И в конце я запомнила такие стихи [2]:
О, ложь святая!. . Так могла
Солгать лишь мать, полна боязнью,
Чтоб сын не дрогнул перед казнью!
На таких произведениях меня воспитывали.
Я родилась в Москве в 1929 году. Наша семья жила на 1-й Мещанской улице. Это та часть проспекта Мира, что у Садового Кольца. Это были огромные коммунальные квартиры. Жило около 30 человек, десять семей. У нас по тем временам были очень хорошие условия — комната 30 м2 и ещё маленькая прихожая перед ней. В коммунальной квартире общая кухня, общая ванная, общий туалет. По коридору можно было кататься на велосипеде, что мы с братом и делали.
Все жили в коммунальных квартирах. Эта квартира до революции принадлежала купцам Кашириным, я это помню хорошо, потому что хозяйка Александра Павловна, дочь хозяев, жила там же, в этой же квартире. Это была богатая купеческая квартира. Мы не считали, что можно жить по-другому. Нам казалось, что мы живём нормально. Родители, интеллигентные люди, создавали нам с братом необходимые условия. Учились мы с братом очень хорошо. Брат всю жизнь круглый отличник. Когда мы уезжали летом куда-то отдыхать, бросали жребий, куда поедем, родители всегда придумывали какие-то интересные места: на Волгу, на Оку… В общем, это было всегда как-то увлекательно и интересно. Мебель в комнате не менялась никогда. Я прожила в этой квартире до 30-ти лет.
Все свои довоенные и послевоенные платья и пальтишки я помню до сих пор, потому что их было очень немного. Мама покупала или что-то кому-то отдавали шить, надставляли без конца. У меня было одно летнее нарядное, одно зимнее нарядное платье, но когда я надевала их, это был праздник. К нам домой приходила учительница немецкого и французского языков. На это родители денег не жалели, хотя жили мы небогато. Отец работал на полторы ставки, чтобы нас содержать, притом, что рентгенолог – это вредная профессия. Мама тоже работала, поэтому у нас дома была помощница — девчонка из деревни, приехавшая в Москву, чтобы устроиться работать на фабрику. Поэтому она практически за очень маленькие деньги и питание помогала маме по дому. Она жила в маленьком темном закутке в прихожей напротив нашей комнаты.
Отец каждый вечер, приходя домой с работы, проверял у нас уроки. И если что-нибудь не так, тетрадка летела в угол. Мы с братом его побаивались. Каждую среду, когда он приходил пораньше домой, ходил со мной в кино или просто гулять, мы разговаривали о «высоких материях».
При советской власти были запрещены ёлки. Свою первую ёлку помню хорошо. Это был, наверное, 1936-й год. Она была украшена мандаринами, конфетами и самодельными гирляндами. Мы с мамой как-то их мастерили.
А мои дни рождения были феерические! Отец и мать принимали в подготовке активнейшее участие. Приходила куча детей — все мои двоюродные братья и сёстры, школьные друзья. Отец и мать устраивали нам представления, какие-то шарады… Помню, отец изображал из себя карлика: на руки надевались ботинки, а из подмышек кто-то, стоящий сзади, руками жестикулировал. Мои дни рождения — это было всегда совершенно невероятное веселье. Только теперь, задним числом, я скажу, что было много надежд… Мы, дети, ничего не понимали, в каких условиях живём. После войны мало что изменилось.
В августе 1941-го года мы с мамой уехали из Москвы. Отец оставался в городе. Брат был на трудфронте, рыл окопы, ему исполнилось 17 лет. Его признали не годным на фронт по зрению из-за сильной близорукости. В 42-м или 43-м году он ненадолго приезжал к нам в Челябинскую область, где мы с матерью находились в эвакуации. Туда отправляли семьи врачей. Кого-то в — Ташкент. Мы были с тремя мамиными подругами, тоже зубными врачами. Это была глухая деревня, 60 километров от железной дороги. В ней не было врачей, а уж тем более зубных врачей. Почему-то они не работали как врачи и даже как медсёстры, хотя могли бы. Работали в колхозе. Мы сильно голодали, потому что у всех деревенских были огороды, была живность какая-то — птица, корова, а у нас не было ничего.
Нас подселили в деревенские избы к совершенно незнакомым людям. Кроме того, эти незнакомые люди, как потом выяснилось, были потомками кулаков, высланных когда-то с Украины. И они в нас видели родственников советских начальников из Москвы и ненавидели. Первое, что они сделали, обокрали. В одной комнате жили они, в другой жили мы с мамой. Ничего не запиралось. Они постоянно обворовывали нас. Мама, конечно, привезла какие-то вещи с собой. Знала, что едем надолго. Мы видели наше бельё на них, а они не стеснялись этого, не скрывали. Говорили: «А кто вы здесь такие?» Хотя колхоз какие-то деньги им за нас платил. Они считали, что всё, что имеем мы, на самом деле принадлежит им. Мама высохла совершенно, из цветущей молодой женщины она превратилась в худую и изможденную. Мы жили тем, что ходили в лес, собирали грибы, ягоды. Из кореньев мама пекла лепёшки. Этим питались. Там мы прожили два года. Я ужасно тосковала по дому, по Москве.
Ходила в деревенскую школу. Это было совершенно нулевое обучение. Смешно, но я знала больше, чем мои учителя. Во-первых, я хорошо знала немецкий, практически свободно говорила. Но я ужасно этого стеснялась. Понимаете, война с Германией, моя фамилия, и я знаю немецкий как свой родной язык. Делала вид, что я его не знаю. Помню очень хорошо: учительница русского языка и литературы рассказывает нам про Николая Островского. И говорит, что Николай Островский писал с транспарантом, т.к. ослеп. Дети спрашивают: «А что такое транспарант?» — а она говорит: «Это болезнь глаз» Я смеялась над ними и устраивала всякие обструкции — абсолютно не уважала. Например, я подбивала весь класс гудеть с закрытыми губами на уроке . Это, конечно, было безобразное хулиганство. Но мне так было смешно всё, что они говорили. И ничему я не научилась, конечно. Классы были смешанные: мальчики и девочки. Причём меня все любили. Я была для них какая-то приехавшая жар-птица. Все уроки я рисовала принцесс и принцев, которых мы никогда в жизни не видели, и заразила этим весь класс. Было неприятно, что в классе часто учителя собирали биографические сведения (когда родился, кто родители и т.д.), и нужно было назвать и национальность. Советская власть очень любила всё это. И мне нужно было сказать, что я еврейка. И это я сказать публично не могла. Там никогда в жизни никто не видел ни одного еврея. Но, тем не менее, антисемитами они все были. Это загадка, которая для меня до сих пор неразрешима. Откуда? Там не было никого, кто мог бы хотя бы рассказать, чем плохи евреи. Понимаете, не было там таких людей. Это глухая, довольно большая деревня, приезжих никаких не было, кроме нас.
В детстве, до войны, я читала запоем. У нас дома была хорошая детская библиотека. Кроме того, каждое воскресенье я очень любила слушать по радио передачу «Театр у микрофона». Это были любимые часы моей жизни: я садилась на диван и слушала репродуктор. Слушала все пьесы подряд. Хотя это не детская передача. Кроме того, меня в театр часто водили. Я ходила в клуб медицинских работников на улице Герцена, это здание сохранилось, точно не помню, что там сейчас, какой-то театр, по-моему. Там располагался кружок художественного слова, куда меня отец определил, и я два раза в неделю ходила туда, с нами занимался красивый актёр. На меня он не обращал особого внимания, он занимался со старшеклассниками, а я была совсем малявка, но, тем не менее, что-то я там восприняла. Слово до сих пор для меня очень многое значит. Я очень люблю красивую речь и, даже в какой-то степени, многие считают, что у меня есть способность рассказчика. Это, думаю, было заложено тогда.
Помню, как в эвакуации играла зимой на хозяйском огороде. Из-под снега торчали засохшие подсолнухи. А я воображала себя принцем, который сражается с врагами. Делала из палки какую-то саблю и с ними боролась. Вообще, жизнь в Челябинской области для меня была полна мечтаний. Там было красиво: степь, лес, большое озеро. Если не считать голодной жизни, что-то подпитывало во мне художника. Иногда я выходила, и какая-то невероятная радость меня охватывала, я начинала бежать по этой степи, громко петь.
В эту деревню из Ленинграда был эвакуирован интернат слепых детей. Туда помещали детей разного возраста от 8 до 15 лет с ослабленным зрением или совсем слепых. У них была своя школа, и маму туда пригласили учительницей немецкого языка. Я туда перешла учиться. Директор интерната в Ленинграде была бухгалтером в этом институте, а поскольку настоящий директор не эвакуировался, а остался в городе, то она стала директором. У неё была дочка, моя ровесница. Слепым детям выделялось какое-то количество денег на пропитание. А воспитательницы и директриса их буквально обворовывали. Они жили в бывшей школе. Детям варили суп из лебеды, они по-настоящему голодали, а директриса и все эти воспитательницы очень неплохо питались, потому что запахи разносились замечательные. Я помню очень хорошо: столовая была общая, и мама подкармливала тех детей, кто сидел рядом. Как-то с фронта приехал в отпуск муж директрисы и всё это увидел. Он сразу уехал и бросил свою жену. И все эти люди за свою жестокость были судьбой наказаны. Это правда. Я помню, что вернувшись в Ленинград обратно, так или иначе кто-то заболел и умер, у кого-то умерли близкие.
А мы с мамой так и жили в избе. Поскольку мама работала в интернате, нам полагался обед и хлеб. Я ходила за этим мокрым чёрным хлебом. Помню эти тяжёлые буханки. Повариха почему-то меня терпеть не могла, и я стояла подолгу, переминалась, пока она швыряла этот хлеб. Это были горькие минуты жизни. Я тосковала по Москве.
Но чтобы уехать в Москву, нужно было разрешение. Папа с большим трудом достал и прислал нам пропуск. За это время к нам приехала моя младшая двоюродная сестра Таня, та самая дочка расстрелянного маминого брата. Она жила в эвакуации в семье другого брата, в Нижнем Тагиле. В этой семье было двое своих детей, они испытывали трудности и в какой-то момент отправили её к нам. По дороге у неё украли все вещи. Но она как-то доехала. Кстати, и мы ехали в эвакуацию две недели. Сестрёнка приехала совсем без вещей, в одном платьице, ей было 11-12 лет. Пропуск в Москву отец выслал только на меня и мать. Теперь на неё тоже нужен был пропуск. Помню, что мама просила меня написать письмо папе с просьбой прислать новый пропуск. Это требовало особых хлопот, ведь один пропуск был уже получен. Но всё-таки отец прислал пропуск и для нее.
Когда мне сказали, что пришло письмо с вызовом в Москву, помню, что моему счастью не было предела. Перед этим в школе мы учили стихи А.Н. Майкова, по-моему, было стихотворение «Емшан». Там говорится о каком-то татарском хане, который завоевал огромные территории, давно ушёл из мест, где он родился, и жил в других краях, и совершенно не собирался возвращаться на родину. Но однажды приехали послы с его родины и уговаривали его вернуться. Сулили ему всякие богатства, но он это отвергал и не хотел. Емшан — это трава такая степная. Там были такие слова:
И взял пучок травы степной
Тогда певец, и подал хану —
И смотрит хан — и, сам не свой,
Как бы почуя в сердце рану,
За грудь схватился… Все глядят
Он — грозный хан, что ж это значит?
Он, пред которым все дрожат, —
Пучок травы, целуя, плачет!
И потянулся караван на родину. И вот, когда меня вызвали читать это стихотворение, я не могла читать от слёз. Я так же хотела домой.
Мы собрались и поехали. Мама насушила каких-то овощей, мы понимали, что в Москве тоже голодно. И вот сидим в грузовике, отправляющемся на станцию, а я рыдаю от счастья. А все, кто меня провожает, мои друзья, подруги школьные думали, что я рыдаю от горя, что с ними расстаюсь. Когда мы приехали на станцию, вещей было очень много, в основном это была какая-то сушёная свёкла, морковка. Несколько дней жили в Челябинске, ждали поезда, на который потом мы сели с большим трудом. Это был нормальный поезд, я ехала на самой верхней полке. Помню, с нами ехал школьный учитель, который начал меня экзаменовать, узнав, что я перешла в 7-й класс. Я не знала ничего ни по математике, ни по истории из того, что он меня спрашивал.
Ещё я помню, с нами рядом сидела девушка с каким-то странным серым лицом, в ватнике, без всяких вещей. Ни еды, ничего у неё не было. А ведь мы ехали несколько дней. И мать ей потихонечку отрезала от нашей буханки ломтики хлеба и давала, а я очень возмущалась: как это, наш драгоценный хлеб! И потом мама мне сказала, что девушка едет из заключения.
Когда мы стали подъезжать к Москве, я увидела хорошо знакомые подмосковные дачи, я была счастлива. Мы выгрузились, пешком шли от станции. Какая-то у нас была тележка, на которой мы везли свои тюки. Я побежала вперёд. Бежала по переулкам мимо своей школы, мимо домов своих подруг и друзей, рыдая в голос. Влетела в нашу квартиру, ворвалась в комнату и бросилась на шею отцу. А он не знал, когда мы приедем. Он пришел в ужас: появилась огромная рыдающая девица, слова не может сказать от слёз. Он решил, что с мамой что-то случилось, испугался. Потом всё выяснилось.
Отец все это время жил, работал, не покладая рук, как врач в госпитале. Он ещё посылал нам посылки, когда мог. Например, брал какую-нибудь старую медицинскую книгу, вырезал страницы в середине и клал туда, скажем, кусок хозяйственного мыла. И это доходило всегда. Или какие-нибудь ленточки мне в косички присылал таким образом.
Комната наша всегда была чистая и красивая. Теперь здесь посреди комнаты стояла буржуйка. Комната вся была закопченная, но всё равно мне она казалась прекрасной.
Это был 1943 год. Я пошла в 7-й класс. В классе сидели девицы, которые никуда, видимо, из Москвы не уезжали. Они были все с причёсками, с каким-то маникюром, как мне казалось, безумно модными. А я была совершеннейшая деревенская замарашка, выросшая из своих старых платьишек. Естественно, в деревне ничего нельзя было приобрести нового, и я донашивала то, что было. И, главное, что я совершенно ничего не знала и начала учиться очень плохо. Я училась еле-еле, кое-как. Пока мы жили на Урале, я приобрела челябинский специфический акцент, говорок: дети же очень быстро схватывают. Я боялась раскрыть рот рядом с этими модными, как мне казалось, барышнями. Промолчала целый год.
И вот к нам пришла учительница литературы, которая замечательно преподавала. Молодая, красивая, я её вижу, как сейчас. И что-то она во мне увидела. Помню, вызвала меня, а тема была — стихотворные размеры: ямб, хорей… А отец был не чужд стихосложению, и он мне всё это хорошо объяснил. И я это всё неплохо рассказала. Никто в классе этого не знал. Она была тронута моим знанием и сказала: «Я бы Вам поставила в четверти «отлично», но у Вас тут одни двойки и тройки… Я вынуждена Вам поставить «три» в четверти». Во-первых, она обращалась ко мне на «Вы». Во-вторых, она сразу если не полюбила меня, то дала мне почувствовать это. И я, конечно, была необыкновенно ей за это благодарна.
Уже в следующем полугодии она рассказывала нам о Пушкине, была влюблена в него. Создала литературно-драматический кружок, где мы ставили «Маленькие трагедии». И жизнь для меня расцвела. Я во всё тоже влюбилась. Крайние ряды ближе к двери, две парты, на которых сидели я со своей подругой и ещё две девочки. Она обращалась в основном к нам, понимая, что остальному классу это всё не так интересно. Я была в этом литературно-драматическом кружке всем: и декоратором, и костюмером, и исполняла роли всякие. Это была моя жизнь. Я учила стихи. Помню, иногда сдвоенные были уроки, я отвечала урок «Любовь и дружба в лирике Пушкина». Однажды сидела целую ночь, выписывала из «Войны и мира» всё, что касалось образа Пьера Безухова, — такое было задание. Никто этого не делал так тщательно, а мне это было безумно интересно.
И благодаря этому увлечению, я и остальные предметы подтянула. Вообще школа была, надо сказать, неплохая. Я не помню ни одного учителя, который бы был ко мне несправедлив. Даже химия, предмет, который так и остался для меня совершенно непонятным, terra incognita. Но учительница по химии всячески старалась мне помочь.
Помню, какое-то время я была любимицей класса. Вот мне хотелось завоевать всех этих девочек, стать им всем нужной. Они мне все были интересны. Мне хотелось узнать что-то про них, поговорить, и они за это платили благодарностью. Надо сказать, что я никогда не была природным лидером. Этого во мне изначально нет. Просто, когда мне что-то интересно, тогда я им становлюсь невольно.
К аттестату зрелости я должна была получить медаль. Тогда серебряные и золотые медали давали право поступить в ВУЗ без экзаменов. Но поскольку была уже квота по медалям на каждую школу, я была вне этого: никто не ожидал, что я выйду на пятёрки. Мне поставили тройку на последнем экзамене по физике. Причём потом учительница, я её очень любила, мне сказала, что она не могла поступить иначе.
[1] Ефрем — переделанное от Эфраим.
[2] Мориц Гартман «Белое покрывало».
Фотографии любезно предоставлены для публикации из семейного архива.
Записала Татьяна Алешина для www.world-war.ru
«Правда через веру»
(Рим. 3, 22)
Так называется необычный интернет-проект, созданный в 2005 году несколькими энтузиастами. За недолгое время он превратился в солидный интернет-портал, собравший воспоминания участников и свидетелей Великой Отечественной войны.
Об истории и настоящем дне этого интересного проекта мы беседуем с главным редактором интернет-портала www.world-war.ru Татьяной Алешиной.
–Идея создания проекта «Непридуманные рассказы о войне» принадлежит известному московскому священнику отцу Глебу Каледе, – рассказывает Татьяна. – Во время войны он был радистом дивизиона гвардейских минометов «Катюша», участвовал в Волховском, Сталинградском, Курском сражениях, освобождал Белоруссию, сражался под Кенигсбергом. Среди его боевых наград – ордена Красного Знамени и Отечественной войны.
Отец Глеб был очень активным человеком: священником, профессором, писателем. И, конечно же, не мог оставаться равнодушным, видя, что события Великой Отечественной войны преподносятся односторонне и не всегда объективно. Нередко факты приносились в жертву идеологии: к примеру, в СССР исторические мемуары и литературные произведения о войне подвергались строгой цензуре и редактированию, а западная историография имеет склонность приписывать себе победу над фашизмом, умалчивая о роли советского народа. Так возникла идея, которой отец Глеб поделился с отцом Александром Ильяшенко, – собрать воспоминания живых свидетелей и участников войны. В марте 2005 года по благословению отца Александра был создан небольшой сайт. В числе первых опубликованных материалов были и воспоминания отца Глеба Каледы.
– Как Вы пришли в этот проект?
– В 2005 году я выполняла небольшую работу в редакции сайта «Православие и Мир», создателями которого являются Анатолий и Анна Даниловы. В июне 2005 года отошла от работы, тяжело переживая скоропостижную смерть отца. Через несколько месяцев отец Александр рассказал мне о военном проекте и предложил стать главным редактором сайта «Непридуманные рассказы о войне». Необходимость была очень острой, ведь Анатолий и Анна к тому времени уже не имели физической возможности заниматься чем-то еще, помимо основного проекта. Отец Александр сказал: «Не торопись с ответом, почитай материалы, посмотри, подумай». Это были воспоминания людей, выживших в нечеловеческих условиях благодаря поразительному мужеству, нравственной твердости, духовной силе, вере. И не просто выживших, а сумевших победить. Вскоре я приступила к работе. Прошло почти десять лет, проект изменился, вырос, пополнился новыми материалами. Каждый раз, читая приходящие на сайт письма и встречаясь с нашими читателями, я убеждалась: прикосновение к судьбам этих удивительных людей производит сильнейшее впечатление, придает духовную стойкость, морально укрепляет.
– Как Вы находите людей, которые становятся героями публикаций, и сотрудников для работы над проектом?
– Поначалу героями публикаций были в основном прихожане отца Александра. Так, одними из первых были опубликованы воспоминания Ираиды Васильевны Стариковой. В 1941 году Ираиде Васильевне было всего 18 лет. Оказавшись в блокадном Ленинграде, она, в сущности еще подросток, принимала взрослые решения, работала в госпитале, помогала матери выхаживать больного отца. После публикации я уже совсем иначе воспринимала эту, казалось бы, хорошо знакомую мне женщину. Скончалась Ираида Васильевна год назад.
Постепенно люди узнавали о сайте, рассказывали отцу Александру о своих близких и знакомых, которые пережили войну. Кто-то передавал рукописи, с другими мы договаривались об интервью. На сайт начали поступать письма. Благодаря этой переписке у нас появлялись не только новые материалы, но и единомышленники, включившиеся в работу над проектом. Так было с Мариной Дымовой из Санкт-Петербурга, взявшей на себя работу над разделом о блокаде Ленинграда. Или с автором замечательной книги «Утверждение в любви» Марией Александровной Шеляховской. Знакомство с ней состоялось после публикации на портале отрывка из переписки ее родителей, известных филологов А.И. и С.И. Груздевых. Именно с подачи Марии Александровны на сайте появился раздел «Письма с фронта», а также рубрика «Взгляд с другой стороны» – переведенные ею воспоминания немецких, американских, английских, румынских солдат.
В ближайшее время мы планируем запустить английскую версию сайта. Немецкая версия активно развивается.
Наш интернет-проект абсолютно некоммерческий. Большинство наших сотрудников работает безвозмездно. Почему? Наверное, потому что глубоко чувствуют правду и нравственную силу идеи, которую несет этот проект.
– В чем, на Ваш взгляд, заключается эта идея?
– По названию проект «Непридуманные рассказы о войне» является историко-просветительским, но в то же время по сути, по содержанию – христианским, православным. Воспоминания, опубликованные на его страницах, правдивы и созидательны. Мы публикуем их так, как они были рассказаны: от первого лица и без прикрас. Они ярко показывают значение нравственного содержания в жизни каждого человека и всего общества, особенно в смертельно опасной ситуации, в ситуации выбора и преодоления.
Война нанесла нашему народу страшный урон. Это горе, это трагедия. Недопустимо, чтобы что-то подобное повторилось. Для того чтобы объективно делать выводы, чтобы правильно относиться к историческим событиям, их нужно знать из первых уст.
Если в Вашей семье сохранились воспоминания военного времени, мы будем рады разместить их на страницах сайта.
Выслать материал для публикации можно на почту info@world-war.ru
Татьяна Алешина, к.т.н., доцент МГСУ и ПСТГУ.