О чем рассказ гроза набокова

Анализ рассказа Набокова Гроза

Произведение наполнено игрой метафорами, использованием художественных приемов, которыми превосходно владел автор.

Набоков описывает атмосферное явление – грозу, смешивая подчеркнутое упоминание реальных предметов из повседневной жизни, таких как горничные, вдова, сдающая комнату с мифологическими образами.

С самого начала автор погружает читателя в некую непонятную, но удивительно знакомую реальность, используя недосказанность. Полная белокурая женщина вдруг начинает удивительно хорошо петь. При этом, писатель не сообщает кто она, зачем поет и о чем.

Вместе с тем, описанные в рассказе обычные вещи, показаны в несколько необычно свете. Например, сушащиеся рубашки названы распятым, старьевщики выражаются лаем, притом почему-то печальным. Все эти детали должны, вероятно, по мысли автора показать, что мир, в котором мы живем и к которому привыкли не так уж и прост, как кажется.

Гроза показана в рассказе, как поездка по небо пророка Ильи. Набоков выбирает сознательно фольклорный, а не религиозный образ этого библейского персонажа, стремясь дать картину одновременно и обыденную и насквозь невероятную. Ко времени написания рассказа не только темные деревенские жители, но и маленькие дети вряд ли верили в громовержца Илью, вызывающего грозу.

При этом, автор стремится и эту фантастическую фигуру ввести в привычный нам мир. У колесницы громовержца отлетает колесо, и Илья требует у героя рассказа найти его. Мифологический персонаж описывается не как некий грозный небожитель. В произведении он выглядит просто сердитым стариком, ищущим колесо по углам, одетым, притом достаточно небрежно. После этого, автор вновь ломает нарисованную картину тощего старика в промокшей рясе, ползающего по газону и говорит о том, как этот персонаж спокойно и деловито лезет на небо.

Рассказ являет собой пример того, как за счет сочетания малосовместимых между собой существительных и прилагательных, а также показанных в неожиданном свете образов, знакомых всем, можно по-другому увидеть привычные нам явления. Автор желал показать, что мир, к которому мы привыкли, может удивлять на каждом шагу, показывая нам неожиданные грани давно знакомых предметов и явлений, стоит лишь посмотреть на него под другим углом. Именно для достижения этой цели рассказ сознательно написан языком, который очень трудно поддается истолкованию, ему можно дать много интерпретаций, при этом добавлять все новые и новые.

Анализ рассказа Набокова Гроза

Несколько интересных сочинений

• Цветаева мой любимый поэт Серебряного века

  В ответ на вопрос о любимых поэтах Серебряного Века я, как правило, упоминаю имя Марины Цветаевой. Ведь эта гениальная поэтесса – достаточно яркий пример того, как душевные терзания и стихотворный дар способны оставить след о личности в веках.

• Сочинение по картине Попкова Осенние дожди Пушкин (описание)

  На картине «Осенние дожди. Пушкин» известного русского живописца Попкова Виктора Ефимовича неповторимый пейзаж русской земли, которая готовится отдать свои яркие краски под покров долгого зимнего сна

• Образы крестьян в поэме Кому на Руси жить хорошо сочинение

  Писатель создает групповой портрет семерых крестьян, которые путешествуют по Руси и ищут счастливых людей, среди которых, они уверенны, нет крестьян, солдат и прочих более низких классов

• Анализ сказки Горького Утро

  Основной замысел в сказке обычно не пишется сразу. Это ведь сказка, сказание неторопливое, наводящие на раздумья. Поэтому начало М.Горького в сказке «Утро» смущает, но настраивает нас содержание.

• Сочинение Описание кабинета (Мой любимый школьный кабинет 6 класс)

  Школа – это то место, которое в душе каждого человека оставляет самые разные впечатления. Некоторые эмоции наши связаны с тем, насколько уютно в том или ином кабинете этого учебного заведения.

Рецензия

Рассказ В.Набокова «Гроза»

Рассказ Владимира Набокова «Гроза» является своеобразным пересказом библейской легенды о пророке Илье и ученике его Елисее. Однако перенесенное Набоковым действие  в наше время «обрастает» своими деталями и подробностями, приобретая независимость  (быть, может, не полную) от оригинального сказания.

По легенде Елисей наблюдает восшествие своего учителя Ильи-пророка на небеса. При этом Елисею от Ильи передается дар прорицания, о котором он мечтал. Этот дар Елисей проверяет, взмахнув плащом перед рекой Иерихон – и река расступается перед ним (плащ символизирует передачу дара от Ильи Елисею).

В рассказе Набокова декорации меняются, роль Елисея выполняет рассказчик. Илья уже стал громовержцем. Плащ, символ передачи способностей, по сказанию, находит свою параллель в колесе Ильи. Роль дара прорицания здесь играет дар слова, так необходимый рассказчику. Неслучайно первая часть текста (по-моему, текст можно мысленно разбить на три части) заканчивается словами: «ослабев от счастия, о котором писать, не умею». В конце рассказа повествователь, уже получив дар в награду за нахождение колеса, собирается описать свои ощущения своему другу (или подруге – в рассказе говорится лишь «ты»), осознав в себе способность, творить словом.

Рассказ никак нельзя назвать простым для понимания. Одной из главных проблем является смешение сна и реальности: до конца рассказа не понятно, что происходит на самом деле, а что во сне повествователя. Я полагаю, что в рассказе можно выделить текст в тексте, то есть считать встречу с Ильей произошедшей во сне рассказчика. Тогда слова «проснулся я « будут вхождением в сон, в новую реальность, а не выходом из нее.

В рассказе скрывается и другая идея, понять которую можно лишь прочитав весь текст. Это столь любимая поэтами и писателями тема творчества – в данном случае тема вдохновения. Тогда дар слова переходит во вдохновение, то есть умение писать и говорить переходит в стимул, непреодолимое желание писать (говорить). Вдохновение представляется как миг, за который нужно мгновенно хвататься, то есть спешить творить. Вдохновение приходит повествователю во сне в образе Ильи-громовержца, в виде вспышки молнии на сумрачном небе.

Рассказ имеет четкую связь со стихотворением Пушкина «Пророк», на что намекает сам образ пророка у Набокова. В данном случае Илья играет роль «шестикрылого серафима», преобразившего героя Пушкина. Можно, однако, заметить отсутствие в рассказе указания на результат перемен, то есть повествователь, по-видимому, не собирается «глаголом жечь сердца людей», это не его самоцель.

Мастерство Набокова, его отличие от других писателей ярко выразилось в данном тексте. Основное впечатление, которое остается после прочтения рассказа, это картина вспышки, молнии, огненного столпа (о чем свидетельствует и название «Гроза»). Посмотрите, сколько раз Набоков проводит контраст между темнотой и блеклостью окружающего и ослепительной яркостью небесного света. «Дикое блистание, быстрый отсвет исполинских спиц», «свет сумасшествия», «фиолетовый пожар», «искристая пена», «грозовой огонь», «пылающее ущелье» — вот сколько образов находит Набоков для изображения молнии.

Набоков употребляет очень много олицетворений. Природа его – живое существо, малейшее изменение ее состояния есть определенное движение этого существа. При этом помимо простых олицетворений (таких, как «скрипка разрыдается» или «окна погасли») автором используется множество олицетворений сложных, полных эпитетами и метафорами, создающими отдельную картину («слепой ветер, закрыв лицо руками, низко пронесся…»). Как Гоголь в «Мертвых душах» использует каждую возможность для воссоздания разнообразных сторон жизни, так и  по легенде – родилась богиня любви Афродита.  «Первоначальная немота» по Мандельштаму – отправная точка акмеизма, предельно чистая форма поэзии – связанная с музыкой, и с чувствами человека («сердце» с первоосновой жизни слито»). Намечается тема трагического противоречия между идеальной «немотой» — сохранением исконной гармонии – и реальным творчеством. «Сердце» должно устыдиться «сердца» — происходит раздвоение творческой личности. Сложная образная система Мандельштама как бы «шлифует» стихотворение, намеренное затемнение смысла преследует целью создания настроения своеобразного «заклинания», достигающее предела в двух последних строфах. Идее «заклинания» подчинена и обхватывающая (АВВА) рифмовка, и широкое использование пиррихиев («Не нарушаемая связь, Первоначальная немота» — на четыре стопы два ударения),  и необычная с точки зрения грамматики структура обращения: три однородных предложения с обращениями соединены союзом «и» («Останься пеной, Афродита, // И, слово, в музыку вернись, // И сердце, сердце устыдись»). Стихотворение вызывает невысказанное представление о первооснове поэзии, как о чем-то священном и неприкосновенном – идее, в совершенно ином ключе поданную у Тютчева, Мандельштам пользовался приемом «суггестивности» (создания определенного настроения) и в других произведениях раннего периода («Невыразимая печаль», «Я ненавижу свет»). Это прием у него совмещается с акмеистической «точностью», торжественностью и даже намеренной тяжеловесностью синтаксиса – черта, сказавшаяся и   «На площадь, выбежав» и другие.

Историко-культурные ассоциации (образ Афродиты, «черно-лазоревого сосуда», вызывающего в памяти Грецию, наконец – само заглавие, отсылающее к Тютчеву) характерны для творчества Мандельштама, как и период «Камня», так и период, где особое внимание уделено Греции.

Итак, идея невозможности выказать сокровенное чувство, то, что в конечном итоге является первоосновой мира и поэзии в том числе, выражена у Тютчева и у Мандельштама, и у Набокова в рамках мировоззрения, литературных взглядов, индивидуального стиля писателей.

Анализ-интерпретация стихотворения В. Набокова «Гроза» и рассказа «Гроза»

Анализ-интерпретация стихотворения В. Набокова «Гроза» и рассказа «Гроза»

Читая рассказ «Гроза» и одноименное стихотворение сложно с уверенностью сказать, что они оба принадлежат перу одного автора. С первого взгляда, кажется, их ничего не связывает: в рассказе идет повествование о встрече главного героя с пророком, в стихотворении же нет ничего мифического, лишь красивое описание любования грозою. Однако, «письмо» каждого писателя имеет свои отличительные черты, и если оба произведения написаны одним автором, то в них есть что-то общее.

Итак, рассмотрим рассказ «Гроза». Если взять за основу работу И.В. Мотеюнайте (доктор филологических наук, профессор кафедры литературы г. Пскова) «Сакральный текст в литературном произведении: «Студент» А.П. Чехова и «Гроза» В.В. Набокова», то можно предположить, что «Священное писание у Набокова — один из пластов, составляющих текст культуры». То есть текст, который является наиболее близким к рассказу «Гроза» является Библия. Мотеюнайте отмечает одну деталь — «восхождение Ильи в рассказе сопровождается его требованием: «Отвернись, Елисей»; в Библии оговорено, что Елисей должен суметь увидеть вознесение Илии — это условие наследования ему. «Илия сказал Елисею: проси, что сделать тебе, прежде нежели я буду взят от тебя. И сказал Елисей: дух, который в тебе, пусть будет на мне вдвойне. И сказал он: трудного ты просишь. Если увидишь, как я буду взят от тебя, то будет тебе так; а если не увидишь, не будет» (4 Цар. 2, 9-10). Это дает нам право рассматривать падение пророка во двор как видение героя-рассказчика, претендующего на роль его ученика.

Набоков интерпретирует сюжеты Писания посредством игры. Падение пророка-громовержца и помощь ему воспринимается рассказчиком как радость от игры.

Мотеюнайте отмечает, «странность имени героя (Елисей), действительность которого ничем не подтверждена: он именуется так пророком. Но в любом случае — реально ли он носит редкое имя или принимает (что лестно в таком случае) от Ильи, с восторгом обыгрывая библейскую ситуацию взаимоотношений пророка с учеником, сохраняется одна черта — избранность».

Теперь обратимся к стихотворению «Гроза». В отличии от рассказа в нем нет ничего мифического и сверхъестественного. Оно не связано со Священным Писанием, но, в то же время, содержит некоторые элементы, подтверждающие то, что оно написано тем же писателем, что и рассказ. Во-первых, стоит обратить внимание на то, что «колесо», которое фигурирует в рассказе, так же присутствует и в стихотворении. Подтверждение тому — «чугунный прокатился шар» («колесо, соскочившее с золотой оси»), «на кончиках раскрытых спиц» («быстрый отсвет исполинских спиц»). Во-вторых, само описание грозы. «Клубятся дымы дождевые» («летели по вышним тучам», «лиловых безднах»), «громовой удар» («грохот за грохотом ломал небо»). И в-третьих, это то же самое ощущение игры, что и в рассказе — «и сам шалеет от игры», «стихает горная игра».

Далее, подтверждением того, что оба произведения написаны одним автором можно считать и «перволичную форму повествования». И в стихотворении и в рассказе повествование идет от первого лица, что эмоционально сближает героя и читателя. Так же второй персонаж, некая девушка к которой и обращается рассказчик. Она присутствует в обоих произведениях. Только в стихотворении Она является непосредственно участником событий — «стоишь ли, смотришь ли с балкона», «как мы бежали раз с тобой: твой лепет, завитки сырые…», «наш зонтик…». В рассказе же, Она является тем, к кому спешит рассказчик, что бы поделиться своим сокровенным — «сейчас приду к тебе и буду рассказывать о ночном, воздушном крушении, о старом, сердитом пророке, упавшем ко мне во двор».

Так же, если рассматривать тему света и тему звука, то в обоих произведениях свет предшествует звуку. «Клубятся дымы дождевые по заблиставшей мостовой», «от плеска слепну: ливень, снег ли, не знаю». Свет словно вырывается за грани понимания. Самому лирическому герою еще не понятно происходящее, а свет уже «ослепляет» его, подготавливая к «громовому удару». В рассказе колесница изображена в двух планах — звуковом и световом; появление и исчезновение ее дано в одинаковой последовательности «звук — свет»: в начале гремела по облакам — светом… озарен, в конце гул умолкал — огонь исчез. Хотя все же сочетание отсвет исполинских спиц предшествует как существительным грохот за грохотом, так и глаголу гремела. Поэтому мы смело можем предположить, что и в рассказе и в стихотворении «свет» предшествует «звуку».

Следует так же отметить наличие в произведениях «высокой лексики» (в стихотворении — клубятся, заблиставшей, боги, озаренный, лепет, завитки; в рассказе — влача, вышним, облачение, обнажил, исполин). Это можно рассматривать как средство дополнительной характеристики небесных реалий, как выражение отношения повествователя к описываемому.

В ходе анализа производилась попытка доказать принадлежность рассказа «Гроза» и одноименного стихотворения перу одного автора. С первого взгляда кА жжется, что в них нет ничего общего. Но рассмотрев подробнее содержание рассказа и стихотворения, а так же подключив работу И.В. Мотеюнайте «Сакральный текст в литературном произведении: «Студент» А.П. Чехова и «Гроза» В.В. Набокова» и ее религиозное толкование можно предположить, что оба произведения написаны одним автором.

набоков пророк рассказ гроза

Литература

1.#»justify»>2.http://www.testsoch.com/analiz-rasskaza-nabokova-groza-okonchanie/

Рецензия на рассказ В. Набокова «Гроза».

Весь рассказ Владимира Набокова «Гроза» построен на соединении реального и мистического. Само название его двусмысленно: с одной стороны, гроза – это реальное явление природы, но с другой – это грозная сила небес, грозная колесница пророка Ильи. Видение, представшее перед глазами автора, есть тоже гроза. Автор показывает «обыкновенную» грозу, как какое-то удивительное, из ряда вон выходящее событие. Читая рассказ, мы смотрим на мир глазами автора и даже начинаем верить в реальность видения.

Но что же нам помогает понять, что виденная автором колесница громовержца всего лишь иллюзия? Мелкие, казалось бы, незначительные детали возвращают нас в реальный мир, давая после минутного недоумения и заблуждения понять, что все виденное – это плоды воображения. Обратим, например, внимание на тот факт, что автор только что пробудился ото сна. Перед сном природа представлялась ему таинственной и загадочной, но после сна она стала мистической. Еще не совсем очнувшись от нереального мира сновидений, автор тут же углубляется в мир разбушевавшейся природы, и он ему кажется столь же нереальным. К тому же природа сама, по его словам, озарена «светом сумасшествия, ночных видений». И еще одна деталь, ярко врезающаяся своей обыденностью в странное и необычное видение: ищи колесо пророка, автор заметил «тонкое железное колесо, — видимо от детской коляски». Это предположение о принадлежности колеса детской коляске сразу же выводит нас из мистического забытья и заставляет относиться несерьезно к утверждению пророка о том, что это колесо от его колесницы, а, следовательно, воспринимать и самого пророка как видение. Эти детали, как бы невзначай введенные автором в описание, являются продуманным приемом. Итак, хорошенько все осмыслив, мы убеждаемся, что явление громовержца на колеснице не что иное, как видение.

Но почему же автор отвечает пророку, что он – Елисей? Да потому, что в тот момент он сам верил в это. Он так был охвачен своим видением, настолько слился, сжился с ним, что чувствовал  себя неотъемлемой частью своей же иллюзии, действующим лицом сцены, разыгранной его же воображением. И кто же он тогда, если не Елисей, в этой удивительной сказке природы? Он находился в таком состоянии даже после того, как видение исчезло: он несется по улице, прыгает в трамвай, забыв даже, что он в домашнем халате, не придавая этому значения. Он с таким воодушевлением собирается рассказать обо всем происшедшем, словно это на самом деле реально произошло. Он какое-то время верит в явление пророка.

Именно поэтому видение предстает перед этим человеком. Действительно, почему не видели ничего необычного ни старьевщики, ни «тучная белокурая женщина», ни горничные? Дело в том, что автор настроил себя на волну таинственности, его поэтическая душа желала слиться с природой: ведь когда все вокруг «крепко запирали окна», он, напротив, подошел к открытому окну и «стал у мокрого подоконника, вдыхая неземной воздух». Он видел вокруг не просто разбушевавшуюся стихию, он видел что-то неземное, удивительное.

Этим произведением автор учит нас видеть. Видеть не обычными глазами, замечающими только очевидное, а глазами поэта, романтика, для которого мир окружен волшебным таинственным ореолом. Ведь люди когда-то верили, что все волнения природы, все явления – это события, происходящие по воле богов. Они одухотворяли все вокруг, и их духовный мир был богат и интересен. Люди современные, практичные, разучились любоваться восходом, закатом. Автор хочет оживить эту струнку в душе читателей, представляя обычную грозу грозой неба, громовержца Илью пророка.

Но необычна и таинственная не только сама гроза. Все восприятие увиденных вещей, весь язык автора пронизан какой-то необычностью. С первых слов мы чувствуем это. Что-то странное, порой даже страшное слышится в описании природы перед грозой, в описании обычных бытовых сцен. Благоухание цветущей липы «буйное». В самом этом слове что-то неестественное, сильное. По небу плывут «громады». Нам уже становится страшно. Очень интересные метафоры:  ветер «слепой», пронесся, «закрыв лицо рукавами», а потом, уже во время грозы «прозрел, взмыл». Удивительное, таинственное впечатление создается сразу. Он «хлопнул оконной рамой», «отхлынул». Ветер – этой какой-то одухотворенный поток. Но еще интересней описаны простые бытовые предметы: полоса старьевщиков «взлетали… печальным лаем». Это так неестественно, так странно. Но всех удивительнее описание рубашки: «они сияли…распятые на светлых веревках». Распятые… Это самая необычная метафора во всем тексте. Она смутно навевает настроение ожидания, как бы предвещая появление чего-то необычного, неожиданного.

Чем ближе к описанию видения, тем природа становится страшнее, удивительнее. Душная мгла «набухала», гром отождествляется с «глухой грудой». И состояние всей природы сравнивается с замокшей нищей, прижавшей руки к полной груди. «Ночь рушилась», «дикое, бледное блистание летало по небу», «грохот ломал небо», «сердце звенело, как стекло» — обстановка, состояние природы нагнетается благодаря необычным, сильным метафорам и сравнениям. Здесь уже ясно, что должно произойти что-то столь же сильное, как сама природа. Громовержец является в «свете сумасшествия», озаряя «ночной мир»; сопровождаемый «бегущими кустами сирени», с бурной «закинутой ветром» бородой. Кони его «брызгали трескучей искристой пеной», их гривы «фиолетовый пожар». Все это для видения довольно естественно, перед глазами живо предстает красно-черное , страшное, бушующее небо и стремительная колесница. Интересно, что повторяются такие эпизоды как «сумасшествие», «обезумев». Ненормальность, безумие обстановки подчеркивается и создается такое впечатление, будто все это виделось как во сне.  Но как все меняется, когда пророк сброшен! Он предстает пред нами как простой человек, только что грозный. Он «удержался за трубу», чтобы не упасть, он, «прихрамывая, стал осторожно спускаться». Язык автора становится обыденным. Пророк – всего лишь «сутулый», тощий старик «в промокшей рясе». Пейзаж или представшее зрелище самое обычное. Все успокоилось, автор подбирает для описания мягкие, спокойные выражения. Этот прием, когда обыденность описывается необычно и странно, а необыкновенные вещи совсем просто, помогает писателю объединить реальное и нереальное в одну картину, тесно переплетая их.

Язык Набокова выразителен и своеобразен, он помогает ярко представить картины, написанные автором. В некоторое мгновение кажется, будто ты сам видел все происходящее. Может быть, потому, что мы довольно часто видим грозу? Однако, мы не всегда обращаем внимание на ее «душу».

Что ж, Набоков помогает нам в этом.