О настоящей любви рассказы и стихи домашней хозяйки с а шапошникова

Часть 1

Часть 2

Этери

Дорогая Этери! Мне сейчас много
лет. Расстались мы с тобой более сорока лет назад, но я до сих пор помню нашу
необыкновенную встречу и нашу дружбу.

Наша встреча была неслучайной. Я
много узнала о себе, и многое изменилось во мне.

Ты жила в Тбилиси, я — в Москве,
мы не знали о существовании друг друга.

Как-то рано утром раздался
звонок в дверь. На пороге стояли двое: ты и Виктор Криворотов (это был
экстрасенс, который пытался лечить мою маму).

Ты появилась безо всякого
предупреждения, совершенно неожиданно. В твоем облике была необыкновенная
трогательность, беззащитность и хрустальная чистота.

Я никого не ждала, собиралась
куда-то идти и оделась для выхода. Виктор очень коротко, быстро объяснил в
твоем присутствии, чем ты больна, и на какой стадии твое заболевание.

Тут произошло со мной то, чего я
раньше никогда не испытывала: необыкновенное и очень сильное чувство
сострадания и любви к совершенно незнакомому мне человеку.

Первое, что мне пришло в голову,
— отдать тебе все, что было на мне: закутать тебя в свою шубу, передать все
свои украшения. Но внутренний голос мне повторял, что это все не то и не нужно.
Я крепко прижала тебя к себе и взмолилась: Господи, пусть я умру раньше, но чтобы ты пожила!

И я развела бурную деятельность.

Через справочное бюро Генштаба,
назвав свою фамилию, узнала прямой телефон начальника госпиталя Бурденко.
Позвонила ему и попросила принять меня. Он согласился, и через час мы были с
тобой у него в приемной. Я умоляла его принять мою дальнюю родственницу Этери
Курашвили, приехавшую из Тбилиси, у которой четвертая стадия рака. В госпитале
как раз перед этим открыли онкологический корпус, туда тебя и поместили.

На другой день, когда я пришла
тебя навещать, первым делом пошла к начальнику госпиталя попросить прощения,
что его обманула, так как ты не была мне родственницей. Он засмеялся и сказал:

— Да я всё понял. Какая
могла быть родственница с фамилией Курашвили у Шапошниковой?

Он был очень любезным и обаятельным
мужчиной. Предложил мне приходить к нему почаще, и он будет мне докладывать о
твоем лечении. Что я и делала. Но объяснил, что в таком запущенном состоянии
можно рассчитывать только на чудо.

И чудо свершилось.

Тебя стали лечить, лечить
усердно. И постепенно ты стала оживать.

Я спросила тебя о теории
относительности:

— Только ты не объясняй мне
своим физическим языком, каким вы там читаете и объясняете друг другу на
лекциях, а ты мне скажи человеческим языком, на том примитивном уровне, на
котором нахожусь я. Я вообще в точных науках — ноль, но теория относительности
меня интересует, потому что я ее совершенно не могу понять. Вот ты мне возьми
сейчас и объясни нормальными словами.

И ты мне всё объяснила, сказала:

— Ты понимаешь, что такое
теория относительности? Это открытие большое, где, например, объясняется (мы
сейчас не будем говорить о Боге, это в конце), что существует мiр в нашем ограниченном человеческом представлении, но на
самом деле он существует не в том представлении, в каком мы можем его вообразить,
потому что это творение Божие, которое не познаваемо. Вот, например, время.
Господь создал мiр за семь дней. Что значит «создал мiр за семь дней»? Совершенно не значит, что это
понедельник, вторник, среда, четверг, пятница. В теории относительности мiр видится в ином измерении, расстояние — в другом
измерении, время — в другом измерении. И существует сила, которая не
познаваема, которая движет всем мiром.

И я вспомнила, что когда-то
очень давно, до знакомства с Этери, когда я была молодая и разводилась со своим
первым мужем, я отправила заявление, чтобы никаких не было объяснений, встреч,
мне не нужных. А сама взяла и уехала к тетке в Ленинград. Тетка моя работала в
Кунсткамере, которая принадлежала Академии наук, она была там художницей и взяла
оттуда путевку мне и своему сыну. У студентов как раз были каникулы, и мы
поехали отдыхать в дом отдыха Академии наук. Там в это время отдыхал академик
Алиханян, который занимался космическими лучами. Он стал за мной ухаживать. Из
Москвы приехала его машина, он стал мне предлагать поехать в ресторан или в
театр — куда я захочу. Я сказала:

— Если хотите меня повезти,
так повезите в хороший храм.

И он повез меня в храм. Я
сказала:

— Полтора часа будет идти
всенощная, вы можете где-нибудь там поесть, поездить, а через полтора часа
заезжайте за мной сюда, и поедем обратно.

Я купила свечки и пошла вперед.
Потом случайно обернулась и увидела: он стоит и молится. Я подумала: «Ничего
себе, физик, академик, стоит и молится!» Но не стала к нему обращаться, стояла,
молилась.

Потом, когда мы вышли и сели в
машину, я сказала:

— Вы что, верите в Бога,
что ли? Вы же академик!

А он мне говорит:

— Если бы я в Него не
верил, я бы не сделал ни одного открытия. Есть сила, которая не поддается
учету, и с ней надо считаться.

И когда ты стала мне объяснять
теорию относительности, я вспомнила Алиханяна, и мне стало более-менее понятно,
о чём ты говоришь. Я особенно не углублялась, я поняла, что основа — это Бог,
Который не поддаётся познанию.

Так я поняла. Может, я не права,
может, я примитивно поняла, может, я тупая, я не физик, но тогда мне стало
более-менее ясно. Тем более, после той встречи с академиком, построившим из
своей Сталинской премии в сто тысяч станцию, которая улавливала космические
лучи, и дорогу в храм провел на свои деньги, и сам туда ездил. А я любила
учиться. Меня всегда интересовали люди, которые знают больше, чем я, и я к ним
приставала, всегда выспрашивала. Так же, как и у Игоря всегда всё выспрашивала.
А он мне однажды сказал:

— Ты что, хочешь узнать,
как уничтожают людей?

— Нет, не хочу!

Вот тут я остановилась, поняла и
не приставала больше.

Пробыла ты в госпитале около
четырех месяцев. В середине этого времени у тебя появился жених — генерал,
пожилой афганец, начальник генерального штаба афганской армии. Он находился в
госпитале после ранения. Это был мусульманин, наверняка у него оставался на
родине гарем. И он в тебя влюбился — всё-таки ты была хороша собой: высокая,
хрупкая, выше его ростом, у тебя были замечательные густые тёмные волосы. После
лечения они заметно поредели, но это не отразилось на твоей красоте.

Генерал всегда ходил в
сопровождении адъютанта и переводчика. Встречались вы с ним всегда в парке.
Каждый день ты получала букет цветов, духи или конфеты. Так продолжался ваш
красивый роман. Пока врачи из твоего отделения не убедили его, что жениться на
тебе опасно, так как может быть рецидив. Он это понял и очень страдал,
насколько может страдать влюбленный мужик.

Окончив лечение, ты здоровой
уехала к себе на родину. Тебе дали инвалидность на год, но велели приехать
через полгода пройти диспансеризацию в отделении, где ты лечилась.

Через полгода ты приехала в
Москву радостная, пополневшая, хорошо себя чувствовала. Тебя сопровождал жених,
тоже физик. Болезнь свою ты получила на реакторе в Мцхете, где долго работала.
Там была явно плохая защита, и поэтому никто не хотел туда идти работать. Но ты
была сиротой, малообезпеченной, безо всякой
поддержки, и за какие-то привилегии, добавки к зарплате за вредность
согласилась пойти работать. Там и получила свои первые дозы, заболела, в Грузии
тебя никто не лечил. Вот и приехала в Москву со своей четвертой стадией,
умирающей. В Москве тебя подняли, а через полгода после диспансеризации в
корпусе, где ты лечилась, дали заключение: «Почти здорова».

Полгода ты ещё отдыхала,
занималась подготовкой к свадьбе, но денег, как всегда, не хватало. Тебе
предложили большие деньги, чтобы ты хотя бы временно вернулась на реактор. Как
всегда, других желающих заработать там не было. Не было желания там работать и
у твоего жениха.

Тут произошло то, что должно
было произойти. Трагедия.

Через год я получила известие от
твоей ближайшей подруги, что ты лежишь в больнице в своём родном городе
Гудауты, и жить тебе осталось совсем немного, «дни и ночи её сочтены». С тобой
находятся эта подруга и мать. Никакого жениха и в помине не было.

Когда я получила это известие, я
поняла, что, если не поеду сейчас же, я себе этого никогда не прощу. И я
приняла решение: лететь немедленно.

Только сейчас я начинаю
осознавать, насколько мой муж был необыкновенной личностью. После того, как мы
расписались, я проработала всего две недели, потому что уйти с работы
потребовали он и его мать. Игорь постоянно должен был знать, где я и что делаю.
Он контролировал каждый мой шаг. Это особенно меня угнетало, однако я принимала
это, как одно из условий моей жизни. Но когда я принимала важные для себя
решения, связанные с моей духовной жизнью, он всегда меня поддерживал. И на
этот раз, зная, что ты для меня значишь, в каком ты состоянии, как я сейчас
страдаю, он сам повёз меня в аэропорт и посадил на ближайший самолёт, который
летел в Адлер.

Прилетели ночью. Вокруг была
кромешная тьма. Аэродром почти не освещался, были редкие огоньки на взлетном
поле. Меня окружила теплая влажная южная ночь. Куда идти? Где искать автобус?

Мне повезло. Я прицепилась к
какой-то паре. Это были местные жители, которые собирались ехать в Гагры.
Автобус шел через Гудауты.

Я ехала в полную неизвестность.
В Гудаутах была такая же темнота. Я попросила шофёра
довезти меня до местной больницы, но он отказался, так как автобус был рейсовый
и он не мог отклоняться от маршрута. Он показал аллейку, по которой я должна
была пройти примерно километр, и эта аллея выведет меня к больнице.

В самый последний момент моего
отчаяния я увидела, как далеко, в конце аллеи, забрезжил огонек. Когда я
подошла ближе, оказалось, что это и есть больница, и весь холл был освещен,
несмотря на то, что было уже два часа ночи.

Дверь была открыта. В вестибюле
меня ждала женщина. Это была твоя мать. Она мне с порога сообщила, что
некоторое время назад ты сказала: «Мама, приехала Слава. Иди её встречай». Мать
решила, что ты бредишь, но выполнила твою просьбу. Она вышла в холл, и через
некоторое время появилась я.

Мы поднялись на второй этаж, и я
вошла с твоей матерью в твою палату. Я не могу описывать весь ужас, который я
увидела, однако встреча наша была радостной. Конец был рядом, но ты была
спокойной. Мне трудно всё это описывать, но я сама стала куда-то уходить вместе
с тобой…

Так прошел остаток ночи. Утром
во время обхода пришли врачи, удивились, откуда я взялась. Через некоторое
время появился главврач. Он властно мне заявил:

— Пойдемте со мной.

Привёл меня в свой кабинет,
посадил. Распорядился, чтобы мне принесли чай. Кроме чая, он дал мне какое-то
лекарство и сказал:

— Вот теперь вы поспите, а потом мы с вами
поговорим.

И я уснула.

Когда он вернулся, я была ещё в
каком-то полусне. Мне хотелось всё время встать и пойти к тебе, но сил у меня
не было. Врач был пожилой, с умными и очень добрыми глазами. Он со мной
разговаривал, и я чувствовала, что всё было убедительным, но полностью его слов
не понимала. Он взял меня за руку и как бы встряхнул. Я услышала его слова:

— Что будет с Этери, мы
знаем. Она уйдёт сегодня или завтра. А вот что будет с вами, я не знаю. — И
спросил меня: — У вас есть семья?

— Да, у меня есть муж,
дочь, мама.

— Вы сделали всё, что
могли. Она вас ждала — вы приехали. Вы с ней простились. А теперь вы сделаете
то, что я вам скажу. Я не хочу за вас отвечать. Я вам заказал билет на рейс
14.00 в Москву. Через полчаса приедет скорая, она отвезёт вас к морю, а потом
вы поедете на аэродром.

Я слушала его, как под гипнозом.
Я поехала к морю. У меня не было купального костюма, но я поплыла в нижнем
белье. Я плыла долго и далеко, и постепенно становилась сама собой. Я стала
думать о Маше, об Игоре, о маме. И безысходное горе ушло. Я вышла на берег
другим человеком. Я поняла — с тобой и со мной был Бог, а Бог — это любовь, и
любовь никуда не уходит. Любовь — это жертва, жертва безраздельная, а радость
жертвы — это дар свыше.

Этери, я люблю тебя, и
благодарна Богу за нашу встречу. Да, Бог — это любовь, а любовь — это жертва. И
редко кто это знает.

А ещё, любить ближнего означает
любить того, кому это необходимо.

Пасха

Это было начало 80-х годов. У
меня очень болела мама, ей сделали неудачную операцию, она не умерла благодаря
чуду, врач ее изуродовал, зашил, как мертвеца. Я, как могла, ее лечила, ее
лечили академики, Арапов, главный хирург ВМФ, и Вишневский, они были готовы
сделать реоперацию, но объяснили, что гарантий нет.

Арапов предложил не делать
операцию, а отправил меня в Загорск, привезти святой воды из источника, потому
что у себя в
отделении хирургии в институте Склифосовского
он замечал, что, когда он делает операции священникам, у них нет
осложнений, а когда простым — часты осложнения, и он стал следить за этим.
Однажды, увидев хорошенькую попадью, он ее хвать — и к себе в кабинет, и стал
спрашивать: «Что ты несешь своему батюшке?» Потому что видел, что и перед
операцией, и после они что-то делают.

— Святую воду, — ответила та.

И он стал всем своим советовать
делать так же.

Так маму лечили: сначала
академики, потом гомеопаты, знаменитый Мухин, — только знаменитостей она
принимала, — потом лечил Здренко, а затем знахари и экстрасенсы. И тут я
сказала: «Это предел!»

Короче, мама болела, я всем
священникам уши прожужжала. Так, однажды прихожу к отцу Александру, подхожу ко
кресту, рядом какая-то женщина, говорю:

— Батюшка, маме плохо!

— Маме плохо?! Мама твоя —
хроник, и семь раз была в Карловых Варах, и 13 раз — в генеральском госпитале,
а вот кому плохо: возле меня стоит женщина, Люда, она ухаживает за одинокой
замечательной молитвенницей, у нее рак, и она одна
лежит в квартире, вот ей плохо, хочешь поухаживать?

Я говорю:

— Хочу!

Вот так я познакомилась с Паней.

Я приехала, дверь настежь
открыта, квартира большая, совершенно пустая, почти никакой мебели. Один
племянник в тюрьме, другой — в армии, родители племянников поумирали
от рака, и она осталась одна. Никого нет.

Отец Александр сказал: «Люда
тебя научит, что делать. Ее надо мыть, кормить, а из нее постоянно течет. Но
болей нет».

Я вошла в эту бригаду, нас было
трое: я, Люда и известный живописец Елена. И мы за ней ухаживали. И в мою смену
Паня сказала:

— Я больше терпеть не могу.

Оказывается, боли были, но она
нам не говорила. И я по ее поведению, по лицу поняла, что ничем помочь не могу.

Я не растерялась, вызвала скорую
помощь. Скорая приехала, сделала какой-то укол и сказала, что нет, это хроник,
и они быстренько уехали.

Когда действие укола прекратилось, она вновь
стала мучиться.

Я вызвала вторую скорую, я
сообразила и дала
деньги. Они ее забрали в больницу, а больница не хочет принимать,
зная, что это балласт, еще один мертвец. Я даю деньги, и ее переводят в
отделение, у нее страшные боли, меня выгоняют. Я прошу: только отдельную палату, и стала
умолять, чтобы побольше было
морфия. Иду к главному врачу, деньги ему
давать стыдно, взяла книжку о Борисе Михайловиче, говорю, кто я, и прошу: «Дайте ей
побольше морфия». Он говорит:

— Я вас слышу, ей трудно, я вижу,
как вы помогаете. Я ей даю норму, которая разрешена Минздравом. — Показывает
приказы. — Будем капать дермидол. Не будет она
мучиться.

И когда он сказал это, я
успокоилась.

Но самое страшное было другое!
Менять они под ней ничего не собирались, они заходили к ней только в масках, белье меняли ей мы,
тогда памперсов не было. У меня было много денег, потому что все мои подруги в
ужасе давали мне деньги, лишь бы не ходить со мной и не видеть всего этого,
поэтому у меня была целая пачка, и я за смену заранее платила по 50 рублей,
чтобы у нее
всегда было чистое белье. Из нее текло безпрерывно,
страшные вещи, а санитарка столько хлорки пихала, что все задыхались, врач
вовсе не подходила. А мы ухаживали за ней. И я увидела в ней такое смирение…

И вот, общаясь с ней, я увидела
столько настоящего христианства, любви, терпения, и никогда никакого ропота,
никакой жалобы ни на что, только: «Господи, благодарю тебя, помоги девочкам!» А
какие девочки, всем за сорок. И все время — молитва, и все время улыбка. Никогда
не было на лице никакого страдания, она говорила только: «Лихо мне, лихо!» А
знаете, это действовало на всех больных.

А дальше всё развивалось так. Мы за ней ухаживали. И вот я
прихожу, это был Великий пост, к отцу Александру, взять благословение, там
стоит Люда, он
о чем-то с ней говорит. Люда говорит ему, что Пане будет очень тяжело, что она
отказалась от двух уколов, сказала, что у нее ничего не болит и что она хочет
домой, она ждет Светлану, то есть меня — я же ее привезла из дома. Батюшка говорит
Люде: «Я тебя отпускаю», — при ней не стал ничего говорить. А мне говорит:

— Панечка
будет тебя просить, настаивать, чтоб ее отвезли домой, а ты должна сказать,
чтобы она готовилась.

У меня открылся рот, я
замолчала, и он быстро от меня ушел.

В общем, он благословил, чтобы я
сказала, чтобы она готовилась, что она скоро умрет… Ой!

Я спустилась в метро Новокузнецкая, села
на мраморную скамейку. Один идет поезд, другой, а я не еду. Потом думаю: нет,
ехать все равно надо. Я встала, я помню, как встала, как я вошла в поезд, как пришла к ней.
Она мне:

— Славенька
(так меня звал только отец), как я тебя ждала, я тебя так люблю, больше всех, и ты
меня сейчас увезешь домой.

Я села на ее кровать, взяла ее
за руку:

— Панечка,
нет, ты не поедешь домой, тебе надо готовиться.

Наступила пауза. Она сказала мне
только:

— А до Пасхи я доживу?

Я говорю:

— Да, да, да, до Пасхи ты
доживешь.

И тут я ревела. Это не было страдание, я
плакала какими-то особенными слезами, мы прощались, видно.

Наступает Пасха. Я собираюсь в
храм, пришла мамина подруга Лизаветочка, тоже ангел,
принесла мне маленький куличик. И тут мне звонят и говорят:

— Светлана, Панечка
одна, к ней никто
не пришел, она лежит по уши мокрая. И
белья нет.

— Как? — говорю. — Там белья целый угол.

— Нет, — отвечают, — именно так, мокрая,
белья нет.

Ну что делать. Я беру свой
пододеяльник, а у меня старинная кровать-ладья, два метра, я сижу, режу
пододеяльник, зашиваю. Лизавета выходит со мной, она собиралась в храм
«Взыскание погибших» на Брюсовском, я ей предлагаю
поехать со мной. Ей надо было пойти по подземному переходу, она стоит со мной,
не идет. Я голосую, машины редкие останавливаются, я говорю, куда ехать, ответ:
«Нет-нет, это далеко». Потом едет «Москвич», такой зеленый, я его останавливаю и говорю:

— Отвезите на ВДНХ.

— ВДНХ, вы смеетесь! Я еду в
другую сторону.

— Там умирающая женщина!

И он нас сажает.

Мы приезжаем, водитель не
уезжает, провожает нас в приемный покой. Там — темнота, все заперто. Мы тихо по
коридорам куда-то пробираемся, попадаем в мужское отделение, мужики в карты
играют. Спрашиваем, как пройти на второй этаж, в женское отделение. Те смотрят
на нас, как на сумасшедших: появились в двенадцать ночи две какие-то тетки и
чего-то ищут.

Появилась сестра:

— Вы кто, что, как могли сюда попасть, что вам тут
надо?!

— Мы идем к умирающей.

И она нам показала, как пройти.

И вот я подхожу к двери, ко мне
бежит сестра:

— Что вам нужно?

— Она же мокрая, не спит, она
отказалась от уколов, потому что Пасха.

— Как мокрая, она не мокрая, мы
всё сами ей поменяли,
потому что Пасха, не будите ее, она в эйфории.

И она нас не пустила к ней. Мы
стояли у двери, ухо прижавши, слушали ее дыхание.

Когда она умерла, у меня осталось очень много
денег, это мои подруги надавали на отпевание.

Пришел священник, у него очень
большая семья. Я отдала ему эти деньги. Он не хотел брать, я сказала, что
это Панины деньги, молитесь о
ней. Поэтому я спокойна, я абсолютно уверена, что он о ней молится, и спокойна.

Вот что такое Панечка!

Чем она на меня так повлияла?

Когда меня сбила машина, когда
мне было очень плохо, я только её помнила, я думала: «Никаких жалоб, никаких
разговоров, ничего».

Когда я вспоминаю Панечку, я вспоминаю прежде всего Пасху у ее двери. Тот
мир, те тишину и радость забыть нельзя.

В своих рассказах Слава Александровна Шапошникова (1928—2018 гг.) описала то, что происходило в ее жизни, ничего не придумывая. Она прожила большую жизнь вместе со страной, Господь свел её с очень интересными и разными людьми. И прежде всего она рассказывает о том, как в нашей жизни действует сила Божия, совершающая главное чудо — чудо любви.

Слава Александровна Шапошникова была крещена с именем Фотиния. На ее воспитание оказали влияние отец, который заложил любовь к искусству, и няня, которая научила любить Бога. Окончила театральный институт имени Бориса Щукина, работала в московских театрах имени Пушкина и Маяковского. После травмы ушла со сцены и поступила в МГУ на искусствоведческое отделение исторического факультета. В 1955 г. вышла замуж за сына маршала Бориса Михайловича Шапошникова (1882—1945 гг.) Игоря Борисовича (1918—1991 гг.), впоследствии генерал-лейтенанта инженерных войск, и стала домохозяйкой. Прожила с ним счастливую жизнь. В 1956 г. у них родилась дочь Мария.

В завершении издания представлены стихотворения автора, а также записки протоиерея Николая Булгакова, в которых рассказывается о вере родных и близких Славы Александровны.

Содержание:

Об авторе этой книги — 3

РАССКАЗЫ
Моя свекровь Мария Александровна Шапошникова — 6
Няня — 10
Бабушка Наталья Монтегю де Вильнёф — 17
Звонок из детства — 21
Два старца — 27
Воспоминание моей матери об отце Таврионе — 33
Воин Владимир — 42
Рождество — 48
Святая вода — 53
Последние дни — 58
Елизавета Федоровна — 61
Колоски — 66
Иоанн Воин — 69
Странник — 74
Иерусалим — 78
Святитель Николай — 83
Этери — 89
Пасха — 97

СТИХИ
Земли Российской старожилы — 104
Отчего я форму так люблю — 105
Осень — 107
«Войди в мой разум, тишина…» — 107
«Когда нет мочи вырваться из круга…» — 108
«Я думала — настал конец…» — 108
«Жаль, что много таких девиц…» — 109
«Когда отступят испытанья…» — 109
«Прощать весь Mip тогда легко…» — 110
«Жизнь — всего лишь начало…» — 111
«Я вся в предвкушении…» — 112

Протоиерей Николай Булгаков. «Спаси, Господи, мою Родину и русский народ!» Из записок священника — 113

Вышла в свет книга С.А.Шапошниковой «О настоящей любви. Рассказы и стихи домашней хозяйки». В своих рассказах Слава Александровна описала то, что происходило в живой жизни, ничего не придумывая. Она прожила большую жизнь вместе со страной, Господь свёл её с очень интересными и разными людьми. И прежде всего она рассказывает о том, как в нашей жизни действует сила Божия, совершающая главное чудо – чудо любви.

 Слава Александровна Шапошникова (во святом крещении Фотиния) родилась в 1928 г. Ее отец, Александр Сергеевич Славатинский (1892-1939), из дворян, служил в органах ВЧК-ОГПУ-НКВД. Её мать, Гали Александровна, в девичестве Непенина, работала монтажёром киностудии «Мосфильм». Как говорила сама Слава Александровна, на ее воспитание особенное влияние оказали отец, который заложил любовь к искусству, и няня, которая научила любить Бога.

Обратим внимание на эту знаменательную особенность биографии С.А.Шапошниковой – которая может нам лучше понять суть того, советского времени, пресловутых 30-х годов. Слава Славатинская была дочерью одного из высокопоставленных чинов НКВД, училась в школе вместе с детьми советских начальников. И всё же православное воспитание простой верующей няни пересилило в ней то, советское воспитание – она на всю жизнь стала верующим человеком.

Именно это обстоятельство определило, можно думать, и ее личную судьбу. В 1955 году она вышла замуж за сына маршала Советского Союза Бориса Михайловича Шапошникова (1882-1945), Игоря Борисовича (1918-1991), впоследствии генерал-лейтенанта инженерных войск, которые были верующими людьми, и прожила с ним счастливую жизнь. В 1956 году у них родилась дочь Мария.

Представляем вам часть написанных ею непридуманных рассказов, а также запись ее воспоминаний.

Протоиерей Николай Булгаков

 «Спаси, Господи, мою Родину и русский народ!»

Из записок священника

Невестка  знаменитого маршала Советского Союза Бориса Михайловича Шапошникова, супруга его сына генерал-лейтенанта Игоря Борисовича,  Слава Александровна Шапошникова (в крещении Фотиния) однажды спросила маршала А.М.Василевского, ученика и преемника Бориса Михайловича на посту начальника Генерального штаба нашей армии: «А почему Сталин его одного называл по имени-отчеству?» – «Потому что он его уважал, – ответил Александр Михайлович. – Потому что тот не скрывал свою веру. Все знали, что он носит ладанку. И Сталин знал».

– Откуда знал? – спрашиваю  ее.

– Ему доложили.

– А они как узнали?

– Я у маршала Василевского спрашивала, как они узнали. Он говорит: «Да у него были плохие легкие, ему было жарко, он снимал китель, менял рубашки, и адъютанты, наверно, заметили, донесли…»

В этой ладанке, которую он носил всю жизнь, были: казацкий нательный крест, серебряный, черный, довольно большой, благословение дедушки; три старинных иконки: Божией Матери в рост, может быть «Всех скорбящих радость», из красного камня, и две святителя Николая: финифтевая (которую и сейчас носит Слава Александровна) и деревянная; и 90-й псалом Живый в помощи вышняго…

В партию Шапошникова принял съезд, он сам не подавал заявление.

Однажды после того, как Борис Михайлович сделал очередной доклад, Сталин спросил его при всех:

– Ну что, Борис Михайлович, будем молиться за Родину?

И после этого о ладанке никто не говорил.

Верховный Главнокомандующий, возможно,  одной этой репликой убил сразу четырех зайцев (он, как известно, это умел).

1. Сделал маршалу мягкое замечание (в РККА носить ладанку с крестиком и иконами не полагалось – тем более, так, чтобы об этом стало известно).
2. Легализовал его веру в глазах подчиненных.
3. Поддержал его в вере и молитве.
4. Призвал молиться за Родину тех, кто был на это способен.

– Борис Михайлович еще до войны был начальником Генштаба, — рассказывает Слава Александровна. – Потом был перерыв, во время финской войны… Перед этим он сказал Сталину: «Война будет серьезная. Это надолго. Я с Маннергеймом служил, это гений обороны». А другие командующие говорили, что это будет быстро, чуть ли не неделя. Сталин сказал: «Серьезная? Борис Михайлович, если вы так считаете, вам нужно отдохнуть. Поезжайте  в Кисловодск». И без него шла война. Он, конечно, не просто отдыхал там, он переживал всё это…

Отец Бориса Михайловича был из донских казаков. А его мать, урожденная графиня Ледомская, – из высланных за Урал после восстания поляков.

– Он сидел лишь однажды под домашним арестом. И вышел чудом. Его ум спас его, Господь вразумил. Его вызвали на Политбюро, и Сталин сказал ему, показывая на некую личность: «Вот этому человеку вы в своем кабинете вынули из сейфа и передали секретные документы». – Борис Михайлович, обратясь к личности, сказал: «Голубчик, опишите мой кабинет, скажите, где  стоит мой сейф». А тот молчит. Сталин говорит этой личности: «Вон!» Так кончился домашний арест Бориса Михайловича, который, как говорила Мария Александровна, на него очень подействовал. В это время он сжег свои воспоминания, которые относились к советскому времени.

– Нательный крест, — говорит Слава Александровна, – всегда носил и маршал Семен Михайлович Буденный. Проезжая мимо храма, останавливал машину, крестился с поклоном.

+ + +

Отец Славы Александровны Александр Сергеевич Славатинский писал стихи, дружил с В.В.Маяковским. После кончины Маяковского он сам  начал  расследование, сразу написал: «убийство». Он говорил: «Левша никогда не стреляется в сердце». Его тут же отставили от этого дела.

+ + +

7 ноября 1932 года на праздничном обеде во главе стола, поставленного буквой «п», сидели Сталин с женой, члены Политбюро. Слева от них, углом – летчики, справа – чекисты. Среди чекистов были родители С.А.Шапошниковой (она об этом рассказала со слов матери) Александр Сергеевич Славатинский и Гали Леонидовна – они сидели довольно близко от центра стола, вторая или третья пара. После всех обычных тостов Надежда Сергеевна Аллилуева взяла столовый прибор, постучала по бокалу, призывая к тишине, и сказала:

– А я хочу выпить за обманутый русский народ.

На следующий день, когда Гали Леонидовна услышала о ее самоубийстве, она воскликнула:

– Не может быть! Ее убили.

Это был первый тост за русский народ в судьбе Сталина?..

Через полгода, 2 мая 1933 г., на приеме в Кремле в честь участников первомайского парада он сказал:

«Оставляя в стороне вопросы равноправия и самоопределения, русские – это основная национальность мiра… Русская нация – это талантливейшая нация в мiре…»

В день победного окончания Сталинградской битвы, 2 февраля 1943 года, в тосте на приеме в Кремле монгольской делегации Сталин произнес:

«Все советские народы равноправны, но среди равноправных бывают первые. Русский народ является первым среди равных. Нет ни единого народа, который вынес бы столько тягот в этой войне, как русский народ».

И, наконец, на приеме для командиров Красной Армии 24 мая 1945 года прозвучал его знаменитый тост за русский народ.

+  +  +

Славе Александровне рассказал про это знакомый отца, бывший полковник госбезопасности.

Когда в 1937 году Г.Г.Ягоду арестовали и доставили на Лубянку, во внутреннюю тюрьму НКВД, многолетний глава этого ведомства сказал:

– А Бог-то – есть. Иначе бы я здесь не оказался.

+  +  +

– Сталин спас моего отца… – говорит Слава Александровна. – Однажды он решил посмотреть, как идет строительство канала Москва-Волга, и неожиданно приехал на стройку. С ним был, видимо, Ежов. Встречать их должен был мой отец, а его не оказалось на месте. Сталину говорят:

– Да он напился, не проспался еще.

– Когда проспится,  — сказал Сталин, – доложите, что я хочу его видеть.

И отправил его в Саратов помощником начальника областного управления НКВД.

+   +   +

 Славу Александровну воспитывала простая верующая нянька Прасковья Ивановна. Эта безстрашная мудрая женщина в те самые годы открыла ей, дочери одного из высших чинов НКВД, звание которого соответствовало генеральскому, что на свете есть Бог, что Он самый главный.

– Главнее папы?

– Да, главнее всех пап.

Слава училась в московской школе вместе с детьми советской элиты, которые кичились положением своих отцов, и она им тоже открыла эту тайну.

Няня научила ее молиться и поститься. Она говорила:

– В пост скоромное едят только бары и собаки.

Когда Славе было девять лет, няня ее предупредила:
         – Мальчишки будут хотеть от тебя одного. Будут стараться с тобой целоваться, лезть тебе под юбку. Но ты им ничего такого не позволяй. Иначе они будут потом о тебе друг другу рассказывать, и ты будешь для всех посмешищем. И никто тебя потом в жены не возьмет – какой-нибудь только последний нищий и пьяница. А если будешь целомудренной, то выбирать будешь ты, а они будут бегать за тобой толпой. И выйдешь за богатого.

Она послушала этого совета. И вышла замуж за молодого богатого генерала.

+  +  +

С.А.Шапошникова сидит на диване, перед ней – маленький круглый столик.

– Вот на этом столике, – говорит она, – лежала Библия Бориса Михайловича. Борис Михайлович рассказывал, что они всегда молились: в юнкерском училище, в Академии Генерального штаба… Игорь Борисович был очень верующим. Он читал эту Библию каждый день.

Сам Борис Михайлович Шапошников во время Великой Отечественной войны каждый день молился с земным поклоном:
          – Спаси, Господи, мою Родину и русский народ!

Она об этом узнала случайно от мужа. Обычно по утрам он уходил в свой кабинет, а она готовила завтрак. Однажды пошла позвать его, подходит, видит – он стоит лицом к иконам и молится этими словами. Перекрестился, поклонился.

– Я увидела, что он был весь в молитве… – вспоминает Слава Александровна. – Мне не дано так молиться за Россию…

Она удивилась: обычно молятся о родных, о близких… Спросила:

– Игорь, откуда у тебя такие слова?

Он повернулся к ней и спокойно ответил:

 – Так молился мой отец.

О том, что Борис Михайлович молился с земным поклоном, я слышал от отца Валериана Кречетова, который исповедовал и причащал Игоря Борисовича.

– Батюшка его очень любил и часто причащал дома на Тверской, – рассказывает Слава Александровна. – Когда отпевал его, сказал: «Он был настоящим христианином». И добавил: «И безсребреником». Это ему перешло от отца. Черного слова, в том числе на эту самую букву, он не признавал. Говорил, что как только его назовешь, он уже тут.

Недавно мы опять вспоминали Игоря Борисовича, и батюшка сказал:

– Он был умница!

В свое время Игорь Борисович предложил нашему руководству идею системы противоракетной обороны с элементами космического базирования, которая потом у американцев стала называться СОИ – стратегическая оборонная инициатива.

– Для работы над ПРО он ушел из Генерального штаба с высокой должности, – рассказывает Слава Александровна, – подал рапорт маршалу М.В.Захарову. Тот его не отпускал. Но Игорь Борисович сказал: «Матвей Васильевич, у меня есть идея, я хочу высказаться». И стал заниматься этими исследованиями.

Он работал днем и ночью один в кабинете, треть которого занимала японская вычислительная машина. Ему не давали полностью материалы, считали, что это работа безперспективная, что это неосуществимо, потому что слишком дорого. Пока, наконец, в 1983 году американцы не объявили про СОИ.

Однажды во время той работы Игорь Борисович заметил стоявший неподалеку какой-то «Фольксваген» с темными окнами, доложил об этом особистам. Те сказали ему, что американцы у него всё  считывают. Приняли меры: приехали две наши машины, окружили ту с двух сторон и всю информацию в ней сожгли.

Он не считал, что американцы обязательно выкрали его идею. Он говорил: «Разум развивается параллельно».

Действительно, мы знаем из истории открытий немало таких примеров. Может, Господь, одаривая своими идеями ученых и изобретателей,  делает это так, чтобы они не зазнавались?

Его вызвали тогда в ЦК партии и сказали: «Игорь Борисович, придумайте что-нибудь еще». Он ответил: «Такая идея приходит раз в жизни. Придумать я ничего не могу. Я могу усовершенствовать то, что есть».

Не из принципа, конечно, он горячо любил Родину («Я служу Родине, а не им», – говорил).

Тогда ему дали институт. 

Слава Александровна говорила мужу:

– Я живу с тобой, как американский шпион: ничего не знаю, чем ты занимаешься… Узнаю только на банкетах, когда тебя награждают.

Одно время она увлекалась йогой. Как-то он входит – она стоит на голове, пытается сделать какое-то  упражнение. Он посмотрел и сказал только:

– Что, ты предала своего Бога?

Она всё поняла.

Вместе с другими военными они и в советское время собирались на Пасху… Однажды на такой встрече дважды Герой Советского Союза летчик-бомбардировщик генерал-лейтенант Павел Андреевич Таран (386 боевых вылетов) сказал:

– Я ни разу не сел в самолет, не перекрестившись.

 – В уставе русских летчиков Царской Армии было: «Бой в воздухе – это бой насмерть», – говорит Слава Александровна. – Маршал Тимошенко был верующим. Они поэтому ничего не боялись. У многих из них были жены поповны. У Чуйкова была жена поповна, он тоже был верующим. У Неделина жена была диаконица… Авиаконструктор Н.Н.Поликарпов был сыном священника.  Звал священников, они приезжали, освящали ему самолеты. Однажды самолет разбился – Николая Николаевича об этом полёте не предупредили, и он очень горевал: «Ну что же я не освятил!»  

+   +   +

Маршал А.М.Василевский (1895-1977гг.) до революции закончил духовную семинарию. В 1919 году был призван в Красную Армию. Его отец, протоиерей Михаил, служил под Кинешмой. В 30-е годы батюшка был выслан на север.

В воспоминаниях маршала Василевского рассказывается:

«Зимой 1940 года после одного довольно затянувшегося заседания Политбюро ЦК ВКП(б) И.В.Сталин пригласил всех его участников отобедать у него на квартире, находившейся этажом ниже его кабинета в Кремле… Один из очередных тостов И.В.Сталин предложил за мое здоровье, и вслед за этим он задал мне неожиданный вопрос:  почему по окончании семинарии я «не пошел в попы»? Я, несколько смутившись, ответил, что ни я, ни отец не имели такого желания, что ни один из его четырех сыновей не стал священником. На что Сталин, улыбаясь в усы, заметил:

– Так, так. Вы не имели такого желания. Понятно. А вот мы с Микояном хотели пойти в попы, но нас почему-то не взяли. Почему, не поймем до сих пор.»

Один из многолетних руководителей СССР, Анастас Иванович Микоян (1895-1978гг.), как и Сталин, закончил духовную семинарию в Тифлисе, перед революцией начинал учебу в духовной академии в Эчмиадзине.

Василевский вспоминал:

«Беседа на этом не закончилась.

– Скажите, пожалуйста, — продолжал он, – почему вы, да и ваши братья, совершенно не помогаете материально отцу? Насколько мне известно, один ваш брат – врач, другой – агроном, третий – командир, летчик и обеспеченный человек. Я думаю, что все вы могли бы помогать родителям, тогда бы старик не сейчас, а давным-давно бросил бы свою церковь. Она была нужна ему, чтобы как-то существовать.

…Сталин сказал, чтобы я немедленно установил с родителями связь, оказывал бы им систематическую материальную помощь и сообщил бы об этом разрешении в парторганизацию Генштаба».

Есть свидетельство В.М.Молотова со слов Василевского о том, как Сталин, сказав ему, что «нехорошо забывать родителей», добавил:

«– А вы, между прочим, долго со мной не расплатитесь! – Он подошел к сейфу и достал пачку квитанций почтовых переводов.

Оказывается, Сталин регулярно посылал деньги отцу Василевского, а старик думал, что это от сына.

– Я не знал, что и сказать, – признался Василевский.» (Сталин и Церковь. Сост. П.Победоносцев. М., 2012, с.11).

Слава Александровна Шапошникова приводила со слов Василевского еще и такие слова Сталина о его отце:

– Он служит до сих пор, а ему под восемьдесят. А вы знаете, как трудно старику стоять на ногах всю службу?

«Надо сказать, – читаем в воспоминаниях Василевского, – что через несколько лет Сталин почему-то вновь вспомнил о моих стариках, спросив, где и как они живут. Я ответил, что мать умерла, а 80-летний отец живет в Кинешме у старшей дочери, бывшей учительницы, потерявшей во время Великой Отечественной войны мужа и сына.

– А почему бы вам не взять отца, а может быть и сестру к себе? Наверное, им здесь было бы не хуже, – посоветовал Сталин.» (А.М.Василевский. Дело всей жизни. Кн. I. М., 1988. С. 104-105).

Как рассказывала Слава Александровна, Сталин дал тогда свой вагон, и отец Михаил с почетом прибыл в сталинском вагоне.

А.М.Василевский говорил ей, что его отец молился за Сталина до последнего момента своей жизни.

Когда Александр Михайлович скончался, его сын попросил Славу Александровну организовать заочное отпевание, и воина Александра отпел протоиерей Василий Жеребцов в церкви на Пятницком кладбище в Москве.

+   +   +

Мария Александровна Шапошникова (она говорила про власть «они») рассказывала, что в начале войны Сталин спросил ее мужа:

– Борис Михайлович, вы умный человек, скажите, почему мы отступаем?

Шапошников ответил:

– Потому что весь комсостав, оставшийся в живых,  сидит.

– Кто?

– Мы сидели с Борисом Михайловичем, – рассказывала Мария Александровна, – и всю ночь вспоминали заключенных командиров. Этот список Борис Михайлович подал Сталину.

Но освобождать командиров стали еще до войны.  Одним из первых к ним в особняк на улицу Воровского (ныне – Поварская) с выбитыми зубами, с вывернутыми руками пришел К.К.Рокоссовский.

+  +  +

И Рокоссовский, и Жуков тоже были верующими.

Году в 1972-м С.А.Шапошникова ездила в Киев. В одном из храмов после литургии старенький священник сказал:

– А теперь помолимся о здравии военачальника Георгия.

– Какого военачальника Георгия? – спросила она.

– Жукова, — ответил он.

– Почему?

И батюшка рассказал ей, как в 1943 году, когда был освобожден Киев, Георгий Константинович велел открыть Софийский собор, собрать священников, которые были в городе, и отслужить благодарственный молебен. И весь этот молебен простоял на коленях.

Жуков, видимо, как никто другой знал, что чисто военными силами мы бы не победили.

+   +   +

Борис Михайлович Шапошников не дожил полтора месяца до Победы. Есть кадры кинохроники в документальном фильме о легендарном маршале, запечатлевшие его похороны на Красной площади. Сталин первым несет носилки с урной. Слава Александровна помнит, что нес их при этом и Игорь Борисович, с которым Сталин тогда познакомился. Сталин взглянул на него. Игорь Борисович вспоминал, что этот взгляд был такой силы, что, кажется, мог бы пробить стену. В кадрах кинохроники во время прощания на глазах у Верховного – слезы.

Игорь Борисович учился в той самой Академии Генерального штаба, начальником которой во время войны был его отец — вместе с Василием Иосифовичем Сталиным.

– Василий там ни с кем не общался, только с Игорем Борисовичем, на занятиях всегда садился к нему. Игорю, в отличие от других, ничего от него не надо было, – вспоминала С.А.Шапошникова. – Игорь Борисович о Василии хорошо отзывался, как о приятном в общении человеке, совершенно не зазнавшемся. Василий был очень хорошим летчиком, смелым, летал как ас, всегда страховал молодых летчиков, летчики его очень любили. Начальство приказывало его беречь, а он сам, если слышал по рации, что в воздухе кому-то грозит опасность, всё бросал и летел на помощь, рисковал. Когда Сталин умер, Василий пришел и сказал Игорю: «Отца убили». И больше он не появился в Академии.

+   +   +

Слава Александровна  рассказывала, как однажды отец Валериан приехал и причастил ее мужа. Это было большое семейное событие, Игорь Борисович до этого долго не причащался. А после этого причащался регулярно.

Батюшка спросил в тот день:

– У вас есть церковный календарь?

Раскрыл, сказал:

– Сегодня – Ченстоховская икона Божией Матери.

Слава Александровна говорит:

– Так ее же спас Борис Михайлович!

После учебы в Академии Генерального штаба, в 1912 году, Б.М.Шапошников служил в Ченстохове. Неожиданно к ним обратился городской глава:

– Панове офицеры, помогите! У нас несчастье: похищена Ченстоховская икона.

Как потом оказалось, ее хотели увезти в Америку и наняли похитителей.

Б.М.Шапошников разделил наших воинов на три отряда, и они бросились в разные стороны в погоню. Борису Михайловичу с его воинами удалось нагнать похитителей, и он возвратил главную польскую  святыню на ее место.

Батюшка Валериан сказал о Ченстоховской иконе:

– Она – покровительница вашей семьи.

Когда генерал Войцех Ярузельский учился в нашей Академии Генерального штаба, он представился однажды Игорю Борисовичу Шапошникову, который был тогда одним из руководителей кафедры стратегии, поклонился и сказал:

– Наш народ не забудет того, что сделал ваш отец для Польши.

+   +   +

Игорь Борисович, красавец, офицер, маршальский сын, долго не женился.  Мария Александровна сокрушалась об этом, она безуспешно искала ему невесту, но он был непреклонен.  И вот однажды он увидел в фойе театра, после третьего звонка, в полумраке незнакомку, Славу Александровну, и сказал матери:

– А вот на ней я бы женился.

Мать его подошла к ним, она была с подругой-балериной, и попросила ее:

– Познакомьте меня с вашей спутницей.

А когда та их познакомила, сказала Славе Александровне:

– Приглашаю вас к нам на суаре.

Так она вошла в их дом.

+   +   +

Тогда же, в 1955 году, Слава Александровна пришла ко Клименту Ефремовичу Ворошилову (1881-1969), в то время – Председателю Президиума Верховного Совета СССР, просить о реабилитации отца. Он ей сказал:

– Я вашего отца помню по Западному фронту.

Она усомнилась про себя. А он:

– Вы на него похожи.

Слава Александровна расплакалась.

Про мужа он спросил:

– А вы знаете, что он любит выпить? Послушайте меня. Если вы его любите и вы сильная, то он это бросит. А если вы его не любите и не сильная, он сопьется.

Мать ей говорила: «Не хочешь ребенка урода – не смей с ним спать, если придет пьяным».

И после первого такого случая Мария Александровна спросила ее:

– Почему мой сын спит сегодня в гостиной?

– Потому что он напился.

Она задумалась.

– Да, может быть, вы правы.  Но я такого себе не позволяла.

Всё это дошло до подруг Марии Александровны – что ее невестка устраивает мужу на эту тему скандалы.

Мария Александровна часто ходила в консерваторию, приучила и Славу Александровну к хорошей музыке. И однажды, когда они с ней там были, подошли две подруги Марии Александровны и спросили со вздохом:

– Ну, как ваша невестка?

И тут Мария Александровна с такой силой (она, по словам Славы Александровны, была очень сильной женщиной) говорит:

– Да! У меня плохая невестка. Но у моего сына очень хорошая жена.

Игорь Борисович говорил ей:

– Я прощаю тебе твой зверский характер, потому что у тебя одна благородная цель: ты борешься с моим пьянством.

– Когда он бросил пить, я обалдела: а что же я теперь буду в жизни делать?..

После его смерти я нашла у него акафист святому мученику Вонифатию – он был у него весь зачитан до дыр.

Сталин давал маршалам дачные участки по три гектара. Мы хотели просить правительство, чтобы нам оставили наш участок, который был выделен Борису Михайловичу. Маршал М.В.Захаров нам помог. «Напишите, – говорит, – письмо. Когда министр обороны будет в отпуске, а я – за него, я подпишу».

Я говорю:

– Мария Александровна не хочет это подписывать.

А он:

– Ты что, дурочка?

Я поняла – и подписала за нее.

Матвей Васильевич отдал это письмо А.Н.Косыгину. Алексей Николаевич прочитал и говорит:

– Обязательно. И поскорей.

Ольга Семеновна Тимошенко, дочь маршала, рассказывала, как она была на Пасху у Косыгина (она дружила с его дочерью), и у них на столе стояли высокие куличи, пасха. Алексей Николаевич говорил:

– Сегодня Христос воскрес.

– Шапошниковы были безсребренниками. Я не была такой… Это они меня испортили, – смеется Слава Александровна, – стала всё раздавать.

 Я счастлива, что Господь свёл меня с Игорем Борисовичем.

+   +   +

Протоиерей Иоанн Мешалкин (1885-1977) говорил:

– Соловки мы заслужили. Потом Сталин выпустил нас и сказал: «Попы, служите, вы нужны народу». А мы взялись за старое.

+   +   +

– Сталинград был освобождён зимой 1943 года. А весной туда отправилась на пароходе съемочная группа «Мосфильма» снимать о Сталинградской битве художественный фильм «Дни и ночи». Фильм снимал режиссер А.Б.Столпер по сценарию К.М.Симонова,  монтажёром была моя мама. Нас, детей, тоже взяли в группу, потому что там кормили хорошо.  В Сталинграде  были сплошные развалины: ни улиц, ни дорог, ни тропинок. В этих развалинах нам приходилось жить. Единственными уцелевшими зданиями был универмаг, серого камня, где размещался  Паулюс, и дом, на котором черной краской  было написано: «Иван Павлов». Это был большой жилой дом из светлого камня, кажется трехэтажный, и мы, дети, каждый день, пробираясь через глыбы, прибегали и смотрели на него, не могли пройти мимо. Это было чудо. Мы ходили к этому дому, как к какому-то храму, молились перед ним, как умели…

А потом, много лет спустя, мы с Машей поехали в Троице-Сергиеву Лавру и встали в очередь к  одному  монаху. К нам подошла какая-то женщина и сказала:

– Нашли, к кому стоять.

Отвела нас на задний двор  и, указав на стоявшего  неподалеку монаха, который весело с кем-то разговаривал, сказала:

– Это Иван Павлов.

И провела нас к нему через проходную.

Монах спросил:

– Вы ко мне? 

И отвел нас в свою посылочную, где были собраны посылки, которые ему присылали со всего Советского Союза, угостил нас черной икрой.

Когда я вернулась домой и сказала Игорю, что познакомилась с Иваном Павловым, он даже не стал ждать казенную машину, сел в свою, и мы поехали обратно в Лавру.  

С тех пор мы были очень дружны с этим самым монахом.

Он подарил Игорю вот эту свою фотографию.

На ее обороте он написал: «На молитвенную память Глубокочтимому дорогому Игорю Борисовичу от нед<остойного> а.К. 11/IV-89 г.»

И всегда говорил, как и отец Таврион, слово в слово: «Какая у него душа!» Они мне его открыли…

Часто мы с Машей спрашивали:

– Это вы тот самый Иван?

На что он отвечал:

– Я – монах Кирилл.

+   +   +

22 августа 1991 года И.Б.Шапошников сказал жене:

– Россия кончилась. К власти пришли предатели.

– А что, коммунисты лучше?  — спросила она.

– Коммунисты держали страну. Была держава, – он сжал кулак. –Сталин держал державу. А теперь всё растащат.

Сталина он считал царем.

В своих рассказах Слава Александровна Шапошникова (1928—2018 гг.) описала то, что происходило в ее жизни, ничего не придумывая. Она прожила большую жизнь вместе со страной, Господь свел её с очень интересными и разными людьми. И прежде всего она рассказывает о том, как в нашей жизни действует сила Божия, совершающая главное чудо — чудо любви.
Слава Александровна Шапошникова была крещена с именем Фотиния. На ее воспитание оказали влияние отец, который заложил любовь к искусству, и няня, которая научила любить Бога. Окончила театральный институт имени Бориса Щукина, работала в московских театрах имени Пушкина и Маяковского. После травмы ушла со сцены и поступила в МГУ на искусствоведческое отделение исторического факультета. В 1955 г. вышла замуж за сына маршала Бориса Михайловича Шапошникова (1882—1945 гг.) Игоря Борисовича (1918—1991 гг.), впоследствии генерал-лейтенанта инженерных войск, и стала домохозяйкой. Прожила с ним счастливую жизнь. В 1956 г. у них родилась дочь Мария.
В завершении издания представлены стихотворения автора, а также записки протоиерея Николая Булгакова, в которых рассказывается о вере родных и близких Славы Александровны.