Информация
Это литературный раздел для реализации ваших писательских талантов. Здесь размещаются только авторские рассказы наших посетителей! Если вы не являетесь автором рассказа, разметите его в разделе «Охотничьи рассказы», если вы хотите рассказать о своей недавней охоте, пишите в Отчеты, а для разговоров обо всем на свете есть другие разделы блогов.
Заметно вечерело, над низиной Туман стелился зыбкой полосой, Перешагнув упавшую белёсую осину, Иду один сторонушкой родной. … Здесь всё знакомо мне из детства: Дух мелколесья, поле, плёс, листва, Осенний запах сенокоса- разнотравья, Как прошлой жизни детства острова. … То ухнула сова в соседнем буераке, То дупель просвистел накоротке, Две выпи, тишь встревожили во мраке, А я стремился к…
Вдаль прямком следок уходит Среди тоненьких берёз. Куст густой дугой обходит И в обратный путь бежит. … Пашка встал, слегка в раздумье, Взлядом пробежал дугу И, в секундном удивленье, Прошептал -«..стрелять могу». … За седым стволом берёзки, Нагло, дерзко, с хитрецой, Не моргая, без слезинки На него смотрел косой.. . … Вот ружьё на изготовке, И курки уж взведены. Только вроде там на бровке…
…Федор Архипыч, по привычке, смачно втягивал щи из большой деревянной ложки и нет-нет да приговаривал: -Ну, Агафьюшка, угодила нынче. Угодила со щисами-то. Ты погляди, даже внучку по-нраву.. . -Коли так быват, сказывай,- вопросительно и с хитринкой в глазах беззубо прошепелявил дед. -Вкуснее не быват,- чуть подражая, ответил Васька и продолжил хлебать щи. -То я и вижу, ты ложкой-то стучишь,…
Яркая, золотая осень пришла в тайгу
неожиданно…
Казалось, что ещё несколько дней назад, всё
вокруг было по летнему зелёным, но неделя неизбежных как судьба осенних дождливых
и пасмурных дней, сменилась поздней осенью и мрачным предчувствием зимы — по
небу, с утра до вечера, плыли толстые ватные тучи с округлыми серыми боками…
Дождь принимался моросить по несколько раз на
дню, напитывая влагой и без того грязную землю.
В лесу тоже было невесело, — с деревьев капало
и даже идя по тропинке, уже через несколько минут, охотник становился мокрым…
Но вот,
за одну ночь, сильный ветер с севера разогнал эту дождливую муть и на синем,
теперь уже высоком и прозрачном небе, появилось золотое солнце обсушившее землю
за один день. Следующей ночью на небе высыпали яркие звёзды и заметно
похолодало.
Зато утром солнце встало очень рано и по
низинам, разогретый солнцем иней, превратился в мелкие капельки воды, повисшие
на стеблях травы и ветках кустарников, сверкая под яркими лучами словно мириады
драгоценных камней, рассыпанных неизвестным, щедрым ювелиром-альтруистом.
Днём температура поднялась до десяти –
пятнадцати градусов тепла и порывистый ветерок, доносил до самых городских
окраин запахи увядающей травы и палой листвы, побитой ночными заморозками…
За неделю такой замечательной погоды, всё
вокруг поменяло цвет – уставшая за лето зелень превратилась в золото, на фоне
которого, всплески красного и коричневого на стройных осинках, воспринимались
сочными мазками, искусно нанесёнными на природный холст. Листья таких деревьев,
при малейшем дуновение ветра встревоженно трепетали и казалось, что они в
истерике ожидают страшные, короткие, холодные дни начала зимы…
… В такую погоду, я не могу усидеть дома и
собравшись с духом, отложив все свои дела, отправился в пригородную тайгу послушать
изюбринный рёв и если повезёт, то может быть увидеть и гонного быка.
И наконец решился бросить всё и уехать, хотя
бы на несколько дней в «пампасы», в тайгу, насладиться свободой и общением с
манящей и загадочно — таинственной природой…
… Всё жаркое, комариное лето, мечтал я об
этом времени простора, одиночества и покоя, разлитого осенью в природе. Но вот долгожданная
осень пришла и как всегда, десятки неотложных дел навалились, не давая времени
подумать и осмыслить «зачем и почему» — я всё последнее время был занят с утра
до вечера никчёмной суетой!
Наконец, не выдержав, я сказал себе «хватит» и
стал строить планы, рассматривать карты и искать сотоварищей для этого
путешествия.
… Однако и в этот раз, я был один в этом
пространстве возможностей (пойти пешком, поплыть на моторной лодке или поехать
на машине) и это тоже немного напрягало. Созвонившись с несколькими приятелями
выяснил, что им некогда или домашние не отпускают, и наконец решился
путешествовать в одиночку, чего я не особенно люблю делать в нормальной
обстановке.
Однако ждать пока приятели освободятся от
бесконечных хлопот тоже неразумно — такая замечательная осенняя погода могла
смениться новыми дождями, за которыми совсем уж некстати могут упасть первые
снега, превращающие поход в лес, в преодоление мокрой и грязной полосы
препятствий!
Наконец,
позади остался город с суетой центральных торговых улиц, потом и пригороды –
спальные районы, куда вся человеческая масса после скучной работы собирается
каждый день ужиная, выпивая пиво или водку, «отдыхая» перед экранами
телевизора, который каждый вечер в анонсах обещает интереснейшие фильмы и
криминальные новости, от просмотра которых привычно болит голова и множится разочарование бессмыслицы
такой жизни, день за днём приближающая нас к печальному концу, или того не
лучше – к старости…
– Всей
работы не переделаешь, — ворчал я вслух, выворачивая на своём японском микроавтобусе
на загородное грунтовое шоссе, чуть выровненное грейдером по обочинам и
подсохшее за последнюю неделю.
Нельзя сказать, что проезжая часть была
особенно ровной, однако глубоких рытвин и колдобин не замечалось и потому,
машины могли на приличной скорости двигаться в обе стороны…
Я помню годы, когда здесь можно было проехать
только на тракторе — правда это было уже слишком давно. Вспоминая те
романтические времена, когда на обочине можно было увидеть лису, зайца, а то и
косулю, мы с машиной постепенно приближались к цели.
Дорога между тем то поднималась чуть в горку,
то заворачивала куда-то в сторону, делилась, на две, становясь всё уже и
неухоженней — постепенно мы въезжали в реальную тайгу…
А я уже забыл о всех своих делах, и в мечтах
путешествовал по самым лучшим окрестным урочищам, надеясь, что такая погода
простоит ещё некоторое время…
… Ну а в окружающей меня дикой природе,
стояло очередное «бабье лето» и невидимые паутинки по утрам, на сонцевосходе, неслышно
летали в прозрачно – хрустальном воздухе, горьковатом от запаха опавших осиновых
листьев.
В это время, звери в дикой природе тоже
радуются солнцу и последним дням тепла, жируют и отъедаются на тёплых южных
взгорках и склонах таёжной глухомани, готовясь к короткой и яркой осени, а
потом, к длинной зиме, наполненной морозами и судорожными поисками пропитания.
В эти чудные дни, у оленей — изюбрей начался
гон и обезумевшие от страстной похоти олени – быки с толстыми острыми рогами, бегали
по тайге «настраивая» в очередной раз свой голос, издающий мелодичный и
яростный рёв – стон, извещающий соперников о готовности сражаться за маток и
вызывающий в этих матках ответное чувство тревоги, беспокойства и сладостного
ожидания!
… Молодая оленуха-матка с телёнком,
последние дни держалась вместе с остальными матками в вершине таёжной речки —
они паслась на гривке, разделяющей притоки речки Половинной, — скромные по
размерам, болотистые ручьи, которые соединившись в едином стремлении вниз, к
громадному озеру – морю Байкалу, превращались в быстрый и глубокий поток.
По ночам уже было прохладно и кроткий летний
мех, благодаря однотонной шоколадного цвета подпуши быстро рос, сохраняя тепло
выносливому телу, даже в минусовые температуры, делая силуэты зверей мягкими и
округлыми…
Телёнок — бычок за лето вырос в половину
материнского роста, потерял детскую пятнистую окраску и всё больше становился
похож на своего отца, доминантного быка – красавца, живущего в этих краях уже
более десяти лет.
Растущий на глазах сопровождающих его телок, с
каждым днём, он становился всё самостоятельней и на кормёжке, иногда уходил от
матери на приличное расстояние.
Но стоило ему испугаться взлетевшего из густой
высокой травы угольно — черного глухаря или перестать слышать лёгкое
потрескивание сухих веточек под острыми копытами матки – оленухи, как он
приходил в возбуждение и сложив тонкие губы трубочкой, начинал коротко
свистеть, призывая мамашу откликнуться и воссоединится с ним…
На зорях, в окрестной тайге пока редко, словно
пробуя силу и красоту голосов, перекликались входящие в пору брачного оживления
раздражённые олени – быки, нагулявшие за лето силу и крупные мышцы.
Их жизненная энергия требовала выхода и пока,
готовясь к яростным боям, воплощалась в раздражённых от долгого ожидания, тонко
– пронзительных сольных руладах-песнях, с коротким гневным рявканьем в конце.
Олени, действительно похожие на яростных быков в корриде, почти перестали
кормится, часто пили воду и ночами, пытаясь охладиться купались в холодных,
грязных лужах.
Внутри этих мощных зверей разливался
неостановимый пожар похоти, заглушавший обычную осторожность и заставлявший их
безостановочно двигаться, нюхать воздух и облизывать длинным розовым языком зубастую
пасть, пересыхающую от этого внутреннего жара. Гривастые шеи оленей — самцов
раздулись от мучительного сладострастия, низ живота от сексуального возбуждения
судорожно дёргался, иногда самопроизвольно выпуская на свободу орудие
деторождения похожего на длинную морковку…
Любой треск или стук по дереву, приводил их в
сильное волнение и они, во весь опор неслись навстречу воображаемой опасности,
а не обнаружив соперника, разочарованно начинали бодать ветки упавших деревьев
или подцеплять на рога, клочья вырванной с корнем травы…
… Проехав по грунтовой дороге до последнего
садоводства, настроившего свои домики на берегу ручья впадающего в речку Олу, я
остановился перед дощатыми воротами, запертыми на длинную металлическую цепь и вылез
из машины. Вдохнув прохладный воздух, наполненный ароматами палой листвы и свиного
багульника, глянув на опускающееся к горизонту золотое, уже нежаркое солнце я заторопился,
размотал цепь, открыл ворота, загнал машину внутрь изгороди и сдав задом,
поставил микроавтобус на недавно убранное картофельное поле.
Потом выложив все охотничьи принадлежности на
траву, прошёл к избушке сторожа — знакомого пожилого военного- отставника и
постучал в двери, мало надеясь кого-либо застать. Обычно, сторож только
заслышав гул мотора выходил на крыльцо и громко здороваясь, приглашал в
гости…
В домике никого не было и не мешкая, я
переоделся в лесную одежку, собрал ружьё, подвесил на пояс патронташ с
патронами и повздыхав, посматривая на яркое солнце повисшее над вершинами сосен
стоящих за дорогой, закинул за плечи рамочный рюкзак, как всегда в начале
похода плотно упакованный, и тронулся быстрым шагом в сторону недалёкой речки,
с спокойным любопытством поглядывая по сторонам…
Дорога, по которой я шёл, по дуге заворачивала
направо, на юг и всё время шла по берегам широких болот, посреди которых
невидимой лентой чистой и холодной воды текли таёжные речки, впадая в более
крупные реки.
Некогда здесь были колхозные покосы и потому,
густой лес часто прерывался уютными полянами с невысокой травой и замечательным
видом на окружающую тайгу.
Я шёл не спеша, прислушиваясь, принюхиваясь и
вглядываясь в окружающие просторы, изредка останавливаясь чтобы разглядеть в
бинокль подозрительные, похожие на оленей или глухарей заросли кустов или
выворотни, торчащие на дальней стороне болота.
Солнце незаметно село за лесистый горизонт, но
перед тем как исчезнуть, окрасило молодые сосняки на противоположном берегу
речного болота в необычные, розово- коричневые цвета. Каждый раз видя такую красоту,
я жалел, что не художник и даже не фотограф, который мог бы увековечить эти
замечательные природные пейзажи, открывающиеся подчас в таёжной глухомани.
Тайга распахивала передо мной свои необъятные
просторы — таинственные дебри, заманивая далеко в глубь лесов, обещая чудесные
встречи, волнующие переживания от увиденного, услышанного и перечувствованного…
Как всегда в начале похода, воображение
устремлялось в неведомое будущее — за каждым поворотом дороги чудилось
появление или оленей или кабанов, чьих следов — маленьких и больших, старых и
совсем свежих — на дороге было множество.
Я замедлил шаги и как всегда в первый вечер в
лесу, стал внимателен и осторожен, ожидая встречи даже с медведем, который
раньше, лет пятнадцать назад, жил в окрестных речных долинах и его следы
встречались здесь постоянно…
… И конечно, я вспомнил, как однажды, здесь,
уже по первому снегу, переваливая заросшую смешанным лесом высокую гриву,
пересёк следы медведицы с двумя медвежатами.
…Тогда, я, взволнованный неожиданной
встречей, зарядив двустволку пулей и картечью, пошёл по этому петляющему следу ожидая,
что вот-вот увижу, или далёкие силуэты медведей, или даже тёмное отверстие
берлоги, в которую эти медведи спрятались — в такие моменты, фантазия
разыгрывается без меры и рисуют самые острые приключенческие сюжеты…
Тогда, в течении нескольких напряжённых часов
я шёл по этим следам обходя подозрительные места и осматривая окружающие
холмистые пейзажи в бинокль.
Однако спустившись по пологому склону
заросшему молодым осинником и ольховником, в речную долину, где снег лежал только
местами, я потерял след.
Покрутившись на грязной дороге и не решившись
лезть в большое и мокрое болото, я со вздохами разочарования вынужден был повернуть
в сторону ближайшего зимовья – короткий осенний день заканчивался и был риск,
заблудившись в темноте ночевать у костра…
К тому
же, по предыдущему опыту хождения в этих местах я знал, что могу встретить
кабана секача, который совершенно не боится человека, а при случае может и
напасть на охотника – одиночку.
Уже
шагая в обратную сторону я подумал, что наверняка, медведица вела медвежат к
берлоге, которая видимо была где – то в этом районе. Я мог вернуться сюда уже
по настоящему снегу и попробовать найти берлогу, но как всегда в начале зимы,
установилась такая хмурая и морозная погода, что не только
в лес, но и на улицу выходить не хотелось. Так я и не собрался в тот год, обследовать
эти места…
Уже зимой, кто-то из знакомых рассказывал мне,
что деревенские охотники нашли неподалёку от этих мест берлогу другого, крупного медведя
– самца и подняв его, стреляли из двух винтовок раз десять, пока он не упал
изрешечённый пулями…
…В этот раз я шёл не торопясь и вспоминая
тот осенне-зимний поход, часто останавливался прислушиваясь и оглядываясь и
потому опоздал – вышел к переходу через широкое болото, к разбитой тракторами
гати, уже в полной темноте. Здесь, мои тревожные предчувствия меня не
обманули…
Серпик луны, поднялся над горизонтом, но тут
же исчез, заслонённый склоном крутого, заросшего сосняком, холма. Наступила
осенняя ночь, хотя и со звездами на небе, но как-то по особому тёмная и
непроглядная…
Я шёл
тихо, то и дело останавливаясь и до шума в ушах прислушивался к обступившей меня
своими тёмными чащами таинственной тайге.
Достав из кармана рюкзака фонарик, включил его
и понял, что батарейки сели и серый полукруг слабо мерцающего света, немного освещал
дорогу, но не далее двух — трёх метров впереди.
Чертыхнувшись и отругав себя за привычное
разгильдяйство, я выключил бесполезный фонарь, и пошёл вперёд, угадывая
направление, по чуть видному просвету дороги, петляющей среди густого леса…
Не дойдя сотню метров до спуска к болоту, которое
я помнил достаточно хорошо, в последний раз остановился и от неожиданности
вздрогнул и замер, судорожно сжимая в руках бесполезное в такой темноте ружьё —
впереди, как только я остановился, что-то живое большое и тяжелое зашуршало
жесткой болотной травой и первобытный страх, горячей волной обдал моё тело и
казалось, волосы на голове зашевелились от невольного ужаса…
За стволом берёзы, как казалось не далее
десяти метров, вдруг отчётливо и громко начал продувать ноздри крупный кабан. Я
внутренне сжался и замер, надеясь разглядеть что-нибудь в тревожной темноте, однако
ночь стояла непроглядная и кабан, судя по всему совсем не испугался человека и
продолжал угрожающе «продувать» ноздри, а потом вдруг коротко зарычал —
захрипел. Именно зарычал, а не захрюкал и получилось нечто среднее между
медвежьим рыком и храпом лося или рассерженного оленя — быка.
Я застыл приготовившись к самому плохому, представляя
себе последствия нападения двухсоткилограммового секача, с острыми как ножи
клыками.
Моё дыхание участилось с шумом выходя из груди
и я, еле сдерживал в теле крупную нервную дрожь…
Через некоторое время, напряжённо вглядываясь
в темноту, но ничего не видя далее трёх метров, всё-таки рискнул включить фонарик,
держа ружьё в напрягшейся правой руке… Круг мутного света терялся в нескольких
шагах впереди и я вновь ничего не увидел…
…Мы долго стояли слушая и всматриваясь друг
в друга – человек с бесполезным в такой ситуации ружьём и кабан – секач,
решающий, что же ему делать с этим незнакомцем, вторгшимся на его территорию…
Время тянулось бесконечно и мир тайги вокруг
перестал существовать — все чувства сосредоточились на той точке пространства,
где находился секач…
Наконец, кабан шурша в движении травой, стал
заходить за дерево и тут, я услышал неподалёку движение второго зверя, который
тоже совсем не думал убегать…
«Вот
попал, так попал! – мелькала в голове. – И главное, что в такой тьме, моё ружьё
совершенно бесполезно!»
Я не мог стрелять на звук боясь заранить и
разозлить зверя, однако и кабаны не собирались убегать и потому, в начале шагая
медленно и прислушиваясь к затихающему по временам шуршанию травы под кабанами,
я стал отступать, определяя по слабым звукам, что они не торопясь уходят в
сторону открытого пространства. Преследовать их я не мог, потому что сразу за
обочиной дороги начиналось непроходимое, заросшее травой и высокими кочками
широкое и мокрое болото.
… Размышляя над тем, что ночью звери совсем
не боятся человека, осторожно подсвечивая фонариком под ноги, по знакомой
грязной и разбитой тяжёлыми машинами и тракторами гати, я перешёл через широкую
болотину и совсем уже хотел, свернув с дороги, пойти к зимовью, притулившемуся
под сосновым взлобком на краю болота…
Но тут, тоже недалеко впереди, я услышал
знакомое шуршание и понял, что это та же парочка кабанов, перейдя параллельно
мне заросшую и залитую водой долину, преспокойно кормится в виду зимовья, чавкая
и иногда останавливаясь и спокойно слушая мои робкие шаги…
В сторону зимовья вела тропка, которая за
лето, заросла высокой травой и я просто побоялся лезть к домику напролом, потому
что мог запутаться в высокой траве, упасть и кабаны, приняв меня «не за того»,
могли на меня набросится. В темноте я ничем не мог им ответить, несмотря на то,
что в руках у меня, по-прежнему было ружьё заряженное пулей и картечью…
Иногда, даже на вооружённого охотника от
страха, нападает какой – то столбняк, который мешает действовать адекватно. Вот
и в этот раз, ничто не мешало мне, разрядить ружьё в сторону шуршащих при ходьбе
кабанов, но я об этом уже даже не подумал!
Пришлось отказаться от тёплого и удобного
зимовья и продолжить путь по дороге, в поисках места подходящего для ночлега…
Я решил провести ночь у костра и заодно,
послушать ночную жизнь находясь вне в домика, на открытом пространстве, надеясь
услышать ночной рёв изюбрей, а утром уже знать куда мне идти охотится. Такими
мыслями и утешал себя, шагая по тёмной дороге и напряжённо вслушиваясь в
окружающую меня тайгу…
Остановился только зайдя за очередной поворот,
обходящей небольшой распадок, заканчивающийся болотцем. Тут был маленький мостик
через ручей, в котором можно было набрать чистой воды для ночного чая…
Страх опасной встречи, постепенно прошёл, я
смог расслабиться, вспоминая что с кабанами встречался ночью уже несколько раз
и каждый раз, они совсем не боялись меня…
… Однажды, в окрестностях небольшой речки
Каи, в такое же время года, тоже вечером, в темноте, встретился мне кабан и он,
как и этот, отбежал чуть в сторону от дороги, остановился и гневно стал
продувать воздух носом!
Со мной была молодая собака Жучок, который
насторожился, испуганно таращился в темноту, но от меня не отходил ни на шаг.
По звуку, я определил, что это был большой секач и стрелять не стал, боясь или
промазать, или заранить зверя.
Через время кабан неслышно отступил, — я понял это по поведению собаки, однако вдруг,
из темноты, с другой стороны дороги раздался человеческий голос: — Кто там!?
И я громко ответил…
Когда мы встретились на тёмной дороге, голос
моего собеседника — деревенского охотника возвращающегося из зимовья домой — ещё
немного дрожал от пережитого страха.
«Он, наверное, собирался стрелять на звук и
вполне мог меня нечаянно убить или ранить — подумал я чуть позже. – Видимо от
этой, пережитой возможности убить человека и дрожал его голос…»
… Мои страхи в этом походе тоже закончились
— остановившись на полянке, где было чуть посветлей, послушал заснувшую тайгу и
не отметив ничего стоящего, я решил проверить голос и узнать, как после
большого перерыва и отсутствия практики смогу подражать «песне» гонного оленя – раньше я делал это профессионально и гонные
быки бежали на мой голос со всей округи!
Я попробовал реветь, как казалось совершенно
фальшиво, и совершенно неожиданно, с гривки напротив, довольно далеко от места
где я стоял, отозвался гонный бык.
«Ага – думал я вслушиваясь. – Бык здесь,
неподалёку и можно на утренней зорьке, попробовать подманить его и стрелять! Но
для этого, надо здесь заночевать чтобы утром, ещё в темноте, попробовать манить
зверя взволнованного моим неловким рёвом.
После этой переклички, я ещё долго стоял на
дороге и решал, что делать дальше, а потом, зайдя в болотинку, под мостиком
через проточный ручеёк набрал в котелок воды, поднялся с ним чуть в гору от
дороги и там, разведя костёр, вскипятил чай, поел и одевшись потеплее в вещи
которые были в рюкзаке, прилёг и задремал, чутко прослушивая ночную тишину…
Часа в два ночи, проснулся от какого-то
подозрительного звука, и уже не мог заснуть, то ли от холода, пробирающего до
костей, то ли от тревожащих воспоминаний…
На рассвете, зевая, попил вчерашнего чаю,
перекусил без аппетита бутербродами, собрал свои вещи в рюкзак и залив костёр
остатками чая, вышел на дорогу и только остановился, как из соседнего распадка
раздался рёв близкого оленя, который наверное услышал шуршание и моим шаги и приняв
за крадущегося соперника показал, что он здесь и готов сражаться!
Быстро
скинув рюкзак на дорогу, почему то пригнувшись и напряжённо вглядываясь в
склон, я осторожно пошёл в направлении услышанного рева.
От неожиданного испуга я вспотел, руки дрожали
и сонливость прошла – весь я превратился в насторожённого зверя – в человеке в
такие минуты просыпаются древние инстинкты!
Пройдя по дороге метров двести я остановился и
выглядывая из-за придорожных кустов, справа на склоне увидел небольшую поляну
заросшую высокой сухой травой, а посередине, крупного быка –рогача глядящего в
мою сторону!
Я замер, а олень несколько раз ударил копытом
по земле, мотнул большими рогами и зацепив пучок травы, поднял целый сноп над
головой, а потом, ещё раз мотнув головой сбросил траву на землю, вытянул шею и
вдруг заревел начиная тонко, потом перешёл в басы и закончивая песню, ещё
несколько раз рявкнул, выдыхая остатки воздуха!
Вида это чудо я обомлел и про себя повторял:
«Вот это зверюга! А после этого говорят, что олени боятся человека!»
Постояв ещё некоторое время, разглядывая
происходящее на склоне, я постепенно успокаился. Вспомнив что я на охоте а не в
театре, как можно осторожнее, медленно поднял ружьё, прицелился и выстрелил.
Выстрел громовым эхом нарушил предутреннюю тишину, а зверь, словно проглотив
пулю вздрогнул, потом подпрыгнул и тут же упал в высокую сухую траву.
Ещё не веря в удачу я взволновался, дрожащими
руками перезарядил ствол пулей и осторожно стал подниматься по склону к
упавшему оленю. Подходя ближе, вначале я увидел торчащий из травы рог с многими
отростками, потом придвинувшись ещё, различил самого оленя, неподвижно лежащего
в густой траве – и только тут понял, что добыл замечательный экземпляр
трофейного оленя!!!
Подождав
ещё немного, видя, что зверь не шевелится, подошёл вплотную к зверю и кончиком
сапога потрогал его бок — тело ещё тёплое, откликнулось на моё касание, чуть
сдвинувшись с места под горку…
Оглядевшись, я только тогда понял, что солнце
уже готово подняться на тайгой и надо спешить…
Сняв рюкзак, положив его на землю и прислонив
к нему ружьё, я взял быка за рога и напрягая все силы, стащил тушу зверя вниз,
к подножию склона, к дороге…
…Не буду описывать, как в одиночку, в течении
двух часов разделывал зверя, вырубал рога, обрезывал мясо с костей и складывал
его на кусок полиэтилена. Закончив трудную работу, я развёл костёр, сходил за
водой в болотину, поставил кипятиться чай и разрезав большой кусок оленины на
мелкие кусочки, стал готовить себе запашистый шашлык…
Было уже часов десять, когда я подкрепившись,
спрятал мясо завернутое в полиэтилен под придорожную корягу, кости сбросил в
овраг за дорогой, устало вздыхая вскинул на плечи тяжёлый рюкзак с куском оленей
грудины и направился назад, к садоводству.
Красоты
природы уже не радовали меня, я устал и в голове всё время крутилась одна
мысль:
«Зачем я убил этого красавца?! Что, мне нечего
есть? Ведь ещё несколько часов назад он жил в этой тайге, дрался с другими
оленями за право обладать матками, и был в этом удачлив!
А тут я пришёл с ружьём которое убивает на
расстоянии, подкрался и выстрелил. И уже нет очарования в красивом осеннем дне,
ярком солнце и золоте осенних листьев – только труп оленя и насторожённая тайга…»
«Зачем я это сделал? – вновь и вновь спрашивал
я сам себя и не находил ответа…
Потом, немного успоковшись, стал вспоминать
вчерашний день, сборы в лес, поездку в тайгу и мою радость, что вновь почувствовал
себя молодым, сильным и главное, свободным от суеты и бессмысленных
обязательств обыденной городской жизни…
Тут я
вспомнил как читал индийский эпос – «Бхагават Гиту» и слова одного из героев,
который мудро говорил: «Никто не бывает убит и убивает без соизволения
Вселенского Бога, который так устроил жизнь в природе, и человек не исключение
в этих законах природы!»
И постепенно я успокоился, доверился ходу моей
жизни и начал понимать, что жизнь состоит из действий, а не только из хотений и
мечтаний.
«Вчера я ехал в эту тайгу с мечтой добыть
гонного зверя и мне повезло – я сделал это!
Так о
чём сожалеть, если я исполнил свое предназначение, добыл этого зверя и теперь
могу уважать себя за то, что не только мечтал об этом, но собрался, преодолел
привычную лень и осуществил свою мечту!
И главное, я ещё долго буду вспоминать эту
поездку, это прекрасное утро, золотой осенний лес и удачу, которую, за моё
упорное стремление к свободе, подарила мне судьба!»
Ноябрь 2021
года. Лондон. Владимир Кабаков
Остальные произведения Владимира Кабакова можно
прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.comили в
литературно-историческом журнале «Что есть Истина».
Таежные рассказы
Иван Полковников
Шатун
Рисунки Н. Лазаревой
Колеса вагона ритмично отстукивали на стыках километр за километром, а я сидел в купе, предаваясь мечтам. Какова-то будет охота? Я еще ни разу не участвовал в зимней охоте с, настоящими охотниками-промысловиками — манси.
В прошлом году на одном из бесчисленных притоков Оби я оказал услугу одному охотнику. Он перевернулся в обласке (лодка, выдолбленная из целого дерева) и утопил припасы, а главное, все патроны. На мелкого пушного зверя промысловики охотятся с малокалиберной винтовкой.
Наш поход близился к концу, и мы отдали Даниле, так звали потерпевшего аварию, пять коробок патронов, соль, сахар, муку. Тогда-то и последовало приглашение на зимнюю охоту. Мы оговорили сроки и место встречи, и вот теперь я ехал до безымянного разъезда, где меня должна была ждать упряжка.
Ехал я в хвосте поезда и, выйдя из вагона, увидел только одиноко маячившую впереди фигуру дежурного по разъезду. Меня никто не встречал. Делать было нечего, и, тяжело вздохнув, я направился в вокзал, похожий на избушку на курьих ножках, готовясь к ночевке на вокзальной лавке.
Я уже приближался к вокзалу, как вдруг на перрон вышла молодая мансийка лет двадцати. Ткнув рукой в мою грудь, она промолвила всего одно слово «Ивана».
Я утвердительно кивнул головой и стал спрашивать ее, где Данила. Она молча выслушала мою тираду, молча тронула меня за рукав, приглашая следовать за собой.
Я пробовал ей что-то говорить, но скоро понял, что она не знает русского языка. Аяна (так звали, как я узнал впоследствии, мою спутницу) подвела меня к нартам, в которые было впряжено двенадцать ездовых собак, достала сверток и подала его мне.
В свертке оказался полный набор зимней одежды охотника манси. Переодевшись в вокзале, я вернулся к нартам. Аяна подала мне ружье с патронами и жестом приказала садиться в нарты.
Вожаком упряжки был старый одноглазый кобель с широкой грудью и мощными лапами. Он умело вел упряжку, подчиняя сородичей своей воле. Собаки были все как на подбор — настоящие ездовые, с длинной шерстью, развитой грудью, сильными ногами.
Дороги никакой не было, но собаки шли ходко по неведомой мне тропе. И часа через три Аяна остановила упряжку у развесистой ели, привязала нарты и подала мне топор…
Через десять минут костер жарко запылал, пожирая белый снег в котелке.
Бросив собакам по небольшой рыбине, Аяна достала два куска мороженой вареной оленины. Один кусок она подала мне, а во втором сделала небольшие отверстия ножом и, надев его на палку, сунула в пламя костра. Я последовал ее примеру, — получился своеобразный шашлык. Выпив по кружке горячего, крепко заваренного чая без сахара, мы отправились в дальнейший путь.
Сколько прошло часов — не знаю. Снег становился все глубже, приходилось слезать с нарт и бежать за упряжкой, собаки все чаще стали сбиваться с ритма бега.
Я знал, что ездовых собак, как и лошадей, можно «загнать», пора останавливаться на отдых, а место было неподходящее.
Вот Аяна свернула в небольшой ложок. Вручила мне топор, сама занялась собаками, а когда костер разгорелся, вновь жестом пригласила меня следовать за ней. Срубив небольшую елочку и приготовив стяжок длиною в мой рост, подала мне топор и, показав обе руки с растопыренными пальцами, пошла к костру.
Я понял, что мы готовимся к ночлегу и что мне необходимо изготовить десять колышков для установки тента…
Только к полудню седьмых суток мы прибыли к одиноко стоящей избушке в глухой обско-енисейской тайге. Но за эти семь суток я познал таежную жизнь куда больше, нежели бы прочитал не семь, а даже семьдесят семь книг о тайге.
Прибыв в избушку, Аяна принялась «ворожить» над железной печкой, а я уже без ее подсказки пошел искать сушину.
Поужинав, Аяна взяла меня за руку, вывела из избушки и начала показывать свое нехитрое хозяйство — склад для продуктов, склад для охотничьих снастей. Показала две пары лыж — одни без меха, другие подбитые мехом.
Интересно, наверное, было наблюдать со стороны, как два взрослых человека молча осматривают хозяйство. Один тыкает пальцем, а другой то согласно кивает головой, то вопрошающе смотрит на спутницу. Затем Аяна подала мне кусок лепешки, позвала с улицы одну из собак и несколько раз повторила слово Ур. Я понял, что так звать собаку, и, угостив лепешкой, стал гладить ее. Обнюхав меня, Ур положил голову на колени и уставился в меня умным преданным взглядом.
Выпив кружку холодного чая, я через несколько минут уснул.
Каково же было мое удивление, а вернее, даже испуг, когда, проснувшись на другое утро, я не обнаружил ни Аяны, ни упряжки. Только, свернувшись в клубок, у входа в избушку дремал Ур.
Ничего себе положеньице!
«Немая» завезла куда-то, не на одну сотню километров, в тайгу и бросила. Что делать?
Конечно, можно было, надев лыжи, устремиться по следам беглянки или, на худой конец, взяв Ура на поводок, пойти за ним. Он непременно приведет домой. Но это значит показать свою трусость или выразить недоверие. А ханты и манси страшно не любят недоверие. Они безукоризненно честны, в их лексиконе нет слов украсть, обмануть, соврать. Не любят они и трусливых людей.
Пришлось вспомнить в детстве прочитанную книгу и стать таежным робинзоном.
Взяв небольшую палку, я нанес на ней шесть черточек и один крест (крест обозначал воскресенье).
Позавтракав сам и покормив собаку, облачась в полное охотничье снаряжение, я отправился на свой первый зимний промысел.
День оказался удачным. Ур работал отлично, и мне удалось подстрелить десяток белок и даже одного соболя.
Вечером при свечке, которых я привез из города полтора десятка, засел за дневник. Ох и поназаписывал же я там!
Второй день моего одиночного изгнания был похож на первый, как две капли воды. Вновь около десятка белок, только без соболя, но зато пара крупных глухарей. Вновь нехитрый ужин, дневник, зарубка на палке, мертвецкий сон.
На третий день настроение начало падать. Охота оказалась неудачной, и уже часа в два я направил лыжи к избушке. Не доходя с километр, я увидел, как Ур обнюхивается с какой-то собакой. Сердце радостно забилось — одиночество кончилось.
В избушке ждали Аяна и Данила. Они приехали на двух упряжках. Привезли много свежей оленины, боеприпасы, рыбу, муку, соль…
Завтра Аяна должна увести обе упряжки в юрту, так как кормить такую ораву собак невыгодно — слишком много нужно завозить корму. По случаю встречи я достал фляжку со спиртом, коробку конфет, и мы устроили торжественный ужин. Занимались промыслом мы ровно три недели. Добыли много белки, несколько соболей, куниц и горностаев.
Данила по каким-то почти незаметным признакам находил зверей. А как метко стрелял! У себя в юрте, и вообще в обыденной жизни, он почти не выпускал трубки из зубов. Здесь же не закурил ни разу — я был некурящий.
Свободного времени почти не было. Все светлое время суток находились в лесу, да и вечер был плотно расписан: надо приготовить ужин и завтрак, снять шкурки. Правда, очень часто, когда мы занимались снятием шкурок, Данила говорил мне: «Кончай, иди, твоя писать надо. Моя доделает одна».
Между нами буквально с первого дня установились самые дружеские отношения. Обязанности распределились сами собой. Сегодня один делал одно — другой другое, а завтра роли могли смениться, и все это, чаще всего, делалось молча.
Дня за три до окончания охоты, когда мы находились километров за двенадцать от избушки, шедший впереди Данила наклонился над каким-то следом. Я подошел к нему. След для меня был непонятный. Одно было ясно — он принадлежал крупному зверю.
В предгорьях Сихотэ-Алиня есть таежная деревушка Ильмаковка. Высятся вокруг нее кудрявые ильмы — огромные деревья с крепкими узловатыми корнями, подпирающими толстые корявые стволы. Летом здесь полно грибов-ильмаков, обильно облепляющих сырые валежины.
А еще в поселке живут братья Ильмаковы: Иван, Степан, Федор. Все трое — бывшие охотники-промысловики. Каждому из них уже лет за шестьдесят, а потому капканы братьев давно пылятся в углу за печкой.
Избенка их самая первая за мостом через Калиновку, и при случае, спускаясь с перевала, загляните к этим добрым бородачам. Вас встретят радушно, напоят и накормят, предложат истопить баньку. Уходя, оставьте им пачку сахару, пакет крупы, банку консервов, коробку спичек. Подарки примут молча, но в душе, конечно, обрадуются. Начнут хлопотать, чем отблагодарить вас, и непременно всунут в рюкзак берестяной туесок с лимонником или медом. Но, если вы не поделитесь со стариками остатками своего таежного провианта, то и тогда вас дружелюбно проводят до калитки, пожелают хорошей дороги, всыпят в карманы, чтоб не скучно было, каленых орехов. Но советы бывалых таежников, которыми они наделят вас, окажутся самыми щедрыми дарами. Вы оцените эти наставления, когда вспомните о них в трудный момент. Так случилось и со мной.
Заплутав в тайге в снежную метель, я долго и безуспешно разводил костер И совсем упал духом, но выручил совет Ивана. В глубоком сугробе я вырыл яму, набросал в нее лапника, прикрыл сучьями и ветвями. Забрался в сумрачное логово и, подложив рюкзак под голову, вытянулся на стылой постели. Снег скоро завалил мое убежище, и я подумал, что в норе этой не так уж плохо. А когда я без труда поджег таблетки сухого спирта и вскипятил в котелочке чай, мне и вовсе расхотелось в непогоду вылезать наружу.
От маленького костерчика стало дымно и жарко. Пришлось проделать сбоку дыру. Благополучно проведя ненастную январскую ночь под снегом, я не раз потом пользовался таким ночлегом.
А вот еще некоторые советы, услышанные мною за ужином в доме Ильмаковых.
Много каверз ожидает начинающего охотника, прежде чем тайга станет ему близкой и понятной. И ногу подвернуть ничего не стоит, и заплутать, и обморозиться. Случаются происшествия и куда более печальные. Иные любители побродить с ружьем в глухих лесных урочищах не всегда ясно представляют себе, какие опасности в них таятся. Таким охотникам чаще всего видятся оскаленные пасти свирепых тигров и когтистые лапы вставших на дыбы медведей. И, готовясь к открытию сезона, они вооружаются длинными ножами, тяжелыми, немыслимой формы пулями. Ведь как при этом рассуждают: ((Медведь нападет, а у тебя осечка! Что тогда? Ножом надо отбиваться…»> Напуганный такими предостережениями молодой охотник запасается огромным секачом, годным разве что рубить капусту на засолку.
Никто, однако, из опытных промысловиков не станет подтрунивать над ним. И начинающий вскоре сам незаметно отстегнет огромный нож от пояса и спрячет в рюкзак. Теперь этому тесаку с фирменным клеймом красоваться лишь на ковре под лосиными рогами — самое подходящее место заводскому клинку. А в тайге нужен нож с лезвием на длину всей ладони, с деревянной или берестяной рукояткой, удобной в руке при снятии шкуры со зверя, чтобы острие не тупилось, не ржавело, не гнулось и не выкалывалось при ударе по костям. Такой в магазине не купишь. Самому надо изготовить, как братья Ильмаковы.
Опасности же подстерегают новичка иные. Они таятся в старых трухлявых деревьях, готовых рухнуть при небольшом ветре, в заснеженных речушках, скрытых под тонким льдом. Человек, не искушенный в тонкостях таежного бытия, не придает значения мышам, бегающим в зимовье, укусам раненой белки, клеща. Он с удовольствием зачерпнет пригоршню воды из ключа, с аппетитом поужинает после удачной охоты непрожаренной свежениной. Такому сущий пустяк вывихнуть на косогоре ступню, напороться на сук или свалиться с кручи, стать жертвой неосторожного обращения с оружием.
Иван, Степан и Федор в молодости испытали немало злоключений, прежде чем научились осмотрительности. И если вы хотите избежать в тайге беды, не пренебрегайте советами этих бывалых следопытов. Однако если спросите у них: «Как стать опытным таежником?», братья только усмехнутся. Нет, здесь придется не единожды скоротать ночь в жарко натопленной избе, слушая их рассказы о таежных приключениях.
Вот и в тот морозный вечер, направляясь за Муравейский перевал, я завернул на ночлег к старым знакомым, чтобы с утра пораньше махнуть в сторону кедрачей, угрюмо черневших на гольцах.
Хозяева встретили радушно, помогли стянуть с плеч заскорузлые рюкзачные лямки. Иван молча придвинул мне лавочку к печке. Степан вынес в сени, чтобы не отпотело, ружье. А самый младший из братьев, высокий сутуловатый Федор, заторопился собирать на стол. Он, как и его братья, приветлив, но более разговорчив и для своих шестидесяти трех лет достаточно подвижен. На нем держится нехитрое стариковское хозяйство: коза, десяток куриц, петух, собака и кошка.
По весне братья выставляют в конце огорода несколько пчелиных ульев, возле которых задумчиво, спокойно возится Иван. Степан в это время постукивает молотком, вжикает рубанком за верстаком: столярные работы по его части. Так и живут бобылями. Смолоду все в тайге да в тайге, семьями не обзавелись, а в старости уж и ни к чему стало.
Закончив хлопотать с приготовлением ужина, Федор нарезал свежеиспеченный хлеб, разлил по глиняным чашкам молоко, вытряхнул из чугунка на сковороду горячую рассыпчатую картошку и пригласил вечерять.
Иван и Степан, приглаживая бороды, степенно усаживаются. А я, нерешительно потоптавшись, выкладываю перед ними сгущенку, конфеты, печенье, мармелад.
— Угощайтесь, пожалуйста. Братья благодарят, скромно берут по
конфете. «Оставляют на «потом», к празднику»,— догадываюсь я, поднося ко рту еще теплый ломоть с румяной хрустящей корочкой.
И с этими припасами в дальнее зимовье собрался? — снисходительно улыбаясь, кивнул на сладости Федор.
Забыл чо ли, как сам по первости охотничал? — размачивая в молоке хлеб, заметил строгий, рассудительный Степан.— Не запамятовал, поди, как на уток хаживал? В ту весну набрал ты припасов цельный мешок, а до Марьиного колка добраться только и достало силов то. А чтоб не вертаться попусту, серую домашнюю утку возле мельницы зашиб, надеялся — за дикую сойдет… Не сошла. Распознал батюшка, царствие ему небесное, и крепко выдрал тебя супонью.
Я тоже не забыл, как он колхозную корову тропил,— рассмеялся Иван, вытирая бороду расшитым полотенцем.— За изюбря ее принял…
Всяко бывало,— встал из-за стола Федор. Прибрал остатки трапезы, вымыл посуду, протер чистой тряпицей старую клеенчатую скатерть. Снял с припечка ведро с горячей водой, плеснул в деревянные шайки.
Отужинав, Иван и Степан опускают в них старческие ноги, долго парят и растирают. Приговаривают, покряхтывая:
Ох-хо-хо, устали ноженьки по сопочкам, по ельничкам лазючи…
Так ведь не потопаешь — не полопаешь…
— Эт-так…
Федор в расстегнутой рубахе прислоняется спиной к нагретой печи, почесывает бока, зевает.
Да-а…— повторяет он,— всяко бывало… А все отчего? От спешки. А в тайге торопись медленно. Это — первая заповедь. Потому как в нашем охотницком деле торопиться никак нельзя. Забудешь, к примеру, второпях взять чего — как потом? Али зверя спугнешь. Вот шел я как-то за раненым быком…
Колхозным? — хохотнув, подначил его Иван.
Федор, оставив шутку старшего брата без внимания, продолжал:
— Рослый изюбрь был, семилеток. Это я уж потом по царапинам на осине определил. А тадысь след свежий нашел, прям горячий ишшо. Пошел по нему крадучись. Вдруг вижу — стоит! Рогами об осину трет. Оторопь меня от азарту или от страху взяла: вот, он, почитай, рядом. Заторопился я, как следует не прицелился и нажал на спуск. Ка-ак он ломанется в кусты — и был таков. Кинулся я к осине — кровь на снегу. Я бегом за ним, вот-вот догоню. С такой раной, думаю, далеко все одно не уйдет. Слышу — впереди кусты трещат. Я бегу — он бежит. Я остановлюсь — он стоит. Мне бы не торопиться, дать зверю залежаться, тогда и подходить на верный выстрел. Да где там, в азарте? Так до сумерек и гонялся за ним. А утром снег выпал глубокий, все следы замел начисто. Потерял того изюбря, загубил зверя ни про что… А коли ранил его— ни гони, подожди часика три-четыре, потом иди и бери его на том же месте. Потому — не суетись в тайге, иди торопко, но тихо, почаще останавливайся да прислушивайся, зверь и выдаст себя.
Федор задул керосиновую лампу и опять сел на лавку, прислонился к печи. Всполохи затухающего огня через трещину в раскаленной докрасна дверце высвечивают его худые длинные руки, сложенные на груди. Я приподнимаюсь на лежанке, чтобы лучше видеть скрытое полумраком лицо старого охотника, стараюсь не пропустить ни одного его слова.
— Вторая заповедь — даже летом не ходи в тайгу раздетым,— после некоторого молчания говорит Федор.— Это об одёже. Она должна быть легкой и удобной, не жаркой, но и не холодной. Не такой, конечно, как у нас в промхозе выдают…
Та одёжа нам не гожа,— поддакнул Иван.— Толстая, грубая да тяжелая. Черная, издаля приметная.
Из-за этой самой одежки в позапрошлом годе погиб агроном здешний,— пробасил из темного угла Степан.— Завалил он лося, шкуру сы-мать начал, а тут дружок его в сумерках на него вышел. Смотрит — чой-то черное в кустах шевелится. Секач, думает, не иначе на хвощах пасется. Приложился— бац — и нет человека… И рыжую, и бурую куртку нипочем одевать нельзя — с изюбрем спутают. Как того городского парня в дубленке крашеной, картечью по нему лупанули…
Таких случаев немало,— вздыхает Федор.— Не убедился в кого целишься — не стреляй. Вот тебе третья наша охотницкая заповедь. Опять же с ружжом баловства не допущай. Оно раз в год само стреляет. Как? А вот эдак! Шел я однажды с охоты, давно это было. Хорошо помню — разрядил двустволку. А тут телок соседский бродит. Взял его из озорства на мушку под левую лопатку, курки взвел да спустить их не успел — бабка Матрена из дому вышла, загнала телка во двор. Стал я ружжо чистить и похолодел со страху: в каждом стволе по патрону пулевому! Не вынул, оказывается, заряды, а только помышлял. А в голову запало, что вынул. Вот ведь оказия какая!
Микита Коваль, механик нашенский, тоже учудил: повесил на стенку заряженный дробовик со взведенным курком. А мальчонка его тут как тут, возьми и нажми на крючок. Обошлось: в потолок картечь ушла.
Своего ружжа никому не давай. Не тяни его к себе за ствол. Годов так сорок назад мы с Митькой Панчиным охотничали на Калиновом озере. Утка шла хорошо. Славно зорьку посидели. А как подгребли к берегу, Митька выпрыгнул из лодки и двустволку потащил из нее. Курок зацепился — она и пальни в упор. Потаскали меня по судам да прокуратурам. Докажи, дескать, что не ты убил Митьку. Вместе были!
Али взять Петьку Рябого. Руки и ноги на охоте обморозил. Проломился лед под ним. Ичиги и рукавицы враз намокли, застыли как железные. А день был студеный, мороз с ветром жгучим. Хватился Митька запасных шерстяных носков — не взял. И рукавиц других нету. Ему бы сухого бурьяна в ичиги да в рукавицы натолкать — не догадался! До зимовья пока добрался — калекой сделался. Идешь в тайгу зимой — клади в рюкзак пару вязаных носков — не помешает. И шубинки, рукавицы широкие, за пояс заткни. Али на веревочке на шею повесь. Застудил руки на морозе — сунул их в рукавицы овчинные и шагай себе.
Штаны надевай поверх ичигов, внизу
связывай ремешками сыромятными, чтоб снег не набивался. Ну, белье теплое нательное. Шарф — лишняя обуза, лучше свитер с воротом и рубаху с длинным подолом. А короткая при ходьбе по крутякам из штанов выбивается, спину оголяет, недолго и простудиться. Никита Колесников от этого и помер. Гнался за медведем три дня, распотел, поясницу застудил. Всего неделю повалялся в жару — и готов.
А Николу Шумилова в ту зиму от простуды лечили, а к нему другая хвороба прицепилась — мышиная,— заворочался в постели Иван.— Опосля определили врачи: сгинул Никола через мышей, что в зимовье у него к посуде и припасам доступ имели.
Воду в тайге пить — заразу подцепить,— продолжает Федор.— Я весь день хожу — глотка из ключей в рот не возьму. А коли жажда нападет — котелочек на костер, чаек заварил и дальше топай.
Что с собой в тайгу брать? Первое дело — топорик. Легкий, с деревянным топорищем, в чехле кожаном. Нож крепкий, надежный. Компас обязательно. Как пойдет снег, свету белого не видать, все пуржит кругом, тут он и выручит тебя. И в дождь, и в потемках с ним в нужную сторону пойдешь. Часы на руке необходимы. Про носки я уже поминал. И про котелок легкий. Ложку деревянную не забудь. Особо спички. Их разделить надо. Те, что под рукой всегда. И запасные. Эти в целлофановый пакет замотай, чтоб не промокли ни в жисть. Еще соль в пластмассовой баночке, флакончик с йодом и бинт стерильный. Кусок тонкого непромокаемого брезента метра два, чтобы укрыться от непогоды, полог сделать у костра. И короткую веревку — зверя добытого оттащить или ногу перетянуть, подвязать чего. Остальное — лишнее.
— А продукты? — засомневался я.
Это — само собой. Они завозятся в зимовье заранее: крупы, сахар, картошка, жиры, квашеная капуста. С собой в тайгу на день я брал отварное мясо, шматок сала, буханку хлеба, чай, масло, немного сахару. Если предполагаю ночевать — прихватываю пакет крупы, банку консервов. С такой ношей нетрудно отмахать за день километров тридцать.
А как же капканы? — удивляюсь я легкости ильмаковского рюкзака.
Так ведь они еще с осени по путикам разнесены, в нужных местах разложены. Кто же ходит с имя?
А ставите вы их как? — нетерпиливо перебил я Федора, с сожалением думая о том, что осенью не сообразил завезти капканы в тайгу и завтра пойду навьюченный.
Об этом лучше Степан расскажет,— зевнул Федор.— Он завсегда ловчее нас промышлял. Верно, Степа?
Но из дальнего угла избы, где стояла кровать Степана, уже слышалось ровное посапывание.
— Давай и мы будем спать,— проговорил Федор и полез на печь.
Разбудил меня грохот стылых поленьев, занесенных Федором с улицы и брошенных к печке. Я взглянул на небольшое окно, задернутое ситцевой занавеской и заставленное горшками с геранью: бледно-синий рассвет еще только занимался. Несмотря на ранний час, бородатые братья уже хлопотали в избе, шаркая по скрипучим половицам лохматыми тапками, сшитыми из барсучьих шкур. Федор растапливал печь. Иван чистил картошку, Степан смолил дратку, готовясь подшивать валенки.
Вставать не хотелось, но Степан, увидев, что я открыл глаза, добродушно пробасил:
— Охоту проспишь. В самый аккурат топать сейчас в тайгу.
Я наскоро оделся, ополоснул лицо ледяной водой, позавтракал и поднял тяжеленный рюкзак. В дверях меня остановил Степан.
— Ты вот чего — оставь свои железки здесь. В том зимовье, куда идешь, под нарами мои капканы сложены. Доску отвернешь в полу и найдешь. Мне они теперича ни к чему.
Освободив свой мешок от лишнего груза, я легко забросил его за спину.
— А ставить-то их знаешь как? — спросил Степан.
Я неопределенно хмыкнул:
— Да вроде…
— Пойдем, погляжу, какой ты мастак,— увлекая меня на улицу, сказал старый охотник.
На снегу, еще голубом от утренних сумерек, он двумя пальцами наметил строчку следов: точь-в-точь колонок прошел!
— Ставь! — приказал Степан, протягивая мне один из моих капканов.
Я неуверенно подошел к мнимому следу, вынул из рюкзака лопаточку, долго подрывался под углубление, оставленное пальцами Степана. Но пушистый мягкий снег тотчас осыпался, несмотря на мои старания.
— Понятно,— покивал головой Степан.— Так ты не токмо клонка — кошку домашнюю не поймаешь. Вот смотри, как это делается.
Перво-наперво проверяем капкан, чтобы срабатывал легко. Провод, который ты привязал к нему, не гож: зверек перегрызет его, открутит. Тросик тонкий подвязывай, а лучше цепочку. Теперь вешку потасок готовь. А лучше ветку упругую пригни, зацепи за крючок. К ее вершине тросик и подвяжи. Попадет колонок в капкан, начнет биться, сдернет ветку. Распрямится она и поднимет зверька над землей. И мех не изваляется, и мыши шкурку не испортят.
Говоря это, Степан слегка примял снег, поставил в ямку открытый капкан поперек следов, пружиной к себе, бросил на дуги и язычок несколько сухих листьев, валявшихся на завалинке избы. Ладонью снял рядом верхний слой легкого, как пух, снега.
Припорошил им листья. Затем согнул ветку черемухи, насторожил ее в этом положении, а к макушке прикрутил провод.
Вот и вся недолга,— отходя в сторону, проговорил Степан. Подул на руки, согревая их дыханием.— Однако денек сегодня морозный будет.
А если соболь учует запах? — недоумевал я.— Ведь за капкан голыми руками брались…
— Это лисица носом по снегу чертит, для нее капканы проваривают в настоях разных. А соболь, колонок, харза на прыжках идут, не принюхиваясь.
Другое дело—приваду устраивать. Тут зверек на запах идет. Камни, валежник, из которых кулему делаю, рыбой тухлой, мясом затру — вот он и бросается на приманку. Но в дуплистую валежину или кулему соболь не боится заскочить, если на другом конце через щели свет пробивается. Вокруг привады клочья заячьей шкурки или перья рябчика бросаю. Соболь издали увидит приметное место, заглянет проверить, нельзя ли поживиться остатками пиршества.
— Как все просто,— обрадовался я наставлениям Степана и, не выдержав, спросил: — А как же насчет секрета? Охотники говорят, будто вы какую-то премудрость знаете, отчего соболя так и прут в ловушки…
Степан улыбнулся и отпер дверь чулана. Тусклый свет керосинки проявил висящие на стенах столярные инструменты, соторамки, пчеловодческие маски, дымари. Я с недоумением огляделся, не понимая, зачем охотник завел меня сюда.
На подоконнике стояла пол-литровая бутылка, закупоренная длинной пробкой. В ней виднелась серая масса, не то воск, не то шелуха какая-то. Уж не это ли вещество тот самый диковинный препарат Степана, о котором ходят слухи?
Перехватив мой взгляд, Степан взял бутылку, смахнул пыль и протянул мне:
Мой секрет. Возьми, если хочешь, сам я никогда не пользовался.
А что это? — удивился я, беря бутылку из рук Степана.
— Сопревшая гадюка…
Ай! — вскрикнул я, отшатнувшись.— Чего она в бутылке-то оказалась?
Несколько лет назад я поймал змею на покосе, в бутылку засадил, запечатал. Один таежник присоветовал: «Посыпь, говорит, змеиным запахом приманку — соболь на нее, как кот на валерьянку, пойдет». Да вот не пришлось испытать… Теперь ты знаешь этот секрет. Может, попробуешь когда?
От напоминания о содержимом бутылке я почувствовал тошноту и замахал руками:
— Нет, нет! Не надо секретов! Уж лучше я как-нибудь без них обойдусь. До свидания.
Забросив за спину ружье и рюкзак, я заспешил к темнеющей вдали цепи гор.
Петр Ильич Пономар
Охотничьи рассказы
Тигриная охота
С 1970 года я живу на Дальнем Востоке в приморской деревне Рощино. Проработал геологом до 93-го года. Исходил десятки сапог почти по всему Приморью. Каждую зиму во время отпуска охотился на своём охотничьем участке. С 1993 года стал работать на стационарной пасеке, в 25 км от села в тайге, пчеловодом. Так что зимой охотился уже весь охотничий сезон. Никаких выдумок я не пишу. Всё это правда. Даже многие встречи, когда видел тигра мельком, я и не описываю.
***
В 1975 году я работал недалеко от с. Ясная Поляна. Осенью хорошо уродился жёлудь. Пошли мы с Пекуром Владимиром за барсуками. С нами было две собаки, его Дружок и моя Эльза, они хорошо работали по барсуку. Мы шли по тропе почти по девственной кедрово-широколиственной тайге. Собаки работали и на глаза почти не попадались. Вдруг смотрю: Дружок застыл на тропе метрах в 20, и передние лапы стоят на валёжине, и смотрит он в тайгу очень внимательно, будто бы хочет что-то сказать, мол, смотрите. Я тут же остановился и машинально поднял ружьё. Посмотрел в сторону, куда указывал пёс. Большой тигр поднялся с земли, посмотрел в нашу сторону и начал спокойно уходить в тайгу прочь. Володя тут же произнёс:
– Не стреляй.
Я, в общем-то, не собирался стрелять, да это невозможно было сделать, так как тигр сделал один-два шага медленно, а потом как молния полетел, причём бесшумно. Ещё пару раз мелькнув в кустах, исчез из нашего поля зрения. А я стоял ещё какое-то время, очарованный красотой и мощью такого красавца и так рядом. Встреча была такой короткой, что описать его и рассмотреть толком не удалось. Володя предложил посмотреть место, откуда он поднялся. Мы подошли.
Собак наших не было, убежали куда-то. На земле лежало туловище барсука без головы, с шеи струйкой ещё пульсировала кровь. Володя взял барсука и начал его заматывать в целлофановый мешок. Я ему говорю:
– Зачем? Пусть останется ему, он вернётся.
– Никогда он не вернётся, это я точно знаю, я давно уже в тайге. Свою добычу он бросает легко и почти не возвращается к ней. Ещё по теплу, может, вернётся, но я даже ни от кого не слышал, а к замёрзшему точно никогда.
После я находил в тайге зимой добычу тигров – то два, то три подсвинка. А один раз даже семерых (трёх в одном месте и в километре четырёх). Съедал он, как правило, пять-шесть, до 10 килограммов мяса, остальное бросал, чем после пользовались серая ворона, вороны и орлы. Так что слова, что якобы «тигр-санитар, эколог», вызывают у меня другие мысли. Тогда меня поразило, что голова была словно отбрита и ее не было. Очевидно, он её пережёвывал и из-за этого подпустил нас так близко.
***
По р. Микуле строители готовили зимник (мостки, переезды), чтобы вывезти пробы руд из партии. Строители жили в передвижном балке и тянули его по мере подготовки зимника за собой. Я решил найти подходящее дерево на лыжи. Если далеко зайду – переночую в ихнем балке.
По старым заросшим дорогам по-над речкой росло много черёмухи Маака, но найти для лыж – задача не из простых. Может, из 100 деревьев подходящего диаметра нужно выбрать такое, чтобы раскололось ровно (не кручёное). Долго мне пришлось бродить по долине реки. И набрёл я на тигриную охоту.
Три убитых тигром самки изюбра лежали припорошенные снежком, который прошёл четыре дня назад. По следам его охоты я прочитал такую картину. По замёрзшей наледи ходом друг за другом шло семь изюбров. Тигр выскочил им наперерез, буквально с 30 метров, где он довольно долго лежал прямо на льду. Наледь широко там разлилась и промёрзла. Когда он рванул за ними, изюбри тоже побежали прямо, как и шли через долину р. Микулы, гуськом друг за дружкой. Возможно, по замёрзшей наледи (льду) от речки бежать быстро не получалось.
Первую (бежавшую последней) он убил сразу, обездвижил мгновенно, так как вторая успела пробежать примерно 15—20 метров. Третья лежала от второй примерно в 20—30 метрах. Далее наледь была покрыта водой и бежала речушка Микула. На мне были надеты зимние, мной сшитые обутки (улы), которые я уже промочил в наледях, и я вернулся. Похоже, что тигр тоже вернулся от воды, хотя я не совсем в этом был уверен. Следы размыло водой, и на другой берег я не хотел переходить, чтобы только посмотреть.
Вернулся он к первой убитой самке изюбря. Съел от задней (ляжки) ноги немного мяса. Повыедал внутренний жир и чего-то ещё с брюшины, прилегающей к ноге. Далее добычу бросил и ушёл куда-то в сопки отлёживаться или продолжать свой маршрут. Эту его охоту я обнаружил минимум на 4—5-й день после его охоты. Мороз был ночью сильным, и туши замёрзли. Я рассказал строителям из балка, у них сушился и ночевал, они через день сходили туда и добычу перетаскали себе. Так что было минимум пять свидетелей. Конечно, в тайге ничего не пропадает зря. Почти все её обитатели всеядны: колонки, норки, соболя, еноты и другие. Даже белки, не говоря уже о мышах – кормилицах всех. А вот воронью я бы не позволял жиреть. Подкармливать не грех, а жиреть нельзя. Все должны добывать хлеб насущный в поте лица своего. Многие из них хитры и умны. Начинают летать за тигром, волками, кабанами и пр. По их крикам я часто определяю – вот летят на пир, эти сопровождают зверя, эти орут на людей в тайге, а вот и хищник – будь бдительней, берегись. Пекур Володя мог их и подзывать, и прогонять голосом, а я только слушать и понимать, да и то не всё.
Кабаны
Уж очень был красив тот тигр, что встретился нам на охоте на кабанов, – картинка. Да и не скоро такое зрелище можно будет увидеть другим.
В 1975 году, осенью, я работал на рудопроявлении Идингу. База у нас стояла на р. Белогорке. А участок – под самой сопкой Идингу. Возле базы в трёх метрах от склада проходила дорожка. По ней-то с определённой регулярностью проходил тигр. У нас на базе было две собаки, но тигр на них особо не покушался. Потому как зверя там в ту пору было довольно много. Я убивал зверя только по необходимости на пропитание. Так мы там жили и работали до самого снега. Наконец, полевые работы были закончены. Мы собрались все на базу и готовы были уезжать в Рощино, ждали наших машин. Кочкин был начальником моего участка. Он предложил, чтобы я добыл мяса домой.
Мы со своим напарником по охоте в партии, Пекуром Владимиром, решили, завтра пойдём. Утром встали пораньше, и вот он – первый хороший, пушистый снежок – сантиметров 15 выпал ночью, с морозцем. Для истинного охотника это огромная радость. Душа запела – солнышко и снежок, этого не передашь словами. Мы пошли прямо от базы вниз по долине речки. Не прошли и километра, как нам встретился свежий след огромного секача. Я подумал, что сам Бог даёт такую добычу. И мы решили идти за ним, пока он не остановится на кормёжку. Он повёл на левый борт ключа, по следам я понял, что он не пуган, но питанием не интересуется, а делает разведку или ищет стадо. В общем водил он нас примерно до часу дня. Взяв один ключ, он его вывершил, пересёк перевал, спустился по борту другого почти на ту же высоту, с какой начинал.
Склон сопки разбит террасами, спуск градусов под 30, терраса метров 20—25, опять спуск – обрыв… И вот мы выходим к последней террасе, и перед нами открывается вся плоская долина шириной метров 300. Потому как лес был не рубленый, вершины могучих кедров, дубов, лип, ореха маньчжурского, бархата в долине смыкаются кронами выше нас, подлеска нет, и всё видно далеко, как на ладони. И всё, что мы видим, чёрно-белое от чушек, снега, редкие лучи солнца просвечивают эту картину. А чушек пасётся вразброд не менее 100. Там матка с поросятами до десятка, чуть в сторонке другой прайд, секачи и чушки-прошлогодки, всё кишит и движется вверх по ключу. Мы подходим по террасе уже ближе к хвосту этого большого табуна – сплошной шум, взвизги, треск и хрюканье, как будто рядом шумит река.
Я сразу оторопел от такого зрелища, ещё никогда не видел такого, глаз ищет того секача, за которым мы шли, но его не видно. А ниже по ключу, от чушек метрах в 70 лежит на брюхе с приподнятой головой тигр, «пастух стада». Рыжим пятном и солнцем подсвеченный, выделяется сверху красавец. Тогда я ещё не знал, что таких секачей стрелять нельзя, это защита стада. Они более 200 кг веса, против тигра становятся мордами, и не дают напасть на мелочь, отбив от стада. Мы минуты две ошарашенно любовались этой картиной, я даже попытался подсчитывать, сколько их, часть чушек была под обрывом – мы стали потихоньку подходить к нему, но тут неожиданно, немного справа от нас из-под обрыва вышли две чушки и пошли друг за другом. Я шепнул тихонько Володе, он стоял немного справа от меня:
– Моя первая.
Они тут же замерли, и я медленно начал поднимать ружьё. Боковым зрением я контролировал его готовность к выстрелу, и всё-таки он немного опоздал, и это дало возможность его чушке уйти без царапины. Володя никак не мог в это поверить. Мгновенно вся долина пришла в движение, и куда всё делось, исчезло как во сне.
Володя меня спросил:
– А ты тигра-то видел?
– Видел, конечно.
– А мне такой никогда не встречался.
Моя чушка оказалась очень жирной. Сало было на ней минимум в 2 с половиной пальца. Урожай был тогда сильный жёлудя и кедра, под ногами почти везде рос хвощ. Да и когда лес стоял не рубленый, дуб и орех родили почти каждое лето.
Машину нам пришлось тогда ждать ещё трое суток. В первую же ночь, ниже от нас метров в 300, всю ночь кто-то стрелял из ружей, видно, разных калибров.
Во вторую ночь всё началось опять с выстрелов. Так началась и третья ночь. Утром к нам в лагерь пришли три человека. Вид у них был сильно уставший, напуганный и вообще неважный.
После разговора выяснилось, все трое недавно освободились из заключения, ехать им некуда и, поскольку один из них вроде неплохо знает охотничий промысел, то заключили договор с промхозом на период охоты. Где-то в деревне взяли собаку. Их подвезли сюда со всем необходимым, и они строят охотничью избушку. Собаку кладут между спальников и сами ложатся спать на недостроенном срубе. Но с наступлением темноты подходит тигр, и отогнать его не могут выстрелами. И страшно, подходит почти под самый сруб. И патроны уже закончились, взятые в долг на сезон. В общем, они собрались выезжать в контору (вроде в Малиново). Я посмотрел на этого пса и сказал им:
– Зачем вам такая собака? Я собак понимаю – с неё никакого толку в охоте не будет. Тигр подходит за ней, а не за вами, так что лучше сами её съешьте, чем он.
Им, конечно, было жалко собаку, и они не понимали, что в тайге другие законы и что тигр – хозяин, его нужно уважать, а не пугать. Всё равно он не отстанет и не даст им охотничать, пока она будет с ними. Я им отдал оставшийся порох и часть боеприпасов.
Потом к нам пришла машина «Урал». И мы, выезжая, подобрали и их в кузов.
Случай на охоте
Был случай, когда тигр не бросил добычу. Произошло это на моём охот участке в кл. Еловка.
Шли мы с С. Щербанем на его палатку на северный перевал, напилить к ней дров. Он попросил – помоги. Сергей шёл метров в пяти впереди. Я тащил пилу («Дружба») и всё необходимое к ней.
И вдруг нас остановил звук – короткое трубное рычание, но мурашки сразу побежали по моей спине. Мы замерли, стоим. Он спросил меня шёпотом:
– Что это за зверь, я такого звука ещё не слышал?
– Не понял, давай подкрадёмся потихоньку, посмотрим. У нас же ружья на всякий случай, чудес не бывает, интересно и мне посмотреть.
Осторожно переступая, мы прошли метров по 10. Звук (рык) повторился, да так, что мурашки страха побежали по спине ещё сильнее. Я снял рюкзак, прошептал Сергею, чтобы оставался на месте, а сам приготовил ружьё в боевое положение, попытался ещё подойти поближе к источнику такого звука. Я подкрался ещё метров на пять к какой-то полусгнившей валёжине, звук, рык опять повторился. Я привстал на валёжину и давай внимательно рассматривать всё подозрительное. Вскоре я увидел голову тигра, часть спины.
Что-то тёмное лежало у него перед мордой.
Он смотрел прямо на меня. Расстояние между нами было не более 80 метров, из-за кустарника было плохо видно, но мы изучали друг друга. Он лежал на животе, издал ещё одно предупреждение, мол, моя добыча и тебе так просто не отдам, и я не замедлил ретироваться к Щербаню так же беззвучно, только отступал задом.
– Что там? – прошептал он бледный.
– Тигр с добычей, давай обойдём стороной.
Мы крадучись обошли удачливого охотника.
Он ещё пару раз напоминал о себе тем же звуком, находясь на том же месте. И это меня успокаивало, что не идёт за нами.
Через три дня мы возвращались тем же маршрутом обратно. Зашли посмотреть, что он там делал. На месте мы увидели остатки съеденного кабанчика. Очевидно, мы подходили, когда он увлёкся едой, и никак не хотел делиться своей добычей, зато предупредил, это тоже редкость. А может, и не совсем редкость.
«Мой» тигр на пасеке
Лет 6—7 назад тигр всегда проходил регулярно возле пасеки по дороге. Это началось, наверное, с 1993 года. В тот год я добирался до пасеки по трассе на велосипеде. Возле зимника велик прятал в кустах, дальше шёл пешком по ключу Восьмому до перевала и вниз уже по ключу Белому до пасеки (два с половиной часа пешком с хорошим рюкзаком или три, зависело от дождей и настроения). А весь путь – четыре с половиной часа. Так вот выйду домой, побуду дома дня 3—4 и опять на пасеку. Всего-то 25 километров на работу. 10 км на велике, а остальное пешочком. Сейчас, конечно же, никто не поверит, чтобы человек на работу за 25 км ходил пешком, но это было у меня несколько лет. А иногда и без велика. Иду и смотрю: по моим следам примерно в то же время, то есть за мной, прошёл тигр. Я думал, это просто совпадение. Но однажды встретил знакомых рыбаков с с. Ханихеза. Они удивились:
– Так ты жив?
Оказывается, в прошлый раз они также выходили за мной следом с рыбалки. Вышли позже и меня настигали. На дороге были мои свежие следы и совсем свежие следы тигра. И где-то на ровном участке дороги они увидели метров за 300 впереди мою спину. А между мной и ними шёл по моим следам тигр. Они и застыли, сели покурили. Это было недалеко от перевала.
Мы, говорят, перевал перешли, но страшно было идти следом и мы пошли по летней дороге. Хоть и длиннее путь, зато от беды подальше. Думали, он тебя съел, иначе зачем бы он шёл за тобой в 100—150 метрах. Я тут же пошутил:
– Да что это вы говорите, это же «мой» ручной тигр. Вырос у меня на пасеке, живёт сейчас полувольно, но ко мне приходит. И ходит за мной как пёс. Меня не трогает, а охраняет. Про вас не ручаюсь. Может и поесть.
– А мы все гадали – почему у вас собак нет на пасеке.
– А зачем попу гармонь, если у него есть кадило? Вам в головы не приходило? Возможно, они шутку приняли всерьёз, а может, так совпало, но года три я их потом не встречал. Хотя до этого они часто рыбачили по речке и выходили по той же зимней дороге, что и я. Так что я знал по следам, когда пришли и когда ушли.
Новый хозяин
Года три назад мимо пасеки, примерно дня через четыре регулярно, по вечерам, проходил тигр. Метров за 500, я начинал слышать его рык. Издаст свой рык, и потом тишина. Потом повторит уже гораздо ближе, то есть пройдёт тихо примерно метров 100 и опять горланит. Не доходя до пасеки метров 200, сделает метку на дороге. Потом повернёт по дороге под сопкой и уходит вверх по ключу Белому. Так было в течение месяца. Возможно, он хотел объяснить мне, что это его территория и он не собирается ни с кем её делить, здесь он полный хозяин. Закончилось это так.
Я ушёл с пасеки домой за продуктами. Он явился в моё отсутствие, сделал метку, как всегда, метрах в 100 от пасеки. Затем видно, решил показать мне, не разумеющему, всё конкретнее. Он вышел на поляну, до самого дома не дошёл 25 метров, там сильно погрёб землю. Сделал метку, помочился и оправился, нагрёб кучку травы. Лежал, ожидал меня. Потом, когда отходил к своей постоянной первой метке, грёб землю почти через 5—10 метров. Я так понял, что он объявил мне ультиматум, вызов. Стал носить с собой ружьё. Но после этого раза я не видел его следов, звуков и меток. Не знаю, чем бы могли закончиться наши с ним споры за территорию. Вернее всего, он погиб где-то. Позже мне один охотник рассказал, что его приятель поймал тигра в петлю с большим капканом, возле ЛЭП была метка на столбе. Они всё время свои метки обновляют, оставляют свой запах. И всегда подходят к чужим меткам. Это примерно в 10—12 км от пасеки. Думаю, это и был он. И я опять бросил носить с собой ружьё.
Любопытство
А любопытство в тигре всегда имеется, при любой встрече с человеком он сперва скроется, а потом подойдет и осмотрит следы,или сразу, или если уловит ещё запах.
Так, один опытнейший охотник рассказывал случай. Давно это было, крался он по сопочке по первому снежку, высматривал кабанов, карабин был в руках, взведён и снят с предохранителя. Смотрел влево, вправо, весь во внимании, скрадывал удачу. Вдруг услышал вроде лёгкий шелест с левой стороны и одновременно почувствовал, как кто-то дёрнул его за левый сапог. Повернулся вместе с карабином налево. И вот он, стоит красавец-тигр в полуметре и смотрит игриво. Мол, давай беги, а я буду тебя догонять, как кошка мышку.
Карабин не подвёл, выстрел был в упор в лоб. Оказался молодой тигр, но уже большой. Голяшку сапога болотного он пропорол тремя когтями как бритвами. Похоже, это было чистое любопытство. Человека он не очень-то боится, а посмотреть, чего он ходит по его угодьям, это тигр сделает всегда. А если у человека, отдельно живущего от людей, живут собаки, то им конец. Будет три дня лежать в 30 метрах, подкараулит и выкрадет. Стоит ему только встретить их запах.
Уж это я и сам наблюдал, на пасеке в ключе Барыбкином. И много слышал рассказов.
У Алпатова на Чёрной речке тигр раз шесть выкрадывал собак с пасеки. Он их перестал, как и я, заводить.
На пасеке С. Кириенко
Как-то еду на свою пасеку, на ЛУАЗе, году примерно в 2000-м, мимо пасеки С. Кириенко. Смотрю, а он через дорогу с топором перебегает. Я остановился, он что-то орёт в кусты. Бледен и одержим яростью. Выхожу из машины, смотрю, лежит большой жёлтый пёс. Тигр его бросил от крика или погони Кириенко. Схватил, говорит, на моих глазах возле улья. Он что-то как раз тесал и погнался за ним с топором.
– Пёс, наверное, живой, пойдём посмотрим? Он даже не взвизгнул, а я погнался за тигром. Догнал, зарубил бы гада средь бела дня, вот пакость такая.
Я осмотрел пса. Ещё шли по мышцам судороги, он был большой, необычных размеров, и уже мёртвый. Две небольшие дырочки примерно в 12 сантиметрах одна от другой были в его шее.
– Надо же, мёртв, так хорошо отгонял медведей от пасеки, а эта тварь поймала его, как кот мышку, на моих глазах. Мгновение и всё, я заорал и побежал к нему. Думал, успел отогнать, а он мёртв…
Охота за псом
Как тигр уничтожает собак, мне довелось видеть на ключе Барыбкином, не сам процесс, а его последствия.
Стояла моя пасека там вместе с А. Собченко и его тестем, В. Баратынским.
Анатолий привёз собаку, лайку, и привязал её на цепь с кольцом и проволокой-«шестёркой». Так, чтобы собака по проволоке на 5-метровой цепи бегала от будки через дорогу. Как-то зашёл я за ульи в кусты, смотрю, а там лёжка тигра. Рядом другая, и видно, долго лежал и выслеживал он собаку. Не одни сутки провёл он в ожидании подловить пса, не под будкой, в которой мы жили, а когда он хоть немного отойдёт от неё. Эти зарисовки я и показал Анатолию, но в тот вечер он не забрал пса домой. А в следующий раз приехали, собака исчезла и проволока была порвана, и цепи нету. А 6-мм проволоку порвать, нужно усилие больше тонны.
Встречи с тигром на охоте
Редко этот зверь попадается на глаза охотнику, но две встречи у меня было.
Примерно в 1977 году я и Сергей Щербань взяли отпуска и собрались заезжать на участок ключа Еловка на охоту.
Собрал я всё необходимое для охоты в два рюкзака и жду Серёгу. Придёт, обговорим как заезжать. А он неожиданно подъезжает на УАЗе («санитарка»).
– Меня завозят, а ты поедешь сам на мотоцикле к чернореченскому мосту. А там пешком добирайся, а чтобы легче было идти, давай рюкзаки быстрее, мы их подвезём до самой тропы, на дороге бросим, там уже переносишь в барак. Я всё продумал, машина ждёт, торопись.
Я отдал рюкзаки, только забыл отдать принаду (рыбьи кишки, головы – в небольшом мешке, килограммов 8—10). А самое главное, забыл выложить из рюкзака и взять с собой патроны. Взял я двух собак, опытного Кучума и шестимесячную сучонку, ружьё, принаду и поехал на мотоцикле.
Возле чернореченского моста оставил мотоцикл и пошёл пешком остальные 7 км.На ключе Пановом, метров 300 не доходя до пасеки смотрю, что-то мои собаки прижались ко мне и идут тихо, будто крадутся к чему-то. Идут по правому кювету, а я по дороге. Что-то я заподозрил, но ничего не понял, иду дальше. На левом плече у меня лежал надоевший мне рудный мешок с протухшими кишками рыбы, а на правом висело ружьё – «двадцатка» двустволка. Смотрю на дорогу и вдруг метрах в 35 на дорогу приземляется с полёта тигр. Летел с левого кювета и тут же замер. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Первая моя мысль была: не останавливайся, иди. Я продолжал идти к нему, только снял ружьё с плеча и взял его в правую руку. Вторая мысль: если кинется, запихаю стволы в пасть, без патронов «защита» крутая. Он не испугался, начал идти вперёд по дороге, а голову повернул в мою сторону. Так мы изучали друг друга и шли. Прошли молча метров 15. Наконец он не выдержал и прыгнул вперёд, потом в правый кювет. К кювету подходила борозда от плуга (прошлой весной сажали сосну под трактор, глупость, конечно, после она вся пропала), далее он вообще полетел по этой борозде. Его ног глаза почти не фиксируют, как птица трясогузка летит волнообразно, так и он, молния и пружина, по-другому и не скажешь. Пробежал он метров 70 и мгновенно прилип к земле под 90 градусов своему бегу, секунду смотрел на меня, потом ещё пару прыжков по борозде и исчез в кустах. Я дошёл до того места, где он спрыгнул с дороги, остановился и внимательно рассмотрел след. Ширина пятки была примерно 12—13 см. Тигр был небольшой, но и не молодой. Может, это была тигрица. Шерсть на нём не лоснилась, а он когда рвал (убегал, значит), шерсть вздыбил. Я продолжил путь, но часто оглядывался, вдруг он пойдёт за мной, чтобы не застал меня врасплох. Знал я, что китайцы надевают на голову маски глазами на затылок, чтобы тигр не напал сзади.
Подхожу к барачку, а возле него 7 собак. Гость у нас, охотник, со своим свояком и Щербань. Оказывается, они решили заехать на недельку, набить чушек. Ну а потом оставить нас со Щербанем охотиться по пушнине. Начинало темнеть и немного посыпал снежок. Чай у них уже был готов, и они меня поджидали. Я давай рассказывать о своей встрече с тигром. Приезжий охотник начал играть «бывалого», не поверил и давай меня подкалывать. Я, конечно, обижаться стал, что не верят, да ещё и насмехаются. Мужики поддакивают, хохочут. Всё, что говорили, не вспомнить.
– Что, след 13 см, пятка. А не меньше 20 не хотел?
– А я вот видел другой след, и крупнее, шапкой не прикроешь. То в кота такой следок, 13 см.
– Да ладно тебе, брось врать. Я, конечно же, тебя понимаю. Ты и охотишься без году неделя. В тайге без патронов, бывает, и мышь покажется тигром.
– Накроем стол да отметим начало охотничьего сезона. Забудь, мы никому не расскажем, что ты нам заливал про тигра.
Мы только пропустили по рюмке, вдруг вся эта свора как подняли лай. Я и говорю:
– Ну вот, пришла следом.
– Да брось ты и вспоминать. Собаки – сброд, выясняют свои отношения, ещё и передерутся, посмотришь сейчас, будут выяснять, кто кому подчиняться должен.
Но рёв и гвалт псов не утихал, и мы не могли спокойно продолжать отмечать. «Бывалый» взял карабин на правое плечо, фонарик в правую руку и вышел с барачка. Пошёл он по тропе к ключу. Но ни одна собака с ним не пошла. Он дошёл до водопоя, везде посветил, но собаки начали лаять в другую сторону, он вернулся, собаки стихли. Мы продолжили, надо мной ещё раз посмеялись. Но я уже не обижался и подыгрывал общему смеху и настроению. Хотя псы подтвердили мою мысль, что тигр пришёл вслед за мной.
Утром решено было мне оставаться охотиться со своими собаками в этом бараке, а они пойдут с охотой на верхний барак. А дня через 3—4 чтобы я пришёл тоже к ним. Но когда утром «бывалый» пошёл за водой, то пришёл обескуражен и немного напуган, отводя глаза от меня.
– Надо же, паскуда, лежала метров в семи от валёжины, с которой черпаем воду. Подпустила так близко, я подходил вчера к ней, и не поверишь, да следы не сотрёшь, можете проверить сами.
Был у него на лице испуг и неловкость за вчерашнее поведение. И, конечно, никаких извинений ко мне за вчерашнее красноречие.
В общем, на третий день к вечеру я пришёл к ним в верхний барак, а мог, конечно бы, и на четвёртый по нечёткому договору. Но вовремя, они в этот день уже не ходили на охоту, ждали моего прихода, чтобы я их вывез домой на мотоцикле, брошенном возле моста.
– А куда идти? Собак осталось две и те сильно ранены, дойдут до мотоцикла и то хорошо, а то нести придётся.
Собаки ранены были секачом, а тех пятерых утащила тигрица. Она в то утро, когда расходились, сразу же отправилась за сворой и испортила им охоту.
Так они, ничего не добыв, выехали со мной на мотоцикле. Щербань остался в бараке с моими собаками. «Бывалый» опытного охотника уже не играл и перед своим свояком. Был испуган и принижен, и отводил взгляд от меня. Увези нас, пожалуйста, отсель.
Я к тому времени видел следы всего трёх тигров и охотился на собственном участке пару годков, не более. Нужно отметить, что и до сего дня я не встречал следы тигров с пяткой более 15 сантиметров, хотя видел следы тигров по 2—3 ежегодно.
Могиканин
Но однажды, примерно в 1995 году, в вершине ключа Жёлтая речка я встретил гигантский след, довольно свежий. Почти под Новый год. Я шёл по капканной тропе. Ещё издалека увидел порушенный снег, след от какого-то зверя. Он подходил косиной к моему путику. Наверное, крупный секач, отметил я про себя, и, похоже, свежий след. Зверь подошёл к тропе и не останавливаясь пересёк её, не обращая никакого внимания на тропу, что в общем-то редкость. Первое, что я подумал: бурый медведь-шатун, след свежий, не лёг спать или кто-то поднял его из берлоги. Вот это да, нелёгкая припёрлась, поберегись, Петро. Как будем расходиться? Он где-то рядом в ельнике, к которому и шла моя тропка, через пойму ключика. Ружьё машинально оказалось в правой руке. Адреналин сильно пошёл по телу. В голове мысль: если это шатун и на капканной тропе, значит, нам всё равно встречи не избежать. Но крупный, страшен, мурашки по спине. Уже такое было. Хоть неделю будет ходить по тропе (капканам) и меня выслеживать. А сейчас – след свежий и ветерок боковой, стабилен, не выдаст меня. Я заменил во втором стволе картечь на пулю.
Что, очередное испытание? Гляди, Петро, в оба. Отступать не будем… След немного прошёл рядом с тропой, а после вышел опять на тропу. Я зорко отслеживал всё вокруг, и мне было не до замеров и определений. Я крался тихо вперёд, делая остановки после 2—3 шажков, крался как кот к мышке, только машинально отметил: ветерок боковой, не услышит зверь мой запах, берегись, но и не бойся.
Наконец-то следы слева опять вышли на тропу. Тут-то я внимательней рассмотрел, что это тигр, ну очень крупный самец. Снег глубокий, примерно 50—60 см, а борозды почти и нет. И след от следа с хорошим разрывом. Брюхом тоже нигде не коснулся. Самому себе не верилось, крупный – такого ещё не видел. Я ещё раз потрогал след и успокоился. След оставлен тигром минимум 2 часа назад. Я хорошо умею читать следы, ошибаюсь минут на 10. Но достать спичечный коробок и измерять след (пятку) мне не хотелось, возбуждение и инстинкт самосохранения ещё не проходили. Надеялся только на себя и ружьё.
Я охотился уже несколько зим один. Напарники уехали с Приморья, а двое уже и померли.
На второй день (под Новый год) я выехал с участка домой. Случайно разговорился с знакомым Николаем. Глаза у него вспыхнули огнем.
– Да я видел этого гиганта, тигрище, это он был, 100% он. Больше таких в Приморье нету. Я тоже встретил это чудо впервые, до этого всё мелочь.
Он рассказывал и с чем-то сравнивал его размеры, но я не запомнил, не буду врать. Я посчитал дни, примерно и получалось, что в следующую ночь он им и встретился. У меня мелькнула мысль: может, тогда на Еловке и не совсем врал «бывалый». Ведь он постарше меня лет на 10—15. Может, раньше таких тигров было гораздо больше. И до этого ему и попадались следы такие. Ведь они растут до самой старости. А нам и встретился последний могиканин. Николай рассказывал:
– Мы ехали с Красильниковым с охоты к Новому году, вечером домой по р. Синанче и встретили его прямо на дороге, с поворота. Ты мне не поверишь, каких он размеров. Мы сразу не поверили, что это тигр. Но видели метров в 30—35, я от неожиданности затормозил так, что и машина заглохла, хорошо, в кювет не занесло, буртик плотного снега спас. А он стал и стоит, смотрит на нас. А ружья в багажнике и зачехлены. Мы и обомлели, тоже мурашки по телу. Красильников не даст соврать. Пока он не сошёл с дороги, мы сидели рты разинув.
Сплавы
Работал я в Береговой партии. Партия была большая, стационарная. Стояла в километре вверх по ключу Голубому, который впадает в реку Арму. Сообщение с партией летом было только вертолётом Ми-4. Вертолёт летал по погоде и заявкам, но к концу месяца каждый хотел попасть домой к семье хотя бы на 3—4 дня.
В это время вывозили наряды выполненных работ и была передышка в работе. Вылететь домой было трудно. Вертолёт брал на борт 8—10 человек, а очередь была всегда человек 15—20. Всегда находились срочники, больные и начальство, вывозившее отчётность, наряды и т. д. После очередной неудачи улететь геолог Земнухов пошутил:
– Кто не улетел, плыви на резиновой лодке.
– А что, можно отсюда доплыть?
– Да, всего лишь каких-нибудь 180—200 километров, ну подумаешь, перекаты, камни и «труба» 30 км, все её боятся, там Коля Иванов на бате, говорят, 6 научников утопил, сам выплыл, а из них никто. А так Арму впадает в Иман, на его правом берегу деревня Дальний Кут. К нему подвесной канатный переход, к которому утром и вечером подходит автобус. А ниже по течению Вострецово и Рощино.
– Хочешь, карту покажу?
– Ладно, давай.
Посмотрел карту я, сказал, что да, доплыть можно, конечно, но ведь и лодки-то нет.
– Да есть у меня лодочка, маленькая только, на 200 килограмм грузоподъёмности, и борта невысокие. И дно не надувное, возможно, будет заливать волной, но одного хорошо удержит.
Встречи с дикими животными
Писатель Евгений Гущин много лет был охотником в сибирской тайге. У него много страниц повестей и романов посвящено именно этому периоду жизни — наблюдениям за природой, изучению лесных обитателей, повадкам животных, привычкам их, хитроумию, умению жить по таёжному закону, понимать как других зверей в лесу, так и живущих неподалёку людей. В приведённом здесь отрывке писатель рассказал о волчьих следах, которые постоянно обновлялись вокруг таёжной избушки, где промышлял зверя герой романа. Эти следы мало волновали охотника, поскольку он понимал, что они принадлежат проходным диким животным, то есть, не постоянным обитателям этих мест.
Но однажды, на ежедневном обходе своего участка охотник увидел совсем другие следы. Они тоже были свежими, но здесь звери вели себя как дома, они торопились, буквально летели, как говорят охотники — на махах. Увидел он по следам, и какое животное волкам удалось отбить от стада и кого они теперь всей стаей гнали по тайге. Это был марал, молодой, мощный и сильный. Много мяса. Будет у волков пир. Ведь у марала — таёжного оленя — мясо-то какое вкусное! И тут охотник совершил огромную ошибку. Он решил, что может потягаться с целой стаей диких животных и забрать их добычу, перехватив марала ещё до той засады, которую приготовили ему волки, или даже после того, как марал в неё попадёт. Охотник проверил патроны, свистнул своего Дымка — помесь лайки и волка — и двинулся через перевал стае наперерез. Самые интересные книги о животных написали сами охотники. И о том, что было дальше, писатель гораздо лучше расскажет сам.
Евгений Геннадьевич Гущин
Отрывок из романа «Ведьмин круг»
Бесснежные, острые вершины скал уже подступили совсем близко и чётко просматривались. Богдан скатился в небольшую ложбинку, откуда к подножью следовало подходить уже скрадываясь. И тут Дымок чуть не повалил хозяина, резко метнувшись вбок, туго натянув капроновый шнур сворки, привязанный к ремню патронташа. Богдан повернул голову в сторону собаки и увидел: чуть ниже по склону, мелькая за кустами низкорослого чапыжника, навстречу ему беззвучной тенью огромными прыжками нёсся крупный марал-рогач, то по грудь увязая в снегу, то взвихриваясь над сугробами. В одно мгновение рогач пронёсся мимо. Просквозил в такой близости, что Богдан различил тугие струйки пара, бьющие из нервных ноздрей, услышал запалённое дыхание, даже, казалось, ощутил кожей лица холодок снежной пыли из-под копыт.
Ошарашенно проводив взглядом рогача и мысленно отметив, что волки с загоном где-то прокололись, Богдан обернулся на новый беззвучный рывок Дымка и тотчас же увидел самих волков. Три серых зверя, вытянувшись один за другим, на махах летели по следу только что скрывшегося за Богдановой спиной марала. Далеко внизу ещё пара волков, пурхаясь в снегу между одиночными кедрами, наискось вывершивали склон, забирая всё выше и выше. Они, видать, отлёживались в засаде или подстаховывали загонщиков сбоку и теперь огибали рёлку, спеша выйти вперёд и обрезать добыче путь к ближайшему скальному отстою, куда он взлетит словно на крыльях, этот изнурённый погоней марал, и будет стоять на безопасной, недоступной для хищников высоте хоть сутки, хоть двое, пока волкам не надоест его ждать. Та дальняя пара Богдана не заботила, он глядел на трёх ближних, что летели прямо к нему, расстелившись по склону, и ему стало неуютно от их стремительного приближения.
Волки не сразу увидели человека. Снизу его прикрывали заросли чапыжника, да и стоял он неподвижно, словно сухостойная колодина. Но едва звери вылетели на чистину, где чапыжник редел, как передний зверь, будто ткнувшись в невидимую преграду сбился с маха, упёрся вытянутыми перед собой передними лапами, тормозя, и, не удержавшись, зарылся мордой в снег. Бегущие следом едва не смяли головного. Буровя снег лапами, проехали на хвостах, но сразу же вскочили, как если бы их подбросили, и опытно разбежались веером. Ощерившись и вздыбив костлявые хребты, они обходили Богдана с трёх сторон, постоянно перемещаясь с места на место, не подступая к нему слишком близко. Казалось, они ожидали ещё кого-то в подмогу и держали его.
Дымок остервенело лаял, натягивал шнур сворки, но не слишком ретиво — не дурак оказался, понял, с кем свела его судьба, и часто, с надеждой оглядывался на хозяина. Недоумение и досада читались в преданных собачьих глазах. А поскучневший хозяин стоял недвижимо, не сдёргивая с плеча ружья и в растерянности размышлял: почему они не убегают? Почему не боятся? Это было непонятно и как всё непонятное — пугало. Богдан привык к древней, как сама охота, закономерности: зверь убегает, охотник догоняет потому, что сильнее. Так было всегда. Но теперь, выходит, выпадал случай не совсем обычный. Волки сами держали охотника, и, стараясь не выказать страха, тот краем глаза следил, чтобы звери не зашли со спины. Он чувствовал наворачивающуюся опасность. Стая тут далеко не вся, остальные звери могли появиться каждый миг бог весть с какой стороны, и тогда они осмелеют больше.
Ружьё волки вынудили-таки сдёрнуть с плеча. Богдан держал его наизготовку, сняв с предохранителя и положив онемевшие от холода пальцы на спусковые скобы. Сгорбатившись, звери нахально гарцевали почти рядом, кружа шагах в двадцати от него и уходить не собирались. Богдан словно заведённый крутил головой, чтобы ни одного не терять из вида, а стрелять остерегался даже в воздух. Он уже подробно разглядел зверей и различал их. Двое были самцы, но не матёрые, а только входящие в пик зрелости переярки. Оба рослые, крепко сбитые, шерсть блестящая, густая, с голубоватым металлическим отливом по ости. Красивые, сильные волки, чёрт их забери, в них ощущалась скрытая мощь стальной пружины. Сталью и окрасом они походили друг на друга и даже держаться норовили вместе. Похоже, однопомётники. Третья была волчица. Не старая ещё, тоже рослая, с изящной головой и аккуратными белыми клыками, которые в «улыбке» постоянно демонстрировала человеку. Она вполне годилась переяркам в матери, а скорее всего так и было.
Волки водили вокруг охотника и его собаки жутковатый хоровод, кружили, постоянно меняясь местами и не сбиваясь в кучу. Очень грамотно держали они человека. Если один переярок маячил спереди, другой обязательно заходил сбоку, а волчица старалась оказаться сзади, за спиной. Трусцой перемещались они на прямых ногах, не давая поймать себя на верный выстрел, подстраховывая один другого. А неверный выстрел, как Богдан понимал с ясностью, исключался. Перезарядить ружьё он в таком раскладе просто не успеет. Да ещё подвалят остальные.
Игра затягивалась, и далеко не в пользу человека. Добром для него она кончиться не могла. Это Богдан понимал.
— Однако, пора линять, Дымок. Пока вся кодла не собралась, — тихо вымолвил Богдан, нервно усмехаясь, подбадривая и себя, и умного пса, который в общем раскладе тоже разобрался и уже не лаял, а лишь надсадно рычал и жался к ногам хозяина.
— Ну что ж, была не была! — отчаянно проговорил Богдан и вскинул ружьё, поочерёдно ловя на мушку то одного, то другого переярка, маячивших по бокам. Пальцы подрагивали на спусковых скобах. — Линяйте и вы! Ну! — крикнул он громко и зло.
Оба переярка сгорбатились ещё сильнее, будто надломились. Поджав к головам уши и приопустив хвосты, угрожающе скалясь, они спятились на пару шагов и снова замельтешили из стороны в сторону, меняясь местами, но ближе пока не подходили.
«А где же матёрая?» — с беспокойством подумал Богдан и начал разворачивать лыжи, не сводя ствола с переярков.
Волчица металась сзади, ослепительно щерясь,прикрывая собою его лыжню к вершине перевала.
— Ну и подлая же натура. Вечно за спиной, — прохрипел он, с яростью глядя в глаза волчице. Держа ружьё правой рукой, стволом за спину, левой Богдан вынул из ножен самодельный охотничий нож. Поднял над головой холодно блеснувшее длинное лезвие. — Пошла вон, стерва! — хрипло крикнул он, чувствуя, как сквозь кожу льдистыми иглами прорастает ужас. И двинулся вверх, прямо на волчицу, подталкивая кобеля носками лыж. Богдан уже отчаялся, приготовился пустить в ход и ружьё, и нож. Два пулевых патрона он вырвал из патронташа и готовно держал в зубах. Вот только руки окоченели, плохо гнулись пальцы. При нужде в них может не оказаться нужного проворства.
То ли блеск ножа подействовал на волчицу, то ли взяла своё крайняя решимость человека, но волчица, хотя и с явным нежеланием, однако отбежала в сторону, тем самым пропуская его к перевалу, к его промысловому, накатанному путику.
Повеселевший Дымок натянул шнур, потащил хозяина в гору. Богдан держал ружьё стволом назад, поводя им по сторонам. Сам же изо всех сил наддавал вперёд, затравленно оглядываясь, но страх уже приотпустил его, и теперь он стыдился и собственной собаки, и самого себя. Видел бы эту картинку кто из знакомых охотников, вот было бы смеху в посёлке! Как же, невидаль: волки охотника гонят! Он бы и сам посмеялся над собой, да пока было не до смеха. Надо ещё уйти.
Звери брели за ним в некотором отдалении, провожали до самой седловины перевала, но уже не угрожали ему, прижухли. Понимали, видно, что проиграли. Они совсем отстали, когда Богдан встал, наконец, на свой путик и покатил в распадок домой.
До избушки добрался быстро, всё ещё не веря в избавление. Его колотил нервный озноб. Сбросил лыжи и только тут, перед порогом зимовья, хватился, что оставил за перевалом каёк, выструганный из стволика рябины, с которым тайговал сезонов семь. Наверное, воткнул в снег, да и забыл про него, когда подбежали волки. Жаль, без кайка в горах совсем худо. Вверх лезешь, помогаешь себе кайком. Вниз катишься, кайком рулишь и притормаживаешь. Уму непостижимо, как скатился с перевала без кайка и не расшибся об лесину. Надо новый вырубить, временный, пока тот отыщется. А за старым придётся идти. Жалко его. Надёжный и верный, да и примета плохая, если каёк теряешь.
Вынул из кармана рюкзака двух белок, снятых утром, в начале обхода, занёс в избушку, бросил каменно-твёрдые тельца зверьков на пол к печке, чтобы размёрзлись. Горько усмехнулся, глядя на добычу. Вот какой денёк преподнесла ему судьба в наказание за жадность. Намеченный на сегодня путик не довершил, капканы на соболей и жёрдочкм с беличьими петлями остались непроверенными. Как бы мыши и птицы не потравили то, что попалось. Настроение — хуже не придумать, а впору радуйся: легко ещё отделался. Целым ушёл. Ну что же, ладно. Надо подумать, как жить дальше с этими соседями. Леший бы их взял…
Принёс ведро воды из незамерзающего родника, сочащегося из-под скалы около избушки. Затопил печку, поставил на огонь чаник и кастрюлю — варить суп на завтра. И чтобы отвлечься от тягостных дум, да и день бы не совсем пропал даром, занялся Богдан хозяйственными нуждами. На которые в рабочие будни не остаётся времени и за которые он обычно брался лишь в воскресенье, давая ногам отдых от таёжных крутяков и буреломов. Расколол несколько толстых, в обхват, кедровых чурок, нарезанных бензопилой ещё осенью в пору шишкования. Сложил дрова в поленницу с надветренной стороны, куда не надувало много снега. Нащепал смолёных лучин для растопки — на две недели должно хватить. Подконопатил мох между брёвнами стен, где курчавился куржак от выходящего тепла. Нарастил и утрамбовал снежную завалинку под окном, забив мышиные норы, а в само окно вставил новый кусок полиэтилена, взамен проклёванного птицами. Покончив со всем этим и чувствуя удовлетворение от сделанного, вернулся в избушку. Там он, переодевшись в сухое, повесил над печкой сушить одежду и обутки. Подмёл пол, перемыл посуду, потом заряжал патроны и из садоводческой дустовой шашки делал дымовые пакеты — для выкуривания соболей, загнанных в колодины и дупла деревьев. Поужинал, покормил собаку, покурил.
Смеркалось. И он засветил лампу. И только сел на чурку возле печки обснимывать размёрзшихся уже белок, как Дымок с рычанием вылетел из-под нар к двери. Но не усердствовал кобель, не скрёб когтями дверь, просясь наружу. Он и рычать перестал, наклонял голову то на один бок, то на другой — прислушивался к тому, что происходило снаружи. Глянул на притихшего хозяина и опустил лобастую голову, замер.
С воли донёсся близкий и настойчивый волчий вой, резанувший Богдана по сердцу. Такой неожиданный и сильный, с басовитой хрипотцой в зачине, вой всеобъемлюще наплывал, мощно возносился над округой, поднимаясь до пронзительной щемящей высоты, легко проникая сквозь дверь и брёвна стен, сквозь мутновато синеющее оконце в тёмное, закопчённое чрево избушки, острым буравом ввинчиваясь в душу.
Озноб пробежал по телу. Богдан понял, это к нему. Его вызывали, и отсидеться за стенами было никак нельзя. Достоинство человека и охотника не позволяло. Хочешь не хочешь, а иди.
Бросил на пол белку и поднялся с чурки. Ружьё, как и лыжи, Богдан всегда оставлял снаружи, чтобы не отпотевало в тепле и не ржавело. Вешал стволом вниз на гвоздь, вбитый в стенку. Нашарил у порога топор, оттолкнул от двери рвущегося на волю Дымка и вышел, плотно притворив за собою дверь.
Солнце закатилось при ясной и прозрачной, словно тонкая льдинка, луне. Ранние сумерки опускались в таёжный распадок, окутывая густеющей синевой и дальние, вполнеба контуры гор, и тёмные кедровники урочища, сузив весь видимый мир до круглой поляны, лежащей шагах в тридцати от зимовья. На молочно-белом снегу поляны, как бы нарочно, с неведомым Богдану смыслом, выпукло подсвеченной сверху отражёнными лучами ушедшего дня и блёклой ещё луной, синими тенями сидели волки. Семь штук.
— Разбираться пришли? Ну вот он, я, — проговорил Богдан, мельком оглядевшись, после чего отступил от двери, сжимая в руке топорище. За спиной на стенке висело ружьё. Его обнадёживающую силу Богдан ощущал даже кожей. Он мог в любое время обернуться и сорвать с гвоздя ружьё, сохранившее в стволах картечь ещё с перевала. Но это оставлял на крайний случай, как и бегство в избушку. Зачем бежать? Он у себя дома. Мог бы и без топора выйти, с голыми руками.
Волки на появление Богдана никак не отозвались. Не вскочили, не забегали, они даже не шевельнулись. Оставались некоторое время неподвижными и бесплотными тенями. Потом сидящий впереди остальных сородичей матёрый зверь с мощной грудью и с такой широкой опушью воротника, что голова с коротко торчащими острыми ушами казалась несоразмерно массивной, с показной медлительностью поднялся на все лапы и, глядя Богдану в лицо, резко и зло завыл. Из приоткрытой пасти закурился лёгкий парок, возносясь над волчьей головой и там исчезая.
Похоже, это был сам вожак. Богдан узнал голос, это он вызывал его из избушки. Ну что ж, очень даже серьёзный зверь, ничего не скажешь. Ладно ещё, не подоспел к своим на перевале, маралом был занят. Этот не отпустил бы так просто, нет. Богдан оцепенело глядел на вожака, выводящего древнюю и зловещую песню, от стонущих переливов которой в смертельной тоске леденело не только его сердце. Кажется, всё живое и неживое в округе сжалось и замерло в стылой мгле. Задирая морду всё выше и выше, к тонкой льдинке луны, кося на Богдана неотрывно мерцающим глазом, вожак не просто выл, это был крик вызова. Теплокровный же, как и человек, но лишённый дара речи, волк кричал человеку с болью и злобой. Богдан улавливал в вое и сиротскую жалобу, и укор, и протест, и прямую угрозу. Много уже передумавший в избушке, Богдан молча слушал, ясно понимая звериный язык вожака. «Слушай, парень, ты почто такой-то? Или мы хоть раз перешли твой рабочий путик? Помешали на зиму добыть марала? Соболя из капкана сожрали? Белку сорвали с жёрдочки? Никогда мы тебе не мешали, сам знаешь. Зачем же ты обрезал наш гонный след и помешал добыть еды? Гляди, парень, на зло ответим злом. Спокойно жить не дадим. Шибко пожалеешь…»
А ведь и правда, не помнил Богдан, чтобы волки где-то перешли его путик или хотя бы приблизились к нему вплотную. Никогда он на волков не обижался, грех жаловаться. Рысь — та может ограбить капкан с добычей. Известно, кошачья порода — пакостливая. О росомахе и говорить нечего — на любую гадость способна криволапая. И медведь горазд вредить промысловику. Один древесный капкан на белку, вбитый в ствол лесины, медведь по осени так шибанул лапой, исковеркал ровно кувалдой. Не глянется медведю всё чужеродное в тайге, вот он и рушит всякого рода ловушки, которые на пути встретятся. Не прочь и в избушку залезть. Там он не столько сожрёт, как перепортит и перепотрошит все припасы, форменный погром учинит. Медведь ревностно оберегает границы своих кормовых угодий и признаёт только силу. Года два назад, осенью, шишковал Богдан и приметил на стволе молодого кедра свежий задир медвежьих когтей. Крупный был мужик, высоко пометил. Богдан едва дотянулся рукой и то привстал на цыпочки. Подтянулся на ветке и ради забавы сделал топориком затёс на ладонь выше медвежьей меты. А потом, проходя здесь же через неделю, обнаружил, что мужик в шубе после него побывал тоже и исцарапал кору выше его затёса. Всю чернотропную осень они заочно соревновались: кто выше? В конце концов, Богдан влез на дерево и оставил затёс на недосягаемой для зверя высоте, и тот то ли не раскусил хитрости и поверил, что соперник столь огромного роста, а может, и открыл обман, но отступился, ушёл прочь из тех мест.
Много бы забот приносил медведь охотнику зимой, да Природа-творительница, видать, в самом начале спохватилась, что через край много дуроломной силы отпустила своему неразумному дитяти, стала упрятывать его в берлогу почти на полгода. Пускай этот зверь с немереной силой, наивный, коварный, трусливый и бездумно отчаянный, мирный и злобный одновременно отоспится в тишине и покое, дабы и сама Природа и все окружающие смогли отдохнуть от беспокойного творения.
Если медведь верит только в свою силу, то волки сильны сообществом, а сообщество держится на жёстких законах и уложениях, возникших для того, чтобы выжить всем вместе. В волчьей семье-стае каждый знает своё место и безнаказанно его не изменит по своей прихоти. Каждая стая имеет свои угодья, и волки признают охотника как неизбежную соседствующую силу, уважают его право на территорию и стараются, чтобы не только следы, но и интересы не пересекались. Издревле пришли к мудрой истине, не стареющей до сих пор: выжить можно только умело соседствуя с охотником на одних промысловых угодьях. Поэтому коренные волки первыми с охотником ссориться не желают. Проходные, бывает, разбойничают, но разбойник и есть разбойник. Какой с него спрос, они есть и среди людей.
Со своей стороны и Богдан много лет назад, в первый же самостоятельный промысловый сезон ощутил в тайге таинственный, понятный всему живому уклад, которого надо придерживаться для своего же спокойствия и безопасности. Позже узнал и другое: оказывается, зверь всегда чувствует, когда он прав и когда не прав. Да что говорить о тайге, если даже в родном посёлке зверовые лайки ведут себя сообразно древнему укладу. Есть у них там места, так сказать, общего пользования. Взять хотя бы небольшую площадь возле лесокомбинатовской столовой и магазинов. Издавна там собирается множество разномастных собак. На этой ничейной, в собачьем понимании, территории хвостатое племя обретается вольготно. Кобели здесь, если между ними ещё не выяснены отношения или тянется давняя вражда, могут схлестнуться на равных, не боясь, что кто-то из людей вступится за того или другого. Но тот же Дымок, каким бы крепким и опытным в драках ни был, а неуверенно держится на чужой улочке в окружении тамошних собак. Пускай они поменьше и послабее, всё равно Дымок старается убраться оттуда поскорее. Он лишь огрызается, отбивая нападающих, но ни одну собачонку не придавит. Понимает, что крутится в чужих владениях и право не на его стороне. Вот так и волки. Уважая право охотника, они требуют уважения своих прав и от него. Именно сознавая собственную правоту, пришли они к человеку требовать ответа. И ответить он обязан, если собирается тайговать дальше. Таков закон.
Не по себе стало Богдану, совестно. Ведь что получилось: шёл по делу проверять законный путик, а увидел, что можно поживиться чужим и не устоял, соблазнился. Жадность глаза затмила, на воровство склонился. Да это и есть воровство. Не важно, у кого крадёшь, у человека или зверя. Суть одна. И таёжный уклад корыстных не жалует. Вспомнилось, пацаном ещё был желторотым, взял его отец с собой шишковать. И нашёл Богдан неподалёку от стана, в дупле кедра, беличью кладовку с орехами.
— Батяня, гляди-кось! — звал он отца звонким и радостным голоском. А сам горсть крупных, отборных орехов из дупла уже в карман засовывал. И тут подошёл отец. Ни слова ни говоря, сломил гибкий прутик таволожника, жогнул прутом сына по руке раз, другой да третий. Слёзы так и брызнули из глаз.
— За что, батяня?!
— А не воруй, не воруй. Ты есть хочешь? Вот и они хотят. Потому, как живые. Положи орехи назад.
Как давно это было… Сам уже седеть начал, а отцовская наука впрок не пошла. Через мнорго лет опять уличили его в воровстве. На этот раз сами звери.
Вожак довершил свою песню, вытянув конечную её нить, казалось, до самой луны. И когда там, в мглистой высоте истаял истончившийся звук, волк прямо и выжидательно уставился на человека, сомкнув пасть. Зверь ждал отклика.
— Ладно, ребята… виноватый я, — заговорил он негромким, скорбным голосом. — Не держите зла. — Опустил покорно голову, вздохнул, винясь и перед зверями, и перед самим собой.
Когда он, подняв голову, снова взглянул на кружок поляны, то увидел, что бледный, отражённый свет над нею уже погас, осталось лишь синеватое, призрачное мерцание. Ещё мгновение назад её ясно очерченные края вдруг размылись. На молочно проступающем из загустевших сумерек снегу волков уже не было. Исчезли их синие тени. Мороз схватывался с чистого неба. Звёзды приблизились и засияли ярче. Стало слышно, как постреливали от стужи деревья и стеклянно лопалась наледь в ручье.
Вот такая штука приключилась с Богданом совсем недавно. Сильно он переживал, и в первые дни с опаской ходил на путики. Собаку, из предосторожности, далеко от себя не отпускал. Боялся, утащат или уманят кобеля. Однако, ни самих волков, ни их следов больше не встречал. В тот вечер, перед избушкой, Богдан не только произнёс повинные слова, а ещё и сознательно принял позу покорности, хорошо понятную волкам, и они оставили его в покое. Верили в обоюдный договор.
отсюда
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.