Олег Кургузов
Рассказы маленького мальчика
1. Борщ по-флотски
2. Солнце на потолке
3. Батарейные куры
4. Душа нараспашку
5. Мы понимаем друг друга
6. Тепло наших чувств
7. Как мы на люстре висели
Борщ по-флотски
В одном конце нашего двора лежит толстое бревно. А
в другом — длинная доска. Если положить доску на бревно, получатся качели. Мы
с папой так и качались. Он вниз — я вверх. Я вниз — он вверх. Он в воздухе, я
на земле. Он на земле, я в воздухе.
— Э-ге-ге, — говорит папа. — Надоело каждый раз на землю возвращаться. Давай
полетаем?
— Только потом давай обратно на землю вернемся, — говорю я.
— А куда ж мы денемся? — говорит папа. — Мама нас к обеду ждет.
Он прыгает на свой конец доски и подбрасывает меня в воздух. Я взлетаю под
облака и тихонечко руками машу, чтоб на месте удержаться. Папу дожидаюсь.
Тут подлетает ко мне папа. Он сообразил попросить какого-то дяденьку, чтобы
тот его подбросил.
— Ой! — говорит папа грустно. — А парашюты мы и забыли…
— Это пустяки, — говорю я. — Представим себя снежинками и медленно опустимся
на землю.
— Ничего себе — снежиночка! Во мне 80 кило, — огорчается папа.
Но огорчается он недолго. Ведь вокруг такая красота! Солнце на снег светит.
Снег блестит и отражает свет обратно на небо. Даже непонятно становится, где
земля, а где небо. Все вокруг голубое! И мы с папой в черных пальто летим
сквозь эту голубизну.
А папа говорит:
— Жаль, я свой пестрый шарф дома забыл. Можно было бы им помахать, народ
внизу поприветствовать.
И стали мы с папой мечтать, будто мы — вверху, а народ — внизу. Мы шарфом
пестрым машем, а народ радуется, в затылке чешет и кричит: «Во дают!..»
Только размечтались, а с земли вдруг голос из рупора раздается:
— Первый-первый, я второй! Ну-ка, заходите с планером на посадку!
Оказывается, мы пролетали над аэродромом. Аэродромщики не привыкли, что люди
сами по себе летают, и приняли нас за самолеты.
— Нет, — говорит папа, — не будем садиться на их аэродром. Они нам сразу
номера прилепят, придется летать под номерами.
— Да, — соглашаюсь я. — Под номерами совсем не то. Скучно под номерами
летать.
— Второй, второй! — кричит папа вниз. — Посадку произвести не могу. Шасси не
выпускаются. Ухожу на запасной аэродром.
Отлетели мы с папой в сторону. И тут нам навстречу — стая ворон. И эти тоже
не привыкли, что люди сами по себе в небе летают. Ка-а-ак загалдят! Как
начали толкаться!
— Ой! — кричит папа. — Я иду колом!
И пошел колом. Ну и я вслед за ним тоже колом.
— Осторожно — земля! — кричит папа.
И — бум!!!
— Вижу! — кричу я.
И бац!!!
Хорошо, что я легкий. Совсем неглубоко в снег зарылся. А папа тяжелый,
головой в сугробе застрял. Папа возился, пыхтел-кряхтел и наконец встал на
ноги. Встать-то он встал, а сугроб с головы снять не может.
— Или голову в сугробе оставить, или сугроб домой нести, — размышляет папа.
— Лучше сугроб отнесем домой, — предлагаю я. — Чем ты обед будешь есть, без
головы-то?
Пришли мы домой. Папа сразу к горячей батарее прислонился. Чтоб сугроб
побыстрей растаял. Ну, сугроб и растаял. Лужа получилась — о-го-го!
— Сейчас придет мама и устроит нам баню, — говорит папа.
А тут и мама пришла. Посмотрела на лужу и говорит:
— Вы моряки, что ли?
— Вот-вот, — говорим мы с папой. — Моряки мы и есть. Морские души!
— Раз вы моряки, то на обед я сварю вам борщ по-флотски, — сказала мама.
И сварила нам борщ.
Солнце на потолке
Люблю греться на солнышке. Сядешь во дворе на
скамейку и греешься. Можно еще в лес пойти или на пляж. Везде — солнце!
Это летом так хорошо. А зимой на пляже не согреешься. И в лесу снега
полным-полно. Увязнешь по горлышко и… И привет!
Зимой я греюсь на солнышке дома. Жаль только, что стены мешают солнцу
осветить комнату целиком. Вот луч и прорывается сквозь окно, греет комнату по
кусочкам. Сначала кресло, потом пол, потом шкаф. И я догоняю солнечный луч,
сижу то в кресле, то на полу, то на шкафу.
И вдруг луч ложится на стену. Как же быть?! Ведь так хочется погреться на
солнышке…
— Эх!
И я забираюсь на стену!
Там тепло-тепло, даже спать хочется. Я засыпаю и не слышу, как в комнату
входит мама.
— Ты зачем на стену забрался?! — спрашивает она.
— На солнышке греюсь, — говорю я, открывая глаза.
— Солнце уже на потолке, — говорит мама.
И правда, пока я лежал на стене, солнце на потолок убежало.
— В новой рубашке на потолок не лезь, — строго говорит мама. — Перепачкаешься
в побелке.
— Ладно, — соглашаюсь я. И надеваю старую, рваную рубаху.
Батарейные куры
— Тебе не надоело варить яйца в кастрюльке на
плите? — спросил я папу.
— Надоело, — честно признался он. — А что ты предлагаешь?
— В Африке яйца пекут под солнцем в раскаленном песке, — говорю я и
таинственно улыбаюсь.
— Но у нас же нет песка… — растерялся папа.
— Зато есть раскаленные батареи парового отопления, — подсказываю я.
Тут папа бросается мне на шею, обнимает и кричит:
— Ты Кулибин! Ты Эдисон! Ты станешь великим изобретателем!
Потом мы с папой взяли яйца и стали устраивать их на батарею парового
отопления возле окна. Яйца, конечно, не могли лежать спокойно. Они все время
скатывались, и нам приходилось ловить их на лету.
— А не прикрутить ли яйца веревками к батарее? — предложил папа.
Мы привязали яйца к батарее и стали ждать, когда они испекутся.
А яйца тоже чего-то ждали и не пеклись.
— Да, — сказал папа через час. — Здесь тебе не Африка.
Мы ушли из дома голодными: папа — на работу, а я — в школу.
Когда мы вернулись домой под вечер, на батарее вместо яиц сидели связанные
цыплята.
— Пи-пи-пи… — щебетали они и жались к батарее. Они, наверное, принимали ее
за свою маму.
— Вот тебе и Африка! — сказал удивленный папа. — Придется теперь растить
цыплят. Не выгонять же их на улицу!
И мы стали растить цыплят.
Только они выросли, только стали настоящими курами — и сразу давай яйца
нести!
— Теперь у нас каждый день будет яичница! — радостно говорит нам мама.
— Ну нет! — возражаем мы с папой. — Это батарейные яйца, их надо на батарее
выводить.
И снова прикрутили яйца к батарее. А на следующий день из них вылупились
маленькие батареи. Ноги у них — цыплячьи, головы — цыплячьи, а туловище —
батарейное.
Бегают они, пищат и тепло по квартире распространяют. Скоро у нас дома стало,
как в Африке. Еще бы! Ведь кроме трех чугунных батарей в квартире появилось
еще восемь куриных.
Когда батарейные цыплята подросли, мы стали их на прогулку выводить. Кругом
зима, мороз трещит, прохожие в шубы кутаются, а мы идем в окружении
батарейных кур и от жары охаем. Папа — в пижаме, а я в одних трусах.
— Чудо! Чудо! — кричат прохожие простуженными голосами.
А папа говорит:
— И никакого чуда здесь нет! Это мой сын придумал. У него фантазия что надо!
И смотрит на меня с большой отцовской гордостью.
Душа нараспашку
Ветер гнул деревья в дугу. Они наклонялись в ту
сторону, где под деревьями сидел мой папа. Он был задумчивый и грустный, как
пингвин в ожидании Северного сияния.
Мама взглянула в окно на папу и сказала:
— Чего это он там делает?
— Проветривается, — сказал я.
— А по-моему, он простужается, — сказала она. — Сходи за ним и приведи его
домой.
Когда я подошел, папа расстегивал рубашку и подставлял свою голую грудь
упругому ветру.
— Ты чего делаешь? — спросил я.
— Распахиваю душу всему миру, — ответил папа.
От удивления я даже икнул, но папа тут же все объяснил:
— Видишь: деревья, как огромные веники, гнутся в мою сторону — это они
сметают из воздуха всякие чувства, мысли и вести в мою распахнутую душу. И я
становлюсь мудрее!
— А если они наметут тебе всякой чепухи: глупых и злых мыслей?! — испугался
я.
— Нет! — смело ответил папа. — Дурные мысли меня не коснутся. Вот!
И он показал пальцы, сложенные крест-накрест.
— Ага! — догадался я. Я-то знал, что так надо держать пальцы при встречах с
ведьмами и колдуньями, чтобы они не навеяли тебе черных мыслей.
— Ну ладно, — сказал папа. — Я еще посижу тут, на ветру, а ты иди — помоги
маме по дому.
Мы с мамой пропылесосили ковры в комнатах и вымыли пол на кухне. А тут и папа
возвратился, светящийся от радости.
— Ну, что скажешь? — спросила мама, выжимая половую тряпку.
— Жизнь прекрасна!!! — завопил папа и крепко-крепко обнял нас с мамой.
От него шла такая сильная сила, что нам показалось, будто мы стали
легкими-легкими и вот-вот взлетим прямо к небу. Прямо туда, откуда с огромной
высоты, задумчивый и грустный, как пингвин в ожидании Северного сияния, на
нас с надеждой глядит наш Боженька.
Мы понимаем друг друга
Однажды после обеда мама сказала:
— Айн кокен драй петух.
— Ого! — сказал папа. — Ты и по-иностранному умеешь!
А я ничего не сказал, потому что очень удивился. Я просто посмотрел на маму с
восхищением.
— Айн кокен драй петух, — гордо повторила мама.
— А что это значит в переводе на русский? — вежливо поинтересовался папа.
— Не знаю, — говорит мама. — Немецкий я учила в детстве. Давно это было…
— Научи и нас говорить по-немецки, — попросил я.
И мама научила.
Она научила папу говорить «айн кокен», а меня — «драй петух».
А потом к нам пришли гости. Когда мы сели за стол, папа спросил меня:
— Айн кокен?
— Драй петух! — гордо ответил я.
Гости посмотрели на нас с удивлением, быстро поели и разошлись.
Мама строго сказала нам:
— Это не очень-то вежливо: разговаривать между собой на иностранном языке в
присутствии тех, кто этот язык не понимает!
С тех пор мы с папой разговариваем по-немецки только между собой.
— Айн кокен? — спрашивает папа.
— Драй петух! — отвечаю я.
Мы с папой очень хорошо понимаем друг друга.
Тепло наших чувств
Когда пришло очередное письмо от папиной родни,
мама сказала:
— Твоя родня совсем села нам на шею!
А папа сказал:
— Молчала бы уж! Твои-то родственнички не слезают с этой шеи который год.
А я подумал: «Хорошо еще, что у меня нет родственников, а то бы они сели на
шею и маме, и папе, и мне».
— И ни капли тепла в их письмах, — горевала мама. — Сплошные просьбы: достань
то, достань это. Они думают, что у нас здесь всё есть.
— Да, — согласился папа. — Они в этом уверены. Однако в письмах моих
родственников наряду с просьбами содержится некоторая доля тепла.
— Ну уж! — возмутилась мама. — Если уж и есть какая-то частичка тепла, так
это в письмах моей родни.
И они заспорили.
— Да! Нет! Что? А! — кричали они.
Потом папа сказал:
— Есть идея! Сейчас мы измерим теплоту их чувств.
Он притащил термометр и стал прикладывать его к письмам.
— Ага! — кричал он. — Моя тетка Марфа — восемнадцать градусов! А у твоего
племяша Шурика всего пятнадцать!
Мама отбирала у него термометр и кричала:
— У! Моя сестренка — двадцать градусов, а у твоего Федюни — семнадцать.
Но тут среди кучи писем им попался затертый конверт. Термометр показал
«ноль».
— Ха-ха! — сказал папа. — Наверняка весточка от твоей родни.
Мама развернула письмо и тихо сказала:
— Это написал мне ты, когда мы еще не были женаты. Какие здесь удивительные
слова! Но, оказывается, в письме не было тепла ни на грош?!
— Ну что ты! — сказал папа. — Наверно, письмо просто остыло за эти годы…
Тут они оба погрустнели и совсем притихли. Им было уже не до споров. Они
сидели на диване раздельно, как два каменных острова в тумане.
Тогда я тоже сел на диван и заполнил пустоту между ними.
Как мы на люстре висели
С самого утра маминого праздника мы с папой
шептались на кухне. Мама еще спала, а мы придумывали праздничную
неожиданность.
— Когда я был маленьким, — шептал папа, — подарки для моей мамы я вешал на
люстру. Проснется моя мамочка, посмотрит вокруг: ах! — подарок на люстре
болтается. Это была радость.
— Давай и мы на люстру цветы с духами прицепим, — шепчу я.
— А не придумать ли нам что-нибудь поинтереснее? — предлагает папа. — Давай
рассуждать: сегодня мы всю мамину работу выполнять будем. Ну там, пол
подметем, обед сготовим, рубашки постираем… Значит, мы сами сегодня целый
день будем для нее подарками! Поэтому я предлагаю взять в руки цветы, духи и
самим прицепиться к люстре. Это же сразу двойной подарок получится!
— Ура-а-а… — шепчу я. Мне давно хотелось на люстре покачаться.
Мы с папой взяли веревки, привязались за пояса к люстре и повисли. Висим,
висим, а мама все спит. Тогда мы пробудную песню запели:— Кто висит на люстре нашей?
Это мы висим с папашей!
Мама с постели вскочила, нас на люстре увидела, да как обрадуется:
— Что с вами?! — кричит.
А мы как ногами замотаем, как закричим:
— Па-здра-вля-ем!!!
А люстра от нашего мотанья и крика хрястнула, из потолка вырвалась и вместе с
нами на пол рухнула!
Шуму было, конечно, много. Но зато получилась полная праздничная
неожиданность, как мы и хотели.
А мама кричит:
— Эй, вы не разбились?
— Нет! — кричим мы из-под обломков. — Не разбились, это люстра разбилась.
— Вот здорово! — кричит мама. — Она мне уже давно надоела. Я вместо нее новую
купила, только боялась, что вам не понравится.
— Понравится, понравится! — закричали мы. — Вместо разбитой нам что хочешь
понравится.
Тут мы перестали кричать, подарили маме цветы с духами, повесили новую люстру
и сели за стол мамин праздник отмечать.
[в пампасы]
[продолжение]
Олег Кургузов
Рассказы маленького мальчика
Борщ по-флотски
В одном конце нашего двора лежит толстое бревно. А в другом – длинная доска. Если положить доску на бревно, получатся качели. Мы с папой так и качались. Он вниз – я вверх. Я вниз – он вверх. Он в воздухе, я на земле. Он на земле, я в воздухе.
– Э-ге-ге, – говорит папа. – Надоело каждый раз на землю возвращаться. Давай полетаем?
– Только потом давай обратно на землю вернёмся, – говорю я.
– А куда ж мы денемся? – говорит папа. – Мама нас к обеду ждёт.
Он прыгает на свой конец доски и подбрасывает меня в воздух. Я взлетаю под облака и тихонечко руками машу, чтоб на месте удержаться. Папу дожидаюсь.
Тут подлетает ко мне папа. Он сообразил попросить какого-то дяденьку, чтобы тот его подбросил.
– Ой! – говорит папа грустно. – А парашюты мы и забыли…
– Это пустяки, – говорю я. – Представим себя снежинками и медленно опустимся на землю.
– Ничего себе – снежиночка! Во мне 80 кило, – огорчается папа.
Но огорчается он недолго. Ведь вокруг такая красота! Солнце на снег светит. Снег блестит и отражает свет обратно на небо. Даже непонятно становится, где земля, а где небо. Всё вокруг голубое! И мы с папой в чёрных пальто летим сквозь эту голубизну.
А папа говорит:
– Жаль, я свой пёстрый шарф дома забыл. Можно было бы им помахать, народ внизу поприветствовать.
И стали мы с папой мечтать, будто мы – вверху, а народ – внизу. Мы шарфом пёстрым машем, а народ радуется, в затылке чешет и кричит: «Во дают!..»
Только размечтались, а с земли вдруг голос из рупора раздаётся:
– Первый-первый, я второй! Ну-ка, заходите с планёром на посадку!
Оказывается, мы пролетали над аэродромом. Аэродромщики не привыкли, что люди сами по себе летают, и приняли нас за самолеты.
– Нет, – говорит папа, – не будем садиться на их аэродром. Они нам сразу номера прилепят, придётся летать под номерами.
– Да, – соглашаюсь я. – Под номерами совсем не то. Скучно под номерами летать.
– Второй, второй! – кричит папа вниз. – Посадку произвести не могу. Шасси не выпускаются. Ухожу на запасной аэродром.
Отлетели мы с папой в сторону. И тут нам навстречу – стая ворон. И эти тоже не привыкли, что люди сами по себе в небе летают. Ка-а-ак загалдят! Как начали толкаться!
– Ой! – кричит папа. – Я иду колом!
И пошёл колом. Ну, и я вслед за ним тоже колом.
– Осторожно – земля! – кричит папа.
И – бум!!!
– Вижу! – кричу я.
И бац!!!
Хорошо, что я лёгкий. Совсем неглубоко в снег зарылся. А папа тяжёлый, головой в сугробе застрял. Папа возился, пыхтел-кряхтел и, наконец, встал на ноги. Встать-то он встал, а сугроб с головы снять не может.
– Или голову в сугробе оставить, или сугроб домой нести, – размышляет папа.
– Лучше сугроб отнесём домой, – предлагаю я. – Чем ты обед будешь есть, без головы-то?
Пришли мы домой. Папа сразу к горячей батарее прислонился. Чтоб сугроб побыстрей растаял. Ну, сугроб и растаял. Лужа получилась – о-го-го!
– Сейчас придёт мама и устроит нам баню, – говорит папа.
А тут и мама пришла. Посмотрела на лужу и говорит:
– Вы моряки, что ли?
– Вот-вот, – говорим мы с папой. – Моряки мы и есть. Морские души!
– Раз вы моряки, то на обед я сварю вам борщ по-флотски, – сказала мама.
И сварила нам борщ.
Мальчик-папа
Целый час папа воспитывал меня. В который раз он уже повторял:
– В твоём возрасте я был серьёзнее!..
И тут что-то тренькнуло, грохнуло, зашипело и вспыхнуло. Когда дым рассеялся, рядом со мной стоял мальчик в коротких штанишках. Его коленки были исцарапаны, воротник рубашки наполовину оторван, а под левым глазом светился здоровенный синяк.
– Ты кто такой?! – удивился я.
Он зашмыгал носом, а потом сказал:
– Я твой папа. Только… в твоём возрасте.
– Ну и ну! – сказал я. И ещё раз осмотрел его с ног до головы. – А ты в моём возрасте был меньше меня.
– Конечно, – согласился мальчик-папа. – Мы с мамой тебя в спортивную школу устроили. Ты работаешь над своим развитием. А я просто во дворе болтался…
– Зато у тебя синяк отличный! – сказал я с завистью.
– А-а-а…, – махнул он рукой. – Дал тут одному по шея2 м.
– Пойдём погуляем? – предложил я.
– Ура! – закричал мальчик-папа и рванул на улицу.
Когда я вышел из подъезда, он уже сидел на дереве и махал мне оттуда рукой.
– Ты же запрещаешь мне лазать по деревьям, – сказал я.
– Да ла-а-адно, – протянул он. – Главное, чтоб мама нас не застукала.
Я забрался к нему, и мы стали качаться на сучке. Потом сучок обломился, и мы упали вниз. Папа первый, а я второй. Прямо на него.
– А ты тяжёлый, – сказал он, вылезая из-под меня. – Давай поборемся?
И мы стали бороться. Боролись мы совсем недолго. Потому что я папу сразу поборол.
– У меня просто настроения нет бороться, – сказал он грустно.
– Да ла-а-адно, – протянул я. – Не огорчайся. В другой раз ты меня поборешь.
– Ты только маме не рассказывай, – попросил он, – что победил меня.
– Ты тоже не жалуйся, – попросил я. – Ведь я тебе воротник рубашки совсем оторвал.
– Пустяки! – сказал папа и швырнул воротник в мусорную кучу. – Если мы будем держаться друг друга, то в этой жизни не пропадём.
И тут кто-то окликнул нас из подворотни.
– Эй, пацаны! Ну-ка, быстро сюда!
Там стояли двое взрослых, лет по тринадцать, парня. Когда мы подошли к ним, они сказали:
– По двадцать копеек, салаги! Быстро!
Я похлопал себя по карманам и сказал:
– У меня нет денег…
– А ты попрыгай! Может, зазвенит, – приказал, ухмыляясь, один парень.
Тут мой папа нахмурился, пригнул голову и с криком «А-а-а!» ударил этого парня головой в живот. Это был здоровский удар. Я такого от папы не ожидал. Парень тот сразу кубарем покатился.
А я в этот момент на другого набросился. Двинул ему разок!
В общем, они убежали от нас на другую сторону улицы и завопили:
– Ну, салаги, держитесь! Сейчас мы своих парней приведём!
Они не соврали. И привели ещё пятерых парней. Нас стали окружать со всех сторон.
– Держись, сынок! – сказал мне мальчик-папа. – Сейчас нам придётся туго.
Они уже начали нас бить, когда во дворе появилась наша мама. Их тут же как ветром сдуло. Мама едва успела им нашлёпать.
Потом она отвела меня и мальчика-папу к нам домой, помазала царапины йодом и напоила киселём.
Только мама вышла из кухни, а папа говорит:
– Мы с тобой вдвоём, конечно, сила. Ну, а втроём с мамой – вообще о-го-го! Давай держаться втроём?
– А ты не будешь больше говорить, что в моём возрасте был серьёзнее, и воспитывать меня по два часа?
Мальчик-папа посмотрел на свои царапины, синяки, изорванную рубашку, вздохнул и пообещал:
– Не буду!
Мы пожали друг другу руки. Тут опять что-то тренькнуло, грохнуло, зашипело и вспыхнуло. Когда дым рассеялся, передо мной снова стоял взрослый папа.
Олег Кургузов
Рассказы маленького мальчика
Борщ по-флотски
В одном конце нашего двора лежит толстое бревно. А в другом – длинная доска. Если положить доску на бревно, получатся качели. Мы с папой так и качались. Он вниз – я вверх. Я вниз – он вверх. Он в воздухе, я на земле. Он на земле, я в воздухе.
– Э-ге-ге, – говорит папа. – Надоело каждый раз на землю возвращаться. Давай полетаем?
– Только потом давай обратно на землю вернёмся, – говорю я.
– А куда ж мы денемся? – говорит папа. – Мама нас к обеду ждёт.
Он прыгает на свой конец доски и подбрасывает меня в воздух. Я взлетаю под облака и тихонечко руками машу, чтоб на месте удержаться. Папу дожидаюсь.
Тут подлетает ко мне папа. Он сообразил попросить какого-то дяденьку, чтобы тот его подбросил.
– Ой! – говорит папа грустно. – А парашюты мы и забыли…
– Это пустяки, – говорю я. – Представим себя снежинками и медленно опустимся на землю.
– Ничего себе – снежиночка! Во мне 80 кило, – огорчается папа.
Но огорчается он недолго. Ведь вокруг такая красота! Солнце на снег светит. Снег блестит и отражает свет обратно на небо. Даже непонятно становится, где земля, а где небо. Всё вокруг голубое! И мы с папой в чёрных пальто летим сквозь эту голубизну.
А папа говорит:
– Жаль, я свой пёстрый шарф дома забыл. Можно было бы им помахать, народ внизу поприветствовать.
И стали мы с папой мечтать, будто мы – вверху, а народ – внизу. Мы шарфом пёстрым машем, а народ радуется, в затылке чешет и кричит: «Во дают!..»
Только размечтались, а с земли вдруг голос из рупора раздаётся:
– Первый-первый, я второй! Ну-ка, заходите с планёром на посадку!
Оказывается, мы пролетали над аэродромом. Аэродромщики не привыкли, что люди сами по себе летают, и приняли нас за самолеты.
– Нет, – говорит папа, – не будем садиться на их аэродром. Они нам сразу номера прилепят, придётся летать под номерами.
– Да, – соглашаюсь я. – Под номерами совсем не то. Скучно под номерами летать.
– Второй, второй! – кричит папа вниз. – Посадку произвести не могу. Шасси не выпускаются. Ухожу на запасной аэродром.
Отлетели мы с папой в сторону. И тут нам навстречу – стая ворон. И эти тоже не привыкли, что люди сами по себе в небе летают. Ка-а-ак загалдят! Как начали толкаться!
– Ой! – кричит папа. – Я иду колом!
И пошёл колом. Ну, и я вслед за ним тоже колом.
– Осторожно – земля! – кричит папа.
И – бум!!!
– Вижу! – кричу я.
И бац!!!
Хорошо, что я лёгкий. Совсем неглубоко в снег зарылся. А папа тяжёлый, головой в сугробе застрял. Папа возился, пыхтел-кряхтел и, наконец, встал на ноги. Встать-то он встал, а сугроб с головы снять не может.
– Или голову в сугробе оставить, или сугроб домой нести, – размышляет папа.
– Лучше сугроб отнесём домой, – предлагаю я. – Чем ты обед будешь есть, без головы-то?
Пришли мы домой. Папа сразу к горячей батарее прислонился. Чтоб сугроб побыстрей растаял. Ну, сугроб и растаял. Лужа получилась – о-го-го!
– Сейчас придёт мама и устроит нам баню, – говорит папа.
А тут и мама пришла. Посмотрела на лужу и говорит:
– Вы моряки, что ли?
– Вот-вот, – говорим мы с папой. – Моряки мы и есть. Морские души!
– Раз вы моряки, то на обед я сварю вам борщ по-флотски, – сказала мама.
И сварила нам борщ.
Мальчик-папа
Целый час папа воспитывал меня. В который раз он уже повторял:
– В твоём возрасте я был серьёзнее!..
И тут что-то тренькнуло, грохнуло, зашипело и вспыхнуло. Когда дым рассеялся, рядом со мной стоял мальчик в коротких штанишках. Его коленки были исцарапаны, воротник рубашки наполовину оторван, а под левым глазом светился здоровенный синяк.
– Ты кто такой?! – удивился я.
Он зашмыгал носом, а потом сказал:
– Я твой папа. Только… в твоём возрасте.
– Ну и ну! – сказал я. И ещё раз осмотрел его с ног до головы. – А ты в моём возрасте был меньше меня.
– Конечно, – согласился мальчик-папа. – Мы с мамой тебя в спортивную школу устроили. Ты работаешь над своим развитием. А я просто во дворе болтался…
– Зато у тебя синяк отличный! – сказал я с завистью.
– А-а-а…, – махнул он рукой. – Дал тут одному по шея2 м.
– Пойдём погуляем? – предложил я.
– Ура! – закричал мальчик-папа и рванул на улицу.
Когда я вышел из подъезда, он уже сидел на дереве и махал мне оттуда рукой.
– Ты же запрещаешь мне лазать по деревьям, – сказал я.
– Да ла-а-адно, – протянул он. – Главное, чтоб мама нас не застукала.
Я забрался к нему, и мы стали качаться на сучке. Потом сучок обломился, и мы упали вниз. Папа первый, а я второй. Прямо на него.
– А ты тяжёлый, – сказал он, вылезая из-под меня. – Давай поборемся?
И мы стали бороться. Боролись мы совсем недолго. Потому что я папу сразу поборол.
– У меня просто настроения нет бороться, – сказал он грустно.
– Да ла-а-адно, – протянул я. – Не огорчайся. В другой раз ты меня поборешь.
– Ты только маме не рассказывай, – попросил он, – что победил меня.
– Ты тоже не жалуйся, – попросил я. – Ведь я тебе воротник рубашки совсем оторвал.
– Пустяки! – сказал папа и швырнул воротник в мусорную кучу. – Если мы будем держаться друг друга, то в этой жизни не пропадём.
И тут кто-то окликнул нас из подворотни.
– Эй, пацаны! Ну-ка, быстро сюда!
Там стояли двое взрослых, лет по тринадцать, парня. Когда мы подошли к ним, они сказали:
– По двадцать копеек, салаги! Быстро!
Я похлопал себя по карманам и сказал:
– У меня нет денег…
– А ты попрыгай! Может, зазвенит, – приказал, ухмыляясь, один парень.
Тут мой папа нахмурился, пригнул голову и с криком «А-а-а!» ударил этого парня головой в живот. Это был здоровский удар. Я такого от папы не ожидал. Парень тот сразу кубарем покатился.
А я в этот момент на другого набросился. Двинул ему разок!
В общем, они убежали от нас на другую сторону улицы и завопили:
– Ну, салаги, держитесь! Сейчас мы своих парней приведём!
Они не соврали. И привели ещё пятерых парней. Нас стали окружать со всех сторон.
– Держись, сынок! – сказал мне мальчик-папа. – Сейчас нам придётся туго.
Они уже начали нас бить, когда во дворе появилась наша мама. Их тут же как ветром сдуло. Мама едва успела им нашлёпать.
Потом она отвела меня и мальчика-папу к нам домой, помазала царапины йодом и напоила киселём.
Только мама вышла из кухни, а папа говорит:
– Мы с тобой вдвоём, конечно, сила. Ну, а втроём с мамой – вообще о-го-го! Давай держаться втроём?
– А ты не будешь больше говорить, что в моём возрасте был серьёзнее, и воспитывать меня по два часа?
Мальчик-папа посмотрел на свои царапины, синяки, изорванную рубашку, вздохнул и пообещал:
– Не буду!
Мы пожали друг другу руки. Тут опять что-то тренькнуло, грохнуло, зашипело и вспыхнуло. Когда дым рассеялся, передо мной снова стоял взрослый папа.
Солнце на потолке
Люблю греться на солнышке. Сядешь во дворе на скамейку и греешься. Можно ещё в лес пойти или на пляж. Везде – солнце!
Это летом так хорошо. А зимой на пляже не согреешься. И в лесу снега полным-полно. Увязнешь по горлышко и… И привет!
Зимой я греюсь на солнышке дома. Жаль только, что стены мешают солнцу осветить комнату целиком. Вот луч и прорывается сквозь окно, греет комнату по кусочкам. Сначала кресло, потом пол, потом шкаф. И я догоняю солнечный луч, сижу то в кресле, то на полу, то на шкафу.
И вдруг луч ложится на стену. Как же быть?! Ведь так хочется погреться на солнышке…
– Эх!
И я забираюсь на стену!
Там тепло-тепло, даже спать хочется. Я засыпаю и не слышу, как в комнату входит мама.
– Ты зачем на стену забрался?! – спрашивает она.
– На солнышке греюсь, – говорю я, открывая глаза.
– Солнце уже на потолке, – говорит мама.
И правда, пока я лежал на стене, солнце на потолок убежало.
– В новой рубашке на потолок не лезь, – строго говорит мама. – Перепачкаешься в побелке.
– Ладно, – соглашаюсь я. И одеваю старую, рваную рубаху.
Шкаф
Мы купили новый шкаф. С ящиками, дверцами и ручками. Шкаф как шкаф. Но лучше старого.
– Куда же девать старый? – спрашивает мама.
– А мы его с балкона сбросим, – говорит папа.
– Да, на голову управдому Федоскину, – говорит мама. – Может, хоть это чуточку встряхнёт его, и он вспомнит, что обещал заменить нам кран.
Я испугался за управдома Федоскина. Он хоть толстый и ленивый, но добрый. Выбежал я на улицу и встал под нашим балконом. А тут как раз Федоскин идёт. Я и говорю:
– Федоскин, вы здесь не ходите. Папа собирается шкаф с балкона скидывать.
– Это ещё что такое? – кричит Федоскин. – По какому праву?
А я и говорю:
– Шкаф-то совсем старый, никуда не годный.
– Старый-то он старый, – рассуждает Федоскин. – А по голове хлопнет не хуже нового. Это самое настоящее хулиганство. Надо протокол составлять и штраф взимать.
Федоскин ушёл составлять протокол, а я ещё постоял немного, подождал, пока шкаф с балкона вылетит. Но он всё не вылетал и не вылетал.
Тогда я прихожу домой и говорю:
– Что ж вы шкаф-то не скидываете? И Федоскин уже ушёл…
– Ха-ха-ха, – смеются мама и папа. – Неужто ты и вправду думал, что мы шкаф сбросим? Это шутка.
Тут к нам заходит управдом Федоскин с милиционером.
– Нечего смеяться, граждане, – говорит он. – Сейчас штраф взимать будем. Готовьте ваши денежки.
– Это была шутка, – говорит папа. – Ребёнок не так понял.
– А вот чтоб неповадно было так шутить, мы вас и оштрафуем, – отвечает Федоскин. – А то ребёнок опять что-то неправильно поймёт и в ваше отсутствие всю мебель честным людям на головы повыкидывает.
Мама заплатила штраф, и Федоскин с милиционером ушли восвояси. Папа стал совсем грустный и говорит:
– Штраф не за дело заплатили. Если бы за дело, не так обидно было бы.
– А давай за дело? – говорю я.
Папа подумал, подождал, пока уйдёт мама, и говорит:
– Давай!
И мы с папой скинули шкаф вниз.
Ух, как он летел! Ух, как он грохнул! Развалился на фанерки, досочки и планочки.
Тут к нам снова заходит управдом Федоскин. Он смущённо улыбается и говорит:
– Может, и вправду это шутка была? Со шкафом, то есть?
И отдаёт штраф обратно.
– Чего уж теперь, – грустно говорит папа. – Шкаф мы уже, того…
– Ну, тогда другое дело, – успокаивается Федоскин. – А то я уж подумал, что обидел вас.
– Садитесь-ка лучше пить чай, – приглашает мама.
Папа и управдом Федоскин садятся и пьют чай.
Оглавление
X
Имя пользователя *
Пароль *
Запомнить меня
Олег Кургузов
По следам Почемучки. Рассказы и сказки
Рассказы маленького мальчика
Запасайтесь морковкой!
Мама очистила мне морковку.
– Хрум-хрум-хрум, – начал я.
– Здорово у тебя получается! – позавидовала мама. И очистила морковку себе.
– Хрум-хрум-хрум, – начали мы с мамой.
– Чего это вы тут делаете? – удивился папа, заглянув на кухню.
– Морковку жуём, – говорим мы.
И папа очистил себе морковку. Стали мы жевать втроём.
– Хрум-хрум-хрум!
Тут к нам в дверь постучали.
– Чего вы делаете? – спросила соседка. – У нас в квартире от вас шумно.
– Морковку жуём! – говорим мы.
И соседка присела за стол.
– Хрум! Хрум! Хрум! – хрумкали мы вчетвером.
Потом к нам зачастили соседи по подъезду.
– Чего вы тут творите?! – изумлялись они.
– Морковку жуём! – отвечали мы.
И они по очереди присоединялись к нам.
– Хрум!!!! Хрум!!! Хрум!!! – хрумкали мы все вместе.
У нас с полок стали падать кастрюли. Стол и шкафы ходили ходуном. Оконные рамы хлопали, стёкла дребезжали.
Прохожие останавливались возле дома и смотрели на наши окна.
– Эй! Чего вы там затеяли?! – кричали они.
– Морковку жуём! – вопили мы в ответ. – Хрум!!! Хрум!!! Хрум!!!
Во дворе зашумели деревья, тревожно закричали кошки. Ещё немного, и мы устроили бы МОРКОВНЫЙ УРАГАН. Да вот только морковка кончилась…
Зверская фотография
У папы болели зубы. И от боли он делал зверское лицо. А ему надо было на новый паспорт фотографироваться.
– Немедленно получите новый паспорт! – говорит ему дяденька милиционер.
– Не могу же я с таким лицом на паспорт фотографироваться, – возражает папа, мычит от боли и снова делает зверскую физиономию.
– Как хотите, только у нас в стране без паспорта нельзя, – говорит милиционер. – С таким лицом и без паспорта вас запросто могут в тюрьму посадить.
– Эх-х! – вздыхает папа и идёт фотографироваться.
А тут у папы зубная боль и прошла. Отправились мы с ним к морю отдыхать. Только нас в самолёт не пускают. Потому что теперь у папы лицо нормальное и на паспортную фотографию не похоже.
– Это не ваш авиабилет и паспорт не ваш, – говорит папе милиционер в аэропорту. – Вы на себя не похожи.
– Конечно, не похож, – соглашается папа. – Я теперь здоровый, а тогда больной был.
– Может вы и теперь больной, – не верит милиционер. – Потому что не свой паспорт предъявляете. А у нас даже здоровых без паспорта в самолёт не сажают.
– Ну и дела! – говорит папа и в сторонку отходит.
Я боюсь, что папа домой вернётся, и хнычу:
– Папочка, к морю хочется…
– И мне хочется, – отвечает папа. Потом грустно вздыхает и зверское лицо корчит, будто у него зубы болят.
– Вот теперь другое дело, – говорит милиционер. – Теперь у вас и в паспорте и наяву одно лицо. Всё по правилам. Можете в самолёт садиться.
Прилетели мы с папой к морю и в Дом отдыха пришли. Стали нас в комнату поселять и паспорт у папы спросили. А папа забыл зверское лицо сделать.
– Гражданин! Почему у вас паспорт чужой? Там ведь совсем другой человек сфотографирован, – говорит ему начальник Дома отдыха. – Мы по чужим паспортам не селим.
– Ох, извините! – говорит папа, быстренько в сторонку отходит и зверское лицо делает.
– Совсем другое дело! – хвалит папу начальник Дома отдыха. – А то ишь вздумали – паспортную внешность изменять.
И поселяет нас в комнату.
Сложили мы с папой вещи в уголок и обедать пошли. Папе есть очень хотелось, он про зверское лицо-то и позабыл. А навстречу – начальник Дома отдыха.
– Гражданин! Гражданин! – кричит начальник. – Вы тут не живёте! У нас жильцов с такими лицами нет. Прошу покинуть столовую!
Весь обед папа зверское лицо делал. От этого у него зубы снова разболелись.
– Эх! – вздохнул папа. – Если я с таким лицом постоянно ходить буду, меня зубы вконец изведут. А с нормальным лицом меня отсюда выгонят…
– Ладно! – говорю я и тоже вздыхаю. – Ну его, это море, если здесь с нормальным лицом нельзя.
Папа обнимает меня, и мы возвращаемся домой. Мама радуется, паспорт у папы не требует и из дома не выгоняет. Потому что она папу просто так любит. А не за документы.
Ух, котище!
Мама, папа и я ужинали. А кот Лукьян сидел возле стола и смотрел на нас просящими глазами.
Мама отломила кусок сыра и сказала:
– Хочешь сыра, Лукаша? Скажи «мяу».
Кот молчал.
Тут к нам пришла тётя Паша – родственница по папиной линии – и села к столу.
– Лукаша, скажи «мяу», и тебе дадут сыра, – пропела она.
Кот молчал.
Тут к нам пришёл дядя Саша – родственник по маминой линии – и тоже сел к столу.
– Ну, кот, выдай «мяу» и получишь кусок сыра, – строго сказал он.
Кот молчал.
«Эх! – подумал я. – Если бы кот был большим и сильным как тигр, они бы не стали дразнить его».
И тут кот начал расти на глазах. Он рос, рос, рос и превратился в огромного котищу-тигрищу!
– Ну-ка, все хор-р-ром, – зарычал он, – скажите «мяу», или я вас сожру!
Родственники задрожали, прижались друг к другу. И я услышал стук их зубов.
– Быстр-р-ро! – рычал Лукьян.
– М-м-м-я-а-а… – заблеяли родственники.
– Др-р-ружно! – командовал Лукьян.
– Мяу-у-у!!! – завопили родственники.
А я подошёл к Лукьяну, погладил его, почесал за ухом. И котище-тигрище снова стал маленьким котом.
Сколько весит голова?
Мама взвешивала на домашних весах арбуз, а папа смотрел-смотрел и вдруг говорит:
– Слушай! Идея! А что если положить на весы голову и взвесить её?
Мама посмотрела на него и ничего не сказала. А папа задумался и говорит:
– Вообще-то, наверное, ничего не получится. На эти весы можно положить не больше пяти килограммов.
А мама сказала:
– Ты думаешь, твоя голова больше весит?
Папа нахмурился и ушёл из кухни. Мама положила арбуз на подоконник и тоже ушла.
А потом они выясняли отношения в комнате.
– Ага!.. – говорила мама.
– Ну-ну! – сердился папа.
А я думал: «Всё-таки наш папа умный! Я бы никогда до такого не додумался бы!»
Они всё выясняли отношения, а я взвешивал свою голову. Только у меня ничего не получалось. Когда я клал голову на весы, то не мог видеть стрелку. Как только снимал голову с весов, стрелка сразу же возвращалась на «ноль».
И тут меня осенило. Я принёс из ванной большое зеркало и поставил его напротив весов. Теперь-то я всё увижу!
Я положил голову на весы и стал смотреть в зеркало. Но тут в комнату вошла мама.
– Сумасшедший дом! – говорит она. – Ты посмотри, чем занимается ребёнок!
Тут в комнату вбежал испуганный папа.
– Ох, – вздохнул он с облегчением. – Я думал, что-то случилось. А ребёнок просто экспериментирует. Развивает отцовскую идею.
– Ага-а, – говорит мама. – Значит, вы заодно?!
– Почему бы и нет? – говорит папа. – Давайте все будем заодно?
И наклоняется к весам.
Тогда и я кладу свою голову на папину голову.
Мама смотрела на нас, смотрела, а потом махнула рукой:
– Была не была!
И положила свою голову на наши. Мы все вместе стали смотреть в зеркало.
Тут в весах что-то звякнуло, и стрелка убежала на «ноль».
– Ну вот, доигрались, – говорит мама. – Сломали аппарат.
А папа говорит:
– Не огорчайтесь. Давайте гордиться! Ведь умственную силу нашей семьи не измерить никакими весами в мире!
И кошки храпят
На папин день рождения собралось много гостей. Тётушки с их мужьями, дядюшки с их жёнами, мамины и папины сослуживцы. Они пили, ели и громко разговаривали.
И вдруг папа сказал:
– Внимание! Маленький сюрприз – загадка природы!
Он погасил свет и включил магнитофон.
Из магнитофона послышалось сонное сопение и храпение.
Папа зажёг свет и, таинственно улыбаясь, спросил:
– Ну? Что это было? Кто храпел?
Гости поглядывали то на папу, то на маму и смущённо пожимали плечами.
– Ни за что не догадаетесь! – торжествующе заявил папа и выбежал из комнаты.
Вернулся он, держа на руках кота Лукьяна.
– Вот! – сказал папа. – Это кот храпел, а я его на магнитофон записал.
Ну, тут все, конечно, начали смеяться. Потом захохотали.
А я ушёл на кухню. Там на подоконнике сидел кот Лукьян, и в глазах у него были слёзы. Я забрался на подоконник, сел рядом с ним.
– Не расстраивайся, – сказал я. – Ты ещё не знаешь, как храпят папа с мамой. Вот мы их запишем на магнитофон и прокрутим кому надо.
Открытые двери
Мы сидели дома: папа, мама и я. Мама вязала носок, папа читал газету, а я рисовал корову.
Тут кто-то постучал в дверь.
Мама посмотрела на папу, вздохнула и снова принялась за носок.
Папа зевнул, посмотрел на маму и опять уткнулся в газету.
А я ни на кого не смотрел, я рисовал корову. И мне тоже некогда было дверь открывать.
Тот, кто был за дверью, начал сердиться и застучал громче и сильнее. Потом ещё громче и ещё сильнее. Потом был сплошной грохот!
– Так и дверь с петель слетит, – сказал папа и отложил газету.
Только он приоткрыл дверь, как в нашу квартиру ворвалась молния.
– Ши-и-их… Баба-а-ах!!!
Папа сидит в одном углу, мама сидит в другом углу, а я в коридоре валяюсь. А все мы чёрные, как негры. Это молния нас закоптила.
– Ничего себе взрывчики! – говорит чёрная мама. – Опасно сердить молнию и держать её за дверью.
– Ещё не то бывает! – говорит чёрный папа, сверкая белыми зубами. – Лучше и вовсе дверь не запирать. Пусть молния влетает и вылетает, когда ей захочется.
Так мы и решили, оставили дверь открытой.
А на следующий день мы все вместе чистили картошку. Захотелось нам жареной картошечки.
И тут в нашу квартиру влетела молния. Сначала она сверкнула в коридоре, потом появилась на кухне. Пошелестела немного, добродушно фыркнула и юркнула в форточку.
На кухне запахло печёной картошкой.
– Ну, что я вам говорил?! – воскликнул папа, перестав дрожать. – Если держать двери открытыми, можно и печёной картошечкой побаловаться.
Тут мы стали пробовать картошку, которую испекла молния. И глаза зажмурили. У-у-у!
Печёная – не то что жареная!
Солнце на потолке
Люблю греться на солнышке. Сядешь во дворе на скамейку и греешься. Можно ещё в лес пойти или на пляж. Везде – солнце!
Это летом так хорошо. А зимой на пляже не согреешься. И в лесу снега полным-полно. Увязнешь по горлышко и… И привет!
Зимой я греюсь на солнышке дома. Жаль только, что стены мешают солнцу осветить комнату целиком. Вот луч и прорывается сквозь окно, греет комнату по кусочкам. Сначала кресло, потом пол, потом шкаф. И я догоняю солнечный луч, сижу то в кресле, то на полу, то на шкафу.
И вдруг луч ложится на стену. Как же быть?! Ведь так хочется погреться на солнышке…
– Эх!
И я забираюсь на стену!
Там тепло-тепло, даже спать хочется. Я засыпаю и не слышу, как в комнату входит мама.
– Ты зачем на стену забрался?! – спрашивает она.
– На солнышке греюсь, – говорю я, открывая глаза.
– Солнце уже на потолке, – говорит мама.
И правда, пока я лежал на стене, солнце на потолок убежало.
– В новой рубашке на потолок не лезь, – строго говорит мама. – Перепачкаешься в побелке.
– Ладно, – соглашаюсь я. И одеваю старую, рваную рубаху.
Как мы поздравляли папу
Обычно по праздникам у папы грустное настроение. А тут наступило 23 февраля – праздник всех мужчин.
– Давай поздравим папу, – сказала мама.
– Конечно, – согласился я. – Ведь наш папа – мужчина.
– Постараемся развеселить его, – сказала мама. – Сделаем ему приятное.
Чтобы сделать папе приятное, мы решили поздравить его на танке. Ведь в армии папа был танкистом. Ему будет приятно вспомнить прошлое.
Танк мы устроили в большой картонной коробке из-под шкафа. Дно у коробки оторвали, а спереди просунули швабру.
– Это будет дуло, – сказала мама и засмеялась.
– А ещё у современных танков скоро будут захваты, – сказал я. – Как у роботов. Этими захватами можно расчищать завалы на пути.
– Как знаешь, – говорит мама. – В этом деле вы с папой разбираетесь лучше меня.
Захват мы с мамой сделали из палки с рогатиной на конце. С этой палкой папа ходит по грибы.
Потом мы с мамой сели в танк и поехали в комнату, где спал папа.
– Дыр-дыр-дыр, – гудели мы, но папа не просыпался.
– Бых! Бых! – стреляли мы из пушки. А папа всё спал.
– Придётся применить захват, – сказала мама и ткнула в папу рогатой палкой.
Папе, наверное, снился какой-то страшный сон. Поэтому он подскочил на кровати как ужаленный.
– А-а-а! – закричал папа спросонья.
Он не стал бы кричать, если бы узнал нас. Но мы с мамой сидели в коробке. И папа, конечно, нас не узнал. Он начал швыряться в нас подушками.
– Гранатами забрасывает, – сказала мама. – Давай газовую атаку!
У нас в танке был баллончик с жидкостью для мух. Из него я дал газовую атаку.
Папа выкатил глаза и раскрыл рот. Потом он прыгнул с кровати на стол, со стола на пол. И убежал из комнаты.
– Кажется, мы немного переборщили, – огорчилась мама. – Противник оказался морально не подготовлен.
– Ведь мы хотели, чтоб всё было по-настоящему, – сказал я.
Мы вылезли из танка и пошли разыскивать противника. Папы нигде не было. Только из-под двери в ванной виднелся свет.
– Эй! Это мы, – говорит мама через дверь. – Сдавайся!
И я тоже кричу:
– Сдавайся! Ты окружён!
Папа услышал наши голоса и выглянул из ванной.
– А, это вы, – сказал он. Вид у него был неважный.
– Поздравляем тебя с праздником, – сказала мама. И протянула папе подарок – новую бритву. – Сюрприз с пробуждением. Ты не обижайся. Праздник есть праздник!
Папа не очень обижался. Он только долго молчал. Потом он пил чай и грустно приговаривал: «Праздник есть праздник… Праздник есть праздник…»
По праздникам у папы всегда грустное настроение.
В ожидании верблюда
Мы играем в футбол в нашем дворе. Мяч летает из угла в угол. У нас во дворе полным-полно углов.
– Им есть, где разгуляться! – говорят наши родители.
И мы разгуливаемся вовсю. Дым коромыслом!
А после дождя в футбол играть совсем негде. Посреди двора – большая лужа.
Но вот приходит верблюд и медленно выпивает всю лужу. А потом уходит восвояси.
– Ура! – кричим мы. – Да здравствуют верблюды!
Мы снова играем в футбол. Целое утро, целый день и целый вечер. Потом снова льёт дождь, и лужа полным-полна.
Мы долго ждём верблюда. Но его нет. А в школе нам рассказывают, что верблюд – корабль пустыни и запасается водой на много дней.
Из-за этого верблюда мы теперь долго не сможем играть в футбол. От скуки мы валяем дурака.
– Им негде разгуляться, – с грустью говорят наши родители.
Они тоже ждут верблюда. Мы ждём верблюда все вместе.
Как мы неграми были
Мы мчались на поезде в неведомую даль. Там, вдали, жила-была наша любимая бабушка. Нам хотелось поскорее её увидеть, и мы с папой то и дело высовывались в поездное окно. То он, то я, то я, то он.
Вот папа высунулся, ойкнул, чихнул и всунулся обратно с чёрным лицом.
– Ну, здорово! – воскликнул я. И быстренько в окно выглянул. Только я ничего не успел увидеть. Просто дёрнулся, ойкнул, чихнул – и обратно. А в оконном стекле моя чёрная физиономия отразилась.
– Интересно, отчего это вы так моментально закоптились?! – удивляется мама и сама в окно высовывается. Только она ничего не успела увидеть, как сама чёрная стала.
Сидим мы в купе, друг на друга пальцами показываем и смеёмся. Надо же, какие грязные!
– Ладно, – говорит мама. – Хватит баловаться, пойдём в туалет умываться.
Пришли мы в туалет, а там кран сухой из стены торчит.
– Кончилась вода, граждане негры! – говорит нам проводник и почему-то по-иностранному добавляет: – Гитлер капут!
– Ура! – кричу я. – Хоть немножко грязными походим!
– Ай, да мальчик! Ай, да молодец! – восхищается проводник. – Мало, что негр, а по-нашему говорит. Ты, мальчик, передай своим родителям-неграм, что я телеграмму на вокзал вышлю. Чтоб, значит, вас встретили как почётную африканскую делегацию.
Подъезжаем мы через час к вокзалу, а возле нашего вагона сразу беготня начинается. Все с цветами носятся и разными плакатами машут. На одном написано: «Негры – тоже люди!», а на другом – «Мы – тоже негры!».
Я успел только два плаката прочитать. Потому что начальник вокзала в бубен ударил и плясать начал на платформе. А нас подхватили и в машину стали запихивать.
Когда нас в гостиницу привезли, мы даже умыться не успели. И маму, и папу, и меня сразу в ресторан поволокли, незрелыми бананами угощать стали. А сами вокруг расселись и «Катюшу» петь начали. А потом нас на руках в комнату отнесли.
– Отдыхайте, – говорят, – граждане негры. Мы пока для вас подготовим встречу с тружениками села.
Когда все из комнаты вышли, папа наконец отдышался и говорит:
– Кажется, нас приняли за негритянскую делегацию.
– Это их проводник надоумил, – говорю я.
– Теперь они нас в покое не оставят, – говорит мама. – Затискают совсем, заставят негритянские танцы перед тружениками села танцевать. А у бабушки, наверное, пироги стынут…
Тут мы все вспомнили про бабушку и нам ещё сильнее захотелось перестать быть почётными неграми.
– Побежали отсюда, – говорю я. И потихоньку дверь в коридор приоткрываю. А из-за двери нам опять кричат: «Гитлер капут!» – и суют недозрелые бананы.
– Просто так они нас не выпустят, – грустно говорит папа. И начинает раздеваться. Потом он мажет себя гуталином, чтобы не только лицо, но и всё тело как у негра было. А из листьев фикуса юбочку негритянскую себе делает.
И в таком виде папа как за дверь выскочит, как зарычит по-иностранному! Тут все наши встречальщики вмиг разлетелись.
А мы быстренько в ванной отмылись, стали беленькими и к бабушке в гости побежали. Пока пироги у неё не остыли.
Папа и цыгане
– Что-то долго нет отца, – сказала мама и посмотрела на часы. А я не стал смотреть на часы, я знал, что папа скоро придёт. Тут в прихожей раздался звонок.
– Ура! – закричал я и побежал открывать дверь.
На пороге стоял цыганский мальчик. Он хотел пить.
Потом пришла цыганская девочка и тоже попросила пить. Потом пить попросила взрослая женщина в разноцветной юбке. Скоро у нас в квартире был целый табор. Они все хотели пить.
А потом они захотели посмотреть нашу квартиру. И пошли гулять по комнатам.
И тогда у нас стали исчезать вещи. Сначала исчезла мамина кофта, потом папины зимние ботинки. А цыганские люди всё ходили и ходили.
Мама сидела на диване и плакала. Я бегал по квартире и искал свою тельняшку. Когда я надеваю свою тельняшку, то ничего не боюсь. Но тельняшки нигде не было.
– Я в отчаянии! – сказала мама.
И тут пришёл папа. Он долго смотрел на наших гостей и наконец сказал:
– Эх ма!
И исчез в своей комнате. Скоро он появился с гитарой.
– Дай-дай-дай! – пел папа.
– Дари-дари-дари! – в ответ ему запели цыганские люди.
Они собрались вокруг папы и стали трясти плечами, руками и ногами.
– Жги! – закричал папа и начал прыгать вприсядку.
Вместе с папой запрыгал весь табор.
А мы с мамой сидели на диване и смотрели на них. Откуда-то стали вываливаться наши вещи. Сначала папины зимние ботинки, потом мамина кофта. И, наконец, моя тельняшка.
Пока мы с мамой собирали вещи, папа ушёл с табором.
Он пропадал где-то всю ночь. А когда утром папа вернулся, на нём была рваная красная рубаха и облезлые сатиновые шаровары.
– Где же твой новый австрийский костюм? – строго спросила мама.
– Ерунда! Я выучил новую цыганскую песню, – сказал папа.
И спел нам песню.
Шкаф
Мы купили новый шкаф. С ящиками, дверцами и ручками. Шкаф как шкаф. Но лучше старого.
– Куда же девать старый? – спрашивает мама.
– А мы его с балкона сбросим, – говорит папа.
– Да, на голову управдому Федоскину, – говорит мама. – Может, хоть это чуточку встряхнёт его, и он вспомнит, что обещал заменить нам кран.
Я испугался за управдома Федоскина. Он хоть толстый и ленивый, но добрый. Выбежал я на улицу и встал под нашим балконом. А тут как раз Федоскин идёт. Я и говорю:
– Федоскин, вы здесь не ходите. Папа собирается шкаф с балкона скидывать.
– Это ещё что такое? – кричит Федоскин. – По какому праву?
А я и говорю:
– Шкаф-то совсем старый, никуда не годный.
– Старый-то он старый, – рассуждает Федоскин. – А по голове хлопнет не хуже нового. Это самое настоящее хулиганство. Надо протокол составлять и штраф взимать.
Федоскин ушёл составлять протокол, а я ещё постоял немного, подождал, пока шкаф с балкона вылетит. Но он всё не вылетал и не вылетал.
Тогда я прихожу домой и говорю:
– Что ж вы шкаф-то не скидываете? И Федоскин уже ушёл…
– Ха-ха-ха, – смеются мама и папа. – Неужто ты и вправду думал, что мы шкаф сбросим? Это шутка.
Тут к нам заходит управдом Федоскин с милиционером.
– Нечего смеяться, граждане, – говорит он. – Сейчас штраф взимать будем. Готовьте ваши денежки.
– Это была шутка, – говорит папа. – Ребёнок не так понял.
– А вот чтоб неповадно было так шутить, мы вас и оштрафуем, – отвечает Федоскин. – А то ребёнок опять что-то неправильно поймёт и в ваше отсутствие всю мебель честным людям на головы повыкидывает.
Мама заплатила штраф, и Федоскин с милиционером ушли восвояси. Папа стал совсем грустный и говорит:
– Штраф не за дело заплатили. Если бы за дело, не так обидно было бы.
– А давай за дело? – говорю я.
Папа подумал, подождал, пока уйдёт мама, и говорит:
– Давай!
И мы с папой скинули шкаф вниз.
Ух, как он летел! Ух, как он грохнул! Развалился на фанерки, досочки и планочки.
Тут к нам снова заходит управдом Федоскин. Он смущённо улыбается и говорит:
– Может, и вправду это шутка была? Со шкафом, то есть?
И отдаёт штраф обратно.
– Чего уж теперь, – грустно говорит папа. – Шкаф мы уже, того…
– Ну, тогда другое дело, – успокаивается Федоскин. – А то я уж подумал, что обидел вас.
– Садитесь-ка лучше пить чай, – приглашает мама.
Папа и управдом Федоскин садятся и пьют чай.
Борщ по-флотски
В одном конце нашего двора лежит толстое бревно. А в другом – длинная доска. Если положить доску на бревно, получатся качели. Мы с папой так и качались. Он вниз – я вверх. Я вниз – он вверх. Он в воздухе, я на земле. Он на земле, я в воздухе.
– Э-ге-ге, – говорит папа. – Надоело каждый раз на землю возвращаться. Давай полетаем?
– Только потом давай обратно на землю вернемся, – говорю я.
– А куда ж мы денемся? – говорит папа. – Мама нас к обеду ждет.
Он прыгает на свой конец доски и подбрасывает меня в воздух. Я взлетаю под облака и тихонечко руками машу, чтоб на месте удержаться. Папу дожидаюсь.
Тут подлетает ко мне папа. Он сообразил попросить какого-то дяденьку, чтобы тот его подбросил.
– Ой! – говорит папа грустно. – А парашюты мы и забыли…
– Это пустяки, – говорю я. – Представим себя снежинками и медленно опустимся на землю.
– Ничего себе – снежиночка! Во мне 80 кило, – огорчается папа.
Но огорчается он недолго. Ведь вокруг такая красота! Солнце на снег светит. Снег блестит и отражает свет обратно на небо. Даже непонятно становится, где земля, а где небо. Все вокруг голубое! И мы с папой в черных пальто летим сквозь эту голубизну.
А папа говорит:
– Жаль, я свой пестрый шарф дома забыл. Можно было бы им помахать, народ внизу поприветствовать.
И стали мы с папой мечтать, будто мы – вверху, а народ – внизу. Мы шарфом пестрым машем, а народ радуется, в затылке чешет и кричит: “Во дают!..”
Только размечтались, а с земли вдруг голос из рупора раздается:
– Первый-первый, я второй! Ну-ка, заходите с планером на посадку!
Оказывается, мы пролетали над аэродромом. Аэродромщики не привыкли, что люди сами по себе летают, и приняли нас за самолеты.
– Нет, – говорит папа, – не будем садиться на их аэродром. Они нам сразу номера прилепят, придется летать под номерами.
– Да, – соглашаюсь я. – Под номерами совсем не то. Скучно под номерами летать.
– Второй, второй! – кричит папа вниз. – Посадку произвести не могу. Шасси не выпускаются. Ухожу на запасной аэродром.
Отлетели мы с папой в сторону. И тут нам навстречу – стая ворон. И эти тоже не привыкли, что люди сами по себе в небе летают. Ка-а-ак загалдят! Как начали толкаться!
– Ой! – кричит папа. – Я иду колом!
И пошел колом. Ну и я вслед за ним тоже колом.
– Осторожно – земля! – кричит папа.
И – бум!!!
– Вижу! – кричу я.
И бац!!!
Хорошо, что я легкий. Совсем неглубоко в снег зарылся. А папа тяжелый, головой в сугробе застрял. Папа возился, пыхтел-кряхтел и наконец встал на ноги. Встать-то он встал, а сугроб с головы снять не может.
– Или голову в сугробе оставить, или сугроб домой нести, – размышляет папа.
– Лучше сугроб отнесем домой, – предлагаю я. – Чем ты обед будешь есть, без головы-то?
Пришли мы домой. Папа сразу к горячей батарее прислонился. Чтоб сугроб побыстрей растаял. Ну, сугроб и растаял. Лужа получилась – о-го-го!
– Сейчас придет мама и устроит нам баню, – говорит папа.
А тут и мама пришла. Посмотрела на лужу и говорит:
– Вы моряки, что ли?
– Вот-вот, – говорим мы с папой. – Моряки мы и есть. Морские души!
– Раз вы моряки, то на обед я сварю вам борщ по-флотски, – сказала мама.
И сварила нам борщ.
Солнце на потолке
Люблю греться на солнышке. Сядешь во дворе на скамейку и греешься. Можно еще в лес пойти или на пляж. Везде – солнце!
Это летом так хорошо. А зимой на пляже не согреешься. И в лесу снега полным-полно. Увязнешь по горлышко и… И привет!
Зимой я греюсь на солнышке дома. Жаль только, что стены мешают солнцу осветить комнату целиком. Вот луч и прорывается сквозь окно, греет комнату по кусочкам. Сначала кресло, потом пол, потом шкаф. И я догоняю солнечный луч, сижу то в кресле, то на полу, то на шкафу.
И вдруг луч ложится на стену. Как же быть?! Ведь так хочется погреться на солнышке…
– Эх!
И я забираюсь на стену!
Там тепло-тепло, даже спать хочется. Я засыпаю и не слышу, как в комнату входит мама.
– Ты зачем на стену забрался?! – спрашивает она.
– На солнышке греюсь, – говорю я, открывая глаза.
– Солнце уже на потолке, – говорит мама.
И правда, пока я лежал на стене, солнце на потолок убежало.
– В новой рубашке на потолок не лезь, – строго говорит мама. – Перепачкаешься в побелке.
– Ладно, – соглашаюсь я. И надеваю старую, рваную рубаху.
Батарейные куры
– Тебе не надоело варить яйца в кастрюльке на плите? – спросил я папу.
– Надоело, – честно признался он. – А что ты предлагаешь?
– В Африке яйца пекут под солнцем в раскаленном песке, – говорю я и таинственно улыбаюсь.
– Но у нас же нет песка… – растерялся папа.
– Зато есть раскаленные батареи парового отопления, – подсказываю я.
Тут папа бросается мне на шею, обнимает и кричит:
– Ты Кулибин! Ты Эдисон! Ты станешь великим изобретателем!
Потом мы с папой взяли яйца и стали устраивать их на батарею парового отопления возле окна. Яйца, конечно, не могли лежать спокойно. Они все время скатывались, и нам приходилось ловить их на лету.
– А не прикрутить ли яйца веревками к батарее? – предложил папа.
Мы привязали яйца к батарее и стали ждать, когда они испекутся.
А яйца тоже чего-то ждали и не пеклись.
– Да, – сказал папа через час. – Здесь тебе не Африка.
Мы ушли из дома голодными: папа – на работу, а я – в школу.
Когда мы вернулись домой под вечер, на батарее вместо яиц сидели связанные цыплята.
– Пи-пи-пи… – щебетали они и жались к батарее. Они, наверное, принимали ее за свою маму.
– Вот тебе и Африка! – сказал удивленный папа. – Придется теперь растить цыплят. Не выгонять же их на улицу!
И мы стали растить цыплят.
Только они выросли, только стали настоящими курами – и сразу давай яйца нести!
– Теперь у нас каждый день будет яичница! – радостно говорит нам мама.
– Ну нет! – возражаем мы с папой. – Это батарейные яйца, их надо на батарее выводить.
И снова прикрутили яйца к батарее. А на следующий день из них вылупились маленькие батареи. Ноги у них – цыплячьи, головы – цыплячьи, а туловище – батарейное.
Бегают они, пищат и тепло по квартире распространяют. Скоро у нас дома стало, как в Африке. Еще бы! Ведь кроме трех чугунных батарей в квартире появилось еще восемь куриных.
Когда батарейные цыплята подросли, мы стали их на прогулку выводить. Кругом зима, мороз трещит, прохожие в шубы кутаются, а мы идем в окружении батарейных кур и от жары охаем. Папа – в пижаме, а я в одних трусах.
– Чудо! Чудо! – кричат прохожие простуженными голосами.
А папа говорит:
– И никакого чуда здесь нет! Это мой сын придумал. У него фантазия что надо!
И смотрит на меня с большой отцовской гордостью.
Душа нараспашку
Ветер гнул деревья в дугу. Они наклонялись в ту сторону, где под деревьями сидел мой папа. Он был задумчивый и грустный, как пингвин в ожидании Северного сияния.
Мама взглянула в окно на папу и сказала:
– Чего это он там делает?
– Проветривается, – сказал я.
– А по-моему, он простужается, – сказала она. – Сходи за ним и приведи его домой.
Когда я подошел, папа расстегивал рубашку и подставлял свою голую грудь упругому ветру.
– Ты чего делаешь? – спросил я.
– Распахиваю душу всему миру, – ответил папа.
От удивления я даже икнул, но папа тут же все объяснил:
– Видишь: деревья, как огромные веники, гнутся в мою сторону – это они сметают из воздуха всякие чувства, мысли и вести в мою распахнутую душу. И я становлюсь мудрее!
– А если они наметут тебе всякой чепухи: глупых и злых мыслей?! – испугался я.
– Нет! – смело ответил папа. – Дурные мысли меня не коснутся. Вот!
И он показал пальцы, сложенные крест-накрест.
– Ага! – догадался я. Я-то знал, что так надо держать пальцы при встречах с ведьмами и колдуньями, чтобы они не навеяли тебе черных мыслей.
– Ну ладно, – сказал папа. – Я еще посижу тут, на ветру, а ты иди – помоги маме по дому.
Мы с мамой пропылесосили ковры в комнатах и вымыли пол на кухне. А тут и папа возвратился, светящийся от радости.
– Ну, что скажешь? – спросила мама, выжимая половую тряпку.
– Жизнь прекрасна!!! – завопил папа и крепко-крепко обнял нас с мамой.
От него шла такая сильная сила, что нам показалось, будто мы стали легкими-легкими и вот-вот взлетим прямо к небу. Прямо туда, откуда с огромной высоты, задумчивый и грустный, как пингвин в ожидании Северного сияния, на нас с надеждой глядит наш Боженька.
Мы понимаем друг друга
Однажды после обеда мама сказала:
– Айн кокен драй петух.
– Ого! – сказал папа. – Ты и по-иностранному умеешь!
А я ничего не сказал, потому что очень удивился. Я просто посмотрел на маму с восхищением.
– Айн кокен драй петух, – гордо повторила мама.
– А что это значит в переводе на русский? – вежливо поинтересовался папа.
– Не знаю, – говорит мама. – Немецкий я учила в детстве. Давно это было…
– Научи и нас говорить по-немецки, – попросил я.
И мама научила.
Она научила папу говорить “айн кокен”, а меня – “драй петух”.
А потом к нам пришли гости. Когда мы сели за стол, папа спросил меня:
– Айн кокен?
– Драй петух! – гордо ответил я.
Гости посмотрели на нас с удивлением, быстро поели и разошлись.
Мама строго сказала нам:
– Это не очень-то вежливо: разговаривать между собой на иностранном языке в присутствии тех, кто этот язык не понимает!
С тех пор мы с папой разговариваем по-немецки только между собой.
– Айн кокен? – спрашивает папа.
– Драй петух! – отвечаю я.
Мы с папой очень хорошо понимаем друг друга.
Тепло наших чувств
Когда пришло очередное письмо от папиной родни, мама сказала:
– Твоя родня совсем села нам на шею!
А папа сказал:
– Молчала бы уж! Твои-то родственнички не слезают с этой шеи который год.
А я подумал: “Хорошо еще, что у меня нет родственников, а то бы они сели на шею и маме, и папе, и мне”.
– И ни капли тепла в их письмах, – горевала мама. – Сплошные просьбы: достань то, достань это. Они думают, что у нас здесь всё есть.
– Да, – согласился папа. – Они в этом уверены. Однако в письмах моих родственников наряду с просьбами содержится некоторая доля тепла.
– Ну уж! – возмутилась мама. – Если уж и есть какая-то частичка тепла, так это в письмах моей родни.
И они заспорили.
– Да! Нет! Что? А! – кричали они.
Потом папа сказал:
– Есть идея! Сейчас мы измерим теплоту их чувств.
Он притащил термометр и стал прикладывать его к письмам.
– Ага! – кричал он. – Моя тетка Марфа – восемнадцать градусов! А у твоего племяша Шурика всего пятнадцать!
Мама отбирала у него термометр и кричала:
– У! Моя сестренка – двадцать градусов, а у твоего Федюни – семнадцать.
Но тут среди кучи писем им попался затертый конверт. Термометр показал “ноль”.
– Ха-ха! – сказал папа. – Наверняка весточка от твоей родни.
Мама развернула письмо и тихо сказала:
– Это написал мне ты, когда мы еще не были женаты. Какие здесь удивительные слова! Но, оказывается, в письме не было тепла ни на грош?!
– Ну что ты! – сказал папа. – Наверно, письмо просто остыло за эти годы…
Тут они оба погрустнели и совсем притихли. Им было уже не до споров. Они сидели на диване раздельно, как два каменных острова в тумане.
Тогда я тоже сел на диван и заполнил пустоту между ними.
Как мы на люстре висели
С самого утра маминого праздника мы с папой шептались на кухне. Мама еще спала, а мы придумывали праздничную неожиданность.
– Когда я был маленьким, – шептал папа, – подарки для моей мамы я вешал на люстру. Проснется моя мамочка, посмотрит вокруг: ах! – подарок на люстре болтается. Это была радость.
– Давай и мы на люстру цветы с духами прицепим, – шепчу я.
– А не придумать ли нам что-нибудь поинтереснее? – предлагает папа. – Давай рассуждать: сегодня мы всю мамину работу выполнять будем. Ну там, пол подметем, обед сготовим, рубашки постираем… Значит, мы сами сегодня целый день будем для нее подарками! Поэтому я предлагаю взять в руки цветы, духи и самим прицепиться к люстре. Это же сразу двойной подарок получится!
– Ура-а-а… – шепчу я. Мне давно хотелось на люстре покачаться.
Мы с папой взяли веревки, привязались за пояса к люстре и повисли. Висим, висим, а мама все спит. Тогда мы пробудную песню запели:
– Кто висит на люстре нашей?
Это мы висим с папашей!
Мама с постели вскочила, нас на люстре увидела, да как обрадуется:
– Что с вами?! – кричит.
А мы как ногами замотаем, как закричим:
– Па-здра-вля-ем!!!
А люстра от нашего мотанья и крика хрястнула, из потолка вырвалась и вместе с нами на пол рухнула!
Шуму было, конечно, много. Но зато получилась полная праздничная неожиданность, как мы и хотели.
А мама кричит:
– Эй, вы не разбились?
– Нет! – кричим мы из-под обломков. – Не разбились, это люстра разбилась.
– Вот здорово! – кричит мама. – Она мне уже давно надоела. Я вместо нее новую купила, только боялась, что вам не понравится.
– Понравится, понравится! – закричали мы. – Вместо разбитой нам что хочешь понравится.
Тут мы перестали кричать, подарили маме цветы с духами, повесили новую люстру и сели за стол мамин праздник отмечать.
Во всём виноват Фарадей
Наша семья живет дружно и весело. Мама шутит над папой, папа шутит над мамой. Они постоянно шутят друг над другом.
Утром папа бреется в ванной, подносит к горлу опасную бритву. А мама выключает свет.
– Ой-ей-ей! – кричит папа. – Ничего не вижу. Где бритва, где горло?
– Ты, оказывается, еще бреешься? – спокойно говорит мама. – Я думала, ты уже на работе.
Она не хочет, чтобы папа опаздывал на работу, поэтому и торопит его.
А когда мама приходит с работы, она стирает папину рубашку и вешает ее на веревку. Чтобы дотянуться до веревки, мама забирается на ванну. Она ходит по узкому краю ванны и балансирует руками.
Папа тихо подкрадывается и выключает свет.
– У-у-у! – кричит мама. – У-у-у! Ничего не вижу. Где веревка, где пол?!
– Елки-палки! – говорит папа. – Еще валандаешься? Я думал, ты уже рубашку на кухне гладишь.
Папа хочет пойти на работу в свежей рубашке и поэтому торопит маму.
За целый день мама и папа устают от шуток. Весь вечер они молчат. Папа смотрит хоккей по телевизору, мама разгадывает кроссворд. Я бегаю вокруг и дергаю их за руки, за ноги. На меня не обращают никакого внимания.
Тогда я тоже начинаю шутить. Как мама и папа я тоже шучу с электричеством. Выхожу на лестничную клетку и выключаю рубильник. Свет в квартире гаснет.
Папа не может смотреть телевизор, мама не может разгадывать кроссворды.
– Ну что ж, – говорит папа. – Раз нечего делать, займемся ребенком.
Мы все вместе садимся на диван, накрываемся одеялом. Мама и папа по очереди рассказывают в темноте сказки. И мне совсем не страшно, а даже наоборот – уютно и тепло.
Вдруг во всей квартире вспыхивает свет и к нам заходит сосед Федулов.
– Я вернул вас к цивилизованной жизни! – говорит Федулов. – Исправил неполадки в электроснабжении.
Федулову дают денег и папа снова садится к телевизору, мама – за кроссворды.
Как я злюсь на Федулова! Но еще сильнее – на старинного ученого Фарадея, который изобрел электричество. Если бы он его не изобретал, то все родители по вечерам сидели бы в темноте и рассказывали сказки своим детям.
Мы пишем рассказ
Мы с папой сидели у окна и дивились жизни. Была весна.
– Давай напишем художественный рассказ, – неожиданно предложил папа.
– Про что?! – удивился я.
– Хотя бы про это дерево, которое у нас под окном, – сказал папа.
Мы с ним уставились на дерево и стали думать, что бы такое про него написать. А дерево замахало ветвями, как будто хотело сказать нам: “Давай-давай, ребята! Пиши, катай, дуй во всю ивановскую!”
Но тут к дереву подбежал Колька Сыроежкин, хулиган из соседнего подъезда, и повис на ветке.
– Эй! Эй! – завопили мы с папой, высовываясь из окна. – Отойди! Отойди!
– А чего? – спросил Колька, раскачиваясь на ветке.
– Не трогай дерево! Мы про него рассказ пишем!
Колька ахнул, отцепился от ветки и куда-то убежал.
Мы с папой снова уставились на дерево. А оно снова замахало ветвями: “Давай пиши, не теряй времени!”
Но тут из-за угла дома выбежал Колька Сыроежкин и с ним еще пятеро мальчишек с нашего двора. Они окружили дерево и принялись разглядывать его, как сбежавшего из зоопарка жирафа.
Потом один из них крикнул нам с папой:
– А правда, что вы про это дерево рассказ пишете?
– Ну! – сказали мы с папой.
– А что оно – особенное?!
– Еще какое особенное! – отвечаем мы с папой. Ведь мы уже успели полюбить наше дерево.
Тогда мальчишки убежали и вернулись с кольями и проволокой. Скоро вокруг дерева была настоящая загородка. На эту загородку они повесили картонку с надписью: “Дериво пра каторое пишут расказ”.
Мы с папой порадовались за наше дерево и пошли обедать. А потом мама поручила нам срочные домашние дела, и мы отложили рассказ о дереве на будущее.
Будущее подошло и промелькнуло очень быстро. Наше дерево уже зацвело как букет: белым и розовым. Потом цветы осыпались и на дереве появились маленькие яблоки. А в конце лета они стали золотыми и красивыми.
– Оказывается, это чудесная яблоня! – сказал папа.
Мы с ним стали дивиться на яблоню, а потом посмотрели вокруг. Вокруг стояли ободранные деревья. Ведь про них мы не писали рассказ, и мальчишки делали с ними все что угодно.
– А давай напишем рассказ про все эти деревья, – предложил я папе. – И тогда у нас под окном будет целый сад.
– Ну что ж, это идея! – обрадовался папа. – Искусство – великая сила…
И мы стали писать рассказ про сад.
Папа и цыгане
– Что-то долго нет отца, – сказала мама и посмотрела на часы. А я не стал смотреть на часы, я знал, что папа скоро придет. Тут в прихожей раздался звонок.
– Ура! – закричал я и побежал открывать дверь.
На пороге стоял цыганский мальчик. Он хотел пить.
Потом пришла цыганская девочка и тоже попросила пить. Потом пить попросила взрослая женщина в разноцветной юбке. Скоро у нас в квартире был целый табор. Они все хотели пить.
А потом они захотели посмотреть нашу квартиру. И пошли гулять по комнатам.
И тогда у нас стали исчезать вещи. Сначала исчезла мамина кофта, потом папины зимние ботинки. А цыганские люди все ходили и ходили.
Мама сидела на диване и плакала. Я бегал по квартире и искал свою тельняшку. Когда я надеваю свою тельняшку, то ничего не боюсь. Но тельняшки нигде не было.
– Я в отчаянии! – сказала мама.
И тут пришел папа. Он долго смотрел на наших гостей и наконец сказал:
– Эх, ма!
И исчез в своей комнате. Скоро он появился с гитарой.
– Дай-дай-дай! – пел папа.
– Дари-дари-дари! – в ответ ему запели цыганские люди.
Они собрались вокруг папы и стали трясти плечами, руками и ногами.
– Жги! – закричал папа и начал прыгать вприсядку.
Вместе с папой запрыгал весь табор.
А мы с мамой сидели на диване и смотрели на них. Откуда-то стали вываливаться наши вещи. Сначала папины зимние ботинки, потом мамина кофта. И, наконец, моя тельняшка.
Пока мы с мамой собирали вещи, папа ушел с табором.
Он пропадал где-то всю ночь. А когда утром папа вернулся, на нем была рваная красная рубаха и облезлые сатиновые шаровары.
– Где же твой новый австралийский костюм? – строго спросила мама.
– Ерунда! Я выучил новую цыганскую песню, – сказал папа.
И спел нам песню.
Запасайтесь морковкой!
Мама очистила мне морковку.
– Хрум-хрум-хрум, – начал я.
– Здорово у тебя получается! – позавидовала мама. И очистила морковку себе.
– Хрум-хрум-хрум, – начали мы с мамой.
– Чего это вы тут делаете? – удивился папа, заглянув на кухню.
– Морковку жуем, – говорим мы.
И папа очистил себе морковку. Стали мы жевать втроем.
– Хрум-хрум-хрум!
Тут к нам в дверь постучали.
– Чего вы делаете? – спросила соседка. – У нас в квартире от вас шумно.
– Морковку жуем! – говорим мы.
И соседка присела за стол.
– Хрум! Хрум! Хрум! – хрумкали мы вчетвером.
Потом к нам зачастили соседи по подъезду.
– Чего вы тут творите?! – изумлялись они.
– Морковку жуем! – отвечали мы.
И они по очереди присоединялись к нам.
– Хрум!!!! Хрум!!! Хрум!!! – хрумкали мы все вместе.
У нас с полок стали падать кастрюли. Стол и шкафы ходили ходуном. Оконные рамы хлопали, стекла дребезжали.
Прохожие останавливались возле дома и смотрели на наши окна.
– Эй! Чего вы там затеяли?! – кричали они.
– Морковку жуем! – вопили мы в ответ. – Хрум!!! Хрум!!! Хрум!!!
Во дворе зашумели деревья, тревожно закричали кошки. Еще немного, и мы устроили бы МОРКОВНЫЙ УРАГАН. Да вот только морковка кончилась…
Как мы смотрели телевизор
Мы с папой сидели на диване и смотрели телевизор. На экране какой-то дяденька стоял в ящике и о чем-то рассказывал.
Вдруг он исчез!
Папа встал и стукнул кулаком по телевизору. Дяденька появился, отпил воды из стакана и снова исчез.
– Что-то не клеится, – сказал папа. – Надо подумать.
Он стал ходить по комнате: восемь шагов туда, восемь обратно.
Я считал шаги, а папа думал.
– Есть! – сказал папа и ушел в коридор.
Вернулся он с веревкой. Привязал веревку к ножке телевизора и сел на диван.
Теперь, как только дяденька исчезал, папа дергал за веревку. Телевизор трясся, и дяденька тут же появлялся обратно.
Нам с папой было очень интересно. Один раз папа даже позволил мне дернуть за веревку. И у меня получилось!
Но тут пришла мама. Она посмотрела на нас. Потом пощелкала какими-то рычажками, и дяденька перестал исчезать. Он все говорил и говорил.
И тогда мы с папой выключили телевизор и легли спать.
Сухопутный или морской?
Когда мыши стали ходить по нашему дому пешком, мама сказала:
– Я сомневаюсь в том, что наш кот Лукьян сухопутный!
– А какой же он?! – удивился папа.
– Может быть, он морской котик, – предположила мама.
– Поясни мысль! – сказал папа.
И мама пояснила:
– Если бы он был сухопутным котом, то любил бы мышей. А он без ума от рыбы. Значит, он морской.
Это точно: Лукьян чуял рыбу в любом конце квартиры и несся в этот конец сломя голову. А мышей он не видел в упор. Идет себе по квартире и упирается в мышь… Или наоборот. Идет себе мышь по квартире и упирается в кота… И друг друга они не узнают.
– Что же делать? – спросил я и посмотрел на маму и папу с надеждой. – Может быть, Лукьян все-таки сухопутный?
А папа сказал:
– Сейчас мы устроим ему проверочку!
И тогда мы стали ловить мышей и мазать их рыбьим жиром. Теперь Лукьян чуял мышь в любом конце квартиры. И несся за ней сломя голову.
Мыши сначала боялись Лукьяна и кричали страшными голосами. А кот ловил их, облизывал и отпускал. И мыши привыкли к Лукьяну.
– Мяу! – сказал кот Лукьян как-то раз.
И мыши побежали к нему сломя головы из разных углов дома. А Лукьян стал их облизывать. Просто так, без рыбьего жира. А мама посмотрела на них на всех и сказала:
– Кто бы мог подумать, что эти мыши так любят ласку!
– Кто бы мог подумать, что Лукьян так любит мышей! – сказал папа.
А я обрадовался и закричал:
– Ура! Значит, он сухопутный!
«Как мы поздравляли папу»
Обычно по праздникам у папы грустное настроение. А тут наступило 23 февраля — праздник всех мужчин.
— Давай поздравим папу, — сказала мама.
— Конечно, — согласился я. — Ведь наш папа — мужчина.
— Постараемся развеселить его, — сказала мама. — Сделаем ему приятное.
Чтобы сделать папе приятное, мы решили поздравить его на танке. Ведь в армии папа был танкистом. Ему будет приятно вспомнить прошлое.
Танк мы устроили в большой картонной коробке из-под шкафа. Дно у коробки оторвали, а спереди просунули швабру.
— Это будет дуло, — сказала мама и засмеялась.
— А ещё у современных танков скоро будут захваты, — сказал я. — Как у роботов. Этими захватами можно расчищать завалы на пути.
— Как знаешь, — говорит мама. — В этом деле вы с папой разбираетесь лучше меня.
Захват мы сделали из палки с рогатиной на конце. С этой палкой папа ходит по грибы.
Потом мы с мамой сели в танк и поехали в комнату, где спал папа.
— Дыр-дыр-дыр, — гудели мы, но папа не просыпался.
— Бых! Бах! — стреляли из пушки. А папа всё спал.
— Придётся применить захват, — сказала мама и ткнула в папу рогатой палкой.
Папе, наверно, снился какой-то страшный сон. Поэтому он подскочил на кровати, как ужаленный.
— А-а-а! — закричал папа спросонья.
Он не стал бы кричать, если бы узнал нас. Но мы с мамой сидели в коробке. И папа, конечно, нас не узнал. Он начал швыряться в нас подушками.
— Гранатами забрасывает, — сказала мама. — Давай газовую атаку!
У нас в танке был баллончик с жидкостью от мух. Из него я дал газовую атаку.
Папа выкатил глаза и раскрыл рот. Потом он прыгнул с кровати на стол, со стола на пол. И убежал из комнаты.
— Кажется, мы немного переборщили, — огорчилась мама. — Противник оказался морально не подготовлен.
— Ведь мы хотели, чтоб всё было по-настоящему, — сказал я.
Мы вылезли из танка и пошли разыскивать противника. Папы нигде не было. Только из-под двери в ванной виднелся свет.
— Эй! Это мы, — говорит мама через дверь. — Так что сдавайся!
И я тоже кричу:
— Сдавайся! Ты окружён!
Папа услышал наши голоса и выглянул из ванной.
— А, это вы, — сказал он.
Вид у него был неважный.
— Поздравляем тебя с праздником, — сказала мама. И протянула папе подарок — новую бритву. — Сюрприз с пробуждением. Ты не обижайся. Праздник есть праздник!
Папа не очень обижался.
Он только долго молчал.
Потом он пил чай и грустно приговаривал: «Праздник есть праздник… Праздник есть праздник…»
По праздникам у папы всегда грустное настроение.
Олег Кургузов
Рассказы маленького мальчика
Борщ по-флотски
В одном конце нашего двора лежит толстое бревно. А в другом – длинная доска. Если положить доску на бревно, получатся качели. Мы с папой так и качались. Он вниз – я вверх. Я вниз – он вверх. Он в воздухе, я на земле. Он на земле, я в воздухе.
– Э-ге-ге, – говорит папа. – Надоело каждый раз на землю возвращаться. Давай полетаем?
– Только потом давай обратно на землю вернёмся, – говорю я.
– А куда ж мы денемся? – говорит папа. – Мама нас к обеду ждёт.
Он прыгает на свой конец доски и подбрасывает меня в воздух. Я взлетаю под облака и тихонечко руками машу, чтоб на месте удержаться. Папу дожидаюсь.
Тут подлетает ко мне папа. Он сообразил попросить какого-то дяденьку, чтобы тот его подбросил.
– Ой! – говорит папа грустно. – А парашюты мы и забыли…
– Это пустяки, – говорю я. – Представим себя снежинками и медленно опустимся на землю.
– Ничего себе – снежиночка! Во мне 80 кило, – огорчается папа.
Но огорчается он недолго. Ведь вокруг такая красота! Солнце на снег светит. Снег блестит и отражает свет обратно на небо. Даже непонятно становится, где земля, а где небо. Всё вокруг голубое! И мы с папой в чёрных пальто летим сквозь эту голубизну.
А папа говорит:
– Жаль, я свой пёстрый шарф дома забыл. Можно было бы им помахать, народ внизу поприветствовать.
И стали мы с папой мечтать, будто мы – вверху, а народ – внизу. Мы шарфом пёстрым машем, а народ радуется, в затылке чешет и кричит: «Во дают!..»
Только размечтались, а с земли вдруг голос из рупора раздаётся:
– Первый-первый, я второй! Ну-ка, заходите с планёром на посадку!
Оказывается, мы пролетали над аэродромом. Аэродромщики не привыкли, что люди сами по себе летают, и приняли нас за самолеты.
– Нет, – говорит папа, – не будем садиться на их аэродром. Они нам сразу номера прилепят, придётся летать под номерами.
– Да, – соглашаюсь я. – Под номерами совсем не то. Скучно под номерами летать.
– Второй, второй! – кричит папа вниз. – Посадку произвести не могу. Шасси не выпускаются. Ухожу на запасной аэродром.
Отлетели мы с папой в сторону. И тут нам навстречу – стая ворон. И эти тоже не привыкли, что люди сами по себе в небе летают. Ка-а-ак загалдят! Как начали толкаться!
– Ой! – кричит папа. – Я иду колом!
И пошёл колом. Ну, и я вслед за ним тоже колом.
– Осторожно – земля! – кричит папа.
И – бум!!!
– Вижу! – кричу я.
И бац!!!
Хорошо, что я лёгкий. Совсем неглубоко в снег зарылся. А папа тяжёлый, головой в сугробе застрял. Папа возился, пыхтел-кряхтел и, наконец, встал на ноги. Встать-то он встал, а сугроб с головы снять не может.
– Или голову в сугробе оставить, или сугроб домой нести, – размышляет папа.
– Лучше сугроб отнесём домой, – предлагаю я. – Чем ты обед будешь есть, без головы-то?
Пришли мы домой. Папа сразу к горячей батарее прислонился. Чтоб сугроб побыстрей растаял. Ну, сугроб и растаял. Лужа получилась – о-го-го!
– Сейчас придёт мама и устроит нам баню, – говорит папа.
А тут и мама пришла. Посмотрела на лужу и говорит:
– Вы моряки, что ли?
– Вот-вот, – говорим мы с папой. – Моряки мы и есть. Морские души!
– Раз вы моряки, то на обед я сварю вам борщ по-флотски, – сказала мама.
И сварила нам борщ.
Мальчик-папа
Целый час папа воспитывал меня. В который раз он уже повторял:
– В твоём возрасте я был серьёзнее!..
И тут что-то тренькнуло, грохнуло, зашипело и вспыхнуло. Когда дым рассеялся, рядом со мной стоял мальчик в коротких штанишках. Его коленки были исцарапаны, воротник рубашки наполовину оторван, а под левым глазом светился здоровенный синяк.
– Ты кто такой?! – удивился я.
Он зашмыгал носом, а потом сказал:
– Я твой папа. Только… в твоём возрасте.
– Ну и ну! – сказал я. И ещё раз осмотрел его с ног до головы. – А ты в моём возрасте был меньше меня.
– Конечно, – согласился мальчик-папа. – Мы с мамой тебя в спортивную школу устроили. Ты работаешь над своим развитием. А я просто во дворе болтался…
– Зато у тебя синяк отличный! – сказал я с завистью.
– А-а-а…, – махнул он рукой. – Дал тут одному по шея2 м.
– Пойдём погуляем? – предложил я.
– Ура! – закричал мальчик-папа и рванул на улицу.
Когда я вышел из подъезда, он уже сидел на дереве и махал мне оттуда рукой.
– Ты же запрещаешь мне лазать по деревьям, – сказал я.
– Да ла-а-адно, – протянул он. – Главное, чтоб мама нас не застукала.
Я забрался к нему, и мы стали качаться на сучке. Потом сучок обломился, и мы упали вниз. Папа первый, а я второй. Прямо на него.
– А ты тяжёлый, – сказал он, вылезая из-под меня. – Давай поборемся?
И мы стали бороться. Боролись мы совсем недолго. Потому что я папу сразу поборол.
– У меня просто настроения нет бороться, – сказал он грустно.
– Да ла-а-адно, – протянул я. – Не огорчайся. В другой раз ты меня поборешь.
– Ты только маме не рассказывай, – попросил он, – что победил меня.
– Ты тоже не жалуйся, – попросил я. – Ведь я тебе воротник рубашки совсем оторвал.
– Пустяки! – сказал папа и швырнул воротник в мусорную кучу. – Если мы будем держаться друг друга, то в этой жизни не пропадём.
И тут кто-то окликнул нас из подворотни.
– Эй, пацаны! Ну-ка, быстро сюда!
Там стояли двое взрослых, лет по тринадцать, парня. Когда мы подошли к ним, они сказали:
– По двадцать копеек, салаги! Быстро!
Я похлопал себя по карманам и сказал:
– У меня нет денег…
– А ты попрыгай! Может, зазвенит, – приказал, ухмыляясь, один парень.
Тут мой папа нахмурился, пригнул голову и с криком «А-а-а!» ударил этого парня головой в живот. Это был здоровский удар. Я такого от папы не ожидал. Парень тот сразу кубарем покатился.
А я в этот момент на другого набросился. Двинул ему разок!
В общем, они убежали от нас на другую сторону улицы и завопили:
– Ну, салаги, держитесь! Сейчас мы своих парней приведём!
Они не соврали. И привели ещё пятерых парней. Нас стали окружать со всех сторон.
– Держись, сынок! – сказал мне мальчик-папа. – Сейчас нам придётся туго.
Они уже начали нас бить, когда во дворе появилась наша мама. Их тут же как ветром сдуло. Мама едва успела им нашлёпать.
Потом она отвела меня и мальчика-папу к нам домой, помазала царапины йодом и напоила киселём.
Только мама вышла из кухни, а папа говорит:
– Мы с тобой вдвоём, конечно, сила. Ну, а втроём с мамой – вообще о-го-го! Давай держаться втроём?
– А ты не будешь больше говорить, что в моём возрасте был серьёзнее, и воспитывать меня по два часа?
Мальчик-папа посмотрел на свои царапины, синяки, изорванную рубашку, вздохнул и пообещал:
– Не буду!
Мы пожали друг другу руки. Тут опять что-то тренькнуло, грохнуло, зашипело и вспыхнуло. Когда дым рассеялся, передо мной снова стоял взрослый папа.
Солнце на потолке
Люблю греться на солнышке. Сядешь во дворе на скамейку и греешься. Можно ещё в лес пойти или на пляж. Везде – солнце!
Это летом так хорошо. А зимой на пляже не согреешься. И в лесу снега полным-полно. Увязнешь по горлышко и… И привет!
Зимой я греюсь на солнышке дома. Жаль только, что стены мешают солнцу осветить комнату целиком. Вот луч и прорывается сквозь окно, греет комнату по кусочкам. Сначала кресло, потом пол, потом шкаф. И я догоняю солнечный луч, сижу то в кресле, то на полу, то на шкафу.
И вдруг луч ложится на стену. Как же быть?! Ведь так хочется погреться на солнышке…
– Эх!
И я забираюсь на стену!
Там тепло-тепло, даже спать хочется. Я засыпаю и не слышу, как в комнату входит мама.
– Ты зачем на стену забрался?! – спрашивает она.
– На солнышке греюсь, – говорю я, открывая глаза.
– Солнце уже на потолке, – говорит мама.
И правда, пока я лежал на стене, солнце на потолок убежало.
– В новой рубашке на потолок не лезь, – строго говорит мама. – Перепачкаешься в побелке.
– Ладно, – соглашаюсь я. И одеваю старую, рваную рубаху.
Шкаф
Мы купили новый шкаф. С ящиками, дверцами и ручками. Шкаф как шкаф. Но лучше старого.
– Куда же девать старый? – спрашивает мама.
– А мы его с балкона сбросим, – говорит папа.
– Да, на голову управдому Федоскину, – говорит мама. – Может, хоть это чуточку встряхнёт его, и он вспомнит, что обещал заменить нам кран.
Я испугался за управдома Федоскина. Он хоть толстый и ленивый, но добрый. Выбежал я на улицу и встал под нашим балконом. А тут как раз Федоскин идёт. Я и говорю:
– Федоскин, вы здесь не ходите. Папа собирается шкаф с балкона скидывать.
– Это ещё что такое? – кричит Федоскин. – По какому праву?
А я и говорю:
– Шкаф-то совсем старый, никуда не годный.
– Старый-то он старый, – рассуждает Федоскин. – А по голове хлопнет не хуже нового. Это самое настоящее хулиганство. Надо протокол составлять и штраф взимать.
Федоскин ушёл составлять протокол, а я ещё постоял немного, подождал, пока шкаф с балкона вылетит. Но он всё не вылетал и не вылетал.
Тогда я прихожу домой и говорю:
– Что ж вы шкаф-то не скидываете? И Федоскин уже ушёл…
– Ха-ха-ха, – смеются мама и папа. – Неужто ты и вправду думал, что мы шкаф сбросим? Это шутка.
Тут к нам заходит управдом Федоскин с милиционером.
– Нечего смеяться, граждане, – говорит он. – Сейчас штраф взимать будем. Готовьте ваши денежки.
– Это была шутка, – говорит папа. – Ребёнок не так понял.
– А вот чтоб неповадно было так шутить, мы вас и оштрафуем, – отвечает Федоскин. – А то ребёнок опять что-то неправильно поймёт и в ваше отсутствие всю мебель честным людям на головы повыкидывает.
Мама заплатила штраф, и Федоскин с милиционером ушли восвояси. Папа стал совсем грустный и говорит:
– Штраф не за дело заплатили. Если бы за дело, не так обидно было бы.
– А давай за дело? – говорю я.
Папа подумал, подождал, пока уйдёт мама, и говорит:
– Давай!
И мы с папой скинули шкаф вниз.
Ух, как он летел! Ух, как он грохнул! Развалился на фанерки, досочки и планочки.
Тут к нам снова заходит управдом Федоскин. Он смущённо улыбается и говорит:
– Может, и вправду это шутка была? Со шкафом, то есть?
И отдаёт штраф обратно.
– Чего уж теперь, – грустно говорит папа. – Шкаф мы уже, того…
– Ну, тогда другое дело, – успокаивается Федоскин. – А то я уж подумал, что обидел вас.
– Садитесь-ка лучше пить чай, – приглашает мама.
Папа и управдом Федоскин садятся и пьют чай.
Оглавление
Рассказы маленького мальчика
Запасайтесь морковкой!
Мама очистила мне морковку.
— Хрум-хрум-хрум, — начал я.
— Здорово у тебя получается! — позавидовала мама. И очистила морковку себе.
— Хрум-хрум-хрум, — начали мы с мамой.
— Чего это вы тут делаете? — удивился папа, заглянув на кухню.
— Морковку жуём, — говорим мы.
И папа очистил себе морковку. Стали мы жевать втроём.
— Хрум-хрум-хрум!
Тут к нам в дверь постучали.
— Чего вы делаете? — спросила соседка. — У нас в квартире от вас шумно.
— Морковку жуём! — говорим мы.
И соседка присела за стол.
— Хрум! Хрум! Хрум! — хрумкали мы вчетвером.
Потом к нам зачастили соседи по подъезду.
— Чего вы тут творите?! — изумлялись они.
— Морковку жуём! — отвечали мы.
И они по очереди присоединялись к нам.
— Хрум!!!! Хрум!!! Хрум!!! — хрумкали мы все вместе.
У нас с полок стали падать кастрюли. Стол и шкафы ходили ходуном. Оконные рамы хлопали, стёкла дребезжали.
Прохожие останавливались возле дома и смотрели на наши окна.
— Эй! Чего вы там затеяли?! — кричали они.
— Морковку жуём! — вопили мы в ответ. — Хрум!!! Хрум!!! Хрум!!!
Во дворе зашумели деревья, тревожно закричали кошки. Ещё немного, и мы устроили бы МОРКОВНЫЙ УРАГАН. Да вот только морковка кончилась…
Зверская фотография
У папы болели зубы. И от боли он делал зверское лицо. А ему надо было на новый паспорт фотографироваться.
— Немедленно получите новый паспорт! — говорит ему дяденька милиционер.
— Не могу же я с таким лицом на паспорт фотографироваться, — возражает папа, мычит от боли и снова делает зверскую физиономию.
— Как хотите, только у нас в стране без паспорта нельзя, — говорит милиционер. — С таким лицом и без паспорта вас запросто могут в тюрьму посадить.
— Эх-х! — вздыхает папа и идёт фотографироваться.
А тут у папы зубная боль и прошла. Отправились мы с ним к морю отдыхать. Только нас в самолёт не пускают. Потому что теперь у папы лицо нормальное и на паспортную фотографию не похоже.
— Это не ваш авиабилет и паспорт не ваш, — говорит папе милиционер в аэропорту. — Вы на себя не похожи.
— Конечно, не похож, — соглашается папа. — Я теперь здоровый, а тогда больной был.
— Может вы и теперь больной, — не верит милиционер. — Потому что не свой паспорт предъявляете. А у нас даже здоровых без паспорта в самолёт не сажают.
— Ну и дела! — говорит папа и в сторонку отходит.
Я боюсь, что папа домой вернётся, и хнычу:
— Папочка, к морю хочется…
— И мне хочется, — отвечает папа. Потом грустно вздыхает и зверское лицо корчит, будто у него зубы болят.
— Вот теперь другое дело, — говорит милиционер. — Теперь у вас и в паспорте и наяву одно лицо. Всё по правилам. Можете в самолёт садиться.
Прилетели мы с папой к морю и в Дом отдыха пришли. Стали нас в комнату поселять и паспорт у папы спросили. А папа забыл зверское лицо сделать.
— Гражданин! Почему у вас паспорт чужой? Там ведь совсем другой человек сфотографирован, — говорит ему начальник Дома отдыха. — Мы по чужим паспортам не селим.
— Ох, извините! — говорит папа, быстренько в сторонку отходит и зверское лицо делает.
— Совсем другое дело! — хвалит папу начальник Дома отдыха. — А то ишь вздумали — паспортную внешность изменять.
И поселяет нас в комнату.
Сложили мы с папой вещи в уголок и обедать пошли. Папе есть очень хотелось, он про зверское лицо-то и позабыл. А навстречу — начальник Дома отдыха.
— Гражданин! Гражданин! — кричит начальник. — Вы тут не живёте! У нас жильцов с такими лицами нет. Прошу покинуть столовую!
Весь обед папа зверское лицо делал. От этого у него зубы снова разболелись.
— Эх! — вздохнул папа. — Если я с таким лицом постоянно ходить буду, меня зубы вконец изведут. А с нормальным лицом меня отсюда выгонят…
— Ладно! — говорю я и тоже вздыхаю. — Ну его, это море, если здесь с нормальным лицом нельзя.
Папа обнимает меня, и мы возвращаемся домой. Мама радуется, паспорт у папы не требует и из дома не выгоняет. Потому что она папу просто так любит. А не за документы.
Ух, котище!
Мама, папа и я ужинали. А кот Лукьян сидел возле стола и смотрел на нас просящими глазами.
Мама отломила кусок сыра и сказала:
— Хочешь сыра, Лукаша? Скажи «мяу».
Кот молчал.
Тут к нам пришла тётя Паша — родственница по папиной линии — и села к столу.
— Лукаша, скажи «мяу», и тебе дадут сыра, — пропела она.
Кот молчал.
Тут к нам пришёл дядя Саша — родственник по маминой линии — и тоже сел к столу.
— Ну, кот, выдай «мяу» и получишь кусок сыра, — строго сказал он.
Кот молчал.
«Эх! — подумал я. — Если бы кот был большим и сильным как тигр, они бы не стали дразнить его».
И тут кот начал расти на глазах. Он рос, рос, рос и превратился в огромного котищу-тигрищу!
— Ну-ка, все хор-р-ром, — зарычал он, — скажите «мяу», или я вас сожру!
Родственники задрожали, прижались друг к другу. И я услышал стук их зубов.
— Быстр-р-ро! — рычал Лукьян.
— М-м-м-я-а-а… — заблеяли родственники.
— Др-р-ружно! — командовал Лукьян.
— Мяу-у-у!!! — завопили родственники.
А я подошёл к Лукьяну, погладил его, почесал за ухом. И котище-тигрище снова стал маленьким котом.
Сколько весит голова?
Мама взвешивала на домашних весах арбуз, а папа смотрел-смотрел и вдруг говорит:
— Слушай! Идея! А что если положить на весы голову и взвесить её?
Мама посмотрела на него и ничего не сказала. А папа задумался и говорит:
— Вообще-то, наверное, ничего не получится. На эти весы можно положить не больше пяти килограммов.
А мама сказала:
— Ты думаешь, твоя голова больше весит?
Папа нахмурился и ушёл из кухни. Мама положила арбуз на подоконник и тоже ушла.
А потом они выясняли отношения в комнате.
— Ага!.. — говорила мама.
— Ну-ну! — сердился папа.
А я думал: «Всё-таки наш папа умный! Я бы никогда до такого не додумался бы!»
Они всё выясняли отношения, а я взвешивал свою голову. Только у меня ничего не получалось. Когда я клал голову на весы, то не мог видеть стрелку. Как только снимал голову с весов, стрелка сразу же возвращалась на «ноль».
И тут меня осенило. Я принёс из ванной большое зеркало и поставил его напротив весов. Теперь-то я всё увижу!
Я положил голову на весы и стал смотреть в зеркало. Но тут в комнату вошла мама.
— Сумасшедший дом! — говорит она. — Ты посмотри, чем занимается ребёнок!
Тут в комнату вбежал испуганный папа.
— Ох, — вздохнул он с облегчением. — Я думал, что-то случилось. А ребёнок просто экспериментирует. Развивает отцовскую идею.
— Ага-а, — говорит мама. — Значит, вы заодно?!
— Почему бы и нет? — говорит папа. — Давайте все будем заодно?
И наклоняется к весам.
Тогда и я кладу свою голову на папину голову.
Мама смотрела на нас, смотрела, а потом махнула рукой:
— Была не была!
И положила свою голову на наши. Мы все вместе стали смотреть в зеркало.
Тут в весах что-то звякнуло, и стрелка убежала на «ноль».
— Ну вот, доигрались, — говорит мама. — Сломали аппарат.
А папа говорит:
— Не огорчайтесь. Давайте гордиться! Ведь умственную силу нашей семьи не измерить никакими весами в мире!
И кошки храпят
На папин день рождения собралось много гостей. Тётушки с их мужьями, дядюшки с их жёнами, мамины и папины сослуживцы. Они пили, ели и громко разговаривали.
И вдруг папа сказал:
— Внимание! Маленький сюрприз — загадка природы!
Он погасил свет и включил магнитофон.
Из магнитофона послышалось сонное сопение и храпение.
Папа зажёг свет и, таинственно улыбаясь, спросил:
— Ну? Что это было? Кто храпел?
Гости поглядывали то на папу, то на маму и смущённо пожимали плечами.
— Ни за что не догадаетесь! — торжествующе заявил папа и выбежал из комнаты.
Вернулся он, держа на руках кота Лукьяна.
— Вот! — сказал папа. — Это кот храпел, а я его на магнитофон записал.
Ну, тут все, конечно, начали смеяться. Потом захохотали.
А я ушёл на кухню. Там на подоконнике сидел кот Лукьян, и в глазах у него были слёзы. Я забрался на подоконник, сел рядом с ним.
— Не расстраивайся, — сказал я. — Ты ещё не знаешь, как храпят папа с мамой. Вот мы их запишем на магнитофон и прокрутим кому надо.
Открытые двери
Мы сидели дома: папа, мама и я. Мама вязала носок, папа читал газету, а я рисовал корову.
Тут кто-то постучал в дверь.
Мама посмотрела на папу, вздохнула и снова принялась за носок.
Папа зевнул, посмотрел на маму и опять уткнулся в газету.
А я ни на кого не смотрел, я рисовал корову. И мне тоже некогда было дверь открывать.
Тот, кто был за дверью, начал сердиться и застучал громче и сильнее. Потом ещё громче и ещё сильнее. Потом был сплошной грохот!
— Так и дверь с петель слетит, — сказал папа и отложил газету.
Только он приоткрыл дверь, как в нашу квартиру ворвалась молния.
— Ши-и-их… Баба-а-ах!!!
Папа сидит в одном углу, мама сидит в другом углу, а я в коридоре валяюсь. А все мы чёрные, как негры. Это молния нас закоптила.
— Ничего себе взрывчики! — говорит чёрная мама. — Опасно сердить молнию и держать её за дверью.
— Ещё не то бывает! — говорит чёрный папа, сверкая белыми зубами. — Лучше и вовсе дверь не запирать. Пусть молния влетает и вылетает, когда ей захочется.
Так мы и решили, оставили дверь открытой.
А на следующий день мы все вместе чистили картошку. Захотелось нам жареной картошечки.
И тут в нашу квартиру влетела молния. Сначала она сверкнула в коридоре, потом появилась на кухне. Пошелестела немного, добродушно фыркнула и юркнула в форточку.
На кухне запахло печёной картошкой.
— Ну, что я вам говорил?! — воскликнул папа, перестав дрожать. — Если держать двери открытыми, можно и печёной картошечкой побаловаться.
Тут мы стали пробовать картошку, которую испекла молния. И глаза зажмурили. У-у-у!
Печёная — не то что жареная!
Солнце на потолке
Люблю греться на солнышке. Сядешь во дворе на скамейку и греешься. Можно ещё в лес пойти или на пляж. Везде — солнце!
Это летом так хорошо. А зимой на пляже не согреешься. И в лесу снега полным-полно. Увязнешь по горлышко и… И привет!
Зимой я греюсь на солнышке дома. Жаль только, что стены мешают солнцу осветить комнату целиком. Вот луч и прорывается сквозь окно, греет комнату по кусочкам. Сначала кресло, потом пол, потом шкаф. И я догоняю солнечный луч, сижу то в кресле, то на полу, то на шкафу.
И вдруг луч ложится на стену. Как же быть?! Ведь так хочется погреться на солнышке…
— Эх!
И я забираюсь на стену!
Там тепло-тепло, даже спать хочется. Я засыпаю и не слышу, как в комнату входит мама.
— Ты зачем на стену забрался?! — спрашивает она.
— На солнышке греюсь, — говорю я, открывая глаза.
— Солнце уже на потолке, — говорит мама.
И правда, пока я лежал на стене, солнце на потолок убежало.
— В новой рубашке на потолок не лезь, — строго говорит мама. — Перепачкаешься в побелке.
— Ладно, — соглашаюсь я. И одеваю старую, рваную рубаху.
Как мы поздравляли папу
Обычно по праздникам у папы грустное настроение. А тут наступило 23 февраля — праздник всех мужчин.
— Давай поздравим папу, — сказала мама.
— Конечно, — согласился я. — Ведь наш папа — мужчина.
— Постараемся развеселить его, — сказала мама. — Сделаем ему приятное.
Чтобы сделать папе приятное, мы решили поздравить его на танке. Ведь в армии папа был танкистом. Ему будет приятно вспомнить прошлое.
Танк мы устроили в большой картонной коробке из-под шкафа. Дно у коробки оторвали, а спереди просунули швабру.
— Это будет дуло, — сказала мама и засмеялась.
— А ещё у современных танков скоро будут захваты, — сказал я. — Как у роботов. Этими захватами можно расчищать завалы на пути.
— Как знаешь, — говорит мама. — В этом деле вы с папой разбираетесь лучше меня.
Захват мы с мамой сделали из палки с рогатиной на конце. С этой палкой папа ходит по грибы.
Потом мы с мамой сели в танк и поехали в комнату, где спал папа.
— Дыр-дыр-дыр, — гудели мы, но папа не просыпался.
— Бых! Бых! — стреляли мы из пушки. А папа всё спал.
— Придётся применить захват, — сказала мама и ткнула в папу рогатой палкой.
Папе, наверное, снился какой-то страшный сон. Поэтому он подскочил на кровати как ужаленный.
— А-а-а! — закричал папа спросонья.
Он не стал бы кричать, если бы узнал нас. Но мы с мамой сидели в коробке. И папа, конечно, нас не узнал. Он начал швыряться в нас подушками.
— Гранатами забрасывает, — сказала мама. — Давай газовую атаку!
У нас в танке был баллончик с жидкостью для мух. Из него я дал газовую атаку.
Папа выкатил глаза и раскрыл рот. Потом он прыгнул с кровати на стол, со стола на пол. И убежал из комнаты.
— Кажется, мы немного переборщили, — огорчилась мама. — Противник оказался морально не подготовлен.
— Ведь мы хотели, чтоб всё было по-настоящему, — сказал я.
Мы вылезли из танка и пошли разыскивать противника. Папы нигде не было. Только из-под двери в ванной виднелся свет.
— Эй! Это мы, — говорит мама через дверь. — Сдавайся!
И я тоже кричу:
— Сдавайся! Ты окружён!
Папа услышал наши голоса и выглянул из ванной.
— А, это вы, — сказал он. Вид у него был неважный.
— Поздравляем тебя с праздником, — сказала мама. И протянула папе подарок — новую бритву. — Сюрприз с пробуждением. Ты не обижайся. Праздник есть праздник!
Папа не очень обижался. Он только долго молчал. Потом он пил чай и грустно приговаривал: «Праздник есть праздник… Праздник есть праздник…»
По праздникам у папы всегда грустное настроение.
В ожидании верблюда
Мы играем в футбол в нашем дворе. Мяч летает из угла в угол. У нас во дворе полным-полно углов.
— Им есть, где разгуляться! — говорят наши родители.
И мы разгуливаемся вовсю. Дым коромыслом!
А после дождя в футбол играть совсем негде. Посреди двора — большая лужа.
Но вот приходит верблюд и медленно выпивает всю лужу. А потом уходит восвояси.
— Ура! — кричим мы. — Да здравствуют верблюды!
Мы снова играем в футбол. Целое утро, целый день и целый вечер. Потом снова льёт дождь, и лужа полным-полна.
Мы долго ждём верблюда. Но его нет. А в школе нам рассказывают, что верблюд — корабль пустыни и запасается водой на много дней.
Из-за этого верблюда мы теперь долго не сможем играть в футбол. От скуки мы валяем дурака.
— Им негде разгуляться, — с грустью говорят наши родители.
Они тоже ждут верблюда. Мы ждём верблюда все вместе.
Как мы неграми были
Мы мчались на поезде в неведомую даль. Там, вдали, жила-была наша любимая бабушка. Нам хотелось поскорее её увидеть, и мы с папой то и дело высовывались в поездное окно. То он, то я, то я, то он.
Вот папа высунулся, ойкнул, чихнул и всунулся обратно с чёрным лицом.
— Ну, здорово! — воскликнул я. И быстренько в окно выглянул. Только я ничего не успел увидеть. Просто дёрнулся, ойкнул, чихнул — и обратно. А в оконном стекле моя чёрная физиономия отразилась.
— Интересно, отчего это вы так моментально закоптились?! — удивляется мама и сама в окно высовывается. Только она ничего не успела увидеть, как сама чёрная стала.
Сидим мы в купе, друг на друга пальцами показываем и смеёмся. Надо же, какие грязные!
— Ладно, — говорит мама. — Хватит баловаться, пойдём в туалет умываться.
Пришли мы в туалет, а там кран сухой из стены торчит.
— Кончилась вода, граждане негры! — говорит нам проводник и почему-то по-иностранному добавляет: — Гитлер капут!
— Ура! — кричу я. — Хоть немножко грязными походим!
— Ай, да мальчик! Ай, да молодец! — восхищается проводник. — Мало, что негр, а по-нашему говорит. Ты, мальчик, передай своим родителям-неграм, что я телеграмму на вокзал вышлю. Чтоб, значит, вас встретили как почётную африканскую делегацию.
Подъезжаем мы через час к вокзалу, а возле нашего вагона сразу беготня начинается. Все с цветами носятся и разными плакатами машут. На одном написано: «Негры — тоже люди!», а на другом — «Мы — тоже негры!».
Я успел только два плаката прочитать. Потому что начальник вокзала в бубен ударил и плясать начал на платформе. А нас подхватили и в машину стали запихивать.
Когда нас в гостиницу привезли, мы даже умыться не успели. И маму, и папу, и меня сразу в ресторан поволокли, незрелыми бананами угощать стали. А сами вокруг расселись и «Катюшу» петь начали. А потом нас на руках в комнату отнесли.
— Отдыхайте, — говорят, — граждане негры. Мы пока для вас подготовим встречу с тружениками села.
Когда все из комнаты вышли, папа наконец отдышался и говорит:
— Кажется, нас приняли за негритянскую делегацию.
— Это их проводник надоумил, — говорю я.
— Теперь они нас в покое не оставят, — говорит мама. — Затискают совсем, заставят негритянские танцы перед тружениками села танцевать. А у бабушки, наверное, пироги стынут…
Тут мы все вспомнили про бабушку и нам ещё сильнее захотелось перестать быть почётными неграми.
— Побежали отсюда, — говорю я. И потихоньку дверь в коридор приоткрываю. А из-за двери нам опять кричат: «Гитлер капут!» — и суют недозрелые бананы.
— Просто так они нас не выпустят, — грустно говорит папа. И начинает раздеваться. Потом он мажет себя гуталином, чтобы не только лицо, но и всё тело как у негра было. А из листьев фикуса юбочку негритянскую себе делает.
И в таком виде папа как за дверь выскочит, как зарычит по-иностранному! Тут все наши встречальщики вмиг разлетелись.
А мы быстренько в ванной отмылись, стали беленькими и к бабушке в гости побежали. Пока пироги у неё не остыли.
Папа и цыгане
— Что-то долго нет отца, — сказала мама и посмотрела на часы. А я не стал смотреть на часы, я знал, что папа скоро придёт. Тут в прихожей раздался звонок.
— Ура! — закричал я и побежал открывать дверь.
На пороге стоял цыганский мальчик. Он хотел пить.
Потом пришла цыганская девочка и тоже попросила пить. Потом пить попросила взрослая женщина в разноцветной юбке. Скоро у нас в квартире был целый табор. Они все хотели пить.
А потом они захотели посмотреть нашу квартиру. И пошли гулять по комнатам.
И тогда у нас стали исчезать вещи. Сначала исчезла мамина кофта, потом папины зимние ботинки. А цыганские люди всё ходили и ходили.
Мама сидела на диване и плакала. Я бегал по квартире и искал свою тельняшку. Когда я надеваю свою тельняшку, то ничего не боюсь. Но тельняшки нигде не было.
— Я в отчаянии! — сказала мама.
И тут пришёл папа. Он долго смотрел на наших гостей и наконец сказал:
— Эх ма!
И исчез в своей комнате. Скоро он появился с гитарой.
— Дай-дай-дай! — пел папа.
— Дари-дари-дари! — в ответ ему запели цыганские люди.
Они собрались вокруг папы и стали трясти плечами, руками и ногами.
— Жги! — закричал папа и начал прыгать вприсядку.
Вместе с папой запрыгал весь табор.
А мы с мамой сидели на диване и смотрели на них. Откуда-то стали вываливаться наши вещи. Сначала папины зимние ботинки, потом мамина кофта. И, наконец, моя тельняшка.
Пока мы с мамой собирали вещи, папа ушёл с табором.
Он пропадал где-то всю ночь. А когда утром папа вернулся, на нём была рваная красная рубаха и облезлые сатиновые шаровары.
— Где же твой новый австрийский костюм? — строго спросила мама.
— Ерунда! Я выучил новую цыганскую песню, — сказал папа.
И спел нам песню.
Шкаф
Мы купили новый шкаф. С ящиками, дверцами и ручками. Шкаф как шкаф. Но лучше старого.
— Куда же девать старый? — спрашивает мама.
— А мы его с балкона сбросим, — говорит папа.
— Да, на голову управдому Федоскину, — говорит мама. — Может, хоть это чуточку встряхнёт его, и он вспомнит, что обещал заменить нам кран.
Я испугался за управдома Федоскина. Он хоть толстый и ленивый, но добрый. Выбежал я на улицу и встал под нашим балконом. А тут как раз Федоскин идёт. Я и говорю:
— Федоскин, вы здесь не ходите. Папа собирается шкаф с балкона скидывать.
— Это ещё что такое? — кричит Федоскин. — По какому праву?
А я и говорю:
— Шкаф-то совсем старый, никуда не годный.
— Старый-то он старый, — рассуждает Федоскин. — А по голове хлопнет не хуже нового. Это самое настоящее хулиганство. Надо протокол составлять и штраф взимать.
Федоскин ушёл составлять протокол, а я ещё постоял немного, подождал, пока шкаф с балкона вылетит. Но он всё не вылетал и не вылетал.
Тогда я прихожу домой и говорю:
— Что ж вы шкаф-то не скидываете? И Федоскин уже ушёл…
— Ха-ха-ха, — смеются мама и папа. — Неужто ты и вправду думал, что мы шкаф сбросим? Это шутка.
Тут к нам заходит управдом Федоскин с милиционером.
— Нечего смеяться, граждане, — говорит он. — Сейчас штраф взимать будем. Готовьте ваши денежки.
— Это была шутка, — говорит папа. — Ребёнок не так понял.
— А вот чтоб неповадно было так шутить, мы вас и оштрафуем, — отвечает Федоскин. — А то ребёнок опять что-то неправильно поймёт и в ваше отсутствие всю мебель честным людям на головы повыкидывает.
Мама заплатила штраф, и Федоскин с милиционером ушли восвояси. Папа стал совсем грустный и говорит:
— Штраф не за дело заплатили. Если бы за дело, не так обидно было бы.
— А давай за дело? — говорю я.
Папа подумал, подождал, пока уйдёт мама, и говорит:
— Давай!
И мы с папой скинули шкаф вниз.
Ух, как он летел! Ух, как он грохнул! Развалился на фанерки, досочки и планочки.
Тут к нам снова заходит управдом Федоскин. Он смущённо улыбается и говорит:
— Может, и вправду это шутка была? Со шкафом, то есть?
И отдаёт штраф обратно.
— Чего уж теперь, — грустно говорит папа. — Шкаф мы уже, того…
— Ну, тогда другое дело, — успокаивается Федоскин. — А то я уж подумал, что обидел вас.
— Садитесь-ка лучше пить чай, — приглашает мама.
Папа и управдом Федоскин садятся и пьют чай.
Трамплин
…Ну вот, опять начинается! Только я ложусь вечером спать — сразу море снится. Волны колышутся и кровать в разные стороны качают:
— Блюм-блюм… Блюм-блюм…
И я засыпаю среди голубых волн.
А утром мне просыпаться надо. А мне опять море снится. Только теперь я на песочке лежу и с солнышком обнимаюсь. Оно такое тё-ё-ёплое и ко мне прижимается.
— Вставай, соня, — говорит мне мама. — Всё на свете проспишь.
А я лежу.
— Подъём! — кричит папа. И дует в кулак, как в трубу: — Ту-у-у, ту-ту, ту-ту!
А я лежу.
Они меня поднимают и волокут в ванную умываться. Потом волокут за стол завтракать. И говорят:
— Когда, наконец, ты станешь самостоятельным ребёнком?!
А я очень хочу стать. Чтоб по утрам самому подниматься. Раз-два и на ногах! Я хочу, чтоб мне утром приснился трамплин, с которого на лыжах прыгают.
Целый вечер трамплин рисую. И на стену вешаю напротив кровати. Чтоб утром рисунок увидеть и сразу вскочить, как спортсмен с трамплина:
— Вжиу-у-у!
Утром я открываю глаза и вижу трамплин на стене. Потом снова глаза закрываю, и мне кажется, будто я качусь с трамплина.
— Вжиу-у-у!
И я лечу.
— Вставай, соня! — говорят мне родители.
Мама берёт меня за одну руку, папа за другую. Они думают, будто я в кровати лежу. Они даже не знают, что я с трамплина лечу. И взлетают вместе со мной.
Мы летим по небу, как три журавля. Два больших и один маленький.
— Эй! — кричит встревоженный папа. — Ты что это задумал?!
— Я летаю! — кричу я.
— Когда дети во сне летают — они растут! — кричит испуганная мама. — А нам страшно!
— Не бойтесь! — кричу я. — И вы подрастёте вместе со мной!
— Мы уже отвыкли от этого! — кричат мама с папой. — Давай назад! Домой!
И я поворачиваю домой.
А потом мы завтракаем овсяной кашей. Мама и папа смотрят на меня со всей строгостью.
— В следующий раз, когда вздумаешь летать, предупреждай! — говорят они.
Как мы ходили за грибами
— Ау! — закричала мама.
— Ау! — закричал папа.
— Ау! — крикнул я.
Мы кричали все вместе. И ничего не было понятно.
— Так не пойдёт, — сказал папа. — Будем кричать на счёт «три» и все раздельно. Раз-два-три, — скомандовал он.
— Ау! — откликнулась мама.
— Раз-два-три, — снова посчитал папа.
— Ау! — откликнулся я.
Потом папа скомандовал сам себе и тоже аукнулся.
— Всё, — сказал он. — Первая тренировка окончилась. Можно разойтись и отдохнуть.
Мы с мамой стали отдыхать. Нам предстоял поход за грибами.
Ещё рано утром папа сказал:
— К любому делу надо подходить со всей ответственностью. Поэтому будем отрабатывать кое-какие грибные навыки.
И мы стали аукаться.
А потом папа поставил на пол деревянный грибок, на котором мама штопала носки, и завязал себе глаза платком. Он ползал по полу на коленках и бормотал:
— С открытыми глазами всякий сможет найти гриб, а попробуйте вот так…
Сначала папа опрокинул стул, потом этажерку с книгами, потом телевизор.
Пока мы всё приводили в порядок, пришло время обеда. Мы быстренько пообедали, вышли из дома и поехали в лес на автобусе. На опушке папа построил нас с мамой и сказал:
— Генеральная тренировка. Раз-два-три!
— Ау! — кричала мама. И мы с папой тоже кричали.
Но тут из лесу вышел гражданин с бородой и строго сказал:
— Ну, чего раскричались?! Всё зверьё распугаете!
— Нам грибы нужны, — говорит папа.
И мы пошли искать грибы. Хотя искать было нечего. Во всём лесу ни одного гриба.
— Ну, вот, — сказал я. — Мы распугали и зверей, и грибы.
— Все грибы уже собрали до нас, — сказала мама. — Не надо было с утра заниматься чепухой.
А папа говорит:
— Зато мы подошли к делу со всей ответственностью. Приобрели грибные навыки. Теперь нам не страшны никакие трудности.
По дороге домой мы заехали на рынок и купили грибов.
Вкусная у нас получилась жарёха!
Две лишние коробки
Понадобилось нам однажды шесть коробок. Чтоб, значит, вещи на дачу перевезти.
Коробки мы с папой купили в магазине. Запросто!
А потом папа и говорит:
— Как же их домой отнести? Ведь у нас только четыре руки, а коробок шесть…
— А голова на что?! — спрашиваю я.
— Правильно! — говорит папа. — Надо подумать.
— Чего думать-то?! — говорю я.
И надеваю третью коробку себе на голову.
— Надо же! — удивляется папа. — И голова пригодилась!
И тоже надевает себе на голову коробку.
И вот мы с папой идем домой в коробочной темноте. И стукаемся друг о друга головными коробками.
— Бу-у-ум!!! — басом гудит папина коробка из толстого картона.
— Бам! — тонким голоском отзывается моя коробка из тонкого картона.
— Бум! Бам! Бум! Бам!
Так мы и бьёмся до самого дома. А когда коробки снимаем, шум в голове остаётся.
— Бу-у-ум!!! — гудит в папиной голове.
— Бам! — отзывается в моей.
А мама выглянула из кухни и спрашивает:
— В каком ухе у меня звенит?
— Это не у тебя в ухе, это у нас в головах, — говорим мы. И рассказываем маме про две лишние коробки.
А она обняла нас и говорит:
— Дорогие вы мои головы садовые… Вернее даже картонные!
Потом поцеловала, и гудение в головах сразу кончилось. Мы упаковали вещи и с ветерком поехали на дачу.
Как мы на люстре висели
С самого утра маминого праздника мы с папой шептались на кухне. Мама ещё спала, а мы придумывали праздничную неожиданность.
— Когда я был маленьким, — шептал папа, — подарки для моей мамы я вешал на люстру. Проснётся моя мамочка, посмотрит вокруг: ах! — подарок на люстре болтается. Это была радость.
— Давай и мы на люстру цветы с духами прицепим, — шепчу я.
— А не придумать ли нам что-нибудь поинтереснее? — предлагает папа. — Давай рассуждать: сегодня мы всю мамину работу выполнять будем. Ну там, пол подметём, обед сготовим, рубашки постираем… Значит, мы сами сегодня целый день будем для неё подарками! Поэтому я предлагаю взять в руки цветы, духи и самим прицепиться к люстре. Это же сразу двойной подарок получится!
— Ура-а-а… — шепчу я. Мне давно хотелось на люстре покачаться.
Мы с папой взяли верёвки, привязались за пояса к люстре и повисли. Висим, висим, а мама всё спит. Тогда мы пробудную песню запели:
Кто висит на люстре нашей?
Это мы висим с папашей!
Мама с постели вскочила, нас на люстре увидела, да как обрадуется:
— Что с вами?! — кричит.
А мы как ногами замотаем, как закричим:
— Па-здра-вля-ем!!!
А люстра от нашего мотанья и крика хрястнула, из потолка вырвалась и вместе с нами на пол рухнула!
Шуму было, конечно, много. Но зато получилась полная праздничная неожиданность, как мы и хотели.
А мама кричит:
— Эй, вы не разбились?
— Нет! — кричим мы из-под обломков. — Не разбились, это люстра разбилась.
— Вот здорово! — кричит мама. — Она мне уже давно надоела. Я вместо неё новую купила, только боялась, что вам не понравится.
— Понравится, понравится! — закричали мы. — Вместо разбитой нам что хочешь понравится.
Тут мы перестали кричать, подарили маме цветы с духами, повесили новую люстру и сели за стол мамин праздник отмечать.
Сухопутный или морской?
Когда мыши стали ходить по нашему дому пешком, мама сказала:
— Я сомневаюсь в том, что наш кот Лукьян сухопутный!
— А какой же он?! — удивился папа.
— Может быть, он морской котик, — предположила мама.
— Поясни мысль! — сказал папа.
И мама пояснила:
— Если бы он был сухопутным котом, то любил бы мышей. А он без ума от рыбы. Значит, он морской.
Это точно: Лукьян чуял рыбу в любом конце квартиры и нёсся в этот конец сломя голову. А мышей он не видел в упор. Идёт себе по квартире и упирается в мышь… Или наоборот. Идёт себе мышь по квартире и упирается в кота… И друг друга они не узнают.
— Что же делать? — спросил я и посмотрел на маму и папу с надеждой. — Может быть, Лукьян всё-таки сухопутный?
А папа сказал:
— Сейчас мы устроим ему проверочку!
И тогда мы стали ловить мышей и мазать их рыбьим жиром. Теперь Лукьян чуял мышь в любом конце квартиры. И нёсся за ней сломя голову.
Мыши сначала боялись Лукьяна и кричали страшными голосами. А кот ловил их, облизывал и отпускал. И мыши привыкли к Лукьяну.
— Мяу! — сказал кот Лукьян как-то раз.
И мыши побежали к нему сломя головы из разных углов дома. А Лукьян стал их облизывать. Просто так, без рыбьего жира. А мама посмотрела на них на всех и сказала:
— Кто бы мог подумать, что эти мыши так любят ласку!
— Кто бы мог подумать, что Лукьян так любит мышей! — сказал папа.
А я обрадовался и закричал:
— Ура! Значит, он сухопутный!
Дождливая арифметика
Когда пошёл дождь, я спросил папу:
— А сколько в нём дождинок?
— Тысяча, — сказал папа неуверенно. — Или даже миллион.
И тогда мы высунулись в окно и стали считать дождинки. Сначала на сухом асфальте их было очень легко считать: одна, две, три, четыре…
Но скоро весь асфальт стал мокрым, все капли слились в одно большое пятно, и мы сбились со счёта.
— Не беда! — сказал папа. — Будем считать лужи.
Во дворе появилась одна лужа, две, три. Считать лужи было даже интереснее. Потому что все лужи были разные: одна как блин, другая как огурец, третья как бегемот.
Но скоро мы опять сбились со счёта. Потому что и блин, и огурец, и бегемот слились в одну большую лужицу. Тут и дождь закончился.
Мы с папой вышли во двор и посмотрели на нашу лужицу с гордостью.
— Не каждый сможет столько воды насчитать, — сказал я.
— Учи арифметику получше, — сказал папа. — И ты сможешь насчитать целый пруд или речку, или даже море.
— Ого! — сказал я. — Ради моря можно выучить что угодно!
Потом я разбежался и со всего маху прыгнул в лужу. Брызги во все стороны! Сто или миллион!
Я — мокрый с ног до головы. Папа — мокрый с ног до головы. Вода стекает с нас тоненькими струйками и журчит, как весенний ручеёк.
— Вот тебе и арифметика, — грустно говорит папа.
И мы идём сушиться домой.
Папа пишет письмо
Папа сидел за столом и писал письмо тёте Дусе. Стол был раздвижной, из двух половинок.
Только папа написал: «Дорогая Дуся, здр…», — как его ручка попала в щель между двумя половинками стола, и письмо прорвалось. На месте неоконченного слова «здр» оказалась самая настоящая дырка.
Папа взял новый листок бумаги и снова написал:
«Дорогая Дуся, здр…» Др-р-рык! — дрыкнула ручка и снова застряла в щели.
— Это не письменный стол, — сказал папа, — а стол для делания дырок в письмах. Очень удобно, быстро и надёжно!
Потом он лёг на пол и стал там писать письмо. Но в полу между досками тоже были щели. «Дорогая Дуся, — писал папа, — здр…» Др-р-рык! — дрыкнула ручка и снова проделала дырку.
Папа совсем загрустил и сидел на полу в полной растерянности.
— Не расстраивайся, — сказал я ему. — Хочешь, пиши на моей спине. Она гладкая и мускулистая.
Папа потрогал мою спину, сказал «Ого!» и начал писать на моей спине.
«Дорогая Дуся! — писал папа. — У нас дома полным-полно дырок. Поэтому все мои «здравствуй», предназначенные тебе, провалились неизвестно куда. Теперь я пишу на гладкой и мускулистой спине моего любимого сына, но боюсь утомить его. К тому же ему очень щекотно. Поэтому письмо будет очень коротким. Возвращаю по назначению все провалившиеся «здравствуй» тебе: Здравствуй, Дуся, здравствуй, здравствуй, здравствуй, здравствуй, здравствуй, здравствуй, здравствуй, здравствуй!.. До свидания, Дуся».
Скоро пришёл ответ от тёти Дуси. Она признавалась, что никогда в жизни не получала такого замечательного письма с таким огромным количеством пожеланий здравствовать. Теперь она чувствует себя замечательно, здравствует без конца и посылает нам с папой миллион воздушных поцелуев: «Чмок, чмок, чмок, чмок, чмок, чмок, чмок, чмок!..»
Кто на кого похож
Учитель сказал нам:
— Каждый человек своим поведением напоминает какое-нибудь животное… Один ленивый, как, например, медведь. Другой попрыгунчик, как заяц. Попробуйте нарисовать своих мам и пап в виде симпатичных животных. Это будет хорошая шутка, она развеселит ваших родителей.
Когда я пришёл домой, папа лежал на диване, читал газету и зевал.
Я нарисовал его медведем в берлоге.
А тут мама возвратилась из магазина с тяжёлыми сумками. И я нарисовал её верблюдом с огромными тюками.
Мама и папа посмотрели на мои рисунки и рассмеялись. А потом мама спросила:
— Ты рисуешь для школы?
— Конечно! — сказал я. — Это такое задание.
— Ну! — сказал папа. — Зачем же выдавать домашние секреты?! Нарисуй меня лучше в виде бобра, который без устали строит дом. А мама пусть будет беззаботной порхающей птичкой.
Я так и сделал. Папу — бобром, маму — птичкой.
И сдал рисунки учителю.
И тогда папу привлекли к ремонту школы. А маму заставили петь в родительском хоре. Хорошая шутка получилась.
Как мы поздравляли маму
Когда мама ушла за покупками для праздничного стола, папа спросил меня:
— Ты знаешь, как в порту встречают корабль, возвратившийся из дальнего плаванья?
— Нет, — говорю. — Я же никогда не был в порту.
— Его встречают салютом: ба-бах! ба-бах! — объясняет папа и предлагает. — Почему бы нам ради маминого праздника не встретить маму салютом из воздушных поцелуев?!
— А в каком порту? — спрашиваю я.
— Да не в порту, а в нашем дворе, на подходе к дому, — уточняет папа. — Когда она будет возвращаться из магазина.
— Ура! — обрадовался я. — Наша мама — корабль!
А папа посмотрел на меня очень серьёзно и говорит:
— Только сначала надо эксперимент провести — измерить скорость воздушных поцелуев. Тогда мы будем точно знать, в каком месте двора и с какой силой поцелуи натолкнутся на маму.
Я вышел во двор, папа — на балкон.
— Лови! — кричит папа, пускает воздушный поцелуй и включает секундомер.
… Бац!!! И я лежу на снегу. Это воздушный поцелуй уложил меня наповал. Не успел я подняться, как подбежал взволнованный папа.
— Ой-ёй-ёй! — сказал он. — Ты в порядке? Ну, слава Богу! Дальнейший эксперимент мы будем проводить на кошках и собаках. На четырёх ногах им легче удержаться.
Тут же мы поймали дворовую кошку Синьку, посадили на дорожке, по которой должна была пройти мама, и папа пустил с балкона новый поцелуй.
Синьку приподняло, словно смерчем, закрутило и шлёпнуло в сугроб. Перепуганная Синька выскочила из сугроба и с диким воплем забралась на самую верхушку берёзы.
— Ну и дела! — говорит папа. — Бедная Синька! Как же я не рассчитал?..
— Ты просто соскучился по маме и очень хочешь её обрадовать, — говорю я. — Поэтому посылаешь слишком быстрые и сильные поцелуи. Тебе надо быть поспокойнее.
— Да, — соглашается папа. — Нельзя рисковать мамой. Вдруг и её так же… в сугроб завьюжит. Давай ещё на собаках потренируемся.
Дворовая собака Найда спокойно уселась на отведённое ей место посреди дорожки и с удовольствием стала грызть наш сухарь. Но стоило папе вытянуть губы для воздушного поцелуя, как Найда сразу почувствовала недоброе, выплюнула сухарь и, дико взвизгнув, скрылась в кустах.
— Вот и собаку перепугали, — огорчился папа.
— Наверное, тебе не стоит так сильно губы вытягивать, — говорю я. — Из-за этого поцелуй получается резким и плотным, как удар футбольного мяча.
— Может, ты и прав, — говорит папа. — Надо прежде всего скорость воздушного поцелуя по формуле рассчитать.
Целых два часа мы выдумывали формулу, и она у нас всё-таки получилась:
ЖПВ × СЛ
СВП =
РДЛЧ × ДГ
СВП — это Скорость Воздушного Поцелуя.
ЖПВ — Желание Поскорее Встретиться.
СЛ — Сила Любви.
РДЛЧ — Расстояние До Любимого Человека.
ДГ — Длина Губ.
По этой формуле мы ещё долго рассчитывали нужную скорость поцелуя, и, наконец, всё было готово. А тут и мама возле дома появилась. Мы выбежали на балкон и с точно рассчитанной по формуле скоростью послали несколько нежных поцелуев навстречу маме. Поцелуи облепили маму, словно воздушные шарики.
Мама от неожиданности вскрикнула и тут же медленно и плавно вместе с тяжёлыми хозяйственными сумками поднялась в воздух. И воздушные поцелуи понесли её в сторону балкона, в наши с папой объятья.
Борщ по-флотски
В одном конце нашего двора лежит толстое бревно. А в другом — длинная доска. Если положить доску на бревно, получатся качели. Мы с папой так и качались. Он вниз — я вверх. Я вниз — он вверх. Он в воздухе, я на земле. Он на земле, я в воздухе.
— Э-ге-ге, — говорит папа. — Надоело каждый раз на землю возвращаться. Давай полетаем?
— Только потом давай обратно на землю вернёмся, — говорю я.
— А куда ж мы денемся? — говорит папа. — Мама нас к обеду ждёт.
Он прыгает на свой конец доски и подбрасывает меня в воздух. Я взлетаю под облака и тихонечко руками машу, чтоб на месте удержаться. Папу дожидаюсь.
Тут подлетает ко мне папа. Он сообразил попросить какого-то дяденьку, чтобы тот его подбросил.
— Ой! — говорит папа грустно. — А парашюты мы и забыли…
— Это пустяки, — говорю я. — Представим себя снежинками и медленно опустимся на землю.
— Ничего себе — снежиночка! Во мне 80 кило, — огорчается папа.
Но огорчается он недолго. Ведь вокруг такая красота! Солнце на снег светит. Снег блестит и отражает свет обратно на небо. Даже непонятно становится, где земля, а где небо. Всё вокруг голубое! И мы с папой в чёрных пальто летим сквозь эту голубизну.
А папа говорит:
— Жаль, я свой пёстрый шарф дома забыл. Можно было бы им помахать, народ внизу поприветствовать.
И стали мы с папой мечтать, будто мы — вверху, а народ — внизу. Мы шарфом пёстрым машем, а народ радуется, в затылке чешет и кричит: «Во дают!..»
Только размечтались, а с земли вдруг голос из рупора раздаётся:
— Первый-первый, я второй! Ну-ка, заходите с планёром на посадку!
Оказывается, мы пролетали над аэродромом. Аэродромщики не привыкли, что люди сами по себе летают, и приняли нас за самолеты.
— Нет, — говорит папа, — не будем садиться на их аэродром. Они нам сразу номера прилепят, придётся летать под номерами.
— Да, — соглашаюсь я. — Под номерами совсем не то. Скучно под номерами летать.
— Второй, второй! — кричит папа вниз. — Посадку произвести не могу. Шасси не выпускаются. Ухожу на запасной аэродром.
Отлетели мы с папой в сторону. И тут нам навстречу — стая ворон. И эти тоже не привыкли, что люди сами по себе в небе летают. Ка-а-ак загалдят! Как начали толкаться!
— Ой! — кричит папа. — Я иду колом!
И пошёл колом. Ну, и я вслед за ним тоже колом.
— Осторожно — земля! — кричит папа.
И — бум!!!
— Вижу! — кричу я.
И бац!!!
Хорошо, что я лёгкий. Совсем неглубоко в снег зарылся. А папа тяжёлый, головой в сугробе застрял. Папа возился, пыхтел-кряхтел и, наконец, встал на ноги. Встать-то он встал, а сугроб с головы снять не может.
— Или голову в сугробе оставить, или сугроб домой нести, — размышляет папа.
— Лучше сугроб отнесём домой, — предлагаю я. — Чем ты обед будешь есть, без головы-то?
Пришли мы домой. Папа сразу к горячей батарее прислонился. Чтоб сугроб побыстрей растаял. Ну, сугроб и растаял. Лужа получилась — о-го-го!
— Сейчас придёт мама и устроит нам баню, — говорит папа.
А тут и мама пришла. Посмотрела на лужу и говорит:
— Вы моряки, что ли?
— Вот-вот, — говорим мы с папой. — Моряки мы и есть. Морские души!
— Раз вы моряки, то на обед я сварю вам борщ по-флотски, — сказала мама.
И сварила нам борщ.
Мальчик-папа
Целый час папа воспитывал меня. В который раз он уже повторял:
— В твоём возрасте я был серьёзнее!..
И тут что-то тренькнуло, грохнуло, зашипело и вспыхнуло. Когда дым рассеялся, рядом со мной стоял мальчик в коротких штанишках. Его коленки были исцарапаны, воротник рубашки наполовину оторван, а под левым глазом светился здоровенный синяк.
— Ты кто такой?! — удивился я.
Он зашмыгал носом, а потом сказал:
— Я твой папа. Только… в твоём возрасте.
— Ну и ну! — сказал я. И ещё раз осмотрел его с ног до головы. — А ты в моём возрасте был меньше меня.
— Конечно, — согласился мальчик-папа. — Мы с мамой тебя в спортивную школу устроили. Ты работаешь над своим развитием. А я просто во дворе болтался…
— Зато у тебя синяк отличный! — сказал я с завистью.
— А-а-а…, — махнул он рукой. — Дал тут одному по шея2 м.
— Пойдём погуляем? — предложил я.
— Ура! — закричал мальчик-папа и рванул на улицу.
Когда я вышел из подъезда, он уже сидел на дереве и махал мне оттуда рукой.
— Ты же запрещаешь мне лазать по деревьям, — сказал я.
— Да ла-а-адно, — протянул он. — Главное, чтоб мама нас не застукала.
Я забрался к нему, и мы стали качаться на сучке. Потом сучок обломился, и мы упали вниз. Папа первый, а я второй. Прямо на него.
— А ты тяжёлый, — сказал он, вылезая из-под меня. — Давай поборемся?
И мы стали бороться. Боролись мы совсем недолго. Потому что я папу сразу поборол.
— У меня просто настроения нет бороться, — сказал он грустно.
— Да ла-а-адно, — протянул я. — Не огорчайся. В другой раз ты меня поборешь.
— Ты только маме не рассказывай, — попросил он, — что победил меня.
— Ты тоже не жалуйся, — попросил я. — Ведь я тебе воротник рубашки совсем оторвал.
— Пустяки! — сказал папа и швырнул воротник в мусорную кучу. — Если мы будем держаться друг друга, то в этой жизни не пропадём.
И тут кто-то окликнул нас из подворотни.
— Эй, пацаны! Ну-ка, быстро сюда!
Там стояли двое взрослых, лет по тринадцать, парня. Когда мы подошли к ним, они сказали:
— По двадцать копеек, салаги! Быстро!
Я похлопал себя по карманам и сказал:
— У меня нет денег…
— А ты попрыгай! Может, зазвенит, — приказал, ухмыляясь, один парень.
Тут мой папа нахмурился, пригнул голову и с криком «А-а-а!» ударил этого парня головой в живот. Это был здоровский удар. Я такого от папы не ожидал. Парень тот сразу кубарем покатился.
А я в этот момент на другого набросился. Двинул ему разок!
В общем, они убежали от нас на другую сторону улицы и завопили:
— Ну, салаги, держитесь! Сейчас мы своих парней приведём!
Они не соврали. И привели ещё пятерых парней. Нас стали окружать со всех сторон.
— Держись, сынок! — сказал мне мальчик-папа. — Сейчас нам придётся туго.
Они уже начали нас бить, когда во дворе появилась наша мама. Их тут же как ветром сдуло. Мама едва успела им нашлёпать.
Потом она отвела меня и мальчика-папу к нам домой, помазала царапины йодом и напоила киселём.
Только мама вышла из кухни, а папа говорит:
— Мы с тобой вдвоём, конечно, сила. Ну, а втроём с мамой — вообще о-го-го! Давай держаться втроём?
— А ты не будешь больше говорить, что в моём возрасте был серьёзнее, и воспитывать меня по два часа?
Мальчик-папа посмотрел на свои царапины, синяки, изорванную рубашку, вздохнул и пообещал:
— Не буду!
Мы пожали друг другу руки. Тут опять что-то тренькнуло, грохнуло, зашипело и вспыхнуло. Когда дым рассеялся, передо мной снова стоял взрослый папа.
Хухры-мухры
Утром мне приснилось слово «хухры-мухры». Я лежал в постели и радовался: каких только слов не бывает на свете!
Но тут пришёл папа.
— Доброе утро! — сказал он. — Пора вставать.
— Хухры-мухры, — сказал я.
— Давай-давай, — говорит папа, — не разводи матифонию. Завтрак на столе.
Когда я сел за стол, мама спросила:
— Тебе чай или молоко?
— Хухры-мухры, — сказал я.
— Хм… — сказала мама и сделала мне чай с молоком.
Мы позавтракали и пошли гулять с папой. Навстречу нам попался папин сослуживец Лялькин.
— Здорово, сопляндия! — сказал мне Лялькин.
— Хухры-мухры, — ответил я ему, Лялькину.
— Ну и мальчик у вас! — сказал Лялькин папе. — Наверняка хулиганом вырастет.
Когда Лялькин ушёл, папа говорит:
— Давай найдём твоему слову полезное применение. Чего попусту его трепать?
Думали мы с папой, думали и решили сначала привесить моё слово на какой-нибудь дом. Пусть люди читают и радуются!
Идём по улице и подыскиваем подходящее место. Домов красивых много, но все они уже давно заняты. С каждого что-нибудь свешивается. Разные там слова и предложения.
— Ладно, — говорит папа. — Если все общественные места уже заняты, найдём применение твоему слову дома.
Мы возвратились домой, достали большой лист белой бумаги и написали на нём слово «хухры-мухры».
А вечером к нам пришли гости.
— У! — говорят они. — Какое у вас интересное высказывание на стене висит. Как мудро и ясно сказано!
Они стали переписывать моё слово в свои блокноты.
А когда гости уже расходились по домам, они тихо спросили папу:
— Уточните, пожалуйста, кому принадлежит это блестящее высказывание. Мы знали, но забыли…
— Нашему маленькому мальчику! — с гордостью говорит папа. — Ребёнок развит не по возрасту!
— Ой! — испугались гости. — Вы нас чуть под монастырь не подвели! Ведь мы собирались цитировать это высказывание где попало… Думали, оно большому человеку принадлежит.
— Не расстраивайтесь, — говорит папа. — Ребёнок вырастет, станет большим человеком, и тогда вы можете цитировать его где попало.
— Ну… когда это будет, — с грустью говорят гости.
— Недолго ждать осталось, — говорит папа и смотрит на меня с надеждой.
А я не подведу папу. Я вырасту, стану большим человеком. И все будут вспоминать: «Ага! Ещё в детстве он сказал «хухры-мухры!..»
День рождения вверх ногами
— Мама, встань, пожалуйста, на голову, — попросил я, стоя на голове.
— Ну, уж нет! — резко отказалась мама. — Моя голова для другого дела.
— Папочка, встань, пожалуйста, на голову, — попросил я.
— Может быть, ещё и ушами похлопать?! — возмутился папа. — Ты посмотри на маму, на меня, на кота Лукьяна, наконец! Разве мы стоим на голове?! Ты в меньшинстве. Значит, ты не прав!
Тогда я раскрыл свои книжки там, где в них были картинки, и поставил всех нарисованных девочек и мальчиков, тётенек и дяденек и даже одного милиционера на голову.
— Ну, а теперь, кто в меньшинстве? — спросил я.
— Если тебе так нравится, стой на голове, — сдались мама и папа. — Только мы не пойдём у тебя на поводу.
Но вот наступил мой день рождения. И ради этого события мама и папа решили пойти у меня на поводу — встали на голову. Мама на свою, папа на свою.
Прихожу я из школы и вижу эту удивительную картину. А родители говорят:
— Поздравляем с днём рожденья! Это наш сюрприз!
Только они не привыкли вверх ногами разговаривать, им тело на подбородок давило и говорить мешало. Поэтому вместо «Поздравляем с днём рожденья!» у них получилось «Пзвзэм здн рэшди!».
Но я-то всё понял. И обрадовался этому сюрпризу на голове больше всякого подарка на ногах. И сам тут же на голову встал.
Скоро родители устали стоять на голове и хитренько так говорят:
— Мжбыт сесь зстл ипит чэстртэм.
Что означало: «Может быть, сесть за стол и выпить чая с тортом?»
— Нет, — говорю я нормальным языком (я же тренирован в головном состоянии). — Хоть я и люблю торт, но давайте, пожалуйста, ещё немножко постоим.
Так мы и простояли на головах весь вечер. Потом от усталости сразу спать легли.
И, засыпая, я бормотал:
— Чай с тортом все пробовали. А вот дня рожденья на голове ни у кого не было…
Надоело летать
Папа захлопнул книжку и сказал:
— Надоели мне эти фантастические истории про разные полёты. Все летают, летают, а ползать никто не хочет.
— Я хочу! — сказал я, упал на пузо и пополз.
Хлоп! Шур-шур-шур… Это папа упал и тоже пополз.
Ползти так интересно, снизу много чего нового замечаешь. Видно, например, что под диваном давно пол не мыли, пылищи полным-полно. И мамина серьга там валяется, рядом — папина пуговица от штанов.
— А вон рубль в пыли лежит, — грустно говорит папа. — Помнишь, мы спиннинг не купили, потому что рубля не хватило?
— Помню, — говорю я. — Если бы мы тогда поползать решили, у нас бы сейчас спиннинг был.
— Лежали бы мы сейчас и спиннинг под диван в темноту забрасывали, — мечтает папа. — Сказка, а не жизнь!..
И тут на нас из-под дивана глаза уставились.
— Амба… — шепчет папа. — Отползай, сынок, я тебя прикрою.
«Амба — это, наверное, змея такая, — думаю я, — которая людей и козлов целиком заглатывает…»
— Нет, папочка, давай вместе, — шепчу я, подползаю к папе и обнимаю его, лежачего.
И тут из-под дивана на нас уже две пары глаз уставились. Большие глаза — грустные-грустные, а маленькие — испуганные…
— Эх! — догадывается папа. — Это же мы с тобой отразились в старом зеркале, которое за диваном стоит.
И тогда мы с папой начали смеяться и чихать:
— Ха-ха-ха! Чих! Ха-ха-ха! Чих!..
Когда под диван смеёшься, оттуда в ответ всегда пыль вылетает.
— После таких переживаний… чих! — чихает папа, — надо подкрепиться. Чих! Укрепить нервную систему. Чих!
— Давай… чих!.. укрепим её котлетами. Чих! — говорю я.
И мы поползли на кухню. А там сковорода с котлетами на полу стоит. Мама всегда сковороду на пол для остывания ставит. Потому что возле пола воздух всегда холодней, чем у потолка.
И вот лежим мы с папой возле котлетной сковороды и котлеты руками в рот запихиваем. Как птеродактили какие-нибудь.
— Вот жизнь! — говорит папа. И глаза у него радостные становятся. — Не жизнь, а сказка!
— Поэтому все змеи такие мудрые, — говорю я. — Они внизу ползают и всё разглядеть могут.
Так мы с папой размышляли о жизни и заснули прямо возле сковороды. А разбудила нас мама.
— Эй, вы! — сказала она. — Вы что, птеродактили, что ли?
— Нет, — говорим мы. — Мы твои родные. Нам просто летать надоело.
Душа нараспашку
Ветер гнул деревья в дугу. Они наклонялись в ту сторону, где под деревьями сидел мой папа. Он был задумчивый и грустный, как пингвин в ожидании Северного сияния.
Мама взглянула в окно на папу и сказала:
— Чего это он там делает?
— Проветривается, — сказал я.
— А по-моему, он простужается, — сказала она. — Сходи за ним и приведи его домой.
Когда я подошёл, папа расстёгивал рубашку и подставлял свою голую грудь упругому ветру.
— Ты чего делаешь? — спросил я.
— Распахиваю душу всему миру, — ответил папа.
От удивления я даже икнул, но папа тут же всё объяснил:
— Видишь: деревья, как огромные веники, гнутся в мою сторону — это они сметают из воздуха всякие чувства, мысли и вести в мою распахнутую душу. И я становлюсь мудрее!
— А если они наметут тебе всякой чепухи: глупых и злых мыслей?! — испугался я.
— Нет! — смело ответил папа. — Дурные мысли меня не коснутся. Вот!
И он показал пальцы, сложенные крест-накрест.
— Ага! — догадался я. Я-то знал, что так надо держать пальцы при встречах с ведьмами и колдуньями, чтобы они не навеяли тебе чёрных мыслей.
— Ну, ладно, — сказал папа. — Я ещё посижу тут, на ветру, а ты иди — помоги маме по дому.
Мы с мамой пропылесосили ковры в комнатах и вымыли пол на кухне. А тут и папа возвратился, светящийся от радости.
— Ну, что скажешь? — спросила мама, выжимая половую тряпку.
— Жизнь прекрасна!!! — завопил папа и крепко-крепко обнял нас с мамой.
От него шла такая сильная сила, что нам показалось, будто мы стали лёгкими-лёгкими и вот-вот взлетим прямо к небу. Прямо туда, откуда с огромной высоты, задумчивый и грустный, как пингвин в ожидании Северного сияния, на нас с надеждой глядит наш Боженька.
Мы пишем рассказ
Мы с папой сидели у окна и дивились жизни. Была весна.
— Давай напишем художественный рассказ, — неожиданно предложил папа.
— Про что?! — удивился я.
— Хотя бы про это дерево, которое у нас под окном, — сказал папа.
Мы с ним уставились на дерево и стали думать, что бы такое про него написать. А дерево замахало ветвями, как будто хотело сказать нам: «Давай-давай, ребята! Пиши, катай, дуй во всю ивановскую!»
Но тут к дереву подбежал Колька Сыроежкин, хулиган из соседнего подъезда, и повис на ветке.
— Эй! Эй! — завопили мы с папой, высовываясь из окна. — Отойди! Отойди!
— А чего? — спросил Колька, раскачиваясь на ветке.
— Не трогай дерево! Мы про него рассказ пишем!
Колька ахнул, отцепился от ветки и куда-то убежал.
Мы с папой снова уставились на дерево. А оно снова замахало ветвями: «Давай пиши, не теряй время!»
Но тут из-за угла дома выбежал Колька Сыроежкин и с ним ещё пятеро мальчишек с нашего двора. Они окружили дерево и принялись разглядывать его, как сбежавшего из зоопарка жирафа.
Потом один из них крикнул нам с папой:
— А правда, что вы про это дерево рассказ пишете?
— Ну! — сказали мы с папой.
— А что оно — особенное?!
— Ещё какое особенное! — отвечаем мы с папой. Ведь мы уже успели полюбить наше дерево.
Тогда мальчишки убежали и вернулись с кольями и проволокой. Скоро вокруг дерева была настоящая загородка. На эту загородку они повесили картонку с надписью: «Дериво пра каторое пишут расказ».
Мы с папой порадовались за наше дерево и пошли обедать. А потом мама поручила нам срочные домашние дела, и мы отложили рассказ о дереве на будущее.
Будущее подошло и промелькнуло очень быстро. Наше дерево уже зацвело как букет: белым и розовым. Потом цветы осыпались, и на дереве появились маленькие яблоки. А в конце лета они стали золотыми и красивыми.
— Оказывается, это чудесная яблоня! — сказал папа.
Мы с ним стали дивиться на яблоню, а потом посмотрели вокруг. Вокруг стояли ободранные деревья. Ведь про них мы не писали рассказ, и мальчишки делали с ними всё что угодно.
— А давай напишем рассказ про все эти деревья, — предложил я папе. — И тогда у нас под окном будет целый сад.
— Ну что ж, это идея! — обрадовался папа. — Искусство — великая сила…
И мы стали писать рассказ про сад.
Тревожное время
Мы сидели за столом на кухне и рассуждали про жизнь. А за окном возле нашего дома шумели и ругались какие-то дядьки.
— Тревожное время наступило, — сказал папа. — Прямо какая-то казацкая вольница. В любое время дня и ночи тебе могут шибануть в окно снежком — и нет стекла.
— Это ещё ничего, если снежком, — сказала мама. — А если из ружья саданут? Тогда и вовсе — поминай как звали…
Я послушал маму, папу и тоже решил своё предложение сделать:
— Это ещё хорошо, если из ружья, — сказал я шёпотом, — а если бабахнут из пушки?.. Вот будет трам-та-ра-рамчик.
Мама и папа посмотрели на меня с тревогой и прислушались к звукам за окном: не заряжает ли кто-нибудь пушку.
А за окном дядьки уже начали лупить друг друга.
— Шлёп-шлёп! Ай-ай! Бум-бум!!! Ой-ёй-ёй! — слышалось из-за окна.
А ещё дядьки ругались, кричали что-то, но слов было не разобрать. Это были уличные звуки.
— Ну-ка, отойди от окна! — строго сказал мне папа.
Они с мамой тоже отошли от окна и теперь сидели в тревожном ожидании, а тем временем за окном стало совсем темно.
«Зачем им ждать и мучиться?» — подумал я.
Потом потихоньку выскользнул на улицу, слепил большой снежок и ка-а-ак в наше окно шандарахну!
И быстро домой бежать, чтобы маму с папой успокоить. Чтобы сказать им, что это не снаряд пушечный, а всего-навсего снежок.
Забегаю я на кухню, а папа с мамой улыбаются и стёкла подметают.
— И ничего особенного! — весело говорит папа. — Подумаешь — снежком стекло разбили… Это пустяки! Из пушки-то никто по нам даже и не выстрелил. А снежками пусть стреляют! Мы новое стекло вставим — получше старого.
А мама говорит:
— Это ты верно сказал! Давно пора было старое стекло заменить. Оно мутное какое-то было, тусклое…
Потом папа завесил разбитое окно одеялом, и мы стали чай пить.
Пьём чай и на оконное одеяло любуемся.
— Да-а-а, — говорит мама, прихлёбывая чай, — с одеялом на окне как-то непривычно, но забавно…
— Романтика! — мечтательно говорит папа. — Можно представить, как будто мы в лесу в палатке сидим и чай на костре греем…
— А ещё можно представить, как будто мы в землянке! — радостно говорю я.
Потом мы все смеёмся и ложимся спать в приподнятом настроении. Мы засыпаем, совсем забыв о тревожном времени.
А рано утром нас будит звонок в дверь. Мама идёт открывать, и я с ней.
На пороге стоит какой-то большой дядька.
— Извините, Марь Ивановна, — говорит он моей маме. — Мы вчера с мужиками под вашим окном постояли и случайно стекло разбили…
А я вышел вперёд и говорю:
— Это не вы разбили, а я снежком разбил…
А дядька говорит:
— Нет, пацан, это мы, того… Так вот, Марь Ивановна, извини нас за ради Бога… Я вот стекло вставить пришёл.
И потом дядька стал окно вставлять. А я снова говорил, что это я разбил. А он не верил…
Потом он окно вставил, снова попросил у мамы прощенья и ушёл совсем.
А мы посмотрели сквозь новое стекло на уличную жизнь. И никаких ружей, и никаких пушек, из которых в окна стреляют, мы не увидели.
А увидели мы за окном красивую жизнь! И дома, и деревья, и облака!
И время за окном показалось нам совсем не тревожным.
— Вот что значит вставить новое, не затуманенное пылью, стекло! — сказал папа.
Папа и воры
Однажды поздно вечером мама сказала папе:
— В нашу квартиру лезут воры!
Папа задумался на минуту, а потом спросил:
— А как ты догадалась?
— Они копаются в замке входной двери, — просто ответила мама. — Иди послушай…
Папа на цыпочках подошёл к входной двери, прислушался. И мы с мамой подошли и тоже прислушались.
— Шур-шур-шур… Чик-чик-чик, — доносились странные звуки из замочной скважины.
— Это кто-то вставляет ключ в наш замок, — прошептал я папе и маме.
— Не ключ, а бандитскую отмычку, — возразил папа шёпотом. — Это воры хотят открыть нашу дверь…
Папа на цыпочках вернулся в комнату и начал рыться в шкафу.
— Что ты ищешь? — спросила его испуганная мама.
Папа долго не отвечал, он всё рылся, рылся, рылся, а потом сказал:
— Я спортивный костюм ищу и боксёрские перчатки…
— Зачем?! — ещё больше испугалась мама.
— Чтобы встретить воров в спортивной форме и дать им достойный отпор, — ответил папа.
Мама быстренько нашла папин спортивный костюм, боксёрские перчатки и кеды. Папа оделся. Мы с мамой осмотрели его.
В одном месте папин спортивный костюм был проеден молью, и там сквозь дырку просвечивала белая папина майка.
Папа ткнул пальцем в дырку и сказал:
— Несолидно в таком виде на люди выходить…
Мама быстренько достала нитки и заштопала спортивный костюм.
А потом папа в одну секунду оказался у входной двери, сделал боксёрскую стойку и прислушался.
Из замочной скважины по-прежнему доносились воровские звуки:
— Шур-шур-шур… Чик-чик-чик…
И тогда папа состроил страшную физиономию и прошептал нам с мамой:
— Открывайте дверь и резко прячьтесь!..
Мы с мамой шёпотом сосчитали до трёх — «Раз, два, три!» — и резко распахнули дверь.
Спрятаться, как велел папа, мы не успели. Потому что очень удивились.
На лестничной площадке прямо перед нашей дверью стоял наш сосед снизу — дядя Лёва.
— Ой! — сказал дядя Лёва. — Значит, я этаж перепутал и не в свою дверь ключ вставляю. Извините, пожалуйста…
Мама облегчённо вздохнула и говорит:
— Это ничего, это пустяки…
А папа по-прежнему в боксёрской стойке со страшной физиономией стоит и удивлённо смотрит на дядю Лёву.
Дядя Лёва тоже смотрит на папу с удивлением и спрашивает:
— А чего это вы в таком виде?
— Тренируюсь, — говорит папа, — чтобы спортивную форму не потерять.
— Ух ты! — с восхищением говорит дядя Лёва, а потом добавляет, обращаясь к нам с мамой:
— Какой у вас замечательный муж и отец! Если бы я был таким. А я… Эх… Даже ключ не в свою дверь вставляю…
Дядя Лёва безнадёжно машет рукой и спускается на этаж ниже, чтобы вставить ключ в замок своей двери.
А мы с мамой с гордостью смотрим на нашего папу. А папа, одетый в спортивный костюм, с боксёрскими перчатками на кулаках, в новых кедах, — та-а-акой краси-и-ивый, та-а-акой краси-и-ивый — ну, просто жуть!
Мне кажется, даже воры залюбовались бы нашим папой.
Собачья коза
Папа привёл домой козу. Он держал её за верёвку одной рукой, а в другой руке у него была пачка иностранного собачьего корма.
— Вот, — сказал папа, — привёл.
И мама, и я посмотрели на папу с удивлением.
— Зачем нам в квартире коза, если у нас даже сена нет? — спросила мама.
— А зачем нам собачий корм, если у нас даже собаки нет? — спросил я.
— Присядьте, — спокойно сказал папа. — Сейчас я вам всё объясню.
Мы с мамой присели на диван, а папа стал ходить туда-сюда по комнате и объяснять.
— Коза будет давать нам молоко, — объяснял папа. — А кормить мы её будем собачьим кормом, ведь он очень питательный. Но поскольку в собачьем корме много собачьих витаминов, то скоро у нашей козы будет собачий характер…
— Как это?!! — воскликнули мы с мамой в один голос.
— А так! Станет наша коза охранять дом как настоящая собака, — отвечает папа с радостной улыбкой и добавляет: — Под воздействием собачьих витаминов!
Мы с мамой посмотрели на папу с большим уважением и тут же придумали для козы имя — Найда. И дали Найде собачьего корма.
Сначала Найда не хотела есть корм для собак, и папе пришлось даже уговаривать её:
— Представь, что ты — собака, — говорил он козе, ласково поглаживая её между рогов. — Представь! Ты — собака! Ты — собака! — твердил папа. И для наглядности даже погавкал, встав на четвереньки: — Гав! Гав-гав!
Коза сначала испугалась, а потом — наверное, с испуга — стала есть собачий корм.
— Ну, что я говорил! — радостно сказал папа. — Теперь она будет есть этот корм постоянно.
Папа оказался совершенно прав: коза Найда быстро привыкла к собачьему корму. И под воздействием собачьих витаминов у неё стал меняться характер. Доить себя она позволяла всё реже и реже, молоко давала всё меньше и меньше. Но зато научилась рычать и гавкать.
И ЭТО ЕЙ НРАВИЛОСЬ ГОРАЗДО БОЛЬШЕ, ЧЕМ ДАВАТЬ МОЛОКО.
И даже сам внешний облик козы Найды изменился. Её зубы стали крупнее и острее, на ногах вместо копыт появились острые когти, хвост отрос на целых полметра и залохматился, а глаза засветились какой-то странной собачьей радостью.
И вот однажды, когда в нашем городе неожиданно исчез собачий корм, случилось кое-что страшное. А именно вот что.
Папа предложил козе Найде варёную картошку. Найда понюхала миску с дымящейся картошкой, глухо зарычала и, выставив рога, двинулась на папу.
— Ты что, Найдочка… — растерянно забормотал папа. — Козочка моя ясная… Ты успокойся, миленькая… Вот скоро в магазин снова завезут корм для собачек, и ты снова будешь его кушать…
Однако Найда ждать не собиралась. Она хотела получить любимый корм немедленно. Поэтому она сделала резкий выпад и боднула папу под зад.
— В коридор! — закричал папа нам с мамой, а сам схватил Найду за рога.
Коза зарычала и, вывернувшись, попыталась цапнуть папу отросшими собачьими зубами. Папа отпрыгнул от козы и бросился вслед за нами в коридор.
Едва мы успели захлопнуть за собой дверь, как её сотряс сильный удар. Это Найда пустила в ход свои рога.
Когда это не помогло, Найда стала прыгать на дверь, царапать её и громко гавкать.
— Придётся вызывать укротителей из цирка, — сказал бледный папа. — Своими силами нам не справиться…
Мы с папой остались держать дверь, а мама побежала вызывать по телефону укротителей.
— Быстрей! Быстрей! — кричали мы ей, боясь не выдержать атак Найды, которая то била дверь рогами, то грызла её и рычала.
Наконец, прибыл укротитель вместе со своими помощниками. Они накинули на собачью козу спецальную сеть, связали её и увезли в цирк.
Теперь мы покупаем молоко в магазине, для охраны квартиры завели болонку Капу, а на собачий корм даже глядеть не хотим.
— Ну его! — говорит папа и добавляет что-то непонятное, беззвучно шевеля губами.
Папа лезет в бутылку
Мама и папа спорили из-за обоев.
— Розовые! — кричала мама.
— Зелёные! — кричал папа.
Она хотели новые обои наклеить. А я не вмешивался. Потому что лучше всего — белые обои. На них рисовать лучше.
— Розовые! — снова настаивала мама.
— Зелёные! — не отступал папа.
— Не лезь в бутылку! — сказала ему мама.
«Зачем это папе в бутылку?!» — удивился я. Мне сразу стало интересно, и я заглянул к ним в комнату. Папа никуда не лез. Он сидел на стуле и только очень сердился.
— А зачем папе в бутылку? — спросил я маму тихо.
— Про человека, который попусту спорит и упрямится, говорят «Он лезет в бутылку», — объяснила мама. — Взгляни на папу! Как раз этим он и занимается.
— Иди спать! — строго сказал папа. Наверное, для того, чтобы я не мешал ему лезть в бутылку.
И я пошёл. Во сне мне привиделся папа в бутылке. Маленький такой, а вылезти не может. Горлышко-то у бутылки узкое. А лицо у папы сквозь бутылочное стекло — кривое-кривое. И от голода и тоски папа тихонечко завывает:
— Уу-ууу-у, уу-у…
Если выть из бутылки, то голос совсем жуткий получается. Как у одинокого старого волка.
А я через горлышко папу кормлю, кусочки ему вниз бросаю, виноградный сок из пипетки капаю…
Проснулся я утром, сон вспомнил — и быстрей на кухню. Собрал все пустые бутылки и понёс в магазин сдавать. А на деньги за пустые бутылки я купил банку яблочного компота. Компот этот я не очень люблю, но зато у банки горлышко широкое. Папу легче доставать будет.
Тепло наших чувств
Когда пришло очередное письмо от папиной родни, мама сказала:
— Твоя родня совсем села нам на шею!
А папа сказал:
— Молчала бы уж! Твои-то родственнички не слезают с этой шеи который год.
А я подумал: «Хорошо ещё, что у меня нет родственников, а то бы они сели на шею и маме, и папе, и мне».
— И ни капли тепла в их письмах, — горевала мама. — Сплошные просьбы: достань то, достань это. Они думают, что у нас здесь все есть.
— Да, — согласился папа. — Они в этом уверены. Однако в письмах моих родственников наряду с просьбами содержится некоторая доля тепла.
— Ну уж! — возмутилась мама. — Если уж и есть какая-то частичка тепла, так это в письмах моей родни.
И они заспорили.
— Да! Нет! Что? А! — кричали они.
Потом папа сказал:
— Есть идея! Сейчас мы измерим теплоту их чувств.
Он притащил термометр и стал прикладывать его к письмам.
— Ага! — кричал он. — Моя тётка Марфа — восемнадцать градусов! А у твоего племяша Шурика всего пятнадцать!
Мама отбирала у него термометр и кричала:
— У! Моя сестрёнка — двадцать градусов, а у твоего Федюни — семнадцать.
Но тут среди кучи писем им попался затёртый конверт. Термометр показал «ноль».
— Ха-ха! — сказал папа. — Наверняка весточка от твоей родни.
Мама развернула письмо и тихо сказала:
— Это написал мне ты, когда мы ещё не были женаты. Какие здесь удивительные слова! Но, оказывается, в письме не было тепла ни на грош?!
— Ну, что ты! — сказал папа. — Наверное, письмо просто остыло за эти годы…
Тут они оба погрустнели и совсем притихли. Им было уже не до споров. Они сидели на диване раздельно, как два каменных острова в тумане.
Тогда я тоже сел на диван и заполнил пустоту между ними.
Влияние улицы
Мама говорит, что наш кот Лукьян — интеллектуал. Он самостоятельно поднимается к нам на третий этаж, самостоятельно стучит в дверь. А уж открывает ему мама.
Другие коты к нам в дверь обычно не стучатся. Но мама хочет приучить Лукьяна к порядку, поэтому она спрашивает:
— Лукьян, это ты?
— Мяу, — говорит Лукьян.
С улицы кот приходит голодный, мама даёт ему еды. Например, рыбу.
— Ешь, Лукаша, — говорит мама.
И кот ест. Без разрешения он никогда ничего не ест.
А вчера мама сказала, что авторитет кота резко упал в её глазах.
Мама резала колбасу на столе. А потом повернулась спиной и стала мыть сковороду под краном. И тут Лукьяну захотелось кое-чего отведать. Он забрался на стул и потянулся к колбасе. Тянулся, тянулся и оглядывался на маму.
Лукьян не знал, что сковорода не очень грязная и мама помоет её очень быстро.
— Ты что делаешь, Лукаша?! — воскликнула мама, повернувшись к столу. — Как тебе не стыдно!
Коту стало стыдно, и он опустил глаза.
Мама воспитывала его целых полчаса.
— Порядочные коты так не поступают, — говорила она.
А вечером мама сказала папе:
— Лукьян совсем развращён улицей!
И рассказала про колбасу.
Папа задумался, а потом сказал:
— Хм-м… Нас улица в своё время учила совсем другому.
И посмотрел на Лукьяна с чувством некоторого превосходства.
Здравствуйте, лошадь!
— Где мои штаны? — спросил я папу.
— Вот они, — ткнул он пальцем на шкаф. Штаны болтались на дверце шкафа.
— А где моя рубашка? — спросил я.
— Вот она, — показал папа под стол и добавил: — Когда ты научишься класть каждую вещь на своё место?
— Я не могу запомнить, где эти места, ведь вещей так много, — вздохнул я.
— Тогда давай тренировать память, — предложил папа. — Я знаю один способ! Чтобы запомнить место, где хранится каждая вещь, надо мысленно связать все эти места каким-то одним предметом или понятием.
— Как бусинки на ниточку! — догадался я.
— Вот-вот, — подтвердил папа. — И нашей ниточкой будет… — папа выглянул в окно, — вот точно такая лошадь, как та на улице.
Я тоже выглянул в окно. Под нашим окном стояла белая-белая лошадь.
— Ого! — обрадовался я. Лошадь мне очень понравилась.
— Представь, что к нам пришла эта лошадь и стала раскладывать твои вещи по местам, — сказал папа. — Представь: вот она открыла дверцу шкафа…
— Ап-чхи! Ну и пылищи у вас в шкафу! И беспорядок какой! — сказала Лошадь. — Неужели не стыдно так жить?
Мы с папой растерялись. Как она оказалась у нас в квартире, эта Лошадь, мы не понимали.
А Лошадь смотрела на нас своими карими глазами и улыбалась, показывая сахарные зубы. Она была белоснежной и тонконогой, как птица.
— Не теряйте понапрасну время! — прикрикнула на нас Лошадь. — Давайте-ка лучше пыль вытирать и порядок наводить.
— Сейчас-сейчас, — заспешил папа. — В одно мгновение!..
Мы с папой забегали по квартире, вытирая, подметая, убирая… Время от времени то я, то папа оглядывались на Лошадь. Мы боялись, что она исчезнет так же неожиданно, как и появилась. Но Лошадь не исчезала. Она ходила за нами по пятам и даже помогала подметать пол своим длинным шелковистым хвостом.
Когда мама вернулась с работы, всё вокруг сияло и сверкало, и каждая вещь аккуратно лежала на своём месте.
— Добрый вечер, тетя Маша! — поздоровалась Лошадь с нашей мамой. — Хорошие у вас мужики! Только немного сонные. Их постоянно чем-то удивлять надо, а то им просто так убираться скучно.
— Да, вы правы, — согласилась мама с Лошадью. — В следующий раз, чтобы удивить их, я приглашу вашего циркового друга — Слона… А это вам за труды. — Мама протянула Лошади сетку с морковью.
— Нет-нет, что вы! — замотала головой Лошадь. — Я же бесплатно вам помогла, просто по вашей просьбе.
Лошадь окинула нас строгим взглядом, улыбнулась сахарными зубами и добавила:
— Из любви к чистоте. Йо-го-го!..
Странные дырки
По пути на дачу мы все промокли до нитки. И мама, и папа, и я. А в дачном домике — холодина-а-а…
— Надо сына в сухое переодеть и возле печки посадить, — говорит мама и начинает растапливать печь.
А папа ищет для меня сухую одежду. И находит только майку дырявую. Потому что вещи-то мои дома остались.
— Подумаешь, дырявая, — говорит папа. — Зато сухая.
И надевает майку на меня. И тут же удивляется.
— Надо же! — говорит папа. — Майка сухая, а дырки-то в ней мокрые.
А я пальцем в дырки тычу — они и вправду мокрые.
— Мокрые дырки! Мокрые дырки! — кричу я. — Ура!
А мама возле печки от дыма кашляет и нам кричит:
— Не ерундите! Дырки не могут быть мокрыми. В них ведь ничего нет. Это нарушение законов физики.
— Мокрые, мокрые! — кричим мы с папой сквозь дым. — Мы открыли новый закон физики!
Мама печку растопила, комнату проветрила и к нам подошла.
— Ну-ка! Где ваши мокрые дырки? — спросила она и пощупала меня сквозь рваную майку. А потом говорит папе:
— Эх, ты! Вместо того чтобы новые законы физики открывать, лучше бы вытер сына после дождя. Это же мокрое тело сквозь дырки проступает!
Папа пощупал меня и говорит:
— Ой! Теперь и майка от мокрого тела намокла. Сын может простудиться.
Они сняли с меня майку вместе с мокрыми дырками, вытерли насухо и завернули в папин охотничий плащ.
Я согрелся и заснул.
И приснилось мне, будто я сижу на зелёной солнечной лужайке, а вокруг меня летают дырки и чирикают словно воробьи:
— Чирик-чирик! Чирик-чирик…
Я крошу им белый хлеб, а они клюют его и кричат радостно:
— Спасибо, Аркаша! Спасибо, Аркаша!
И так всё здорово! Только непонятно, почему они меня Аркашей называют? Ведь меня же Олежкой зовут…
Мои родители — оптимисты
— Бом-бам-бум!
В нашем доме шёл ремонт.
— Бум-бам-бом!
С самого утра колошматили плотники в соседней комнате.
— Бом-бам-бум!
Это продолжалось целый день. Но вот папа с укором сказал маме:
— Люди работают не покладая рук, а ты даже не покормишь их обедом.
— Так что, я против, или мне жаль? — удивилась мама. — Давно бы позвал их к столу.
Папа пошёл к плотникам в соседнюю комнату. А я вприпрыжку побежал за ним вслед. «Как это — “не покладая рук”? — думал я. — Вот дирижёр, который машет палочкой не покладая рук, это понятно. А плотники?..»
— Бум-бам-бом!
У плотников был трам-тарарам. Доски, бруски и планки со вчерашнего дня валялись где попало. Стружки, щепки и опилки покрывали весь пол.
— Бом-бам-бум!
Это плотники лупили по полу костяшками домино. Они на самом деле напоминали дирижёров. Им бы очень подошли дирижёрские палочки.
«Ну, папа им сейчас задаст жару!» — решил я. Но он молча вышел из комнаты.
— Ты знаешь, оказывается, они без устали забивают козла, — сказал он маме.
Тут я зажмурился, представляя, как наша строгая мама выгоняет за шкирку здоровенных плотников. Так однажды было с папой, когда он пришёл домой пьяный.
Но мама звонко рассмеялась.
— Надо же! — с восхищением сказала она. — Какие азартные!
— Бум-бам-бом! — гулко разносилось по дому.
А все соседи, наверно, думали, что у нас — ремонт.
Ля и тру-ля-ля!
В тот день с самого утра палило солнце.
— Хоть бы дождик пошёл, — сказал я маме. — А потом — радуга. Люблю радужные дожди!
А мама и говорит:
— Вот пойдёт дождь, и будет тебе ля и тру-ля-ля…
— А кто это такие — Ля и Тру-ля-ля? — спрашиваю я.
— Когда дождь пойдёт — узнаешь! — обещает мама и уходит по своим делам.
Я остаюсь дома совсем один. И тут как раз дождь начинается, а потом идёт, идёт, идёт…
Скучный какой-то дождь. Тусклый и безрадужный. «Хоть бы эти Ля и Тру-ля-ля пришли в гости», — думаю я.
Слышу — стук в дверь. Открываю. На пороге стоят два каких-то маленьких человечка в разноцветной одежде и в прозрачных, будто стеклянных, колпачках.
Конец ознакомительного фрагмента.