Особенности французских народных сказок - Граматика и образование на Pisanino.ru

Содержание.

Введение. 3

История народных сказок. 4

Сказка и её особенности. 5

Особенности народных сказок. 7

Заключение. 11

Список использованной литературы. 13

Приложение. 14

Введение.

Бабушка, расскажи мне сказку. Как часто в детстве мы говорим эти слова. Бабушка недолго сопротивляется. Она садится на краешек кровати, и тихо льётся бабушкин голос. Как мы любим эти бабушкины сказки, как ждём её рассказов, чтобы ещё и ещё раз погрузиться в удивительный мир фантазии, где кони летают по небу, дворцы вырастают за одну ночь, а звери говорят человеческим голосом.

Верим ли мы в реальность сказки? И верим, и не верим. Но хочется верить. Почему? Что же такое сказка? Когда появились сказки? Какие бывают сказки? В чем основные отличия французских и русских сказок?

Мы провели исследование, целью которого было сравнение русской народной и французской народной сказок. Объектом исследования стали народные сказки “Царевна-лягушка” и “Принцесса – мышка” (“La princesse Rossette”).

Предметом исследования являются общие и отличительные черты русских народных и французских народных сказок.

Задачи исследования:

Познакомиться с историей народных сказок.
Выявить особенности народной сказки.
Сопоставить русскую и французскую народные сказки.
Установить общие и отличительные черты русских и французских народных сказок.

История народных сказок.

Давно замечены черты большого сходства в сказках народов, живущих в разных уголках Азии, Европы, Африки. Так, например, популярных сказок, напоминающих “Золушку” из сборника французских сказок Шарля Перро, насчитывается по всему миру не менее 350.

Народы мира живут на одной планете, развиваются по общим законам истории. У каждого народа свой путь и своя судьба, свой язык и условия обитания. В сходстве исторической народной жизни и следует искать ответ на вопрос о том, в чём же причины схожести, близости сказок народов, живущих на разных континентах.

Говоря о сказках разных народов со сходными сюжетами, необходимо отметить три случая:

1. Сказки формируются в среде какого-нибудь народа, а потом перемещаются в другие страны, но на них действуют свои фольклорные традиции (зачины, мотивы), приспосабливаются к местным обычаям.

2. Есть сходные сказки, которые возникают независимо друг от друга в разных странах в силу общности быта, психологии, условий и законов социально – исторического развития народов.

3. Сказки могут передаваться и через книгу.

Национальные черты сказки определяются фольклорными традициями народа. В сказках находит отражение животный и растительный мир той страны, где эти сказки появились. Животные – герои сказок – напоминают своей речью и поведением людей той страны, где бытуют эти сказки. А иначе и быть не может, так как сказка всегда была отражением народной жизни, зеркалом народного сознания.

Сказка и её особенности.

Сказка, или казка, байка, побасенка (древнейшее ее название — от слова баять, говорить) — это устный рассказ о вымышленных событиях, придумка о том, чего не бывает. Существует три основных вида народных сказок: волшебные, бытовые и детские сказки о животных. В нашей работе мы будем сравнивать волшебные сказки. В волшебной сказке человек общается с существами, каких не встретишь в жизни: Кощеем Бессмертным, Бабой Ягой, многоголовым Змеем, великанами, колдунами-карликами. Тут и невиданные звери: Олень-Золотые рога, Свинка-Золотая щетинка, Сивка-бурка, Жар-птица. Нередко в руки человека попадают чудесные предметы: клубочек, кошелек-самотряс, скатерть-самобранка, дубинка-самобойка. В такой сказке все возможно!

Волшебные сказки наделены основными стилистическими приёмами:

Зачин – это традиционный стилистический прием, с помощью которого вводят в сказочный мир, предвещая о нереальных сказочных событиях. Зачины сообщают об одном из персонажей; месте и времени, отнесенном всегда к прошлому, сказочного действия; подчеркивают условность, неопределенность места и времени (в каком-то царстве; в середине леса; очень далеко; где-нигде; за несколькими землями, за несколькими водами; давно; раньше), создавая впечатление необычности повествования уже в самом начале. Зачины могут быть простыми и развернутыми: «Некогда жили-были муж и жена»; «Посредь леса стоял дом, там жили старик со старухой»; «Давным-давно жил был волчий царь»; «В каком-то царстве, в каком-то государстве, очень далеко, за несколько земель, за реками-морями жили муж и жена».

Концовка – это традиционный прием, с помощью которого завершают рассказ о сказочных событиях. Простая концовка кратко извещает о благополучном финале: и стали жить поживать лучше прежнего; и сделали веселый пир – свадьбу. Сказочник, возвращая слушателей к реальной действительности и сообщая о своем участии или неучастии в событии, использует развернутые концовки. При этом выявляется творческий склад рассказчика, любящего поучать («И сейчас живут — поживают. Будет нужда — с помощью волшебной скатерти досыта наедятся, платить придется — белая курица золотые монеты несет, заставят работу делать — из медной дудки пять молодцев выскочат и все переделают. Вот, милые, нельзя быть жадным»), повеселить («А они, муж — жена да баран и сейчас живут — поживают — грибным дымом коптят. Я, конечно, не видел да другие говорят») или стремящегося оставаться нейтральным («И стали жить — поживать. Да и сейчас хорошо живут. Конец»).

Связки — это традиционный стилистический прием, с помощью которого характеризуют сказочное время. Связки могут быть простые (когда — некогда; может через неделю), развернутые (в сказке быстро сказывать, а ночь — день долги; в сказке быстро сказывать, а в жизни идти ему очень долго). Зачины, концовки, связки — обязательные элементы сказочных текстов; языковые приемы повествования, имеющие композиционное значение и выполняющие выразительную функцию.

Особенности народных сказок.

Сюжеты и герои сказок “Царевна-лягушка” и “Принцесса – мышка” похожи:

— количество детей в царских семьях одинаковое. Три сына у царя (в сказке “Царевна-лягушка”), три сына у испанского короля (“Принцесса – мышка”);

— герои женятся на девушках-маленьких животных (лягушке и мышке);

— чтобы получить в жены возлюбленную, героям необходимо выполнить трудные задания.

В то же время в них есть и отличия:

Отличия	Французская сказка “Принцесса – мышка”	Русская сказка “Царевна-лягушка”
Отцы и жены героев-братьев	Имеется уточнение о том, что король именно испанский, а братья женаты на турецкой и португальской принцессах. (Возможно, французы были лучше осведомлены о географическом устройстве мира)	Царь, девушки из богатых русских семей
Имена	Розетта Нет имени	Иван-царевич Василиса Премудрая
Добровольность женитьбы	По желанию	По принуждению отца
Заклятье героини	Заклятье наложила старая волшебница, которую не пригласили на праздник, посвященный рождению принцессы	Заклятье наложил Кощей Бессмертный (узнаем об этом в конце сказки)
Задания-испытания главным героям	2 задания: — достать лучший кусок полотна; — привести самую красивую невестку	3 задания: — соткать ковер (сшить рубашку); — испечь хлеб; — явиться на бал с невестой
Поведение невест на балу у царя (короля)	Прячет остатки еды и напитков к себе в корсаж (особенности национальной одежды – корсаж)	Прячет остатки еды и напитков к себе в рукава (особенности национальной одежды – длинные рукава)
Танцы на балу	Из складок платья героини высыпаются жемчуг и цветы	Из рукавов Василисы появляются озеро и лебеди
Снятие заклятия	Задача нетрудная. Необходимо рассмешить сестру волшебницы	Задача трудновыполнимая – победить Кощея Бессмертного
Помощь отрицательных персонажей	Ведьма наделяет принцессу-мышку красотой, дарит карету, снимает заклятье	Отсутствует
Помощь в снятии заклятия	Принцесса – мышка справляется самостоятельно	Царевичу необходимо пройти трудные испытания, в которых ему помогают зверь, птица, рыба (медведь, селезень, щука)
Нарушение заклятия	Королевич не нарушает его	Царевич сжигает лягушачью кожу
Обращение героев	Герои обращаются друг к другу на “Вы”	Герои обращаются друг к другу на “ты”
Наличие зачина и концовки.	Зачин: “слушайте все, кому охота, славную сказочку вам расскажу. В сказочке этой нет вранья, а если есть, так слова два”. Концовка: “все, что было с ними до тех пор, я знаю, и всю правду вам рассказал. А что сталось с ними потом, того не знаю и врать не хочу. Так что на этом сказке конец.”	Традиционны для русских народных сказок

Вывод:

В русском и французском фольклоре есть много общего. Это и похожие сюжеты сказок, и герои, и испытания, которые выпадают на их долю, и обязательная победа добра над злом в конце.

Сохраняя общие структурные элементы с русской сказкой, французская проявляет в большей мере, чем русская, тенденцию к артистизму, к игре: нередко устаревшие, традиционные волшебные элементы сюжета обыгрываются как забавные эпизоды смешной истории. Веселая насмешливость — вообще является одной из наиболее ярких черт французского фольклора. С другой стороны, во французской сказке, гораздо меньше волшебного, чудесного, фантастического, чем в русских сказках, где герои то и дело становятся добычей колдунов, великанов и карликов, волшебников и чародеев, злых духов и различных чудовищ. Сверхъестественные же существа у французов — это, в основном, великаны (ogres) и черт (diable), реже — феи (fee).

Сюжет французской сказки прост, ее содержание сводится исключительно к действию; в ней нет ни подробных описаний, ни лирических отступлений, ни анализа чувств. Таким образом, французская сказка «человечна», в то время как русская более затейлива, ее цель — понравиться слушателям, завлечь их, удивить. Отсюда — ярко выраженный эстетический «праздничный» характер русской сказки, ее неповторимый красочный язык. Стиль же французской сказки прост и лишен каких-либо украшательств.

Отличия, имеющиеся в сказках с похожим сюжетом, связаны, скорее всего, с разным климатом, особенностями культуры, нравов и обычаев разных народов

Заключение.

Сказки – самые древние творения человеческого духа. Сказка – один из популярных и любимых жанров в фольклоре и литературе.

Любое внутреннее движение сказки, любой её герой, любое слово в предложении множество раз взвешивались и выверялись прежде, чем стать такими, какими мы их видим сейчас.

В сказке нет ничего лишнего. Всё на своём необходимом, точно пригнанном месте. И поэтому сказка вечна.

Выдающийся русский исследователь сказки В.Я. Пропп в своей книге “Русская сказка” отмечал: “Универсальность сказки, её, так сказать, повсюдность, столь же поразительна, как и её бессмертие”.

Сказку понимают решительно все. Она беспрепятственно переходит все языковые границы, от одного народа к другому, и сохраняется в живом виде тысячелетиями.

Форма сказки, компактная, ёмкая, и манера изложения сказки, неназидательная, с виду такая незатейливая, обычно освещённая мягкой улыбкой рассказчика, позволяет передать не только наиболее характерные качества человека, но и выхватить самые глубинные, самые скрытые его черты и в общедоступной форме для любого слушателя или читателя показать, что хорошо, а что плохо.

Справедливость, которой так не хватает в жизни, почти всегда торжествует в сказках.

Сказки – одна из наиболее богатых и ярких форм народного творчества. Сказка – вечно ищущая правды и справедливости, любви и счастья душа народа, воплощённая в слове.

На изученном материале видно, что поставленные перед нами цели и задачи были решены, на все интересующие нас вопросы мы получили ответы. В своей работе мы сравнили русскую народную и французскую народную сказки и увидели, что в них очень много общего, так как народы мира живут на одной планете, развиваются по общим законам истории. Но сказки одновременно демонстрируют национальное своеобразие фольклора каждого народа. И животные – герои сказок – напоминают и своей речью, и поведением людей той страны, где бытуют эти сказки. Иначе и быть не может, так как сказка всегда была отражением народной жизни.

Пока существует человечество, оно нуждается в мечте, а следовательно, ему не обойтись без сказки, которая вдохновляет, подаёт надежду, забавляет и утешает.

Список использованной литературы.

Адоньева С. Б., «Волшебная сказка в контексте традиционной фольклорной культуры», Л.: ЛГУ, 1989.
Аникин В. П., «Русская народная сказка», М.: Художественная литература, 1984.
Дмитриева Т. Г., «Повествовательные и описательные стилистические приемы в русской волшебной сказке», М.: МГУ,1996.
Сказки народов мира, т.8, «Литературные сказки зарубежных писателей», М.: Детская литература, 1983.

Приложение.

ЦАРЕВНА ЛЯГУШКА
русская сказка

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицею, у него было три сына — все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке оказать, ни пером написать; младшего звали Иван-царевич.
Говорит им царь таково слово:

«Дети мои милые, возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки и пустите в разные стороны; на чей двор стрела упадет, там и сватайтесь».
Пустил стрелу старший брат — упала она на боярский двор, прямо против девичья терема; пустил средний брат — полетела стрела к купцу на двор и остановилась у красного крыльца, а на там крыльце стояла душа-девица, дочь купеческая, пустил младший брат — попала стрела в грязное болото, и подхватила её лягуша-квакуша. Говорит Иван-царевич: «Как мне за себя квакушу взять? Квакуша не ровня мне!» — «Бери! — отвечает ему царь. — Знать, судьба твоя такова». Вот поженились царевичи: старший на боярышне, средний на купеческой дочери, а Иван-царевич на лягуше-квакуше.
Призывает их царь и приказывает: «Чтобы жены ваши испекли мне к завтрему по мягкому белому хлебу». Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил. «Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? — спрашивает его лягуша. — Аль услышал от отца своего слово неприятное?»
— «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе к завтрему изготовить мягкий белый хлеб». — «Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!» Уложила царевича спать да сбросила с себя лягушечью кожу — и обернулась душой-девицей, Василисой Премудрою; вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом:
«Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков ела я, кушала у родного моего батюшки».
Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши хлеб давно готов — и такой славный, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские и с заставами. Благодарствовал царь на том хлебе Ивану-царевичу и тут же отдал приказ трём своим сыновьям: «Чтобы жены ваши соткали мне за единую ночь по ковру».
Воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
«Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? Аль услышал от отца своего слово жесткое, неприятное?» — «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал за единую ночь соткать ему шелковый ковер».
— «Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!»
Уложила его спать, а сама сбросила лягушечью кожу — и обернулась душой-девицей, Василисою Премудрою, вышла на красное крыльцо
и закричала громким голосом: «Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь шелковый ковёр ткать — чтоб таков был, на каком я сиживала у родного моего батюшки!»
Как сказано, так и сделано. Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши ковер давно готов — и такой чудный, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. Изукрашен ковер златом-серебром, хитрыми узорами. Благодарствовал царь на там ковре Ивану-царевичу и тут же отдал новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на смотр вместе с женами. Опять воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил. «Кваква, Иван-царевич! Почто кручинишься? Али от отца услыхал слово неприветливое?» — «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка велел, чтобы я с тобой на смотр приходил; как я тебя в люди покажу!» — «Не тужи, царевич! Ступай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду, как услышишь стук да гром — скажи: это моя лягушонка в коробчонке едет». Вот старшие братья явились на смотр с своими женами, разодетыми, разубранными; стоят да с Ивана-царевича смеются:
«Что ж ты, брат, без жены пришёл? Хоть бы в платочке принёс! И где ты этакую красавицу выискал? Чай, все болота исходил?»
Вдруг поднялся великий стук да гром — весь дворец затрясся; гости крепко напугались, повскакивали с мест своих и не знают, что им делать; а Иван-царевич и говорит: «Не бойтесь, господа! Это моя лягушонка в коробчонке приехала».
Подлетела к царскому крыльцу золочёная коляска, в шесть лошадей запряжена, и вышла оттуда Василиса Премудрая — такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Взяла Ивана-царевича за руку и повела за столы дубовые, за скатерти бранные. Стали гости есть-пить, веселиться; Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила; закусила лебедем да косточки за правый рукав спрятала. Жены старших царевичей увидали ее хитрости, давай и себе то ж делать. После, как пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой — сделалось озеро, махнула правой — и поплыли по воде белые лебеди; царь и гости диву дались. А старшие невестки пошли танцевать, махнули левыми руками — гостей забрызгали, махнули правыми — кость царю прямо в глаз попала! Царь рассердился и прогнал их с позором.
Тем временем Иван-царевич улучил минуточку, побежал домой, нашёл лягушечью кожу и спалил ее на большом огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась — нет лягушечьей кожи, приуныла, запечалилась
и говорит царевичу: «Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал? Если б немножко ты подождал, я бы вечно была твоею; а теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель в тридесятом царстве — у Кощея Бессмертного».
Обернулась белой лебедью и улетела в окно. Иван-царевич горько заплакал, помолился богу на все на четыре стороны и пошел куда глаза глядят. Шел он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли — попадается ему навстречу старый старичок.
«Здравствуй, — говорит, — добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?»
Царевич рассказал ему своё несчастье. «Эх, Иван-царевич! Зачем ты лягушью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе и снимать было! Василиса Премудрая хитрей, мудрёней своего отца уродилась; он за то осерчал на неё и велел ей три года квакушею быть. Вот тебе клубок; куда он покатится — ступай за ним смело».
Иван-царевич поблагодарствовал старику и пошёл за клубочком. Идёт чистым полем, попадается ему медведь. «Дай, — говорит, — убью зверя!»
А медведь провещал ему: «Не бей меня, Иван-царевич! Когда-нибудь пригожусь тебе». Идёт он дальше, глядь, а над ним летит селезень; царевич прицелился из ружья, хотел было застрелить птицу, как вдруг провещала она человечьим голосом: «Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сама пригожусь».
Он пожалел и пошёл дальше. Бежит косой заяц; царевич опять за ружье, стал целиться, а заяц провещал ему человечьим голосом:
«Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сам пригожусь». Иван-царевич пожалел и пошёл дальше — к синему морю, видит — на песке лежит издыхает щука-рыба.
«Ах, Иван-царевич, — провещала щука, — сжалься надо мною, пусти меня в море».
Он бросил ее в море и пошёл берегом. Долго ли, коротко ли — прикатился клубочек к избушке; стоит избушка на куриных лапках, кругом повёртывается.
Говорит Иван-царевич: «Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, — ко мне передом, а к морю задом». Избушка повернулась к морю задом, к нему передом. Царевич взошёл в неё и видит: на печи, на девятом кирпичи, лежит баба-яга костяная нога, нос в потолок врос, сопли через порог висят, титьки на крюку замотаны, сама зубы точит.
«Гой еси, добрый молодец! Зачем ко мне пожаловал?» — спрашивает баба-яга Ивана-царевича.
«Ах ты, старая хрычовка! Ты бы прежде меня, доброго молодца, накормила-напоила, в бане выпарила, да тогда б и спрашивала».
Баба-яга накормила его, напоила, в бане выпарила; а царевич рассказал ей, что ищет свою жену Василису Премудрую. «А, знаю! — сказала баба-яга. — Она теперь у Кощея Бессмертного; трудно ее достать, нелегко с Кощеем сладить: смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережёт». Указала яга, в каком месте растет этот дуб. Иван-царевич пришел туда и не знает, что ему делать, как сундук достать? Вдруг откуда не взялся — прибежал медведь и выворотил дерево с корнем; сундук упал и разбился вдребезги, выбежал из сундука заяц и во всю прыть наутек пустился: глядь — а за ним уж другой заяц гонится, нагнал, ухватил и в клочки разорвал. Вылетела из зайца утка и поднялась высоко-высоко; летит, а за ней селезень бросился, как ударит её — утка тотчас яйцо выронила, и упало то яйцо в море. Иван-царевич, видя беду неминучую, залился слезами; вдруг подплывает к берегу щука и держит в зубах яйцо; он взял то яйцо, разбил, достал иглу и отломил кончик: сколько ни бился Кощей, сколько ни метался во все стороны, а пришлось ему помереть! Иван-царевич пошел в дом Кощея, взял Василису Премудрую и воротился домой. После того они жили вместе и долго и счастливо.

Сказка «Принцесса-мышка»

французская сказка

Слушайте все, кому охота, Славную сказочку вам расскажу. В сказочке этой нет вранья, а если есть, так слова два.

Жил-был когда-то один французский король. Дожил он до старости, а детей у него не было, и он об этом очень горевал.

Наконец, когда король и королева уже перестали надеяться, королева родила дочь, и по случаю рождения принцессы при дворе много пировали и веселились.

Но одну старую волшебницу, которая жила в ближнем лесу, не пригласили на праздник, и она из мести задумала превратить принцессу в мышь. Принцесса должна была оставаться мышкой, пока кто-нибудь не рассмешит сестру волшебницы, которую никто никогда не видел смеющейся.

Вот однажды, когда кормилица во дворце кормила ребенка, все вдруг услышали ее крик:

— О боже! Принцесса превратилась в мышку и выскользнула у меня из рук!

— Какое несчастье! — воскликнул король.— Но такова, видно, воля Божья, и надо ей покориться.

Прошло немного времени, началась война между королем французским и королем испанским. Французский король уже сидел на коне во дворе своего замка и готовился выступить в поход, как вдруг увидел свою дочь-мышку — за ней во дворце ухаживали и окружали ее заботами. Она подбежала к нему и сказала:

— Я хочу ехать с вами на войну, отец.

— Но что ты будешь там делать в таком виде, бедное мое дитя?

— Не бойтесь ничего и возьмите меня с собой. Посадите меня в ухо вашему коню, и едем.

Король посадил мышку своему коню в ухо, и они пустились в путь.

Когда французы были уже на поле битвы и готовились сразиться с неприятелем, вдруг раздалось дивное пение, и обе армии остановились, чтобы послушать его.

— Какая чудная песня! — воскликнул сын испанского короля.— Но откуда она слышится? Я непременно хочу это узнать.

От звуков этой песни солдатам обеих армий захотелось обнять друг друга, вместо того чтобы сражаться.

Сын испанского короля подъехал к королю французов и спросил у него:

— Государь, что это за пение и откуда оно слышится?

— Это поет моя дочь,— ответил король.

— Ваша дочь? Но где же она?

— Здесь, подле меня, в левом ухе моего коня.

— Вы смеетесь надо мной?

— Ничуть. Я сказал вам правду.

— Ну, хорошо. Если вы согласны отдать ее мне в жены, война между нами кончена.

— Как, вы хотите жениться на мышке?

— Ваша дочь — мышка?! Все равно, женюсь, если она согласится.

— Я согласна, отец,— поспешила ответить мышка.

И вот война прекратилась, сыграли свадьбу, и обе армии, вместо того чтобы кинуться друг на друга, пировали и веселились целую неделю и братались за стаканом вина.

У короля Испании было еще два сына, уже женатых: один был женат на дочери турецкого императора, другой — на дочери португальского короля. Вот раз отец призывает всех троих и говорит, что он решил отдать корону старшему сыну и уйти на покой.

— Мне думается, отец,— промолвил средний сын,— что было бы справедливее отдать корону тому из нас троих, кто совершит самый доблестный подвиг. Все мы — ваши дети и имеем одинаковые права на престол.

— Ну, хорошо,— сказал старый король.— Задам я вам задачу. Корона достанется тому, кто принесет мне лучший кусок полотна.

— Пусть будет так,— согласились все три брата.

Они вернулись каждый к себе домой, чтобы сообщить женам волю отца.

Когда самый младший принц, муж мышки, приехал домой, жена поджидала его, греясь на солнышке на одном из окон дворца, и при этом пела так сладко, как не пела еще никогда.

— Довольно распевать,— сказал ей муж.— Я предпочел бы, чтобы вы были искусной ткачихой.

— А почему? Что случилось? — спросила принцесса-мышка.

— Отец обещал отдать корону тому из нас троих, кто привезет ему лучший кусок полотна.

— Что за беда! Корона моего отца во сто раз ценнее вашей. Не огорчайтесь же и предоставьте братьям спорить из-за испанской короны и добывать ее с помощью полотна.

— Нет! Как ни заманчива корона вашего отца, я не хочу отказываться от нашей, испанской короны.

Накануне того дня, когда нужно было везти полотно старому королю, наш принц жаловался жене:

— Завтра надо представить отцу полотно, а у меня ничего нет. Как быть?

— Не тревожьтесь из-за таких пустяков, принц, возьмите вот эту коробку,— отвечала мышка и дала ему красивый, плотно закрытый ящичек.— Пусть ваши братья покажут свои куски полотна. Когда вы откроете этот ящичек, в нем найдется, чем их посрамить.

— Вы хотите меня уверить, что в этой маленькой коробочке может поместиться такой кусок полотна, который отцу понравится больше других?

Принц уехал, взяв с собой коробочку, хотя слова жены мало его успокоили.

Он подъехал к замку отца, вошел во двор и увидел там мулов, нагруженных тюками полотна, которое старшие братья привезли из дальних стран.

Королю показали полотно. Он внимательно его рассмотрел и очень хвалил некоторые куски за красоту, тонкость и мягкость.

— А ты что привез, мой сын? — спросил он у младшего, когда до него дошла очередь.

Принц вместо ответа протянул отцу коробочку и сказал:

— Откройте ее, отец.

Старшие братья громко захохотали. Но король открыл коробочку, и из нее тотчас потянулся кусок полотна, тонкого и блестящего как шелк. По сравнению с ним полотно, привезенное братьями, казалось грубым холстом. А удивительнее всего было то, что, сколько ни вытягивали его из коробки, конца все не было видно.

Старшие принцы уже не смеялись.

— Корона достанется моему младшему сыну,— сказал восхищенный король.

— Погодите, отец! — закричали с досадой оба старших.— Не надо судить так поспешно, по первому испытанию. Придумайте второе, государь, и тогда увидим.

— Хорошо, я согласен,— сказал король.— Но что же мне потребовать от вас на этот раз?

— Обещайте корону тому из нас, кто привезет вам самую красивую невестку,— сказал старший, женатый на дочери турецкого императора, принцессе поразительной красоты.

— Пусть будет так,— сказал старый король.— Корона достанется тому, кто привезет самую красивую жену.

И три брата разъехались, каждый в свою сторону.

Младший вернулся домой в полном унынии. Он был уверен, что на этот раз не сможет соперничать с братьями, потому что у него жена — простая мышка.

— Отчего вы так печальны, принц? — спросила жена, заметив его унылый вид.— Разве моя коробочка не выполнила того, что от нее требовалось?

— Коробочка вела себя отлично.

— Значит, корона Испании ваша?

— Корона Испании? О нет! Она еще далеко не моя.

— Почему же?

— Да потому, что отец назначил второе испытание.

— Какое? Скажите.

— К чему?

— А вы все-таки скажите.

— Хорошо, слушайте: по совету моего старшего брата, женатого на дочери турецкого императора, отец объявил, что корона достанется тому из нас троих, кто привезет самую красивую жену. А вы сами понимаете, что…

— И в этом все дело? Ну, так успокойтесь и положитесь на меня.

Наступил день, когда братьям следовало представить своих жен королю, и мышка сказала мужу:

— Я поеду с вами к отцу.

— Чтобы ехать к отцу, мне нужна не мышь, а женщина, красивая женщина.

— Не беспокойтесь ни о чем, говорю вам, и возьмите меня с собой.

— Зачем? Чтобы осрамиться?

И он сел в свою карету и уехал, оставив мышь дома. Тогда она сказала пастушку, который собирался гнать баранов в поле:

— Пастух, поймай-ка мне вон того большого рыжего петуха, который ходит среди кур, и взнуздай его уздечкой из ивовой коры, чтобы я могла на нем ехать вслед за мужем к моему свекру королю.

Пастух сделал, как она приказала, и мышка села к петуху на спину, взяла в передние лапки уздечку из ивовой коры и поехала ко двору короля испанского. Ей пришлось проезжать мимо замка той волшебницы, которая превратила ее в мышь. В этом месте на дороге была лужа, и петух ни за что не хотел переходить ее. Сколько ни кричала мышка: «Гоп! Гоп! Вперед!» — он делал один шаг вперед и два назад. Сестра волшебницы сидела у окна и, увидев эту картину, разразилась громким хохотом, так что по всему замку прокатилось эхо.

Прибежала волшебница и, увидев, кто рассмешил ее сестру, сказала мышке:

— Чары сняты! Я превратила тебя в мышь, но ты должна была оставаться ею только до тех пор, пока я не услышу смеха моей сестры. Она засмеялась — и ты освобождена. Отныне ты будешь самой прекрасной принцессой из всех живущих под солнцем, твоя уздечка превратится в красивую золотую карету, а рыжий петух — в прекрасную лошадь.

И в самом деле, в мгновение ока все преобразилось так, как сказала волшебница.

— Теперь поезжай ко двору свекра,— добавила она,— и я уверена, что там не будет женщины красивее тебя.

Принцесса продолжала путь, но уже в сверкающем золотом экипаже, и скоро догнала мужа, который не очень торопился ко двору.

— Как, вы еще только здесь? — сказала она.

Удивленный принц молчал, потому что не узнавал жены в этой красавице.

— Садитесь ко мне в карету и оставьте здесь вашу дрянную тележку и клячу.

— Не насмехайтесь надо мной, принцесса, хотя ваша карета и красивее, а ваша лошадь лучше моей.

— Да вглядитесь же в меня хорошенько! Вы не узнаете собственной жены?

— Нет, вы не моя жена. Моя жена — дочь французского короля, и злая колдунья превратила ее в мышь. Но все равно, я люблю ее такой, какая она есть.

Тут принцесса рассказала ему, что произошло, и в конце концов, хотя и с трудом, убедила его, что она и есть его жена, дочь французского короля.

Затем они поехали дальше в золотой карете, которая вся так и сверкала, и скоро прибыли ко двору испанского короля. Их появление наделало шуму, все не могли вдосталь наглядеться на принцессу, на ее карету и лошадь. Принцесса осветила весь двор блеском своей красоты. Жены старших принцев были, бесспорно, красивы, но рядом с женой младшего они ничего не стоили. Старый король, повеселевший и обрадованный при виде такой дивной красоты, предложил принцессе руку, чтобы помочь ей выйти из кареты, и сказал:

— Вы самая прекрасная женщина, какую видели когда-либо мои глаза, и больше всех достойны сидеть на испанском троне, рядом с моим младшим сыном.

Вечером был большой пир, и король пожелал, чтобы принцесса сидела за столом рядом с ним. А она от каждого блюда, которое ей подавали, от каждого напитка, который ей наливали, прятала кусочек, отливала капельку за свой корсаж, чем очень удивляла всех гостей.

После ужина начались танцы, и когда принцесса танцевала, из складок ее платья сыпались и сыпались без конца жемчуга и цветы. Обе старшие невестки позеленели от зависти.

На другой день при дворе опять пировали, и жены старших братьев принялись прятать за свои корсажи кусочки от каждого блюда, которое им подавали, и отливать по капле от каждого бокала, в надежде что все это и у них превратится в жемчуг и цветы. Но увы! Когда начались танцы, они, танцуя, сеяли вокруг себя не жемчуг и не цветы, как младшая невестка, а разные объедки да подливки, от которых их нарядные платья так испачкались и промокли, что кавалеры брезговали ими и уходили. Зато собаки и кошки со всех концов дворца прибежали в бальный зал и ходили за принцессами по пятам, учиняя беспорядок.

Из-за этого старый король сильно разгневался и прогнал из дворца старших сыновей с их женами. А потом уступил престол младшему сыну.

Все, что было с ними до тех пор, я знаю и всю правду вам рассказал. А что сталось с ними потом, того не знаю и врать не хочу. Так что на этом сказке конец.

Источник

Azay-le-Rideau

French tales is the common denomination given to those tales collected in France, usually in French or some of its dialects, as well as the tales written by French authors.

History[]

Middle Ages[]

The origin of many plots and themes that will be later found in the French fairy tale tradition can be traced back to Medieval French literature. One of the most well-known examples of it are the twelve lais attributed to Marie de France, written in the late 12th Century, several of them have been considered as the earliest literary variants of several common tale types. The Lai of Yonec, for example, tells the story of a married woman locked in a tower who’s visited by her lover, a handsome knight called Muldumarec, who takes the form of a bird. When the lovers are discovered the woman’s jealous husband puts iron spikes on the window of his wife’s bedroom. That way the next time Muldumarec visits his beloved he’s wounded. This motif later became an important episode of variants of the tale type 432 The Prince as Bird, although instead of a married woman locked by her jealous husband the heroine tends to be a young single girl abused by her stepmother, jealous elder sisters or an overprotective father. The Lai of Eliduc has been cited by many as a source of inspiration for the story of Snow White, more specifically to some Scottish variants like Gold-Tree and Silver-Tree in which the prince remarries after the heroine falls unconscious and she’s later revived by the second wife, with one of the main characters, the maid Guiliadon, falling unconscious and being kept in a chapel in the middle of the forest. Later Guildeluec, who’s married with the same man than Guilidadon loves, discovers her rival’s body and after observing a weasel revived another with a magical flower she uses the same flower to revive her rival, a scene that could be later find in another fairy tale by the brothers Grimm, The Three Snake Leaves.

Besides Marie de France’s lais, there have been other literary works that have been considered the earliest examples of common fairy tale motifs. Berthe aux grands pieds is an epic poem from the early 13th Century attributed to the minstrel Adenet Le Roi, that tells a fictionalized version of the life of a real historical figure, Bertha of Laon, Charlemagne’s mother. It tells the story of how Bertha left her native Hungary to marry King Pippin, and a false bride, her wet nurse’s daughter, takes her place and convinces Bertha’s betrothed to execute her, ordering three servants to take her to the woods and kill her. But the servants take pity on her and spare her. Both the episode of the false bride taking the true bride’s place, as well as the heroine being taken to the woods to murder her but being spared because the servants feel pity on her are common motifs in fairy tales like The Goose Girl and Snow White, respectively. Perceforest is a chivalric romance, whose third book includes the story of Troylus and Zellandine, about a princess who falls asleep while spinning and none knows how to wake her up that many have deemed as the earliest literary variant of Sleeping Beauty. In the late 13th Century Jean d’Arras wrote the most famous literary version of the legend of Mélusine, the story of the lady who agrees to marry a nobleman only if he promises not to take a look at her while she’s bathing. Unfortunately the husband breaks his oath and discovers his wife’s true nature, another motif that can be found in folktales from around the world. The chanson de geste La Belle Hélène de Constantinople, whose earliest written version dates back from the 14th Century, tells a fictionalized version of another historical figure, Saint Helena of Constantinople. In the poem King Antonio, Helena’s father, falls in love with his own daughter, who runs away. The story has been considered by many scholars to be a possible source of inspiration for Donkey Skin.

16th Century[]

Noël du Fail (1520-1591) published in 1547 Propos rustiques, a book that takes places in Rennes countryside that includes several stories about the peasants’ life, that could have a possible inspiration on oral tales. Influenced by du Fail as well as Italian authors such as Giovanni Boccaccio with his Decamerone and Gianfrancesco Straparola with his Facetious Nights Bonaventure des Péries (1510-1544) wrote a collection of stories, some of them that could be considered early examples of fairy tale variants. The collection was posthumously published in 1557 under the title Les Nouvelles récréations et joyeux devis, and because of its posthumous nature several have speculated that the book, or at least some of the stories, weren’t written by Des Péries. Among the stories we find Of a Young Girl Nicknamed Donkey Skin and How She Got Married with the Help of Little Ants, the story about a mistreated step daughter called Pernette forced to wear nothing but a donkey’s hide by her jealous mother and elder sisters who hope that will turn off potential suitors, as well as tasks that the mother consider impossible to accomplish, like picking up grains of barley from the ground, something that she manages to do with the help of ants. Many have cited the element of the heroine wearing the donkey skin to be a possible inspiration for Perrault’s Donkey Skin, as well as the seemingly impossible task that the heroes accomplish with the help of animals being commonplace in fairy tales.

17th Century[]

The first wave of French contes de fées were published in the 17th Century. The most well-known figure of this era is Charles Perrault (1628-1703), despite most of the authors of that wave mostly being women. Perrault’s first three tales were written not in prose, like most tales have been since then, but in verse. The first one, published for the first time in 1691, was titled Griselidis, barely has any fantastical element on it, unlike the next two, both published in 1694. Of the two the most popular and influential is Donkey Skin, which contains many of the elements popular in Perrault’s future works as well as most French fairy tales. The tale tells the story of a princess who runs away from home, and with the hepl and aid of her Fairy Godmother marries a prince after suffering many hardships. The other one, The Ridiculous Whises, is a more humoristic and light story, about a woodcutter and his wife, that waste the three wishes the Roman god Jupiter granted them. Thanks to the popularity of his tales in verse Perrault published in 1697 the collection Histoires ou contes du temps passé, which contains eight tales in prose: Sleeping Beauty in the Woods, Little Red Riding Hood, Blue Beard, Master Cat or Puss ‘n Boots, The Fairies, Cinderella or the Little Glass Slipper, Riquet with the Tuft and Little Thumbling. A new edition, published in 1781, added the three tales in verse, rewritten in prose.

Despite being the most well-known and influential of this generation’s male authors, Perrault wasn’t the only one we can find, being also worth-mentioning Eustache Le Noble (1643-1711) and Jean de Mailly.

Of all of the women from the first wave the most profilic was Marie-Catherine d’Aulnoy (1651-1705). It’s actually her tale The Island of Happiness, first published in the pages of her novel La Histoire d’Hypolite, comte de Douglas in 1690, the one considered the first literary French fairy tale. Her tales are actually a more accurate representation of how French fairy tales from the 17th and 18th Century were: the protagonists are always born royalty, even if they don’t know it, unlike Perrault, who sometimes allowed his heroes and heroines to be commoners; and they are helped by a Fairy Godmother. Among her most popular and influential tales we can find The Blue Bird, The White Cat, Finette Cendron, The Bee and the Orange Tree, Beauty with the Golden Hair, The Hind in the Woods, Princess Rosette, The Ram, The Yellow Dwarf, The Benevolent Frog or Graciosa and Percinet. Despite most of her tales being her own invention, some of them, like some of Mailly’s and Le Noble’s tales, are retellings of tales written by Venetian author Gianfrancesco Straparola, such is the case of Prince Wild Boar, based on Straparola’s The Pig King; The Dolphin, that has a slight resemblence to Pietro Pazzo; or La Princesse Belle Étoile et le Prince Chéri, based on The Green Beaubird.

One of the most skeptic fairy tale writers of this time was Catherine Bernard (1662-1712). Born in Rome within a Protestan family, in her fourth novel Ines de Cordoue, published in 1696, she included two fairy tales. One of them is Riquet with the Tuft, a tale made famous by Perrault, but Bernard’s version has an ending more pessimistic. Instead of turning the hideous gnome into a handsome prince at the end of the story, the gnome keeps his repulsive appearence, and the princess has to marry him and live underground. Her only source of joy are her lover’s regular visits, but eventually the gnome discovers his wife’s lover and curses him to become identical to him, so the princess couldn’t tell apart one for the other. The other tale, The Prince Rosebush, also presents a classic romantic plot, in which a princess falls in love with a rosebush that turns out to be an enchanted prince, with a equally subversive ending. Instead of ending the story with the prince disenchanted and married to the princess, Bernard continues the story, with the happy marriage turning out to be not so happy after the prince confesses his attaction towars the Queen of the Island of Youth, and the princess turning so jealous that the prince ends up asking the fairies to turn him into a rosebush again.

Other worth-mentioning authors from this first wave among the female ones are Marie-Jeanne L’Héritier de Villandon (1664-1734), Perrault’s third-grade cousin, author of several tales like Ricdin-Ricdon, that’ll inspire Grimm’s Rumpelstiltskin; Charlotte-Rose de La Force (1654-1724), author of several tales like Fairer-Than-A-Fairy and Persinette, that’ll latter inspire Grimm’s Rapunzel; and Henriette-Julie de Murat (1670-1716), who also wrote her take on Straparola’s The Pig King (Le Roi Porc), Pietro Pazzo (Le Turbot), and Guerrino and the Savage Man (Le Sauvage).

18th Century[]

The second wave happened in the 18th Century, and like in the previous one most authors belonged to the French nobility, that it was still its target audience too. One of the major changing events of this century that defined the style of the tales on it was the publication of Antoine Galland‘s (1646-1715) translation to French of One Thousand and One Nights, that started publising in 1704 and finished in 1717, and which contains such popular tales as Aladdin and the Wonderful Lamp or Ali Baba and the Forty Thieves. The success of this collection encouraged many writers to transfer their stories to places that were more exotic to French nobility, like the Middle East was, as we can see in the tale Princess Zeineb and King Leopard, written by Jean-Paul Bignon (1662-1743) and first published in the first volume of his novel Les Aventures d’Abdalla, fils d’Hanif in 1712, that is also one of the few fairy taes written in first person.

Little is known of the life of Louise de Bossigny (1670-1730), who in 1702 published the collection The Tyranny of the Fairies Destroyed, that is credited to be one of the works that revitalized the interest on the genre of the salon fairy tales. Bossigny used a framed narrative for her tales, with each story being a recounting of the bad deeds a fairy has done. Ironically although the book starts announcing the end of the reign of fairies, who have been abusing their power, at the end of the book the previous status quo is restored, although with new fairies more benevolent than their predecessors in charge. The most well-know French fairy tale of this century is Beauty and the Beast, by Gabrielle-Suzanne de Villeneuve (1695-1755), first published in the book Le Jeune Américaine et les contes marins in 1740 and latter rewrote by Jeanne-Marie Leprince de Beaumont (1711-1780), who abridged the story getting rid of some story elements, like the plot-twist of Beauty not being actually the daughter of the merchant, but instead the daughter of a King and a fairy, as well as the Beast’s backstory, reworking the story to give it a moral. Beaumont’s version was published sixteen years after Villenueve’s, in 1756 in Le Magasin des enfants, where Beaumont also included other tales of her own creation, like Le Prince Chéri and Le Prince Désir et la Princesse Mignonne, all of them written with didactic and pedagogic intentions just like her retelling of Beauty and the Beast was.

Anne Claude de Caylus (1692-1765) is one of the most prolific figures of this century, who published up to three fairy tale collections, the first one titled Féeries nouvelles in 1741 and that includes, among others, L’Enchantement impossible, La princesse Pimprenelle et le prince Romarin, Le prince Couterbotte et la princesse Zibeline, Le Prince Muguet et la Princesse Zaza and Nonchalante et Papillon; the second titled Contes orientaux in 1743; and the third and last one, titled Cinq contes de fées, in 1745, and that includes among others Cadichon. His tales, full of excesses and with a clear decadent tone, can be considered an intentional parody of all of the excesses the French fairy tales suffered this century. Another worth mentioning figure is Anthony Hamilton (1645-1719), whom despite being born in Ireland he spent most of his live in France. Although he actually belonged to the previous generation, his tales didn’t start to get published until this century, in 1730, thanks to a librerian called Jean-François Josse.

It’s worth mentioning the case of the novel Les Lutins du château de Kernosy by Henriette-Julie de Murat. The book was first published in 1710, but in 1773 a revised edition by Marie-Madeleine de Lubert (1702-1785) was published. That new edition included two tales that wasn’t present in the original edition, which has brought a debate over the tales’ authorship, some of them saying the tales were Lubert’s invention, while others believe the tales already existed in a manuscripted version of the novel, that weren’t included the first time it was published, and that Lubert only discovered and added to the book. The first tale, titled Starlight, retells the story of the French chantefable Aucassin et Nicolette, of two star crossed lovers, a prince and a slave, but adding more fantastical elements to the story, like centaurs and a good fairy disguised as a white cat that helps the couple to finally get together. The second, Bearskin is like Perrault’s Donkeyskin the story of a runaway disguised princess, only in this one the undesired suitor is just an Ogre instead of her own father. The tale also present some elements from Straparola’s Doralice and Basile’s The She-Bear that Perrault left out of his version. The first most significant is the complete transformation of the princess into an animal to run away, a bear in this case, instead of just disguising herself with an animal’s hide like the princess did in Perrault’s; the second is the unwanted suitor tracking down the heroine after her marriage with the prince, murdering the princess’ children in cold blood and framing her for the crime.

From 1785 to 1789 Charles Joseph de Mayer collected almost all of the published tales from the two last centuries in one inventory titled The Fairy Cabinet, that reached the number of forty-one volumes despiter Mayer originally intended the collection to have thirty volumes. With this collection he intended to preserve the French fairy tales and prevent them for being forgotten.

19th Century[]

One of the key elements that helped to preserve the fairy tales from the previous centuries in the public conscioussness after the Revolution were the called féeries, plays based on fairy tales and directed toward a lower class audience that the aristochratic ones the tales they were based on were aimed at. Some of the most famous playwrights of this kind of genre at the beginning of this century are Jean-Guillaume-Antoine Cuvelier (1766-1824), who wrote plays based on Perrault’s Puss in Boots and Aulnoy’s The Yellow Dwarf; and Antoine Simonnin (1780-1856), who also took inspiration from Perrault and Aulnoy. Charles-Théodore Coignard (1806-1872) and his younger brother Jean-Hyppolite Coignard (1807-1882) became the most prolific authors of féeries in the mid of the Century. The tradition of writing fairy tales with pedagofic intentions, as it was seen in the previous century with Beaumont, was kept in this century thanks to writers like the Countess of Ségur (1799-1874), whose tales started being published in the children’s magazine Le semaine des enfants, that were latter gathered in the collection New Fairy Tales, first published in 1856, among which we can find Histoire de Blondine, de Bonne-Biche et de Beau-Minon and La Petite Souris Grise. Like in the tales from the previous century Ségur’s tales are full of fantastical elements, telling the adventures the protagonists have, always born royalty and physically attractive, although they might not know it or some spell has gave them a temporary ugly appearence, like the hero in Ourson, cursed to have his entire body covered in fur like he was a bear, reaching the happy ending thanks to their good virtues and a Fairy Godmother’s aid.

But we can talk about French fairy tales in the first half of the 19th Century without talking about the huge influence the German fairy tales were, just like the French influenced the German back in the previous century, specially since the 1830s. On one hand we have French writers of Paris’ Bohemian circles, who wrote literary fairy tales heavily influenced stylistically from E.T.A. Hoffmann’s works, such as Téophile Gautier and Charles Nodier, who both of them publicly defended Hoffmann’s style and tales; Gerard de Nerval and even Alexandre Dumas, who wrote his own take on Hoffmann’s The Nutcracker and the Mouse King, that many deemed as the main source of inspiration for Pyotr Ilych Tchaikovsky‘s ballet. After this first generation of literary tales authors we can talk about a second generation, less directly impacted by Hoffmann, but equally fond of the use of fantastical elements and surreal plots, normally using them as a way to critize bourgrois values. Among the authors of that generation we can find Gautier’s son-in-law Catulle Mendès, whose collection The Blue Birds, first published in 1886, included such tales as The Mirror, in which an ugly queen orders all of the mirrors to be removed from her palace, and The Lost Words, in which an evil fairy enchants all of a kingdom’s population to make them forget the words «I love you». Anatole France (1844-1924) published in 1882 his most famous literary fairy tale, Bee, Princess of the Dwarfs. In 1885 he published the essay Dialogue sur les contes de fées, in which he defended the thesis that the reason why fairy tale are charming is because of their absurdity. With less fantastical and surreal elements are the tales by Alphonse Daudet included in the collection Lettres de mon moulin, first published in 1869. Daudet’s tales center around life in the countryside, and among those tales the one who become the most popular, in France at least, was Le Chèvre de monsieur Seguin, the tale of a careless goat that runs away to the mountain because she was bored, and ended up being eaten by a wolf because of it. The story is framed is a cautionary tale Daudet tells to his friend Pierre Gringoire to convince him to accept a job as a columnist writer.

On the other hand we got the first folklorists who started to get interest in collecting the French folk tales from the oral tradition, thanks to the first French translation of the Grimm’s fairy tales, although this tendency started pretty late, around 1880. Among those collectors we should mention Emmanuel Cosquin (1841-1919), the only known French folklorist to have exchanged letters with the brothers Grimm; and who collected tales from Lorraine, in eastern France, and gathered a total of eighty four tales that were published in his collection Contes populaires de Lorraine in 1886, in which he included extensive appendixs for each tale comparing them to similar tales published in other collections inside and outside France untill then, making him a pioneer in the study of folklore. Among the tales from this collection we can found a version of Beauty and the Beast with a tragic ending, in which the Beast dies before the spell can be broken (The White Wolf) and two Magic Flight tales (The Green Bird and White Cat). Paul Sébillot (1843-1918) was the most prolific figure of the French folk tale collectors, specializing in collecting tales from Brittany, in northwestern France. Most of the tales he collected, but not all of them, are included in his three-volume collection Contes populaires de la Haute-Bretagne, whose first volume was first published in 1880 and the third and last one in 1882. As we already said, Sébillot didnt include all the tales he collected in that collection, publishing more during his life. In 1881 he published Littérature orale de la Haute-Bretagne, that included oral versions from Brittany of Perrault’s classics such as Bluebeard (Barbe-Rouge) and Donkey Skin (Peau d’Ânette, La Pouilleuse). François-Marie Luzel also specialized himself in collecting tales from Brittany, gathering most of them in his collection Contes populaires de Basse-Bretagne, published in 1887. The collection included such tales as The Black Cat, Bihanic and the Ogre and The Princess Turned into a Mouse. Henri Carnoy especialized on collecting tales from Picardy, in northeastern France, and published in Littérature orale de la Picardie in 1883, and latter a collection of folktales from every almost every part of France in 1885, simply titled Contes Français. In regards of the southern part of France Jean-François Bladé (1827-1900), Félix Arnaudin and Léopold Dardy (1826-1901) collected fairy tales from Gascony, in southwestern France; and Jean-Baptiste Frédéric Ortoli (1861-1901) collected tales from the island of Corsica and published them in the collection Les contes populaires de l’île de Corse in 1883.

Folk tale collectors enjoyed in the late 19th Century the existence of several serialized publications created to publish all kinds of folklore. The most important of them was Revue des Traditions Populaires, that started to be published in 1885. Other relevant publications were Revue Celtique and Mélusine, this last one founded in 1878 by Henri Gaidoz and Eugène Rolland.

But not all French authors from this century fall between this categories, such it was the case of Émile Souvestre (1806-1854), whom despite the stories he included in his four volumen collection Les Derniers Bretons, published from 1835 to 1837, being heavily edited and reworked, they come from oral and traditional sources and are full of fantastical elements, among which we can find The Castle of Kerglas, The Groac’h of the Island of Lok and The Stones of Plouhinec. Charles Deulin’s (1827-1877) tales also are heavily influences from the oral tradition, including many tale types among them. Deulin created two collections. The first one, Tales of the Beer Drinker, was published in 1868 and included versions of The Three Magic Objects and the Magic Fruits (The Little Soldier), Godfather Death (Le Filleul de la Mort) and Aunt Misery’s Pear Tree (Le Poirier de Misère). The second one, Tales of King Cambrinus, was published in 1874 and included versions of The Worn-Out Dancing Shoes (The Twelve Dancing Princesses), The Three Oranges of Love (The Enchanted Canary) and Rapunzel (La Dame des Clairs).

20th Century[]

Folklorists’ work to collect tales from the French oral tradition didn’t finish in the 19th century, but continue in the next one. Among the most relevant figures of these century we must mention Geneviève Massignon (1921-1966), a prolific collector who published several collections before her tragic death in 1966 at the age of 45; Paul Delarue (1889-1956), who alongside Marie-Louise Tenèze created Le Conte Populaire Français: Catalogue Raisonne des Versions de France et des Pays de Langue Francaise D’Outre-Mer, an extensive catalog of all of the folktales collected not only in France, but also in the Francophonie; and Henri Pourrat (1887-1959), who although he never credited sources and heavily edited the tales he included in the thirdteen volumes of his collection The Fairy Tale Treasure, was heavily drawn from the oral tradition of his native Auvergne, and whose collection, that started publishing in 1948 and finished in 1962, included new versions of classic stories such as Beauty and the Beast (Lovely Rose) or Cinderella (Mary-in-the-Ashes).

In regards of literary fairy tales, French authors liked to mix elements from classic stories with modern mentality and scenarios in a humoristic tone. The short story Cinderella Continued or The Rat and the Six Lizards by Guillaume Apollinaire (1880-1918) was published posthumously in 1919 and in it Apollinaire imagines what happened to the rat that was turned into a coachman and the lizards that were turned into footmen in Perrault’s Cinderella if they remained human after midnight. Marcel Aymé (1902-1967) published from 1934 to 1946 the anthology Les Contes du chat perché, that used the frame narrative of two sisters called Delphine and Marinette that lived in a farm to tell tales starring anthropomorphic animals, including a tale simply titled Le Loup about the wolf from Little Red Riding Hood seeking redemption. The collection Contes de la rue Broce by Pierre Gripari (1925-1990) gathers thirteen tales full of elements and creatures from classic fairy tales like witches and mermaids, but coexisting with modern technology. The book grew in popularity after its lukewarm reception when it was published in 1967, to the point that in 1995 a cartoon show based on it was released. Among them we should mention The Fairy in the Tap, Prince Blub and the Mermaid, The Good Little Devil and The Giant Who Wore Red Socks. Philippe Dumas alongside his friend Boris Moissard published in 1977 the collection Upside Down Tales, a book in which he poked fun at feminist retellings, with Snow White taking place in a country ruled by women in which the evil queen wants to get rid of her political rival, or Little Red Riding Hood taking place in modern-day Paris with the wolf and the grandmother being threatened by the woman’s grandaughter whose hood is blue instead of red. In contrast to that humoristic vein of fairy tale retellings there was also a trend that consisted in much more darker retellings, as we can see in Little Thumbling Runs Away, a retelling of Perrault’s Little Thumbling by Michel Tournier (1924-2016) first published in 1979, in which Little Thumbling runs away from his abusive father and is welcomed in the family of the Ogre, reimagined here as a vegetarian hippie; and the anthology Metamorphosis of the Queen by Pierrette Fleutiaux (1941-2019), published in 1985, a exploration of gender roles in Perrault’s classic fairy tales centering this new versions around the female characters who had a minor role on them.

In the disclosure of classic fairy tales in this century, cinema played a fundamental role since its birth during the silent era. The pioneer George Méliès (1861-1938) released an adapation of Bluebeard in 1901, and Jean Renoir (1894-1979) directed an adaptation of The Little Match Girl in 1928 starring his wife Catherine Hessling in the role of the titular character. But one of the most prolific figures in this field during the silent years was Albert Capellani (1874-1931), whose filmography has several fairy tale adaptations, among which we should mention Aladdin or the Wonderful Lamp in 1906, Cinderella or the Marvelous Slipper in 1907, and Sleeping Beauty, Beauty and the Beast and Donkey Skin in 1908.

After World War II fairy tale film adaptations in France slowed down, although some of the most prestigious French filmakers kept making adaptations of their beloved childhood’s tales occasionally. That was the case of Jean Cocteau, who released his adaptation of Beauty and the Beast in 1946, right after the war. Starring Josette Day as kind-hearted Belle and Jean Marais (1913-1998) double-casted as the hideous but lovely Beast and the handsome but agressive Avenant, a Belle’s suitor that wasn’t present in Beaumont’s tale. The film remains Cocteau’s most popular and beloved film to this day. Less-known that Cocteau’s Beauty and the Beast is Jacques Demy‘s take on Perrault’s Donkey Skin, released in 1970. A musical, Demy’s film has a score composed by Michel Legrand (1932-2019) who previously worked with Demy several times already, as well as most of the cast, included lead actress Catherine Deneuve who played the runaway princess. As an homage to Cocteau, Demy casted Jean Marais, the actor who played the Beast, as the incestous king.

Although most French fairy tale films were live-action, there were some animated features, the most famous being the film Kirikou and the Sorceress by Michel Ocelot. Released in 1998, the film is based in an African tale published by François-Victor Equilbecq in the 1910s, about a small but bold boy that fights against the evil sorceress Karaba that torments the village he lives in.

21st Century[]

French filmmakers kept using ocasionally fairy tales as a source of inspiration in the new millennium. Although mostly known internationally by his biopics, Oliver Dahan’s third featured lenght film Little Thumbling, released in 2001, was based on Perrault’s fairy tale of the same name. The film has a score composed by Japanese composer Joe Hisaishi, Hayao Miyazaki’s usual colaborator, and stars Catherine Deneuve as the Queen, a clear homage to Demy’s Donkey Skin. Female director Catherine Breillat liked to explore the fairy tales’ subtext reimagining fairy tales with a feminist twist on her films Bluebeard, released in 2009, and Sleeping Beauty in 2010, this last one not only inspired in Perrault’s tale but also Andersen’s The Snow Queen. Another female director who liked to explore the psychological implications of the fairy tales she adapted was Siegried Alnoy, who explore the family dynamics in the fairy tale Snow White in the made-for-TV movie Miroir mon amour, released in 2012.

In regards to animated films, several interesting projects were released. Among them we should mention Kirikou and the Wild Beasts, an anthology movie released in 2005 in which Ocelot tells three more stories starring the main character from his hit film, and The Girl Without Hands by Sébastien Laudenbach, released in 2016 and based in Olivier Pye’s take in one of the darkest tales by the brothers Grimm.

Characteristics and Connections[]

To analyse the style of French tales, we should made a clear division between the literary fairy tales written in the centuries previous to the French revolution, and the folktales collected after it. In the first category the most common characteristics are: a predominantly female scene with some male authors, intended for an Aristocratic audience in mind, and the heroes and heroines tend to be born royalty, even if they don’t know it or their families have fallen from grace and lost their kingdoms. Some defenders of the literary French fairy tale tend to use the superior number of female authors as a point in its favour, saying that, despite being stories in which rarely the feudal system was questioned or subverted, the female authors expressed their discontent with their current monarchs including figures of incompetent rules in their stories. But despite that supposed rebellion, one must be aware that most of the tales of the time went to extreme lengths to not have a born commoner hero, almost always including a plot twist to explain that the hero or heroine was actually a royal all long, who had to be hidden for some convoluted and heavily criticized marriage between people of different social classes. They also tend to imply that virtues like beauty or generosity are inherently part of being born in a royal family. Fairy Godmothers tended to fulfill both roles of antagonist and magic helpers, in many cases being deus ex machina for the main couple’s happy ending.

Источник

Azay-le-Rideau

French tales is the common denomination given to those tales collected in France, usually in French or some of its dialects, as well as the tales written by French authors.