Особенности звучания исторической темы в поэзии батюшкова сочинение 9 класс кратко

Обновлено: 10.01.2023

Во время военного похода 1807 г. Батюшков взялся за перевод “Освобожденного Иерусалима” Тасса.

Главной заслугой Батюшкова является его глубокая работа над русской поэтической речью. Благодаря ему русское стихотворение налилось силой, стало звучать гармонично и одновременно страстно. В. Г. Белинский полагал, что именно труды Батюшкова и Жуковского подготовили почву для раскрытия могучего таланта А. С. Пушкина.

Творчествосамого Батюшкова было достаточно своеобразным. С юности увлеченный трудами древнегреческих мыслителей, он невольно создавал образы, не совсем понятные отечественному читателю. Первые стихотворения поэта пронизаны эпикуреизмом. В них удивительным образом сочетаются мифологизм и быт обычной русской деревеньки.

Батюшковым были написаны такие прозаические статьи, как “Вечер у Кантемира”, “О сочинениях Муравьева” и “О характере Ломоносова”.

В октябре 1817 г. вышло его собрание сочинений “Опыты в стихах и прозе”.

Батюшков Константин Николаевичстрадал тяжелым нервным расстройством. Это заболевание передалось ему по наследству. Первый припадок произошел в 1815 году. После этого его состояние только ухудшалось.

В 1833 г. он был уволен в отставку и помещен в своем родном городе, в доме родного племянника. Там он прожил еще 22 года.

Батюшков ушел из жизни 7 (19) июля 1855 г. Причиной смерти был тиф. Похоронили поэта в Спасо-Прилуцком монастыре, который находится в 5 верстах от Вологды.

· Ориентация на жанры лёгкой поэзии.

В поэзии Батюшкова, как мы видели, почти отсутствует сатира с общественной направленностью, И эпиграмма не заняла видного места в поэзии Батюшкова.

Батюшков добивается наивысших творческих достижений в жанрах, позволяющих раскрыть психологическую жизнь человека. Батюшков хочет использовать жанры, дающие возможность выразить глубокое психологическое содержание. Главным жанром лирики Батюшкова являлась элегия. Однако именно у Батюшкова элегия стала отражать взаимопроникновение и борьбу сложных эмоций, не умещающихся в мертвых схемах. В элегиях же зрелого Батюшкова дано остро драматическое развитие лирического чувства.

Друг милый, ангел мой! сокроемся туда,

Где волны кроткие Тавриду омывают.

На крае гибели так я зову в спасенье

Тебя, последний сердца друг!

Опора сладкая, надежда, утешенье.

· Мотивы эпикуреизма и анакреонтики

Анакреонтическая поэзия — жанр лирической, то есть, первоначально исполняемой под звуки лиры, поэзии, воспевающей радость беззаботной жизни, чувственные наслаждения, всеохватывающее веселье.

Эпикуреизм — философское учение, исходящее из идей Эпикура и его последователей. Согласно ему, высшим благом считается наслаждение жизнью, которое подразумевает отсутствие физической боли и тревог, а также избавление от страха перед смертью и богами, представляющимися безразличными к происходящему в мире смертных.

Лирическим героем этого стихотворения, написанного в форме послания к Жуковскому и Вяземскому, является поэт, живущий в деревне в старом, бедном дедовском доме. Однако уже из первых строк мы понимаем, что именно это жилище и уединенный образ жизни по душе герою, т.е. мы видим, что весь текст произведения организуется им как субъектом сознания с прямо-оценочной точкой зрения. Благодаря этому читатель отождествляет лирического героя с самим поэтом: создание и создателя, что характерно для лирического произведения. Но на самом деле в образе героя раскрывается единая личность в ее отношении к миру и к самой себе, близкая автору. Таким образом, в образе поэта-творца, являющимся носителем сознания, возникает предмет изображения – объект – авторское сознание.

«…Уже потухли звезды

В сиянии дневном,

И пташки теплы гнезды,

Что свиты под окном,

И негу отрясают

Со крылышек своих;

Зефир листы колышет,

И все любовью дышит

Среди полей моих;

Все с утром оживает,

А Лила почивает

На ложе из цветов.

И ветер тиховейный

С груди ее лилейной

Сдул дымчатый покров.

И в локоны златые

Две розы молодые

С нарциссами вплелись;

Сквозь тонкие преграды

Нога, ища прохлады,

Скользит по ложу вниз.

Я Лилы пью дыханье

На пламенных устах,

Как роз благоуханье,

Как нектар на пирах.

Покойся, друг прелестный,

В объятиях моих!

Пускай в стране безвестной,

В тени лесов густых,

Забыт я от пелен:

Но дружбой и тобою

С избытком награжден!

Мой век спокоен, ясен;

В убожестве с тобой

Мне мил шалаш простой;

Без злата мил и красен

· Особенности движения стиха, образов.

Нас было Лишь тРое на Легком чеЛне;
А моРе вздымаЛось, я, помню, гоРами;
Ночь чеРная в поЛдень нависЛа с гРомами,
И ГеЛа зияЛа в соЛеной воЛне.

Обобщая все сказанное, можно определить историко-литературное значение К.Н. Батюшкова словами В.Г. Белинского: «Батюшков много и много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явился действительно.

· Идейно-художественная эволюция поэта, вызванная война 1812 года

Мировоззренческий слом

Все время в октябре и ноябре Батюшков продолжает писать о своем намерении вступить в армию, однако даже несмотря на присланные из деревни деньги, не спешит догнать русские войска: в ноябре он выезжает из Нижнего и доезжает до Москвы. Ужасный вид разрушенной российской столицы так поражает поэта, что, вернувшись в Петербург, уже в декабре он принимает твердое решение о присоединении к действующей в армии и в 1813 году действительно отправляется с ней в Заграничный поход в качестве адъютанта прославленного Н.Н. Раевского. Вместе с русской армией Батюшков входит в Париж. Все это время он непрестанно пишет записки обо всем вокруг происходящем, записывает свои разговоры с героями войны, наблюдает за жизнью парижского общества, пишет стихи, которые многими современниками признаны одними из лучших его творений.

Однако было бы глубокой ошибкой отождествлять Батюшкова со сторонниками войны ради войны. Батюшков слишком хорошо знал войну, чтобы не видеть ее ужасов (см. об этом ниже). Мир неизменно противопоставляется Батюшковым разрушительной войне, надолго оставляющей свои кровавые следы [47] [См., напр., батюшковский «Отрывок из писем русского офицера о Финляндии» (II, 9-10).]. Период мира — по твердому убеждению Батюшкова — лучшее время для расцвета интеллектуальных сил и создания культурных ценностей. В речи о легкой поэзии, произнесенной в 1816 г., после Отечественной войны, Батюшков высказывал надежду на то, что «счастливейшие обстоятельства» и «тишина» откроют «все пути к просвещению», в результате чего в России «процветут науки, художества и словесность, коснеющие посреди шума военного; процветут все отрасли, все способности ума человеческого» [48] [II, 246-247.]. Характерно и то, что еще раньше, в 1814 г., после окончания заграничного похода русской армии Батюшков выбрал для вольного перевода 3-ю элегию I книги Тибулла — произведение, в котором осуждалась война и прославлялся мир.
Наиболее значительные и яркие военные стихотворения Батюшкова, как было сказано выше, отражают события Отечественной войны 1812 г. В этих стихотворениях ряд важнейших событий Отечественной войны освещен с высокопатриотической точки зрения. Самый трагический ее момент запечатлелся в послании «К Дашкову».

В основу изучения послания «К Дашкову» должно быть положено замечательное высказывание о нем Г. В. Плеханова, почему-то до сих пор остававшееся в тени и неиспользованное историками литературы. В работе о Чернышевском Плеханов, отводя от критиков 60-х годов обвинения в «грубости» и подчеркивая, что они «нередко отказывали себе в нравственном праве на удовлетворение своей эстетической потребности», так как обладали «чрезвычайно сильно развитым сознанием своих нравственных обязанностей перед ближними, иначе сказать — высоко развитым чувствам гражданского долга», затем в качестве примера, объясняющего эту мысль, приводил те строки из послания «К Дашкову», где поэт, изобразивший «разрушение Москвы в 1812 г.», «с упреком говорит» о тех, кто предлагает ему петь «беспечность, счастье и покой» и «сзывать пастушек в хоровод» «при страшном зареве столицы».

· Новаторство Батюшкова состоит в том, что чувство разочарования получает историческую мотивировку, благодаря чему элегия становится медитацией на философско-историческую тему о безрадостных превратностях безжалостной судьбы.

Элегии этого типа можно разделить на две группы. Первую составляют стихотворения, в которых переживание воссоздается с помощью эпических или драматических приемов. Поэт посещает разные страны, он сражается, любуется природой

Вместо длительности во времени — фиксация мгновенных состояний.

Тяготение Батюшкова к широким обобщающим образам-символам выразилось в приглушении им прямого, конкретного значения слов.

Особенность стиля Батюшкова — употребление повторяющихся слов и словосочетаний, своеобразных поэтических клише, переходящих из одного стихотворения в другое.

Батюшковский языковой образ создавался не только фонетическими и синтаксическими средствами. Тончайшее использование лексической окраски слов — одно из главных новаторских свойств поэзии Батюшкова.

Батюшков в своем творчестве примкнул к тому направлению в лирике, которое характеризуется стремлением к выражению субъективных чувствований. Это направление утверждалось в литературе с 70-х годов XVIII века.

· Элегия, в которой господствуют размышления, касающиеся исторических событий, называют эпическими или историческими. Суровые испытания 1812 г. способны изменить отношение к жизни любого человека, тем более поэта. После победоносного окончания войны Батюшков видел разоренную Москву. Перед ним открылось “море зла”. Война осмыслена им как мировой катаклизм – “неба мстительного кары”.

Обломки, грозный вал, поросший злаком ров,
Столбы и ветхий мост с чугунными цепями,
Твердыни мшистые с гранитными зубцами
И длинный ряд гробов.

Эпическая эпоха богатырей исчезла и превратилась в прах. Некогда здесь обитали сильные плотью и духом богатыри. Батюшков скорбит о том, почему история развивается так, что погибают “сильные”, почему жизнь превращается в “мертвый сон”, лишаясь ярких чувств и высоких побуждений. Размышление об эпическом времени и его героях сопровождается печальным раздумьем о гибели и тщетных надеждах не только отдельных людей, но и целых цивилизаций.

· Жанр дружеского послания

Исключительно важную роль в жанровой системе Батюшкова играло дружеское послание. Батюшков обогатил этот жанр и наполнил его новым содержанием. В раннем творчестве Батюшкова послание было связано с традицией классицизма и имело сатирический характер. У зрелого Батюшкова послание стало обращенным к друзьям непринужденным рассказом о частной жизни поэта. Это своего рода письмо в стихах, адресованное к сочувствующей поэту, осведомленной о его настроениях и делах аудитории. Характерно, что в некоторых посланиях Батюшкова даны чисто практические концовки. Так, в финале «Послания к А. И. Тургеневу» Батюшков приглашает друга поехать на мызу Олениных Приютино, чтобы забыть «шум и суеты столицы». Самый тон дружеского послания Батюшкова носит бытовой характер: он должен создать впечатление полной непринужденности.

Послания Батюшкова, в свою очередь, иллюстрируют равнодушие поэта к жанровой системе классицизма, подготовившее ее полную отмену в творчестве романтиков.

При всем этом нельзя сказать, что таким образом Батюшков лишь позаимствовал клише, созданные французскими поэтами 18 столетия. Он в немалых количествах придумывал подобные обороты и сам, в результате чего появились такие образы, как «пламень любви», «чаша радости» и «упоенье сердца». Неудивительно, что литературовед Виноградов выделил у Батюшкова несколько глубоко разработанных «сфер образов».

И Батюшков, и Пушкин через стилистическое опоэтизирование стремились изобразить уравновешенный образ мироздания и личности. Пушкин пользовался этим методом с более широким размахом, что привело к заметному расширению набора его языковых средств. Батюшков же был в своей поэтичности однотипен, что сближало его манеру с творчеством Жуковского. В этом проступает свойственный Батюшкову романтизм и его тяга к единству и чувственной цельности в восприятии мира.

Поэзия Батюшкова заметно отличается богатством фонетической выразительности. Еще современники обратили внимание на «сладкогласие» и «благозвучие» вышедших из-под его пера творений. Однако нельзя сказать, что их звуковой ряд сводится к одному лишь радующему слух звучанию. При этом нельзя отрицать и тот факт, что сам поэт особенно тщательно следил за тем, чтобы его поэтический язык был красивым. Это стремление являлось составной частью сложившегося у него понимания искусства. Батюшков хотел, чтобы в его душе всегда горела жажда красоты, особенно притягательной в искусствах и в словесности.

Изящность языка в представлении Батюшкова была не просто формой, а органической частью содержания. Примером того, как он делал свой поэтический стиль красивым, является приятный для восприятия фонетический ряд, в стихотворениях «Привидение» и «Последняя весна» концентрирующийся вокруг звука «л».

В. Виноградов тщательно изучил всевозможные методы, использованные Батюшковым и хорошо усвоенные его современниками и последователями, в том числе Пушкиным. По мнению ученого, разрывы в смысловом потоке и скачки в построении композиции усиливали драматизм батюшковского стиля.

И чашу горести до капли выпил он;

Казалось, небеса карать его устали

И тихо сонного домчали

До милых родины давно желанных скал.

Проснулся он: и что же? Отчизны не познал.

Поэт обращается к раздумьям о страшных духовных последствиях трагического развития жизни:

Минуты странники, мы ходим по гробам,

Все дни утратами считаем,

На крыльях радости летим к своим друзьям, —

И что же? Их урны обнимаем.

По теме: методические разработки, презентации и конспекты

Доверительный и строгий, спокойный и взволнованный – разный по своей эмоциональной напряженности этот разговор с подростком о войне, за которую были когда-то в ответе такие же, как и он, д.

Общее понятие об истории русской литературы. Основные этапы развития русской литературы.

Презентация к вводному уроку литературы по теме «Общее понятие об истории русской литературы. Основные этапы развития прусской литературы» для 9 класса.

Викторина по истории русской литературы

В общей системе мероприятий школы, приобщающих учащихся к искусству слова, богатству русской классической литературы большое значение имеет внеклассная работа по русскому языку и литературе: организац.

Презентация к вводному уроку литературы в 9 классе «История русской литературы»

Уроки-лекции сложны для девятиклассников. Данная презентация поможет им лучше освоить новый вид работы — конспектирование лекции.

Литературно — музыкальная композиция «Серебряный век в истории русской литературы»

Данная разработка содержит богатый материал на тему «Серебряный век в истории русской литературы»и поможет учителям литературы в интересной форме познакомить учащихся с поэзией Серебряного века.

Приказ и приложение приказа о прохождении курсов «История русской литературы конца 20 — начала 21 века»

Контрольная работа по теме: «История русской литературы. Первый период русского реализма.»

Контрольная работа нацелена на проверку знаний, полученных учащимися за период обучения в стредней школе.

Для учеников 1-11 классов и дошкольников
Бесплатные сертификаты учителям и участникам

Описание презентации по отдельным слайдам:

Что за чудотворец этот Батюшков. А. С. Пушкин.

Словно гуляка с волшебною тростью, Батюшков нежный со мною живет. Он тополями шагает в замостье, Нюхает розу и Дафну поет. Осип Мандельштам

В любом сборнике русской поэзии пушкинского времени переход от Жуковского именно к Батюшкову естествен и неизбежен. Эти два поэта были создателями русского романтизма и реформаторами нашего стиха, подготовившими появление Пушкина. К тому же на протяжении двадцати лет они шли рука об руку по жизни, оставаясь друзьями и единомышленниками.

В 1815 году Батюшков писал Жуковскому. “Дружба твоя для меня сокровище.” Но и поэзию Жуковского Батюшков ценил необычайно высоко и не раз доказывал, что истинный талант чужд зависти. Батюшков — один из тех многочисленных писателей, которые были обязаны Жуковскому и хлопотами перед сильными мира сего, и ободряющим словом в трудный час.

У Белинского мы находим высокую оценку роли Батюшкова в русской литературе: «Батюшков, как талант сильный и самобытный, был неподражаемым творцом своей особенной поэзии на Руси». Ему «немного не доставало, чтоб он мог переступить за черту, разделяющую большой талант от гениальности». За эту черту переступил Пушкин.

Возможно, некий парадокс заключен в том, что один из страстных и темпераментных лириков русской поэзии, «идеальный эпикуреец» (выражение Белинского) и певец наслаждений, Константин Николаевич Батюшков родился и прожил долгие годы и окончил свои дни на снежном-севере России, в краях вологодских.

Отец его, Николай Львович, был человеком мрачным и нелюдимым, хотя и достаточно образованным: в родовом поместье селе Даниловском хранилась прекрасная французская библиотека. Мать поэта вскоре после его рождения заболела неизлечимым душевным расстройством и умерла. Батюшков всегда носил в душе это горе: Отторжен был судьбой от матери моей, От сладостных объятий и лобзаний,— Ты помнишь, сколько слез младенцем пролил я!

Четырнадцати лет он был привезен в Петербург и определен в частный пансион. Здесь будущий поэт постигал премудрости языков, истории, статистики, ботаники и иных наук. К последнему году пансиона (1802) относится первое известное стихотворение Батюшкова “Мечта”. Поэт впоследствии много раз его переделывал, но достаточно взглянуть на две заключительные строчки этого ученического еще стихотворения, чтобы угадать будущего Батюшкова. Вот они: Так хижину свою поэт дворцом считает И счастлив — он мечтает!

В одной из статей Батюшков сформулировал главное в своем отношении к искусству и, пожалуй, самую суть своей личности: “Поэзия, осмелюсь сказать, требует всего человека. Живи, как пишешь, и пиши, как живешь”. Вся биография Батюшкова, не столь уж богатая внешними событиями, все развитие его характера, смена настроений и мироощущение — в его стихах.

Он писал, как жил: в юности — светло и беззаботно, передавая в ярких образах всю полноту радости: Мои век спокоен, ясен, В убожестве с тобой Мне мил шалаш простой; Без злата мил и красен Лишь прелестью твоей! Или: О пламенный восторг! О страсти упоенье! О сладострастие. Всего себя забвенье!

Современница вспоминала о молодом Батюшкове: «Дружба была его кумиром, бескорыстие и честность — отличительными чертами его характера. Когда он говорил, черты лица его и движения оживлялись, вдохновение светилось в его глазах. Свободная и чистая речь придавала большую прелесть его беседе». Увы, личные невзгоды, ужасы пережитых войн’ и тяжкая наследственная болезнь рано подточили силы поэта и переменили характер лирики Батюшкова. Его тяготили постоянное безденежье, материальная зависимость — сначала от отца, потом от старших сестер; не удалась и личная судьба: любимая девушка согласилась на помолвку с ним, не испытывая ответных чувств. Разве мог он принять согласие без любви, — он, писавший: “Жертвовать собою позволено, жертвовать другими могут одни злые сердца”.

И он пожертвовал собою, ибо жил, как писал. Печальные строки остались памятником этой любви: Я видел, я читал В твоем молчании, в прерывном разговоре, В твоем унылом взоре, В сей тайной горести потупленных очей, В улыбке и в самой веселости твоей Следы сердечного терзанья.

В 1813-1814 годах Батюшков участвовал в заграничном походе русской армии против Наполеона. Он был адьютантом генерала Раевского. Восприятие поэтом войны отличалось о восприятия современников. Война для него — весьма уродливая картина. Все пусто. Кое-где на снеге труп чернеет, И брошеных костров огонь, дымяся, тлеет, И хладный, как мертвец, Один среди дороги Сидит задумчивый беглец Недвижим, смутный взор вперив на мертвы ноги.

Реализм этой зарисовки чрезвычайно нов для тогдашней поэзии. Не традиционным оказался у поэта и образ воина, “ратника”. Вот герой элегии “Переход через Рейн”, русский солдат, оказавшийся на великой реке, на границе Франции: . Быть может, он воспоминает Реку своих родимых мест — И на груди свой медный крест Невольно к сердцу прижимает.

Возвратившись из-за границы, Батюшков еще два года прослужил в армии, а потом (1816 г.) вышел в отставку. Но прежнее ощущение радости жизни, переполнявшее его элегии и дружеские послания, уже не вернулось к поэту. Ему стали присущи смена бурной радости и глубокой тоски, вспыльчивость и переменчивость намерений. Минутны странники, мы ходим по гробам, Все дни утратами считаем, На крыльях радости летим к своим друзьям, — И что ж. их урны обнимаем.

Батюшков не находил себе места: то он стремился в Петербург, то в Москву, то надолго уезжал в любимое Хантоново, имение матери в Череповецком уезде тогдашней Новгородской губернии. Беспощадная характеристика, данная Батюшковым самому себе (в третьем лице), показывает, что он понимал свое состояние: «Ему около тридцати лет. Лицо у него точно доброе, как сердце, но столь же непостоянное. Он тонок, сух, бледен как полотно. Он перенес три войны, и на биваках бывал здоров, в покое — умирал. Он вспыльчив, как собака, и кроток, как овечка. В нем два человека.” Да, характер Батюшкова был соткан из противоречий. Это отметил и его друг Жуковский в шуточном стихотворении: “Малютка Батюшков, гигант по дарованью. ”

Пушкин исключительно высоко оценил роль Батюшкова в истории русской литературы. Он писал: “Батюшков, счастливый сподвижник Ломоносова, сделал для русского языка то же, что Петрарка для итальянского». Вот перед нами признанный шедевр батюшковской звукописи: Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы При появлении Аврориных лучей, Но не отдаст тебе багряная денница Сияния протекших дней, Не возвратит убежищей прохлады, Где нежились рои красот, И никогда твои порфирны колоннады Со дна не встанут синих вод. Все стихотворение построено на мажорном сочетании звуков “ро” — “ра”, которые оттеняются звуками “б”, “п”, “в”. К концу этот мажор затухает, и финал оркестрован под носовое “н”. В стихотворении вообще отсутствует звук “м”, который чаще всего встречается в русских словах. Но здесь для “чуткого уха” Батюшкова этот звук оказался лишним, и поэт обошелся без него. Можно сравнить здесь работу стихотворца с работой древних плотников, которые строили храмы “без единого гвоздя”.

Интересно, что Италия всегда казалась Батюшкову истинным приютом искусства, истинной родиной поэтов, не говоря уж о том, что все в Италии дышало воздухом античности, которую он боготворил. Великие итальянцы — Данте, Петрарка, Ариосто — всегда были для Батюшкова недосягаемым образцом. Но особенно близок ему был Торквато Тассо.

Горькая судьба Тассо вдохновила Батюшкова на знаменитую его элегию “Умирающий Тасс”. Это самое сильное, самое глубокое произведение Батюшкова на одну из его излюбленных тем: поэт и мир. Удивительно пророчество Батюшкова в этом стихотворении, сам выбор сюжета был уже предвидением. В примечании к элегии автор писал: “Тасс как страдалец скитался из края в край, не находил себе пристанища, повсюду носил свои страдания, всех подозревал и ненавидел жизнь свою как бремя. Тасс сохранил сердце и воображение, но утратил рассудок». Батюшков словно глядел на несколько лет вперед. Всего на несколько лет! “Погиб Торквато наш! — воскликнул с плачем Рим. Погиб певец, достойный лучшей доли. ” Наутро факелов узрели мрачный дым; И трауром покрылся Капитолий.

Болезнь брала свое, Батюшкову становилось все хуже. Жуковскому удалось добиться в конце 1818 г. назначения Батюшкова в состав Русской миссии в Неаполе. Друзья надеялись, что что поездка в Италию благотворно повлияет на поэта. Но тот писал из Италии: “Посреди сих чудес удивись перемене, которая во мне сделалась: я вовсе не могу писать стихов”. В апреле 1821 г. Батюшков получил бессрочный отпуск и неизлечимо больным воротился в Россию. Первые годы болезни были ужасны: скитаясь по Кавказу и Крыму фактически в полном одиночестве, он в припадках безумия уничтожил рукописи многих новых стихов; он не мог видеть книг и сжег • свою любимую дорожную библиотеку.

Медики оказались бессильны. В 1833 г. поэту была выхлопотана пожизненная пенсия, и Батюшкова отвезли на родину, в Вологду. В 1834 г. было издано собрание его сочинений, так и не ставшее известным живому еще автору. Друзья и родственники Батюшкова рассказывали, что в родном краю поэту стало лучше. Там прожил он до 7 июля 1855 года.

Слава одного из тончайших русских лириков, чистого душой человека с трагической судьбой надолго пережила Батюшкова. В XX веке поэт Осип Мандельштам писал о нем в своих стихах: Наше мученье и наше богатство, Косноязычный, с собой он принес Шум стихотворства и колокол братства И гармонический проливень слез. «Колокол братства» и «говор валов» поэзии, столь гармонично и столь нежно звучавшие в стихах Батюшкова, не замолкли и поныне.

Читайте также:

Напишите короткое сочинение о том какой праздник вы хотели чтобы люди праздновали 60 70 слов

Сочинение творческая ли я личность сочинение

Наши близкие нуждаются в заботе сочинение рассуждение

Какие обязанности должен выполнять мужчина в семье итоговое сочинение

Сочинение на казахском мой любимый вид спорта

Источник

logo

- Предмет:
  
  Литература
- Автор:
  
  ethanstout863
- Создано:
  
  3 года назад
Ответы

Знаешь ответ? Добавь его сюда!

Алгебра

10 минут назад

Помогите пожалуйста решить
Геометрия

10 минут назад

Вы отвечаете на вопросы о решении геометрических задач тут?
Геометрия

15 минут назад

Помогите пожалуйста с геометрией :(((
География

25 минут назад

Пищевая и лёгкая промышленность
Физика

25 минут назад

Сила давления в жизни растений

Информация

Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.

Вы не можете общаться в чате, вы забанены.

Чтобы общаться в чате подтвердите вашу почту
Отправить письмо повторно

Вопросы без ответа

Математика

1 час назад

Дана последовательность букв фавыдовлыдяюфлчлиоыдсоыжф найдите в этой последовательности частоту

А) буквы Д;Б)буквы Ф;В)буквы Ы;Г)буквы С
Другие предметы

1 час назад

Что такое с болталкой случилось? Актива нет с 19:37, подозреваю, что так у всех. Инфы вкиньте

Топ пользователей

Fedoseewa27

20604
Sofka

7417
vov4ik329

5115
DobriyChelovek

4631
olpopovich

3446
zlatikaziatik

2620
dobriykaban

2374
Udachnick

1867
Zowe

1683
NikitaAVGN

1210

Войти через Google

или

Запомнить меня

Забыли пароль?

У меня нет аккаунта, я хочу Зарегистрироваться

Выберите язык и регион

Русский

Россия

English

United States

zoom

How much to ban the user?

1 hour
1 day

Источник

Особенности звучания исторической темы в поэзии батюшкова. Характерные особенности жанра элегии К

Для Батюшкова основной критерий оценки художественного произведения — это понятие «вкуса». «Вкус» Батюшкова проявляется в том единстве формы и содержания, которое почти всегда присутствует в его поэзии. Батюшков требует от поэта точности и ясности. Самого Батюшкова привлекают не просто яркие краски. В его динамических картинах мы почти физически ощущаем конкретные детали: «счастливый Иль де Франс, обильный, многоводный», «огромный бог морей», «под эту вяза тень густую»…

Батюшков не изобретает новые слова (что мы увидим в творчестве Языкова) и очень редко новые сочетания («развалины роскошного убора»). Поэт смело использует в своих стихотворениях архаизмы («согласье прям», «зане»), славянизмы («десница», «веси», «стогны»); философскую «лексику» («соразмерность», «явленья», «равновесье»); разговорные выражения.

В его элегии «Таврида» (1815) мы находи те же особенности стиля; с «возвышенной фразеологией» («под небом сладостным полуденной страны», «под кровом тихой ночи») мирно сочетаются обиходные слова («сельский огород», «простая хижина»).

Автор смело вставляет в поэтический текст пословицы («А счастие лишь там живет, // Где нас, безумных, нет», «День долгий, тягостный ленивому глупцу, // Но краткий, напротив, полезный мудрецу»; «Здесь будет встреча не по платьям»).

Современники в стихах Батюшкова особенно ценили гармонию, музыкальность, «сладкозвучие». «Никто в такой мере как он не обладает очарованием благозвучия, — писал В.А. Жуковский. — Одаренный блестящим воображением и изысканным чувством выражения и предмета, он дал подлинные образцы слога. Его поэтический язык неподражаем… в гармони выражений». «Звуки италианские, что за чудотворец этот Батюшков», «прелесть и совершенство — какая гармония», — восхищенно писал Пушкин, делая свои замечания на «Опытах» Батюшкова.

Плавность и музыкальность ритма — вот чем особенно пленяет поэзия Батюшкова. Так, в стихотворении Батюшкова «Песнь Гаральда Смелого» (1816) картина плавания по бурному морю получает звуковую окраску благодаря постоянной аллитерации «л» — «р» — усиление нагнетания этих звуков характерно для всего стихотворения. Приведем лишь одну строфу:

Нас было Лишь тРое на Легком чеЛне;
А моРе вздымаЛось, я, помню, гоРами;
Ночь чеРная в поЛдень нависЛа с гРомами,
И ГеЛа зияЛа в соЛеной воЛне.
Но воЛны напРасно, яРяся, хЛестаЛи,
Я чеРпал их шЛемом, Работал весЛом:
С ГаРаЛьдом, о дРуги, вы стРаха не знаЛи
И в миРную пРистань вЛетели с чеЛном!

В этом стихотворении интересны и звуковые повторы (Стена, Станина, приСТань, хлеСТали), которые придают стиху большую выразительность. Фонетическая гармония — это тот фон, на котором с удивительной силой проявляется поэтическое своеобразие Батюшкова.

Ритмический эффект достигается различными способами. Поэт любит анафору:

Ему единому, — все ратники вещали, —
Ему единому вести ко славе нас.

(«отрывок из I песни» «Освобожденного Иерусалима») (1808).

Прибегает он и к инверсии («Я берег покидал туманный Альбиона» — расположение слов зависит от ритма стиха); перемежает различные ямбы (часто шести-, пяти- и четырехстопные); любит усеченные прилагательные:

Воспел ты бурну брань, и бледны эвмениды
Всех ужасов войны открыли мрачны виды…
Рассеял… нежны красоты…
То розы юные, Киприде посвященны…
А там что зрят мои обвороженны очи?

«К Тассу», 1808

Батюшков смело сочетает различную лексику, разные стили. У позднего Батюшкова эта разностильность употребления «выполняет ответственнейшую задачу разрушения гармоничного образа мира, — пишет Н. Фридман, — Батюшкову нужно, чтобы читатель с наибольшей живостью воспоминаний переживал глубину утраты, чтоб он узнавал прекрасное, прежде чем его потерять».

Одной этой заслуги со стороны Батюшкова достаточно, чтобы имя его произносилось в истории русской литературы с любовью и уважением».

Вопросы о творчестве К.Н. Батюшкова

В каких жанрах пробует свои силы Батюшков?
Какая основная идея его «анакреонтической» лирики?
Какой тип сатиры использует Батюшков?
В каком жанре с особой силой расцветает его талант?
Что нового внес Батюшков в русскую поэзию?
Можно ли утверждать, что Батюшкову удалось воссоздать «антологический» стих?
Можно ли согласиться, что своей поэзией Батюшков создал красоту «идеальной» формы?
Что отличает поэтический язык Батюшкова?
Согласны ли вы со словами Белинского, что в лирике Батюшкова «старое и новое дружно жили друг подле друга, не мешая одно другому»?
Удалось ли Батюшкову создать собственную «школу»?
Каково основное отличие поэзии Батюшкова от поэзии Жуковского?
Как можно определить роль Батюшкова и его значение в истории русской поэзии?

Русская поэзия XX столетия стала наследницей пушкинской эпохи, несмотря на призывы сбросить классиков «с парохода современности», которые неоднократно раздавались из уст футуристов в десятые годы и «неистовых ревнителей» пролетарской чистоты в двадцатые. Были и другие направления, например Дмитрий Мережковский и его символизм. Проблема традиций и новаторства в литературе нашего времени породила целое направление в науке, но имя Константина Батюшкова как предшественника поэтов XX века редко возникает не только в читательском сознании, но и в литературоведческих изысканиях. В работах И.М. Семенко отмечается, что «в широком смысле воздействие Батюшкова на русских поэтов никогда не прекращалось» [Семенко И. М. Батюшков и его опыты // Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе. М., 1977. С. 492.], однако в первую очередь исследователей интересует батюшковская традиция в «узком смысле» — его влияние на раннего Пушкина и становление русского романтизма, развитие жанра элегии и т.д. Между тем еще в 1955 году во вступительной статье Л. А. Озерова к изданию «Сочинений» поэта была обозначена батюшковская линия в русской поэзии XX столетия: А. Блок, С. Есенин, Н. Тихонов. [Озеров Л. А. Константин Николаевич Батюшков / Вступ. ст. // Батюшков К. Н. Соч. М., 1955. С. 11-15.] Новый подход к проблеме традиций Батюшкова намечен в статье В. А. Кошелева «Батюшков в двадцатом веке». [Кошелев В. А. Батюшков в двадцатом столетии // Литература в школе. 2001. № 2. С. 9-12.]

Образы и мотивы Батюшкова, подхваченные романтизмом, развиваются в русской поэзии на протяжении двух столетий. Особенно отчетливо их звучание в поэзии «серебряного века». Общественная и литературная ситуация конца XIX — начала XX века в какой-то мере была повторением обстановки первой трети предшествующего столетия: исторические катаклизмы (Отечественная война 1812 года и восстание декабристов, с одной стороны, революции 1905 — 1917 годов и первая мировая война — с другой), изменение типа творчества и становление нового художественного сознания. В поэзии рубежа веков преобладает личность батюшковского толка. Трагическое переживание противоположности «мечты» и действительности, неприятие «века железного» и обращение к мифологической реальности, двойничество, существование «белого» и «черного» человека «в одном теле», о чем писал Батюшков, создавая свой автопортрет [Батюшков К. Н. Соч.: В 2т. М., 1989. Т. 2. С. 49-51. В дальнейшем ссылки на это издание (с обозначением тома и страниц) даются в тексте.], своеобразное соединение «скептицизма с гедонизмом» [Семенко И. М. Батюшков и его «Опыты». С. 434.], свойственное Батюшкову, неустойчивость душевной организации, наконец, присущи многим поэтам-символистам, А. Блоку, А. Белому, Ф. Сологубу. Подобно Батюшкову, разочарование в революционной стихии испытали 3. Гиппиус и Д. Мережковский, он ощутим и в тональности знаменитого сборника «Вех». Батюшковское восприятие войны как духовной катастрофы, ее «гибельны пожары», изображенные в послании «К Дашкову», проявятся в лирике десятых годов от В. Маяковского до А. Ахматовой.

Певцом «средь стана русских воинов» в двадцатом столетии стал Н. Гумилев. Известные слова Батюшкова о своей «бурной» и «непостоянной жизни»: «Какую жизнь я вел для стихов! Три войны, все на коне и в мире на большой дороге» (II, 442) — можно отнести и к судьбе Гумилева, который, подобно Батюшкову, «скитался из края в край»: несколько небезопасных путешествий в Африку, война четырнадцатого года, участие в русском экспедиционном корпусе. В творческой и личной судьбе Гумилева воплотился батюшковский принцип: «Живи как пишешь и пиши как живешь» (I, 41). Разумеется, это высказывание нельзя понимать буквально, как отождествление внешней жизни автора и его героя, против чего протестовал Батюшков в известном письме к Н. И. Гнедичу от 21 июля / 3 августа 1821 года по поводу неудачного стихотворения П. А. Плетнева «Б… — из Рима»: «…мой прадед был не Анакреон, а бригадир при Петре Первом, человек нрава крутого и твердый духом. Я родился не на берегах Двины &;lt;…&;gt;. Скажи, бога ради, зачем не пишет он биографии Державина? Он перевел Анакреона — следственно, он — прелюбодей; он славил вино, следственно — пьяница; он хвалил борцов и кулачные бои, ergo (следовательно) — буян; он написал оду «Бог», ergo — безбожник? Такой способ очень легок» (II, 570). Говоря о том, что «поэзия требует всего человека» (I, 41), Батюшков ведет речь о соответствии творчества внутренним потребностям души и жизненным ценностям автора. Позже М. Пришвин сформулирует это кредо писателя: «Искусство как поведение». [Пришвин М. М. Незабудки: Дневник // Пришвин М. М. Весна света. М., 2001. С. 348.]

Поэзия Батюшкова оставила заметный след в художественном сознании Осипа Мандельштама, на что одним из первых обратил внимание B. C. Баевский. [Баевский B. C. История русской поэзии: 1730 — 1980. Компедиум. Смоленск, 1994. С. 212-214.] В. А. Кошелев отмечает, что Мандельштам воспринял батюшковский «принцип контрастной соподчиненности далеких по смыслу понятий и явлений», и рассматривает истоки батюшковских образов в стихотворении «Батюшков». [Кошелев В. А. Батюшков в двадцатом столетии. С. 11.]

Действительно, многое сближает двух поэтов: тяга к античности — Элладе, Риму — как идеалу гармонии, мифологические образы, сюжеты, античная окраска лексики, неоклассицистический стиль, «скульптурность» («архитектурность») стихов, их насыщенность литературными реминисценциями, ассоциативность мышления и многозначность слова, совмещение в нем предметного и символического значений, особое внимание к теме Италии, увлеченность поэзией Петрарки, Тассо. Духовная эволюция Мандельштама по-своему повторяет путь Батюшкова: ощущение полноты жизни, восприятие культуры как символа вечности (сборник «Камень») сменяются скорбью о ее утрате («Tristia»). А в поздних стихотворениях раскрывается мужественная готовность к встрече с судьбой. О неслучайности сопоставления двух художников говорит тот факт, что имя Батюшкова упоминается в программных стихотворениях Мандельштама.
Нередко тексты Мандельштама начинаются отрицанием («Не говори никому…», «Не мучнистой бабочкой белой…»). Такое «отрицательное построение» [Баевский B. C. История русской поэзии. С. 214.] складывается в начале творчества и объясняется стремлением молодого поэта утвердить собственное видение мира, которое совпало с путями искусства десятых годов. Шестистишие «Нет, не луна, а светлый циферблат» (1912), вошедшее в первое издание сборника «Камень», было провозглашением принципов нового искусства, противостоящего символизму, чем объясняется его полемический характер. Как и В. Маяковский («Послушайте!»), Мандельштам создает нетрадиционный образ звезды, противостоящий романтическому символу вечности и символистскому значению надмирности:

Нет, не луна, а светлый циферблат
Сияет мне, — и чем я виноват,
Что слабых звезд я ощущаю млечность.
И Батюшкова мне противна спесь:
Который час, его спросили здесь,
И он ответил любопытным: вечность.
[Мандельштам О. Э. Соч.: В 2т. М., 1990. Т. 1. С. 79.]

Стихотворение строится на оппозиции высокого и низкого, нематериального и вещного, предметного: луна/циферблат; слабая звезда/млечность. Поэт противопоставляет «млечность», то есть осязаемость, предметность звезд, их символической образности, которая к началу XX столетия теряет оригинальный характер и становится поэтическим шаблоном. «Час Мандельштама» становится «часом XX века», по выражению Н. Струве. [Струве Н. А. Осип Мандельштам. Томск, 1992. С. 14.]

Эпизод со «спесивым» Батюшковым не выдумка. О нем поведал доктор А. Дитрих, описывая душевное заболевание поэта. Рассказ Дитриха был помещен на немецком языке в первом томе сочинений Батюшкова 1887 года. [См. об этом: Михайлов А. Д., Нерлер П. М. Комментарии // Мандельштам О. Э. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 460; Струве Н. А. Примечания // Струве Н. А. Осип Мандельштам. Томск, 1992. С. 212.] Готовя второе издание сборника Мандельштама, М. А. Аверьянов, вычеркнувший это стихотворение, восстановил его, получив записку поэта, где он просил «согласиться относительно «Батюшкова», о котором я много думаю». [Михайлов А. Д., Нерлер П. В. Комментарии. С. 460.] Нравственное чувство читателя, знающего о недуге Батюшкова, задевает однозначно-оценочное отношение Мандельштама к предшественнику: «противна спесь» (в позднем стихотворении «Я пью за военные астры» «рыжая спесь англичанок» рассматривается как одна из позитивных примет красоты бытовой жизни). Этическая нечуткость автора в стихотворении «Нет, не луна, а светлый циферблат» может быть объяснима категоричностью суждений, которая была свойственна молодому поэту вообще: «Нет, никогда он Рима не любил» («На розвальнях, уложенных соломой», 1916). В стихотворении 1912 года, помещенном в «Камне» сразу за «батюшковским», он повторяет: «Я ненавижу свет однообразных звезд» — и выстраивает такую же оппозицию «неба» и «земли»: «пустую грудь неба» заменяют «кружево камня», «башни стрельчатый рост». Таким образом, манделынтамовская «архитектурность» намеренно противопоставлена «пустоте» звездной надмирности, и не Батюшков-человек, а Батюшков-поэт, с которым Мандельштам связывает романтический образ звезды, становится предметом его эстетического неприятия. В своих же поэтических пристрастиях Мандельштам мог быть намеренно резким и субъективным. Кроме того, необходимо учитывать и дистанцию времени. Вполне очевидно, что трагический эпизод с Батюшковым, ставший хорошо известным, со временем стал восприниматься как очередная легенда о чудачествах и «безумии» гения, приобретать черты анекдота, не случайно Н. Струве в примечании к стихотворению Мандельштама называет описанную А. Дитрихом сцену анекдотом. [Струве Н. А. Осип Мандельштам. С. 212.]

Вновь имя поэта XIX века появится в стихотворении Мандельштама «Батюшков» (18.06.1932), примыкающем к «Стихам о русской поэзии». Н. Струве полагает, что «Батюшков служит ему связующим звеном между Италией и Россией &;lt;…&;gt; обоих соединяет погружение в фонетическую нежность итальянских звуков». [Там же. С. 188.] Между тем смысл произведения не сводится к итальянской теме, а образ героя — к «оплакавшему Тасса». Стихотворение свидетельствует о том, что Мандельштам знал не только поэзию Батюшкова, но и его прозу. Стихотворение, как уже было отмечено В. А. Кошелевым, повторяет ритмический рисунок стихотворения Батюшкова «Источник» и отсылает читателя к батюшковской «Прогулке по Москве»:

Словно гуляка с волшебною тростью,
Батюшков нежный со мною живет.
Он тополями шагает в замостье,
Нюхает розу и Дафну поет.
[Мандельштам О. Э. Соч.: В 2т. Т. 1. С. 189.]

В «Прогулке по Москве» Батюшков обещает приятелю написать о городе «мимоходом, странствуя из дома в дом, с гулянья на гулянье» (курсив мой. — Т.П.) (I, 288). Мандельштам рисует поэта — беззаботного счастливца, что соответствует замечанию повествователя «Прогулки» о том, что «на гулянье все кажутся счастливыми». Взятое у Батюшкова определение создает образ поэта — любимца муз, совпадающий с пушкинской характеристикой гения, «гуляки праздного» Моцарта. О пушкинской оценке Батюшкова («Что за звуки, прямо итальянские») напоминает в стихотворении Мандельштама восхищенное: «Ни у кого — этих звуков изгибы…» [Там же.] Словосочетание «говор валов» («И никогда — этот говор валов») заимствовано у Батюшкова: «И кормчего на палубе взыванье / Ко страже, дремлющей под говором валов…» (I, 180) («Тень друга»). Оно встречается и в элегии 1819 года «Есть наслаждение и в дикости лесов…»: «И есть гармония в сем говоре валов, / Дробящихся в пустынном беге» (I, 414). «Роза» и «Дафна» также перешли в стихотворение Мандельштама из текстов Батюшкова. Роза упоминается в «Радости», «К другу», «Совете друзьям», «Подражаниях древним» и других стихотворениях: «Где твой Фалерн и розы наши?» (I, 199); «Любите в юности забавы / И сейте розы на пути» (I, 354). Помимо «Источника», Дафна появляется в «Ответе Тургеневу» (I, 220). Вполне возможно, что и батюшковская дева любви Зафна («Источник») есть «белый» двойник суровой нимфы Дафны.

К Батюшкову восходит и «замостье», куда направляется персонаж Мандельштама. Герой «Прогулки по Москве» предлагал «пойти потихоньку на Кузнецкий мост», потом шел далее, за мост, по Тверскому бульвару: «Вот гулянье, которое я посещал всякий день и почти всегда с новым удовольствием» (I, 290, 291, 292). Обращение Мандельштама к своему герою: «Ты горожанин и друг горожан» — также говорит о знакомстве поэта с «городскими натюрморами», созданными Батюшковым в его «Прогулках».

Помимо прямого обращения к Батюшкову, в стихотворениях Мандельштама есть «двух голосов перекличка», слышимая внимательному уху. Так, в знаменитом «Я пью за военные астры, за все, чем корили меня…» (1931) нарочитое эпикурейство, чувство радостной сопричастности живой жизни, наслаждение красотой природы и искусства, полнота переживаний бытия («музыка сосен савойских», «масло парижских картин», «роза в кабине рольс-ройса», «желчь петербургского дня», «бискайские волны», «сливок альпийских кувшин») намеренно противопоставлены идеалу аскетизма и вынужденного ограничения личности в литературе и общественной жизни начала тридцатых. В стихотворении Мандельштама отражено гедонистическое мироощущение, которое было присуще и «легким стихам» Батюшкова. А упоминание о «военных астрах», которыми провожали уходящих на войну 1914 года, соотносится с «военными» мотивами в лирике Мандельштама тридцатых, в частности, со «Стихами о неизвестном солдате». Почему через два десятилетия после окончания мировой войны поэт обращается к теме войны? Н. Мандельштам пишет, что в этих стихах говорится про целую эпоху «крупных оптовых смертей». «Это оратория в честь настоящего двадцатого века, пересмотревшего европейское отношение к личности». [Мандельштам Н. Я. Вторая книга. Париж, 1978. С. 542.] По мнению мемуаристки, Мандельштам предчувствовал новую войну и появление нового оружия. И. Семенко говорит о «предельно детализированном антивоенном сюжете стихотворения, который имеет расширительное значение осуждения всяческой вражды и ненависти, всяких страданий и гибели». [Семенко И. М. Поэтика позднего Мандельштама: от черновых редакций к окончательному тексту. Рим, 1986. С. 125-126.] Образы Лейпцига, Ватерлоо, Аустерлица, Египта, «черномраморной устрицы» наполеоновской гробницы, «аравийское месиво, крошево», «миллионы убитых задешево», «яд Вердена — всеядный и деятельный» сопрягают мировую войну 1914 года с описанием европейских войн наполеоновской эпохи у Батюшкова. Лирический герой Мандельштама и Батюшкова — свидетель множества смертей. Батюшковские «море зла и неба мстительного кары» (I, 190), сознание, потрясенное ужасами войны, воскресают в стихотворении Мандельштама. Отмеченные примеры свидетельствуют о длительном и глубоком воздействии Батюшкова на лирику «серебряного века» и на поэзию Мандельштама.

В ранней советской литературе оно почти не ощущается, вновь заявляя о себе во второй половине двадцатых — тридцатые годы, когда обозначился явственный поворот к классическому наследию, прежде всего в творчестве художников, воспитанных поэзией «серебряного века». Среди них надо назвать поэта-романтика Н. Тихонова. Как и Батюшков, он прошел крещение огнем, в восемнадцать лет уйдя добровольцем на фронт первой мировой. В составе гусарского полка «в походах и боях изъездил всю Прибалтику», был контужен, «участвовал в большой кавалерийской атаке под Роденпойсом». [Тихонов Н. С. Вместо предисловия // Тихонов Н. С. Собр. соч.: В 7 т. М., 1973. Т. 1. С. 7.] Сходство внешних обстоятельств военной жизни предопределило сходство умонастроений Батюшкова и Тихонова. «Мрачные пейзажи войны, смерть боевых друзей рождали большую внутреннюю тревогу», — вспоминал Тихонов о своих чувствах на войне. [Там же.] Тревога была вызвана предчувствием новых исторических катастроф. Стихам раннего Тихонова о войне присущ мрачный колорит, «йодистое дыхание тоски». В сборниках двадцатых годов «Орда» и «Брага» поэт воспевает мужество духа, идею выполнения долга любой ценой. Переплетение мотивов жестокости мира, в котором царит смерть («Огонь, веревка, пуля и топор»), и его «праздничности», воспевание красоты любви, «веселости» героя («Праздничный, веселый, бесноватый») свидетельствуют о типологической близости мирочувствования двух художников. Она усиливается перекличкой конкретных образов.

В 1935 году Н. Тихонов в составе советской делегации приехал в Париж на международный конгресс писателей в защиту культуры. Ему удалось также посетить Англию, Бельгию, Швецию. В результате этого путешествия появилась книга «Тень друга» (1936). Ее заголовок представляет собой заимствованное название стихотворения Батюшкова. Словосочетание «тень друга» повторяется и внутри текста. «Я написал книгу «Тень друга», где пытался изобразить эту растерянную, обреченную Европу, проданную и преданную надвигавшемуся фашистскому кошмару» [Тихонов Н. С. Собр. соч.: В 7т. М., 1973. Т. 1. С. 557.], — это авторское пояснение напоминает батюшковское переживание европейского кошмара времен наполеоновских войн.

Сборник Тихонова «Тень друга» открывается стихотворением, давшим ему название. Другие стихи объединены в тематические циклы: «Все — как начало повести», «Парижская тетрадь», «Бельгийские пейзажи», «Английские доки», «Море». Последнее, внецикловое, стихотворение «Возвращение» замыкает композиционное кольцо. О сознательной ориентации на произведение далекого предшественника говорит эпиграф к первому стихотворению, взятый из «Тени друга» Батюшкова: «Я берег покидал туманный Альбиона». В стихотворении есть еще один лексический повтор из Батюшкова:

О птицы полуночные!
Вас кличут просто чайками,
Вас кличут гальционами,
Летящими бесстрашно.
[Там же. С. 255.]

У Батюшкова «за кораблем вилася Гальциона, / И тихий глас ее пловцов увеселял» (I, 180). Мифологическая Гальциона, дочь бога ветров, превращенная Зевсом в морскую птицу, была мало известна широкому читателю тридцатых годов и ее упоминание не мотивировано ни тематикой, ни лексико-стилевыми особенностями сборника, ни тихоновской поэтикой в целом, которой не свойственны мифологические образы. Оно может быть объяснимо батюшковским контекстом стихотворения.

Межтекстуальные связи в книге Тихонова не ограничены прямым заимствованием. Тихонов воссоздает ситуацию батюшковского стихотворения, перед героем которого, находящимся на корабле, возникает тень друга, погибшего на войне. Смысловое значение образа тени, который становится лейтмотивным в сборнике, двойственно.

Непосредственная семантика раскрывается в социальном аспекте, определяющем главную идею книги:

Но в тенях ночи запада
Тень друга я угадывал.
Быть может, он в Валенсии,
В Париже или Праге он.
Кузнец ли он, рыбак ли он,
На баррикадах Вены ли
Он ранен и скрывается,
Ушел в страну чужую.
[Там же. С. 253-254.]

У Батюшкова речь идет о конкретном человеке, И. А. Петине, друге автора, погибшем в Лейпцигском сражении. У Тихонова — об обобщенном образе друга. В соответствии с социально-политической доктриной времени автор рассматривает пролетариат Европы, революционеров в качестве союзников и друзей «своему советскому лагерю», а значит, и ему. Героям венской революции 1934 года посвящено стихотворение «Сорок семь», в «Парижской тетради» рисуется облик «неукротимого» Марата («Марат»), звучат «дантоновские строки, скрепленные красной звездой» («Снова вечер»), над площадью Бастилии, «над Сеной, к сраженью готовой», появляется «тень боевого крыла» французского народа («Площадь Бастилии», «Размышления») и т. д. В «Парижской тетради» главной становится тема революционного единства народов Европы и СССР. В «Бельгийских пейзажах» на первый план выходят тема прошлой войны, начатая «парижским» стихотворением «На верденских холмах (Форт Дуомен)», мотив предостережения западному милитаризму, угрозы гибели мира. Есть определенное сходство в восприятии Тихоновым стертой с лица земли деревни «на верденских холмах» и батюшковским «На развалинах замка в Швеции». Тени прошлой войны ассоциируются с батюшковской военной лирикой, изображением «страшного зарева Беллониных огней». Образы теней прошлого и тени друга у Тихонова взаимозависимы: «друг» способен возродить революционное прошлое Европы и спасти ее от новой войны.

Второе значение образа «тень друга» связано с темой творчества. Ее появление подготовлено строками о «друге», который «сложит песню нам / О беспощадном времени, / Расскажет и Европе / Все, / Чего не расскажу я». [Там же. С. 254.] Творчество соединяет прошлое и будущее время. Герой Тихонова слышит на корабле «ночью темною» «дыханье строф неведомых… / Шум приближенья песни той», «явленье слова дальнего». [Там же.] Возникает образ «ставки очной». Имя Батюшкова не названо. Но в тексте намечен переход от конкретного к философскому осмыслению творчества и образа поэта. Птицы «своей тревогой вечною» напоминают герою «хозяйство стиховое» с его вечными тревогами о мире. На отсылку к «тени Батюшкова» указывает упоминание о гальционах, которое завершает тему творчества.

В стихотворении Батюшкова «…горний дух исчез / В бездонной синеве безоблачных небес…» (I, 181), так и не откликнувшись на призыв поэта молвить слово; герой остается в одиночестве. Оптимистическая тональность книги Тихонова была обусловлена концепцией героического в искусстве социалистического реализма. Книга «Тень друга» завершалась уверенностью в победе над зловещими тенями прошлого и мотивом верности «тени друга»:

Угасает запад многопенный.
Друга тень на сердце у меня.
[Там же. С. 321.]

Влияние Батюшкова на поэзию XX века не ограничивается именами О. Мандельштама и Н. Тихонова. Своего исследователя ждет тема «элегии Батюшкова и поэзия «тихих лириков», Н. Рубцова прежде всего. В стихотворениях элегического характера «Душа хранит», «Видения на холме», «Ночь на родине» и других Рубцов использует поэтические открытия Батюшкова, в элегиях которого «лирическое самораскрытие осуществляется не столько погружением в себя, сколько изображением внешнего мира, пробуждающего чувства поэта». [Семенко И. М. Поэты пушкинской поры. М., 1970. С. 43.] Душа лирического героя Рубцова хранит «всю красоту былых времен», «бессмертных звезд Руси, спокойных звезд безбрежное молчание». В их свете отчетливо видна тень Батюшкова, сопровождающая русскую поэзию вот уже два столетия.

Яркость и
пластичность зрительного образа
дополняются у Батюшкова полнотой
звучаний. Батюшков — один из самых
музыкальных русских поэтов. Пушкин
восхищался гармонией стихов Батюшкова,
называя его «чудотворцем».

Как
взыскательный мастер, Батюшков непрестанно
«поправлял» и тщательно отделывал свои
стихи. «Иногда перестановка одного
слова…

весьма значительна», — писал он Гнедичу
(III, 422). Именно высокая требовательность
Батюшкова являлась одной из причин
того, что его литературная продукция
была небольшой по объему. Поэт предавал
«огню-истребителю» многие свои
произведения, не удовлетворявшие его
в художественном отношении.

Большую роль
для дальнейшего развития русской поэзии
сыграло

то,
что Батюшков утвердил новые формы стиха
(вольный и четырехстопный ямб в элегии;
ставший классическим трехстопный ямб
в послании). Вместе с тем он поднял на
высокую ступень русский стихотворный
язык. Один из главных аргументов Батюшкова
в пользу так называемой «легкой поэзии»,
под которой он понимал все противоположное
«высоким» жанрам классицизма (в том
числе баллады и басни), состоял в том,
что этот род лирики благотворно действует
на язык, потому что требует от писателя
максимальной «чистоты выражения» (II,
240-241). Постоянное стремление поэта к
такой «чистоте» дало важные результаты.
«Батюшков, счастливый сподвижник
Ломоносова, сделал для русского языка
то же самое, что Петрарка для италианского»,
— писал Пушкин, 1
очевидно имея в виду не только общие
заслуги Батюшкова в обработке языка
русской поэзии, но и то, что он сообщил
ему исключительную музыкальность.
Вместе с Жуковским Батюшков создал тот
точный и гармоничный стихотворный язык,
который использовал и обогатил Пушкин.
«Наблюдайте точность в словах, точность,
точность!» — восклицал Батюшков (III,
162). Этой цели ему удалось достичь: в 1830
году Пушкин писал о «гармонической
точности» как отличительной черте
«школы, основанной Жуковским и
Батюшковым». 2

Таковы
основные особенности и историко-литературная
роль стиля Батюшкова, с наибольшей
полнотой и законченностью воплотившегося
в его лирике первого периода.

Начало
Отечественной войны стало рубежом,
открывшим второй период поэтической
деятельности Батюшкова с его новыми
темами и проблемами (1812-1821 годы).

Батюшков
создает превосходные стихотворения, в
которых важнейшие события Отечественной
войны освещены с высокопатриотической
точки зрения. В послании «К Дашкову» он
с глубокой скорбью рисует разрушенную
пожаром, опустошенную Москву и
художественно воплощает всенародный
патриотический подъем, связанный со
все нараставшим стремлением изгнать
наполеоновскую армию за пределы
отечества. Это послание лишено всяких
следов религиозно-монархической
тенденциозности, которая была характерна
для отношения

консервативных
кругов к событиям 1812 года и отчасти
отразилась даже в знаменитом патриотическом
хоре Жуковского «Певец во стане русских
воинов» с его прославлением «царского
трона» и «русского бога». В послании «К
Дашкову» Батюшков выступает как рядовой
русский человек, испытывающий чувство
гнева против иноземных захватчиков.
Это чувство, поднимавшее на вооруженную
борьбу широчайшие народные массы,
заставляет поэта определить свое
жизненное поведение и пересмотреть
свои литературные позиции. Под влиянием
патриотических настроений он демонстративно
отрекается от интимно-психологической
тематики карамзинистов и клянется
оставить до лучших времен эпикурейство.
Замечательно остававшееся до сих пор
в тени высказывание Г. В. Плеханова о
послании «К Дашкову». В работе о
Чернышевском Плеханов, говоря о том,
что критики шестидесятых годов «нередко
отказывали себе в нравственном праве
на удовлетворение своей эстетической
потребности», так как обладали «высоко
развитым чувством гражданского долга»,
и полемизируя с теми, кто обвинял их в
«грубости», упоминает батюшковское
послание «К Дашкову». Процитировав
большой отрывок из него, он пишет:
«Насколько я знаю, еще никому не приходило
в голову обвинить Батюшкова на этом
основании в неспособности понять
эстетическую потребность человека. А
ведь в этом его стихотворении сказалось
то же самое настроение, которое так
сильно давало себя чувствовать в статьях
литературных критиков шестидесятых
годов». 1
Действительно, Батюшков именно с позиций
«гражданского долга» отвечает другу
на его совет воспеть «беспечность,
счастье и покой»: он отказывается
«сзывать пастушек в хоровод» «при
страшном зареве» московского пожара.
При виде ужасов войны Батюшкову кажутся
мелкими и ничтожными темы его собственной
эпикурейской поэзии:

Пока с
израненным героем,
Кому известен к
славе путь,
Три раза не поставлю
грудь
Перед врагов сомкнутым строем,
—
Мой друг, дотоле будут мне
Все
чужды музы и хариты,
Венки, рукой любови
свиты,
И радость, шумная в вине!

В стихотворении
«Переход через Рейн», которое Пушкин
считал лучшим, «сильнейшим» поэтическим
произведением Батюшкова, выразилось
чувство патриотической гордости
необъятностью России и победами русских
войск, вытеснивших врага за пределы
своей страны и готовящихся начать
преследование на его собственной
территории:

И
час судьбы настал! Мы здесь, сыны
снегов,
Под знаменем Москвы, с свободой
и с громами!..

Стеклись
с морей, покрытых льдами,
От струй
полуденных, от Каспия валов,
От
волн Улеи и Байкала,
От
Волги, Дона и Днепра,
От
града нашего Петра,
С
вершин Кавказа и Урала!..

Однако
Батюшков нигде не прославляет войну
ради войны и, напротив, утверждает
превосходство мира, создающего возможность
подъема экономической и культурной
жизни народа. Батюшков слишком хорошо
знал войну, чтобы не видеть ее ужасов.
В отрывке «Переход русских войск через
Неман» он правдиво изобразил страшные
будни войны. Характерно, что в 1814 году,
после окончания заграничного похода,
Батюшков выбрал для вольного перевода
3-ю элегию 1-й книги Тибулла — произведение,
в котором осуждалась война и прославлялся
мир.

В
стихотворениях Батюшкова на тему о
войне есть и следы исторической
ограниченности. Во время Отечественной
войны Батюшков, как бо́льшая часть
передового дворянства этой поры, верил
в Александра I и окружал его образ
героическим ореолом. «Государь наш…

конечно, выше Александра Македонского…
»
— утверждал поэт в неопубликованном
письме к Вяземскому. 1
В том же стихотворении «Переход русских
войск через Неман», вместе с Кутузовым
и другими военными вождями, как
привлекательная фигура изображен «царь
младой». Однако Батюшков в этих своих
стихотворениях нигде не связывает
сочувственные строки об Александре I с
прославлением монархии и в этом отношении
решительно отличается от консервативных
поэтов и журналистов.

Батюшкову
вместе с Жуковским удалось создать
поэзию о войне

совершенно
нового типа. Он органически включил в
нее лирические моменты и как бы слил ее
с поэзией интимно-психологической.
«Нежные мысли, страстные мечтания и
любовь как-то сливаются очень натурально
с шумною, мятежною, деятельною жизнию
воина», — писал Батюшков (II, 362). Поэт-воин,
нарисованный Батюшковым, думает не
только о битвах, но и о любви и о дружбе
(см., например, элегию «Тень друга»).
Лирический элемент, очень сильно дающий
себя знать и в «Певце во стане русских
воинов» Жуковского, был широко развит
Батюшковым в послании «К Дашкову», где
поэт, выступая в качестве певца народного
гнева, вместе с тем выразил свое глубоко
личное восприятие военных событий. Эта
«согретость» послания «К Дашкову»
сделала его лучшим лирическим
стихотворением, написанным о событиях
Отечественной войны 1812 года. Вместе с
тем Батюшков стал автором первой русской
военно-исторической элегии. Такой
элегией очень высокого художественного
качества явился «Переход через Рейн»,
где вступление русских войск во Францию
изображено на фоне картин исторического
прошлого Европы (боев римлян с древними
германцами, средневековых турниров и
т. п.). В этой элегии присутствует и
роднящий ее с военной одой лирический
элемент, который в основном сводится к
эмоционально окрашенным размышлениям
автора о мужестве и героизме русских
войск, но все же главную роль в ней играют
сменяющие друг друга исторические
описания эпического характера.

Батюшков
нарисовал русскую армию так, как это
мог сделать только человек, кровно
связанный с военным бытом. В послании
«К Никите» он очень конкретными деталями
передал ощущения походной жизни (гул
«вечерней пушки», сон «под теплой буркой»
и т. п.). Прибегая к новым изобразительным
средствам, Батюшков отказывается от
характерной для писателей классицизма
высокопарно-торжественной манеры
изображения сражений с ее обилием
мифологических образов. Одной из
замечательных черт Батюшкова-баталиста
была точная передача движения. Поэт
любит рисовать правильно расположенные
войска, еще не вступившие в сражение;
он набрасывает и картины боя. Точную
передачу движения можно видеть, например,
в «Переходе через Рейн», где создается
живая картина переправы русских войск.
По мастерству изображения военных
действий в поэзии Батюшков тогда не
имел соперников. Но, конечно, он значительно
уступал Денису Давыдову в изображении
гусарского быта. Об этом свидетельствует
батюшковское стихотворение «Разлука»
(«Гусар, на саблю опираясь…
»),
где обычная элегическая тема любовной
измены довольно неудачно связана с
гусарским бытом. Недаром Пушкин
почувствовал манерность

«Разлуки»
и написал против нее на полях «Опытов»:
«Цирлих манирлих. С Д. Давыдовым не
должно и спорить». 1

Во
время Отечественной войны в сознании
Батюшкова обозначается глубокий перелом,
который был вызван прежде всего
трагическими событиями наполеоновского
нашествия на Россию. «Ужасные поступки
вандалов или французов в Москве и в ее
окрестностях, поступки, беспримерные
и в самой истории, вовсе расстроили мою
маленькую философию и поссорили меня
с человечеством», — писал Батюшков
Гнедичу в октябре 1812 года. В том же письме
поэт подчеркивал, что таких «ужасов
войны» он во время походов «ни в Пруссии,
ни в Швеции увидеть не мог» (III, 209).
Сознание Батюшкова было еще более
потрясено в дальнейшем ходе войны, когда
поэту пришлось увидеть новую вереницу
мрачных картин. Батюшков вспоминал в
одном из писем о поле лейпцигской битвы,
где он «разъезжал один по грудам тел
убитых и умирающих»: «Ужаснее сего поля
сражения я в жизни моей не видел…
»
(III, 236). Самый ход исторического процесса
наглядно продемонстрировал поэту всю
несостоятельность его попытки отвлечься
от грозного и разрушительного движения
истории, от мучительных противоречий
действительности. Как отмечалось, еще
в первый период творчества, тема смерти,
вторгавшаяся в эпикурейские стихи
Батюшкова, свидетельствовала об
ограниченности философии индивидуального
наслаждения земными радостями. Теперь
Батюшков решительно отвергает эту
философию, сопоставляя ее со страшной
исторической действительностью. «Какое
благородное сердце…

— спрашивает он, — захочет искать грубых
земных наслаждений посреди ужасных
развалин столиц, посреди развалин, еще
ужаснейших, всеобщего порядка и посреди
страданий всего человечества, во всем
просвещенном мире?» (II, 129).

Все более
запутанными и неразрешимыми кажутся
Батюшкову общие проблемы жизни. В элегии
«К другу» Батюшков подчеркивает, что,
стремясь решить эти вопросы, он, несмотря
на все усилия, не увидел никакого смысла
в истории и ее сущность представляется
ему страшной:

Напрасно
вопрошал я опытность веков
И
Клии мрачные скрижали…

Старательно
возведенный мир мечты, как бы заслонявший
поэта-эпикурейца от исторической
действительности, рухнул. В той

же
батюшковской элегии «К другу» прямо
говорится о гибели «в буре бед» украшенного
розами убежища. После возвращения из
заграничного похода Батюшков видит
жизнь во всей ее наготе, его ужасают
грозные исторические события, и он
напряженно ищет выхода. «Все, что я
видел, что испытал в течение шестнадцати
месяцев ‹войны›, оставило в моей душе
совершенную пустоту. Я не узнаю себя»,
— признается он в неопубликованном
письме к Вяземскому, 1
а в другом письме спрашивает Жуковского:
«Скажи мне, к чему прибегнуть, чем занять
пустоту душевную…
»
(III, 304).

Известную
роль в обострении этого душевного
состояния Батюшкова сыграли и те личные
невзгоды и неудачи, с которыми он
столкнулся после возвращения на родину.
В 1815 году оно достигает апогея в своем
напряжении, и поэт оказывается захваченным
реакционными философскими идеями. Лично
и духовно сближаясь с Жуковским, Батюшков
пытается найти разрешение вставших
перед ним проблем в религии. В те элегии
Батюшкова 1815 года, где он старается в
религиозном духе разрешить внутренние
конфликты («Надежда», «К другу»),
вторгаются мистические мотивы, характерные
для поэзии Жуковского, и даже ее отдельные
образы и выражения (земная жизнь человека
— «риза странника», провидение —
«вожатый», «доверенность к творцу» и
т. п.). Именно в 1815 году Батюшков создает
и проникнутые религиозным морализмом
статьи «Нечто о морали, основанной на
философии и религии» и «О лучших свойствах
сердца». В них он верно нащупывает
слабость этических основ французской
просветительной философии — индивидуализм,
определявшийся ее буржуазным характером,
но в общем становится на реакционную
точку зрения и ожесточенно нападает на
«нечестивое вольнодумство» и
материалистические идеи. Религиозная
настроенность Батюшкова вызывает
саркастическое отношение у некоторых
его друзей. Если раньше поэт смеялся
над ханжами — «капуцинами», то теперь
Вяземский пишет о нем самом: «Силы нет
видеть, как он капуцинит». 2

Написано 119 стихотворений, из которых 26 переводов и 6 подражаний. Самые популярные его оригинальные стихотворения: «Выздоровление», «Веселый час», «Мои пенаты», «К Д. В. Дашкову», «Переход через Рейн», «Тень друга », «На развалинах замка Швеции», «Таврида», «Разлука», «Пробуждение», «Воспоминания», «Мой гений», «Надежда», «Умирающий Тасс», «Вакханка», «Из греческой антологии».

Прозаических произведений у Батюшкова 27 (с 1809 – 1816 г.), отличающихся стилистическими достоинствами. Главные из них: «Отрывок из писем русского офицера из Финляндии», «Похвальное слово сну», «Прогулка по Москве», «О поэте и поэзии», «Прогулка по академии художеств», «Речь о влиянии легкой поэзии на язык» (которому он придавал большое значение), «О сочинениях Муравьева», «Вечер у Кантемира», «Нечто о морали, основанной на философии и религии». Нельзя не упомянуть о «записной книге Батюшкова под названием: «Чужое – мое сокровище». В этой книге много переводного, но также и разных воспоминаний, набросков, самостоятельных мыслей, не лишенных интереса.

Константин Николаевич Батюшков. Портрет работы неизвестного художника, 1810-е

Такое же почти значение имеет переписка Батюшкова с друзьями, особенно с Гнедичем , которому было написано 85 писем. Из шуточных произведений Батюшкова наиболее известны «Видение на берегах Леты» и «Певец во стане славяноруссов». Оба посвящены осмеянию партии «Беседы» с Шишковым
во главе.

Главная заслуга Батюшкова состоит в выработке стиха; он вполне овладел гармонией его и понял, что учиться ей надо у итальянских поэтов, страстным поклонником которых он был всегда. Постоянными образцами для переводов являлись: Касти, Петрарка , Тибулл , Парни
, Тассо , идеалом же Батюшкова был Ариосто . «Возьмите душу Вергилия , пишет он, воображение Тасса, ум Гомера , остроумие Вольтера , добродушие Лафонтена , гибкость Овидия – вот Ариост». Белинский писал о Батюшкове: «Такие стихи и в наше время превосходны, при первом же своем появлении они должны были породить общее внимание, как предвестие скорого переворота в русской поэзии. Это еще не пушкинские стихи, но после них уже надо было ожидать не других каких-нибудь, а пушкинских». Он «уготовил пути» для Пушкина, первые произведения которого – подражания Батюшкову. Юноша Пушкин находил неблагозвучие в стихах Жуковского и, добиваясь совершенства, подражал Батюшкову.

КОНСТАНТИН БАТЮШКОВ. «Надежда». Библейский сюжет. Видеофильм

Не надо забывать, что если Карамзин имел таких предшественников, как Фонвизин и Державин , то Батюшков не имел никого и совершенно самостоятельно вырабатывал гармонию стиха Поэзия его отличается необыкновенною искренностью. «Живи, как пишешь, (говорит он) и пиши, как живешь: иначе все отголоски лиры твоей будут фальшивы». Этому идеалу Батюшков остался верен в течение всей своей жизни.

Поэзия его носит отчасти нерусский характер, оторванный от родной почвы. Влияние итальянских поэтов сказалось в эпикурейском направлении лиры Батюшкова. Удалению от мотивов, более свойственных русской природе, способствовала борьба еще с шишковистами, которые глубоко возмущали поэта. «Любить отечество должно; кто не любит его, тот изверг. Но можно ли любить невежество? Можно ли любить нравы и обычаи, от которых мы отдалены веками и, что еще больше, – целым веком просвещения?»

Поэзия Батюшкова, отличавшаяся искренностью, находилась в тесной связи с его личной жизнью. Как жизнь его вплоть до вступления в милицию, так и поэзия была бессодержательна. После же того, как пережил войну, путешествовал за границею, поэзия его получает более серьезное направление («

Источник

Кто не делится найденным, подобен свету в дупле секвойи (древняя индейская пословица)

Библиографическая запись:
Патриотические темы в лирике К.Н. Батюшкова. — Текст : электронный // Myfilology.ru – информационный филологический ресурс : [сайт]. – URL: https://myfilology.ru//russian_literature/istoriya-russkoj-literatury-xix-veka/patrioticheskie-temy-v-lirike-kn-batyushkova/ (дата обращения: 11.01.2023)

В августе 1812 года Батюшков едет в осажденную неприятелем Москву вывозить семейство Муравьевых в Нижний Новгород, а потом трижды проезжает через разоренную врагом, сожженную древнюю столицу. «Ужасные происшествия нашего времени, происшествия, случившиеся как нарочно перед моими глазами, зло, разлившееся по лицу земли во всех видах, на всех людей, так меня поразило, что я насилу могу собраться с мыслями и часто спрашиваю себя: где я? что я?… – пишет он Н. И. Гнедичу. – От Твери до Москвы и от Москвы до Нижнего я видел, видел целые семейства всех состояний, всех возрастов в самом жалком положении; я видел то, чего ни в Пруссии, ни в Швеции видеть не мог: переселение целых губерний! Видел нищету, отчаяние, пожары, голод, все ужасы войны… Ужасные поступки вандалов, или французов, в Москве и в ее окрестностях, поступки, беспримерные и в самой истории, вовсе расстроили мою маленькую философию и поссорили меня с человечеством…

При имени Москвы, при одном названии нашей доброй, гостеприимной, белокаменной Москвы, сердце мое трепещет, и тысяча воспоминаний, одно другого горестнее, волнуются в моей голове. Мщения!

Мщения! Варвары! Вандалы! И этот народ извергов осмелился говорить о свободе, о философии, о человеколюбии; и мы до того были ослеплены, что подражали им, как обезьяны! Хорошо и они нам заплатили!»

«Я решился… отправиться в армию, куда и долг призывает, и рассудок, и сердце, сердце, лишенное покоя ужасными происшествиями нашего времени, – сообщает поэт Вяземскому. – Военная жизнь и биваки меня вылечат от грусти. Москвы нет! Потери невозвратные! Гибель друзей! Святыня, мирные убежища наук, все оскверненное толпою варваров! Вот плоды просвещения или, лучше сказать, разврата остроумнейшего народа… Сколько зла!»

Горестные переживания этих лет нашли прямое отражение не только в письмах Батюшкова, но и в его пронзительном послании «К Дашкову» (1813):

Мой друг! я видел море зла

И неба мстительного кары;

Врагов неистовых дела,

Войну и гибельны пожары.

Я видел сонмы богачей,

Бегущих в рубищах издранных.

Я видел бледных матерей,

Из милой родины изгнанных!…

Трикраты с ужасом потом

Бродил в Москве опустошенной,

Среди развалин и могил;

Трикраты прах ее священный

Слезами скорби омочил…

А ты, мой друг, товарищ мой,

Велишь мне петь любовь и радость,

Беспечность, счастье и покой

И шумную за чашей младость!

Среди военных непогод,

При страшном зареве столицы,

На голос мирныя цевницы

Сзывать пастушек в хоровод!…

Нет, нет! талант погибни мой

И лира, дружбе драгоценна,

Когда ты будешь мной забвенна,

Москва, отчизны край златой!

Батюшков догоняет наступающую русскую армию и участвует в ее заграничном походе ординарцем у прославленного героя – генерала Н. Н. Раевского. Поэт сражается отважно, не щадит себя, однажды в стычке с врагом едва не попадает в плен. В «битве народов» под Лейпцигом у него на глазах тяжело ранят Н. Н. Раевского, а по окончании жестокого боя он, обходя поле сражения, узнает о гибели лучшего друга И. А. Петина. Оплакав потерю, Батюшков оставляет его могилу на чужой немецкой стороне, но тень милого товарища следует за ним. Батюшков участвует в последней схватке с неприятелем и входит с русскими войсками в Париж.

В побежденной столице Франции Батюшкова удивляет поведение народа. Давно ли он свергал Бурбонов, давно ли восторженно принял власть Наполеона? А теперь те же самые французы хором кричат: «Русские, спасители наши, дайте нам Бурбонов! Низложите тирана! Что нам в победах? Торговлю, торговлю!» В стране, кичившейся своей свободой, утвердился торгаш. «Для нынешних французов ничего нет ни священного, ни святого, кроме денег, разумеется».

Из Парижа Батюшков отправляется в Англию, потом в Швецию. В элегии «На развалинах замка в Швеции» он погружается в горькую думу об исторических судьбах народов Европы. Отвага, мужество, готовность отдать жизнь за отечество – все это остается в далеком прошлом, «все время в прах преобратило»:

Где ж вы, о сильные, вы, галлов бич и страх,

Земель полнощных исполины,

Роальда спутники, на бренных челноках

Протекши дальние пучины?

Где вы, отважные толпы богатырей,

Вы, дикие сыны и брани и свободы,

Возникшие в снегах, средь ужасов природы,

Средь копий, средь мечей?

Батюшков отдает дань популярной в романтической поэзии «оссиановской» теме – суровый северный пейзаж, описание средневековых развалин, воспоминания о героическом прошлом. Открытием Батюшкова в этой элегии является соединение традиционных элегических мотивов о бренности земного бытия с мотивами историческими, за которыми скрывается современный подтекст. «Погибли сильные!» – таков горький итог элегического раздумья Батюшкова над судьбами человеческими, над современной Европой, покорившейся власти тирана, а теперь отдающейся во власть торгаша.

Неотступно преследует Батюшкова в этой связи память о безвременно погибшем герое, задушевном друге И. А. Петине. Он посвятит ему в прозе небольшой очерк «Воспоминание о Петине», а в поэзии – элегию «Тень друга» (1814). В ней отражены конкретные переживания Батюшкова во время морского путешествия из Англии в Швецию:

Я берег покидал туманный Альбиона:

Казалось, он в волнах свинцовых утопал.

За кораблем вилася Гальциона,

И тихий глас ее пловцов увеселял…

Все сладкую задумчивость питало.

Как очарованный, у мачты я стоял

И сквозь туман и ночи покрывало

Светила Севера любезного искал.

Бесподобна звукопись Батюшкова – эта ласкающая, как мягкое покачивание на морской волне, мелодия из звуков «л» и приглушенного сонорного «н». Во всем – предчувствие Пушкина с его элегиями «Погасло дневное светило…» и «К морю».

События Отечественной войны повлияли на Батюшкова иначе, чем на большинство его современников, охваченных патриотическим пафосом. Жуковский посвятил этой войне героическую песнь «Певец во стане русских воинов», Батюшков – грустную элегию, полную тяжелых раздумий о судьбах человеческих. Поэта поразила жестокость народа, которого он боготворил, культурой которого жил и питался долгие годы. Наступил кризис просветительского мироощущения, т. е. отречение от европейской мудрости эпохи XVIII века.

В специальном нравственно-философском трактате «Нечто о морали, основанной на философии и религии» Батюшков пришел к мысли о коренной противоречивости человека и о тщетности всех философских построений, основанных на ничем не оправданной вере в неизменную и добрую его природу. «Вот почему все системы и древних и новейших недостаточны! Они ведут человека к блаженству земным путем и никогда не доводят. Систематики забывают, что человек, сей царь, лишен венца, брошен сюда не для счастья минутного; они забывают о его высоком назначении, о котором вера, одна святая вера ему напоминает».

«Весь запас остроумия, все доводы ума, логики и учености книжной истощены перед нами; мы видели зло, созданное надменными мудрецами, добра не видали. Счастливые обитатели обширнейшего края, мы не участвовали в заблуждениях племен просвещенных; мы издали взирали на громы и молнии неверия, раздробляющие и трон царя, и алтарь истинного Бога; мы взирали с ужасом на плоды нечестивого вольнодумства, на вольность, водрузившую свое знамя посреди окровавленных трупов, на человечество, униженное и оскорбленное в священнейших правах своих; с ужасом и горестию мы взирали на успехи нечестивых легионов, на Москву, дымящуюся в развалинах своих; но мы не теряли надежды на Бога, и фимиам усердия курился не тщетно в кадильнице веры, и слезы и моления не тщетно проливалися перед Небом: мы восторжествовали».

Батюшков ссылается на мудрое предсказание французского религиозного писателя-романтика Шатобриана, творчеством которого он теперь увлечен. «Назад тому несколько лет Шатобриан сказал: „Храбрость без веры ничтожна. Посмотрим, что сделают наши вольнодумцы против козаков грубых, непросвещенных, но сильных верою в Бога?“ Все журналисты вступились за честь оскорбленной великой нации. Но предсказание сбылось». «Легионы непобедимых затрепетали… Копье и сабля, окропленные святою водою на берегах Тихого Дона, засверкали в обители нечестия, в виду храмов рассудка, братства и вольности, безбожием сооруженных; и знамя Москвы, веры и чести водружено было на месте величайшего преступления против Бога и человечества».

Иногда считают, что разуверение Батюшкова привело к безнадежному, пессимистическому взгляду на мир. Но это не так. Подобно Филалету Карамзина, Батюшков не утратил веры в просвещение. Он лишь решительно выступил против разума, ушедшего из-под контроля высокой нравственности, порвавшего со святыней. «С зарею наступающего мира, которого мы видим сладостное мерцание на горизонте политическом, просвещение сделает новые шаги в отечестве нашем, снова процветут промышленность, искусства и науки, и все сладостные надежды сбудутся; у нас, может быть, родятся философы, политики и моралисты и… долгом поставят основать учение на истинах Евангелия, кротких, постоянных и незыблемых, достойных великого народа, населяющего страну необозримую…» – заключает он свой трактат.

Батюшков пишет историческую элегию «Переход через Рейн» (1816), очеловечивая, подобно Жуковскому, историко-патриотическую тему, отказываясь от одического пафоса, соединяя интимно-лирическую интонацию с описанием исторических событий. Он вспоминает вначале далекое прошлое этого края, битвы римских легионов с варварскими племенами, победу христианства, героические времена рыцарства эпохи Средневековья. Он говорит о падении былой немецкой славы в эпоху наполеоновских войн, о завоевании Германии.

И час судьбы настал! Мы здесь, сыны снегов,

Под знаменем Москвы, с свободой и с громами!…

Стеклись с морей, покрытых льдами,

От струй полуденных, от Каспия валов,

От волн Улей и Байкала,

От Волги, Дона и Днепра,

От града нашего Петра,

С вершин Кавказа и Урала!…

С патриотической гордостью пишет Батюшков о вступлении России в европейскую историю в качестве страны-освободительницы, спасающей Германию от власти тирана, рисует образ русского ратника, который вспоминает реку любимых мест «и на груди свой медный крест невольно к сердцу прижимает». Поэт подводит читателя к истоку русской силы, храбрости и выносливости. Он видит его в святыне веры, объединяющей в единую семью простых ратников и стоящих над ними вождей. В элегии содержится зерно лермонтовского «Бородино» и даже толстовского молебна перед Бородинским сражением в романе-эпопее «Война и мир»:

Все крики бранные умолкли, и в рядах

Благоговение внезапно воцарилось,

Оружье долу преклонилось,

И вождь, и ратники чело склонили в прах:

Поют Владыке Вышней силы,

Тебе, Подателю побед,

Тебе, незаходимый Свет,

Дымятся мирные кадилы.

Именно в этот период расцветает талант Батюшкова. В 1817 году выходит первое собрание его сочинений под названием «Опыты в стихах и прозе». «Злодей! – пишет Батюшкову его друг Н. И. Гнедич. – Зачем же ты книгу эту сделал столь любезною, что, например, в Публичной библиотеке от беспрерывного употребления она в самом деле изодрана, засалена, как молитвенник богомольного деда, доставшийся в наследство внуку».

Романтический историзм начинает проникать и в позднюю антологическую лирику Батюшкова. Поэзия древних воспринимается им теперь как особый тип миросозерцания, замкнутый в самом себе и противоположный христианскому миру. Батюшков не только пишет об этом в упоминавшейся статье «Петрарка» (1815), но и создает цикл поздних антологических стихов «Из греческой антологии» (1817-1818). Здесь античная тема является уже не образцом и объектом подражания, а предметом глубокого поэтического постижения и воскрешения ушедшей в прошлое эпохи языческого мира, который не знал загробного существования и только в жизни земной видел единственный источник радости и наслаждения:

Я вяну и еще мучения терплю:

Полмертвый, но сгораю.

Я вяну, но еще так пламенно люблю

И без надежды умираю!

Так, жертву обхватив кругом,

На алтаре огонь бледнеет, умирает

И, вспыхнув ярче пред концом,

На пепле погасает.

Тогда же, летом 1819 года, он пишет оригинальные стихи о посещенных им развалинах города Байя близ Неаполя, частично затопленных морем. В них звучит историческая тема необратимого течения времени, оставляющего далеко позади языческое миросозерцание древнего римлянина:

Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы

При появлении Аврориных лучей,

Но не отдаст тебе багряная денница

Сияния протекших дней,

Не возвратит убежищей прохлады,

Где нежились рои красот,

И никогда твои порфирны колоннады

Со дна не встанут синих вод.

Историческая тема все более настойчиво вторгается и в прозу писателя. Очерк Батюшкова «Прогулка в Академию художеств» (1814) послужит Пушкину источником для поэмы «Медный всадник»: «…Что было на этом месте до построения Петербурга? Может быть, сосновая роща, сырой, дремучий бор или топкое болото, поросшее мхом и брусникою; ближе к берегу – лачуга рыбака, кругом которой развешены были мрежи, невода и весь грубый снаряд скудного промысла. Сюда, может быть, с трудом пробирался охотник, какой-нибудь длинновласый финн…

За ланью быстрой и рогатой,

Прицелясь к ней стрелой пернатой.

…И воображение представило мне Петра, который в первый раз обозревал берега дикой Невы, ныне столь прекрасные! – Из крепости Нюсканец еще гремели шведские пушки; устье Невы еще покрыто было неприятелем, и частые ружейные выстрелы раздавались по болотным берегам, когда великая мысль родилась в уме великого человека. Здесь будет город, сказал он, чудо света. Сюда призову все художества, все искусства. Здесь художества, искусства, гражданские установления и законы победят самую природу. Сказал – и Петербург возник из дикого болота».

Но это была последняя вспышка поэтического гения Батюшкова: темное пятно, присутствие которого он чувствовал всю жизнь в своей душе, стремительно превращалось в черное облако. Сказалась дурная наследственность, полученная от матери, сказались тяжелые впечатления от кровавых войн, в которых ему пришлось участвовать.

Историко-литературное значение Батюшкова точно определил Белинский: «Батюшков много и много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явился действительно. Одной этой заслуги со стороны Батюшкова достаточно, чтоб имя его произносилось в истории русской литературы с любовию и уважением».

08.06.2016, 4667 просмотров.

Источник

Как-то так

Сюжет, герои и проблематика одной из баллад В.А.Жуковского .
Баллада — это стихотворный рассказ преимущественно фантастического или героико-исторического характера. Наиболее известной балладой Жуковского является баллада <Светлана>, над которой поэт работал в 1808-1812 г. В качестве свадебного подарка баллада посвящена племяннице Жуковского А. Протасовой. Стремление автора восполнить национальную русскую тем в поэзии увенчалось наибольшим успехом. Он дал совокупность примет русского национального стиля: зима, колокольчик икона. Избушка. Использовал стиль народного сказочного повествования, зачин: <Раз в крещенский вечерок> Здесь фольклорное начало отражено в традиционных для сказок словосочетаниях: <чистая война>, <перстень золотой>, <серые изумруды>. Отображена и этнографическая сторона народного быта: праздник Крещения с его обрядами. В образе Светланы Жуковский впервые намечает характерные черты русского женского типа, как он его понимает: верность, покорность, поэтичность. Далее в балладу входит и лирическая тема, связанная с тоской по милому другу. Потом идет описание приготовления к будущей свадьбе. Приведены подлинные тексты гадальной песни в обработанном виде, с обращением к мифологическому кузнецу. Приготовление к свадьбе со <златым кольцом>, которым предстоит обручится невесте у <святого налоя>. Здесь намеренно в одной фразе повторяется <венец венчаться>, относящихся к самому обряду. Это эпическое начало разрушается своим ответом и погружает нас в лирическую грусть .Дальнейшее развитие сюжета ведет к тому, что Светлана с помощью гаданий на зеркале вызывает жениха. Он опять призывает ехать девушку к венчанию. Но уже во время путешествия <сердце вещее> внушает Светлане тревогу. Она удивлена и настроена долгим молчанием жениха. И в храме встречает их гроб, и происходит не венчание, а обряд отпевания. Однако почему-то кони поносят молодых мимо храма, а потом из-за поднявшейся метели они свернули к одинокой хижине, где жених внезапно исчезает вместе с лошадьми. Светлана входит в хижину и видит. Покойник оживает но он не в состоянии причинить ей вреда. Её спасает молитва перед иконой Спаса. Картина свадьбы сменилась романтическим пейзажем: гроб с оживающим покойником, белым голубем, символизирующий бога. Мертвец, как ожидалось с самого начала баллады, оказался возлюбленным Светланы, а происходящие оказалось в финале сном. Мораль баллады в том, что вера спасла девушку от жениха-оборотня, который пытался увлечь Светлану с собой в потусторонний мир. И вот лирический эпилог поэмы, возвышающий героиню.В эпилоге лирический пейзаж 6 ручеёк, луг. Заключительные стихи раскрывают смысл её имении. Сюжет баллады драматичен, это поддерживается чередованием эпических и лирических мест. Главная мысль баллады о роли Провидения в нашей жизни.

Источник

Сочинение на тему: “Поэзия Батюшкова К. Н.”

Русский романтизм как литературное направление появился благодаря творчеству таких поэтов, как Василий Андреевич Жуковский и Константин Николаевич Батюшков. Но сравнивать их творчество и мироощущение не имеет смысла. На мировоззрение Жуковского еще оказывали сильное влияние традиции эпохи сентиментализма. Произведения Батюшкова отличались определенным новаторством, по сравнению с творчеством Жуковского.

Он был основоположником романтизма и делал первые шаги в этом направлении. В своих стихотворениях Жуковский не отказывался от традиционных сентиментальных приемов: меланхолической тоски, смутных, едва уловимых сердечных томлений. Поэзия Батюшкова имеет совсем другой характер.

В ней отразилась радость бытия, откровенная чувственность, гимн наслаждению. Стихотворения поэта отличает особенная благозвучность, которая по своей пластичности и изящной определенности форм была близка к классической литературе античности.
Судьба Батюшкова уникальна и трагична. За 35 лет до своей смерти, будучи совсем молодым человеком, поэт обезумел. Поэт с одинаковой силой и страстью отдавался радостям и печалям, как в жизни, так и в ее поэтическом осмыслении. Он не мыслил жизнь без томной неги страстных наслаждений и опьянения жизнью.

Это нашло отражение в творчестве поэта. В своих ранних произведениях Батюшков воспевал сиюминутные насаждения, веселье, любовные забавы, свободу и безмятежность. Основная идея стихотворений – “Пей из чаши полной радость!…”. Они становятся более понятными и доступными широкому кругу читателей, но не становятся от этого хуже.

Проникая в душу читателей, стихотворения наполняют ее тем же возвышенным или скорбным чувством, которое владело в минуты вдохновения и работы. Поэт считает источником вдохновения любовь и открыто заявляет об этом в своих стихотворениях.
Н. В. Гоголь, раздумывая о раннем творчестве Батюшкова, заметил, что поэт “весь потонул в роскошной прелести видимого, которое так ясно слышал и так сильно чувствовал”.
Поэт не отделял себя от окружающей природы, он слит с ней воедино. Но окружающая красота не радует лирического героя, природа не может разделить его страданий.
Стихотворение К. Н. Батюшкова “Есть наслажденье и в дикости лесов..” является вольным переводом отрывка произведения Д. Г. Байрона “Паломничества Чайльд-Гарольда”. Мотивы часто встречаются в произведениях и заметках Батюшкова обусловлены тем конфликт с действительностью, который переживал поэт.
Это стихотворение было написано в тяжелый жизненный период, когда мировоззрение и творчество поэта подверглись значительным изменениям. Чувства и переживания Батюшкова, отразившиеся в природе из Байрона, захватывают все существо поэта.
Литературная жизнь Батюшкова закончилась, когда ему было всего лишь 32 года. Но это немногое, что он сделал, оказалось достаточным, чтобы оставить след в русской романтической литературе 19 века.

Loading…

Сочинение на тему: “Поэзия Батюшкова К. Н.”

Источник