Отрывки из рассказов про ливень

Как бы в вознаграждение за долгую засуху пошел ливень — настоящий потоп.

Град, наполнив лес ледяным шумом, просыпался быстро, но его сменил густой ливень, дробно охлестывая листву миллионами тяжелых капель, наполняя тьму сердитым воем.^[1]

И ливень хлынул вдруг на мозг,
На скорчившийся пёстрый голый.^[7]

Горе венку гордости пьяных Ефремлян, увядшему цветку красивого убранства его, который на вершине тучной долины сраженных вином!
Вот, крепкий и сильный у Господа, как ливень с градом и губительный вихрь, как разлившееся наводнение бурных вод, с силою повергает его на землю.
Ногами попирается венок гордости пьяных Ефремлян.
И с увядшим цветком красивого убранства его, который на вершине тучной долины, делается то же, что бывает с созревшею прежде времени смоквою, которую, как скоро кто увидит, тотчас берет в руку и проглатывает ее.

И буря, дѣйствительно, не заставила ожидать себя; ударилъ громъ, хлынулъ ливень, и какой! Что могло быть видимо по пути до ближайшей станціи Бялово, сказать нельзя, потому что окрестность мгновенно затянуло такою густою голубою завѣсой дождя съ градомъ, величиной въ каленый орѣхъ, что даже ближайшія къ дорогѣ деревья едва виднѣлись. Ямщикамъ сидѣвшимъ на козлахъ пришлось поднять свои руки и прикрывать ими, какъ козырьками, лица обжигаемыя градинами, которыя, щелкая по лошадямъ, отскакивали на дорогу, превратившуюся, не болѣе какъ въ двѣ минуты, въ быстро текущую рѣку; края дороги, которые должны бы были быть ниже, для пропуска воды въ канавки, выходили наружу, въ видѣ береговъ, буря эта нанесла, какъ сообщено намъ было послѣ, много вреда и прошла отъ Петербурга къ Москвѣ въ 8 часовъ времени. ^[9]

Все паруса убраны, и корвет готов к встрече внезапного гостя, представляя ему меньшую площадь сопротивления с оголенными мачтами. Срывая и крутя перед собой гребешки волн, рассыпающихся водяной пылью, шквал с грозным гулом напал на корвет, окутав его со всех сторон мглой. Страшный тропический ливень стучит на палубе и на стекле люков. Яростно шумит он в рангоуте и во вздувшихся снастях, кладет корвет набок, так что подветренный борт почти чертит воду и мчит его с захватывающей дух быстротой несколько секунд. Кругом одна белеющая, кипящая пена. Прошли эти секунды, корвет приподнялся и пошел тише.^[10]

Яркая ослепительная молния перерезала небо от одного края до другого и на миг осветила всю степь со всеми ее подробностями. Мы все вздрогнули. Лошадь от испуга попятилась. Через несколько секунд над самыми нашими головами раздался оглушительный треск, понесся по небу бесконечными трескучими раскатами и замер где-то вдали грозным, гремучим грохотом.
― Свят, свят, свят! ― в испуге зашептал машинист. Не успел он дошептать, как степь осветилась от второй такой же молнии и раздался такой же ужасающий треск. За ними другая и третья молния с громом ― и пошла греметь без перерыва. Грузно ударила об мою рогожу первая крупная капля дождя, и не успел я опомниться, как вдруг с неба обрушился жестокий ливень ― ливень, знакомый только нашим южным степям. Когда вспыхивала молния и на миг освещала дождь, то перед нашими глазами открывались не нити дождя, а сплошная стена воды без разрывов ― точь-в-точь, как рисуют низвергающуюся воду в водопаде. Не прошло и двух минут, как мы все уже были мокры насквозь. Холодная вода неприятно текла между лопаток, по спине и по всему телу и вызывала дрожь. Платье и белье прилипли. Было страшно и жутко. Мы все, с наброшенными на головы и плечи мокрыми мешками и рогожею, казались друг другу при вспышках молнии какими-то уродливыми чудищами.^[11]

Но вот неожиданный при всей своей естественности факт, июньский ливень, врывается в жизнь обеих траншей и выгоняет солдат на поверхность. «10-го июня, — пишет с фронта другой русский доброволец, — у нас затопило дождем траншеи. Залило все землянки; в самой траншее воды было по пояс, а в более низких местах — по горло. Людей вымыло на насыпь. У немцев та же история. Как бы в молчаливом соглашении ни те, ни другие не считали возможным открыть пальбу по удобным мишеням… Все, что только можно было, пустили в дело для выкачивания воды. Мармиты, ведра, сослужили свою службу. Составили цепь и начали на виду у немцев работу. Вода не убывает. Ищем причину. Оказывается, что выброшенная вода возвращается через кротовые норы в траншею. Наконец, наладили, воду выкачали, вернулись на места, и — перестрелка возобновилась»…^[12]

Едва только мы тронулись в путь, как пошел дождь. Сначала с неба упало несколько крупных капель, а затем хлынул настоящий ливень. Пока молния сверкала вдали, было ясно видно, где именно происходят контакты небесного электричества с землей, но когда она стала вспыхивать в непосредственной близости, то утратила свой искровый характер. Вспышки молнии происходили где-то в пространстве, кругом, всюду… Удары грома были настолько сильные, что можно было ощущать, как вздрагивает атмосфера, и от этого сотрясения каждый раз дождь шел еще сильнее. Обыкновенно такие ливни непродолжительны, но в Уссурийском крае бывает иначе. Часто именно затяжные дожди начинаются грозой. Так было и теперь. Гроза прошла, но солнце не появлялось. Кругом, вплоть до самого горизонта, небо покрылось слоистыми тучами, сыпавшими на землю мелкий и частый дождь. Торопиться теперь к фанзам не имело смысла. Это поняли и люди и лошади.^[13]

«Г-н Эрик Сати поместил в «Action» свою «Похвалу критикам», полную неподдельной искренности. Внешность у критика почтенная, а внутренне он хам».
Неужели будет новый процесс Пуэйг-Сати?
Час ночи. (Страшный ливень). Прощайте; вооружённый лампой-фонарём, как-нибудь вплавь доберусь до своей комнаты.^[14]:133

Но особенно меня интересовали периодические дожди, без которых была бы невозможна вся египетская культура. Древние египетские учёные-жрецы не помышляли о том, чтобы открыть истинную причину разливов Нила, оплодотворяющих весь бассейн реки, они умели только хорошо использовать эти разливы, создав удивительную сеть каналов, заградительных плотин и шлюзов, регулирующих запасы воды. Жрецы не знали, почему в начале разлива Нил грязно-зелёного цвета, а затем воды его приобретают красный оттенок. Так делали боги. Теперь мы знаем этих богов. Влажные ветры Индийского океана охлаждаются на холодных высотах Абиссинии и падают страшными тропическими дождями. Вот эти-то дожди и размывают глубокие каньоны, превращая горное плато в ряд разбросанных амб. Затем потоки устремляются в ущелья, захватывают там гниющие отбросы, червей, звериный помёт, перегной и несут эту зеленоватую грязь в Голубой Нил и приток Нила — Атбар. После того как ливень вычистит эту гниль, прорвав плотину камышей, задержавших в своих зарослях воду и ил, дожди начинают размывать красноватые горные породы, и вода в Ниле становится красная как кровь. Горе путнику, который будет застигнут ливнями в ущелье или на дне долины.

Незнакомец: ― Ich bin ein Meteorologist. Я метеоролог, и я предсказал ― и предсказал на сегодня ― пасмурно, ливень, ливень, можно ждать града. Или вам нужно объяснять еще?
Катафалаки: ― Битте, нох айнмаль.
Незнакомец, насупившись тучей, стал было сворачивать плащ, но, встретив ласковую, исполненную искреннего участия и готовности понять улыбку собеседника, смягчился и стал повторять по слогам: ― Я ме-те-о-ро… Уже первое слово вызвало радостные кивки Катафалаки: понимаю; за ним протиснулись кой-как и другие.^[16]

Плиний Младший, наблюдавший извержение из Мизены, в письмах к Тациту оставил нам некоторые сведения о гибели Помпеи. Событие началось землетрясением. Затем над вершиной горы появилось огромное облако в форме пинии, то белое от паров, то становящееся черным. С вершины облака, легшего горизонтально по ветру, стали падать камни, пепел, и страшный ливень разразился над окрестностями. Землетрясение возрастало, но, когда извержение достигло полной силы, оно прекратилось. Среди дня настала ночь…^[17]

Но когда со сцены ушли влюбленные пары ― Орсино и Виола, Себастьян и Оливия, Тоби Бельч и Мария, ― на ней остался одинокий Фест. В последней песенке вспомнил он свою бродяжную, загубленную, пропитую жизнь:
Когда еще был я зелен и мал, ―
Лей, ливень, всю ночь напролет! ―
Любую проделку я шуткой считал,
А дождь себе льет да льет.
Я вырос, ничуть не набравшись ума, ―
Лей, ливень, всю ночь напролет! ―
На ключ от бродяг запирают дома,
А дождь себе льет да льет.
Хоть годы меня уложили в постель, ―
Лей, ливень, всю ночь напролет!
Из старого дурня не выбьете хмель,
А дождь все льет да льет.^[18]

Толчком может быть все, что существует в мире вокруг нас и в нас самих. Лев Толстой увидел сломанный репейник ― и вспыхнула молния: появился замысел изумительной повести о Хаджи-Мурате. Но если бы Толстой не был на Кавказе, не знал и не слышал о Хаджи-Мурате, то, конечно, репейник не вызвал бы у него этой мысли. Толстой был внутренне подготовлен к этой теме, и только потому репейник дал ему нужную ассоциацию. Если молния ― замысел, то ливень ― это воплощение замысла. Это стройные потоки образов и слов. Это книга.^[5]

Анатолий Иванович презирает женщин. Попив из Великого воды горстью, он сказал: «Воняет, наверное, баба купалась».
Ливень подступал четкой белой полосой на воде, а над нами шел солнечный грибной дождь. Полоса придвинулась вплотную, отступила, снова подошла и, скрав солнце, накрыла жестоким дождём.
Шура скинула с печи красивую смуглую ногу в спускающейся до колен страшной, заскорузлой штанине.^[19]

― Поздравляю! Помните, я вас все утешал, что вы скоро будете дома! Счастливой вам жизни! Радости!
Схватил обе руки.
― В счастливую, свободную жизнь!
Вниз на лифте. Знакомый двор. Машина. И вдруг ливень! Как из ведра! Из голубого неба! На солнце сияет бриллиантами! Грибной дождь! И также вдруг кончился! Раздвигаются знаменитые ворота. В машине на сиденье цветы. Со мной рядом садится на сей раз майор с очень смешной фигурой: туловище почти нормальное, но чуть тонковатые ноги, на груди мундир как будто накачали воздухом. От этого майор похож на головастика.
Кузнецкий мост! Тоже сияющий, омытый, вниз рекой несется вода. Попросила остановить машину у водосточной решетки, жаль, что у меня нет орденов: выбросила свои только что возвращенные медали: «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», «Восемьсотлетие Москвы», еще какие-то.^[8]

Зато мы веселились вовсю, забыв о школе, когда с моря вдруг приходил с ветром дождь, сильный южный ливень. И мы, ребята, отплясывали под тёплыми струями и орали песню: Дождик, дождик, пуще, Дам тебе гущи, Дам тебе ложку, Хлебай понемножку! А потом просительно: Дождик, дождик, перестань, Я поеду в Арестань Богу молиться, Христу (или Кресту) поклониться. И дождик действительно переставал.^[20]

Юнионвиль, США, точка измерения на высоте 152, 18 м. Ливень продолжался около часа, и за это время выпал почти метр осадков. Сильные, но кратковременные дожди характерны для Атлантического побережья США. Во всех обзорах экстремальных явлений погоды обязательно обнаруживается другой претендент на максимальную интенсивность дождя ― ливень 26 ноября 1970 года в Гваделупе. Он шел узкой полосой, и его отметили только три метеорологические станции. Самая большая мощность оказалась на станции Баро ― 38 миллиметров в минуту. Несмотря на подробные показания приборов, во всех сводках, опубликованных на французском языке, отсутствуют точные координаты станции Баро.^[21]

Гроза разразилась лишь на другой день к вечеру. Как бы в вознаграждение за долгую засуху пошел ливень — настоящий потоп. Масса черных, носившихся по небу туч, ежеминутно бороздимых яркими бесчисленными молниями, сплошь покрывала небо. Гром грохотал непрерывно, то отдаваясь глухо вдали, то разражаясь страшным треском и как бы собираясь уничтожить гору. При ослепительном блеске молний озеро казалось расплавленной золотой массой, и крупные капли дождя золотыми брызгами высоко рассыпались по его поверхности.
Ручей на равнине почти мгновенно превратился в бешеный поток, разбивавший все преграды, уничтожавший все на пути своем и шумно стремившийся через луг. Канава в овраге превратилась в непрерывный пенистый водопад.
И при всем том не было ни малейшего ветерка. Это было большим счастьем для мексиканцев, так как, не устроившись еще вполне прочно на своем возвышении, они, наверное, сильно бы пострадали от ужасного тропического урагана.

— И почему это непременно гроза нужна?
И заслышав вдали слабый и глухой грохот грома, повлек своих детей к будке сторожа. В эту же минуту начали падать отдельные крупные капли дождя, шлёпавшиеся шумно на пыльную землю и оставлявшие на ней большие тёмные пятна; ещё через минуту они превратились в страшный ливень, и я волей-неволей тоже побежал от дождя. Когда я добежал до будки сторожа, гроза была уже над нами, оглушая нас громом и ослепляя зигзагами молний. Порывами сильного вихря мимо нас несло ещё не до конца прибитую к земле пыль, крутящуюся дождевую воду, обрываемые листья, сухие ветки и разный мусор. Всё это кружилось и мчалось в какой-то бешеной пляске.^[22]

В глухом лесном углу уезда его захватила в пути июньская гроза с градом, с оглушающим треском грома и синими взрывами туч. По узкой лесной дороге неразличимо во тьме хлынул поток воды, земля под ногами лошадей растаяла и потекла, заливая колеса шарабана до осей. Жутко было, когда синий, холодный огонь на секунду грозно освещал кипение расплавленной земли, а по бокам дороги, из мокрой тьмы, сквозь стеклянную сеть дождя, взлетали, подпрыгивая от страха, черные деревья. Невидимые лошади остановились, фыркая, хлюпая копытами по воде, толстый кучер Яким, кроткий человек, ласково и робко успокаивал коней. Град, наполнив лес ледяным шумом, просыпался быстро, но его сменил густой ливень, дробно охлестывая листву миллионами тяжелых капель, наполняя тьму сердитым воем.^[1]

Каждый день шли дожди, лошади несли, разбрасывая комья синей чернозёмной грязи, тучные, пресыщенные влагой ржи клонили на дорогу мокрые серо-зелёные колосья, низкое солнце то и дело блистало сквозь крупный золотой ливень, ― это, говорили, к счастливому браку, ― алмазно сверкающие дождевыми слезами стекла кареты были подняты, в её коробке было тесно, я с наслаждением задыхался от духов невесты и всего того пышного, белоснежного, в чём она тонула, глядел в её заплаканные глаза, неловко держал в руках образ в золотой новой ризе, которым её благословили…^[2]

А в середине мая была гроза и такой ливень, что по улице ― она была не ровная, а покатая, ― бурно катилась целая река желтой воды. Река эта хлынула через ворота к ним на двор и сразу затопила его и весь сад, и она, Женя, помогала матери и Митрофану, который оказался в этот день дома, делать перед воротами запруду из глины и камней. При этом не только мать подоткнула юбку до колен, но даже и важный Митрофан, хотя и ругался все время, но засучил брюки и рукава рубахи; она же, Женя, радостно мокла вся сплошь, и потом, когда сделали уже плотину и отвели от себя воду, минут пять с визгом носилась под дождем: все равно уж намокнуть до нитки, а потом переменить платье!.. Но главное было тогда не это, а то, что после ливня высоко, почти посредине неба, засияла радуга, незабываемая, совершенно исключительная, единственная из радуг, огромнейшая, широчайшая, в которой было целых три лиловых дуги одна за другою с небольшими промежутками.^[3]

Ваня схватил его за руку. Берг услышал стремительный гул, будто океаны шли на него, затопляя леса.
Тогда Берг оглянулся. Черный дым падал на озеро. Леса качались. За ними свинцовой стеной шумел ливень, изрезанный трещинами молний. Первая тяжелая капля щелкнула по руке.
Берг быстро спрятал этюд в ящик, снял куртку, обернул ею ящик и схватил маленькую коробку с акварелью. В лицо ударила водяная пыль. Метелью закружились и залепили глаза мокрые листья.
Молния расколола соседнюю сосну. Берг оглох. Ливень обрушился с низкого неба, и Берг с Ваней бросились к челну.
Мокрые и дрожащие от холода Берг и Ваня через час добрались до сторожки. В сторожке Берг обнаружил пропажу коробочки с акварелью. Краски были потеряны, — великолепные краски Лефранка. Берг искал их два дня, но, конечно, ничего не нашел.^[23]

В кабине было жутко. Шум от потоков ливня, бивших по металлу корпуса прямо над их головами, свист ветра и рев прибоя сливались с раскатами грома в неописуемый хаос звуков, не позволявший расслышать даже громкий крик. В окно кабины видна была только сплошная серая пелена дождя, освещавшаяся молниями, и даже близкие черные скалы едва можно было различить. Ливень продолжался около получаса, а затем быстро ослабел. Форс приоткрыл люк и выглянул.^[24]

Это был совсем не тот Юпитер, который он привык наблюдать на телевизионном экране. Он ждал, что увидит планету по-новому, но только не такой! Он ждал, что будет брошен в ад аммиачного дождя, вонючих газов и оглушительного рёва урагана. Он ждал клубящихся туч, непроницаемого тумана, зловещих вспышек чудовищных молний.
Он никак не предполагал, что ливень окажется всего-навсего легкой пурпурной мглой, стремительно летящей над пунцовым ковром травы. Ему в голову не приходило, что змеящиеся молнии будут ликующим фейерверком, озаряющим многоцветные небеса.

Внезапно, вырвавшись из тесного города, прокатился над головой гром. Ливень зашумел в деревьях. Я спрятался в пустой оранжерее. На полке стоял единственный вазон цветущей пеларгонии, покрытой болезненным румянцем. Я потрогал этот забытый или нарочно оставленный здесь цветок. Он тянулся всеми листочками и венчиками к озону, к благодатным струям дождя, что лились на другие цветы-счастливцы, выставленные наружу. Я вынес цветок под дождь.^[25]

Птицы летали над просекой, над нашими головами в недоумении и растерянности. Тогда Серега решил созвать рябчиков, но снова хлынувший ливень помешал этой затее. Как ни тепел был дождь, вымокшие до нитки, мы начали зябнуть. Кроме того, ливень перешел в мелкую морось, небо затянулось сплошной серой мглой. Верхушки елей рвали, терзали ее, отрывая и оставляя на себе белые мокрые клочья. Такое не могло кончиться быстро.^[26]

Удав действительно был и оказался чем-то вроде того знаменитого крокодила, который в годы первой мировой войны сбежал в Самаре из бродячего зверинца. Тогда рассказывали, что несколько дней хлестали ливни и вода в бассейне, в котором плавал крокодил, вышла из краёв. Крокодил вылез и уполз в Волгу. Случилось это летом, в самый разгар купального сезона, и паника поднялась страшная.^[27]

Река, которая меняла высушенное солнцем, обнажённое русло и чуть-чуть видной ниточкой водной пробиралась где-то в камнях, повинуясь извечному своему долгу, ручейком, потерявшим надежду на помощь неба — на спасительный дождь. Первая гроза, первый ливень — и вода меняла берега, ломала скалы, кидала вверх деревья и бешено мчалась вниз той же самой вечной своей дорогой…

Она была как будто та же, только притихшая какая-то или, может быть, уставшая? Вдалеке шумел, надвигаясь, проливной дождь, деревья за окном в тревожном ожидании волновались все сильнее, скоро стало слышно, как дождь с быстро нарастающим ровным гулом все ближе накатывается, проносясь по темным садам и крышам, и наконец первый дождевой порыв брызнул, потом ударил в стекла, и все потонуло в шуме воды рухнувшего потоками ливня. Валя отошла к окну, прислонилась лбом к стеклу и, глядя в темноту, где едва виден был залитый потоками воды слабый фонарь, сказала:
― Странно…^[28]

— Это верно, дядь, — зашептал Генка. — Земля молнию из человека обратно высасывает.
— Засыпай, засыпай скорее, что стоишь!
Я скинул куртку, бросил ружьё, ковырнул ладонями землю. Взрыхлённая ливнем, она легко расступалась под руками, выламывалась жирными тяжёлыми комьями. Генка захлестнул овечью верёвку петлей на руке и быстро-быстро стал выгребать землю из-под кустов картошки.^[29]

И тогда отдали они неприступному посланцу солнечных стран ручные часы «Победа», принадлежавшие Учёному, и на них выпили столько вина, что началась первая весенняя гроза, и грохотал гром, и шумел воздух, а они шли по улице и пели, и ливень хлынул, и влюбленные уже прятались в телефонные будки, стеклянные телефонные будки, по которым вились водяные жгуты, а друзья шли простоволосые, шли и спрятались в подворотне, где и нашли меня. А так как давно не ценили меня за гордость и сочинительство, то после короткого разговора набили мне морду.^[30]

Он ужасно боялся провала и всё время импровизировал разные варианты этого провала. Я никогда не видел его таким взволнованным. Даже вечное чувство юмора оставило его. Как раз в это время совсем некстати разразилась гроза, один из тех июльских ливней, о которых потом вспоминают несколько лет. Подземная речка Неглинка вышла из стоков и затопила Трубную площадь, Цветной бульвар, все низкие места Москвы превратила в озёра, а улицы в бурные реки. Движение в городе нарушилось. А ливень всё продолжался и продолжался, и конца ему не предвиделось. Ключик смотрел в окно на сплошной водяной занавес ливня, на переулок, похожий на реку, покрытую белыми пузырями, освещавшимися молниями, которые вставали вдруг и дрожали среди аспидных туч, как голые берёзы. Гром обрушивал на крыши обвалы булыжника. Преждевременно наступила ночь.^[31]

Гроза им содействовала. Когда спускались в хвосте толпы с горбатой площади вниз, оглушительно треснул гром, и тотчас с обвальным шумом, неся с собой внезапный холод, обрушился ливень; это был знак того, что раскололась судьба и ливень понес их в другую сторону. Они промокли насквозь, прятались во дворе под черепичным навесом, бежали куда-то, прыгали в подвал с надписью «Kavarna», хохотали, пили молочный коктейль, официант говорил «Prosim», над головами с гулом катилась вода. Через толстое стекло они видели срез ручья, он был полноводен. Но как хотелось, чтобы скорее кончился ливень! Лишь только выглянуло солнце, они побежали на площадь, сели в городской автобус и примчались в отель.^[32]

Уже на самой грани меркнущего сознанья ему стало так легко и освобожденно, что он засмеялся, как счастливый, утешенный ребёнок. Тут в окна ударили поначалу редкие отчаянные дождины, хлесткие, размашистые, а после такой ливень полоснул, будто настал всемирный потоп. Изба мелко задрожала, стронулась с якорей и, едва справляясь со шквальным напором осатаневшей воды, упорно поплыла к неведомым берегам.^[33]

На следующее утро погода была такой скверной, что вообще не заслуживала имени, и поэтому Дирк решил окрестить её Стэнли.
Нет, Стэнли — это вам не хороший ливень. Хороший ливень — действительно хорошая вещь, потому что он очищает воздух и после него легче дышится. Стэнли — это такая вещь, когда мечтаешь о хорошем ливне, потому что после него хорошо дышится, так как он очистит воздух от такой пакости, как Стэнли. То есть Стэнли — это нечто липкое, душное и противное, словно к вам в поезде или в метро кто-то прижался потными телесами. Стэнли — это не дождь, это мерзопакостная изморось, капающая вам на голову.

Он же был в глубоком замешательстве от напавшего на него внезапно, как ливень с высоты безмятежно-ясного неба, сильнейшего чувства совершения судьбы: он понял, что перед ним — его жена.

Ава нашарила на тумбочке часы и включила лампу ― еще и пяти нет. Пришлось встать из теплой, нагретой ее отдохнувшим телом постели и закрыть окно: к привычному, нарастающему утром гулу мчащихся по Зее-штрассе машин прибавились звуки дождя ― не нудной осенней мороси, под которую крепко спится до полудня, не весёлой летней грозы, когда на небе появляется умытая радуга и тянет выбежать во двор, чтобы впитать в себя исходящую от нее радость, а клекот, захлеб бесконечного ливня, стеной заслоняющего свет восхода.^[34]

Столбики ограждения мельтешили в желтоватом свете фар, редкие встречные слепили пронзительным сиянием галогенок. На лобовом стекле начали появляться мелкие волдыри дождевых капель ― гуще, гуще, ― и скоро дождь хлестал вовсю: было видно, как он чёрными полосами бежит по дороге, и ветер швыряет его вправо и влево. Мне пришлось сбавить скорость, но через полчаса, когда струи дождя дочиста отмыли асфальт, я снова прибавил газу и гнал, гнал в темноте, ничего не боясь и думая только о том, что этот долгий ливень сорвёт с земли всю красоту и позолоту и уже завтра леса будут стоять чёрные и пустые.^[35]

Но главное, когда я проснулся после освежающего сна на воздухе, я понял, что все-таки не упал со своим самолётом в океан, потому что девушка сидела рядом со мной на траве, скрестив ноги, и терпеливо отгоняла от меня мух. Махала около лица душистой веткой. Это была ветка белой акации, вся в цветах, влажная от росы или прошумевшего только что ливня. Или ветка черемухи, неважно. Но какой ливень, подумал я, лежу сухой, может быть слегка вспотевший. И вообще, тут не бывает ливней, тут муссонные дожди, льют неделями, не переставая. Но это ничего, сиди себе в хижине у костерка, ешь заготовленные в сухое время года продукты и слушай шум дождя ― по крыше, в лопухах, в капустных и огуречных грядках. Чувствовал я себя превосходно.^[37]

Настало назначенное время:
Утром хлынул ливень, а ночью
Хлебный дождь я увидел воочью.
Я взглянул на лицо погоды —
Страшно глядеть на погоду было.
Я вошел на корабль, засмолил его двери…

Ты не умрешь и не встретишь судьбы в многоконном Аргосе;
Ты за пределы земли, на поля Елисейские будешь
Послан богами — туда, где живет Радамант златовласый
(Где пробегают светло беспечальные дни человека,
Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает;
Где сладкошумно летающий веет Зефир, Океаном
С легкой прохладой туда посылаемый людям блаженным),
Ибо супруг ты Елены и зять громовержца Зевеса».^[38]

Палимая огнем недвижного светила,
Проклятый свой урок отлязгала кирьга
И спящих грабаров с землёю сколотила,
Как ливень чёрные, осенние стога.^[39]

Перед грозой, в Петровки, жаркой ночью,
Среди лесного ропота и шума,
Спешил я, спотыкаясь на коряги
И путаясь меж ёлок, за Веснянкой.
Она неслась стрелой среди деревьев
И, белая, мелькала в темноте,
Когда зарницу ветром раздувало,
А у меня уж запеклись уста
И сердце трепетало, точно голубь.
«Постой!» ― хотел я крикнуть ― и не мог. <…>
И долго мы, как звери за добычей,
Опять бежали в роще. Шумный ливень
По темным чащам с громом бушевал,
Даль раскрывали молнии, и ярко
Белело платье девичье… Но вдруг
Оно исчезло, точно провалилось.^[40]

Весной душа моя наивней,
Во всем ей чудится исход:
И в солнечном апрельском ливне,
И в говоре тревожных вод.
И в мутно желтоватых тучах
На проясненных небесах,
И в клейких, сморщенных, пахучих,
Не развернувшихся листах.
И в шумном уличном движенье,
В поблескиваньи мокрых крыш,
И в той улыбке примиренья,
Что ты мне изредка даришь.^[42]

Еще никто его не ждал,
Косого летнего дождя, ―
Сверкало солнце на листах ―
И вдруг нахлынул, исхлестав.
Пули дождин запели.
Пеньем покрыли поле.
Почвы их жадно пили.
Пыль попримяли пули.
И под посвист: жди ― не жди,
Жди ― не жди, насытим вдосталь, ―
Миллиардами дождин
Разлинован разом воздух. <…>
Разве ливень ― топ в галоп ―
Кинув тыщи обещаний,
Тучу сдвинувши на лоб,
Не форсирует песчаник?..
И под ливня рёв и вой
Был он снова, снова, снова,
Без линейки по кривой
Разом, разом разлинован.^[43]

Свеяна зноя патока
чуть не от неба до песка.
С тучей в обнимку, туго натуго, ―
как бы воду не расплескать, ―
затягивается ливень из лесу,
тянется песней дождевой,
смеется, что полдень снизился
под тучами. Отчего б
полшайкой ― теплым пожаром ―
не поддать пару со смехом,
лес ливнем намылив: ― «эхма!» ―
выпроваживая поджарый
день, коли по колеям, по выбоинам
до краев полные блюдца,
почти нечаянно выдоенным,
внезапным дождем нальются.^[45]

Строительница струн ― приструню
И эту. Обожди
Расстраиваться! (В сем июне
Ты плачешь, ты ― дожди!
И если гром у нас ― на крышах,
Дождь ― в доме, ливень ― сплошь ―
Так это ты письмо мне пишешь,
Которого не шлешь.^[46]

Были втесаны в небо лиловые клинья.
В направлении города ― переполох:
Тучи шли на серебряных щупальцах ливня
По размытому гною песчаных дорог.
На мгновение вздрагивали камертоны
Медных молний, и по небу ширился альт.
Лихорадила ртуть на плащах-капюшонах,
На зонтах, на пролётках и била в асфальт.
Рассылая по улицам хлюпы и клекот,
Головастый и лапчатый сплющенный дождь
Бил по лужам, хрипел в глубине водостоков,
И ручьи замывали следы от подошв.
Реки ринулись на тротуары, и нету
Ни проезда, ни выезда ― всё залито́.
Буксовали авто: загорались магнето
И бензинные баки тонувших авто.^[47]

Под теплым весенним крутым дождем
стоит ваш дом.
Всех сладких весенних дождей вождем
молчит ваш дом.
Струится, бормочет и каплет с крыш
весна и тишь.
Мы с домом под ливнем ― мокры, как мышь…
Струится с крыш.
Мы с ливнем вдвоем на крыльце твоем
о весне поем.
Со сладким весенним дождем вдвоем ―
на крыльце твоем.^[48]

И не видно, как за ливнем следом,
И таясь, и млея, и спеша,
Закипает юношеским бредом
Древняя древесная душа.^[50]

Ливни, ливни то и дело.
Осень очень потемнела.
Словно тут прошел походом
По лесам суровый Бог
И с размаху, мимоходом
Всю листву крепчайшим йодом
Основательно прижег.^[52]

Ижицами старых яблонь
Сад исписан косо-криво,
И, наверно, будет явлен
Летний ливень от залива.^[53]

Все загадки бытия
Мы недавно разгадали.
Дождь и солнце, ты и я.
Над большим кустом азалий
Светит каждая струя.
На асфальт кидай, роняй,
Ливень, светлые медали!
Дождь прошел, и от перил
Тень по мраморному полу.
(Нет, не тень, а только полу-.)
Парус набирает сил.
Красной лапкой зацепил
Желтый листик белый голубь.^[54]

Он вцепился, задохнулся, мягко полуповалился.
И скамейка вся в припадке,
По морю плывёт вся в пене.
Ночной грозой расколот череп,
Молнии, ножи сверкают.
И ливень хлынул вдруг на мозг,
На скорчившийся пёстрый голый.^[7]

Как семейно шуршанье дождя! как хорошо заштопаны
им прорехи в пейзаже изношенном, будь то выпас
или междудеревье, околица, лужа ― чтоб они
зренью не дали выпасть
из пространства. Дождь! двигатель близорукости,
летописец вне кельи, жадный до пищи постной,
испещряющий суглинок, точно перо без рукописи,
клинописью и оспой.
Повернуться спиной к окну и увидеть шинель с погонами
на коричневой вешалке, чернобурку на спинке кресла,
бахрому желтой скатерти, что, совладав с законами
тяготенья, воскресла
и накрыла обеденный стол, за которым втроем за ужином
мы сидим поздно вечером, и ты говоришь сонливым,
совершенно моим, но дальностью лет приглушенным
голосом: «Ну и ливень».^[55]

Ливнем мир исполосован,
вместе спят холоп и пан,
и холопом нарисован
конь в пещере Монтеспан.

Не веришь? Верю! Ну и не верь!..
Пока я шлифую осень, по снегу черные шахматы ходят,
пока я об осени, дни на нуле,
в чашки сливает чёрные ливни.
Это Небо, его неуклонный рев,
не читая книг, заколачивает черные доски,
строит над Миром блокаду дней
в кислоте ночей, где мечевидны ногти.

Дождь подходит шагом, шагом,
ропот всё нетерпеливей,
замолчал ― и сразу ливень
прыгает стеклянным шаром.^[57]