Отшельник рассказ на дзен глава

Тайга, испокон века, человеку друг и кормилец. Только незнающий и не любящий боится тайги. Если же любить, знать и изучать природу, передавать эти знания от отца к сыну и от деда к внуку, тайга всегда защитит, укроет и спрячет, напоит и накормит…

Где-то в глубине Сибирской тайги, в непроходимой лесной глуши, приютилась маленькая таёжная деревушка. Кругом этой деревушки, непролазной стеной величественно поднимается хвойный лес. Со всех сторон её окружают высокие горы, с седыми мохнатыми вершинами, которые прячутся в мутных серых облаках. В деревеньке нет даже дороги, только одна набитая тропа колесит между невысокими, почерневшими от времени избами. Да и зачем дорога в деревне? Если ездить по ней не на чем, ни у кого из деревенских нет ни телег, не лошадей. Летом деревенька всегда окружена непроходимыми болотами, топями, да лесными завалами, так что в неё можно пройти только пешим, по узким лесным тропам и только в хорошую солнечную погоду. В ненастье горные таёжные речки быстро выходят из берегов, заливают своей мутной водой и без того не проходимые тропы и сельчанам приходится ждать по нескольку дней, пока вода вновь не войдёт в свои русла и земля не подсохнет.

В одной избушке, которая одиноко приткнулась к самому лесу, жил старый охотник Кондрат, с маленьким внуком Васяткой. Его маленькая избушка, просела и вросла в землю от времени, и сиротливо глядела на белый свет своими маленькими окнами. Кондрат был потомком переселенцев, которые в незапамятные времена заселили эти глухие места, он разменял уже восьмой десяток лет, но был ещё довольно бодрым стариком. Ростом невысок, худой и сгорбленный, как подсохший грибок – боровичок. Всё ничего, но только дед Кондрат был совсем глухой, ничего не слышал. Только по губам и мог понять, что ему говорили. Но это ему не мешало ходить на охоту и добывать зверя. Раньше-то все удивлялись, да допытывались:

— Дед Кондрат, а как ты глухой на охоту ходишь, ты же совсем не слышишь? У тебя даже и собаки нет? Как ты по тайге то ходишь и зверя выслеживаешь?

На что Кондрат только ухмылялся, и, погладив свою седую бороду, отвечал:

— Собака мне не нужна, я её всё равно не услышу, она только мне мешать будет, а тайгу я нутром чую, мне её слушать без надобности. Слава Богу, глаза ещё не подводят, а в тайге ходить надо и внимательно смотреть, всё глазами увидишь, что нужно, если знаешь, куда и как глядеть!

А охотником дед Кондрат был действительно знатным, хоть и глухой был, но редко без добычи возвращался. А время тогда было послевоенное, суровое и голодное. В деревне остались одни старики, бабы, да детишки малые. Из всех мужиков с войны вернулся только один, да и тот калека, без ноги пришёл, какой из него охотник. Пора бы старику на покой, на тёплую печку, да замениться ему некем, а тут ещё Васятка, внучок его на руках очутился, о нем позаботиться надо. Как говорят: «Пришла беда, то отворяй ворота».

От сына похоронка пришла через четыре месяца, как на войну ушёл. Прасковья, потеряв единственного сына, всё горевала и горевала, да так незаметно и сгорела, как свечка. Но беда не приходит одна. Вскоре от горячки умерла сноха, и остались они одни, старый Кондрат и семилетний Васятка. Стояли последние весенние дни, погода была ясная и солнечная, самое время, пока тайга сухая, сходить на охоту. Кондрат давно собирался сходить за глухарями, да всё внучка не мог оставить одного, приболел он что-то, а теперь ему было как будто лучше, да и хотелось глухариным субчиком покормить Васятку.

В тайге деду Кондрату было всё знакомо, да и как не знать, когда он с детских лет облазил тут всё, всю жизнь бродил с ружьём по этим местам. Все тропы, все места и приметы знал старик на сто вёрст, ничего не укрывалось от опытного взгляда бывалого охотника.

Несколько часов бродил старый таёжник по знакомым местам, внимательно осматривая все вокруг, и вскоре удача улыбнулась ему. Он сумел подстрелить глухаря и пару рябчиков. Теперь можно и домой возвращаться, есть чем угостить внука. День незаметно начал клониться к вечеру, нужно было поторапливаться, иначе придётся коротать ночь в тайге. Солнце ещё виднелось над верхушками сосен, когда Кондрат дошёл до Ермишкиной горы. Осталось только перевалить через неё, а там уже и деревушка покажется, спряталась на дне глубокой горной котловины.

Старик остановился, чтобы немного перевести дух. Присел возле стоящей рядом высокой сосны, достал свой кисет и не торопливо стал закручивать самокрутку. Но тут что-то его отвлекло. Сверху, прямо на голову, посыпалась труха от коры. Он поднял голову и обомлел. Прямо над ним, на сосне, вцепившись своими коготками в ствол дерева, сидел маленький медвежонок и своими чёрными глазами-бусинками с испугом смотрел на старика. От ужаса, холодный пот побежал по старческой спине деда Кондрата. Нет, он нисколько не испугался этого крохотного медвежонка, но по своему опыту, он прекрасно знал, что где-то рядом, должна быть его мама-медведица. А встреча с такой мамашей ничего хорошего не сулило.

Откуда только силы взялись? Он и сам не заметил, как уже спускался под гору, с опаской оглядываясь и всматриваясь в густые перелески из молодого ельника. Но всё было спокойно, никто его не преследовал и не догонял. Каково же было удивление деда Кондрата! Когда он вышел рано утром из избы. Прямо возле крыльца сидел тот самый маленький медвежонок. Только сейчас старик разглядел, что он был очень худой и слабый. Медвежонок жалобно смотрел на деда своими черными бусинками глазами и тихо урчал.

— Надо же, за мной по следу пришёл! — тихо прошептал Старик. — Горемычный, осиротел видать, раз к людям пришёл.

Васятка, увидев медвежонка, радостно воскликнул:

— Деда! Какой смешной Пушистик! Ты его мне принёс?! Спасибо деда!

Дед не стал ничего рассказывать Васятке про лесную встречу, пусть будет ему подарок.

Вскоре парнишка и медвежонок стали не разлучными друзьями. Целыми днями они барахтались и играли во дворе, даже засыпали вместе, когда уставали от беготни. Первую зиму, медвежонок спал в сделанной дедом Кондратом берлоге, в старом сеновале. Но когда вырос, стал уходить в тайгу. Только весной, после зимней спячки, Пушистик вновь приходил к своему другу.

Однажды дед Кондрат уехал в город, нужно было справить обнову для Васятки. Одежонка уже давно пообтрепалась, да и вырос внучок из неё . Но, ни через день, ни через два он так и не вернулся, как обещал. А потом пришло известие, что с дедом случилась беда, по дороге его ограбили, и он в тяжёлом состоянии лежит в больнице.

На время, пока дед Кондрат не выздоровеет, Васятку забрала к себе дальняя родственница, живущая в соседней деревне. Женщина была очень вредная и злая. Она бы не взяла его к себе, у неё самой было четверо голодных ртов, но убоялась разговоров односельчан, не принято было бросать в деревне осиротевших детей. Жизнь у тётки, для Васятки стала не выносимой! Мало того, что при любом случае она попрекала его куском хлеба, взваливала на него всю хозяйскую работу, но и стала поколачивать его по любому поводу.

И вот однажды он случайно подслушал разговор тётки с соседкой. Они говорили, что дед Кондрат скончался и теперь Васятку придётся отправить в сиротский дом. Васятка выскочил из двора и, заливаясь горючими слезами, побежал в сторону леса. Он хотел к дедушке, он знал, что дедушка никогда не бросит его, он ждёт его в их старой и родной избушке. Так он и бежал, размазывая слёзы по щекам, пока не выбился из сил. А вокруг шумела тайга…

Васятка не знал, куда идти дальше? Он присел возле дерева, закрыл лицо руками и так сидел, пока не услышал возле себя чьё-то дыхание. Парнишка открыл глаза и увидел возле себя огромного медведя. Но он сразу узнал его, это был его Пушистик. Васятка обнял своего друга и плача, стал рассказывать ему о своём горе.

Много дней искали Васятку всей деревней, но, ни самого парнишку, ни каких следов так и не нашли.

Вскоре среди охотников поползли слухи, что в самых глухих таёжных дебрях, встречаются большие медвежьи следы, а рядом маленькие, похожие на отпечатки босых ног маленького ребёнка. Но видели только отпечатки, и ничего больше. Многие пытались выследить этого медведя, но никому так и не удалось этого сделать. Загадка так и осталась не разгаданной. А правда это или вымысел? Сейчас уже не узнать!..

***

С тех времен прошло уже много лет, той таёжной деревушки уже и в помине давно нет, но историю про маленького Васятку и его друга Пушистика, многие помнят до сих пор. Сибирские просторы всегда были привлекательны для различного рода вольных людей, желающих жить вдали от основной цивилизации и общества. Да и сама по себе Сибирь была открыта вольными казаками, которые уходили в бескрайние дали в поисках свободы и независимости. Староверы находили своё пристанище в таёжной глухомани Сибирской тайги. Отшельники были во все времена, в любом обществе всегда были такие люди, для которых свобода, независимость и вольная жизнь — это не просто слова, но нечто совершенно иное. Свобода и воля для таких людей — это то, что даёт им силы, что заставляет действовать, преодолевать преграды и невзгоды, бороться и не сдаваться. Однако в последнее время с развитием цивилизации многие люди не выдерживают ритма жизни и сознательно отказываются от общества себе подобных, становясь отшельниками.

Вот и Василий, был одним из таких людей. Но отшельником он стал не по собственной воле, не по религиозным соображениям, так уж видать ему на роду было написано, что жить ему в лесу и скрываться от людей.

И вот уже какой год он живёт в глухой тайге, вдали от людей и цивилизации, в небольшой таёжной избушке, которую срубил сам, собственными руками. А каких-то семь лет назад, он жил самой обычной городской жизнью, как и многие другие. Работал, строил планы на будущее. Но как бывает в жизни, человек предполагает, а Бог располагает…

Вторые сутки не утихает метель. Слышен только шум тайги да вой ветра. Снегу намело почти под самую крышу избушки. Василий подбросил дров в печурку, прилёг на лежак. В такую погоду ему становилось особенно тоскливо и одиноко. Василию не было ещё и тридцати, казалось бы, что и прожил то всего ничего и забывать нечего. Вся прожитая жизнь, как на ладони. Но вот странно всё как-то. Одно он помнит отчётливо, до самых малых мелочей, а другое, всё как в тумане, как будто это не его прожитая жизнь, а совершенно другого человека.

Вот и сейчас, он ясно вспомнил свои детские годы, свою беззаботную жизнь с его дедушкой Кондратом в их избушке в глухой деревушке. Помнил, как он бежал по тёмному лесу, заливаясь слезами. Как встретил своего друга медведя. Сколько лет прошло, а как будто всё это было только вчера.

А сколько времени они бродили тогда с Пушистиком по тайге? Василий до сих пор не знает, может месяц, а может быть и дольше. Но те дни, что он провёл со своим другом, блуждая по таёжным чащобам, сейчас кажутся Василию самыми счастливыми в его жизни, самыми не забываемыми. Прожить столько времени в тайге, без пищи, без одежды, даже взрослому и привыкшему к таёжной жизни человеку очень сложно, а порой и невозможно. Но маленький одиннадцатилетний Васятка не только выжил, он даже ни разу не заболел. Хотя спать ему приходилось на голой земле и есть только то, что им удавалось найти в лесу.

Целыми днями они с медведем бродили по тайге, питались всем, что могли найти в это время года, ягодой, грибами, различными личинками, корешками, которые выкапывал мишка своими мощными лапами. Приходилось Васятке есть сырое мясо и рыбу, когда Пушистику удавалось что-то поймать. Но от голода Васятка не так сильно страдал, стараниями тайга кормила их своими дарами.

Но вот что действительно доставляло страдания Васятки, так это таёжный гнус. Комары, мошка тучами летали вокруг парнишки, лезли в глаза, кусали во все места, куда могли только добраться. И никакого спасения от них нигде не было. Всё его тело и лицо распухло от укусов, горело огнём и покрылось кровоточащими ранками, и не было никакой возможности спрятаться от них. Всем таёжным животным в эту пору бывает очень трудно спасаться от этих назойливых насекомых. Но вот однажды Пушистик разворошил огромный муравейник. В нос Васятки ударил резкий муравьиный запах. Но, самое удивительное, весь гнус, который не давал им покоя всё это время и повсюду их сопровождал, вдруг сразу исчез. Оказывается комары, мошки и даже клещи не переносят запаха муравьев. Испокон века таёжники знали об этом и спасались от гнуса в тайге именно этим способом. Бросали верхнюю одежду в большие муравейники на некоторое время, одежда пропитывалась муравьиной кислотой и гнус уже не так досаждал таёжникам. Но Васятка об этом не знал, он просто снял с себя одежду и повалял её по разрушенному муравейнику. Мошкара по- прежнему продолжала летать тучами вокруг, но к Васятке больше не приближалась. А это было для него очень чувствительным облегчением.

Дни шли за днями, Васятка с Пушистиком уходили все дальше и дальше в таёжные дебри. Один день походил на другой. Незаметно подкралась осень. Тёплые летние дни, сменились осенними заморозками. С каждым днем становилось холоднее и холоднее. Васятка теперь сильно страдал от холода. На нём была только одна рубашонка, да короткие штанишки, даже обувки не было, он был совсем босой. В чём убежал тогда от тётки, в том и ходил до сих пор. Одежонка его давно истрепалась, превратилась в лохмотья и совсем не защищала от осеннего ветра. Только ночами, когда он прижимался к своему лохматому другу, он мог ещё как-то согреться. Но в ненастные осенние дни холод пронизывал его до самых костей, он мёрз и никак не мог согреться. С этого момента Василий уже плохо помнил, что с ним происходило тогда в тайге. Всё было как в тумане. Помнил только, что с каждым днём было всё холоднее и холоднее. Приближалась зима. Или медведь тогда понял, что его другу очень тяжело и срочно нужна помощь людей или просто было случайностью, но в то самое время, когда Васятке было особенно плохо, они наткнулись на стан геологов, там его и подобрали чуть живого.

Хотя вряд ли это была случайность. Сейчас Василий точно знает, что Пушистик осознанно привёл его тогда к людям. Дальше был большой город, больница, жизнь в детском доме, служба в Советской Армии. Но это была уже другая жизнь, другая история, вспоминать о которой Василию почему-то совершенно не хотелось. Это была другая жизнь, давно забытая и чужая.

А что стало с его другом Пушистиком? Ему до сих пор не известно. Его нашли одного, никакого медведя рядом с ним никто не видел. Хочется верить, что он живой ещё, что всё бродит по таёжным тропам, а может, и нет его давно, таёжная жизнь очень сурова, даже для дикого медведя.

Вот уже семь лет, как Василий живёт в одиночестве, в глухой тайге, в маленькой лесной избушке, вдали от людей и цивилизации. Хотя жизнью это вряд ли можно назвать, скорее выживает. Таёжная жизнь очень сурова, даже физически подготовленному, опытному и знающему человеку очень сложно порой выживать в таких сложных условиях. А Василий , хоть и родился в глухой таёжной деревеньке, но таёжных навыков и опыта у него никаких не было. Но он выжил и не только выжил, но и считал себя вполне счастливым человеком.

Какой уже день в тайге непрерывно шёл снег, навалило по самую крышу избушки. Василий шел по глубокому снегу, стараясь не нарушать тишины леса. Для любого таёжника, большой снег это событие. Хоть он и мешал при ходьбе, но выдавал любого зверя, любой след был отчетливо виден на белом снежном покрывале. Про себя он думал, что правильно сделал, что пошел с утра. Было предчувствие, что сегодня ему обязательно повезёт.

«Лишь бы не было осечки, как иногда случалось, а патронов осталось всего три.»

***

Первая зима и лето пролетели не заметно, Василий уже ощущал себя настоящим таёжником. Но стал он таким, только благодаря Игнату Степановичу, старому опытному таёжному охотнику, Степаныч и предложил ему схорониться в тайге, в его таёжной избушке, когда Василий рассказал ему тогда, при встрече, что его ищут бандиты и милиция. Это был человек с огромным терпением и золотыми руками. Всё, что ему было нужно, он все делал сам, начиная со строительства и до самых разных мелочей по хозяйству. И по характеру был всегда спокоен и уравновешен, все делал не торопясь, с расстановкой и на совесть. Ни разу Василий не слышал, чтобы он ругался или вышел из себя. И всё, что он накопил за свою таёжную жизнь, все навыки, опыт всё старался передать Василию. Много чему научил его старый таежник, без этих знаний вряд ли бы Василий сумел прожить в одиночестве в этих суровых условиях и он был очень благодарен этому простому, но с огромной душой, человеку.

Первое время Степаныч часто приходил к Василию в избушку, приносил продукты, разные мелочи, необходимые для жизни. Как-то принёс Василию в подарок старенькую тулку и патронташ с патронами, радости у Василия не было предела, он радовался этому подарку, как мальчишка. Пока Степаныч был рядом. Василий не замечал ни одиночества, ни тягот, он всегда чувствовал поддержку и помощь, но во вторую зиму ему пришлось на себе испытать, какого это быть в одиночестве, когда ты один. А вокруг на десятки километров не души, только бескрайняя тайга.

Степаныч всё не приходил, Василий не знал, что и думать. Продукты у него давно закончились, он голодал, питаться приходилось только тем, что удавалось добыть. Но стрелял чрезвычайно редко, опасался нарушить лесную тишину, да и не расходовал зря заряды, которых у него оставалось совсем немного. В основном ставил ловушки, которым обучил его Степаныч…

***

Василий шёл тихо, не спеша брёл по белой пелене, хорошо зная, что спешить ему сейчас некуда и что время для него ничего не значит. Начался распадок, он уходил куда-то вправо, в сопки и был затянут невысокими молодыми деревьями. Он остановился и огляделся, но вокруг было не души, по времени он прошёл не больше пяти километров, дальше идти не было смысла. Василий уже хотел повернуть и идти обратно по своему следу, как услышал шум веток. Прямо на него двигался какой-то зверь. Быстро проверив заряды, Василий стал искать удобное место, но вокруг было всё голо и спрятаться было негде. Тогда он присел на одно колено, взвел курки и прислушался. Это был изюбр. До него донесся шелест веток, Это шумели рога. Он уже не сомневался, куда выскочит зверь…

Ему повезло. Случай принадлежит ему, одному из тысячи. Это был его случай. Сердце стучало, словно барабан, готовое выскочить из горла. Он уже слышал храп и частое дыхание. Огромный изюбр с мощными рогами вылетел из-за деревьев, но увидев охотника, воткнулся копытами в землю, разрывая, словно плугом мерзлую почву, резко развернулся, издав пронзительный рев. Почти не целясь, Василий выстрелил. Зверь тут же шарахнулся в сторону и быстро скрылся в чаще. Василия охватило отчаяние. В голове промелькнула мысль: «Промазал».

И только сейчас Василий увидел, что оленя преследовали несколько волков, это была их добыча, это они выгнали этого изюбра прямо на него. Не обращая внимания на охотника, они промчались мимо и скрылись вслед за оленем. То, что он увидел, когда прошёл немного вслед за волками, было выше его понимания.

Посреди небольшой полянки, недалеко от того места, где стрелял Василий, лежал изюбр. Он был мёртв. Вокруг него с оскалом, сидело несколько волков. Они тяжело дышали, высунув до земли свои языки. Увидев Василия, они подались немного назад и оскалились. Ещё пара секунд и возможно, они бросились бы на него, защищая свою добычу. Но странное поведение охотника остановило их. В этом мире каждый выживал, как мог. И получилось так, что один выживал за счёт другого. На Василия вдруг накатил такой восторг, что он не смог сдержать своих эмоций, запрыгал и заорал от радости, как бешенный.

Огромная гора мяса возвышалась на белом снегу. На вытянутой шее виднелась небольшая дырочка. Это было просто чудо, он не промазал, пуля задела зверя. Зверь не успел уйти далеко, а волки догнали раненого зверя и прикончили его. Сейчас они улеглись на снег, не спуская глаз с охотника, наблюдали издали, выжидали. Не обращая внимания на волков, Василий принялся за дело. Он вырезал несколько больших кусков мякоти и, набив рюкзак, с трудом взвалил его себе на спину. Неожиданно волки, словно что-то почуяв, вскочили на ноги и быстро исчезли в чаще. На снегу остался лежать только один, на вид совсем молодой волк. Из задней ляжки у него сочилась кровь. Нога была разорвана в основании и держалась на добром слове. Видать раненый зверь успел зацепить его своими рогами. Ему стало жаль эту бессловесную тварь, смотревшую на человека отрешенными глазами. Он уже подумал пристрелить его, но оставил эту затею, патронов осталось только два. Волк смотрел на Василия такими грустными глазами, и его взгляд разрывал душу на части.

Пройдя с полсотни метров, Василий услышал вдруг за спиной пронзительный и до жути жалобный вой. От этого звука он почувствовал, как в его жилах застыла кровь. Слышать этот вой было нестерпимо тошно. Этот вой, выворачивал его душу на изнанку. Он с трудом отрывал ноги от земли, но не от тяжести рюкзака. Не мог он согласиться с мыслью, что этому волку уготовлена такая участь. Ему всего лишь не повезло. А то, что сородичи бросили его, в дикой природе это было естественно. Но он-то как может поступить так. Он же был человеком. Увидев подошедшего Василия, в глазах волка мелькнула слабая надежда, или ему так показалось. Он не был уверен, что сможет донести раненого хищника до избушки, но он уже решил. И отказаться от собственного решения он уже не сможет. Он с трудом опустился на колени и аккуратно приподнял зверя с земли. Волк жалобно заскулил, прихватывая зубами его руки, но не сильно. Ему было очень больно. Охотнику было не менее тяжело, но уже на сердце. Обливаясь потом и шатаясь во все стороны, Василий пошёл обратно к своей избушке.

Уже темнело.

Скинув рюкзак, он внёс волка в избушку и положил на лежак. Потом зажёг свечу. Где-то была иголка и капроновые нитки. Света не хватало, но другого не было. Раненый зверь потерял много крови и мог в любую минуту умереть. Почти в полной темноте, чуть ли не на ощупь, Василий зашил развалившиеся края шкуры; буквально пришил ногу. Волк вел себя вполне достойно и ни разу не дернулся.

Это был совсем молодой волк. Обыкновенный волк, каких бегало немало по тайге. Вот так неожиданно, в жизни Василия появился волк, верный друг и помощник.

***

Много разных опасных ситуаций было с Василием за эти годы. Ни один раз он был на волоске от смерти. Странная всё-таки штука жизнь! Один медведь стал его другом, спас его в детстве от смерти, а другой чуть не лишил жизни. Оставил Василия без одного глаза, да как напоминание, огромный шрам через всю левую часть лица, изуродовав его до неузнаваемости. Но это произойдет чуть позже, уже в других историях…

Нынче Василию стукнуло уже тридцать лет, семь из которых он прожил в глухой тайге, в одиночестве, вдали от людей, волею судьбы стал отшельником. Видать, так ему было на роду написано, доля его такая горемычная, жить в изгнании, вдали от людей и общества. С годами, он всё чаще стал вспоминать прошедшие годы, и то, что произошло с ним в том, уже далеком прошлом. Но, что удивительно, перед ним чаще ясно возникали те картины прошлого, о которых Василий хотел бы давно забыть и не вспоминать. Но они вновь и вновь возникала перед ним, как будто это все было вчера, а не много лет назад. От судьбы не убежишь, как не старайся. Вот и Василий не смог убежать от своей злой доли. Перешёл дорогу одному местному воротиле, стал невольным свидетелем преступления. Вот и пришлось ему бежать, прятаться в тайге. Выбора у него просто не было, иначе, пришлось бы попрощаться с жизнью. Но вот к чему Василий не был готов в тайге, так это к одиночеству. Хотя, что такое остаться одному, Василий хорошо знал. Сам сиротой рос, у тётки родной, в услужении, женщины властной, недоброй. Никогда не слышал Василий от неё слова ласкового, как ни старался всю работу по хозяйству выполнять, всё одно—нахлебником, да гадёнышем был приблудным. Но ничего, вырос, не помер с голоду, хоть и пришлось ему тогда натерпеться всего с лихвой.

А вот в тайге от одиночества можно реально свихнуться. Такого просто не замечаешь, когда живёшь в большом городе и вокруг много людей, но когда неделями сидишь один в избушке, это состояние давит со всей силы и деваться от этого некуда. Куда бы ты ни пошёл, чтобы не делал, оно везде сопровождает и преследует, повсюду идёт за тобой по пятам. Такое состояние давно известно таёжникам, кто подолгу живёт один в тайге, но Василию всё пришлось пережить самому . Со временем наступил момент, когда всё стало казаться для него ненужным и бессмысленным. Нервы стали напрягаться до предела, начались бессонницы и ночные кошмары. Состояние такой полной апатии продолжалось довольно долгое время, но постепенно, все наладилось, все встало на свои места. Он, вдруг, начал ощущать в себе состояние гармонии с окружающим миром. Стал спокойнее и рассудительнее, постепенно слился с природой и как будто стал её неотъемлемый частью. Он уже не был новичком, знал и мороз и слякоть, ходок был неутомимый, мог запросто отшагать за день пару десятков километров по заснеженной тайге, спокойно мог провести ночь в любой мороз, если придётся…

Василий оторвался от своих мыслей и бросил взгляд в небольшое зеркало, висевшее возле окошка. За эти годы он сильно изменился внешне, похудел, оброс волосами и зарос густой черной бородой. Глаз с тёмным синяком, ввалился и только чёрный зрачок беспокойно блестел на его загорелом лице. Второй глаз закрывала кожаная повязка. На левой стороне лица, от самого лба и до рта был виден большой багровый шрам от медвежьих когтей, обезобразив лицо Василия до неузнаваемости. Вот это и была теперь его основная причина, почему он не ушел из тайги. Как жить в обществе с таким лицом, когда ему самому неприятно даже в зеркало смотреться. Да и не раз он ловил на себе испуганные взгляды охотников, когда встречался с ними в тайге. Если уж этим суровым людям, привыкшим ко всему, его лицо кажется таким страшным, а чего тогда ожидать от других. Нет, не сможет он там жить, постоянно чувствуя на себе эти испуганные и жалостливые взгляды. Да и кому он там нужен? Тем более с таким уродством!

Но тот день, когда это случилось, когда чуть не закончилась его таёжная жизнь, Василий тоже помнил, как вчерашний день. А случилось это на третью зиму. К нему в избушку пришли тогда трое охотников. Одного он хорошо знал. Это был Евсей, односельчанин Степаныча. Тоже старый таёжник. Другие были не знакомы Василию. Их он видел впервые. Евсей был тогда очень злой, ругал своих сотоварищей, на чем свет стоит, да и себя не забывал. К его соседу приехал племянник из города со своим другом. Вот они и уговорили старого Евсея помочь им взять медведя на берлоге. Евсей сначала отказывался, как знал, что ничего хорошего не выйдет с такими охотниками. Но когда они показали ему большую пачку денег за услугу, старый Евсей соблазнился. Но, как и предполагал , ничего хорошего из этой затеи не получилось, они упустили медведя, да к тому ещё и подранка.

На следующий день они собирались тропить зверя, отпускать подранка никак было нельзя. Но никто даже не подумал, что медведь окажется намного умнее, хитрее и мстительнее. Он никуда не ушёл, а пришёл по следу охотников до самой избушки. А рано утром, когда Василий пошёл за водой, медведь и напал на него. Всё произошло так быстро, что он, и понять ничего не успел. Охотники, услышав рев медведя, успели вовремя прийти на помощь и пристрелить подранка, но зверь успел потрепать Василия, прокусил ему плечо, сильно изуродовал его лицо. Евсей, как мог, залатал Василия, и всю зиму ухаживал за ним, как за ребёнком, пока он не пошёл на поправку. Спасибо старому таежнику, что выходил Василия, не бросил его одного в тайге, не дал умереть. А самое главное, теперь Василий уже не боялся одиночества и таёжной глухомани, и знал, что хорошие люди бывают и в самой глухой тайге. Пропасть не дадут, и потом, от одиночества человек становится доверчивым и добрым. И гордыня, если она есть, навсегда покидает такого человека. Хотя иногда бывает, что встретить в тайге незнакомого человека, куда опаснее, чем дикого зверя, никогда не знаешь, чего от него ожидать…

Игната Степановича он так и не дождался. Только в конце зимы, когда он встретил одного охотника, Василий узнал, что Степаныча больше нет. Умер старик во сне. Лёгкая смерть была у старого таёжника. Земля ему пухом. У хорошего человека и смерть легкая. Тяжело переживал Василий потерю своего друга и наставника, но жизнь не стояла на месте, надо было как-то жить дальше…

От воспоминаний его отвлек тихий шорох возле избушки. Это был его верный друг и помощник, волк. Тот самый волк, которого он когда то спас и выходил. Василий всё переживал, что он не выживет, ранение был уж слишком тяжёлым, но нет, выжил, и не только выжил, но даже и не хромал вовсе. И не ушёл никуда. Так и остался с Василием, привязался к нему, бегал за ним повсюду. Хоть волк и не собака и в ласке не нуждался, но относился к Василию как-то по особому, по-звериному. Правда, другим людям не доверял, всегда в тайгу убегал, когда кто-нибудь из охотников приходил к Василию в избушку, крутился где-нибудь поблизости, но на глаза не показывался, остерегался.

А время, что вода, летят годы, сыплются, как песок сквозь пальцы. Глазом моргнуть не успел, а уже семь лет пролетело. А за это время много чего было в таёжной жизни Василия , и плохого и хорошего, но он продолжает жить своей суровой таёжной жизнью, жизнью, полной риска и опасности. Да и вряд ли он захотел бы поменять её на другую жизнь, которая стала для него давно забытой и чужой.

Сергей Шкенев

Отшельник

От автора

Это не историческая хроника, поэтому я оставляю за собой право вольно распоряжаться датами, событиями, действующими лицами, как существовавшими, так и выдуманными. География остаётся неизменной, с ней я ничего сотворить не смогу при всём моём желании. И традиционно — все действующие лица и события являются вымыслом автора, и случайные совпадения не несут злого умысла. Оставим их на совести автора.

Пролог

Белый УАЗ «Патриот» с надписью «Полиция» на синей полосе переваливался по колдобинам когда-то асфальтированной дороги, отчего белобрысый сержант за рулём сначала ругался, а потом прикусил язык на очередной кочке и замолчал. И хуже всего, что через пару километров признаки цивилизации окончательно исчезнут, и до самой деревни пойдёт глинистая грунтовка с непросыхающими даже в жаркое лето лужами. Правда, Михалыч время от времени заваливает самые глубокие колеи вязанками ивовых прутьев, но это мало помогает. Да здесь вообще ничего не помогает! В прошлом году по личному распоряжению губернатора пригнали два десятка Камазов со щебёнкой, и где они сейчас?

С другой стороны, именно отсутствие дороги уберегает Любимовку от нашествия дачников, скупающих участки в радиусе трёхсот километров от Москвы. Полузаброшенная деревенька на берегу старицы Клязьмы очень даже привлекала внимание алчущих сельской идиллии горожан, но местная природа успешно сопротивлялась пришельцам, поглотив в течение последних трёх лет два крутых внедорожника. Да, их потом вытащили бульдозером, и по непроверенным слухам сумели отмыть от натёкшей в салон жидкой грязи, но желающих покататься по грунтовке стало значительно меньше.

Но Нивы с Уазиками проезжали в сухой сезон. Или зимой, когда по засыпанной снегом дороге пару раз пройдётся грейдер. Это ведь Михалыч прекрасно обойдётся без цивилизации, а вот этой самой цивилизации без Михалыча тяжело.

— Тащ полковник, а он и правда колдун? — белобрысый сержант выбрал более-менее ровный участок чтобы задать вопрос и не откусить себе язык.

— Врут, — коротко отмахнулся начальник областного ГИБДД полковник Северюгин. — За дорогой следи!

Так-то оно и ежу понятно, что любимовский отшельник если и не колдун, то в любом случае человек неоднозначный и подозрительный. Только сам полковник смешает с дерьмом любого, кто решит перейти от подозрений к действию, и даже сам губернатор прибежит с лопатой, чтобы закопать излишне любопытных или инициативных. Живёт себе и живёт в глухой деревне недалеко от Клязьмы военный пенсионер Андрей Михайлович Самарин, изредка выбираясь в Гороховец на потрёпанной Ниве, и никому он не мешает.

Места вокруг Любимовки благодатные, зверьё непуганое чуть ли не из окошка стрелять можно, пасека в полторы сотни семей как аэродром гудит… На жизнь Андрей Михайлович не жалуется и другим жить помогает. Иногда возвращает эту самую жизнь в самом прямом смысле.

Год назад Северюгин привёз сюда умирающую жену. Врачи с сожалением разводили руками и давали прогноз на три-четыре месяца, а Михалыч… А Михалыч сказал, чтобы полковник вернулся через неделю и привёз четыре тонны соли, шесть тонн строительной арматуры, да помог пристроить партию соболиных шкурок. Вот где Клязьма и где соболя?

Через неделю Северюгин собственноручно разгружал полноприводный Камаз, перетаскивая мешки с солью и железо в крытый лемехом сарай на краю участка, а выздоровевшая и даже помолодевшая супруга варила на летней кухне умопомрачительно пахнущий суп из свежих боровиков. А что такого? Эка невидаль, боровики… Пятнадцатого мая, ага…

Хотя чему удивляться, если у Михалыча среди зимы можно прикупить десяток свежеподстреленных диких уток или жирного перелётного гуся. Да-да, те самые благодатные места, что не располагают к излишнему любопытству. Кому, например, интересно, куда денутся в глухой деревне два десятка зеркал размером метр на метр двадцать, аккуратно сложенные в багажнике «Патриота»? В лесу развесит! А что, медведи — они тоже люди, и мало ли кому из них захочется полюбоваться на себя в большом зеркале.

Полковник засмеялся, а на удивлённый взгляд водителя прикрикнул:

— Опять на дорогу не смотришь!

Через двадцать минут, благополучно форсировав непросыхающие лужи, Уазик остановился у массивных дубовых ворот с кованными петлями, сделавшими бы честь любому средневековому замку.

— Не сигналь, он сам откроет, — бросил полковник и вышел из машины на свежий воздух. — Красотища какая, аж завидно стало!

Северюгину иногда тоже хотелось бросить всё к чертям собачьим и уехать в деревню. Чтобы вот так же солнышко светило, чтоб дымок из банной трубы поднимался в безоблачное небо, чтобы ржание лошадей из-за забора… Но минутная слабость уходила под напором суровой жизненной необходимости. Скоро вот дочку замуж отдавать, машине уже три года и перед соседями за старьё стыдно, да до пенсии ещё служить как медному котелку. Заботы, заботы, заботы… А жить для себя когда-нибудь потом. Как всегда.

— Дмитрий Олегович?

Полковник вздрогнул от неожиданности и обернулся на знакомый голос. Михалыч стоял в неслышно распахнувшихся воротах и улыбался в седую бороду.

— Замечтался?

— Есть немного, — смущённо признался Северюгин. — Места у тебя к мечтаниям располагающие.

— Что есть, то есть, — кивнул любимовский отшельник. — Заказ привёз?

— Ага, аж рессоры чуть не наизнанку вывернулись.

— Это хорошо, что привёз. Эй, боец, подгоняй таратайку к сараю. Там место приготовлено, выгружай аккуратнее.

— Да я…

— Потом на полочке слева от ворот банку заберёшь.

— Да я бы и так разгрузил, Андрей Михайлович! — повеселел сержант и завёл машину.

— А мы с тобой, Дима, чайку попьём, — Михалыч мотнул головой в сторону резного крылечка. — Или чего покрепче?

— Так даже лучше, — согласился полковник. — В прошлый раз что за настойка была?

— Понравилась?

— Не то слово, Михалыч! От супруги за неё отдельная благодарность.

— Будет тебе настойка. А сейчас, Дима, колись, что за проблему с собой притащил?

— Так заметно?

— По всей морде крупными буквами.

— Понимаешь… — полковник помолчал, подыскивая нужные слова. — Понимаешь, Михалыч, японец тут один нарисовался по рекомендациям с самого верха.

— Нахуй японца.

— Михалыч…

— Или к ветеринару.

— Богатый японец. Очень даже богатый.

В доме Северюгин демонстративно не заметил висящий на крючке у двери автомат Калашникова и сел за стол. Поёрзал, устраиваясь на жёсткой деревянной лавке, и ткнул пальцем в потолок:

— С самого верха настоятельно рекомендовали.

Андрей Михайлович недобро усмехнулся:

— Чем выше рекомендатель, тем шире у него пасть и ненасытнее утроба. Нам хоть что-нибудь останется от их интереса?

— Там, — палец полковника ещё раз указал в потолок, — там согласны на десять процентов.

— Неужели наелись?

— Вопрос политический, Михалыч.

— Ладно, политику в задницу. Губеру сколько?

— Мне и Евгению Леонидовичу по одному проценту.

— Стало быть, двенадцать. Почти как подоходный налог. Японец точно богатый?

— Миллиардер.

— Тогда заплатит половину того, что у него есть.

— Не заплатит.

— В гробу карманов нет.

— Зато они есть у наследников.

— Вот наследники пусть его и попробуют вылечить.

— Нет, Михалыч, — помотал головой полковник. — Он же самурай — зубы стиснет и сдохнет, но семью без денег не оставит.

— Без денег?

— В их понимании.

— Жадные идут к ветеринару.

— Михалыч…

— Хорошо, десять процентов.

Там, на самом верху.

— Ну что же, весьма разумный список. Не буду спрашивать, зачем это вообще ему нужно, но очень надеюсь на соблюдение договора с нашей стороны.

— Да он сумасшедший?

— И что?

— Зачем в лесу обрезки рельсов Б/У длиной не более одного метра? Это я цитирую!

— Да пусть хоть в Клязьму с берега бросает. Если человек готов отдать такую кучу денег за старые рельсы, то государство обязано предоставить ему эти грёбаный рельсы! Не на блядей в Куршавеле тратит, а вкладывается в экономику своей страны. Это вы считаете сумасшествием?

— А если?

— Даже не думайте! Здоровье потом в аптеке покупать? Мне семьдесят лет, между прочим, и если отшельник обидится…

— Но мы можем…

— Не можем! Хрен знает как оно там работает, и будет ли работать потом, когда кто-то очень жадный сунет туда своё свиное рыло.

— А охрану…

— А охрану усилить.

Да, совершенства в этом мире нет,

во всем чистейшем есть нечистый след.

© Уильям Шекспир

Сучка. Какая же она упрямая, маленькая сучка. Когда улыбнулась впервые, меня таким жаром окатило, что я невольно дернул пуговицу на воротнике. Мне вдруг показалось, что все это время я жил во тьме. И никогда не видел солнечного света, потому что ее проклятая улыбка, подаренная не мне, оказалась самым ослепительным из всего, что я видел в своей жизни. Ее глаза засияли, и на правой щеке появилась ямочка. Ямочка, мать ее! Я заметил какую-то дрянную ямочку на женской щеке, и мне захотелось потрогать ее подушечкой пальца, а еще заглянуть в глаза и смотреть, смотреть, как они меняются, как спутались в их уголках длинные бархатные ресницы и в зрачках дрожит мое отражение. Без страха, без ненависти. И от одной мысли об этом дух захватило с такой силой, как когда-то на высоченной карусели в луна-парке. И я тут же свалится с неё на землю, да так, что все ребра пересчитало, подробило, потому что как на меня посмотрела – свет тут же выключили. Выдернули, словно из розетки, и я погрузился в привычный мне серый полумрак без цветов и оттенков. Где белым пятном была только она. Белым пятном с черной ненавистью в глазах. И меня окатило такой волной ярости, что даже в пот бросило. Захотелось наорать на Марка, на его беременную жену, на хер их выгнать за то, что она им улыбалась. ИМ! Какого хрена, спрашивается? И за эту потерю контроля аж перетряхнуло всего. Но я знал, что ни один из них не увидит этого на моем лице. Даже Марк, который изучил меня за годы нашей своеобразной дружбы. Где я использовал его по полной программе и швырял ему подачки и подарки, а он знал, что ему от меня никогда не уйти – только на тот свет. Вот такая дружба у нас сложилась. И он был одним из немногих, кто вхож в мой дом, знаком с моей матерью и садится за мой стол не только по великим поводам. И я впервые посадил за общий стол игрушку. Никогда раньше они не переступали порог моей спальни не в направлении выхода из дома и чаще всего черного. Мне от чего-то захотелось сидеть с ней рядом за столом за какой-то непринужденной беседой, но, так как между нами это вряд ли возможно, я позвал Марка. Какая-то долбаная иллюзия нормальности, где за моим столом сидит женщина и друг с женой. Все трое, мать их, насильно. Захотелось расхохотаться, а потом бить острыми зубьями вилки по столу так, чтоб осколки тарелок разлетались в стороны. Жалкий идиот настолько ничтожен, что покупает себе женщин и друзей либо за деньги, либо ценой страха.

«Думаешь, они с тобой дружат потому, что любят тебя, Роман? Неееет, они жалкие таракашки, пришли пожрать вкусную еду и поиграть в твои игрушки. На хрен ты им не сдался. Потому что ты урод, Роман. Потому что ты богатенький урод.

– Любят! Они меня любят!

– Нет! И ты скоро узнаешь, что я прав! Никому из них ты не нужен. Даже если ты сдохнешь, они придут на твои похороны, чтоб пожрать пирожки.

– Ты лжешь!»

ускорит для нее оформление документов на эмиграцию в Германию. После этого Марик стал моим лучшим другом – его ко мне гнала вся семья. Марику не повезло, так как я решил, что мне это надо, и пришил его к себе ржавой проволокой насильно, и стоит ему лишь попробовать ее порвать или «перекусить», то я достану даже бабу Маню в доме престарелых в Нью-Йорке и дядю Беню в Ришон-ле-Ционе и пришлю ему их уши в пластиковой коробочке из-под форшмака – я ее сохранил. Да, я долбаный психопат, но это был самый ценный подарок в моей жизни до тех пор, пока я не понял, что это и не было подарком вовсе. Что, впрочем, не мешало мне делать насильно обрезание языка, а иногда и других частей тела, тем, кто обижал Марика или смел назвать

понял, как сжал ее пальцами и сильно дернул. С наслаждением глядя, как она вцепилась в край стола

Когда я попаду в преисподнюю, для меня зарезервировано персональное жерло вулкана. Котел – это слишком скромно. Я даже там куплю себе бездну. И снова эти губы. Какие же они сочные, нежные, как же хочется накрыть их своими и узнать, что значит целовать

волосы, и член разрывало на части только от касания пальцами к нежному затылку и ямочке посередине, я трогал ее снова и снова, представляя,

зверь голодный, и ни черта не могу с собой сделать. А она разговаривает, по столу пальчиками водит, что-то рассказывая Нине… и для меня все звуки померкли, только голос ее остался. Как музыка. Лучше музыки. Реквием по ней. Потому что я с каждой секундой понимаю – НЕ ОТПУЩУ. МОЯ. Она говорит, а ее

после десяти вечера нам

нахмурившись глядя

– Помню.

ждет, что мы проинвестируем его новый проект. Он как

не собирался. Но мне нужны были связи его тестя Неверова Станислава совсем в другой сфере, и пропустить прием я не

– Скоро поедем.

– С дамами?

Нет. Отвези Нину домой. Я как

сваливали с моего дня рождения с подарками и сытыми, довольными рожами, а я резал в своей комнате ножницами подаренные ими игрушки, которые купил мой отец и вручил перед тем, как машина привезла их в наш особняк. Да, я знал, что

долго смотрел ей в глаза, пока вдруг отчаянно не захотел вымазать грязью ее всю. Оттрахать. Запачкать кровью ее белое платье. Смел со стола тарелки, швырнул ее на стол спиной и разодрал на хрен корсаж. И в

– Подожди.

Стряхнул холодные пальцы и с рыком сжал полушария маленьких грудей, чувствуя, как заволакивает маревом разум. Но она вдруг схватила меня за шею, за воротник, потянула к себе, выдыхая мне в лицо.

– Пожалуйста… можно по-другому. Ромааа, по-другому.

А меня трясет от ее груди под ладонями и разведенных ног, сжимающих коленями мои бедра. Трахнуть суку. Стереть с ее лица довольную улыбку. Избавиться от наваждения. Пусть рыдает, когда я уйду. На хер ее улыбки! Насильно ноги в разные стороны еще шире, разрывая резинку трусиков.

– Ромааа… Ромааа… не так!

И вдруг в мои губы ее горячие соленые губы ткнулись. Меня ошпарило кипятком, схватил за волосы, отдирая от себя, заставляя запрокинуть голову, и посмотрел в ее наполненные слезами глаза.

– Заставь захотеть… я хочу тебя хотеть. По-настоящему тебе улыбаться.

И сама губ моих своими коснулась. Так осторожно, так невыносимо больно. Как папиросной бумагой режет по открытой ране. Потому что меня сковало болезненной агонией, свело каждую мышцу то ли от удовольствия, то ли от пытки. Они такие мягкие ее губы. Хочется смять их своими, жадно языком лизать, втягивать в рот, кусать. Медленно отпустил ее волосы и вцепился руками в стол, позволяя ей трогать мой рот губами. Это даже не поцелуи, это слепые тыканья… но такие… меня от них начало трясти, и глаза закрылись, как под адским кайфом, погружение в кипящую нирвану. Похлеще погружения в чье-то тело. Член пульсирует, как при точке невозврата. И осознание – а ведь я захочу еще… я подсяду на эту дрянь. Пальцы на столе нащупали вилку и силой вонзили в стол. Тарелка от удара разлетелась на осколки. Надя отпрянула назад, ошарашенно глядя мне в глаза, а я оттолкнул ее от себя и пошел прочь из залы. Захлопнул с силой дверь и тронул свои губы – их жгло. Словно они до мяса облезли.

– Глаз с нее не спускать, пока я не вернусь. – не узнал свой хриплый голос.

От дикого возбуждения трясет всего. Мне нужно срочно кого-то оттрахать. Сегодня же. Сейчас же. Или же я кого-то убью.

Прочтите Глава 16 из серии романов Отшельник здесь. Серия романов Отшельник автора Ульяна Соболева, жанр: китайские любовные романы, обновлено до Глава 16, полную серию романов Отшельник читайте на Ru.swnovels.com

Похожие Запросы:

Отшельник Глава 16

Глава 16

Отшельник читать онлайн

Этот рассказ надолго выбил меня из колеи… Прочтите до конца, не пожалейте времени. Возможно, он крепко и навсегда утвердит вас в мысли, что жить надо здесь и сейчас…

У мамы в серванте жил хрусталь. Салатницы, фруктовницы, селедочницы. Все громоздкое, непрактичное. И ещё фарфор. Красивый, с переливчатым рисунком цветов и бабочек.

Набор из 12 тарелок, чайных пар и блюд под горячее.

Мама покупала его еще в советские времена, и ходила куда-то ночью с номером 28 на руке. Она называла это: «Урвала». Когда у нас бывали гости, я стелила на стол кипенно белую скатерть. Скатерть просила нарядного фарфора.

— Мам, можно?

— Не надо, это для гостей.

— Так у нас же гости!

— Да какие это гости! Соседи да баб Полина…

Я поняла: чтобы фарфор вышел из серванта, надо, чтобы английская королева бросила Лондон и заглянула в спальный район Капотни, в гости к маме.

Раньше так было принято: купить и ждать, когда начнется настоящая жизнь. А та, которая уже сегодня — не считается. Что это за жизнь такая? Сплошное преодоление. Мало денег, мало радости, много проблем. Настоящая жизнь начнется потом.

Прямо раз — и начнется. И в этот день мы будем есть суп из хрустальной супницы и пить чай из фарфоровых чашек. Но не сегодня.

Когда мама заболела, она почти не выходила из дома. Передвигалась на инвалидной коляске, ходила с костылями, держась за руку сопровождающего.

— Отвези меня на рынок, — попросила мама однажды.

Последние годы одежду маме покупала я, и всегда угадывала. Хотя и не очень любила шоппинг для нее: у нас были разные вкусы. И то, что не нравилось мне — наверняка нравилось маме. Поэтому это был такой антишоппинг — надо было выбрать то, что никогда не купила бы себе — и именно эти обновки приводили маму в восторг.

— Мне белье надо новое, я похудела.

У мамы хорошая, но сложная фигура, небольшие бедра и большая грудь, подобрать белье на глаз невозможно. В итоге мы поехали в магазин. Он был в ТЦ, при входе, на первом этаже. От машины, припаркованной у входа, до магазина мы шли минут сорок. Мама с трудом переставляла больные ноги. Пришли. Выбрали. Примерили.

— Тут очень дорого и нельзя торговаться, — сказала мама. — Пойдем еще куда-то.

— Купи тут, я же плачу, — говорю я. — Это единственный магазин твоей шаговой доступности.

Мама поняла, что я права, не стала спорить. Выбрала белье.

— Сколько стоит?

— Не важно, — говорю я.

— Важно. Я должна знать.

Мама фанат контроля. Ей важно, что это она приняла решение о покупке.

— Пять тысяч, — говорит продавец.

— Пять тысяч за трусы?????

— Это комплект из новой коллекции.

— Да какая разница под одеждой!!!! — мама возмущена.

Я изо всех сил подмигиваю продавцу, показываю пантомиму. Мол, соври.

— Ой, — говорит девочка-продавец, глядя на меня. — Я лишний ноль добавила. Пятьсот рублей стоит комплект.

— То-то же! Ему конечно триста рублей красная цена, но мы просто устали… Может, скинете пару сотен?

— Мам, это магазин, — вмешиваюсь я. — Тут фиксированные цены. Это не рынок.

Я плачу с карты, чтобы мама не видела купюр. Тут же сминаю чек, чтобы лишний ноль не попал ей на глаза. Забираем покупки. Идем до машины.

— Хороший комплект. Нарядный. Я специально сказала, что не нравится, чтоб интерес не показывать. А вдруг бы скинули нам пару сотен. Никогда не показывай продавцу, что вещь тебе понравилась.

Иначе, ты на крючке.

— Хорошо, — говорю я.

— И всегда торгуйся. А вдруг скинут?

— Хорошо.

Я всю жизнь получаю советы, которые неприменимы в моем мире. Я называю их пейджеры. Вроде как они есть, но в век мобильных уже не надо.

Читать также: «Нужно копить деньги и все делать качественно” — это незыблемые родительские истины… позавчерашнего дня.

Однажды маме позвонили в дверь. Она долго-долго шла к двери. Но за дверью стоял терпеливый и улыбчивый молодой парень. Он продавал набор ножей. Мама его впустила, не задумываясь. Неходячая пенсионерка впустила в квартиру широкоплечего молодого мужика с ножами. Без комментариев. Парень рассказывал маме про сталь, про то, как нож может разрезать носовой платок, подкинутый вверх, на лету.

— А я без мужика живу, в доме никогда нет наточенных ножей, — пожаловалась мама.

Проявила интерес. Хотя сама учила не проявлять. Это было маленькое шоу. В жизни моей мамы было мало шоу. То есть много, но только в телевизоре. А тут — наяву. Парень не продавал ножи. Он продавал шоу. И продал. Парень объявил цену. Обычно этот набор стоит пять тысяч, но сегодня всего 2,5. И еще в подарок кулинарная книга. «Ну надо же! Еще и кулинарная книга!» — подумала мама, ни разу в жизни не готовившая по рецепту: она чувствовала продукт и знала, что и за чем надо добавлять в суп. Мама поняла: ножи надо брать. И взяла.

Пенсия у мамы — 9 тысяч. Если бы она жила одна, то хватало бы на коммуналку и хлеб с молоком. Без лекарств, без одежды, без нижнего белья. И без ножей. Но так как коммуналку, лекарства ,продукты и одежду оплачивала я, то мамина пенсия позволяла ей чувствовать себя независимой. На следующий день я приехала в гости. Мама стала хвастаться ножами. Рассказала про платок, который прям на лету можно разрезать. Зачем резать платки налету и вообще зачем резать платки? Я не понимала этой маркетинговой уловки, но да Бог с ними. Я знала, что ей впарили какой-то китайский ширпотреб в нарядном чемоданчике. Но молчала. Мама любит принимать решения и не любит, когда их осуждают.

— Так что же ты спрятала ножи, не положила на кухню?

— С ума сошла? Это на подарок кому-то. Мало ли в больницу загремлю, врачу какому. Или в Собесе, может, кого надо будет за путевку отблагодарить…

Опять на потом. Опять все лучшее — не себе. Кому-то. Кому-то более достойному, кто уже сегодня живет по-настоящему, не ждет.

Мне тоже генетически передался этот нелепый навык: не жить, а ждать. Моей дочке недавно подарили дорогущую куклу. На коробке написано «Принцесса». Кукла и правда в шикарном платье, с короной и волшебной палочкой. Дочке — полтора годика. Остальных своих кукол она возит за волосы по полу, носит за ноги, а любимого пупса как-то чуть не разогрела в микроволновке. Я спрятала новую куклу.

Потом как-нибудь, когда доделаем ремонт, дочка подрастет, и наступит настоящая жизнь, я отдам ей Принцессу. Не сегодня.

Но вернемся к маме и ножам. Когда мама заснула, я открыла чемоданчик и взяла первый попавшийся нож. Он был красивый, с голубой нарядной ручкой. Я достала из холодильника кусок твердого сыра, и попыталась отрезать кусочек. Нож остался в сыре, ручка у меня в руке. Такая голубая, нарядная.

— Это даже не пластмасса, — подумала я.

Вымыла нож, починила его, положила обратно в чемодан, закрыла и убрала. Маме ничего, конечно, не сказала. Потом пролистала кулинарную книгу. В ней были перепутаны страницы. Начало рецепта от сладкого пирога — конец от печеночного паштета. Бессовестные люди, обманывающие пенсионеров, как вы живете с такой совестью?

В декабре, перед Новым годом маме резко стало лучше, она повеселела, стала смеяться. Я вдохновилась ее смехом. На праздник я подарила ей красивую белую блузку с небольшим деликатным вырезом, призванную подчеркнуть ее большую грудь, с резным воротничком и аккуратными пуговками. Мне нравилась эта блузка.

— Спасибо, — сказала мама и убрала ее в шкаф.

— Наденешь ее на новый год?

— Нет, зачем? Заляпаю еще. Я потом, когда поеду куда-нибудь…

Маме она очевидно не понравилась. Она любила яркие цвета, кричащие расцветки. А может наоборот, очень понравилась. Она рассказывала, как в молодости ей хотелось наряжаться. Но ни одежды, ни денег на неё не было. Была одна белая блузка и много шарфиков. Она меняла шарфики, повязывая их каждый раз по-разному, и благодаря этому прослыла модницей на заводе. К той новогодней блузке я
тоже подарила шарфики. Я думала, что подарила маме немного молодости. Но она убрала молодость на потом.

В принципе, все её поколение так поступило. Отложило молодость на старость. На потом. Опять потом. Все лучшее на потом. И даже когда очевидно, что лучшее уже в прошлом, все равно — потом.
Синдром отложенной жизни.

Мама умерла внезапно. В начале января. В этот день мы собирались к ней всей семьей. И не успели. Я была оглушена. Растеряна. Никак не могла взять себя в руки. То плакала навзрыд. То была спокойна как танк. Я как бы не успевала осознавать, что происходит вокруг. Я поехала в морг. За свидетельством о смерти. При нем работало ритуальное агентство. Я безучастно тыкала пальцем в какие-то картинки с гробами, атласными подушечками, венками и прочим. Агент что-то складывал на калькуляторе.

— Какой размер у усопшей? — спросил меня агент.

— Пятидесятый. Точнее сверху пятьдесят, из-за большой груди, а снизу …- зачем-то подробно стала отвечать я.

— Это не важно. Вот такой набор одежды у нас есть для нее, в последний путь. Можно даже 52 взять, чтобы свободно ей было. Тут платье, тапочки, белье…

Я поняла, что это мой последний шоппинг для мамы. И заплакала.

— Не нравится ? — агент не правильно трактовал мои слезы: ведь я сидела собранная и спокойная еще минуту назад, а тут истерика. — Но в принципе, она же сверху будет накрыта вот таким атласным покрывалом с вышитой молитвой…

— Пусть будет, я беру.

Я оплатила покупки, которые пригодятся маме в день похорон, и поехала в её опустевший дом. Надо было найти ее записную книжку, и обзвонить друзей, пригласить на похороны и поминки.

Я вошла в квартиру и долга молча сидела в ее комнате. Слушала тишину. Мне звонил муж. Он волновался. Но я не могла говорить. Прямо ком в горле. Я полезла в сумку за телефоном, написать ему сообщение, и вдруг совершенно без причин открылась дверь шкафа. Мистика. Я подошла к нему. Там хранилось мамино постельное белье, полотенца, скатерти. Сверху лежал большой пакет с надписью «На смерть». Я открыла его, заглянула внутрь.

Там лежал мой подарок. Белая блузка на новый год. Белые тапочки, похожие на чешки. И комплект белья. Тот самый, за пять тысяч. Я увидела, что на лифчике сохранилась цена. То есть мама все равно узнала, что он стоил так дорого. И отложила его на потом. На лучший день её настоящей жизни. И вот он, видимо, наступил. Её лучший день. И началась другая жизнь…

Дай Бог, она настоящая.

Сейчас я допишу этот пост, умоюсь от слёз и распечатаю дочке Принцессу. Пусть она таскает её за волосы, испачкает платье, потеряет корону. Зато она успеет. Пожить настоящей жизнью уже сегодня.

Настоящая жизнь — та, в которой много радости. Только радость не надо ждать. Её надо создавать самим. Никаких синдромов отложенной жизни у моих детей не будет.

Потому что каждый день их настоящей жизни будет лучшим.

Давайте вместе этому учиться — жить сегодня.

Ольга Савельева

Источник:  goodday.su

***

…» Зимовье Аким  подремонтировал в
прошлый прилет, но  возни с ним еще много, подопрело зимовье, давно в нем не
было промысловика,  а  вот туристы и  бродяжки всякие наведывались:  скололи
углы  на  растопку и козырек  над  дверью свели, истюкали топором половицы и
порог. Комары,  холод  ли  не  дали  приблудным людям разбить стекло в окне:
разбить стекло,  напакостить  в избушке,  высечь надписи топором на  стене и
ножиком на столе —  это уж непременный долг современных ночевальщиков, если
они  этого  не  сделают,  то   вроде  как   с  хворью  в   душе   уйдут,   с
неудовлетворенностью.

Надо  проконопатить,  обшить дверь, набить за оконный
надбровник  моху —  вытеребили  птицы,  мыши  —  и  само  окошко  оклеить,
промазать, пол  приподнять — сел на землю; главное же — дров на весь сезон
наширкать,  запасти  накрохи, птицы,  рыбы, ближе познакомиться  с  молодой,
только что  приобретенной  собакой Розкой, которая  резво носилась по тайге,
облаивала  глухарей  или  рябчиков, проломившись сквозь зарастельник, громко
лакала  воду,  смотрела   на  приближающуюся  лодку,  пошевеливала  хвостом,
загнутым  в  вопрос:  что-де  за  человек  мой новый  хозяин, как мы  с  ним
уживемся?
     Аким трепал Розку по пушистому загривку, скреб ногтем за чуткими ушами.
Розка, уткнувшись хозяину в колени  сырой, чистой мордой, притихнув, глядела
снизу  вверх с покорной ласковостью. «Ты  только  не  бей меня, и  все будет
ладно», — говорил ее взгляд.
     Шибко бьют иногда собак, шибко. И самых добрых и нужных бьют — ездовых
и  охотничьих.  Комнатных шавок бить не за что, они сахар  едят, лапу  дают,
гавкают,  и все.  В тайге жизнь серьезна, тут лапой не отделаешься, работать
надо и знать, когда гавкнуть, а когда и промолчать.
     — Ниче, Розка, ниче! — успокаивал собаку Аким.  — Ищи давай, ищи! —
С детьми и  собаками Аким умел ладить, они его любили — верный признак души
открытой и незлой.
     В речке Эндэ, выбивая мальков, хлестался  ленок, завязав узел  на воде,
уходили с отмелей таймени, хариус прощупывал плывущие листья и осенний хлам,
лениво снимая личинок, пуская осторожно кружки. Ожиревшая, непуганая рыба от
лодки отваливала  неторопливо,  выстраивалась  возле  струи,  в бой воды,  в
водовороты не лезла. Скоро покатится хариус в низовья, следом уйдет таймень,
ленок, и речка опустеет. Хорошо бы на ямах чего осталось, хоть мелочь, налим
пошел бы на  икромет  — зимой  питанье себе  и  собаке,  а накроха  — всем
заботам забота.
     Зимовье темнело  продавленной  крышей  за прибрежным  веретьем, в сером
оголившемся  ольшанике.   Сразу  за  избушкой  мшел  каменный  бычок-плакун,
выдавливая из-под себя иль  из себя талец, путь которого и жизнь которого на
свету была совсем коротенькой. Редко  ставят охотники зимовье в таком сыром,
заглушистом  месте,  но  на  сезон-два, видать, и рубили избушку, и  охотник
ленив был:  чтоб вода, дрова, промысел  — все рядом, на  остальное плевать.
Талец и камень  переплело, опутало  смородинником  с последними на нынешних,
маслянисто-темных побегах листьями, прихваченными морозцем;  дружной рощицей
стояли вдоль  тальца  медвежьи  дудки, уронив тряпье  обваренных  листьев  и
топорщась   мохнатостью   зонтиков;   жались  к  камню   кустики   аршинного
чая-лабазника, соря в желобок тальца круглое, пылящее семя; понизу светились
уже слепые нити незабудок и чахоточно цветущей,  но сочной  мокрицы, которая
после того, как опали и  завяли зонтичные, получила каплю света, взбодрилась
от припоздалого  солнца, от первых ли инеев;  липучка навязчиво ластилась ко
всему. Когда еще с первым вертолетом прилетал Аким, то нащипал возле  тальца
берестинку  морхлой,  недозрелой  смородины,  хрустел  косточками  черемухи,
лакомился гонобобелью и называл заросли за избушкой садом.
     Сразу за  «садом», в шаге  от  избушки  начиналась  приполярная тайга с
редкими, колотовыми  кедрачами, ершистыми ельниками, седым пихтарем в падях,
мелким чернолесьем по речке Эндэ и вздыбленным притокам ее. Но по-за речками
простиралась  ласта — местность  низкая,  закрученная  в моховые поляны, —
предвестница тундры. В ясные дни глаз доставал  подтаежье — ничего хитрого:
в какой-нибудь полсотне верст на север, может, и ближе — шестьдесят седьмая
параллель  — Полярный круг.  Аким пытался «оформить»  эту  самую параллель,
зрительно представить  ее в виде границы.  И хотя  он  в Заполярье  родился,
вырос,  все видел и  знал, при научном  слове  «параллель» у  него в  голове
преображалось, жизнь  и местность обретали какие-то иные формы,  и выходило,
что  по эту сторону  параллели  —  лес,  ягоды, кустарники, боровая  птица,
лесной зверь,  а  по ту — сразу  же  голая  тундра, испятнанная  озерами, и
ничего там нет, кроме мха и кустарников, уток да гусей, песцов и куропаток.
     Поймавшись  взглядом  за угол зимовья, Аким  с  удовольствием  отметил:
осадка избушки  та же, что и ранней осенью, — значит, не мартышкин труд то,
что  талец, наладив-  шийся подмывать жилище, отведен  Акимом в гущи «сада»,
что  уперты в  набережную  стенку три  слеги  да  подлатана корой  крыша  —
человеческие  руки, они  и  строят, и  хранят, без них даже  лесная  избушка
дряхлеет.
     И все  же что-то  было  не так  с  зимовьем,  потревожено оно вроде  бы
чем-то, мох на тропке притоптан, на каменьях  сбит  и заголен; торчит  пенек
недавно срубленной ольхи; труба в черной кайме свежей сажи, стало быть, тоже
невдавно  топлена;  «сад»  шибко  смят, утоптан  у  рябящего  устья  тальца,
смородинник и вовсе обломан; на дне Эндэ блеснула крышка консервной банки; к
стене избушки  прислонено  на  скорую  руку  вырезанное  удилище,  болтается
оборванная жилка с городским  пластмассовым поплавком.  «Туристы!  —  взвыл
Аким. — Добрались, падлы! — Отрывисто,  испуганно залаяла у зимовья Розка.
— Заблудились, в рот им пароход!»
     Приткнув  долбленку  к берегу, Аким  подтянул ее,  выгреб из носа лодки
патронташ,  дождевик,  заглянул   в  ружье  —  заряжено  ли,  и,  внутренне
взъерошенный,  ожидал, как, держа пальцы  в мелких  карманах драных джинсов,
космачом,  без  шапки,  спустится  от  избушки  заросший  человек,  беспечно
поздоровается  и   выдаст   что-нибудь   кисло-шутливое   насчет  того,  что
приблудились  они с дружками, задичали, съели в избушке все, кроме бревен, и
стойко  ждали, когда  явится  хозяин зимовья — охотник, накормит, напоит  и
выведет или укажет им дорогу, спасая их для потомства и будущих великих дел.
Любителей странствовать по диким местам развелось полно,  и они не только не
трудятся, чтобы  поучиться ходить по ним, но даже и расспросить ленятся, что
это за оказия такая, тайга-то, пригодна ль она для прогулок?
     Никто  от  избушки  не  спускался.  Розка лаяла  все  растревоженней  и
звончей.  Аким  поспешил  к  зимовью,  на  ходу  отмечая  взглядом   приметы
нашествия: ведро, полное дождевой воды; пенек ольхи и щепа закраснели;  муть
отстоялась  в человеческом следу  — судя по вдавышу,  сапог  сорок  второго
размера, неделю, если  не больше, не выходили. Ага, окурок!  Окурок давний и
совсем  раскисший,  и сигарета докурена  до фильтра  —  бережливый, опытный
турист был  или  весь издержался? На подпаренном  мохом  крылечке, вросшем в
землю,  двумя  пестрыми  куропатками сидели  драные,  в пятках  смятые  кеды
подросткового размера. «Тихий узас! —  волосы на голове Акима зашевелились.
— Мужик с парнишкой! Умерли!..»
     Аким  толкнул  дверь  —  она не  подалась.  Он опустил с  плеча ружье,
прислонил  его к стене,  схватил деревянную ручку обеими  руками, пнул дверь
ногой, навалился плечом. Сыро хлюпнув, она нехотя  отворилась. Акима втащило
на двери в жилье и там чуть не сшибло едучим,  застоявшимся запахом  гнили и
мочи. …
     Промаргиваясь на мутное, в серых разводах окошко с пятнышками прилипших
к стеклу  комаров и лесной тли —  окно не протирали,  некогда  было  или не
догадались,  Аким  обхватывал  глазами  избушку:  с  подоконника,  тесанного
нехитрым топором безвестного охотника,  свисала  грязная  цветастая кепочка,
вытянув целлофановый козырек утиным клювом, — при  бедном таежном убранстве
избушки  совсем неуместная и  жалкая вещь;  на столе тюбик  противокомариной
мази,  грязный, почти выдавленный;  здесь  же  темные очки  в  перламутровой
оправе;   золотые   часики,   светящиеся  цветком-   стародубкой;   россыпью
неошелушенные кедровые шишки; котелок  почему-то  на  полу, в нем деревянная
ложка  с  рыжим  черенком;  топорщилась  рваной  жестью  неумело   открытая,
уроненная набок  банка,  из нее  вытекла, плотным слоем пыли облипла лужица;
голубая  сумка  с  голубем на  боку;  изодранный  городской  плащик-болонья;
громадный рюкзак с раздернутой пастью; топор — чем-то очень знакомый топор,
рядом чехол от топора валяется; возле печи щепа, ореховый мусор, печь  давно
холодная, в избушке настоялся мозглый смрад.
     Кучей  лежащее на нарах  тряпье, сверху придавленное изъеденной  мышами
оленьей шкурой, зашевелилось, и из-под него заглушенно донеслось:
     — Го… Го… Го-го…
     Аким  бросился  к  топчану,  поднял   шкуру,  разрыл   тряпье,  откинул
скомканную  палатку  и в  грязнющем спальном  мешке обнаружил  беспамятного,
горячего подростка. Вместо лица у него  был костяк,  туго  обтянутый как  бы
приклеенной  к  нему  восковой  кожей,  оскалились  зубы,  заострился   нос,
выпятилась  кость   лба  —  печать  тления  тронула  человека.  Преодолевая
отвращение,  Аким сдернул  с него изопрелые джинсы,  вместе с  ними паутиной
стянулось что-то похожее на женские  колготки, и  скоро  обнаружился фасонно
шитый, вяло болтающийся на опавшей груди атласный бюстгальтер.
     «Ба-а-ба-а-а!» — отшатнулся Аким.

Опомнился он лишь через несколько дней, когда вышел из избушки на берег
Эндэ и увидел в устье тальца на промытом песке и стеклянно  мерцающей гальке
что-то пышноперое,  головастое,  по-поросячьи сыто,  вроде бы  и высокомерно
поглядывающее круглыми зоркими глазками.  Упятившись  в заросли забоки, Аким
махом слетал в  избушку, схватил ружье и  дуплетом  опрокинул нежившегося на
щекочущей струйке нарядного тайменя. Громом выстрела  так рвануло по речке и
по тайге, что  вроде  дверь  распахнулась в  мир, и Аким  начал  слышать все
вокруг и ощущать себя.
     Три дня  и три бессонные ночи провел он в полной отключенности от мира,
одолевая смерть, спасая  человека  —  женщину  иль девчонку — не  поймешь,
истощала  от  голода, иссохла  от телесного жара и  болезни,  сделалась  что
утка-хлопунец,  вся жидкая, кожа на ней оширшевелая. Одним горлом, безъязыко
она  выбулькивала: «Го-го, го-го,  го-го…» Аким прилеплялся ухом  к  спине
больной, и она,  чуя его,  переставала  турусить, замирала в  себе. Хрипело,
хрюкало,  постанывало под  обеими лопатками, под обвисшей, дряблой кожей. По
всему измученному, вытрясенному  до костей  телу шла испепеляющая работа, не
одну, не две, а сразу несколько скрипучих сухостоин качала болезнь в глубине
человеческого  нутра,  туда-сюда катала немазаную телегу.  «Воспаление»,  —
словно  бы  услышав  смертный  приговор  кому-то  из  близких  и  бессильный
облегчить  участь  приговоренного, Аким мучился тем, что  сам  вот  остается
жить, дышать, до человека же  рукой  подать, но  он как бы недоступен и  все
удаляется, удаляется…
     Не  дал  Аким  ходу  таким  мыслям,  переборол свою  расслабленность  и
растерянность, перетряхнул аптечку,  назвал себя вслух  молодцом  за то, что
среди самых ценных  грузов захватил ее с первым ходком в долбленке. Невелика
аптечка, да и ту друг Колька навязал, а ценность ее в том, что главные в ней
лекарства  — против простуды. Обихаживая избушку, Аким  нагрел воды и вымыл
девушку, девочку ли на забросанном лапником полу.
     Облеплял ее  горчичниками, натирал спиртом,  делал  горячие  компрессы,
отпаивал  ягодным сиропом,  суетился, бегал весь потный, задохшийся от жары,
но отчетливо помнил:  надо экономно расходовать лекарства, больницы и аптеки
здесь нету.  Лечить больную следует осторожно,  жизнь в ней едва теплится, и
себя  надо беречь, очень беречь. Первый день в одной рубахе, сопрелый шастал
на  улицу, засопливел, давай скорее лечиться:  пришлепал  себе горчичники на
спину,  докуда рука  доставала, таблетку проглотил —  как рукой сняло, а то
шибко испугался  — запропадет он — все, и все  здесь,  в изгоне,  пропадут
вместе с  ним.  Он и  Розку не забывал кормить, и сам  ел, пусть на  ходу,  в
пробег, но хоть раз  в день да  горячую пищу. Никогда в  жизни  Аким  еще не
берег так сам себя, не заботился о своей персоне,  да, признаться, никогда в
жизни он так крайне никому и  нужен не  был, разве что  братьям, сестрам  да
матери.  Но где, когда  это было?  Прошлое затмилось бродячей жизнью. Больше
всего Аким  боялся разжариться в тепле, расслабнуть, уснуть. В голове у него
поднялся кровяной шум, в коленях сделалось мягко, поташнивало, как он думал,
от  табаку;  он  старался  меньше курить, не  садиться надолго, а толчись на
ногах, занимать себя разнодельем.
     Выпотрошив тайменя, Аким присолил его  по разрезанному хребту и повесил
за хвост на дерево, пусть обвянет, обдуется жирная рыбина. Из кусочка головы
и подгрудных плавников тайменя он варил уху, начистив в  нее без экономии аж
четыре картофелины! Ничего не жалко! Надо человека поднимать.
     А  зверовство?   Промысел?  Под  договорчик-то   аванс   взят,  пятьсот
рубликов!..  А-а, как-нибудь выручится, выкрутится, не впервой в  жизни горы
ломать, да из-под горы выламываться, главное  — человека спасти!  Там видно
будет, что и как.
     Но вначале-то, когда  сутки катились колесом,  так, что спиц не видать,
он не успевал  ни о чем думать: ни про охоту, ни про план,  ни про то, где и
как он отработает аванс… Замечать время, считать дни и горевать «о  плане»
охотник начал уже после того, как легла в тайге полная, глухая осень. Где-то
там,  в  России,  в  Москве,  падали  нарядные  листья,  дети  из детсадов и
влюбленные девочки собирали их  в  букеты,  а здесь, в  Приполярье,  лишь  в
заветрии   там-сям   трепало   шубный   лист   на  березах,  пусть   мелкий,
примороженный, но все же освещенный прощальной желтизной, охваченный грустью
увядания.  А по заостровкам,  возле мокрых лайд, в щелках кипунов лист так и
остался  недоспелым.  Жевано  болтался  он,  не успев  окрепнуть,  отцвести,
увянуть,  в  холодные  утренники  жестяно  звенел  под  ветром  и  взрывался
шрапнелью, если  из зарослей взлетала птица.  Много  еще было  неосыпавшейся
черемухи на  островах  и в заветриях на берегу, от морозцев  ягода сделалась
мягче, слаще. На черемуху и редкую здесь  рябину слетались глухари, рябчики.   
Неопавший  мелкий лист,  недоспелая  ягода,  рябчики,  долго  не  надевающие
«штаны», стало быть, не обрастающие пухом на лапах, устало парящие болота —
все это признаки затяжной, расхлябистой осени.
     В избушке, на прибранных нарах, застеленных ситцевым пологом, в мужском
теплом  белье,  вытянувшись, лежала  девушка — теперь Аким  знал  точно  —
девушка,  у нее  были отбелены  волосы, но давно отбелены,  и она  сделалась
пестрая. Больше чем на четверть отросли у нее волосы орехового цвета,  свои.
Аким  вымыл,  вычесал  из них весь гнус,  а  в тех,  неродных  волосах,  что
ковылью-травой струились ниже, гнус не  держался.  Глаза  девушки, сваренные
жаром, были еще кисельно размазаны, затемнены со дна,  но уже гасла краснота
на белках, по  ободкам зрачков,  точнее, из-за  них начинала натекать хоть и
жиденькая, но уже  теплом согретая  голубизна.                                                                                                           Заостренные  скулы  девушки,
спекшиеся  губы, тени  в  подглазьях,  резко  очерченные  брови  и  ресницы,
все-все,  как  бы  отдельно  обозначенное  и  обложенное болезнью,  виделось
отчетливо на бледном,  истончившемся лице. Высокая,  круто изогнутая  шея  в
мелких слабеньких  жилках вызывала такую жалость, что и выразить невозможно.
Придерживая голову девушки, Аким  поил ее из кружки теплой, наваристой ухой,
приговаривая:
     — Пей! Пей! Кушай. Тебе надо много кушать. Ты меня понимаешь?
     Девушка  прижмурила ресницы и какое-то время не могла  их открыть — не
хватало сил.
     —  Го-го!  —  прогорготало ее  горло. Больная пробовала поднять руку,
пытаясь  показать  что-то. По бреду больной, по вещам, по следам  и порубкам
Аким уяснил: в избушке было двое, девушка и мужчина. Скорей всего мужчину-то
и звали Гогой или Григорием, или еще как-то, на букву «г», о нем-то и хотела
девушка  попытать или  сообщить, куда  тот делся,  и поискать просила своего
связчика, мужа ли.
     Аким делал  вид, будто не понимает просьбы больной, потому  что одну ее
оставлять пока нельзя. Гога же или Григорий скорее всего утерялся в тайге, и
найти его  — дело  длинное, головоломное, почти  невозможное, однако искать
все равно  придется. Приговоренно  вздохнув,  охотник  вытирал  девушке губы
полотенцем  и про себя удручался: «Ё-ка-лэ-мэ-нэ! Вот попал так попал  — ни
кина, ни охоты!» — такую жалобу  ему один товарищ-скиталец написал когда-то
с целинных  земель. Акиму так смешно было, что сделалась та жалоба-вопль его
поговоркой.
     И  вот   черная  струйка  градусника  первый  раз  уперлась  в  красную
перекладину и замедлилась. Аким стряхнул градусник,  снова сунул его девушке
под  руку. Температура стояла на тридцати  семи. Аким щелкнул пальцами, даже
стукнул  себя по колену, утер лицо  рукой и, шумно выдохнув: «Пор-рядок!» —
напоил больную  отваром из трав и чаем  с брусникой. Сразу  стало невыносимо
держать себя на ногах,  голову  долило  — так  убайкался за эти дни. Бросив
телогрейку на  кедровый  лапник,  он собрался  соснуть часок,  но пробудился
засветло. Вскрикнув: «Ё-ка-лэ-мэ-нэ!» — бросился к больной, думая, что  она
умерла…
     Нет,  девушка  не умерла  и  даже в сухом лежала. Но сил  на  то, чтобы
остаться сухой, потратила  так много,  что опять  впала  в  забытье, и у нее
подскочила температура.  «Фершал, н-на мать!» — изругал себя Аким и стал на
ночь  пускать  в  зимовье Розку.  Собака  поначалу от приглашения  деликатно
уклонялась.  Чувствовала себя в избушке  стесненно,  когда ни посмотришь  —
шевельнет хвостом  и  к порогу. Но  словно  бы что-то уразумев, смирившись с
участью, с  придавленным, бабьим  стоном вздохнула и легла у  дверей.  Ночью
Розка  часто  вскидывала   голову,  смотрела  на   нары,   принюхивалась  и,
успокоившись,  шарилась  зубами   в   своей  шерсти,   выщелкивала  кого-то,
зализывала  взъерошенное  место, приглаживая себя.  Чуткому  уху  охотника и
такого шума доставало, чтоб  не проваливаться на бесчувственное дно забытья,
а спать впросон.
     Через неделю после того, как опала температура у больной, тайгу оглушил
первый звонкий утренник, и в это же утро, тяжело переворачивая язык, девушка
назвала  свое  имя  — Эля. Услышав себя,  она растерялась, заплакала.  Аким
гладил ее по голове, по чистому волосу, успокаивал, как умел. С того дня Эля
принялась торопливо есть, не  стыдилась жадности —  накапливала  силу. Чуть
окрепнув, уже настойчивей заговорила:
     — Надо Го-гу… Надо… Там…  — приподняв  руку, показала больная в
сторону Эндэ.
     Аким  еще  в  первый  день  своего   пребывания  в   зимовье  обнаружил
зацепленную  в щели бревна  своедельную блесну  с  обломанным  якорьком;  на
подоконнике белели  обрывки лесок,  ржавело заводное  колечко. «Рыбак!  Ушел
рыбачить. Утонул,  наверно.  Где,  как я его найду! А  что, если?..» — Аким
запрещал себе думать о том, что напарник девушки, муж ли, ушел, бросил ее —
столь черна была эта мысль. Утонул, заблудился, ушел  ли неведомый тот Гога,
а искать  его изволь  — таков закон тайги, искать в надежде, что человек не
пропал, ждет выручку, нуждается в помощи.  Однако прежде следовало перевезти
от  устья  Эндэ груз. После  стеклянистого утренника,  после  светлой  этой,
короткой, предзимней тишины может разом пасть сырая непогодь, снежная заметь
и укрепится зима.

Натопив  печку, поставив  в изголовье девушки  поллитровый  термосок со
сладким  чаем,  Аким  плыл  вниз  по Эндэ, слегка  подправляя  лодку  легким
кормовым  веселком,  зорко  оглядывал  берега  и  за первым  же  шивером, на
обмыске,  занесенном  темным  таежным песком,  заваленном  колодником, среди
которого  хозяйски стоял приосадистый  кедр  без  вершины, приметил  строчки
собольих  следов  и  молчаливо,  не  по  туловищу юрко стрельнувшую  в кусты
парочку воронов. Аким подвернул  к берегу. До  пояса  замытый песком,  возле
воды лежал человек с выгрызенным  горлом и попорченным лицом. «Когда утонул,
вода стояла выше, — отметил Аким и томко, как-то даже безразлично размышлял
дальше: —  Дождей не было, тальцы в  горах перехватило, снег там захряс, не
сочится».
     Причитала ронжа на кедре, опустившем до земли полы старой, непродуваемо
мохнатой шубы. Было это главное в округе  дерево, по  главному-то и рубануло
молнией, отчекрыжило  вершину,  вот  и  раздался  кедр вширь,  разлапился, в
гущине рыжеют  шишки, не оббитые  ветром,  крупные, отборные шишки. Одна вон
покатилась, сухо цепляясь за  кору, пощелкивая о сучки. Ворон  со старческим
ворчанием возился в кедре, сшевелил выветренную шишку.  Где-то совсем близко
по-кошачьи шипел соболь — вовсе  это редко, потайная зверушка, не  пуганая,
значит.
     Под утопленником нарыты  норки. Человек был не крупный,  но  грудастый,
круглокостный.  Из  глубины  страшного,  выеденного  рта  начищенно  блестел
стальной зуб. Бакенбардики,  когда-то форсистые, отклеились, сползли с кожей
щек к ушам,  висели моховыми  лохмотьями. Пустые  глазницы  прикрыло белесой
лесной паутиной.
     «О-о-ох ты,  разохты! Ё-ка-лэ-мэ-нэ!» —  выдохнул Аким и, ко всему уже
готовый,  но растревоженный железным зубом, бакенбардами и  коротко, походно
стриженными волосами, принялся разгребать покойного. Вытащив труп из  песка,
он первым делом глянул на кисть правой  руки. На обезжиренной, выполосканной
до  белизны  коже  руки, под  первым,  когда-то  смуглым  слоем, обновленно,
вылупленно голубела наколка «Гога» — аккуратная наколка, мелконькая, не то,
что у Акима, уж  ему-то на «Бедовом»  наляпали якорей,  кинжалов, русалок  и
всякого зверья. Человек этот, Гога, умел беречь свое нагулянное тело.
     Заставляя себя надеяться, что это  все-таки наваждение —  больно много
всего на одного  человека:  сперва  девка,  часующая  на  нарах,  теперь вот
мертвеца  Бог послал,  да  еще  как  будто и знакомого, пускай не  друга, не
товарища  при жизни…  Нет,  почему же? Это  он,  Гога, не считал людей  ни
друзьями, ни товарищами,  он  сам по себе  и для  себя жил, Акиму  же  любой
человек, в тайге встреченный, — свой человек…» …

Читать  …   Сон о белых горах 01                                                                                       ***    Сон о белых горах 02

***      Сон о белых горах 03

***  Сон о белых горах 04

***  Сон о белых горах 05

***      Сон о белых горах 06

***    Сон о белых горах 07

***      Сон о белых горах 08

***    Сон о белых горах 09

Виктор Астафьев. Повествование в рассказах » Царь-рыба». Часть первая                                                                                                           Иллюстрации художника В. ГАЛЬДЯЕВА к повествованию в рассказах Виктора Астафьева «Царь-рыба»                                                      ***  повествование в рассказах, Страницы книги, Виктор Астафьев, текст, Сон о белых горах, книга, художник В. ГАЛЬДЯЕВ, Царь-, Сон о белых горах 01, чтение         ***

Как найти рассказ на Яндекс Дзен? Войдите на сайт zen.yandex.ru, введите ключевое слово по тематике статьи или название канала, а после задайте поиск. Как вариант, зайдите в любой браузер, а после вбейте site:zen.yandex.ru и ваш «ключ» для поиска. Ниже рассмотрим все способы, как найти публикацию в Яндекс Дзен, разберемся с особенностями и сложностями процесса. Также поговорим о том, можно ли увидеть историю просмотров на сервисе или отыскать интересующий рассказ иным способом.

Как искать статьи

В процессе пользования Zen бывают ситуации, когда вы начали читать какой-то материал, закрыли ленту, а потом захотели вернуться к изучению текста. При этом отыскать рассказ с первого раза не удается. Возникает логичный вопрос, как происходит поиск статей на Яндекс Дзен, и какой из вариантов наиболее эффективный. Ниже рассмотрим два базовых пути, как выполнить работу — сделать ее с помощью самого сервиса Dzen или через браузер.

Поиск рассказа в Zen

Для начала разберемся, как найти рассказы из Дзена непосредственно через ленту новостей. Здесь имеется два базовых пути:

1. Ключевые слова. Наиболее простой путь — использованием запомнившихся ключевых слов / фраз в прочтенных материалах. При выборе такого метода необходимо искать в Дзене статьи и Яндекс Дзен по более длинным запросам. Если вводить только одно-два слова, будут выдаваться какие-то каналы или огромное количество рассказов. Разобраться в последних будет крайне трудно. Для ускорения поиска рекомендуется использовать «звездочку», которая вставляется для добавления новых вариантов.
2. Каналы. Как вариант, можно найти статью в Яндекс Дзен по каналу пользователя. Такой метод подходит для случаев, когда вы знаете эти данные в привязке к интересующему материалу. После успешного поиска останется только найти в списке статью. Если у автора не сотни таких рассказов, сделать это не составит труда. Чтобы быстрее найти статью в Яндекс Дзен, воспользуйтесь инструментом Ctrl+F. После его нажатия введите ключевые слова в открывшееся окно, чтобы быстрей найти материал.

Через браузер

Если рассмотренные выше шаги не дали результата, попробуйте найти статью в Яндекс Дзен через веб-проводник. При выборе этого варианта также доступно несколько методов, на которых мы остановимся подробнее.

Способ №1:

1. Войдите на главную страницу веб-проводника.
2. Перед тем как найти публикацию в Яндекс Дзен, сделайте обычный запрос.
3. После него укажите строчку site:zen.yandex.ru.
4. Посмотрите в рассказы, которые предложены в строке выдачи.
5. Найдите нужный рассказ в списке.

Способ №2:

1. Зайдите веб-проводник.
2. Введите поисковый запрос с учетом того, какую нужно искать статью в Дзен.
3. Добавьте после него название сайта русскими буквами.
4. Отыщите интересующий вас рассказ.

В таком случае выдаются немного иные результаты, но общий алгоритм действий такой же.

Способ №3:

1. Войдите в веб-проводник.
2. Введите пару слов, которые запомнили. Постарайтесь их вспомнить перед тем как искать статью в Яндекс Дзен.
3. Добавьте к нему «+» для обязательного поиска (иногда «!», если помните форму слова).
4. Заключите слова в кавычки.
5. Добавьте строчку site:zen.yandex.ru.
6. Итоговый запрос должен получиться в следующей форме — как сделать булку + «по-французски» site:zen.yandex.ru.
7. Добавьте часть / полное название канала (по возможности).
8. Отыщите рассказ в приведенном перечне.

Способ №4:

1. Зайдите в браузер.
2. Введите «Яндекс Дзен», а потом ключевые слова, которые запомнили.
3. После этих данных укажите date:>20211112.
4. Запустите поиск.

Такой вариант позволяет найти последний рассказ на Дзен, если вы знаете, когда он был добавлен. В приведенном выше варианте установлена дата отсчета 11 декабря 2021 года, но можно поставить любую другую. Кроме того, день можно выставить вручную в настройках самого веб-проводника.

Можно ли посмотреть историю просмотров статей

Многие пользователи спрашивают, как найти прочитанный рассказ на Dzen, и можно ли это сделать. Наиболее простой путь — воспользоваться историей просмотров. Также отметим, что сервис запоминает интересы пользователей, а также посты, которые он лайкнул или добавил комментарий. При этом на создание персональной ленты идет около двух недель, поэтому приходится подождать.

При этом найти последний прочитанный рассказ на Dzen и полную информацию о посещенных страницах можно только в приложении. Для этого сделайте следующее:

1. Войдите в программу.
2. Кликните на пункт «Профиль».
3. Выберите соответствующий пункт «История».
4. Посмотрите на список рассказов, которые был прочитан последнее время.

Если стоит вопрос, как найти в Яндекс Дзен прочитанную статью через веб-проводник, сделать это сложнее. Здесь можно увидеть только активность без подробных сведений о движении по сайту.

Альтернативный путь — поиск истории в браузере. К примеру, в Гугл Хром сделайте следующее:

1. Жмите на три точки справа вверху.
2. Кликните на пункт «История» и еще раз «История».

Здесь остается найти рассказ, который вы недавно читали на Яндекс Дзен. Исключением являются случаи, когда вы периодически чистите историю. В таком случае отыскать интересующий материал не получится. Аналогичным путем можно воспользоваться и в других веб-проводниках. Достаточно зайти в меню, а после перейти в историю.

В комментариях расскажите, какой из приведенных выше вариантов вам подошел, и как еще проще всего найти рассказ на Яндекс Дзен.