Отзыв на рассказ толстого пожар

В жнитво мужики и бабы ушли на работу. В деревне остались только старые да малые. В одной избе оставались бабушка и трое внучат. Бабушка истопила печку и легла отдохнуть. На нее садились мухи и кусали ее. Она закрыла голову полотенцем и заснула. Одна из внучек, Маша (ей было три года), открыла печку, нагребла угольев в черепок и пошла в сени. А в сенях лежали снопы. Бабы приготовили эти снопы на свясла . Маша принесла уголья, положила под снопы и стала дуть. Когда солома стала загораться, она обрадовалась, пошла в избу и привела за руку брата, Кирюшку (ему было полтора года, и он только что выучился ходить), и сказала: «Глянь, Килюска, какую я печку вздула». Снопы уже горели и трещали. Когда застлало сени дымом, Маша испугалась и побежала назад в избу. Кирюшка упал на пороге, расшиб нос и заплакал; Маша втащила его в избу, и они оба спрятались под лавку. Бабушка ничего не слыхала и спала. Старший мальчик, Ваня (ему было восемь лет), был на улице. Когда он увидал, что из сеней валит дым, он вбежал в дверь, сквозь дым проскочил в избу и стал будить бабушку; но бабушка спросонков ошалела и забыла про детей, выскочила и побежала по дворам за народом. Маша тем временем сидела под лавкой и молчала; только маленький мальчик кричал, потому что больно разбил себе нос. Ваня услыхал его крик, поглядел под лавку и закричал Маше: «Беги, сгоришь!» Маша побежала в сени, но от дыма и от огня нельзя было пройти. Она вернулась назад. Тогда Ваня поднял окно и велел ей лезть. Когда она пролезла, Ваня схватил брата и потащил его. Но мальчик был тяжел и не давался брату. Он плакал и толкал Ваню. Ваня два раза упал, пока дотащил его к окну, дверь в избе уже загорелась. Ваня просунул мальчикову голову в окно и хотел протолкнуть его; но мальчик (он очень испугался) ухватился ручонками и не пускал их. Тогда Ваня закричал Маше: «Тащи его за голову!» – а сам толкал сзади. И так они вытащили его в окно на улицу и сами выскочили.

В жнитво мужики и бабы ушли на работу. В деревне остались только старые да малые. В одной избе оставались бабушка и трое внучат. Бабушка истопила печку и легла отдохнуть. На нее садились мухи и кусали ее. Она закрыла голову полотенцем и заснула. Одна из внучек, Маша (ей было три года), открыла печку, нагребла угольев в черепок и пошла в сени. А в сенях лежали снопы. Бабы приготовили эти снопы на свясла . Маша принесла уголья, положила под снопы и стала дуть. Когда солома стала загораться, она обрадовалась, пошла в избу и привела за руку брата, Кирюшку (ему было полтора года, и он только что выучился ходить), и сказала: «Глянь, Килюска, какую я печку вздула». Снопы уже горели и трещали. Когда застлало сени дымом, Маша испугалась и побежала назад в избу. Кирюшка упал на пороге, расшиб нос и заплакал; Маша втащила его в избу, и они оба спрятались под лавку. Бабушка ничего не слыхала и спала. Старший мальчик, Ваня (ему было восемь лет), был на улице. Когда он увидал, что из сеней валит дым, он вбежал в дверь, сквозь дым проскочил в избу и стал будить бабушку; но бабушка спросонков ошалела и забыла про детей, выскочила и побежала по дворам за народом. Маша тем временем сидела под лавкой и молчала; только маленький мальчик кричал, потому что больно разбил себе нос. Ваня услыхал его крик, поглядел под лавку и закричал Маше: «Беги, сгоришь!» Маша побежала в сени, но от дыма и от огня нельзя было пройти. Она вернулась назад. Тогда Ваня поднял окно и велел ей лезть. Когда она пролезла, Ваня схватил брата и потащил его. Но мальчик был тяжел и не давался брату. Он плакал и толкал Ваню. Ваня два раза упал, пока дотащил его к окну, дверь в избе уже загорелась. Ваня просунул мальчикову голову в окно и хотел протолкнуть его; но мальчик (он очень испугался) ухватился ручонками и не пускал их. Тогда Ваня закричал Маше: «Тащи его за голову!» — а сам толкал сзади. И так они вытащили его в окно на улицу и сами выскочили.

Лягушка и лев

Лев услыхал — лягушка громко квакает, и испугался. Он подумал, что большой зверь так громко кричит. Он подождал немного, видит — вышла лягушка из болота. Лев раздавил ее лапой и сказал: «Вперед не рассмотревши, не буду пугаться».

У одного индейца был слон. Хозяин дурно кормил его и заставлял много работать. Один раз слон рассердился и наступил ногою на своего хозяина. Индеец умер. Тогда жена индейца заплакала, принесла своих детей к слону и бросила их слону под ноги. Она сказала: «Слон! ты убил отца, убей и их». Слон посмотрел на детей, взял хоботом старшего, потихоньку поднял и посадил его себе на шею. И слон стал слушаться этого мальчика и работать для него.

Обезьяна и горох

Обезьяна несла две полные горсти гороху. Выскочила одна горошинка; обезьяна хотела поднять и просыпала двадцать горошинок. Она бросилась поднимать и просыпала все. Тогда она рассердилась, разметала весь горох и убежала.

Как мальчик рассказывал о том, как он перестал бояться слепых нищих

(Рассказ)

Когда я был маленький, меня пугали слепыми нищими, и я боялся их. Один раз я пришел домой, а на крыльце сидело двое слепых нищих. Я не знал, что мне делать; я боялся бежать назад и боялся пройти мимо них: я думал, что они схватят меня. Вдруг один из них (у него были белые, как молоко, глаза) поднялся, взял меня за руку и сказал: «Паренек! что же милостыньку?» Я вырвался от него и прибежал к матери. Она выслала со мною денег и хлеба. Нищие обрадовались хлебу, стали креститься и есть. Потом нищий с белыми глазами сказал: «Хлеб твой хороший — спаси бог». И он опять взял меня за руку и ощупал ее. Мне его стало жалко, и с тех пор я перестал бояться слепых нищих.

Дойная корова

У одного человека была корова; она давала каждый день горшок молока. Человек позвал гостей; и чтобы набрать для гостей больше молока, он десять дней не доил коровы. Он думал, что на десятый день корова даст ему десять кувшинов молока.

Но в корове перегорело все молоко, и она дала меньше молока, чем прежде.

Китайская царица Силинчи

У китайского императора Гоангчи была любимая жена Силинчи. Император хотел, чтобы весь народ помнил его любимую царицу. Он показал жене шелковичного червя и сказал: «Научись, что с этим червяком делать и как его водить, и тебя народ никогда не забудет».

Силинчи стала смотреть червей и увидала, что когда они замирают, то на них бывает паутина. Она размотала эту паутину, спряла ее в нитки и соткала шелковый платок. Потом она приметила, что черви водятся на тутовых деревьях. Она стала собирать лист с тутового дерева и кормить им червей. Она развела много червей и научила свой народ, как водить их.

С тех пор прошло пять тысяч лет, а китайцы до сих пор помнят императрицу Силинчи и в честь ее празднуют.

Стрекоза и муравьи

Осенью у муравьев подмокла пшеница: они ее сушили. Голодная стрекоза попросила у них корму. Муравьи сказали: «Что ж ты летом не собрала корму?» Она сказала: «Недосуг было: песни пела». Они засмеялись и говорят: «Если летом играла, зимой пляши».

Мышь-девочка

Один человек шел подле реки и увидал, что ворон несет мышь. Он бросил в него камень, и ворон выпустил мышь; мышь упала в воду. Человек достал ее из воды и принес домой. У него не было детей, и он сказал: «Ах! если б эта мышь сделалась девочкой!» И мышь сделалась девочкой. Когда девочка выросла, человек спросил ее: «За кого ты хочешь замуж?» Девочка сказала: «Хочу выйти за того, кто сильнее всех на свете». Человек пошел к солнцу и сказал: «Солнце! моя девочка хочет выйти замуж за того, кто сильнее всех на свете. Ты сильнее всех; женись на моей девочке». Солнце сказало: «Я не сильнее всех: тучи заслоняют меня».

Человек пошел к тучам и сказал: «Тучи! вы сильнее всех; женитесь на моей девочке». Тучи сказали: «Нет, мы не сильнее всех, ветер гоняет нас».

Человек пошел к ветру и сказал: «Ветер! ты сильнее всех; женись на моей девочке». Ветер сказал: «Я не сильнее всех: горы останавливают меня».

Человек пошел к горам и сказал: «Горы! женитесь на моей девочке; вы сильнее всех». Горы сказали: «Сильнее нас крыса: она грызет нас».

Тогда человек пошел к крысе и сказал: «Крыса! ты сильнее всех; женись на моей девочке». Крыса согласилась. Человек вернулся к девочке и сказал: «Крыса сильнее всех: она грызет горы, горы останавливают ветер, ветер гонит тучи, а тучи заслоняют солнце, и крыса хочет жениться на тебе». Но девочка сказала: «Ах! что мне теперь делать! как же я выйду замуж за крысу?» Тогда человек сказал: «Ах! если б моя девочка сделалась опять мышью!»

Из девочки сделалась мышь, и мышь вышла замуж за крысу.

Курица и золотые яйца

У одного хозяина курица несла золотые яйца. Ему захотелось сразу побольше золота, и он убил курицу (он думал, что внутри ее большой ком золота); а она была такая же, как и все курицы.

В жнитво мужики и бабы ушли на работу. В деревне остались только старые да малые. В одной избе оставались бабушка и трое внучат. Бабушка истопила печку и легла отдохнуть. На неё садились мухи и кусали её. Она закрыла голову полотенцем и заснула.

Одна из внучек, Маша (ей было три года), открыла печку, нагребла угольев в черепок и пошла в сени. А в сенях лежали снопы. Бабы приготовили эти снопы на свясла.

Маша принесла уголья, положила под снопы и стала дуть. Когда солома стала загораться, она обрадовалась, пошла в избу и привела за руку брата Кирюшку (ему было полтора года, и он только что выучился ходить), и сказала:
— Глянь, Килюска, какую я печку вздула.Снопы уже горели и трещали. Когда застлало сени дымом, Маша испугалась и побежала назад в избу. Кирюшка упал на пороге, расшиб нос и заплакал; Маша втащила его в избу, и они оба спрятались под лавку. Бабушка ничего не слыхала и спала.
Старший мальчик Ваня (ему было восемь лет) был на улице. Когда он увидал, что из сеней валит дым, он вбежал в дверь, сквозь дым проскочил в избу и стал будить бабушку; но бабушка спросонок ошалела и забыла про детей, выскочила и побежала по дворам за народом.
Маша тем временем сидела под лавкой и молчала; только маленький мальчик кричал, потому что больно разбил себе нос. Ваня услыхал его крик, поглядел под лавку и закричал Маше:
— Беги, сгоришь!
Маша побежала в сени, но от дыма и от огня нельзя было пройти. Она вернулась назад. Тогда Ваня поднял окно и велел ей лезть. Когда она пролезла, Ваня схватил брата и потащил его. Но мальчик был тяжёл и не давался брату. Он плакал и толкал Ваню. Ваня два раза упал, пока дотащил его к окну, дверь в избе уже загорелась. Ваня просунул мальчикову голову в окно и хотел протолкнуть его; но мальчик (он очень испугался) ухватился ручонками и не пускал их. Тогда Ваня закричал Маше:
— Тащи его за голову! — а сам толкал сзади. И так они вытащили его в окно на улицу и сами выскочили.

Пожар в Ясной Поляне

В Ясной Поляне случился пожар. Сгорело четыре двора: два дома Фролковых 1 — 2 , один Борискин 3 , и один дом моего брата 4 . Жара была нестерпимая, стояла сушь. Как порохом мгновенно все строения были охвачены пламенем. При тушении пожара присутствовал и Лев Николаевич; усердно доставал ведрами воду из колодца и выливал ее в ушаты. А народ носил ушаты на пожар. Кто-то в спешке ударил Л. Н-ча водоносом по лбу и у него вскочила порядочная шишка.

Борьба с пожаром, однако, была безуспешна. Дома сгорели дотла и Л. Н., опечаленный, отправился домой, сожалея, что не удалось отстоять крестьянские постройки.

Как потом выяснилось, пожар начался с дома моего брата. Причиной был самовар. Из решетки самовара, поставленного в сенях, искра угодила в застреху и от этого вспыхнуло пламя. У брата погибло все: рожь, овес, новый тележный ящик, сундуки с платьями жены и матери. Я в это время был в Овсянниках у М. А. Шмидт 5 . Пока добежал до Ясной, от дворов ничего уже не оставалось, кроме обгорелых пенюшек да разваленных печей. Плач и вой погорельцев раздирали душу. Брата в деревне не было, он с утра уехал на мельницу с новиной. Загорелось без него. Я не мог себе представить его ужаса при возвращении домой. Но вот он показался на конце деревни. Он гнал лошадь, как сумасшедший. От быстрой езды телегу подкидывало на колчеях и из веретья сыпалась по дороге мука. Брат соскочил с облучка телеги, посмотрел на пожарище и зарыдал пронзительно, как дикий зверь. Глаза у него помутнели, волосы встали щетиной, он рванул на себе кафтан, схватился за ворот рубашки и, разодрав ее, начал изо всех сил бить себя по голой груди кулаком. И грудь его издавала звуки, как пустая бочка.

— Господи, что ты со мной поделал? Я Тебе и маслица покупал, и постоянно молился, за что же Ты это меня наказал? — вскрикивал он в безумии.

Я боялся подойти к нему. «Не сошел ли он с ума, еще искусает». Наконец, преодолев страх, я обратился к нему:

— Ваня, будет тебе отчаиваться — успокойся!

Он дико взглянул на меня, потом обхватил меня руками и начал целовать меня в плечо: «Дорогой братец, я стал побирушка, побирушка стал» — выл он. Мачеха наша и его жена тоже голосили. Выли и причитали на все голоса и остальные погорельцы. С отчаянием ревели дети. Над деревней стояли стоны и крики. В то время, как я успокаивал брата, я увидал, что из переулка, от кислого колодца, вышел Лев Николаевич. Он уже переоделся в чистую одежду и на лбу у него была повязка. Он направился к нам. Заметив, как мы стояли с братом обнявшись, он обошел нас мимо, только молча взглянул на нас. Подойдя к плачущим женщинам, проговорил:

— Лев Николаевич, погорел я! Теперь осталось только вот что! — и он провел пальцем по горлу. — Намедни лишь купил новый тележный ящих, 8 целковых отдал, и он погиб. Что мне делать? Что мне делать? Остались на мне одни портки, — и он приподнял ногу и показал голое колено.

— Ну, как-нибудь, Иван, будем перемогаться, Бог поможет. Не нужно отчаиваться, — заметил Л. Н.

— Эх, Лев Николаевич, за что меня Бог наказал. Все я праздники почитаю, не работаю, свечки всем святым ставлю. Эх, Господи, кого Ты обидел?!

— Не надо, Иван, роптать. Нам Бог часто посылает несчастия, любя нас, и мы должны испытания переносить с терпением.

Брат крякнул и продолжал:

— Господи, Господи, нашел кого обидеть! Ведь я только что новым плетнем двор обнес.

Он засопел носом и опять хотел завыть, но Лев Николаевич отвлек его вопросом:

— Иван, а ты куда ездил?

— На горяченскую мельницу, четверик ржицы обмолоть.

— Ну, Иван, я дам тебе на плетень хворосту и еще кое-что дам. Успокойся, и мать с женой успокой.

Все они втроем хотели броситься Льву Николаевичу в ноги, но он недовольным голосом сказал:

— Не надо этого, — и отошел от них.

Он не любил этих поклонов.

Я стоял поодаль. Лев Николаевич, поправив повязку на голове, удивленно проговорил:

— Василий, а ты откуда заявился?

Я рассказал.

— Ужасная сушь, Василий, — сказал Л. Н. — Пока я из дома бежал, все четыре двора уже пылали. Никакая сила не дала бы возможности их отстоять. Еще хорошо, что тихо, нет ветра, а то было бы еще ужаснее, полдеревни снесло бы.

Я стоял возле телеги. Лев Николаевич заглянул в нее. Он откинул веретье посмотреть муку. Но муки было не более севалки, на одни хлебы.

Л. Н. спросил:

— Иван, а где же твоя мука?

— В телеге. Где же ей быть — отозвался брат.

Я указал глазами Л. Н-чу на мучной след по дороге, Л. Н. догадался, что Иван этого еще не знал. Л. Н. сказал, смотря на меня:

— Ах, как необходима сейчас своевременная помощь, — и он направился к другим погорельцам.

Мать сказала брату:

— Ваня-дитя, нужно муку прикрыть, а то не пошел бы дождик. Брат подошел к телеге и открыл веретье. Лицо у него опять сделалось безумным. Он вспыхнул, глаза заблуждали. Он смотрел то на жену, то на меня.

Слова Льва Николаевича «необходима своевременная помощь» глубоко запали мне в душу. Я поторопился сказать брату:

— Ваня. Ты по дороге муку просыпал, веретье от быстрой езды прохудилось.

Я боялся, что он опять станет произносить дикие слова и в предупреждение этого сказал:

— Но не тужи. Мука завтра будет, — и достав из бокового кармана бумажник, отделил брату 45 целковых.

— Это на сруб, смотри, выбирай, чтобы не было скороедины. А мука завтра у вас будет.

Меня обняли и начали целовать. Мачеха стала просить у Царицы Небесной и у батюшки Миколая Угодника разных милостей для меня. Как Льву Николаевичу поклоны, так мне эти восхваления не понравились и захотелось поскорее уйти. Я тут со всеми простился, обещаясь опять быть завтра. По пути зашел к Фролковым и Борисковым, отделил и им по трояшке, и, довольный сам собою, пошел быстро вниз по деревне, в Овсянники, где осталась моя лошадь с пролеткой. В душе моей происходила борьба. «Вот, какой я благодетель», — сначала подумал я, но тут же пожалел о деньгах. — «Много истратил, сумма громадная, 54 целковых. И деньги-то с молоточка, новенькие, всё подменивал, когда получал от седоков 8 ». Но потом мне вспомились слова Л. Н-ча «необходима своевременная помощь». И у меня отлегло на душе. «Ведь и я только оказал эту необходимую своевременную помощь».

На другой день я приехал к брату. У мнея наметился план отправиться с ним по деревням в набор за мукой. Я приказал ему запречь лошадь и мы поехали. Брат стал мне говорить, что ему стыдно будет побираться, не сможет он выпрашивать подаянье, но я его утешал, говоря, что сам буду выпрашивать. Мы взяли те деревни, в которых у нас было меньше знакомых: Мясниковку, Выселки, Грецовку, а богатую, торговую Колпну обошли. От Колпны я не ожидал ничего, кроме копеечной милостыни. А если там и подали бы, то попросили бы грош сдачи. Такое явление я видывал и в городе. Подадут безделицу, а то и просто скажут «Бог подаст», зато уж на украшение храма отсыпят сотни и тысячи для получения себе царства небесного. Последняя деревня у нас была Дворики. Мы досыпали в ней воз ржи и едва стянули веретье.

Приехали к себе в Ясную Поляну ко двору, радость была неописанная. Мать сунула руку в воз и сказала:

— Какая сухая, сушить нечего. Прямо на мельницу.

Я, довольный, сказал:

— Вот вам рожь и мука. Пускай богатые дивуют, на что голые пируют.

Слез уж не было, на лицах была радость и довольство. Я распростился с семейством брата и обещался быть через недельку или две. Проходя мимо ворот проспекта, я остановился и подумал:

— Не зайти ли ко Л. Н-чу? — Но постоял, махнул рукой и пошел дальше.

— После как-нибудь, а то, небось, гости или нет дома.

Вернулся я домой в Тулу. Как говорит поговорка: «День прогуляешь — недели не натянешь». Работник мой запьянствовал, выручку не привозил, не раз ночевал в участке, испортил лошадь. Убыток мне был громадный, и домашние встретили меня с ропотом.

Целый месяц я поправлял свое хозяйство. Наконец опять все привел в порядок и вспомнил о брате. «Поеду, проведаю его, порадуюсь его стройке, повидаюсь и со Львом Николаевичем, давно его не видел».

Построечка у брата была хорошенькая, хата просторная: семи и восьми аршин, кругом лесок ровный, без скороединки, двор уже обнесен новым плетнем, на одно звено пораздел, только оставалось накрыть крышу. Весело мне было на все это смотреть. Где недавно было горе, теперь стала радость. Во время чаепития брат мне много рассказывал о Л. Н-че. Мачеха при этом то и дело делала крестные знамения, обращалась в святой угол и молила «Царицу Небесную троеручицу» удесятерить счастье Льва Николаевича и мое.

— Да, дорогой братец, Василий Степаныч, — рассказывал брат, — Льва Миколаевича не легко понять. Его может раскусить только умный, полированный человек. А мы до сих пор его не понимали, были слепые.

— Он, Лев Николаевич, святой человек, — прошептала мачеха и протерла фартуком глаза.

— После пожара, — продолжал брат, — стал Лев Николаевич похаживать к нам на пепелище, каждый день, а то и не один раз, а по два, по три раза на дню. То с тем поговорит, то с другим посоветуется. Пройдет по пожарищу, кочеружечку какую ногой толкнет, палкой что-нибудь ковырнет, железку какую откопает, поднимет, повертит в руках, отшвырнет к сторонке, скажет: «Не забудь убрать, это скобочка, еще на что-нибудь пригодится». Потом кругом двора обойдет, шагами обмерит, вынет книжечку, черканет что-то карандашом… Подошел к печке, взглянул в нее и говорит: «Иван, у тебя только по один год хороша печка, остальное переклади с трубою, сотни три понадобится подкупить»…

Раз велел он погорелым к нему вечером придти. Приходим. Выходит он к нам и видим в руке у него деньги, бумажки. Начал он нас оделять.

— Вот вам пока по 25 рублей, а потом постараюсь еще достать, может, у меня гости будут, попрошу у них.

Мы поблагодарили, хотели было в ноги кинуться, да вспомнили, что он этого не любит, ну и не стали.

— А что, у вас у всех застраховано? — спросил он.

— У всех, — ответили мы.

— Особой страховки ни у кого нет?

— Нет, — отвечали мы, — только нормальная страховка.

— Вы ищите себе срубы, а я постараюсь, чтобы вам поскорей страховые деньги выслали. Теперь можете рубить хворосту и готовить кольев для плетней. Потом вам понадобятся слеги, стропила, переметы, подешки. Я вам выпрошу у графини.

— Лев Николаевич, а как же семенков. У меня вся рожь сгорела, — сказал Дмитрий Фролков.

— А у вас тоже сгорело? — спросил Лев Николаевич у меня.

— Ну, хорошо, хорошо. Вы мне скажите, по скольку нужно вам семян. Я напишу вам записку в Колпну, к Зябреву, он отпустит.

Пошли мы от него и ног под собой не чуем от радости. Как будто у нас и пожару не было.

Брат приостановил свой рассказ, закурил папироску, сплюнул и снова продолжал рассказывать.

— На третий или четвертый день видим вечерком идет Лев Николаевич тихим шагом из-под низу. (Я в это время расчищал место для постройки). Заходит к Борискину. Поговорил с ним и подал ему что-то. Потом приходит ко мне, дает мне три пятишницы, говорит: «Эти деньги мне дали мои гости для вас».

Потом пошел к Фролковым и им отделил поровну. А через несколько дней еще раз приходил, снова оделил нас, но только по 5 рублей и сказал:

— Эти гости у меня были скупые.

Брат сплюнул, бросил окурок папиросы и примял ногою. Мачеха заговорила:

— Их, Васюшка, да таких, чай, и в мире-то больше нетути. Все-то он на светушке знает, до былинки. Во всякую нужду вникает. Сам и хворост рубил с нами, на возы укладывал, весь изодрался и бороду исщипал, ведь колючка. Как не молить нам за него Бога.

— А что, ты не обидишься на меня? — спросил меня брат. — Я ведь ему все рассказал, как мы с тобой ездили побираться.

— Чего ж я буду обижаться? Ну что же, он тебя расспрашивал, как всё было?

— Еще как расспрашивал! И кто вздумал ехать и по каким деревням ездили. Я ему рассказывал, а он все с улыбкой приговаривал: «Ах, как хорошо, как хорошо!» — «Ну, а как вы выпрашивали?» — спросил он. Я сказал. Поставим лошадь посреди деревни, ты пойдешь к кому-нибудь, расскажешь о нашей нужде, нам и понесут, кто осьмушечку, кто полмерочки, а кто и полную севалку решетом. Одна же баба пригорошню высыпала и сказала: «Кушайте на здоровье» и пошла.

— Как хорошо! Как хорошо! — приговаривал Л. Н. — Вот так-то всем надо в нужде друг другу помогать. Когда увидишь брата, скажи ему, чтобы он пришел ко мне. — Теперь, брат, придется и тебе к нему идти, он ведь любопытный, будет и тебя расспрашивать.

Рассказал мне брат еще одну историю, которая меня сильно огорчила: о том, как он обманул Льва Николаевича.

— Понадобилось мне сошек поровнее, — рассказал брат, — для угла сарая. Были, да жидковаты. Думаю, пойду ко Льву Николаевичу, попрошу парочку, Прихожу к дому, как раз он стоит под колокольчиком около дерева, разговаривает с каким-то босяком. И чудной, право слово, со всеми охотник поговорить, другой не принял бы на глаза. Взглянул он на меня и говорит:

— Что тебе нужно?

— Парочку сошек нужно, не хватило.

Л. Н. подумал и сказал:

— Иван, если есть нарезанные, готовые, возьми пару, а нет, то срежь, да старайся под самый корень, чтобы не было заметно.

— Благодарю вас, Лев Николаевич, — сказал я и спросил: — Что же, передать так графине, как вы сказали?

— Нет, ступай, я сам.

Я пошел, а он стал разговаривать с босяком. Ну, думаю, теперь поживусь. Знаю, когда приказчик объезжает лес, только ему не попасться на глаза. Приехал в лес, поднял два дуба, вот каких, с трудом обхватить, чуть кишки не оборвал, увез и никто не видал. Я марш в другой раз, опять никто не видал меня. Постой, думаю, поживусь еще разочек. Так пять разочков и обратил, на пятом разу приказчик увидал меня, говорит: «Иван, ты откуда дуб взял?» — Говорю, из Заказа. «А кто тебе приказал?» — Я Льва Николаевича просил парочку, он мне велел. «А графиня знает?» — «Ей говорил Л. Н.» — «Ну, я справлюсь», сам поехал. Всего вместо двух дубочков я 10 приволок.

Выслушав рассказ брата, я сказал:

— Напрасно ты все это сделал. Дубы ты украл. Дознается графиня, у них будет со Львом Николаевичем ссора. Ведь знаешь, графиня задорная. А если бы ты не увидал приказчика, чай еще раз 10 съездил бы и совсем без кишек остался бы?

Пощунял я брата и побранил Льва Николаевича, сказав, что его доброта только воров разводит, и я решил на этот счет побеседовать со Львом Николаевичем.

В скором времени мне пришлось повидаться со Львом Николаевичем. Я пришел попросить у него кой-каких книжек. Пришел в 5 часов, во время самого обеда. На террасе сидело много народу, гремя ложками и тарелками. Слышен был оживленный разговор. Я прошел незаметно к дереву под колокол. Но мне стало стеснительно, что меня могло бы быть видно с террасы. Знакомых лиц не было. Лев Николаевич сидел в середине, разговаривал мало, изредка бросит взгляд на кого-нибудь, оторвавшись от тарелки, скажет что-нибудь и опять ложкой из тарелки. Я перебрался от дерева через канавку к саду. Обед кончился. Все ушли с террасы. Один лакей остался убирать посуду. Я подошел к нему, лакей Сергей Петрович Арбузов 9 был хороший человек, товарищ мне по школе. Он сказал: «Л. Н. сейчас идет на Козловку за почтой, обожди, вместе с ним и пойдешь».

Я очень обрадовался этому случаю и пошел вперед, чтобы встретиться со Л. Н-чем где-нибудь за усадьбой.

Присел на канаву. Ждал недолго. Вижу из усадьбы идет Л. Н. На левой руке к локтю у него висит палка-костыль.

Я привстал в канаве и хотел ему, как в детстве, сказать:

— Здравствуй, дядя Агафон, господин дворецкий! — но подумал, что это было бы неуместно, и просто проговорил:

— Здравствуйте, Лев Николаевич!

Л. Н. откинул голову кверху и удивленно произнес:

— Ах, Василий Морозов. Тебя ли я вижу? Куда идешь?

— К вам, Лев Николаевич, попросить каких-нибудь книжечек.

— А что ты читал?

— Так себе разные романы, газеты. Недавно прочел книгу о разбойнике Чуркине 10 .

— Не в обиду будь вам сказано, Лев Николаевич, я прочел и вашу книгу, которая много шумит, гремит на весь мир — «Война и мир». Но по душе вам скажу, не понравилась она мне.

— Почему?

— Да не знаю, как и объяснить. Все эти Волконские, Пьеры, Бонапарте, Кутузовы непонятны нашему брату.

— Да, Василий, это было написано для светских праздных людей и я сам тогда жил по-мирски. Теперь сожалею о том, что много потратил времени на такие писания.

Говоря это, Лев Николаевич смотрел в землю мрачно, серьезно.

Мы пересекли шоссейную дорогу, свернули в сторону, пошли леском, тропинкой. Л. Н. шел молча. Молчал и я, а в голове проносился рой воспоминаний. Вспомнилось мне, как 25 лет назад я был мальчиком школьником. Вот иду с моим учителем Львом Николаевичем, он тогда был черный, как жук, цыган, страшно любил всякое веселье, тешил нас разными выдумками. Ах, как скоро прошло то счастливое время! Теперь мне уже 40 лет, я уже с бородой и уже не Васька, а Василий и иду не с черным учителем, а стариком с белой бородой и серьезным напряженным взглядом.

Прошли мы со Львом Николаевичем немного лесом и Л. Н., освободившись от какой-то своей думы, сказал:

— Василий, вон лежит валежник. Пойдем, посидим, — указал палкой.

Мы присели на валежник, обросший весь мохом. Лев Николаевич ткнул концом палки в валежник и сказал:

— Совсем сгнил.

Л. Н. снял шляпу, положил возле себя и сказал:

— Тепло. Бог не дает дождя. Пар не дается пахать. (В то время Лев Николаевич обрабатывал землю крестьянским вдовам).

Помолчали немного, потом Л. Н. повернул голову ко мне и положил свою руку мне на плечо. Лицо у него стало расширяться, нос раздвинулся и он ласково улыбался.

— Я ведь знаю, знаю, Василий, о твоем поступке.

— О каком поступке? Я, кажется, за собой дурного ничего не знаю, хотя и хорошим не могу похвалиться.

— Нет, нет, о поступке хорошем, — как ты с братом ездил в побор, собирал ему ржи, — говорил Л. Н., продолжая держать свою руку на моем плече и с нежностью смотря на меня. — Ведь ты поступил так хорошо, так хорошо, как раз по-евангельски. Ты пожалел брата, а вас пожалели люди. У них тоже разгорелась любовь. А как женщина принесла пригорошню ржи, высыпала и сказала: «Кушайте на доброе здоровье». Это совсем как лепта вдовицы.

Да, если бы мы поняли силу этой любви и жили бы ею, тогда прекратились бы все бедствия и страдания людей. В этом все счастье людей.

Под влиянием слов Л. Н-ча я размяк душою и почувствовал, что не могу уже упрекать его за его доброту к людям. Мне стало даже стыдно, что у меня было такое намерение.

Погода стояла сырая. Я пожалел Л. Н-ча и сказал:

— Лев Николаевич, надевайте шляпу, роси́т, можете насморк получить.

Л. Н. накинул на голову шляпу и сказал:

— Ты должно быть торопишься в Тулу? Ну, пойдем, выйдем на дорогу.

Идя к Козловке, Л. Н. спросил, скоро ли я думаю бросить город и переехать в деревню. Это был его постоянный вопрос ко мне, а мой ответ был всегда, что не могу этого сделать из-за малоземелья.

На Козловке мы распрощались, и Лев Николаевич опять пожелал мне вернуться в деревню.

В скором времени я получил от Л. Н-ча книги Марка Аврелия 11 , учение Эпиктета 12 , Диогена 13 , Сократа 14 , «Цветник» 15 , выдержки из творений Тихона Задонского 16 . Все эти книги я читал и перечитывал.

Ныне Льва Николаевича уже нет. Когда мне приходится идти с Козловки в Ясную Поляну на могилу Л. Н-ча, я никогда не пропускаю того места, где мы когда-то сидели с ним на сгнившем дереве, обросшем мохом. И я ясно вижу его лицо, ласковую улыбку и слышу слова о том, что счастье людей только в любви.

В. С. Морозов

Июль, 1912 г. Хутор Чертковых.

Примечания

Морозов Василий Степанович (1849—1914) — яснополянский крестьянин. Мальчиком учился в яснополянской школе Л. Н. Толстого (1859—1863 гг.). Один из самых одаренных и любимых учеников Л. Н. Толстого, которого он описал под именем Федьки в статье «Кому у кого учиться писать: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?» Впоследствии В. С. Морозов продал свою землю и работал извозчиком в г. Туле. В. Морозов — автор нескольких опубликованных рассказов и воспоминаний о Л. Н. Толстом.

В своих воспоминанияз «Пожар в Ясной Поляне» В. С. Морозов рассказывает о пожаре 5 августа 1890 г., когда сгорели дома крестьян Фролкова Андриана Игнатьевича, его двоюродного брата Фролкова Дмитрия Яковлевича, Борискина Петра Самойловича, одного из самых бедных и многосемейного, и дом сводного брата автора воспоминаний Морозова Ивана Степановича (сын Морозова Степана Михайловича от его второго брака на Анисье Тимофеевне). Ни в одних из крестьянских воспоминаниях не описывается так подробно и красочно этот поар.

Отметил этот поар в своем дневнике и Л. Н. Толстой. 6 августа 1890 г. он пишет: «Пошел купаться, оттуда на поар: приехали с мельницы. Я стал утешать Андриана, утешая подошел к Морозову и сам раскис. Соня там с деньгами. Очень радостно было» (ПСС. Т. 51. С. 72).

1 Фролков Андриан Игнатьевич (род. 1831) — яснополянский крестьянин, сын Фролкова Игната Андреевича.

2 Фролков Дмитрий Яковлевич (род. 1852) — яснополянский крестьянин, сын Фролкова Якова Андреевича, ученик яснополянской школы Л. Н. Толстого 60-х годов.

3 Борискин (Борисов) Петр Самойлович — яснополянский крестьянин, племянник Борискина Тита Борисовича.

4 Морозов Иван Степанович (1857—1930) — яснополянский крестьянин, сводный брат автора воспоминаний.

5 Шмидт Мария Александровна (1843—1911) — бывшая классная дама Московского Николаевского училиа; знакомая Л. Н. Толстого с 1884 г., состоявшая с ним в переписке, друг и последовательница его учения.

6 Морозова Анисья Тимофеевна, яснополянская крестьянка, вторая ена Морозова Степана Михайловича, мать Ивана Степановича Морозова, мачеха автора воспоминаний.

7 Фролкова Марфа Сергеевна, яснополянская крестьянка, ена Дмитрия Яковлевича Фролкова.

8 Примечание Гусева:
В. Морозов был извозчиком в Туле.

9 Арбузов Сергей Петрович (1849—1904) — крестьянин деревни Даниловка Крапивенского уезда Тульской губ., сын слуившей у Толстых няни Марии Афанасьевны Арбузовой. Недолго был учеником яснополянской школы. Лакей в доме Толстых.

10 «Разбойник Чуркин» — распространенный в лубочных изданиях авантрный рассказ, переделанный из бульварного романа Н. Пастухова. Пользовался огромной популярность у народа.

11 Марк Аврелий Антонин (121—180 н. э.) — римский император, философ-стоик.

12 Эпиктет (ок. 50 — ок. 138 н. э.) — римский философ-стоик.

13 Диоген (ок. 412—323 до н. э.) — греческий философ.

14 Сократ (469—399 до н. э.) — древнегреческий философ-идеалист.

15 «Цветник» — сборник рассказов, составленный сотрудниками издательства «Посредник», к которому Толстой в апреле 1886 г. написал предисловие (см. ПСС. Т. 26). Имел несколько изданий.

16 Тихон Задонский (1724—1783) — духовный писатель и проповедник, бывший воронеский епископ; с 1769 г. ил в Задонском монастыре.