:
Усталые голодные волки давно бежали по бесконечным снежным полям от охотников. Вожак пытался найти путь и спасти стаю. Потеряв доверие, звери убили вожака и, не зная куда идти, бродили в одиночестве.
Названия глав — условные.
Глава 1. Бегство от охотников
Уже неделю стая голодных и усталых волков убегала по замёрзшим полям от охотников, которые их уверенно отстреливали. Днём они зализывали раны в кустах, а вечером продолжали брести по бесконечным полям, окружённым тёмным мрачным небом. Слабый вой волков раздавался над полями. Иногда его слышали проезжающие мужики, лошади и барыня-инженерша, которой вой казался страшным предзнаменованием.
Глава 2. Отчаяние волка
Был холодный ветреный вечер. Волки шли за вожаком гуськом по хрустящему снегу, стараясь попадать в следы друг друга, чтобы не бить лапы о твёрдый наст.
🐺Вожак — старый хромой волк, хочет спасти стаю.
Волки боялись даже кустов. Каждый думал: «пусть все они там пропадают, только бы мне уйти».
В одном месте волки наткнулись на шест с тряпкой и очень испугались. Один волк с длинной мордой сел на снег. Заикаясь и щёлкая зубами, он повторял, что никуда не пойдёт, что вокруг всё белое, вокруг смерть. Остальные пошли дальше. Они поднялись на холм, откуда было видно деревню. До волков доносился запах лошадей, коров и свиней, и они хотели идти туда, но вожак не разрешил. Звери продолжили путь.
Волки шли шагом, а вокруг были только безжизненные снега. Им стало казаться, что отставший товарищ был прав, и их убьёт эта белая пустыня. Они спрашивали старика-вожака, куда он их ведёт и знает ли дорогу, но тот молчал. Вожак укусил одного молодого и глупого волка, который особенно приставал к нему.
Было ещё несколько драк. Два волка отстали и решили лечь умирать, но им стало так страшно одним под этим небом, что они за пятнадцать минут догнали остальных.
Глава 4. Убийство вожака
Перед рассветом волки окружили своего вожака. Все спрашивали, где они и когда куда-нибудь придут. Он же ответил, что из огромных полей нельзя выйти сразу, что он точно не знает, куда идти. Старик говорил это с неприятной дрожью и беспокойством. Волки стали кричать. Прежде чем старик успел им ответить, они набросились на него и разодрали.
Снег замёл все следы крови, и была видна лишь голова с закушенным языком.
Усталые волки расходились в разные стороны; они отходили от этого места, останавливались, оглядывались и тихонько брели дальше; они шли медленно-медленно, и никто из них не знал, куда и зачем идёт.
Волки разбрелись в разные стороны и легли, а потом начали выть, но выли они уже по одному. В разных местах раздавалась их песня. Ничего не было видно во тьме, и казалось, что стонут сами поля.
ИЗУЧЕНИЕ РАССКАЗОВ БОРИСА ЗАЙЦЕВА В СТАРШИХ КЛАССАХ
В программу по литературе 11 класса имя Бориса Зайцева было включено сравнительно недавно, да и отведен ему всего 1 час. И здесь задача учителя, на мой взгляд, состоит в том, чтобы заинтересовать учащихся, показать особый стиль Зайцева. Наверное, лучше обратиться к рассказам, небольшим по объему, которые в случае необходимости могут быть прочитаны непосредственно на уроке. Учащиеся уже знакомы с понятием импрессионизма в литературе (Фет), философской новеллой (Чехов), уже прочитаны рассказы Ивана Бунина, т.е. есть литературный опыт, на который можно опереться, поэтому возможно проведение урока-семинара. Выбор рассказов может и должен зависеть от желания учителя и учащихся. К уроку по теме « Человек и мир в ранних рассказах Бориса Зайцева» были выбраны следующие произведения: (1) «Волки», «Мгла», (2) «Сон», «Тихие зори»;
Предваряя анализ рассказов первой группы, вспомним слова самого писателя: «Мир, где ты? Я всегда с тобой. Ты меня несешь. Дни бегут за годами, годы за днями, от одной туманной бездны к другой. В этих днях мы живем».
Рассказ «Волки» 1902 г принес Зайцеву известность. Что же в нем особенного? О чем этот рассказ? О противостоянии добра и зла, о месте человека в мире, о выборе пути, о «потерявшихся» людях? В первой части рассказа волки устало и болезненно заводят мистическую песнь злобы и голода ,дикую жалобу тоски и боли, и тогда на полустанке у угольных копей слышит ее молодая барыня-инженерша, и кажется молодой барыне, что это ей поют отходную. Кто поет? Мир? Из ее уст вырываются слова: «Проклятые». К кому они относятся: к волкам, а может, к человеку? Ведь уже в конце 2 главы это слово прорычат волки!
Как ведут себя проклятые волки и люди? Людей мы не видим на страницах рассказа, мы только слышим и чувствуем их присутствие. ( «пятном виднелась деревня», «вдыхали запахи лошадей, свиней, коров») С кем же борются волки? « Я не пойду дальше, — заикаясь, говорил он, щелкая зубами. – Я не пойду, белое кругом…белое все кругом…снег. Это смерть. Смерть это». Снег наделен бледными глазами, он заговорил, поземка ядовито зашипела, белая пустыня ненавидит. « Все это имело такой вид, будто тут, в полях, наверное знают, что никому нельзя добежать, что нельзя бежать, а нужно стоять смирно, мертво и слушать». Путь волков бессмыслен и одинок. Нарастает напряжение, злоба, отчаяние. Волки ищут виноватого в своей участи и находят. «Куда ты нас ведешь? Знаешь ли путь? Выведешь ли куда-нибудь?» Первое столкновение волчишки и вожака, несколько жестоких и ненужных драк, желание смириться с судьбой двух отставших волков – все это предвещает надвигающуюся трагедию. «Товарищи были зубастые, голодные и раздраженные». А вожак — старый, мудрый, испытавший победы и поражения — честно ведет свою стаю, честен он и в последнюю минуту своей жизни. Но «над ним повисло что-то мрачное, давящее, и если чуть шелохнуться, оно обсыплется и задавит». Расправа над вожаком – кульминация рассказа. Это последний эпизод, где стая едина – «все сбились в один катающийся по земле комок». Совершенное преступление ее разъединило. Почему, ведь «общего врага» больше нет? Раньше их объединял вожак, а теперь они сломлены, теперь каждый напоминает каждому о его слабости и подлости, поэтому теперь каждый сам за себя. Но что можно сделать в одиночку? Только умереть.
«А заметюшка насмешливо посвистывала». «Ветер злобно и насмешливо кромсал ее (песню),рвал и швырял в разные стороны».
3 и 4 главы удивительным образом перекликаются с сюжетом «Легенды о Данко» Максима Горького. Конечно, мы должны помнить, что Данко – романтический герой, что у Горького была совершенно другая задача, но тем интереснее сравнить разрешение конфликта. Невидимый враг преследует героев обоих произведений. Люди у Горького уподобляются животным, а волкам Зайцева присущи человеческие черты, в частности — чувство стыда.
|
Зайцев |
Горький |
|
Они чувствовали, что белая пустыня погубит их, что она разлеглась повсюду и зажмет, похоронит их в себе. Их брало отчаяние. Везде видел острые морды, круглые, блестящие глаза. …Он почувствовал что-то жгучее и острое пониже горла, мелькнули на вершок от лица чьи-то желтые, невидящие от ярости глаза, и сейчас же он понял, что погиб. Непомнящий голос, провоцирующий расправу |
И ослабли люди от дум…Страх родился среди них…И уже хотели идти к врагу и принести в дар волю Ты умрешь! -ревели они…Много людей стояло вокруг него, и нельзя было ждать от них пощады. они насторожились, как волки, стали плотнее окружать его, чтобы легче им было схватить и убить Данко Осторожный человек, наступивший на сердце Данко |
Если романтический герой вывел людей к свету, то Зайцев – реалист не может позволить себе такой финал. Человек блуждает в потемках. В жестоком, ощетинившемся мире он оказался неприкаянным, не нашедшим своего пути. Знает ли сам автор ответ на вопрос: куда идти? Мы тонем в мире, но мир слушает нас. Что же он сам?
Обратимся к рассказу «Мгла». Именно на охоте возникает это чувство связанности с миром, так как никто больше охотника не сливается в одно с природой. Мы помним «Записки охотника» И.С.Тургенева, описание охоты в «Антоновских яблоках» И.Бунина. А что отличает рассказ Зайцева? Так же, как и у Бунина, повествование ведется от первого лица, автор вовлекает читателя в действие, постоянно употребляя местоимение «мы». И мы, действительно, вместе с автором внимательно, детально следим за каждым этапом охоты. Но если у Бунина охота – праздник, шумный, веселый, многолюдный, то у Зайцева – это поединок человека и зверя. Все остальное неважно. Волк борется за жизнь. А человек? Человек и зверь повторяют не только действия, движения, но и чувства.
|
волк |
человек |
|
— Он присел на мгновение… — волк…круто поворачивает в снег и, увязая по уши, из последних сил лезет куда-то — видимо, он изнемог — он лежит все там же, где его застала смерть — ужасно это предсмертное сверканье, эта непримиримая ненависть |
— я тоже пригнулся — я грудью пробиваю себе дорогу в снегу — я тоже измучен — я повыше, на снежном гребне — я корчился от желания схватить его, в слепой ярости бросался |
Но это не охотничий азарт, это нечто другое. «…что-то безумное владеет мною». И победитель «не испытывал ни радости, ни жалости, ни страсти». Может быть поэтому «все кругом молчало, но имело ироничный вид». И нет ничего удивительного, что мир «как неподвижное лицо Вечной Ночи, с грубо вырубленными, сделанными как из камня огромными глазами», выражающими «равнодушное отчаяние». И здесь все так странно, так страшно. Действительно ли Зайцев воспринимает мир как враждебное существо? Обратимся к эпиграфу рассказа «Волки». Именно в эпиграфе реализуется идея человека о счастливом месте, которое защитит от роковых сил, откроет душе человека нечто, что позволит ему ощутить себя частью природы.
2 группа. Обратимся к рассказу «Сон». В ранних рассказах Зайцева своеобразное отношение к природе. Мир полон событий не тех ярких и громких, которые только и выводят нас из сонного равнодушия. Нет, важно все, что происходит в природе, в жизни мира полно смысла каждое движение, и человек, постигший это, приобщается к высшей тайне, которую трудно выразить словами. Каким приезжает главный герой в это новое неустроенное место? Уставшим, разочарованным. «Песковскому казалось, что он утратил человеческие свойства». И вдруг открывает для себя новый мир, просто растворив окно! Что же происходит? Казалось бы, ничего: один день сменяет другой. И мы вместе с героем и автором наслаждаемся пейзажем, подмечаем малейшие изменения, происходящие в природе. И она оживает, превращаясь в сказочных героев. «Волны тумана в нежном месячном свете бродили, как безгрешные, лучезарные царевны, переплетались и расходились, пока стоял на небе их властелин – жених…» У Зайцева человек и мир природа слиты в единую жизнь, при этом показано, как мир входит в человека. «Мир истончался для него, …все больше любил и сживался с тем, что вокруг….чувствовал таинственные тихокрылые дуновения,…будто Бог стоял везде, куда ни глянь…сердце трепетно заглядывало куда – то, насыщаемое тысячью тонких, полувнятных звуков, сияний, веяний» . Описания природы чередуются с описанием душевного состояния человека. Начавшиеся на торфяных болотах пожары не пугают героя, напротив, «Песковский сразу почувствовал что-то, чего раньше еще не знал…непобедимое влечение толкало его туда, и он торопясь, будто было какое дело, зашагал по…болоту». Болото умирало, и герой знает: все, что он полюбил здесь, превратиться в дымящуюся корку. Но «что-то подслушанное и подсмотренное здесь, впитавшееся и ставшее частью его существа…оцепляло его с головы до пят. Как будто сердце его навсегда оделось в волшебные, светло-золотые, легкотканые одежды и стало неуязвимым».
Не только общение с природой дает силы героям Зайцева. Пожалуй, не менее значимо и общение с человеком, которому в силу разных обстоятельств уже открылась некая тайна бытия. Обратимся к рассказу «Тихие зори». Два старых друга встречаются случайно в не — простое для обоих время: один потерял год назад жену и живет теперь воспоминаниями о прошлом, другой смертельно болен. Зайцев верен себе: нет точной обрисовки образов, развития действия, но мы понимаем, что, существуя вместе, разговаривая вечерами (правда, читатель не всегда знает содержание этих бесед), наслаждаясь окружающей природой, герои открывают в себе и для себя нечто новое, невыразимое словами, но очень важное. Алексей знает о приближающейся смерти, но не боится (и это удивляет его друга), потому что мир посылает ему свои целительные волны, дает великое спокойствие. «Алексей смотрел вдаль, на город….- Хорош рассвет. Как бледно, чисто, славно там. … Что-то сияло на лице моего друга; слабо золотел крест на церкви; сумрак утра был зеленоват и тонок». Обратите внимание на последнее предложение цитаты. В восприятии друга Алексей становится гармоничной частью этого мира. (человек-вера-природа).
Умирая, он не испытывает ужаса, он славословит жизнь. А действительно, почему Алексей не боится смерти? Как автор отвечает на этот вопрос? «..все в тебе самом. Ты везде и всегда будешь таким». Смерть друга не приводит героя к отчаянию. Наверное, его состояние можно назвать светлой грустью. « Его образ, омытый светлыми слезами, прояснел – стоял предо мной нетленный, недосягаемый». Облик друга «растаял» в водах озера, шуме берез… В органическом единении природы и человека кроется причина неистребимости жизни, ее вечного круговорота. Человек – необходимое звено в цепи поколений. Смысл его жизни в том, чтобы выполнить свое природное предназначение и уйти из мира. И вот уже маленький Гаврик с нянькой сидят там, где когда-то бегал и герой, и Алексей. Жизнь продолжает свой круговорот. И пусть неведом и невидим для нас таинственный смысл нашей призрачной жизни, сердце все-таки верит в него и верит в значительность и реальность каждой человеческой тени.
Зайцев переживает проникновение человека единой жизнью, великим Всем. И оттого, возможно, его рассказы покажутся трудными. Но останутся они в душе, как неизгладимое настроение, от которого усиливается наше сопричастие к миру. Если творчество Зайцева заинтересует учащихся, можно предложить исследование, проекты «Любовь в рассказах Зайцева и Бунина», «Тема пути в рассказах Горького и Зайцева».
Список литературы
1.Зайцев Б.К. Дальний край. Повести. Рассказы. – М.: Дрофа: Вече, 2002
2.Зайцев Б.К. Голубая звезда. Повести и рассказы; из воспоминаний. – М., 1989
3.Черников А.П. Проза и поэзия серебряного века. – Калуга: Институт усовершенствования учителей, 1993
4.Айхенвальд Ю.И. Наброски.-М.,1990
- Главная
- Библиотека
- ⭐️Борис Зайцев
- Отзывы на книги автора
У нас ведь, у православных, как? Если нагрешил в священный месяц рамадан, то идешь в синагогу и каешься!
Цитата из моего сна. Не вру.
Примерно такая же каша из оперных арий, голливудских фильмов, католических романов 18 века и программ «НТВ» возникала у меня в голове на словосочетание «русский святой»
Э-э-э… посыпание головы пеплом? Обидели юродивого, отняли копеечку? Пронзительные взгляды и взмахи огромным распятием?
Даже о чудесах я не думала. А что чудеса? Нас еще в школе учили про эффект самовнушения.
Для всех, таких же, как и я, моя рецензия:
Все ровным счетом наоборот. Если представить себе некую эмоциональную шкалу, то Сергий Радонежский и слово «экзальтация» находились бы на противоположных ее концах. Он весь как неяркое северное русское лето, всегда ровный, всегда ласковый, никогда из ряда вон.
Ведь и мечтал-то о чем? Уйти в лес и молиться. Никаких разрывов с семьей — когда отпустили, тогда и ушел. Никаких подвигов одинокого отшельничества — старшего брата с собой взял. Никакой церковной карьеры — только монахом.
А чем кончилось? Из Википедии: «Сергий Радонежский почитается Русской православной церковью в лике святых как преподобный и считается величайшим подвижником земли Русской.» А еще он основатель русского монашества в современном его виде, а еще он чудотворец, а еще…, а еще…
Все в его жизни совершалось естесвенно, незаметно, словно бы и против его воли, само.
Брат не выдержал жизни в лесу, ушел. А Сергий остался… молился, с медведем дружил, жил тем, что в лесу найдет, что на огороде вырастет, что, может быть, крестьяне принесут. Два года(!) жил один. Никого не звал. Сами, сами начали приходить. Люди они такие. Они чуют. Можно сколько угодно не верить в Бога, но что такое эффект присутствия некоторых людей — знают все. Жмешься к ним, как к печке, чего хочешь — сама не знаешь, рядом побыть. Так то просто люди, а это — святой. Слава о нем пошла по всей Руси. Князья за благословением, бедняки за защитой, за чудом. Почему так живуча эта гаденькая версия про самовнушение? Каким самовнушением объяснить воскрешение ребенка? Кто куда самовнушился?
Знаете, не хочется пересказывать в рецензии его жизнь и все, чем мы ему, Сергию, обязаны. Не хочется об этом говорить. Он и сам был не мастером на слова. Не проповедник. Учил собой. Вот рядом бы с ним побыть! Не поговорить, не попросить, а так…просто рядом. Думаете, это так уж далеко — 14 век? Но ведь от Христа до Сергия в два раза дальше, чем от Сергия до меня, если счет вести в веках.
Вот что поражает-то: какая страшная древность, какая другая Русь, но Сергий читал тоже самое Евангелие, что могу прочитать и я. Тоже. Самое. Абсолютно.
Все. Теперь слово Борису Зайцеву:
Сергий благоуханнейшее дитя Севера. Прохлада, выдержка и кроткое спокойствие, гармония негромких слов и святых дел создали единственный образ русского святого. Сергий глубочайше русский, глубочайше православный. В нем есть смолистость севера России, чистый, крепкий и здоровый ее тип. Если считать — а это очень принято, — что «русское» гримаса, истерия и юродство, «достоевщина», то Сергий — явное опровержение.
В народе, якобы лишь призванном к «ниспровержениям» и разинской разнузданности, к моральному кликушеству и эпилепсии, Сергий как раз пример, любимейший самим народом, — ясности, света прозрачного и ровного.
Рекомендации: их не будет. Не торопитесь. Если вы готовы, книга сама вас найдет.
Автор данной повести, Борис Зайцев, был современником Чехова и несколько раз встречался с ним лично, о чем сам и упоминает в ней. А еще — он был несомненным поклонником творчества писателя, и очень хорошо, что в результате написал эту биографию, читая которую замечаешь как между строк сквозит любовь и уважение автора к Антону Павловичу.
Детство Чехова омрачено отъездом его семьи из Таганрога в Москву из-за разорения отца и необходимости освободить заложенный дом. Сам Антон остался чтобы закончить гимназию и уже в эти годы у него проявился писательский талант, он слал в Москву старшему брату небольшие рассказики, а тот печатал их в разных журналах. В эти же годы Чехов написал свою первую драму «Безотцовщина».
Воссоединившись с семьей, Чехов поступил на медицинский факультет Московского университета и после его окончания какое-то время занимался врачебной практикой. Однако, собственное слабое здоровье и пара врачебных ошибок, которых он не простил сам себе, способствовали тому, что Антон Павлович оставил практику.
Он много писал и будучи студентом, а теперь и вовсе посвящал этому занятию все свое время. Чехов очень любил путешествовать и по стране и за границей. Поездка на Сахалин завершилась морским круизом через Японию, Китай, Гонконг, Сингапур, Цейлон, Суэц — в Одессу. Его отзывы о Цейлоне, Вене и Венеции просто восторженны.
Я не знала, что премьера «Чайки», оказывается, была неудачной. А так же то, что Станиславский и его Художественный театр вдохнули в пьесу новую жизнь и навсегда остались верными творчеству Антона Павловича, поставив на свой сцене и «Дядю Ваню», и «Вишневый сад».
Что мне не понравилось, так это — довольно странный стиль повествования. Прошедшее время чередуется у автора с настоящим. Фразы отрывисты и порой недосказаны или лишены грамматической стройности и логической последовательности. Но эти недостатки с лихвой компенсируются усилиями автора осветить основные жизненные вехи писателя и дать краткое описание его произведениям, а так же поведать историю их создания. В этой книге много цитат из писем Чехова — автор, явно, изучил их от и до. И, конечно, спасибо Борису Зайцеву за отражение в своей повести реакции читателей и критиков на произведения Чехова, выходящие в печати и на сцене. Удивительно, что столько всего удалось впихнуть в такой небольшой объём. Это просто находка для читателей разных возрастов — для школьников тут много подсказок к какому источнику обратиться, если нужно развить какую-то тему о творчестве писателя, а для любителей произведений Чехова тут содержится достаточно информации чтобы его рассказы, повести и пьесы заиграли по новому, в неожиданных красках.
В этой книге встреча сразу с двумя любимыми писателями: Борис Зайцев пишет об Антоне Чехове, его семье, творческом и жизненном пути, дружбе и любви.
Зайцев начинает издалека, от «воронежской глуши, мест диких и бескрайних»:
Лишь с XVII начинают они заселятся. И вот к XVIII возникает имя, первое в народной тьме: Евстратий Чехов, поселенец-землепашец пришедший с севера.Все тут легендарно, начиная с имени Евстратий. И патриархально, полно мощи природной. Евстратий и основал династию Чеховых.
И далее рассказывается о следующих поколениях Чеховых — Емельян, Ефросинья, Егор, Михаил, все это есть в семейном архиве. Егор Михайлович уже дед Антона Павловича Чехова выкупил всю семью из крепости, а сам на старости лет обратился в управляющего имением наследницы атамана Платова, героя Отечественной войны 1812 года.
Так все вкусно написано, что хочется всем поделится. Рассказав подробно о жизни в Таганроге, об особенностях в семье Павла Егоровича Чехова, творческая и хозяйская жилка проявилась уже у отца, его любовь к церковному пению и бакалейная лавка. Разорение отца вынуждает семью Чеховых переехать в Москву. Переехали родители и дети — Александр, Николай, Иван, Михаил и Маша. Антон же остался в Таганроге заканчивать обучение, подрабатывал уроками, дружба с Петей Кравцовым, кому давал уроки, и их поездки в степь. В этих поездках уже закладывается фрагменты будущей чеховской повести «Степь».
Очень подробно, интересно описывает Зайцев быт в Таганроге, как изменилась жизнь всей семьи с переездом в Москву Антона Павловича.
Учеба в Московском университете, первый литературный опыт ( «Безотцовщина написана в Таганроге), а в Москве поначалу маленькие юмористические рассказы от Антоши Чехонте — «Сказки Мельпомены, позже «Пестрые рассказы», в которых уже виден новый прекрасный писатель.
Пишет Антон Чехов много, количество рассказов постепенно снижается и они становятся «больше, серьезней и печальней — юморист оборачивался меланхоликом.» Это все период жизни в районе Трубы ( Трубная площадь) в Москве. Много чеховских персонажей, словечек появились здесь. Общение с Сувориным, Плещеевым, Григоровичем.
По окончании университета, кончается Трубная полоса и начинается период Доктора Чехова, ранние симптомы болезни, которым, к сожалению, не придали должного внимания, не начали лечения.
Чехов любит путешествовать. И вот его поездка на остров Сахалин к униженным и обреченным. Много сил и здоровья забрала эта поездка, но она дала нового Чехова, которого мы знаем и любим.
О дружбе с Левитаном все страницы прекрасны, и о их жизни на даче, взаимопонимании, чудачествах и грустных моментах. Описаны встречи со Львом Толстым, Горьким, Немировичем-Данченко, Станиславским.
Интересно читаются страницы об отношениях с Ликой и началом театрального периода. «Чайка» написана под впечатлением истории Лики. Провал первого показа «Чайки» в Петербурге очень расстроил Чехова.
Описал Зайцев и личную встречу с Чеховым:
…ему отворил худощавый человек в пенсне, с легкими спутанными волосами на голове, с умными и приятными глазами. Одет он был в коричневый костюм, воротничок пиджака приподнят, будто ему холодно и он кутается, а была попросту жара. Негромко, баском сказал: — Пожалуйте..
.
Зайцев не скрывает своей симпатии, любви к Чехову, каждая страница проникнута этой любовью. Встречу он подстроил под предлогом покупки продаваемого имения Мелихово, имение не купил, но все запомнил до мелочей.
Отдельная глава посвящена Художественному театру. Здесь начинается театральный Чехов с «Чайки» (после ее провала в Петербурге), потом «Дядя Ваня», выросший из «Лешего». Любовь к Ольге Книппер скрасила последние годы жизни. Для нее написаны «Три сестры», «Вишневый сад».
Последние главы «О любви -Книппер», «Архиерей» и «Последнее путешествие» — близкий конец жизни. Чехов его ярко ощущает и очень горько читать эти главы.
И уход из жизни, кончина и похороны Чехова на Новодевичьем кладбище в Москве.
Антон Павлович Чехов
(17 (29) января 1860 г. — 2 (15) 1904 г.)
Пусть на сцене всё будет так же сложно и так же вместе с тем просто, как в жизни…
Эта книга отличается от многих биографий тем, что Борис Зайцев был лично знаком с А.П. Чеховым, что придало этому труду личный оттенок. Здесь автор не только предоставляет читателям биографические эпизоды из жизни писателя, но и анализирует чеховское творчество.
Со многими фактами многие уже, наверняка, знакомы, а некоторые окажутся открытием. Дед Чехова был крепостным. Отец — бакалейным лавочником, работал счетоводом, был богобоязненным, писал иконы. В семье часто пели церковные песни, ходили в храм.
17 (29) января 1860 года в Таганроге родился Антон Павлович Чехов, который был третьим ребенком в семье. Отец его был очень суров, мать, напротив, тихая и кроткая. Жизнь этого семейства сложно назвать простой: денег всё время не хватало, работали все, дети тоже (после учебы шли в лавку и продавали товары). Бедность не отступала ни на шаг. Позже семья Чеховых перебралась в Москву, но в финансовом плане легче не стало. Тем не менее, дети взрослели, у них появилась возможность зарабатывать самостоятельно. Поначалу писательской деятельностью занялся старший брат Антона Павловича, он же критиковал и давал советы младшему. Первые его рассказы печатались в юмористических журналах: «Осколки», «Будильник». Тогда еще никто и представить не мог, что Чехов однажды станет писателем мирового масштаба.
Вскоре после окончания медицинского университета проявились первые признаки болезни писателя. Семья Чеховых перебралась в Бабкино, где они жили в барском доме (на протяжении многих лет переезды были для них частым явлением). Тот переиод ознаменовался знакомством с Левитаном, которое переросло в крепкую дружбу (хотя позже произошла между ними сильная ссора из-за «Попрыгуньи» (подробнее об этом здесь), но примирение всё же состоялось).
Сильное влияние на литературную деятельность Чехова оказала поездка на Сахалин в 1890 году. Время было непростым, кругом был голод. Писатель старался оказывать посильную помощь, собирая и отправляя деньги тем, кто голодал, зачастую сам оставаясь в долгах.
Театр Чехова, по сути, начался с пьесы «Чайка», у которой была особенная судьба, связанная с личными отношениями писателя (Лидия Мизинова — прототип Нины Заречной). Позже происходит знакомство с молодой актрисой Московского Художественного театра Ольгой Леонардовной Книппер, которая впоследствии становится его супругой.
Зайцев дает некоторое представление о характере Антона Павловича — остроумный, веселый, но сдержанный. Работал он очень много. Многое выбрасывал. Рассказы становились больше, но печальнее. Много Чехова не только в его произведениях, но и в его письмах. В переписке часто упоминается о том, каким должен быть воспитанный человек. И сам писатель следовал этому неукоснительно. Очень любил детей и страдал от того, что у него их не было. Медицинскую практику считал очень важной для писательской деятельности, поначалу зачитывался Дарвином, заменяя религиозные взгляды научными, однако после смерти брата обратился к религии.
В жизни Антона Павловича было немало интересных людей, среди которых Айвазовский, Левитан, Плещеев, Л.Н. Толстой, Суворин, Короленко, Григорович, Гиляровский, Мережковский, Горький, Бунин, Станиславский, Немирович-Данченко и другие. Немало Чехов и путешествовал, как на родине, так и заграницей. В 1904 году, в связи с сильным обострением болезни, он отправился на курорт в Германию. Но улучшения здоровья не наблюдалось. Писателю становилось хуже день ото дня. 2 (15) июля 1904 года А. П. Чехов умер. Был похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
За 25 лет творчества Чехов создал более 300 различных произведений (коротких юмористических рассказов, серьёзных повестей, пьес), многие из которых стали классикой мировой литературы.
К своему горькому стыду я плаваю в биографии Антона Павловича, хотя являюсь большой поклонницей его несомненного таланта. В малой прозе, а именно в жанре рассказа, Чехову нет равных. После знакомства с книгой Зайцева я поняла, откуда у классика растут писательские способности. Он умел ВИДЕТЬ жизнь такой, какая она есть, ничего не идеализируя. Такое качество уже само по себе бесценно.
Детство Антоши Чехонте в Таганроге можно назвать трудным. Если бы он не перебрался в Москву, то так бы и остался в убыточной папиной лавке.
Интересный факт: Антон Павлович дружил с художником Левитаном.
Особого внимания заслуживает поездка Чехова на остров Сахалин, где он увидел настоящий ад и описал его, наверное, в самой важной книге за всю свою творческую карьеру. Детская проституция, болезни, нищета вызывают отвращение и ужас. Чехов страдал, глядя на человеческую жизнь вдали от столицы.
Зайцев описал жизнь великого писателя подробно, но в то же время кратко. Биография буквально проглотилась на парочку вечеров. Обычно мемуарная и документальная литература читается мною месяцами, потому что бывает скучно, но эта книга — не тот случай.
Предисловие к книге знакомит с писателем так:
В сознании читателей русского зарубежья писательское имя Зайцева связывалось, прежде всего, с двумя главными темами: биографическим жанром (книги о Тургеневе, Жуковском, Чехове) и темой “Святой Руси”, охватывающей “неожитийные” произведения (“Преподобный Сергий Радонежский”, “Богородица Умиление сердец”), и книги путевых очерков (“Афон” и “Валаам”), Последняя тема даже преобладала. Бориса Зайцева (наряду с Иваном Шмелевым) справедливо считают основоположником новой религиозной прозы в эмиграции.
В то время как в советской прозе был взят курс на атеистическую идеалогию и описанию человека нового коммунистического формата, Борис Зайцев стоял у истоков релизиозной эмигрантской прозы. Эта небольшая книга, как продолжало меня зазывать предисловие — путевые записи путешествия автора к Святой Горе в 1927 году.
Дневник более чем двухнедельного путешествия по Афону написан в жанре старинных “хожений”, популярных на Руси (начиная со знаменитого “Хожения за три моря” Афанасия Никитина), стой неуловимой простотой и подробностью описания, которые, кажется, ставят как будто только одну задачу: рассказать о Святой Горе тем, кто там не бывал.
Рассказать тем, кто не бывал — сложная задача, да еще и с религиозным настроением, но автор с ней прекрасно справился. Первое, что бросается в глаза, это язык произведения. Простые фразы, зачастую очень короткие, но точные, как мазки на картине импрессиониста — шикарно передающие и настрой и атмосферу. при всем при этом автору удалось не скатиться в религиозные экстазы или наоборот, критику местного обихода. Довольно индифиррентно, но при этом так реально и выпукло показаны разные места, разные люди, святыни, чистое существование, честный распорядок дня, без преувеличений, без экзальтации, без налета излишней романтики.
Умело подано все таким образом, что глубоких чувств автора не ощущается, они не затмевают то, что видел он своими глазами и описал в книге. И читатель может составить свое мнение, прочувствовать путешествие своими эмоциями. В век до-интернет технологий, без видео-сториз, без фотографий, словами, просто талантливо нанизанными как бусы в единое произведение, автор смог дать читателю действительно совершить путешествие с ним бок о бок. Вряд ли даже побывав на Афоне сейчас мы получим возможность увидеть то же, все равно все меняется, но в те семнадцать дней Бориса Зайцева благодаря возможностям автора мы сможем попасть в любой момент. Интересны были зарисовки о распорядке дня, о монастырском существовании, о внешнем виде тех или иных творений рук человеческих — глазами художника мы видим необыкновенный, тихий и довольно патриархальный, не смотря на бури века, поменявшие состав паломников, Афон.
Я провел на Афоне семнадцать незабываемых дней. Живя в монастырях, странствуя по полуострову на муле, пешком, плывя вдоль берегов его на лодке, читая о нем книги, я старался все, что мог, вобрать. Ученого, философского или богословского в моем писании нет. Я был на Афоне православным человеком и русским художником. И только.
После этой книги придётся заново перечитывать всё, что я прочитала у Чехова, а это 8 томов. Просто и очень интересно написана биография. Описывается семья Антона Павловича, не простая жизнь в детстве и юности, о том, как родились его лучшие повести и рассказы. О поездке на о. Сахалин, о том, как эта поездка изменила его творческую жизнь.
Каким хорошим человеком был Чехов, скромный, простой… обожаю его.
Какая ж хорошая книга! Маленькая жемчужинка.
Первый раз читала, когда проходили Зайцева в университете по литературе, и читала не очень внимательно, но уже тогда загорелась тем светом и интересом к преподобному Сергию и русской истории, что и сейчас остался.
По-моему, как раз книга для тех, кто начинает знакомство с русской православной культурой, она предваряет чтение Епифания премудрого, житийной литературы, и написана просто, понятно и с душой.
Сейчас вот перечитала во время и после поездки в Троице-Сергиеву Лавру (уже второй раз Господь сподобил!) и понравилось еще больше – такой свет в душе, такое тепло и чувство, что святой — родной всем нам русским, и в помощи нас не покинет.
«Чудо есть праздник, зажигающий будни, ответ на любовь. Чудо — победа сверхалгебры, сверхгеометрии над алгеброй и геометрией школы. Вхождение чудесного в будни наши не говорит о том, что законы буден ложны. Они лишь — не единственны.»
Вот бывает же так: интересен мне стал исторический период становления нашего государства, 14 век, Куликовская битва, переломный момент в господстве татаро-монгольского ига и пр.пр. Сергий Радонежский — это человек огромного значения того времени. Интересно какой он был? Открываю книгу ознакомиться…. А там греет солнышко, ласково обнимает ветерок, там благоухают лесные травы, там ЛЮБОВЬ! Как хорошо от этой книги, как светло и радостно! Написанная таким простым слогом и такими мудрыми словами. Как-будто неожиданный праздник вошел в череду моих будней.
«…образ невидного и обаятельного в задушевности своей пейзажа русского, русской души. В нем наши ржи и васильки, березы и зеркальность вод, ласточки и кресты и не сравнимое ни с чем благоухание России.»
«Прохлада, выдержка и кроткое спокойствие, гармония негромких слов и святых дел создали единственный образ русского святого. Сергий глубочайше русский, глубочайше православный. В нем есть смолистость севера России, чистый, крепкий и здоровый ее тип.»
Эта удивительная книга! Сверх всех моих ожиданий, она не только рассказала мне о прекрасном человеке, которого не возможно не полюбить, она рассказала мне и о исторических событиях, и о людях, живших тогда, заметных и простых. Но более того, она изменила мое представление о своем Отечестве. Ведь для меня лично — это был мир крайностей, истерик, хандры, «достоевщины», контрастов, если гулять так с размахом, если драться, то до смерти. И как-то всегда боязно мне за свою страну… Почему так? Да потому что все это кричит, лезет в глаза, это невозможно не заметить. Да все это есть в России с избытком, но ведь это далеко не все. И открылось мне, что Россия — это еще и Сергий Радонежский. Что Россия — это еще и сильные духом, спокойные, ясные, уравновешенные люди. Просто они тихи, мирны, они не спорят с крикунами, и потому незаметны, но именно они составляют основу, крепкую, прочную, незыблемую. И пусть вокруг шумят, кричат, есть люди которые в тишине делают свое дело, надежные, верные, сильные. Вот какое мое Отечество!
«Если на трагической земле идет трагическое дело, он благословит ту сторону, которую считает правой. Он не за войну, но раз она случилась, за народ и за Россию, православных.»
Видный писатель русской эмиграции, сколько таких имён, очень мало нам знакомых. Жалко, что такие таланты были оторваны от Родины. Православный Афон, посещаемый русскими из стран Европы… Финский в то время Валаам, дарящий образы прошлого — детства, православия… Воображаемое путешествие в Оптину пустынь, которого никогда у автора не было, но которое он был бы так рад совершить! Первое произведение сборника, о библейской Давиде — прекрасное рассуждение о древнем герое в контексте психологии современного человека. Зарисовки о Сергее Радонежском и других святых сильно уступают произведению о Давиде, как и рассказам о паломнических поездках. Автор искренне любуется монашеской жизнью, ищет крупицы русского характера и в афонских (греческих) монастырях, и на Валааме, где уже сильно заметно влияние финской церкви. Последний рассказ «Река времён» особенно ценен тем, что это единственное здесь именно художественное произведение. Довольно короткий рассказ о жизни на чужбине двух русских архиереев, в котором слышны чеховские и купринские интонации. Очень рада, что познакомилась с этим писателем. Богат был двадцатый век на хороших русских авторов, когда даже писатели, казалось бы, второго ряда, так одарены, так восприимчивы.