Отзыв по рассказу певцы

Я всё больше и больше начала любить рассказы.

Это, действительно, талант — взбудоражить читателя за столь короткий срок.

Сейчас должен быть изящный переход с кучей панчей к описанию рассказа, с выходящими выводами. Но, так как я не шибко талантлива, его не будет. Вернее будет, но не изящный.

Итак, рассказчик знакомит нас с небольшим трактиром (кабачком, называйте, как хотите). Туда его привел знойный июль, требующий к себе внимания в виде поднятых в честь него пары кружек холодного пива. Вот, значится, рассказчик приходит утолить свою жажду, как видит, что собрались там мужички, которые устроили реп-баттл, шучу-шучу, об заклад на осьмуху пива побились двое — рядчик да Яшка-Турок, кто лучше споёт, того и значится, осьмушка.

И запел первым рядчик. Да как запел!

Итак, рядчик выступил вперед, закрыл до половины глаза и запел высочайшим фальцетом. Голос у него был довольно приятный и сладкий, хотя несколько сиплый; он играл и вилял этим голосом, как юлою, беспрестанно заливался и переливался сверху вниз и беспрестанно возвращался к верхним нотам, которые выдерживал и вытягивал с особенным стараньем, умолкал и потом вдруг подхватывал прежний напев с какой-то залихватской, заносистой удалью. Его переходы были иногда довольно смелы, иногда довольно забавны: знатоку они бы много доставили удовольствия; немец пришел бы от них в негодование. Это был русский tenore di grazia, ténor léger

Долго рядчик пел, не возбуждая слишком сильного сочувствия в своих слушателях; ему недоставало поддержки, хора; наконец, при одном особенно удачном переходе, заставившем улыбнуться самого Дикого-Барина, Обалдуй не выдержал и вскрикнул от удовольствия. Все встрепенулись. Обалдуй с Моргачем начали вполголоса подхватывать, подтягивать, покрикивать: «Лихо!.. Забирай, шельмец!.. Забирай, вытягивай, аспид! Вытягивай еще! Накаливай еще, собака ты этакая, пес!.. Погуби Ирод твою душу!» и пр. Николай Иваныч из-за стойки одобрительно закачал головой направо и налево. Обалдуй, наконец, затопал, засеменил ногами и задергал плечиком, а у Якова глаза так и разгорелись, как уголья, и он весь дрожал как лист и беспорядочно улыбался. Один Дикий-Барин не изменился в лице и по-прежнему не двигался с места; но взгляд его, устремленный на рядчика, несколько смягчился, хотя выражение губ оставалось презрительным. Ободренный знаками всеобщего удовольствия, рядчик совсем завихрился, и уж такие начал отделывать завитушки, так защелкал и забарабанил языком, так неистово заиграл горлом, что, когда, наконец, утомленный, бледный и облитый горячим потом, он пустил, перекинувшись назад всем телом, последний замирающий возглас, — общий, слитный крик ответил ему неистовым взрывом. Обалдуй бросился ему на шею и начал душить его своими длинными, костлявыми руками; на жирном лице Николая Иваныча выступила краска, и он словно помолодел; Яков, как сумасшедший, закричал: «Молодец, молодец!» Даже мой сосед, мужик в изорванной свите, не вытерпел и, ударив кулаком по столу, воскликнул: «А-га! хорошо, чёрт побери, хорошо!» — и с решительностью плюнул в сторону.

Вот тут-то я первый раз и ахнула. Это ж надо так задорно описать, как поёт человек. Музыку сложно передать словами, а тут — вот же! И до того меня вдохновило это описание, что пошла я искать песню саму, да гугл-чертяка не выдал мне подходящего исполнения, однако, кое-что да нашлось, вот, послушайте:

02:28

Естественно, что после такого исполнения все, включая второго участника спора Якова-Турка, сразу же решили, что рядчик победил. Но спор — есть спор. Поэтому дали слово и другому исполнителю.

И вот тут, скажу вам не тая, сердце-то моё и всколыхнулось, затрепетало, замерло. На секунду душа ушла гулять, плывя по просторам текста. Вы только вчитайтесь в это:

Когда же, наконец, Яков открыл свое лицо — оно было бледно, как у мертвого; глаза едва мерцали сквозь опущенные ресницы. Он глубоко вздохнул и запел… Первый звук его голоса был слаб и неровен и, казалось, не выходил из его груди, но принесся откуда-то издалека, словно залетел случайно в комнату. Странно подействовал этот трепещущий, звенящий звук на всех нас; мы взглянули друг на друга, а жена Николая Иваныча так и выпрямилась. За этим первым звуком последовал другой, более твердый и протяжный, но всё еще видимо дрожащий, как струна, когда, внезапно прозвенев под сильным пальцем, она колеблется последним, быстро замирающим колебаньем, за вторым — третий, и, понемногу разгорячаясь и расширяясь, полилась заунывная песня. «Не одна во поле дороженька пролегала», — пел он, и всем нам сладко становилось и жутко. Я, признаюсь, редко слыхивал подобный голос: он был слегка разбит и звенел, как надтреснутый; он даже сначала отзывался чем-то болезненным; но в нем была и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны. Песнь росла, разливалась. Яковом, видимо, овладевало упоение: он уже не робел, он отдавался весь своему счастью; голос его не трепетал более — он дрожал, по той едва заметной внутренней дрожью страсти, которая стрелой вонзается в душу слушателя, и беспрестанно крепчал, твердел и расширялся.

Он пел, совершенно позабыв и своего соперника, и всех нас, но, видимо, поднимаемый, как бодрый пловец волнами, нашим молчаливым, страстным участьем. Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль. У меня, я чувствовал, закипали на сердце и поднимались к глазам слезы; глухие, сдержанные рыданья внезапно поразили меня… Я оглянулся — жена целовальника плакала, припав грудью к окну. Яков бросил на нее быстрый взгляд и залился еще звонче, еще слаще прежнего; Николай Иваныч потупился, Моргач отвернулся; Обалдуй, весь разнеженный, стоял, глупо разинув рот; серый мужичок тихонько всхлипывал в уголку, с горьким шёпотом покачивая головой; и по железному лицу Дикого-Барина, из-под совершенно надвинувшихся бровей, медленно прокатилась тяжелая слеза; рядчик поднес сжатый кулак ко лбу и не шевелился… Не знаю, чем бы разрешилось всеобщее томленье, если б Яков вдруг не кончил на высоком, необыкновенно тонком звуке — словно голос у него оборвался. Никто не крикнул, даже не шевельнулся; все как будто ждали, не будет ли он еще петь; но он раскрыл глаза, словно удивленный нашим молчаньем, вопрошающим взором обвел всех кругом и увидал, что победа была его…

Чувствуете? Какое смятение души испытывают и те, кто слушал Якова, и те, кто читал рассказчика. Как он будоражит и бередит душу одними лишь словами, не касаясь нот. А ведь это лишь текст! А если послушать саму песню, у вас сердце такой тоской небывалой защемит, таким смятением и горестью обволкивать начнёт, что слёзы, правда, затуманят взгляд. Но какой же русский человек не любит потосковать под хорошую песню! Да чтоб душа навыворот! Думаю, вы не против послушать и эту песню, чтобы вместе со мной сесть и немного смахнуть слезу-другую:

08:01

Почему русские так мало улыбаются?

Порой, чтобы жизнь встала на свои места, нужен такой вот яков-Турок, который сядет с тобой рядом, затянет песню, вынет из тебя душу, растрясёт-разбередит её, а потом как вставит на место, что дыхание остановится, что слёзы на глаза выступят, что слов не найдётся сказать «спасибо».

И вот тут-то автор и говорит:

Его потащили к стойке; он подозвал к ней расплакавшегося серого мужичка, послал целовальникова сынишку за рядчиком, которого, однако, тот не сыскал, и начался пир. «Ты еще нам споешь, ты до вечера нам петь будешь», — твердил Обалдуй, высоко поднимая руки.
Я еще раз взглянул на Якова и вышел.

Он не захотел оставаться и смотреть на то, как этот прекрасный во всех смыслах этого слова (и без единого сарказма) человек постепенно оскотинится, выпивая кружку за кружкой. Потому что это прекрасное мгновение должно оставаться таким. Невозможно потом восхищаться каким-либо произведением, зная об авторе/исполнителе, потому что ты будешь видеть перед собой не красоту, изящество, а обычную свинью (будь то пьянь какую или «испуганных патриотов», сбежавших сейчас из России, но активно вякующих против своей страны, желающих, однако ж, своими песенками да плясками в ненавистном им Мордоре зарабатывать).

Так что рассказ прекрасен. Наводящий на определённые выводы уже в наших реалиях.

Спасибо, что прочли мою не-рецензию, а скорее рассуждения с интерактивом.

Всем добра!

Ах, Иван Сергеевич! Мастер! Что за прелесть рассказ! Сколько чувства! Как описаны эти люди, собравшиеся в жаркий июльский час в кабачке и решившие устроить певческий конкурс между двумя посетителями. Яшка-Турок и рядчик (подрядчик) соревнуются в пении. А приз (!) — осьмуха пива.
Яшка-Турок (прозванный по происхождению от пленной турчанки) – худой, стройный, трепетный, с большими беспокойными серыми глазами, с тонкими, подвижными ноздрями, красивые, выразительные губы – все в нем выдавало человек впечатлительного и страстного.
Соперник Яшки – рядчик из Жиздры, изворотливый и бойкий. Невысокого роста, лет тридцати, рябой и курчавый, с тупым вздернутым носом, живыми карими глазками и жидкой бородкой. Щегольские сапоги с оторочкой. Тонкий армяк из серого сукна с плисовым воротником, от которого резко отделялся край алой рубахи, плотно застегнутой вокруг горла.
Итак, бойкий и самоуверенный рядчик и трепетный изящный Яшка-турок.
Рядчик пел первым что-то залихватское. И все решили, что лучше спеть невозможно. Но затем запел Яшка-турок и «всем нам сладко становилось и жутко. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны.
У меня, я чувствовал, закипали на сердце и поднимались к глазам слезы; глухие, сдержанные рыданья внезапно поразили меня… Я оглянулся – жена целовальника плакала, припав грудью к окну».
Не так давно я прочла «Косцов» Бунина. И представила себе дуэль этих двух рассказов. И там, и там поют, и звучит душа в песнях. Но как хватает за сердце описание пения Яшки-Турка!
И я отдала победу в этой певческой дуэли Тургеневу. Простите, Иван Алексеевич, но здесь Вы проиграли Ивану Сергеевичу.

Так необычно, ей-богу. Вроде песня — песней, а книга – книгой. А тут Тургенев изобразил пение простого мужика так, что это пение блин стало слышно и я пустила скупую женскую слезу. Браво. Это лучшее у Тургенева.

Давненько я не бралась за русскую классику — отвыкла Привет вам, дорогие читатели! Иду, значит, я в кабак. А вокруг березки. Сейчас я вам расскажу про березки. А под березками травка. Послушайте про травку. А над березками небо. Знаете, какое небо? Захожу я в кабак, а там состязание певцов. Два певца и куча народа. Сейчас я вам расскажу, кто в чем одет, подробно так расскажу, с душой. И вот-вот начнется само состязание… и воооот… саспенс! А вот тут самая пора рассказать вам про житье-бытье каждого из присутствующих, начиная с рождения. Ну, и… спели! А теперь будем брататься и пить до потери пульса! Эх, душа развернулась-то как! И выхожу я из кабака, а там березки. Рассказать, да?

Ерничаю я, конечно, но слог красив, мелодичен и выверен. Характеры реалистичны и производят впечатление. Но «Певцы» — скорее зарисовка ни о чем, чем емкий рассказ с идеей.

6 / 10

Ещё один из тех рассказов, которые анализирует в своей книге Купание в пруду под дождем Джордж Сондерс. Мне захотелось ознакомиться с ним до того, как каждая страница будет пристально рассмотрена вместе со студентами курса читательского мастерства.
Рассказ входит в цикл «Записки охотника», слушала его в исполнении В.Покровского. Хочу описать своё впечатление именно от аудиорассказа. Это случай слияния двух талантов — писательского и актёрского. Исполнение настолько гармоничное, душевное, что прослушала дважды.
Сюжет прост: в деревенском Притынном кабачке собралась публика, желающая не только выпить, но и песни послушать.

Яшка-то с рядчиком об заклад побились: осьмуху пива поставили — кто кого одолеет, лучше споет то есть… понимаешь?

Тема рассказа песенная, название «Певцы» подтверждает, что именно они герои дня. Следует отдать должное И.С.Тургеневу, описание исполнения — голос, манера, песня, реакция слушателей — изображено настолько ярко, что испытываешь восторг всего лишь представляя выступление рядчика и Якова.
Фрагменты выступление рядчика:

Итак, рядчик выступил вперед, закрыл до половины глаза и запел высочайшим фальцетом. Голос у него был довольно приятный и сладкий, хотя несколько сиплый; он играл и вилял этим голосом, как юлою, беспрестанно заливался и переливался сверху вниз и беспрестанно возвращался к верхним нотам, которые выдерживал и вытягивал с особенным стараньем, умолкал и потом вдруг подхватывал прежний напев с какой-то залихватской, заносистой удалью.

Сложно состязаться, не слыша одобрения и поддержки зрителей. Поэтому возгласы: «Лихо!.. Забирай, шельмец!.. Забирай, вытягивай, аспид! Вытягивай еще! Накаливай еще, собака ты этакая, пес!.. Погуби Ирод твою душу!» возымели действие, окрылив первого певца.

Ободренный знаками всеобщего удовольствия, рядчик совсем завихрился, и уж такие начал отделывать завитушки, так защелкал и забарабанил языком, так неистово заиграл горлом, что, когда, наконец, утомленный, бледный и облитый горячим потом, он пустил, перекинувшись назад всем телом, последний замирающий возглас, — общий, слитный крик ответил ему неистовым взрывом.

Пение Якова описано совсем другими словами:

Первый звук его голоса был слаб и неровен и, казалось, не выходил из его груди, но принесся откуда-то издалека, словно залетел случайно в комнату. Странно подействовал этот трепещущий, звенящий звук на всех нас; мы взглянули друг на друга, а жена Николая Иваныча так и выпрямилась. За этим первым звуком последовал другой, более твердый и протяжный, но всё еще видимо дрожащий, как струна, когда, внезапно прозвенев под сильным пальцем, она колеблется последним, быстро замирающим колебаньем, за вторым — третий, и, понемногу разгорячаясь и расширяясь, полилась заунывная песня. «Не одна во поле дороженька пролегала», — пел он, и всем нам сладко становилось и жутко. Я, признаюсь, редко слыхивал подобный голос: он был слегка разбит и звенел, как надтреснутый; он даже сначала отзывался чем-то болезненным; но в нем была и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны. Песнь росла, разливалась. Яковом, видимо, овладевало упоение: он уже не робел, он отдавался весь своему счастью; голос его не трепетал более — он дрожал, по той едва заметной внутренней дрожью страсти, которая стрелой вонзается в душу слушателя, и беспрестанно крепчал, твердел и расширялся.

Реакция на пение Якова тоже была иной — слушатели замерли, не смея пошевелиться, забыв дышать. По некоторым лицам струились слёзы. Но высшей наградой были слова и признание проигравшего: «Ты… твоя… ты выиграл»…
В рассказе «Певцы», сцена певческого состязания занимает лишь часть текста, но уверена, ради этого важного фрагмента следует выбрать аудиовариант. Услышать пение Якова вживую нам не суждено, но артист В.Покровский даёт слушателям возможность насладиться музыкой и пением.

Книга классная, про наши русские таланты обычного народа

Интересное произведения. «Для народа»

интересно мне понравилось

Понравилось то что всё подробно описывалось было захватывающе,не понравилось то что много не понятных слов