Пермяк сказка березовая роща 5 класс читать

Жил в нашем заводе ученый старик. Хорошо разговаривал. Легко. Начнет как будто ни о чем, а кончит так, что задумаешься. К примеру, возьми его сказ про Березовую Рощу. Сколько раз ни прослушаешь, всякий раз новое в тех же словах услышишь.

Проверь, коли не веришь. Перескажу.

Отгорело жаркое летичко. Хлопотливая осень пожаловала и ну ветрами сдувать зеленое платье с берез, семена из них вымолачивать да в сырую землю хоронить.

Отсеялась осень, поприкрыла желтым листом березовые семена, зиму кликать стала. А пока суд да дело, крапива с репейником тоже о своем роде-племени заботились. Тоже под листвяное одеяло семена высеяли.

Пришла зима, застлала белым пухом холодную землю, оборонила семена от лютых морозов: «Спите!»

Проспали семена до теплых весенних дней и пошли в рост. Репейник испокон веков цепкий, разбойник, живехонько вымахал. Крепко уцепился за сырую землю. Глубоко корни пустил. Ну, а про Крапиву и говорить нечего. Дай только ей, хапуге, волю, она и на крыше дома вырастет, бессовестная.

Березовые семена тоже зеленую поросль дали. Хоть и не ах какую — не выше лесного ландыша, — все же росточки о три листочка поднялись. Темновато им было в густом Репейнике, тесновато в Крапивнике, а что делать? Надо расти. На то им мать, старая Береза, и жизнь дала.

— Засыхали бы уж вы лучше! — говорит Крапива.

— Все равно сгниете, — поддакивает ей Репейник.

А Березки молчат, слушают да растут сколько сил хватает.

Тогда Гадюка свое ядовитое слово вставила. Свою подлую змеиную мудрость стала выказывать:

— Миром, дескать, те правят, которые жгут да жалят. — И старая Жаба, которая тоже в крапивной тени от света пряталась, в угоду Змее подхалимно подквакнула:

— Засыхайте, березовые недокормыши! Короткая-то смерть лучше долгой бескормицы.

Так оно и шло. Их устрашали, а они росли. В тесноте, в темноте, в обиде. А годика так через три, через четыре Березки переросли Крапиву. Пробившись к солнышку, они перестали слушать зловредные слова. Знали, что теперь никакой Крапиве, никакому Репейнику не закрыть от них света и не отнять соки земли.

Шипи не шипи, квакай не квакай, а молодой Березняк растет себе да растет. Много ли, мало ли лет прошло — зашелестела у всех на виду сильная Березовая Роща. Густая. Ровная. Зеленая. Разговорчивая. Дружная.

Само собой, какая хорошая Роща ни будь, без Крапивы дело не обходится. Росла в ней и Крапива. И Репейник рос. И Гадючки встречались. Жабы, само собой, тоже не перевелись. Что сделаешь? Только никто, если не считать самых пропащих, слепых да желчных, не называл эту Рощу репейной, крапивной, хотя они и произрастали в Роще.

Жабы да Змеи, само собой, инако судили. В свою черную дуду дудели. Ну, так ведь на то и зовутся они мерзостным словом «гады». Дальше Крапивы не видят, выше Репейника не глядят.

• Следующая сказка → Евгений Пермяк — Бумажный змей
• Предыдущая сказка → Евгений Пермяк — Ах!

Сказка-притча Евгения Пермяка Березовая роща доносит до юных читателей мысль: сколько бы зло ни бесновалось, ему не удастся победить добро и красоту. Не стоит обращать внимания на завистников, нужно идти вперед и стойко переносить трудности. Осенью все лесные деревья и травы посеяли на землю свои семена, и весной вылезла молодая поросль. Репейник да крапива быстро пошли в рост, заполнили все вокруг, а березовым росточкам приходилось подрастать в тени. Смеялись над ними и Крапива с Репейником, и Жаба со Змеей, сгнить и засохнуть им желали. А березки знай себе растут потихоньку. Спустя три года переросли они всю нечисть и пробились к солнышку. Выросла красивая, светлая березовая роща. Конечно, злопыхатели продолжали шипеть да квакать, только никто на них внимания не обращал.

Жил в нашем заводе учёный старик. Хорошо разговаривал. Легко. Начнёт как будто ни о чём, а кончит так, что задумаешься. К примеру, возьми его сказ про Берёзовую Рощу. Сколько раз ни прослушаешь, всякий раз новое в тех же словах услышишь.

Проверь, коли не веришь. Перескажу.

Отгорело жаркое летечко. Хлопотливая осень пожаловала и ну ветрами сдувать зелёное платье с берёз, семена из них вымолачивать да в сырую землю хоронить.

Отсеялась осень, поприкрыла жёлтым листом берёзовые семена, зиму кликать стала. А пока суд да дело, крапива с репейником тоже о своём роде-племени заботились. Тоже под листвяное одеяло семена высеяли.

Пришла зима, застлала белым пухом холодную землю, оборонила семена от лютых морозов: «Спите!»

Проспали семена до тёплых весенних дней и пошли в рост.

Репейник испокон веков цепкий, разбойник, живёхонько вымахал. Крепко уцепился за сырую землю. Глубоко корни пустил. Ну, а про Крапиву и говорить нечего. Дай только ей, хапуге, волю, она и на крыше дома вырастет, бессовестная.

Берёзовые семена тоже зелёную поросль дали. Хоть и не ах какую – не выше лесного ландыша, – всё же росточки о три листочка поднялись. Темновато им было в густом Репейнике, тесновато в Крапивнике, а что делать? Надо расти. На то им мать, старая Берёза, и жизнь дала.

– Засыхали бы уж вы лучше! – говорит Крапива.

– Всё равно сгинете, – поддакивает ей Репейник.

А Берёзки молчат, слушают да растут, сколько сил хватает.

Тогда Гадюка своё ядовитое слово вставила. Свою подлую змеиную мудрость стала выказывать:

– Миром всегда те правят, которые жгут да жалят.

И старая Жаба, которая тоже в крапивной тени от света пряталась, в угоду Змее подхалимно подквакнула:

– Засыхайте, берёзовые недокормыши! Короткая-то смерть лучше долгой бескормицы.

Так оно и шло. Их устрашали, а они росли. В тесноте, в темноте, в обиде. А годика так через три, через четыре Берёзки переросли Крапиву. Пробившись к солнышку, они перестали слушать зловредные слова. Знали, что теперь никакой Крапиве, никакому Репейнику не закрыть от них света и не отнять соки земли.

Шипи не шипи, квакай не квакай, а молодой Березняк растёт себе да растёт.

Много ли, мало ли лет прошло – зашелестела у всех на виду сильная Берёзовая Роща. Густая. Ровная. Зелёная. Разговорчивая. Дружная.

Само собой, какая хорошая Роща ни будь, без Крапивы дело не обходится. Росла в ней и Крапива. И Репейник рос. И Гадючки встречались. Жабы, само собой, тоже не перевелись. Что сделаешь? Только никто, если не считать самых пропащих, слепых да желчных, не называл эту Рощу репейной, крапивной, хотя они и произрастали в Роще.

Жабы да Змеи, само собой, инако судили. В свою чёрную дуду дудели. Ну, так ведь на то и зовутся они мерзостным словом «гады». Дальше Крапивы не видят, выше Репейника не глядят.

Подробности

Просмотров: 5616

Берёзовая роща Волшебная история Евгения Пермяка

Жил в нашем заводе учёный старик. Хорошо разговаривал. Легко. Начнёт как будто ни о чём, а кончит так, что задумаешься. К примеру, возьми его сказ про Берёзовую Рощу. Сколько раз ни прослушаешь, всякий раз новое в тех же словах услышишь.
Проверь, коли не веришь. Перескажу.
Отгорело жаркое летечко. Хлопотливая осень пожаловала и ну ветрами сдувать зелёное платье с берёз, семена из них вымолачивать да в сырую землю хоронить.
Отсеялась осень, поприкрыла жёлтым листом берёзовые семена, зиму кликать стала. А пока суд да дело, крапива с репейником тоже о своём роде-племени заботились. Тоже под листвяное одеяло семена высеяли.
Пришла зима, застлала белым пухом холодную землю, оборонила семена от лютых морозов: «Спите!»
Проспали семена до тёплых весенних дней и пошли в рост.
Репейник испокон веков цепкий, разбойник, живёхонько вымахал. Крепко уцепился за сырую землю. Глубоко корни пустил. Ну, а про Крапиву и говорить нечего. Дай только ей, хапуге, волю, она и на крыше дома вырастет, бессовестная.
Берёзовые семена тоже зелёную поросль дали. Хоть и не ах какую – не выше лесного ландыша, – всё же росточки о три листочка поднялись. Темновато им было в густом Репейнике, тесновато в Крапивнике, а что делать? Надо расти. На то им мать, старая Берёза, и жизнь дала.
– Засыхали бы уж вы лучше! – говорит Крапива.
– Всё равно сгинете, – поддакивает ей Репейник.
А Берёзки молчат, слушают да растут, сколько сил хватает.
Тогда Гадюка своё ядовитое слово вставила. Свою подлую змеиную мудрость стала выказывать:
– Миром всегда те правят, которые жгут да жалят.
И старая Жаба, которая тоже в крапивной тени от света пряталась, в угоду Змее подхалимно подквакнула:
– Засыхайте, берёзовые недокормыши! Короткая-то смерть лучше долгой бескормицы.
Так оно и шло. Их устрашали, а они росли. В тесноте, в темноте, в обиде. А годика так через три, через четыре Берёзки переросли Крапиву. Пробившись к солнышку, они перестали слушать зловредные слова. Знали, что теперь никакой Крапиве, никакому Репейнику не закрыть от них света и не отнять соки земли.
Шипи не шипи, квакай не квакай, а молодой Березняк растёт себе да растёт.
Много ли, мало ли лет прошло – зашелестела у всех на виду сильная Берёзовая Роща. Густая. Ровная. Зелёная. Разговорчивая. Дружная.
Само собой, какая хорошая Роща ни будь, без Крапивы дело не обходится. Росла в ней и Крапива. И Репейник рос. И Гадючки встречались. Жабы, само собой, тоже не перевелись. Что сделаешь? Только никто, если не считать самых пропащих, слепых да желчных, не называл эту Рощу репейной, крапивной, хотя они и произрастали в Роще.
Жабы да Змеи, само собой, инако судили. В свою чёрную дуду дудели. Ну, так ведь на то и зовутся они мерзостным словом «гады». Дальше Крапивы не видят, выше Репейника не глядят.

Текст книги «На все цвета радуги (сборник) (с илл.)»

Автор книги: Евгений Пермяк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Берёзовая роща

Жил в нашем заводе учёный старик. Хорошо разговаривал. Легко. Начнёт как будто ни о чём, а кончит так, что задумаешься. К примеру, возьми его сказ про Берёзовую Рощу. Сколько раз ни прослушаешь, всякий раз новое в тех же словах услышишь.

Проверь, коли не веришь. Перескажу.

Отгорело жаркое летечко. Хлопотливая осень пожаловала и ну ветрами сдувать зелёное платье с берёз, семена из них вымолачивать да в сырую землю хоронить.

Отсеялась осень, поприкрыла жёлтым листом берёзовые семена, зиму кликать стала. А пока суд да дело, крапива с репейником тоже о своём роде-племени заботились. Тоже под листвяное одеяло семена высеяли.

Пришла зима, застлала белым пухом холодную землю, оборонила семена от лютых морозов: «Спите!»

Проспали семена до тёплых весенних дней и пошли в рост.

Репейник испокон веков цепкий, разбойник, живёхонько вымахал. Крепко уцепился за сырую землю. Глубоко корни пустил. Ну, а про Крапиву и говорить нечего. Дай только ей, хапуге, волю, она и на крыше дома вырастет, бессовестная.

Берёзовые семена тоже зелёную поросль дали. Хоть и не ах какую – не выше лесного ландыша, – всё же росточки о три листочка поднялись. Темновато им было в густом Репейнике, тесновато в Крапивнике, а что делать? Надо расти. На то им мать, старая Берёза, и жизнь дала.

– Засыхали бы уж вы лучше! – говорит Крапива.

– Всё равно сгинете, – поддакивает ей Репейник.

А Берёзки молчат, слушают да растут, сколько сил хватает.

Тогда Гадюка своё ядовитое слово вставила. Свою подлую змеиную мудрость стала выказывать:

– Миром всегда те правят, которые жгут да жалят.

И старая Жаба, которая тоже в крапивной тени от света пряталась, в угоду Змее подхалимно подквакнула:

– Засыхайте, берёзовые недокормыши! Короткая-то смерть лучше долгой бескормицы.

Так оно и шло. Их устрашали, а они росли. В тесноте, в темноте, в обиде. А годика так через три, через четыре Берёзки переросли Крапиву. Пробившись к солнышку, они перестали слушать зловредные слова. Знали, что теперь никакой Крапиве, никакому Репейнику не закрыть от них света и не отнять соки земли.

Шипи не шипи, квакай не квакай, а молодой Березняк растёт себе да растёт.

Много ли, мало ли лет прошло – зашелестела у всех на виду сильная Берёзовая Роща. Густая. Ровная. Зелёная. Разговорчивая. Дружная.

Само собой, какая хорошая Роща ни будь, без Крапивы дело не обходится. Росла в ней и Крапива. И Репейник рос. И Гадючки встречались. Жабы, само собой, тоже не перевелись. Что сделаешь? Только никто, если не считать самых пропащих, слепых да желчных, не называл эту Рощу репейной, крапивной, хотя они и произрастали в Роще.

Жабы да Змеи, само собой, инако судили. В свою чёрную дуду дудели. Ну, так ведь на то и зовутся они мерзостным словом «гады». Дальше Крапивы не видят, выше Репейника не глядят.

Тайна цены

У дедушки Гордея лёгкая работа была. Он из раковин пуговицы высекал. При дедушке дотошный паренёк-сирота Сергунька за родного внука жил. Всё-то ему знать надо, до сути дойти. Как-то понадобилось Сергуньке обутки, одёжку справить. Вырос из старого и к тому же поизносил.

Гордей и говорит ему:

– Пойдём, Сергунька, на берег – хорошие обутки, пригожую одёжку искать.

– А разве её на берегу ищут? – спрашивает Сергунька.

– Пойдём, внук, увидим.

Пришли.

– Гляди, внук, сколько сапожонок, рубашонок, портков, картузов на берег волны повыбросили. Знай собирай в мешок, – говорит дед Гордей и не смеётся.

– Да это же раковины, дедушка. Как их наденешь?

– А ты, внук, знай собирай. Дома разберёмся.

Набрали они по мешку раковин, пришли домой, выварили их, пообчистили, как надо, и за работу принялись. Пуговки высекать стали. Гордей высекает, Сергунька зачищает. Дед дырочки в пуговичках сверлит, а внук их по дюжине на листки пришивает. Весело дело идёт.

Много дюжин наделали. Хорошие пуговички получились. Крупные, с радужным отливом. В город поехали, в лавку сдали, расчёт получили. Хватило расчёта на сапоги и на картуз, на рубаху и на штаники, да ещё на чай-сахар, белый хлеб осталось и новые свёрла купили. Довольнёшенек дед. Посмеивается, трубочкой попыхивает.

– Гляди, Сергунька, сколько мы всякого добра из раковин добыли!

Задумался дотошный Сергунька, деда спрашивает:

– Как же это так получилось, что даровые раковины стоить стали? Новым картузом обернулись, кумачовой рубахой, плисовыми портками, сапогами со скрипом?

– Цена в них вошла, – говорит на это дед.

– А когда она в них вошла, дедушка?

– Не ведаю.

– Может быть, при высечке?

– Знал бы – так сказал, – хитрит дед. Хочется ему, чтобы внук сам до сути дошёл.

А внук своё:

– Может быть, при сверловке, дедушка?

А тот опять хитрит:

– Не ведаю. Тайная это сила для меня. Давно на берег хожу – даровые раковины ношу, а отчего они стоить начинают, когда в них цена входит, ума не приложу. Сходи-ка ты к гончару-кувшиннику. Может быть, у него выведаешь, когда тайная сила цены в даровую глину входит.

Пришёл Сергунька к гончару-кувшиннику. Видит: гончар даровую глину в горе копает, с песком её мнёт и водой разбавляет. Квасит. Сергунька глаз не спускает. Смотрит, когда в даровую глину цена войдёт.

Кувшинник тем часом бросил комок мятой глины на кружало, завертел его и принялся кувшин выкруживать. Выкружил кувшин, взял другой комок мятой глины, вытянул его, выгнул лебяжьей шеей и на кувшин ручкой приставил. Потом достал резец-палочку и принялся изукрашивать кувшин. Изукрасил его цветами-розами, заморскими птицами, виноградом-смородиной, потом раскрасил кисточкой и обжигать стал. Обжёг кувшинник кувшин, вынул из печи. Сергунька даже попятился, загляделся на синих птиц с изморозью, на золотой виноград с чернетью. Незнаемой цены кувшин. А когда в него цена вошла, этого он не увидел, и кувшинник толком сказать не может.

– То ли, – говорит, – на кружале, то ли, – говорит, – в печи. А может быть, она от резца-палочки. Сходи-ка лучше, парень, к лодочнику. Он из дерева ценные лодки выдалбливает. Там, может, виднее будет.

Тоже хитёр был дедушкин однокашник. Хотел, чтобы Сергунька сам хитрую тайну цены понял.

Пришёл Сергунька к лодочнику в тайгу. Лодочник в два обхвата даровое дерево валит. Отпилил сколько надо, долбить лодку принялся. Выдолбил, обтесал, распарил, бока распорками развёл. Развернулась лодка. Нос, корма поднялись – цену лодке прибавили.

Смекать Сергунька начал, как и чем лодочник в дерево цену загоняет. К другим глядеть пошёл. К мочальникам, что даровое липовое лыко дерут-мочат, в мочалу треплют, а из мочалы стоящие кули ткут. У берестяников побывал, что из даровой берёсты туески-лукошки, пестерьки-сумки на продажу вырабатывают, а до корня цены не дошёл.

И у рыбаков побывал. Рыба тоже даровой в реке плавает, а поймай её – в ней тайная сила цены объявится. И всюду так. Глядеть – замок прост, а ключа не находится.

К каменотёсу забрёл. Разговорился про ключ цены. А тот ему и говорит:

– Пока сам работать не начнёшь – ключа не найдёшь.

Очень хотелось Сергуньке ключ цены найти. Пробовать стал камни тесать. Не сразу. Сначала подтаскивал. Подтащит камень-другой и ценить его начинает. В горе лежал камень – даровым был. На место пришёл – стоить начал.

Научил его каменотёс бока у камня прямить. Для строительства не какой попало камень идёт – мерный. Отешет Сергунька другой-третий камень. Видит – опять в них цена прибыла.

Фаску научил его каменотёс снимать. Как даст Сергунька фаску камню – его цена чуть не вдвое вырастет.

Ну, а когда пузатые колонки, кудрявые капительки научился Сергунька из камня высекать, тогда и спрашивать больше не стал, в чём тайная сила цены. Сам понял. Понял и решил у дедушки побывать.

Приходит к дедушке и говорит:

– Я, дедушка, каменотёсом стал. Львов-тигров, даже ценных каменных див высекаю. Яшменные пуговки тебе на пробу высек. Бери.

Глядит дед на подарок: одна другой пуговки краше.

– Большую цену за них дали бы, – говорит дед Гордей. – А в чём тайная сила цены, выведал?

– Нет, дедушка, не выведал. Сам дошёл, когда работать начал. В руках, дедушка, тайная сила цены. В руках. В моих, в твоих, в кувшинниковых, в лодочниковых – в трудовых руках…

Так открыл Сергей великую тайну цены, нашёл ключ ко всем замкам. И на что ни поглядит теперь – на дом ли, на стол ли, на узорчатую ткань, на ржаной хлеб, на радужные пуговицы, – труд человека видит: цену всех цен, корень всех ценностей-драгоценностей нашей земли и самой жизни.

Мыльные пузыри

Мыльными пузырями называют всё несовершенное, быстро лопающееся и ненадёжное. Между тем мыльные пузыри имеют некоторые заслуги, и вы в этом убедитесь, если захотите прослушать сказку, названную их именем.

Это было давно, если мерить время годами, и совсем недавно, если вести счёт на века.

Это было в пышном королевстве, если судить о нём по королевским кружевам на рукавах и панталонах придворных. Это было в нищей стране, если оценивать её по дырам одежды подданных его величества и провалам щёк ткачей и кружевниц.

Это было на королевской площади, где предстояло необычайное зрелище. В заоблачную синь небес должен был подняться первый в этом королевстве большой воздушный шар вместе с воздухоплавателем.

На королевскую площадь пожаловал сам король и его двор. На королевскую площадь прибыли вельможи, сановники и министры. На королевскую площадь примчались лавочники, подмастерья и ротозеи. На королевскую площадь пришли ремесленники, хлебопашцы и пастухи. На королевскую площадь приплелись старик и старуха из дальней деревни.

Воздушный шар, туго надутый лёгким газом, готов был ринуться в далёкий полёт. Его удерживали прочные стропы, привязанные к кольям, вбитым в землю.

Но вот уже всё готово.

Счастливый воздухоплаватель скоро сядет в корзину, подвязанную к шару. В ней он прославит себя и увековечит своё имя в поколениях.

Народ рукоплещет. Двор и свита приветливо машут шляпами и веерами. Король милостиво улыбается своей королевской улыбкой, от которой так много зависит, которая так дорого оценивается знатью.

Слуги и помощники воздухоплавателя уже обнажили ножи, чтобы отрезать вспомогательные стропы, удерживающие воздушный шар, но в это время какой-то мальчик выдул и пустил радужный мыльный пузырь, затем второй, третий и четвёртый.

Как это было смешно и неожиданно! Какими маленькими, ничтожными показались лопавшиеся под общий смех один за другим мыльные пузыри!

Хохотали все. Король и королева. Министры и колбасники. Придворные дамы и торговки каштанами. Шуты и монахи. Старухи и дети. Не смеялись только трое. Старик и старуха из дальней деревни. Не смеялся и воздухоплаватель.

– А почему ты, старик, не смеёшься вместе с нами? – спросил его румяный торговец жареным миндалём.

– Я бы ответил тебе, – сказал старик, – но ты слишком толст, и до твоего сердца едва ли дойдёт мой ответ.

Торговец вскипел и заорал на всю площадь:

– Вяжите его! Он не желает смеяться вместе с королём.

Старика схватили и привели к королю.

– Ваше величество, – доложил министр двора, – этот дерзкий старик не изволит смеяться над мыльными пузырями. У него, видите ли, особая точка зрения на мыльные пузыри.

– Да, – ответил гордый старик, – я никогда не смеюсь над тем, что мне кажется достойным уважения.

– Как! Мыльные пузыри достойны уважения?

Раздался дружный хохот двора и свиты. Когда шум стих, льстивый сановник спросил старика:

– Может быть, тебе трудно смеяться над самим собой? Ведь ты тоже мыльный пузырь, готовящийся лопнуть от страха и превратиться в ничто.

– Вы правы, господин в золотом камзоле, – тихо, но внятно сказала подоспевшая жена старика. – Перед вами мыльный пузырь. Но уверяю вас, господа, – сказала она, обращаясь ко всем и к королю, – вам будет не по себе, когда вы узнаете, как много заключено в этом мыльном пузыре.

Народ стих, и король дал знак, чтобы она говорила. И вот старая деревенская женщина принялась так красочно и вдохновенно рассказывать, будто фея красноречия вложила в её уста высокие слова, а фея мудрости – простоту и ясность речи.

– Когда мой муж был молод и пахал землю маркиза, когда мои щёки вызывали зависть роз в саду маркизы, где я работала подёнщицей, у меня родился сын. Он рос очень хорошим и пытливым мальчиком. Я и мой муж не чаяли в нём души. Мы учили его в хорошей школе, и всё заработанное нами шло для того, чтобы он стал грамотным человеком.

В часы досуга отец, забавляя своего сына, сооружал для него маленькие ветряные мельницы, клеил бумажных змеев и пускал вместе с ним мыльные пузыри. Мыльные пузыри иногда поднимались довольно высоко. Потому что они надувались тёплым воздухом из горячей груди моего мужа.

Мой муж был неграмотным мечтателем. И он часто говорил сыну:

«Малыш! Если бы у мыльного пузыря была прочная оболочка, он бы поднялся высоко-высоко и летел бы долго-долго».

У нашего мальчика загорались глаза. Отец научил его мечтать о полёте в небо. Он внушил ему мысль о таком пузыре, который будет больше стога сена и сможет поднять человека. Он верил, что образованный сын изыщет прочную и лёгкую оболочку для большого пузыря и осуществит отцовские мечты.

– И он их осуществил? – спросили придворные старую женщину.

– Да, он их осуществил, – сказала старая женщина из деревни, указывая на знатного воздухоплавателя, стоявшего рядом со своим отцом.

Они, обнявшись, не замечая никого – ни двор, ни короля, – любовались полётом радужных мыльных пузырей, которые выдувал через тонкую соломинку белокурый сын воздухоплавателя и внук стариков из далёкого селения.

Теперь уж никто не смеялся, когда один за другим подымались и лопались мыльные пузыри…

Белая ворона

Прозвище «белая ворона» известно всем, однако всякий по-разному толкует его.

Моя бабушка толковала так.

Белая ворона вылупилась из яйца обыкновенной чёрной вороны и ничем не выделялась из других. Но вскоре, после того как она оперилась, ей не захотелось жить, как все.

Трудно сказать, почему это произошло. То ли ей было скучно… То ли она вообразила себя необыкновенной и решила выделиться среди других… Или что-то ещё, – может быть, она была одержима жаждой славы, – никто не знает. Только вдруг ворона решила стать солисткой академической оперы.

У неё был достаточно громкий голос и, может быть, куда более звучный, нежели у других, но, к сожалению, кроме «кар-кар», она не могла выкаркнуть ни одной ноты. И вместо того чтобы разъяснить ей, что её голосовых данных недостаточно для оперного пения, – над нею посмеялись. А смех, как известно, не всегда бывает хорошим лекарством. Особенно в юности.

Потеряв надежду стать солисткой оперы, она решила выбрать иной путь.

– Ну что ж, буду танцовщицей. Для этого не нужен голос.

И она принялась танцевать. Но над ней снова посмеялись.

Цапля сказала:

– Чтобы стать балериной, недостаточно ног и двух вороньих па – скок-прыг и прыг-скок.

Это ещё больше ранило самолюбие вороны.

– Тогда покажу, что такое высший пилотаж, – сказала она.

Однако и это вызвало смех. Громче всех смеялись щебетуньи ласточки, которые летали выше и быстрее других.

Ах, если бы они или кто-то другой терпеливо объяснили вороне, что нужно применять себя в жизни по своим способностям и возможностям! Тогда бы, наверно, ворона нашла своё счастье. Но этого не произошло.

Обиженная, раздосадованная, она не захотела разобраться в себе самой и наперекор всем не остановилась.

Так бывает. Ложное самолюбие порождает больное самомнение, которое приводит к самым неожиданным результатам. В данном случае оно привело в парикмахерскую.

– Я хочу стать белой, – сказала она.

– Пожалуйста, – ответили ей.

И вскоре жизнь вороны круто изменилась.

Люди кричали:

– Смотрите! Белая ворона!

Её заметили все. О ней сообщили вечерние газеты как о чуде орнитологии. Она была счастлива! Её самолюбие торжествовало. Но…

Но радость была недолгой. Когда слух о ней прошёл по всей земле, её решили поймать. Одни хотели поселить белую ворону в клетку зоологического парка, другие – превратить её в чучело для музея.

За нею гонялись день и ночь. А она ни жива ни мертва отсиживалась в кустах, пряталась в дуплах от своей шумной славы и наконец исчезла.

Никто не знает, куда она делась. Одни предполагали, что ворона погибла в когтях ястреба, который принял её за белого голубя. Кто-то, смеясь, утверждал, что она, полиняв, стала снова чёрной вороной. Было множество догадок, но это не столь важно. Важно то, что ворона обессмертила себя прозвищем всех тех, кто во что бы то ни стало хочет выделиться из других.

Так заканчивала сказку моя бабушка, но тут же вмешивался дедушка. Вмешивался и начинал рассказывать о белой вороне своё.

У него, как и у бабушки, так называемая белая ворона тоже вылупилась из яйца, снесённого чёрной вороной, и выросла такой же обыкновенной, как и все в её стае. Но однажды у неё в крыле появилось белое перо. На это можно было бы не обращать внимания, если бы не появилось и второе, ослепительно белое перо. А затем – третье, четвёртое… И ворона начала белеть.

А почему? Что было причиной посветления чёрной птицы?

Оказывается, первое перо побелело оттого, что ворона задумалась над своей жизнью. Задумалась – правильно ли живут вороны вообще, хорош ли их образ жизни. Но она задумалась не о себе и не для себя, а обо всех и для всех. Это была очень важная разница. Разница, которая выделяла мыслящую ворону среди остальных.

И первая светлая мысль побелила её перо.

Когда же ворона поняла, что жизнь стаи – это разбой, непрерывная рознь и драка, – у неё посветлело ещё одно перо.

На это никто пока не обратил внимания. Но ворона продолжала размышлять о нравах стаи. Одна светлая мысль рождала другую, третью, а вместе с этим светлели новые перья. И этого не могли не заметить.

Её спросили:

– Что с тобой происходит?

И она ответила. Она не могла далее молчать. Она ниспровергала подлые нравы ворон, обличала их жадность, хищность, бесчестность поведения и многое другое…

Ей хотелось верить, что слова, идущие от самых глубин сердца, отзовутся в чёрных душах.

Она говорила без боязни. В её словах звучала истина. В её голосе звенел протест. И от этого она становилась светлее и светлее.

Чёрная стая молча слушала окончательно побелевшую ворону. Тысячи злых крылатых разбойниц пронизывали их белую сестру, тысячи когтей и клювов готовы были вонзиться в неё и развеять по ветру ненавистное перо.

И, может быть, им это удастся. Но ничего не изменится. Белая ворона никогда не станет чёрной ни в дедушкиной сказке, ни в светлой людской молве.

Волшебные краски

Один раз в сто лет самый добрый из всех самых добрых стариков – Дед Мороз – в ночь под Новый год приносит семь волшебных красок.

Этими красками можно нарисовать всё, что захочешь, и нарисованное – оживёт.

Хочешь – нарисуй стадо коров и потом паси их. Хочешь – нарисуй корабль и плыви на нём… Или звездолёт – и лети к звёздам. А если тебе нужно нарисовать что-нибудь попроще, например, стул, – пожалуйста… Нарисуй и садись на него. Волшебными красками можно нарисовать что угодно, даже мыло, и оно будет мылиться. Поэтому Дед Мороз приносит волшебные краски самому доброму из всех самых добрых детей.

И это понятно… Если такие краски попадут в руки злому мальчику или злой девочке – они могут натворить много бед. Стоит, скажем, этими красками пририсовать человеку второй нос, и он будет двуносым. Стоит пририсовать собаке рога, курице – усы, а кошке – горб, и будет собака – рогатой, курица – усатой, а кошка – горбатой.

Поэтому Дед Мороз очень долго проверяет сердца детей, а потом уже выбирает, кому из них подарить волшебные краски.

В последний раз Дед Мороз подарил волшебные краски одному самому доброму из всех самых добрых мальчиков.

Мальчик очень обрадовался краскам и тут же принялся рисовать. Рисовать для других. Потому что он был самый добрый из всех добрых мальчиков. Он нарисовал бабушке тёплый платок, маме – нарядное платье, а отцу – новое охотничье ружьё. Слепому старику мальчик нарисовал глаза, а своим товарищам – большую-пребольшую школу…

Он рисовал, не разгибаясь, весь день и весь вечер… Он рисовал и на другой, и на третий, и на четвёртый день… Он рисовал, желая людям добра. Рисовал до тех пор, пока не кончились краски. Но…

Но никто не мог воспользоваться нарисованным. Платок для бабушки был похож на тряпку для мытья полов, а платье, нарисованное матери, оказалось таким кособоким, пёстрым и мешковатым, что она его не захотела даже примерить. Ружьё ничем не отличалось от дубины. Глаза для слепого напоминали две голубые кляксы, и он не мог ими видеть. А школа, которую очень усердно рисовал мальчик, получилась до того уродливой, что к ней даже боялись подходить близко.

На улице появились деревья, похожие на метёлки. Появились лошади с проволочными ногами, автомобили с кривыми колёсами, дома с падающими стенами и крышами набекрень, шубы и пальто, у которых один рукав был длиннее другого… Появились тысячи вещей, которыми нельзя было воспользоваться.

И люди ужаснулись:

– Как ты мог сотворить столько зла, самый добрый из всех самых добрых мальчиков?!

И мальчик заплакал. Ему так хотелось сделать людей счастливыми!.. Но он не умел рисовать и только зря извёл краски.

Мальчик плакал так громко, что его услышал самый добрый из всех самых добрых стариков – Дед Мороз. Услышал, и вернулся к нему, и положил перед мальчиком новую коробку с красками.

– Только это, мой друг, простые краски. Но они могут тоже стать волшебными, если ты этого очень захочешь.

Так сказал Дед Мороз и ушёл.

А мальчик задумался. Как же сделать, чтобы простые краски стали волшебными и чтобы они радовали людей, а не приносили им несчастье? Добрый мальчик достал кисть и принялся рисовать.

Он рисовал, не разгибаясь, весь день и весь вечер. Он рисовал и на другой, и на третий, и на четвёртый день. Рисовал до тех пор, пока не кончились краски. Тогда он попросил новые.

Прошёл год… Прошло два года… Прошло много-много лет. Мальчик стал взрослым, но по-прежнему не расставался с красками. Глаза его стали зоркими, руки умелыми, и теперь на его рисунках вместо кривых домов с падающими стенами красовались высокие, светлые здания, а вместо платьев, похожих на мешки, – яркие, нарядные одежды.

Мальчик не заметил, как стал настоящим художником. Он рисовал всё, что было вокруг, и то, что ещё никто никогда не видел: самолёты, похожие на огромные стрелы, и корабли, похожие на самолёты, воздушные мосты и дворцы из стекла.

Люди с удивлением смотрели на его рисунки, но никто не ужаснулся. Наоборот, все радовались и восхищались.

– Какие чудесные картины! Какие волшебные краски! – говорили они, хотя краски были самые обыкновенные.

Картины и вправду были так хороши, что людям захотелось их оживить. И вот настали счастливые дни, когда нарисованное на бумаге стало переходить в жизнь: и дворцы из стекла, и воздушные мосты, и крылатые корабли…

Так случается на белом свете. Так случается не только с красками, но и с обыкновенным топором или швейной иглой и даже с простой глиной. Так случается со всем, к чему прикасаются руки самого великого из самых великих волшебников – руки трудолюбивого, настойчивого человека.

Пермяк Евгений » Дедушкина копилка — читать книгу онлайн бесплатно