Первый московский князь александрова племени даниил по рассказу летописца

Первые московские князья выступают смелыми хищниками. Недаром один из них, Михаил Ярославич, перешел в потомство с прозванием Хоробрита, т. е. забияки: он в 1248 г. врасплох напал на своего дядю великого князя Святослава и вопреки всякому праву согнал его с владимировского стола. Первый московский князь Александрова племени Даниил, по рассказу летописца, точно так же врасплох напал на своего рязанского соседа князя Константина, победил его «некой хитростью», т. е. обманом, взял его в плен и отнял у него Коломну. Сын этого Даниила Юрий в 1303 г., напав на другого соседа, князя можайского, также взял его в плен и захватил можайский удел в самых верховьях р. Москвы, потом убил отцова пленника Константина и удержал за собой Коломну: теперь вся Москва-река до самого устья стала московской.

Московский князь — враг всякому великому князю, кто бы он ни был: казалось, самая почва Москвы питала в ее князьях неуважение к прежним понятиям и отношениям старшинства. Даниил долго и упорно боролся с великими князьями, собственными старшими братьями, с Димитрием переяславским, потом с Андреем городецким. Но по смерти Димитрия он сблизился с добрым и бездетным его сыном Иваном и так подружился, что Иван, умирая в 1302 г., отказал свой удел московскому своему соседу и младшему дяде помимо старших родичей. Даниил принял наследство и отстоял его от притязаний старшего брата, великого князя Андрея.

Но враги старшинства, московские князья были гибкие и сообразительные дельцы. Как скоро изменялись обстоятельства, и они изменяли свой образ действий. Татарский разгром надолго, на весь XIII в., поверг народное хозяйство северной Руси в страшный хаос. Но с XIV в. расстроенные отношения здесь начали улаживаться, народное хозяйство стало приходить в некоторый порядок. С тех пор и московские князья, начав свое дело беззастенчивыми хищниками, продолжают его мирными хозяевами, скопидомными, домовитыми устроителями своего удела, заботятся о водворении в нем прочного порядка, заселяют его промышленными и рабочими людьми, которых перезывают к себе из чужих княжеств, толпами покупают в Орде русских пленников и на льготных условиях сажают тех и других на своих московских пустошах, строят деревни, села, слободы.

С XIV в. можем следить за ходом этого хозяйственного домостроительства московских князей по длинному ряду их духовных грамот, начинающемуся двумя завещаниями третьего московского князя из Александрова племени — Ивана Калиты. Эти грамоты объясняют нам, почему к половине XV в. в северной Руси привыкли смотреть на московского князя как на образцового хозяина, на Московское княжество как на самый благоустроенный удел. Следы этого взгляда находим в одном памятнике половины XV в. Это сухой генеалогический перечень русских князей, начиная от Рюрика. Здесь, между прочим, читаем, что Всеволод Большое Гнездо родил Ярослава, Ярослав родил Александра Великого, Храброго, Александр — Даниила, а Даниил — Ивана Калиту, «иже исправи землю Русскую от татей». Итак, северное русское общество считало Ивана Калиту правителем, умевшим очистить свою землю от воров, водворить в ней общественную безопасность. Навстречу этому взгляду идут указания с другой стороны. В приписке на одной рукописи, писанной в Москве в конце княжения Ивана Калиты, читаем хвалу правдолюбию этого князя, давшего Русской земле «тишину велию и правый суд». Канонист А. С. Павлов приписывает тому же князю введение в действие Земледельческого закона, византийского земско-полицейского и уголовного устава, составленного, как предполагают, императорами-иконоборцами в VIII в.[10] Если так, то можно думать, что Иван Калита особенно заботился об устройстве сельского населения в своих владениях. Так, благодаря своему генеалогическому положению, чувствуя себя наиболее бесправным князем среди родичей, московский удельный владетель рано выработал себе образ действий, который держался не на преданиях старины, а на расчетливом соображении обстоятельств текущей минуты.

Внимание! В данном отрывке приведены события описывающие правления не только Иванна I Калиты, но и его предшественников, так как это даёт возможность понять контекст противостояния Москвы и Твери, а также участия Орды в данных политических событиях Северо-Восточной Руси.

ЛЕКЦИЯ XXI

\\\\\\-начало вырезки, полная версия в источнике

МОСКВА – МЛАДШИЙ УДЕЛ. ЗНАЧЕНИЕ ЭТОГО ДЛЯ ЕЕ КНЯЗЕЙ

Как город новый и окрайный, Москва досталась одной из младших линий Всеволодова племени. Поэтому московский князь не мог питать надежды дожить до старшинства и по очереди занять старший великокняжеский стол. Чувствуя себя бесправным, точнее, обездоленным среди родичей и не имея опоры в обычаях и преданиях старины, он должен был обеспечивать свое положение иными средствами, независимо от родословных отношений, от очереди старшинства. Благодаря тому московские князья рано вырабатывают своеобразную политику, с первых шагов начинают действовать не по обычаю, раньше и решительнее других сходят с привычной колеи княжеских отношений, ищут новых путей, не задумываясь над старинными счетами, над политическими преданиями и приличиями. Это обнаруживается как в их отношениях к другим князьям, так и в ведении ими внутренних дел своего княжества. Они являются зоркими наблюдателями того, что происходит вокруг них, внимательно высматривают, что лежит плохо, и прибирают это к рукам. Первые московские князья выступают смелыми хищниками. Недаром один из них, Михаил Ярославич, перешел в потомство с прозванием Хоробрита, т. е. забияки: он в 1248 г. врасплох напал на своего дядю великого князя Святослава и вопреки всякому праву согнал его с владимирского стола. Первый московский князь Александрова племени, Даниил, по рассказу летописца, точно так же врасплох напал на своего рязанского соседа князя Константина, победил его «некоей хитростью», т. е. обманом, взял его в плен и отнял у него Коломну. Сын этого Даниила Юрий в 1303 г., напав на другого соседа, князя можайского, также взял его в плен и захватил можайский удел в самых верховьях р. Москвы, потом убил отцова пленника Константина и удержал за собой Коломну: теперь вся Москва-река до самого устья стала московской. Московский князь – враг всякому великому князю, кто бы он ни был: казалось, самая почва Москвы питала в ее князьях неуважение к прежним понятиям и отношениям старшинства. Даниил долго и упорно боролся с великими князьями, собственными старшими братьями – с Димитрием переяславским, потом с Андреем городецким. Но по смерти Димитрия он сблизился с добрым и бездетным его сыном Иваном и так подружился, что Иван, умирая в 1302 г., отказал свой удел московскому своему соседу и младшему дяде помимо старших родичей. Даниил принял наследство и отстоял его от притязаний старшего брата, великого князя Андрея. Но враги старшинства, московские князья были гибкие и сообразительные дельцы. Как скоро изменялись обстоятельства, и они изменяли свой образ действий. Татарский разгром надолго, на весь XIII в., поверг народное хозяйство Северной Руси в страшный хаос. Но с XIV в. расстроенные отношения здесь начали улаживаться, народное хозяйство стало приходить в некоторый порядок. С тех пор и московские князья, начав свое дело беззастенчивыми хищниками, продолжают его мирными хозяевами, скопидомными, домовитыми устроителями своего удела, заботятся о водворении в нем прочного порядка, заселяют его промышленными и рабочими людьми, которых перезывают к себе из чужих княжеств, толпами покупают в Орде русских пленников и на льготных условиях сажают тех и других на своих московских пустошах, строят деревни, села, слободы. С XIV в. можем следить за ходом этого хозяйственного домостроительства московских князей по длинному ряду их духовных грамот, начинающемуся двумя завещаниями третьего московского князя из Александрова племени – Ивана Калиты. Эти грамоты объясняют нам, почему к половине XV в. в Северной Руси привыкли смотреть на московского князя как на образцового хозяина, на Московское княжество – как на самый благоустроенный удел. Следы этого взгляда находим в одном памятнике половины XV в. Это сухой генеалогический перечень русских князей, начиная от Рюрика. Здесь, между прочим, читаем, что Всеволод Большое Гнездо родил Ярослава, Ярослав родил Александра Великого, Храброго, Александр – Даниила, а Даниил – Ивана Калиту, «иже исправи землю Русскую от татей». Итак, северное русское общество считало Ивана Калиту правителем, умевшим очистить свою землю от воров, водворить в ней. общественную безопасность. Навстречу этому взгляду идут указания с другой стороны. В приписке на одной рукописи, писанной в Москве в конце княжения Ивана Калиты, читаем хвалу правдолюбию этого князя, давшего Русской земле «тишину велию и правый суд». Канонист А. С. Павлов приписывает тому же князю введение в действие Земледельческого закона, византийского земско-полицейского и уголовного устава, составленного, как предполагают, императорами-иконоборцами в VIII в. Если так, то можно думать, что Иван Калита особенно заботился об устройстве сельского населения в своих владениях. Так, благодаря своему генеалогическому положению, чувствуя себя наиболее бесправным князем среди родичей, московский удельный владетель рано выработал себе образ действий, который держался не на преданиях старины, а на расчетливом соображении обстоятельств текущей минуты.

УСПЕХИ МОСКОВСКОГО КНЯЖЕСТВА ДО ПОЛОВИНЫ XV

в. Таковы были первоначальные условия быстрого роста Московского княжества. Этих условий было два: географическое положение Москвы и генеалогическое положение ее князя. Первое условие сопровождалось выгодами экономическими, которые давали в руки московскому князю обильные материальные средства, а второе условие указывало ему, как всего выгоднее пустить в оборот эти средства, помогло ему выработать своеобразную политику, основанную не на родственных чувствах и воспоминаниях, а на искусном пользовании текущей минутой. Располагая такими средствами и держась такой политики, московские князья в XIV и в первой половине XV в. умели добиться очень важных политических успехов. Перечислим их.

РАСШИРЕНИЕ ТЕРРИТОРИИ

Успех I. Пользуясь своими средствами, московские князья постепенно выводили свое княжество из первоначальных тесных его пределов. В самом начале XIV в. на севере Руси, может быть, не было удела незначительнее московского. Пределы его далеко не совпадали даже с границами нынешней Московской губернии. Из существовавших тогда городов этой губернии в состав удельной московской территории не входили Дмитров, Клин, Волоколамск, Можайск, Серпухов, Коломна, Верея. Удел князя Даниила до захвата Можайска и Коломны занимал срединное пространство этой губернии – по среднему течению р. Москвы с продолжением на восток по верхней Клязьме, которое клином вдавалось между дмитровскими и коломенскими, т. е. рязанскими, волостями. В этом уделе едва ли было тогда больше двух городов, Москвы и Звенигорода: Руза и Радонеж тогда были, кажется, еще простыми сельскими волостями. Из 13 нынешних уездов губернии во владениях князя Даниила можно предполагать только четыре: Московский, Звенигородский, Рузский и Богородский с частью Дмитревского. Даже после того как третий московский князь из племени Александра Невского, Иван Калита, стал великим князем, московский удел оставался очень незначительным. В первой духовной этого князя, написанной в 1327 г., перечислены все его вотчинные владения. Они состояли из пяти или семи городов с уездами. То были: Москва, Коломна, Можайск, Звенигород, Серпухов, Руза и Радонеж, если только эти две последние волости были тогда городами (Переяславль не упомянут в грамоте). В этих уездах находились 51 сельская волость и до 40 дворцовых сел. Вот весь удел Калиты, когда он стал великим князем. Но в руках его были обильные материальные средства, которые он и пустил в выгодный оборот. Тогдашние тяжкие условия землевладения заставляли землевладельцев продавать свои вотчины. Вследствие усиленного предложения земли были дешевы. Московские князья, имея свободные деньги, и начали скупать земли у частных лиц и у церковных учреждений, у митрополита, у монастырей, у других князей. Покупая села и деревни в чужих уделах, Иван Калита купил целых три удельных города с округами – Белозерск, Галич и Углич, оставив, впрочем, эти уделы до времени за прежними князьями на каких-либо условиях зависимости. Преемники его продолжали это мозаическое собирание земель. В каждой следующей московской духовной грамоте перечисляются новоприобретенные села и волости, о которых не упоминает предшествующая. Новые «примыслы» выплывают в этих грамотах один за другим неожиданно, выносимые каким-то непрерывным, но скрытым приобретательным процессом, без видимого плана и большею частью без указания, как они приобретались. Димитрий Донской как-то вытягал у смольнян Медынь; но неизвестно, как приобретены до него Верея, Боровск, Серпухов, половина Волоколамска, Кашира и до полутора десятка сел, разбросанных по великокняжеской Владимирской области и по разным чужим уделам. При Калите и его сыновьях земельные приобретения совершались путем частных полюбовных сделок, обыкновенно прикупами; но потом на подмогу этим мирным способам снова пущен был в ход насильственный захват с помощью Орды или без нее. Димитрий Донской захватил Стародуб на Клязьме и Галич с Дмитровом, выгнав тамошних князей из их вотчин. Сын его Василий «умздил» татарских князей и самого хана и за «многое злато и сребро» купил ярлык на Муром, Тарусу и целое Нижегородское княжество, князей их выживал из их владений или жаловал их же вотчинами на условии подручнической службы. С конца XIV в. в видимо беспорядочном, случайном расширении московской территории становится заметен некоторый план, может быть сам собою сложившийся. Захватом Можайска и Коломны московский князь приобрел все течение Москвы; приобретение великокняжеской области и потом Стародубского княжества делало его хозяином всей Клязьмы. С приобретением Калуги, Мещеры при Донском, Козельска, Лихвина, Алексина, Тарусы, Мурома и Нижнего при его сыне все течение Оки – от впадения Упы и Жиздры до Коломны и от Городца Мещерского до Нижнего – оказалось во власти московского князя, так что Рязанское княжество очутилось с трех сторон среди волостей московских и владимирских, которые с Калиты были в московских же руках. Точно так же с приобретением Ржева, Углича и Нижегородского княжества при тех же князьях и Романова при Василии Темном, при постоянном обладании Костромой как частью великокняжеской Владимирской области едва ли не большее протяжение Верхней Волги принадлежало Москве; и здесь княжества Тверское и Ярославское с разных сторон были охвачены московскими владениями. Так прежде всего московский князь старался овладеть главными речными путями междуречья, внутренними и окрайными. Наконец, с приобретением княжеств Белозерского и Галицкого открылся широкий простор для московских земельных примыслов в верхнем Заволжье. Там московский князь нашел много удобств для своего дела. Обширные и глухие лесистые пространства по Шексне с ее притоками, по притокам озер Белого и Кубенского, по верхней Сухоне в первой половине XV в. были разделены между многочисленными князьями белозерской и ярославской линии. Слабые и бедные, беднея все более от семейных разделов и татарских тягостей, иногда совместно вчетвером или впятером владея фамильным городком или даже простой сельской волостью, они не были в состоянии поддерживать державные права и владетельную обстановку удельных князей и нечувствительно спускались до уровня частных и даже некрупных землевладельцев. Чтобы привести их под свою руку, московскому князю не нужно было ни оружия, ни даже денег: они сами искали московской службы и послушно поступались своими вотчинами, которые получали от нового государя обратно в виде служебного пожалования. Так, уже Василий Темный распоряжается вотчинами князей Заозерских, Кубенских, Бохтюжских как своими примыслами.

ЗАСЕЛЕНИЕ ЗАВОЛЖЬЯ

Успешному распространению московской территории в эту сторону много помогло одно народное движение. С усилением Москвы верхнее Поволжье стало безопаснее и с новгородской и с татарской стороны. Это давало возможность избытку долго скоплявшегося в междуречье населения отливать за Волгу в просторные лесные пустыни тамошнего края. Разведчиками в этом переселенческом движении явились с конца XIV в. монахи центральных монастырей, преимущественно Троицкого Сергиева; пробираясь в костромские и вологодские дебри, они основывали по речкам Комеле, Обноре, Пельшме, Авенге, Глушице обители, которые становились опорными пунктами крестьянских переселений: через несколько лет по этим рекам возникали одноименные волости с десятками деревень. С этими монастырями-колониями повторялось то же, что испытывала их метрополия, обитель преп. Сергия: они обсаживались крестьянскими поселениями, искажавшими их любимую дремучую пустыню. При совместном с новгородцами владении Вологдой и как правитель Костромской области по своему великокняжескому званию московский князь был вправе считать своими эти волости, заселявшиеся выходцами из московских владений.

СПОСОБЫ РАСШИРЕНИЯ МОСКОВСКОГО КНЯЖЕСТВА

Так можно различить пять главных способов, которыми пользовались московские князья для расширения своего княжества: это были скупка, захват вооруженный, захват дипломатический с помощью Орды, служебный договор с удельным князем и расселение из московских владений за Волгу. По духовной Василия Темного, составленной около 1462 г., можно видеть плоды полуторавековых скопидомных усилий московских князей по собиранию чужих земель. В этой духовной великое княжение Владимирское впервые смешано с Московским княжеством, со старинными вотчинными владениями и новыми примыслами в одну безразличную владельческую массу. На всем пространстве Окско-Волжского междуречья не московскими оставались только части Тверского и Ярославского княжеств да половина Ростова, другая половина которого была куплена Василием Темным. Но московские владения выходили за пределы междуречья на юг вверх по Оке и Цне, а на северо-востоке углублялись в Вятскую землю и доходили до Устюга, который в конце XIV в. уже принадлежал Москве. Владения князя Даниила далеко не заключали в себе и 500 кв. миль, так как во всей Московской губернии не более 590 кв. миль. Если по духовной Василия Темного очертите пределы московских владений, вы увидите, что в них можно считать по меньшей мере 15 тысяч кв. миль. Таковы были территориальные успехи, достигнутые московскими князьями к половине XV в. Благодаря этим успехам к концу княжения Темного Московское княжество размерами своими превосходило любое из великих княжеств, тогда еще существовавших на Руси.

ПРИОБРЕТЕНИЕ ВЕЛИКОКНЯЖЕСКОГО СТОЛА

Успех II. Пользуясь своими средствами и расчетливой фамильной политикой, московские князья в XIV в. постепенно сами выступали из положения бесправных удельных князей. Младшие, но богатые, эти князья предприняли смелую борьбу со старшими родичами за великокняжеский стол. Главными их соперниками были князья тверские, старшие их родичи. Действуя во имя силы, а не права, московские князья долго не имели успеха. Князь Юрий московский оспаривал великое княжение у своего двоюродного дяди Михаила тверского и погубил в Орде своего соперника, но потом сам сложил там свою голову, убитый сыном Михаила. Однако окончательное торжество осталось за Москвою, потому что средства боровшихся сторон были неравны. На стороне тверских князей были право старшинства и личные доблести, средства юридические и нравственные; на стороне московских были деньги и уменье пользоваться обстоятельствами, средства материальные и практические, а тогда. Русь переживала время, когда последние средства были действительнее первых. Князья тверские никак не могли понять истинного положения дел и в начале XIV в. все еще считали возможной борьбу с татарами. Другой сын Михаила тверского, Александр, призывал свою братию, русских князей, «друг за друга и брат за брата стоять, а татарам не выдавать и всем вместе противиться им, оборонять Русскую землю и всех православных христиан». Так отвечал он на увещание русских князей покориться татарам, когда изгнанником укрывался в Пскове после того, как в 1327 г., не вытерпев татарских насилий, он со всем городом Тверью поднялся на татар и истребил находившееся тогда в Твери татарское посольство. Московские князья иначе смотрели на положение дел. Они пока вовсе не думали о борьбе с татарами; видя, что на Орду гораздо выгоднее действовать «смиренной мудростью», т. е. угодничеством и деньгами, чем оружием, они усердно ухаживали за ханом и сделали его орудием своих замыслов. Никто из князей чаще Калиты не ездил на поклон к хану, и там он был всегда желанным гостем, потому что приезжал туда не с пустыми руками. В Орде привыкли уже думать, что, когда приедет московский князь, будет «многое злато и сребро» и у великого хана-царя, и у его ханш, и у всех именитых мурз Золотой Орды. Благодаря тому московский князь, по генеалогии младший среди своей братии, добился старшего великокняжеского стола. Хан поручил Калите наказать тверского князя за восстание. Тот исправно исполнил поручение: под его предводительством татары разорили Тверское княжество «и просто рещи, – добавляет летопись, – всю землю Русскую положиша пусту», не тронув, конечно, Москвы. В награду за это Калита в 1328 г. получил великокняжеский стол, который с тех пор уже не выходил из-под московского князя.

СЛЕДСТВИЯ ЭТОГО УСПЕХА

Успех III. Приобретение великокняжеского стола московским князем сопровождалось двумя важными последствиями для Руси, из коих одно можно назвать нравственным, другое – политическим. Нравственное состояло в том, что московский удельный владелец, став великим князем, первый начал выводить русское население из того уныния и оцепенения, в какое повергли его внешние несчастия. Образцовый устроитель своего удела, умевший водворить в нем общественную безопасность и тишину, московский князь, получив звание великого, дал почувствовать выгоды своей политики и другим частям Северо-Восточной Руси. Этим он подготовил себе широкую популярность, т. е. почву для дальнейших успехов.

ПРИОСТАНОВКА ТАТАРСКИХ НАШЕСТВИЙ

Летописец отмечает, что с тех пор, как московский князь получил от хана великокняжеское звание. Северная Русь начала отдыхать от постоянных татарских погромов, какие она терпела. Рассказывая о возвращении Калиты от хана в 1328 г. с пожалованием, летописец прибавляет: «…бысть оттоле тишина велика по всей Русской земле на сорок лет и престаша татарове воевати землю Русскую». Это, очевидно, заметка наблюдателя, жившего во второй половине XIV в. Оглянувшись назад на сорок лет, этот наблюдатель отметил, как почувствовалось в эти десятилетия господство Москвы в Северной России: время с 1328 по 1368 г., когда впервые напал на Северо-Восточную Русь Ольгерд литовский, считалось порою отдыха для населения этой Руси, которое за то благодарило Москву. В эти спокойные годы успели народиться и вырасти целых два поколения, к нервам которых впечатления детства не привили безотчетного ужаса отцов и дедов перед татарином: они и вышли на Куликово поле.

МОСКОВСКИЙ СОЮЗ КНЯЗЕЙ

Политическое следствие приобретения московским князем великого княжения состояло в том, что московский князь, став великим, первый начал выводить Северную Русь из состояния политического раздробления, в какое привел ее удельный порядок. До тех пор удельные князья, несмотря на свое родство, оставались чуждыми друг другу, обособленными владетелями. При старших сыновьях Александра Невского, великих князьях Димитрии и Андрее, составлялись союзы удельных князей против того и другого брата, собирались княжеские съезды для решения спорных дел. Но это были случайные и минутные попытки восстановить родственное и владельческое единение. Направленные против старшего князя, который по идее как названный отец должен был объединять младших, эти союзы не поддерживали, а скорее ослабляли родственную связь Всеволодовичей. Вокруг Москвы со времени великокняжения Калиты образуется княжеский союз на более прочных основаниях, руководимый самим московским князем. Сначала этот союз был финансовый и подневольный. Татары по завоевании Руси на первых порах сами собирали наложенную ими на Русь дань – ордынский выход, для чего в первые 35 лет ига три раза производили через присылаемых из Орды численников поголовную, за исключением духовенства, перепись народа, число; но потом ханы стали поручать сбор выхода великому князю владимирскому. Такое поручение собирать ордынскую дань со многих, если только не со всех, князей и доставлять ее в Орду получил и Иван Данилович, когда стал великим князем владимирским. Это полномочие послужило в руках великого князя могучим орудием политического объединения удельной Руси. Не охотник и не мастер бить свою братию мечом, московский князь получил возможность бить ее рублем. Этот союз, сначала только финансовый, потом стал на более широкое основание, получив еще политическое значение. Простой ответственный приказчик хана по сбору и доставке дани, московский князь сделан был потом полномочным руководителем и судьею русских князей. Летописец рассказывает, что, когда дети Калиты по смерти отца в 1341 г. явились к хану Узбеку, тот встретил их с честью и любовью, потому что очень любил и чтил их отца, и обещал никому мимо них не отдавать великого княжения. Старшему сыну Семену, назначенному великим князем, даны были «под руки» все князья русские. Летописец прибавляет, что Семен был у хана в великом почете и все князья русские, и рязанские, и ростовские, и даже тверские, столь подручны ему были, что все по его слову творили. Семен умел пользоваться выгодами своего положения и давал чувствовать их другим князьям, как показывает присвоенное ему прозвание Гордого. По смерти Семена в 1353 г. его брат и преемник Иван получил от хана вместе с великокняжеским званием и судебную власть над всеми князьями Северной Руси: хан велел им во всем слушаться великого князя Ивана и у него судиться, а в обидах жаловаться на него хану. В княжение Иванова сына Димитрия этот княжеский союз с Москвою во главе, готовый превратиться в гегемонию Москвы над русскими князьями, еще более расширился и укрепился, получив национальное значение. Когда при Димитрии возобновилась борьба Москвы с Тверью, тверской князь Михаил Александрович искал себе опоры в Литве и даже в Орде, чем погубил популярность, какой дотоле пользовались тверские князья в населении Северной Руси. Когда в 1375 г. московский князь шел на Тверь, к его полкам присоединилось 19 князей. Многие из них, например князья ростовский, белозерский, стародубский, все потомки Всеволода III, были давнишними или недавними подручниками московского князя; но некоторые из них добровольно примкнули к нему из патриотического побуждения. Таковы были князья черниговской линии Святославичей: брянский, новосильский, Оболенский. Они сердились на тверского князя за то, что он неоднократно наводил на Русь Литву, столько зла наделавшую православным христианам, и соединился даже с поганым Мамаем. Наконец, почти вся Северная Русь под руководством Москвы стала против Орды на Куликовом поле и под московскими знаменами одержала первую народную победу над агарянством. Это сообщило московскому князю значение национального вождя Северной Руси в борьбе с внешними врагами. Так Орда стала слепым орудием, с помощью которого создавалась политическая и народная сила, направившаяся против нее же.

ПЕРЕНЕСЕНИЕ МИТРОПОЛИЧЬЕЙ КАФЕДРЫ В МОСКВУ

Успех IV. Самым важным успехом московского князя было то, что он приобрел своему стольному городу значение церковной столицы Руси. И в этом приобретении ему помогло географическое положение города Москвы. Татарским разгромом окончательно опустошена была старинная Киевская Русь, пустевшая с половины XII в. Вслед за населением на север ушел и высший иерарх русской церкви, киевский митрополит. Летописец рассказывает, что в 1299 г. митрополит Максим, не стерпев насилия татарского, собрался со всем своим клиросом и уехал из Киева во Владимир на Клязьму; тогда же и весь Киев-город разбежался, добавляет летопись. Но остатки южнорусской паствы в то тяжелое время не менее, даже более прежнего нуждались в заботах высшего пастыря русской церкви. Митрополит из Владимира должен был время от времени посещать южнорусские епархии. В эти поездки он останавливался на перепутье в городе Москве. Так, странствуя по Руси, проходя места и города, по выражению жития, часто бывал и подолгу живал в Москве преемник Максима митрополит Петр. Благодаря тому у него завязалась тесная дружба с князем Иваном Калитой, который правил Москвой еще при жизни старшего брата Юрия во время его частых отлучек. Оба они вместе заложили каменный соборный храм Успения в Москве. Может быть, святитель и не думал о перенесении митрополичьей кафедры с Клязьмы на берега Москвы. Город Москва принадлежал ко владимирской епархии, архиереем которой был тот же митрополит со времени переселения на Клязьму. Бывая в Москве, митрополит Петр гостил у местного князя, жил в своем епархиальном городе, на старинном дворе князя Юрия Долгорукого, откуда потом перешел на то место, где вскоре был заложен Успенский собор. Случилось так, что в этом городе владыку и застигла смерть (в 1326 г.). Но эта случайность стала заветом для дальнейших митрополитов. Преемник Петра Феогност уже не хотел жить во Владимире, поселился на новом митрополичьем подворье в Москве, у чудотворцева гроба в новопостроенном Успенском соборе. Так Москва стала церковной столицей Руси задолго прежде, чем сделалась столицей политической.

ЗНАЧЕНИЕ ЭТОЙ ПЕРЕМЕНЫ

Нити церковной жизни, далеко расходившиеся от митрополичьей кафедры по Русской земле, притягивали теперь ее части к Москве, а богатые материальные средства, которыми располагала тогда русская церковь, стали стекаться в Москву, содействуя ее обогащению. Еще важнее было нравственное впечатление, произведенное этим перемещением митрополичьей кафедры на население Северной Руси. Здесь с большим доверием стали относиться к московскому князю, полагая, что все его действия совершаются с благословения верховного святителя русской церкви. След этого впечатления заметен в рассказе летописца. Повествуя о перенесении кафедры из Владимира в Москву, этот летописец замечает: «…иным же князем многим немного сладостно бе, еже град Москва митрополита имяше, в себе живуща». Еще ярче выступает это нравственно-церковное впечатление в памятниках позднейшего времени. Митрополит Петр умер страдальцем за Русскую землю, путешествовал в Орду ходатайствовать за свою паству, много труда понес в своих заботах о пасомых. Церковь русская причислила его к сонму святых предстателей Русской земли, и русские люди клялись его именем уже в XIV в. Жизнь этого святителя описана его другом и современником, ростовским епископом Прохором. Этот биограф кратко и просто рассказывает о том, как скончался в Москве св. Петр в отсутствие князя Ивана Калиты. В конце XIV или в начале XV в. один из преемников св. Петра, серб Киприан, написал более витиеватое жизнеописание святителя. Здесь встречаем уже другое описание его кончины: св. Петр умирает в присутствии Ивана Калиты, увещевает князя достроить основанный ими обоими соборный храм Успения божией матери, и при этом святитель изрекает князю такое пророчество: «Если, сын, меня послушаешь и храм Богородицы воздвигнешь и меня успокоишь в своем городе, то и сам прославишься более других князей, и прославятся сыны. и внуки твои, и город этот славен будет среди всех городов русских, и святители станут жить в нем, взойдут руки его на плеча врагов его, да и кости мои в нем положены будут». Очевидно, Киприан заимствовал эту подробность, неизвестную Прохору, из народного сказания, успевшего сложиться под влиянием событий XIV в. Русское церковное общество стало сочувственно относиться к князю, действовавшему об руку с высшим пастырем русской церкви. Это сочувствие церковного общества, может быть, всего более помогло московскому князю укрепить за собою национальное и нравственное значение в Северной Руси.

РАССКАЗЫ о. ПАФНУТИЯ

Следы этого сочувствия находим и в другом, несколько позднейшем памятнике. Около половины XV в. начал подвизаться в основанном им монастыре инок Пафнутий Боровский, один из самых своеобразных и крепких характеров, какие известны в Древней Руси. Он любил рассказывать ученикам, что видел и слышал на своем веку. Эти рассказы, записанные слушателями, дошли до нас. Между прочим, преп. Пафнутий рассказывал, как в 1427 г. был мор великий на Руси, мерли «болячкой-прыщем»; может быть, это была чума. Обмирала тогда одна инокиня и, очнувшись, рассказывала, кого видела в раю и кого в аду, и, о ком что рассказывала, рассудив по их жизни, находили, что это правда. Видела она в раю великого князя Ивана Даниловича Калиту: так он прозван был, добавлял повествователь, за свое нищелюбие, потому что всегда носил за поясом мешок с деньгами (калиту), из которого подавал нищим, сколько рука захватит. Может быть, ироническому прозвищу, какое современники дали князю-скопидому, позднейшие поколения стали усвоять уже нравственное толкование. Подходит раз ко князю нищий и получает от него милостыню; подходит в другой раз, и князь дает ему другую милостыню; нищий не унялся и подошел в третий раз; тогда и князь не стерпел и, подавая ему третью милостыню, с сердцем сказал: «На, возьми, несытые зенки!» «Сам ты несытые зенки, – возразил нищий, – и здесь царствуешь, и на том свете царствовать хочешь». Это тонкая хвала в грубой форме: нищий хотел сказать, что князь милостыней, нищелюбием старается заработать себе царство небесное. Из этого ясно стало, продолжал рассказчик, что нищий послан был от бога искусить князя и возвестить ему, что «по бозе бяше дело его, еже творит». Видела еще инокиня в аду литовского короля Витовта в образе большого человека, которому страшный черный мурин (бес) клал в рот клещами раскаленные червонцы, приговаривая: «Наедайся же, окаянный!» Добродушный юмор, которым проникнуты эти рассказы, не позволяет сомневаться в их народном происхождении. Не смущайтесь хронологией рассказа, не останавливайтесь на том, что в 1427 г. инокиня даже в аду не могла повстречать Витовта, который умер в 1430 г. У народной памяти своя хронология и прагматика, своя концепция исторических явлений. Народное сказание, забывая хронологию, противопоставляло литовского короля, врага Руси и православия, Ивану Даниловичу Калите, другу меньшой, нищей братии, правнук которого Василий Димитриевич сдержал напор этого грозного короля на православную Русь. Народная мысль живо восприняла эту близость обеих властей, княжеской и церковной, и внесла участие чувства в легендарную разработку образов их носителей, Калиты и московского первосвятителя. В тех же повестях о. Пафнутия есть коротенький, но выразительный рассказец. Раз Калита видел во сне гору высокую, покрытую снегом; снег растаял, а потом и гора скрылась. Калита спросил св. Петра о значении сна. «Гора, – отвечал святитель, – это ты, князь, а снег на горе – я, старик: я умру раньше твоего». Церковный колорит, которым окрашены приведенные рассказы, указывает на участие духовенства в их создании. Очевидно, политические успехи московского князя освящались в народном представлении содействием и благословением высшей церковной власти на Руси. Благодаря тому эти успехи, достигнутые не всегда чистыми средствами, стали прочным достоянием московского князя.

ВЫВОДЫ

Соединяя все изложенные факты, мы можем представить себе отношение, какое в продолжение XIV в. установилось среди северного русского населения к Московскому княжеству и его князю: под влиянием событий XIV в. в этом населении на них установился троякий взгляд. 1) На старшего, великого князя московского привыкли смотреть как на образцового правителя-хозяина, установителя земской тишины и гражданского порядка, а на Московское княжеством – как на исходный пункт нового строя земских отношений, первым плодом которого и было установление большей внутренней тишины и внешней безопасности. 2) На старшего московского князя привыкли смотреть как на народного вождя Руси в борьбе с внешними врагами, а на Москву – как на виновницу первых народных успехов над неверной Литвой и погаными «сыроядцами» агарянами. 3) Наконец, в московском князе Северная Русь привыкла видеть старшего сына русской церкви, ближайшего друга и сотрудника главного русского иерарха, а Москву считать городом, на котором покоится особенное благословение величайшего святителя Русской земли и с которым связаны религиозно-нравственные интересы всего православного русского народа. Такое значение приобрел к половине XV в. удельный москворецкий князек, который полтораста лет назад выступал мелким хищником, из-за угла подстерегавшим своих соседей.

отношениях к другим князьям, так и в ведении ими внутренних дел своего княжества. Они являются зоркими наблюдателями того, что происходит вокруг них, внимательно высматривают, что лежит плохо, и прибирают это к рукам. Первые московские князья выступают смелыми хищниками. Недаром один из них, Михаил Ярославич, перешел в потомство с прозванием Хоробрита, т. е. забияки: он в 1248 г. врасплох напал на своего дядю великого князя Святослава и вопреки всякому праву согнал его с владимирского стола. Первый московский князь Александрова племени, Даниил, по рассказу летописца, точно так же врасплох напал на своего рязанского соседа князя Константина, победил его «некоей хитростью», т. е. обманом, взял его в плен и отнял у него Коломну. Сын этого Даниила Юрий в 1303 г., напав на другого соседа, князя можайского, также взял его в плен и захватил можайский удел в самых верховьях р. Москвы, потом убил отцова пленника Константина и удержал за собой Коломну: теперь вся Москва-река до самого устья стала московской. Московский князь — враг всякому великому князю, кто бы он ни был: казалось, самая почва Москвы питала в ее князьях неуважение к прежним понятиям и отношениям старшинства. Даниил долго и упорно боролся с великими князьями, собственными старшими братьями — с Димитрием переяславским, потом с Андреем городецким. Но по смерти Димитрия он сблизился с добрым и бездетным его сыном Иваном и так подружился, что Иван, умирая в 1302 г., отказал свой удел московскому своему соседу и младшему дяде помимо старших родичей. Даниил принял наследство и отстоял его от притязаний старшего брата, великого князя Андрея. Но враги старшинства, московские князья были гибкие и сообразительные дельцы. Как скоро изменялись обстоятельства, и они изменяли свой образ действий. Татарский разгром надолго, на весь XIII в., поверг народное хозяйство Северной Руси в страшный хаос. Но с XIV в. расстроенные отношения здесь начали улаживаться, народное хозяйство стало приходить в некоторый порядок. С тех пор и московские князья, начав свое дело беззастенчивыми хищниками, продолжают его мирными хозяевами, скопидомными, домовитыми устроителями своего удела, заботятся о водворении в нем прочного порядка, заселяют его промышленными и рабочими людьми, которых перезывают к себе из чужих княжеств, толпами покупают в Орде русских пленников и на льготных условиях сажают тех и других на своих московских пустошах, строят деревни, села, слободы. С XIV в. можем следить за ходом этого хозяйственного домостроительства московских князей по длинному ряду их духовных грамот, начинающемуся двумя завещаниями третьего московского князя из Александрова племени — Ивана Калиты. Эти грамоты объясняют нам, почему к половине XV в. в Северной Руси привыкли смотреть на московского князя как на образцового хозяина, на Московское княжество — как на самый благоустроенный удел. Следы этого взгляда находим в одном памятнике половины XV в. Это сухой генеалогический перечень русских князей, начиная от Рюрика. Здесь, между прочим, читаем, что Всеволод Большое Гнездо родил Ярослава, Ярослав родил Александра Великого, Храброго, Александр — Даниила, а Даниил — Ивана Калиту, «иже исправи землю Русскую от татей». Итак, северное русское общество считало Ивана Калиту правителем, умевшим очистить свою землю от воров, водворить в ней. общественную безопасность. Навстречу этому взгляду идут указания с другой стороны. В приписке на одной рукописи, писанной в Москве в конце княжения Ивана Калиты, читаем хвалу правдолюбию этого князя, давшего Русской земле «тишину велию и правый суд». Канонист А. С. Павлов приписывает тому же князю введение в действие Земледельческого закона, византийского земско-полицейского и уголовного устава, составленного, как предполагают, императорами-иконоборцами в VIII в. Если так, то можно думать, что Иван Калита особенно заботился об устройстве сельского населения в своих владениях. Так, благодаря своему генеалогическому положению, чувствуя себя наиболее бесправным князем среди родичей, московский удельный владетель рано выработал себе образ действий, который держался не на преданиях старины, а на расчетливом соображении обстоятельств текущей минуты.

УСПЕХИ МОСКОВСКОГО КНЯЖЕСТВА ДО ПОЛОВИНЫ XV

в. Таковы были первоначальные условия быстрого роста Московского княжества. Этих условий было два: географическое положение Москвы и генеалогическое положение ее князя. Первое условие сопровождалось выгодами экономическими, которые давали в руки московскому князю обильные материальные средства, а второе условие указывало ему, как всего выгоднее пустить в оборот эти средства, помогло ему выработать своеобразную политику, основанную не на родственных чувствах и воспоминаниях, а на искусном пользовании текущей минутой. Располагая такими средствами и держась такой политики, московские князья в XIV и в первой половине XV в. умели добиться очень важных политических успехов. Перечислим их.

РАСШИРЕНИЕ ТЕРРИТОРИИ.

1. Пользуясь своими средствами, московские князья постепенно выводили свое княжество из первоначальных тесных его пределов. В самом начале XIV в. на севере Руси, может быть, не было удела незначительнее московского. Пределы его далеко не совпадали даже с границами нынешней Московской губернии. Из существовавших тогда городов этой губернии в состав удельной московской территории не входили Дмитров, Клин, Волоколамск, Можайск, Серпухов, Коломна, Верея. Удел князя Даниила до захвата Можайска и Коломны занимал срединное пространство этой губернии — по среднему течению р. Москвы с продолжением на восток по верхней Клязьме, которое клином вдавалось между дмитровскими и коломенскими, т. е. рязанскими, волостями. В этом уделе едва ли было тогда больше двух городов, Москвы и Звенигорода: Руза и Радонеж тогда были, кажется, еще простыми сельскими волостями. Из 13 нынешних уездов губернии во владениях князя Даниила можно предполагать только четыре: Московский, Звенигородский, Рузский и Богородский с частью Дмитревского. Даже после того как третий московский князь из племени Александра Невского, Иван Калита, стал великим князем, московский удел оставался очень незначительным. В первой духовной этого князя, написанной в 1327 г., перечислены все его вотчинные владения. Они состояли из пяти или семи городов с уездами. То были: Москва, Коломна, Можайск, Звенигород, Серпухов, Руза и Радонеж, если только эти две последние волости были тогда городами (Переяславль не упомянут в грамоте). В этих уездах находились 51 сельская волость и до 40 дворцовых сел. Вот весь удел Калиты, когда он стал великим князем. Но в руках его были обильные материальные средства, которые он и пустил в выгодный оборот. Тогдашние тяжкие условия землевладения заставляли землевладельцев продавать свои вотчины. Вследствие усиленного предложения земли были дешевы. Московские князья, имея свободные деньги, и начали скупать земли у частных лиц и у церковных учреждений, у митрополита, у монастырей, у других князей. Покупая села и деревни в чужих уделах, Иван Калита купил целых три удельных города с округами — Белозерск, Галич и Углич, оставив, впрочем, эти уделы до времени за прежними князьями на каких-либо условиях зависимости. Преемники его продолжали это мозаическое собирание земель. В каждой следующей московской духовной грамоте перечисляются новоприобретенные села и волости, о которых не упоминает предшествующая. Новые «примыслы» выплывают в этих грамотах один за другим неожиданно, выносимые каким-то непрерывным, но скрытым приобретательным процессом, без видимого плана и большею частью без указания, как они приобретались. Димитрий Донской как-то вытягал у смольнян Медынь; но неизвестно, как приобретены до него Верея, Боровск, Серпухов, половина Волоколамска, Кашира и до полутора десятка сел, разбросанных по великокняжеской Владимирской области и по разным чужим уделам. При Калите и его сыновьях земельные приобретения совершались путем частных полюбовных сделок, обыкновенно прикупами; но потом на подмогу этим мирным способам снова пущен был в ход насильственный захват с помощью Орды или без нее. Димитрий Донской захватил Стародуб на Клязьме и Галич с Дмитровом, выгнав тамошних князей из их вотчин. Сын его Василий «умздил» татарских князей и самого хана и за «многое злато и сребро» купил ярлык на Муром, Тарусу и целое Нижегородское княжество, князей их выживал из их владений или жаловал их же вотчинами на условии подручнической службы. С конца XIV в. в видимо беспорядочном, случайном расширении московской территории становится заметен некоторый план, может быть сам собою сложившийся. Захватом Можайска и Коломны московский князь приобрел все течение Москвы; приобретение великокняжеской области и потом Стародубского княжества делало его хозяином всей Клязьмы. С приобретением Калуги, Мещеры при Донском, Козельска, Лихвина, Алексина, Тарусы, Мурома и Нижнего при его сыне все течение Оки — от впадения Упы и Жиздры до Коломны и от Городца Мещерского до Нижнего — оказалось во власти московского князя, так что Рязанское княжество очутилось с трех сторон

Часть третья Первоначальное «собирание земли русской»

Часть третья

Первоначальное «собирание земли русской»

1

Русская историческая наука, и, естественно, советская, вдохновенно внушала всем слушателям о великом предначертании Москвы, о ее исторической миссии по «собиранию земли русской», о величайшем благе для покоренных народов, «собранных» в «земли русские».

Русские до такой степени уверовали в эту ложь, что и сегодня, в начале ХХI века, продолжают все те же «песни» об интеграции, о совместной защите границ, о военных базах на землях суверенных государств, о собственных, весьма поношенных, геополитических интересах.

Давайте поглядим, приоткроем пыльный занавес лживых мифов, как же все проделывалось; какими методами и средствами происходило «собирание земли русской»; насколько эта «собранная земля» действительно «великорусская»; есть ли в этих мифических «песнях» хоть толика правды; установим при помощи имперских источников всю хронологическую цепочку величайшего мирового разбоя, совершенного Московскими правителями.

Итак, мы знаем, что до нашествия татаро-монголов, Москвы, как поселения и как княжества не существовало. Именно татаро-монголы, как владельцы покоренной земли, в знак величайшей благодарности Александру Невскому, разрешили его сыновьям основать Московское княжество где-то к концу ХIII — жестокого века. Даже в Суздальской земле Московский князь не мог питать иллюзий по поводу получения стола великокняжеского. С тех пор, с конца ХIII века, московские князья начали действовать, как очень мягко сказано у профессора В.О. Ключевского, «иными средствами».

Вот эти «иные средства»:

«Первый московский князь Александрова племени Даниил, по рассказу летописца… врасплох напал на своего рязанского соседа князя Константина, победил его «некоей хитростью», т. е. обманом, взял его в плен и отнял у него Коломну. Сын этого Даниила Юрий в 1303 г., напав на другого соседа, князя можайского, также взял его в плен и захватил Можайский удел в самых верховьях р. Москвы, потом убил отцова пленника Константина и удержал за собой Коломну… Московский князь — враг всякому великому князю, кто бы он ни был: казалось, самаяя почва Москвы питала в ее князьях неуважение к прежним понятиям и отношениям старшинства».[149]

Каково, уважаемый читатель? Вот они, повадки волка, рыскающего по лесу, выискивающего ослабевшего и слабо защищенного.

Но интересно иное. Ни один из русских историков не задумался над этим явлением московского бандитизма и не дал ему объяснения. А ларчик открывается очень просто: все потомство Александра Невского, его сыновья, внуки, правнуки и т. д. отчетливо помнили, что они являются породненными родичами, ведущими свое начало от Хана Батыя и его сына — Сартака. Они могли надеть ярмо, получая ярлык, могли валяться в пыли у ног Хана, но не могли считать равным себе другого Рюриковича. Таков парадокс поведения московского князя.

А сейчас послушаем русских историков и понаблюдаем, как дальше повел себя Юрий… князь Московского Улуса.

Вот что по этому поводу написал Н.М. Карамзин:

«Как жизнь, так и кончина Андреева (1304 год. — В.Б.) была несчастием для России (напоминаю читателю — речь идет всего лишь о Суздальской земле. — В.Б.). Два князя объявили себя его наследниками: Михаил (Ярославич. — В.Б.) Тверской и Георгий (Юрий. — В.Б.) Даниилович Московский».[150]

Естественно, первый из упомянутых князей приходился Юрию дядей и по существующим в те времена законам должен был заполучить ярлык на Владимирский великокняжеский стол. Но, как мы уже говорили выше, в конце ХIII века появился новый тип князей Рюриковичей, так называемые московиты, по иному — москвитяне. А для себя они считали приемлемыми только законы Чингисидов.

Все же, как ни пыжился Юрий Даниилович Московский, но ярлык на великокняжеский стол был отдан татаро-монголами Михаилу Тверскому. Глядя с высоты нашего времени, мы понимаем, если бы князь Михаил Ярославич знал, какая жестокая кончина ожидает его, он не стал бы перечить князю-московиту.

Но Хан Золотой Орды Тохта, умудренный опытом, пытался сохранять существовавшие в Империи законы и по традиции отдал ярлык на стол великого князя старейшему в Суздальской ветви Рюриковичей — Михаилу Тверскому. Однако вскоре хан Тохта умер (1312 год), и «на Ханском престоле воцарился сын его, юный Узбек». И снова запылали селения в земле Моксель, начались новые дрязги.

Пока великий князь Михаил находился в Орде, где принимал участие в торжествах по поводу вступления на престол нового Хана, приносил ему клятву и дары, пока заводил знакомства среди новой свиты Хана Узбека, московский князь Юрий Даниилович поднял мятеж в Новгороде против Михаила Тверского. Причиной мятежа стал навет князя-московита на Михаила, мол, тот завышает количество собираемой дани для татаро-монголов. Взбунтовав новгородцев и сведав о том, что Михаил Тверской идет вместе с татаро-монголами усмирять бунтующих, князь Юрий срочно убежал к Хану Узбеку, дабы плести интригу дальше:

«…взяв с собою богатые дары, надеялся быть правым в таком судилище, где председательствовало алчное корыстолюбие».

Глядите, даже в этих словах, казалось бы, осуждавших князя-московита, которые я привожу из книги Н.М. Карамзина, сей «писатель истории» с этаким жестоким ехидством осуждает Хана за мздоимство, позабыв заклеймить князя интригана и склочника.

И пока в землях Суздальской и Новгородской рекой лилась кровь людей, пока в бескомпромиссной сечи сходились рати, князь Юрий все годы сидел в Орде, охотился и пировал возле Хана, лизоблюдствовал, унижался, да все нашептывал. И нашептал!

«Между тем Георгий (Юрий. — В.Б.) жил в Орде, три года кланялся, дарил и приобрел наконец столь великую милость, что юный Узбек, дав ему старейшинство между Князьями…, женил его на своей любимой сестре Кончаке».[151]

Здесь необходимо напомнить читателю, что именно Хан Узбек принудительно ввел мусульманскую веру в Улусах Золотой Орды. Поэтому, как ни пытались нас убедить «сказатели истории» о принятии Кончакой при венчании православной веры, это всего лишь миф и пожелание. Скорее князь-московит, дабы окончательно склонить Хана на свою сторону, принял мусульманскую веру.

Нам не стоит думать, что князь Юрий Даниилович совершил что-то противоестественное. Суздальская земля в начале XIV века имела одного Царя (Хана) совместно со всеми Улусами Золотой Орды. То было единое государство, в нем был единый Повелитель от Бога данный, и воспевали Хана Узбека, как в мусульманских, так и в Православных храмах. Поэтому Хан Узбек не притеснял Православную церковь в Суздальской земле: «ибо сии люди молитвою своею блюдут нас и наше воинство укрепляют. Да будут они подсудны единому Митрополиту, согласно с древним законом их и грамотами прежних Царей Ордынских».[152]

А нас пытались сотни лет убеждать, что Московия развивалась самостоятельно, вне власти и вне единого государства Золотой Орды!..

Однако даже такое внезапное возвеличивание Юрия не ублажило князя-московита. Теперь ему понадобилась голова собственного дяди, князя Михаила Тверского.

Получив татаро-монгольское войско, возглавляемое темником Кавгадыем, Юрий Московский двинулся на Тверь.

Пошел процесс «собирания земли русской» Московией. Запылала в огне земля тверская, полилась, как всегда, невинная, человеческая кровь.

«Михаил (Тверской. — В.Б.) отправил к нему (Юрию московскому. — В.Б.) Послов. «Будь Великим Князем, если так угодно царю (Хану Узбеку. — В.Б.), — сказали они…, — только оставь Михаила спокойно княжить в его наследии…». Ответом Князя Московского было опустошение Тверских сел и городов до самых берегов Волги».[153]

В изложенных выше писаниях Н.М. Карамзина очень сильно просматривается величайшая уверенность князя-московита в ордынском всесилии и в собственном преимуществе. Думаю, что за этим, как всегда, скрывалась та запрятанная истина, о которой «великоросс-сказатель» пытался умолчать.

По всей вероятности Московский князь Юрий не так легко, всего лишь по прихоти Хана Узбека, заполучил в жены женщину из рода Чингисидов. Браки такого уровня всегда были обоснованы. Здесь прихоть главенствующую роль сыграть не могла. Да и принятие Юрием Московским исламских обычаев и канонов служило всего лишь предпосылкой к браку, не иначе. В самом факте женитьбы Юрия на сестре Хана — Кончаке, существовала более тонкая подоплека. Ведь брак для всех, знающих обычаи и правила тех времен, выглядит очень унизительным для Чингисидов — выдать сестру за собственного раба. Московиту, прислуживая Хану три года к ряду, пришлось очень много попотеть. Через подкупленных приближенных к Хану лиц, пришлось напомнить Узбеку о первородстве в земле Моксель потомства Александрова, так называемого Невского. Пришлось через придворную знать напомнить Хану, что сие первородство даровано Ханом Сартаком, с величайшего дозволения Великого Батыя, чьим родственником являлся и сам Хан Узбек. Я надеюсь, что Хану Узбеку также поведали о его далеком, идущем с андовой клятвы Сартака и Александра, родстве с Юрием Московским. Только в случае полного доказательства сравнительного «величия рода князя Юрия», монгольская правящая знать позволила ему взять в жены сестру Хана Узбека. Именно в том оказалось преимущество внука Александра Невского перед собственным дядей. А дары возить да задабривать Хана, умели все князья Суздальской земли.

Мы оставили Юрия Московского, когда он вместе с ордынским темником Кавгадыем жгли Тверские селения, приближаясь к Твери. Князь Михаил Ярославич двинул свои войска навстречу пришельцам.

«Михаил (Тверской. — В.Б.)… отражал неприятелей и наконец обратил их в бегство. Сия победа спасла множество несчастных…жителей Тверской области, взятых в неволю Татарами… Михаилу представили жену Георгиеву (Юрия. — В.Б.), брата его Бориса Данииловича и Воеводу Узбекова, Кавгадыя, вместе с другими пленниками. Великий Князь (Михаил. — В.Б.) запретил воинам убивать Татар и, ласково угостив Кавгадыя в Твери, с богатыми дарами отпустил его к Хану… и предложил Георгию (Юрию. — В.Б.) ехать с ним в Орду. «Хан рассудит нас, — говорил Михаил, — и воля его будет мне законом. Возвращаю свободу супруге твоей, брату и всем Новогородским аманатам (заложникам. — В.Б.)»… К несчастию, жена Георгиева (Юрия. — В.Б.) скоропостижно умерла в Твери, и враги Михаиловы распустили слух, что она была отравлена ядом».[154]

И я надеюсь, читатель понимает: судьба князя Михаила Ярославича была предрешена. Князь-московит сыграл в свою игру. Приведя татаро-монгольские отряды в Суздальскую землю, он в любом случае выигрывал: и в случае победы татаро-монголов, и в случае победы Князя Михаила. Он ведь оставался в стороне.

В последующие годы московские князья очень часто любили использовать эту грязную наработку своих предков — политику стравливания то ли друзей, то ли врагов, то ли одних с другими. В ставке Хана Узбека Михаила тверского ожидала жестокая смерть. Юрий Московский исполнил свое обычное злодеяние.

«Георгий (Юрий. — В.Б.) и Кавгадый остановились близ шатра (где жил Михаил. — В.Б.), на площади и сошли с коней, отрядив убийц совершить беззаконие. Всех людей Княжеских разогнали, Михаил стоял один и молился. Злодеи повергли его на землю, мучили, били пятами. Один из них… вонзил ему нож в ребра и вырезал сердце… Георгий (Юрий, внук Невского. — В.Б.) и Кавгадый… сели на коней и подъехали к шатру. Тело Михаилово лежало нагое. Кавгадый, свирепо взглянув на Георгия (Юрия. — В.Б.), сказал ему: «он твой дядя, оставишь ли труп его на поругание?»… Георгий (Юрий. — В.Б.) послал тело Великого Князя в Маджары, город торговый… Там многие купцы, знав лично Михаила, желали прикрыть оное драгоценными плащеницами и внести в церковь, но бояре Георгиевы (Юрия. — В.Б.) не пустили их к окровавленному трупу и поставили (бросили. — В.Б.) его в хлеве».[155]

Как видим, на вооружении у князей-московитов появились новые методы борьбы со своими сородичами Рюриковичами. Если раньше князья Рюриковичи хоть как-то терпели инакомыслие среди своей братии, даже зачастую совещались, как им быть, то с Александра, так называемого Невского, и его потомства был перенят чисто татаро-монгольский стиль правления: уничтожение под корень всех инакомыслящих. В XIV веке князья-московиты проявляли жестокость еще с разрешения Ордынских Ханов, но в последующие века они войдут во вкус и уже по собственному хотению станут убийцами родных детей, отцов, братьев и так далее. Вспомните Ивана III, Ивана Грозного, Петра I, Екатерину II, Александра I и прочих. Вот вам, читатели, настоящая галерея русских князей и царей, поистине — выдающихся убийц. Но они одновременно и так называемый цвет русского самодержавия. А произросли эти «убийцы-цветочки» благодаря татаро-монгольскому «садоводческому» мастерству.

Так на крови соплеменников, благодаря татаро-монгольским Ханам, начиналось становление Московии в составе государства Золотой Орды. Все деяния, все повадки Московии идут из чисто Ханского государственного опыта. Даже опыт Новгородского Веча для Московии вскоре стал столь неприемлем, что жители Новгорода, как носители новгородского инакомыслия, были полностью уничтожены. Не стоит ошибаться на этот счет! Но надобно отметить существование некоторых факторов, которые поспособствовали в получении Московским Улусом преимущества в развитии перед другими Улусами земли Моксель.

Первый из них — породнение в свое время Александра, так называемого Невского, с сыном Батыя Сартаком. Здесь преимущество династии Александра Невского перед иными Рюриковичами вполне очевидное и о нем мы уже говорили читателю.

Второй фактор — Москва и Московский Улус были основаны с позволения Ханов в составе Золотой Орды так же, как Сарай — Батый или Сарай — Берке и были татаро-монгольской знати намного роднее, как собственное порождение.

Третий фактор — так сложилось, что только у последнего сына Александра Невского — Даниила, к началу XIV века сохранились сыновья — продолжатели рода. И эти князья оказались именно в Московии. Князья-московиты, наследники Александра, в полном объеме использовали в своих личных, корыстных целях два вышеприведенных фактора. Необходимо также обратить внимание, что именно на конец XIII и на первую половину XIV века пришлось еще одно важнейшее событие в жизни Золотой Орды, имевшее прямое влияние на становление Московского Улуса.

Именно в этот период с 1256 по 1312 годы в Золотой Орде принималась мусульманская вера. Хан Узбек в 1312 году окончательно повелел считать религию Ислам государственной религией. Притом, все, что делалось по указанию Хана, исполнялось беспрекословно — то есть, без обсуждений.

Но среди как самих татаро-монголов, так и прочих кочевых племен Золотой Орды, к тому времени (1270-ые годы) уже имелось очень много людей, исповедующих христианство. Драма этих людей была столь серьезной еще со времени Хана Берке, что им ничего не оставалось делать, как бежать в Суздальскую землю, то есть перекочевать из места на место в пределах единого государства. Тем более что и сам Хан постоянно кочевал вдоль Волги от реки Москвы до реки Терек. Об этом имеются исторические подтверждения.

И как говаривали русские историки, монголо-тюркский народ, исповедующий христианскую религию, «потоком потек» в Московию. Послушаем русских историков.

«Спрятаться от ханского гнева можно было только среди единоверцев внутри своего государства. Значит на Руси!..(Речь идет всего лишь о Суздальской земле! — В.Б.).

И вот начались выходы на Русь (землю Моксель. — В.Б.) татарских богатырей, с детства научившихся стрелять на полном скаку из тугого длинного лука и рубить легкой саблей наискосок, от плеча до пояса.

Для князей и церкви такие специалисты военного дела были находкой. Их принимали с распростертыми объятиями, женили на боярышнях и сразу же давали назначения в войска. Татарину, приехавшему на Москву зимой, жаловали шубу, а прибывшему летом — княжеский титул. Доверять им можно было спокойно. Путь назад им был отрезан, особенно после 1312 г., когда Узбек ввел в Золотой Орде ислам».[156]

То были годы первого значительного пополнения мордово-финских племен тюркским этносом. Даже в «великорусских» народных былинах того времени зафиксированы именно такого, татарского типа богатыри.

Что интересно, в украинских народных сказаниях богатыри татарского типа напрочь отсутствуют. Даже русские профессора С.М. Соловьев и В.О. Ключевский вынуждены были это признать.

Как видим, этот «переток» тюркского этноса пришелся именно на период зарождения и становления Московии, то есть на 1270–1330 годы. Этот фактор насыщения Московского Улуса монголо-тюркским этносом оказал исключительно положительную роль в деле становления и укрепления Московии среди других земель Золотой Орды. Он обогатил этнос Моксель более воинственным монголо-татарским и привнес в среду обитания нравы и обычаи, которые были значительно ближе и понятнее правящей элите Золотой Орды.

Прежде чем вернуться к московским князьям, я хочу вместе с читателем наших исследований, обратиться еще к одному замалчиваемому явлению или, вернее, факту русской истории. Речь идет об участии Суздальских войск и дружин в военных действиях Империи. Нам сотни лет проповедовали российские «сказатели истории» об изолированном от Золотой Орды развитии Суздальской земли и, особенно, Московии.

Но и этот миф при детальном изучении окажется всего лишь очередной ложью для облагораживания Российской истории.

Не только татарские Баскаки да суздальские Князья приводили войска Орды в великое Владимирское княжение — улус, дабы наводить государственный порядок, собирать дань и карать неповинных. И войска Суздальских князей принимали не менее важное участие во внутригосударственных разборках и войнах государства Золотая Орда.

Вот факты, которые найдены в обычной литературе, доступные каждому человеку:

— 1247–1249 годы. Участие войск Суздальских княжеств в походе Батыя против Хана Гуюка. В походе принимали участие князья Андрей и Александр, так называемый Невский. Именно после этого военного похода Андрей получил ярлык на великокняжеский Владимирский стол.

Подтверждающие выписки приведены ранее из книги Л.Н. Гумилева «В поисках вымышленного царства».

— 1258–1260 годы. «Берке-хан посылал русских ратников в войска (Хана) Хубилая». Выписка сделана из книги Л.Н. Гумилева «В поисках вымышленного царства», стр. 350. Но подтверждение этого факта можно найти и в работе Г.В. Вернадского «Начертание русской истории», изданной в 1927 году в Праге, стр. 82. То есть, Суздальские дружины при Хане Золотой Орды, Берке, принимали участие в военных действиях Хана Хубилая, при завоевании Империей Китая.

— 1262–1263 годы. «В 1262 (году хан Берке. — В.Б.) начал войну с хулагидами за присоединение Азербайджана к Золотой Орде».[157]

В войнах, ведущихся Золотой Ордой на Кавказе, Суздальские, а позже Московские дружины принимали постоянное участие. Мы это увидим в текстах, приводимых ниже.

— 1269–1271 годы. Суздальские дружины принимали участие в войсках Хана Менгу-Тимура в военном походе на Византию — прародительницу православной веры, что лишний раз подтверждает о переносе титула Царя в Русской Православной церкви того времени с Византийского престола на татаро-монгольский.

— 1275 год. Суздальские части в составе татаро-монгольских войск принимали участие в военном походе на Литву.

— 1270–1278 годы. Войска Суздальских Улусов в составе Ордынских войск под руководством татарских Темников осуществили завоевательный военный поход на Кавказ.

Приведу несколько подтверждающих выписок этих военных походов.

«Менгу-Тимур, хан Золотой Орды, в 1266–1282 (годы). Внук хана Батыя. При нем татары… с союзными (эко хватили, назвав вассалов — союзниками! — В.Б.) рус(скими) (И здесь наврали, всего лишь — суздальскими! — В.Б.) князьями совершили походы на Византию (1269-71), Литву (1275), Кавказ (1277)».[158]

Из этой выписки видно, как неприлично продолжали врать русские коммунисты-державники, похлеще «царских писателей истории».

«…другие князья — Борис Ростовский, Глеб Белозерский, Феодор Ярославский и Андрей Городецкий, сын Невского… — повели войско в Орду, чтобы вместе с Ханом Мангу-Тимуром итти на кавказских Ясов, или алан, из коих многие не хотели повиноваться Татарам и еще с усилием противоборствовали их оружию. Князья наши завоевали Ясский город… сожгли его, взяв знатную добычу, пленников и сим подвигом заслуживали отменное благоволение Хана… ходили и в следующий год…единственно исполняя волю Хана…».[159]

— 1281–1290 годы. Суздальские дружины в составе татаро-монгольских войск принимали участие в военных завоевательных походах в Венгрию, в Польшу, в Иран. Все походы были неудачны, с большими потерями. Поэтому в русской литературе и истории о них говорится очень мало и вскользь.[160]

— 1319–1320 годы. Хан Узбек во главе татаро-монгольских войск, с привлечением суздальских и московских дружин, совершил поход на Арран — владение Хулагуидов на территории современного Азербайджана.

— 1330 год и далее. Суздальские и московские военные дружины направлены в поверженный монголами Китай, где выступают в качестве отдельного полка гвардии, представляя Московский Улус в церемониальных торжествах.

«Обмен подданными для несения военной службы между уделами (Улусами. — В.Б.) Монгольской империи имел место еще в XIV в. Узбек, хан Золотой Орды, как Чингисид, имел в Китае большие земельные владения, с которых получал доход.(Кстати, не меньшие владения Хан Узбек имел и в Московии! — В.Б.). Зато он поставлял из своего (большого. — В.Б.) улуса воинов, русских (московитов. — В.Б.) и ясов, в состав императорской (имеется в виду — татаро-монгольская Империя. — В.Б.) гвардии, в Пекин. Там в 1330 г. был сформирован «Охранный полк из русских (московитов. — В.Б.), прославляющий верность». (Верность империи. — В.Б.). Полк был расквартирован севернее Пекина, и в мирное время военнопоселенцы поставляли к императорскому столу дичь и рыбу».[161]

— 1335–1336 годы. Хан Золотой Орды Узбек совершил вторично поход на Арран — владение Хулагуидов на территории современного Азербайджана, куда, как всегда, привлекал войска Московского князя.[162]

— 1339–1340 годы. По указанию хана Узбека ордынские и московские войска пытались покорить Смоленское княжество, которое к тому времени уже вошло в состав Великого Литовского княжества. Поход войск оказался неудачным. Послушаем Н.М. Карамзина:

«…Иоанн (Иван) Александрович, (князь Смоленский. — В.Б.)…, вступив в союз с Гедимином (Великий князь Литовский. — В.Б.), захотел… совершенной независимости…Узбек… отрядил в Россию (Даже Смоленск к середине XIV века — не входит в состав татаро-монгольской Империи. — В.Б.) Могольского Воеводу, именем Товлубия, и дал повеление всем нашим (московским и суздальским) Князьям итти на Смоленск…Казалось, что соединенные полки Моголов и Князей Российских (всего лишь москово-суздальских. — В.Б.) должны были одним ударом сокрушить Державу Смоленскую, но, подступив к городу, они только взглянули на стены и, не сделав ничего, удалились!».[163]

Здесь не стоит удивляться «примесу лжи». Татаро-монголов никогда не пугали стены. Они испугались литовско-украинских войск, выступивших на стороне Смоленска.

— 1356–1357 годы. По указанию хана Джанибека, правившего в Золотой Орде с 1342 по 1357 годы, московские дружины принимали участие в военном походе Хана в Персию. Именно в войска на Кавказ был вызван и Митрополит Алексий, дабы лечить жену хана Джанибека — Тайдулу. А сейчас мы сопоставим два интересных факта из разных источников. Итак, слушаем:

«Джанибек, хан Золотой Орды в 1342–1357, сын и преемник хана Узбека… Активно вмешивался во внутр(енние) дела рус(ских), (то есть суздальских. — В.Б.) княжеств и Литвы… В 1356 Д(жанибек) совершил поход в Азербайджан (Персию. — В.Б.), захватил Тебриз и посадил там наместника… На обратном пути в Орду Д(жанибек) погиб (1357 год. — В.Б.)».[164]

«Жена Чанибекова (Джанибека. — В.Б.), Тайдула, страдая в тяжкой болезни, требовала его (Митрополита Алексия. — В.Б.) помощи… Алексий поехал в Орду с надеждою на Бога и не обманулся, Тайдула выздоровела…Завоевав в Персии город Таврис… и навьючив 400 вельблюдов взятыми в добычу драгоценностями, сей Хан был (в 1357 году) злодейски убит сыном Бердибеком… Митрополит, очевидец столь ужасного происшествия, едва успел возвратиться в Москву».[165]

Как видим, даже Митрополиты были не вольны в своих действиях. Беспрекословно исполняли повеления Хана, сопровождали его в военных походах, годами жили при ставке Царя — Хана, восхваляли Ханов в храмах как наследников Бога на земле, призывали народ к повиновению единому Царю-Хану. Православная церковь Суздальской земли, а позже Московии, усердно и честно служила единому татаро-монгольскому государству. Она была необходимой и составной частью единой Империи и никогда не противилась этому предназначению. Московская церковь цементировала устои Ордынского государства. Князей, пытавшихся бунтовать против татар, зачастую отлучала от церкви или проклинала. И всякие измышления «великороссов» о так называемой независимости Московской церкви от Ханов — это очередная ложь Российской империи.

В этой главе, уважаемый читатель, я хочу обратить твое внимание еще на два очень серьезных события тех лет.

Описывая участие суздальских и московских дружин в походах татаро-монгольских войск, мы слегка опередили события. Их участие в военном походе 1356–1357 годов опережает чередование знакомых нам московских князей того времени. Если вспомним, мы остановились на князе-московите — Юрии. Нам еще придется к нему вернуться, есть очень веская тому причина.

Сейчас же я хочу обратить внимание читателя на тот факт, что военный поход 1356–1357 годов проходил уже при жизни второго, так называемого святого Русской Православной церкви, Димитрия Донского. То есть будущий московский князь Димитрий воочию видел, какие жестокие военные законы существовали в его Отечестве — Золотой Орде.

Именно он, Димитрий, по писанию Н.М. Карамзина, вместе со своим отцом и прочей челядью встречал возвращавшегося из Орды Митрополита Алексия. Послушаем.

«Великий Князь (Московский. — В.Б.), его семейство, Бояре, народ встретили добродетельного Митрополита как утешителя небесного, и — что было всего трогательнее — восьмилетний сын Иоаннов, Димитрий… умиленный знаками всеобщей любви к Алексию, проливая слезы, говорил ему с необыкновенною для своего нежного возраста силою: «о Владыко! ты даровал нам житие мирное, чем изъявим тебе свою признательность?»[166]

Заведомо сочиненная ложь как живительный бальзам легла на душу «сочинителя истории». Он, казалось, лично побывал при том разговоре и обожествил Дмитрия прямо с детского возраста. Ему ничего не стоило любые вымышленные слова приписать будущему святому. Все исполнялось по методе — как хочу, так и ворочу. Но с таковой ложью мы встречаемся в русской истории повсеместно, поэтому сей «словесный мусор» «сочинителя истории» нельзя принимать всерьез. Нам из этого панегирика важен всего лишь факт: Дмитрий знал об участии московских князей и их войск в военных походах Ханов. Военное соучастие и повиновение Золотоордынскому Хану, как наместнику Бога на земле, было святой обязанностью московского князя — сии познания Димитрий Донской, усвоил, как видим, с детских лет. И о втором, исключительно важном факте поведал Карамзин, правда, пытаясь его оспорить.

«Сей мужественный витязь (Гедимин Литовский. — В.Б.), в 1319 году победою окончив войну с Орденом, немедленно устремился на Владимир (Волынский. — В.Б.)… Город сдался… Как скоро весна наступила (1320 год. — В.Б.) и земля покрылась травою, Гедимин с новою бодростию выступил в поле, взял Овруч, Житомир, города Киевские и шел к Днепру…осадил Киев. Еще жители не теряли надежды и мужественно отразили несколько приступов, наконец, не видя помощи…и зная, что Гедимин щадит побежденных, отворили ворота. Духовенство вышло с крестами и вместе с народом присягнуло быть верным Государю Литовскому, который, избавив Киев от ига Моголов…. скоро завоевал всю южную Россию (Речь идет о Киевской Руси. — В.Б.) до Путивля и Брянска».[167]

Русская элита с исключительной настырностью пытается оспорить этот знаменательный факт истории — факт освобождения Киевской Руси от татаро-монгольского влияния в 1319–1320 годы. И мотив у них всего лишь один: мол, наши, так званные «летописные своды», ничего об этом историческом событии не сообщают. Не зафиксировали — и точка!

Но мы уже поведали читателю, что представляют найденные на потребу «летописные своды».

И, как всегда, возникают закономерные вопросы:

— Почему русские историки так яростно оспаривали факт освобождения Киевской Руси от татаро-монголов в 1319–1320 годы?

— Зачем сознательно запускали «примес лжи» в этот вопрос?

Для ответа необходимо всего лишь найти, в чем состоит московский интерес. И ларчик откроется вмиг.

В следующей главе мы воочию увидим, что Московия заполучила великокняжеский стол только в 1328 году, при Иване Калите, после жестокого погрома Твери. Именно тридцатые-шестидесятые годы XIV века стали изначальными годами становления Московского великокняжеского Улуса. Посему русские «писатели истории» сознательно умалчивали, что Киев отвоевал свою свободу у татаро-монголов еще в те времена, когда Москва и Московия не получили даже статуса великокняжеского. Они всегда проповедовали: мол, в 1380 году Московия показала свою силу, почти государственную, на Куликовом поле, а Киевская Русь всего лишь ушла под Литву. Как видим, одна «великорусская» ложь покрывалась следующей. Во благо Московской державы!

Но мы считаем, что в данном случае литовские и немецкие летописи более объективны, и необходимо пользоваться ими. Эти летописи еще в XIII веке именовали Галицких и Волынских князей князьями «всей земли Русской».

В те годы Московия даже не ведала, что это за понятие — Русская держава, ведь северных Рюриковичей до конца XVII века сначала именовали князьями Суздальской земли, а позже князьями Московскими — московитами. И не иначе!

При этом необходимо помнить, что до XVI века о Московии как о самостоятельном государственном образовании вообще нельзя вести речи. Даже в царской России в конце XIX века не отрицали эту мысль. Недаром в 1889 году в России даже была издана книга А.В. Экземплярского под названием: «Великие и удельные князья Северной Руси (?) в татарский период с 1238 по 1505 год».

Здесь, как говорится, ни убавить, ни прибавить.

Московия до XVI века оставалась в составе единого государства — Орды на правах рядового Улуса. И этнос Московского улуса оставался преимущественно финно-татарским.

2

Итак, мы снова возвращаемся к московскому князю Юрию Данииловичу. Как помним из нашего изложения, он, в конце концов, заполучил Владимирский великокняжеский стол. То есть, именно он стал собирать Ханскую подушную дань и отвозить ее в столицу Золотой Орды.

Вот как об этом сообщает Н.М. Карамзин:

«Утвержденный Ханом на Великом Княжении и взяв с собой юного Константина Михайловича (сын убитого Великого князя Михаила Тверского. — В.Б.) и Бояр Тверских в виде пленников, Георгий (Юрий. — В.Б.) приехал господствовать в Владимир…Гонцы (Тверские. — В.Б.) возвратились с… известием о всех ужасных обстоятельствах Михайловой кончины».[168]

Мы помним, что именно благодаря доносу князя-московита был подвергнут жестокой казни Великий князь Михаил Тверской. И вполне нормально, что возмездие все же настигло подлеца — внука Александра Невского.

«В следующий год отправился к Хану и Димитрий (старший сын Михаила Тверского. — В.Б.). Там они увидели друг друга (Димитрий Тверской увидел Юрия Московского. — В.Б.), и нежный сын (Дмитрий. — В.Б.), живо представив себе окровавленную тень Михаилову (отца. — В.Б.), затрепетав от ужаса, от гнева, — вонзил меч в убийцу. Георгий (Юрий Московский. — В.Б.) испустил дух, а Димитрий, совершив месть по его чувству справедливую и законную, спокойно ожидал следствий (решения Хана Узбека. — В.Б.)».[169]

Хан, естественно, встал на сторону своего погибшего зятя. Он повелел казнить Димитрия, дабы показать всем, что казнить и миловать может только он. Однако даже Хан понимал всю низость и мерзость Юрия Московского, и поэтому «Несмотря на казнь Димитриеву, Узбек в знак милости признал его брата (Александра Михайловича Тверского. — В.Б.) Великим Князем…Сия грамота писанная в 1327 году…»[170]

Но, как писал русский профессор В.О. Ключевский, «московские князья были гибкие и сообразительные дельцы», и, одновременно, как мы уже установили, — величайшие подлецы и мерзавцы. В этот раз стал плести интригу так званный Иван Калита, еще один внук Александра Невского, брат Юрия Московского.

На Тверь был натравлен сын Дюденя, двоюродный брат Хана Узбека — темник Шевкал.

Тверь во главе со своим князем снова восстала, пытаясь вырваться из порочного Московского круга доносов, сплетен и лжи.

«Сеча была ужасна. От восхода солнечного до темного вечера резались на улицах с остервенением необычайным. Уступив превосходству сил, Моголы заключились во дворце (Обрати, читатель, внимание: татаро-монгольская знать в городах Суздальской земли владела лучшим имуществом — дворцами. — В.Б.), Александр обратил его в пепел, и Шевкал сгорел там с остатком Ханской дружины. К свету не было уже ни одного Татарина живого. Граждане (Твери. — В.Б.) умертвили и купцов Ордынских».[171]

Здесь уместно обратить внимание читателей на тот факт, о котором русские «сказатели истории» обычно умалчивают. Все города и селения Суздальской земли и Московии в XIV веке были сплошь наполнены проживающим в них татарским людом: баскаками, купцами, ордынской знатью, имеющей свои владения, искателями приключений и т. д. Это явление совместного проживания финского и татарского этносов очень существенно, так как лишний раз подтверждает факт существования единого государства — Золотой Орды на пространстве от Новгорода до Каспия. Не существовало в XIV и XV веках какого-то обособленного «русского Московского государства», как настырно пыталась внушить миру русская историческая наука.

Вернемся все же к тем далеким событиям.

«Узбек, пылая гневом, клялся истребить гнездо мятежников…призвал Иоанна Данииловича Московского, обещал сделать его Великим Князем и, дав ему в помощь 50 000 воинов, предводимых пятью Ханскими Темниками, велел итти на Александра, чтобы казнить Россиян Россиянами (Тверитян — московитами. — В.Б.)».[172]

Что бы там не пытались внушить русские историки, но истина неоспорима. Москва снова (уже в какой раз!) предала своих соседей и в очередной раз стала на сторону татаро-монгольской государственности. В данной ситуации московским величием или московской независимостью даже и «не пахнет». Иного и не могло быть, внук Александра Невского, Иван Калита, очень хорошо помнил, что его дед Александр вполне осознанно поставил свой род на службу татаро-монгольской Империи, побратавшись с сыном Батыя. И внуки понимали, чем ревностнее будет их служба Хану, тем больше преимущества они заимеют перед иными Рюриковичами. Они даже предвидеть не могли, что в последующем Золотая Орда развалится и потомки через сотни лет, назовут их деяния «собиранием земли русской». Наследники Невского, как и их предок, всего лишь ревностно служили своему Хану — Государю.

«Между тем Иоанн (Калита. — В.Б.) и Князь Суздальский, верные слуги Узбековой мести, приближались (с войсками. — В.Б.) ко Твери, несмотря на глубокие снега и морозы жестокой зимы… Тверь, Кашин, Торжок были взяты, опустошены со всеми пригородами, жители истреблены огнем и мечом, другие отведены в неволю… Хан… будучи доволен верностию Князя Московского (Ивана Калиты. — В.Б.), дал ему самую милостивую грамоту на Великое Княжение, приобретенное бедствием столь многих Россиян (тверитян. — В.Б.)».[173]

Вот таким образом Московия «за тридцать серебряников» купила, наконец, себе право на великокняжеский стол. Каким долгим и страшным путем они шли к этому праву на воровство!

Великороссов никогда не мучила совесть за сии жестокие деяния. Описывая события Московского предательства Твери, Н.М. Карамзин даже слегка не пытается осудить за бандитизм Ивана Калиту. Нет! Он не осуждает предателя — московита. Он осуждает тверского великого князя Александра Михайловича. Мол, зачем он все это затеял, лучше бы стал на колени, залез в ярмо, да испросил прощения у Хана. Он осуждает «хитрого» Хана Узбека, который «казнит россиян россиянами». Он осуждает жестоких и «свирепых монгольских воевод». Но для предателя Ивана Калиты не находит даже простейшего слова осуждения.

Так выглядит в обнаженном виде двойная русская мера: для своих и для чужих.

Однако читателю не стоит заблуждаться относительно московского князя Ивана Калиты. То был всего лишь ревностный служака Золотоордынских Ханов. Значительно позже, когда «сказателям» русской истории понадобится обосновать грязные деяния своих московских предков, они изыщут новые приличные термины, типа: «собирание земли русской», «Московский государь», «монарше повеление» и тому подобное. И весь этот букет украшений возложат не на истинного хозяина Суздальской земли и Московии — Золотоордынского Хана, а на Рюриковичей-московитов, ползавших на коленях в ярме перед Ханом, жадно искавших Ханской улыбки.

Но вернемся к событиям тех далеких времен. Князь Александр Михайлович, побивший татар в Твери, вынужден был сбежать из своей вотчины в Псков. Однако и там его настигли прислужник Хана Узбека — Иван Калита совместно с Митрополитом.

«Иоанн (Калита. — В.Б.), боясь казаться Хану ослушником или нерадивым исполнителем его воли, приехал в Новгород с Митрополитом и многими Князьями…видя, что надобно сражаться или уступить, прибегнул к иному способу, необыкновенному в древней России (Московии. — В.Б.): склонил Митрополита наложить проклятие на Александра и на всех жителей Пскова (вставших на защиту князя Александра Тверского. — В.Б.), если они не покорятся (приказу Хана. — В.Б.)».[174]

В этих событиях очень впечатляет поведение Митрополита. Как бы Русская Православная церковь не пыталась отмежеваться от связи с татаро-монголами, проделать ей это не удастся. Нагляднейший пример, когда простые христиане целого города подвергнуты церковному проклятию, ради сохранения величия, признанного Русской церковью своим Верховным Царем, Хана Узбека. Московская Православная церковь и ее Митрополит были верными слугами Хана Золотой Орды, служили ему преданно, денно и нощно молясь за него.

В приведенных выше словах Н.М. Карамзина кроется вся так называемая «обособленная независимость развития Московии от Золотой Орды». Как видим, уважаемый читатель, даже самые изощренные тезисы русской мифологии рушатся под жестким напором фактов. Требуется всего лишь отбросить словесную шелуху оправданий. Если московские дела и события ХIII-ХV веков рассматривать без добавленного впоследствии «примеса лжи», то факты повествования имеют отчетливую логику: повелитель единого государства — Хан Узбек, где оба московита, и князь Иван Калита, и Митрополит Феогност, всего лишь верные слуги Золотой Орды, повелел им доставить к нему проштрафившегося подданного. Что ретивые Митрополит с Московским князем и делают. Всего — то!

Но псковитяне не пошли на поводу у, проклявшего и отлучившего их от церкви, Митрополита. Они не предали Александра Тверского, и тот свободно уехал в Литву.

Как же вел себя в дальнейшем Иван Калита?

Я не стану излагать в деталях его действия, а приведу несколько выписок из Н.М. Карамзина. Суди, читатель, сам.

«…Иоанн частыми путешествиями в Орду доказывал свою преданность Хану…»

«Новогородцы, торгуя на границах Сибири, доставали много серебра из-за Камы, Иоанн требовал оного для себя и, получив отказ… в гневе уехал тогда к Хану (жаловаться. — В.Б.)».

«Истощая казну свою частыми путешествиями в корыстолюбивую Орду и видя, что Новогородцы не расположены добровольно поделиться с ним сокровищами Сибирской торговли, он хотел вооруженною рукою перехватить оные. Полки Иоанновы шли зимою, изнуренные трудностями… встреченные сильным отпором Двинских чиновников, они не имели успеха и возвратились, потеряв множество людей».

«Новогородцы отправили обыкновенную Ханскую дань к Иоанну, но Великий Князь, не довольный ею, требовал… еще вдвое более серебра, будто бы для Узбека».[175]

Так верой и правдой служил Золотой Орде Иван Калита, всегда пресмыкаясь у ног Хана, а дома занимался обычным разбоем, выискивая для Орды лишнюю деньгу. Только по грубым прикидкам, Иван Калита с 1327 по 1340 годы провел в Орде, включая дорогу туда и обратно, не менее 9 (девяти) лет.

Посему, внушаемая сотни лет ложь, что Иван Калита — первый Московский князь — «собиратель земли русской», «возвеличитель Московии», — всего лишь обычный «примес лжи». Иван Калита был верным подданным Хана Узбека, служил ему верой и правдой. Притом отличался величайшей трусостью, подлостью, интриганством и предательством, что подтверждает и Н.М. Карамзин в IV томе.

Послушаем, уважаемый читатель, еще об одной интриге этого князя-московита.

В 1336 году беглый князь Александр Тверской принял решение вернуться в Тверь. Поехал к Хану и повинился перед Узбеком. После чего был возвращен Ханом на тверской стол. Это событие очень обеспокоило Ивана Калиту и он принялся плести новую интригу.

«Иоанн…(принял. — В.Б.) иное безопаснейшее средство погубить Тверского Князя… он спешил в Орду, и взял с собою двух старших сыновей, Симеона и Иоанна, представил их величавому Узбеку, как будущих надежных, ревностных (вот настоящая цена князей — московитов. — В.Б.) слуг его рода, искусным образом льстил ему, сыпал дары и, совершенно овладев доверенностию Хана, мог уже смело приступить к главному делу, то есть, к очернению Тверского Князя. Нет сомнения, что Иоанн описал его закоснелым врагом Моголов, готовым возмутить против них всю Россию (землю Моксель) и новыми неприятельскими действиями изумить легковерное милосердие Узбеково. Царь, устрашенный опасностию, послал звать в Орду Александра (Тверского. — В.Б.), Василия Ярославского и других Князей Удельных…

Иоанн же (подлая душонка! — В.Б.), чтобы отвести от себя подозрение, немедленно возвратился в Москву ожидать следствий».[176]

Я хочу обратить внимание читателя на выше приведенную цитату в следующем плане. Для исполнения своего поклепа на Александра Тверского, Ивану Калите необходимо было вести очень тонкую интригу, иначе Хан Узбек запросто мог снести голову ему самому. Поэтому все проделывалось неторопливо и не во время одного посещения Хана. Да и попасть Московскому князю на прием к Хану было делом не простым. Сначала необходимо было посетить придворную знать да задобрить ее. И только после этого можно было рассчитывать на прием у Хана. То есть, исполнение всего изложенного потребовало от Ивана Калиты времени от пяти месяцев до года. И все это время московский князь с сыновьями находился при ставке Хана, кочевал вместе с двором, пил, веселился, развлекался, охотился, помогал сыновьям заводить знакомства со знатью и наследниками Хана, как говорится, вел светскую жизнь при дворе. И надо помнить, что именно так происходило каждый раз. Лишь с позволения Хана, Иван мог уехать к себе в Улус.

Послушаем, чем же закончилась интрига князя-московита.

«Да будет воля Божия!» — сказал Александр и понес богатые дары Узбеку и всему его Двору. Их приняли с мрачным безмолвием. Прошел месяц. Александр молился Богу и ждал суда. Некоторые Вельможи Татарские и Царица вступались за сего Князя, но прибытие в Орду сыновей Иоанновых решило дело, Узбек, подвигнутый ими или друзьями хитрого их отца, без всяких исследований объявил, что мятежный, неблагодарный Князь Тверской должен умереть… Александр…обнял верных слуг и бодро вышел навстречу к убийцам, которые, отрубив голову ему и юному Феодору (сыну. — В.Б.), розняли их по составам! Сии истерзанные остатки несчастных Князей были привезены в Россию (Тверь. — В.Б.)…».[177]

Но князь-московит не надолго пережил Александра Тверского. Александр был казнен в 1339 году, а Иван Калита преставился в 1340 году.

Мы уже не в первом поколении видим действия князей — московитов и их Митрополитов: расчетливых, жестоких, жадных, и, до отвращения, трусливых. Они готовы проклясть свою паству лишь бы угодить Золотоордынскому Хозяину, они готовы предать и оклеветать любого, ради собственной выгоды. И русский историк даже не ищет этим деяниям оправданий. Зачем? Все сии деяния освящены в русской мифологической истории. Им не дана честная историческая оценка. Все подтасовано под великую ложь, в виде «собирания земли русской».

«В первой духовной (книге) этого князя (Иван Калита. — В.Б.), написанной в 1327 г., перечислены все его вотчинные владения. Они состояли из пяти или семи городов (сел! — В.Б.) с уездами. То были: Москва, Коломна, Можайск, Звенигород, Серпухов, Руза и Радонеж, если только эти две последние волости были тогда городами… Вот весь удел Калиты, когда он стал великим князем».[178]

Но русский историк как всегда хитрит и не договаривает. Он приучает читателя верить в ложь и вымысел. Сознательно умалчивает о главном. Приходится искать сию главную недосказанную мысль среди других страниц, где она, попросту, запрятана и существует в ином контексте. Это мысль о том, что московский князь не был хозяином своей вотчины. И в татаро-монгольский период существования Московии — не мог быть. Он эту вотчину получал от Золотоордынского Хана только на период службы у Хана. То есть, владельцем вотчины был Хан. В этом случае терялся весь смысл великорусского измышления о княжеском наследии, о правомерности существования самого понятия «дедичевой земли». Еще один, осознанно запущенный в историю «примес лжи».

Послушай, читатель.

«Иоанн, располагая (во время ханской службы. — В.Б.) только своею отчиною, не мог их отказать сыновьям, ибо назначение его преемника зависело (было во власти! — В.Б.) от Хана».

— И последнее. Привожу читателю истинных Хозяев — владетелей и Повелителей Ростово-Суздальских и Московского княжеств с 1238 по 1357 годы:

1. Хан Батый (Саин) — (1238–1250 годы),

2. Хан Сартак — (1250–1257 годы),

3. Хан Берке — (1257–1266 годы),

4. Хан Менгу-Тимур — (1266–1282 годы),

5. Хан Туда-Менгу — (1282–1287 годы),

6. Хан Талабуга — (1287–1290 годы),

7. Хан Тохта — (1291–1312 годы),

8. Хан Узбек — (1312–1342 годы),

9. Хан Джанибек — (1342–1357 годы).

Именно эти люди явились прародителями так называемой русской державности. При этом Ростово-Суздальские и Московские князья были у Золотоордынских Ханов всего лишь «мальчиками на побегушках». Здесь великороссам нечего лукавить. Как Ханы, так и Рюриковичи были для коренного населения земли Моксель, а впоследствии — Московии, людьми пришлыми.

Часть третья

Первоначальное «собирание земли русской»

1

Русская историческая наука, и, естественно, советская, вдохновенно внушала всем слушателям о великом предначертании Москвы, о ее исторической миссии по «собиранию земли русской», о величайшем благе для покоренных народов, «собранных» в «земли русские».

Русские до такой степени уверовали в эту ложь, что и сегодня, в начале ХХI века, продолжают все те же «песни» об интеграции, о совместной защите границ, о военных базах на землях суверенных государств, о собственных, весьма поношенных, геополитических интересах.

Давайте поглядим, приоткроем пыльный занавес лживых мифов, как же все проделывалось; какими методами и средствами происходило «собирание земли русской»; насколько эта «собранная земля» действительно «великорусская»; есть ли в этих мифических «песнях» хоть толика правды; установим при помощи имперских источников всю хронологическую цепочку величайшего мирового разбоя, совершенного Московскими правителями.

Итак, мы знаем, что до нашествия татаро-монголов, Москвы, как поселения и как княжества не существовало. Именно татаро-монголы, как владельцы покоренной земли, в знак величайшей благодарности Александру Невскому, разрешили его сыновьям основать Московское княжество где-то к концу ХIII — жестокого века. Даже в Суздальской земле Московский князь не мог питать иллюзий по поводу получения стола великокняжеского. С тех пор, с конца ХIII века, московские князья начали действовать, как очень мягко сказано у профессора В.О. Ключевского, «иными средствами».

Вот эти «иные средства»:

«Первый московский князь Александрова племени Даниил, по рассказу летописца… врасплох напал на своего рязанского соседа князя Константина, победил его «некоей хитростью», т. е. обманом, взял его в плен и отнял у него Коломну. Сын этого Даниила Юрий в 1303 г., напав на другого соседа, князя можайского, также взял его в плен и захватил Можайский удел в самых верховьях р. Москвы, потом убил отцова пленника Константина и удержал за собой Коломну… Московский князь — враг всякому великому князю, кто бы он ни был: казалось, самаяя почва Москвы питала в ее князьях неуважение к прежним понятиям и отношениям старшинства».[149]

Каково, уважаемый читатель? Вот они, повадки волка, рыскающего по лесу, выискивающего ослабевшего и слабо защищенного.

Но интересно иное. Ни один из русских историков не задумался над этим явлением московского бандитизма и не дал ему объяснения. А ларчик открывается очень просто: все потомство Александра Невского, его сыновья, внуки, правнуки и т. д. отчетливо помнили, что они являются породненными родичами, ведущими свое начало от Хана Батыя и его сына — Сартака. Они могли надеть ярмо, получая ярлык, могли валяться в пыли у ног Хана, но не могли считать равным себе другого Рюриковича. Таков парадокс поведения московского князя.

А сейчас послушаем русских историков и понаблюдаем, как дальше повел себя Юрий… князь Московского Улуса.

Вот что по этому поводу написал Н.М. Карамзин:

«Как жизнь, так и кончина Андреева (1304 год. — В.Б.) была несчастием для России (напоминаю читателю — речь идет всего лишь о Суздальской земле. — В.Б.). Два князя объявили себя его наследниками: Михаил (Ярославич. — В.Б.) Тверской и Георгий (Юрий. — В.Б.) Даниилович Московский».[150]

Естественно, первый из упомянутых князей приходился Юрию дядей и по существующим в те времена законам должен был заполучить ярлык на Владимирский великокняжеский стол. Но, как мы уже говорили выше, в конце ХIII века появился новый тип князей Рюриковичей, так называемые московиты, по иному — москвитяне. А для себя они считали приемлемыми только законы Чингисидов.

Все же, как ни пыжился Юрий Даниилович Московский, но ярлык на великокняжеский стол был отдан татаро-монголами Михаилу Тверскому. Глядя с высоты нашего времени, мы понимаем, если бы князь Михаил Ярославич знал, какая жестокая кончина ожидает его, он не стал бы перечить князю-московиту.

Но Хан Золотой Орды Тохта, умудренный опытом, пытался сохранять существовавшие в Империи законы и по традиции отдал ярлык на стол великого князя старейшему в Суздальской ветви Рюриковичей — Михаилу Тверскому. Однако вскоре хан Тохта умер (1312 год), и «на Ханском престоле воцарился сын его, юный Узбек». И снова запылали селения в земле Моксель, начались новые дрязги.

Пока великий князь Михаил находился в Орде, где принимал участие в торжествах по поводу вступления на престол нового Хана, приносил ему клятву и дары, пока заводил знакомства среди новой свиты Хана Узбека, московский князь Юрий Даниилович поднял мятеж в Новгороде против Михаила Тверского. Причиной мятежа стал навет князя-московита на Михаила, мол, тот завышает количество собираемой дани для татаро-монголов. Взбунтовав новгородцев и сведав о том, что Михаил Тверской идет вместе с татаро-монголами усмирять бунтующих, князь Юрий срочно убежал к Хану Узбеку, дабы плести интригу дальше:

«…взяв с собою богатые дары, надеялся быть правым в таком судилище, где председательствовало алчное корыстолюбие».

Глядите, даже в этих словах, казалось бы, осуждавших князя-московита, которые я привожу из книги Н.М. Карамзина, сей «писатель истории» с этаким жестоким ехидством осуждает Хана за мздоимство, позабыв заклеймить князя интригана и склочника.

И пока в землях Суздальской и Новгородской рекой лилась кровь людей, пока в бескомпромиссной сечи сходились рати, князь Юрий все годы сидел в Орде, охотился и пировал возле Хана, лизоблюдствовал, унижался, да все нашептывал. И нашептал!

«Между тем Георгий (Юрий. — В.Б.) жил в Орде, три года кланялся, дарил и приобрел наконец столь великую милость, что юный Узбек, дав ему старейшинство между Князьями…, женил его на своей любимой сестре Кончаке».[151]

Здесь необходимо напомнить читателю, что именно Хан Узбек принудительно ввел мусульманскую веру в Улусах Золотой Орды. Поэтому, как ни пытались нас убедить «сказатели истории» о принятии Кончакой при венчании православной веры, это всего лишь миф и пожелание. Скорее князь-московит, дабы окончательно склонить Хана на свою сторону, принял мусульманскую веру.

Нам не стоит думать, что князь Юрий Даниилович совершил что-то противоестественное. Суздальская земля в начале XIV века имела одного Царя (Хана) совместно со всеми Улусами Золотой Орды. То было единое государство, в нем был единый Повелитель от Бога данный, и воспевали Хана Узбека, как в мусульманских, так и в Православных храмах. Поэтому Хан Узбек не притеснял Православную церковь в Суздальской земле: «ибо сии люди молитвою своею блюдут нас и наше воинство укрепляют. Да будут они подсудны единому Митрополиту, согласно с древним законом их и грамотами прежних Царей Ордынских».[152]

А нас пытались сотни лет убеждать, что Московия развивалась самостоятельно, вне власти и вне единого государства Золотой Орды!..



XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

---

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

---

Василий Ключевский

Курс русской истории

ЛЕКЦИЯ XXI

Москва начинает собирать удельную
Русь. Первые известия о городе Москве.
Первоначальное пространство московского кремля.
Экономические выгоды географического положения
города Москвы. Город Москва — узловой пункт
разносторонних путей. Следы ранней населенности
московского края. Москва — этнографический центр
Великороссии. Река Москва — транзитный путь.
Политические следствия географического
положения города Москвы. Москва — младший удел.
Влияние этого на внешние отношения и внутреннюю
деятельность московских князей политические и
национальные успехи московских князей до
половины XV в. I. Расширение
территории княжества. II.
Приобретение великокняжеского стола. III. Следствия этого успеха:
приостановка татарских нашествий; московский
союз князей. IV. Перенесение
митрополичьей кафедры в Москве значение этой
перемены для московских князей. Выводы.

МОСКВА СОБИРАЕТ УДЕЛЬНУЮ РУСЬ. Нам предстоит
изучить второй процесс, совершавшийся на
Верхневолжской Руси в удельные века. Первый
процесс, нами уже рассмотренный, дробил эту Русь
на княжеские вотчины в потомстве Всеволода III.
Одной ветви этого потомства пришлось начать
обратное дело — собирать эти дробившиеся части в
нечто целое. Москва стала центром
образовавшегося этим путем государства.

ПЕРВЫЕ ИЗВЕСТИЯ О ГОРОДЕ МОСКВЕ. Летопись
выводит Москву в числе новых городков Ростовской
земли, возникших в княжение Юрия Долгорукого.
Любопытно, что городок этот впервые является в
летописном рассказе со значением пограничного
пункта между северным Суздальским и южным
Чернигово-Северским краем. Сюда в 1147 г. Юрий
Долгорукий пригласил на свидание своего
союзника князя новгород-северского Святослава
Ольговича, послав сказать ему: «Приди ко мне,
брате, в Москов». Это — первое известие о Москве,
сохранившееся в летописях. По-видимому, поселок
был тогда сельской княжеской усадьбой или,
точнее, станционным двором, где суздальский
князь останавливался при своих поездках на
киевский юг и обратно. Двор должен был иметь
значительное хозяйственное обзаведение. На
другой день по приезде Святослава хозяин устроил
гостю «обед силен» и хорошо угостил его свиту,
для чего надобно было иметь под руками
достаточно запасов и помещения, хотя Святослав
приехал в «мало дружине». В 1156 г., по летописи,
князь Юрий Долгорукий «заложи град Москву»
пониже устья Неглинной, т. е. окружил свой
москворецкий двор деревянными стенами и
превратил его в город.

ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО МОСКОВСКОГО
КРЕМЛЯ. Это был московский Кремль в
первоначальном своем очертании: он занимал, как
это выяснено И. Е. Забелиным в его Истории г.
Москвы, западный угол кремлевской горы,
обрывавшийся крутым мысом к устью Неглинной у
нынешних Боровицких ворот, в названии которых
сохранилась память о боре, хвойном лесе, некогда
покрывавшем кремлевскую гору. Пространство,
опоясанное стенами князя Юрия и имевшее вид
треугольника, по соображениям г, Забелина, едва
ли занимало половину, скорее третью долю
нынешнего Кремля. Город возник на перепутье
между днепровским югом и верхневолжским севером.
С тем же значением пограничного городка
Суздальской земли является Москва и в дальнейших
летописных известиях. Я рассказывал о шумной
борьбе, какая поднялась по смерти Андрея
Боголюбского между его младшими братьями и
племянниками. В 1174 г. дяди, восторжествовав над
племянниками, вызвали из Чернигова укрывавшихся
там своих жен. Княгинь поехал провожать сын
черниговского князя Олег; он довез теток до
Москвы и оттуда воротился в «свою волость»
Лопасню Лопасня — село в 70 верстах от Москвы к югу
по серпуховской дороге: так близко подходила
тогдашняя черниговская граница к суздальскому
городку Москве. Из рассказа той же летописи
видно, что Москва носила и другое, более раннее
название — Куцкова. Название это она получила от
местного вотчинника, боярина и, по преданию,
суздальского тысяцкого Степана Куцка или Кучка,
которому принадлежали окрестные села и деревни и
память о котором, замечу мимоходом, сохранялась
после в названии московского урочища Кучкова
поля (ныне улицы Сретенка и Лубянка). С временем
возникновения и с географическим положением
Москвы тесно связана и ее дальнейшая
политическая судьба. Как городок новый и далекий
от суздальских центров — Ростова и Владимира,
Москва позднее других суздальских городов могла
стать стольным городом особого княжества и
притом должна была достаться младшему князю.
Действительно, в продолжение большей части XIII в.
в Москве не заметно постоянного княжения: князья
появлялись в Москве лишь на короткое время, и все
это были младшие сыновья своих отцов. Сначала
сидел здесь некоторое время один из младших
Всеволодовичей — Владимир; потом видим здесь
другого Владимира, одного из младших сыновей
великого князя Юрия Всеволодовича, — это тот
Владимир, который был захвачен татарами Батыя
при взятии ими Москвы зимой 1237 — 1238 г. Позднее из
сыновей Ярослава Всеволодовича Москва досталась
младшему — Михаилу Хоробриту, по смерти которого
в 1248 г. опять много лет не заметно в Москве
особого князя. Наконец, уже в поколении правнуков
Всеволода III, по смерти Александра Невского (1263 г.)
в Москве является младший и малолетний сын его
Даниил. С тех пор Москва становится стольным
городом особого княжества с постоянным князем:
Даниил стал родоначальником московского
княжеского дома. Таковы ранние известия о Москве.
По ним трудно было бы угадать ее дальнейшую
политическую судьбу. Ее судьба представлялась
неожиданной и дальнейшим поколениям
севернорусского общества. Задавая себе вопрос,
каким образом Москва так быстро поднялась и
стала политическим центром Северо-Восточной
Руси, древнерусское общество затруднялось найти
ответ: быстрый политический подъем Москвы и ему
казался исторической загадкой. Это впечатление
отразилось в одном из многих народных сказаний,
предметом которых служит первоначальная судьба
этого города и его князей. Одно из этих сказаний,
записанное уже в XVII в., начинается приблизительно
в таком тоне: «Кто думал-гадал, что Москве
царством быти, и кто же знал, что Москве
государством слыти? Стояли на Москве-реке села
красные боярина хорошего Кучка Степана
Ивановича». Вы чувствуете, что записанное
поздним книжником народное сказание еще не
утратило признаков размеренной речи, былинного
стиха. Причина загадочности первых успехов
города Москвы заключается в том, что древние
памятники нашей истории отметили далеко не
первые моменты его роста, а уже крупные внешние
приобретения, каких добилась Москва после долгих
и незаметных подготовительных усилий. Но уцелели
некоторые косвенные указания, в которых
вскрываются таинственные исторические силы,
работавшие над подготовкой успехов Московского
княжества с первых минут его существования.
Действие этих сил выражалось прежде всего в
экономических условиях, питавших рост города, а
эти условия вытекали из географического
положения его края в связи с ходом русской
колонизации волжско-окского междуречья.

ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ МОСКВЫ И ЕГО ВЫГОДЫ. В
ходе заселенья междуречья Оки и Верхней Волги
можно заметить два направления, между которыми
легче провести географическую, чем
хронологическую, раздельную черту. По-видимому,
раньше и усиленнее заселялись главные реки,
окаймляющие междуречье. По обеим изогнутым
линиям, по Верхней Волге от Ржева до Нижнего и по
средней Оке от Калуги до Мурома ко времени
татарского нашествия вытянулись две довольно
густые цепи городов, основными звеньями которых
были старинные русские поселения Ярославль,
Рязань, Муром. По первой линии шел
колонизационный приток с новгородского
северо-запада и смоленского запада, по второй — с
днепровского юго-запада и с верхнеокского юга, из
страны вятичей. Вслед за окрайными речными
магистралями заселялись и внутренние их притоки,
прорезывающие междуречье, хотя и здесь были
незапамятностаринные центры, как Ростов и
Суздаль. Большая часть здешних городов возникла
с половины XII в. или немного раньше. Появление
города на притоке служило признаком скопления
вдоль реки значительного сельского населения,
нуждавшегося в укрепленном убежище.
Географическое размещение внутренних городов
междуречья, постройку которых можно относить к XII
и XIII вв., показывает, что пришлое население
осаживалось по притокам всего междуречья
разбросанными полосами (идя с запада на восток:
Волок Ламский, Вышгород и, может быть, Боровск на
Протве, Звенигород, Москва, Клин, Дмитров,
Переяславль, Юрьев Польской, Владимир, Боголюбов,
Нерехта, Стародуб, Гороховец). При просторных
лесистых и болотистых промежутках между
притоками важное значение получали поселки,
возникавшие на концах коротких переволок из
одного притока в другой: здесь завязывались
узловые пункты сухопутного и речного сообщения.

МОСКВА — УЗЛОВОЙ ПУНКТ. В этом отношении
географическое положение города Москвы было
особенно выгодно. Верхним притоком своим Истрой
река Москва подходит близко к Ламе, притоку Шоши,
впадающей в Волгу. Таким образом река Москва
Ламским волоком соединяла Верхнюю Волгу со
средней Окой. С другой стороны, город Москва
возник на самом изломе реки, при ее повороте на
юго-восток, где она притоком своим Яузой почти
вплоть подходит к Клязьме, по которой шел через
Москву поперечный путь с запада на восток. Этим
путем в 1155 г. шел с чудотворной иконой божией
матери Андрей Боголюбский, направляясь через
Рогожские поля на Клязьме во Владимир с. р.
Вазузы, куда он поднялся Днепром из Вышгорода под
Киевом. В конце XIV в. от Москвы шла, пролегая
Кучковым полем, «великая дорога володимерьская»,
о которой упоминает одна старая летопись по
случаю сретения москвичами чудотворной иконы
божией матери в 1395 г. Наконец, с третьей стороны
через Москву пролегала из Лопасни дорога с
киевского и черниговского юга на
Переяславль-Залесский и Ростов. Так город Москва
возник в пункте пересечения трех больших дорог.
Из такого географического положения проистекли
важные экономические выгоды для города и его
края.

РАННЯЯ НАСЕЛЕННОСТЬ МОСКОВСКОГО КРАЯ. Прежде
всего это положение содействовало сравнительно
более ранней и густой населенности края. Москва
возникла на рубеже между юго-западной
днепровской и северо-восточной волжской Русью,
на раздельной линии говоров о и я. Это был первый
край, в который попадали колонисты с юго-запада,
перевалив за Угру; здесь, следовательно, они
осаживались наибольшими массами, как на первом
своем привале. Бледные следы этого усиленного
осадка колонизации в области реки Москвы находим
в старых генеалогических преданиях. Родословные
росписи старинных боярских фамилий, с течением
времени основавшихся в Москве, обыкновенно
начинаются сказанием о том, как и откуда
родоначальники этих фамилий пришли служить
московскому князю. Соединяя эти отдельные
фамильные предания, мы получим целый важный
исторический факт: с конца XIII в., еще прежде, чем
город Москва начинает играть заметную роль в
судьбе Северной Руси, в него со всех сторон
собираются знатные служилые люди. из Мурома,
Нижнего, Ростова, Смоленска, Чернигова, даже из
Киева и с Волыни. Так, еще ко князю Юрию
Даниловичу приехал на службу из Киева знатный
боярин Родион, ставший родоначальником фамилии
Квашниных, и привел с собой целый свой двор в 1700
человек, стоивший изрядного укрепленного города.
Знатные слуги шли по течению народной массы.
Генеалогические сказания боярских родословных
отразили в себе лишь общее движение,
господствовавшее в тогдашнем русском населении.
В Москву, как в центральный водоем, со всех краев
Русской земли, угрожаемых внешними врагами,
стекались народные силы благодаря ее
географическому положению.

МОСКВА — ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ ЦЕНТР ВЕЛИКОРОССИИ.
Москву часто называют географическим центром
Европейской России. Если взять Европейскую
Россию в ее нынешних пределах, это название не
окажется вполне точным ни в физическом, ни в
этнографическом смысле: для того чтобы быть
действительным географическим центром
Европейской России, Москве следовало бы стоять
несколько восточнее и несколько южнее. Но надо
представить себе, как размещена была масса
русского населения, именно великорусского
племени, в XIII и XIV вв. Колонизация скучивала это
население в междуречье Оки и Верхней Волги, и
здесь население долго задерживалось
насильственно, не имея возможности выходить
отсюда ни в какую сторону. Расселению на север, за
Волгу, мешало перерезывающее движение
новгородской колонизации, пугавшей мирных
переселенцев своими разбойничьими ватагами,
которые распространяли новгородские пределы к
востоку от Новгорода. Вольный город в те века
высылал с Волхова разбойничьи шайки
удальцов-ушкуйников, которые на своих речных
судах, ушкуях, грабили по Верхней Волге и ее
северным притокам, мешая своими разбоями
свободному распространению мирного населения в
северном Заволжье. Паисий Ярославов в своей
летописи Спасо-Каменного монастыря на Кубенском
озере (XV в.) имел в виду именно эти XIII и XIV века,
когда писал, что тогда еще не вся Заволжская
земля была крещена и много было некрещеных людей:
он хотел сказать, что скудно было там русское
христианское население. С северо-востока,
востока и юга скоплявшееся в междуречье русское
население задерживалось господствовавшими там
инородцами, мордвой и черемисой, а также
разбойничавшими за Волгой вятчанами и, наконец,
татарами; на запад и юго-запад русское население
не могло распространяться, потому что с начала XIV
в. там стояла уже объединившаяся Литва, готовясь
к своему первому усиленному натиску на восточную
Русь. Таким образом, масса русского населения,
скучившись в центральном междуречье, долго не
имела выхода отсюда. Москва и возникла в средине
пространства, на котором сосредоточивалось
тогда наиболее густое русское население, т. е. в
центре области тогдашнего распространения
великорусского племени. Значит, Москву можно
считать если не географическим, то
этнографическим центром Руси, как эта Русь
размещена была в XIV в. Это центральное положение
Москвы прикрывало ее со всех сторон от внешних
врагов; внешние удары падали на соседние
княжества — Рязанское, Нижегородское, Ростовское,
Ярославское, Смоленское — и очень редко достигали
до Москвы. Благодаря такому прикрытию Московская
область стала убежищем для окрайного русского
населения, всюду страдавшего от внешних
нападений. После татарского погрома более
столетия, до первого Ольгердова нападения в 1368 г.,
Московская страна была, может быть, единственным
краем Северной Руси, не страдавшим или так мало
страдавшим от вражеских опустошений; по крайней
мере за все это время здесь, за исключением
захватившего и Москву татарского нашествия 1293 г.,
не слышно по летописям о таких бедствиях. Столь
редкий тогда покой вызвал даже обратное движение
русской колонизации междуречья с востока на
запад, из старых ростовских поселений в
пустынные углы Московского княжества. Признаки
этого поворота встречаем в житии преп. Сергия
Радонежского. Отец его, богатый ростовский
боярин Кирилл, обнищал от разорительных поездок
со своим князем в Орду, от частых набегов
татарских и других бедствий, бросил все и вместе
с другими ростовцами переселился в глухой и
мирный московский городок Радонеж. Около того же
времени многие люди из ростовских городов и сел
переселились в московские пределы. Сын Кирилла,
решившись отречься от мира, уединился неподалеку
от Радонежа в дремучем лесу скудоводного
перевала с верхней Клязьмы в Дубну, Сестру и
Волгу. Лет 15 прожил здесь преп. Сергий с немногими
сподвижниками; но потом их лесное убежище быстро
преобразилось: откуда-то нашло множество
крестьян, исходили они те леса вдоль и поперек и
начали садиться вокруг монастыря и невозбранно
рубить леса, наставили починков, дворов и сел,
устроили поля чистые и «исказили пустыню», с
грустью прибавляет биограф и сподвижник Сергия,
описывая один из переливов сельского населения в
Московскую область, по-видимому не лишенный
какой-либо связи с рассказанной им же ростовской
эмиграцией. Таково одно условие, вытекавшее из
географического положения Московского края и
содействовавшее его успешному заселению.

РЕКА МОСКВА — ТРАНЗИТНЫЙ ПУТЬ. То же
географическое положение Москвы заключало в
себе другое условие, благоприятствовавшее
ранним промышленным ее успехам. Я только что
упомянул о реке Москве как водном пути между
Верхней Волгой и средней Окой. В старое время эта
река имела немаловажное торговое значение.
Изогнутой диагональю прорезывая Московское
княжество с северо-запада на юго-восток и нижним
течением связывая город Москву с бассейном Оки, а
верховьями близко подходя к правым притокам
Верхней Волги, она служила соединительной
хордой, стягивавшей концы обширной речной дуги,
образуемой двумя главными торгово-промышленными
путями междуречья. Одно явление указывает на
такое торговое значение реки Москвы. Очень рано
на самом перевале с Верхней Волги в Москву возник
торговый пункт Волок на Ламе (Волоколамск). Этот
город был построен новгородцами и служил им
складочным местом в их торговых сношениях с
бассейном Оки и с областью средней Волги. Так
географическое положение Москвы, сделав ее
пунктом пересечения двух скрещивавшихся
движений — переселенческого на северо-восток и
торгово-транзитного на юго-восток, доставляло
московскому князю важные экономические выгоды.
Сгущенность населения в его уделе увеличивала
количество плательщиков прямых податей.
Развитие торгового транзитного движения по реке
Москве оживляло промышленность края, втягивало
его в это торговое движение и обогащало казну
местного князя торговыми пошлинами.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ СЛЕДСТВИЯ. Рядом с этими
экономическими следствиями, вытекавшими из
географического и этнографического положения
Москвы, из того же источника вышел ряд важных
следствий политических. С географическим
положением города Москвы тесно связано было
генеалогическое положение его князя.

МОСКВА — МЛАДШИЙ УДЕЛ. ЗНАЧЕНИЕ ЭТОГО ДЛЯ ЕЕ
КНЯЗЕЙ. Как город новый и окрайный, Москва
досталась одной из младших линий Всеволодова
племени. Поэтому московский князь не мог питать
надежды дожить до старшинства и по очереди
занять старший великокняжеский стол. Чувствуя
себя бесправным, точнее, обездоленным среди
родичей и не имея опоры в обычаях и преданиях
старины, он должен был обеспечивать свое
положение иными средствами, независимо от
родословных отношений, от очереди старшинства.
Благодаря тому московские князья рано
вырабатывают своеобразную политику, с первых
шагов начинают действовать не по обычаю, раньше и
решительнее других сходят с привычной колеи
княжеских отношений, ищут новых путей, не
задумываясь над старинными счетами, над
политическими преданиями и приличиями. Это
обнаруживается как в их отношениях к другим
князьям, так и в ведении ими внутренних дел
своего княжества. Они являются зоркими
наблюдателями того, что происходит вокруг них,
внимательно высматривают, что лежит плохо, и
прибирают это к рукам. Первые московские князья
выступают смелыми хищниками. Недаром один из них,
Михаил Ярославич, перешел в потомство с
прозванием Хоробрита, т. е. забияки: он в 1248 г.
врасплох напал на своего дядю великого князя
Святослава и вопреки всякому праву согнал его с
владимирского стола. Первый московский князь
Александрова племени, Даниил, по рассказу
летописца, точно так же врасплох напал на своего
рязанского соседа князя Константина, победил его
«некоей хитростью», т. е. обманом, взял его в плен
и отнял у него Коломну. Сын этого Даниила Юрий в
1303 г., напав на другого соседа, князя можайского,
также взял его в плен и захватил можайский удел в
самых верховьях р. Москвы, потом убил отцова
пленника Константина и удержал за собой Коломну:
теперь вся Москва-река до самого устья стала
московской. Московский князь — враг всякому
великому князю, кто бы он ни был: казалось, самая
почва Москвы питала в ее князьях неуважение к
прежним понятиям и отношениям старшинства.
Даниил долго и упорно боролся с великими
князьями, собственными старшими братьями — с
Димитрием переяславским, потом с Андреем
городецким. Но по смерти Димитрия он сблизился с
добрым и бездетным его сыном Иваном и так
подружился, что Иван, умирая в 1302 г., отказал свой
удел московскому своему соседу и младшему дяде
помимо старших родичей. Даниил принял наследство
и отстоял его от притязаний старшего брата,
великого князя Андрея. Но враги старшинства,
московские князья были гибкие и сообразительные
дельцы. Как скоро изменялись обстоятельства, и
они изменяли свой образ действий. Татарский
разгром надолго, на весь XIII в., поверг народное
хозяйство Северной Руси в страшный хаос. Но с XIV в.
расстроенные отношения здесь начали
улаживаться, народное хозяйство стало приходить
в некоторый порядок. С тех пор и московские
князья, начав свое дело беззастенчивыми
хищниками, продолжают его мирными хозяевами,
скопидомными, домовитыми устроителями своего
удела, заботятся о водворении в нем прочного
порядка, заселяют его промышленными и рабочими
людьми, которых перезывают к себе из чужих
княжеств, толпами покупают в Орде русских
пленников и на льготных условиях сажают тех и
других на своих московских пустошах, строят
деревни, села, слободы. С XIV в. можем следить за
ходом этого хозяйственного домостроительства
московских князей по длинному ряду их духовных
грамот, начинающемуся двумя завещаниями
третьего московского князя из Александрова
племени — Ивана Калиты. Эти грамоты объясняют нам,
почему к половине XV в. в Северной Руси привыкли
смотреть на московского князя как на образцового
хозяина, на Московское княжество — как на самый
благоустроенный удел. Следы этого взгляда
находим в одном памятнике половины XV в. Это сухой
генеалогический перечень русских князей,
начиная от Рюрика. Здесь, между прочим, читаем,
что Всеволод Большое Гнездо родил Ярослава,
Ярослав родил Александра Великого, Храброго,
Александр — Даниила, а Даниил — Ивана Калиту, «иже
исправи землю Русскую от татей». Итак, северное
русское общество считало Ивана Калиту
правителем, умевшим очистить свою землю от воров,
водворить в ней. общественную безопасность.
Навстречу этому взгляду идут указания с другой
стороны. В приписке на одной рукописи, писанной в
Москве в конце княжения Ивана Калиты, читаем
хвалу правдолюбию этого князя, давшего Русской
земле «тишину велию и правый суд». Канонист А. С.
Павлов приписывает тому же князю введение в
действие Земледельческого закона, византийского
земско-полицейского и уголовного устава,
составленного, как предполагают,
императорами-иконоборцами в VIII в. Если так, то
можно думать, что Иван Калита особенно заботился
об устройстве сельского населения в своих
владениях. Так, благодаря своему
генеалогическому положению, чувствуя себя
наиболее бесправным князем среди родичей,
московский удельный владетель рано выработал
себе образ действий, который держался не на
преданиях старины, а на расчетливом соображении
обстоятельств текущей минуты.

УСПЕХИ МОСКОВСКОГО КНЯЖЕСТВА ДО ПОЛОВИНЫ XV в.
Таковы были первоначальные условия быстрого
роста Московского княжества. Этих условий было
два: географическое положение Москвы и
генеалогическое положение ее князя. Первое
условие сопровождалось выгодами экономическими,
которые давали в руки московскому князю обильные
материальные средства, а второе условие
указывало ему, как всего выгоднее пустить в
оборот эти средства, помогло ему выработать
своеобразную политику, основанную не на
родственных чувствах и воспоминаниях, а на
искусном пользовании текущей минутой.
Располагая такими средствами и держась такой
политики, московские князья в XIV и в первой
половине XV в. умели добиться очень важных
политических успехов. Перечислим их.

РАСШИРЕНИЕ ТЕРРИТОРИИ. 1. Пользуясь своими
средствами, московские князья постепенно
выводили свое княжество из первоначальных
тесных его пределов. В самом начале XIV в. на севере
Руси, может быть, не было удела незначительнее
московского. Пределы его далеко не совпадали
даже с границами нынешней Московской губернии.
Из существовавших тогда городов этой губернии в
состав удельной московской территории не
входили Дмитров, Клин, Волоколамск, Можайск,
Серпухов, Коломна, Верея. Удел князя Даниила до
захвата Можайска и Коломны занимал срединное
пространство этой губернии — по среднему течению
р. Москвы с продолжением на восток по верхней
Клязьме, которое клином вдавалось между
дмитровскими и коломенскими, т. е. рязанскими,
волостями. В этом уделе едва ли было тогда больше
двух городов, Москвы и Звенигорода: Руза и
Радонеж тогда были, кажется, еще простыми
сельскими волостями. Из 13 нынешних уездов
губернии во владениях князя Даниила можно
предполагать только четыре: Московский,
Звенигородский, Рузский и Богородский с частью
Дмитревского. Даже после того как третий
московский князь из племени Александра Невского,
Иван Калита, стал великим князем, московский удел
оставался очень незначительным. В первой
духовной этого князя, написанной в 1327 г.,
перечислены все его вотчинные владения. Они
состояли из пяти или семи городов с уездами. То
были: Москва, Коломна, Можайск, Звенигород,
Серпухов, Руза и Радонеж, если только эти две
последние волости были тогда городами
(Переяславль не упомянут в грамоте). В этих уездах
находились 51 сельская волость и до 40 дворцовых
сел. Вот весь удел Калиты, когда он стал великим
князем. Но в руках его были обильные материальные
средства, которые он и пустил в выгодный оборот.
Тогдашние тяжкие условия землевладения
заставляли землевладельцев продавать свои
вотчины. Вследствие усиленного предложения
земли были дешевы. Московские князья, имея
свободные деньги, и начали скупать земли у
частных лиц и у церковных учреждений, у
митрополита, у монастырей, у других князей.
Покупая села и деревни в чужих уделах, Иван
Калита купил целых три удельных города с
округами — Белозерск, Галич и Углич, оставив,
впрочем, эти уделы до времени за прежними
князьями на каких-либо условиях зависимости.
Преемники его продолжали это мозаическое
собирание земель. В каждой следующей московской
духовной грамоте перечисляются
новоприобретенные села и волости, о которых не
упоминает предшествующая. Новые «примыслы»
выплывают в этих грамотах один за другим
неожиданно, выносимые каким-то непрерывным, но
скрытым приобретательным процессом, без
видимого плана и большею частью без указания, как
они приобретались. Димитрий Донской как-то
вытягал у смольнян Медынь; но неизвестно, как
приобретены до него Верея, Боровск, Серпухов,
половина Волоколамска, Кашира и до полутора
десятка сел, разбросанных по великокняжеской
Владимирской области и по разным чужим уделам.
При Калите и его сыновьях земельные приобретения
совершались путем частных полюбовных сделок,
обыкновенно прикупами; но потом на подмогу этим
мирным способам снова пущен был в ход
насильственный захват с помощью Орды или без нее.
Димитрий Донской захватил Стародуб на Клязьме и
Галич с Дмитровом, выгнав тамошних князей из их
вотчин. Сын его Василий «умздил» татарских
князей и самого хана и за «многое злато и сребро»
купил ярлык на Муром, Тарусу и целое
Нижегородское княжество, князей их выживал из их
владений или жаловал их же вотчинами на условии
подручнической службы. С конца XIV в. в видимо
беспорядочном, случайном расширении московской
территории становится заметен некоторый план,
может быть сам собою сложившийся. Захватом
Можайска и Коломны московский князь приобрел все
течение Москвы; приобретение великокняжеской
области и потом Стародубского княжества делало
его хозяином всей Клязьмы. С приобретением
Калуги, Мещеры при Донском, Козельска, Лихвина,
Алексина, Тарусы, Мурома и Нижнего при его сыне
все течение Оки — от впадения Упы и Жиздры до
Коломны и от Городца Мещерского до Нижнего —
оказалось во власти московского князя, так что
Рязанское княжество очутилось с трех сторон
среди волостей московских и владимирских,
которые с Калиты были в московских же руках.
Точно так же с приобретением Ржева, Углича и
Нижегородского княжества при тех же князьях и
Романова при Василии Темном, при постоянном
обладании Костромой как частью великокняжеской
Владимирской области едва ли не большее
протяжение Верхней Волги принадлежало Москве; и
здесь княжества Тверское и Ярославское с разных
сторон были охвачены московскими владениями. Так
прежде всего московский князь старался овладеть
главными речными путями междуречья, внутренними
и окрайными. Наконец, с приобретением княжеств
Белозерского и Галицкого открылся широкий
простор для московских земельных примыслов в
верхнем Заволжье. Там московский князь нашел
много удобств для своего дела. Обширные и глухие
лесистые пространства по Шексне с ее притоками,
по притокам озер Белого и Кубенского, по верхней
Сухоне в первой половине XV в. были разделены
между многочисленными князьями белозерской и
ярославской линии. Слабые и бедные, беднея все
более от семейных разделов и татарских тягостей,
иногда совместно вчетвером или впятером владея
фамильным городком или даже простой сельской
волостью, они не были в состоянии поддерживать
державные права и владетельную обстановку
удельных князей и нечувствительно спускались до
уровня частных и даже некрупных землевладельцев.
Чтобы привести их под свою руку, московскому
князю не нужно было ни оружия, ни даже денег: они
сами искали московской службы и послушно
поступались своими вотчинами, которые получали
от нового государя обратно в виде служебного
пожалования. Так, уже Василий Темный
распоряжается вотчинами князей Заозерских,
Кубенских, Бохтюжских как своими примыслами.

ЗАСЕЛЕНИЕ ЗАВОЛЖЬЯ. Успешному распространению
московской территории в эту сторону много
помогло одно народное движение. С усилением
Москвы верхнее Поволжье стало безопаснее и с
новгородской и с татарской стороны. Это давало
возможность избытку долго скоплявшегося в
междуречье населения отливать за Волгу в
просторные лесные пустыни тамошнего края.
Разведчиками в этом переселенческом движении
явились с конца XIV в. монахи центральных
монастырей, преимущественно Троицкого Сергиева;
пробираясь в костромские и вологодские дебри,
они основывали по речкам Комеле, Обноре, Пельшме,
Авенге, Глушице обители, которые становились
опорными пунктами крестьянских переселений:
через несколько лет по этим рекам возникали
одноименные волости с десятками деревень. С
этими монастырями-колониями повторялось то же,
что испытывала их метрополия, обитель преп.
Сергия: они обсаживались крестьянскими
поселениями, искажавшими их любимую дремучую
пустыню. При совместном с новгородцами владении
Вологдой и как правитель Костромской области по
своему великокняжескому званию московский князь
был вправе считать своими эти волости,
заселявшиеся выходцами из московских владений.

СПОСОБЫ РАСШИРЕНИЯ МОСКОВСКОГО КНЯЖЕСТВА. Так
можно различить пять главных способов, которыми
пользовались московские князья для расширения
своего княжества: это были скупка, захват
вооруженный, захват дипломатический с помощью
Орды, служебный договор с удельным князем и
расселение из московских владений за Волгу. По
духовной Василия Темного, составленной около 1462
г., можно видеть плоды полуторавековых
скопидомных усилий московских князей по
собиранию чужих земель. В этой духовной великое
княжение Владимирское впервые смешано с
Московским княжеством, со старинными вотчинными
владениями и новыми примыслами в одну
безразличную владельческую массу. На всем
пространстве Окско-Волжского междуречья не
московскими оставались только части Тверского и
Ярославского княжеств да половина Ростова,
другая половина которого была куплена Василием
Темным. Но московские владения выходили за
пределы междуречья на юг вверх по Оке и Цне, а на
северо-востоке углублялись в Вятскую землю и
доходили до Устюга, который в конце XIV в. уже
принадлежал Москве. Владения князя Даниила
далеко не заключали в себе и 500 кв. миль, так как во
всей Московской губернии не более 590 кв. миль.
Если по духовной Василия Темного очертите
пределы московских владений, вы увидите, что в
них можно считать по меньшей мере 15 тысяч кв.
миль. Таковы были территориальные успехи,
достигнутые московскими князьями к половине XV в.
Благодаря этим успехам к концу княжения Темного
Московское княжество размерами своими
превосходило любое из великих княжеств, тогда
еще существовавших на Руси.

ПРИОБРЕТЕНИЕ ВЕЛИКОКНЯЖЕСКОГО СТОЛА. II.
Пользуясь своими средствами и расчетливой
фамильной политикой, московские князья в XIV в.
постепенно сами выступали из положения
бесправных удельных князей. Младшие, но богатые,
эти князья предприняли смелую борьбу со старшими
родичами за великокняжеский стол. Главными их
соперниками были князья тверские, старшие их
родичи. Действуя во имя силы, а не права,
московские князья долго не имели успеха. Князь
Юрий московский оспаривал великое княжение у
своего двоюродного дяди Михаила тверского и
погубил в Орде своего соперника, но потом сам
сложил там свою голову, убитый сыном Михаила.
Однако окончательное торжество осталось за
Москвою, потому что средства боровшихся сторон
были неравны. На стороне тверских князей были
право старшинства и личные доблести, средства
юридические и нравственные; на стороне
московских были деньги и уменье пользоваться
обстоятельствами, средства материальные и
практические, а тогда. Русь переживала время,
когда последние средства были действительнее
первых. Князья тверские никак не могли понять
истинного положения дел и в начале XIV в. все еще
считали возможной борьбу с татарами. Другой сын
Михаила тверского, Александр, призывал свою
братию, русских князей, «друг за друга и брат за
брата стоять, а татарам не выдавать и всем вместе
противиться им, оборонять Русскую землю и всех
православных христиан». Так отвечал он на
увещание русских князей покориться татарам,
когда изгнанником укрывался в Пскове после того,
как в 1327 г., не вытерпев татарских насилий, он со
всем городом Тверью поднялся на татар и истребил
находившееся тогда в Твери татарское посольство.
Московские князья иначе смотрели на положение
дел. Они пока вовсе не думали о борьбе с татарами;
видя, что на Орду гораздо выгоднее действовать
«смиренной мудростью», т. е. угодничеством и
деньгами, чем оружием, они усердно ухаживали за
ханом и сделали его орудием своих замыслов. Никто
из князей чаще Калиты не ездил на поклон к хану, и
там он был всегда желанным гостем, потому что
приезжал туда не с пустыми руками. В Орде
привыкли уже думать, что, когда приедет
московский князь, будет «многое злато и сребро» и
у великого хана-царя, и у его ханш, и у всех
именитых мурз Золотой Орды. Благодаря тому
московский князь, по генеалогии младший среди
своей братии, добился старшего великокняжеского
стола. Хан поручил Калите наказать тверского
князя за восстание. Тот исправно исполнил
поручение: под его предводительством татары
разорили Тверское княжество «и просто рещи, —
добавляет летопись, — всю землю Русскую положиша
пусту», не тронув, конечно, Москвы. В награду за
это Калита в 1328 г. получил великокняжеский стол,
который с тех пор уже не выходил из-под
московского князя.

СЛЕДСТВИЯ ЭТОГО УСПЕХА. III. Приобретение
великокняжеского стола московским князем
сопровождалось двумя важными последствиями для
Руси, из коих одно можно назвать нравственным,
другое — политическим. Нравственное состояло в
том, что московский удельный владелец, став
великим князем, первый начал выводить русское
население из того уныния и оцепенения, в какое
повергли его внешние несчастия. Образцовый
устроитель своего удела, умевший водворить в нем
общественную безопасность и тишину, московский
князь, получив звание великого, дал
почувствовать выгоды своей политики и другим
частям Северо-Восточной Руси. Этим он подготовил
себе широкую популярность, т. е. почву для
дальнейших успехов.

ПРИОСТАНОВКА ТАТАРСКИХ НАШЕСТВИЙ. Летописец
отмечает, что с тех пор, как московский князь
получил от хана великокняжеское звание. Северная
Русь начала отдыхать от постоянных татарских
погромов, какие она терпела. Рассказывая о
возвращении Калиты от хана в 1328 г. с пожалованием,
летописец прибавляет: «…бысть оттоле тишина
велика по всей Русской земле на сорок лет и
престаша татарове воевати землю Русскую». Это,
очевидно, заметка наблюдателя, жившего во второй
половине XIV в. Оглянувшись назад на сорок лет,
этот наблюдатель отметил, как почувствовалось в
эти десятилетия господство Москвы в Северной
России: время с 1328 по 1368 г., когда впервые напал на
Северо-Восточную Русь Ольгерд литовский,
считалось порою отдыха для населения этой Руси,
которое за то благодарило Москву. В эти спокойные
годы успели народиться и вырасти целых два
поколения, к нервам которых впечатления детства
не привили безотчетного ужаса отцов и дедов
перед татарином: они и вышли на Куликово поле.

МОСКОВСКИЙ СОЮЗ КНЯЗЕЙ. Политическое следствие
приобретения московским князем великого
княжения состояло в том, что московский князь,
став великим, первый начал выводить Северную
Русь из состояния политического раздробления, в
какое привел ее удельный порядок. До тех пор
удельные князья, несмотря на свое родство,
оставались чуждыми друг другу, обособленными
владетелями. При старших сыновьях Александра
Невского, великих князьях Димитрии и Андрее,
составлялись союзы удельных князей против того и
другого брата, собирались княжеские съезды для
решения спорных дел. Но это были случайные и
минутные попытки восстановить родственное и
владельческое единение. Направленные против
старшего князя, который по идее как названный
отец должен был объединять младших, эти союзы не
поддерживали, а скорее ослабляли родственную
связь Всеволодовичей. Вокруг Москвы со времени
великокняжения Калиты образуется княжеский союз
на более прочных основаниях, руководимый самим
московским князем. Сначала этот союз был
финансовый и подневольный. Татары по завоевании
Руси на первых порах сами собирали наложенную
ими на Русь дань — ордынский выход, для чего в
первые 35 лет ига три раза производили через
присылаемых из Орды численников поголовную, за
исключением духовенства, перепись народа, число;
но потом ханы стали поручать сбор выхода
великому князю владимирскому. Такое поручение
собирать ордынскую дань со многих, если только не
со всех, князей и доставлять ее в Орду получил и
Иван Данилович, когда стал великим князем
владимирским. Это полномочие послужило в руках
великого князя могучим орудием политического
объединения удельной Руси. Не охотник и не мастер
бить свою братию мечом, московский князь получил
возможность бить ее рублем. Этот союз, сначала
только финансовый, потом стал на более широкое
основание, получив еще политическое значение.
Простой ответственный приказчик хана по сбору и
доставке дани, московский князь сделан был потом
полномочным руководителем и судьею русских
князей. Летописец рассказывает, что, когда дети
Калиты по смерти отца в 1341 г. явились к хану
Узбеку, тот встретил их с честью и любовью, потому
что очень любил и чтил их отца, и обещал никому
мимо них не отдавать великого княжения. Старшему
сыну Семену, назначенному великим князем, даны
были «под руки» все князья русские. Летописец
прибавляет, что Семен был у хана в великом почете
и все князья русские, и рязанские, и ростовские, и
даже тверские, столь подручны ему были, что все по
его слову творили. Семен умел пользоваться
выгодами своего положения и давал чувствовать их
другим князьям, как показывает присвоенное ему
прозвание Гордого. По смерти Семена в 1353 г. его
брат и преемник Иван получил от хана вместе с
великокняжеским званием и судебную власть над
всеми князьями Северной Руси: хан велел им во
всем слушаться великого князя Ивана и у него
судиться, а в обидах жаловаться на него хану. В
княжение Иванова сына Димитрия этот княжеский
союз с Москвою во главе, готовый превратиться в
гегемонию Москвы над русскими князьями, еще
более расширился и укрепился, получив
национальное значение. Когда при Димитрии
возобновилась борьба Москвы с Тверью, тверской
князь Михаил Александрович искал себе опоры в
Литве и даже в Орде, чем погубил популярность,
какой дотоле пользовались тверские князья в
населении Северной Руси. Когда в 1375 г. московский
князь шел на Тверь, к его полкам присоединилось 19
князей. Многие из них, например князья
ростовский, белозерский, стародубский, все
потомки Всеволода III, были давнишними или
недавними подручниками московского князя; но
некоторые из них добровольно примкнули к нему из
патриотического побуждения. Таковы были князья
черниговской линии Святославичей: брянский,
новосильский, Оболенский. Они сердились на
тверского князя за то, что он неоднократно
наводил на Русь Литву, столько зла наделавшую
православным христианам, и соединился даже с
поганым Мамаем. Наконец, почти вся Северная Русь
под руководством Москвы стала против Орды на
Куликовом поле и под московскими знаменами
одержала первую народную победу над агарянством.
Это сообщило московскому князю значение
национального вождя Северной Руси в борьбе с
внешними врагами. Так Орда стала слепым орудием,
с помощью которого создавалась политическая и
народная сила, направившаяся против нее же.

ПЕРЕНЕСЕНИЕ МИТРОПОЛИЧЬЕЙ КАФЕДРЫ В МОСКВУ. IV.
Самым важным успехом московского князя было то,
что он приобрел своему стольному городу значение
церковной столицы Руси. И в этом приобретении ему
помогло географическое положение города Москвы.
Татарским разгромом окончательно опустошена
была старинная Киевская Русь, пустевшая с
половины XII в. Вслед за населением на север ушел и
высший иерарх русской церкви, киевский
митрополит. Летописец рассказывает, что в 1299 г.
митрополит Максим, не стерпев насилия
татарского, собрался со всем своим клиросом и
уехал из Киева во Владимир на Клязьму; тогда же и
весь Киев-город разбежался, добавляет летопись.
Но остатки южнорусской паствы в то тяжелое время
не менее, даже более прежнего нуждались в заботах
высшего пастыря русской церкви. Митрополит из
Владимира должен был время от времени посещать
южнорусские епархии. В эти поездки он
останавливался на перепутье в городе Москве. Так,
странствуя по Руси, проходя места и города, по
выражению жития, часто бывал и подолгу живал в
Москве преемник Максима митрополит Петр.
Благодаря тому у него завязалась тесная дружба с
князем Иваном Калитой, который правил Москвой
еще при жизни старшего брата Юрия во время его
частых отлучек. Оба они вместе заложили каменный
соборный храм Успения в Москве. Может быть,
святитель и не думал о перенесении митрополичьей
кафедры с Клязьмы на берега Москвы. Город Москва
принадлежал ко владимирской епархии, архиереем
которой был тот же митрополит со времени
переселения на Клязьму. Бывая в Москве,
митрополит Петр гостил у местного князя, жил в
своем епархиальном городе, на старинном дворе
князя Юрия Долгорукого, откуда потом перешел на
то место, где вскоре был заложен Успенский собор.
Случилось так, что в этом городе владыку и
застигла смерть (в 1326 г.). Но эта случайность стала
заветом для дальнейших митрополитов. Преемник
Петра Феогност уже не хотел жить во Владимире,
поселился на новом митрополичьем подворье в
Москве, у чудотворцева гроба в новопостроенном
Успенском соборе. Так Москва стала церковной
столицей Руси задолго прежде, чем сделалась
столицей политической.

ЗНАЧЕНИЕ ЭТОЙ ПЕРЕМЕНЫ. Нити церковной жизни,
далеко расходившиеся от митрополичьей кафедры
по Русской земле, притягивали теперь ее части к
Москве, а богатые материальные средства,
которыми располагала тогда русская церковь,
стали стекаться в Москву, содействуя ее
обогащению. Еще важнее было нравственное
впечатление, произведенное этим перемещением
митрополичьей кафедры на население Северной
Руси. Здесь с большим доверием стали относиться к
московскому князю, полагая, что все его действия
совершаются с благословения верховного
святителя русской церкви. След этого впечатления
заметен в рассказе летописца. Повествуя о
перенесении кафедры из Владимира в Москву, этот
летописец замечает: «…иным же князем многим
немного сладостно бе, еже град Москва
митрополита имяше, в себе живуща». Еще ярче
выступает это нравственно-церковное впечатление
в памятниках позднейшего времени. Митрополит
Петр умер страдальцем за Русскую землю,
путешествовал в Орду ходатайствовать за свою
паству, много труда понес в своих заботах о
пасомых. Церковь русская причислила его к сонму
святых предстателей Русской земли, и русские
люди клялись его именем уже в XIV в. Жизнь этого
святителя описана его другом и современником,
ростовским епископом Прохором. Этот биограф
кратко и просто рассказывает о том, как скончался
в Москве св. Петр в отсутствие князя Ивана Калиты.
В конце XIV или в начале XV в. один из преемников св.
Петра, серб Киприан, написал более витиеватое
жизнеописание святителя. Здесь встречаем уже
другое описание его кончины: св. Петр умирает в
присутствии Ивана Калиты, увещевает князя
достроить основанный ими обоими соборный храм
Успения божией матери, и при этом святитель
изрекает князю такое пророчество: «Если, сын,
меня послушаешь и храм Богородицы воздвигнешь и
меня успокоишь в своем городе, то и сам
прославишься более других князей, и прославятся
сыны. и внуки твои, и город этот славен будет
среди всех городов русских, и святители станут
жить в нем, взойдут руки его на плеча врагов его,
да и кости мои в нем положены будут». Очевидно,
Киприан заимствовал эту подробность,
неизвестную Прохору, из народного сказания,
успевшего сложиться под влиянием событий XIV в.
Русское церковное общество стало сочувственно
относиться к князю, действовавшему об руку с
высшим пастырем русской церкви. Это сочувствие
церковного общества, может быть, всего более
помогло московскому князю укрепить за собою
национальное и нравственное значение в Северной
Руси.

РАССКАЗЫ о. ПАФНУТИЯ. Следы этого сочувствия
находим и в другом, несколько позднейшем
памятнике. Около половины XV в. начал подвизаться
в основанном им монастыре инок Пафнутий
Боровский, один из самых своеобразных и крепких
характеров, какие известны в Древней Руси. Он
любил рассказывать ученикам, что видел и слышал
на своем веку. Эти рассказы, записанные
слушателями, дошли до нас. Между прочим, преп.
Пафнутий рассказывал, как в 1427 г. был мор великий
на Руси, мерли «болячкой-прыщем»; может быть, это
была чума. Обмирала тогда одна инокиня и,
очнувшись, рассказывала, кого видела в раю и кого
в аду, и, о ком что рассказывала, рассудив по их
жизни, находили, что это правда. Видела она в раю
великого князя Ивана Даниловича Калиту: так он
прозван был, добавлял повествователь, за свое
нищелюбие, потому что всегда носил за поясом
мешок с деньгами (калиту), из которого подавал
нищим, сколько рука захватит. Может быть,
ироническому прозвищу, какое современники дали
князю-скопидому, позднейшие поколения стали
усвоять уже нравственное толкование. Подходит
раз ко князю нищий и получает от него милостыню;
подходит в другой раз, и князь дает ему другую
милостыню; нищий не унялся и подошел в третий раз;
тогда и князь не стерпел и, подавая ему третью
милостыню, с сердцем сказал: «На, возьми, несытые
зенки!» «Сам ты несытые зенки, — возразил нищий, — и
здесь царствуешь, и на том свете царствовать
хочешь». Это тонкая хвала в грубой форме: нищий
хотел сказать, что князь милостыней, нищелюбием
старается заработать себе царство небесное. Из
этого ясно стало, продолжал рассказчик, что нищий
послан был от бога искусить князя и возвестить
ему, что «по бозе бяше дело его, еже творит».
Видела еще инокиня в аду литовского короля
Витовта в образе большого человека, которому
страшный черный мурин (бес) клал в рот клещами
раскаленные червонцы, приговаривая: «Наедайся
же, окаянный!» Добродушный юмор, которым
проникнуты эти рассказы, не позволяет
сомневаться в их народном происхождении. Не
смущайтесь хронологией рассказа, не
останавливайтесь на том, что в 1427 г. инокиня даже
в аду не могла повстречать Витовта, который умер
в 1430 г. У народной памяти своя хронология и
прагматика, своя концепция исторических явлений.
Народное сказание, забывая хронологию,
противопоставляло литовского короля, врага Руси
и православия, Ивану Даниловичу Калите, другу
меньшой, нищей братии, правнук которого Василий
Димитриевич сдержал напор этого грозного короля
на православную Русь. Народная мысль живо
восприняла эту близость обеих властей, княжеской
и церковной, и внесла участие чувства в
легендарную разработку образов их носителей,
Калиты и московского первосвятителя. В тех же
повестях о. Пафнутия есть коротенький, но
выразительный рассказец. Раз Калита видел во сне
гору высокую, покрытую снегом; снег растаял, а
потом и гора скрылась. Калита спросил св. Петра о
значении сна. «Гора, — отвечал святитель, — это ты,
князь, а снег на горе — я, старик: я умру раньше
твоего». Церковный колорит, которым окрашены
приведенные рассказы, указывает на участие
духовенства в их создании. Очевидно,
политические успехи московского князя
освящались в народном представлении содействием
и благословением высшей церковной власти на
Руси. Благодаря тому эти успехи, достигнутые не
всегда чистыми средствами, стали прочным
достоянием московского князя.

ВЫВОДЫ. Соединяя все изложенные факты, мы можем
представить себе отношение, какое в продолжение
XIV в. установилось среди северного русского
населения к Московскому княжеству и его князю:
под влиянием событий XIV в. в этом населении на них
установился троякий взгляд. 1) На старшего,
великого князя московского привыкли смотреть
как на образцового правителя-хозяина,
установителя земской тишины и гражданского
порядка, а на Московское княжеством — как на
исходный пункт нового строя земских отношений,
первым плодом которого и было установление
большей внутренней тишины и внешней
безопасности. 2) На старшего московского князя
привыкли смотреть как на народного вождя Руси в
борьбе с внешними врагами, а на Москву — как на
виновницу первых народных успехов над неверной
Литвой и погаными «сыроядцами» агарянами. 3)
Наконец, в московском князе Северная Русь
привыкла видеть старшего сына русской церкви,
ближайшего друга и сотрудника главного русского
иерарха, а Москву считать городом, на котором
покоится особенное благословение величайшего
святителя Русской земли и с которым связаны
религиозно-нравственные интересы всего
православного русского народа. Такое значение
приобрел к половине XV в. удельный москворецкий
князек, который полтораста лет назад выступал
мелким хищником, из-за угла подстерегавшим своих
соседей.

---

Далее читайте:

Ключевский Василий
Осипович (1841-1911), русский историк.