Почему культура важна для национальной безопасности сочинение

Сочинение: Культура как фактор национальной безопасности

В перечне проблем национальной безопасности современной России первое место занимают угрозы внутреннего характера: региональный сепаратизм, национальный, религиозный и социальный экстремизм, масштабная криминализация экономики и некоторых других высокодоходных сфер деятельности, «просачивание» криминальных элементов в правящие элиты страны и т.п. Одна из характерных особенностей этих нарастающих угроз — то, что помимо углубления «специализированности» такого рода проявлений, «узкой профессионализации» террористов, заказных киллеров, социальных провокаторов (что вполне типично для современного мира) в России наблюдается широкая «массовизация» разнообразных форм антисоциального или социально-деструктивного поведения — рост количества и численности разного рода экстремистских организаций, квазирелигиозных сект, национально-сепаратистских движений, негосударственных военизированных структур, паранаучных обществ и «академий» и т.п. Страну охватила эпидемия массового мошенничества. И это, пожалуй, самое безобидное из всего, что происходит в обществе.

Можно привести причины, порождающие эти угрозы: рост экономического неравенства людей, социальные и национальные противоречия, несовершенство законов, слабость правоохранительной системы, неэффективность администрации, массовая коррупция чиновников, разрушение прежних ценностных идеалов людей и несформированность новых и т.п. Все эти доводы абсолютно верны, но за этим видится одна общая причина: отсутствие в стране условий, стимулов и культурных навыков для равного участия всех граждан в свободной социальной конкуренции на рынке труда и таланта. Это в свою очередь ведет к разочарованию существенной части населения в эффективности законных способов обретения социальных благ (материального достатка, престижного статуса, необходимых медицинских и реаби-литационных услуг, уважения со стороны референтной группы и т.п.), к массовой маргинализации и криминализации людей, росту социального недовольства, носящего пока еще сравнительно неорганизованные формы, а в результате — к перечисленным выше угрозам национальной безопасности российского общества. На уровне теории хорошо известно, что честно работать в конечном счете выгодней и безопасней, чем воровать, но реальная практика нашей жизни пока этой теории не подтверждает. Государство еще не создало для граждан условий, при которых честная работа и легализация своих доходов были бы более надежным способом социальной самореализации индивида.

Проблема не в том, что страной плохо управляют (можно спросить: а когда Россией управляли хорошо?), а в том, что люди лишены стимулов к честной социальной конкуренции законными способами, и власти почти ничего не делают для воспитания в населении склонности к такого рода открытому соревнованию по общепринятым и гласным правилам. Ведь основа гражданского правового общества — не рыночная экономика и демократические формы правления как таковые, а именно склонность к честной конкуренции свободных личностей, где более энергичный, трудолюбивый, способный и профессионально подготовленный человек естественным образом имеет больше шансов опередить конкурентов и заработать больший объем социальных благ. Это и является основой социальной культуры современного общества, и там, где подобная культура выше, существенно ниже уровень внутренних угроз национальной безопасности.

Как известно, все люди разные. Одни рождаются от природы более талантливыми, с повышенными энергетикой и активностью, с лучшим физическим и психическим здоровьем и интеллектуальными способностями, другие в большей или меньшей степени обделены какими-то из этих возможностей; кого-то воспитывают с детства трудолюбивыми и инициативными, иных приучают «не высовываться» и «знать свое место»; некоторые сохраняют «жизненный азарт» до конца своих дней, часть из них по ходу жизни утрачивает или не реализует врожденные задатки, теряет здоровье, энергию, уверенность в себе. Люди по-разному усваивают одни и те же знания и навыки, по-разному интерпретируют один и тот же социальный опыт и, главное, по-разному применяют его в своей жизненной практике.

Все это тем или иным образом оказывает воздействие, а порой и решающее влияние на уровень фактической социальной конкурентоспособности каждого человека. Одновременно следует подчеркнуть, что высокая конкурентоспособность не обязательно означает пробивание в «звезды» в каких-либо престижных областях деятельности. Наипервейшим признаком достаточной конкурентоспособности, как представляется, служит сам факт высокой профессиональной устойчивости индивида в любой деятельностной нише любого уровня, а формальным критерием — профессиональное признание и уважение со стороны коллег. Разумеется, это не гарантирует такого профессионала от потери работы или сложностей с поиском другого места; но и в том и в другом случае он находится в более безопасной и выигрышной ситуации, нежели явный непрофессионал.

Впрочем, речь идет о социальной конкурентоспособности, которая помимо профессиональной устойчивости и способности к повышению квалификации включает также и социальную мобильность личности: ее обучаемость, восприимчивость к новациям, способность к перемене профессиональной сферы деятельности, переход в более престижную и доходную область труда, повышение социального статуса, уровня образования и т.п. Социальная конкурентоспособность вовсе не обязательно проявляется в высоконравственных акциях. Например, морально осуждаемый «брак по расчету» может быть оценен как одно из проявлений пусть мало нравственной, но вполне реальной социальной конкурентоспособности человека, его стремления «выкрутиться» из неудовлстворяющей его жизненной ситуации. Или карьеризм, суть которого не столько в нездоровом честолюбии и нечестных способах достижения высоких служебных должностей, сколько в нравственной позиции человека, работающего только на свои личные интересы и более или менее индифферентно относящегося к интересам дела, фирмы и пр. Карьеристы, как правило, весьма социально конкурентоспособные люди. Однако идеальный образец конкурентоспособного человека — это творческая личность, выдающая новационные идеи, технологии, продукты, произведения.

Эти люди далеко не всегда хорошо социально обустроены, но уровень их личностной самореализованности и признание со стороны значимой для них части коллег дают им самоощущение пребывания «вне конкуренции» (что нередко служит вполне объективной самооценкой, хотя обычно и не отмеченной адекватным «социальным вознаграждением»). Но это почти литературный идеал. Абсолютное большинство людей вполне социально конкурентоспособны, не будучи гениальными творцами, а просто хорошо делая то, что они делают. Как правило, общество не требует от них чего-то большего, чем просто добросовестное исполнение своей социальной роли.

Когда же речь заходит о людях неконкурентоспособных, то здесь не имеются в виду люди, утратившие эту способность по объективным причинам (здоровье, возраст, травма, положение беженца), которые должны быть объектами государственного или общественного патронажа в масштабах, способных обеспечить им достойное существование, как это принято во всех цивилизованных странах. Но мы хорошо знаем, что только этой категорией перечень неконкурентоспособных люден в обществе не исчерпывается. Значительный слой составляют так называемые социальные маргиналы, те, кто по различным «благоприобретенным» (т.е. социальным, а не медико-биологическим) причинам (особенностям воспитания, неблагополучным ( условиям жизни в детском возрасте, отсутствию профессионального, а порой и общего ‘ образования, влиянию антисоциальной среды, общей лености, распущенности и т.п.) не испытывают особой тяги к адекватному общественным нормам образу жизни и стремятся к обретению тех или иных социальных благ различными общественно не одобряемыми способами (криминалом, попрошайничеством и пр.).

Обычно (хотя и не обязательно) существенную часть подобных социальных, маргиналов составляют внешние (из других стран) или внутренние (из сельской ¦ местности или национальных анклавов) мигранты, скапливающиеся в крупных городах. Низкая приспособленность к жизни в новой для них национальной или социальной среде, в новых культурных «гипертекстах», отсутствие знаний и навыков для получения сколь-либо престижной работы в условиях мегаполисов, иные социокультурные стереотипы поведения, а нередко и язык общения, раздражающие местное население, делают этих людей социально неконкурентоспособными вдвойне. X. Ортега-и-Гассет когда-то назвал их «внешним пролетариатом» в отличие от «коренного», более адаптированного к местным условиям [I]. Когда подобного «внешнего пролетариата» очень много и когда условия его жизни становятся невыносимыми. в его среде может вспыхнуть стихийный или искусственно спровоцированный бунт, вплоть до попыток захвата политической власти в стране, что принято называть «социальной революцией».

Историкам еще предстоит разобраться в том, какие социальные силы совершали социальные революции Нового и Новейшего времени во Франции, в России, в Китае и т.п. или были их «ударным отрядом»; из какой среды рекрутировались фашисты Муссолини, штурмовики Гитлера, чекисты Дзержинского. Я разделяю распространенную точку зрения: главной движущей силой всех этих событий, создавшей «критическую массу человеческого материала», сокрушившей все на своем пути и приведшей к власти своих ставленников (якобинцев, большевиков, нацистов), были не буржуазия или промышленный пролетариат, а именно социальные маргиналы [2]. Другое дело, что в каких-то случаях условия жизни этого слоя оказывались столь ужасны, что, возможно, захват политической власти оставался единственным способом их физического выживания. По существу, об этом и писал Ленин, характеризуя революционную ситуацию как положение, при котором «низы не могут жить по-старому» [З]. Вопрос лишь в том, кого иметь в виду под «низами». Для квалифицированного промышленного пролетариата, да еще в период активного индустриального роста это не очень убедительно. А для социальных маргиналов промышленный рост, требующий все более качественной рабочей силы, ускоренная урбанизация, война, приток все большего числа таких же неконкурентоспособных переселенцев из деревень (конкурентов за милостыней) и т.п. существенно ухудшали жизненные условия.

Более того, позволю себе высказать достаточно смелое предположение, что тоталитарные режимы любого типа — это и есть политические диктатуры социальных маргиналов. под какими бы лозунгами они ни выступали (социальной справедливости или национального достоинства). Это «сословие», не имея шансов законным путем получить доступ к желаемому количеству и качеству социальных благ, в кризисной для общества ситуации захватывает политическую власть и методом массовых репрессий (или под угрозой таковых) эксплуатирует труд конкурентоспособной части населения, силой перераспределяя в свою пользу существенную часть произведенного национального богатства (это и есть идеальная форма трансформации власти в собственность).

В истории что-то не припоминается случаев ужасной тоталитарной диктатуры со стороны буржуазии или интеллигенции. Авторитарные режимы (по типу бонапартистского) бывали, но по методам правления и масштабам подавления гражданских свобод это далеко не то же самое, что кровавая вакханалия якобинцев, большевиков или нацистов. И вполне понятно почему. Социально конкурентоспособным сословиям нет нужды устанавливать диктатуру; они могут обрести желаемые блага сравнительно легитимно, без насилия, в условиях свободного, гарантированного законом соревнования. А вот маргиналам успех на рынке труда и таланта, творческой инициативы и профессионального умения явно не светит. Их формы борьбы за социальные блага — преступность и революция.

Я не касаюсь здесь вопросов формирования маргинальных элит и выдвижения «преступных гениев» из их среды. Разумеется, среди неконкурентоспособных людей есть и свои «гении» социальной фрустрации. Это, как и проблемы маргинальной идеологии, должно быть предметом отдельного анализа. Но следует отметить, что социальная маргинальность выражается не только в неспособности к материальному обогащению и обретению престижного общественного статуса законными способами, но и в определенной социокультурной позиции презрения к интеллектуальному и духовно-нравственному началам в человеке, к исторически сложившимся нормам общественного бытия и социального поведения, к образованности и эрудированности и т.п. Собственное невежество среди людей этого слоя превращается в предмет особой гордости (куража). «Мы университетов не кончали», — любил говаривать один советский киногерой (эти слова нередко приписывают Сталину) и очень гордился этим фактом. Пример Геринга, «хватавшегося за пистолет при слове «культура»», столь же показателен.

Разумеется, и среди маргиналов есть специфическая культура «социального андеграунда» (в отличие от художественного андеграунда, являющегося лишь более или менее изощренной формой протеста). Ее характерные образцы: «воровской закон», тюремно-лагерные нравы, «блатной» жаргон, символика наколок и т.п. Это не какая-то «контркультура» (термин в научном плане вообще сомнительный), а самая настоящая субкультура определенного социального слоя со всеми присущими любой, даже самой «благородной» субкультуре нормами, правилами употребления, символами, семантикой, герменевтикой и пр. Следует отметить, что по устойчивости традиций, норм и образцов, бесперебойному социальному воспроизводству, нормативной жесткости и одновременно пластичности, адаптированности к меняющимся условиям существования и т.п. криминальная субкультура (включая и такие ответвления, как субкультуры бомжей, гадалок, мелких мошенников, поездных попрошаек и др.) давно уже стала одним из наиболее стабильных социокультурных явлений в России.

Из этого вовсе не следует, что маргиналов нужно физически уничтожать или изолировать. Не говоря уже о сомнительной гуманности такого решения, это просто физически невозможно сделать. Маргинальный слой непременно будет воспроизводиться за счет детей с физическими и тем более психическими недостатками. Невозможно полностью подавить и миграцию населения, переезды людей из деревни в город, из страны в страну. При советской власти, как известно, партийная политика одно время была направлена на подавление стихийной мобильности населения, но из этого ничего не вышло. И наконец, любой человек должен обладать правом на возможность своей социальной адаптации, иметь шанс на самореализацию в разрешенных законом формах. В конечном счете описанная социальная неконкурентоспособность (за исключением вынесенных за скобки медицинских и возрастных показателей) является результатом недостаточной социализации части людей в период их детского и подросткового воспитания и образования, а также социальной неадаптированности (или форм адаптированности, не отвечающих общественным интересам) во взрослом состоянии.

Комплекс мер по организации такого рода социальной адаптации и реабилитации принято называть социальной политикой государства. Обычно она включает программы по расширению числа рабочих мест, созданию специальных сфер занятости для людей с ограниченными возможностями, системы профессионального обучения, переориентации и повышения квалификации, материальную поддержку лиц, объективно нетрудоспособных или временно потерявших работу, и т.п. В последние годы получила развитие и психологическая реабилитация лиц, испытавших экстремальные психологические перегрузки (войны, катастрофы, стихийные бедствия). Глобальный социально-политический смысл всех этих мер заключается в искусственном сдерживании процессов маргинализации людей, не конкурентоспособных по социальным причинам, «вытягиванию» из маргинальной или околомаргинальной среды тех, кто еще не утратил нравственной потребности в обретении полной или хотя бы частичной социальной адекватности. Это входит в систему комплекса мероприятий по «социализации личности», т.е. вовлечения человека в цепочки социального взаимодействия (и в первую очередь трудового), активизации его жизнедеятельности в приемлемых для общества формах, приучении его к нормам и стандартам образа жизни, принятого в данном обществе, и т.п. Это особенно актуально по отношению к молодежи. В принципе процессы социализации личности охватывают весь комплекс мер по включению человека в систему общественного разделения труда и общепринятый образ жизни.

Но, как показывает опыт, одной социализации личности недостаточно. Жизнь человека состоит не только из удовлетворения его утилитарных потребностей, но и из увлечения идеями и знаниями, веры, национальных и классовых чувств. Жизнь регулируется этическими и эстетическими предпочтениями, эмоциями, стремлением к самоутверждению, престижному статусу, потребностью в любви, одобрении и признании со стороны других людей, ощущением своей солидарности с ними, чувством защищенности своей общностью с другими и т.п. Все это принято называть «ценностными ориентациями» человека (здесь перечислены только ценности сугубо социальные, хотя у человека может быть и множество интересов, не имеющих непосредственной социальной обусловленности). Эти ценностные установки в дополнение к образу жизни человека формируют и его картину мира — комплекс отчасти рациональных (основанных на достоверном знании), но в значительной мере и интуитивных (ментальных, образных, эмоциональных, информационно-фрагментарных и др.) представлений и ощущений о сущности жизни и коллективного бытия людей, закономерностях и нормах этого бытия, ценностной иерархии его составляющих. На этом уровне экстраутилитарных интересов и потребностей личности основным регулятором ее социальной адекватности становится культура.

Под культурой современное научное знание понимает ценностно-смысловое, нормативно-регулятивное и символико-информационное содержание любой сферы общественно значимой деятельности людей [4]. Именно с этой точки зрения обретают смысл понятия «экономическая культура», «политическая культура», «культура труда» и т.п. Ибо в отличие, скажем, от «политических технологий», преследующих цель повышения утилитарной эффективности политической деятельности, «политическая культура» выбирает из всего множества возможных технологий (способов и средств) достижения поставленных целей только те, которые являются общественно приемлемыми по социальной цене и последствиям. То же самое можно сказать и о любой иной «культуре сферы деятельности», впрочем, как и о культуре обыденной жизни людей. Одна из важнейших социальных функций культуры — историческая селекция, отбор приемлемых форм и технологий осуществления деятельности и взаимодействия людей, выбираемых не только по признакам их утилитарной эффективности, но и по критериям социальной допустимости.

Я намеренно не затрагиваю здесь вопросов морали, нравственности, духовности, идеологии, патриотизма, эстетических категорий и т.п. Это лишь технические средства, с помощью которых действует механизм культурного отбора, закрепления в практике и памяти людей и трансляции следующим поколениям социально приемлемых форм и способов человеческой жизнедеятельности. Этот же механизм работает и в направлении локализации и социальной изоляции (отторжения, изгнания, вытеснения «на обочину», т.е. в маргинальное поле в дословном переводе) лиц, не желающих соблюдать соответствующие нормы.

Культура в качестве нормативного явления, как это ни парадоксально, служит во многом психологическим аналогом правоохранительных органов, только действующим методом не силового, а нравственного одобрения и поддержки или осуждения и отторжения нарушителей. Это внутренний «страж порядка» в психологическом строе каждого человека, и чем строже и бескомпромисснее он исполняет свои обязанности, тем высококультурной (в рамках норм своей этнической и сословной культуры) проявляет себя индивид. Но этот «страж порядка» не возникает автоматически с появлением на свет нового человека. Культура не передается от родителей генетически. а приобретается по ходу жизни. Общество должно взрастить ее в каждом человеке, познакомить его со всем сводом норм и порядков, с «правилами игры» социокультурного бытия, четко очертить границы, за которыми кончается «нормальное» социокультурное поле и начинается поле маргинальное.

Таким образом, для преодоления опасных тенденций массовой маргинализации населения требуется не только деятельностная социализация людей, но и их ин-культурация, т.е. введение человека в систему принятых в обществе культурных норм социального общежития и взаимодействия, иерархию ценностей, степеней допустимости тех или иных суждений и поступков и т.п., а также стимулирование в человеке мотивации к соблюдению этих норм, демонстрация и доказательство того, что, соблюдая нормы, человек имеет больше шансов достичь желаемого, нежели их нарушая. Этому в конечном счете и служат (с точки зрения их социальных функций) философия, религия, искусство, образование, воспитание, мораль, обычаи, ритуалы и пр. Все они так или иначе обучают человека тому, как следует, а как не следует поступать, говорить и думать, живя в обществе совместно с другими людьми и нс желая эту общность разрушить.

По-настоящему безопасное общество то, где люди в абсолютном большинстве своем сознательно и целенаправленно соблюдают общепринятые нормы жизнедеятельности, т.е. являются культурными, а число нарушителей сравнительно невелико. Когда же число нарушителей начинает превосходить некоторый процент допустимого, такое общество трудно назвать как культурным, так и безопасным. В этом смысле архаичные традиционалистские общества, конечно же, гораздо безопаснее, более предсказуемы в поведении большинства своих членов, нежели индустриальные и постиндустриальные, где процент маргинализированного населения гораздо выше и соответственно ниже допускаемые и общепринятые стандарты безопасности (по крайней мере личной безопасности граждан и их имущества).

Очевидно, в современном государстве невозможно обеспечить сколь-либо приемлемый уровень безопасности только усилиями правоохранительных органов. К решению этой задачи так или иначе должна быть привлечена вся политика государства, в том числе культурная, координирующая усилия всех институтов по социализации и инкультурации человека. Основная цель культурной политики -трансформация норм и стандартов социальной адекватности людей в образы и образцы социальной престижности; пропаганда норм социальной адекватности как наиболее престижных форм социального бытия, как кратчайшего и наиболее надежного пути к социальным благам и высокому общественному статусу.

Для реализации этих задач требуется объединение усилий всех отраслей культуры (в ее широком понимании): образования, искусства, религии, науки, средств массовой информации, книгоиздания, собственно культурных институтов — музеев, библиотек, организованного досуга и т.п. в рамках единой государственной программы социо-культурного саморазвития и самосохранения общества. Требуется и новая национально-государственная идеология, о которой много говорят с «подачи» президента, но которая вряд ли может быть «сочинена» кем-то по высочайшему указу; идеология «вымучивается» историческим социальным опытом сообщества. И хотя конкретную мысль высказывает конкретный мыслитель, выбор наиболее актуальной идеи и интеграция ее в массовое сознание происходят более или менее стихийно.

Так или иначе, но функция всякой национальной идеологии — быть основой для социального партнерства сограждан, для кристаллизации неких ценностных установок в общенациональном масштабе, в том числе в области безопасности. При этом идеология — не более чем концентрированное воплощение культуры правящей элиты, системы ее ценностей. Это позволяет сформулировать принцип культурного аспекта общественной безопасности: чем меньше средств вкладывает правящая элита в культуру и образование сегодня, тем больше она должна будет вложить их в милицию, юстицию и пенитенциарную систему завтра.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Ортега-и-Гассет Х Восстание масс // Ортега-и-Гассет X. Избранные труды. М., 1997.

2. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М… 1990.

3. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т- 26.

4. Флиер А.Я. Современная культурология: объект, предмет, структура // Общественные науки и современность. 1997. № 2.

Евстафьев Алексей Евгеньевич,
соискатель Тверского Государственного университета,
специалист в области информационной аналитики и технических средств коммуникации

Обеспечение национальной безопасности страны не может сводиться только лишь к укреплению обороноспособности и повышению эффективности деятельности силовых и специальных структур. Фундамент безопасности закладывается, когда обеспечивается экономическая независимость, страна и народ сохраняют самобытную культуру, а люди осознают свою цель и имеют чувство собственного достоинства. Вопросы национальной безопасности и культуры напрямую связаны между собой.

В основном, под культурой понимают человеческую деятельность в её самых разных проявлениях, включая все формы и способы человеческого самовыражения и самопознания, накопление человеком и социумом в целом навыков и умений. Это есть среда существования общественного человека, его «вторая природа» которую он создает, воспроизводит, распространяет и передает потомкам в виде сложившихся, устойчивых ценностей (материальных, духовных, социальных), символов, норм, традиций, обрядов. Содержание культуры и особенно формы ее проявления всегда национальны, а потому неповторимы, уникальны.

Значение культуры в обществе трудно переоценить. Доктор философских наук В.А. Сапрыкин так обосновывает необходимость рассматривать культуру, образование и воспитание в качестве важных сфер общественного организма, влияющих на национальную безопасность:

Во-первых, именно культура является основополагающим «элементом жизни каждого человека и каждого общества».

Во-вторых, по Бердяеву: не в политике и не в экономике, а в культуре реализуются цели общества; культура – вот подлинная душа народа, его самосознание, самочувствование.

В-третьих, только в культуре раскрываются и реализуются духовный мир человека, его родовое свойство, происходит приобщение к социуму.

В-четвертых, культура каждого народа имеет свою специфику, своеобразие и неповторимость, выражая собственное понимание мира, его освоение. Народ жив, – пока жива его культура[1].

Факты культуры есть одновременно социальные факты, поскольку культура и общество неразделимы. Не имеет смысла противопоставлять общество и культуру. В любом явлении или процессе социальной жизни легко обнаруживается слияние социального и культурного. Одновременно культура осуществляет единство социокультурной жизни общества в пространстве и времени, сохраняет в человеке то, что называется духовностью, высшими ценностями[2].

К традиционным российским духовно-нравственным ценностям относятся приоритет духовного над материальным, защита человеческой жизни, прав и свобод человека, семья, созидательный труд, служение Отечеству, нормы морали и нравственности, гуманизм, милосердие, справедливость, взаимопомощь, коллективизм, историческое единство народов России, преемственность истории нашей Родины[3].

В силу своего географического положения, многонациональности, многоконфессиональности Россия развивалась и развивается как страна, объединяющая два мира – Восток и Запад. Исторический путь России определил ее культурное своеобразие, особенности национального менталитета, ценностные основы жизни российского общества.

Российский менталитет, сложившийся в особых природно-географических условиях, обусловленный своеобразием истории, религии, языка, сложным переплетением европейских и азиатских черт, делает русский характер неповторимым.

Угрозы безопасности современному миру в настоящее время выходят за рамки прямого военного противостояния. Это обусловлено наличием ядерного оружия и относительным паритетом в его количестве у потенциальных «партнеров». Вступление в полноценную войну для Запада невозможно, так как не исключено получение недопустимого ущерба. Поэтому новые войны современности (гибридные, информационные, психологические, кибернетические, сетецентрические) направлены на то, чтобы уничтожить противника без вступления в открытое противоборство с ним, не столько физически, сколько ментально, духовно.

Такой переход к невоенным, несиловым, завуалированным, психологически неявным способам и средствам разрушения основ государственности и непрямым механизмам управления ситуацией в стране-жертве практикуется Соединенными Штатами уже давно. Их социокультурная экспансия приобрела планетарный характер.

После окончания Второй Мировой войны американцы проанализировали ее результаты и всю тысячелетнюю историю Государства Российского. Русский народ одержал победу над немецкими рыцарями, сломил татаро-монгольское иго, победил турок, поляков, шведов, японцев, французов и англичан, сломал хребет фашистскому зверю и остался в истории непобедимой нацией. Американцы пришли к выводу, что самый непокорный народ на земле – это русские. Их не могли сломить ни самое современное оружие, ни угроза физического уничтожения, ни голод, ни холод, ни другие физические лишения и испытания. Поэтому родилась новая стратегия – если нельзя убить народ физически, нужно уничтожить его духовно. То есть разрушить фундамент, основу национальной безопасности России. И была выработана новая стратегия под названием «культурная экспансия»[4].

Опыт перестройки и периода либеральных реформ, а точнее поражения в холодной войне, распада могущественной империи и разграбления богатейшей страны, наглядно показал, что уничтожение культуры убивает народ духовно, приводит к его вырождению. Потеря национальной культуры в конечном счете заканчивалась исчезновением народа.

В ходе «эпохи реформ» ее основное социокультурное содержание составила борьба против прежней системы общественных отношений, ценностных ориентаций русского и других народов, выработанных в течение тысячелетней исторической традиции и закрепленных в XX столетии. Под водительством «реформаторов» общество стало совершать стремительный бросок от традиционно русских общинно-коллективистских форм жизнеустройства к западным частноиндивидуалистическим. «Информационный империализм» США стал глобальной опасностью. В эти годы США принадлежало 80% киноточек в мире, 75% телепрограмм, 50% кинофильмов, 60% грампластинок. Каждый второй зритель мира смотрел 10 «первых» американских боевиков. За годы «перестройки» и «реформ» к ним присоединились большинство российских кинозрителей.

И при этом вся методология «реформ» в области духовной сферы столь же проста, сколь и прямолинейна: привить русскому человеку стойкий комплекс культурной неполноценности и выработать у него постоянную готовность принимать все без исключения «ценности западной цивилизации». На это работала вся государственная система образования, воспитания, информации[5].

Немаловажным фактором в борьбе с русской культурой стал мощный удар по великому русскому языку, который всегда был и остается генетической памятью народа. Распространение и засилие пародии, жаргонно-просторечной стилистики, смеховых наименований представителей национальностей, религиозных конфессий нанесло ущерб языковым и национально-поведенческим канонам, принизило классические образцы литературы, ввело в широкий речевой оборот стилистическую какофонию. Значительный вклад в разрушение классической русской литературы и языковых норм внесли, да и продолжают вносить современные радио, телевидение, эстрада с ее нескончаемой вереницей актеров, пародистов, «шоу-менов», демонстрирующих безнравственность, вульгарность, плохое знание правил русского языка.

Конечно, нельзя все негативные социокультурные явления в стране свести исключительно только к «заговору» внешних сил. Да, они сыграли решающую роль в дестабилизации социально-политической и культурной обстановки в СССР, а затем и России. Но имелся целый ряд причин внутреннего характера, который можно было разрешать собственными силами, исходя из собственных возможностей, ресурсов, видений исторической перспективы. Для этого нужна была только политическая воля[6].

С помощью этого безусловно близкого нам исторического примера можно сформулировать основные угрозы в сфере культуры на современном этапе.

В Стратегии национальной безопасности определено, что «угрозами национальной безопасности в области культуры являются размывание традиционных российских духовно-нравственных ценностей и ослабление единства многонационального народа Российской Федерации путем внешней культурной и информационной экспансии (включая распространение низкокачественной продукции массовой культуры), пропаганды вседозволенности и насилия, расовой, национальной и религиозной нетерпимости, а также снижение роли русского языка в мире, качества его преподавания в России и за рубежом, попытки фальсификации российской и мировой истории, противоправные посягательства на объекты культуры».

Раскрывая положения нормативного правового акта можно сформулировать следующие утверждения.

Основной угрозой России является культивирование чуждых менталитету российской нации духовных ценностей, внедрение деструктивных жизненных приоритетов, идеологем, целей и задач, стоящих перед отдельной личностью и обществом в целом.

Основными внутренними угрозами духовности современной России могут являться:

• отсутствие сформированной и общепринятой системы национальных духовных ценностей;
• деформация общественного сознания и, как следствие, разрушение патриотического самосознания;
• внедрение в общественное сознание чуждых национальной ментальности стереотипов мышления и образа жизни;
• неоправданное реформирование русского языка;
• деятельность антироссийских средств массовой информации;
• отсутствие государственной системы защиты общественного сознания;
• духовный нигилизм граждан;
• формирование системы деструктивных ценностей;
• отсутствие объединяющей национальной идеи (идеологии).

Опасность внутренних угроз духовности России в современных условиях дополняют и существенные внешние угрозы, создаваемые геополитическими конкурентами России. К основным внешним угрозам духовности современной России относятся:

• деструктивное влияние на общественное сознание российского социума существующих геополитических соперников, реализующих концепции информационных войн;
• политика иностранных государств, направленная на внедрение массовой вестернизированной культуры в национальное духовное пространство России;
• экспансия на российскую территорию религиозных, псевдорелигиозных, светских сект и миссионеров, а также экстремистских и террористических организаций, их деятельность по разжиганию межнациональной и межконфессиональной розни у российского народа (поиск «обиженных» народов и групп, формирование антирусских настроений, противопоставление центра и окраин), поддержка сепаратизма и экстремизма;
• формирование негативного образа России (как страны-агрессора, как нарушителя международных договоров и т. п.), дискредитация ее истории (от древности до ХХ в.) и культуры средствами массовой информации иностранных государств.

В отдельную группу можно выделить и угрозы непосредственно культурной безопасности современной России:

• уничтожение памятников культуры, нанесение ущерба мировому и национальному культурному наследию;
• отторжение современной культуры России от ее исторических основ, например от советской культуры;
• отторжение этнической культуры народа, нации, группы от общемировой культуры;
• ограничение или навязывание культурных контактов;
• распространение внешней массовой культуры (через средства массовой коммуникации, прямые и косвенные культурные контакты), противоречащей духовным ценностям общества, особенностям национальной культуры;
• прямое или косвенное деструктивное влияние на социальные институты, транслирующие культурное наследие: образование, воспитание, семью, церковь, средства массовой информации, специализированные средства культуры (театры, музеи, выставочные залы и т. п.);

При этом к наиболее опасным для будущего России возможным проявлениям гуманитарного кризиса относятся:

• снижение интеллектуального и культурного уровня общества;
• девальвация общепризнанных ценностей и искажение ценностных ориентиров;
• рост агрессии и нетерпимости, проявления асоциального поведения;
• деформация исторической памяти, негативная оценка значительных периодов отечественной истории, распространение ложного представления об исторической отсталости России;
• атомизация общества – разрыв социальных связей (дружеских, семейных, соседских), рост индивидуализма, пренебрежения правами других[7].

Таким образом, утрата культурной самобытности, размывание культурно-генетического ядра народа сегодня – самая большая угроза всей национальной безопасности России. Впрочем, в этом утверждении нет ничего нового, оригинального. Вся история человечества – от древности до наших дней – свидетельствует о том, что погибали, как правило, те народы, которые теряли свою национальную культуру (язык, фольклор, литературу, письменность, образ жизни, традиции, историческую память, преемственность и т.д.); и, наоборот, даже самые тяжелые поражения в войнах, утрата на многие столетия собственной территории, расчленение этноса не вело к исчезновению народа – спасала культура[8].

В этой связи утрату культурной самобытности, размывание культурно-генетических связей народа России можно рассматривать в качестве основной угрозы национальной безопасности государства, а саму культуру – как фундамент его национальной безопасности.

Список источников и литературы

1. Указ Президента Российской Федерации от 24.12.2014 № 808 «Об утверждении Основ государственной культурной политики»
2. Указ Президента Российской Федерации от 31.12.2015 № 683
   «О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации»
3. Кащаев А.Е. Культура и национальная безопасность // Проблемы национальной безопасности в контексте развития Восточно-Сибирского региона: материалы межрегион. науч.-практ. семинара. Иркутск: Анонс, 2005. С.134-151
4. Кошкин Р.П. Влияние культуры, образования и воспитания на национальную безопасность // Стратегические приоритеты. 2016. № 4. С. 19-26
5. Сапрыкин В.А. Культура – фундамент национальной безопасности России // Обозреватель – Observer. № 7 (90)

---

[1] Сапрыкин В.А. «Культура – фундамент национальной безопасности России»

[2] Кащаев А.Е. «Культура и национальная безопасность»

[3] «Стратегия национальной безопасности Российской Федерации»

[4] Кошкин Р.П. «Влияние культуры, образования и воспитания на национальную безопасность»

[5] Сапрыкин В.А. «Культура – фундамент национальной безопасности России»

[6] Кащаев А.Е. «Культура и национальная безопасность»

[7] « Основы государственной культурной политики»

[8] Сапрыкин В.А. «Культура – фундамент национальной безопасности России»

Культура как фактор национальной безопасности

В перечне проблем
национальной безопасности современной
России пер­­­вое место занимают
угрозы внутреннего характера: региональный
сепа­ра­тизм, национальный, религиозный
и социальный экстремизм, масштабная
кри­­­минализация экономики и
некоторых других высокодоходных сфер
деятельности, «просачивание» криминальных
элементов в правящие элиты страны и
т.п. Она из характерных особенностей
этих нарастающих угроз – то, что помимо
углубления «специализированности»
такого рода проявлений, «узкой
профессионализации» террористов,
заказных киллеров, социальных провокаторов
(что вполне типично для современного
мира) в России наблюдается ши­­­­­рокая
«массовизация» разнообразных форм
антисоциального или социально-деструк­тивного
поведения – рост количества и численности
разного рода эк­­­стремистских
организаций, квазирелигиозных сект,
национально-сепара­ти­ст­ских
движений, негосударственных военизированных
структур, паранаучных обществ и «академий»
и т.п. Страну охватила эпидемия массового
мошен­­­ничества. И это, пожалуй,
самое безобидное из всего, что происходит
в об­ществе.

Можно привести
причины, порождающие эти угрозы: рост
экономического неравенства людей,
социальные и национальные противоречия,
несовершенство законов, слабость
правоохранительной системы, неэффектив­ность
администрации, массовая коррупция
чиновников, разрушение преж­них
ценностных идеалов людей и несформированность
новых и т.п. Все эти доводы абсолютно
верны, но за этим видится одна общая
причина: отсутствие в стране условий,
стимулов и культурных навыков для
равного участия всех граждан в свободной
социальной конкуренции на рынке труда
и таланта. Это, в свою очередь, ведет к
разочарованию существенной части
населения в эффективности законных
способов обретения социальных благ
(материального достатка, престижного
статуса, необходимых медицинских и
реабилитационных услуг, уважения со
стороны референтной группы и т.п.), к
массовой маргинализации и криминализации
людей, росту социального недовольства,
носящего пока еще сравнительно
неорганизованные формы, а в результате
– к перечисленным выше угрозам
национальной безопасности российского
общества. На уровне теории хорошо
известно, что честно работать, в конечном
счете, выгодней и безопасней, чем
воровать, но реальная практика нашей
жи­з­ни пока этой теории не
подтвер­ждает. Государство еще не
создало для граждан условий, при которых
честная работа и легализация своих
доходов были бы более надежным способом
социальной самореализации индивида.

Проблема не в том,
что страной плохо управляют (можно
спросить: а когда Россией управляли
хорошо?), а в том, что люди лишены стимулов
к честной социальной конкуренции
законными способами, и власти почти
ничего не делают для воспитания в
населении склонности к такого рода
открытому со­­ревнованию по
общепринятым и гласным правилам. Ведь
основа гра­ждан­ского правового
общества – не рыночная экономика и
де­мокра­тические формы правления
как таковые, а именно склонность к
чест­ной конкуренции свободных
личностей, где более энергичный,
трудолюбивый, способный и профессионально
подготовленный человек естественным
образом имеет боль­­­ше шансов
опередить конкурентов и заработать
больший объем социаль­­ных благ.
Это и является основой социальной
культуры современного об­ще­ства,
и там, где подобная культура выше,
существенно ниже уровень внут­ренних
угроз национальной безопасности.

Как известно, все
люди разные. Одни рождаются от природы
более талантливыми, с повышенными
энергетикой и активностью, с лучшим
физическим и психическим здоровьем и
интеллектуальными способностями, другие
в большей или меньшей степени обделены
какими-то из этих возможностей; кого-то
воспитывают с детства трудолюбивыми и
инициативными, иных приучают «не
высовываться» и «знать свое место»;
некоторые сохраняют «жизненный азарт»
до конца своих дней, часть из них по ходу
жизни утрачивает или не реализует
врожденные задатки, теряет здоровье,
энергию, уверен­ность в себе. Люди
по-разному усваивают одни и те же знания
и навыки, по-раз­но­му интерпретируют
один и тот же социальный опыт и, главное,
по-разному применяют его в своей жизненной
практике.

Все это тем или
иным образом оказывает воздействие, а
порой и решающее влияние на уровень
фактической социальной конкурентоспособнос­ти
каждого человека. Одновременно следует
подчеркнуть, что высокая конку­рентоспособность
не обязательно означает пробивание в
«звезды» в каких-ли­бо престижных
областях деятельности. Наипервейшим
признаком достаточной конкурентоспособности,
как представляется, служит высокая
профессиональная устойчивость
индивида в любой деятельностной нише
любого уровня, а формальным критерием
– профессиональное признание и уважение
со стороны коллег. Разумеется, это не
гарантирует такого профессионала от
потери работы или сложностей с поиском
друго­го места; но и в том и в другом
случае он находится в более безопасной
и выигрышной ситуации, нежели явный
непрофессионал.

Впрочем, речь идет
о социальной конкурентоспособности,
которая помимо профессиональной
устойчивости и способности к повышению
квалификации включает также и социальную
мобильность личности: ее обучаемость,
восприимчивость к новациям, способность
к перемене профес­сио­наль­ной
сферы деятельности, переход в более
престижную и доходную область труда,
повышение социального статуса, уровня
образования и т.п. Социальная
конкурентоспособность вовсе не
обязательно проявляется в высоконравственных
акциях. Например, морально осуждаемый
«брак по расчету» может быть оценен как
одно из проявлений пусть мало нравственной,
но вполне реальной социальной
конкурентоспособности человека, его
стремления «выкрутиться» из
неудовлетворяющей его жизненной
ситуации. Или карьеризм, суть которого
не столько в нездоровом честолюбии и
нечестных способах достижения высоких
служебных должностей, сколько в
нравственной позиции человека, работающего
толь­ко на свои личные интересы и
более или менее индифферентно относящегося
к интересам дела, фирмы и пр. Карьеристы,
как правило, весь­ма конкурентоспособные
люди. Однако иде­альный образец
кон­­­курен­то­способного
человека – это творческая личность,
выдающая новационные идеи, технологии,
продукты, произведения.

Эти люди далеко
не всегда хорошо социально обустроены,
но уровень их личностной самореализованности
и признание со стороны значи­мой для
них части коллег дают им самоощущение
пребывания «вне конку­ренции» (что
нередко служит вполне объективной
самооценкой, хотя обыч­но и не отмеченной
адекватным «социальным вознаграждением»).
Но это почти литературный идеал.
Абсолютное большинство людей вполне
соци­ально конкурентоспособны, не
будучи гениальными творцами, а просто
хорошо делая
то, что они делают.
Как правило, общество не требует от них
чего-то большего, чем просто добросовестное
исполнение своей социаль­ной роли.

Когда же речь
заходит о людях неконкурентоспособных,
то здесь не имеются в виду люди, утратившие
эту способность по объективным при­чи­нам
(здоровье, возраст, травма, положение
беженца), которые должны быть объектами
государственного или общественного
патронажа в масшта­бах, спо­собных
обеспечить им достойное существование,
как это принято во всех цивилизованных
странах. Но мы хорошо знаем, что только
этой категорией перечень неконкурентоспособных
людей в обществе не исчерпывается.
Значитель­ный слой составляют так
называемые социальные маргиналы, те,
кто по различным «благоприобретенным»
(т.е. социальным, а не медико-биоло­ги­че­с­ким)
причинам (особенностям воспитания,
неблагополучным условиям жи­з­ни
в детском возрасте, отсутствию
профессионального, а порой и общего
об­ра­зования, влиянию антисоциальной
среды, общей лености, распущенности и
т.п.) не испытывают особой тяги к
адекватному общественным нормам образу
жизни и стремятся к обретению тех или
иных социальных благ различными
об­щественно не одобряемыми способами
(криминалом, попрошайничеством,
мошенничеством и пр.).

Обычно (хотя и не
обязательно) существенную часть подобных
социальных маргиналов составляют
внешние (из других стран) или внутренние
(из сельской местности или национальных
анклавов) мигранты, скаплива­ющиеся
в крупных городах. Низкая приспособленность
к жизни в новой для них национальной
или социальной среде, в новых культурных
«гипер­тек­с­тах», отсутствие
знаний и навыков для получения сколь-либо
престижной работы в условиях мегаполисов,
иные социокультурные стереотипы
поведения, а неред­ко и язык общения,
раздражающие местное население, делают
этих людей социально неконкурентоспособными
вдвойне. Х.Орте­га-и-Гассет когда-то
называл их «внешним пролетариатом» в
отличие от «коренного», более
адаптированного к местным условиям¹.
Когда подобного «внешнего пролетариата»
очень много и когда условия его жизни
становятся невыносимыми, в его среде
может вспыхнуть стихийный или искус­ственно
спровоцированный бунт, вплоть до попыток
захвата политической власти в стране,
что принято называть «социальной
революцией».

Историкам еще
предстоит разобраться в том, какие
социальные силы совершали социальные
революции Нового и Новейшего времени
во Франции, в России, в Китае и т.п. или
были их «ударным отрядом»; из какой
среды рекрутировались фашисты Муссолини,
штурмовики Гитлера, чекисты Дзержинского.
Я разделяю распространенную точку
зрения, гласящую, что «критическую массу
человеческого материала», сокрушившую
все на своем пути и при­­ведшую к
власти своих ставленников (якобинцев,
большевиков, нацистов), были не буржуазия
или промышленный пролетариат, а именно
социальные маргина­лы. Другое дело,
что в каких-то случаях условия жизни
этого слоя оказывались столь ужасны,
что, возможно, захват политической
власти оставался единственным способом
их физического выживания. По существу,
об этом и писал Ленин, характеризуя
революционную ситуацию как специфическое
положение, при котором «низы не могут
жить по-старому»¹.
Вопрос лишь в том, кого иметь в виду под
«низами». Для квалифицированного
промышленного пролетариата, да еще в
период активного индустриального роста
это не очень убедительно, а для социальных
маргиналов промышленный рост, требующий
все более качественной рабочей силы,
ускоренная урбанизация, война, приток
все большего числа таких же
неконкурентоспособных переселенцев
из деревень (конкурентов за милостыней)
и т.п. существенно ухудшали жизненные
условия.

Более того, позволю
себе высказать достаточно смелое
предположение, что тоталитарные режимы
любого типа – это и есть политические
диктатуры социальных маргиналов, под
какими бы лозунгами они ни выступали
(социальной справедливости или
национального достоинства). Это
«сословие», не имея шансов законным
путем получить доступ к желаемому
количеству и качеству социальных благ,
в кризисной для общества ситуации
захватывает политическую власть и
методом массовых репрессий (или под
угрозой таковых) эксплуатирует труд
конкурентоспособной части населения,
силой перераспределяя в свою пользу
существенную часть произведенного
национального богатства (это и есть
идеальная форма трансформации власти
в собственность).

В истории что-то
не припоминается случаев ужасной
тоталитарной ди­к­татуры со стороны
буржуазии или интеллигенции. Авторитарные
режимы (по типу бонапартистского) бывали,
но по методам правления и масштабам
подавления гражданских свобод это
далеко не то же самое, что кровавая
вакханалия якобинцев, большевиков или
нацистов. И вполне понятно почему.
Со­­­циально конкурентоспособным
сословиям нет нужды устанавливать
диктатуру; они могут обрести желаемые
блага сравнительно легитимно, без
насилия, в условиях свободного,
гарантированного законом соревнования.
А вот марги­налам успех на рынке труда
и таланта, творческой инициативы и
профессионального умения явно не светит.
Их формы борьбы за социальные бла­га
– преступность и революция.

Я не касаюсь здесь
вопросов формирования маргинальных
элит и выдвижения «преступных гениев»
из их среды. Разумеется, среди
неконкурентоспособных людей есть и
свои «гении» социальной фрустрации.
Это, как и проблемы маргинальной
идеологии, должно быть предметом
отдельного анализа. Но следует отметить,
что социальная маргинальность выражается
не только в неспособности к материальному
обогащению и обретению престиж­ного
общественного статуса законными
способами, но и в определенной
социокультурной позиции презрения к
интеллектуальному и духовно-нрав­ст­венному
началам в человеке, к исторически
сложившимся нормам обществен­ного
бытия и социального поведения, к
образованности и эрудированности и
т.п. Собственное невежество среди людей
этого слоя превращается в предмет особой
гордости (куража). «Мы университетов не
кончали», – любил говаривать один
советский киногерой (эти слова нередко
приписывают Сталину) и очень гордился
этим фактом. Пример Геринга, хва­тавшегося
за пистолет при слове «культура», столь
же показателен.

Разумеется, и среди
маргиналов есть специфическая культура
«соци­аль­ного андеграунда» (в
отличие от художественного андеграунда,
явля­ю­щегося лишь более или менее
изощренной формой протеста). Ее
характер­ные образцы: «воровской
закон», тюремно-лагерные нравы, «блатной»
жар­гон, символика наколок и т.п. Это
не какая-то «контркультура» (термин в
научном плане вообще сомнительный), а
самая настоящая субкультура определен­­­ного
социального слоя со всеми присущими
любой, даже самой «благородной»
субкультуре нормами, правилами
употребления, символами, семантикой,
герменевтикой и пр. Следует отметить,
что по устойчивости традиций, норм и
образцов, бесперебойному социальному
воспроизводству, нормативной жесткости
и одновременно пластичности,
адаптированности к меняющимся условиям
существования и т.п. криминальная
субкультура (включая и такие ответвления,
как субкультуры бомжей, гадалок, мелких
мошенников, поездных попрошаек и др.)
давно уже стала одним из наиболее
стабильных социокультурных явлений в
России.

Из этого вовсе не
следует, что маргиналов нужно физически
уничтожать или изолировать. Не говоря
уже о сомнительной гуманности такого
решения, это просто невозможно сделать.
Маргинальный слой непре­­менно
будет воспроизводиться за счет детей
с физическими и – тем более – психическими
недостатками. Невозможно полностью
подавить и ми­грацию населения,
переезды людей из деревни в город, из
страны в страну. При советской власти,
как известно, партийная политика одно
время была направлена на подавление
стихийной мобильности населения, но из
этого ничего не вышло. И, наконец, любой
человек должен обладать правом на
возможность своей социальной адаптации,
иметь шанс на самореализацию в разрешенных
законом формах. В конечном счете,
описанная социальная неконкурентоспособность
(за исключением вынесенных за скобки
меди­цин­с­ких и возрастных
показателей) является результатом
недостаточной социализации части людей
в период их детского и подросткового
воспитания и образования, а также
социальной неадаптированности (или
форм адаптированности, не отвечающих
общественным интересам) во взрослом
состоянии.

Комплекс мер по
организации такого рода социальной
адаптации и ре­а­билитации принято
называть социальной политикой государства.
Как пра­ви­ло, она включает программы
по расширению числа рабочих мест,
созданию специальных сфер занятости
для людей с ограниченными воз­мож­но­стя­ми,
си­стемы профессионального обучения,
переориентации и повышения
ква­­­­ли­фи­кации, материальную
поддержку лиц, объективно нетрудоспособных
или вре­менно потерявших работу, и
т.п. В последние годы получила развитие
и психологическая реабилитация лиц,
испытавших экстремальные психологичес­кие
перегрузки (войны, катастрофы, стихийные
бедствия). Глобальный социально-политический
смысл всех этих мер заключается в
искусственном сдерживании процессов
маргинализации людей, неконкурентоспособных
по социальным причинам, «вытягиванию»
из маргинальной или околомаргинальной
среды тех, кто еще не утратил нравственной
потребности в обретении полной или хотя
бы частичной социальной адекватности.
Это входит в систему комплекса мероприятий
по «соци­ализации личности», т.е.
вовлечения человека в цепочки социального
взаимодействия (и в первую очередь
трудового), активизации его жизнедеятельности
в приемлемых для общества формах,
приучении его к нормам и стандартам
образа жизни, принятого в данном обществе,
и т.п. Это особенно актуально по отношению
к молодежи. В принципе процессы
социализации личности охватывают весь
комплекс мер по включению человека в
систему общественного разделения труда
и общепринятый образ жизни.

Но, как показывает
опыт, одной социализации личности
недостаточно. Жизнь человека состоит
не только из удовлетворения его
утилитарных потребностей, но и из
увлечения идеями и знаниями, веры,
национальных и классовых чувств. Жизнь
регулируется этическими и эстетическими
предпочтениями, эмоциями, стремлением
к самоутверждению, престижному статусу,
потребностью в любви, одобрении и
признании со стороны других людей,
ощущением своей солидарности с ними,
чувством защищенности своей общностью
с другими и т.п. Все это принято называть
«ценностными ориентациями» человека
(здесь перечислены только ценности
сугубо социальные, хотя у человека может
быть и множество интересов, не имеющих
непосредственной социальной
обусловленности). Эти ценностные
установки в дополнение к образу жизни
человека формируют и его картину мира
– комплекс отчасти рациональных
(основанных на достоверном знании), но
в значительной мере и интуитивных
(ментальных, образных, эмоциональных,
информационно-фрагментарных и др.)
представлений и ощущений о сущности
жизни и коллективного бытия людей,
закономерностях и нормах этого бытия,
ценностной иерархии его составляющих.
На этом уровне экстраутилитарных
интересов и потребностей личности
основным регулятором ее социальной
адекватности становится культура.

Под культурой
современная наука понимает
нор­­­мативно-регулятивное,
ценностно-смысловое и символико-информационное
содержание любой сфе­ры общественно
значимой деятельности людей¹.
Именно с этой точки зрения обретают
смысл понятия «экономическая культура»,
«полити­ческая культура», «культура
труда» и т.п. Ибо в отличие, скажем, от
«поли­тических технологий», преследующих
цель повышения утилитарной эффективности
политической деятельности, «политическая
культура» выбирает из всего множества
возможных технологий (способов и средств)
достижения поставленных целей только
те, которые являются общественно
приемлемыми по социальной цене и
последствиям. То же самое можно сказать
и о любой иной «культуре сферы
деятельности», впрочем, как и о культуре
обыденной жизни людей, Одна из важнейших
социальных функций культуры – историческая
селекция, отбор приемлемых форм и
технологий осуществления деятельности
и взаимодействия людей, выбираемых не
только по признакам их утилитарной
эффективности, но и по критериям
социальной допустимости.

Я намеренно не
затрагиваю здесь вопросов морали,
нравственности, ду­­­­­­­­­­ховности,
идеологии, патриотизма, эстетических
категорий и т.п. Все это толь­ко
технические средства, с помощью которых
действует механизм куль­турного
отбора, закрепления в практике и памяти
людей и трансляции следующим поколениям
социально приемлемых форм и способов
человеческой жизнедеятельности. Этот
же механизм работает и в направлении
локализации и социальной изоляции
(отторжения, изгнания, вытеснения «на
обочину», т.е. в маргинальное поле в
дословном переводе) лиц, не желающих
соблюдать соответствующие нормы.

Культура в качестве
нормативного явления, как это ни
парадоксально, служит во многом
психологическим аналогом правоохранительных
органов, только действующим методом не
силового, а нравственного одобрения и
под­­­­­­держки или осуждения
и отторжения нарушителей. Это внутренний
«страж порядка» в психологическом строе
каждого человека, и чем строже и
бескомпромисснее он исполняет свои
обязанности, тем высококультурней (в
рамках норм своей этнической и сословной
культуры) проявляет себя индивид. Но
«страж порядка» не возникает автоматически
с появлением на свет нового человека.
Культура не передается от родителей
генетически, а приобретается по ходу
жизни. Общество должно взрастить ее в
каждом человеке, познакомить его со
всем сводом норм и порядков, с «правилами
игры» социокультурного бытия, четко
очертить границы, за которыми кончается
«нор­­­мальное» социокультурное
поле и начинается поле маргинальное.

Таким образом, для
преодоления опасных тенденций массовой
маргинализации населения требуется не
только деятельностная социализация
людей, но и их инкультурация, т.е. введение
человека в систему принятых в обществе
культурных норм социального общежития
и взаимодействия, иерархию ценностей,
степеней допустимости тех или иных
суждений и поступков и т.п., а также
стимулирование в человеке мотивации к
соблю­дению этих норм, демонстрация
и доказательство того, что, соблюдая
нор­мы, человек имеет больше шансов
достичь желаемого, нежели их нарушая.
Этому, в конечном счете, и служат (с точки
зрения их социальных функций) философия,
религия, искусство, образование,
воспитание, мораль, обычаи, ритуалы и
пр. Все они, так или иначе, обучают
человека тому, как следует, а как не
следует поступать, говорить и думать,
живя в обществе совместно с другими
людьми и не желая эту общность разрушить.

По-настоящему
безопасное общество то, где люди в
абсолютном боль­шинстве своем
сознательно и целенаправленно соблюдают
общепринятые но­р­­­мы
жизнедеятельности, т.е. являются
культурными, а число на­рушителей
сравнительно невелико. Когда же число
нарушителей начинает превосходить
некоторый процент допустимого, такое
общество трудно назвать как культу­р­­ным,
так и безопасным. В этом смысле архаичные
тра­диционалистские общества, конечно
же, гораздо безопаснее, более пред­сказуемы
в поведении большинства своих членов,
нежели индустриальные и постиндустриальные,
где процент маргинализированного
населения го­раздо выше и соответствен­но
ниже допускаемые и общепринятые
стан­дарты безопасности (по край­ней
мере, личной безопасности граждан и их
имущества).

Очевидно, в
современном государстве невозможно
обеспечить сколь-либо приемлемый уровень
безопасности только усилиями
правоохранительных органов. К решению
этой задачи, так или иначе, должна быть
при­влечена вся политика государства,
в том числе культурная, координирующая
усилия всех институтов по социализации
и инкультурации человека. Основная
цель культурной политики
– трансформация
норм и
стандартов социальной адекватности
людей в
образы
и образцы социальной престижности;
пропаганда норм
социальной адекватности
как наиболее престижных форм социального
бытия, как кратчайшего и наиболее
надежного пути к социальным благам и
высокому общественному статусу.

Для реализации
этих задач требуется объединение усилий
всех отраслей культуры (в ее широком
понимании): образования, искусства,
религии, науки, средств массовой
информации, книгоиздания, собственно
культурных институтов – музеев,
библиотек, организованного досуга и
т.п. в рамках единой государственной
программы социокультурного саморазвития
и самосохранения общества. Требуется
и новая национально-государ­ственная
идеология, о которой много говорят с
«подачи» прошлого президента, но которая
вряд ли может быть «сочинена» кем-то по
высочайшему указу; идеология «вымучивается»
историческим социальным опытом
сообщества. И хотя конкретную мысль
высказывает конкретный мыслитель, выбор
наиболее актуальной идеи и интеграция
ее в массовое сознание происходят более
или менее стихийно.

Так или иначе,
но функция всякой национальной идеологии
– быть основой для социального партнерства
сограждан, для кристаллизации не­ких
ценностных установок в общенациональном
масштабе, в том числе в области
безопасности. При этом идеология – не
более чем концентрированное воплощение
культуры правящей элиты, системы ее
ценностей.

Это позволяет
сформулировать принцип культурного
аспекта общественной безопасности: чем
меньше средств вкладывает правящая
элита в куль­туру и образование
сегодня, тем больше она должна будет
вложить их в милицию, юстицию и
пенитенциарную систему завтра.

КУЛЬТУРА
ЛИШЕНИЯ ЖИЗНИ

С
позволения читателя, я не буду вдаваться
в этические рассуждения о безнравственности
убийства, чем бы оно не обосновывалось,
и приводить цитаты из трудов философов,
затрагивавших этот вопрос. Мой очерк –
не философский, а культурологический,
и основывается он на том, что факт
насильственного лишения жизни существует,
он принят в культурах, законах и обычаях
практически всех народов и социальных
сословий. Вот этот культурологический
аспект проблемы мне и хотелось бы
проанализировать, как общерас­пространенный
феномен институци­ональных и обыденных
культурных норм (убийство, как три­­виальный
обычай кол­­­­лек­тивного
существования людей).

Казалось
бы, убийство – насильственное лишение
жизни – ни коим обра­­­­зом не
совместимо с культурой. Культура – это
стратегия выживания¹.
Но, увы. Как правило, выживание не
осуществимо без уничтожения тех, кто
этому мешает, нарушает то, что предписывается
этой стратегией (хотя бы с субъективной
точки зрения уничтожителя). Но, коли
лишение жизни – феномен социальной
практики, значит, оно подвергается
какому-то культурному регулированию.
Ибо нет таких феноменов социальной
практики, которые бы не регулировались
культурно. Как заметил Ж.Дер­рида:
«Внетекстовой реальности просто не
существует»².
Перефразируя Дерриду, можно заметить,
что ни­что человеческое (и даже
убийство) не чуждо культуре и просто
невозможно вне ее.

Помимо
того есть и еще одна характеристика
культуры, не менее значимая, чем ее
созидательная и регулятивная
направленность. Это конвенциональность
культуры,
т.е.
та особенность,
в рамках которой культурой является не
всякое действие человека или искусственно
созданный им продукт, а лишь то действие
и тот результат, которые произведены в
соответствии с при­нятыми в данном
сообщества «социальными конвенциями»
– законами, обычаями, нравами, традици­ями,
технологиями, этикетом и пр. В конечном
счете, именно совокупность этих «правил
игры», их местная специфика и продукты,
создан­ные в соответствии с этими
«правилами», и составляет тот гигантский
системный комплекс образа жизни и
картины мира, ценностных ориентаций и
языков социальной коммуникации, который
мы называем «культурой данного народа»
или «субкультурой данного сословия».

Разумеется,
есть еще и творчество (или инновативная
деятельность) и инокультурные
заимствования. Все они в какой-то мере
нарушают действу­ю­щие «социальные
конвенции». Но в базовый массив культуры
включается лишь то, что нарушает местные
конвенции лишь в очень ограниченных
пределах и, нарушая, развивает их в русле
уже наметившейся тенденции
усовершенствования. Ведь и «социальные
конвенции» обладают определенной
динамикой изменчивости, хотя темпы ее,
как правило, крайне замедлены. Впрочем,
так было до ХХ века, который резко ускорил
темп протекания социокультурной истории;
а динамика ускорения темпа истории до
сих пор еще не нашла должного теоретического
объяснения¹.

Следует
отметить, что интерес культуры к феномену
смерти является одним из древнейших,
что отражено прежде всего в появлении
религии как системы оправдания смерти,
утешения и обещания загробного
существования. В каком-то смысле религию
можно считать «социальной конвенцией»
по поводу отношения к смерти и, в первую
очередь, смирения перед ней².
Рефлексия смерти присутствует во всех
эпосах и большинстве религиозных текстов
древности и средневековья³.
Поскольку есть культура жи­зни, то
неизбе­жна и культура смерти, что в
последние десятилетия исследуется
вполне основательно¹.
Сложилась даже такое
философско-пси­­холо­ги­че­ское
направление, как танатология,
изучающее
этот феномен
с
мировоззренческих и психологических
позиций².

Но
вот проблема «социальных конвенций»
касательно искусственного лишения
жизни (т.е. убийства), в науках о культуре
еще не рассматривалась. И это странно.
Есть ведь культура политической
деятельности, составной частью которой
являются военная культура и культура
охраны общественного порядка. Обе они
неизбежно связаны с проблемой применения
оружия на поражение. Где соответствующие
культурологические теории применения
ору­жия? Есть и правовая культура, в
систему которой входит и культура
наказания. Этим занимал­ся М.Фуко и
очень небольшое число иных исследователей³.
Но где же те­ория культуры наказания
посредством лишения жизни? Где ее
история? Ведь история наказания смертью
– как явления права (институализированного
и обыденного) – это выдающееся
историко-куль­тур­ное исследование,
пока что ни­кем не написанное с
удовлетворительной полнотой и лишь
фрагментарно затронутое М.Фуко.

Не
вдаваясь в отвлеченное теоретизирование
по поводу насильственной смерти, этот
феномен может быть структурирован на
то, что совершается в соответствии с
действующими «социальными конвенциями»,
и то, что совершается вопреки им, т.е.
то, что является местной «культурой
лишения жи­зни» или не является
таковой. Попытаемся суммировать наиболее
распрост­ра­нен­ные примеры того
и другого.

В
данном списке мы не рассматриваем,
несчастные случаи, гибель людей по
чьей-то халатности, неосторожности, в
авариях, при ошибках или неудачах в
действии врачей и т.п., поскольку лишение
жизни в этих случаях не является самоцелью
их виновника. Кроме того, здесь
принципиально не рассматриваются случаи
преступлений против жизни, совершенных
психически неадекватными людьми или
по приказу таковых. Это уже проблема не
культурологии, а психиатрии.

Совокупность
казусов насильственного лишения жизни
в рамках «социальных конвенций»
достаточно велика. Это:

—
смертная казнь по приговору суда (там,
где она не отменена);

— убийство
вооруженного противника на войне;

—
внесудебная расправа с предателями,
шпионами, трусами, дезертирами, мародерами
и т.п., совершаемая во фронтовых условиях
по приказу старшего по званию на месте
происшествия;

— уничтожение особо
опасных преступников (террористов,
бандитов, повстанцев, партизан) при
невозможности их задержания (фактически
– та же внесудебная расправа, так же
обусловленная особыми обстоятельствами
– подлинными или придуманными в
оправдание исполнителям);

— убийство по обычаю
(вендетта и другие варианты мести за
фамильную честь, расправа с неверными
женами и их любовниками, некоторые формы
геноцида и пр., если это соответствует
культурным нормам данного народа);

—
человеческие жертвоприношения и
каннибализм, как религиозные ри­туалы
(там, где они еще имеют место);

—
дуэль (осуществляемая по строгим правилам
и в присутствии свидетелей);

— аборт.

Следует
особо подчеркнуть, что все эти убийства
совершаются в полном соответствии с
социокультурными нормами или «социальными
конвенциями», распространенными среди
сообщества – носителя определенного
социального опыта, соответствуют этому
опыту, а иногда имеют и международный
правовой статус.

Явно не попадают
под характеристики «культуры лишения
жизни» на конвенциональных основаниях
следующие случаи:

— убийство соперников
в борьбе за власть;

—
криминальные убийства, совершаемые с
разными целями (при грабеже, изнасиловании,
по бытовым причинам, под воздействием
алкоголя, из хулиганских соображений
и пр.) и осуществляемые как отдельными
людьми, так и организованными группами;

—
терроризм (с такими его разновидностями,
как партизанщина и революционная
деятельность);

— целенаправленное
убийство мирного населения во время
войны;

— убийство людей
подневольных (рабов, крепостных,
военнопленных, заключенных, арестованных,
залож­ников и т.п.);

— убийство свидетелей;

— случаи смерти
подследственных под пыткой или в ходе
следствия;

— геноцид, совершаемый
не по обычаю, а с политическими целями.

В
данном случае никакими «социальными
конвенциями» (кроме сговора между
заказчиками и исполнителями) подобные
прецеденты лишения жи­зни не
обосновываются и совершаются как акции,
нарушающие законы страны или международные
со­глашения.

Можно
выделить и некоторые спорные случаи:

—
эвтаназия, запрещенная законом, но
совершаемая по согласованию больного
с врачом;

—
убийства в ходе криминальных разборок
(дележе территории или добычи, возмездия
за предательство, обман партнеров, в
ходе личных конфликтов и т.п.);

— «принудительные
состязания», особо опасные для жизни
участников (от гла­диаторских боев
до провоцирования конфликтов или
«состязаний» сре­ди заключенных);

—
государственный террор (массовые
убийства населения с целью политического
запугивания или истребление населения
завоеванных территорий с той же целью).

Здесь
все не так просто. В случае эвтаназии
все-таки имеет место добровольное
согласие жертвы на смерть, и даже
инициатива со стороны умирающего;
криминальные разборки представляют
собой локальную гражданскую войну,
ведущуюся в профессионально изолированной
среде; гладиаторские бои (и им подобные)
– это имитирующие дуэль шоу для толпы,
жаждущей зрелищ; акции террора проводятся
по распоряжению высших должностных лиц
государства, что придает террору
определенную легитимность. Т.е. по одним
признакам рассмотренные случаи попадают
под «убийство по прави­лам», а по
другим – нарушают этот принцип.

Замечу,
что приведенная классификация
«конвенциональных убийств» в основном
актуальна лишь для последних полутора-двух
веков. 500 лет назад многое из того, что
здесь рассматривается, как противозаконное
убийство, являлось вполне конвенциональным
(грабеж и убийство мирных жителей
солдатами, смерть под пыткой, убийство
заложников, заключенных, военнопленных,
соперников в борьбе за власть и др.).
Помимо того надо помнить, что существовала
и строгая сословная дифференциация:
то, что разрешалось пред­ставителям
высших сословий, запрещалось представителям
низ­ших. Например, дуэль между
аристократами не всегда разрешалась
законом, но общественным мнением вполне
оправдывалась; такой же поединок между
крестьянами рассматривался как обыч­ное
бытовое убийство. Две тысячи лет назад
список кон­венциональных оснований
для лишения жизни был намного длиннее,
а на заре человеческой истории – в
первобытную эпоху – запрещено было
лишь убивать члена собственного рода,
все остальное не возбранялось.

Таким
образом, мы можем отметить, что по ходу
истории список конвенциональных убийств
(разрешенных законом или обычаем)
постепенно сокращался и, видимо, будет
сокращаться и далее, пока любая
насильственная смерть не окажется под
запретом. Это будет одной из важнейших
социокультурных революций в истории
(перемен в «социальных конвенциях»), и
человечество очень постепенно, но
неуклонно к ней идет.

Можно выделить
несколько мотиваций убийства:

—
эмоциональная
– месть человеку, совершившему нечто,
эпатировавшее моральные установки
сограждан, или организации, совершившей
подобное деяние, и чьи интересы этот
человек олицетворяет;

—
правовая
– формально преследующая цель оградить
сограждан от продолжения чьей-то
преступной деятельности, но на самом
деле, подталкиваемая общественным
мнением к той же самой мести за содеянное
(наглядным примером тому служит негласная
установка полицейских всего мира на
физичес­кое уничтожение преступников
на стадии захвата на основании понимания
того, что многие из них будут оправданы
судом за недостатком улик или получат
символическое наказание);

—
культурная
– основанная на понимании того, что
вторжение иност­ран­ных захватчиков
или захват власти революционерами
приведут к серьезному нарушению системы
социально-культурной иденти­ч­ности
и куль­­­­тур­ных форм,
господствующих в данный момент; отсюда
порыв к соп­ро­тив­ле­нию и
унич­тожению тех, кто несет заведомо
неприемлемую культуру;

—
политическая
– физическое устранение наиболее
опасных соперников в борьбе за власть;

—
особым случаем политико-правовой
мотивации
является стремление к сокрытию правды,
в тех случаях, когда она политически
неудобна для властей (при этом уничтожаются
и свидетели, и задержанные, и даже
исполнители акции уничтожения).

Хотя
в этимологии русского языка слова
«право» и «правда» являются однокоренными,
на самом деле, для права
нет ничего более неудобного, чем правда.
И это отнюдь не только наша ментальная
особенность, хотя, наверное, в России,
это приводит к крайним случаям преступности
в среде сотрудников правозащитных
органов.

Универсальным
основанием для насильственного лишения
жизни является специфика понимания и
интерпретации в культуре того или иного
народа и сословия понятия «справедливость».
Все вышеприведенные мотивации так или
иначе апеллируют к справедливости
наказания посредством ли­шения жизни¹.
Классической является установка,
согласно которой преступник или
противник, повинный в убийстве кого-либо,
по справедливости тоже должен быть
наказан смертью. Классический принцип
«око за око». Помимо того на протяжении
истории существовали (или существуют
до сих пор) еще множество оснований для
лишения жизни: политическая или
сексуальная измена, религиозная или
идеологическая ересь, борьба за власть,
оскорбление личной или фамильной чести,
воровство в особо крупных размерах,
преступное неисполнение должностных
обязанностей, личная неприязнь властителя
или круп­- ного начальника и т.п.
Как правило, и здесь латентно задействовано
субъективное понимание справедливости.

В
древности и средневековье действовало
особое право «человека с ме­чом», т.е.
воина².
Он был наделен правом убивать любого
человека более низкого статуса за любой
проступок и даже по подозрению в дурных
намерениях и, как правило, не нес за это
никакой ответственности. Такое право
существовало во всем мире со времен
«военной демократии», наиболее полно
было реализовано в рыцарском (самурайском)
этосе и продержалось в обычаях Европы
фактически до эпохи Просвещения, а на
Во­с­­токе – до начала ХХ века.
Ис­торически оно основывалось на том,
что пока крестьяне пахали, аристократы
– пировали; но когда начиналась война,
сражаться и умирать на поле боя шли
имен­но аристократы, пока крестьяне
отсиживались в кустах. Поэтому право
«человека с мечом» считалось справедливым
обычаем.

В
ХХ веке фактически такими же полномочиями
обладали эсесовцы и гестаповцы в
нацистской Германии и сотрудники
госбезопасности в ленинско-сталинском
СССР и иных коммунистических странах.
В данном случае, разумеется, это право
строилось не на соображениях справедливости,
а только на политической целесообразности.

Вместе
с тем, не следует забывать, что в культурах
разных народов и сословий представления
о справедливости и обоснованных формах
ее осуществления (в частности наказания
смертью) могут заметно различаться. В
Китае было принято убивать неверных
жен, а в Испании – их любовников;
инквизиция казнила за контакты с
дьяволом, а советское правосудие – за
идейный уклонизм; в США предавали смерти
за торговлю наркотиками, а в СССР – за
валютные операции; дворяне вызывали на
дуэль за недобрый взгляд, а крестьяне
расправлялись за покос на чужом лугу¹.

Вместе
с тем по ходу истории и по мере развития
и распространения по миру про­свещенческих
либеральных идей представления о
справедливости и возмездии постепенно
унифицировались, меняясь, как правило,
в сторону отказа от идеи возмездия и
смягчения наказаний.

Вопрос
о «культуре лишения жизни» невозможно
рассмотреть без анализа культуры
исполнения наказания, т.е. профессиональной
культуры палачей. В отличие от проституции,
эту профессию действительно можно
считать одной из древнейших, родившейся
одновременно с первыми протогосударственными
образованиями, властью и законами,
запрещающими что-то, а соответственно
и наказаниями за нарушение законов или
обычаев.

Поначалу
фун­к­ции палачей исполняли обычные
воины, которые убивали жертву так же
примитивно, как и врага на поле боя. Но
когда казни стали отличаться от простого
убийства и превратились в квалифицированные
пу­б­личные процедуры, выяснилось,
что для этого требуются и особо
квалифицированные специалисты¹.
Надо сказать, что высоко профессиональные
па­лачи встречались сравнительно
редко и ценились бук­вально на вес
золота. Хо­тя они быстро становились
весьма состоятельными людьми (плата за
подобный «труд» была довольно большой),
но освоение столь высокого «искусства
истязания и умерщвления» оказалось
очень трудным делом. В этом «искусстве»
лишь очень немногие достигали подлин­ных
высот. Отдельные высококва­ли­фицированные
палачи получали и международную
известность. Случалось, что прославленного
палача приглашали за большое вознаграждение
за границу для свер­шения особо
квалифицированной казни. Например, для
казни Марии Стюарт был выписан особый
палач из Франции. Марию, как бывшую
французскую королеву обезглавили мечом
(по-французски), а не топором (как это
было принято в Англии).

В принципе палач
должен был:

—
владеть несколькими десятками способов
пытки;

— быть хорошим
психологом и быстро определить, чего
жертва боится больше всего (человек
нередко дает показания не столько от
боли, сколько от страха перед предстоящим
истязанием);

— квалифицированно
составлять сценарий пыток и применять
эти пытки так, чтобы жертва не умерла
до казни (или, наоборот, умер­ла на
допросе, если ставится такая задача);

—
с равным совершенством владеть несколькими
способами казни;

—
совершать процедуру казни «ювелирно»
точными действиями, чтобы не при­чинять
жертве лишних мучений или, наоборот,
сделать казнь предельно мучительной,
если этого требовал приговор или власти¹.

Палачей,
владеющих своим «искусством» на высоком
уровне, явно не хватало, а с учетом того,
что по всему миру ежедневно совершались
тысячи казней (одна Святейшая инквизиция
могла «похвастаться» несколькими
сотнями аутодафе в день²),
то большинство казнимых принимали
смерть из рук неумелых палачей, что
сопровождалось ужасными мучениями.
Очень нагляд­но эту ситуацию обрисовал
Алексей Толстой в романе «Петр Первый»,
когда в день стрелецкой казни царь
обязал всю боярскую думу исполнять
функции палачей при том, что многие из
бояр были уже глубокими стариками, а
некоторые (думные дьяки) и ору­жия в
руках никогда не держали³.

Проще
решался вопрос с казнями на войне. Здесь
исполнителями были профессиональные
воины, хорошо владе­ющие оружием. Да
и форма лишения жизни тут мало отличалась
от обычной гибели в бою. Характерно, что
в Европе в позднем средневековье в
палачи обычно шли бывшие ландскнехты⁴.

Важным
аспектом «культуры лишения жизни»
является вопрос о степени ее жестокости,
мучительности или, напротив, сравнительно
не мучительным формам. Я прошу прощения
у читателя за то описание ужасов, которое
последует ниже. Благодаря художественной
литературе последних веков, у евро­­­пейцев
сложилось представление о том, что по
способам убиения Восток от­­личался
особой жестокостью. Это очевидная
иллюзия, основанная на том, что мы знаем
историю не по документам, а в основном
по романам и фильмам. На самом деле
сопоставление вырывания сердца из груди
живого человека (ацтеки XV-XVI
вв.), сожжения на медленном огне
(средневековая Европа), «раздирки»
человека четырьмя конями (средневековая
Русь), сдирания с живого человека кожного
покрова (му­сульманский Восток),
сажания на кол (Турция и Крымское ханство
в XIV-XVIII
вв.), напаивания человека водой до разрыва
внутренностей (древний Китай), бросания
жертвы на растерзание львам (древний
Рим) или крокодилам (Нигерия в период
колонизации) и многих иных способов
придания мучительной смерти¹
не говорит нам об особой же­с­токости
одних народов и гуманности других.
Представляется, что в этом во­просе
все были примерно равны.

В
конечном счете, все упиралось в то,
сколько человек требовалось предать
смерти одновременно. Чем больше, тем
более примитивным и менее мучительным
способом это делалось. Вместе с тем,
действовали и некоторые иде­­­­ологические
принципы. Христианская церковь, например,
стремилась ка­з­нить, не проливая
крови, и потому сжигала свои жертвы на
кострах. Количество сожженных за пять
веков только в Западной Европе и Латинской
Аме­рике оценивается в 50 000 человек².
Но эта казнь и не требовала особой
квалификации от исполнителей.

Начиная
с эпохи Просвещения, встал вопрос о том,
что, если казни и нельзя избежать, то
человечнее совершать ее наименее
мучительным способом. Первым опытом
изобретения относительно не мучительной
«машины смерти», было появление гильотины
во Франции в конце XVIII
в. (в отличие от неопытного палача, здесь
обезглавливание производилось
автоматически, за долю секунды и без
каких-либо накладок). В некоторых других
странах считалась самой гуманной смерть
от повешения, хотя при этом довольно
частыми были технические неудачи. В
военной среде было распространено
обезглавливание мечом, но поскольку
здесь многое зависело от сноровки палача
(неумелый палач часто не мог сделать
это одним точным ударом, чем при­чи­нял
жертве чрезвы­чайные мучения), то
европейс­кие военные пришли к идее
каз­ни посредством расст­ре­ла
как самой благородной и не мучительной.
Постепенно в большинстве стран расстрел
стал наиболее распространенной фор­мой
казни (скорее по соображениям технической
простоты), хотя кое где придерживались
и национальных традиций (например, в
Испании гароты – механизма для удушения
в положении сидя, а во Франции гильотина
применялась публично
до середины 1950-х гг. и была отменена
только де Голлем).

Наши
представления о театрализованной форме
расстрела (когда взвод солдат расстреливает
при­говоренных, поставленных у каменной
стенки), давно уже заменены гораздо
более примитивной (и, возможно,
психологически менее страшной) процедурой
выстрела в затылок из пистолета человеку,
заводимому в специальную камеру. Впрочем,
по советским законам, перед казнью
прокурор официально зачитывал жертве
приговор, так что человек уже знал, куда
и зачем его повели.

Дальше
других в поисках сравнительно не
мучительного способа казни пошли США,
где в начале ХХ века был придуман
электрический стул (надеж­ный как
гильотина), а в конце века в некоторых
штатах пришли к казни путем инъекций:
сначала успокаивающей, затем –
усы­­пляющей, а потом – спящему –
инъекции, останавливающей сердце. В
основе этого решения лежало издавна
известное мнение о том, что в равной
степени мучительной является как сама
смерть, так и приготовление к ней
(например, конвоирование к месту казни,
технические процедуры приготовления
на месте, осуществляемые в присутствии
осужденного). Вариант с инъекциями
снимал мучительность и того, и дру­­­­гого.

Но
здесь мы сталкиваемся с другой стороной
дела. Часто степень мучительности казни
устанавливалась самим приговором (или
пожеланиями власти), что обычно
определялось не степенью виновности
казнимого, а желанием произвести более
сильный эффект на публику, сильней
устрашить ее. А то, что длительные
приготовления к казни нередко сводили
приговоренного с ума, было заведомо
просчитанной частью процедуры (трудно
сказать: актом милосердия или еще большей
жестокости).

Видимо,
и палачи при совершении казни испытывали
неко­торый стресс. Характерный пример.
Г.Гиммлер в 1942 г., посещая с инспекцией
части СС в Минске и присутствуя при
массовом расстреле населения, упал в
обморок. Именно после этого были
изобретены знаменитые газовые камеры
(душе­губ­ки), которые должны были
уберечь убийц от чрезмерных эмоциональных
расст­ройств¹.

Понятно,
что в любом случае радикальное решение
этого вопроса состоит в отмене смертной
казни вовсе – пути, по которому уже
пошли большинство европейских стран и
в том числе Россия.

* * *

Таким
образом, выявляются четыре основных
социокультурных основания насильственного
лишения жизни:

— возмездие (обычно
в виде казни);

— уничтожение
уничтожителя (война);

—
политическая или экономическая
конкуренция (с убийством соперников);

— устрашение
населения (публичность казней и террор).

Позволю
себе еще раз вернуться к словам Н.Лумана
о том, что насилие применяется в виду
нехватки власти².
В этой связи можно привести такое
показательное сравнение. Наполеон
Бонапарт за 15 лет положил на полях
сражений несколько миллионов человек,
завоевывая Европу. Но к репрессиям на
захваченных территориях прибегал крайне
редко, поскольку власть его была
фактически безгранична. Напротив, Иосиф
Сталин ежегодно репрессировал тысячи
людей, поскольку его лич­­ная власть
была предельно неустойчивой, и он почти
никому не доверял, ибо сам мог пасть
жертвой заговора в любой момент, единожды
нарушив принцип оли­гархического
правления, введенный еще Лениным. Как
ни парадоксально, но личная власть
Адольфа Гитлера была более устойчивой,
пос­кольку строилась на пер­сональ­ной
харизме, а не на поруганных заветах
отца-основателя; масштаб внутренних
репрессий нацистов не сопоставим со
сталинским (речь идет не о завоеванных
странах, а о самой Германии), и режим
сгубила главным образом военно-стратегическая
без­дарность фюрера.

И
все же следует помнить, что большинство
погибших на полях сражений приходится
на последние два века (особенно, начиная
с середины XIX),
главным образом, по причине технического
усовершенствования оружия и при­дания
ему свойств массового поражения. До
этого число жертв репрессий, криминальных
или политических убийств существенно
превосходило во­ен­ные потери.
Предполагается, что в XVI
в. число казнимых примерно втрое превышало
число убитых на войне¹.
Т.е основными социокультурными
основа­ниями для убийства были
возмездие и борьба за власть, а в числе
самих убийств имело место абсолютное
преобладание индивидуального выбора
жертв. Эта еще одна тенденция изменения
«культуры лишения жизни»: от ин­дивидуального
выбора к массовому уничтожению и от
персонального наказания (возмездия за
что-то) к демографическому истощению
противника. Т.е. «культура лишения жизни»
все меньше базируется на принципе
справедливости (пусть и субъективной)
и все больше – на политической
целесообразности. Надо заметить, что
именно в XVI
веке эта перемена и произошла
(Варфоломеевская ночь или опричнина
Ивана Грозного могут служить наг­ляд­ным
примером подобной перемены).

Можно
привести список наиболее значимых
человекоубийц до ХХ века (поскольку
технические возможности средств
уничтожения людей в ХХ веке уже не
позволяют проводить корректные
сравнения). Создание исчерпывающего
списка врагов рода человеческого нам
пока не под силу. Я не буду приводить
данные из истории древнего мира, типа
«избиения младенцев» царем Иро­дом
или истребления целых народов персидскими
царями Ксерксом и Дарием, а так же данные
по жертвам турецких завоеваний,
историческая достоверность которых
сомнительна. Точно так же сомнительны
и подсчеты потерь в войнах, ведшихся
Китаем и монголами. Арабские завоевания
и Крестовые походы были умеренно
кровопролитными.

Тем
не менее, назвать некоторых неординарных
человекоубийц я могу.

Во-первых,
это предводитель крестового похода
против альбигойцев (XIII
в.) граф Симон де Монфор, автор знаменитой
фразы «Убивайте всех под­ряд. На том
свете Господь отберет своих»¹.
За два года он вырезал почти половину
населения Южной Франции (населенную
гораздо плотнее, чем вся остальная
Европа). По меркам того времени, когда
даже в крупных сражениях погибало не
более 200-300 человек, это произвело большое
впечатление на современников.

Во-вторых,
это среднеазиатский полководец Тимур
Тамерлан. С учетом технических возможностей
оружия XIV
века число жертв его военных кампаний
в процентном отношении к населению
стран, с которыми он воевал, заметно
превосходит успехи Гитлера (пожалуй,
только Польша по проценту потерь в годы
II
мировой войны может сравниться с
масштабами Та­мерлана). Впрочем,
предполагается, что большинство жертв
Тамерлана соста­в­ляли не враги,
уби­тые на поле боя, а военнопленные,
которых он, как правило, истреблял
поголовно, и мирное население, которое
вырезалось целыми рай­о­на­ми (в
этом он не очень отличался от Гитлера).
Но Тамерлан был еще и великим архитектором,
любившим возводить постройки из
отрезан­ных голов.

В-третьих,
это вождь ацтеков Монтесума (первая
половина XVI
вв.), который лично совершал обряд
человеческих жертвоприношений (знаменитая
процедура вырывания сердца из груди).
Предполагается, что за 17 лет правления
он своими руками убил что-то около 30 000
человек (в среднем по 5 еже­дневно).
Возможно, что по числу убийств своими
руками Монтесума не имеет соперников
в истории (даже среди палачей).

В-четвертых,
это русский царь Иван Грозный. Число
жертв его репрессий точно не подсчитано,
но по урону, нанесенному русскому народу
в процентах от общей численности (при
учете отсутствия современных
механизированных средств массового
истребления, т.е. когда каждую жертву
нужно было убивать отдельно), по оценкам
историков, царь Иван истребил примерно
20% населения страны и по этому показателю
сопоставим со Сталиным.

В-пятых, это вождь
английских индепендентов Оливер
Кромвель. С размахом его репрессий (как
в Англии, так и особенно в Ирландии) не
могли потягаться ни крестоносцы на
Во­с­токе, ни Святейшая инквизиция
в Европе и Америке, ни французские
якобинцы. Пожалуй, только Ивана Грозного
можно поставить в один ряд с Кромвелем.

В-шестых,
это «присоединитель» Украины к России
Богдан Хмельницкий. Его знаменитый
«освободительный поход на Западную
Украину» обошелся польскому и особенно
еврейскому населению края примерно в
полмиллиона жертв. Конечно, это не
пер­­вый случай еврейского геноцида.
Но изгнание евреев из Палестины при
Тите Флавии в I
веке н.э., еврейские погромы в средневековых
Германии и Франции, изгнание морисков
из Испании в XV
веке – по числу уничтоженных людей даже
близко не сопоставимы с этим. Для середины
XVII
века, это было цифрой, пре­вос­хо­дящей
да­же смертность от эпидемии чумы (в
масштабах одной страны).

И,
наконец, в-седьмых, это французский
император Наполеон Бонапарт. За 10 лет
(1805-1815) он истребил в войнах со всей
Европой четверть населения Франции,
т.е. каждого второго мужчину (число
иностранных жертв не подсчитано). По
техническим возможностям оружия того
вре­мени – это чудовищно много. С его
военной активностью может сравниться
только Тамерлан. Но Бонапарт реабилитировался
перед историей, написав Гражданский
кодекс, который и поныне лежит в основе
всех демократических конституций¹.

В
конечном счете, и возмездие, и политическая
целесообразность в равной мере морально
отвратительны; и никакого нравственного
прогресса по хо­ду истории в этом
вопросе не произошло. Впрочем, по моему
мнению, нравственный прогресс истории
вообще не свойственен.

Другое
дело, что выстраивается чисто рациональное
понимание уникальности и бесценности
каждой человеческой жизни, необходимости
сохранения ее как носителя знаний и
информации, что уже ведет к отвержению
идеи возмездия (по крайней мере, путем
убийства), но пока еще бессильно против
идеи политической целесообразности.
Можно надеяться лишь на то, что процессы
глобализации, радикально понижающие
значимость политических средств
уп­ра­в­ления, приведут к возобладанию
информационных путей упорядочения
жизни, что знание станет дороже власти,
и это снимет с повестки дня проблему
уничтожения людей по политическим
мотивам.

Влияние культуры безопасности жизнедеятельности населения на национальную безопасность.

Преподаватель ОБЖ

В.И. Кирков

В современном мире чрезвычайные ситуации природного, техногенного и социального характера стали объективной реальностью в жизнедеятельности человека.

Эти ситуации постоянно его сопровождают, несут угрозу о жизни, приводят к гибели людей, повреждают и уничтожают материальные и духовные ценности, накопленные человечеством, наносят огромный ущерб окружающей природной среде, обществу и цивилизации.

Последствия чрезвычайных ситуаций

оказывают всё возрастающее влияние на состояние национальной безопасности России. Согласно данным ежегодных государственных докладов «О состоянии защиты населения и территорий Российской Федерации от чрезвычайных ситуаций природного и техногенного характера» В 2020 году количество чрезвычайных ситуаций в нашей стране выросло на 29% по сравнению с прошлым годом. При этом удалось значительно сократить число пострадавших и погибших, увеличив количество спасенных.

В техногенной сфере продолжает сохраняться высокий уровень аварийности.

• Это происходит прежде всего в связи с ростом масштабов и сложности производства и сопутствующего ему большого количества неблагоприятных факторов:
• нерациональное с точки зрения безопасности размещение потенциально опасных объектов на территории страны,

• низкие темпы внедрения ресурсо- и энергосберегающих технологий,
• снижение профессионального уровня работников, низкий уровень трудовой дисциплины и качества труда
• целый ряд других факторов, связанных с отрицательным влиянием на безопасность человека.

В современном мире особое место занимают чрезвычайные ситуации социального характера:

войны, терроризм, похищение людей, наркомания, алкоголизм, курение и др.

Эти ЧС нередко называют «рукотворными», когда причиной происшествия является только человек,

т. е. человеческий фактор составляет 100%.

В настоящее время общая теория безопасности жизнедеятельности достаточно детально проработана и находит своё выражение соответствующих системах безопасности:

личной, коллективной, социальной, общественной, государственной, национальной и международной.

Обеспечение безопасности жизнедеятельности населения России осуществляется в рамках общей системы национальной безопасности.

Под обеспечением безопасности жизнедеятельности населения в условиях ЧС мирного и военного времени понимаются:

• мониторинг и прогнозирование чрезвычайных ситуаций природного, техногенного и социального характера;
• оповещение населения о чрезвычайных ситуациях;
• инженерная защита населения и территорий от чрезвычайных ситуаций;

• радиационная и химическая защита населения;
• эвакуация населения;
• организация аварийно-спасательных и других неотложных работ в зонах чрезвычайных ситуаций, жизнеобеспечения населения, пострадавшего от чрезвычайных ситуаций.

Все эти мероприятия осуществляются государством

Они направлены прежде всего

• на защиту населения страны,
• её материальных и культурных ценностей от чрезвычайных ситуаций,
• на обеспечение безопасности личности, общества и государства, а также национальной безопасности России.

Технический прогресс даёт человеку в руки силы, зачастую соизмеримые с силами природы.

Кроме того, безопасность каждого человека во многом зависит от него самого, от его готовности правильно оценить складывающуюся опасную ситуацию и найти из неё наиболее безопасный выход.

Значительно возросла роль самого человека в целях обеспечения личной безопасности и национальной безопасности России

Необходимо отметить, что с любой опасной ситуацией в процессе жизнедеятельности человек изначально, как правило, встречается один на один и от того, как он поведёт себя в первый момент, какое решение сможет принять и насколько сумеет его реализовать, во многом определяются и последствия опасной ситуации, в первую очередь лично для него, а также для окружающих.

Запомните!

Умение правильно вести себя в различных опасных и чрезвычайных ситуациях определяет защищённость человека от отрицательного воздействия на него фактора риска окружающей среды и характеризует его уровень культуры безопасности жизнедеятельности.

Общую культуру человека в области безопасности жизнедеятельности можно характеризовать как:

• его умения и навыки своевременно и адекватно среагировать на различные опасные и чрезвычайные ситуации природного, техногенного и социального характера,
• найти наиболее безопасный выход из сложившейся ситуации, снизить фактор риска лично для себя и для окружающих.

Общая культура в области безопасности жизнедеятельности ,

предполагает, что человек знает и соблюдает нормы здорового образа жизни, владеет здоровье сберегающими технологиями, обеспечивающими ему сохранение и укрепление здоровья, ответственно относится к сохранению окружающей природной среды как среды обитания человека.

Человек, владеющий общей культурой в области безопасности жизнедеятельности, хорошо знает основные законы и другие нормативно-правовые акты, действующие в нашей стране, и осознанно выполняет их требования в повседневной жизни.

Каждый человек в целях обеспечения личной, общественной и государственной безопасности должен владеть рядом личностных качеств и постоянно стремиться их совершенствовать.

Отметим основные из них.

• Быть постоянно любознательным и стремиться научиться предвидеть возникновение различных опасных ситуаций по их наиболее характерным признакам, а также возможные их последствия для личной безопасности и безопасности окружающих.

• Тренироваться в анализе развития событий при различных опасных ситуациях, уметь объективно оценивать свои возможности, мысленно проигрывать варианты своего поведения в различных опасных и чрезвычайных ситуациях и стремиться находить самый безопасный выход из складывающейся обстановки для себя и окружающих.

• Стремиться регулярно расширять круг своих знаний и умений безопасного поведения в различных жизненных ситуациях, используя для этого ре­комендации специалистов в области безопасности и свой жизненный опыт.
• Постоянно развивать в себе ответственное отношение к сохранению окружающей природной среды, стараться в корне изменить своё отношение к окружающей природной среде.

• Воспитывать у себя ответственное отношение к сохранению и укрепле­нию своего здоровья как индивидуальной, так и общественной ценности, формировать у себя индивидуальную систему здорового образа жизни.

Запомните

Здоровье граждан поддерживает благоприятную демографическую обстановку в стране, увеличивает активную продолжительность жизни населения страны, гарантирует естественную смену поколений с учётом развития цивилизации, а значит, напрямую влияет на обеспечение на­циональной безопасности России.

Национальная безопасность России — не только забота государства о безопасности населения страны, но и забота каждого гражданина России о безопасности личности, общества и государства

Каждый гражданин России должен в полной мере осознать свою ответственность за национальную безопасность нашей Родины.

Необходимо личное осознание ответственности за сохранение своего здоровья как собственной, так и общественной ценности, за сохранение уникальной и неповторимой природной среды России.

Соблюдение и осознанное выполнение законов России в области безопасности и защиты населения — важный фактор стабильности.

Сохранение человечества как вида на Земле от самоуничтожения — это одно из проявлений высшей нравственности , а вы оказались в самых первых рядах перехода к новой системе мышления и психологической ориентации: необходимости поисков сохранения человечества как вида на Земле и сохранения окружающей природной среды от деятельности человека.

Контрольные вопросы.

• Что понимают под обеспечением безопасности жизнедеятельности населения в условиях ЧС мирного и военного времени понимаются?
• Что предполагает Общая культура в области безопасности жизнедеятельности ?

Домашнее задание.

• П.п. 1.4.
• Письменно в тетраде ответить на контрольные вопросы в конце п.п.

О сущности государства, о его безопасности от внутренних и внешних угроз, о природе независимости государств размышляли мыслители еще периода Античности. Эти феномены известны человечеству более двух с половиной тысяч лет. Общеизвестно, что государственный суверенитет – это независимость публичной власти в рамках территории своего государства и на международной арене.

С суверенитетом обычно связывают независимость территориальную, политическую, экономическую, военную и культурную. И в условиях интенсивно нарастающей глобализации, государство должно обеспечивать не только безопасность своих границ, но и безопасность информационного и культурного пространства. Именно в этой среде сохраняется и развивается идентичность народа. Но без помощи государства в деле сохранения духовной и материальной культуры в современных условиях не обойтись, так как данная сфера не является самоокупаемой, рентабельной. А ведь история, культура и язык – это своеобразное смысловое поле борьбы различных национальных и государственных систем.

Интересна, в этой связи, позиция В.С. Малахова. Он считает, что «национальная культура возможна в условиях надэтнического и надклассового пространства коммуникации» (4, с. 87), поэтому только национальное государство, создавая, определенные условия, может защитить национальную культуру. Они становятся неделимы, так как «национальное государство предполагает совпадение политических и культурных границ» (4, с. 87).

Примечательно, что в последнее время политики стали обращать внимание на защиту духовно-нравственных ценностей, духовности. Но детально проработанного документа стратегического планирования в области культурной безопасности пока нет, такой нормативно-правовой акт как Основы законодательства Российской Федерации о культуре, уже не отвечает современным вызовам и угрозам в области культуры, ведь с момента его принятия прошло уже более пятнадцати лет. Этот факт толкает исследователей в области обеспечения национальной безопасности по-своему интерпретировать такие базовые, как с теоретической, так и с практической точек зрения, понятия, как: культурная (духовная, цивилизационная, идеологическая) безопасность, культурный суверенитет, российская идентичность. Эта проблематика отражается в работах М.Ю. Зеленкова, А.В. Костиной, С.Ф. Черняховского, А.А. Мишучкова, А.С. Яненко и др.

И, если мы считаем необходимым решать вопрос об укреплении культурного суверенитета в рамках обеспечения духовной безопасности, то мы должны определиться с терминологией.

Законодатель в п. 79 Стратегии национальной безопасности 2015 года (далее – Стратегия) считает, что основными угрозами национальной безопасности в области культуры являются «размывание традиционных духовно-нравственных ценностей и ослабление единства многонационального народа путем внешней и внутренней культурной и информационной экспансии, пропаганды вседозволенности и насилия, расовой, национальной, религиозной нетерпимости, а также снижение роли русского языка в мире, попытки фальсификации российской и мировой истории, противоправные посягательства на объекты культуры» (5).

Но в чем конкретно заключается опасность вымывания духовно-нравственных ценностей? Дело в том, что именно они составляют фундамент духовной культуры конкретной цивилизации и, деформируясь, безвозвратно меняют облик современного российского общества. А защищая культурные ценности, мы, напротив, обеспечиваем безопасность российской идентичности, того, что делает нас сознательными гражданами своей страны, ответственными за ее развитие и будущее.

Итак, укрепление российской идентичность для законодателя является одной из важнейшим составляющих обеспечения национальной безопасности. И понятно почему. Идентичность, по мнению А.А. Мишучкова, можно охарактеризовать как «сложную интегративную характеристику общественного и личного сознания, включающую в себя функционально связанные взаимодействующие элементы: систему социокультурных кодов цивилизации (символов, ценностей, идейных установок), культурно-историческую память, сакральность (абсолютность) и подлинность культурных смыслов цивилизации, систему ритуалов, эмоционально-ценностное чувство принадлежности к цивилизационной общности» (3). Явно прослеживается мысль, что идентичность является фундаментом цивилизации.

Согласно п. 6 Стратегии, «национальная безопасность включает в себя оборону и все виды безопасности, предусмотренные Конституцией Российской Федерации и законодательством Российской Федерации, прежде всего государственную, общественную, информационную, экологическую, экономическую, транспортную, энергетическую безопасности, безопасность личности» (5). Как видно, законодатель прямо не выделяет культурную или духовную безопасность, так как указанный перечень видов национальной безопасности является закрытым. Однако далее в Стратегии законодатель отмечает, что сохранение и развитие культуры, традиционных духовно-нравственных ценностей – это национальный интерес на долгосрочную перспективу. Кроме того, культура, согласно п. 31 Стратегии является стратегическим национальным приоритетом, то есть одним из важнейших направлений обеспечения национальной безопасности.

Исходя из внутренней логики построения Стратегии, содержание обеспечения конкретного приоритета раскрывается в отдельном подразделе VI раздела, который называется «культура». Именно в нем перечисляются стратегические цели обеспечения национальной безопасности в области культуры, угрозы в области культуры, а также указаны факторы влияния, которые способствуют укреплению национальной безопасности в области культуры.

Именно в п. 82 Стратегии подчеркивается необходимость обеспечения культурного суверенитета государства. И хоть легальная дефиниция данного понятия отсутствует, законодатель перечисляет посредством чего его обеспечение достигается, а именно: «принятия мер по защите российского общества от внешней идейно-ценностной экспансии и деструктивного информационно-психологического воздействия, осуществления контроля в информационной сфере и недопущения распространения продукции экстремистского содержания, пропаганды насилия, расовой, религиозной и межнациональной нетерпимости» (5).

Примечательно, что законодатель в прежней Стратегии национальной безопасности, принятой в 2009 году, вообще не использовал термин «культурный суверенитет», а также не считал культуру национальным интересом на долгосрочную перспективу (как, впрочем, и экологию, здравоохранение и др.) и «основным приоритетом национальной безопасности» (6). Культура была перечислена в ряду других (неосновных, по логике вещей) приоритетов. Безусловно, что не может быть основных и неосновных приоритетов, иначе, они бы так и не назывались. Приоритет – это всегда нечто первостепенное, важнейшее. Это несоответствие было устранено в 2015 году в новой Стратегии национальной безопасности в п. 31, где приоритеты просто перечислены. Таким образом, считает А.В. Шободоева, «между приоритетами и интересами наблюдается глубокая взаимозависимость, так как приоритеты РФ во многом обусловлены ясностью определения национальных интересов» (7, с. 38).

Итак, попытки подорвать суверенитет сегодня уже не связывают только с прямой военной агрессией предполагаемого противника, но взятие под контроль информационной и культурной сферы общества можно считать прямой угрозой национальной безопасности в целом. Поэтому перед обществом и государством стоит очень важная цель: сохранение самоидентичности, фундамента культуры. Кризисы, скажем, в экономике, на наш взгляд, не так опасны, и их последствия не являются необратимыми, в отличие от культурного кризиса, когда граждане теряют общие цели, ценностные ориентации, ведь на сегодняшний день «роль идеологии, религии, культуры становится определяющей» (2). Кроме того, по мнению М.Ю. Зеленкова, в сфере обеспечения безопасности культуры необходимо «качественно улучшить взаимодействие институтов гражданского общества, общественных объединений, основных религиозных конфессий с органами государственной власти» (1).

Список использованной литературы

.1            Зеленков М.Ю. Духовая безопасность Российской Федерации: проблемы и пути решения [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://zelenkov.ucoz.ru/publ/dukhovnaja_bezopasnost_rossijskoj_federacii_problemy_i_puti_reshenija/1… (дата обращения 17.09.2018)

.2            Костина А.В. Обеспечение национальной безопасности как основная функция культуры [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://cyberleninka.ru/article/n/obespechenie-natsionalnoy-bezopasnosti-kak-osnovnaya-funktsiya-kul… (дата обращения 17.09.2018)

.3            Мишучков А.А. Цивилизационная идентичность в системе общенациональной безопасности России [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://cyberleninka.ru/article/n/tsivilizatsionnaya-identichnost-v-sisteme-obschenatsionalnoy-bezop… (дата обращения 17.09.2018)

.4            Малахов В.С. Национальное государство, национальная культура и культурный суверенитет / В.С. Малахов // Вопросы философии. – 2011. – № 9. – С. 87–94.

.5            О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации : указ Президента РФ от 31 декабря 2015 г. № 683 // СЗ РФ. – 2016. – № 1 (ч. II). – Ст. 212.

.6            Стратегия национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года : указ Президента РФ от 12 мая 2009 г. № 537 // СЗ РФ. – 2009. – 18 мая. – № 20. – С. 2444.

.7            Теория национальной безопасности Российской Федерации: учебник: в 2 ч. / А.В. Шободоева. – Иркутск: Изд-во БГУ, 2017. – Ч. 1 : Основные проблемы. – 176 с.   

Анна РОЖКОВА, г. Иркутск

О культурном суверенитете России сегодня, в условиях непрекращающихся санкций и ультиматумов, нужно говорить громко, внятно и ответственно. Почему? Об этом пойдет речь далее. Но вначале – о сути самого термина.

Понятие «культурный суверенитет Российской Федерации»впервые было закреплено в Стратегии национальной безопасности РФ (2015) как фактор, способствующий «укреплению национальной безопасности в области культуры». Указан и механизм его обеспечения: «принятие мер по защите российского общества от внешней идейно-ценностной экспансии и деструктивного информационно-психологического воздействия»[1].

Следует подчеркнуть, что культурный суверенитет – это не только составная часть, но и необходимое условие обеспечения государственного суверенитета.

Триада «суверенитет – идентичность – безопасность» –  краеугольный камень любой государственности, неприкосновенная «пограничная полоса», защищающая национальные государства от трансграничной экспансии со стороны глобальных центров управления во главе с «мировым гегемоном» в лице США. Можно с уверенностью предположить, что в условиях кризиса современного миропорядка, чреватого реальным «столкновением цивилизаций» по сценарию С. Хантингтона, роль культурного фактора в обеспечении государственного суверенитета и национальной безопасности будет неуклонно возрастать, так как именно культуре принадлежит роль хранительницы цивилизационного кода нации, ее ценностного базиса.

Наиболее глубинным основанием культурного суверенитета нации является историческая память. На их органичную взаимосвязь указывал еще Н. А. Бердяев: «Благородство всякой истинной культуры определяется тем, что культура есть культ предков, почитание могил и памятников, связь сынов с отцами. Культура всегда гордится <…> неразрывной связью с великим прошлым. Культура, подобно Церкви, более всего дорожит своей преемственностью»[2].

Благодаря решениям президента В. В. Путина и инициативам министра культуры В. Р. Мединского удалось преодолеть узковедомственный, утилитарный, отраслевой подход к культуре и перейти к новой, национально ответственной и ценностно ориентированной модели государственной культурной политики[3]. Впервые за весь постсоветский период была сформулирована ее высокая историческая миссия, в соответствии с которой «государственная культурная политика признается неотъемлемой частью стратегии национальной безопасности», «гарантом территориальной целостности страны», а сама культура «возводится в ранг национальных приоритетов»[4].

На значимость культурного суверенитета со всей отчетливостью указал, выступая на одном из расширенных заседаний Совета по культуре и искусству, Президент РФ В. В. Путин: «Мы все понимаем ту огромную роль, которую играет культура в развитии России, в укреплении ее авторитета, влияния в мире, да и в сохранении целостности нашего государства и национального суверенитета. Потому что если нет культуры, то непонятно вообще, что такое суверенитет, и непонятно тогда, за что бороться»[5]. По существу, здесь в заостренной форме утверждается основополагающая роль культуры в обеспечении национального суверенитета.

Эту мысль президент вновь подчеркнул в своем недавнем Послании Федеральному собранию от 20 февраля 2019 г., суть которой в том, что «без суверенитета нет России».

По мере того как западная массовая культура, сращиваясь с крупным бизнесом, вырождается в индустрию развлечений и «экономику удовольствий», а просветительская модель культурного развития окончательно вытесняется потребительски-досуговой моделью, у духовно и нравственно здоровых сил человечества возникает настоятельная потребность в иной культурной стратегии. Такой стратегии, которая не сопровождалась бы губительным нравственным регрессом, циничным торжеством низменных животных инстинктов, полным разрушением «Божественного замысла о мире», как мыслили наши великие предшественники миссию Человека на Земле.

Поэтому вполне закономерно, что культура все чаще становится сферой информационно-психологического противоборства, «вторжения без оружия», как говорили еще в советские годы. Не случайно западные лидеры неоднократно признавали, что холодную войну с Россией выиграла западная рок-культура.

Сегодня организаторы информационно-психологических войн нового поколения – ментальных войн, «войн памяти» – инициируют не только фальсификацию истории, но и фальсификацию культурных ценностей. В условиях распространения низкопробных «суррогатов» массовой культуры, скроенных по лекалам западных стандартов потребления, подобный «фальсификат становится не только подделкой подлинной ценности, он вытесняет последнюю и становится даже более востребованным…»[6].

Общепризнанно, что глобальным производителем культурных фальсификатов являются США. Результатом многолетней американской политики «культурного империализма» является то, что отечественные и зарубежные ученые называют всеобщей «калифорнизацией» и «макдональдизацией» мира, культурой «тотального усреднения» личности[7].

Важно также подчеркнуть, что культурный суверенитет нации обеспечивается не только степенью ее защищенности от внешней идейно-ценностной экспансии, но и духовной крепостью внутреннего культурного пространства. И здесь, к сожалению, есть свои уязвимые «бреши» – то, что писатель Юрий Поляков метко окрестил когда-то «отчизнофобией за казенный счет».

К сожалению, сегодняшний теле- и радиоэфир (в том числе и центральные каналы) заполнен бессмысленными и навязчивыми «хитами», ставшими прибыльным бизнесом для ограниченного круга «творцов», их хищноватых продюсеров и проворных промоутеров. Коммерческий фактор активно препятствует формированию нового общенационального музыкально-песенного репертуара патриотической, военно-исторической тематики.

Как говорил когда-то, еще в дореволюционный период своего творчества В. Маяковский, «улица корчится безъязыкая – ей нечем кричать и разговаривать». Сегодня у этой многомиллионной народной «улицы» нет и настоящего песенного «языка». Ведь невозможно себе представить наших соотечественников, собравшихся за дружеским столом, в походе у костра или в туристическом автобусе, исполняющими вместо задушевной песни абсолютно чуждый национальной мелодике «коллективный рэп».

Еще один культурный «фальсификат» постмодернистской выделки – бесконечные «ремейки» классических кинофильмов и литературных экранизаций, псевдоповторы выдающихся произведений советского искусства и образов исполнителей прошлых лет, превращающиеся в уродливые подделки, кощунственные, нередко оскорбительные пародии, разрушающие фонд общенациональной культурной памяти.

Неспособность создать нечто новое и оригинальное, равнозначное по силе духовно-эстетического воздействия прежним образцам, подменяется массовым засильем фальсификатов. При этом малоталантливая, но агрессивная поп-культура, вытесняя подлинную культуру, ослабляет духовно-творческий потенциал нации, ее нравственный иммунитет, а следовательно, и суверенитет.

Сегодня государство в лице Министерства культуры РФ оставляет за собой право не оказывать финансовой поддержки «творческим» проектам, порочащим собственное государство в угоду «западным партнерам». Это следует признать серьезным завоеванием в пользу суверенной культурной политики государства. Ведь чтобы понять масштаб духовной болезни некоторых «творцов», достаточно перечислить «говорящие» названия ряда признанных Западом «киношедевров», претендующих на якобы глубокие, «метафорические» обобщения: «Теснота» и «Кислота».

Именно такой видится Родина нашим «отчизнофобам» – духовным братьям многочисленных русофобов зарубежного покроя. Некоторые из них действительно талантливы, но, к сожалению, желание во что бы то ни стало понравиться «цивилизованному Западу», засветиться на престижных международных конкурсах – намного сильнее. Тем более, что у некоторых из них там есть «запасная Родина» – так, на всякий случай…

«С кем вы, мастера культуры?» – вопрошал когда-то прямодушный и мудрый Горький. «Зачем вы, мастера культуры? Почем вы, мастера культуры?» – как всегда прицельно и едко, развивая горьковский посыл, бьет по мишеням Юрий Поляков.

На этом фоне недавнее публичное заявление Дмитрия Быкова, претендующего, как и проворовавшийся, к несчастью, «гениальный» режиссер К. Богомолов, на роль нового «властителя дум», шокировало всякого честного человека в России не только своим цинизмом. Стремление нравственно реабилитировать законченного предателя генерала Власова и внести его в реестр «замечательных людей» – это еще и провокационный вызов нашей исторической памяти. Это, кроме всего прочего, и заведомый репутационный удар по моральному престижу издательства «Молодая гвардия» и авторитету действующей еще со времен М. Горького серии «ЖЗЛ». Но следует со всей ответственностью заявить: никакой коммерческий успех предполагаемого «сенсационного» издания не может быть нравственно и общественно оправдан. Общеизвестно, что в русском языке слово «замечательный» носит сугубо позитивный смысл. Поэтому публикацию в серии «Жизнь замечательных людей» опуса о ненавидимом народом предателе иначе как «ментальной диверсией» в духе «войн памяти», только уже развязанной не извне, а изнутри страны, не назовешь. Впрочем, изощренному стилисту Д. Быкову, обласканному, вопреки мнению огромной читательской аудитории, очередной престижной литературной премией, это, по всей видимости, только на руку. Ведь быть одним из лидеров «пятой колонны» в российской культуре в глазах Запада – весьма престижно и даже почетно. По всей видимости, страстно ожидаемые дивиденды не заставят себя долго ждать…

Президент России В. В. Путин неоднократно отмечал, что сфера культуры находится на переднем крае идеологического, информационно-психологического противоборства и глобальной конкурентной борьбы. Так, в ходе одной из встреч с представителями общественности по вопросам патриотического воспитания молодежи он подчеркивал: «Как показывает наш собственный исторический опыт, культурное самосознание, духовные, нравственные ценности, ценностные коды – это сфера жесткой конкуренции, порой объект открытого информационного противоборства, хорошо срежиссированной пропагандистской атаки <…> Это как минимум одна из форм конкурентной борьбы»[8].

Подмена ценностей и смыслов – главное информационно-психологическое оружие, направленное против российской культуры в глобальной информационной войне против России. Российское военно-историческое общество осознает эту опасность в полной мере и ведет с ней решительную борьбу. Единая стратегия Министерства культуры РФ и РВИО как авторитетной общественно-государственной организации даёт свои позитивные результаты. На системной основе проходят научные конференции и круглые столы, посвящённые противодействию искажению истории Великой Отечественной войны. Значительное внимание уделяется мемориализации мест, связанных с именами выдающихся полководцев и героических защитников Родины, объектам историко-культурного наследия. Одним из приоритетов в деятельности региональных и муниципальных отделений Российского военно-исторического общества было и остаётся патриотическое воспитание детей и молодёжи.

Важнейшей функцией культуры является защита цивилизационного, ментального кода нации. В условиях мирового гуманитарного кризиса   культура становится оружием духовной обороны. В этих условиях фальсификация истории Отечества, традиционных культурных ценностей и смыслов должна рассматриваться как серьезная и непосредственная угроза национальной безопасности. Этой отнюдь не мифической угрозе должен быть поставлен надежный общественный заслон.

---

[1] Указ Президента РФ от 31 декабря 2015 года №685 «О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации».  С. 39.

[2] Бердяев Н.А. Философия неравенства. М., 2012. С. 271.

[3] Стратегия государственной культурной политики на период до 2030 года. Утверждена распоряжением Правительства РФ от 29 февраля 2016 г. № 326.

[4] Основы государственной культурной политики. Утверждены Указом Президента РФ от 24 декабря 2014 г. №808. Стратегия государственной культурной политики на период до 2030 года. Утверждена распоряжением Правительства РФ от 29 февраля 2016 г. № 326. С.5.

[5] Выступление В.В. Путина на расширенном заседании президиума Совета по культуре и искусству. 3 февраля 2014 года, г. Псков.

[6] Сараф М.Я. Безопасность национально-культурного пространства – необходимое условие устойчивого развития // Информационные войны. 2010. № 3 (15). С.96.

[7] Филимонов Г. Культурно-информационные механизмы внешней политики США. М., 2012. С. 76.

[8] Встреча с представителями общественности по вопросам патриотического воспитания молодежи 12 сентября 2012 года, г. Краснодар.

---

О. Е. Воронова, член Общественной палаты Российской Федерации, доктор филологических наук, профессор кафедры журналистики Рязанского государственного университета имени С. А. Есенина, член Российского военно-исторического общества

Обложка: https://www.livejournal.com/