Почему рассказ называется любовь захар прилепин

ВАКУУМ БОРИСА КОРЧЕВНИКОВА

На мой текст, где я предлагал представителям «правой», «белой» идеи мирно жить в одной стране, написал весьма эмоциональный ответ телеведущий Борис Корчевников, суть которого сводится к следующему: никакого перемирия сторонникам «социализма» быть не может в принципе.

Далее Борис не менее эмоционально оспаривает мою фразу о том, что в советской культуре имела место преемственность.

Он пишет: «Что?!?»

Он пишет: «Все приведённые примеры — воскрешенные советской пропагандой имена Александра Невского, Дмитрия Донского, Ивана Грозного и прочих — это оттого, что за первые 20 лет выкорчевывания прежней страны «советское» ничего «советского» не предложило. Вакуум».

Итак, рассмотрим, как «советское» ничего «советского» не предложило.

Я просто приведу список лучших советских книг из «Литературной газеты» за 1937 год, которые были написаны в первые 20 лет советской власти – а верней, даже в первые 17 – потому что до 1920 года шла Гражданская война, и было не до этого. Итак.

1-2.“Тихий Дон” и “Поднятая целина” Шолохова

3-4. “Разгром” и “Последний из удэге” Фадеева

5. “Железный поток” Серафимовича

6. “Как закалялась сталь” Островского

7. «Белеет парус одинокий» Катаева

8-9. «12 стульев» и «Золотой телёнок» Ильфа и Петрова

10. “Дорога на Океан” Леонова

11. “Бронепоезд 14—69” Всеволода Иванова

12. «Пётр Первый» Алексея Толстого

13. «Цусима» Новикова-Прибоя

14. «Пушкин» Тынянова

15. «Разин Степан» Чапыгина

16. «Капитальный ремонт» Соболева

19. «Кара-Бугаз» Паустовского

20. «Педагогическая поэма» Макаренко

21. «Зависть» и «Три толстяка» Олеши

22. рассказы Зощенко

23. повести и рассказы Андрея Платонова.

24. «Города и годы» Федина

25. “Чапаев” Фурманова

Вскоре появится роман «Два капитана» Вениамина Каверина.

Обычно в ответ на подобные списки наши рассерженные националисты пишут про «плевать на вашу жидовскую советскую литературу», но тут, увы, засада. Евреев в приведённом всего два – соавтор Петрова Ильф, и собственно Каверин. Главные книги советской литературы написали русские люди.

Все эти книги написаны, подчёркиваю, до «правого» сталинского поворота.

Назвать эти невероятные свершения – «вакуум», — ну, не просто перебор. Это ложь.

Можем ли мы составить равноценный список в качестве отчёта за минувшие 20 лет?

Нет.

Причём мы ещё не перечислили невероятный поэтический взрыв той же эпохи: «Двенадцать» и «Скифы» Блока, революционные поэмы и «Анна Снегина» Есенина, а так же: Маяковский, Луговской, Борис Корнилов, Павел Васильев, молодой Симонов, молодой Твардовский, будущее поколение великих фронтовиков: Наровчатов, Исаковский, Луконин — тоже, к слову, русские люди, принявшие революцию, написавшие о том классические стихи и поэмы.

Идём дальше.

Ещё раз воспроизводим цитату.

«Все приведённые примеры — воскрешенные советской пропагандой имена Александра Невского, Дмитрия Донского, Ивана Грозного и прочих — это оттого, что за первые 20 лет выкорчевывания прежней страны «советское» ничего «советского» не предложило. Вакуум. Пришлось достать убранные на антресоли святых и героев».

Рассказываем, Борис, только малую часть того, что было «выкорчевано» в жанре исторического романа в те же самые плюс-минус 20 лет, — в основном, до того, пока Сталин не «достал с антресолей».

1-3.Юрий Тынянов «Кюхля» (1925), «Подпоручик Киже» (1927), «Смерть Вазир-Мухтара» (1928), «Пушкин» (1936, ч. 1 и 2);

4. Новиков-Прибой «Цусима» (1932-1935);

5-6.Георгий Шторм «Повесть о Болотникове» (1930), «Ломоносов» (1930);

7-8.Валентин Костылёв «Жрецы» (1937) об эпохе Елизаветы Петровны, «Козьма Минин» (1939);

9.Бородин «Дмитрий Донской» (1934-1940);

10. Сергеев-Ценский «Севастопольская страда» (1937—1939), посвящённая обороне Севастополя в 1854—1855 годах.

Есть ли у нас, извлечённых ныне из большевистского вакуума, соразмерное количество написанных в минувшие 20 лет замечательных исторических романов?

Нет.

Идём дальше.

Борис пишет: «Культуру изнасиловали малевичами, который показательно разбивал античные и классические статуи в Академии художеств — видимо тоже из чувства горячей преемственности».

Здесь я просто приведу список советских «малевичей» — крупнейших живописцев, чьи работы узнает любой более менее образованный человек. Классические их работы тоже приходятся в основном на те годы, когда «культуру изнасиловали малевичами».

Итак: Александр Дейнека, Александр Герасимов, Борис Иогансон, Сергей Герасимов, Митрофан Греков, Козьма Петров-Водкин, Игорь Грабарь, Александр Лактионов, Дмитрий Налбандян, Георгий Нисский, Михаил Нестеров, Юрий Пименов, Аркадий Пластов, Владимир Серов, Анатолий Ян-Кравченко, Михаил Авилов, Фёдор Богородский.

Забейте в поисковик десяток-другой приведённых ниже работ, уверяю вас, вы будете ошарашены и вознаграждены.

Греков «Тачанка» (1925) и «Трубачи Первой Конной» (1934).

Иогансон «Рабфак идёт» (1926).

Богородский «Беспризорные» (1926) и «Матросы в засаде» (1927).

Петров-Водкин «Смерть комиссара» (1928).

Юон «Конец зимы» (1929) и «Парад на Красной площади 7 ноября 1941 года» (1941).

Грабарь «Светлана» (1933).

Нестеров «Потрет скульптора Шадра» (1934).

«Новая Москва» Пименова (1937).

Дейнека «Будущие лётчики» (1938).

Пластов «Купание коней» (1938).

«Прорыв польского фронта» (1927) Авилова, и его же классическая «Поединок Пересвета с Челубеем» (1943).

Исторические работы Лансере и Павла Корина.

Я, к слову, могу ещё два раза по столько перечислить шедевров первых двадцати лет после революции.

Это был беспрецедентный расцвет. Не «культуру изнасиловали малевичами», а, настаиваю, беспрецедентный расцвет живописи. Тоже, к слову, титульный народ постарался по большей части. И даже Иогансон вовсе не еврей.

В минувшие 30 лет мы в сфере живописи, увы, упали на несколько порядков ниже, в сравнении с тем, что происходило тогда.

Говоря о скульпторах, назовём имя, конечно же, Веры Мухиной. «Рабочий и колхозница» (1937).

В конце 30-х начинает работать Евгений Вучетич, создав в течение нескольких лет портретные бюсты Суворова, Кутузова, Багратиона и Дениса Давыдова.

Музыка?

В конце 20-х начинает работать Шостакович, гений, сын поляка и русской.

Пишет симфонии «Симфоническое посвящение Октябрю» и Первомайская», оперу «Леди Макбет Мценского уезда» по повести Лескова, в 1937 году – великую Пятую симфонию, восхитившую, к слову, Сталина.

Шостаковича у нас сегодня нет.

Тогда же работает Александр Васильевич Александров, гений, создавший сильнейший в мире хор, и написавший ряд блистательных песен, посвящённых Красной армии, в том числе «Непобедимая и легендарная».

Александрова у нас сегодня — нет.

Тогда же работает Исаак Дунаевский, ещё один гений, его песни звучат в фильмах «Весёлые ребята» (1934), «Цирк» (1936), «Волга-Волга» (1938) – и мы до сих пор их знаем наизусть, и уверены, что «Ой, цветёт калина» или «Каким ты был, таким ты и остался» — это народные песни.

Тогда же работают братья Покрасс, чьи песни и без малого сто лет спустя – на слуху у всей страны.

Тогда же приходят в музыку Никита Богословский, Василий Соловьёв-Седой, Тихон Хренников, Анатолий Новиков – кстати, русские всё мужики, и тоже с явными признаками гениальности.

Наконец, в 30-е ещё один непомерный гений – Георгий Свиридов пишет концерт для фортепиано № 1 и Симфонию № 1 (1937).

Это «вакуум»? Да вы смеётесь, что ли?

А советское кино? Советский кинематограф в 20-е и 30-е – один из ведущих в мире, прорывной, потрясающий. Даже не буду начинать перечисление, а то затянется.

Эх, друзья, друзья.

Зачем же вы так – о своём собственном, говорю, русском народе? О великих его удачах и победах?

О невероятном прорыве в первую очередь русской нации, и, более того, русского простонародья?

Обычно это бывает так: человек, знакомящийся со мной, вдруг начинает добродушно, но чуть хитро улыбаться, как будто знает обо мне что-то такое, что не известно никому или известно очень ограниченному кругу лиц. «Меня не проведешь, мы тут справочку навели», – примерно такой вид у человека. И он, не убирая улыбки с лица, со знанием дела задает вопрос: слушайте, а почему вы назвали себя Захаром?

Как воспитанный человек я не могу сказать вопрошающему то, о чем уже написал здесь выше: что примерно три или четыре тысячи раз я отвечал на этот вопрос, причем происходило это публично, примерно в ста телепрограммах, в трехстах радиопередачах, в тысячи моих интервью для газет и журналов. И в паре своих книг я тоже об этом сообщил.

Удивительна, однако, во всей этой истории не моя привычка из раза в раз честно объясняться. Несколько озадачивает то, что вполне, казалось бы, образованные люди смотрят на сам факт наличия псевдонима как на нечто из ряда вон выходящее.

Но, друзья мои, я, к примеру, учился и долгое время жил в городе, который назывался Горький. Имя город получил в честь величайшего мирового писателя, который подписывал свои книги – Максим Горький. Звали его на самом деле Алексей Пешков.

Я читал много текстов Горького и, к слову сказать, не помню ни одного его интервью, где у него спрашивают: «Слушайте, а почему вы Максим, вы же Алексей! Да и фамилия у вас другая. Вы что-то скрываете?»

Для образованных людей той эпохи наличие псевдонима у литератора было вещью обыденной. Русский дворянин, поэт, писатель, философ Андрей Белый – на самом деле Борис Николаевич Бугаев. Сын русского портного и русской крестьянки поэт, писатель Федор Соллогуб – на самом деле Федор Кузьмич Тетерников, верней Тютюнников (отец Сологуба был внебрачным сыном дворянина). Польский шляхтич по отцовской линии и русак, внук коллежского секретаря по материнской писатель Александр Грин – на самом деле Александр Стефанович Гриневский. У поэтического кумира начала века Игоря Северянина, родившегося в семье офицера-аристократа, настоящая фамилия была – Лотарев.

Автор романа «Живые и мертвые» и стихотворения «Жди меня» Константин Симонов – тоже никакой не Константин, а Кирилл Симонов. Он был бесстрашным военкором, близко общался со Сталиным, заработал четыре Сталинские премии, с Брежневым так вообще пил порой ночь напролет. Симонов оставил очень серьезные и глубокие мемуары, но нигде там не написано, как однажды Сталин, нацелившись в Симонова своей дымящейся трубкой, вдруг с характерным, наводящим ужас акцентом спросил: «А почему товарищ Симонов вдруг решил поменять себе имя?»

Почему не написано? Потому что этого не было и быть не могло.

Во-первых, Сталин был начитанным и образованным человеком. Во-вторых, он сам носил другую фамилию, равно как Ленин или Троцкий. Все они были не просто профессиональными революционерами, но и пишущими людьми и псевдонимы выбирали себе не только из конспирации, но и в силу определенной русской литературной и журналистской традиции. Потому что началось все это, естественно, не с Максима Горького, а куда раньше.

Скажем, современник Пушкина писатель, декабрист и блистательный воин Александр Александрович Бестужев подписывал свои тексты – Марлинский. В западной литературе – та же самая история.

Когда Максим Горький выбирал себе псевдоним, он мог назваться поначалу не Горький, а Горемыка – это подошло бы его ранней прозе больше. Но, видимо, юный Алексей Пешков ознакомился с текущей литературной ситуацией и выяснил, что на тот момент у нас писали тринадцать сочинителей под псевдонимом Горемыка, в основном литераторы-народники.

Может, оно и к лучшему, что Пешков сделал иной выбор, иначе Нижний Новгород назывался бы долгое время – город Горемыка. Вообразите себе объявление в поезде: «Железнодорожный вокзал Горемыка. Станция конечная!» Выходить не захотелось бы.

Помимо литературной истории у псевдонимов есть еще и другая – музыкальная. Поэтому едва ли открою какой-то секрет, если сообщу, что отца русского панк-рока, лидера группы «Гражданская оборона» Егора Летова звали на самом деле Игорь. Что культовый рэп и рок-музыкант, фронтен группы «25/17» Андрей Бледный – на самом деле уроженец Омска Андрей Позднухов. Что молодой, но тоже имеющий уже статус культового рэпер Хаски – это Дмитрий Кузнецов из Улан-Удэ. Что уроженец Криворожской области Типси Тип – это Алексей Антипов. Что, продолжим, нижегородский рок-бард Полковник никаким Полковником не был и звали его Алексей Хрынов. Что Чиж, уроженец города Дзержинска Горьковской тогда еще области, не птица, а великий русский блюзмен Сергей Чиграков.

Есть, наконец, и четвертая составляющая у истории с псевдонимами – помимо литературной, революционной, журналистской, музыкальной. А именно: военная. Имеющие уже полумифический статус, вошедшие в песни и в книги Арсен Павлов и Михаил Толстых известны миллионам под своими позывными – Моторола и Гиви.

С Гиви мы были просто знакомы, а с Моторолой дружили. И я вам скажу, что Арсена все, а не только однополчане, называли Мотор, а близкие – Мотик. И я точно не могу себе представить, чтобы кто-то у него спросил: слушай, а что ты Мотор, Мотик, ты же Арсен!

Есть и другие примеры, но этих, думаю, достаточно.

Что до меня, то, ни в коем случае не сопоставляя себя ни с кем из вышеназванных, хочу в очередной раз объясниться. По паспорту я Евгений Николаевич Прилепин, сын Николая Семеновича Прилепина и Татьяны Николаевны Нисифоровой. Крещен был как Евгений.

Прадеда моего звали Захар Петрович Прилепин. В советские годы имя Захар было крайне редким, и оттого оно меня с самых ранних лет удивляло своим непривычным звучанием. Да и не только меня: одноклассники и друзья моего отца тоже называли его Захаром; я это слышал в детстве, был удивлен и, более того, очарован.

Поэтому, когда я работал в ОМОНе и ездил в командировки на Кавказ, я немедленно взял себе позывной Захар. Поэтому, когда я был оппозиционером и нацболом, я подписывал свои статьи в революционной «Лимонке» – Захар. Поэтому, когда я создал свою музыкальную группу и начал петь и сочинять песни, я тоже пел их и сочинял как Захар. Поэтому сейчас на Донбассе, где я служу заместителем командира батальона спецназа, у меня тоже позывной Захар. Поэтому на обложке моих 17 книг (и десятков их переводов на мировые языки) значится «Захар Прилепин».

Я привык к этому имени, и меня все зовут Захаром, помимо детей, которые зовут меня «папа», матери, которая зовет меня «сын», и жены, которая не скажу как меня зовет.

В основе всей этой истории русская литература, русские революционеры, русская музыка и русские полевые командиры. Ничего сложного и ничего нового. Это вообще не стоит вопросов. Но если меня спросят еще раз – я отвечу, мне не сложно. Только не знаю, с какого места начать – с Горького, с Джугашвили или с Моторолы.

Впрочем, когда меня сегодня с утра спросил младший сын, который занимается футболом, отчего на поле пацаны во время тренировок или игры всегда зовут друг друга по прозвищам, когда есть имена, я вспомнил другой ответ.

Кажется, эта привычка уходит в древнейшие времена, когда охотники и бойцы брали себе второе имя, чтоб отвести удар и спастись, пока демоны ищут не его, а кого-то другого. Кажется, в этом тоже что-то есть.