Погода стояла серенькая унылая что называется промозглая сочинение по тексту

Обновлено: 10.01.2023

Какую роль в жизни человека играет семья? Можно ли утверждать, что семья является источником сил для человека? Именно эти вопросы возникают при чтении текста Чингиза Айтматова.

Авторская позиция заключается в следующем: в семье человек живёт в окружении родных, которые друг друга поддерживают, любят, ценят, берегут. Семья – это источник сил для человека, когда на него обрушиваются жизненные невзгоды. И горе, и радость лучше всего переживать в семье, вместе с родными и любимыми.

Мне близка позиция автора. Действительно, в семье нас окружают близкие люди, готовые выслушать нас, разделить с нами печали и радости, оказать нравственную поддержку, прийти на помощь в любую минуту.

В заключение хочу подчеркнуть, что нужно ценить семью, понимать, что она играет ведущую роль в судьбе любого человека.

(1)Конец лета и начало осени 1952 года вспоминал Едигей с особым чувством былого счастья. (2)После той страшной жары, от которой даже ящерицы прибегали на порог жилья, спасаясь от солнца, погода внезапно изменилась уже в середине августа. (3)Схлынула вдруг нестерпимая жара, и постепенно стала прибывать прохлада, по крайней мере по ночам можно было уже спокойно спать.

(4)Поистине отрадная пора стояла в том году в конце лета и начале осени.

(5)Дожди в степях — редкое явление. (б)Каждый дождь можно запомнить надолго.

(7)Но тот дождь запомнил Едигей на всю жизнь. (8)Сначала заволокло тучами, даже непривычно было, когда скрылась вечно пустынная глубина горячего, исстоявшегося степного неба. (9)И стало парить, духота началась невозможная. (10)Пока маневрировали да сцепляли вагоны, задыхался Едигей от духоты, как в бане солдатской. (11)Лучше уж солнце жарило бы. (12)И тут ливень хлынул разом. (13)Прорвало. (14)3емля вздрогнула, поднялась мигом в пузырях и лужах.

(15) И пошёл дождь, яростный, бешеный, накопивший запасы прохлады и влаги.

(16) Какая мощь! (17)Едигей побежал домой. (18)3ачем — сам не знает. (19)Просто так. (20)Ведь человек, когда попадает под дождь, всегда бежит домой или ещё под какую крышу. (21)Г1ривычка. (22)А нс то зачем было скрываться от такого дождя?

(23)Он понял это и остановился, когда увидел, как вся семья Куттыбаевых Абуталип, Зарипа и двое сынишек, Даул и Эрмек, — схватившись за руки, плясала и прыгала под дождём возле своего барака. (24)И это потрясло Едигея. (25)Не оттого, что они резвились и радовались дождю. (26)А оттого, что ещё перед началом дождя Абуталип и Зарипа поспешили, широко перешагивая через пути, с работы. (27)Теперь он понял. (28)Они хотели быть все вместе под дождём, с детьми, всей семьёй. (29)Едигею такое не пришло бы в голову. (30)А они, купаясь в потоках ливня, плясали, шумели, как гуси залётные на Аральском море! (31)То был праздник для них, отдушина с неба. (32)Так истосковались, истомились в степи по дождю. (33)И отрадно стало Едигею, и грустно, и смешно, и жалко было изгоев, цепляющихся за какую-то светлую минуту на разъезде

.— (34)Едигей! (36)Давай с нами! — закричал сквозь потоки дождя Абуталип и замахал руками, как пловец.

— (36)Дядя Едигей! — в свою очередь, обрадованно кинулись к нему мальчики.

(37)Младшенький, ему всего-то шёл третий год, Эрмек, любимец Едигея, бежал к нему, раскинув объятия, с широко открытым ртом, захлёбываясь в дожде. (38)Его глаза были полны неописуемой радости, геройства и озорства. (39)Едигей подхватил его, закружил на руках. (40)Теперь они все вместе, объединившись, буйствовали под нестихающим ливнем.

(41)Эрмек подпрыгивал на руках Едигея, кричал вовсю и, когда захлёбывался, быстро и крепко прижимался мокрой мордашкой к шее Едигея. (42)Это было так трогательно, Едигей несколько раз ловил на себе благодарные, сияющие взгляды Абуталипа и Зарипы, довольных тем, что их мальчику так славно с дядей Едигеем. (43)И невольно обратил внимание Едигей, какой красивой была Зарипа. (44)Дождь разметал её чёрные волосы по лицу, шее, плечам, и, обтекая её от макушки до пят, ниспадающая вода щедро струилась по её телу, а глаза сияли радостью, задором. (45)И белые зубы счастливо сверкали.

(46)Уже через несколько минут при том большом ливне взыграли ручьи и потоки, сильные, быстрые, вспененные. (47)И тогда все стали бегать и прыгать по ручьям, пускать тазы и корыта по воде. (48)Старшие ребятишки даже катались по ручьям в тазах. (49)Пришлось и младших тоже усаживать в корыта, и они тоже поплыли.

(57)Едигей ничего этого не подумал бы, если бы ему не показалось, что Зарипа плачет. (58)Когда по лицу стекают струи воды как из ведра, трудно сказать, плачет человек или нет. (59)И всё-таки Зарипа плакала. (60)Она притворялась, что смеётся, что ей безумно весело, а сама плакала, сдерживая всхлипы, перебивая плач смехом и возгласами. (61)Абуталип беспокойно схватил её за руку

— Что с тобой? (62)Тебе плохо? (б3)Пошли домой.

— (64)Да нет, всё хорошо, — ответила Зарипа.

(65)И они снова начали забавлять детей, торопясь насытиться дарами случайного дождя. (66)Едигею стало не по себе. (67)Представил, как тяжко, должно быть, сознавать им, что есть другая, отторгнутая от них жизнь, где дождь не событие, где люди купаются и плавают в чистой, прозрачной воде, где другие условия, другие развлечения, другие заботы о детях. (68)И чтобы не смутить Абуталипа и Зарипу, которые, конечно, только ради детей изображали это веселье, Едигей продолжал поддерживать их забавы. (69)Ценил Едигей в Абуталипе ум, сдержанность, но больше всего привязанность к семье, ради которой жил Абуталин, не сдавался, черпая в том силу.

(70)Едигей приходил к выводу, что самое лучшем, что может человек сделать для других, — так это воспитать в своей семье достойным детей. (71)И не с чьей-то помощью, а самому изо дня в день, шаг за шагом вкладывать в это дело всего себя, быть, насколько можно, вместе с детьми.

Как написать комментарий к сформулированной проблеме исходного текста на 6 баллов в сочинении ЕГЭ по русскому языку.

Пример из методических материалов ФИПИ для председателей и членов предметных комиссий по проверке экзаменационных работ.

Видео представил YouTube канал РАДОСТНО УЧИМ РУССКИЙ

Исходный текст:

(1)Памятников архитектуры в Москве уничтожено более четырёхсот, так что я слишком утомил бы вас, если бы взялся за полное доскональное перечисление. (2)Жалко и Сухареву башню, построенную в XVII веке. (3)Проблему объезда её автомобилями можно было решить по-другому, пожертвовав хотя бы угловыми домами на Колхозной (тогда) площади (универмаг, хозяйственный магазин, книжный магазин). (4)Жалко и Красные, и Триумфальные ворота.

(10)Сорок лет строилось на народные деньги (сбор пожертвований) грандиозное архитектурное сооружение − храм Христа Спасителя. (11)Он строился как памятник непокорённости московской перед сильным врагом, как памятник победы над Наполеоном. (12)Великий русский художник Василий Суриков расписывал его стены и своды. (13)Это было самое высокое и самое величественное здание в Москве. (14)Его было видно с любого конца города. (15)Здание не древнее, но оно организовывало наряду с ансамблем Кремля архитектурный центр нашей столицы. (16)Сломали. (17)Построили плавательный бассейн. (18)И лишь в середине девяностых опять всем миром храм отстроили заново.

(19)Разрушая старину, мы всегда обрываем корни.

(20)У дерева каждый корешок, каждый корневой волосок на учёте, а уж тем более те корневища, что уходят в глубочайшие водоносные пласты. (21)Как знать, может быть, в момент какой-нибудь великой засухи именно те, казалось бы, уже отжившие, корневища подадут наверх, где листья, живую спасительную влагу.

(22)Ужасная судьба постигла великолепное Садовое кольцо. (23)Представьте себе на месте сегодняшних московских бульваров голый и унылый асфальт во всю их огромную ширину. (24)А теперь представьте себе на месте голого широкого асфальта на Большом Садовом кольце такую же зелень, как на уцелевших бульварах.

(25)Казалось бы, в огромном продымлённом городе каждое дерево должно содержаться на учёте, каждая веточка дорога. (26)И действительно, сажаем сейчас на тротуарах липки, тратим на это много денег, усилий и времени. (27)Но росли ведь готовые вековые деревья. (28)Огромное зелёное кольцо (Садовое кольцо!) облагораживало Москву. (29)Правда, что при деревьях проезды и справа, и слева были бы поуже, как, допустим, на Тверском бульваре либо на Ленинградском проспекте. (30)Но ведь ездят же там автомобили. (31)Кроме того, можно было устроить объездные пути параллельно Садовому кольцу, тогда сохранилось бы самое ценное, что может быть в большом городе, – живая зелень.

(32)Если говорить строже и точнее, на месте уникального, пусть немного архаичного, пусть глубоко русского, но тем-то и уникального города Москвы построен город среднеевропейского типа, не выделяющийся ничем особенным. (33)Город как город. (34)Даже хороший город. (35)Но не больше того.

(36)В самом деле, давайте проведём нового человека, ну хоть парижанина или будапештца, по улице Тверской, по главной улице Москвы. (37)Чем поразим его воображение, какой такой жемчужиной зодчества? (38)Каким таким свидетелем старины? (39)Вот телеграф. (40)Вот гостиница. (41)Вот дом на углу Тверского бульвара, где кондитерский магазин. (42)Видели парижанин и будапештец подобные дома. (43)Ещё и получше. (44)Ничего не говорю. (45)Хорошие, добротные дома, но всё же интересны не они, а именно памятники: Кремль, Коломенское, Андроников монастырь.

(По В.А. Солоухину ⃰)

Пример сочинение по тексту В.А. Солоухина

В данном тексте Владимир Алексеевич Солоухин, писатель и поэт, поднимает проблему отношения к памятникам архитектуры.

Эти примеры связаны равнодушием человека к памятникам архитектуры, уничтожением исторической ценности и собственного прошлого, что не может не расстраивать и не пугать. Примеры в тексте приведены так, что от одного примера к другому усиливается чувство отчаяния за содеянное человеком. Второй пример дополняет, усиливает негативные чувства от прочитанного в первом примере, позволяет более точно передать автору не только мысли, но и чувства.

Я полностью согласна с мнением Солоухина, поскольку и сама замечаю в своём городе подобное отношение к памятникам архитектуры. Маленькие домики со старинными резными фасадами небывалой красоты, которым уже больше двух веков, стоят и ожидают своей очереди на снос для освобождения площади под строительство многоквартирных домов. Древние храмы разрушают ради укладки новых дорог. Все случаи и не перечислить… Мой город теряет то, что присуще лишь ему одному, и становится очередным провинциальным городком России. Скоро его будет совершенно не отличить от остальных. На мой взгляд, такое халатное отношение, такое обесценивание собственной истории не может считаться приемлемым, и нам срочно нужно предпринимать серьёзные меры, чтобы остановить это безобразие.

Участница экзамена, опираясь на исходный текст выделяет ключевые примеры в тексте. Искажений смысла авторского текста (то есть фактических ошибок в понимании проблемы) нет. Приведены два примера-иллюстрации из прочитанного текста, важных для понимания сформулированной проблемы. Дано пояснение к каждому из примеров-иллюстраций. Указана и проанализирована смысловая связь между примерами-иллюстрациями.

Два примера-иллюстрации доказывают нам: нравственный подвиг Януша Корчака заключается в том, что не только последние месяцы своего бытия, но и всю предыдущую жизнь он стоял рядом с бедой, точнее, жил в ее гуще, самоотверженно работая с детьми-сиротами. В этом и заключается авторская позиция.

Я разделяю точку зрения А.А.Лиханова: известный польский педагог Януш Корчак совершил подвиг ради детей не только когда вместе с ними пошел на смерть, но и когда в мирное время заботился о детях-сиротах.

Таким образом, нравственный подвиг можно совершить, одаривая сирот заботой и помощью и идя с ними в газовую камеру.

Готовое сочинение №2

Если человеку не хватает тепла и ласки, к чему это может привести? Каждый из нас заслуживает доброго отношения, и потому так важно заботиться о ближних. В тексте А.А. Лиханова поднимается проблема дефицита любви и доброты в современном мире.

Итогом размышлений писателя становится такая позиция: нехватка любви и доброты проявляется в формальном отношении друг к другу. Грубые и равнодушные люди бывают наказаны таким же невниманием.

В заключение хочется сказать, что в жизни действует закон бумеранга и нам всё возвращается в двойном размере. Каждый человек должен приложить усилия, чтобы мир стал немного светлее, а люди – мягче.

Готовое сочинение №3

В чём проявляется нехватка любви и доброты? К чему приводит отсутствие милосердия и сострадания? Именно эти вопросы возникают при чтении текста известного детского писателя Альберта Лиханова.

Авторская позиция заключается в следующем: нехватка любви и доброты проявляется в невнимательном, формальном отношении друг к другу. Те, для кого доброта и любовь малозначимые, второстепенные качества, бывают наказаны нелюбовью и недобротой окружающих.

Мне близка позиция автора. Действительно, воспитательной цели можно достичь только тогда, когда подходишь к своей задаче с любовью и добротой.

В заключение подчеркну, что нельзя думать, что доброта и человечность не имеют в нашей жизни никакого значения. Напротив, только любовь и милосердие спасут наш мир.

Готовое сочинение №4

Дети, воспитанные в любви, и сами научатся дарить любовь, проявлять заботу. Этот пример показывает, по мысли Лихачёва, как мало сейчас такого же самоотверженного отношения к детям у взрослых и как неохотно они воспитывают у своих сыновей и дочерей такие ценности, как забота, самоотверженность, милосердие. Эти люди не понимают, что, не посеяв в душе детей эти важнейшие качества, они получат жестоких и холодных профессионалов. Но профессионализма недостаточно для счастья, и каждый, кто не сумел любить ближнего, когда-нибудь останется в одиночестве.

Писатель ставит проблему воспитания у будущих поколений добра и справедливости; он считает, что для того, чтобы следующие поколения были не только умнее и талантливее, но и добрее и милосерднее, чем предыдущие, требуется вкладывать в них много любви, воспитывать их в духе сострадания к ближнему, заботы о ближнем.

Готовое сочинение №5

В чем проявляется нехватка любви к детям и к каким последствиям она может привести? Зачем нужно проявлять любовь и доброту по отношению к детям? На эти вопросы отвечает в предложенном для анализа тексте детский и юношеский писатель А.А. Лиханов.

Авторскую позицию можно сформулировать следующим образом: нехватка любви к детям оказывает негативное воздействие не только на детей, но и на взрослых, которые сталкиваются с такой же нелюбовью, поэтому так важно уметь любить детей.

С автором текста нельзя не согласиться. Нелюбовь взрослого к ребенку и отсутствие должного воспитания приведут к подобным результатам: к нелюбви ребенка к взрослому. Воспитание и доброе отношение к детям – это важный аспект не только семейных, но и общественных взаимоотношений. Данные мысли находили отражение во многих художественных произведениях отечественных писателей.

Подводя итоги к сказанному, можно отметить, что любить детей очень важно, поскольку нелюбовь к детям негативно сказывается как на детях, так и на взрослых, которые впоследствии столкнутся с нелюбовью детей по отношению к ним.

Текст ЕГЭ 2021 Лиханова А.А. о любви и доброте (чего нам так не хватает):

(1) Чего нам так не хватает?

(2) А не хватает нам любви к детям. (3)Не хватает самоотверженности родительской, педагогической. (4)Не хватает сыновней, дочерней любви.

(21) А любовь к детям стала напоминать любовь к собственному имуществу.

(22) Впрочем, имущество порой дороже людей… (23)Что может быть печальней и горше! (24)Давно замечено: и лучшие, и худшие стороны человека выявляет беда.

(25) Януш Корчак не только последние месяцы своего бытия, но и всю предыдущую жизнь стоял рядом с бедой, точнее, жил в её гуще, работая с детьми-сиротами.

(26) Сиротство, эта библейски древняя форма человеческого одиночества, требует сострадания и соучастия, самоотверженной и терпеливой любви настоящих стоиков и гуманистов.

(27) Януш Корчак — первый из них; но не временем, пусть трагическим, измерено это первенство, а мерой его выбора, мерой честности.

(28) Мера эта — смерть.

(29) Не только поляки чтут выбор своего бессмертного учителя. (ЗО)Его имя внесено в святцы 1 и мировой педагогики, и элементарной человеческой порядочности. (31)И именно в его устах, под его пером в высшей степени правомерно звучит дидактическое, даже назидательное наставление: как любить детей.

(37)И пусть же всякий, кто спохватится и заторопится вперёд — от нелюбви к любви, от недоброты к доброте, припадёт, как к чистому истоку, к этой последней заповеди Януша Корчака.

DELETED

ТЕКСТ №10 (часть 1)
(1)В час ночи, зимней, деревенской, до кабинета доносится из дальних комнат жалобный детский плач. (2)Дом, усадьба, село – всё давно спит. (3)Не спит только Хрущёв, он сидит читает, порою останавливает усталые глаза на огнях свечей:

– (4)Как всё прекрасно! (5)Даже этот голубой стеарин!

(6)Огни, их золотисто-блестящие острия с прозрачными ярко-синими основаниями, слегка дрожат, – и слепит глянцевитый лист большой фран- цузской книги. (7)Хрущёв подносит к свече руку – становятся прозрачными пальцы, розовеют края ладони. (8)Он, как в детстве, засматривается на нежную, ярко-алую жидкость, которой светится и сквозит против огня его собственная жизнь.

(9)Плач раздаётся громче – жалобный, умоляющий.

(10)Хрущёв встаёт и идёт в детскую. (11)Он проходит тёмную гостиную, – чуть мерцают в ней подвески люстры, зеркало, – проходит тёмную диванную, тёмную залу, видит за окнами лунную ночь, ели палисадника и бледно-белые пласты, тяжело лежащие на их чёрно-зелёных мохнатых лапах. (12)Дверь в детскую отворена, лунный свет стоит там тончайшим дымом. (13)В широкое окно без занавесок просто, мирно глядит снежный озарённый двор. (14)Голубовато белеют детские постели. (15)В одной спит Арсик. (16)Спят на полу деревянные кони, спит на спине, закатив свои круглые стеклянные глаза, беловолосая кукла, спят коробки, которые так заботливо собирает Коля. (17)Он тоже спит, но во сне поднялся в своей постельке, сел и заплакал горько, беспомощно – маленький, худенький, большеголовый.

– (18)В чём дело, дорогой мой? – шепчет Хрущёв, садясь на край постельки, вытирая платком личико ребёнка и обнимая его.

(19)Ребёнок прижимается к нему, дёргается от всхлипываний, понемногу затихает. (20)Что это будит его вот уже третью ночь?

(21)Луна заходит за лёгкую белую зыбь, лунный свет, бледнея, тает, меркнет – и через мгновение опять растёт, ширится. (22)Опять загораются подоконники, косые золотые квадраты на полу. (23)Хрущёв переводит взгляд с пола, с подоконника на раму, видит светлый двор – и вспоминает: вот оно что, опять забыли сломать это белое чудище, что дети сбили из снега, поставили среди двора, против окна своей комнаты! (24)Днём Коля боязливо радуется на него (это человекоподобный обрубок с бычьей рогатой головой и короткими растопыренными руками); ночью, чувствуя сквозь сон его страшное присутствие, вдруг, даже не проснувшись, заливается горькими слезами. (25)Да, снегур и впрямь страшен ночью, особенно если глядеть на него издали, сквозь стёкла: рога поблёскивают, от головы, от растопыренных рук падает на яркий снег чёрная тень. (26)Но попробуй-ка сломать его! (27)Дети будут реветь с утра до вечера, хотя он всё равно уже тает понемногу: скоро весна, мокнут и дымятся в полдень соломенные крыши.

(39)Он подходит к снегуру и медлит минуту. (40)Потом решительно, с удовольствием ударяет в него ногою. (41)Летят рога, рассыпается белыми комьями бычья голова. (42)Ещё один удар – и остаётся только куча снега. (43)Озарённый луной, Хрущёв стоит над нею и, засунув руки в карманы куртки, глядит на блещущую крышу. (44)Он наклоняет к плечу своё бледное лицо с чёрной бородой, свою оленью шапку, стараясь уловить и запомнить оттенок блеска.

Читайте также:

Сочинение я и мама делаем торт

Что отличает ведущего человека от ведомого сочинение

Писать сочинение на тему в культуре и основанием является вершина

Сочинение по сказке репка в формате егэ

Опорные слова сочинение по картине васнецова снегурочка

Источник

(1)Погода стояла серенькая, унылая, что называется, промозглая, но если бы даже бушевала буря и гром гремел, мне этот день всё равно показался бы ярким и солнечным.

(2)В школе вообще творилось что-то несусветное. (3)Народ бегал по лестницам, орал, весело толкался. (4)Всё прощалось в этот день. (5)Все были равны — отличники и двоечники. (6)Всех нас любили поровну наши учителя — тихонь и забияк, сообразительных и сонь. (7)Все прошлые счёты как будто бы закрывались, нам как бы предлагали: теперь жизнь должна идти по-другому, в том числе и у тебя.

(8)Наконец учителя, перекрикивая шум и гомон, велели всем строиться. (9)По классам, внизу, на небольшом пятачке, где устраивались общие сборы. (10)Но по классам не вышло! (11)Все толкались, бродили, перебегали с места на место, от товарища к знакомому из другого класса и обратно. (12)В это время директор Фаина Васильевна изо всех сил гремела знаменитым школьным колокольчиком, похожим скорее на медное ведёрко средних размеров. (13)Звон получался ужасный, приходилось закрывать ладонями уши, но сегодня и он не помогал: Фаина Васильевна звонила минут десять, не меньше, пока школа чуточку притихла.

— (14)Дорогие дети! — сказала она, и только тогда мы притихли. — (15)Запомните сегодняшний день. (16)Он войдёт в историю. (17)Поздравляю всех нас с Победой!

(18)Это был самый короткий в моей жизни митинг. (19)Мы заорали, забили в ладоши, закричали «ура», запрыгали как можно выше, и не было на нас никакой управы. (20)Фаина Васильевна стояла на первой ступеньке, ведущей вверх, и смотрела на свою беснующуюся, вышедшую из повиновения школу сперва удивлённо, потом добродушно, наконец засмеялась и махнула рукой.

(21)Дверь распахнулась, мы разбились на ручейки и втекли в свои классы. (22)Но сидеть никто не мог. (23)Всё ходило в нас ходуном. (24)Наконец Анна Николаевна чуть успокоила нас. (25)Правда, спокойствие было необычным: кто стоял, кто сидел верхом на парте, кто устроился прямо на полу, возле печки.

— (26)Ну вот, — сказала негромко Анна Николаевна, словно повторяла вопрос. (27)Она любила задавать вопросы дважды: один раз громче, второй — тихо. — (28)Ну, вот, — произнесла снова, — война кончилась. (29)Вы застали её детьми. (30)И хотя вы не знали самого страшного, всё-таки вы видели эту войну.

(31)Она подняла голову и опять посмотрела куда-то поверх нас, будто там, за школьной стеной и дальше, за самой прочной стеной времени, просвечивала наша дальнейшая жизнь, наше будущее.

— (32)Знаете, — проговорила учительница, немного помедлив, точно решилась сказать нам что-то очень важное и взрослое. — (33)Пройдёт время, много-много времени, и вы станете совсем взрослыми. (34)У вас будут не только дети, но и дети детей, ваши внуки. (35)Пройдёт время, и все, кто был взрослым, когда шла война, умрут. (36)Останетесь только вы, теперешние дети. (37)Дети минувшей войны. — (38)Она помолчала. — (39)Ни дочки ваши, ни сыновья, ни внуки, конечно же, не будут знать войну. (40)На всей земле останетесь только вы, кто помнит её. (41)И может случиться так, что новые малыши забудут наше горе, нашу радость, наши слёзы! (42)Так вот, не давайте им забыть! (43)Понимаете? (44)Вы-то не забудете, вот и другим не давайте!

(45)Теперь уже молчали мы. (46)Тихо было в нашем классе. (47)Только из коридора да из-за стенок слышались возбуждённые голоса.

(По А. А. Лиханову)

Прочитайте фрагмент рецензии, составленной на основе текста. В этом фрагменте рассматриваются языковые особенности текста. Некоторые термины, использованные в рецензии, пропущены. Вставьте на места пропусков (А, Б, В, Г) цифры, соответствующие номерам терминов из списка. Запишите под каждой буквой соответствующую цифру.

«Незабываемый май сорок пятого! Самый счастливый день и для тех, кто воевал, и для тех, кто трудился в тылу, и для «детей минувшей войны». Как рассказать о нём потомкам? Как передать чувства, охватившие всех без исключения людей и сплотившие их?! Повествование в тексте ведётся от лица ученика начальной школы, поэтому и лексика, и синтаксис очень точно передают атмосферу тех дней, увиденную глазами ребёнка, и его речь. Описание майских событий, эмоций, переполнявших школу, создаётся как синтаксическими средствами выразительности, например (А)______ (предложения 10, 17, 42, 44), (Б)______ (предложения 8–9, 36–37), так и лексическими — (В)______ («тихонь и забияк, сообразительных и сонь» в предложении 6), (Г)______ («школа… притихла» в предложении 13)».

Список терминов:

обращение
восклицательные предложения
диалектизмы
метонимия
гипербола
градация
синтаксический параллелизм
парцелляция
контекстные антонимы

Источник

Погода стояла серенькая, унылая, что называется, промозглая, но если бы даже бушевала буря и гром гремел, мне этот день все равно показался бы ярким и солнечным.

Народ двигался прямо по булыжной мостовой, освободившейся от снега. Ни одного человека не было на тротуарах. И знаете, что пришло мне сразу же в голову? Тротуары ведь сбоку от дороги, с двух сторон. Люди ходят по одной и по другой стороне в обычные дни, двумя самостоятельными дорожками. А тут дорожки стали смешны! Глупо до отвратительности! Людей потянуло в толпу, на самую середину дороги. Как можно шагать на расстоянии друг от друга? Надо соединиться, чтобы видеть улыбки, говорить приветливые слова, смеяться, жать руки незнакомым людям!

То-то радость была!

Будто все на улице знакомые или даже родные.

Сперва меня обогнала ватага мальчишек. Они кричали «ура!», и каждый стукнул меня — кто в бок, кто по плечу, но не больно, а дружески, и я тоже крикнул:

— Ура-а-а!

Потом мне навстречу попался коренастый старик с окладистой бородой. Лицо его показалось мне мокрым, и я подумал, что он, наверное, плачет. Но старик гаркнул бодрым голосом:

— С победой, внучок! — И рассмеялся.

На дороге стояла молодая женщина в клетчатом платке, совсем девушка. В руках она держала сверток с ребенком и громко приговаривала:

— Смотри! Запоминай! — Потом счастливо смеялась и снова повторяла: Смотри! Запоминай!

Будто этот несознательный младенец может что-нибудь запомнить! Ему, похоже, было не до праздника, он орал в своем кульке, этот карапуз. А его мать опять рассмеялась и сказала:

— Правильно кричишь. Ура! Ура! — И спросила меня: — Ты видишь? Он кричит «ура!»

— Молодец! — ответил я.

А женщина крикнула:

— Поздравляю!

На углу стоял инвалид, ему подавала почти каждая женщина, которая проходила мимо, — это раньше, в простые дни. У него не было правой руки и левой ноги. Вместо них подвернутые рукав и штанина — гимнастерки и галифе.

Обычно он сидел на деревянном чурбачке, перед ним лежала зимняя шапка со звездочкой, в эту шапку и бросали монеты, а сам инвалид бывал пьянехонек, впрочем, и молчалив, никогда ничего не говорил, только смотрел на прохожих и скрипел зубами. Слева на его груди слабо взблескивала медаль «За отвагу», зато на правой половине гимнастерки, будто погон нашили длинный ряд желтых и красных полосок — за ранения.

Сегодня инвалид был тоже выпивши, и, видать, крепко, но не сидел, а стоял, опираясь о костыль тем боком, где должна быть правая рука. Левую он держал возле виска, отдавая честь, и некуда было ему класть сегодня подаяние.

Он бы, может, и не взял. Стоял на углу, как живой памятник, и к нему с четырех сторон подходил народ. Женщины, которые посмелее, подходили к нему, целовали, плакали и тут же отходили назад. И он каждой отдавал честь. Все так же молча, будто немой. Только скрежетал зубами.

Я пошел дальше. И вдруг чуть не присел — такой раздался грохот. Совсем рядом со мной стоял человек в погонах майора и палил из пистолета. Трах-трах-трах! Он выпустил целую обойму и засмеялся. Это был прекрасный майор! Лицо молодое, усы как у гусара, и на груди целых три ордена. Погоны горели золотом, ордена позванивали и блестели, сам майор смеялся и кричал:

— Да здравствуют наши славные женщины! Да здравствует героический тыл!

Возле него сразу свилась толпа. Женщины, смеясь, начали вешаться майору на шею, и их нависло сразу столько, что военный не выдержал и рухнул вместе с женщинами. А они кричали, визжали, смеялись. Я не успел моргнуть, как все поднялись, а майора подняли еще выше, над толпой, какое-то мгновение он был вот так, над женщинами, потом упал, только уже не на землю, а им в руки, они ухнули и подкинули его в воздух. Теперь сиял не только майор, но и его блестящие сапоги. Он еле уговорил остановиться, едва отбился. За это его заставили поцеловать каждую.

— По-русски, — кричала какая-то бойкая тетка. — Три раза!

В школе вообще творилось что-то несусветное. Народ бегал по лестницам, орал, весело толкался. Мы никогда не допускали телячьих нежностей, это считалось неприличным, но в счастливый День Победы я обнялся с Вовкой Крошкиным, и с Витькой, и даже с Мешком, хоть он и олух царя небесного!

Все прощалось в этот день. Все были равны — отличники и двоечники. Всех нас любили поровну наши учителя — тихонь и забияк, сообразительных и сонь. Все прошлые счеты как будто бы закрывались, нам как бы предлагали: теперь жизнь должна идти по-другому, в том числе и у тебя.

Наконец учителя, перекрикивая шум и гомон, велели всем строиться. По классам, внизу, на небольшом пятачке, где устраивались общие сборы. Но по классам не вышло! Все толкались, бродили, и перебегали с места на место, от товарища к знакомому из другого класса и обратно. В это время директор Фаина Васильевна изо всех сил гремела знаменитым школьным колокольчиком, похожим скорее на медное ведерко средних размеров. Звон получался ужасный, приходилось закрывать ладонями уши, но сегодня и он не помогал. Фаина Васильевна звонила минут десять, не меньше, пока школа чуточку притихла.

— Дорогие дети! — сказала она, и только тогда мы притихли. Запомните сегодняшний день. Он войдет в историю. Поздравляю всех нас с Победой!

Это был самый короткий в моей жизни митинг. Мы заорали, забили в ладоши, закричали «ура!», запрыгали как можно выше, и не было на нас никакой управы. Фаина Васильевна стояла на первой ступеньке, ведущей вверх. Она смотрела на свою беснующуюся, вышедшую из повиновения школу сперва удивленно, потом добродушно, наконец засмеялась и махнула рукой.

Дверь распахнулась, мы разбились на ручейки и втекли в свои классы. Но сидеть никто не мог. Все ходило в нас ходуном. Наконец Анна Николаевна чуть успокоила нас. Правда, спокойствие было необычным: кто стоял, кто сидел верхом на парте, кто устроился прямо на полу, возле печки.

— Ну вот, — сказала негромко Анна Николаевна, словно повторяла вопрос. — Она любила задавать вопросы дважды: один раз громче, второй тихо. — Ну вот, — произнесла снова, — война кончилась. Вы застали ее детьми. И хотя вы не знали самого страшного, все-таки вы видели эту войну.

Она подняла голову и опять посмотрела куда-то поверх нас, будто там, за школьной стеной и дальше, за самой прочной стеной времени, просвечивала наша дальнейшая жизнь, наше будущее.

Источник

То-то радость была!

Будто все на улице знакомые или даже родные.

Сперва меня обогнала ватага мальчишек. Они кричали «ура!», и каждый стукнул меня – кто в бок, кто по плечу, но не больно, а дружески, и я тоже крикнул:

– Ура-а-а!

– С победой, внучок! – И рассмеялся.

– Смотри! Запоминай! – Потом счастливо смеялась и снова повторяла: – Смотри! Запоминай!

– Правильно кричишь. Ура! Ура! – И спросила меня: – Ты видишь? Он кричит «ура!»

– Молодец! – ответил я.

А женщина крикнула:

– Поздравляю!

На углу стоял инвалид, ему подавала почти каждая женщина, которая проходила мимо, – это раньше, в простые дни. У него не было правой руки и левой ноги. Вместо них подвернутые рукав и штанина – гимнастерки и галифе.

Я пошел дальше. И вдруг чуть не присел – такой раздался грохот. Совсем рядом со мной стоял человек в погонах майора и палил из пистолета. Трах-трах-трах! Он выпустил целую обойму и засмеялся. Это был прекрасный майор! Лицо молодое, усы как у гусара, и на груди целых три ордена. Погоны горели золотом, ордена позванивали и блестели, сам майор смеялся и кричал:

– Да здравствуют наши славные женщины! Да здравствует героический тыл!

– По-русски, – кричала какая-то бойкая тетка. – Три раза!

Все прощалось в этот день. Все были равны – отличники и двоечники. Всех нас любили поровну наши учителя – тихонь и забияк, сообразительных и сонь. Все прошлые счеты как будто бы закрывались, нам как бы предлагали: теперь жизнь должна идти по-другому, в том числе и у тебя.

Информация о тексте


1. Проблема неблаготворного воздействия человека на природу. (В чём заключается неблаготворное воздействие человека на природу?)	1. Человек в процессе своей деятельности часто не принимает во внимание, насколько её результаты могут быть разрушительными для природы.
2. Проблема противоречия между деятельностью человека и стремлением сохранить окр. среду. (Как можно совместить любовь к природе и необходимость деятельности, которая негативно воздействует на окружающий мир?)	2. К сожалению, порой необходимая для человека деятельность заставляет его причинять природе невосполнимый вред.
3. Проблема любви человека к природе. (В чём проявляется любовь человека к природе?)	3. Человек, который с детства любит природу (и тонко чувствует её), очень тяжело переживает, когда природе наносят вред.
4. Проблема роли природы в жизни человека. (Какую роль играет природа в жизни человека? Как нужно относиться к природе, к земле?)	4. Природа – «колыбель» человечества: она взращивает человека, кормит, украшает его жизнь, развивает чувство прекрасного, защищает. Её необходимо беречь.

Информация о тексте


1. Проблема неблаготворного воздействия человека на природу. (В чём заключается неблаготворное воздействие человека на природу?)	1. Человек в процессе своей деятельности часто не принимает во внимание, насколько её результаты могут быть разрушительными для природы.
2. Проблема противоречия между деятельностью человека и стремлением сохранить окр. среду. (Как можно совместить любовь к природе и необходимость деятельности, которая негативно воздействует на окружающий мир?)	2. К сожалению, порой необходимая для человека деятельность заставляет его причинять природе невосполнимый вред.
3. Проблема любви человека к природе. (В чём проявляется любовь человека к природе?)	3. Человек, который с детства любит природу (и тонко чувствует её), очень тяжело переживает, когда природе наносят вред.
4. Проблема роли природы в жизни человека. (Какую роль играет природа в жизни человека? Как нужно относиться к природе, к земле?)	4. Природа – «колыбель» человечества: она взращивает человека, кормит, украшает его жизнь, развивает чувство прекрасного, защищает. Её необходимо беречь.

(1)Шли большие военные учения, и мы, моряки, тоже в них участвовали.

(2)Ещё засветло позапрошлым вечером мы погрузили на корабли прибывших накануне десантников и вышли в море, чтобы доставить их в назначенное командованием место. (3)Когда покидали базу, погода была сносная, а потом испортилась. (4)Налетел ветер, пригнал громадную тучу, хлынул проливной дождь.

(5)Когда мы уже высадились на берег, радист, с которым мы вместе добирались с корабля, обратился ко мне:

− (6)Слушай, Михаил! (7)Оставайся здесь с гранатомётчиками, а я махну искать комбата. (8)Эй, Джураев, приюти у себя моряка!..

(9)Только теперь я разглядел лежащего неподалёку сержанта с гранатомётом в руках. (10)Он обернулся ко мне.

− (11)Граната мой бери, помогать будешь танк бить. (12)Лопата свой бери − окоп тебе делай. (13)Я помогать буду.

(14)Сержант дал мне две гранаты и, перевалившись на бок, ловко заработал малой лопатой. (15)Я тоже для виду ковырял землю, с тоской поглядывая в сторону берега. (16)Там светлел горизонт. (17)Чуть заметная слабенькая белая полоска отделяла небо от моря. (18)А море и небо были ещё тёмно-серыми, почти чёрными. (19)Прошло несколько минут, и небо стало сначала вишнёво-красным, потом алым, потом золотым. (20)Ярко очертились контуры облаков. (21)Но море ещё оставалось тёмно-серым. (22)Потом появилась красная ниточка, она росла, превращалась в огненную горбушку, и вдруг из-под тучи необъятным пламенем вырвались лучи. (23)Всё сразу кругом ожило, небо стало голубым, море − зелёным.

(24)Странно как-то всё устроено в природе: недавно лил дождь, небо было запятнано тучами, и вдруг всё куда-то исчезло. (25)Природа любит целесообразность и всё уравновешивает по своим законам. (26)А человек?..

− (27)Горячий наступает пора… – сказал с улыбкой сержант Джураев. − (28)Граната метать умеешь? − он ободряюще подмигнул мне. − (29)Пусть подходят близко!

(30)Целясь, он прижался смуглой щекой к гранатомёту, улёгся поудобней. (31)Я ещё подумал: вот так, наверное, все морские пехотинцы, скрывшиеся в складках земной поверхности, исправно и по-хозяйски приготовились к тяжёлой, но необходимой работе. (32)А кругом уже ревели моторы, тяжко грохотали гусеницы. (33)Казалось, весь мир заполнился железным воем и скрежетом.

(34)Подняв голову, я увидел танк совсем близко − прёт прямо на нас. (35)Его тень, длинная и уродливая, покачиваясь, легла на соседние кусты.

(36)Когда оглянулся, стальная махина уже проскочила линию окопов, а Садык Джураев, стоя, бросал ей вслед свои учебные гранаты. (37)Поглядев на него, я вспомнил про те, что были у меня…

(38)«Противник» ещё не раз пытался опрокинуть нас в море, заткнуть за пояс, но морские пехотинцы, выполняя важные учебные задания, стойко держались и даже медленно вклинивались в оборону «врага». (39)В полдень десантники штурмом взяли важную высоту и закрепились на ней.

(40)А у меня на душе было скверно. (41)Скверно оттого, что мы всего за несколько часов огнём и железом исковеркали большой участок земли . (42)Цветы и траву превратили в пепел. (43)Землю исполосовали гусеничными траками…

(44)Я с детства люблю землю. (45)Может, потому, что в деревне вырос и земля всегда виделась мне такой доброй и щедрой, что её нельзя не лелеять и не беречь. (46)Деревушка наша, где я жил с родителями, утопала в садах и зелени. (47)А рядом, за нашим маленьким домом, что стоял на самой окраине, начиналось великое поле хлебов. (48)Как для младенца мила колыбельная песня матери, так мил и дорог мне звон спелых колосьев, стук кузнечика в скошенной ржи, сладок запах весеннего пара над вспаханной нивой.

(49)А тут на моих глазах лысела, выгорала, трескалась земля. (50)Мне трудно было совместить воедино чувство жалости к вечной природе и понимание той крайней необходимости, которая обязывает нас, людей, учиться военному делу…

(По Б
.
Волохову
*) *
Б
.
Волохов
– автор рассказа «А море шумит…», вошедшего в литературно-художественный морской сборник «Океан».

(1)Ревность — чувство естественное. (2)Его в той или иной мере испытывают все люди. (3)И я даже не уверена, что было бы хорошо, если бы ревность совсем исчезла: боюсь, что от этого обеднела бы любовь. (4)Беда не в том, что один не ревнует, а другой ревнует. (5)Беда в том, что эгоизм, свойственный любви, становится безмерным, если мы его не контролируем, не сдерживаемся и не стараемся «властвовать собою», как говорил Пушкин.

(6)Ведь, в сущности, ревность — это неверие в себя. (7)Это постоянно грызущее душу подозрение, что ты недостоин любви своего избранника или своей избранницы, что есть или может быть кто-то более достойный. (8)Все горькие упрёки в том, как можно было предпочесть МНЕ другого, имеют в подтексте сомнение в своём праве на любовь.

(9)И, с другой стороны, это недоверие к тому, кого любишь. (10)Значит, ты допускаешь возможность, что другой может стать ближе и дороже твоей возлюбленной, что ты для неё не единственный на белом свете. (11)На самом-то деле мы знаем (из сказки Антуана де Сент-Экзюпери «Маленький принц»), что среди пяти тысяч роз всегда есть ОДНА, и только от нас самих зависит, найдём ли мы в себе силы и терпение, чтобы радоваться ей. (12)А ревность отравляет нашу радость, мы страдаем сами да ещё мучим того, кого любим.

(13)Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим, —
в этих пушкинских строках нет худшего из людских пороков — самодовольства, но есть достоинство, есть уверенность в силе и ценности своей любви, есть забота о любимой.

(14)Когда любовь рождается, она, как новорождённый младенец, беспомощна. (15)Но вот она крепнет, встаёт на ноги, шагает. (16)Она растёт — на её нежном, чистом теле появляются первые царапины, шрамы, иногда — раны. (17)3алечивать их каждый учится сам. (18)Но общее для всех людей, наверное, одно: как жалеем мы ударившегося ребёнка, так надо жалеть свою любовь и своего любимого.

(19)Крушение любви начинается с той минуты, когда один из двоих начинает жалеть себя, оправдывать себя, думать о себе. (20)В любви не бывает одного страдающего сердца: все чувства делятся двумя, и думать о втором человеке — непременный закон. (21)Любовь даёт силы на самоотречение, отказ от эгоизма, преодоление ревности. (22)Ведь в настоящей любви каждый переступает через себя ради другого. (23)И это не значит уничтожить своё «я», это значит найти себя в самом значительном из чувств, которые дарованы человеку.

(По Н. Долининой)

(1)Леонид Тимофеевич Потёмкин загадочно называл себя «собирателем редкостей». (2)Его двухкомнатная квартира была заставлена остеклёнными шкафами, где хранились книги. (З)Чего только не было в этой сокровищнице! (4)Учёный мог обнаружить здесь дефицитный фолиант из серии «Философское наследство», у тонкого ценителя поэзии перехватило бы дух при виде томиков Верлена и Надсона, любителя приключенческой литературы привело бы в восторг собрание сочинений Майн Рида или Фенимора Купера… (5)И на каждой книге, как в настоящей библиотеке, стояла изготовленная самим Потёмкиным печать — экслибрис , представляющий собою выразительно гордый профиль владельца , окаймлённый геральдическим лавром.
(6) никому не давал. (7)Отказывая, он с таинственной грустью говорил: «Ну как я могу дать книгу?» — и сокрушённо разводил руками, как бы показывая, что решение подобных вопросов зависит не от него: есть некие высшие силы, которым, хочешь не хочешь, приходится подчиняться. (8)Просители, заворожённые этим жестом, начинали верить, что действительно есть какое-то неведомое другим, почти трагическое обстоятельство, не позволяющее коллекционеру свободно распоряжаться своими книгами. (9)Чаще остальных прибегал книголюб из соседнего дома — Вовка Алексеев, курчавый, живой мальчишка с восторженно горящими глазами. (10)Он всегда начинал свою просьбу одинаково:
-(11)Леонид Тимофеевич, ведь у вас наверняка «Зверобой» есть! (12)Дайте, а то я все библиотеки обегал, а там говорят, что книжка на руках…
— (13)Нет, Володя, как же я могу дать тебе эту книгу? (14)Сам подумай!
(15)И мальчик, измеряя глазами расстояние до книжного шкафа, торопливо кивал головой, как бы говоря: я не маленький и уже знаю, что счастье так просто в руки не даётся, надо стоптать сто пар железных сапог, съесть пуд соли, прежде чем добьёшься своего. (16)Он уходил, но прибегал уже на следующий день с робкой надеждой в горящих глазах: дескать, вы мне уже отказывали раз двести, может, хоть сегодня дадите… (17)Но Леонид Тимофеевич с той же загадочной печалью говорил те же слова, изображая руками всё тот же жест.
(18)Но времена книжного дефицита прошли. (19)Редкости в одночасье превратились в обыкновенные книжки, которыми оказались заполнены все магазины. (20)Теперь Потёмкин с недоумением и растерянностью спрашивал себя, зачем он потратил столько денег на покупку совершенно ненужных вещей. (21)Ему казалось, что он, человек доверчивый и неискушённый, стал жертвой каких-то хитрых аферистов , решивших обобрать его до нитки.
(22)Вечерами он брал калькулятор и скрупулёзно высчитывал, сколько денег он истратил на приобретение своей библиотеки. (23)Производить такие расчёты — дело весьма непростое. (24)Например, на книжке Носова «Незнайка на Луне» стоит цена — 94 копейки, но столько она стоила ещё в начале семидесятых годов, а как вывести её нынешнюю цену? (25)Однако даже при самых грубых округлениях сумма получалась такая астрономическая , что Леонид Тимофеевич хватался за голову и чуть не плакал от обиды…
(26)Собранные книги он никогда не читал, удовольствие он находил в том, что сознавал себя хозяином, царём, владыкой этих сокровищ. (27)И вдруг эти сокровища каким-то сказочным образом превратились в глиняные черепки. (28) страстно ругает бездуховность современной молодежи, отсутствие у неё интереса к чтению и, когда вытирает пыль с полок, внезапно срывается и кричит притихшим книгам: «Я вот соберусь и выброшу вас на помойку…»

(По — родился в 1936 г.) — писатель-публицист.

Основные проблемы:
1. Проблема назначения книги (Какую роль играют книги в жизни человека?)
2. Проблема влияния времени на характер ценностей (Чем должен руководствоваться человек при определении жизненных ценностей, чтобы их не разрушило время?)
3. Проблема понимания истинных человеческих ценностей (Какие ценности являются истинными, настоящими?)

Позиция автора по выделенным проблемам:
1. Книги нужны для того, чтобы люди их читали, обогащая при этом свой внутренний мир.
2. В жизни человек должен руководствоваться личными убеждениями, истинными, настоящими духовными ценностями, а не влиянием переменчивой моды.
3. Истинными, настоящими ценностями являются ценности не материальные, а духовные, к каковым относятся книги; их нельзя рассматривать как источник обогащения.

(1)Когда размышляешь о судьбах великих людей, то поневоле начинаешь испытывать какое-то смешанное чувство. (2)С одной стороны, поражаешься грандиозным открытиям, гениальным прозрениям, непреклонной воле, непоколебимой верности своему призванию. (З)Начинаешь думать о чудесном вмешательстве каких-то сверхъестественных сил, одаривших избранного глубоким умом, необыкновенным трудолюбием, неугасимой страстью и необычайной проницательностью.

(4)Но, с другой стороны, испытываешь щемящую сердце боль, оттого что многие великие люди беспрестанно терпели невзгоды, томились в одиночестве, лишённые сочувствия и поддержки, жестоко упрекаемые теми, кому они искренне служили. (5)Помните титана Прометея, который украл у олимпийских небожителей огонь? (6)Как же отблагодарили люди своего спасителя? (7)Они тотчас забыли его, и глаза прикованного к скале героя слезились от едкого дыма костров, на которых варилась похлёбка. (8)Легенда о Прометее отражает драматизм реальной действительности.

5. Проблема соотношения жизни и её отражения в искусстве. (Возможно ли запечатлеть в произведениях искусства всю полноту жизни, всю красоту природы?)

5. Жизнь ярче искусства, и живая природа прекраснее всех её отображений.

Прочитайте текст и выполните задания 20-25.

(1)На Западном фронте мне пришлось некоторое время жить в землянке техника-интенданта Тарасникова. (2)Он работал в оперативной части штаба гвардейской бригады. (3)Тут же, в землянке, помещалась его канцелярия.

(4)Целые дни он надписывал и заклеивал пакеты, припечатывал их сургучом, согретым над лампой, рассылал какие-то донесения, принимал бумаги, перечерчивал карты, стучал одним пальцем на заржавленной машинке, тщательно выбивая каждую букву.

(5)Однажды вечером, когда я вернулся в нашу халупку, основательно промокнув под дождём, и сел на корточки перед печкой, чтобы растопить её, Тарасников встал из-за стола и подошёл ко мне.

— (6)Я, видите ли, — сказал он несколько виновато, — решил временно не топить печки. (7)А то, знаете, печка угар даёт, и это, видимо, отражается на её росте. (8)Она совсем расти перестала.

— (9)Да кто расти перестал?

— (10)А вы что же, до сих пор не обратили внимания? — уставившись на меня с негодованием, закричал Тарасников. — (11)А это что? (12)Не видите?

(12)И он с внезапной нежностью поглядел на низкий бревенчатый потолок нашей землянки.

(14)Я привстал, поднял лампу и увидел, что толстый кругляш вяза в потолке пустил зелёный росток. (15)Бледненький и нежный, с зыбкими листочками, он протянулся под потолок. (16)В двух местах его поддерживали белые тесёмочки, приколотые кнопками к потолочине.

— (17)Понимаете? — заговорил Тарасников. — (18)Всё время росла. (19)Такая славная веточка вымахнула. (20)А тут стали мы с вами топить часто, а ей, видно, не нравится. (21)Я вот тут зарубочки делал на бревне, и даты у меня проставлены.

(21) Видите, как сперва быстро росла. (23)Иной день по два сантиметра вытягивала. (24)Даю вам честное благородное слово! (25)А как стали мы с вами чадить тут, вот уже три дня не наблюдаю роста. (26)Так ей и захиреть недолго. (27)Давайте уж воздержимся. (28)А меня, знаете, интересует: доберётся он до выхода? (29)Ведь так и тянется поближе к воздуху, где солнце, чует из-под земли.

(30)И мы легли спать в сырой землянке. (31)На другой день я сам уже заговорил с ним о его веточке.

— (32)Представьте себе, почти на полтора сантиметра вытянулась. (33)Я же говорил, топить не надо. (34)Просто удивительное это явление природы!…

(35)Ночью немцы обрушили на наше расположение массированный артиллерийский огонь. (36)Я проснулся от грохота близких разрывов, выплёвывая землю, которая от сотрясения обильно посыпалась на нас сквозь бревенчатый потолок. (37)Тарасников тоже проснулся и зажёг лампочку. (38)Всё ухало, дрожало и тряслось вокруг нас. (З8)Тарасников поставил лампочку на середину стола, откинулся на койке, заложив руки за голову:

— (40)Я так думаю, что большой опасности нет. (41)Не повредит её? (42)Конечно, сотрясение, но тут над нами три наката. (43)Разве уж только прямое попадание. (44)А я её, видите, подвязал. (45)Словно предчувствовал…

(46)Я с интересом поглядел на него.

(47)Он лежал, запрокинув голову на подложенные за затылок руки, и с нежной заботой смотрел на зелёный слабенький росточек, вившийся под потолком.

(48)Он просто забыл, видимо, о том, что снаряд может обрушиться на нас самих, разорваться в землянке, похоронить нас заживо под землёй. (49)Нет, он думал только о бледной зелёной веточке, протянувшейся под потолком нашей халупы. (50)Только за неё беспокоился он.

(51)И часто теперь, когда я встречаю на фронте и в тылу взыскательных, очень занятых, сухих и чёрствых на первый взгляд, малоприветливых как будто людей, я вспоминаю техника-интенданта Тарасникова и его зелёную веточку. (52)Пусть грохочет огонь над головой, пусть промозглая сырость земли проникает в самые кости, всё равно — лишь бы уцелел, лишь бы дотянулся до солнца, до желанного выхода робкий, застенчивый зелёный росток.

(53)И кажется мне, что есть у каждого из нас своя заветная зелёная веточка. (54)Ради неё готовы мы перенести все мытарства и невзгоды военной поры, потому что твёрдо знаем: там, за выходом, завешенным сегодня отсыревшей плащ — палаткой, солнце непременно встретит, согреет и даст новые силы дотянувшейся, нами выращенной и сбережённой ветке нашей. (По Л. Кассилю*
)

Проблема преодоления трудностей.

(1)Только слабые люди, постоянно нуждаясь в компенсации своей недостаточности, обычно плетут интриги, строят козни, исподтишка наносят удары.

(2)Большая сила всегда великодушна.

(3)Я знал сверхсилача, который за всю свою долгую богатырскую жизнь никого не тронул пальцем, никому не желая зла. (4)Душевная сила и благородство идут рука об руку, и это объясняет, почему в наше время благородство стало снова востребованным, ценимым и настолько широко практикуемым, что подчас превращается чуть ли не в массовую профессию.

(5)В армиях спасения умный риск и истинное благородство неразделимы.

(6)Ремесло спасения естественным образом фильтрует людей по их душевным качествам. (7)В результате долго в спасателях задерживаются только сильные люди, способные защитить слабого, попавшего в беду. (8)Так, желающим попасть на работу в отряд «Центроспас» недостаточно иметь за плечами безукоризненное военное или спортивное прошлое и владеть необходимым набором специальностей. (9)«Добро» медкомиссии ещё не является залогом успеха. (10)Почти тысяча правильно выбранных ответов психологического тестирования тоже не гарантирует кандидату места в штате элитного подразделения. (11)Новичку необходимо доказать будущим коллегам в процессе стажировки, что на него в любой ситуации можно положиться, что он проявляет доброту и терпимость, необходимые в их ежедневных миссиях.

(12)Чтобы справляться со своими обязанностями, человек должен обладать благородной душой, полной лучших качеств. (13)Но почему, даже обладая добродетельными качествами, человек совершает безнравственные поступки? (14)На подобный вопрос Конфуций ответил: «Все люди близки друг другу по своей природе, а расходятся между собой в ходе воспитания. (15)Человек может утрачивать благородные качества под влиянием дурного общения. (16)Поэтому, чтобы все члены общества выполняли свои гражданские обязанности и человеческие нормы, необходимо воспитывать человека в духе добродетели».

(17)Воспитание культуры, избавление от дурных манер и наклонностей нацелено против надменности, высокомерия, своеволия, злобы, зависти, чувства собственной неполноценности, недисциплинированности, излишней подозрительности, вероломства, лицемерия, двуличия, коварства, подлости и корысти. (18)Только избавившись от дурных манер и наклонностей, очистив собственную душу, изгнав из неё всё плохое, можно рассчитывать на быстрый прогресс и достижение совершенства в мастерстве. (19)Никому из людей недалёких, корыстолюбивых, жестоких, хитрых и скрытных в силу душевной ущербности никогда ещё не удавалось добиться сколь-нибудь значительных успехов, а если и удавалось, то торжество их длилось недолго. (20)В конце концов всё кончалось плачевно как для них самих, так и для окружающих.

(21)Благородный человек погибнет в окружении конкуренции и злобы? (22)Нет! (23)Именно он и победит. (24)Поскольку благородство зиждется на силе духа. (25)Чтобы побеждать в жизни, побеждать красиво и прочно, надёжно, надобно иметь высокую душу. (26)Хороший характер. (27)Самое надёжное в нашем мире — это благородство духа. (28)Не по рождению, не по крови, а по уму и чести.

(По Б. Бим-Баду
*)

* Борис Михайлович Бим-Бад (род. в 1941 г.) — российский педагог, действительный член (академик) Российской академии образования. Доктор педагогических наук, профессор.

1. Проблема человеческой силы и слабости. (В чём проявляются сила и слабость человека?)	1. Слабость человека проявляется в агрессии, стремлении к разрушению, а сила — в великодушии и благородстве.
2. Проблема отбора людей в армии спасения. (Какими качествами должны обладать работники армий спасения?)	2. Кроме хорошей физической подготовки и крепкого здоровья, спасателям необходимы такие качества, как доброта и терпимость.
3. Проблема воспитания культуры. (Почему необходимо воспитывать в человеке культуру?)	3. Воспитание культуры удерживает людей от безнравственных поступков, оно избавляет человека от тех качеств, которые препятствуют достижению совершенства в мастерстве, прочному долговременному успеху.
4. Проблема противостояния человеческого благородства и жестокости. (Способно ли благородство противостоять злу?)	4. Благородство зиждется на силе духа, поэтому именно за человеческим благородством всегда остаётся победа.

(8)И чем старше взрослый человек, тем грустнее ему: ведь он отплывает всё дальше и дальше от берега своего единственного детства.

(9)Вот снесли дом, в котором ты рос, и в сердце у тебя возникла пустота. (10)Вот закрыли детский садик, в который ты ходил, — там теперь какая-то контора. (11)А потом ты узнал: умерла Анна Николаевна, твоя первая учительница.

(12)В сердце всё больше пустот — как бы оно не стало совсем пустым, страшным, точно тот край света возле лестницы в тихую ночь: черно перед тобой, одни холодные звёзды!

(13)Когда человек взрослеет, у него тускнеют глаза. (14)Он видит не меньше, даже больше, чем в детстве, но краски бледнеют, и яркость не такая, как раньше.

(15)Без детства холодно на душе.

(16)Мне кажется, в моём детстве всё было лучше. (17)Носились над головой стрижи — стремительные птицы, чей полёт похож на след молнии, и по ним мы узнавали погоду. (18)Если летят понизу, прямо над твоею головой, с лёгким шелестом рассекая воздух, значит, к дождю, а если вьются в бездонной высоте мелкими точками, значит, к ясному дню, можно не опасаться — самая надёжная примета.

(19)Расцветало море одуванчиков. (20)Расстроился из-за чего-то, огорчился — выйди на улицу, когда одуванчики цветут, пройди два квартала солнечной дорожкой, и будешь ещё вспоминать, что это тебя так расстроило, какая неприятность: одуванчики ярким цветом своим волшебно сотрут всё в голове. (21)А когда они отцветут? (22)Когда дунет ветер посильней? (23)Праздник на душе, ей-богу! (24)Несутся по небу тучи, белые, летучие. (25)А от земли к тучам взлетают миллиарды парашютиков — настоящая метель. (26)В такой день ходишь ликующий, будто это ты сам летел над землёй и поглядел на неё сверху.

(27)В моём детстве в реке была рыба, клевали на удочку здоровущие окуни, не то что сейчас — всякая мелкота!

(28)Мне кажется, что всё было лучше, но я знаю, что заблуждаюсь. (29)Кому дано волшебное право сравнивать детства? (30)Какой счастливец смог дважды начать свою жизнь, чтобы сравнить два начала? (31)Нет таких. (32)Моё детство видится мне прекрасным, и такое право есть у каждого, в какое бы время он ни жил. (ЗЗ)Но жаль прогонять заблуждение. (34)Оно мне нравится и кажется важным.

(35)Я понимаю: в детстве есть похожесть, но нет повторимости. (36)У каждого детства свои глаза. (37)Но как бы сделать так, чтобы, несмотря ни на что, мир остался по-детски ненаглядным?

(38)Как бы сделать? (39)Неужели нет ответа?

(По А. Лиханову)

Информация о тексте

Основные проблемы
1. Проблема роли детства в жизни человека. (Какова роль детских воспоминаний в жизни каждого человека? Почему человеку кажется, что в детстве всё было лучше?)	1. Детские впечатления очень важны для человека: они сохраняют радостное восприятие мира, образ родного дома, родных мест. Детские воспоминания — самые яркие и незабываемые в жизни каждого.

Здравствуйте, можете проверить сочинение по критериям? Заранее большое спасибо!

В тексте Альберта Анатольевича Лиханова поднимается проблема восприятия мира человеком в разные моменты его жизни.

Писатель с грустью описывает изменяющиеся с возрастом эмоции героя, акцентируя внимание на том, что в раннем детстве человеку все кажется более ярким. Герой вспоминает, что «мир /…/ был ярче и красивей», что они с ребятами «всю ночь болтали, смеялись, ехидничали», рассказывали страшную историю про скелета. Однако восхищение сменяется разочарованием. Когда человек взрослеет, он радуется, «счастлив, что расстаётся с детством». Затем начинается взрослая жизнь, только теперь «краски бледнеют, и яркость не такая, как раньше». С взрослением в сердце появляется ощущение холода, пустоты. Герой узнает, что “снесли дом”, “закрыли школу”, “исчез магазин наглядных пособий”, “умерла учительница”. Со временем «в сердце все больше пустот». Восхищение миром в детстве сменяется разочарованием. А.А. Лихонов активно использует в своем тексте антитезу: “парным, теплым” ночам детства противопоставляет холод в душе у взрослых людей; радостному, заинтересованному восприятию жизни в детстве, наполненному открытиями, противостоит разочарованность и угнетенность сознания зрелости и старости.

Автор убеждён в том, что чем раньше человек становится старше, тем ему грустнее. Взросление вносит в жизнь по большей мере грустные, пессимистические ноты, однако добрые воспоминания делают взрослую жизнь теплее и светлее.

Не могу не согласиться с мнением автора. Действительно, человек взрослеет и восприятие мира у него меняется. Все то, что казалось ярким и тёплым со временем, к сожалению, становится более тусклым и холодным. Прочитав текст, я с удивлением для себя открыла, что и мое мировосприятие изменилось. То, что раньше вызывало радость сейчас кажется обыденным. Восторг пропал, на его месте появились переживания, тоска.

Проблема изменения восприятия мира является одной из ключевых проблем в русской литературе. Так, например, она ставится в романе-эпопее Льва Николаевича Толстого «Война и мир». В начале романа Наташа Ростова показана яркой, весёлой и жизнерадостной девочкой. Лев Николаевич Толстой показывает читателям ребёнка, который любит всех окружающих людей и мир. Читая эпилог, мы видим Наташу уже взрослой женщиной. Несмотря на то что она стала матерью и полностью ушла в заботы о муже и детях, Наташа не утратила природной естественности своей натуры. Именно это спасло ее душу от разрешения.

Также данная проблема ставится в поэме Николая Васильевича Гоголя «Мертвые души». Через лирическое отступление в начале шестой главы, рассказывающей о драме “угасания души” Плюшкина, автор говорит читателю, что в юности он все делал с любопытством, ему это было интересно. Сейчас же он относится к этому с безразличие. Тем самы он побуждает читателя: «Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество /…/ все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!»

Прочитав текст Альберта Анатольевича Лиханова и проанализировав поднятую в нем проблему изменения восприятия мира с взрослением, я невольно задумываюсь над тем, как было бы хорошо, если бы все мы сохранили в себе детское начало. И тогда, возможно, мир остался бы таким же ярким, теплыем, необыкновенным, как в детстве. Ведь добрые и приятные сердцу воспоминания делают взрослую жизнь более тёплой и светлой.

ИСХОДНЫЙ ТЕКСТ
В осеннем лесу все было желтое и багряное, казалось, все горело и светило вместе с солнцем. Деревья только-только начали сбрасывать одеяние, и листья падали, покачиваясь в воздухе, бесшумно и плавно. Было прохладно и легко, а потому и весело. Осенний запах леса — особенный, неповторимый, стойкий и чистый настолько, что за десятки метров Бим чуял хозяина. ТЕПЕРЬ хозяин сел на пенек, приказал Биму тоже сидеть, а сам снял кепку, положил к рядом на землю и смотрел на листья. И слушал тишину леса. Ну конечно же, он улыбался! Он был сейчас таким, как всегда перед началом охоты. И вот хозяин встал, расчехлил ружье, вложил патроны. Бим задрожал от волнения. Иван Иваныч потрепал его ласково по загривку, отчего Бим еще больше разволновался. — Ну, мальчик, ищи! Бим пошел! Малым челноком пошел, лавируя между деревьями, приземисто, пружинисто и почти бесшумно. Иван Иваныч потихоньку двинулся за ним, любуясь работой друга. Теперь лес со всеми красотами остался на втором плане: глввгое-Бим, изящный, страстный, легкий на ходу. Изредка подзыавая его к себе, Иван Иваныч приказал ему лежать, чтобы дать успокоиться, втянуться. А вскоре Бим уже пошел ровно, со знанием дела. Великое искусство — работа сеттера! ВОТ он идет легким галопом, подняв голову ему не надо опускать ее и искать низом, он берет запахи верхом, при этом шелковистая шерсть облегает его точеную шею. оттого он так и красив, что держит голову, с достоинством, уверенностью и страстью. Лес молчал. Лишь чуть-чуть играли золотые листья березы, купаясь в блестках солнца. ритихли молодые дубки рядом с величавым исполином дубом-отцом облегает прародителем. Бесшумно трепетать оставшиеся на осина серебряно-серенькие листья. А на палой желтой листве стояла собака-одно из лучших творений природы и терпеливого человека. Ни единый мускул не дрогнул! Вот что такое классическая стойка в желтом лесу! — Вперед, мальчик! Бим поднял вальдшнепа на крыло. Выстрел! Лес встрепенулся, ответив недовольным, обиженным эхом. Казалось, береза, забравшаяся на границу дубняка и осинника, испугалась, вздрогнула. Дубы охнули, как богатыри. Осины, что рядом, торопливо посыпали листьями. Вальдшнеп упал комом. Бим подал его по всем правилам. Но хозяин, приласкав Бима и поблагодарив за красивую работу, подержал птицу на ладони, посмотрел на нее и сказал задумчиво:- Эх, не надо бы…
Бим не понял, вглядывался в лицо Ивана Иваныча, а тот продолжал:-Для тебя только, Бим, для тебя, глупый. А так — не стоит. Вчера был счастливый день. А все-таки какой-то осадок на душе. Отчего бы? Мне жаль стало убивать дичь. Так хорошо вокруг, и вдруг мертв птица. Я не вегетарианец и не ханжа, описывающий страдания убитых животных и уписывающий с удовольствием их мясо.но до конца дней ставлю себе условие: одного-двух вальдшнепов за охоту, не больше. Если ни одного — еще бы лучше, но тогда Бим загибнет как охотничья собака. а я вынужден буду купить птицу, которую для меня убьет кто-то другой. Нет уж, увольте от такого… Откуда же все-таки осадок от вчерашнего? И только ли от вчерашнего? Не пропустил ли я какую-то мысль?.. Итак, вчерашний день: стремление к счастью, желтый лес — и убитая птица. Что это: уж не сделка ли со своей совестью? Стоп! Вот какая мысль ускользнула вчера:не сделка, а укор совести и боль за всех, убивающих бесполезно, когда человек теряет человечность. Из прошлого, из воспоминаний о прошлом идет и все более растет во мне жалость к птицам и животным. Ах, желтый лес, желтый лес! Вот вам и кусочек счастья, вот вам и место для раздумий. В осеннем лесу человек становится чище.

Пример написания сочинения по тексту Лиханова. Анализ сочинения по тексту Лиханова

Текст по Лиханову:

(1) Человек радуется, когда он взрослеет. (2) Счастлив, что расстаётся с детством. (З) Как же! (4)Он самостоятельный, большой, мужественный! (5) И поначалу эта самостоятельность кажется очень серьёзной. (6) Но потом… (7) Потом становится грустно.
(8) И чем старше взрослый человек, тем грустнее ему: ведь он отплывает всё дальше и дальше от берега своего единственного детства.
(9) Вот снесли дом, в котором ты рос, и в сердце у тебя возникла пустота. (10) Вот закрыли детский садик, в который ты ходил, — там теперь какая-то контора. (11) А потом ты узнал: умерла Анна Николаевна, твоя первая учительница.
(12) В сердце всё больше пустот — как бы оно не стало совсем пустым, страшным, точно тот край света возле лестницы в тихую ночь: черно перед тобой, одни холодные звёзды!
(13) Когда человек взрослеет, у него тускнеют глаза. (14) Он видит не меньше, даже больше, чем в детстве, но краски бледнеют, и яркость не такая, как раньше.
(15) Без детства холодно на душе.
(16) Мне кажется, в моём детстве всё было лучше. (17) Носились над головой стрижи — стремительные птицы, чей полёт похож на след молнии, и по ним мы узнавали погоду. (18) Если летят понизу, прямо над твоею головой, с лёгким шелестом рассекая воздух, значит, к дождю, а если вьются в бездонной высоте мелкими точками, значит, к ясному дню, можно не опасаться — самая надёжная примета.
(19) Расцветало море одуванчиков. (20) Расстроился из-за чего-то, огорчился — выйди на улицу, когда одуванчики цветут, пройди два квартала солнечной дорожкой, и будешь ещё вспоминать, что это тебя так расстроило, какая неприятность: одуванчики ярким цветом своим волшебно сотрут всё в голове. (21) А когда они отцветут? (22) Когда дунет ветер посильней? (23) Праздник на душе, ей-богу! (24) Несутся по небу тучи, белые, летучие. (25) А от земли к тучам взлетают миллиарды парашютиков — настоящая метель. (26) В такой день ходишь ликующий, будто это ты сам летел над землёй и поглядел на неё сверху.
(27) В моём детстве в реке была рыба, клевали на удочку здоровущие окуни, не то что сейчас — всякая мелкота!
(28) Мне кажется, что всё было лучше, но я знаю, что заблуждаюсь. (29) Кому дано волшебное право сравнивать детства? (30) Какой счастливец смог дважды начать свою жизнь, чтобы сравнить два начала? (31) Нет таких. (32) Моё детство видится мне прекрасным, и такое право есть у каждого, в какое бы время он ни жил. (ЗЗ) Но жаль прогонять заблуждение. (34) Оно мне нравится и кажется важным.
(35) Я понимаю: в детстве есть похожесть, но нет повторимости. (36) У каждого детства свои глаза. (37) Но как бы сделать так, чтобы, несмотря ни на что, мир остался по-детски ненаглядным?
(38) Как бы сделать? (39)Неужели нет ответа?

(По А. Лиханову)

Анализ сочинения по тексту А. Лиханова

Основные проблемы
1. Проблема роли детства в жизни человека. (Какова роль детских воспоминаний в жизни каждого человека? Почему человеку кажется, что в детстве всё было лучше?)	1. Детские впечатления очень важны для человека: они сохраняют радостное восприятие мира, образ родного дома, родных мест. Детские воспоминания — самые яркие и незабываемые в жизни каждого.
2. Проблема сохранения по-детски яркого и ясного восприятия мира во взрослой жизни. (Можно ли сохранить по-детски яркое восприятие мира?)

(1)Ночь выдалась парной, тёплой.
(2)Ещё вечером мы забрались на высокий тополь, чтобы снять восход с вышины, увидев красное яблоко раньше всех, — устроились в удобной развилке дерева капитально, даже затащили стёганое одеяло для мягкости.
(3)Всю ночь мы болтали, вспоминая, как водится у мальчишек, страшные истории, и, наверное, не давали спокойно спать воронам на верхних ветвях: они испуганно вскаркивали, точно всхрапывали от жутких снов, навеянных нашими рассказами.
(4)Разговор крутился возле скелета. (5)Мы всё выдумывали, кто был им раньше: безденежный бродяга, учёный, подаривший себя науке? (6)Витька упрямо настаивал, что это моряк, только одни моряки, видите ли, не боятся ни бури, ни чёрта, ни кочерги.
— (7)Сербский моряк, — ехидничал я, — бесстрашный и гордый!
(8)И Витька хлопал, смеясь, меня по макушке.
(9)Солнце выползло таким, каким мы его ждали.
(10)Торжественно алый круг сиял нам в глаза, и я щёлкнул тросиком «Фотокора». (11)А днём нас ждало разочарование. (12)На карточке вместо алого великолепия был блёклый недопроявленный круг сквозь чёрные трещины тополиных ветвей. (13)Только и всего.
(14)Цвет исчез на чёрно-белой фотографии, оставив одни контуры. (15)3атея не удалась.
(16)Мир, который мы видели, был ярче и красивей того, что могла остановить тогдашняя фотография. (17)Жизнь, оказывается, ярче искусства!
(18)Впрочем, это не казалось мне важным. (19)Вовка и Витька перестали быть врагами — вот что нравилось мне…
(20)Человек радуется, когда он взрослеет. (21)Счастлив, что расстаётся с детством. (22)Как же! (23)Он самостоятельный, большой, мужественный!
(24)И поначалу эта самостоятельность кажется очень серьёзной, но потом…
(25)Потом становится грустно.
(26)И чем старше взрослый человек, тем грустнее ему: ведь он отплывает всё дальше и дальше от берега своего единственного детства.
(27)Вот снесли дом, в котором ты рос, и в сердце у тебя возникла пустота.
(28)Вот закрыли школу, в которой учился, — там теперь какая-то контора.
(29)Куда-то исчез магазин наглядных пособий. (30)А потом ты узнал: умерла учительница Анна Николаевна.
(31)В сердце всё больше пустот — как бы оно не стало совсем пустым, страшным, точно тот край света возле белой лестницы в тихую ночь: черно перед тобой, одни холодные звёзды!
(32)Без детства холодно на душе.
(33)Когда человек взрослеет, у него тускнеют глаза. (34)Он видит не меньше, даже больше, чем в детстве, но краски бледнеют, и яркость не такая, как раньше.
(35)Мне кажется, в моём детстве всё было лучше. (36)Носились стрижи над головой, расцветало море одуванчиков, а в речке клевала рыба. (37)Мне кажется, всё было лучше, но я знаю, что заблуждаюсь. (38)Кому дано волшебное право сравнивать детства? (39)Какой счастливец смог дважды начать свою жизнь, чтобы сравнить два начала? (40)Нет таких. (41)Моё детство видится мне прекрасным, и такое право есть у каждого, в какое бы время он ни жил. (42)Но жаль прогонять заблуждение. (43)Оно мне нравится и кажется важным.
(44)Я понимаю: в детстве есть похожесть, но нет повторимости. (45)У всякого детства свои глаза.
(По А. Лиханову*)
* Альберт Анатольевич Лиханов (род. в 1935 г.) — детский и юношеский писатель, президент Международной ассоциации детских фондов, директор Научно-исследовательского института детства.

Показать текст целиком

Детство.Столь беззаботная пора!У каждого человека свои воспоминания о нем, но какова их истинная ценность?В тексте поднимается проблема воспоминаний о детстве.Она раскрывается автором на примере рассказа о ночи,проведенной мальчишками на природе в ожидании восхода солнца,чтобы его сфотографировать.Автор с теплотой на сердце вспоминает эти фрагменты детства,приводит рассуждения в подтверждение того,что в этот период жизни окружающий мир кажется ярче и красивее.А.Лиханов считает,что,когда человек становится взрослым, все вокруг ему кажется серым,невзрачным,тусклым и «бледным» по сравнению с минувшим детством.Воспоминания же об этой беззаботной поре согревают душу,ведь в этот период жизни человек видит мир совершенно по-иному:все кажется прекрасным.На мой взгляд,писатель прав.Действительно,взрослея,человек отдаляется от детства.Но чем старше он становится,тем печальней ему расставаться с ним,и поэтому воспоминания о былом детстве столь ценны и важны для любого из нас.Рассмотрим,к примеру, роман И.С.Гончарова
«Обломов»

Здравствуйте, можете проверить сочинение по критериям? Заранее большое спасибо!

Показать текст целиком

Информация о тексте


1. Проблема неблаготворного воздействия человека на природу. (В чём заключается неблаготворное воздействие человека на природу?)	1. Человек в процессе своей деятельности часто не принимает во внимание, насколько её результаты могут быть разрушительными для природы.
2. Проблема противоречия между деятельностью человека и стремлением сохранить окр. среду. (Как можно совместить любовь к природе и необходимость деятельности, которая негативно воздействует на окружающий мир?)	2. К сожалению, порой необходимая для человека деятельность заставляет его причинять природе невосполнимый вред.
3. Проблема любви человека к природе. (В чём проявляется любовь человека к природе?)	3. Человек, который с детства любит природу (и тонко чувствует её), очень тяжело переживает, когда природе наносят вред.
4. Проблема роли природы в жизни человека. (Какую роль играет природа в жизни человека? Как нужно относиться к природе, к земле?)	4. Природа – «колыбель» человечества: она взращивает человека, кормит, украшает его жизнь, развивает чувство прекрасного, защищает. Её необходимо беречь.

Информация о тексте


1. Проблема неблаготворного воздействия человека на природу. (В чём заключается неблаготворное воздействие человека на природу?)	1. Человек в процессе своей деятельности часто не принимает во внимание, насколько её результаты могут быть разрушительными для природы.
2. Проблема противоречия между деятельностью человека и стремлением сохранить окр. среду. (Как можно совместить любовь к природе и необходимость деятельности, которая негативно воздействует на окружающий мир?)	2. К сожалению, порой необходимая для человека деятельность заставляет его причинять природе невосполнимый вред.
3. Проблема любви человека к природе. (В чём проявляется любовь человека к природе?)	3. Человек, который с детства любит природу (и тонко чувствует её), очень тяжело переживает, когда природе наносят вред.
4. Проблема роли природы в жизни человека. (Какую роль играет природа в жизни человека? Как нужно относиться к природе, к земле?)	4. Природа – «колыбель» человечества: она взращивает человека, кормит, украшает его жизнь, развивает чувство прекрасного, защищает. Её необходимо беречь.

(1)Шли большие военные учения, и мы, моряки, тоже в них участвовали.

(5)Когда мы уже высадились на берег, радист, с которым мы вместе добирались с корабля, обратился ко мне:

(9)Только теперь я разглядел лежащего неподалёку сержанта с гранатомётом в руках. (10)Он обернулся ко мне.

− (11)Граната мой бери, помогать будешь танк бить. (12)Лопата свой бери − окоп тебе делай. (13)Я помогать буду.

(По Н. Долининой)

(По — родился в 1936 г.) — писатель-публицист.

5. Жизнь ярче искусства, и живая природа прекраснее всех её отображений.

Прочитайте текст и выполните задания 20-25.

— (9)Да кто расти перестал?

(12)И он с внезапной нежностью поглядел на низкий бревенчатый потолок нашей землянки.

(30)И мы легли спать в сырой землянке. (31)На другой день я сам уже заговорил с ним о его веточке.

(46)Я с интересом поглядел на него.

Проблема преодоления трудностей.

(2)Большая сила всегда великодушна.

(5)В армиях спасения умный риск и истинное благородство неразделимы.

(По Б. Бим-Баду
*)

1. Проблема человеческой силы и слабости. (В чём проявляются сила и слабость человека?)	1. Слабость человека проявляется в агрессии, стремлении к разрушению, а сила — в великодушии и благородстве.
2. Проблема отбора людей в армии спасения. (Какими качествами должны обладать работники армий спасения?)	2. Кроме хорошей физической подготовки и крепкого здоровья, спасателям необходимы такие качества, как доброта и терпимость.
3. Проблема воспитания культуры. (Почему необходимо воспитывать в человеке культуру?)	3. Воспитание культуры удерживает людей от безнравственных поступков, оно избавляет человека от тех качеств, которые препятствуют достижению совершенства в мастерстве, прочному долговременному успеху.
4. Проблема противостояния человеческого благородства и жестокости. (Способно ли благородство противостоять злу?)	4. Благородство зиждется на силе духа, поэтому именно за человеческим благородством всегда остаётся победа.

1. Проблема:

В данном для анализа тексте А. Лиханов поднимает проблему сохранения детского взгляда на жизнь.

2. Комментарий:

Рассуждая над данной нравственной проблемой, с которой сталкивается каждый человек, А. Лиханов обращает внимание на несвоевременное осознание бесценности детства: «Человек радуется, когда он взрослеет». Для подтверждения особого значения начального периода жизни человека, автор описывает собственное детство и чувства, возникшие при воспоминаниях о нем. При мыслях о взрослении А. Лиханов использует такие фразы, как «возникла пустота» и «холодно на душе». Этим писатель подчеркивает, что отсутствие детства в душе человека делает его жизнь пустой и грустной.

Жизнь же, которая есть у детей, воспринимается писателем как нечто прекрасное и неповторимое. Таким образом, А. Лиханов убеждает читателя в том, что абсолютно полное взросление человеческой души может привести к ее опустошению.

Позиция автора очень четко видна в предложении: «Но как бы сделать так, чтобы, несмотря ни на что, мир остался по-детски ненаглядным?» А. Лиханов убежден, что каждый человек, взрослея, должен оставлять в своей душе частичку детства.

4.Собственная позиция:

5.Аргументы:

1) Гончаров — «Обломов» — Обломов Илья Ильич

2) Толстой — «Война и мир» — Пьер Безухов

Обновлено: 2016-10-15

Внимание!

Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Спасибо за внимание.

Ну, вот и все.

Вся история моего магазина ненаглядных пособий. Пожалуй, вся.

Я повернулся к своим приятелям спиной и молча пошел в сторону.

Ты куда? — испуганным дуэтом крикнули они.

Снимать! — остановился я. Меня распирало от счастья. Фотографировать!

Мы с тобой, — опять враз крикнули ребята.

Вовка сел на седло велосипеда, а Витька, растопырив ноги, устроился на багажнике.

Они медленно катились рядом со мной, и я сказал, улыбаясь:

Вот так я вас и сниму!

Давайте снимем самое красивое, что есть на свете! — сказал Вовка возвышенным тоном.

Откуда здесь море? — проговорил Борецкий.

Восход солнца! — ответил Вовка. — Самое начало видали? Солнце красное, будто спелое яблоко.

И огромное, вполнеба, — кивнул я.

Только надо не проспать, — сказал деловито Витька.

Одну-то ночку можно и пожертвовать! — крикнул Вовка.

Для искусства! — подтвердил я.

Ночь выдалась парной, теплой.

Еще вечером мы забрались на высокий тополь, чтобы снять восход с вышины, увидев красное яблоко раньше всех — устроились в удобной развилке дерева капитально, даже затащили стеганое одеяло для мягкости.

Всю ночь мы болтали, вспоминая, как водится у мальчишек, страшные истории, и, наверное, не давали спокойно спать воронам на верхних ветвях: они испуганно вскаркивали, точно всхрапывали от жутких снов, навеянных нашими рассказами.

Разговор крутился возле скелета. Мы все выдумывали, кто был им раньше — безденежный бродяга, ученый, подаривший себя науке? Витька упрямо настаивал, что это моряк, только одни моряки, видите ли, не боятся ни черта, ни кочерги.

Сербский моряк, — ехидничал я, — бесстрашный и гордый!

И Витька хлопал, смеясь, меня по макушке.

Солнце выползло таким, каким мы его ждали.

Торжественно алый круг сиял нам в глаза, и я щелкнул тросиком «Фотокора». А днем нас ждало разочарование. На карточке вместо алого великолепия был блеклый недопроявленный круг сквозь черные трещины тополиных ветвей. Только и всего.

Цвет исчез на черно-белой фотографии, оставив одни контуры. Затея не удалась.

Мир, который мы видели, был ярче и красивей того, что могла остановить тогдашняя фотография. Жизнь, оказывается, ярче искусства!

Впрочем, это не казалось мне важным. Вовка и Витька перестали быть врагами — вот что нравилось мне…

Человек радуется, когда он взрослеет. Счастлив, что расстается с детством. Как же! Он самостоятельный, большой, мужественный! И поначалу эта самостоятельность кажется очень серьезной, Но потом… Потом становится грустно.

И чем старше взрослый человек, тем грустнее ему: ведь он отплывает все дальше и дальше от берега своего единственного детства.

Вот снесли дом, в котором ты рос, и в сердце у тебя возникла пустота. Вот закрыли школу, в которой учился, — там теперь какая-то контора. Куда-то исчез магазин ненаглядных пособий. А потом ты узнал: умерла учительница Анна Николаевна.

В сердце все больше пустот — как бы оно не стало совсем пустым, страшным, точно тот край света возле белой лестницы в тихую ночь: черно перед тобой, одни холодные звезды!

Без детства холодно на душе.

Когда человек взрослеет, у него тускнеют глаза. Он видит не меньше, даже больше, чем в детстве, но краски бледнеют, и яркость не такая, как раньше.

Мне кажется, в моем детстве все было лучше. Носились стрижи над головой, расцветало море одуванчиков, а в речке клевала рыба. Мне кажется, все было лучше, но я знаю, что заблуждаюсь. Кому дано волшебное право сравнивать детства? Какой счастливец смог дважды начать свою жизнь, чтобы сравнить два начала?

Нет таких. Мое детство видится мне прекрасным, и такое право есть у каждого, в какое бы время он ни жил. Но жаль прогонять заблуждение. Оно мне нравится и кажется важным.

Я понимаю: в детстве есть похожесть, но нет повторимости. У всякого детства свои глаза.

А магазина нет.

Многое уже известно в этом мире. Мало осталось вещей, которые удивят.

Вот в этом-то и дело: когда стал взрослым, таких вещей становится все меньше.

Как бы сделать так, чтобы, несмотря ни на что, мир остался по-детски ненаглядным?

Как бы сделать?

Неужели нет ответа?

– Знаете, – проговорила учительница, немного помедлив, точно решилась сказать нам что-то очень важное и взрослое. – Пройдет время, много-много времени, и вы станете совсем взрослыми. У вас будут не только дети, но и дети детей, ваши внуки. Пройдет время, и все, кто был взрослым, когда шла война, умрут. Останетесь только вы, теперешние дети. Дети минувшей войны. – Она помолчала. – Ни дочки ваши, ни сыновья, ни внуки, конечно же, не будут знать войну. На всей земле останетесь только вы, кто помнит ее. И может случиться так, что новые малыши забудут наше горе, нашу радость, наши слезы! Так вот, не давайте им забыть! Понимаете? Вы-то не забудете, вот и другим не давайте!

Теперь уже молчали мы. Тихо было в нашем классе. Только из коридора да из-за стенок слышались возбужденные голоса.

После школы я не помчался к Вадьке, он ведь теперь не пропускал уроков, да и разве может хоть кто-нибудь усидеть дома в такой день?

В общем, я пришел к ним в сумерки.

Коммунальный трехэтажный дом, где они жили, походил на корабль: все окна светились разным цветом – это уж зависело от штор. И хотя никакого шума и гама не слышалось, было и так понятно, что за цветными окнами люди празднуют победу. Может, кто-нибудь и с вином, повзаправдашнему, но большинство – чаем послаще или картошкой, по сегодняшнему случаю не просто вареной, а жареной. Да что там! Без вина все были пьяны радостью!

В тесном пространстве под лестницей ко мне прикоснулся страх своей ледяной рукой! Еще бы! Дверь в комнату, где жили Вадим и Марья, была приоткрыта на целую ладонь, и в комнате не горел свет. Сначала у меня в голове мелькнуло, будто комнату очистили воры. Где у них совесть, в праздник-то…

Но тут я почувствовал, как в приоткрытую дверь бьет темный луч.

Будто там, в комнате, жарко печет черное солнце и вот его лучи пробиваются в щель, проникают под лестницу. Ничего, что его не видно, это странное солнце. Зато слышно, зато его чувствуешь всей кожей, словно дыхание страшного и большого зверя.

Я потянул на себя дверную ручку. Протяжно, будто плача, заскрипели петли.

В сумерках я разглядел, что Марья лежит на кровати одетая и в ботинках. А Вадим сидит на стуле возле холодной «буржуйки».

Я хотел сказать, что это великий грех – сумерничать в такой вечер, хотел было отыскать выключатель и щелкнуть им, чтобы исчезло, истаяло странное черное солнце, ведь с ним справится и обычная электрическая лампочка. Но что-то удержало меня включить свет, заговорить громким голосом, схватить сзади Вадима, чтобы он шевельнулся, ожил в этом мраке.

Я прошел в комнату и увидел, что Марья лежит с закрытыми глазами. «Неужели спит?» – поразился я. И опросил Вадима:

– Что случилось?

Он сидел перед «буржуйкой», зажав ладони коленями, и лицо его показалось мне незнакомым. Какие-то перемены произошли в этом лице. Оно заострилось, чуточку усохло, по-детски пухлые губы вытянулись горькими ниточками. Но главное – глаза! Они стали больше. И как будто видели что-то страшное.

Вадим задумался и даже не шелохнулся, когда я вошел, покрутился перед ним и уставился ему в глаза.

– Что случилось? – повторил я, даже не предполагая того, что может ответить Вадька.

А он смотрел, задумавшись, на меня, вернее, смотрел сквозь меня и проговорил похудевшими, деревянными губами:

– Мама умерла.

Я хотел рассмеяться, крикнуть: мол, что за шутки! Но разве бы стал Вадька… Значит, это правда… Как же так?

Я вспомнил, что за день сегодня, и содрогнулся. Ведь конец войне, великий праздник! И разве возможно, чтобы в праздник, чтобы такое случилось именно в праздник…

– Сегодня? – спросил я, все не веря. Ведь мама, моя мама, на которую можно всегда положиться, просила передать Вадику и Маше, будто дела в больнице идут на поправку.

А вышло…

– Уже несколько дней… Ее похоронили без нас…

Все шире и шире.

Будто он и Марья на маленьком плоту своей комнаты отплывают от берега, где стою я, лопоухий маленький пацан.

Я знаю: еще немного, и черная быстрая вода подхватит плот, и черное солнце, которое уже горит не видимым, а только ощущаемым теплом, светит нестойкому плоту, провожает его в неясный путь.

Он слабо шевельнулся.

– В детдом, – ответил он. И первый раз, пока мы говорили, он моргнул. Посмотрел на меня осмысленным взглядом.

И вдруг он сказал…

И вдруг он сказал такое, что я никогда забыть не смогу.

– Знаешь, – сказал великий и непонятный человек Вадька, – ты бы шел отсюда. А то есть примета. – Он помялся. – Кто рядом с бедой ходит, может ее задеть, заразиться. А у тебя батя на фронте!

– Но ведь война кончилась, – выдохнул я.

– Мало ли что! – сказал Вадим. – Война кончилась, а видишь, как бывает. Иди!

Он поднялся с табуретки и стал медленно поворачиваться на месте, как бы провожая меня. Обходя его, я протянул ему руку, но Вадим покачал головой.

Марья все лежала, все спала каким-то ненастоящим, сказочным сном, только вот сказка была недобрая, не о спящей царевне.

Без всяких надежд была эта сказка.

– А Марья? – спросил я беспомощно. Не спросил, а пролепетал детским, жалобным голосом.

– Марья спит, – ответил мне Вадим спокойно. – Вот проснется, и…

Что будет, когда Марья проснется, он не сказал.

Медленно пятясь, я вышел в пространство под лестницей. И притворил за собой дверь.

Черное солнце теперь не прорывалось сюда, в подлестничный сумрак. Оно осталось там, в комнатке, где окна так и заклеены полосками бумаги, как в самом начале войны.

Я видел Вадима еще раз.

Мама сказала, в каком он детском доме. Пришла и сказала. Я понял, что значили ее слезы в день накануне Победы.

Но у нас ничего не вышло, никакого разговора.

Вадима я разыскал на детдомовском дворе – он нес охапку дров. Конец лета выдался прохладным, и печку, видать, уже топили. Заметив меня, молча, без улыбки, кивнул, исчез в распахнутой пасти большой двери, потом вернулся.

Я хотел спросить его, мол, ну как ты, но это был глупый вопрос. Разве не ясно как. И тогда Вадим спросил меня:

– Ну как ты?

Вот ведь один и тот же вопрос может выглядеть глупо и совершенно серьезно, если задают его разные люди. Вернее, люди, находящиеся в разном положении.

– Ничего, – ответил я. Сказать «нормально» у меня не повернулся язык.

– Скоро нас отправят на запад, – проговорил Вадим. – Уезжает весь детдом.

– Ты рад? – спросил я и потупил глаза. Какой бы вопрос я ни задал, он оказывался неловким. И я перебил его другим: – Как Марья?

– Ничего, – ответил Вадим.

Да, разговора не получалось.

Он стоял передо мной, враз подросший, неулыбчивый парень, как будто и не очень знакомый со мной.

На Вадиме были серые штаны и серая рубаха, неизвестные мне, видать детдомовские. Странное дело, они еще больше отделяли Вадима от меня.

И еще мне показалось, словно он чувствует какую-то неловкость. Словно он в чем-то виноват, что ли? Но в чем? Какая глупость!

Просто я жил в одном мире, а он существовал совсем в другом.

– Ну, я пошел? – спросил он меня.

Странно. Разве такое спрашивают?

– Конечно, – сказал я. И пожал ему руку.

– Будь здоров! – сказал он мне, мгновение смотрел, как я иду, потом решительно повернулся и уже не оглядывался.

С тех пор я его не видел.

В здании, которое занимал детский дом, расположилась артель, выпускавшая пуговицы. В войну ведь и пуговиц не было. Война кончилась, и срочно понадобились пуговицы, чтобы пришивать их к новым пальто, костюмам и платьям.

Осенью я пошел в четвертый класс, и мне снова выдали талоны на дополнительное питание.

На этой странице сайта находится литературное произведение Последние холода
автора, которого зовут Лиханов Альберт
. На сайте сайт вы можете или скачать бесплатно книгу Последние холода в форматах RTF, TXT, FB2 и EPUB, или прочитать онлайн электронную книгу Лиханов Альберт — Последние холода без регистрации и без СМС.

Размер архива с книгой Последние холода = 98.31 KB

Альберт Лиханов
Последние холода
Посвящаю детям минувшей войны, их лишениям и вовсе не детским страданиям. Посвящаю нынешним взрослым, кто не разучился поверять свою жизнь истинами военного детства. Да светят всегда и не истают в нашей памяти те высокие правила и неумирающие примеры, – ведь взрослые всего лишь бывшие дети.
Автор
Вспоминая свои первые классы и милую сердцу учительницу, дорогую Анну Николаевну, я теперь, когда промчалось столько лет с той счастливой и горькой поры, могу совершенно определенно сказать: наставница наша любила отвлекаться.
Бывало, среди урока она вдруг упирала кулачок в остренький свой подбородок, глаза ее туманились, взор утопал в поднебесье или проносился сквозь нас, словно за нашими спинами и даже за школьной стеной ей виделось что-то счастливо-ясное, нам, конечно же, непонятное, а ей вот зримое; взгляд ее туманился даже тогда, когда кто-то из нас топтался у доски, крошил мел, кряхтел, шмыгал носом, вопросительно озирался на класс, как бы ища спасения, испрашивая соломинку, за которую можно ухватиться, – и вот вдруг учительница странно затихала, взор ее умягчался, она забывала ответчика у доски, забывала нас, своих учеников, и тихо, как бы про себя и самой себе, изрекала какую-нибудь истину, имевшую все же самое к нам прямое отношение.
– Конечно, – говорила она, например, словно укоряя сама себя, – я не сумею научить вас рисованию или музыке. Но тот, у кого есть божий дар, – тут же успокаивала она себя и нас тоже, – этим даром будет разбужен и никогда больше не уснет.
Или, зарумянившись, она бормотала себе под нос, опять ни к кому не обращаясь, что-то вроде этого:
– Если кто-то думает, будто можно пропустить всего лишь один раздел математики, а потом пойти дальше, он жестоко ошибается. В учении нельзя обманывать самого себя. Учителя, может, и обманешь, а вот себя – ни за что.
То ли оттого, что слова свои Анна Николаевна ни к кому из нас конкретно не обращала, то ли оттого, что говорила она сама с собой, взрослым человеком, а только последний осел не понимает, насколько интереснее разговоры взрослых о тебе учительских и родительских нравоучений, то ли все это, вместе взятое, действовало на нас, потому что у Анны Николаевны был полководческий ум, а хороший полководец, как известно, не возьмет крепость, если станет бить только в лоб, – словом, отвлечения Анны Николаевны, ее генеральские маневры, задумчивые, в самый неожиданный миг, размышления оказались, на удивление, самыми главными уроками.
Как учила она нас арифметике, русскому языку, географии, я, собственно, почти не помню, – потому видно, что это учение стало моими знаниями. А вот правила жизни, которые учительница произносила про себя, остались надолго, если не на век.
Может быть, пытаясь внушить нам самоуважение, а может, преследуя более простую, но важную цель, подхлестывая наше старание, Анна Николаевна время от времени повторяла одну важную, видно, истину.
– Это надо же, – говорила она, – еще какая-то малость – и они получат свидетельство о начальном образовании.
Действительно, внутри нас раздувались разноцветные воздушные шарики. Мы поглядывали, довольные, друг на дружку. Надо же, Вовка Крошкин получит первый в своей жизни документ. И я тоже! И уж, конечно, отличница Нинка. Всякий в нашем классе может получить – как это – свидетельство об образовании.
В ту пору, когда я учился, начальное образование ценилось. После четвертого класса выдавали особую бумагу, и можно было на этом завершить свое учение. Правда, никому из нас это правило не подходило, да и Анна Николаевна поясняла, что закончить надо хотя бы семилетку, но документ о начальном образовании все-таки выдавался, и мы, таким образом, становились вполне грамотными людьми.
– Вы посмотрите, сколько взрослых имеет только начальное образование! – бормотала Анна Николаевна. – Спросите дома своих матерей, своих бабушек, кто закончил одну только начальную школу, и хорошенько подумайте после этого.
Мы думали, спрашивали дома и ахали про себя: еще немного, и мы, получалось, догоняли многих своих родных. Если не ростом, если не умом, если не знаниями, так образованием мы приближались к равенству с людьми любимыми и уважаемыми.
– Надо же, – вздыхала Анна Николаевна, – какой-то год и два месяца! И они получат образование!
Кому она печалилась? Нам? Себе? Неизвестно. Но что-то было в этих причитаниях значительное, серьезное, тревожащее…
* * *
Сразу после весенних каникул в третьем классе, то есть без года и двух месяцев начально образованным человеком, я получил талоны на дополнительное питание.
Шел уже сорок пятый, наши лупили фрицев почем зря, Левитан каждый вечер объявлял по радио новый салют, и в душе моей ранними утрами, в начале не растревоженного жизнью дня, перекрещивались, полыхая, две молнии – предчувствие радости и тревоги за отца. Я весь точно напружинился, суеверно отводя глаза от такой убийственно-тягостной возможности потерять отца накануне явного счастья.
Вот в те дни, а точнее, в первый день после весенних каникул, Анна Николаевна выдала мне талоны на доппитание. После уроков я должен идти в столовую номер восемь и там пообедать.
Бесплатные талоны на доппитание нам давали по очереди – на всех сразу не хватало, – и я уже слышал про восьмую столовку.
Да кто ее не знал, в самом-то деле! Угрюмый, протяжный дом этот, пристрой к бывшему монастырю, походил на животину, которая распласталась, прижавшись к земле. От тепла, которое пробивалось сквозь незаделанные щели рам, стекла в восьмой столовой не то что заледенели, а обросли неровной, бугроватой наледью. Седой челкой над входной дверью навис иней, и, когда я проходил мимо восьмой столовой, мне всегда казалось, будто там внутри такой теплый оазис с фикусами, наверное, по краям огромного зала, может, даже под потолком, как на рынке, живут два или три счастливых воробья, которым удалось залететь в вентиляционную трубу, и они чирикают себе на красивых люстрах, а потом, осмелев, садятся на фикусы.
Такой мне представлялась восьмая столовая, пока я только проходил мимо нее, но еще не бывал внутри. Какое же значение, можно спросить, имеют теперь эти представления?
Объясню.
Хоть и жили мы в городе тыловом, хоть мама с бабушкой и надсаживались изо всех сил, не давая мне голодать, чувство несытости навещало по многу раз в день. Нечасто, но все-таки регулярно, перед сном, мама заставляла меня снимать майку и сводить на спине лопатки. Ухмыляясь, я покорно исполнял, что она просила, и мама глубоко вздыхала, а то и принималась всхлипывать, и когда я требовал объяснить такое поведение, она повторяла мне, что лопатки сходятся, когда человек худ до предела, вот и ребра у меня все пересчитать можно, и вообще у меня малокровие.
Я смеялся. Никакого у меня нет малокровия, ведь само слово означает, что при этом должно быть мало крови, а у меня ее хватало. Вот когда я летом наступил на бутылочное стекло, она хлестала, будто из водопроводного крана. Все это глупости – мамины беспокойства, и если уж говорить о моих недостатках, то я бы мог признаться, что у меня с ушами что-то не в порядке – частенько в них слышался какой-то дополнительный, кроме звуков жизни, легкий звон, правда, голова при этом легчала и вроде бы даже лучше соображала, но я про это молчал, маме не рассказывал, а то выдумает еще какую-нибудь одну дурацкую болезнь, например малоушие, ха-ха-ха!
Но это все чепуха на постном масле!
Главное, не покидало меня ощущение несытости. Вроде и наемся вечером, а глазам все еще что-нибудь вкусненькое видится – колбаска какая-нибудь толстенькая, с кругляшками сала, или, того хуже, тонкий кусочек ветчины со слезинкой какой-то влажной вкусности, или пирог, от которого пахнет спелыми яблоками. Ну да не зря поговорка есть про глаза ненасытные. Может, вообще в глазах какое-то такое нахальство есть – живот сытый, а глаза все еще чего-то просят.
В общем, вроде и поешь крепенько, час всего пройдет, а уж под ложечкой сосет – спасу нет. И опять жрать хочется. А когда человеку хочется есть, голова у него к сочинительству тянется. То какое-нибудь невиданное блюдо выдумает, в жизни не видал, разве что в кино «Веселые ребята», например целый поросенок лежит на блюде. Или еще что-нибудь этакое. И всякие пищевые места, вроде восьмой столовой, тоже человеку могут воображаться в самом приятном виде.
Еда и тепло, ясно всякому, вещи очень даже совместимые. Поэтому я воображал фикусы и воробьев. Еще я воображал запах любимой моей гороховицы.
* * *
Однако действительность не подтвердила моих ожиданий.
Дверь, ошпаренная инеем, поддала мне сзади, протолкнула вперед, и я сразу очутился в конце очереди. Вела эта очередь не к еде, а к окошечку раздевалки, и в нем, будто кукушка в кухонных часах, появлялась худая тетка с черными и, мне показалось, опасными глазами. Глаза эти я заприметил сразу – были они огромными, в пол-лица, и при неверном свете тусклой электрической лампочки, смешанном с отблесками дневного сияния сквозь оплывшее льдом оконце, сверкали холодом и злобой.
Столовка эта была устроена специально для всех школ города, поэтому, ясное дело, очередь тут стояла детская, из мальцов и девчонок, притихших в незнакомом месте, а оттого сразу вежливых и покорных.
«Здрассь, тетя Груша», – говорила очередь разными голосами – так я понял, что гардеробщицу зовут именно этим именем, и тоже поздоровался, как все, вежливо назвав ее тетей Грушей.
Она даже не кивнула, зыркнула блестящим вороньим глазом, кинула на барьерчик жестяной, скрежетнувший номерок, и я очутился в зале. С моими представлениями совпали только размер и воробьи. Они сидели не на фикусах, а на железной перекладине под самым потолком и не щебетали оживленно, как щебетали их собратья на рынке, неподалеку от навозных катышей, а были молчаливы и скромны.
Дальнюю стену столовой прорезала продолговатая амбразура, в которой мелькали белые халаты, но путь к амбразуре преграждала деревянная, до пояса, загородка унылого серо-зеленого, как и вся столовая, цвета. Чтобы забраться за загородку, надо было подойти к крашеной тетке, восседавшей на табуретке перед фанерным коробом с прорезями: она брала талончики, привередливо разглядывала их и опускала, как в почтовые ящики, в щелки короба. Вместо них она выдавала дюралевые кругляши с цифрами – за них в амбразуре давали первое, второе и третье, но еда была разная, видно, в зависимости от талончиков.
Взгромоздив на поднос свою долю, я выбрал свободное место за столиком для четверых. Три стула уже были заняты: на одном сидела тощая, с лошадиным лицом, пионерка, класса так из шестого, два других занимали пацаны постарше меня, но и помладше пионерки. Выглядели они гладко и розовощеко, и я сразу понял, что пацаны гонят наперегонки – кто быстрее съест свою порцию. Парни часто поглядывали друг на дружку, громко чавкали, но молчали, ничего не говорили – состязание получалось молчаливое, будто, тихо сопя, они перетягивали канат: кто кого? Я поглядел на них, наверное, слишком внимательно и чересчур задумчиво, выражая своим взглядом сомнение в умственном развитии пацанов, так что один из них оторвался от котлеты и сказал мне невнятно, потому что рот у него был забит едой:
– Лопай, пока не получил по кумполу!
Я решил не спорить и принялся за еду, изредка поглядывая на гонщиков.
Нет, что ни говори, а еду эту можно было только так и прозвать – дополнительное питание. Уж никак не основное! От кислых щей сводило скулы. На второе мне полагалась овсянка с желтой лужицей растаявшего масла, а овсянку я не любил еще с довоенных времен. Вот только третье обрадовало – стакан холодного вкусного молока. Ржаную горбуху я доел с молоком. Впрочем, я съел все – так полагалось, даже если еда, которую дают, невкусная. Бабушка и мама всю мою сознательную жизнь настойчиво учили меня всегда все съедать без остатка.
Доедал я один, когда и пионерка и пацаны ушли. Тот, который победил, проходя мимо, больно щелкнул меня все-таки по стриженой голове, так что молоком я запивал не только кусок ржаного хлеба, но еще и горький комок обиды, застрявший в горле.
Перед этим, правда, был один момент, в котором я толком ничего не понял, разобравшись во всем лишь на следующий день, через целые сутки. Победив соперника, гладкий парень скатал хлебный шарик, положил его на край стола и чуть отодвинулся. Задрав голову, пацаны посмотрели вверх, и прямо на стол, точно по молчаливой команде, слетел воробей. Он схватил хлебный кругляш и тут же убрался.
– Повезло ему, – хрипло сказал чемпион.
– Еще как! – подтвердил проигравший.
У чемпиона оставалась хлебная корка.
– Оставить? – спросил он приятеля.
– Шакалам? – возмутился тот. – Дай лучше воробьям!
Чемпион положил корку, но воробей, подлетевший тут же, не сумел ухватить ее. Тем временем пацан, проигравший соревнование в еде, уже встал.
– Ну, ладно! – поднялся победитель. – Не пропадать же! – И запихнул корку в рот.
Щека у него оттопырилась, и вот с такой скособоченной рожей он прошел рядом со мной и щелкнул меня по макушке.
Я уже не озирался больше. Давясь, глядя в стакан, доел ржануху и пошел с номерком к тете Груше.
Не очень-то вкусным вышло дополнительное питание.
* * *
Школы учили ребятню в три смены, и потому восьмая столовка дополнительного питания пыхтела с утра до позднего вечера. На другой день я воспользовался этим: сразу после уроков в столовой очередь, да и вчерашних гладких парней встречать не хотелось.
Вот ведь гады! Я припоминал, как они соревновались, кто быстрее съест свой обед, силился представить их похожие лица, но ничего, кроме одинаковой гладкости, вспомнить не мог.
Словом, я погулял, побродил по улицам, и уж когда стало совсем голодно, переступил порог столовой. Народу к тете Груше не было совсем, она скучала в окошке раздевалки, а когда я принялся расстегивать пуговицы пальто, сказала вдруг:
– Не раздевайся, сегодня холодно!
Видно, на лице моем блуждало недоверие, а может, и просто недоумение – я еще никогда в жизни не ел по-зимнему одетым, и она улыбнулась:
– Да не бойся! Когда холодно, мы разрешаем.
Для верности стянув все-таки шапку, я вошел в обеденный зал.
В столовой был тот ленивый час, когда толпа едоков уже схлынула, а сами повара, известное дело, должны поесть до общего обеда, чтобы не раздражаться и быть добрыми, и поэтому по обеденному залу бродила дрема. Нет, никто не спал, не слипались глаза у поварих в амбразуре, и крашеная тетка возле короба сидела настороженная, напружиненная, точно кошка, видать, еще не отошла от волнения ребячьей очереди, но уже и она напрягалась просто так, по привычке и без надобности. Еще малость – она притихнет и замурлычет.
Дреме было, понятно, неуютно в этой столовой. Ведь ей требуется всегда, кроме сытости, еще и тепло, даже духота, а в восьмой столовой стояла холодрыга. Похоже, дрова для котлов, чтобы еду сварить, еще нашлись, а вот обогреть холодный монастырский пристрой сил недостало. И все-таки дрема бродила по столовой – стояла тишина, только побрякивали ложки немногих едоков, из-за амбразуры медленно и нехотя выплывал белый вкусный пар, крашеная тетка, едва я подошел к ней со своим талончиком, смешно закатав глаза, протяжно, со стоном зевнула.
Я получил еду и сел за пустой столик. Есть в пальто было неловко, толстые стеганые рукава норовили заехать в тарелку, и, чтобы было удобней сидеть, я подложил под себя портфель. Другое дело! Теперь тарелки не торчали перед носом, а чуточку опустились, вернее, повыше очутился я, и дело пошло ходче.
Вот только еда сегодня оказалась похуже вчерашней. На первое – овсяный суп. Уж как я не хотел есть, уж как я не терпел овсяную кашу, одолеть суп из овсянки было для меня непомерное геройство. Вспоминая строгие лица бабушки и мамы, взывавшие меня к твердым правилам питания, я глотал горячую жидкость с жутким насилием над собой. А власть женской строгости все-таки велика! Сколь ни был я свободен здесь, в далекой от дома столовой, как ни укрывали меня от маминых и бабушкиных взоров стены и расстояние, освобождаться от трудного правила было нелегко. Две трети тарелки выхлебал пополам с тоской и, вздохнув тяжко, помотав головой, как бы завершая молчаливый спор, отложил ложку. Взялся за котлету.
Как он присел напротив меня, я даже и не заметил. Возник без единого шороха. Вчерашний воробей нашумел куда больше, когда слетал на стол. А этот мальчишка появился точно привидение. И уставился на тарелку с недоеденным супом.
Я сначала не обратил на это внимания – меня тихое появление пацана поразило. И еще – он сам.
У него было желтое, почти покойницкое лицо, а на лбу, прямо над переносицей, заметно синела жилка. Глаза его тоже были желтыми, но, может, это мне только показалось оттого, что такое лицо? По крайней мере, в них что-то светилось такое, в этих глазах. Какое-то полыхало страшноватое пламя. Наверное, такие глаза бывают у сумасшедших. Я сперва так и подумал: у этого парня не все в порядке. Или он чем-то болен, какой-то такой странной болезнью, которой я никогда не видывал.
Еще он бросал странные взгляды. У меня даже сердце сжалось, слышно застучала кровь в висках. Мальчишка смотрел мне в глаза, потом быстро опускал взгляд на тарелку, быстро-быстро двигал зрачками: на меня, на тарелку, на меня, на тарелку. Будто что-то такое спрашивал. Но я не мог его понять. Не понимал его вопросов.
Тогда он прошептал:
– Можно я доем?
Этот шепот прозвучал громче громкого крика. Я не сразу понял. О чем он? Что спрашивает? Можно ли ему доесть?
Я сжался, оледенел, пораженный. Меня дома учили всегда все съедать, мама придумывала мне всякие малокровия, и я старался, как мог, но даже при крепком старании не все у меня выходило, хотя я и знал, что скоро снова засосет под ложечкой. И вот мальчишка, увидевший недоеденный противный суп, просит его – просит!
Я долго и с натугой выбирал слово, какое должен сказать пацану, и это мое молчание он понял по-своему, понял, Наверное, будто мне жалко или я еще доем эту невкусную похлебку. Лицо его – на лбу и на щеках – покрылось рваными, будто родимые пятна, красными пятнами. И тогда я понял:

Было бы отлично, чтобы книга Последние холода
автора Лиханов Альберт
понравилась бы вам!
Если так будет, тогда вы могли бы порекомендовать эту книгу Последние холода
своим друзьям, проставив гиперссылку на страницу с данным произведением: Лиханов Альберт — Последние холода.
Ключевые слова страницы: Последние холода; Лиханов Альберт, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн

На этой странице сайта выложена бесплатная книга Последние холода
автора, которого зовут Лиханов Альберт
. На сайте сайт вы можете или скачать бесплатно книгу Последние холода в форматах RTF, TXT, FB2 и EPUB, или же читать онлайн электронную книгу Лиханов Альберт — Последние холода, причем без регистрации и без СМС.

Размер архива с книгой Последние холода равен 98.31 KB

Надеемся, что книга Последние холода
автора Лиханов Альберт
вам понравится!
Если это произойдет, то можете порекомендовать книгу Последние холода
своим друзьям, проставив ссылку на страницу с произведением Лиханов Альберт — Последние холода.
Ключевые слова страницы: Последние холода; Лиханов Альберт, скачать, читать, книга и бесплатно

Где-то он там? Что-то с ним? Боже, сколько я думал об этом!.. Словом, и я, и бабушка – мы, конечно, сразу стали думать про отца, погрустнев, и я решил, что, пожалуй, мама имеет полное право всплакнуть.
В молчании мы поели. И мама вдруг спросила меня:
– Как там Вадик? Как Маша?
– В баню ходят исправно, – ответил я.
– Вот видишь, – оказала мама, – какие молодцы. – Она помедлила, не сводя с меня внимательного взгляда, и добавила: – Просто герои. Самые настоящие маленькие герои.
Глаза ее опять заслезились, словно от дыма, она опустила лицо к тарелке, потом выскочила из-за стола и ушла к керосинке.
Оттуда она сказала подчеркнуто оживленным голосом:
– Коля, а давай сегодня к ним сходим. Я ведь даже не знаю, где они живут.
– Давай, – сказал я скорее удивленно, чем радостно. И повторил веселей: – Давай!
– Мама! – Это она обращалась к бабушке. – Соберем-ка им какой гостинец, а? Неудобно ведь в гости с пустыми руками.
– Да у меня ничего и нет такого-то! – развела руками бабушка.
– Мучицы можно, – говорила мама, шурша в прихожей кульками, брякая банками. – Картошки! Масла кусочек. Сахару.
Бабушка нехотя вышла из-за стола, там, за стенкой, женщины стали перешептываться, и мама громко повторила:
– Ничего, ничего!
В комнату Вадика и Марьи мама вошла первой и как-то уж очень решительно. Ее не удивила убогость, она даже и на ребят не очень глядела, и вот это поразило меня. Странно как-то! Мама принялась таскать воду, взяла тряпку, начала мыть пол, а в это время шипел чайник, и мама перемыла всю посуду, хотя ее было мало и она оказалась чистой.
Мне показалось, мама мучает себя нарочно, придумывает себе работу, которой можно и не делать, ведь пол в комнате был вполне приличный. Похоже, она не знала, за что взяться. И все не глядела на Вадика и Марью, отворачивала взгляд. Хотя болтала без умолку.
– Машенька, голубушка, – тараторила мама, – а ты умеешь штопать? Сейчас ведь, сама знаешь, как худо. Учиться, учиться надо, деточка, и это очень просто: берешь грибок такой деревянный, ну, конечно, грибок не обязательно, можно на электрической лампочке перегорелой, можно даже на стакане, натягиваешь носок, дырочкой-то кверху, но и ниткой, сперва шовчик вдоль, потом поперек, не торопясь надо, старательно, вот и получится нитяная штопка, это всегда пригодится…
В общем, такая вот говорильня на женские темы, сперва про штопку, потом как борщ готовить, потом чем волосы мыть, чтобы были пушистые, – и так без передыху, не то что без точки, без паузы, но даже без точки с запятой.
И все бы ничего, если бы не одно важное обстоятельство, впрочем, известное одному мне. Обстоятельство это заключалось в том, что мама терпеть не могла такой болтовни и мягко, но решительно прерывала подобные разговоры, если за них принималась какая-нибудь женщина, зашедшая к нам на огонек. Я слушал и не верил своим ушам.
Наконец вся комната оказалась прибранной и прочищенной, чай вскипел, и не оставалось ничего другого, как сесть за стол.
Мама первый раз за весь вечер оглядела Вадика и Марью. Вмиг она умолкла и сразу опустила голову. Вадька понял это по-своему и стал неуклюже, но вежливо благодарить. Мама быстро, скользом глянула на него и неискренне засмеялась:
– Ну что ты, что ты!
Я-то видел: она думает о другом. Нет, честное слово, мама не походила на себя сегодня. Будто с ней что-то случилось, а она скрывает. И это ей плохо удается.
Мы попили чай.
Пили его с хлебом, помазанным тонким, совершенно прозрачным слоем масла, и с сахаром – совсем по-праздничному. Сахару было мало, и мы ели его вприкуску, ничего удивительного. Пить чай внакладку считалось в войну непозволительной роскошью.
Сахар к чаю было тоже военный, бабушкин.
Получив паек песком, она насыпала его в мисочку, добавляла воды и терпеливо кипятила на медленном огне. Когда варево остывало, получался желтый ноздреватый сахар, который было легко колоть щипцами. А главное, его становилось чуточку больше. Вот такая военная хитрость.
Мы пили чай, ели черный хлеб с маслом, прикусывали сахарку помалу, а стрелки часов подвигались к краю последнего дня войны, за которым начинался мир. Разве мог я подумать, что это последний наш чай в этой неуютной комнате?..
Потом мы вышли на улицу. Вадик и Марья улыбались нам вслед.
Стояли на пороге комнаты, махали руками и улыбались.
Я еще подумал: как будто они уезжают. Стоят на вагонной ступеньке, поезд еще не тронулся, но вот-вот тронется. И они куда-то поедут.
Мы вышли на улицу, и я снова почувствовал, что с мамой неладно. Губы у нее не дрожали, а просто тряслись.
Мы повернули за угол, и я опять крикнул:
– Что с папой?
Мама остановилась, сильно повернула меня к себе и неудобно прижала к себе мою голову.
– Сыночка! – всхлипнула она. – Родной мой! Сыночка!
И я заплакал тоже. Я был уверен: отца нет в живых.
Она еле отговорила меня. Клялась и божилась. Я успокоился с трудом. Все не верил, все спрашивал:
– Что же случилось?
– Просто так! – повторяла мама, и глаза ее наполнялись слезами. – Дурацкое такое настроение! Прости! Я расстроила тебя, глупая.

* * *

А потом настало завтра! Первый день без войны.
Я ведь, конечно, не понимал, как кончаются войны, – подумаешь, без года и одного месяца начальное образование! Просто я не знал, как это делается. Правда, я думаю, и бабушка моя не представляла, и мама тоже, и многие-многие взрослые, которые не были на войне, да и те, кто были, – не могли вообразить, как закончилась эта проклятая война там, в Берлине.
Перестали стрелять? Тихо стало? Ну а что еще? Ведь не может же быть, чтобы перестали стрелять – и все кончилось! Наверное, кричали наши военные, а? «Ура!» орали изо всех сил. Плакали, обнимались, плясали, палили в небо ракеты всех цветов?
Нет, чего ни придумай, чего ни вспомни, все будет мало, чтобы небывалое счастье выразить.
Я уж думал: может, заплакать надо? Всем-всем-всем заплакать: и девчонкам, и пацанам, и женщинам, и, конечно, военным, солдатам, генералам и даже Верховному Главнокомандующему у себя в Кремле. Встать всем и заплакать, ничегошеньки не стыдясь, – от великой, необъятной, как небо и как земля, счастливой радости.
Конечно, слезы всегда на вкус соленые, даже если плачет человек от радости. А уж горя-то, горя в этих слезах – полной чашей, немереного, крутого…
Вот и мама – она меня в тот день слезами умыла. Я еще опал, она схватила меня спящего, что-то шепчет, чтобы не напугать, а на лицо мне ее горячие слезы капают: кап-кап, кап-кал.
– Что случилось?
Я вскочил перепуганный, взъерошенный как воробей. Первое, что мне в голову пришло: я был прав. Отец! Нельзя же плакать без серьезных причин целый вечер и утро в придачу!
Но мама мне шепнула:
– Все! Все! Конец войне!
«Почему она шепчет? – подумал я. – Об этом же кричать надо!» И гаркнул что было сил:
– Ура-а-а!
Бабушка и мама прыгали возле моей кровати, как девчонки, смеялись, хлопали в ладоши и тоже кричали, будто наперегонки:
– Ура-а-а!
– Ура-ура-ура!
– А когда? – спросил я, стоя на кровати в трусах и майке. Надо же, отсюда, сверху, наша комната казалась огромной, просто целый мир, и я, простофиля, об этом не знал.
– Что – когда? – засмеялась мама.
– Когда конец войны настал?
– Рано утром объявили. Ты еще спал!
Я вскипел:
– И меня не разбудили?
– Жалко было! – сказала мама.
– Ты что говоришь! – опять закричал я. – Как это жалко? Когда такое, когда такое… – Я не знал, какое слово применить. Как назвать эту радость. Так и не придумал. – А как, как?
Мама смеялась. Она меня понимала сегодня, отлично понимала мои невнятные вопросы.
– Ну, мы с бабушкой выскочили на улицу. Утро только начинается, а народу полно. Да ты вставай! Сам увидишь!
Никогда в жизни – ни до, ни после – мне не хотелось так на улицу. Я лихорадочно оделся, обулся, умылся, поел и вылетел во двор в распахнутом пальто.
Погода стояла серенькая, унылая, что называется, промозглая, но если бы даже бушевала буря и гром гремел, мне этот день все равно показался бы ярким и солнечным.
Народ двигался прямо по булыжной мостовой, освободившейся от снега. Ни одного человека не было на тротуарах. И знаете, что пришло мне сразу же в голову? Тротуары ведь сбоку от дороги, с двух сторон. Люди ходят по одной и по другой стороне в обычные дни, двумя самостоятельными дорожками. А тут дорожки стали смешны! Глупо до отвратительности! Людей потянуло в толпу, на самую середину дороги. Как можно шагать на расстоянии друг от друга? Надо соединиться, чтобы видеть улыбки, говорить приветливые слова, смеяться, жать руки незнакомым людям!
То-то радость была!
Будто все на улице знакомые или даже родные.
Сперва меня обогнала ватага мальчишек. Они кричали «ура!», и каждый стукнул меня – кто в бок, кто по плечу, но не больно, а дружески, и я тоже крикнул:
– Ура-а-а!
Потом мне навстречу попался коренастый старик с окладистой бородой. Лицо его показалось мне мокрым, и я подумал, что он, наверное, плачет. Но старик гаркнул бодрым голосом:
– С победой, внучок! – И рассмеялся.
На дороге стояла молодая женщина в клетчатом платке, совсем девушка. В руках она держала сверток с ребенком и громко приговаривала:
– Смотри! Запоминай! – Потом счастливо смеялась и снова повторяла: – Смотри! Запоминай!
Будто этот несознательный младенец может что-нибудь запомнить! Ему, похоже, было не до праздника, он орал в своем кульке, этот карапуз. А его мать опять рассмеялась и сказала:
– Правильно кричишь. Ура! Ура! – И спросила меня: – Ты видишь? Он кричит «ура!»
– Молодец! – ответил я.
А женщина крикнула:
– Поздравляю!
На углу стоял инвалид, ему подавала почти каждая женщина, которая проходила мимо, – это раньше, в простые дни. У него не было правой руки и левой ноги. Вместо них подвернутые рукав и штанина – гимнастерки и галифе.
Обычно он сидел на деревянном чурбачке, перед ним лежала зимняя шапка со звездочкой, в эту шапку и бросали монеты, а сам инвалид бывал пьянехонек, впрочем, и молчалив, никогда ничего не говорил, только смотрел на прохожих и скрипел зубами. Слева на его груди слабо взблескивала медаль «За отвагу», зато на правой половине гимнастерки, будто погон нашили длинный ряд желтых и красных полосок – за ранения.
Сегодня инвалид был тоже выпивши, и, видать, крепко, но не сидел, а стоял, опираясь о костыль тем боком, где должна быть правая рука. Левую он держал возле виска, отдавая честь, и некуда было ему класть сегодня подаяние.
Он бы, может, и не взял. Стоял на углу, как живой памятник, и к нему с четырех сторон подходил народ. Женщины, которые посмелее, подходили к нему, целовали, плакали и тут же отходили назад. И он каждой отдавал честь. Все так же молча, будто немой. Только скрежетал зубами.
Я пошел дальше. И вдруг чуть не присел – такой раздался грохот. Совсем рядом со мной стоял человек в погонах майора и палил из пистолета. Трах-трах-трах! Он выпустил целую обойму и засмеялся. Это был прекрасный майор! Лицо молодое, усы как у гусара, и на груди целых три ордена. Погоны горели золотом, ордена позванивали и блестели, сам майор смеялся и кричал:
– Да здравствуют наши славные женщины! Да здравствует героический тыл!
Возле него сразу свилась толпа. Женщины, смеясь, начали вешаться майору на шею, и их нависло сразу столько, что военный не выдержал и рухнул вместе с женщинами. А они кричали, визжали, смеялись. Я не успел моргнуть, как все поднялись, а майора подняли еще выше, над толпой, какое-то мгновение он был вот так, над женщинами, потом упал, только уже не на землю, а им в руки, они ухнули и подкинули его в воздух. Теперь сиял не только майор, но и его блестящие сапоги. Он еле уговорил остановиться, едва отбился. За это его заставили поцеловать каждую.
– По-русски, – кричала какая-то бойкая тетка. – Три раза!
В школе вообще творилось что-то несусветное. Народ бегал по лестницам, орал, весело толкался. Мы никогда не допускали телячьих нежностей, это считалось неприличным, но в счастливый День Победы я обнялся с Вовкой Крошкиным, и с Витькой, и даже с Мешком, хоть он и олух царя небесного!
Все прощалось в этот день. Все были равны – отличники и двоечники. Всех нас любили поровну наши учителя – тихонь и забияк, сообразительных и сонь. Все прошлые счеты как будто бы закрывались, нам как бы предлагали: теперь жизнь должна идти по-другому, в том числе и у тебя.
Наконец учителя, перекрикивая шум и гомон, велели всем строиться. По классам, внизу, на небольшом пятачке, где устраивались общие сборы. Но по классам не вышло! Все толкались, бродили, и перебегали с места на место, от товарища к знакомому из другого класса и обратно. В это время директор Фаина Васильевна изо всех сил гремела знаменитым школьным колокольчиком, похожим скорее на медное ведерко средних размеров. Звон получался ужасный, приходилось закрывать ладонями уши, но сегодня и он не помогал. Фаина Васильевна звонила минут десять, не меньше, пока школа чуточку притихла.
– Дорогие дети! – сказала она, и только тогда мы притихли. – Запомните сегодняшний день. Он войдет в историю. Поздравляю всех нас с Победой!
Это был самый короткий в моей жизни митинг. Мы заорали, забили в ладоши, закричали «ура!», запрыгали как можно выше, и не было на нас никакой управы. Фаина Васильевна стояла на первой ступеньке, ведущей вверх. Она смотрела на свою беснующуюся, вышедшую из повиновения школу сперва удивленно, потом добродушно, наконец засмеялась и махнула рукой.
Дверь распахнулась, мы разбились на ручейки и втекли в свои классы. Но сидеть никто не мог. Все ходило в нас ходуном. Наконец Анна Николаевна чуть успокоила нас. Правда, спокойствие было необычным: кто стоял, кто сидел верхом на парте, кто устроился прямо на полу, возле печки.
– Ну вот, – сказала негромко Анна Николаевна, словно повторяла вопрос. – Она любила задавать вопросы дважды: один раз громче, второй – тихо. – Ну вот, – произнесла снова, – война кончилась. Вы застали ее детьми. И хотя вы не знали самого страшного, все-таки вы видели эту войну.
Она подняла голову и опять посмотрела куда-то поверх нас, будто там, за школьной стеной и дальше, за самой прочной стеной времени, просвечивала наша дальнейшая жизнь, наше будущее.
– Знаете, – проговорила учительница, немного помедлив, точно решилась сказать нам что-то очень важное и взрослое. – Пройдет время, много-много времени, и вы станете совсем взрослыми. У вас будут не только дети, но и дети детей, ваши внуки. Пройдет время, и все, кто был взрослым, когда шла война, умрут. Останетесь только вы, теперешние дети. Дети минувшей войны. – Она помолчала. – Ни дочки ваши, ни сыновья, ни внуки, конечно же, не будут знать войну. На всей земле останетесь только вы, кто помнит ее. И может случиться так, что новые малыши забудут наше горе, нашу радость, наши слезы! Так вот, не давайте им забыть! Понимаете? Вы-то не забудете, вот и другим не давайте!
Теперь уже молчали мы. Тихо было в нашем классе. Только из коридора да из-за стенок слышались возбужденные голоса.

* * *

После школы я не помчался к Вадьке, он ведь теперь не пропускал уроков, да и разве может хоть кто-нибудь усидеть дома в такой день?
В общем, я пришел к ним в сумерки.
Коммунальный трехэтажный дом, где они жили, походил на корабль: все окна светились разным цветом – это уж зависело от штор. И хотя никакого шума и гама не слышалось, было и так понятно, что за цветными окнами люди празднуют победу. Может, кто-нибудь и с вином, повзаправдашнему, но большинство – чаем послаще или картошкой, по сегодняшнему случаю не просто вареной, а жареной. Да что там! Без вина все были пьяны радостью!
В тесном пространстве под лестницей ко мне прикоснулся страх своей ледяной рукой! Еще бы! Дверь в комнату, где жили Вадим и Марья, была приоткрыта на целую ладонь, и в комнате не горел свет. Сначала у меня в голове мелькнуло, будто комнату очистили воры. Где у них совесть, в праздник-то…
Но тут я почувствовал, как в приоткрытую дверь бьет темный луч.
Будто там, в комнате, жарко печет черное солнце и вот его лучи пробиваются в щель, проникают под лестницу. Ничего, что его не видно, это странное солнце. Зато слышно, зато его чувствуешь всей кожей, словно дыхание страшного и большого зверя.
Я потянул на себя дверную ручку. Протяжно, будто плача, заскрипели петли.
В сумерках я разглядел, что Марья лежит на кровати одетая и в ботинках. А Вадим сидит на стуле возле холодной «буржуйки».
Я хотел сказать, что это великий грех – сумерничать в такой вечер, хотел было отыскать выключатель и щелкнуть им, чтобы исчезло, истаяло странное черное солнце, ведь с ним справится и обычная электрическая лампочка. Но что-то удержало меня включить свет, заговорить громким голосом, схватить сзади Вадима, чтобы он шевельнулся, ожил в этом мраке.
Я прошел в комнату и увидел, что Марья лежит с закрытыми глазами. «Неужели спит?» – поразился я. И опросил Вадима:
– Что случилось?
Он сидел перед «буржуйкой», зажав ладони коленями, и лицо его показалось мне незнакомым. Какие-то перемены произошли в этом лице. Оно заострилось, чуточку усохло, по-детски пухлые губы вытянулись горькими ниточками. Но главное – глаза! Они стали больше. И как будто видели что-то страшное.
Вадим задумался и даже не шелохнулся, когда я вошел, покрутился перед ним и уставился ему в глаза.
– Что случилось? – повторил я, даже не предполагая того, что может ответить Вадька.
А он смотрел, задумавшись, на меня, вернее, смотрел сквозь меня и проговорил похудевшими, деревянными губами:
– Мама умерла.
Я хотел рассмеяться, крикнуть: мол, что за шутки! Но разве бы стал Вадька… Значит, это правда… Как же так?
Я вспомнил, что за день сегодня, и содрогнулся. Ведь конец войне, великий праздник! И разве возможно, чтобы в праздник, чтобы такое случилось именно в праздник…
– Сегодня? – спросил я, все не веря. Ведь мама, моя мама, на которую можно всегда положиться, просила передать Вадику и Маше, будто дела в больнице идут на поправку.
А вышло…
– Уже несколько дней… Ее похоронили без нас…
Он говорил неживым голосом, мой Вадим. И я просто физически ощущал, как с каждым его словом между нами раскрывается черная вода.
Все шире и шире.
Будто он и Марья на маленьком плоту своей комнаты отплывают от берега, где стою я, лопоухий маленький пацан.
Я знаю: еще немного, и черная быстрая вода подхватит плот, и черное солнце, которое уже горит не видимым, а только ощущаемым теплом, светит нестойкому плоту, провожает его в неясный путь.
– Что же дальше? – едва слышно опросил я Вадьку.
Он слабо шевельнулся.
– В детдом, – ответил он. И первый раз, пока мы говорили, он моргнул. Посмотрел на меня осмысленным взглядом.
И вдруг он сказал…
И вдруг он сказал такое, что я никогда забыть не смогу.
– Знаешь, – сказал великий и непонятный человек Вадька, – ты бы шел отсюда. А то есть примета. – Он помялся. – Кто рядом с бедой ходит, может ее задеть, заразиться. А у тебя батя на фронте!
– Но ведь война кончилась, – выдохнул я.
– Мало ли что! – сказал Вадим. – Война кончилась, а видишь, как бывает. Иди!
Он поднялся с табуретки и стал медленно поворачиваться на месте, как бы провожая меня. Обходя его, я протянул ему руку, но Вадим покачал головой.
Марья все лежала, все спала каким-то ненастоящим, сказочным сном, только вот сказка была недобрая, не о спящей царевне.
Без всяких надежд была эта сказка.
– А Марья? – спросил я беспомощно. Не спросил, а пролепетал детским, жалобным голосом.
– Марья спит, – ответил мне Вадим спокойно. – Вот проснется, и…
Что будет, когда Марья проснется, он не сказал.
Медленно пятясь, я вышел в пространство под лестницей. И притворил за собой дверь.
Черное солнце теперь не прорывалось сюда, в подлестничный сумрак. Оно осталось там, в комнатке, где окна так и заклеены полосками бумаги, как в самом начале войны.

* * *

Я видел Вадима еще раз.
Мама сказала, в каком он детском доме. Пришла и сказала. Я понял, что значили ее слезы в день накануне Победы.
Я пошел.
Но у нас ничего не вышло, никакого разговора.
Вадима я разыскал на детдомовском дворе – он нес охапку дров. Конец лета выдался прохладным, и печку, видать, уже топили. Заметив меня, молча, без улыбки, кивнул, исчез в распахнутой пасти большой двери, потом вернулся.
Я хотел спросить его, мол, ну как ты, но это был глупый вопрос. Разве не ясно как. И тогда Вадим спросил меня:
– Ну как ты?
Вот ведь один и тот же вопрос может выглядеть глупо и совершенно серьезно, если задают его разные люди. Вернее, люди, находящиеся в разном положении.
– Ничего, – ответил я. Сказать «нормально» у меня не повернулся язык.
– Скоро нас отправят на запад, – проговорил Вадим. – Уезжает весь детдом.
– Ты рад? – спросил я и потупил глаза. Какой бы вопрос я ни задал, он оказывался неловким. И я перебил его другим: – Как Марья?
– Ничего, – ответил Вадим.
Да, разговора не получалось.
Он стоял передо мной, враз подросший, неулыбчивый парень, как будто и не очень знакомый со мной.
На Вадиме были серые штаны и серая рубаха, неизвестные мне, видать детдомовские. Странное дело, они еще больше отделяли Вадима от меня.
И еще мне показалось, словно он чувствует какую-то неловкость. Словно он в чем-то виноват, что ли? Но в чем? Какая глупость!
Просто я жил в одном мире, а он существовал совсем в другом.
– Ну, я пошел? – спросил он меня.
Странно. Разве такое спрашивают?
– Конечно, – сказал я. И пожал ему руку.
– Будь здоров! – сказал он мне, мгновение смотрел, как я иду, потом решительно повернулся и уже не оглядывался.
С тех пор я его не видел.
В здании, которое занимал детский дом, расположилась артель, выпускавшая пуговицы. В войну ведь и пуговиц не было. Война кончилась, и срочно понадобились пуговицы, чтобы пришивать их к новым пальто, костюмам и платьям.

* * *

Осенью я пошел в четвертый класс, и мне снова выдали талоны на дополнительное питание.
Дорогу в восьмую столовку приукрасила солнечная осень – над головой качались кленовые ветви, расцвеченные, точно разноцветными флажками, праздничными листьями.
Многое я теперь видел и понимал по-другому. Отец был жив, и хотя еще не вернулся, потому что шла новая война, с японцами, это уже не казалось таким страшным как все, что минуло. Мне оставалось учиться всего несколько месяцев, и – пожалуйста – в кармане свидетельство о начальном образовании.
Все растет кругом. Деревья растут, ну и маленькие люди – тоже, у каждого сообразительности прибывает, и все меняется в наших глазах. Решительно все!
Осень стояла теплая, раздевать и одевать народ не требовалось, и тетя Груша выглядывала из своего окошка черным, антрацитовым глазом просто так, из чистого любопытства, тотчас опуская голову, – наверное, вязала.
И вообще народу в столовке стало меньше. Никто почему-то не толкался в тот час.
Я спокойно получил еду – опять славная, во все времена вкусная гороховица, котлета, компот, – взялся за ложку и, не оглядываясь по сторонам, бренчал уже о дно железной миски, как напротив меня возник мальчишка.
Война кончилась, слава богу, и я уже все забыл – короткая память. Мало ли отчего мог появиться тут пацан! Я совершенно не думал о таком недалеком прошлом.
На виске у мальчишки вздрагивала, пульсировала синяя жилка, похожая на гармошку, он смотрел на меня очень внимательно, не отрывая взгляда, и вдруг проговорил:
– Мальчик, если можешь, оставь!
Я опустил ложку…
Я опустил ложку и посмотрел на пацана. «Но ведь война кончилась!» – хотел сказать, вернее, хотел спросить я.
А он глядел на меня голодными глазами.
Когда так смотрят, язык не поворачивается.
Я промолчал. Я виновато подвинул ему миску, а вилкой проделал границу ровно посередине котлеты.

* * *

Да, войны кончаются рано или поздно.
Но голодуха отступает медленнее, чем враг.
И слезы долго не высыхают.
И работают столовки с дополнительным питанием. И там живут шакалы. Маленькие, голодные, ни в чем не повинные ребятишки.
Мы-то это помним.
Не забыли бы вы, новые люди.
Не забудьте! Так мне велела наша учительница Анна Николаевна.

Альберт Лиханов

Последние холода

Посвящаю детям минувшей войны, их лишениям и вовсе не детским страданиям. Посвящаю нынешним взрослым, кто не разучился поверять свою жизнь истинами военного детства. Да светят всегда и не истают в нашей памяти те высокие правила и неумирающие примеры, – ведь взрослые всего лишь бывшие дети.

Вспоминая свои первые классы и милую сердцу учительницу, дорогую Анну Николаевну, я теперь, когда промчалось столько лет с той счастливой и горькой поры, могу совершенно определенно сказать: наставница наша любила отвлекаться.

Бывало, среди урока она вдруг упирала кулачок в остренький свой подбородок, глаза ее туманились, взор утопал в поднебесье или проносился сквозь нас, словно за нашими спинами и даже за школьной стеной ей виделось что-то счастливо-ясное, нам, конечно же, непонятное, а ей вот зримое; взгляд ее туманился даже тогда, когда кто-то из нас топтался у доски, крошил мел, кряхтел, шмыгал носом, вопросительно озирался на класс, как бы ища спасения, испрашивая соломинку, за которую можно ухватиться, – и вот вдруг учительница странно затихала, взор ее умягчался, она забывала ответчика у доски, забывала нас, своих учеников, и тихо, как бы про себя и самой себе, изрекала какую-нибудь истину, имевшую все же самое к нам прямое отношение.

– Конечно, – говорила она, например, словно укоряя сама себя, – я не сумею научить вас рисованию или музыке. Но тот, у кого есть божий дар, – тут же успокаивала она себя и нас тоже, – этим даром будет разбужен и никогда больше не уснет.

Или, зарумянившись, она бормотала себе под нос, опять ни к кому не обращаясь, что-то вроде этого:

– Если кто-то думает, будто можно пропустить всего лишь один раздел математики, а потом пойти дальше, он жестоко ошибается. В учении нельзя обманывать самого себя. Учителя, может, и обманешь, а вот себя – ни за что.

То ли оттого, что слова свои Анна Николаевна ни к кому из нас конкретно не обращала, то ли оттого, что говорила она сама с собой, взрослым человеком, а только последний осел не понимает, насколько интереснее разговоры взрослых о тебе учительских и родительских нравоучений, то ли все это, вместе взятое, действовало на нас, потому что у Анны Николаевны был полководческий ум, а хороший полководец, как известно, не возьмет крепость, если станет бить только в лоб, – словом, отвлечения Анны Николаевны, ее генеральские маневры, задумчивые, в самый неожиданный миг, размышления оказались, на удивление, самыми главными уроками.

Как учила она нас арифметике, русскому языку, географии, я, собственно, почти не помню, – потому видно, что это учение стало моими знаниями. А вот правила жизни, которые учительница произносила про себя, остались надолго, если не на век.

Может быть, пытаясь внушить нам самоуважение, а может, преследуя более простую, но важную цель, подхлестывая наше старание, Анна Николаевна время от времени повторяла одну важную, видно, истину.

– Это надо же, – говорила она, – еще какая-то малость – и они получат свидетельство о начальном образовании.

Действительно, внутри нас раздувались разноцветные воздушные шарики. Мы поглядывали, довольные, друг на дружку. Надо же, Вовка Крошкин получит первый в своей жизни документ. И я тоже! И уж, конечно, отличница Нинка. Всякий в нашем классе может получить – как это – свидетельство об образовании.

В ту пору, когда я учился, начальное образование ценилось. После четвертого класса выдавали особую бумагу, и можно было на этом завершить свое учение. Правда, никому из нас это правило не подходило, да и Анна Николаевна поясняла, что закончить надо хотя бы семилетку, но документ о начальном образовании все-таки выдавался, и мы, таким образом, становились вполне грамотными людьми.

– Вы посмотрите, сколько взрослых имеет только начальное образование! – бормотала Анна Николаевна. – Спросите дома своих матерей, своих бабушек, кто закончил одну только начальную школу, и хорошенько подумайте после этого.

Мы думали, спрашивали дома и ахали про себя: еще немного, и мы, получалось, догоняли многих своих родных. Если не ростом, если не умом, если не знаниями, так образованием мы приближались к равенству с людьми любимыми и уважаемыми.

– Надо же, – вздыхала Анна Николаевна, – какой-то год и два месяца! И они получат образование!

Кому она печалилась? Нам? Себе? Неизвестно. Но что-то было в этих причитаниях значительное, серьезное, тревожащее…

* * *

Сразу после весенних каникул в третьем классе, то есть без года и двух месяцев начально образованным человеком, я получил талоны на дополнительное питание.

Шел уже сорок пятый, наши лупили фрицев почем зря, Левитан каждый вечер объявлял по радио новый салют, и в душе моей ранними утрами, в начале не растревоженного жизнью дня, перекрещивались, полыхая, две молнии – предчувствие радости и тревоги за отца. Я весь точно напружинился, суеверно отводя глаза от такой убийственно-тягостной возможности потерять отца накануне явного счастья.

Вот в те дни, а точнее, в первый день после весенних каникул, Анна Николаевна выдала мне талоны на доппитание. После уроков я должен идти в столовую номер восемь и там пообедать.

Бесплатные талоны на доппитание нам давали по очереди – на всех сразу не хватало, – и я уже слышал про восьмую столовку.

Да кто ее не знал, в самом-то деле! Угрюмый, протяжный дом этот, пристрой к бывшему монастырю, походил на животину, которая распласталась, прижавшись к земле. От тепла, которое пробивалось сквозь незаделанные щели рам, стекла в восьмой столовой не то что заледенели, а обросли неровной, бугроватой наледью. Седой челкой над входной дверью навис иней, и, когда я проходил мимо восьмой столовой, мне всегда казалось, будто там внутри такой теплый оазис с фикусами, наверное, по краям огромного зала, может, даже под потолком, как на рынке, живут два или три счастливых воробья, которым удалось залететь в вентиляционную трубу, и они чирикают себе на красивых люстрах, а потом, осмелев, садятся на фикусы.

Такой мне представлялась восьмая столовая, пока я только проходил мимо нее, но еще не бывал внутри. Какое же значение, можно спросить, имеют теперь эти представления?

Хоть и жили мы в городе тыловом, хоть мама с бабушкой и надсаживались изо всех сил, не давая мне голодать, чувство несытости навещало по многу раз в день. Нечасто, но все-таки регулярно, перед сном, мама заставляла меня снимать майку и сводить на спине лопатки. Ухмыляясь, я покорно исполнял, что она просила, и мама глубоко вздыхала, а то и принималась всхлипывать, и когда я требовал объяснить такое поведение, она повторяла мне, что лопатки сходятся, когда человек худ до предела, вот и ребра у меня все пересчитать можно, и вообще у меня малокровие.

Я смеялся. Никакого у меня нет малокровия, ведь само слово означает, что при этом должно быть мало крови, а у меня ее хватало. Вот когда я летом наступил на бутылочное стекло, она хлестала, будто из водопроводного крана. Все это глупости – мамины беспокойства, и если уж говорить о моих недостатках, то я бы мог признаться, что у меня с ушами что-то не в порядке – частенько в них слышался какой-то дополнительный, кроме звуков жизни, легкий звон, правда, голова при этом легчала и вроде бы даже лучше соображала, но я про это молчал, маме не рассказывал, а то выдумает еще какую-нибудь одну дурацкую

Сочинение-миниатюра на тему Осень

Дни становятся короче, небо светлее. Шелестит земля ярким ковром из опавшей листвы. Деревья переодеваются в золотисто-красные наряды. Улетать на юг собрались птицы.

Осенью воздух прозрачный, даже дышится легче. И Жизнь усмиряет свой быстрый ход. Осень — пора сбора урожая и подведения итогов. Когда-то давно для народов, которые работали на земле, начинался отдых до следующей весны.

Современная осень — это время браться за дела, приступать к работе и учебе после летнего отдыха, готовить дома к холодам. Осенью легче и работать, и учиться, потому что прохладная погода способствует этому больше, чем летняя жара, весенняя игривость и зимние морозы.

Мы любим осень за яркие краски природы и долгожданные встречи с Друзьями, за полные грибов лесные поляны, спелые плоды в садах и немного грустный дождик за окном.

Андрей соколов в плену анализ эпизода.
Сочинение-миниатюра на тему осень

Categories: Сочинения на свободную тему

Источник

— Что — когда? — засмеялась мама.

— Когда конец войны настал?

— Рано утром объявили. Ты еще спал!

Я вскипел:

И меня не разбудили?

— Жалко было! — сказала мама.

— Ты что говоришь! — опять закричал я. — Как это жалко? Когда такое, когда такое… — Я не знал, какое слово применить. Как назвать эту радость. Так и не придумал. — А как, как?

Мама смеялась. Она меня понимала сегодня, отлично понимала мои невнятные вопросы.

— Ну, мы с бабушкой выскочили на улицу. Утро только начинается, а народу полно. Да ты вставай! Сам увидишь!

Никогда в жизни — ни до, ни после — мне не хотелось так на улицу. Я лихорадочно оделся, обулся, умылся, поел и вылетел во двор в распахнутом пальто.

То-то радость была!

Будто все на улице знакомые или даже родные.

Сперва меня обогнала ватага мальчишек. Они кричали ‘ура!’, и каждый стукнул меня — кто в бок, кто по плечу, но не больно, а дружески, и я тоже крикнул:

— Ура-а-а!

— С победой, внучок! — И рассмеялся.

— Смотри! Запоминай! — Потом счастливо смеялась и снова повторяла: Смотри! Запоминай!

— Правильно кричишь. Ура! Ура! — И спросила меня: — Ты видишь? Он кричит ‘ура!’

— Молодец! — ответил я.

А женщина крикнула:

— Поздравляю!

Обычно он сидел на деревянном чурбачке, перед ним лежала зимняя шапка со звездочкой, в эту шапку и бросали монеты, а сам инвалид бывал пьянехонек, впрочем, и молчалив, никогда ничего не говорил, только смотрел на прохожих и скрипел зубами. Слева на его груди слабо взблескивала медаль ‘За отвагу’, зато на правой половине гимнастерки, будто погон нашили длинный ряд желтых и красных полосок — за ранения.

— Да здравствуют наши славные женщины! Да здравствует героический тыл!

— По-русски, — кричала какая-то бойкая тетка. — Три раза!

Это был самый короткий в моей жизни митинг. Мы заорали, забили в ладоши, закричали ‘ура!’, запрыгали как можно выше, и не было на нас никакой управы. Фаина Васильевна стояла на первой ступеньке, ведущей вверх. Она смотрела на свою беснующуюся, вышедшую из повиновения школу сперва удивленно, потом добродушно, наконец засмеялась и махнула рукой.

— Знаете, — проговорила учительница, немного помедлив, точно решилась сказать нам что-то очень важное и взрослое. — Пройдет время, много-много времени, и вы станете совсем взрослыми. У вас будут не только дети, но и дети детей, ваши внуки. Пройдет время, и все, кто был взрослым, когда шла война, умрут. Останетесь только вы, теперешние дети. Дети минувшей войны. — Она помолчала. — Ни дочки ваши, ни сыновья, ни внуки, конечно же, не будут знать войну. На всей земле останетесь только вы, кто помнит ее. И может случиться так, что новые малыши забудут наше горе, нашу радость, наши слезы! Так вот, не давайте им забыть! Понимаете? Вы-то не забудете, вот и другим не давайте!

Источник