Похабные рассказы русских писателей - Граматика и образование на Pisanino.ru

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Нецензурные рассказы
Контркультурная проза
Виктор Мельников

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Чёрная смерть

Почему я пью? Этот вопрос у меня всегда возникает, когда я просыпаюсь с бодуна. Ответить на него я, естественно, не могу. Понятно почему. Ибо каждый день у меня начинается плохо.

Короче говоря, сидим мы с Борисом Ивановичем, соседом, на скамейке, напротив нашего пятиэтажного дома, где проживаем уже более двадцати лет. Он проживает с семьёй. Я проживаю один. Мы все проживаем здесь, не живём – обстоятельства такие: то свет отключат, то воды сутками нет, ни горячей, ни холодной, то канализация прорвёт, воняет на весь дом… Неосуществимые мечты, безработные мысли, кризисные планы, трясущиеся руки – это у меня. У Бориса Ивановича того хуже: неизвестно от кого беременная семнадцатилетняя дочь, остановившийся завод, жена – сука и стерва, как обычно бывает в таких обстоятельствах, тёща в больнице с инфарктом. О тёще Борис Иванович говорит прямо по Чехову: она дивный, чудный, святой человек, а такие на небе нужнее, чем на земле. Я, бывало, одёргиваю его, мол, так нельзя, а он мне в ответ: моя жизнь, мои выстраданные слова, не нравятся эти слова – не лезь в мою жизнь! Да я и не лезу, он сам, блин, всё рассказывает.

Так вот, сидим мы, значит, курим, а Борис Иванович прямо читает мои мысли, говорит:

– Эх, водочки бы сейчас испить!

– Холодной, – уточняю я.

И только мы заговорили об этом, как баба Варя с третьего подъезда подходит к нам с просьбой:

– Клавдия померла. Помочь надо.

– Благое дело, – говорю ей. – Поможем. И помянем. Обязательно.

Баба Варя почему-то плюёт себе под ноги:

– Тьфу, на тебя, Андрей! Остепенись. Звать-то больше некого, одни старики в доме. А ты нажрёшься раньше времени!

– Баб Варя, – говорю, – а чего тогда зовёшь меня, коль возмущаешься? Делать тебе нечего?

– Того – и нечего. Нет никого больше.

Родственников у Клавдии не было. Жила она одна. Как в заточении. За десять лет ни разу не вышла на улицу, даже на балконе не появлялась. Странная старушка.

Доглядывала за Клавдией тётка Ирка, также стоящая одной ногой в могиле. Десять лет, кабы не дольше, изо дня в день к Клавдии приходила. Я думал, тётка Ирка раньше на тот свет отправится. Ошибся. Ясно, что вся возня из-за квартиры, она у Клавдии однокомнатная была, и теперь переходила другому хозяину. Тётка Ирка говорила, что для сына старается, он уже седьмой год по съёмным квартирам шарахается с женой. Заработать сейчас свой угол невозможно, но я как мать должна помочь, раз силы ещё есть.

И вот, значится, мы с Борисом Ивановичем спускаем тело с пятого этажа в беседку во дворе, кладём в гроб, едем на кладбище, копаем могилу. Всё как полагается, путём делаем. Позже тётка Ирка водки, закусить передала. На следующий день похороны (решили быстрей закончить с траурной церемонией новоявленные родственники и соседи), могила засыпана, после поминки, нас благодарят, дают водки ещё (много её осталось на столах), и мы с Борисом Ивановичем два дня в коматозе, так сказать…

Снова сидим на скамейке. Молчим. А что говорить? За эти несколько дней друг другу всё высказали. Переругались. Чуть было не подрались. Но хватило ума закончить спор мирным путём: друг другу плюнули в морды и – промахнулись. У каждого из нас была своя правда. А когда две правды одна ложь получается. Да и не помнил никто из нас, о чём спорили-то.

Вижу, баба Варя направляется в нашу сторону.

– Горе-то какое! – восклицает она. – Дед Матвей помер. Что за напасть у нас в доме, а?

– Помощь, наверное, нужна? – спрашиваю я. Как вовремя смерть наступила, думаю. Дед Матвей знал, когда умереть. Хороший дед был! И смерть подгадал точь-в-точь, когда Борис Иванович и я могли сами в мир иной уйти.

– Да, Андрюша, – сказала баба Варя. – Не откажи.

– Дела как сажа бела, – промолвил Борис Иванович.

И всё повторяется вновь. Деда Матвея спускаем – только уже с четвёртого этажа – в беседку, кладём в гроб, едем на кладбище, копаем могилу… Поминки, забытьё, похмелье, бодун, скамейка: Борис Иванович и я на своих местах. Пыхтим сигаретами.

– Странно как-то, – говорю. – Две смерти за неделю. Кто следующий будет?

– Наверно, кто-то с третьего этажа, – говорит Борис Иванович. – Это уже закономерность, система.

Баба Варя знала, где нас искать. Она шла уверенным шагом, и я догадывался, что у неё плохие новости. А для нас – повод похмелиться.

– Денис, восемнадцатилетний парнишка, с третьего этажа разбился сегодня ночью на машине.

Борис Иванович толкнул меня в плечо:

– Я же говорил.

Невольным взглядом я посмотрел на дом. Окна умерших людей выходили во двор. Клавдия – пятый этаж, дед Матвей – четвёртый этаж, третий – Денис, второй этаж – там Константин Ильич, раковый больной, однозначный исход, первый этаж… у меня перехватило дыхание – я!

Баба Варя рассказывала, как разбился Денис. С её слов он на скорости сто километров в час врезался, пьяный, в дерево и вылетел из машины через лобовое стекло, но вылетел не весь: нижняя часть тела осталась в искорёженной до неузнаваемости машине. Баба Варя страшные вещи рассказывала. Я слушал краем уха, а сам думал о своей судьбе: если так будет продолжаться, то и мне придёт конец. Совсем скоро.

Похороны были грандиозные! Человек двести точно присутствовало. Наша помощь с Борисом Ивановичем не понадобилась. Там всё уплачено было другим людям. И всё равно мы надрались!

После, чувствуя близкий конец, я расплакался другу в плечо:

– Умру я скоро, Борис Иванович, как собака сдохну!

– Похороним, Андрейка, тебя похороним… не беспокойся! Честь по чести, всё сделаем по-людски.

Умел Борис Иванович успокоить, не спорю. Он пожелал мне быстрой смерти, и как только Константин Ильич отдаст Богу душу – я обязан блюсти некий ритуал, то есть не пить.

От этих слов мне сделалось совсем худо!

– Как не пить?! Да я точно тогда откину ласты! Привычка, как могила, свята! Ты чего, козёл старый, меня на тот свет раньше времени отправляешь, совсем нюх потерял, а! – И я его ударил. Дело происходило поздно вечером. Поэтому я промахнулся, попал кулаком в стену. Кость руки затрещала.

– Так тебе и надо, – заявил Борис Иванович и пошёл домой.

Злой рок навис надо мной. Ожидание.

Руку загипсовали. Я возвратился из больницы – новость не была для меня неожиданностью: Константин Ильич.

Баба Варя смотрела на мою руку и говорила, жаль, что я ничем не смогу помочь, вся надежда на Бориса Ивановича.

– Нет, – отрезал он, – хватит!

– Что так? – баба Варя стояла растерянной.

– Следующий Андрей, если разобраться.

Ничего не понимая, баба Варя махнула руками, сказала:

– Да он ещё молодой, куда ему! Сорок лет – не срок.

– Вот именно, Борис Иванович, не отказывайся, помоги. А со смертью я сам как-нибудь разберусь.

И дни полетели опадающими с деревьев листьями. Осень. Два месяца я ждал смерти, мой черёд давно уже настал. Желание взглянуть смерти в лицо пьяными глазами, чтобы не испугаться, дыхнуть перегаром – где ты, сука? – усиливалось… Боишься меня? Я тебя – нет!

Так я себя успокаивал, а сам дрожал, держа гранёный стакан, до самых краёв налитый, всегда наготове, если что…

…и появилась она, в чёрном балахоне, с косою, похожая чем-то на бабу Варю, и сказала:

– Здесь от тебя пользы нет, и там не будет. Жизненная суть твоя правдива, а весь реал жизни – лживый. – Ху… ню сказала, это понятно, но зато достала бутылку водки «Чёрная смерть», поставила на стол и ушла. Больше я её не видел. Водка была кстати, моя закончилась.

Утром пришёл Борис Иванович.

– Ты ещё жив? – он каждое утро меня навещал.

– Не заметно, что ли? На хотенье есть терпенье.

– Тёща умерла, – грустно произнёс он. – И дочь родила. Всё в один день. Радоваться мне или плакать?

Я сам бы не знал, как поступить. Поэтому предложил:

– Давай лучше выпьем, смотри, что у меня есть… – и пригласил зайти ко мне в гости.

Огни притона

– Эдик!

Тишина.

Она оставила кастрюли на кухонном столе, вошла в комнату, повторила:

– Эдик, не слышишь, что ли? Мне тебя, Эдик, нужно вот на что: что мы ужинать с тобой будем? – Жанна, тридцатипятилетняя женщина, сохранившая фигуру двадцатилетней девушки, потому что бог не дал детей (а может быть, не в боге дело было), но уже уставшая от жизни – лицо и шея выдавали возраст, – обратилась к мужу. – Давай, иди за хлебом, не ленись, я картошки пожарю. – И достала из валявшейся на журнальном столике дамской сумочки кошелёк, выудила последнюю крупную купюру, мелочи не хватало на хлеб. – Сдачи, чтоб вернул, – уточнила она. – А то не дотянем – когда аванс дадут?

– Дней через десять, – Эдик потянулся в кресле, выключил телевизор, показывали новости, сладко зевнул (так зевают все, даже те, кто ложится спать, зная, что завтра утром его расстреляют) и добавил: – Кому на Руси жить хорошо – те уже в Лондоне, остальные пока в Кремле, – этими словами он хотел показать невидимому слушателю, не супруге – к подобным вещам она относилась безразлично, что есть другой мир, невидимый, но более важный, он – добро неоспоримое, и в нём существуют, не живут, его жена, друзья и знакомые.

Пространственные речи своего мужа Жанна часто не понимала – зачем усложнять себе жизнь, если и так не всё просто. Суббота всегда была для неё самым утомительным днём. Эдик обычно бездельничал, уткнувшись в экран телевизора, а ей приходилось стирать, делать уборку, готовить. Среди всех этих дел она стремилась найти часок-другой, чтобы передохнуть, потому что вечером мужу захочется её оседлать. Именно оседлать! Действительно, уставшая и не отдохнувшая, Жанна часто чувствовала себя в постели ездовой лошадью – какое там удовольствие от секса, или любви. И то, и другое понятие уже через год после замужества слились для неё воедино. В супружеской постели, а это алтарь супружества, кто-то один должен приносить себя в жертву, но жертвой всегда становилась Жанна. Так ей казалось.

– Ворона ты разнокрылая – вот кто ты, Эдя. Попроси у начальника, чтобы раньше выдал, не дотянем, сам знаешь.

– Да как же я попрошу – всё равно откажут! Унижаться, что ли?!! Хрен! – сказал Эдик и показал дулю жене, вообразив её, видимо, своим непосредственным начальником.

– Ты мне дули не крути, я не резиновая, чтобы тянуться, вытягивать семейный бюджет – мне обещают зарплату ещё позже, страшно представить. И, пожалуйста, без фокусов, без пива твоего. Всю сдачу вернёшь в кошелёк. Понял?

– Ой, не веришь ты мужу, не доверяешь, сколько уже – четырнадцать лет! Вот сама и иди.

– А ты картошки пожаришь, да? За всё это время никакой помощи от тебя. Как и зарплаты. Дура, что живу с тобой! На меня до сих пор мужики заглядываются, – Жанна подошла к зеркалу, приподняла халат, чтобы самой оценить красоту своих ног. – Не ценишь ты жену свою, надоела я тебе, опостылела, наверное.

Эдик глубоко вздохнул, поднялся со своего насиженного места, подошёл к супруге, обнял за талию, небрежно поцеловал в щёку (у Жанны создавалось такое впечатление, когда он так её обнимал, что Эдик хочет сообщить ей своими грубыми средствами немого животного что-то серьёзное), сказал:

– Сила часто в том и заключается, дорогая, что надо поддаться. Иду я, иду. Не ругайся, ага? – слово «дорогая» Эдик нарочито выделил. Дал понять, мол, с годами ничего не меняется, ценности остаются прежними. Ему не легче.

Он вышел из дому. Пляжные тапочки, засаленные шорты, порванная футболка – домашний вариант: магазин находился в двух шагах. Сел на лавочку возле подъезда, закурил. На улице царил непереносимый зной, хотя было почти восемь вечера; солнце шло на закат, жаром дышал асфальт, как больной с высокой температурой – субботний вечер плавно перетекал в воскресную ночь. Эдик старался вид иметь весёлый и довольный, но показывать его было некому. Кажется, я ей не нравлюсь, подумал он, а впрочем, господь её ведает! И загрустил.

***

Ребёнок, появившись на свет, сразу начинает сосать материнскую грудь. Как только она его отнимает от груди, ему предоставляется соска. Но если у ребёнка отнять соску – он начинает сосать палец. Вредная привычка, от которой малыша сложно отучить. Родители Сашки – отец и мать давно уже покоились на кладбище – в своё время мазали палец сыну горчицей, но ему, видимо, горький вкус нравился, и он так и не избавился от вредной привычки. Убедившись не в эффективности этого способа, отец однажды намазал ему указательный палец водкой – подействовало. Сашке исполнилось тогда уже пять лет.

Зато в семь он попробовал пиво, в восемь мог выпить стакан яблочного вина, а в девять лет пробовал водку. Выпивал чекушку.

К двенадцати годам Сашка стал алкоголиком. Во дворе дома соседи знали, что он пьёт, говорили родителям. Но отец и мать сами не выходили из похмелья. Отец бил Сашку, если ему сообщали об алкоголизме сына. Мать тоже била Сашку. А Сашка гонял во дворе ровесников, стрелял деньги на бухло, и все думали, что он долго не протянет.

Так оно и вышло. Забрали однажды Сашку менты. Ограбил он с дружками парикмахерскую, потащили оттуда шампуни дорогие, фены. А попался на сбыте он один, не повезло. И вот, стало быть: либо тюрьма, либо армия. Участковый дал выбор, сжалился, видимо, над ним, понимал, что тюрьма Сашку не исправит – наоборот, искалечит; он жил вместе с Сашкой в одном доме. И Сашка выбрал армию.

Попал в Абхазию, воевал. А когда вернулся – стал другим человеком. Поступил в университет, на юридический факультет. После работал на заводе юристом. Удачно женился.

И мог бы подняться по служебной лестнице выше, получить квартиру от завода (была ещё такая возможность), но… изменила жена.

Месяц Сашка пил горькую. Когда напивался в хлам, превращался в ребёнка и сосал указательный палец. С работы его уволили. А тут ещё отец с матерью один за другим ушли на кладбище. И Сашка стал тем, кем стал. Проживал в квартире родителей. Варил самогон на продажу. Пил сам. Тем и жил.

Было почти восемь вечера. За весь день ни одного клиента за самогоном. Сашка винил во всём жару. В такие дни пьют пиво даже самые отъявленные алкаши, думал он.

А в доме – шаром покати, холодильник пустой. Но зато на окне настаивается трёхлитровая банка самогона на перепонках грецкого ореха и на апельсиновой кожуре. Такой самогон Сашка не гнал на продажу, изготавливал для себя. И хоть был он алкоголик конченный – предпочитал себе делать не простое пойло, а золотое (приготавливаемая им жидкость имела действительно золотистый цвет), очищенное, не воняющее сивухой.

Он достал лейку, нашёл грязную стеклянную бутылку, помыл её под краном, осторожно налил самогон из банки, закупорил пластиковой пробкой, завернул в газету и вышел из квартиры.

Когда спускался, ему вспомнился почему-то сон, приснившийся то ли этой ночью, то ли прошлой. Как будто точно также идёт он по лестнице вниз, запах жареной картошки витает по подъезду, и вдруг его кто-то толкает в спину, мол, быстрей иди. Обернувшись, он видит Еву, она почти голая. «Ты чего в таком виде?» – спрашивает Сашка. А она ему: «Чтобы всем показать, что такое красота женского тела». И выталкивает его за плечи с подъезда. А там, на улице, уже сидят Эдик, жена его, баба Галя, тётка Танька, Серёга и друг его, Витька, и кто-то ещё, кого он не знает. Все смотрят на них, удивляются, почему Ева голая, да и он не совсем одет. «Ах, мой милый Саша!», восклицает Ева. Сашка чувствует, что эта девушка – Эверест, её покорять надо, а он альпинист, но его руки слабеют, и бутылка падает на асфальт, разбивается. Запах самогона распространяется по всему двору, он оборачивается, чтобы сказать, что ты наделала, Ева, но её уже нет…

И тут он проснулся.

Возле подъезда сидел сосед, курил. Они выросли вместе в одном дворе.

Эдик поздоровался с Сашкой – тот был по пояс голый, в порванных джинсах, которые, не смотря на излишнюю худобу его, шли ему, жопа не свисала, как бывает у некоторых. В руках – газетный свёрток.

– Выгнал самогону, очистил. Давай выпьем. Только закусь не взял. Нет дома ничего.

Эдик почесал подбородок, задумался. А после сказал:

– Сиди, я в магазин.

Сашка стрельнул у Эдика сигарету, достал коробок – в нём была последняя спичка. Она зажглась. Обычно с последней спичкой ему не везло. Он закурил, выпустил кольцо, а затем тонкой струйкой дыма попал в него.

Получить два кольца и попасть в них ему пока не удавалось. И он сделал попытку. Получилось. Вышло красиво. Но никто этого не увидел. Каждый человек способен на многое. Но, к сожалению, не каждый знает, на что он способен. Сашка же был способен на всё плюнуть и попасть в самого себя. Пока что он ни разу не промахнулся, все собственные плевки летели в него.

***

С детства Ева любила садиться к отцу на колени. А в семнадцать лет делала это охотней. Со стороны, если кто-нибудь увидел, такая сцена поразила бы любого, знай он, что мужчина в полном расцвете сил – её отец.

Она любила отца. И говорила ему:

– Папа, я тебя люблю!

Он позволял ей это делать. Но не долго. Такая близость с дочерью смущала его. Была бы мать Евы жива – она тоже расценила поведение дочери, мягко выражаясь, неправильным поступком. Поэтому отец разрешал дочери сесть на колени, но через минуту отталкивал её, говорил, что она тяжела для него. Сказать, мол, так нельзя, он почему-то не мог. Он никогда не говорил дочери, что этого и вот этого делать нельзя.

Ева целовала отца обычно в щёку. И уходила гулять.

Её действия на тот момент, как не покажется странным, не были осознанными, всё происходило на подсознательном уровне – это в отношении отца. Что касается остального – у неё не было пока ни одного мужчины по-настоящему, один минет не в счёт. И она хотела переспать с кем угодно, чтобы лишиться этого самого бремени, девичьего гнёта, зовущегося девственностью.

По мнению Евы, её ровесницы стадию потери невинности прошли давно. Она тоже говорила подругам, что у неё был мужчина, и ни один. Но она знала, что врёт не только кому-то, но и самой себе. Врали ли ей подруги, она точно сказать не могла.

И вот, когда это случилось, Ева поняла, что стала женщиной, настоящей, не на словах. Фраза партнёра тогда не удивила, она пропустила мимо ушей этих два слова: «Большая девочка», приняв их за комплимент, типа, вот ты и стала взрослой; и ей понравилось, хотя, как утверждали многие подружки, в первый раз нет ничего приятного, без оргазма. Но у неё даже кровь не выступила. Она не знала, почему. И это её пугало (позже Ева поймёт, что отсутствие крови – её занятия в секции художественной гимнастики, многие девочки теряют девственность из-за особых нагрузок на тренировках, а отсутствие боли – особая анатомия). А оргазма не было – да, как случалось, бывало, в моменты мастурбации в ванной комнате перед зеркалом.

В пору своих любовных переживаний Ева боялась расспрашивать у отца про «женские проблемы». Верно, она могла сесть отцу на колени, но сказать, что в положенный срок не пришли месячные – не решалась.

Так она забеременела.

На третьем месяце втайне ото всех сделала аборт. И что-то в ней перевернулось. Она озлобилась. На всех мужчин сразу. В том числе на отца. Потому что у него в тот период появилась женщина, он её любил больше, и Еве казалось, что так грешно поступать родному отцу. Любовь надо разделять поровну. У него есть ещё она, Ева. Но настоящей злостью назвать это было нельзя.

Потом он переехал в дом к своей новой жене. Дочь оставил одну. Она выросла давно.

Ева решила жить так, как ей захочется, то есть оставаться одной. Нелюбовь к мужскому полу была у неё наигранна. Ей хотелось любви, но не хотелось, чтобы эта любовь превращалась в единственную на всю жизнь. Ею надо делиться, представлялось Еве. А не так, как делает отец.

Переспав с одним мужчиной, с другим, Ева вошла «во вкус». За это ей даже давали деньги, хотя вначале она их не брала. Но разобравшись, что помощи от отца ждать не приходится, Ева сначала брала столько, сколько давали. А после стала назначать цену сама.

Вскоре в доме заговорили, что она проститутка. И Ева изменила тактику: больше никогда не приводила мужчин к себе на квартиру. Спала только с теми, кто приглашал её. С кем попало тоже не трахалась, выбирала. Ставку делала не на тех, кто может сегодня заплатить, а кто всегда при капусте.

В свои двадцать восемь Ева имела великолепную внешность, неплохой заработок и море приятных ощущений чуть ли не каждый день – ей нравилось, что она делает. Она понимала – теперь уже понимала, – что это неправильно, так настоящие женщины не поступают, как не поступают и молодые девушки, садясь на колени к отцу. Но изменить стиль жизни и изменить саму себя Ева не могла. Она представляла тот тип продажных женщин, которые становятся проститутками не по нужде, а по причине своей физиологии и неправильного воспитания.

Она возвращалась от очередного клиента. В небольшом городе Ева обходилась без сутенёра. Один клиент делился номером сотового телефона с другим своим знакомым, а тот в свою очередь передавал информацию дальше по цепочке.

Такси привезло её к дому, она расплатилась с водителем. На лавочке сидел Сашка. Он догадывался, чем зарабатывает себе на жизнь Ева. Но ему было, честно говоря, всё равно.

Он поздоровался с Евой. В детстве она была прекрасным ребёнком, мелькнуло у него в голове. А теперь красивая блондинка, вся в соку! И уже в спину спросил Еву, пока она не скрылась в подъезде:

– Может, выпьем, соседка?

Она остановилась, обернулась. Сашка показал ей бутылку, развернув газету.

– Хорошая! – большой палец правой руки он поднял вверх. – Во! Сейчас Эдик подойдёт.

– Я такое не пью, – сказала Ева. Немного подумав, она села рядом с Сашкой, достала тонкую сигарету себе и ему. – У меня в холодильнике есть холодное шампанское, сейчас вынесу. И шоколад.

Вернулся Эдик. Он купил колбасы, сыра, банку кильки в томатном соусе, пластиковую посуду и минералку.

– Присоединяйся, – сказал он Еве. И тоже показал на бутылку.

– Дай докурить, – сказала она.

– Ева, всё тебе дай, да дай… – в шутливом тоне молвил Эдик.

– Без того нельзя, чтобы не погалдеть, успокойся!.. Я сейчас приму душ, и присоединюсь к вам. Без меня не пейте. Я быстро.

Когда она уходила, и Сашка, и Эдик глядели не ей вслед, а на её зад.

Потом Эдик сказал:

– Интеллигентный человек не смотрит на женскую жопу, не занимается онанизмом. Мы с тобой, Сашка, обычные люди, подверженные инстинктам.

– Нормальная реакция здорового мужика на красивую бабу, – ответил Сашка и покосился на бутылку в газете. – Если долго ждать, тёплый самогон придётся пить.

Эдик улыбнулся первой фразе. А Сашка отреагировал, что он улыбается по поводу тёплого самогона, и сказал:

– Не смейся. Я серьёзно.

***

Когда-то Галя работала на заводе крановщицей. Почти весь свой трудовой стаж. А начинала в колхозе телятницей, ей было тогда шестнадцать лет. Потом замужество, переезд в город. Учёба в ПТУ, завод.

С мужем ей повезло. Он почти не пил, а это, как казалось, главное в семейной жизни, если не считать детей. Жили они с Мишей в общежитии, так звали мужа. Он тоже работал на заводе, мастером. Деньги все отдавал жене, если что-то и оставлял себе – это не имело никакого значения, мужики все так поступают. Галя гордилась своим Мишкой. Иногда даже хвасталась перед подругами, какой он хороший. Подруги, естественно, завидовали.

Потом родился Вадик. Им дали квартиру со всеми удобствами – счастью не было предела.

Но, как часто случается, в жизни может возникнуть преграда. И этой преградой стала лучшая подруга, Маша. Не красавица – она была любовницей Мишки, как оказалось. Слухи ходили.

Вывести мужа на откровенный разговор не составило труда, – да, Мишка признался в своём грехе. И неожиданно заявил, ухожу к ней, всё!

– Так ведь она не красивая! – вдруг сказала тогда Галя. Она понимала всю безнадёжность ситуации – он меня не любит.

Ответ мужа её покоробил. Мишка сказал:

– Женщин не бывает некрасивых, бывают у мужчин разные представления о красоте.

И он ушёл.

Только через год они развелись официально. Она с Вадиком осталась в квартире. Попытки найти нового мужа не увенчались успехом. Вокруг многие пили. И, как бывает в таких случаях, мать всю себя отдала на воспитание ребёнка, работая порой в две смены на заводе.

Труды были не напрасны. Вадик окончил школу с серебряной медалью, поступил в лётное училище, оставив мать одну.

До пенсии оставалось совсем немного. Ровно год. В этот период спасала работа. Но, выйдя на заслуженный отдых, уже баба Галя (у неё родился внук) заскучала. Было дело, даже к рюмке приложилась. Но вовремя опомнилась.

Вадик приезжал в отпуск каждый год. С внуком и женой. У него всё складывалось хорошо. Он умел наводить контакты с любыми людьми. Даже с отцом у него не было в отношениях никаких проблем, хотя воспитанием сына он не занимался.

Когда Вадик уезжал, наступали пасмурные дни. Баба Галя не находила себе места. Плюс ещё маленькая пенсия. Её не хватало. Квартира была двухкомнатная – платежи высокие. Разменивать квартиру она не собиралась – может, внуку пригодится, как ни как – лучше две комнаты, чем одна. И тогда она устроилась в один из маленьких магазинчиков уборщицей. Мыла полы по вечерам.

А вскоре в дом въехала баба Таня. Они сдружились. Нашли общий интерес – обе любили вязать. Одна из них приходила в гости к другой, сядут на диван и вяжут, поддерживая неторопливый разговор. И обе изготавливали домашнее виноградное вино. Чисто для себя. У каждой имелся свой рецепт.

В процессе вязания, делая остановку, чтобы отдохнули глаза, подруги выпивали, делали маленькие глотки с миниатюрных фужеров, которые когда-то подарил Вадик.

Баба Таня была одинокой женщиной. Вдовой. Общения ей не хватало. Сын умер давно. И знакомство с Галей вывело её на новый уровень жизни, она обрела верную подругу на старости лет. Ведь женская дружба часто становится по-настоящему крепкой только в преклонном возрасте, когда в прошлом все эти любовные трения и интрижки, и великие страсти исчезли за давностью лет, делить-то некого уже, всё в прошлом.

Вечерело. Баба Галя возвращалась домой. Сегодня она устала чуть больше, чем вчера, убирая магазин, – духота.

Во дворе дома увидела соседей. Ева стояла с бутылкой шампанского, а Сашка-алкаш и Эдик, у неё создалось впечатление, – никак напиться решили.

Она прошла мимо вначале, потом остановилась и говорит:

– Если выпивать собрались, не светитесь! Полицаев, мать их, тьма-тьмущая, оштрафуют же, идите вон туда, на лавочку, там кусты сирени, не видно будет.

– Баба Галя, а ты к нам присоединяйся, – сказала Ева. – Я одна в мужской компании. Правда – шампанское будете?

– Если мужики не против – я за вином поднимусь. И Таньку позову, хватит сидеть, смотреть сериалы. Выпить и мне хочется, старой!

– Давай, баба Галя, – сказал Эдик. – Нам-то чего…

– И вина не жалей, – уточнил Сашка. – У тебя оно хорошее.

Компания, послушав бабу Галю, перебралась за столик, в кусты сирени.

Ева разложила закусь. Сашка занервничал. Процесс ожидания его утомил, он уже пожалел, что не накатил рюмашку дома.

Пиликает сотовый телефон Эдика.

– Ты хлеба скоро принесёшь? Картошка скоро будет готова, – беспокоится Жанна.

– Уже несу…

– Не задерживайся.

– Хорошо, хорошо… Скоро вернусь домой. С хлебом. Без меня не ешь.

Каждый лжёт в меру своей надобности. Эдик понимал, что, приди сюда Жанна, он распрощается со всей честной компанией.

– Ну, ты – артист! – сказала Ева. – Чего жене-то врёшь, никуда ты не пойдёшь, я по глазам вижу. Скажи ей честно, где ты.

– Ага, я редко вру, поэтому часто ввожу в заблуждение. Ничего я говорить не буду.

– Смотри, чтобы хуже не было.

– Чего ты к нему пристала, – влез в разговор Сашка. – Наливай лучше, не знаю, как там вы, а я заждался. Иначе сейчас с горла опрокину.

– Давай сюда бутылку, только открой вначале, – сказала Ева и разлила самогон по пластиковым стаканчикам. – А я дождусь бабу Галю с бабой Таней… И чего я с вами связалась?

***

Хоть у Серёги с этой девочкой ничего не было, он питал к ней очень нежные чувства.

Она выходила замуж.

Побывать на свадьбе – всё равно что поучаствовать в марафоне под лозунгом «Когда это всё закончится?», где нет финиша.

Серёга и Витька были приглашены на свадьбу. Друг Валерка женился первым, ибо залетел чувак! Это стало полной неожиданностью в первую очередь для Серёги, а не для родителей невесты, ибо дочь в семье, которой исполнилось восемнадцать лет, всегда может преподнести сюрприз для мамы с папой.

И понеслось! Рядом с сосватанным другом они были с самого утра. Следили за тем, чтобы он не забыл взять паспорт, букет для невесты – зарядить телефон и удалить из фотоаппарата снимки с мальчишника. Потом выкуп невесты (дружком посчастливилось не быть ни Витьки, ни Сергею), после выкупа помогали заталкивать гостей по машинам свадебного картежа – жених чуть было до ЗАГСа не сел в автомобиль с невестой, а этого делать нельзя. Затем ЗАГС. Утомительная процедура бракосочетания. После напутственного слова регистраторши – бестолковое катание по городу. Ресторан. Выпивка. Горько! Ведущая нудная, на ней, видимо, чья-то сторона сэкономила деньги. Дарение подарков. Ещё все трезвые и мнутся, не знают, что сказать молодым. Музыка отстойная, шансон, да «чёрные глаза», никакой альтернативы. Дружка красивая, но она принадлежит дружку. Молодых девушек мало, а те, кто есть – заняты, с мужьями… Обязанность для дружка и дружки – Витька и Серёга стащили туфлю у невесты – выпить водки из украденной туфли. Выпили. Окосели, а ещё не вечер. Конкурсы, тупые и глупые: «ударник труда» – попади поварёшкой по сковородке поступательным движением таза, «дырки» – женщины на коленях с карандашом в зубах делают отверстия на листах бумаги, лежащих на коленях у мужчин… Драка: Витька и Серёга набивают морду какому-то родственнику со стороны невесты, был не прав, как им казалось, – это уже не конкурс. Затем Серёга знакомится с девушкой, взявшейся невесть откуда на свадьбе, Витька крадёт со стола две бутылки водки и закусь. И они покидают втроём место торжества, утомлённые обыденностью празднества…

– Идёмте сюда, – говорит Витька, показывая на кусты сирени.

– Куда вы меня привели, – удивляется девушка.

– Это наш двор, – поясняет Серёга.

И вот друзья смотрятся немного растерянными, когда появляются за столиком. Сашка и Эдик держат пластиковые стаканчики в руках, готовые опрокинуть их содержимое себе в рот. Ева нарезает сыр.

Первым опомнился Сашка, увидев пакет с водкой в руках у Витьки, сказал:

– Чего стоите, доставайте – что там у вас? – ставьте на стол.

– Присаживайтесь, – добавил Эдик. – Будьте как дома. Хотя вы и так дома. Как зовут девушку?

– Инна, – сказал Сергей.

– Она с тобой? – спросила Ева.

– Да, со мной, – Сергей держал её за руку.

Источник

off CyberTronics, М

ts
5 мая 2008 в 20:24

Матерные произведения известных русских писателей
Заинтересовала меня эта тема, борожжю интернет в поисках данных материалов, покачто нашел только А.С Пушкина «Тень Баркова» www.sledi.narod.ru/Library/ShadowBarkov.htm Даже неожидал что у Великого Пушкина есть и такие прозведения Давайте выкладывать ссылки и названия матных и пошлых произведений исзвестных русских писателей тут.

off i one, М

5 мая 2008 в 21:04

CyberTronics, мало ли чего Пушкин писал по молодости, а уж чего он вытворял, нам и не представить… Не думаю, что мат имеет отношение к литературе. :mat: Мат тебе!

off CyberTronics, М

ts
5 мая 2008 в 21:09

i one, имеет отношение к творчеству. И что ты предлагаешь читать только то что Пушкин писал не по молодости? Все что по молодости это не творчество, не стихи по твоему?

off i one, М

6 мая 2008 в 00:10

CyberTronics, во-вторых, не пойму каким местом мат можно приложить к творчеству? А в-первых, не кажется ли тебе, что тобою созданная тема флеймовая =))

off CyberTronics, М

ts
6 мая 2008 в 01:01

i one, если непоймешь то чем ты тогда назовешь ту поэму на которую я скинул ссылку в топике? Что это тогда по твоему??? А нащет флейма так это ты тут пришел и развел демагогию «творчество не творчество», творчество бывает разное! И я имею право создать подобную тему в разделе Обо Всем.

off Triptolem, М

6 мая 2008 в 01:31

Не думаю, что Пушкин написал «Тень Баркова» потому что был молод и глуп. И уж тем более не потому что просто глуп. Что было бы если бы данное произведение написал бы не он, а какой-нибудь деревенский любитель похулиганить воображая себя большим поэтом?

off Triptolem, М

6 мая 2008 в 01:37

Очевидно его бы просто никогда не опубликовали. А Пушкин сыграл в ту же народную игру в слова за свою команду — команду великих поэтов. Правда гол всё же забил в собственные ворота. Урок нам всем — не пишите матом никаких поэм!

off Shelti, Ж

6 мая 2008 в 05:59

i one, литература — это всё, что имеет вид написанного творения. Даже твой собственный стих (и тема по собственному творчеству у нас есть ;)) так что флуд не разводи, пожалуйста

off Shelti, Ж

6 мая 2008 в 06:04

И по сути мат тоже является частью языка, просто закрытой от некоторой части населения либо самими слушателями, либо родителями малолетних слушателей, либо какими-либо правилами. Не знаю, что уж там творил Пушкин за бутылочкой вина, но он вполне имел на это право. Это за царя-батюшку его на долгий дачный отдых отправили, а не за нецензурные выражения.

6 мая 2008 в 06:05 / Shelti (1)

off CyberTronics, М

ts
6 мая 2008 в 13:24

ну так давайте и узнаем что Пушкин писал за бутылкой вина Выкладывайте все кто что знает. Разве не интересно узнать другую сторону творчества Пушкина, которую никто нехотел публиковать, замяли.

off i one, М

6 мая 2008 в 13:44

Shelti, а я чёрт возьми против мата, и если Пушкин его использовал — тем для него хуже. Это произведение, кстати, я так думаю, как и эта часть языка, всё-таки не было предназначено для чтения широкими кругами, — это было для своих написано.

off i one, М

6 мая 2008 в 13:50

Ну надобно конечно знать, что писал по молодости Пушкин конечно или кто ещё, но заниматься сбором подобных творений может только тот, кто лишён вкуса. У меня после нескольких строк отвращение возникло. Разве по пьяни читать это можно :gy: // А.С. хоть талант имел, за это ему думаю скидку сделать можно. Возможно тогда в тему и Баркова самого пригласим )))

Источник

Пошлые истории и короткие рассказы

# 1128

Когда мне было лет 19-20, решили мы с тогдашней моей девушкой поебаться в парке. Было лето, тепло, заебись. Предложил, значит, а ей и понравилась идея. Настолько, что где-то по пути залезла себе под платье в цветочек, сняла трусы и вручила мне. Носи, типа, внучок, на здоровье.

Идём мы по парку. Народу до хуя. Сука, приткнуться некуда. Видим — кусты пышные, непонятные. Пиздуем туда.

Начинает она мне там отсасывать, хотел было уже присунуть ей в главдыру, как нарисовывается какой-то хмырь и спрашивает: «Бля, детишки, я тут погажу?». Я, как самый настоящий обескураженный омеган ответил «Ну, гадь». Ну он и стал срать, громко, смачно пердя, натурально дристал, долго и очень вонюче.

Затея с сексом, в общем, не сложилась. А следом и дальнейшая жизнь с этой пиздой; она, похоже, потеряла ко мне всякое сексуальное доверие и ебаться мы почти перестали.

# 1129

Попросил отсосать как-то свою первую девушку в подъезде. В процессе она попросила не кончать в рот, на что я ответил, что тогда на лицо. Она сказала, что и на лицо не надо.

В итоге она сосала, я начал кончать, вытащила член изо рта, струя спермы попала ей на щёку, она «ойкнула», схватилась за щеку рукой и засунула член обратно в рот. То, как она схватилась за щеку – самое милое, что я видел в своей жизни.

А теперь её ебёт хач, который старше её на 25 лет.

# 1130

С подругой в поезде ехали, нам приспичило. Пошли в туалет. А толчок тихий ужас, плацкарт ебаный же: на полу чуть ли не нассано или может просто вода. Ну хуле делать.

Подруга в умывальник уперлась, спиной ко мне, трусы стягиваю с нее, гандон нацепляю. Начинаем под тряску ебучего поезда и запах параши.

Через пару минут кто-то дверь дернул. Понял что занято и остался сука стоять там. Вроде поржали, у меня и хуй упал. Но выходить-то как? Ладно, знаком показываю что подождем – может, съебет.

И тут у меня мгновенно скрутило живот и очко пичот. А пидорас снаружи шуршит, ждет. Сил нет, сажусь срать, подруга не выдержала и стала ржать. Жидкое дерьмо с адскими звуками падает в стальной унитаз. Вонища. Стыдно пиздец.

Ладно эту кучу дерьма удалось смыть без остатка. Вышли, жирный мужик на нас глянул неодобрительно. До сих пор думаю, что он там подумал когда парень и девушка вышли из толчка в котором стоял адский смрад поноса.

Подписывайся на пошлые истории в Телеграм — то, что не опубликуют на сайте.

Дарим промокод на 500 руб. на Яндекс.Маркете.

Всем нашим посетителям дарим промокод на 500 рублей на Яндекс.Маркете. Промокод REF_UCCSCYN действует
на первую покупку от 2500 рублей (под этим логином на Яндекс.Маркет не должно было ранее быть покупок),
если ввести его в приложении.

Источник

☭Огонь по штабам!☭

Сообщения: 16,325

Регистрация: 05.03.2002

Откуда: Soviet Tibet

Talking Заветные (матерные) Сказки…

Заветные сказки (собраны А.Афанасьевым)

Содержание:
1. Лиса и заяц
2. Медведь и баба
3. Вошь и блоха
4. Пизда и жопа
5. Горячий кляп
6. Тетерев
7. Посев хуёв
8. По-собачьи
9. Две жены
10. Солдат и поп
11. Загони тепла
12. Солдат и хохлушка
13. Солдат и хохол
14. Каков я!
15. Монах и игуменья
16. Солдатской рассказ
17. Солдат на часах
18. Хуй-соловей
19. Иван Лыков
20. Поп-пердун
21. Батрак-Марфутка
22. Мой жопу
23. Худо — не худо
24. Дурень
25. Мужики и барин
26. Догадливая хозяйка
27. Охотник и леший
28. Беглой солдат
29. Теща и зять-дурень
30. Болтливая жена
31. Странные имена
32. Купеческая жена и приказчик
33. Мальчик-бздунок
34. Соколиная матка
35. Воробей и кобыла
36. Волк
37. Мужик, медведь, лиса и слепень
38. Кот и лиса
39. Собака и дятел
40. Щучья голова
41. Боязливая невеста
42. Семейные разговоры
43. Первое знакомство жениха с невестою
44. Нет
45. Мужик за бабьей работой
46. Жена слепого
47. Муж на яйцах
48. Мужик и черт
49. Архирейской ответ
50. Раззадоренная барыня
51. Доброй отец
52. Поп и западня
53. Поп, попадья, поповна и батрак
54. Поросенок
55. Духовный отец
56. Поповская семья и батрак
57. Жадной поп
58. Солдат, мужик и баба
59. Солдат сам спит, а хуй работает
60. Солдат решетит
61. Жидовка
62. Солдат и черт
63. Доброй поп
64. Зять и теща
65. Набитой дурак
66. Мудрая старуха

ЛИСА И ЗАЯЦ
Пришла весна, разыгралась у зайца кровь. Хоть он силой и плох, да бегать резов
и ухватка у него молодецкая. Пошел он по лесу и вздумал зайтить к лисе.
Подходит к лисицыной избушке, а лиса на ту пору сидела на печке, а детки ее
под окошком. Увидала она зайца и приказывает лисиняткам:
— Ну, детки! Коли подойдет косой да станет спрашивать, скажите, что меня дома
нету. Ишь его черт несет! Я давно на него, подлеца, сердита; авось теперь
как-нибудь его поймаю.
А сама притаилась. Заяц подошел и постучался.
— Кто там? — спрашивают лисинятки.
— Я, — говорит заяц. — Здраствуйте, милыя лисинятки! Дома ли ваша матка?
— Ее дома нету!
— Жалко! Было еть — да дома нет! — сказал косой и побежал в рощу.
Лиса услыхала и говорит:
— Ах он сукин сын, косой черт!
Охаверник едакой! Погоди же, я ему задам зорю!
Слезла с печи и стала за дверью караулить, не придет ли опять заяц.
Глядь — а заяц опять пришел по старому следу и спрашивает лисинят:
— Здраствуйте, лисинятки! Дома ли ваша матка?
— Ее дома нету!
— Жаль, — сказал заяц, — я бы ей напырял по-своему!
Вдруг лиса как выскочит:
— Здраствуй, голубчик!
Зайцу уж не до ебли, со всех ног пустился бежать, ажно дух в ноздрях
захватывает, а из жопы орехи сыплются. А лиса за ним.
— Нет, косой черт, не уйдешь!
Вот-вот нагонет! Заяц прыгнул и проскочил меж двух берез,
которыя плотно срослись вместе. И лиса тем же следом хотела проскочить,
да и завязла: ни туда, ни сюда! Билась-билась, а вылезть не сможет.
Косой оглянулся, видит — дело хорошее, забежал с заду и ну лису еть,
а сам приговаривает:
— Вот как по-нашему! Вот как по-нашему!
Отработал ее и побежал на дорогу; а тут недалечко была угольная
яма — мужик уголья жег. Заяц поскорей к яме,
вывалялся весь в пыли да в саже и сделался настоящий чернец.
Вышел на дорогу, повесил уши и сидит.
Тем временем лиса кое-как выбралась на волю и побежала искать зайца;
увидала его и приняла за монаха.
— Здравствуй, — говорит, — святый отче! Не видал ли ты где косого зайца?
— Которого? Что тебя давече еб?
Лиса вспыхнула со стыда и побежала домой:
— Ах он подлец! Уж успел по всем монастырям расславить!
Как лиса ни хитра, а заяц-то ее попробывал!

МЕДВЕДЬ И БАБА
Пахала баба в поле; увидал ее медведь и думает себе:
«Что я ни разу не боролся с бабами! Сильнее она мужика или нет?
Мужиков довольно-таки я поломал, а с бабами не доводилось повозиться».
Вот подошел он к бабе и говорит:
— Давай-ка поборемся!
— А если ты, Михаила Иванович, разорвешь у меня что?
— Ну, если разорву, так улей меду принесу.
— Давай бороться!
Медведь ухватил бабу в лапы, да как ударит ее об земь — она и ноги кверху
задрала, да схватилась за пизду и говорит ему:
— Что ты наделал? Как теперь мне домой-то показаться, что я мужу-то скажу!
Медведь смотрит — дыра большущая, разорвал! И не знает, что ему делать.
Вдруг откуда не взялся — бежит мимо заяц.
— Постой, косой! — закричал на него медведь. — Поди сюда!
Заяц подбежал. Медведь схватил бабу за края пизды, натянул их и приказал
косому придерживать своими лапками; а сам побежал в лес,
надрал лык целый пук — едва тащит! Хочет зашивать бабе дыру.
Принес лыки и бросил оземь, баба испугалась да как перднет,
так заяц аршина на два подскочил вверх
— Ну, Михаиле Иваныч! По целому лопнуло!
— Пожалуй, она вся теперь излопается! — сказал медведь и бросился что есть
духу бежать; так и ушел!

ВОШЬ И БЛОХА
Повстречала вошь блоху:
— Ты куда?
— Иду ночевать в бабью пизду.
— Ну, а я залезу к бабе в жопу.
И разошлись. На другой день встретились опять.
— Ну, что, каково спалось? — спрашивает вошь.
— Уж не говори! Такого страху набралась: пришел ко мне какой-то
лысой и стал за мной гоняться, уж я прыгала-прыгала, и туда-то, и сюда-то,
а он все за мной, да потом как плюнет на меня и ушел!
— Что ж, кумушка! И ко мне двое стучались; да я притаилась;
они постучали себе-постучали, да с тем и прочь пошли.

ПИЗДА И ЖОПА
В одно время поспорили меж собой пизда и жопа и такой подняли шум,
что святых выноси! Пизда говорит жопе:
— Ты бы, мерзавка, лучше молчала! Ты знаешь, что ко мне каждую ночь
ходит хорошей гость, а в ту пору ты только бздишь да коптишь!
— Ах ты, подлая пиздюга! — говорит ей жопа.
— Когда тебя ебут, по мне слюни текут — а я ведь молчу!
Все это давно было, еще в то время, когда ножей не знали, хуем говядину рубили.

ГОРЯЧИЙ КЛЯП
Был-жил мужик, у него была дочь. Говорит она отцу:
— Батюшка, Ванька просил у меня поеть.
— Э, дурная! Зачем давать чужому; мы и сами поебем!
Взял гвоздь, разжег в печи и прямо ей в пизду и вляпал, так что она три месяца
сцать не могла! А Ванька повстречал эту девку да опять начал просить:
— Дай-де мне поеть. Она и говорит:
— Брешишь, черт Ванька! Меня батюшка поеб, так пизду обжег,
что я три месяца не сцала!
— Не бойсь, дура! У меня холодной кляп.
— Врешь, черт Ванька! Дай-ка я пощупаю.
— На, пощупай!
Она взяла его за хуй рукою и закричала:
— Ах ты, черт эдакой! Вишь теплой; макай в воду.
Ванька стал макать в воду, да с натуги и забздел. А она:
— Ишь зашипел! Ведь сказывала, что горяч, дак еще обмануть,
вор, хочет. Так и не дала Ваньке.

ТЕТЕРЕВ

Два дня ходил охотник по лесу — ничего не убил; на третий день дал обещанье:
«Что ни убью, то проебу!» Пошел в лес, напал на тетерева и убил его.
Ворочается домой. Вот увидела из окна барыня, что идет охотник, несет тетерева,
и позвала его к себе в горницу.
— Что стоит тетерев? — спрашивает барыня.
— Этот тетерев у меня не продажный, — говорит охотник, — а заветный.
— Какой же завет?
— Да как шел я на охоту, дал обещанье: что ни убью, то и проебу.
— Не знаю, как быть, — молвила барыня, — хочется мне тетеревятники,
дюже хочется! Видно, надо делу сбыться. Да мне совестно под тобою лежать…
— Ну я лягу книзу, а ты, барыня, ложись сверху. Так и сделали.
— Ну, мужик, отдавай тетерева.
— За что я отдам тебе тетерева? Ведь ты меня ебла, а не я тебя.
Барыне жалко упустить тетерева.
— Ну, — говорит, — полезай на меня! Мужик и в другой раз отделал барыню.
— Давай тетерева!
— За что я отдам тебе? Мы только поквитались.
— Ну полезай еще раз на меня, — говорит барыня.
Влез охотник на барыню, отработал и в третий раз.
— Ну, давай же тетерева!
Как ни жалко было охотнику, а делать нечего — отдал барыне тетерева
и пошел домой.

ПОСЕВ ХУЕВ
Жили-были два мужика, вспахали себе землю и поехали сеять рожь.
Идет мимо старец, подходит к одному мужику и говорит:
— Здравствуй, мужичок!
— Здравствуй, старичок!
— Что ты сеешь?
— Рожь, дедушка!
— Ну, помоги тебе Бог, зародись твоя рожь высока и зерном полна!
Подходит старец к другому мужику:
— Здравствуй, мужичок!
— Здравствуй, старичок!
— Что ты сеешь?
— Нечто тебе надо знать? Я сею хуи!
— Ну и зародись тебе хуи!
Старец ушел, а мужики посеяли рожь, заборонили и уехали домой.
Как стала весна да пошли дожди — у первого мужика взошла рожь и густая
и большая, а у другого мужика взошли всё хуи красноголовые,
да так-таки всю десятину и заняли: и ногой ступить негде, всё хуи!
Приехали мужики посмотреть, каково их рожь взошла;
у одного дух не нарадуется, глядя на свою полосу,
а у другого так сердце и замирает.
«Что, — думает, — буду я теперича делать с эдакими чертями?»
Дождались мужики — вот и жнитво пришло; выехали на поле:
один зачал рожь жать, а другой смотрит — у него на полосе поросли
хуи аршина в полтора, стоят себе красноголовые, словно мак цветет.
Вот мужик поглазел-поглазел, покачал головой и поехал назад домой;
а приехавши, собрал ножи, наточил повострее, взял с собой ниток и бумаги
и опять воротился на свою десятину. И начал хуи срезывать:
срежет пару, обвернет в бумагу, завяжет хорошенько ниткою и положит в телегу.
Посрезывал все и повез в город продавать.
«Да-ка, — думает, — повезу, не продам ли какой дуре хошь одну парочку!»
Везет по улице и кричит во все горло:
— Не надо ли кому хуев, хуев, хуев! У меня славные продажные хуи, хуи, хуи!
Услыхала одна барыня, посылает горничную девушку:
— Поди поскорее, спроси — что продает этот мужик? Девка выбежала:
— Послушай, мужичок! Что ты продаешь?
— Хуи, сударыня!
Приходит она назад в горницу и стыдится барыне сказать.
— Сказывай же, дура! — говорит барыня. — Не стыдись! Ну, что он продает?
— Да вот что, сударыня: он, подлец, хуи продает!
— Эка дура! Беги скорей, догони да поторгуй, что он с меня за пару возьмет?
Девка воротила мужика и спрашивает:
— Что парочка стоит?
— Да без торгу сто рублей.
Как только сказала девка про то барыне, она сейчас же вынула сто рублей.
— На, — говорит, — поди да смотри — выбери какие получше:
подлиннее да потолще.
Приносит девка мужику деньги и упрашивает:
— Только, пожалуста, мужичок, дай каких получше.
— Они у меня все хороши уродились! Взяла горничная пару добрых хуев,
приносит и подает барыне; та посмотрела, и показались ей оченно.
Сует себе куда надыть, а они не лезут.
— Что же тебе мужик сказал, — спрашивает она у девушки, — как командовать ими,
чтобы действовали?
— Ничего не сказывал, сударыня.
— Эка ты дура какая! Поди сейчас спроси. Побежала опять к мужику:
— Послушай, мужичок, скажи, как твоим товаром командовать, чтоб мог
действовать? А мужик говорит:
— Коли даст еще сто рублей, так скажу! Горничная скорей к барыне:
— Так и так, даром не сказывает, сударыня, а просит еще сто рублей.
— Экой сукин сын! Ну, делать нечего, отдай ему сто рублей!
Такую штуку и за двести рублей купить — не дорого!
Взял мужик новую сотню и говорит:
— Коли барыня захочет, пусть только скажет: «Но-но»
Барыня сейчас легла на кровать, заворотила свой подол
и командует: «Но-но!»
Как пристали к ней оба хуя, да как зачали ее нажаривать,
барыня уж и сама не рада, а вытащить их не может.
Как от беды избавиться? Посылает она горничную:
— Поди, догоняй энтого сукина сына да спроси, что надо сказать,
чтоб они отстали! Бросилась девка со всех ног:
— Скажи, мужичок! Что нужно сказать, чтоб хуи от барыни отстали?
А то они барыню совсем замучили! А мужик:
— Коли даст еще сто рублей, так скажу! Прибегает девка домой, а барыня
еле жива на кровати лежит.
— Возьми, — говорит, — в комоде последние сто рублей да неси подлецу
поскорее! А то смерть моя приходит! Взял мужик и третью сотню и говорит:
— Пусть скажет только: «Тпрру», — они сейчас отстанут.
Прибежала горничная и видит: барыня уж без памяти и язык высунула;
вот она сама крикнула на них:
— Тпрру!
Оба хуя сейчас выскочили. Полегчило барыне; встала она с кровати,
взяла и припрятала хуи и стала себе жить в свое удовольствие.
Как только захочется — сейчас достанет их, скомандует, и хуи станут
ее отрабатывать, пока не закричит барыня:
— Tnppy!
В одно время случилось барыне поехать в гости в иную деревню,
и позабыла она взять эти хуи с собою. Побыла в гостях до вечера,
и стало ей скучно: собирается домой. Тут зачали ее упрашивать,
чтоб осталась переночевать.
— Никак невозможно, — говорит барыня, — я позабыла дома одну секретную штуку,
без которой мне не заснуть!
— Да коли хотите, — отвечают ей хозяева, — мы пошлем за нею хорошаго,
надежнаго человека, чтоб привез ее в целости.
Барыня согласилась. Сейчас нарядила лакея, чтоб оседлал добраго коня,
ехал в барынин дом и привез такую-то вещь.
— Спроси, — сказывает барыня, — у моей горничной, уж она знает,
где эта штука спрятана.
Вот лакей приехал, горничная вынесла ему два хуя, оба завернуты в бумагу,
и отдала. Лакей положил их в задний карман, сел верхом и поехал назад.
Пришлось ему по дороге взъезжать на гору, а лошадь-то была ленивая,
и только что начал он понукать ее: «Но-но» — как они вдруг выскочили оба
и ну его зажаривать в жопу. Халуй ажно испугался!
«Что за чудо такое, откуда они, проклятые, взялись?»
Пришло халую хоть до слез, не знает, как и быть! Да стала лошадь с горы
спускаться прытко, так он и закричал на нее: «Тпрру!»
Хуи сейчас из жопы и повыскакали вон.
Вот он подобрал их, завернул в бумагу, привез и подает барыне.
— Что, благополучно? — спрашивает барыня.
— Да ну их к черту, — говорит халуй, — коли б на дороге да не гора,
они заебли б меня до двора!

ПО-СОБАЧЬИ
В некотором царстве жил-был дворянин, у него была дочь-красавица.
Пошла она как-то погулять, а лакей идет за ней позади да думает:
«Эка ловкая штука! Ничего б, кажись, не желал в свете, только б отработать ее
хоть один разок: тогда б и помирать не страшно было!»
Думал, думал, не вытерпел и сказал потихоньку:
— Ах, прекрасная барышня! Шаркнул бы тебя хоть по-собачьи!
Барышня услыхала эти слова и, как воротилась домой, дождалась ночи
и позвала к себе лакея.
— Признавайся, мерзавец, — говорит ему, — что ты говорил, как я гулять ходила?
— Виноват, сударыня! Так-то и так-то говорил.
— Ну, коли хотел, так и делай сейчас по-собачьи, не то все папеньке расскажу…
Вот барышня заворотила подол, стала посреди горницы раком и говорит лакею:
— Нагибайся да нюхай, как собаки делают! Холуй нагнулся и понюхал.
— Ну, теперича языком лизни, как собаки лижут!
Лакей лизнул раз, и два, и три раза.
— Ну, теперича бегай вокруг меня!
Начал он кругом барышни бегать; обежал разов десяток,
да опять пришлось нюхать и лизать ей языком.
Что делать? Морщится — да нюхает — плюет да лижет!
— Ну, теперича на первой раз будет, — сказала барышня, — ступай, ложись
себе спать, а завтря вечером опять приходи.
На другой день вечером опять барышня позвала к себе лакея.
— Что ж ты, мерзавец, сам не идешь? Не всякой же день за тобой посылать;
сам знай свое дело!
Сейчас заворотила свой подол и стала раком,
а лакей стал ей под жопою нюхать да языком в пизде лизать;
обежит кругом ее разов десять да опять понюхает да полижет.
И эдак долгое время угощала его барышня, да потом сжалилась,
легла на постель, заворотила подол спереди, дала ему разок поеть
и простила всю вину.
Лакей отработал да и думает: «Ну, ничего! Хоть и полизал, да свое взял!»

ДВЕ ЖЕНЫ

Жили-были два купца, оба женатые, и жили они промеж себя дружно и любовно.
Вот один купец и говорит:
— Послушай, брат! Давай сделаем пробу, чья жена лучше мужа любит.
— Давай, да как пробу-то сделать?
— А вот как: соберемся-ка да поедем на Макарьевскую ярмарку,
и которая жена пуще станет плакать, та больше и мужа любит.
Вот собралися в путь; стали их провожать жены.
Одна плачет, так и разливается, а другая прощается, а сама смеется.
Поехали купцы на ярмарку, отъехали эдак верст пятьдесят и разговорились
между собой.
— Ишь как тебя жена-то любит, — говорит один, — как она плакала-то на прощаньи;
а моя стала прощаться — а сама смеяться!
А другой говорит:
— Вот что, брат! Теперя жены нас проводили, воротимся-ка назад
тихим образом да посмотрим, что наши жены без нас делают.
— Хорошо!
Воротились к ночи и вошли в город пешие; подходят наперед
к избе того купца, у которого жена на прощаньи горько плакала,
смотрят в окошко, а она сидит себе с любовником и гуляет.
Любовник наливает стакан водки, сам выпивает и ей подносит:
— На, милая, выпей! Она выпила и говорит:
— Друг ты мой любезный! Теперя я вся твоя.
— Вот какия пустяки: вся моя! Что-нибудь есть и мужнино!
Она оборотилась к нему жопою и говорит:
— Вот ему, блядскому сыну, — одна жопа! Потом пошли купцы к той жене,
которая не плакала, а смеялась. Пришли под окошко и смотрят:
перед иконами горит лампадка, а она стоит на коленях,
усердно молится да приговаривает:
— Подаждь, Господи, моему сожителю в пути всякаго благополучия,
в торгу всякаго успеха и скораго возвращения!
— Ну, брат, — говорит один купец другому, — теперь поедем торговать.
Поехали на ярмарку и торговали оченно хорошо: такая задача в торговле была,
какой никогда не бывало! Пора уж и домой.
Стали собираться назад и вздумали купить своим женам по гостинцу.
Один купец, у которого жена Богу молилась, купил ей славной парчи на шубку,
и другой купил жене парчи только на одну жопу:
— Вить моя одна жопа! Так мне только пол-аршина и надобно:
я свою жопу не хочу паскудить. Приехали и отдали женам гостинцы.
— Что ж ты купил эдакой лоскут? — говорит жена с сердцем.
— А ты вспомни, блядь, как сидела ты с любовником и говорила,
что моя только жопа; ну, я свою часть и снарядил!
Нашей парчу на жопу да и носи!

СОЛДАТ И ПОП
Захотелось солдату попадью уеть; как быть? Нарядился во всю амуницию,
взял ружье и пришел к попу на двор.
— Ну, батька! Вышел такой указ, ведено всех попов перееть,
подставляй свою сраку!
— Ах, служивой! Нельзя ли меня ослободить?
— Вот еще выдумал! Чтоб мне за тебя досталось!
Скидай-ка портки поскорей да становись раком.
— Смилуйся, служивой! Нельзя ли вместо меня попадью уеть?
— Оно, пожалуй, можно-то можно! Да чтоб не узнали, а то беда будет!
А ты, батька, что дашь? Я меньше сотни не возьму.
— Возьми, служивой! Только помоги горю.
— Ну поди же, ложись в телегу, а посверх себя положи попадью,
я взлезу и будто тебя отъебу!
Поп лег в телегу, попадья на него, а солдат задрал ей подол и ну валять
на все корки.
Поп лежал-лежал, и разобрало его; хуй у попа понатужился,
просунулся в дыру сквозь телегу и ворчит, да такой красной!
А попова дочь смотрела смотрела и говорит:
— Ай да служивой, какой у него хуй-то здоровенный:
матку и батьку насквозь пронизал, да еще конец мотается!

11
ЗАГОНИ ТЕПЛА
Жил-был мужик; у него было три сына: два умных, а третий дурак.
Стал он их спрашивать:
— Дети мои любезные! Чем вы меня под старость будете кормить?
Старшие братья сказали:
— Работою.
А дурак по-дурацки и отвечал:
— Чем тебя больше кормить, как не хуем! На другой день старшой сын взял косу и пошел косить сено; идет дорогою, попадается ему навстречу поп.
— Куда идешь? — спрашивает поп.
— Ищу работы, где бы сена косить.
— Поди ко мне, только с уговором: я дам тебе сто рублей, если моя дочь не пересикнет того, что ты накосишь за день; а коли она пересикнет — не заплачу тебе ни копейки.
«Где ей пересикнуть!» — думает парень и согласился.
Поп привел его на полосу:
— Вот здесь коси, работник!
Парень сейчас же начал косить и к вечеру накосил такую кучу, что страшно посмотреть. Но поповна пришла и пересикнула. Пошел он домой, как не солоно хлебал!
С средним братом случилось то же самое. Ну, пошел и дурак.
Дай-ко, — говорит, — я пойду, поищу по своему хую работы.
Взял косу и идет; попадается ему навстречу тот же самой поп и зазвал его к себе работать с таким же уговором.
Начал дурак косить; прошел одну линию, скинул портки и стал раком.
Тут пришла старшая попова дочь и спрашивает:
— Работник, что же ты не косишь?
— Подожди, дай мне тепла в жопу загнать, чтоб зимою не мерзнуть.
— Загони и мне тепла, пожалуста, а то мы зимой в гости ездим — всегда зябнем.
— Становись раком; заодно загонять!
Она стала раком, а дурак вздрочил махалку да как хватит ей в пизду и давай загонять тепло: до тех пор загонял, что с ней аж пот градом льет. Как его забрало, он и говорит:
— Ну, будет с тебя! Хватит на одну зиму!
Она побежала домой и сказала двум своим сестрам:
— Ах, душечки-сестрицы! Как славно мне работник тепла в жопу загонял, с него и с меня даже пот лил!
И эти туда ж побежали; дурак и им загнал тепла на зиму. А сена накосил он так, самую малость, только три раза прошел.
Приходит поп с старшой дочерью и хвастается:
— Ступай, работник, лучше заранее домой; моей дочери этого нетрудно пересикнуть!
— А вот посмотрим!
Поп велел своей дочке сикать: она подняла подол, как сикнет, да прямо себе за чулки.
— Вот видишь, — сказал дурак, — а тоже хвастаешь! Поп в досаде послал за меньшими дочерьми.
— Коли и эти не пересикнут, — говорит поп, — то я даю тебе с кажной по сту рублей!
— Хорошо.
Но и середняя и меньшая поповны только себя обоссали. Дурак сорвал с попа триста рублей, пришел к отцу и говорит:
— Вот вам хуева работа! Посмотрите, сколько денег!

СОЛДАТ И ХОХЛУШКА

Ехал хохол с жинкою и сыном в город на волах, а кирасир привязал на дороге кобылу к дереву и ебет ее. — Что ты, москаль, делаешь?

— Да вот казенная лошадь сплечилась, так лечу! А хохлушка думает: «Верно, у него хуй большой! Ишь кобылу ебет!» Взяла и села в телеге на грядку; колесо ударилось в канавку, хохлушка упала с телеги и кричит:

— Беги скорей за солдатом, я сплечилась! Хохол побежал, догнал солдата:

— Москаль! Будь родной отец, помоги, пожалуста, у меня хозяйка сплечилась.

— Что делать! Надо помочь твоему горю!

Воротился солдат; хохлушка лежит на земле да стонет:

— Ай, батюшки, сплечилась!

— Есть ли у тебя, — спрашивает солдат хохла, — рядно, чем телегу накрыть?

— Есть!

— Хорошо; давай сюда!

Накрыл телегу и положил туда хохлушку.

— А есть ли у тебя хлеб-соль?

— Есть.

Солдат взял кусочек хлеба и посолил.

— Ну, хохол, ступай, держи волов, чтоб с места не трогались!

Хохол ухватил их за рога и держит; а солдат взлез на телегу и давай еть хохлушку. Сын увидал, что солдат на матери лежит, и сказал:

— Тятько, а тятько! Москаль мамку ебет.

— И то, сынок, кажись, ебет! Да нет, хлеб-соль его не попустит!

Солдат отработал и вылез из телеги. Хохлушка говорит:

— Ну, спасибо, москаль! Вот тебе карбованец. Хохол достал кошелек, дает ему два карбованца:

— Спасибо, москаль, что жинку вылечил!

СОЛДАТ И ХОХОЛ

Стоял солдат у хохла на квартире и свел знакомство с его хозяйкою. Хохол заметил и перестал ходить на работу: все сидит дома. Солдат поднялся на выдумку, переоделся в другую одежу, приходит вечером к хате и стучится в окно.

Хохлушка спрашивает:

— Кто там?

А солдат отвечает:

— Бабе.

— Какой Бабе?

— Какой хохлов ебе! Что, хозяин дома?

— На что тебе?

— Да вот последовал указ всех хохлов перееть! Отпирай-ка скорей двери!

Хохол испугался, не знает, куда деваться; схватил кожух, залез под лавку и укрылся тем кожухом. Хохлушка отперла двери и впустила солдата; вошел он в хату и кричит:

— Где же хозяин?

— Его нима дома!

Солдат начал искать его на печи, на полатях и по всем углам и наконец напал на хохла под лавкою.

— А это кто? Хозяйка говорит:

— Это теля.

А хохол услыхал и замычал по-телячьи.

— Ну, коли нет хозяина, так сама ложись!

— Ах, Боже мой! Нельзя ли обождать до другаго раза, пока хозяин прийдет?

— Тебе хорошо — до другаго раза! А мне надо обойтить все избы, а не обойду — так триста палок в спину. Ложись-ка скорее; мне с тобой некогда разговаривать.

Хохлушка легла, а солдат начал ее осаживать по-свойски, до того припер ей, что аж запердела с натуги. Отвалял солдат и ушел из хаты. Хохол вылез из-под лавки и говорит:

Ну, спасибо тебе, жинка, что за меня потрудилась!* , У тебя две дыры: в одну прет, в другую дух идет — и то ты не утерпела да запердела, а я, кажись, и совсем усрался бы! Ох, жинка! Ты умна, а я ще еще умней: ты сказала «теля», а я и замычал по-телячьи!

КАКОВ Я!

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был мужик, такой плутоватой, что Боже упаси! Стибрил где-то сотню рублев и убежал из своей деревни; шел-шел и выпросился переночевать у попа.

— Ступай, — говорит поп, — ты у нас места не пролежишь!

Пришел мужик, разделся и лег на лавке. Вздумалось ему пересчитать деньги, вынул и давай считать. Поп увидал, что мужик считает деньги — а на это они чутки! — и думает: «Ишь, ходит оборванцем, а денег какая пропасть! Дай-ка напою его пьяным да и оберу!»

Вот поп немного погодя подошел к мужику и говорит:

— Пойдем, свет, с нами ужинать! Мужик обрадовался:

— Спасибо, батюшка!

Сели ужинать; поп поставил вина и давай его наливать: так поштует — просто отдыха не дает! Мужик напился пьян и свалился на пол; поп сейчас вытащил у него из кармана деньги, припрятал к себе, а мужика уложил на лавку. Наутро проспался мужик, глядь — а в кармане пусто; смекнул, в чем дело, — да что возьмешь. Коли просить на попа — так станут спрашивать:

откуда деньги взял и сам отколь пришел; еще беды наживешь!

Так мужик и ушел; таскался кое-где месяц, и другой, и третий — а там и думает себе: «Чай, поп теперь меня позабыл; оденусь-ка я так, чтобы не признал меня, да пойду к нему за старое отплатить».

Пришел к попу в избу; а попа на ту пору дома не случилося, одна попадья сидела.

— Пусти, матушка, передневать к себе!

— Пожалуй, иди!

Он вошел в избу и уселся на лавке.

— Как тебя зовут, свет? Откуда идешь?

— Какофием, матушка, иду издалеча на богомолье. На столе у попа лежала книга; вот мужик взял, переворачивает листы да губами бормочет — будто читает, а потом как заплачет. Попадья и спрашивает:

— О чем, свет, плачешь?

— Как мне не плакать! В Святом-то писании писано, что кому за какие грехи будет, а мы, грешные, столько творим нечестиваго, что не ведаю, матушка, как еще Бог грехам-то терпит?

— А ты, свет, научон грамоте?

— Как же, матушка, насчет этого дела я не обижен от Бога!

— А петь по-дьячковски умеешь?

— Умею, матушка, умею; с малых лет учился: весь церковной устав знаю.

— А у нас, свет, дьячка нету; уехал отца хоронить; не поможешь ли батьке завтра обедню отслужить?

— Хорошо, матушка! Отчего не помочь.

Приехал поп; попадья ему все рассказала. Поп тому и рад, угостил мужика как можно лучше. Наутро пришел с мужиком в церковь и начал служить обедню. Только мужик стоит на крылосе и молчит себе. Поп закричал на него:

— Что же ты стоишь молча, а не поешь? А мужик ему:

— Пожалуй, я и сяду, коли стоять не велишь! И сел на жопу. Поп опять кричит:

— Что же ты сидишь, а не поешь?

— Пожалуй, я и лягу.

И развалился на полу. Поп подошел и вытурил его из церкви, а сам остался обедню доканчивать. Мужик пришел к попу на двор. Попадья спрашивает:

— Что, отслужили обедню?

— Отслужили, матушка!

— А где ж батька?

— Он в церкви остался; надо хоронить покойника. А меня послал к тебе взять новой тулуп, сукном крытой, да бобровую шапку: идти далёко, дак он хочет потеплей одеться!

Попадья пошла за тулупом и шапкою. А мужик зашел за избу, снял свою шапку, насрал полную и положил ее на лавку, а сам взял поповской тулуп с бобровою шапкою и драла.

Поп отслужил обедню и приходит домой; попадья увидала, что он в старом тулупе, и спрашивает:

— Где ж новой тулуп-то?

— Какой?

Ну, тут рассказали друг дружке про мужика и узнали, что мужик-то их обманул. Поп сгоряча схватил шапку, что с говном лежала, надел на голову и побежал по деревне искать мужика, а говно из шапки так и плывет по роже: весь обгадился. Подбежал к одной избе и спрашивает хозяина:

— Не видал ли Какофья?

— Вижу, батюшка, каков ты! Хорош! Кого ни спросит — все ему одно отвечают.

— Какие дураки! — говорит поп. — Им одно толкуешь, а они тебе другое!

Бегал, бегал, всю деревню обегал, а толку не добрался. «Ну, — думает, — что с воза упало — то пропало!» Воротился домой, снял шапку, а попадья как посмотрела на него, сейчас завопила:

— Ах, батька! Вить у тебя оспа на голове выходит!

— Что ты врешь! — сказал поп; пощупал свою голову и всю руку в говно вымазал. Тем сказка и кончилась.

МОНАХ И ИГУМЕНЬЯ

В одном городе было два монастыря, вот хоть бы так, как у нас в Питере: Невской да Смольной; в одном — монахи, в другом — монашенки. Вот хорошо. Повадился один молодой монах ходить к монашенке; а чтоб не узнали, всегда наряжался в женское платье; бороды у него еще не было, а волосы у попов да у монахов всё такие ж по бабьему положению. Видят все, что к монашенке часто гостья жалует, ну да что ж за беда! А она уж брюхата стала. Дали знать про то игуменье. Игуменья дает приказ:

— Коли кто придет к той монашенке, тотчас доложить.

‘Вот на другой же день приходит монах к своей полюбовнице. Увидали его келейницы и побежали к матушке игуменье: пришла-де какая-то женщина в гости. Игуменья приказала вытопить баню и всем, кто только есть в монастыре, идтить париться. Нечего делать, собрались все монашенки, повели и гостью с собой; пришли в баню и стали раздеваться. Монах разделся да поскорей на полок, забился в уголок и не знает: как ему быть? У него на шее висел крест на тесемке; он взял, подвернул свой хуй под жопу и привязал его той тесемкой за самой кончик к ляжкам: совсем как пизду сделал!

Вот игуменья надела очки, взяла в руки свечку и стала обходить всех монашек, да осматривать: нет ли кого между ними с лишним привеском. Пока дошла до монаха, а у него хуй-то разъярился; да и как не разъяриться: кругом голыя да грудастыя монашенки, крылашанки такия хорошенькия!

Стала игуменья к монаху приглядываться, подошла поближе, нагнулась пониже, а хуй все подымается да как рванет — оборвал тесемку да прямо игуменью в левой глаз.

— Ай, Господи! С нами Пресвятая Богородица! — закричала игуменья и схватилась за левой глаз, а глаза как не бывало: совсем-таки вышиб!

Пока что — монах уже выскочил из бани и убежал голой. Игуменья осталась кривою, а пришло время — монашенка родила. Я и на крестинах был, только не разобрал, кого Бог дал: мальчика али девочку?

СОЛДАТСКОЙ РАССКАЗ

Один солдат отслужил Богу и великому государю двадцать пять лет в армейском полку; вышел в чистую и пошел на родину. Пришел, и никого из родных в живых не застал; только и родни осталось — какая-то баба, тетка не тетка, на седьмой воде кисель! Ну да что разбирать; за неимением попа и пономарь служит, а худая стоянка все лучше хорошаго похода.

Поплакал солдат об родителях и стал жить с тою бабою. Свыкся с этим житьем и вздумал: «Отслужил я Богу и великому государю двадцать пять лет, все холостым был, добра не видал — дай хоть на старости попробую женатую жизнь, авось посчастливится! А ежели и не задастся — что за беда? Жене билет в зубы, а сам — в сторону. Да что толковать; ведь наше дело собачье: посовал-посовал да и пошел, словно не твоя забота! А есть захочет — так сама достанет!.. А да во что гнедая не хлыснет, дай рискну: попытка не шутка, а спрос не беда!»

И ну просить старуху:

— Тетушка, сосватай мне невесту, не все же холостому жить. Сама рассуди; пятьдесят лет с хвостиком пропостился; всяко случалось: бывало, другой раз и схватит за живое, да на царской службе не то, что дома; побоишься да и всунешь его, сердешнаго, в снег, чтобы поостыл. А то, пожалуй, — как раз на судьбу наткнешься да часы с кукушкою и подцепишь!

— Ах, родимой ты мой! Что давно не сказал, давно бы женила. У нас девки-красавицы, хоть куды, что твои ярославки! Только передком немножко некрепки — уж на этом не взыщи: у нас такое поветрие!.. Ну да, может быть, твоя доля — святая!

Эх, тетка! Мое дело уж немолодое; я, пожалуй, и в горшке не найду дороги.

Старухи на что на дельное — никуда не годны, а на сватовство так разуважат, скорее скорохода обработают Не прошло и недели — невеста на ладони, и хорошая, и толстая, куда ни поверни — так разлюли! Наш солдат честным пирком да за свадебку. Женился, погуляли как следует; и повел он свою молодую в клеть. Разделись и легли.

— А что, — спрашивает ее солдат, — я думаю, вам больно будет? Вы уж, пожалуста, не громко кричите!

— Ах, — говорит молодая, — я бы рада, да, пожалуй, не вытерплю, коли станете вы во весь хуй меня пялить!

«Ладно!» — думает солдат. И начал иуду в ад сажать. Как же удивился, когда всунул его туда совсем с яйцами, а молодая лежит и не слышит. От судьбы, значит, как от фельдфебеля, не уйдешь!

— Вот видите, милая! Как я легонько засунул, вы и не слыхали!

— Да разве вы всунули?

— Еще бы! Даже так просторно, что вошел туда с яйцами!

Вот молодая и ну:

— Ох, больно! Ох, больно! Ради Бога оставьте, больно!

— Что ты, милая, когда кричать вздумала! Я уж с полчаса тебя накачиваю — а ты только расчухала!

Слез солдат с жены и думает:

«Вон она, судьба-то, и в губернии в том же ходит, в чем в Питере. Пришлось на старости гриб съесть. Да вить и то сказать: не квасцами же смазывать, да при том дыру вершка в три ширины и пластырь не залепит! К моей-то смело пихай в пизду кушак и шапку да еще сена охапку; хоть кирасир — и тот проскочит! Ох уж эта мне судьба! Нигде от нее не отстанешь: бывало, на службе в рыло раза три съездят. Что делать, терпи, говорят, верно, судьба твоя такая! Вот и женился — и тут судьба. Да когда ж ты, проклятая, отвяжешься?»

Прожил солдат с женою недели с две, видит, что с его веретеном плохо в квашню лазить, и говорит:

_ Жена, а жена! Знаешь ли, какое мне горе приключилось.

— Что такое?

— У меня мыши яйца с хуем отгрызли.

Та как взвоет:

_ Дх ты, старой черт! Мошенник эдакой! Что ты со мной сделал? Зачем женился?

_ Да помилуй, жена, да он хотя и при мне был, все ничего для твоей дыры не значил.

— Все-таки, бывало, хоть дела и не сделаешь, да пощекочешь маленько — ан и легче! Не хочу с тобой, плутом, жить!

И уехала от него в иной город. Остался солдат один, без жены. Да недолго нарадовался. Попостил-попостил, да и вспомнил про жену: «Эхма! Бывало, болтался в жениной квашне да дивился ея ширине; а теперь пришлось сеном петуха кормить — поневоле поперёк в горле станет!»

СОЛДАТ НА ЧАСАХ

Досталось одному солдату стоять ночью на часах; стоял он стоял, да и задремал. Лезет мимо жук, ударил его по носу и пал наземь. Солдат очнулся.

— Виноват! — говорит. — Вздремнул, ваше благородие. Оглянулся вокруг — нет ни души. «Уж не черт ли пошутил надо мной?» Думал-думал и опять задремал. Идет мимо генерал. Часовой не окликает.

— Эй ты, солдат! Чего спишь!

— Никак нет, ваше превосходительство!

— Что ж ты не окликаешь?

— Задумался, ваше превосходительство.

— О чем же ты думал?

— Да о том, отчего курица пьет, а не сцыт?

— Ну, брат, хитрая твоя задача.

На другой день собрал генерал офицеров, задал им эту задачу; вот они думали-думали, гадали-гадали, да ничего и не сказали.

— Экой хитрой солдат!

На другую ночь стоит солдат на часах; идет мимо баба. Он окликает:

— Кто идет?

— Пизда! — отвечает баба.

Ну-ка, пизда, стой! Муде, в строй! Хуй к пизде — не спускай манде!

ХУЙ-СОЛОВЕЙ

В некотором царстве, не в нашем государстве был-жил молодец, и дал ему Господь Бог большой талант: хуй соловьем свистал! Вот однова забрался он в государев сад, сел в кусты и вынул из порток свой кляп. Сам-то он сидит — добра выжидает, а хуй его на весь сад соловьем заливается, и присвистывает и прищелкивает!

А у ихняго царя была дочь-царевна — такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Заслушалась она соловьиного пения и думает: «Знать, в нашем саду соловейко гнездо себе свил; дай подойду поближе да погляжу».

Подходит она, а в кустах доброй молодец сидит да в руках хуй держит.

__ Здравствуй, царевна!

— Здравствуй, молодец! Что ты в руках держишь?

— Это дорогая заморская птица — соловьем поет

— А ну пусть запоет!

Хуй опять начал прищелкивать и присвистывать. Цаоевна заслушалась того пения пуще всякой музыки — век бы слушала!

— Ах, доброй молодец! — говорит она. — Продай мне своею заморскую птичку.

— Она у меня не продажная, а заветная!

— А какой завет?

— Дай три раза покормить ее семечком с твоего белого тела, иначе она и клевать не станет!

— Да как же это?

— Дело простое, царевна! Ты ложись на траву, заголи свой подол, а я посыплю семечком на твое брюхо да и покормлю ее.

Царевна думала-думала и согласилась. Легла на траву, задрала подол, а доброй молодец посыпал ей на брюхо, да поближе к пизде, разных семечков и давай кормить свою птицу: клевал-клевал да как шаркнет его прямо в дыру.

— Ах! — закричала царевна. — Ведь такого уговора не было: зачем туда свою птичку пустил?

— Да скатилось туда одно зернушко, не пропадать же ему даром, хоть и трудно, а доставать надобно…

На другой день хуй опять в саду высвистывает. Приходит царевна.

— Ну, — говорит, — покорми свою птичку в другой раз.

— Ладно, царевна! Ложись.

Она легла на траву. Доброй молодец давай свою птицу семечком кормить да все хуем возле самой пизды водит. Невтерпеж пришлось царевне — сильно разохотилась.

— Ах, доброй молодец! Кажись, опять зерно в дыру скатилось.

— Нет, — говорит, — все целы.

— Ну хоть все целы, а ты все-таки на дне поищи, может, вчерашнее найдется.

— Что дашь? Поищу.

— Что хочешь бери!

— Давай сто рублей.

Царевна заплатила сто рублей; он взял и принялся искать вчерашнее зернушко. С того времени и день и ночь царевна только и норовит, что в сад погулять да послушать соловьиного пения.

Ни много, ни мало прошло времени — вздулось у ней брюхо.

— Отчего так? — спрашивают ее царь с царицею.

— Ах, государь батюшка с государыней матушкой! Ведь вы моего счастья не ведаете; здесь у меня соловей гнездо свил.

Делать нечего, выдали ее замуж за того доброго молодца. Не родись ни пригож, ни умен, а родись таланлив!

ИВАН ЛЫКОВ

В некоем царстве, в некоем государстве жил-был человек иностранный, по прозванию Иван Лыков; соскучился Иван Лыков на одном месте сиднем сидеть, и пустился он в путь-дороженьку по речке Еблюшке. Гребнет-ебнет — сто верст уйдет; подгребает, подъебает — пять маленьких уезжает. Приезжает Иван Лыков в некое царство, в некое государство, видит, красные девушки белье полощут.

— Бел хуй вам под валёк, красный девицы!

— Черна пизда тебе на хуй, доброй молодец! Кто ты таков?

— Я человек иностранный, зовут меня Иван Лыков, хуй лысый, под мудями горностай, посреди хуя кукушка, на плеши соловей. Мой хуй яровит, в трех местах золотом перевит, на гору идет — не задыхается, под гору идет — не спотыкается, кою раз поебет, у той три года в пизде сласть живет!

И молвит ему одна красна девица:

— Поеби, — говорит, — меня, Иван Лыков!

— Мой хуй даром не ебет — позолота линяет.

Она дает ему скатерть-самобранку.

В другом царстве за то же девица дает самовар, из к<оторого льются всякие вины.

В третьм царстве третья девица дает ему ковер-самолёт. Потом приезжает он в женское царство, где царит царь-девица, а мужчины все в остроге сидят. Туда посадили и Ивана Лыкова. Острожные чуть с голоду не умирают. Он стал их угощать с помощию скатерти-самобранки. Узнала царь-девица и просит у него скатерть.

— Не продажная! Дай с тобой часочек полежать и за одну титечку подержать!

За самовар потребовал с нее:

— Дай два часочка с тобой полежать и за обе титечки подержать.

Потом велел он острожным держаться за ковер и летал с ними. За этот ковер он потребовал, чтоб царь-девица легла, заголясь, на ковре, а его на ремнях над нею держать. Тут скомандовал он ковру подняться к себе и употребляет царь-девицу.

ПОП-ПЕРДУН

Начинается сказка-побаска от бабьяго пёперду, от молодецкаго посвисту.

Жил-был старик со старухой. Старуху звали Устюша. Пришла она к попу исповедаться, рассказала свои грехи. Поп хотел было отпускать ее, а старуха и говорит:

— Еще, батюшка, есть один грех.

— Какой? — говорит.

— Сказала бы, да совестно.

— Ничего, сказывай.

— Да что, батька, вошла я однова в церковь да бзднула.

— Ну это ничего; я и сам иной раз не утерплю, не то что бздну, а и вовсе пердну в ризе.

Пообещала старуха дать попу за исповедь индюшку;

только день и 2 и 3 проходит, она и не думает несть. Вот в воскресный день у обедни вышел поп с кадилом, стал кадить на старуху, а сам припевает:

— Устюшка, Устюшка-бздюшка! За тобой моя индюшка!

А старуха в ответ:

— Ктой-то кадит? Чай, тот, что в ризе пердит!

БАТРАК-МАРФУТКА

В некотором царстве, в некотором государстве был поп с попадьей, у него было три дочери-красавицы; а недалечко от них жила вдова, и у той вдовы был сын, парень еще молоденькой да такой из себя красивой: наряди в сарафан, всяк за девку приймет! Вот этот парень позарился на поповых дочерей и выдумал, как к ним подобраться. Нарядился в женское платье и пошел к попу в работницы наниматься. Поп видит, что девка-то пришла славная, пригожая, при случае и ебнуть можно, и готов нанять ее хоть втридорога.

— Как тебя зовут, голубушка? — спрашивает поп.

— Марфуткой, батюшка!

— Ну, Марфутка, что же возьмешь в год за работу?

— Да что дадите; сами по моей работе увидите. Поп тому и рад. Нанялась Марфутка и полюбилась и попадье, и поповым дочерям, а пуще всех попу: без нее и куска не съест! Вот однова понадобилось попу надолго в отъезд ехать, собрался он и наказывает жене и дочерям:

— Смотрите, не покидайте Марфутки: она девка добрая! Будьте к ней ласковы, всем по гостинцу привезу! Попадья и поповны обещались исполнить его волю.

— Завсегда, — говорят, — будем с нею, даже и спать вместе будем!

Поп уехал, а Марфутка с поповнами пошла в сад гулять.

— Ах, барышни! — говорит Марфутка.- Давайте Богу молиться, чтобы послал нам потеху.

— Какую потеху? — спрашивает старшая сестра.

— Да вот у нас на деревне девушки завсегда молят, чтобы послал им Господь ту самую потеху, что у мужчин промеж ног висит.

— Ну давай и мы станем молиться. Стали все на колени и давай бить поклоны; помолились усердно и говорят:

— А ну, посмотрим, не дал ли кому Господь Бог? Старшая поповна подняла подол — нет, ничего не висит; подняла середняя — и той нет; подняла меньшая — и этой Бог не дал.

— Ну, покажи-ка ты, Марфутка! Марфутка задрала хвост:

— Ах, барышни! Вить у меня что-то выросло!

— Экая ты, Марфутка, счастливая! Тебя сам Господь любит. А что, сладко ли тебе?

— У! Как сладко!

— Дай и нам! — пристают к ней поповны. — Ведь мы все Богу молились, так надо поделиться.

— Ну хорошо! Я стану давать вам по очереди.

— Да когда же? — спрашивает старшая.

— Да, по мне, хоть сейчас; только, чур, никому не сказывать, а то, коли матушка узнает, пожалуй, себе отберет. Ложись-ка, Наденька, на травку; так-то лучше баловать будет!

Наденька легла и спрашивает:

— Что ж теперь делать-то?

— А вот я возьму эту потеху да и стану совать в твою дырочку.

— Ах, нет, Марфутка! Я боюсь; вишь, твоя потеха-то пошевеливается, словно живая; еще, пожалуй, укусит меня.

— Небось не укусит! — говорит Марфутка и давай совать свой кляп куда надобно.

— Ой, больно! — закричала поповна. — Ведь я говорила, что кусать будет!

А Марфутка знай попихивает; ну знамое дело: сначала поповна поохала, а там и подъебать стала да похваливать:

— Ах, как сладко! Не в пример слаще меду! Отработал старшую поповну, слез с нее, а она хоть сейчас опять за то же.

— Поиграй, — говорит, — еще со мною!

— Что ты, Надя! Какая жадная, — говорят ей сестры, — надо черед соблюдать: теперь мы хотим попробовать.

— Да, — говорит Марфутка, — надо вас поделить

всех поровну: тебе раз, и Кате раз, и Насте раз, а потом опять до тебя дойдет.

На том и порешили. Отделала Марфутка и Катю, и Настю; а старшая поповна опять собирается на хуй лезть.

— Будет! — говорит Марфутка. — Эту потеху надо приберегать, а то, пожалуй, совсем испортишь, видишь, как она повисла, совсем измаялась!

С той поры стала Марфутка поповых дочерей то и дело накачивать. Ни много, ни мало прошло времени, забеременели они, у всех трех пузо кверху так и поднялось!

— Ах, доченьки, — говорит попадья, — ведь с вами недоброе деется; уж не ходит ли к вам какой мужчина?

— Нет, маменька! Мы всегда с Марфуткою. «Ох уж эта Марфутка! — думает попадья. — Посмотреть — нет ли у нее между ногами припаса?»

Сейчас велела истопить баню и зовет с собой мыться и дочерей и Марфутку. Что делать? Вот Марфутка ухитрилася, сделала из дерева клещики: одним концом защемила

кляп, а другой конец в жопу воткнула.

— Ладно, — говорит, — теперича не узнает. Пришли в баню, разделись и зачали мыться. Попадья смотрит: нет, ничего не приметно.

— А ну, Марфутка, потри мне спину!

Марфутка стала тереть, а кляп-то у ней разгорелся, понатянулся, а клещики как выскочут из задницы да попадье по брюху.

— Ах, мошенник, это ты моих дочерей обработал?! Парень давай Бог ноги — так и ушел.

МОЙ ЖОПУ

Жили муж да жена. Вот, бывало, как подаст жена мужу обедать, он и начнет ее колотить, а сам еще и приговаривает:

— Мой жопу, мой жопу!

Вот она и начнет мыть жопу, трет ее и песком, и рогожею, так что кровь пойдет, — а только что подаст мужу обедать, он начнет ее колотить и опять приговаривает:

— Мой жопу, мой жопу! Вот она и говорит своей тетке:

— Что это, тетушка, когда я подаю мужу обедать, он всегда меня бьет и приговаривает: «Мой жопу, мой жопу!» Кажись, я и так мою, даже до крови растираю!

— Эх ты, дура, дура! Ты мой-та жопу, да не свою, а у чашки.

Как стала мыть жопу у чашки, так и перестал ее бить муж.

ХУДО — НЕ ХУДО

Пошла пизда в суд на жопу просить:

— Добрые судьи! Когда меня ебут, жопа пердит, меня, бедную, коптит.

Судьи совсем было обвинили жопу; тут жопа сказала:

— Добрые судьи! Меня не вините: когда пизду ебут, на меня потоки текут, и не велика ж она барыня, коли я попержу и ее закопчу.

— А ехал мимо архиерейского дома?

— Ехал; там кони поседланы, седоки посожены, в

трубы грают, черт знает — кого, ебена мать, величают! Говорят: архирея на соловой кобыле венчают…

— А ростовского медведя видел?

— Видел.

— Каков?

— Серый!

— Какой, ебена мать, медведь? Пошел к хую; не

бредь! Это волк.

— Хуй те в лоб! У нас волк по лесу побегивает,

ушми подергивает.

— Это заяц,.

— Кляп ты знаешь! Это трус.

— Говна тебе кус!..

ДУРЕНЬ

Жил мужик да баба, у них был сын-дурак. Задумал он, как бы жениться да поспать с женою, и то и дело

пристает к отцу:

— Жени меня, батюшка!

Отец и говорит ему:

— Погоди, сынок! Еще рано тебя женить: хуй твой не

достает еще до жопы; когда достанет до жопы — в ту

пору тебя и женю.

Вот сын схватился руками за хуй, натянул его как

можно крепче, посмотрел — и точно правда, не достает немного до жопы.

— Да, — говорит, — и то рано мне жениться, хуй еще маленькой, до жопы не хватает! Надо повременить годик-другой.

Время идет себе да идет, а дураку только и работы, что вытягивает хуй. И вот-таки добился он толку, стал хуй его доставать не только до жопы — и через хватает, и говорит отцу:

— Ну, батюшка! Теперича пора меня женить: хуй мой через жопу хватает! Не стыдно будет и с женою спать;

сам ее удовольствую, не пущу в чужие люди!

Отец подумал себе: «Какого ожидать от дурака толку!» И сказал ему:

— Ну, сынок! Когда хуй у тебя такой большой вырос, что через жопу хватает, то и женить тебя не для чего;

живи холостой, сидя дома, да своим хуем еби себя в жопу!

Тем дело и кончилось.

МУЖИКИ И БАРИН

Пришел барин в праздник к обедне, стоит и молится Богу; вдруг откудова ни возьмись — стал впереди его мужик, и этот сукин сын согрешил, так набздел, что продохнуть не можно.

«Эка подлец! Как навонял», — думает барин. Подошел к мужику, вынул целковой денег, держит в руке и спрашивает:

— Послушай, мужичок! Это ты так хорошо насрал? Мужик увидал деньги и говорит:

— Я, барин!

— Ну вот, братец! На тебе за это рубль денег. Мужик взял и думает: «Верно, барин уж очень любит бздёх, надо кажной праздник ходить в церковь да около него становиться; он и всегда по целковому будет давать». Отошла обедня, разошлись все по домам. Мужик — прямо к соседу своему и рассказал, как и что с ним было.

— Ну, брат, — говорит сосед, — теперича как дождем праздника — пойдем оба в церковь; вдвоем мы еще больше набздим: он обоим нам даст денег!

Вот дождались они праздника, пошли в церковь, стали впереди барина и напустили вони на всю церковь. Барин подошел к ним и спрашивает:

— Послушайте, ребята, это вы так хорошо насрали?

— Мы, сударь!

— Ну, спасибо вам; да жалко, со мной теперича денег не случилось. А вы, ребята, как отойдет обедня, пообедайте поплотней да приходите ко мне на дом набздеть хорошенько; я вам тогда заодно заплачу.

— Слушаем, барин! Нынча же к вашей милости оба прийдем.

Как покончилась обедня, мужики пошли домой обедать, нажрались — и к барину. А барин приготовил им доброй подарок — розог да палок; встречает их и говорит:

— Что, ребята, побздеть пришли?

— Точно так, сударь!

— Спасибо, спасибо вам! Да как же, молодцы, вить надо раздеться, а то на вас одежи много — не скоро дух прошибет.

Мужики поскидали армяки и поддевки, спустили портки и долой рубашки. Барин махнул слугам своим; как они схватили мужиков, растянули их да начали парить: палок пятьсот задали в спину! Насилу выбрались да бежать домой без оглядки и одёжу-то свою побросали.

ДОГАДЛИВАЯ ХОЗЯЙКА

Жила-была старуха, у ней была дочь — большая неряха, за что ни возьмется, все у ней из рук валится. Пришло время — нашелся дурак, сосватал ее и взял за себя замуж, пожил с нею год и больше и прижил сына. Пришла один раз она к матери в гости; эта ну ее угощать да потчевать. А дочь ест да сказывает:

— Ах, матушка! Какой у тебя хлеб скусной, настоящей ситной, а у меня такой, что и проглотить не хочется — настоящей кирпич.

— Послушай, дочка! — говорит старуха. — Ты, верно, не хорошо месишь квашню, оттого у тебя и хлеб не скусен; а ты попробуй квашню вымесить так, чтоб у тебя жопа была мокра! Так и дело будет ладно.

Пришла дочь домой, растворила квашню и начала месить;

помесит-помесит да подымет подол и пощупает: мокра ли жопа? И опять начнет месить. Часа два так месила, всю жопу выпачкала, а узнать не может: мокра ли у ней жопа или нет? Вот она подняла подол, стала раком и говорит сынишке:

— Подь сюды, посмотри, не видать ли: мокра моя жопа али нет?

Мальчик посмотрел и говорит:

— Эге, матушка! У тебя две дырки вместе, да обе в тесте!

Тут она полно месить квашню и спекла с того теста хлебы такие скусные, что если б знали, как она месила — никто бив рот не взял!

ОХОТНИК И ЛЕШИЙ

Ходил охотник по лесу, ходил-ходил и ничего не убил, нарвал орехов и грызет себе. Попадается ему навстречу дедушка леший:

— Дай, — говорит, — орешков. Он дал ему пулю. Вот леший грыз ее-грыз, никак не сладит и говорит:

— Я не разгрызу! Охотник ему:

— Да ты выхолощен или нет?

— Нет!

— То-то и есть! Давай я тебя охолощу, так и станешь грызть орехи.

Леший согласился. Охотник взял, защемил ему хуй и муде между осинами.

— Пусти, — кричит леший, — пусти! Не хочу твоих орехов!

— Врешь, будешь грызть!

Вырезал ему яйца, выпустил и дал взаправской орех. Леший разгрыз.

— Ну, вот ведь я сказывал, что будешь грызть! И пошел охотник в одну сторону, а леший пошел в другую сторону и грозит ему:

— Ну, ладно! Придешь овин сушить, я сыграю с тобою штуку!

Пришел охотник домой, сел на лавку и говорит:

— Ох, жена! Я устал, поди-ка ты овин сушить.

Баба пошла в овин, развела огонь и легла у стенки. Вот приходят два лесовика и говорят промеж себя:

— Давай-ка зажжем овин!

— Нет, давай наперво посмотрим: такова ли у него рана, какую он у тебя сделал? Посмотрели.

— Ну, брат! У него еще больше твоей; видишь, как рассажена — больше шапки, да какая красная! И пошли они прочь — в свой лес.

БЕГЛОЙ СОЛДАТ

Беглой солдат залез ночью к одному мужику в ригу и залег на сене спать. Только стал засыпать, слышит: кто-то идет. Солдат испугался и залез под самую крышу. Вот пришла туда девка, а за нею парень; принесли с собой вина и разных закусок , поставили в угол, разделись и давай целоваться да обниматься. Парень повалил девку на сено и начал ее еть; девка подмахивает, а сама говорит:

— Ах, милой друг! Коли Бог даст да рожу я ребенка — кто за ним присмотрит, кто его выходит? А парень отвечает:

— Тот, кто над нами!

Как услыхал эти речи солдат, не вытерпел и закричал:

— Ах вы подлые! Вы блуд творите, а я за вас отвечать буду!

Парень тотчас вскочил с девки да бежать; девка тоже — давай Бог ноги!

А солдат слез наземь, забрал их одежу, вино и закуски и пошел своей дорогой.

ТЕЩА И ЗЯТЬ-ДУРЕНЬ

Жил-был мужик с бабой, у них была дочь. Нашелся жених, высватал девку и женился на ней. Случилось зятю быть у тещи в гостях на святках. Теща посадила его за стол и начала угощать; поставила перед ним разных закусок, а сама зятя спрашивает:

— Послушай, сынок! У вас нонче какую животину к празднику били?

— Да вить мой батюшка перед самым праздником поймал суку в анбаре и так ее прибил, что она усцалась и усралась; насилу сука-то вырвалась да бежать, а батька за нею вдогонку, нагнал ее у забора, как она лезла в дыру, да по пизде еще раз ударил?

«Ну, нажила себе умнаго зятя! — думает теща. — Экое словечко сбухал! Больше ничего не спрошу у него».

БОЛТЛИВАЯ ЖЕНА

Жил-был мужик, и захотелось ему попытать: можно ли, когда случится, сказать жене тайну али нет?

Захотелось ему раз до ветру, он пошел на двор и высрался; воротился в избу, сел на лавку, повесил голову и так тяжело вздыхает, будто что худое сделал! Стала баба его спрашивать:

— Что ты, али захворал? Какой давеча веселой был, а теперича ишь насупился!

— Эх, жена, молчи! — говорит мужик. — Сам не знаю, перед добром или худом это со мной случилось!

Баба пристала: «Скажи да скажи мне, что такое случилось?»

— Сейчас ходил я, жена, до ветру; только сел да перднул, как у меня из жопы вылетела одна сорока! Вот я и думаю: к чему бы это такое было?

Как услыхала баба про сороку, тут же побежала к куме за каким-то делом и давай ей рассказывать:

— Послушай, кума, что с моим мужем-то вчера случилось: пошел он до ветру, только перднул — как у него из жопы вылетело две сороки. К чему бы это такое?

— Не знаю, кумушка!

Потолковали они, потолковали и разошлись. Кума побежала сейчас к своей куме и говорит ей:

— Не слыхала ты, кумушка Арина, что с Иваном-то случилось? Ко мне жена его приходила и сказывала, что пошел он до ветру и только перднул раз — как у него из жопы вылетело три сороки!

Кума Арина побежала к соседям и нахвастала, что пошел Иван до ветру, а у него из жопы вылетело четыре сороки. Чем дальше шло — тем больше сорок прибывало; как обошла эта весть всех деревенских баб — оказалось, что у мужика из жопы вылетело двенадцать сорок, и такая пошла на него слава, что и показаться никуда нельзя! Кто ни попадется на глаза, всяк его спрашивает:

— Как это, брат, у тебя из жопы двенадцать сорок вылетело? Расскажи, пожалуста!

СТРАННЫЕ ИМЕНА

Жил-был мужик с женою. Поехал на поле пахать, только прошел одну борозду и выпахал котелок с деньгами. Обрадовался мужик, схватил котелок и только хотел припрятать — подходит солдат, увидал деньги и говорит:

— Послушай, мужик! Это мои деньги. Коли отдашь их мне, то сколько борозд пропашешь нынче, столько и котелков с деньгами найдешь!

Мужик подумал-подумал и отдал солдату свою находку. Начал опять пахать, прошел одну борозду — нет денег, прошел другую — тоже нет!

«Видно, соху пущаю мелко!» — думает мужик и пустил соху поглубже: едва лошадь тянуть сможет! А денег все нету. Приходит к нему хозяйка с обедом и давай его ругать:

— Какой ты хозяин! Бога ты не боишься, поди-кась как лошадь упарил! Зачем так глубоко пашешь?

— Послушай, жена! — говорит мужик. — Только приехал я на поле да прошел первую борозду — сейчас и вырыл котелок, полной денег. Да принеси на ту пору нечистая сила солдата: коли ты, говорит, отдашь мне эти деньги, то сколько ни пройдешь за день борозд, столько и котелков с деньгами найдешь. Я ему и отдал свою находку; стал пахать да вижу, что нет ничего, и подумал себе: видно, соха берет мелко; ну, взял и пустил ее поглубже. Пахал-пахал, целой день пахал, а толку нету!

— Экой ты дурак! Попало счастье, не мог сберечь. А в какую сторону пошел солдат?

— Да прямо вот по этой дороге.

— Пойду-ка его догоню!

И пошла хозяйка с своим сынишком догонять солдата;

шла-шла и видит: идет впереди какой-то солдат и несет в руках котелок. Нагнала.

— Здорово, служивой! Куда Бог несет?

— Иду в отпуск, голубушка!

— А в какую деревню?

— Да в такую-то.

— Ну и мне туда ж надо; пойдем вместе.

— Пойдем.

Идут вместе и разговаривают.

— Как тебя, голубушка, зовут?

— Ах, служивенькой, нас с сыном так зовут, что и сказать стыдно.

— Что за стыдно! Украсть — стыдно, а сказать — ничего, все можно.

— Да вишь, меня-то зовут Насеру, а сынка — Насрал.

— Ну что ж — это ничего!

Пришли они на постоялой двор и легли ночевать; только солдат заснул, баба вытащила у него котелок, разбудила сына и ушла с ним домой. Солдат проснулся, хватился — а денег нету и стал звать:

— Насеру! Насеру!

А хозяин услыхал и говорит ему:

— Служивой, ступай в нужник срать. Солдат видит, что баба не окликается, давай звать мальчика:

— Насрал! Насрал! А хозяин заругался:

— Экой ты, служба! Таки насрал в хате! Взял солдата и выгнал вон.

КУПЕЧЕСКАЯ ЖЕНА И ПРИКАЗЧИК

Жил-был купец, старый хрыч, женился на молоденькой бабенке; а у него много было приказчиков. Старшего из приказчиков звали Потапом; детина он был видной, зачал к хозяйке подбираться, шутить с нею всякие шуточки, так у них дело и сладилось. Стали люди примечать, стали купцу сказывать. Вот купец и говорит своей жене: …

— Послушай, душенька! Что люди-то говорят, будто ты с приказчиком Потапом живешь…

— Что ты. Бог с тобой, соглашуся ль я! Не верь людям; верь своим глазам!

— Говорят, что он к тебе давно подбирался! Нельзя ли как-нибудь испытать его?

— Ну что ж, — говорит жена, — послушай меня, нарядись в мое платье и пойди к нему в сад — знаешь, где он спит, да потихоньку шепотом и скажи: «Я-де к тебе от мужа пришла!» Вот и посмотришь тогда, каков он есть.

— Ладно! — сказал купец.

А купчиха улучила время и научила приказчика: «Как прийдет муж, хорошенько его поколоти, чтобы он, подлец, долго помнил!»

Дождался купец ночи, нарядился в женино платье с ног до головы и пошел в сад к приказчику.

— Кто это? — спрашивает приказчик. Купец отвечает шепотом:

— Я, душенька!

— Зачем?

— От мужа ушла да к тебе пришла.

— Ах ты, подлая! И то про меня говорят, что я к тебе хожу! А ты, блядь, хочешь, чтоб я совсем опостылел хозяину!

И давай колотить купца по шее, по спине да вповолочку:

— Не ходи, мерзавка! Не страми меня; я ни за что не соглашусь на такия пакости!

Koe-как купец вырвался, прибежал к жене и говорит:

— Нет, милая, теперь никому в свете не поверю, что ты живешь с приказчиком. Как принялся он меня ругать, страмить да бить — насилу ушел!

— Вот видишь, а ты всякому веришь! — сказала купчиха и с того времени стала жить с приказчиком без всякого страху.

МАЛЬЧИК — БЗДУНОК

Жили-были старик да старуха; детей у них не было. Случилось однажды — зашел к ним странник. Стали они ему жаловаться, что вот дожили до старости, а детей Бог не дает. Странник говорит:

— Я вас научу — будет у вас сынок-бздунок.

И научил.

Только ушел странник, старик говорит:

— Старуха, а старуха! Давай в кувшин бздеть.

— Давай!

Вот старик купил кувшин с широким горлышком, принес в избу, сел и давай в него пердеть: кряхтел-кряхтел — не мог сына выперднуть. После села старуха, как перднула — так и выскочил мальчик, да такой резвой: и ходит, и говорит, несмотря что малёшенек. Старик со старухой куды как рады были!

Наутро поехал старик с бороной на поле, а баба напекла блинов.

— Сынок-бздунок! Снеси отцу блинков позавтракать. Понес блины.

— Батюшка, покушай блинков, я за тебя поскорожу (скородить — боронить).

Старик стал обедать, а мальчик уселся на борону и пошел работать да песни распевать.

Едет мимо барин.

«Что за чудо! — думает. — Мужик обедает, а лошадь сама боронит пашню».

Подъехал к старику, давай его спрашивать.

— Да разве ты не видишь, что на бороне мальчик сидит?

— Не вижу.

— Ну, приглядись, так увидишь.

— А не продашь ли его?

— Купи.

— Что стоит?

— Сто рублев.

Барин не рядясь заплатил деньги и взял мальчика; посадил его в карман с орехами и поехал домой.

«Вот так гостинец жене купил!» — думает про себя.

А бздунок перещелкал все орехи, насрал барину в карман, а сам прорезал дырочки и ушел подобру-поздорову.

Приехал барин домой.

— Здраствуй, милая! — говорит барыне. — Ступай сюда, голубушка: какой я тебе гостинчик привез!

— Да где же он?

— А вот здесь, в кармане; вынимай сама, да потихонечку.

Засунула барыня в карман руку и вытащила оттуда полну горсть говна. Как закричит на мужа:

— Ах ты, подлец эдакой; вишь какой гостинец привез! Я такие гостинцы от своих детей разов по пяти в день вижу!

Да хлоп его по уху замаранной рукою.

Видит барин, что дело-то неладно, почесал в затылке:

— Пропали, — говорит, — деньги ни за что! А мальчик-бздунок шел-шел, а как настала темная ночь, спрятался в траве и лежит себе-полеживает. Только слышит он, идут три вора, сговариваются на ночную работу идти; остановился один против того места, где бздунок лежал, и ну сцать: прямо на него угодил!

— Тише, вор проклятой! — закричал бздунок. — Эдак ты меня совсем зальешь. Воры испугались да бежать.

— Куда вы бежите? — кричит он. — Воротитесь назад, пойдем вместе воровать. Воротились они назад.

— Ну куда же идти?

— Да пойдем к старику.

— И, что вы! Он сам гол как сокол; что у него взять? Пойдемте-ка лучше к попу.

Пошли к попу.

Мальчик-бздунок пролез в щель, отпер ворота и впустил воров. Украли они у попа корову; привели ее в лес, зарезали и стали делить.

— Ну, братцы! Мне мяса не надобно; дайте мне требуху да кишки.

— Бери!

Взял бздунок требуху и кишки и побежал с нею к попу в избу; захотелось ему шутку подшутить. Видит, что все крепко спят. Он требуху и кишки завалил промеж двух поповых дочерей, а промеж попа с попадьей сел да насрал; работнику привязал стул к бороде, работнице вставил в жопу дудку. Да тут ночевали еще слепые — так тем волоса связал; а сам пошел на двор, закричал под окном во все горло:

— Воры, воры! Держите, ловите!

И слушает, что будет.

Проснулся поп, хватил рукой и попал в говно:

— Это ты, попадья, обосралась?

— Нет, это ты, батька, обосрался да на меня сваливаешь.

— Врешь, дура!

— Сам врешь, подлец!

И пошли спорить да перечиться. Проснулись и поповы дочери, схватились за требуху с кишками.

— Это ты, курва, родила! — кричит одна.

— Нет, шельма, это ты родила! — кричит другая. — Разве я не знаю, как ты с молодыми парнями крутилася.

Проснулись и слепые, хотят приподняться:

— Ах ты, мошенник! За что меня за хохол схватил?

— Сам ты мошенник!

Хвать друг друга кулаком по рылу, и пошла драка да затрещины; а тут батрак с стулом возится; шум такой поднялся, что поп испугался и давай творить молитву да отчитывать нечистую силу. Ничего не берет! Стал будить работницу:

— Вставай, свет! Дуй скорей огонь!

Работница бросилась к печке, достала уголь, только стала дуть, а жилейка в жопе и заиграла.

Как услыхала она, что жилейка играет, — пошла по избе вприсядку.

— Полно, окаянная, — кричит поп, — дуй огонь! Работница только станет дуть, жилейка заиграет — она опять вприсядку. Насилу уж догадалась вытащить из жопы жилейку и вздула огня. Тут вся семья разобралася.

Мальчик-бздунок побежал домой. Навстречу ему серый волк; схватил его и проглотил целого. Стоит бздунок в волчьем брюхе, и никак не может волк его высрать. Плохо пришлось старому. Только подойдет к стаду, захочет овцу унесть — мальчик бздунок сейчас выглянет из жопы и закричит во все горло:

— Пастух, пастух, овечий дух! Волк овцу тащит! Волк бежать, а бздунок орет:

— Тю-тю!

Что будешь делать?

Поворотил волк к дереву — уж он трет-трет жопою о дерево — ничего не берет: мальчик-бздунок сейчас схоронится в брюхо, а как подойдет волк к стаду опять закричит:

— Пастух, пастух, овечий дух! Волк овцу тащит! Просто хоть с голоду умирай.

— Вылези, — просит волк.

— Довези домой, вылезу.

Волк привез его в деревню, бежит по улице, бздунок из жопы выглядывает и кричит:

— Это я еду к отцу, к матери! Приехал; выскочил он из жопы, схватил волка за хвост.

— Бейте волка, бейте старого! — кричит на всю деревню.

Тут волка и порешили.

СОКОЛИНАЯ МАТКА

Шел мужик путем-дорогою, зашел на постоялой двор ночь ночевать; ночевал тут и помещик. Стал он мужика расспрашивать, про то, про се разведывать.

Долго ль барину осерчать? Рассердился он на мужика ни за што ни про што и давай его тузить: так избил, что надолго не забудешь. Вот мужик разузнал, куда барин путь держит, встал рано поутру и пошел по той самой дороге, где и помещику надо ехать; насрал на дороге большущую кучу и накрыл ее шляпою, а сам сидит — дожидается. Вот едет барин.

— Эй, мужик! Что ты шляпою накрыл?

— Соколиную матку.

— Продай мне.

— Изволь, барин!

— А что возьмешь?

— Сто рублев.

— Хорошо, да в чем же повезу ее?

— У меня для нее золотая клетка есть, только дома оставил!

— Ступай на моей лошади да привези поскорей. Кучер отстегнул пристяжную лошадь, мужик сел и поскакал во всю прыть.

Барин ждал-ждал — нет мужика.

— Эй, — говорит кучеру, — давай посмотрим, что за

соколиная матка? Ты подымай шляпу да потихохоньку, а я стану птицу ловить.

Сказано — сделано; размахнул барин обеими руками и схватил полную кучу говна! Кучер увидал и засмеялся, а помещик осерчал и давай ему харю мазать: всю её говном выпачкал!

А мужик и теперь поживает да жену пожимает!

ВОРОБЕЙ И КОБЫЛА

У мужика на дворе сидела куча воробьев; один воробей и начал пред своими товарищами похваляться.

— Полюбила, — говорит, — меня сивая кобыла, часто на меня посматривает;

хотите ли, отделаю ее при всем нашем честном собрании?

— Посмотрим! — говорят товарищи. Вот воробей подлетел к кобыле и говорит:

— Здравствуй, милая кобылушка!

— Здравствуй, певец! Какую нужду имеешь?

— А такую нужду — хочу попросить у тебя…

Кобыла говорит:

— Это дело хорошее; по нашему деревенскому обычаю,

когда парень начинает любить девушку, он в ту пору

покупает ей гостинцы: орехи и пряники. А ты меня чем дарить будешь?

— Скажи только, чего хочешь.

— А вот: натаскай-ка мне по одному зерну четверик овса; тогда и любовь у нас начнется.

Воробей изо всех сил стал хлопотать, долго трудился

и натаскал-таки наконец целый четверик овса. Прилетел и говорит:

— Ну, милая кобылушка! Овес готов!

А у самого сердце не терпит — и рад, и до смерти боится.

— Хорошо, — отвечает кобыла, — откладывать дела нечего;

вить истома пуще смерти, да и мне век честною не проходить,

по крайней мере от молодца потерпеть не стыдно!

Приноси овес да созывай своих товарищей — быль молодцу не укора!

А сам садися на мой хвост, подле самой жопы, да дожидайся, пока я хвост подыму.

Стала кобыла кушать овес, а воробей сидит на хвосте;товарищи его смотрят, что такое будет.

Кобыла ела, ела да и забздела, подняла хвост, а воробей вдруг и впорхнул в зад.

Кобыла прижала его хвостом; тут ему плохо пришлось, хоть помирай!

Вот она ела, ела да как запердела; воробей оттуда и выскочил, и стал он похваляться пред товарищами:

— Вот как! Небось от нашего брата и кобыла не стерпела, ажно запердела!

ВОЛК

Был мужик, у него была свинья, и привела она двенадцать поросят;

запер он ее хлев, а хлев-то был сплетен из хворосту.

Вот на другой день пошел мужик посмотреть поросят, сосчитал — одного нету.

На третий день опять одного нету. Кто ворует поросят?!

Вот и пошел старик ночевать в хлев, сел и дожидается, что будет.

Прибежал из лесу волк да прямо к хлеву, повернулся к двери жопою, натиснул и

просунул в дыру свой хвост и ну хвостом-то шаркать по хлеву.

Почуяли поросята шорох и пошли от свиньи к дверям нюхать около хвоста.

Тут волк вытащил хвост, поворотился передом, просунул свою морду, схватил поросенка и драла в лес. Дождался мужик другого вечера, пошел опять в хлев и уселся возле самых дверей.

Стало темно, прибежал волк и только засунул свой хвост и начал шаркать им по сторонам,

мужик как схватит обеими руками за волчий хвост, уперся в дверь ногами и во весь голос закричал:

— Тю-тю-тю.

Волк рвался, рвался и зачал срать, и потуда жилился, пока хвост оторвал.

Бежит, а сам кровью дрищет; шагов двадцать отбежал, упал и издох.

Мужик снял с него кожу и продал на торгу.

МУЖИК, МЕДВЕДЬ, ЛИСА И СЛЕПЕНЬ

(исторически сложилось так, что начало сказки издается в «Русских народных сказках»,

а окончание в «Заветных сказках». Мы ничего не стали изменять)

…и не знает, что ему делать.

Да потом надумался (мужик), схватил в охапку свою жену и повалил ее на полосу;

она кричит, а мужик говорит:

— Молчи!

Да все свое: задрал ей сарафан и рубаху и поднял ноги кверху как можно выше.

Медведь увидал, что мужик дерет какую-то бабу, и говорит:

— Нет, лиса! Вы с слепнем как хотите, а я ни за что не пойду к мужику!

— Отчего?

— Да оттого — посмотри-тко, вишь он опять кого-то пежит!

Вот лиса смотрела-смотрела и говорит:

— И точно, твоя правда, в самом деле он кому-то ноги ломает!

А слепень глядел-глядел и себе тож говорит:

— Совсем не то — он кому-то соломину в жопу пихает!

Всякой, знать, свою беду поминает; ну, адначе, слепень

лучше всех отгадал…

Медведь с лисой ударились в лес, а мужик остался цел и невредим.

КОТ И ЛИСА

Мужик прогнал из дому блудливого кота в лес.

А в этом лесу жила-была лиса, да такая блядь! Все валялась с волками да медведями.

Повстречала она кота, разговорились о том о сем. Лиса и говорит:

— Ты, Котофей Иванович, холост, а я незамужняя жена! Возьми меня за себя.

Кот согласился. Пошел у них пир и веселье; после пира надо коту по обряду иметь с лисицею грех.

Кот взлез на лису, не столько ебет, сколько кохтями дерет, а сам еще кричит:

— Мало, мало, мало!

— Вот еще какой! — сказала лисица, — ему все мало!..

СОБАКА И ДЯТЕЛ

(исторически сложилось так, что начало сказки издается в «Русских народных сказках»,

а окончание в «Заветных сказках». Мы ничего не стали изменять)

…Стала баба ловить дятла и поймала-таки, и посадила под решето.

Приехал домой мужик; хозяйка его встречает.

— Ну, жена, — говорит он, — со мной на дороге несчастье случилось.

— Ну, муж, — говорит она, — и со мною несчастье! Рассказали друг дружке все как было.

— Где же теперича дятел? Улетел? — спросил мужик.

— Я его поймала и под решето посадила.

— Хорошо же, я с ним разделаюсь! Съем его живого!

Открыл решето и только хотел взять дятла в зубы — он порхнул ему прямо в рот живой

и проскочил головою в жопу; высунит из мужиковой жопы голову, закричит:

— Жив, жив! — и спрячется, потом опять высунит голову и опять закричит; не дает мужику спокою.

Видит мужик, что беда, и говорит хозяйке:

— Возьми-ка полено, а я стану раком; как только дятел высунит голову,

ты его хорошенько и огрей поленом-та!

Стал раком; жена взяла полено, и только дятел высунул голову — махнула поленом,

в дятла-то не попала, а мужику жопу отшибла.

Что делать мужику, никак не выживите из себя дятла, все просунит голову из жопы да и кричит:

— Жив, жив!

— Возьми-ка, — говорит он жене, — острую косу, а я опять стану раком,

и, как только высунит дятел голову — ты и отмахни ее косою.

Взяла жена острую косу, а мужик стал раком; только высунула птица голову,

хозяйка ударила косою, головы дятлу не отрезала, а жопу мужику отхватила.

Дятел улетел, а мужик весь кровью изошел и помер.

ЩУЧЬЯ ГОЛОВА

Жили-были мужик да баба, у них была дочь, девка молодая.

Пошла она бороновать огород; бороновала, бороновала, только и позвали ее в избу блины есть.

Она пошла, а лошадь совсем с бороною оставила в огороде:

— Пущай постоит, пока ворочусь.

Только у ихнего соседа был сын — парень глупой. Давно хотелось ему поддеть эту девку,

а как — не придумает. Увидел он лошадь с бороною, перелез через изгороду, выпряг коня

и завел его в свой огород; борону хоть и оставил на старом месте,

да оглобли-то просунул сквозь изгородь к себе и запряг опять лошадь-то.

Девка пришла и далась диву:

— Что бы это такое — борона на одной стороне забора, а лошадь на другой?

И давай бить кнутом свою клячу да приговаривать:

— Кой черт тебя занес! Умела втесаться, умей и вылезть; ну, ну, выноси!

А парень стоит, смотрит да посмеивается.

— Хошь, — говорит, — я выведу тебе лошадь; только согласись со мною…

Девка-то была воровата:

— Пожалуй! — говорит, а у ней на примете была старая щучья голова, на огороде валялась,

разинувши пасть. Она подняла ту голову, засунула в рукав и говорит:

— Я к тебе не полезу, да и ты сюда-то не лазь, чтоб не увидал кто; а давай-ка лучше скрозь этот тын;

скорей просовывай кляп-ат! Я уж тебе наставлю.

Парень вздрачил кляп и просунул его скрозь тын, а девка взяла щучью голову,

раззявила ее и насадила на плешь. Он как дернет — и ссадил хуй до крови;

ухватился за кляп руками и побежал домой, сел в угол и помалчивает.

«Ах, мать ее так, — думает про себя, — да как больно пизда-то у нее кусается!

Только бы хуй зажил, а то я сроду ни у какой девки просить не стану!»

Вот пришла пора; вздумали женить этого парня, сосватали его на соседской девке и женили.

Живут они день, и другой, и третий, живут и неделю, другую и третью;

парень боится и дотронуться до жены.

Вот надо ехать к теще; поехали. Дорогой молодая-то и говорит мужу:

— Послушай-ка, милый Данилушка! Что же ты женился, а дела со мной не имеешь?

Коли не сможешь, на что было чужой век заедать даром?

А Данила ей:

— Нет, теперь ты меня не обманешь! У тебя пизда-то кусается.

Мой кляп с тех пор долго болел, насилу зажил.

— Врешь, — говорит она, — это я в то время пошутила над тобою, а теперь не бойся!

На-ка попробуй хоша дорогою, самому полюбится.

Тут его взяла охота, заворотил ей подол и сказал:

— Постой, Варюха, дай-кася я тебе ноги привяжу; коли станет кусаться — так я смогу выскочить да уйти.

Отвязал он вожжи и скрутил ей голыя ляжки. Струмент у него был порядочной, как надавил он Варюху-та,

как она закричит благим матом, а лошадь была молодая, испугалась и начала мыкать (сани то туда, то сюда!), вывалила парня, а Варюху так с голыми ляжками и примчала на тещин двор. Теща смотрит в окно, видит: лошадь-то зятева, и подумала: верно, это он говядины к празднику привез;

пошла встречать, а то ее дочка.

— Ах, матушка, — кричит, — развяжи-ка поскорее, покедова никто не видал.

Старуха развязала ее, расспросила, что и как.

— А муж-то где?

— Да его лошадь вывалила!

Вот вошли в избу, смотрят в окно — идет Данилка, подошел к мальчишкам, что в бабки играли,

остановился и загляделся. Теща послала за ним старшую дочь. Та приходит:

— Здраствуй, Данила Иваныч!

— Здорово!

— Иди в избу! Только тебя и недостает!

— А Варвара у вас?

— У нас.

— А кровь у нее унялась?

Та плюнула и ушла от него. Теща послала за ним сноху; эта ему угодила:

— Пойдем, пойдем, Данилушка! Уж кровь давно унялась.

Привела его в избу, а теща встречает и говорит:

— Добро пожаловать, любезный зятюшка!

— А Варвара у вас?

— У нас.

— А кровь у нее унялась?

— Давно унялась.

Вот он вытащил свой кляп, показывает теще и говорит:

— Вот, матушка! Это мыло все в ней было!

— Ну, ну, садись, пора обедать.

Сели и стали пить и есть. Как подали яичницу, дураку и захотелось всю ее одному съесть; вот он и придумал, да и ловко же: вытащил кляп; ударил по плеши ложкою и сказал:

— Вот это мыло все в Варюхе было! — да и начал мешать своею ложкою яичницу.

Тут делать нечего, полезли все из-за стола вон, а он приел яичницу один

и стал благодарствовать теще за хлеб-за соль.

БОЯЗЛИВАЯ НЕВЕСТА

Разговорились промеж себя две девки.

— Как ты — а я, девушка, замуж не пойду!

— А что за неволя идти-то! Ведь мы не господския.

— А видала ль ты, девушка, тот струмент, каким нас пробают?

— Видала.

— Ну, что же — толст?

— Ах, девушка, право, у другого толщиною будет с руку.

— Да это и жива-то не будешь!

— Пойдем-ка, я потычу тебя соломинкою — и то больно!

Поглупей-то легла, а поумней-то стала ее тыкать соломинкою.

— Ох, больно!

Вот одну девку отец приневолил и отдал замуж.

Оттерпела она две ночи и приходит к своей подруге:

— Здраствуй, девушка!

Та сейчас ее расспрашивать, что и как.

— Ну, — говорит молодая, — если б да я знала-ведала про это дело, не послушалась бы ни отца,

ни матери. Уж я думала, что и жива-то не буду, и небо-то мне с овчинку показалось!

Так девку напугала, что и не поминай ей про женихов.

— Не пойду, — говорит, — ни за кого, разве отец силою заставит, и то выйду ради одной славы за какого-нибудь безмудаго.

Только был в этой деревне молодой парень, круглой бедняк; хорошую девку за него не отдают, а худой самому взять не хочется. Вот он и послушал ихний разговор.

«Погоди ж, — думает, — мать твою так! Улучу время, скажу, что у меня кляпа-то нет!»

Раз как-то пошла девушка к обедне, смотрит, а парень гонит свою худенькую да некованую клячу

на водопой. Вот лошаденка идет, идет да и спотыкнется, а девка так смехом и заливается.

А тут пришлась еще крутая горка, лошадь стала взбираться, упала и покатилась назад.

Рассердился парень, ухватил ее за хвост и начал бить немилостиво да приговаривать:

— Вставай, чтоб тебя ободрало!

— За что ты ее, разбойник, бьешь? — говорит девка. Он поднял хвост2, смотрит и говорит:

— А что с ней делать-то? Теперь бы её еть да еть, да хуя-то нет!

Как услыхала она эти речи, так тут же и усцалась от радости и говорит себе:

«Вот Господь дает мне жениха за мою простоту!»

Пришла домой, села в задний угол и надула губы. Стали все за обед садиться, зовут её, а она сердито отвечает:

— Не хочу!

— Поди, Дунюшка! — говорит мать, — или о чем раздумалась? Скажи-ка мне.

И отец говорит:

— Ну, что губы-то надула? Может, замуж захотела? Хошь за этого, а не то за этого?

А у девки одно в голове, как бы выйти замуж за безмудова Ивана.

— Не хочу, — говорит, — ни за кого; хочете — отдайте, хочете — нет за Ивана.

— Что ты, дурища, сбесилась али с ума спятила? Ты с ним по миру находишься!

— Знать, моя судьба такая! Не отдадите — пойду утоплюсь не то удавлюся…

Что будешь делать? Прежде старик и на глаза не принимал энтого бедняка Ивана,

а тут сам пошел набиваться со своею дочерью. Приходит, а Иван сидит да чинит старой лапоть.

— Здорово, Иванушка!

— Здорово, старик!

— Что поделываешь?

— Хочу лапти заковыривать.

— Лапти! Ходил бы в новых сапогах.

— Я на лыки-то насилу собрал пятнадцать копеек; куда уж тут сапоги!

— А что ж ты, Ваня, не женишься?

— Да кто за меня отдаст девку-то?

— Хочешь, я отдам! Целуй меня в самой рот!

Ну и сладили. У богатаго не пиво варить, не вино курить; в ту ж пору обвенчали; отпировали,

и повел дружка молодых в клеть и уложил спать. Тут дело знамое: пронял Ванька молодую

до руды (крови), ну да и дорога-то была туды!

«Эх, я дура глупая! — подумала Дунька. — Что я наделала?

Уж ровно бы принять страху, выйтить бы мне за богатого!

Да где он кляп-то взял? Дай спрошу у него».

И спросила-таки:

— Послушай, Иванушка! Где ты хуй-то взял?

— У дяди на одну ночь занял.

— Ax, голубчик, попроси у него еще хоть на одну ночку.

Прошла и другая ночь; она опять говорит:

— Ах, голубчик, спроси у дяди, не продаст ли тебе хуя совсем? Да торгуй хорошенько.

— Пожалуй, поторговаться можно. Пошел к дяде, сговорился с ним заодно и приходит домой.

— Ну что?

— Да что говорить! С ним не столкуешься; триста рублев заломил, эдак не укупишь; где я денег-то возьму?

— Ну, сходи, попроси взаймы еще на одну ночку; а завтра я у батюшки выпрошу денег — и совсем купим.

— Нет уж, иди сама проси, а мне, право, совестно!

Пошла она к дяде, входит в избу, помолилась Богу и поклонилась:

— Здраствуй, дядюшка!

— Добро пожаловать! Что хорошаго скажешь?

— Да что, дядюшка, стыдно сказать, а грех утаить: одолжите Ивану на одну ночку хуйка вашего.

Дядя задумался, повесил голову и сказал:

— Дать можно, да чужой хуй беречь надыть!

— Будем беречь, дядюшка, вот те хрест! А завтра беспременно совсем у тебя его купим.

— Ну, присылай Ивана!

Тут она кланялась ему до земли и уходила домой.

А на другой день пошла к отцу, выпросила мужу 300 рублев, и купили они себе важной кляп!

СЕМЕЙНЫЕ РАЗГОВОРЫ

Был-жил мужик, у него была жена, дочь да два сына — еще малые ребята.

Раз пошла мать с детьми в баню, посбирала черное белье и начала стирать его, стоя над корытом,

а к мальчикам-то повернулась жопою. Вот они смотрят да смеются:

— Эх, Андрюшка! Посмотри-ка, ведь у матушки две пизды.

— Что ты врешь! Это — одна, да только раздвоилась.

— Ax вы, сопливые черти! — закричала на них мать. — Вишь что выдумали.

Пришла баба в избу, легла с дочкою на печь, и стали меж собой разговаривать.

— Ну, дочка, — сказывает мать, — скоро тебя замуж пора отдавать;

будешь тогда с мужем жить, а не с нами…

— Коли так, я и замуж не хочу!

— Что ты, что ты, глупая! Да чего тебе бояться? Добрыя девки еще тому радуются…

— Да чего радоваться-та?

— Как чего? Переспишь с мужем первую ночь, променяешь тады и отца с матерью на него,

понравится тебе слаще меду и сахару.

— Отчего же, матушка, так сладко, и где у них эта сладость?

— Ах ты какая глупая! Вить ты ходила маненькою с отцем в баню-та?

— Ходила, — говорит дочь.

— Ну, видела ты у отца на конце зарубку?

— Видела, матушка!

— Вот это и есть самая сласть! А дочь говорит:

— Коли бы эдак зарубить зарубок пять, тады б еще слаще было!

Отец лежал, лежал на полатях, слушал, слушал, не утерпел и закричал:

— Ах вы, разбойницы! Хуй вам в горло! Про что говорят!

Мне для вашей сласти не разрубить сваво хуя на мелкия части.

Вот тут девушка гадала да гадала: одного-то хуя мало,

а два не влезут; лучше их вместе свить да оба вбить!

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО ЖЕНИХА С НЕВЕСТОЮ

У одного старика был сын, парень взрослой, у другого дочь — девка на поре.

И задумали они оженить их.

— Ну, Иванушка! — говорит отец. — Я хочу женить тебя на соседской дочери,

сойдись-ка с нею да поговори ладнее да поласковее!

— Ну, Машутка! — говорит другой старик. — Я хочу отдать тебя за соседского сына,

сойдись-ка с ним да ладнее познакомься!

Вот они сошлися на улице, поздоровались.

— Мне отец велел с тобой, Иванушка, ладней познакомиться, — говорит девка.

— И мне то ж наказывал мой батька, — говорит парень.

— Как же быть-то? Ты где, Иванушка, спишь?

— В сенцах.

— А я в амбарушке; приходь ночью ко мне, так мы с тобою и поговорим ладнее…

— Ну что ж!

Вот пришел Иванушка ночью и лег с Машуткою. Она и спрашивает:

— Шел ты мимо гумна?

— Шел.

— А что, видел кучу говна?

— Видел.

— Это я насрала.

— Нечего — велика!

— Как же нам с тобою поладить? Надо посмотреть: хорош ли у тебя струмент?

— На, посмотри, — сказал он и развязал гашник, — я этим богат!

— Да эдакой-то мне велик! Посмотри, какая у меня маленькая!

— Дай-ка я попробую: придется ли? И стал пробывать; хуй у него колом стоит;

как махнет ее — ажно изо всех сил она закричала:

— Ох, как больно кусается!

— Не бось! Ему места мало, так он и сердится.

— Ну вот, я ведь сказывала, что место-то для него мало!

— Погоди, будет и просторно.

Как пробрал ее всласть, она и говорит:

— Ах, душечка! Да твоим богачеством можно денежки доставать!

Покончили и заснули; проснулась она ночью и ну целовать его в жопу — думает в лицо,

а он как подпустил сытности — девка и говорит:

— Ишь, Ваня, от тебя цингой пахнет!..

НЕТ

Жил-был старой барин, у него была жена и молода, и собой хороша.

Случилось этому барину куда-то уехать далеко; он боится,

как бы жена его не стала с кем блядовать, и говорит:

— Послушай, милая! Теперь я уезжаю надолго от тебя, так ты никаких господ не примай к себе,

чтоб они тебя не смутили; а лучше вот что: кто бы тебе и что бы тебе ни сказывал — отвечай все: нет да нет!

Уехал муж, а барыня пошла гулять в сад. Ходит себе по саду; а мимо на ту пору проезжал офицер.

Увидал барыню такую славную и стал ее спрашивать:

— Скажите, пожалуста, какая это деревня? Она ему отвечает:

— Нет!

«Что бы это значило?» — думает офицер; о чем ее ни спросит — она все: нет да нет!

Только офицер не будь промах:

— Ежели, — говорит, — я слезу с лошади да привяжу ее к забору — ничего за это не будет? А барыня:

— Нет!

— А если взойду к вам в сад — вы не рассердитесь?

— Нет!

Он вошел в сад.

— А если я с вами стану гулять — вы не прогневаетесь?

— Нет!

Он пошел рядом с нею.

— А если возьму вас за ручку — не будет вам досадно?

— Нет!

Он взял ее за руку.

— А если поведу вас в беседку — и это ничего?

— Нет!

Он привел ее в беседку.

— А если я вас положу и сам с вами лягу — вы не станете противиться?

— Нет!

Офицер положил ее и говорит:

— А если я вам да заворочу подол — вы, конечно, не будете сердиться?

— Нет!

Он заворотил ей подол, поднял ноги покруче и спрашивает:

— А если я вас да стану еть — вам не будет неприятно?

— Нет!

Тут он отработал ее порядком, слез с нея, полежал, полежал да опять спрашивает:

— Вы теперича довольны?

— Нет!

— Ну, когда нет, надо еще еть! — Отзудил еще раз и спрашивает:

— А теперь довольны? — Нет!

Он опять ее пробрал хорошенько и спрашивает:

— А теперь довольны?

— Нет.

Он плюнул и уехал, а барыня встала и пошла в хоромы.

Вот воротился домой барин и говорит жене:

— Ну что, все ли у тебя благополучно?

— Нет!

— Да что же? Не поёб ли тебя кто?

— Нет!

Что ни спросит, она все: нет да нет; барин и сам не рад, что научил ее.

МУЖИК ЗА БАБЬЕЙ РАБОТОЙ

Жил-был мужик с женою, дождались лета, пришло жнитво, стали они ходить в поле да жать.

Вот кажное утро разбудит баба мужика пораньше; он поедет в поле,

а баба останется дома, стопит печку, сварит обед, нальет кушинчики и понесет мужу обедать,

да до вечера и жнет с ним на поле. Воротятся вечером домой, а наутро опять то же.

Надоела мужику работа; стала баба его будить и посылать на поле, а он не встает и ругает свою хозяйку:

— Нет, блядь! Ступай-ка ты наперед, я дома останусь; а то я все хожу на поле рано,

а ты спишь только да прийдешь ко мне уж тады, када я досыта наработаюсь!

Сколько жена ни посылала его, мужик уперся на одном слове:

— Не пойду!

— Нынче суббота, — говорит жена, — надо много в доме работать: рубахи перемыть, пшена на кашу натолочь, квашню растворить, кринку сметаны на масло к завтрему сколотить…

— Я и сам это обделаю! — говорит мужик.

— Ну, смотри ж, сделай! Я тебе все приготовлю. И принесла ему большой узел черных рубах,

муки для квашни, кринку сметаны для масла, проса для каши да еще приказала ему

караулить курицу с цыплятами; а сама взяла серп и пошла в поле.

— Ну, еще маленько посплю! — сказал мужик и завалился спать да и проспал до самого обеда.

Проснулся в полдень, видит — работы куча, не знает, за что прежде браться.

Взял он рубахи, связал и понес на реку, намочил да так в воде и оставил:

— Пущай повымокнет! Потом развешу, просохнет и будет готово.

А река-то была быстротекучая, рубахи все за водою ушли.

Приходит мужик домой, насыпал в квашню муки, налил водою:

— Пущай киснет!

Потом насыпал в ступу проса и начал толочь и видит: наседка по сеням бродит,

а цыплята все в разны стороны рассыпались. Он сейчас половил цыплят, перевязал их всех

шнурочком за ножки и прицепил к курице и опять начал толочь просо; да вздумал,

что еще кринка сметаны стоит, надо сколотить ее на масло. Взял эту кринку,

привязал к своей жопе: я, дескать, буду просо толочь, а сметана тем временем

станет на жопе болтаться: разом и пшено будет готово, и масло спахтано!

Вот и толчет просо, а сметана на жопе болтается.

Тут курица побрела на двор и цыплят за собой потащила.

Как вдруг налетел ястреб, ухватил курицу и потащил со всем — с цыплятами.

Курица заквохтала, цыпляты запищали; мужик услыхал, бросился на двор,

да на бегу ударился кринкою об дверь, кринку расшиб и сметану всю пролил.

Побежал отнимать у ястреба курицу; а дверей и не запер; пришли в избу свиньи,

квашню опрокинули, тесто все поели и до проса добрались: всё пожрали.

А мужик курицы с цыплятами не отнял, воротился назад — полна изба свиней, хуже хлева сделали!

Насилу вон выгнал.

«Что теперича делать? — думает мужик. — Придет. хозяйка — беда будет!»

Всё дело чисто убрал — нет ничего!

«Да-ка поеду рубахи из воды вытащу».

Запряг кобылу и поехал на реку; уж он искал-искал белья; нету!

«Да-ка в воде поищу!»

Разделся, скинул с себя рубашку и штаны и полез в воду и пошел бродить,

а толку все не добился: так и бросил!

Вышел на берег, глядь — ни рубахи, ни штанов нету, кто-то унес.

Что делать-то? Не во что и одеться, надо в деревню голому ехать.

— Нарву-ка я себе, — говорит, — длинной травы да обвяжу кляп,

сяду в телегу и поеду домой: все не так стыдно будет!

Нарвал зеленой травы, обвертел свой хуй и стал отвязывать повод у лошади.

Лошадь увидала траву, схватила ее зубами и оторвала совсем с хуем.

Заголосил мужик о кляпе, кое-как добрался в избу, залез в угол и сидит голой и без хуя.

Пришла с поля хозяйка; смотрит: в сенях квашня валяется, в избе все раскидано, а муж голой сидит в углу.

— Ну что, все приготовил?

— Все, любезная жена!

— Где же рубашки?

— За водой уплыли.

— А курица с цыплятами?

— Ястреб утащил.

— А тесто? А просо?

— Свиньи съели.

— А сметана?

— Всю розлил.

— А хуй-та где?

— Кобыла съела.

— Экой ты, сукин сын, наделал добра!

ЖЕНА СЛЕПОГО

Жил-был барин с барыней. Вот барин-то ослеп, а барыня и загуляла с одним подьячим.

Стал барин подумывать: не блядует ли с кем жена, и шагу не дает ей без себя сделать.

Что делать? Раз пошла она с мужем в сад, и подьячий туда ж пришел.

Захотелось ей дать подьячему. Вот муж-то слепой у яблони сидит, а жена свое дело справляет,

подьячему поддает. А сосед ихний смотрит из своего дома, из окна в сад, увидал, что там строится: подьячий на барыне сидит, и сказывает своей жене:

— Посмотри-ка, душенька, что у яблони-то делается. Ну, что как теперя откроет Бог слепому глаза,

да увидит он — что тогда будет? Ведь он ее до смерти убьет.

— И, душенька! Вить и нашей сестре Бог увертку даст!

— А какая тут увертка?

— Тогда узнаешь.

На тот грех и открыл Господь слепому барину глаза;

увидел он, что на его барыне подьячий сидит, и закричал:

— Ах ты, курва! Что ты делаешь, проклятая блядь! А барыня:

— Ах, как я рада, милой мой! Ведь сегодня ночью приснилось мне:

сделай-де грех с таким-то подьячим, и Господь за то откроет твоему мужу глаза.

Вот оно и есть правда: за мои труды Бог дал тебе очи!

МУЖ НА ЯЙЦАХ

Жил мужик с бабою, мужик был ленивой, а баба работящая.

Вот жена землю пашет, а муж на печи лежит!

Раз как-то и поехала она орать землю, а мужик остался дома стряпать да цыплят пасти,

да и тут ничего не сделал: завалился спать и проспал цыплят:

всех их ворона перетаскала, бегает по двору одна квочка да кричит себе;

а ему хоть трава не расти. Вот приехала хозяйка и спрашивает:

— А где у тебя цыплята?

— Ax, женушка, беда моя! Я уснул, а ворона всех цыплят и перетаскала.

— Ах ты, пес едакой! На-жа, курвин сын,

садись на яйцы да высиживай сам цыплят.

На другой день жена поехала в поле, а мужик взял лукошко с яйцами,

поставил на полатях, скинул с себя портки и сел на яйцах.

Вот баба, не будь дурна, взяла у отставного солдатика шинель и шапку,

нарядилась, приезжает домой и кричит во все горло:

— Ей, хозяин! Да где ты?

Мужик полез с полатей и упал вместе с яйцами наземь.

— Это что делаешь?

— Батюшка служивой! Домовничаю.

— Да разве у тебя жены нету?

— Есть, да в поле работает.

— А ты что ж сидишь дома?

— Я цыплят высиживаю.

— Ах ты, сукин сын! — И давай его плетью дуть изо всех сил да приговаривать:

— Не сиди дома, не высиживай цыплят, а работай да землю паши.

— Буду, батюшка, и работать, и пахать, Ей-богу, буду!

— Врешь, подлец!

Била его баба, била, потом подняла ногу:

— Посмотри, сукин сын! Был я на стражении, так меня ранили —

что, подживает моя рана? Али нет?

Смотрит мужик жене в пизду и говорит:

— Заволакивает, батюшка!

Баба ушла, переоделась в свою бабью одежу и назад домой; а муж сидит да охает.

— Что ты охаешь?

— Да приходил солдат, всего меня плетью избил.

— За что?

— Велит работать.

— Давно бы тебя надо! Жалко, что меня дома не было, я б попросила еще прибавить.

— Ну да ладно же, и он издохнет!

— Это отчего?

— Да был он на стражении, там его ранили промеж ног;

он мне показывал свою рану да спрашивал: «Подживает ли?»

Я сказал: заволакивает; а чего заволакивает — только больше рдится, а кругом мохом обросло!

С тех пор стал мужик работать и на пашню ездить, а баба домовничать.

МУЖИК И ЧЕРТ

Жил-был мужик. Посеял он репу. Приходит время репу рыть,

а она не поспела; тут он с досады и сказал:

— Чтобы черт тебя побрал! — А сам ушел с поля.

Проходит месяц, жена и говорит:

— Ступай на полосу, может статься, наберешь репы.

Отправился мужик, пришел на полосу, видит — репа большая да славная уродилась,

давай ее рвать. Вдруг бежит старичок и кричит на мужика:

— Зачем воруешь мою репу?

— Какая твоя?

— А как же, разве ты мне ее не отдал, как она еще не поспела? Я старался, поливал ее!

— А я садил.

— Не буду спорить, — сказал черт, — ты точно ее садил, да я-то поливал.

Давай вот что: приезжай на чем хошь сюда, и я приеду.

Если ты узнаешь, на чем я приеду, — то твоя репа; если я узнаю, на чем ты приедешь, — то моя репа,

Мужик согласился. На другой день он взял с собою жену и, подойдя к полосе, поставил ее раком, заворотил подол, воткнул ей в пизду морковь, а волоса на голове растрепал. А черт поймал зайца, сел на него, приехал и спрашивает мужика:

— На чем я приехал?

— А что ест? — спросил мужик.

— Осину гложет.

— Так это заяц!

Стал черт узнавать: ходил-ходил кругом и говорит:

— Волоса — это хвост, а это голова, а ест морковь! Тут черт совсем спутался.

— Владей, — говорит, — мужик, репою!

Мужик вырыл репу, продал и стал себе жить да поживать.

АРХИРЕЙСКОЙ ОТВЕТ

Жили-были генерал да архирей; случилось им быть на беседе.

Стал генерал архирея спрашивать:

— Ваше преосвященство! Мы люди грешные, не можем без греха жить, не можем не еть;

а как же вы терпите, во всю жизнь не согрешите?

Архирей отвечает:

— Пришлите ко мне за ответом завтра.

На другой день генерал и говорит своему лакею:

— Поди к архирею, попроси у него ответа.

Лакей пришел к архирею, доложил о нем послушник.

— Пусть постоит, — сказал архирей.

Вот стоял лакей час, и другой, и третий; нет ответа; просит послушника:

— Скажи опять владыке.

— Пусть еще постоит! — отвечал архирей.

Лакей долго стоял, стоял, не вытерпел — лег да тут же и заснул и проспал до утра.

Поутру воротился к генералу и сказывает:

— Продержал до утра, а ответу никаго не дал.

— Опять, — говорит генерал, — сходи к нему да непременно попроси ответа.

Пошел лакей, приходит к архирею, тот его позвал к себе в келью и спрашивает:

— Ты вчера у меня стоял?

— Стоял.

— А потом лег да заснул?

— Лег да заснул.

— Ну так и у меня хуй, встанет — постоит, постоит, потом опустится и уснет. Так и скажи генералу.

РАЗЗАДОРЕННАЯ БАРЫНЯ

В некотором царстве, в некотором государстве жил богатой мужик, у него был сын по имени Иван.

— Что ты, сынок, ничем не займешься? — говорит ему отец.

— Еще поспею! Дай-ка мне сто рублей денег да благослови на промысел.

Дал ему отец сто рублей денег. Пошел Иван в город;

идет мимо господского двора и увидал в саду барыню:

очень из себя хороша; остановился и смотрит сквозь решетку.

— Что ты, молодец, стоишь? — спросила барыня.

— На тебя, барыня, засмотрелся: уж больно ты хороша!

Коли б ты мне показала свои ноги по щиколки — отдал бы тебе сто рублей!

— Отчего не показать! На, смотри! — сказала барыня и приподняла свое платье.

Отдал он ей сто рублей и воротился домой.

— Ну, сынок, — спрашивает отец, — каким товаром занялся?

— Что сделаешь на сто рублей? Купил место да лесу для лавки.

Дай еще двести рублей, надо заплатить плотникам за работу.

Отец дал ему денег, а сын опять пришел и стоит у того же сада.

Барыня увидала и спрашивает:

— Зачем, молодец, опять пришел?

— Пусти меня, барыня, в сад да покажи свои коленки, отдам тебе двести рублей.

Она пустила его в сад, приподняла подол и показала свои коленки.

Парень ей отдал деньги, поклонился и воротился домой.

— Что, сынок, устроился?

— Устроился, батюшка; дай мне триста рублей, я товару накуплю.

Отец дал ему триста рублей, и сын сейчас отправился к барынину саду;

стоит и глядит сквозь решетку.

А отец думает: «Дай-ка схожу посмотрю на его торговлю».

Пошел за ним следом и посматривает.

— Зачем, молодец, опять пришел? — спросила барыня. Парень отвечал ей:

— Не во гнев тебе, барыня, сказать: позволь поводить мне хуем по твоей пизде,

я за то дам тебе триста рублей.

— Пожалуй! — Пустила его в сад, взяла деньги и легла на траву:

а парень скинул портки и стал ее хуем тихонько по губам поваживать и так раззадорил,

что барыня сама просит: — Ткни в срединку! Пожалуста, ткни!

А парень не хочет:

— Я просил только по губам поводить!

— Я отдам тебе назад все твои деньги, — говорит барыня.

— Не надо!

А сам все знай поваживает по губам-то.

— Я у тебя шестьсот взяла, а отдам тысячу двести, только ткни в срединку!

Отец глядел-глядел, не вытерпел и закричал из-за решетки:

— Бери, сынок! Копейка на копейку хороший барыш!

Барыня услыхала — да как вырвется и убежала.

Остался парень без копейки и заругался на отца:

— Кто просил тебя кричать-то, старой хрен!

ДОБРОЙ ОТЕЦ

В одной деревне жил веселой старик. У него были две дочери — хорошие девицы.

Знали их подруги и привычны были к ним на поседки сходиться.

А старик и сам был до девок лаком; завсегда по ночам, как только они уснут,

то и почнет щупать, и какой подол ни заворотит — ту и отработает;

а девка все молчит, такое уж заведение было. Ну, мудренаго нет, таким образом,

может, он и всех-то девок перепробывал, окромя своих дочерей.

Вот и случилось, в один вечер много сошлось к ним в избу девок,

пряли и веселились, да потом и разошлись все по домам: той сказано молотить рано поутру,

другой мать ночевать наказала дома, у третьей отец хворает.

Так все и разошлися. А старик храпел себе на полатях, и ужин проспал, и не видал, как девки-то ушли. Проснулся ночью, слез с полатей и пошел ощупывать девок по лавкам, и таки нащупал на казёнке большую дочь, заворотил ей подол и порядком-таки отмахал, а она спросонок-то отцу родному подмахнула. Встает поутру старик и спрашивает свою хозяйку:

— А что, старуха, рано ли ушли от нас ночевщицы?

— Какие ночевщицы! Девки еще с вечера все ко дворам ушли.

— Что ты врешь! А кого же я на казёнке-то уячил?

— Кого? Вестимо кого: знать, большую дочуху. Старик засмеялся и говорит:

— Ох, мать ее растак!

— Что, старой черт, ругаешься?

— Молчи, старая кочерга! Я на доньку-то (на дочь-то) смеюся; вить она лихо подъебать умеет!

А меньшая дочь сидит на лавке да обертывает онучею ногу: хочет лапоть надевать;

подняла ногу да говорит:

— Вить ей стыдно не подъебывать-то; люди говорят:

девятнадцатой год!

— Да, правда! Евто ваше ремесло!

ПОП И ЗАПАДНЯ

В одной деревне был мужик, промыслом мясник: бил он скотину да продавал говядину,

а мясо-то хранил в сарае. Только в этом сарае было окно,

и повадились туда лазить собаки и кошки и таскать мясо.

Вот мужик и поставил в окне капкан: прибежала попова собака и попала в капкан да и сдохла.

Жалко попу собаки, а делать нечего, купил другую и боится, как бы и эта не пропала.

Думал-думал, как бы пособить горю да насмеяться над мужиком, и надумался:

пришел к сараю, скинул штаны, взлез на окно и ну срать в капкан.

А капкан как спустится, да как схватит попа за муде — закричал он благим матом.

Прибежал мужик.

— Ах, мать твою разъедак! Какой черт тебя занес сюда? Уж впрямь дурья порода!

Сбежался народ, кое-как отцепили попа, а он тут же издох, так и повалился!

ПОП, ПОПАДЬЯ, ПОПОВНА И БАТРАК

Собрался поп нанимать себе работника, а попадья ему приказывает:

— Смотри, поп, не нанимай похабника: у нас дочь невеста!

— Хорошо, мать! Не найму похабника.

Поехал поп, едет себе путем-дорогою, вдруг попадается ему навстречу молодой парень,

идет пешком-шажком.

— Здравствуй, батька!

— Здравствуй, свет! Куда Бог несет?

— Хочу, батюшка, в работники наняться.

— А я, свет, еду искать работника; наймись ко мне.

— Изволь, батька!

— Только с тем уговором, свет, чтоб по-соромски не ругаться.

— Я, батька, отродясь не слыхивал, как и ругаются-то!

— Ну, садись со мной: мне такого и надо.

А поп ехал на кобыле; вот он поднял ей хвост и указывает кнутовищем на кобылью пизду:

— А это, свет, что?

— Пизда, батька!

— Ну, свет, мне эдаких похабников не надо; ступай куда хошь!

Парень видит, что дал маху, делать нечего, слез с телеги и стал раздумывать:

как бы ухитриться да надуть попа. Вот он обогнал попа стороною, забежал вперед,

шубу свою выворотил и опять идет навстречу:

— Здравствуй, батька!

— Здравствуй, свет! Куда Бог несет?

— Да вот, батька, иду наниматься в работники.

— А я, свет, ищу себе работника; иди ко мне жить, только с уговором: не ругаться по-соромски;

кто из нас выругается по-соромски — с того сто рублей! Хочешь?

— Изволь, батька! Я и сам терпеть не могу таких ругателей!

— Ну, хорошо! Садись, свет, со мною.

Парень сел, и поехали вместе в деревню.

Вот поп отъехал маленько, поднял у кобылы хвост и показывает кнутовищем на пизду:

— Это, свет, что такое?

— Это тюрьма, батька!

— Ай, свет! Я такого и искал себе работника.

Приехал поп домой, вошел с батраком в избу, задрал у попадьи подол, показывает на пизду пальцем:

— А это что, свет?

— Не знаю, батюшка! Я сроду не видывал такой страсти!

— Не робей, свет! Это тоже тюрьма.

Потом кликнул свою дочь, заворотил ей подол, показывает на пизду:

— А это что?

— Тюрьма, батюшка!

— Нет, свет! Это подтюрьмок.

Поужинали и легли спать; батрак взлез на печь, собрал поповы носки и надел их на хуй,

а там ухватил хуй обеими руками и закричал во все горло:

— Батька! Я вора поймал! Дуй скорей огня. Поп вскочил, бегает по избе словно бешеный.

— Не пускай его, держи его! — кричит батраку.

— Небось, не вырвется!

Поп вздул огонь, полез на печь и видит: батрак держится руками за хуй, а на хуй надеты носки.

— Вот он, батюшка! Вишь, все носки твои заграбастал; надо наказать его, мошенника!

— Что ты, с ума, что ли, спятил? — спрашивает поп.

— Нет, батька, я не люблю ворам потачку давать;

вставай, мать! Давай-ка его, мошенника, в тюрьму сажать.

Попадья встала, а батрак ей:

— Становись-ка скорей раком! Делать нечего, стала попадья раком, батрак и зачал ее осаживать.

Поп видит, дело плохо, и говорит:

— Что ты, свет, делаешь? Ведь ты ебешь!

— А, батька! Уговор-то был по-соромски не ругаться; заплати-ка сто рублев!

Пришлось попу раскошеливаться; а работник отьеб попадью, держит хуй в руках да свое кричит:

— Этого тебе, каналья, мало, что в тюрьме сидел; еще в подтюрьмок посажу тебя!

Ну-ка, голубушка, — говорит поповне, — отворяй подтюрьмок!

Поставил и ее раком да зачал осаживать по-своему. Попадья накинулась на попа:

— Что ты смотришь, батька! Ведь он дочь нашу ебет!

— Молчи, ради Бога! — говорит ей поп. — За тебя заплатил сто рублей;

не прикажешь ли заплатить и за нее столько же!

Нет, пускай делает что хочет, а я ничего говорить не стану!

Отработал батрак поповну как нельзя лучше. Тут поп и прогнал его из дому.

ПОРОСЕНОК

Жил-был в одном селе поп, толоконный лоб; у него была дочка,

да такая уродилась прекрасная, что любо-дорого посмотреть.

Вот и нанял поп себе батрака: детина ухарской! Живет у попа месяц, и другой, и третий.

На ту пору у богатого мужика на деревне родила баба; приехал мужик и зовет попа окрестить младенца:

— Да милости просим, батюшка, пожалуйте вместе с матушкою, не оставьте!

А поповская порода на чужое добро лакома, за чужим угощеньем обосраться рада.

Вот поп запрег кобылу и уехал с попадьей на крестины, а батрак остался дома вместе с поповною. Захотелось батраку есть, а в печи-то у попадьи было припасено два жареных поросенка.

— Послушай, что я скажу, — стал говорить он поповне, — давай съедим этих поросят,

вить попа с попадьей дома нету!

— И то, давай!

Он сейчас достал одного поросенка, и съели его вдвоем.

— А другого, — говорит он поповне, — давай я запрячу тебе под подол, чтоб наши не нашли, да после сами и съедим! А когда поп с попадьей спросят про поросят — заодно скажем, что кошка съела!

— Да как же ты под подол спрячешь?

— Уж не твое дело! Я знаю как.

— Ну, хорошо, спрячь!

Он велел ей нагнуться (стать раком), поднял подол да и давай прятать своего сырова ей в пизду.

— Ах, как хорошо ты прячешь! — говорит поповна. — Да как же я его оттуда выну?

— Ничего, помани только овсом, он и сам выйдет! Таким манером уважил ее батрак так славно, что она сразу и сделалась беременною. Стало у ней брюхо расти, стала она поминутно на двор бегать: у ней в брюхе шевелится-то ребенок, а она думает — поросенок.

Выбежит на крыльцо, поднимет ногу, а сама сыпит на пол овес да и манит:

— Чух, чух, чух! Авось выйдет. Раз как-то и увидал это поп и стали с попадьей думать:

— Ведь непременно дочь-та брюхата; давай-ко спросим у нее, с кем ее лукавой стрес?

Призвали дочку:

— Аннушка, подь сюда! Что это с тобой, отчего ты очижелела (отяжелела)?

Она смотрит в оба и молчит: что такое, думает, меня спрашивают.

— Ну, скажи же, отчего ты забрюхатела? Поповна молчит.

— Да говори же, глупая! Отчего у тебя пузо велико?

— Ах, маменька, ведь у меня в животе поросеночек:

мне его батрак засадил!

Тут поп ударил себя в лоб, кинулся за батраком, а того и след давно простыл.

ДУХОВНЫЙ ОТЕЦ

Пришел великой пост: надо мужику итить на исповедь к попу.

Завернул он в кулек березовое полено, обвязал его веревкою и пошел к попу.

— Ну, говори, свет, в чем согрешил? А это у тебя что такое?

— Это, батюшка, белая рыбица, тебе на поклон принес!

— Ну, это дело хорошее! Чай, замерзла?

— Замерзла, все на погребе лежала.

— Ну, когда-нибудь растает!

— Я пришел, батюшка, покаяться: раз стоял за обеднею да бзднул.

— Что это за грех! Я и сам один раз в алтаре перднул. Это ничего, свет! Ступай с Богом.

Тут зачал поп развязывать кулек, смотрит, а там березовое полено.

— Ах ты, бздун проклятой! Где ж белорыбица-то?

— Хуя не хочешь ли, пердун эдакой!

ПОПОВСКАЯ СЕМЬЯ И БАТРАК

В некотором царстве, в нашем государстве жил-был поп с попадьей,

у него было три дочери да батрак. Вот этот батрак и задумал: как бы подобраться к поповым дочерям. Попросить-то прямо не смел; дождался он праздника, взял с собой котелок и пошел в сарай,

налил в котелок воды, разложил огонь и давай кипятить воду.

Поп воротился от обедни и сел обедать с женою и дочерьми да и спрашивает:

— А где же батрак?

— В сарае, — говорит попадья, — что-то все утро работает.

— Что вы, безбожницы! Послали его работать — эдакой нынче праздник! Али в вас Бога-то нет?

— Мы его не усылали; он сам пошел.

— Ступай, — сказал поп старшей дочери, — сходи за ним, чтобы шел обедать.

Поповна побежала в сарай; прибежала и спрашивает:

— Что ты, батрак, варишь?

— Сласть!

— Дай-ка хлебнуть!

— А дай ебнуть!

Поповна заворотила подол, а батрак и ну ее пялить; отделал и дал хлебнуть. Она хлебнула.

— Вода как вода! — говорит и ушла назад.

Приходит в избу; поп и спрашивает ее:

— Что ж батрак нейдет?

— Что-то работает!

— Дура! Ведь я сказал, чтобы все бросил да шел обедать.

— Поди ты, — говорит поп середней дочери, — гони его сюда!

Побежала середняя дочь и спросила:

— Что ты, батрак, варишь?

— Сласть!

— Дай мне хлебнуть!

— Дай-ка раз ебнуть!

Тут он и эту отвалял и дал после хлебнуть.

— Как есть вода! — говорит поповна и убежала назад.

— Что ж батрак? — спрашивает поп.

— Не идет, что-то все возится! Послал поп меньшую дочь. Пришла она в сарай и тоже спросила:

— Батрак, что ты варишь?

— Сласть!

— Дай-ка мне хлебнуть!

— Дай разок ебнуть!

Поповна дала ему разок, хлебнула воды и ушла в избу.

Поп осердился и говорит:

— Все вы дурищи! Поди ты, попадья! Зови его, чтоб сейчас шел!

Пришла попадья в сарай.

— Что ты, батрак, варишь?

— Сласть!

— Дай отведать — хоть раз хлебнуть!

— Дай ебнуть!

Попадья было заартачилась, а он так — даром не дает попробовать сласти;

но уж ей очень захотелось узнать, что такое там варится, попадья и дала ему ебнуть,

а потом хлебнула и водицы.

— Ну что, хороша, матушка, моя сласть? Вылили вместе воду и пошли обедать.

— Что ты, дурак, долго не шел; ныня грешно работать! — сказал поп.

Стали обедать; вот подали пирог, поп разрезал его и роздал всем по куску.

Попадья отдает свою долю батраку:

— На тебе, батрак, мою долю за давишнее!

Глядя на мать, и поповны стали отдавать батраку свои куски:

— На тебе, батрак, за давишнее! Поп глядел-глядел, да и сам туда ж:

— На тебе, батрак, и мою долю за давишнее!

— Да разве тебя батрак пежил? — спросила его попадья.

— А вас разве пежил?

Попадья и поповны в один голос так и заголосили:

— Как же нас пежил!

Поп рассердился и согнал батрака со двора.

57
ЖАДНОЙ ПОП
Жил-был поп, имел большой приход, а был такой жадной, что великим постом за исповедь
меньше гривенника ни с кого не брал; если кто не принесет гривенника,
того и на исповедь не пустит, а зачнет страмить:
— Экая ты рогатая скотина! За целой год не смог набрать гривенника,
чтоб духовному отцу за исповедь дать: ведь он за вас, окоянных, Богу молится!
Вот один раз пришел к этому попу на исповедь солдат и кладет ему на столик всего медный пятак.
Поп просто взбесился.
— Послушай, проклятой! — говорит ему. —
Откуда ты это выдумал принести духовному отцу медный пятак? Смеешься, что ли?
— Помилуй, батюшка! Где я больше возьму? Что есть, то и даю.
— По блядям да по кабакам носить небось есть деньги! А духовному отцу одни грехи тащишь!
Ты про эдакой случай хоть украдь что да продай, а священнику принеси что подобает,
заодно уж перед ним покаешься и в том, что своровал; так он все тебе грехи отпустит!
И прогнал от себя поп этого солдата без исповеди.
— И не приходи ко мне без гривенника!
Солдат пошел прочь и думает: «Что мне с попом делать?»
Глядит, а около крылоса стоит поповская палка, а на палке висит бобровая шапка.
«Дай-ка, — говорит сам себе, — попробую эту шапку утащить».
Унес шапку и потихоньку вышел из церкви да прямо в кабак;
тут солдат продал ее за двадцать пять рублей, припрятал деньги в карман,
а гривенник отложил для попа. Воротился в церковь и опять к попу.
— Ну что, принес гривенник? — спросил поп.
— Принес, батюшка!
— А где взял, свет?
— Грешен, батюшка, украл шапку да продал за гривенник.
Поп взял этот гривенник и говорит солдату:
— Ну, Бог тебя простит, и я тебя прощаю и разрешаю!
Солдат ушел, а поп, покончивши исповедывать своих прихожан,
стал служить вечерню; отслужил и стал домой собираться;
бросился к крылосу взять свою шапку, а шапки-то нету: так простоволосой и домой пришел.
Пришел и сейчас послал за солдатом. Солдат спрашивает:
— Что угодно, батюшка?
— Ну скажи, свет, по правде, ты мою шапку украл?
— Не знаю, батюшка, вашу ли украл я шапку,
а только такия шапки одни попы носят, больше никто не носит.
— А из которого места ты ее утащил?
— Да в нашей церкви висела она на поповской палке, у самого крылоса.
— Ах ты, сукин сын, такой-сякой! Как смел ты уворовать шапку у своего духовнаго отца!
Ведь это смертной грех!
— Да вы, батюшка, сами меня от этого греха разрешили и простили.
58
СОЛДАТ, МУЖИК И БАБА
Стояли в деревне солдаты, и бабы были к ним очень привычны; дело-то, знаешь, было не без греха:
хозяин на заработку, а хозяйка и пьет, и ест, и спит с солдатом!
Вот у одного мужика была жена больно гульливая; много раз заставал он ее
и с мужиками-то, и с солдатами, а все она права оставалась.
В одно время застал ее мужик с парнем в сарае:
— Ну, блядь, что теперь станешь говорить? А она, покедова под парнем лежала, говорила:
— Виновата, мой милой друг!
А как встала да прибежала в избу — сейчас бросилась к свекрови и давай плакать.
Пришел муж и говорит:
— Ну, матушка, я людям не верил, а теперь я сам застал жену с парнем в сарае!
А баба со слезами:
— Видишь, матушка, какую терплю я напраслину!
— Ах ты, блядь проклятая! Вить я сейчас поднял тебя из-под Андрюшки!
— Врешь, подлец! Ну-ка скажи: куда я головою лежала?
Мужик задумался и сказал:
— А черт тебя знает, куда ты головой лежала!
— Вот вишь, матушка, как он врет-та на меня! Мать накинулась на сына и давай его ругать.
— Хорошо, — говорит мужик, — я тебя, голубушку, опять скоро поймаю!
Прошло немного времени, связалась та баба с солдатом, и пошли они вместе в сарай.
Положил ее солдат на вязанку соломы и давай еть.
Хозяин то и подметь, пришел в сарай и захватил солдата на своей жене. .
— Ах, брат служивой! Это нехорошо.
— Черт вас разберет, — отвечает солдат, — она говорит: хорошо, а ты: нехорошо. На вас не угодишь!
— Я, брат служивой, пойду на тебя просить!
— Ну ты ступай, еще проси, а я уж выпросил!

59
СОЛДАТ САМ СПИТ, А ХУЙ РАБОТАЕТ

Жил-был мужик, у него была молодая хозяйка.
Вот пришли в деревню солдаты, и поставили к этому мужику в постояльцы одного служивого.
Как легли они вечером спать все вместе: хозяйка в средине, а мужик с солдатом по краям.
Мужик лежит да разговаривает с женою, а солдат улучил то времечко и стал хозяйку через жопу валять. Мужик разохотился было и сам на бабу слазить и хотел ее пощупать —
хвать за пизду рукою и поймал солдатской хуй.
— Что ты делаешь, служивой?
А солдат храпит себе, будто спит крепким сном.
— Ишь какой служивой! — сказал мужик. — Сам спит, а хуй в пизду наровит.
— Извини, хозяин! И сам не знаю, как он туда попал!

Долго подбирался солдат, как бы уеть хохлушку; вот и выдумал, и говорит хохлу:
— Хозяин! У тебя в дому много чертей, спать не дают! А ты каково спал?
— Я, слава Богу, хорошо!
— Ну, я нынче с тобой ляжу. Хохлушка говорит:
— Пущай с нами ляжет!
Хохол согласился. Вот сам хозяин лег с краю, хозяйку положил в середку к себе передком,
а солдат улегся к стене и ну поталкивать хохлушку через жопу.
Хохол протянул тихонько руку и ухватил солдата за хуй.
— А, господа-служба, сам спит, а хуяку пустил в чужую пиздяку!
— Что ты, чертов сын, ухватил меня за хуй? — закричал солдат.
— Я и жене твоей не позволю — не только тебе!
— А1 зачем, господа-служба, пускаешь хуяку в чужую пиздяку?
— Да разве он лазил туда?
— Ишь какой! Да я его оттуда насилу вытащил!
— Экой блудливой шельма! Ну, надую ж ему бока; не станет он у меня шляться по чужим дырам.

60
СОЛДАТ РЕШЕТИТ

Была свадьба у богатого мужика: женил он сына, и было у него пированье великое.
Обвенчали жениха с невестой и спать уложили, а наутро подняли, поздравили с законным браком,
потом накрыли молодых белою простынею и стали решетить (т. е. дарить молодых дарами):
всякой кладет денег сколько может! Вот все отрешетили; остался один солдат.
Старик видит, что он лежит с похмелья, и говорит:
— Что ж, служивой, встань да порешети молодых-то! Солдат встал.
— Решетить так решетить! — говорит и идет без портков — как спал, не берется за решето,
а прямо поднял простыню и давай решетить молодую через жопу.
— Служивой, — кричит свекор, — ты не так решетишь!
А молодая:
— Ничего, батюшка! Пускай хоть так порешетит!
Отвалял ее солдат и полез на лавку. Вот свекру досадно стало, и говорит он девкам:
— Спойте-ка солдату страмную песню! Девки запели:
— Ах ты, солдат! По белу свету волочился, а решетить не научился!
— Ах вы, курвы! Как умел, так и решетил!

61
ЖИДОВКА

Пошел парень на работу; увидел на дороге кабак и заехал ночевать.
А тот кабак держал жид; у него была жена. Вот стемнело, и полегли они спать на полу.
Показалось жидовке жарко, она спросонок раскидалась
и посбросала с себя все: лежит с открытой пиздой.
Взяла мужика охота; он не думал долго, взлез на нее и давай валять.
Жидовка думает себе, что это муж ее качает, и говорит:
— Волько, волько!
А парень отвечает:
— Какого ты черта волькаешь? Жид проснется!
Жидовка схватила его за голову, пощупала — а пейсиков нет!
— Ай вей, волько!
— И так потихоньку! — сказал парень; отработал и слез долой.
62
СОЛДАТ И ЧЕРТ

Вышел солдат в чистую отставку и пустился на родину; а солдатик-то был — размычь горе:
какие были деньжонки, все пустил в разные стороны. Идет дорогою.
— Дай, — говорит, — с горя горелки тяпну! Продам последний ранец и развеселю ретивое.
Ладно, ранец побоку и урезал полштоф начисто.
Пошел путем-дорогою, брякнулся спьяна наземь и стоит на четвереньках: никак не может подняться! Прибежал черт:
— Что ты делаешь, служивой?
— Сам видишь! Ебу!
— А что ж у тебя хуй торчит наружу?
— Не попаду!
— Да ты кого ебешь?
— Да кого велишь, того и стану.
Черт видит, что солдат — парень ловкой, а им таких и надо, взял его к себе:
солдат теперь живет богато — каждой день пьет горелку, курит махорку, редькой закусывает.
63
ДОБРОЙ ПОП

Жил-был поп; нанял себе работника, привел его домой:
— Ну, работник! Служи хорошенько, я тебя не оставлю.
Пожил работник с неделю, настал сенокос.
— Ну, свет, — говорит поп, — Бог даст — переночуем благополучно,
дождемся утра и пойдем завтра косить сено.
— Хорошо, батюшка!
Дождались они утра; встали рано. Поп и говорит попадье:
— Давай-ка нам, матка, завтракать; мы пойдем на поле — косить сено.
Попадья собрала на стол. Сели они вдвоем и позавтракали порядком.
Поп говорит работнику:
— Давай, свет, мы и пообедаем за один раз, и будем косить до самого полдника без роздыху.
— Как вам угодно, батюшка! Пожалуй, и пообедаем.
— Подавай, матка, на стол обедать, — приказал поп жене.
Она подала им и обед. Они по ложке, по другой хлебнули — и сыты. Поп говорит работнику:
— Давай, свет, за одним столом и пополуднуем, и будем косить до самого ужина.
— Как вам угодно, батюшка! Полудновать — так полудновать.
Попадья подала на стол полдник. Они опять хлебнули по ложке, по другой — и сыты.
— Все равно, свет, — говорит поп работнику, — давай заодно и поужинаем, и заночуем на поле — завтра раньше на работу поспеем.
— Давай, батюшка!
Попадья подала им ужинать. Они хлебнули раз-два и встали из-за стола.
Работник схватил свой армяк и собирается вон.
— Куда ты, свет? — спрашивает поп.
— Как куда! Сами вы, батюшка, знаете, что после ужина надо спать ложиться.
Пошел в сарай и проспал до света.
С тех пор перестал поп угощать работника за один раз завтраком, обедом, полдником и ужином.

64
ЗЯТЬ И ТЕЩА

Жил-был парень с дурцою. Женился, да через неделю и поехал с женой к теще в гости.
Жена говорит:
— Посадят тебя за стол у моей матушки, не часто стербай ложкою; часто будешь — толкну.
Посадили их за стол в переднем углу. Начал зять стербать,
свинья под столом его толконула — он и вечерять перестал.
Легли спать; зять с женой на лавке. Говорит он ночью жене:
— Я за ужином ничего не ел, так мне есть хочется.
Жена послала его в сени: там-де стоит тесто.
Тем временем жена влезла на печь, а теща легла на лавку. Подходит зять к теще:
— На-ка, жена, теста попробуй!
Та как забздит.
— Не дуй, жена! Тесто давно простыло, вчерашнее!
Та как запердит: пррр!..
— Вишь какая! Еще молока просит!
Рассердился, ткнул ей тестом в жопу и пошел руки мыть;
не догадался нагнуть кувшин, всунул в него руки, вымыл, а назад никак не вынет.
«Пойду, — думает, — на двор, разобью кувшин да ослобожу руки».
Тут проснулась теща; хвать за жопу — совсем усралась; побежала на двор.
А зять не разглядел тещи, думал, что столб; как хватит кувшином об тещину задницу.
— Батюшка-зятюшка! Не дерись; впервой в жизни случилось!

65
НАБИТОЙ ДУРАК

…Идет дурак по деревне, а мужик свинью палит.
Он схватил ушат с водой и давай огонь заливать.
Мужик осерчал да в шею его, да в шею. Пришел дурак и плачет.
— Что ты плачешь, дитятко? — спрашивает мать.
— Так и так, мама, мужик прибил.
— Ах ты, глупой! Ты бы сказал ему: дай Бог тебе этим кусочком на светлый день разговеться!
Он бы и тебе дал свининки.
— Хорошо, вперед так скажу.
Идет дурак по деревне и видит: поп сидит под забором да серет.
Подошел к нему и говорит:
— Дай Бог тебе, батюшка, этим кусочком на светлой день разговеться.
Поп встал, подвязал портки и наплевал дураку в глаза.

66
МУДРАЯ СТАРУХА

Жил-был царь с женою; только жена у него была эдакая ненаёба,
еби ее беспременно разов по пятнадцати за ночь, а то с бела света сгонит!
Невмочь, не в силу пришло мужу. Идет он по улице и с печали голову повесил.
— Что так печален, батюшка? — спрашивает его встречная старуха-нищая.
— Ах, отвяжись, старая! Ты моему горю не пособишь.
— Скажи твое горе, может, и пособлю. Муж рассказал, а она говорит:
.- Дай мне сто рублев — помогу.
— Изволь!
— Ну, сегодня вечером буду я идти мимо твоего двора, зазови меня.
Вот вечером сидят муж с женою у окна, а старуха идет по улице.
— Ах, Боже мой! — говорит муж. — Ведь то наша старая премудрая бабушка идет,
позвать ее да чаем поподчивать.
Жена побежала ее звать:
— Поди, бабушка!
Старуха стала всходить по лестнице, да что ни ступит на ступеньку, то и перднет,
что ни ступит — то и перднет!
— Что ты, бабушка, все пердишь?
— Ах, мать моя! Вишь, у меня муж такой был: кажную ночь разов по десяти да по пятнадцати
на меня лазил и истёр мне всю подъебальную косточку,
оттого теперь еле на свете живу — все на пердеж позывает.
Жена как услыхала это, так и ахнула;
с той поры больше единого разу не заставляла мужа еть себя за ночь.

Источник

Нецензурные рассказыКонтркультурная прозаВиктор Мельников

Чёрная смерть

Огни притона

Пошлые истории и короткие рассказы

Нецензурные рассказы
Контркультурная проза
Виктор Мельников