Автора нет
Сборник рассказов о порке
Мои воспоминания
Это было в 1978 году. У меня с соседской девчонкой было 8 лет разницы: мне было 5 лет, ей – уже 13 (почти маленькая женщина, с развитой попкой и красивым бюстом, акселератка). Мы переехали в коммуналку в 1978 году, в мае. В июне, кажется в начале, к нам постучалась соседка – тетя Галя, которая попросила меня и маму зайти к ним в комнату. В комнате стояла в ночной рубашке ее дочь Инга; посередине комнаты стояла невысокая короткая гимнастическая скамейка, рядом с ней, в корыте, мокли прутья, связанные в пучки (по два прута). На скамейке лежали: маленький диванный валик и три веревки. Тетя Галя пригласила нас с мамой сесть на диван и сказала: «Поскольку Инга себя вела из рук вон плохо, то я собираюсь ее высечь розгами при свидетелях. Прошу Вас, она обратилась к моей маме и ко мне, быть свидетелями наказания моей дочери, ей это будет стыднее, а тебе – она повернулась в мою сторону, послужит наукой.»
Моя мама не возражала, поэтому порка началась. Инга подняла подол рубашки на спину, обнажив свою пухлую попку и лобок. Затем, она подошла к скамейке и легла на живот, лобком на валик. Тетя Галя привязала дочь за ноги (у щиколоток), подмышками и связала ей руки. Потом спросила мою маму, секла ли она когда-нибудь меня? Мама ответила, что порола меня пару раз ремнем через трусики. Тогда тетя Галя обратилась ко мне: «Смотри, что бывает с детьми, когда они грубят родителям», потом взяла пучок прутьев, стряхнула с него воду, с размаху ударила Ингу посередине попки. Инга вздрогнула, но молчала; на ее попке начали вспухать две яркие полосы. Затем последовали новые сильные удары. Тетя Галя порола от вершин ягодиц к ляжкам, особенно сильно – по нижней части попки, выпиравшей на валике. После десятого удара Инга стала вскрикивать: «больно-ооо, не буду-ууу, прости-ииии, а-ааааааааааааяй…» тетя Галя дала ей рукой по губам и предупредила, что дети должны молча терпеть порку, иначе будет добавка. Но Инга ее не слушала, дергала попкой и протяжно выла. Ей дали 30 розог, но наказание не окончилось – после этих розог Ингу подняли со скамейки за ухо, тетя Галя дала ей пять сильных ударов по губам, пристыдила за трусость, потом подняла Инге рубашку почти на плечи и нагнула дочку к полу. Затем она отошла в сторону и с силой врезала по ногам Инги розгами, всего десять раз. Только после этого Инга, придерживая рубашку на спине и пузе, стала на колени, поцеловала розги и мамину руку и поблагодарила за наказание, попросила прощения. Тетя Галя простила ее, но напомнила: «Теперь иди на колени на горох. Рубашку не опуская, будешь стоять полчаса.» Инга пошла в угол их комнаты и стала на колени. Мне хорошо был виден ее голый красный зад.
Меня испугала строгость порки, но Ингу я не жалел, потому что она была виновата и сама признала правильность наказания. Дальнейший разговор уже происходил в наше комнате и сводился к тому, что тетя Галя убедила мою маму в правильности публичной порки ля ребенка. Потом она посоветовала маме пороть меня по голой попке, а не через трусы: «больнее, значит полезнее; видно, что делается на попке – не переборщишь; после порки ставить на колени, поэтому либо трусики пачкать о пол, либо потом снимать, так лучше сразу…» с этого дня меня по голой и наказывали. В тот же вечер тетя Галя договорилась с моей мамой, что Ингу теперь за особо плохие проступки будут сечь при мне, а меня при Инге. За почти четыре года таких прилюдных порок было где-то двадцать (кроме особых случаев). Четыре раза Ингу секли при мне совершенно голую. Первый раз был в 1979 году. Инга провинилась на пляже, поэтому в комнате она перед поркой была в купальнике. По приказу своей мамы она сняла трусики и купальный лифчик и осталась совсем голенькая. Самое интересное, что она даже не пыталась закрыть от меня груди или лобок. После наказания Инга стояла посередине комнаты на коленях совсем голышом. Мне она потом призналась, что больше стесняется порки на кухне, при всей коммуналке, чем при мне; я был для нее почти младшим братиком, кроме того, меня секли при ней.
Это снимало чувство неловкости. Вообще, на мой взгляд, если в семьях есть разнополые дети, то не надо стесняться наказывать их друг при дружке. Кроме обычного педагогического стыда, это еще и урок спокойного уважительного отношения к голому телу. Два раза я еще видел Ингу совсем голую в 1980 году (она получала розги за шалости в школе и раздевалась догола, снимая школьную форму). Но самый крутой случай был в 1981 году, когда не только Ингу, а и ее подругу Лену наказали при мне за срыв урока химии.
Теперь об Инге и Лене. Это было в 1981 году, в октябре. Инга и Лена, чтобы избежать контрольной по химии, устроили пакость учительнице: на доске написали – «химичка блядь». Дурочки думали, что их не вычислят, поскольку писали вместе (по букве); зато они были дежурными в классе, поэтому никто без них не смог бы это написать. От тети Гали я знаю, что обеих мерзавок хотели выдрать перед всем классом, но решили выпороть дома, зато увеличить количество ударов розгами. Первая порка походила в нашей коммуналке. Когда я вошел к ним в комнату, обе были уже раздеты до трусов и лифчиков. На столе рядом со скамейкой лежали раскрытые дневники с двойками; в тазике лежала куча розог. Первой секли Ингу. Она разделась догола, подошла к скамейке и молча легла. Тетя Галя быстро привязала ее и начала отчитывать за провинность. Потом приступила к порке; Инге всыпали пятьдесят розог, после которых ее ягодицы и ляжки были сплошь вздувшимся синяком. Инга выдержала молча только пять ударов, а потом безостановочно кричала. Тетя Галя после первого крика дала ей пощечину и сказала: «молчи или уши оборву и ляжки без мяса оставлю». Она была жутко обозлена на Ингу. Так сильно она ее никогда не драла. Попа Инги ходила ходуном и вертелась как юла. После порки Инга получила двадцать розог по ляжкам за крики, десять раз по губам (с замахом), левое ухо ей тоже хорошо накрутили. Она стояла на горохе и ревела.
Но цирк начался, когда приготовились драть Ленку. Она была крупнее Инги: толще и мясистей; попа – километр сзади, бедра широкие, груди как дыни. Когда ей сказали раздеться и лечь, эта толстуха начала визжать и умолять простить. Мне было противно смотреть на эту жирную трусиху. Только угроза выдрать в школе заставила ее раздеться и лечь. Ее привязали крепче Инги, и правильно сделали: ее Тело свисало киселем со скамейки, а во время наказания она чуть не перевернула скамейку своими дерганиями. Розги она перенесла с визгом, криками, ревом и мольбами: «проститееееееееееееееее, ааааааааааааааай, у-ууууууууууууууууууууууй, йоооооооооооооооооой» и т.п. После порки это был кусок рыдающего и сопливого мяса, мне было противно и смешно. На горохе девчонки простояли целый час (с 3 до 4 часов), потом час просто на коленях. В пять часов их повели драть домой к Ленке. В пять часов Ингу и Ленку повели драть домой к Ленке. Им одели только халатики, руки связали, чтобы не мешали наказывать. Рассказываю по информации от тети Гали. Девчонок не сразу пороли; сначала поставили голых на колени и выясняли, сколько им дать и кто будет пороть.
Первой секли Ленку (хозяйка): растянули на кушетке, привязали, пороли мама Лены и учительница-химичка, секли одновременно и с двух сторон. Ленка верещала и рыдала, дергалась как бешенная и заработала штрафную порку после наказания. Тетя Галя с удовольствием рассказывала, как мама Лены и химичка драли Ленку, как она «в соплях» и слюнях ползала на коленях и молила о прощении. Инга вела себя не так бурно. Шестьдесят розог каждой из них – достаточная добавка к первой порке. Потом девки стояли на коленях и дрожали от страха, сверкая сине-фиолетовыми попами и ляжками. Родители и учительница обсуждали продолжение наказания в школе.
Было несколько вариантов: показать всему классу голые попы и ляжки Инги и Лены, поставить их с голыми попами на колени перед классом… К счастью девочек, остановились на новом варианте: обе девчонки написали на доске: «Меня высекли розгами по голой попе (сто десять ударов) и ставили на колени. Я умоляю о прощении и раскаиваюсь в своем гадском поведении!!!» Уже Инга рассказала, что она была счастлива, что ей не пришлось раздеваться перед классом – не столько из-за голой попы, а из-за женских интимных мест (скидка на начало 80-х и пуританство). Она же рассказала об ощущениях от порки в квартире Лены: боль была вдвойне, ведь секли сразу с двух сторон, даже не было сил кричать; Инга ведь привыкла к системе «удар-крик», а тут сразу два удара. Стыд от наказания тоже был вдвойне: пороли женщины, а зрителем был отец Лены (он не вмешивался в наказания дочери). Ингина попа была синей несколько дней, медленно переходила в желтизну, а совсем побелела только дней через 15. Я об этом знаю, потому что она мне несколько раз показывала свою попку (мы не стеснялись друг друга, так часто нас секли перед друг дружкой). Месяца два Инга была идеальным ребенком, что подтверждает мысль: «девчонке беспощадная и суровая порка очень полезна при воспитании!!!»
Упущенная возможность
В 1962 году в Москве ввели 11-ти летнее обучение с профессиональным уклоном.
Ну, там были такие специальности как слесарь-сантехник, швея-мотористка,
радиомонтажник. А я 1963 году, окончив восьмой класс, поступил в школу с
математическим уклоном. Мне чудом удалось сдать экзамен и пройти собеседование.
Там готовили программистов. Ну, это громко сказано, на самом деле учили нас
программировать в машинных кодах для трёх адресных машин типа М20, а из языков
программирования был только «фортран». ЭВМ М20, на которой мы работали, стояла
в «Гидрометеорологическом центре», занимая помещение размером с физкультурный
зал. Машина состояла из полутора тысяч радиоламп и потребляла 50 киловатт, но
по вычислительной мощности она была на порядки слабея, чем любой современный
персональный компьютер.
Но не в этом дело. В школе я подружился с Толей Потаповым. Мы с ним сидели за
одной партой. Сначала он меня привлёк тем, что умел классно шевелить ушами.
Позже выяснилось, что он прекрасно рисует. Мой карандашный портрет, сделанный
им, я до сих пор храню. Вместо уроков рисования у нас было черчение. Ненавижу
этот предмет. К прямой линии у меня всегда было глубокое отвращение,
именно поэтому я стал не инженером, а физиком. В черчении я три проекции как-то
умудрялся нарисовать, но все изометрические изображения объектов в
течении всех трёх лет обучения делал за меня Толик.
Я же ему понравился тем, что умел долго ходить на руках, делал сальто назад
(занимался в секции гимнастики) и не плохо танцевал (два года ходил в балетную
студию, пока дворовые пацаны не заставили меня ее бросить своими похабными
шуточками). Сейчас трудно такие таланты во мне предположить при весе 92 кГ и
росте 169 см в прыжке и в кепке.
Ладно, это всё лирика. Девятый класс мы с Толиком закончили хреново, с массой
троек. Толик предложил мне поехать с ним на лето в деревню к дяде, и мы
поехали. Я сразу влюбился в эту деревушку из 50 домов (увы, название деревни я
не запомнил). Находилась она где-то на пол пути между Москвой и Питером.
От железнодорожной станции к ней вела грунтовая дорога. В непогоду по ней можно
было проехать только на тракторе. Именно там я узнал, что термин «погода» означает
дождливую погоду, а термин «вёдра» — солнечную погоду. Это были самые лучшие
мои летние каникулы за все школьные годы.
Деревня располагалась на берегу громадного озера, длинной где-то километров
десять. Мы там сетями ловили лещей, щук, сомов и даже раков. Ну, раков мы уже
руками ловили. Мне всё нравилось в деревне: и дома, и люди, и то как они
говорят и общаются друг с другом, спокойная размеренная жизнь, никто никуда не
спешит, уважительное отношение к старикам. Правда электричества там не было, телевизоров
и холодильников тоже. Был генератор, работающий на солярке, но включался он
редко. Мне казалось, что я попал в девятнадцатый век.
Дядя Петя, его жена Люба и двое их близняшек тринадцати лет (Витька и Сашка)
приняли меня просто замечательно. Сашка и Витька были крупными пацанами, почти
с меня ростом, но в этом возрасте даже разница в год имеет значение. Они на
меня шестнадцатилетнего смотрели снизу вверх. Звание «москвич» там тоже имело
значения.
Я сразу вручил тёте Любе двадцать рублей за моё питание в течении месяца.
Позже, я узнал, что для этих мест это была крупная сумма. Местные пенсионеры
получали пенсию от трёх до семи рублей в месяц. Один богатый семирублёвый
восьмидесятилетний старик всё время ходил свататься. Наконец одна 65-ти летняя
молодуха согласилась, но через три дня выгнала, сказав – «Да он только пердит,
а проку никакого».
Нет, люди там не бедствовали. Видимо там был колхоз: я видел поля с рожью,
сахарной свёклой и горохом. Мне тогда даже не пришло в голову спросить о
размерах зарплат в колхозе, но из разговоров дядя Пети и тёти Любы, я думаю,
что не меньше 50 рублей. Все дома стояли в один ряд вдоль дороги, занимая по
фронту метров 35-40. У каждого дома были огороды, возможно, около гектара, так
как вглубь они простирались до нескольких сот метров. Там даже гречку и овес
сеяли. Да, по поводу гречки. Гречневую кашу там варили часов пять в печи. Я
тогда удивился: в Москве она варилась за двадцать минут. Тётя Люба посмеялась
надо мной, сказав, что в Москве продают уже сваренную гречку. Хозяева имели
корову, лошадь, свиней, овец, кур, гусей, а Витька и Сашка имели дешевые
мотоциклы (Ковровец). Семья стационарно имела сеть на озере, которую каждый
день проверяли (за рыбой на озеро ходили как мы в магазин, только деньги не
платили). Бруснику, чернику, грибы собирали мешками. Наверное, всё это шло на
продажу.
Я сходу включился в трудовую деятельность семьи, хотя меня никто не заставлял.
Больше всего мне нравился сенокос. Меня сажали как гостя на лошадь без седла и
вручали хворостину для переключения скоростей. Лошадка слабо реагировала на
хворостину, так что на сенокосный луг вся семья прибывала одновременно.
Внешне Витька и Сашка были абсолютно идентичны, но отличались по темпераменту.
Витька спокойный и рассудительный, а Сашка проказливый и смешливый. Мне
нравился Сашка.
Мы часто плавали на островок в трёхстах метрах от берега вчетвером или даже
большими компаниями где-то до восьми человек. Там был песчаный пляж. Мы там
играли в футбол, купались и загорали нагишом. Чтоб отличить игроков, одна
команда надевала на голову трусы. Меня это не смущало. В пионерских лагерях мы
всегда купались нагишом, когда сбегали на речку с мёртвого часа, чтоб
воспитатели нас не застукали по мокрым семейным трусам. Плавок тогда у многих
не было. Сашка часто хулиганил. Вылезал холодный как лягушка из озера,
ложился на мою разогретою солнцем спину и терся пиписькой. Я его
скидывал, делая вид, что разгневан, и гонялся за ним по пляжу, боролись,
дурачились. Витька, глядя на Сашку, тоже начинал хулиганить с Толиком.
Остальные пацаны не отставали. Сашка был заводилой. Мне больше всего нравилась
игра в воде в кентавров. Сашка садился ко мне на плечи, Витя на Толика,
остальные пацаны тоже разбирались по двое, и битва начиналась. Иногда мы с
Толей баловали мелких, устраивая им трамплин для прыжков из наших четырёх рук.
Ну, всё, обстановку я описал. Там много было забавных событий, но теперь строго
по теме, ради которой я и начал писать этот рассказ.
Так вот, дядя Петя за месяц моего пребывания в деревне три или четыре раза выпорол своих сыновей. Он ни разу не
назвал причину или повод, почему он это делает и всегда, когда его жены не
было дома. Я подробно опишу только первую порку, которая вызвала у меня
бурю эмоций, потом даже для меня эти порки постепенно превратилось в рутину.
Витька и Сашка всегда бегали в одних черных семейных трусах, но Толик мне
сказал, что мы уже большие парни и должны носить штаны. Ну, такие правила были
в деревне. Толик носил синие треники за рупь семьдесят, ну и я тоже их стал
носить. Но я им никогда не доверял – они легко продувались даже легким ветерком
и меняли состояние организма, которое я тогда не умел контролировать. Под них я
всегда одевал однослойные плавки на тесёмочках.
Это случилось на третий день моего пребывания в деревне. Тётя Люба ушла на
другой конец деревни проведать свою сестру, а мы, мужики, остались в доме. Был
вечер и дядя велел мне принести молока. Молоко было утрешнее в десятилитровом
бидоне, опущенном в колодец. Я взял глиняную крынку и принес молока. Молоко я
налил в четыре пол-литровые алюминиевые кружки (теперь такие даже не
делают), и мы стали ужинать, закусывая чёрным хлебом. Разговор вертелся вокруг
сенокоса. Дядя Петя пошутил, что я первый человек, который, наступив на грабли,
получил удар не по лбу, а по затылку. Толька за меня обиделся и стал
доказывать, что это у меня от большого ума. Близняшки хихикали. Я от них не
отставал. Вдруг дядя Петя сделал строгое лицо и сказал:
— Ну, все закончили? Витька и Сашка, а ну марш в баньку на порку. А вы ребята
помогите мне их подержать, чтоб попами не крутили. – Я подумал, что дядя Петя
шутит и рассмеялся. Витька и Сашка поспешно допили молоко, сунули последний
кусок хлеба в рот и, жуя, не стерев молочных усов с верхней губы, пошли на
выход. Никаких протестов либо просьб. Толик тоже встал и, резко сказав мне
«пошли», пошел вслед за ними. До меня наконец дошло, что это не шутки. Я встал
и пошел за ними, слабо представляя, что мне делать. В бане дядя приказал:
— Витька, снимай трусы и ложись на лавку, ты первый. – Витька спокойно, по
деловому сбросил трусы и улёгся на лавку. Никакой паники я в нем не ощутил.
— Толька, держи ему ноги, а ты Гога садись ему на спину. – Дядя Петя не стал
ждать, когда до меня дойдет приказ, а взял меня за плечи и усадил на Витьку.
Толя привычно оседлал Витьке ноги. Я раз шесть по три смены был в пионерских
лагерях. Видел сотни голых мальчишеских попок, но никогда меня они не
интересовали как эта, которую должны были выпороть. Я был взволнован, и мне
было страшно. Я ещё порадовался, что на мне были плавки. Тут раздался резкий
свист – дядя Петя пробовал прутик. На вид он был хилый 3-5 мм в диаметре. Я
немного успокоился. Я тогда представление не имел, как могут быть болезненны
тоненькие прутики. Прутик снова засвистел и опустился на попу Витьки. Витька
только ойкнул, а я видел белый след на его попе, который медленно становился
красным. Я смотрел на попу Витьки как зачарованный, красные полосы появлялись
одна за другой, постепенно сливаясь. Витькина попа сначала становилась розовой,
а потом красной. Витька не кричал и не просил пощады, только периодически
ойкал. Со мной что-то происходило, но я не мог понять что. Нет, я не испытывал
жалости и сострадания к Витьке, хотя я к нему очень хорошо относился и зла ему
не желал. Но мои чувства были противоречивы. Мне нравился сам процесс. Меня
трясло как в лихорадке. Никто ударов не считал, но думаю, что их было больше
пятидесяти. Странно, что в следующую порку я не видел синяков на его и Сашкиной
попе. Наконец Витька громко застонал, выгнулся подо мной всем телом и
сжал ягодицы. Дядя Петя тут же прекратил порку.
Затем наступила очередь Сашки. Сашка умудрился еще вовремя порки Витьки снять
трусы. Он по деловому подошел к скамейке, смахнул с неё крошечную лужицу и
укоризненно посмотрел на брата мол убирать за собой надо. Затем с удобством
разлегся на лавке. Мы с Толиком заняли прежние позиции. Они были близняшки, но
Сашка был совсем другой, чем Витька. И мне было его жальче. Я осмелел и
потребовал, чтоб дядя делал перерывы после каждых пятнадцати ударов. Дядя выходил
покурить, а я смазывал Сашкину попу своей слюной, по идиотски надеясь, что это
ему поможет. Сашка подо мной при этом хихикал. Мне всегда нравилось, как Сашка
смеётся. В один из перерывов я, не оборачиваясь, пощекотал ему подмышки и
шлепнул его слегка по попе. Сашка захихикал еще пуще. В результате Сашке
досталось значительно больше ударов. Наконец порка закончилась. Витька и Сашка
были все в слезах и соплях, но никакого уныния я не заметил. Они улыбались
сквозь слезы! Дядя Петя сказал: — Ребята, бегите и умойтесь, а то мама скоро
придет. — Они даже трусы не стали одевать, а побежали к ближайшей бочке
умываться. Дядя Петя вопросительно посмотрел на Тольку. Толька покраснел,
посмотрел на меня, а затем опустил глаза. Я догадался, что дядя и Тольку тоже
порет. У меня внутри всё похолодело. Если дядя выпорет Тольку, то следующим
буду я. Я просто не смогу отказаться. Толька мне этого не простит. Дядя был
мудрым человеком, он всё понял и решил не позорить Тольку передо мной. Он
сказал:
— Ну, всё ребятки, бегите умываться. — В конце июля я был уже в Москве.
Весь август мне снились сны, где я держу Витьку и Сашку, порю их ладошкой,
Тольку тоже, но тогда появляется дядя Петя и порет меня. В теле было какое-то
томление, а в постели сыро.
Первого сентября я в школе встретился с Толиком. Я подбежал к нему как идиот и
вместо «Привет!» спросил:
— Тебя дядя порол?
Толька покраснел и отвел глаза. Потом повернулся ко мне и твердо кивнул.
— А тебя Витька и Сашка держали?
Толька возмутился:
— Я уже большой, меня не надо держать! Витьку и Сашку я сам порол, мне дядя
иногда разрешает. – Я смог только скрипнуть зубами от зависти.
Примечание: В 63-64 годах не было интернета, по ТВ из самых сексуальных
программ транслировалось «лебединое озеро», из сексуальной литературы
были брошюры о пагубном влиянии онанизма, а в математической школе
учились одни ботаники. Так что подростки, вступившие в полосу
гиперсексуальности, варились в
собственном соку. Официально в СССР секса не было. Хрен знает от куда только
дети появлялись.
Предисловие.
Тема порки меня интересовала с детства по двум причинам: самого наказывали и наказывали при мне. При этом порку всегда воспринимал как справедливый акт наказания, принуждения к исправлению.
В дальнейшем, с появлением интернет-сообществ по ТЕМЕ, появилась возможность общения по интересующему вопросу… и выражения своих мыслей, чувств… в тематическом сообществе на форумах выступал под ником Одессит.
Сначала писал воспоминания о своих наказаниях… Далее — рассказы по Теме.
Рассказы из серии «Репетитор» — своеобразное сочетание тематической спанк-литературы и эссе на тему «порка — воспитание в быту, в реале»
Репетитор-2 или заготовка розог.
Прошло не так много времени после прошлой порки Сергея, а его родители уже мне звонят: «Сергей опять разбаловался. Пьет пиво, ленится, пропускает занятия. Выпорите его как сидорову козу…» Эта информация меня рассердила. Ведь в прошлый раз высек не слабо. Ему мало? Ну что ж, парень… После новой порки сесть будет трудновато. Про пиво забудешь! Договорились, что пришлют Сергея ко мне завтра, в субботу для наказания. Пошел посмотреть, сколько прутьев у меня для основательного наказания ленивого ученика. Оказывается, что розог не так уж и много. Вдруг вспомнил, как заготавливал розги для себя. Бывало, что мама посылала меня самостоятельно нарезать прутья в парке. Но было и несколько раз, когда отправлялись туда вдвоем. До сих пор помню, как было стыдно стоять и держать в руках прутья, пока их нарезает мама. Любой, кто проходил в это время, прекрасно понимал, что прутья – это розги, а заготавливают их для меня. Краснел, бледнел. Такая моральная порка перед физической действовала очень хорошо. Вести себя плохо после публичной заготовки розог долго не было охоты. Решил, что устрою такое испытание Сергею. Наступила суббота. В 11.00 раздался звонок в дверь. Открываю. Стоит мальчишка, глаза уже на мокром месте, руки закрывают попу, лицо красное.
— Ну, заходи.
Сергей вошел, вернее, вполз, едва передвигая ноги, шаркая, как будто старается оттянуть страшное.
— Как поведение?
Всхлипывая, отвечает: Плохо, ленюсь…
— А еще?!
— Пиво пью, пропускаю занятия…
— И что делать с тобой?
— Пороть… — слезы уже не только в голосе, но и на щеках. — Только не сильно, пожалуйста…
— А родители твои просили, как сидорову козу. Шкуру тебе спустить!..
— Не надо шкуру… пожалуйста…
— Ну, об этом мы поговорим позже. А сейчас пойдем, заготовим тебе розги свежие, хлесткие!!!
Сергей застыл, даже всхлипы прекратил. Глаза как тарелки: А где их заготавливать?
Хотел сказать «в магазине», но шутки здесь неуместны.
— В парке, Сергей. Нарежем прутья и принесем их домой. Кстати, если ты будешь меня сердить своим хныканьем или непокорностью, прикажу нарвать крапиву и посажу на нее голым задом.
Мои грозные предостережения опять вызывают страх у мальчишки, лицо его вытягивается, губы дрожат. Жалко его? Да. Но такая жалость пользы не принесет. Сергей разбаловался, и требуется суровость, чтобы заставить его задуматься о своем поведении!!! Поэтому я не сбавляю строгий тон. Парень остолбенел. Похоже, что Сергей ожидал повторения простой порки, которую получил в прошлый раз. Посекут, пожурят и простят. Но программа действий, нарисованная мною, сулила новые неприятные впечатления. И это сбило спесь и наглость с мальчишки. Что ж, хорошо. Первый эффект достигнут: парень перестал чувствовать себя самоуверенным. Он увидел, что его ждет суровая дисциплина, а не сюсюканье! Чтобы вывести Сергея из оцепенения, я шлепаю его по попе.
— Ой, больно!
— Это еще не больно, вот розгами потом будет больно.
— Ну миленький!!!!
— А ну, замолчи, или с крапивой точно познакомишься.
Сергей полностью уничтожен. Всю дорогу до парка он бредет за мной, понурив голову. При виде кустов ивы он опять пытается хныкать, чтобы разжалобить меня. В ответ я сильно шлепаю его и добавляю громко:
— Кроме розог нарвешься на крапиву, на свою задницу!!!
Мимо проходит молодая девушка. На ее губах насмешливая улыбка. Ее реакция отрезвляет парня. Наверно он понимает теперь, что порка кроме боли может быть наполнена стыдом. Он замолкает и покорно, со страхом в глазах, держит в руках розги. Я специально выбираю розги потолще, в 3-5 мм, но гибкие и жесткие. На попе парня они оставят яркие и долгие воспоминания и следы. Сергей видимо это понимает, но страх перед крапивой удерживает его от попытки спорить или просить о снисхождении.
Я решил нарезать 20 толстых и 20 тонких прутьев, чтобы иметь запас воспитательных инструментов и возможность выбора: сечь Сергея одинарной розгой или пучком из 2-3 тонких прутьев. В зависимости от выбора розги разнится и сила удара и эффект в виде боли и следов. Сергей молча созерцает, как увеличивается количество прутьев, и в его глазах читается уже не страх, а почти суеверный ужас. Ведь он понимает, что эти гибкие прутики сыграют музыку боли на его голой попке, будут впиваться в его кожу. Такое ожидание боли само по себе действует как наказание. Парень наверняка уже мысленно дает зарок, что никогда и ни за что не будет себя плохо вести, что будет прилежно, без лени учиться. И так далее…
Наконец, я нарезал нужное количество прутьев, можно возвращаться домой. Сергей, пошли до-мой! Опять застыл, стоит весь красный от стыда и страха предстоящей суровой порки. Пришлось снова шлепнуть по попе, чтобы придать парню ускорение домой. Наверняка его мысли всю дорогу заняты только тем, что прохожие, которые видят в его руках розги, улыбаются ему насмешливо, прекрасно понимая, для чего он несет эти орудия боли. 20 минут, которые нам нужно пройти до дома, превращаются в 40 минут, поскольку Сергей едва передвигает ноги от страха, который парализует его волю. А может просто пытается любой силой отсрочить момент, когда эти страшные прутья вопьются в его голую попку…
Дома я сразу приказываю ему раздеться снизу и стать на колени. Следующие полчаса, пока я обрабатываю прутья и готовлю из них орудия воспитания, Сергей стоит на коленях, отсвечивая своими голыми ягодицами и членом, напрягшимся от страха и возбуждения. Пока Сергей стоит и думает о предстоящем болючем наказании, разбираю прутья на две части: тонкие, которые пойдут для пучков, и толстые для порки одиночной розгой. Волнующее занятие готовить розги. Для того, кто сам в свое время получал такими розгами по попе, это повод вернуться мысленно в детство, вспомнить свой страх при виде розог, свое волнение от их заготовки…
Первым делом я отмываю прутья от уличной пыли, ведь гигиена при наказании – не последнее дело. Затем обрезаю нижние части прутьев, если они сильно разлохматились, чтобы не занозить себе руки во время наказания. Далее также обрезаю слишком тонкие кончики розог, потому что они могут обломиться при порке и поцарапать попу мальчишки. Выравниваю прутья, чтобы те розги, которые бу-дут в пучке, были одинаковой длины. Наконец связываю 4 пучка по 3 прута в каждом. Я решил всыпать Сергею три порции розог: за пропуски занятий и лень – 40 розог; за пиво – 30 розог; за пререкания со мной во время заготовки розог и попытку избежать справедливой порки (злостное непослушание) – еще 30 розог. Порция, конечно, выходит внушительная. Поэтому, чтобы Сергей смог хотя бы двигаться, я решил всыпать часть ударов пучком, а часть – одинарным прутом. Пучки должны быть педагогическим разогревом. А затем уже настоящую боль добавит толстая одинарная розга. После такого угощения малому долго не захочется лениться и тратить время учебы на распитие пива.
Выношу воспитательные инструменты в комнату. При виде такого внушительного количества розог Сергей опять пытается хныкать и просить пожалеть его.
— А ну, цыц. Жалеть его… Сейчас розгой так по заднице пожалею! Руки протяни.
Сергей, всхлипывая, послушно вытягивает руки. Я связываю их у запястий.
— Пожалуйстааа…
— Хватит хныкать! Выпорю, как следует!
Для себя я уже решил, что разделю порку на две части. Сначала всыплю 40 розог. Потом дам ему отлежаться 10 минут. А потом уже добавлю остальное. И Сергей больше выдержит, и мне трудно будет без передышки столько рукой махать. Кроме того, ягодицы и нервы у шалуна и так на пределе будут после первой порции, а когда он отдохнет, то и вторая часть будет ощущаться сильней.
— Ну, лентяюга, вставай с колен и укладывайся на кровать, на живот! — Чтобы придать Сергею ускорение, мне пришлось взять его за правое ухо и приподнять.
— Уйй!.. Больно…
— Ничего, скоро твоей непослушной попе будет больнее!
— Не надо, пожалуууйййстаааа…
— Хватит выть, а то еще добавлю!!!!
Суровое предупреждение срабатывает: морщась от боли в ухе, семенит к кровати. Даю шлепок, укладывая великовозрастного шалуна на кровать. Дрожит от страха, но покорно выполняет все приказы. Наконец подготовка к наказанию окончена. Можно приступать к экзекуции.
— Слушай меня внимательно! Сейчас накажу тебя, дрянь ленивая! Получишь сначала 40 розог за пропуск занятий и лень!!!!
— Миленький, не надаааа!!!!!
В голосе мальчишки слышится панический страх перед грозящей ему поркой.
— Надо! Чтобы об учебе думал, не прогуливал, не ленился!!! Вот шкуру тебе спущу, будешь ум-ней!!!
Сережкина трусость начинает меня раздражать, причина порки – его поведение. Вместо того чтобы получить заслуженное наказание, раскаяться и думать об исправлении, он пытается избежать порку. За такие мансы точно добавлю розги. Но сейчас мне нужно успокоиться. Пороть в состоянии гнева – не лучшее дело. Так можно и до крови запороть… Делаю глубокие вдохи-выдохи. В это время Сережка продолжает хныкать, пытаясь вымолить себе поблажку.
— Цыц, охламон! — шлепаю его по попе. — Расслабь задницу и думай об исправлении. Вздумаешь громко кричать или просить об уменьшении ударов, уши оторву и по губам надаю!!!
Мой суровый тон и угрозы вынуждают мальчишку замолчать, только попка судорожно вздрагивает в ожидании первого удара. Поднимаю розгу вверх и с силой опускаю точно посередке сережкиных ягодиц…
— Уйййааааа!!!!
— Чего визжишь? Думать надо было…
— Больноооо…
— Это только начало, теперь будет больней!!!
Не обращая внимания на поросячий визг, издаваемый великовозрастным лентяем, даю без перерыва 10 сильных ударов, от которых нижняя часть попы Сергея становится сплошь багровой. Задница начинает вертеться из стороны в сторону. Видно, что парень пытается спрятать попу от жгучих ударов. Но делает этим только хуже самому себе – удары ложатся не только на мякоть ягодиц, прутья достигают боков, а там всегда больней и следы держатся дольше.
— Не вертись, лентяюга!!! Терпи порку мужественно!
— Не могу тееерпеть, (шмыг) больноооо!!..
Визг переходит в вой, тело содрогается не только от боли, но и от рыданий. Однако меня этим концертом не проберешь. Тот, кто сам бывал порот, знает, что вся музыка связана со страхом, а не с раскаянием наказанного. Нужно бить больней и не уменьшать силу ударов. Только очень сильная пор-ка заставит образумиться и исправиться! Поэтому я продолжаю драть Сережку, стараясь наносить удары розог с оттяжкой, чтобы впечатление от боли и след были яркими! Эффективность такого мето-да порки подтверждается тем, что к концу первых двадцати розог Сергей уже не просто орет, а начинает просить прощения и оценивает свое поведение.
-Не буду лениться!.. оооййй, не бууудууууу проооопууускааать!.. аааййй!.. заааняяятияяяя!!!!!..
— Не будешь, конечно, попой будешь помнить то, что не усвоил мозгами!
Меняю розгу на свежую и продолжаю полосовать непослушную попу, хозяин которой также про-должает меня уверять в своем раскаянии и готовности исправиться. Чтобы его благие намерения не забылись, я секу размеренно, повторяя угрозы «выдрать как сидорову козу», «спустить шкуру» и, наконец, самое страшное – «выпороть при его дружках и подругах». Порка сама по себе не сладкое лекарство, а уж стыд от публичности…
Тон вопящего Сергея становится умоляющим: «не буудууу, не нааадооо при девчонках и ре-бяяяятааахххх!!!..»
— Тогда берись за ум, иначе забудешь, когда задница бывает белой! Будешь ходить с пунцовой или полосатой попой…
Для подкрепления наношу сразу пять сильных ударов. От каждого из них попка парня подскакивает, а рот в свою очередь издает вопли. Еще удары по середине ягодиц, а самый последний десяток розог – на нижнюю часть попы и на ляжки. Там больнее и памятнее! От боли малый дергает теперь и задницей, и ногами.
— Ну, герой, ноги держи вместе, а то получишь по хозяйству.
Страх получить розгой по мошонке или члену вынуждает Сергея сократить амплитуду дерганий. Поэтому самые последние удары ложатся на распластанное тело парня.
И лишь сильные крики Сергея завершают первую порку аккомпанементом пению гибких, секу-чих, болючих и потому таких полезных для воспитания РОЗОГ!!!!!
— Ну, хватит реветь… Благодари за порку и целуй розги!!!
Подсовываю к зареванному лицу Сергея свою руку с розгой. На запястье капают слезы из глаз парня, дрожащие губы касаются розог, затем моей руки. Заплетающимся языком Сергей бормочет слова благодарности за «справедливую порку», клянется «не лениться», «не прогуливать занятия», «быть хорошим»…
— Будешь хорошим, потом, после порки, когда сесть не сможешь! Ну, за лень и прогулы ты рас-считался попкой. Теперь полежи и подумай о своем поведении. А через 10 минут тебя ждут розги за пиво и попытку избежать порку.
— Не наааадаааа боольшееее… я не выыыдееержуууу столько роооозоооооооог…
— Раньше думать надо было. И не командуй мне тут… Я решаю, что и сколько ты получишь! Или тебе захотелось удвоить количество ударов, а затем на горох коленками?
— Проостиии! Я нееее буууудууу сооопрооотииивляяятьсяяяя… Тоооолькооооо не удваааааивай поркуууу ииии не гооорооооох…
Каждое слово, произносимое Сергеем, растягивается от плача и икоты. Чтобы успокоить его истерику, я даю ему попить воды. Постепенно парень успокаивается. Только выпоротая попка вихляется из стороны в сторону: так он пытается охладить ее и уменьшить боль.
Я сажусь на диван отдохнуть. Нелегкая работенка – воспитывать парня. Разминаю пальцы и разрабатываю кисть правой руки. Затем массирую правую руку выше локтя. Попутно разглядываю испоротую задницу парня, чтобы решить, как теперь его пороть. Белой кожи не осталось, попка вся по-крыта полосами и багрового цвета. Однако чтобы не просечь до крови и наказать эту попу с не меньшей силой, надо заранее определить, где можно сечь. Самый верх ягодиц, переходящий в поясницу, трогать нельзя – здесь копчик и опасная близость почек. Остается бить по ляжкам, а когда спадет багровость с ягодиц, добавить там. Кроме того, теперь нужно всыпать сразу 60 розог, а это больше ударов, чем в первой части наказания. Да уж, работенка.
— Ну, парень, держись. Неделю после экзекуции не сядешь… Зато будешь умней и трудолюбивей.
И чего жалеть Сергея? Мне самому так вкладывали ума в задние части, что мама не горюй. 10 минут пролетают быстро… Интересно, какие мысли сейчас занимают голову шалуна? В его годы, стоя на коленях, я думал о своем поведении и намечал, что нужно сделать для исправления. А уж если после перерыва следовало получить добавку, тогда… Не будем лукавить, бывали идеи упросить маму отложить продолжение порки, если попа болела очень сильно; но были и мужественные мысли вытерпеть всю порку до конца, очистить совесть и не возвращаться к теме. Но, то я, а Сергей?.. Всхлипывает, попку сжимает…
— Сергей, ты думаешь исправляться? Ведь я не шучу: теперь будешь постоянно получать розги за малейшую провинность. И драть буду так больно, что сидеть не сможешь!!!
— пожааалуййстаа, ну не надо драть… Я будууу хоорооошииим…
— Ну, разнылся, как девчонка, терпи заслуженное наказание. Все дело в твоем поведении: не прогуливай занятия, не ленись, не пей пиво. Тебе учиться нужно и головой думать… А если голова не думает, то чем отвечать?
— Заадниицей!..
— Правильно. Понял, наконец. Ладушки, поговорили, теперь продолжим порку. Тебе, красавец, за пиво рассчитаться предстоит и за нюни свои, за попытку избежать розги. Запомни, если провинился, то выдерут. И никогда не пытайся избежать справедливую порку. Будь мужчиной!!!
— Будуу…
— Проверим, как ты выдержишь. Сейчас получишь 30 горячих за пиво.
— Ой, как много, у меня уже вся попа болит…
— Так, я не понял, кто тут обещал быть мужественным? Вот тебе за пиво!.. — даю первый удар по ляжкам…
— Уууууйййаааа… бооольнаааа!!!!
— Конечно, больно, так бывает за пиво!!! И еще раз, и еще много раз!!!
Не обращая внимания на жалобные вопли, мольбы, клятвы и прочую «музыку», исполняемую секомым Сергеем, деру его розгами. Однако на ногах с оттяжкой бить не надо, можно быстро порвать кожу. Тут и обычного удара достаточно, чувствительно. Попа малого отдыхает, зато ноги выдают перепляс. Пару раз Сергей их так сильно раскидывает в стороны, пытаясь увернуться от розог, что есть риск попасть по набухшей мошонке.
— Эй, герой, ноги держи вместе, а то по хозяйству схлопочешь!
— Не наадооо тааам, — в панике верещит Серега.
— Не надо, согласен, тогда держи ноги вместе!
Теперь парень старается меньше вертеться, из опасения, что розги достанут его мужское достоинство. Зато и розги ложатся прямо на обе ляжки. Это видно и по следам, которые оставляет розга: ярким, багровым, припухшим!!! О вкусах не спорят, но есть в этом деле и своя эстетика. Выпоротое тело как картина мастера, где нет ни одного лишнего мазка, каждый след прута несет в себе смысл боли и страдания кожи… Страдания, которое ведет к исправлению того, на чьей коже нарисован этот узор. Хотя, тому, кого секут, не до эстетики. В нем говорит лишь боль, и реакция, как правило, одна – дерганья тела, вопли, визг. И… одна мысль – поскорей бы это закончилось!
На вторую порку уходят 3 пучка розог. Можно было бы сделать еще перерыв, тем более что Сережка ревет белугой, и невозможно толком разобрать его клятвы исправиться. Но, у меня нет времени растягивать порку на весь день. Наконец, задница парня уже не такая багровая, отдохнула. Значит можно пороть по ней. Перед тем, как начать третью порку, спрашиваю Серегу, осознал ли он пагубность распития пива или нужно добавить?
— Неет, нееее нааадааааа!..
В этом возгласе слышится так много страха, однако, еще не раскаяние. Поэтому для порядка даю 10 ударов штрафных. После них зареванный мальчишка божится и клянется всем на свете, что близко не подойдет к пиву и забудет его вкус!!! Ладно, поверим.
— Кончай реветь. Сейчас будешь отвечать за свою трусость и попытки избежать порку. Предупреждаю, что меня твоей рев и мольбы не впечатляют и не убеждают! Всыплю все 30 розог без пощады. Если не хочешь провести полчаса затем на горохе, удержись от просьб не драть или смягчить наказание. Ты сегодня меня достал своим поросячьим визгом.
Ответом мне становится только рыдание Сереги и судорожные вздрагивания его тела.
— Ну, понял?
— Дддааа…
— Вот и хорошо! Продолжим.
Для наказания сережкиной попы я вновь беру толстые одинарные прутья. Такая розга сама бьет сильно, и одинарный прут легче удерживать, когда поднимаешь его вверх и опускаешь на попу провинившегося. Чтобы напомнить малому, что его наказывают, я снова секу с оттяжкой, вытягивая по обеим половинкам непослушной попы. Попа вертится, сжимается, старается увильнуть, избежать удара. Но это не удается, потому что я бью не сразу, а когда задница замедляет свое верчение. Таким образом, каждый удар обжигает обе ягодицы, перечеркивая их рубцами.
Парень вопит во всю глотку, но без слов, одними междометиями «ааааааайййййй, оооооооойййй, яяяяяяааааа…» Ему, конечно, не сладко получать целых тридцать розог по уже испоротой заднице. С учетом 30 горячих по ляжкам, общая сумма достигает 100 ударов. Однако такое наказание вполне по силам его организму и соответствует тяжести и возмутительности его проступков. Хуже было бы оставить хоть один проступок ненаказанным или проявить жалость. Суровость, безжалостность и неотвратимость болючей порки – вот ГАРАНТИЯ ИСПРАВЛЕНИЯ и РАСКАЯНИЯ Сергея!!!
Я не читаю ему нотаций, давая парню возможность сосредоточиться на боли, которая раздирает его мягкое место. Пусть полностью, без отвлечения ощутит ее и заречется совершать то, за что его так наказали!.. Вполголоса отсчитываю удары: «17, 18, 19, 20…» Меняю прут и последнюю десятку розог наношу наискосок, перекрещивая попку Сергея по диагонали. По опыту своих наказаний знаю, что такие удары больней ощущаются поверх старых, поскольку розга задевает уже вспухшие рубцы. Кончик прута пару раз попадает по ляжкам, вызывая и более сильный вопль, и резкие дерганья ног. «26, 27, 28, 29…» Тридцатый удар даю с максимальной силой, но не объявляю его вслух, чтобы Сергей не расслаблялся.
— Ну, крикливая, ленивая и трусливая тварь! Подумал о своем поведении? Какой урок ты для себя вынес от сегодняшнего наказания?
Вопросов конечно много для сильно выдранного мальчишки. И все-таки, он должен теперь сосредоточиться и убедить меня в том, что раскаялся во всем и обязательно исправится. Кроме этого, необходимость внятно и подробно ответить заставит успокоиться и прекратить рыдания. В общем, польза от такой тактики есть! Первые слова, которые пытается из себя выдавить Сергей, представляют смесь всхлипов и ойканий… Тогда я грозно переспрашиваю: «Чтоооо?!!!!» Мой тон, сулящий продолжение экзекуции, вынуждает парня прекратить рев, успокоиться и начать отвечать на мои вопросы:
— Обещаю, ооой, исправиться, аааах, не лениться, уууй, не прогуливать, маааамочки, как боооольно, не пить пиво, аааххх, не трусить перед розгой (всхлип)!!!!!!!!..
— А теперь без ойканий и «мамочек», иначе будет больней!!!
Собрав все свои силы, Сережка повторяет свою тираду, добавляя «клянусь», «обещаю», «никогда не буду лениться…» и в таком роде.
— Ладно, а если ты нарушишь свои обещания, как нужно с тобой поступить?
Вот он самый страшный момент: Сергей сам должен вынести себе на будущее приговор – ПОР-КА – и сделать это внятно и покорно!!!! Он это понимает и с ужасом в голосе произносит:
— Если я нарушу свои обещания, меня нужно… (он глубоко вздыхает и почти на одном дыхании выпаливает) выпороть розгами!»
— Как именно выпороть?
Сергей должен усугубить свой приговор, чтобы он стал для него неотвратимым и ужасным возмездием! Снова глубокий вздох… и:
— Выдрать меня как сидорову козу, шкуру мне спустить!..
Только теперь его наказание завершено… Готовность получить справедливую порку за свои провинности, вот главное доказательство РАСКАЯНИЯ и ПОСЛУШАНИЯ Сергея!!!! Это гарантия, что ему долго не захочется нарушить порядок – лениться, прогуливать, отвлекаться от учебы на пиво и девочек! Кроме того, когда он все же совершит проступок, ему уже невозможно будет пытаться избежать Порку! Он это понимает!
— Ладно, теперь можешь встать!
Морщась от нестерпимой боли, всхлипывая и охая, поднимается Сережка со своего «эшафота». Разумеется, ему было бы сейчас желательно подставить свою задницу цвета сваренной свеклы под ледяную струю воды, чтобы она притушила боль и сняла воспаление… Однако, такое облегчение своих страданий он еще не заслужил. Придется постоять на коленях полчаса, целовать все розги, мои руки… и одеть на попу штаны… Одежда для него сейчас также страшна, поскольку будет беспокоить испоротую кожу. Все еще всхлипывая и сдерживая рыдания, он опускается на колени как будто на раскаленную сковородку. Нет, горох я ему не подкладывал, зато кожа на ягодицах пару раз сильно натягивается, вызывая стоны от пронзительной боли!.. По щекам начинают снова течь слезы. Я ощущаю их на своей руке, когда Сережка ее целует, бормоча слова благодарности за мою суровость и справедливость. Розги, уже давно высохшие от взмахиваний и соприкосновения с пылающей попкой парня, вновь намокают от его слезинок. Чтобы предотвратить истерику, я ласково кладу левую руку на голову Сережи, глажу его и говорю:
— Ну, малыш, не надо слезок! Успокойся!
В ответ он упирается головой мне в ногу, бормоча, как ему больно, как он раскаивается и обещает быть хорошим, чтобы не было так больно…
— Ну, молодец, что понимаешь это! Не плачь! Упокойся и постой на коленках, чтобы попка остыла…
Я откладываю розги на кровать, а затем развязываю сережкины руки. В попытках освободить руки от веревки во время порки он сильно их затянул. Приходится приложить усилия… и вот запястья парня свободны. Он пытается потереть свою страдающую попку руками, но я его останавливаю:
— Нельзя! Руки за голову и стой так…
Это необходимо, чтобы он не смог смягчить впечатление от розог. Правда, эти потирания и так не приносят пользы. Но порядок, есть порядок. Полчаса быстро пролетели. Я помогаю Сереге подняться. Он дрожит от напряжения, но это реакция на стояние на коленках.
— Одевайся, малыш! Пойдем к тебе домой, и покажем твоим папе с мамой, как ты наказан.
От стыда перед тем, что его родители все узнают и увидят его испоротую попку, Сережка краснеет, и его лицо теперь только немного светлее задницы. Снова со стонами он надевает на тело штаны, без трусов, туфли, и мы выходим на лестничную клетку. В руках я держу прутья, которыми наказывал Сережу, чтобы отдать их его родителям. При виде розог он вздрагивает, в глазах читается ужас от воспоминаний, как больно они бьют непослушных мальчишек.
— А зачем вы взяли розги?
— Отдам их твоим родителям как доказательство твоего наказания, а ты покажешь им свою попу со следами от этих розог.
— Мне будет очень стыдно!
— Вот и хорошо, такой стыд тебе долго не даст забыть о сегодняшней порке!
Парнишка снова краснеет, уже ярче. Хотя его испытания на этом не заканчиваются: в подъезде нет лифта, и малому придется спуститься на два этажа вниз, ощущая с каждым шагом по лестнице боль на своей попке. Этот путь у него растягивается на 5 минут и сопровождается стонами и новыми слезами. Наконец, мы подошли к двери его квартиры, и я позвонил в дверь. Она открылась почти мгновенно, словно родители Сережки ждали под нею.
— Принимайте своего шалуна!
Красный от стыда он входит домой, постанывая и плача.
— Ну, сынок, получил по заслугам? – встречает его репликой отец.
— Да!.. – пряча от стыда глаза, произносит Сережка и всхлипывает.
— Тогда показывай, как тебя наказали! — это уже реплика его матери.
Обычно считается, что матери жалеют своих детей и защищают их от порки (ну, не про мою маму)… Однако сережкины фортели заставили ее забыть о сочувствии и стать сторонницей суровых экзекуций для отпрыска. Парень спускает штаны до колен и поворачивается к родителям наказанной попкой. Да!.. Видимо даже они не ожидали такого эффекта…
— Сильно кричал во время порки?
— Терпимо… Свое он получил сполна. И сам повторил, что его ожидает за повторение проступков.
— Правда, Сережа?
Заливаясь краской и запинаясь от стыда, парень произносит: «Да!..»
— И что тебе полагается? — это спрашивает его отец, а мать добавляет: — Ну, не мямли, будь мужчиной!
Стараясь не запинаться, Сергей повторяет свой приговор полностью и без напоминаний:
— Если я провинюсь, меня нужно выпороть розгами как сидорову козу, шкуру мне спустить!!!
— Вот, так лучше, — повеселевшим голосом комментирует сережкин папа.
И мама добавляет: — И семь шкур с тебя спустим!!!! Чтобы умным стал, образованным и послушным!
— Ну, иди в комнату и снимай штаны, — добавляет отец.
— Зачем? – в панике спрашивает Сережа.
— Постоишь дома на коленках с голой попой, а мы с мамой на тебя посмотрим, как тебя здорово наказали. Поблагодари за заботу, это же сколько сил надо, чтобы так наказать.
— Спасибо!!!!
— На здоровье, шалун! Храни эти розги на память и не забывай, как больно они секут по попам непослушных и ленивых мальчишек.
— Мы их у него в комнате на стенку прикрепим, чтобы постоянно их видел и не забывал, — добавляет мама Сережи.
— И пока не понадобятся новые!!!.. — с угрозой в голосе намекает его папа.
Сергей вздрагивает от этих намеков, но молча идет в комнату, снимает там штаны совсем и становится на колени. Его родители расплачиваются со мной за порку сына и еще раз благодарят за то, что я «всыпал их лентяю по первое число!» Я прощаюсь с ними и говорю Сергею:
— До свидания, Малыш! До первого твоего проступка…
Сережины папа с мамой улыбаются, а парень вздрагивает и отвечает мне: — До свидания!.. Я буду послушным!!!
«Посмотрим». Только что-то мне говорит, что свидание наше будет скорей, чем хочется наказанному парню. Последнее, что мне видно перед уходом, это отражение в трюмо в передней: Сергей на коленях, голый снизу и с напрягающимся пенисом… До скорого свидания!!!!
I. Трусы в разноцветный горошек
Глухой щелчок вспорол тишину офиса. Кожа о кожу. Лента черного ремня Wrangler о задницу маркетолога Геннадия. Вслед за щелчком – сдавленное «Ай!». Менеджер по продажам Илья, которого более ушлые коллеги вытеснили в первый ряд круга зрителей, поморщился.
После второго удара Геннадий сдержался. Если бы Илья стоял с другой стороны толпы, то наверняка его взору предстали бы сжатые зубы и зажмуренные глаза маркетолога. Но сейчас он видел белую волосатую жопу с двумя красными полосами.
Щелчок! Геннадий дернулся, приспущенные до колен штаны упали на пол. Снимать брюки и трусы — обязательное условие порки. Для женщин поблажек не было – им тоже приходилось задирать юбки и спускать трусики. Одно дело, когда шлепают дородных дам, которых в офисе большинство. И совершенно другое – когда наказанию подвергают аппетитных девушек. В первом случае Илья испытывал легкое отвращение, смешанное с сожалением из-за бессмысленной траты времени. Во втором случае созерцание порки доставляло Илье особенное, запретное, удовольствие. Всякий раз он напускал на себя безразличный вид, но низ живота наливался истомой, в штанах напрягалось. Однажды, когда порцию шлепков получала самая красивая девушке в оупенспейсе — аналитик Лиза, Илья не выдержал и по окончании экзекуции закрылся в туалете, чтобы снять напряжение. Потом неделю не давала покоя мысль, что в кабинке туалета установлена скрытая камера.
Щелчок! Маркетолог резко подался вперед, чуть сдвинув стол, на котором лежал животом и грудью. «Стол для порки». Так про себя называл этот предмет мебели Илья, но вслух не произносил. О порке в офисе вообще не говорили. Но Илья был уверен, что так стол окрестили и другие обитатели офиса.
Щелчок! Пятый и последний. Пять ударов — такое правило. Геннадий помедлил несколько секунд – вдруг еще прилетит – выпрямился. Резко натянул трусы — семейные, в разноцветный — красный, зеленый, желтый и синий — горошек. Взлетели коричневые мятые брюки. Бляшка ремня ударилась о край стола.
— Черт! — вырвалось у маркетолога.
— Ну что же вы, Геннадий Сергеевич? Ругаетесь при женщинах, — сказал экзекутор, генеральный директор Петр Антонович, вставляя Wrangler в шлевки брюк Strellsonи откинув полы пиджака Dolce & Gabbana.
Илья был достаточно близко к генеральному и с начала порки вдыхал аромат одеколона — что-то волнительное и подавляющее.
— Я… я… – замялся Геннадий.
— Думаю, вы просто извинитесь и этого будет достаточно, да? — сказал Петр Антонович с покровительственной улыбкой.
— Да, — еле слышно ответил маркетолог, глядя в пол.
— Тогда скажите: простите, женщины.
— Простите, женщины, — промямлил Геннадий.
— Вот и хорошо, — сказал генеральный, хлопнул в ладоши и добавил: — А теперь за работу!
II. Крыса Елена
На следующий день в офисе намечался праздник. Компания достигла какого-то пика в продажах. Илья как менеджер по продажам, наверное, должен был знать, что это за пик, но не знал. Также он понятия не имел о служебных обязанностях маркетолога Геннадия или аналитика Лизы. Зато Илья отлично представлял, чем занимается секретарь Елена.
Секретарь Елена была крысой. Жирной самовлюбленной крысой. Кажется, секретарша считала, что у нее только две обязанности. Первая – вздыхать о том, как она много работает. Вторая — стучать на сотрудников. Причем, у крысы (Илья также про себя называл ее Мразь) была особая манера доносить до начальства сведения о косяках сотрудников. Она не бежала в кабинет генерального (кто бы эту крысу туда пустил), она просто громко восклицала «Юрочка! Ты опять весь день сидишь в Фэйсбуке! И откуда столько времени? А я что-то так упахиваюсь. Даже дома не до соцсетей – работа» или «Танюш, а ты почему не на совещании? Забыла? Я все свои дела записываю, чтобы ничего не упустить». Часто этого было достаточно.
Сегодня крыса Елена была в замечательном расположении духа. Сегодня она могла стучать напрямую генеральному. Любые события в офисе отмечали по одному сценарию. Около 17.00 какой-то мужик, вроде бы с этажа начальства (лакей, в общем), приносит пять бутылок шампанского и ставит на стол для наказаний. Извлекает из карманов три упаковки с пластиковыми стаканчиками, небрежно бросает рядом с бутылками и уходит. Потом офисные женщины (но не крыса Елена, конечно) распаковывают и расставляют стаканчики, и все сотрудники ждут Петра Антоновича. Как только генеральный появляется в оупенспейсе, коллектив мчится к столу, иногда даже стулья опрокидывают.
В этот раз стул упал только у Ильи, но к столу он подбежал одним из первых. Петр Антонович уже открывал бутылку (а первую бутылку он всегда откупоривал сам): крепко сжал пробку, вертя кулаком туда-сюда, в мертвенном офисном свете поблескивало стекло часов Epos.
Пук! Пробка выскочила, из горлышка бутылки потянул дымок углекислого газа.
Петр Антонович разлил шампанское по пластиковым стаканчикам. Плескал по чуть-чуть — бутылки хватило на тридцать или около того порций. «У нас работают тридцать человеческих порций», — подумалось Илье. Он смотрел на белые, хаотично расставленные на столе стаканчики, а перед мысленным взором возник образ: наполненные водой старые ведра и кастрюли под протекающей крышей.
— Ну, мужчины и женщины, поздравляю! — провозгласил Петр Антонович, поднимая стаканчик. — Пейте.
Генеральный пригубил шампанское, буквально смочил губы. Он всегда так делал, хотя Илья не раз слышал о фееричных пьянках на этаже руководства.
— Все успехи благодаря Вам, Петр Антонович, — затараторила крыса. — Вы не только сами тянете компанию, но и нас заставляете любить работу. Не понимаю, как некоторым может не нравиться наша прекрасная компания.
В груди у Ильи похолодело.
— Кому? — спросил генеральный.
— Например, Илье Георгиевичу, — она вытянула короткий толстый палец, на котором восседал большой фиолетовый камень.
«И как она натянула кольцо на этот обрубок?» — подумал Илья, а секретарша продолжила:
— Вчера в Фэйсбуке назвал нашу работу чертовой. Я вот работу обожаю, поэтому поразилась такому деферамбу.
— Деферамбу? — спросил генеральный.
— Ну да, постулату, — уточнила Елена.
Илья почувствовал, как пальцы сжались в кулаки, и усилием воли разжал их.
Вчера вечером он выпил три банки пива «Клинское», нет, пять, и написал на своей странице в Фэйсбуке: «Достала чертова работа!» Запись провисела секунд двадцать, после чего Илья в панике, которая заполнила вроде бы анестезированную алкоголем душу, удалил ее. Но двадцати секунд хватило.
«Жырная мразь», — подумал Илья. Причем подумал через букву «ы».
— Что ж, — сказал генеральный, — мне пора за работу, а вы празднуйте. Еще четыре бутылки осталось. Все выпейте.
— Обязательно выпьем, а потом трудиться! — заверила Елена, но генеральный уже развернулся и пошел к выходу их офиса.
Илья с трудом повернул голову, но увидел только заднюю часть блестящих туфель TomFord.
— Празднуем! — весело сказал Геннадий, хватая бутылку шампанского.
III. ПИСЬМО
Илья немного постоял с коллегами, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Они тоже не горели желанием смотреть в его сторону (кроме крысы, которая поглядывала на него со снисходительной улыбкой). Потом он пошел на рабочее место. Поднял стул и сел ждать письмо. ПИСЬМО.
Позавчера такое письмо получил Геннадий. И в адресаты маркетолог попал благодаря крысе. Дело в том, что Геннадий любил выпить. Пить в офисе можно было только с санкции генерального и только шампанское. А Геннадий выпил водки: закрылся в кабинке туалета и осушил чекушку. Бутылку выбросил в корзинку, закидав сверху туалетной бумагой.
Вернувшись в оупенспейс, Геннадий сразу столкнулся с секретаршей, которая стояла между двумя столами, перегородив проход и буравя маркетолога маленькими черными глазками. Геннадий задержал дыхание, плотно сомкнул губы и протиснулся к рабочему месту. Но крыса его достала. Спустя примерно час Геннадий сидел за компьютером и смотрел ролик на Ютюбе. На видео мужики на Запорожце пытались вытащить из грязи трактор. Геннадий надел наушники — наверняка персонажи видео матерились. Крыса подкралась к маркетологу. Илья видел это, но предупредить коллегу не мог — Геннадий сидел к нему спиной. Писать в Скайп тоже не вариант — крыса прочитает.
Илья наблюдал, как секретарша медленно склонилась над правым плечом Геннадия. Тот резко повернулся, вскрикнул «Ой!» и сорвал с головы наушники. И вот это «Ой!» выдало Геннадия: со звуком рот исторг пары алкоголя прямо в лицо крысе.
— Геночка! Ну как же так? Пьешь в рабочее время. Столько дел! Я уже еле на ногах стою, а ты, как это у вас, алкоголиков, называется? Расслабляешься! Нехорошо, Геночка, нехорошо!
В тот же вечер Геннадий получил ПИСЬМО. Теперь свое ПИСЬМО ждал Илья. Он периодически обновлял папку «Входящие» на корпоративной почте — новые письма появлялись только, если нажать еле приметную кнопку «Обновить», а если этого не делать, то о новой корреспонденции благополучно не узнаешь. Илья периодически применял этот трюк. Но сегодня вечером он ждал ПИСЬМО. Не важно, прочитает его или нет: на то, что случится завтра, осведомленность менеджера по продажам не повлияет. Но вот если ПИСЬМО не придет, то завтра не случится ничего. Будет день как день, кажется четверг.
Но ПИСЬМО пришло. В 18.57, за три минуты до окончания рабочего дня. ПИСЬМА всегда приходили за одну – пять минут до того, как в офисе начнут выключаться компьютеры.
Илья еще раз обновил «Входящие». ПИСЬМО, разумеется, не исчезло. Он провел сухим языком по шершавым губам. Помедлил несколько секунд и дважды ударил указательным пальцем по левой кнопке мыши. А потом прочитал:
«Илья Георгиевич! Предлагаю вам завтра во второй половине дня принять участие в получении дисциплинарного взыскания в виде порки. Взыскание будет наложено сами знаете, за что и сами знаете, на что.
Генеральный директор ООО «Дегенерейшн» Засулин Петр Антонович».
IV. Согласие
Дома Илья принял душ и голым упал на кровать. Он почти всегда ходил по квартире обнаженным. Одежду надевал только ранней осенью, когда на улице уже холодно, а отопление еще не включили, и когда приходили гости (было пару раз). Но в этот раз нагота ощущалась остро и болезненно. Стало неуютно, и он накинул черный махровый халат.
Побродил по комнате, зашел на кухню. Есть не хотелось, и он ограничился стаканом воды. Потом вернулся в постель, полежал, и тут пришла мысль, что нужно подготовиться.
Илья встал, вытянул из шкафа выдвижной ящик, в котором хранил нижнее белье: в смысле, трусы и носки. Пока никаких извращений. Покопался и извлек серые боксеры с надписью KelvinKleim. Эти трусы Илья купил, чтобы ходить на свидания. По крайней мере, так объяснял покупку себе. Но всякий раз, когда боксеры мелькали серым пятном среди пестрых семейников, перед мысленным взором Ильи всплывало гладко выбритое лицо Петра Антоновича. Модные боксеры он одевал только раз. И, кажется, тогда девушка не поняла, что попала на свидание. Теперь предстоял второй раз.
Уснул Илья за полночь. Перед сном пришла мысль побрить зад. Но, поразмыслив, Илья отбросил идею. Сколько порок он наблюдал, не видел ни одного мужчину с бритой жопой. Зачем выделяться? И, наверняка, волосы на заднице так просто не дадутся. Опять же, изгибы там всякие. Еще порежется. Фильм какой-то был, там лентой с воском волосы выдирали. Больно, наверное…
Утром в офисе коллеги по-прежнему отводили глаза. Только крыса смотрела с сочувственным укором: мол, как же так, Илюшенька?
Около одиннадцати на стол упал лист бумаги.
— Подпиши, Илюша, — сказала Елена.
«СОГЛАСИЕ» — большими буквами по центру. Ниже «Я, такой-то (его фамилия, имя и отчество) даю свое согласие…»
Дальше Илья не читал. Вообще изучать документы, которые дают на подпись, зазорно. Он не читал ни трудовой договор, ни инструкции по пожарной безопасности и охране труда. Читая документ, ты проявляешь неуважение к его составителю. А зачем хамить лишний раз?
Илья взял со стола ручку и оставил подпись там, где только что был указательный обрубок крысы. Секретарша взяла бумагу и покинула оупенспейс, виляя задом.
В голове Ильи билась мысль «Прошу уволить меня по собственному желанию. Прошу уволить меня…» Эта мантра всплывала в мозгу каждый день, особенно когда он видел крысу. Но сегодня мысль почти материализовалась — он открыл блокнот и нацарапал ручкой слово «Прошу».
V. Порка
Время превратилось в огромный и корявый камень, от которого Илья, поглядывая на часы в правом нижнем углу монитора, отколупывал кусочки-минутки. На обед он не ходил: есть не хотелось и вести бессмысленные столовские беседы тоже. Впрочем, перекусить его никто не позвал.
Илья сидел, положив голову на подставленную кисть левой руки, и читал статью о брачных играх белых лебедей, когда громыхнуло:
— Илья Георгиевич, пройдемте!
Илья вскочил, одновременно лихорадочно сворачивая окно браузера.
В проходе между столами возвышался Петр Антонович. Взгляд Ильи приковали обнаженные белые зубы генерального. «А если он меня за яйца укусит?», — мелькнула нелепая мысль.
Петр Антонович повернулся и энергично пошел к столу для порки. Илья сделал шаг, второй. Ноги будто ватные, низ живота налился неприятной тяжестью, в кишках заурчало. Он оперся о стол, постоял, глядя, как коллеги стягиваются к месту позора. Сегодня — его позора. Потом продолжил путь. Мимо шмыгнул Геннадий и чуть ли не побежал к остальным зрителям, чтобы не явиться на экзекуцию вместе с жертвой.
На лобное место Илья добрел, когда Петр Антонович вытащил ремень из шлевок брюк. Черная кожаная полоска, сложенная вдвое, раскачивалась над серо-зеленым ковролином.
— Прошу, — сказал Петр Антонович и указал на стол.
Илья подошел к эшафоту и замер.
— Снимайте штаны, Илья Георгиевич. И трусы, — приказал генеральный.
Илья непослушными пальцами схватился за бляшку ремня, с трудом расстегнул. Пуговица на джинсах далась с еще большим трудом. В стыдливой тишине Илья услышал, как вжикнула молния. Он помедлил секунду и резко опустил джинсы вместе с трусами до колен и сразу упал грудью на стол.
«Надо было джинсы, а потом трусы, чтобы все увидели боксеры», — пробежал в голове очередной тараканчик.
— Начнем! – сказал Петр Антонович и яйца Ильи превратились в кедровые орешки.
Щелк! Ягодицы обожгло. Илья зажмурился и стиснул зубы, пальцы впились в край стола. «Не так уж и больно», — подумал он.
Щелк! «И даже не сильно стыдно», — продолжил он мысль, но пальцы не расслабил.
Шелк! Больше половины пройдено.
Щелк! Илья за каким-то хером поднял веки и встретился взглядом с Лизой. Ее серые влажные глаза смотрели с жалостью. Было в них что-то еще, что-то… Вопрос? Какой? «Зачем?» Илья зажмурился. Задница горела от ударов, а лицо – от стыда.
Щелк! Пятый и последний. Пальцы расслабились, правая рука почти отпустила столешницу.
Щелк! Шестой?! Илья дернулся от неожиданности.
— Ой! – вскрикнул кто-то в толпе.
Щелк! Щелк! Илья переступил с ноги на ногу. Жопа задеревенела, как будто в ягодицы ввели лидокаин. Хотелось ее размять.
Щелк! Илья вдруг осознал, что член стоит колом. И вроде бы подниматься он начал после четвертого удара. Зачем открывал глаза?
Щелк! Илья сбился со счета.
— Пожалуй, хватит, — сказал Петр Петрович. – Теперь, мужчины и женщины, по дисциплинарному взысканию в виде порки, у нас новая норма.
Илья, не разгибаясь, чтобы не выставить на обозрение коллег свой средний размер, опустил руки и натянул штаны. После этого поднялся, застегнул джинсы и ремень, рубашку заправлять не стал.
— За работу, — бросил Петр Петрович, резко развернулся и зашагал к выходу.
Офисная живность расползалась. На Илью по-прежнему никто не смотрел. Только Лиза, направляясь к своему рабочему месту, глянула искоса.
«Как приятно от нее пахнет», — подумал Илья и устремился в туалет – снять напряжение.
Когда он вернулся на место, про порку все будто забыли. А может и правда забыли?
— Пивка вечером выпьем, Илюх? – сказал Геннадий и, зыркнув на секретаршу, добавил: — После работы.
— Давай. Чего бы ни выпить, — ответил Илья и развернул браузер.
Статья про лебедей? Зачем он это читал? Пиликнул телефон. Смска. Илья кликнул на иконку с сообщениями: «Зачисление зарплаты…».
«О, кайф!» — подумал Илья. Потом на глаза попался блокнот. Среди бессмысленных закорючек, черточек и крестиков затерялось слово «Прошу». Илья взял ручку и тщательно заштриховал буквы, превратив слово в черный прямоугольник.