Порка в тюрьме рассказ

Порка в тюрьме Ньюгейт.

Кнут

По словам Скотта, «ни в одной стране мира наказание поркой не применялось так широко и не носило такого изуверского характера, как в царской России». Особым инструментом для порки был любимый русскими истязателями кнут. Он представлял собой плеть с деревянной ручкой, обычно плетеную из нескольких ремней сыромятной кожи. Иногда между ремней вплетали проволоку, а на концах ремней крепили железные кольца или крючки. Варварский садизм истязателей доходил до того, что кнут перед употреблением вымачивали в соленой воде и давали ему замерзнуть».

Наказание кнутом предусматривалось за целый ряд преступлений, и во времена Петра Великого количество ударов составляло 101. Пороли всех без различия пола и возраста, и от наказания кнутом не были избавлены даже дворяне[81]. Придворную даму Елизаветы Петровны, мадам Лопухину, обвиненную в участии в заговоре, раздели по пояс, жестоко высекли кнутом, отрезали язык и отправили на вечное поселение в Сибирь.

До нас дошло одно несомненно достоверное описание порки кнутом, приведенное в «Анекдотах» Рьюбе-на и Шольто Перси (1820–1823). Очевидцем этого события был не кто иной, как Джон Говард великий филантроп и реформатор тюрем:

«Когда филантроп Джон Говард посетил Петербург, ему довелось видеть, как двух преступников — мужчину и женщину высекли кнутом. Из тюрьмы к месту порки их сопровождали 10 солдат и 15 конных гусар, и когда вся процессия прибыла на место, где стоял вкопанный в землю столб, гусары спешились и стали кольцом вокруг него. Забили барабаны, священник прочитал молитву, а собравшиеся вокруг люди сняли шапки. Первой секли женщину. Ее раздели до пояса, привязали руки и ноги к столбу, и экзекуция началась. И палач, и его помощник были крепкими и сильными людьми. Начал помощник; он долго примерялся, а затем нанес несколько ударов по голой спине женщины, каждый из которых оставил на ней глубокие рубцы. Но главный палач, казалось, был не удовлетворен. Он взял кнут и нанес недостающие удары, которые казались гораздо сильнее, чем у его помощника. Женщина получила 25, а мужчина 60 ударов кнутом. «Я пролез между гусарами, — продолжает мистер Говард, — и посчитал количество ударов, которые помощник отмечал мелом на специально приготовленной для этой цели доске. И преступник, и преступница были едва живы, когда избиение закончилось. Женщину мне довелось увидеть несколькими днями позже. Она была еще очень слаба. Мужчину же я больше не видел».

Наказание кнутом отменили в 1845 г.

Ямайкская плеть

Эту плеть использовали исключительно для наказания рабов. Она состояла из ручки длиной в два фута и сужавшегося к концу хвоста длиной 5 ярдов. Рабов так жестоко секли ямайкской плетью, что это дало одному члену Ямайкского законодательного собрания основание заявить:

 Ямайкская плеть.

«Ямайкская плеть — отвратительнейший из всех инструментов пытки, когда ее используют для наказания рабов. Я утверждаю, что 39 ударов этой плетью равноценны 100 ударам «кошкой-девятихвосткой».

В 1826 г. собрание приняло закон о наказании штрафом в 10 фунтов стерлингов тех торговцев рабами, которые карали рабов более чем 10 ударами плети за одну провинность, и тех рабовладельцев, назначавших более 39 ударов за один проступок или преступление.

Шариковая плеть

Шариковая плеть представляла собой бечеву с нанизанными на нее металлическими шариками или пулями и покрытую кожей.

 Шариковая плеть.

Цепная плеть

К длинной деревянной ручке крепятся несколько цепей, состоящих из плоских звеньев с острыми краями. Говорят, что в руке сильного человека такая плеть становилась грозным инструментом наказания, поскольку несколькими ударами он мог снять кожу со спины жертвы.

Тюремная плеть

Эта плеть предназначалась для самозащиты тюремных надзирателей, состоящих в тюрьмах, где содержались самые отпетые преступники. В руке жестокого тюремщика такая плеть могла стать даже орудием смертоубийства. По форме тюремная плеть напоминала средневековую булаву (mace and chain) и состояла из деревянной ручки и цепи с железной гирей на конце.

Скамья для порки

Всегда требовалось каким-то образом привязывать наказуемого перед поркой. Обычно для этой цели использовали столб. Однако этого показалось недостаточно, и были сконструированы особые приспособления, которые полностью лишали жертву подвижности, тем самым усугубляя ужас и беспомощность его положения. Одна такая скамья — родом из Германии и описывается следующим образом: «Это — крепко сделанная деревянная конструкция с ремнями, при помощи которых к скамье крепятся голова, ноги и руки жертвы, лежащей вниз лицом. Палач мог доставить наказуемому страшные мучения, потому что тот был не в состоянии даже корчиться и извиваться.

А вот еще один продукт немецкой изобретательности, прозванный в народе Страшная Элиза (Schlim-me Liesel). У подножия скамьи находятся два крепких железных кольца, в которые помещаются ноги жертвы. Ее руки привязываются к треугольной деревянной раме, которая поднимается к потолку с помощью шкива и веревки до тех пор, пока это возможно. Растянутого таким образом человека секут, и мучения его еще более непереносимы, чем при обычной порке.

До сравнительно недавнего времени порка была повседневным явлением для тюрем и колоний несовершеннолетних Англии; взрослых заключенных секли «кошками», а молодых — березовыми розгами и, как правило, на скамье для порки. В своей книге «Наказание в былые годы» Петтифер дает иллюстрацию такой скамьи.

 Скамья для порки.

Привязывание к телеге

С роспуском монастырей во время правления Генриха VIII английские законники столкнулись со значительной проблемой, когда множество бездомных бродяг заполонили дороги королевства. По закону от 1530 г. всех, кто занимался бродяжничеством, надлежало сечь. В том же году вышел специальный закон о порке, по которому бродяг предписывалось раздевать донага, привязывать к хвосту телеги и, прогоняя через город, подвергать порке, «пока он не изойдет кровью». Немного позже, из соображений сохранения общественной нравственности, закон немного подправили, предписав раздевать жертву только до пояса. В то же время большинство городов и деревень обзавелись по призыву властей постоянными столбами для порки, таким образом основательно подготовившись к нежелательному наплыву бродячего люда. Привязывание к телеге распространялась не только на бродяжничество, но и на другие преступления, причем длина маршрута и, соответственно, количество ударов варьировались в зависимости от тяжести совершенного преступления.

Одним из самых печально знаменитых наказаний такого рода была порка, к которой судья Джеффри (см. Джеффри) приговорил Тита Оутса в 1658 г.

Оутс, английский церковник, успевший к тому времени провести в качестве шпиона несколько лет в иезуитских колледжах Европы, передал поборникам протестантской веры в Англии список преступлений, состоявший из 43 пунктов, которые паписты[82] замышляли совершить против короля.

 Тит Оутс Д. Д.

От административных инноваций результата ждали
все. Для телесного наказания виновного в организации вчерашней
несанкционированной демонстрации всё было готово. Оставалась минута до начала
порки согласно утверждённому протоколу — нагишом, только по ягодицам,
девушкой-исполнителем наказаний, в присутствии приглашённой на экзекуцию
супруги правонарушителя и выносивших вердикт четырёх женщин из состава суда
присяжных для усиления моральных переживаний наказуемым стыда и унижения в
процессе публичной порки. Как председатель суда, подписавшая последней вердикт
о применении телесного наказания к организатору незаконной акции, — я понимала,
что это жестоко и негуманно, но в то же время, в целях предотвращения
очередного выступления оппозиции, — сделать это было необходимо, несмотря на
то, что мне было искренне жаль этого задержанного и его симпатичную жену. У нас
не было никаких сомнений, что перспектива быть публично высеченным девушкой
полностью обнажённым, беспомощно, обречённо и открыто стоя у всех на глазах нагишом
на подиуме с вытянутыми над головой и привязанными к перекладине руками, да ещё
и в присутствии собственной жены, — заставят потенциальных правонарушителей
задуматься о возможных последствиях своего участия в запланированной оппозицией
на ближайшую субботу очередной несанкционированной демонстрации. Аресты и
штрафы ситуацию уже не меняют. К ним привыкли. Остановить нарастающую лавину
истерии и псевдо патриотизма можно было только таким радикальным способом.
Либерализм закончился. Вчера суду присяжных было дано право выносить вердикт о
степени виновности лица и вне зависимости от пола назначать в качестве
наказания публичную порку розгами с определенным количеством ударов. Сегодня
нам предстоит исполнить это впервые в соответствии с изложенными в протоколе
правилами, под контролем судебных приставов.

Могу себе только представить, что чувствовал наш первый наказуемый таким
способом (изображённый на фотографии, сделанной мной к этому рассказу), уже
раздевшись полностью после осмотра врачом и теперь, стоявший напротив меня голышом между двумя девушками из состава суда присяжных,
заслушивая ещё раз, постановление о наказании. Для того чтобы не продлевать
мучительные минуты в ожидании
начала унизительной экзекуции я
старалась зачитывать казённые фразы постановления коротко, пропуская несущественные абзацы,
которые уже прозвучали в зале суда. Когда закончила, спросила, всё ли понятно.
Наказуемый мужчина слегка кивнул головой.
Требовать от него, как положено, произнести вслух утвердительный ответ «да» я
не стала. Покрасневший от стыда и униженный
у всех на глазах, в том числе и на глазах у собственной супруги, он вряд
ли смог бы произнести вслух что-то внятное. От такого стресса горло у него
наверняка пересохло.

Когда его ввели в помещение, только вчера
оборудованное для исполнения телесных наказаний, он держал сомкнутые руки прижатыми к телу чуть ниже живота. Судебный
пристав указал место, где ему необходимо встать для заслушивания ещё раз решения
суда, вынесенное присяжными час назад, теперь непосредственно перед приведением
наказания к исполнению. Эта зажатая поза
только подчёркивала его обречённость, уязвимость и беззащитность перед грядущей
неотвратимостью публичной порки.

Пока я стоя перелистывала страницы толстой папки в поисках
нужной, он и сам это понял и попытался продемонстрировать своё безразличие к
происходящему. Он расцепил руки, сделал два шага вперёд встал между двумя девушками, поставив левую ногу на
край стула, на котором сидела одна из них, а правую руку упер в бок, приготовившись слушать постановление. Всё это
выглядело нелепо, и даже с трёх метров
от него я заметила, как дрожит его тело, а лицо постепенно становится розовым
от стыда. Всё время пока я зачитывала решение суда присяжных, он стоял в этом
положении, стараясь не смотреть на свою жену и вообще в глаза присутствующим в этом помещении с высоким
потолком, под которым его уже ждала толстая рейка, с перекинутой через неё
верёвкой. К тому же он сразу понял, что когда на его руках закрепят кожаные манжеты с
кольцом, продев в это кольцо верёвку,
натянут её, чтобы ноги едва касались подиума, а тело оказалось
фактически в подвешенном
состоянии,- прикрыть свои гениталии он
уже не сможет. Так, что стесняться нас, никакого смысла уже нет, его пенис находится
в спокойном состоянии, хотя, как мне кажется, у мужчин эрекция вполне может наступить абсолютно
спонтанно, даже в такой ситуации, если свои мысли они направят в
соответствующее русло. На одной молоденькой девушке из состава суда, стоявшей
напротив рядом со мной, была очень
короткая юбка, почти полностью
открывающая красивые, загорелые ноги. И вообще она выглядела очень
эффектно. Если бы он сосредоточил свое внимание при зачитывании мной вердикта на ней, а не на пустой стене…., возбуждение могло произойти даже в такой
ситуации. Он уже прекрасно понимал, что его обнажённого будут рассматривать все
присутствующие со всех сторон, стоя вокруг подиума, а жгучий стыд от такого унизительного положения уже до самого конца
заполнит всю его плоть. И останется у
него только одна возможность для действий, — смириться с неизбежностью
телесного наказания и вытерпеть эту
экзекуцию до конца. Поэтому он решил вести себя, так, как будто находится среди
нас полностью одетым.

Изначально, читая утвержденный в высших
юридических инстанциях протокол регламентирующий порядок исполнения телесного
наказания, я не понимала, зачем при этом так унижать мужчину или женщину. Да
виноваты, будут наказаны, но зачем обнажать при этом полностью и пороть в
присутствии моих разнополых коллег… Мне объяснили, что такое наказание это не только сама физическая боль, но и дополнительные факторы моральных страданий.
Эмоции стыда и унижения. Только в
совокупности одновременного воздействия этих факторов наказание будет
эффективным. Пришлось согласиться, наблюдая пока действие только двух из
них. Кроме этого, пороть административных
правонарушителей этим регламентом предписывалось замоченными берёзовыми розгами. Вчера их в большом
количестве привезли в суд на «газели», спилив только верхушки молоденьких
берез, целый лес которых вырос на участке будущей застройки коттеджного
поселка. По неизвестной мне причине, согласование проекта на этот участок
затянулось, по моему, из-за прокладки
каких-то коммуникаций и за четыре с лишним года там уже появилась небольшая берёзовая
роща. Вот оттуда в суд и доставили,
столь необходимый груз для того, чтобы им сечь потенциальных правонарушителей,
первым из которых и стал этот симпатичный мужчина.
….Гибкий, длинный прут, со свистом рассекая
воздух начал безжалостно впиваться в телесную плоть наказуемого. При этом он
каждый раз выгибался вперёд, сжимая ягодицы, его пенис при каждом ударе заметно
вздрагивал, невольно приковывая взгляды женщин. Возможно, у кого-то из
присутствующих это вызывало определённые мысли и воображения, но отвернуться
ему, при всём желании, было некуда, мы стояли вокруг, а он был фактически
подвешен, едва касаясь ногами подиума. Исполнительница из всех своих девичьих
сил наносила удары, стоя сбоку от наказуемого, стараясь, как мне показалось, не
попадать по одному и тому же месту, но уже через пять минут смысла в этом не
было, — обе ягодицы были полностью исполосованы. Свою работу она выполняла
умело, с явным удовольствием, хотя делала это первый раз. Я была уверенна, будь
на месте мужчины молодая женщина она секла бы её с таким же усердием, не жалея
сил. Согласилась выполнить эту миссию только она одна, работая в суде чуть
больше трёх месяцев секретарём, недавно переехав в наш городок из какого-то
ближневосточного региона. Звали её Анзурат. Ей было чуть за 30, и замужем она никогда не была. По той силе, с которой она его порола, и блеску её глаз, я догадывалась, что она,
наверное, так мстит тем мужчинам, с которыми у неё в своё время ничего не получилось, а может
вообще всем в одном лице. Создать семью
ей до сих пор не удалось и неожиданно
представившаяся возможность хоть как то отомстить сильному полу за свои обиды и
желание отыграться хоть на ком нибудь, — теперь многократно усиливали физические страдания этого нарушителя закона.
Иногда
кончик розги, захлёстывал только одну ягодицу и попадал на участок тела между
ними, принося особенно ощутимую боль. Стараясь сдерживать из последних сил
молчание при таком захлестывании, подвергаемый
порке вскрикивал, подгибал ноги, полностью виснув на руках. Анзурат это
заметила и стала периодически специально стараться не сечь одновременно одним
ударом обе ягодицы, а захлестнуть одну или попасть немного ниже, воспользовавшись
моментом, когда ноги от боли будут после сильного сжатия чуть разведены в стороны. Подвешенный мужчина
при этом громко взвывал и сучил ногами. Это истязание прекратила врач, сделав
Анзурат замечание. Кто из судебных приставов считал удары, я не знаю. В слух их количество никто не произносил.

Любопытно, что после вынесения
обвинительного вердикта исполнительница наказания подошла к стоящим в коридоре
супругам, и они разговаривали минут пять. Интересно о чём они могли говорить…
Затем она, чуть дотронувшись до руки дамы, как хорошо знакомая, будто
успокаивая её, ушла, а супруга тут же пригласили в соседнее с залом суда
помещение на медосмотр и подготовку, как это звучало бы на юридическом языке:
«для приведения постановления суда присяжных заседателей к исполнению»,
свидетелями чего мы сейчас все вместе и были.

…Через десять минут нарушитель закона, переживая нестерпимую боль от
хлестанья розгами обнажённого тела , уже извивался, дёргался на перекладине,
виляя бёдрами и издавал короткий стон после каждого удара, но его продолжали
хладнокровно и безжалостно сечь ещё в течении пятнадцати минут. Будучи уже
оголённым, но ещё до того, как его подвесили и начали пороть, он, увидев в
руках одной из заседателей мобильный телефон, попросил не снимать его во время
наказания, или хотя бы спереди и лицо. Проигнорировав просьбу, она сейчас кругами
суетливо ходила вокруг подиума и, не стесняясь, со всех сторон снимала на смартфон весь
процесс этой унизительной порки. Его жена, отказавшись присесть на предложенный
судебным исполнителем стул, молча наблюдала за страданиями мужа во время
экзекуции, стоя примерно в трёх метрах от подиума чуть правее меня. Только
глаза и такой же пунцовый как у мужа цвет лица выдавали её состояние. Самая
молодая заседатель суда, облачённая в короткую юбку, девушка лет двадцати пяти,
для которой суд над организатором несанкционированной акции с вынесением такого
вердикта был вообще первым, по-моему, была в шоке от происходящего, хотя
голосовала за порку. То, что пороть виновного будут голым, она знала и при этом
не отказалась от присутствия на исполнении наказания из чистого любопытства
посмотреть, как будут сечь зрелого вполне симпатичного мужчину при жене
голышом, на глазах у присутствующих коллег по судопроизводству. Как это будет
выглядеть реально, она и представить себе не могла и сейчас, с ужасом
наблюдала, как вращается на перекладине от судорожных дёрганий и ударов розги
обнажённое тело наказуемого, а его ягодицы всё больше и больше покрываются
ярко-красными рубцами.

Елена Femina

P.S.
Демонстрация в субботу не состоялась…

Глава XXI

Наказания розгами в тюрьмах

Тейлор говорит:

Я думал, что тюрьма была школой добродетели,

Домом для занятий и для размышлений,

Местом для духовного воспитания и исправления!

Тем не менее Смоллет не разделяет подобного взгляда в своем труде, где он описывает бридевельскую тюрьму. Выведенная автором в очерке женщина говорит, что из всех учреждений и мест мира эту тюрьму ближе всего можно сравнить с адом. Окруженные происшествиями, в которых злоба и неистовство, чувство страха, безбожие, вздохи, проклятия и божба играли самую главную роль, содержащиеся в этой тюрьме получали для разрешения невозможные по трудности задачи, при неправильном решении которых неминуемо награждались розгой или плетью. Экзекуции далеко не редко заканчивались обморочным состоянием, причем лучшим средством для приведения в чувство служила та же плеть. Очевидно, начальство руководствовалось пословицей: «Чем ушибся, тем и лечись». Пока же лишенная сознания жертва находилась в беспомощном состоянии, товарищи ее по заключению занимались тем, что похищали платье и белье обнаженного для порки арестанта. Несчастная женщина эта, по словам упомянутого выше автора, делала неоднократные попытки выйти из своего отчаянного положения путем самоубийства, но, вовремя останавливаемая, наказывалась за дерзкий помысел тридцатью ударами плетью…

Бридевель близ Лондона, ставший нарицательным именем для всех английских домов заключения, представляет собою, собственно говоря, дворец. Король Эдуард VI отдал его в наймы правительству для обращения в тюрьму, в которую можно было бы заключать профессиональных нищих, порочных учеников и вообще замеченных в неблагопристойном поведении людей. Периодические телесные наказания практиковались в Бридевеле по отношению к тем преступлениям, которые были совершены вне стен этой тюрьмы, но если арестанты, по мнению приставленных к ним надзирателей, небрежно исполняли возложенные на них обязанности (принудительное теребление конопли, главным образом), то могли подвергаться властью тех же надсмотрщиков экзекуции палками или — в лучшем случае — плетью. Порочного поведения женщины, шатавшиеся с известной целью по улицам, либо такие, которые находились в компании и близких отношениях с ворами и разбойниками, затем мошенники обоего пола заключались по определению магистрата на более или менее продолжительное время в Бридевель. В дни заседаний заключенные в сопровождении палача являлись в назначенную для разбирательств камеру. После того как обвинение было доказано, произносился приговор, обычное содержание которого состояло в том, что виновный в присутствии всей магистратуры должен был тут же подвергнуться телесному наказанию. Немедленно же палач набрасывался на виновного или виновную и обнажал спину своей жертвы. Приводил в исполнение приговор самый молодой из палачей и занимался истязанием до тех пор, пока председательствующему не заблагорассудилось остановить его, для чего практиковался особый способ: старший в магистратуре, он же председатель, стучал молотком по столу. Если экзекуции подвергалась женщина, то во время порки должен был беспрерывно раздаваться громкий возглас: «О, милый сэр Роберт, постучите! Пожалуйста, дорогой сэр Роберт, стукните молотком!» Крик этот подхватывался находившейся вблизи тюрьмы публикой из простонародья, чем имелось в виду пристыдить всех содержавшихся в Бридевеле женщин. После окончания порки сторожа уводили арестантов в тюрьму, где заставляли заниматься тереблением конопли.

Дефо в своем труде «Жизнь капитана Жака» приводит подробное и точное описание нравов Бридевельской тюрьмы. Он говорит об одном человеке, который еще в годы своей юности занимался похищением детей и транспортированием их в Америку. Однажды полиции удалось накрыть всю шайку и заключить арестованных в Ньюгэт. Вот что говорит Дефо устами героя своего повествования.

«Какую ужасную кару понесли другие разбойники, — мне неизвестно, но, в виду того, что в то время капитан не вышел еще из юношеского возраста, его приговорили к троекратному телесному наказанию в Бридевеле, причем милорд Майор объяснил ему, что столь незначительный приговор объясняется лишь состраданием к нему, как к несовершеннолетнему; собственно же говоря, ему следует беречься виселицы, и беречься зорко, ибо уж очень у него «висельное лицо»! Когда я узнал, что капитан находится в Бридевеле, я, естественно, отправился навестить его. Я попал в тюрьму как раз в тот день, когда Жак должен был в первый раз подвергнуться телесному наказанию. Должен признаться, что всыпали они ему тогда основательно! До приведения экзекуции в исполнение президент Бридевеля — насколько мне не изменила память, его звали сэром Виллиамом Тернером — обратился к приговоренному с проповедью, в которой, между прочим, выразился, что, мол, такой молодой, а, к сожалению, заслуживает быть повешенным, что ему следует обратить на свое поведение серьезное внимание, что воровать детей дело гнусное и т. д., и т. п. Во все времена «пастырского» послания сэра Виллиама Тернера, особа с голубым орденом, иначе говоря — палач — безжалостно стегал плетью моего несчастного Жака, не смея приостановить порку до тех пор, пока не раздастся стук молоточка господина президента. Бедняга капитан подпрыгивал на месте, исполнял какой-то дикий танец и ревел, словно сумасшедший. Я же до смерти испугался всего этого, хотя и не стоял очень близко к месту экзекуции, чтобы наблюдать все детали ее, но зато позднее видел спину Жака, сплошь исполосованную плетью, а местами даже искровавленную. О, Боже! что это была за спина! Хуже же всего для бедняги было то, что предстояло еще два раза пережить подобную пытку. Должен, чтобы быть вполне беспристрастным, добавить, что все три порки были произведены настолько основательно, что надолго отбили охоту у капитана похищать детей и торговать ими».

В исправительных домах заключенных очень часто подвергали наказанию не только розгами, но и палками, причем — странно! — последние применялись при более легких преступлениях, розгами же наказывали тяжких преступников, чаще всего тех, кто обнаруживал попытки к побегам. К сожалению, в нашем распоряжении не имеется никаких статистических данных, и поэтому мы не можем выводить какие бы то ни было заключения о том, насколько публичные и частные, так сказать, наказания служили мерами пресечения для последующего совершения преступлений. Мы можем констатировать только один факт, относящийся к некоему молодому человеку. Юноша этот как-то подвергся наказанию плетью, а затем добился в жизни до степеней известных. Речь идет в данном случае о Джемсе Макрее, имя которого попало в печать вследствие того, что он подвергся публичному телесному наказанию плетью, произведенному во время позорного шествия по улицам города Аюра. За какое именно преступление понес Джемс Макрей столь тяжелую кару — неизвестно; мы знаем только, что это был живой мальчик в полном смысле слова, попадался вечно в каких-нибудь шалостях, и весьма возможно, что попался в руки палача за кражу яблок или за какой-либо другой подобный проступок. Несчастный до того тяготился понесенным им наказанием, что, терзаемый муками стыда, исчез из Шотландии и возвратился на родину только спустя очень продолжительный промежуток времени. И вернулся он в звании губернатора Мадраса! Вне пределов своего отечества он вступил в ряды армии в звании простого солдата, затем, благодаря изумительным подвигам храбрости, был произведен в офицеры и приехал в Шотландию только тогда, когда в упомянутом выше звании обладал довольно внушительным состоянием.

В этот период на континенте Европа повсюду применялись телесные наказания, особенно же страдали мужчины и женщины, заключенные в тюрьмах Германии и Италии. Сравнительно недавно розга выведена из употребления в немецких местах заключения; в прежнее же время каждому прибывающему в тюрьму и покидающему ее стены пришлось испытывать на своей коже всю прелесть разнузданности экзекуторов при выполнении ими своих обязанностей. Во многих тюрьмах существовало, кроме того, правило знакомить всех посетителей тюрьмы, как, например, родственников заключенных и просто любопытных визитеров с розгами, плетьми и другими инструментами порки.

Еще в 1807 году в рабочий дом Амстердама были отданы десять молодых девушек, принадлежавших к самым лучшим фамилиям города, за то, что вели далеко не строгий образ жизни. В виде унижения за отклонение от обязанностей приличных барышень их заставляли носить особое платье и время от времени подвергали телесному наказанию. Замеченные в злоупотреблении спиртными напитками женщины заключались в работные дома на срок от одного года со всеми последствиями режима этих учреждений, применявшихся в качестве исправительных мер.

До самого недавнего времени в римских тюрьмах был в употреблении особый инструмент для наказаний, который по своим свойствам и качествам был достоин средневековых. Назывался инструмент этот cavaletto; [6] он состоял из большого куска мрамора, пред которым приговоренный к наказанию должен был стать на колени и затем лечь на него всей областью своего живота. Затем несчастного привязывали за руки и ноги к вбитым в землю кольцам и таким образом лишали его возможности пошевельнуться. Вслед за сим ему обнажали спину и били по ней кожаным ремнем. Наименьшее количество ударов было двадцать пять, за более тяжкие проступки всыпали гораздо больше.

И в наши дни применение плети является в Венгрии санкционированным законом наказанием. В прежние времена венгерский помещик считал своей обязанностью отсчитывать каждому из своих крестьян по двадцати пяти ударов, причем народ полагал это особым благоволением со стороны своего господина и усердно заботился о том, чтобы во время экзекуции не издать ни одного стона или крика. Ничто в глазах молодой девушки не окружало парня таким ореолом мужества и неотразимости, как геройское поведение во время восприятия двадцати пяти ударов. В настоящее время телесное наказание в Венгрии применяется исключительно по суду, причем в каждой тюрьме обязательно имеется специальная экзекуционная скамейка. Последняя представляет собою простой низкий стол, к которому подвергающийся наказанию плотно привязывается; затем гайдук вооружается длинной розгой из орешника и наносит ею своей жертве определенное количество ударов, соблюдая последовательно известную паузу. При этом опытным палачом считается тот, кто обладает особой способностью наносить удары так, чтобы жертва чувствовала максимум или минимум болевых ощущений. Прежде чем допустить такого экзекутора к исполнению наказания на людях, его заставляют упражняться в течение продолжительного времени на туго набитом мешке.

Много старых венгерских замков превращены в тюрьмы, ворота которых обыкновенно украшены плетьми, розгами и другими орудиями истязаний и пытки.

тридцать розог, а сорок.
Дело в том, что тюремное начальство, ввиду особенно хорошего поведения
Елены во все время заключения, ходатайствовало перед высшим начальством об
освобождении ее от обязательного перед выходом из тюрьмы наказания розгами в
количестве пятидесяти ударов самое меньшее.
Высшее начальство отказало в освобождении совсем от наказания, а
разрешило наказать ее сорока розгами, т. е. уменьшило наказание на десять
ударов.
Елена покорно идет к скамейке и сама ложится на нее, только слезы
льются градом по щекам.
Вот она привязана и обнажена, как и в первый раз, на глазах гогочущей и
толкающейся, чтобы лучше видеть экзекуцию, толпы.
Палач стоит уже с поднятыми розгами и ждет от начальника тюрьмы только
разрешения начать сечь ее.
Наконец раздается свист розог в воздухе, и ее начинают пороть.
Нестерпимая боль заставляет забыть всякий стыд, и Елена кричит,
вертится под розгами и невольно принимает бесстыдные положения на глазах
сотен зрителей.
Она должна испить чашу до дна. Но это уже конец ее мучениям. После
наказания ее отводят в одиночную камеру, где ей объявляют, что завтра она
будет выпущена из тюрьмы.
Теперь она соединится со своим женихом и в счастливой любви забудет всю
горечь прошлого.
Книга Рейнгарта представляет одно из редких сочинений, основанных на
«человеческих документах». В ней нет глупых, сочиненных сцен, не
возбуждающих никакого волнения в читателе.
Вот почти все, что можно сказать относительно телесного наказания в
германских тюрьмах.
В наши дни, как известно, полиция очень любит задерживаемых ею лиц
подвергать побоям. Это практикуется более или менее часто почти во всех
странах. Так, в Москве в одном из полицейских участков высекли, если не
ошибаюсь, помощника присяжного поверенного. В Петербурге в одном полицейском
участке наказали розгами пятнадцатилетнюю девушку-проститутку. Наказать ее
розгами разрешил пристав, двое городовых растянули ее на скамейке и держали,
пока ее порола собственная мать. Но мы знаем об этих фактах только потому,
что они дошли до суда. Тысячи, если только не десятки тысяч, остаются
неоглашенными. Правда, в других странах не порют, а просто колотят… Хотя
для женщин довольно часто везде делается исключение и их не подвергают
побоям, как мужчин, а поднимают юбки и шлепают руками довольно
чувствительно, в редких случаях обнажают, и шлепки заменяются розгами,
плеткой или другим каким-нибудь попавшимся под руку орудием наказания… Это
менее опасно.
В первом томе я говорил о наказании розгами школьников и школьниц в
польских провинциях Пруссии. Думаю, что газеты немного преувеличили в
политических целях суровость подобных наказаний польских детей. В Германии
во всех школах секут мальчиков и девочек розгами за более или менее важные
проступки. Это наказание считается излюбленным для поддержания школьной
дисциплины.
Бесспорно одно — что телесные наказания имеют несравненно больше
защитников в англосаксонских и некоторых славянских странах, чем в
латинских.
Можно ли из этого сделать вывод, что последние в своих нравах более
цивилизованы?
Я этого не думаю… Кто хорошо знает кодекс целомудрия, для того не
тайна, что одно и то же наказание, унизительное для французского ребенка,
является самым естественным наказанием для английского, немецкого или
русского ребенка.
Не следует видеть нарушения целомудрия в известном слове или известной
части нашего тела, произвольно объявленным позорным. Впечатление, вызываемое
видом тех или других частей тела, совершенно так же, как отвращение к мясу
тех или других животных, является плодом воспитания целого ряда поколений,
так сказать, атавизма, который не всегда отличается строгой логичностью.
Интересующихся этим вопросом я отсылаю к превосходному сочинению
французского профессора Ш. Летурно «Нравственность. Развитие ее с древнейших
времен и до наших дней».
Французский писатель Фернанд Шаффиньоль в недавно выпущенной им книге,
на основании документов, открытых им в государственных архивах, записок
современников и семейных архивов, утверждает, что Екатерина Медичи не
брезговала собственноручно иногда наказывать розгами неугодивших ей фрейлин
или даже горничных, как наказывают совсем маленьких девочек. Он собрал массу
анекдотов, которые служат лучшим доказательством, до чего была
распространена в то время при дворе флагелляция. Так, например, честь сидеть
на табуретке у ног императрицы была сопряжена со многими тяжелыми
обязанностями, благодаря которым «счастливица» частенько навлекала на себя
громы суровой королевы-флагеллянтши.
Если иногда страдала хорошенькая головка провинившейся фрейлины, по
лицу которой раздавалась звонкая королевская плюха, то несравненно чаще
страдала часть тела противоположная, столь удобная для прогулок розог и
плетки… От такой чести не были избавлены самые аристократические особьы.
Шаффиньоль утверждает с документами в руках, что подобные наказания
производились королевой без соблюдения всякого уважения к чувству
стыдливости наказываемой фрейлины или служанки… Она смотрела на них, как
на своих собачонок. За малейший пустяк фрейлину раздевали и секли розгами.*
Была особая женская прислуга, которая обучалась уменью наказывать
розгами или плеткой… Их выбирали из числа здоровых и сильных. В таких
случаях наказываемой приходилось переносить не только сильную боль, но еще
чувствительное унижение от того, что ее наказывает розгами или плеткой
прислуга, которая по тогдашним понятиям особенно мало уважалась.
Я уже говорил в предшествующих томах об этой королеве, а потому прошу
читателя великодушно меня простить, если я повторю что-нибудь уже сказанное.
Екатерина нередко, если были две виноватые, которых она решила наказать
розгами, приказывала им наказывать по очереди одна другую.
Она, по ее собственным словам в письме к одной своей приятельнице,
находила забавным видеть озлобленную физиономию той, которой первой
приходилось раздеваться и ложиться на скамейку под розги в ожидании, когда
она сама, после наказания ее розгами, в свою очередь будет пороть свою
мучительницу…
Бывали иногда случаи, что дама секла слабо свою приятельницу, думая
этим задобрить и в свою очередь быть легко ею высеченной, но королева за
этим строго следила и почти уничтожила подобные штуки тем, что немедленно,
если замечала подобное, приказывала позвать прислугу, которой и поручала
выпороть обеих, но уже так, что они едва могли сами встать со скамейки. А
потому одной угрозы позвать прислугу было достаточно впоследствии для того,
чтобы дама порола вполне добросовестно, нарочно старалась бить не только
сильно, но и по самым чувствительным местам, зная, что через несколько минут
ее теперешняя жертва постарается отмстить ей за все это…
Редкая дама могла гордиться, что она избегла подобного унизительного
наказания.
По словам Шаффиньоля, одна молоденькая фрейлина в день своего венчания
позволила себе зло подшутить над туалетом и цветом лица королевы,
благословлявшей жениха. Королева узнала об этом, велела позвать ее в
отдельные комнаты дворца, где в присутствии ее молодого мужа новобранную
разложили на скамейке и дали сто розог. Секла ее особая женщина… От стыда
фрейлина уехала в свое имение. Она вернулась ко двору через несколько лет, и
то по особому приказу королевы, пожелавшей ее иметь под своим началом. И
таких дам была масса.
Знаменитый современный русский писатель Максим Горький, как мы видели
выше, описывает подробно наказание плеткой девушек в публичном доме. Тот же
писатель в некоторых своих рассказах дает нам сведения об орудиях телесных
наказаний. Это розги из березовых прутьев, кнут, плетки, холщовые мешочки,
набитые песком; последние имеют то преимущество, что, причиняя боль, в то же
время не повреждают кожи наказываемых.
В деревнях девушек секут по обнаженному крупу… Один из наших
писателей именно этим специальным массажем объясняет чрезвычайно сильное
развитие крупа у русских куртизанок.
В его произведениях можно найти указание на тот странный
психологический факт, что русские крестьянки находят подобное обращение
вполне естественным, обыкновенно не сопротивляются и не питают никакой злобы
к своим палачам за учиненную над ними жестокую порку…
Человек так уже сотворен, что ко всему привыкает и, по словам другого
известного писателя, Достоевского, эта способность привыкать ко всему
является одной из главных особенностей, отличающей человека от других
животных.
До Горького о телесном наказании мужчин в тюрьмах говорил Достоевский.
Он указывал на ужас, который вызывает подобное наказание у провинившихся.
В своем бесподобном произведении «Записки из Мертвого Дома» он изучает
различные типы каторжников. Один из них рассказывает свою историю, и тут мы
наталкиваемся, как на нечто самое обычное, на существование в деревнях
телесного наказания женщин с исправительною целью.
В своей семье русская крестьянская девушка довольно часто наказывается
розгами, веревками, вожжами и т. п., независимо от ее возраста.
В подтверждение этого мы приведем выдержки из произведения Достоевского
«Записки из Мертвого Дома», которое будем цитировать дословно.
Каторжник рассказывает про свое обручение и женитьбу. Чтобы жениться на
молоденькой и хорошенькой девушке из богатой семьи, красавице Акульке, он
придумал такую уловку. При содействии нескольких бездельников из его банды
он вымазал ворота избы, где жила девушка, дегтем, что по местным понятиям
является выражением презрения к девушкам, живущим в доме, поведение которых
не отличается нравственностью. Но я уступлю слово самому Достоевскому или,
вернее, мужу Акульки:
— Вот мы Акульке ворота и вымазали. Так уж драли ее, драли за это
дома-то …Марья Степановна кричит: «Со света сживу!» Бывало, соседи на всю
улицу слышат, как Акулька ревмя-ревет: секут с утра до ночи…
В то время и я раз повстречал Акульку, с ведрами шла, да и кричу:
— Здравствуйте, Акулина Кудимовна! салфет вашей милости, чисто ходишь,
где берешь, дай подписку с кем живешь! — да только и сказал, а она как
посмотрела на меня, такие у нее большие глаза-то были, а сама похудела как
щепка. Как посмотрела на меня, мать-то думала, что она смеется со мною, и
кричит в подворотню: «Что ты зубы-то моешь, бесстыдница!», так в тот же день
отец ее опять драть.
Бывало целый битый час дерет. «Засеку, — говорит, — потому она мне
теперь не дочь».
Я не стану приводить всех мест, где идет речь о телесном наказании.
Можно сказать, что нет почти ни одного произведения русского писателя,
в котором не была бы посвящена одна или несколько страниц описанию сцен
телесного наказания.
Обыкновенно, как мужчин, так и женщин, подвергаемых телесному
наказанию, растягивают на длинной, узкой деревянной скамье, обнажают спину,
круп и ляжки; затем, в то время как один держит за ноги, другой — за плечи,
третий порет розгами или чем попало…
В семьях часто просто хватают провинившуюся и, обнажив, наказывают без
помощи скамьи, иногда без помощи посторонних. Нередко привязывают
наказываемых на скамью или к столбам или стойлам лошадей и затем секут.
Вообще, тут существует масса вариаций.
Невольно является вопрос, не вызывают ли русские крестьянки своим
предосудительным поведением необходимости подвергать их телесному наказанию?
В низших классах, как я уже заметил выше, телесное наказание не
является наказанием унизительным. Еще не особенно давно, если не ошибаюсь,
плетка составляла необходимую принадлежность приданого новобрачной, не
только крестьянки, но даже купеческой девушки.
Чрезвычайно суровый и полный произвола режим вызывает, конечно,
протесты. Борьба классов в России в полном разгаре. Репрессии идут с обеих
сторон. На бомбы и револьверы отвечают виселицами, порками, ссылками и
заключением в тюрьмы.
В России не редкость встретить изящную девушку, с тонкими
аристократическими ручками, созданными для держания дорогого веера,
вооруженную револьвером большого калибра и стреляющую в представителя
власти.
Еще чаще, говорят, можно видеть девушку-революционерку растянутой на
скамье в каком-нибудь полицейском участке, нескромно обнаженной и
наказываемой розгами… Подобные сцены особенно были часты во время недавних
погромов в городах, которые отведены для житья евреям…
Не знаю, насколько верно, но рассказывают, что одна молодая еврейская
девушка редкой красоты, чтобы иметь возможность слушать курсы в университете
города, где евреям не дозволено жить, записалась в проститутки, которым
дозволено жить повсюду вне черты еврейской оседлости. Раз ее вечером
задержали и привели в участок. С проституткой не думали особенно
церемониться и решили высечь ее розгами. Тогда она открыла, что она не
проститутка и что она воспользовалась этим званием для другой цели…
Посылают за полицейским врачом, который подвергает девушку
освидетельствованию и находит, что она девственница… Тем не менее ее
все-таки растянули на скамье, привязали и дали сорок розог… Если даже все
это верно, то, по-моему, подобные увлечения при усмирении народных волнений
в стране, не особенно цивилизованной и где не все воспитаны в чувстве
законности, не представляют чего-нибудь особенно выдающегося…
Казачья нагайка является пугалом у нас на Западе. Нагайка, которую
казак держит постоянно в руке и которая иногда гуляет по спине какой-нибудь
нежной барышни, вызывая у нее стоны от боли, пускается казаком с
единственною целью причинить возможно сильную боль… Казак мало понимает
разные тонкости в страстях и, по мнению почти всех русских писателей, не
является флагеллянтом в полном значении этого слова. Он не заботится, чтобы
жертва была в том или другом положении, обнажена или нет, он не оказывает
предпочтения той или другой части ее тела и не старается бить
предпочтительно по крупу женщины. Повторяем: он бьет, чтобы заставить
почувствовать боль, но не стыд. Наказание женщин в известной постановке, на
скамье, розгами и т. д. является уже плодом фантазии более интеллигентных
лиц… В таких случаях экзекутор или тот, по приказанию кого производится
экзекуция, в большей или меньшей степени заражен садизмом. Что раскладывали
на скамьях и пороли по обнаженному телу розгами или нагайками студентов или
студенток, это вполне возможно, но сомнительно, чтобы инициаторами таких
церемониальных экзекуций были казаки. Они являлись простыми исполнителями
чужих велений… Ведь если не лицемерить, то нужно сознаться, что мало
найдется мужчин, которые, имея приказ свыше наказать розгами молоденькую
девушку, пожертвовали бы своей карьерой и отказались от исполнения подобного
поручения, приведение которого заключает массу прелестей… Тем более, что
подобное наказание женщин в нравах страны… Ведь всего каких-нибудь пять
лет назад Императорским указом отменены телесные наказания, да и то для
каторжников, в военных тюрьмах и для ссыльно-поселенцев розги сохранены…
Но вековые обычаи нельзя искоренить в такой короткий срок. Крестьянин знает,
что его отца, деда, прадеда пороли розгами, а потому нельзя сразу изменить
его психологию и требовать, чтобы он находил в этом наказании что-то
позорное. Администраторы, начальники разных карательных экспедиций, отрядов
или просто усмирители народных волнении еще долго будут пользоваться
розгами, так как они воспитаны в том убеждении, что это самое волшебное
средство для подчинения неповинующихся. Правда, в города начинают проникать
идеи нашего «гнилого Запада», но в деревнях крестьяне еще долго не будут
видеть ничего позорного в наказании розгами.
В Болгарии во времена Стамбулова высшая власть закрывала глаза на то,
что полицейские участки превратились, подобно тюрьмам, в застенки, где день
и ночь истязали заключенных. Напротив, Стамбулов даже поощрял усердие своих
агентов. Представители власти не стеснялись подвергать заключенных самым
ужасным пыткам под предлогом наказания их или с целью добиться от них
сознания или выдачи соучастников. Пока истязания производились в тюрьмах и
полицейских участках, до Запада только изредка доходили жалобы истязуемых.
Но после его смерти и восстановления в стране сравнительной законности, все
ужасы тогдашнего бурного времени, все жестокости слепых, варварских
репрессий всплыли перед изумленными глазами цивилизованного мира.
Среди многочисленных случаев истязания, сообщенных очевидцами, в
добросовестности которых мы не имеем права сомневаться, я остановлюсь только
на таких, которые не выходят за рамки моего труда. Теперь вполне
установлено, что множество женщин и девушек, принадлежавших к семьям
политических противников Стамбулова, подверглось жестокому наказанию
розгами, в то время как их мужья, отцы и братья только в редких случаях
наказывались розгами, которые для них считались слишком слабым орудием
истязания. Их били главным образом плетьми или мешочками, наполненными
песком и т. п.
В казармах, полицейских участках, даже на дворах некоторых частных
домов расход на розги был колоссальный.
Гордые молодые женщины и девушки были подвергнуты этому жестокому и
смешному наказанию. Много невинных было наказано розгами в виде
предупреждения заботливой властью.
Все арестованные по простому капризу пристава наказывались до потери
сознания розгами или мешочками с песком. Общественное положение, конечно,
имело значение, хотя были случаи наказания розгами дам из высших слоев
общества. Я приведу один из таких случаев, который попал на столбцы
берлинских газет со всеми подробностями. Может быть, потому, что дама — жена
когда-то очень влиятельного чиновника, а полицейский чин оказался галантным
человеком. Я почти целиком воспользуюсь изложением корреспондента берлинской
газеты.
Уроженец Тырнова из небогатой купеческой семьи, Р. довольно хорошо
учился в Софийском университете. Родители прочили его в профессора, и,
вероятно, он достиг бы этого звания, так как он любил заниматься, но он имел
несчастье потерять родителей и остаться совсем без средств, когда ему было
двадцать лет.
Сперва он думал бороться и пробовал содержать себя уроками,
репетированием, живя в конурке и частенько голодая. Но потом у него не
хватило энергии бороться со всеми этими лишениями. После двух лет борьбы он
бросил университет, горя желанием насладиться жизнью, и принял предложение
старого друга их семьи, предложившего ему поступить в канцелярию министра
полиции.
Он поступил на службу полиции против своего желания. Но со временем он
привык к своему положению, на которое вначале смотрел, как на падение. Решив
воспользоваться обыкновенными наслаждениями в жизни, так как высшие цели
были ему недоступны, он стал усердно работать. Он обладал талантом по части
сыска, благодаря чему быстро прошел низшие должности. Открытие заговора на
жизнь одного из министров Стамбулова обратило на него благосклонное внимание
министра полиции, и он был назначен на очень завидный пост главного
инспектора департамента полиции в Софии.
Вежливый, хорошо воспитанный, с приятной внешностью, он был радушно
принят в лучшем обществе и посещал некоторые гостиные. Правда, про него
ходило много анекдотов, в которых ему приписывались странные вкусы и
совершенно особенная жестокость. Между прочим, рассказывали, что после
ареста заговорщиков он собственноручно сек арестованных женщин до тех пор,
пока не получал ценных сведений. Говорили также, что он питает особенное
пристрастие к женскому крупу.
Это был человек сладострастный и подобно всем сладострастникам, которых
обстоятельства заставили сдерживать свои страсти в юношеские годы, он был
теперь немного маньяком. Субъект, который в годы, когда потребность в
женщине является необходимостью, лишен возможности удовлетворить свой
половой аппетит, рискует стать онанистом или, что еще хуже, сладострастником
в мечтах. Привычка мечтать о женщине, не имея возможности обладать ею,
отогнать на время эти мечты, мало-помалу приводит к тому, что такой субъект
находит полное удовлетворение при виде слишком приподнятой юбки, при
сделанном женщиной каком-нибудь соблазнительном движении, при виде той или
другой части женского тела, даже прикрытой материей.
Если позже судьба поблагоприятствует такому субъекту, он сильно рискует
остаться все-таки маньяком. Тело женщины, которым ему не пришлось обладать в
молодости, о котором он имеет далеко не полное представление, не соблазняет
его как таковое; только часть этого тела способна его возбудить. Он
становится, как говорит профессор Крафт-Эбинг, фетишистом.
Этот фетишизм распространяется не только на известные части женского
тела, но даже на некоторые принадлежности женского туалета.
В сентябре 1909 года в Берлине был арестован на месте преступления один
мужчина средних лет, пытавшийся у совсем юной девушки отрезать косу.
Оказалось, что он человек состоятельный и режет косы не для продажи, а
потому только, что вид отрезанной косы с головки молоденькой и хорошенькой
девушки вызывает у него сладострастное возбуждение, появляется напряжение
члена и эякуляция… Он уже раз отсидел за подобный поступок два месяца в
тюрьме. На суде врач-эксперт нашел у него все признаки вырождения, тем не
менее суд приговорил его к четырем месяцам тюремного заключения. Подобным
субъектам, по-моему, место не в тюрьме, а в больнице.
Подобный фетишизм я наблюдал неоднократно и у старых дев. Причина его
одна и та же. Так, одна 34-летняя девушка из Москвы возбуждалась страшно при
виде затылка мужчины, который ей нравился по наружности… Если ей это
удавалось сделать, то у нее появлялось сильное сладострастное возбуждение, и
на половом органе она замечала мокроту. Она мне призналась, что раз, во
время путешествия в экипаже с мужчиной, которому она симпатизировала, ей
было, конечно, приятно, когда он ее обнимал, целовал и трогал, но высшее
наслаждение и сладострастную спазму она имела, когда понюхала и поцеловала
его затылок. Та же девушка влюбилась в крупье в Интерлакене. Она страшно
увлеклась игрой в лошадки… Но не забывала и своей платонической любви к
крупье, который, конечно, заметил ее влюбленные взгляды, но познакомиться,
если я не ошибаюсь, им не удалось. Тем не менее, раз, когда она стояла сзади
своего крупье и ухитрилась понюхать его затылок, у нее опять явилась
сладострастная спазма, и она почувствовала опять мокроту на половом органе.
Ему она послала какой-то подарок. Все это сильно напоминает обожание
учителей в женских институтах.
По моему мнению, это все тот же фетишизм, явившийся от невольного
полового воздержания и невозможности для девушки удовлетворить половую
потребность нормальным путем.
Есть мужчины, увлекающиеся женскими ботинками, но изящными, известной
формы и даже иногда — определенного цвета.
Другой возбуждается при виде женщины, удовлетворяющей естественную
потребность, но опять же в известной обстановке…
Таких аберраций бесчисленное множество. Они разнообразны до
бесконечности. Так как в наших цивилизованных странах мало мужчин, которые
при наступлении половой зрелости могли бы вполне удовлетворить свой половой
аппетит, то можно смело сказать, что каждый из них отдавал предпочтение той
или другой второстепенной подробности.
Р. имел грустную молодость.
Судьба дала ему возможность познать сладость обладания женщиной в
сравнительно очень поздние годы. Долгие годы ему приходилось сдерживать свою
похоть. И если что заставило поступить его на службу в полиции, то именно
убеждение, что стремление к научной карьере не даст ему возможности еще
долго удовлетворить свою половую потребность.
По части сладострастия у него сохранилось единственное воспоминание,
что в молодости оно у него возбуждалось при виде довольно частых сцен
флагелляции.
Родители его имели на юге России большое имение с несколькими сотнями
душ крепостных. Будучи ребенком, он почти ежедневно присутствовал при
наказании розгами провинившихся дворовых девушек и другой челяди. По его
словам корреспонденту берлинской газеты, вид обнаженного женского крупа,
подпрыгивающего под влиянием боли, с тех пор глубоко врезался в его память.
Позднее он наблюдал те же самые сцены над мальчиками, когда давал уроки
или репетировал. Он довольно часто нападал на родителей, которые за леность
или плохой балл в школе безжалостно при нем же пороли детей розгами. В
полиции он тоже присутствовал неоднократно при сценах истязания уже взрослых
женщин. Малопомалу, он стал при виде наказания розгами женщины испытывать
величайшее наслаждение.
Когда ему в первый раз удалось обладать женщиной, то он испытал полное
разочарование. Подобно многим флагеллянтам, он решил, что сечь женщину
доставляет больше сладострастного наслаждения, чем обладать ею нормальным
путем. Может быть, к этому еще присоединилось немного желания отмстить за
долгие годы воздержания. Он исполнял закон природы, но только после

(три рассказа)

ИСТОРИЯ РОЗГИ

Я долго не знала, кем и где работает мой отец. Мама учила меня всем отвечать: «Папа — военный». Несколько раз, когда я была совсем крохой, я видела, как случайные прохожие благодарили его на улицах, а некоторые даже кланялись ему в пояс. На мой вопрос, кто эти люди, он отвечал мрачно: «Мои воспитанники». Я не понимала, что это значит, но не расспрашивала — боялась его разозлить, предпочитала наблюдать. Подобострастно вел себя и наш сосед со второго этажа — Юрка-мошенник, как за глаза называли его родители. Я была уверена, что отец — очень важный человек.
Как-то пахан показывал мне патроны и орал — никогда, мол, не кидай их в костер. Сын его сослуживца погиб так, и он вернулся с похорон мальчика потрясенный и пьяный. Я запомнила это потому, что тогда первый раз ощутила тревогу отца за мою жизнь. И позволила себе предположить, что он меня любит.
Во дворе нам с братом гулять было запрещено. Мама боялась, что нас похитят папины недоброжелатели. К детским садам она была настроена негативно и пугала историями про вечно сопливых детей с корью и ветрянкой. Поэтому, будучи дошколятами, мы общались только друг с другом, а присматривала за нами бабушка.

В советские времена мамина мама была секретарем комсомольской организации и безжалостно расстреливала из ТТ бандеровцев. Когда в роддоме ей принесли девочку вместо желанного сына, бабушка возмутилась и отказалась от ребенка. «Я ждала сына. Бабы мне не нужны. Уносите это! Себе ее забирайте!» — шумела она. Только долгие уговоры медсестер заставили ее взять на руки малышку. Эти же добрые женщины терпеливо убеждали, что «девочка маме помощница, а сын — отрезанный ломоть». Из роддома бабушку провожали овациями.
«Поэтому мне всегда так одиноко! — жаловалась мать. — Я вот тебя не бросаю, а моя мама меня бросала! Дедушка на работу — а за ней уже парень на мотоцикле приехал…» — и я представляла себе, как маленькая мама бежит за мотоциклом под звонкий хохот любовников, и падает в пыль, и разбивает коленки, и зовет бабушку, но та уже далеко. «Теперь у меня повышенная тревожность и страх потери близких!» — печально ставила себе диагноз мама.
Каждый вечер перед сном бабушка доставала небольшую фотографию Сталина и целовала ее, вздыхая: «Отец родной! На кого ж ты нас покинул?..». Несмотря на атеистические воззрения, отмечала все церковные праздники — ей просто нравились любые праздники.
Один раз я попросила бабушку нарисовать картинку. После всех ее стараний на листе бумаги появилась странная харя с кружочками вместо носа и ноздрей — более жуткого рисунка я не видела до сих пор. «Говорила, не умею!» — сокрушалась бабушка. Петь бабушка тоже не умела, а выпить любила, и так мы узнали песни вроде «Пионеры — Богу маловеры».

Она же рассказала мне стишок, который считала очень забавным. Я запомнила его на всю жизнь:

Мать моя прачка,
Отец капитан,
Сестра моя — Розочка,
А я — шарлатан.
Мать я зарезал,
Отца я убил,
Сестру мою Розочку
В море утопил.
Сяду я на лодочку,
Гряну по воде.
Там моя сестричка
Плавает на дне.

Мы ее не любили и побаивались. Когда она нежданно появилась на пороге нашей квартиры, был январь, и довольно морозный. «Ох, дочечька, хватит, нажилась одна! Буду вот внуков нянчить, одной мне тяжело… Дом закрыла и приехала!» Но бабушка лукавила — она была вполне себе крепкой и суровой пожилой женщиной. Осмотревшись в наших двух тесных комнатенках, она решила, что «твой совсем рассобачился, а ты, дура безропотная, все терпишь и детей его еще растишь!». Мама с радостью и облегчением ей поверила, кивала, плакала. Для папаши начались трудные времена.
Помню, он сидит на кухне вечером, свесив голову, и чистит картошку на газетку, расстеленную на полу. А я нашла на пианино пыльную шоколадку, есть мне не хочется, поэтому я несу ее в кулаке к мусорному пакету. Фигура отца вызывает у меня чувство сострадания, я меняю курс, подхожу к нему и открываю ладонь: «Может, ты будешь?» Он ласково говорит: «Кушай сама, доча!» Но я не хочу, поэтому выкидываю шоколадку. Это вызывает у пахана вспышку ярости, он бросается ко мне и трясет за плечи: «Маленькая сучка, ненавижу вас, ненавижу!». Обидеть я его не хотела, а утешить не вышло.
Когда оскорбления, которыми осыпали друг друга бабушка с отцом, заканчивались, начинались бои без правил. Мать кидалась с воем между ними:
— Я вас заклинаю, прекратите!
— Старая ведьма! — плевался пахан.
— Выблядок! — не оставалась в долгу теща.
Я пряталась в комнате и читала, закрывая уши. У меня был свой мир — с благородными и смелыми мужчинами, красивыми дамами, шпагами и драмами. Я мечтала, чтобы пришел Атос и забрал меня к себе в замок — я бы сделала его счастливым, он бы снова поверил женщинам и обязательно бросил пить.

Наши с братом домашние забавы как правило заканчивались печально. Дорожка в травму на Мытнинской была нам знакома до слез.
Один раз мы закрыли бабушку на кухне, чтобы спокойно поесть орехов — нам запрещали самостоятельно их раскалывать. Молоток остался на кухне вместе с бабушкой, поэтому мы достали со шкафа портфель, в котором пахан хранил подаренные ему зэками выкидухи — запрещенные самопальные ножи, которые открывались нажатием на незаметную кнопочку или умелым взмахом кисти. Пока бабушка билась в дверь, проклиная нас и нашего папашу, мы кололи орешки ножом. У меня соскочила рука, острый длинный нож внезапно сорвался с шершавой поверхности и пронзил брату щеку. «Передай маме, я прощаю тебя! Я любил вас!» — бормотал он, падая и заливая мальчишеской кровью деревянный пол. Пришлось открыть бабушке дверь. Она намазала Колину щеку детским кремом и уложила его спать. Хорошо, мама пришла с работы и отвезла его в травму.
В другой раз мы закрыли бабушку уже в туалете (снаружи на двери была массивная щеколда) и, достав папин портфель, метали выкидухи в пол. Братик промазал: попал себе в ступню. Я отперла бабушку, и тем же самым кремом она намазала мальчику ногу, после чего уложила Колю спать. Вернувшись с работы, мама отвезла его в травму.
В третий раз мы, закрыв бабушку на кухне, плясали на столе. Неловкий мой братец упал и разбил голову. Я открыла кухню, и снова в ход пошел крем, и снова мама повезла Колю в травму.
Как-то мы закрыли бабушку в туалете и съели все яблочное пюре, которое нашли. Потом мы ее выпустили, но вместо благодарности она кинулась на брата. Тот дал деру. Тогда бабушка схватила железный совок на длинной ручке и ударила непослушного мальца по голове. Угол грязного совка вошел в детский череп довольно глубоко. Тут уж мы с бабушкой поняли, что детский крем не поможет, и позвонили маме на работу. Врачи на Мытнинской спасли ребенка, пахан чуть не убил бабушку, но в целом все обошлось.

Когда мы всей семьей ездили на юг, наши игры становились веселее и разнообразнее. Я была Индианой Джонсом, а брат — индейцем. Когда я его поймала и привязала капроновыми голубыми лентами из кос к сливе, мелкий стал выпендриваться и наотрез отказался выдавать военные тайны. Я предупредила, что его ждут пытки, и он пообещал их выдержать, но уже после первой затушенной о нежную детскую кожу спички подлец заорал: «Мама! Мама!», чем навлек на меня немалые неприятности.
Мы с братом заводили будильник на четыре утра, чтобы поиграть как следует, пока все спят. Игра называлась «Людовик XIV». Я наряжала братца в мамины чулки, огромное сомбреро и бабушкины кружева. Он был мой король. Себе я оставила роль верного слуги. Потом брату надоело, и я придумала играть в прятки.
Чтобы игра была веселее, мы прятали мелкого от мамы, а та должна была его искать. Когда во дворе не осталось укромных мест, мне пришла в голову гениальная мысль — спрятать братика в бак с водой. Солнце уже взошло, но было еще прохладно. Брат разделся и залез в холодную воду. Я разбудила маму, вернулась к баку и закрыла его крышкой, сев сверху для надежности. Мелкий немедленно начал палить контору ударами головы в крышку. Ударив ногой по баку, я громко запела веселую песню. Сонная матушка не торопясь осматривала кусты — удары башкой раздавались все реже. «Ну, где же мой сыночка?» — уже с раздражением вопросила мама. Я торжественно подняла крышку бака: «Да вот же он!»
Маленького утопленника откачали. В назидание мама принесла мне из библиотеки толстую книгу и сказала: «Будешь себя плохо вести — с тобой будет то же самое!» На обложке красовалось ужасающее название: «История розги».
Это было самое захватывающее чтиво в моей небольшой жизни. Продираясь сквозь дореволюционную орфографию, я узнала, что некий титулованный злодей велел слугам похитить мать и дочь. Их раздели, привязали к деревянным коням, так чтобы задницы красавиц были выше голов, и подвергли порке. Главный герой добивался, чтобы мать велела дочери отдаться ему, и порол то мать на глазах дочери, то наоборот. Чтобы розги били больнее, китовый ус, из которого они были сделаны, вымачивали в уксусе. До этого я была уверена, что из уса делали только корсеты. Захватывающих моментов в книге было много. Например, какая-то героиня прилюдно курила влагалищем.
Конечно, в шесть лет я не могла понимать всего, о чем шла речь, но многое интуитивно чувствовала. Эта удивительная книга, настоящее пособие по БДСМ, стала любимой, поэтому я предложила брату стать моим рабом на год. Мы подписали договор, но пришла мама и в буквальном смысле разорвала его.
Тогда я предложила пороть кукол. Мы с братом складывали их штабелями, оголяли им пластмассовый зад и били ремнем. Я придумала сказочную страну с насильником и злодеем маркизом О Де Ко Лонезом, который похищал выдуманных мною барышень и драл их, как сидоровых коз. Но он не был таким жестоким, как герой из «Истории розги».
Видимо, тогда мама и заподозрила, что книжица попалась непростая. Запретив мне учить брата гадостям, она унесла, унесла ее! Я умоляла вернуть книгу, выкупить из библиотеки, но почему-то книга все время была на руках.
Бабушка умерла не сразу. Сначала к нам в гости пришла мамина коллега и принесла торт. Поскольку гости к нам заглядывали очень редко, мы оживились, и я даже повернула стул спинкой к секретеру, как во время обеда, чтобы посмотреть на писательницу тетю Олю и поесть сладкого. Мы светски болтали, я пыталась острить и сыпала цитатами, мамаша подливала чаек и была мегамилой, как вдруг ба брякнула:
— Оля, а что ты такая черная вся? Как цыганка! Ты что, цыганка?
Повисла неловкая пауза, Ольга смутилась. В этот момент я отчетливо поняла, что ненавижу бабушку, и посмотрела ей прямо в серенькие маленькие глазки. Мне аж задурнело — такой сильной была эта эмоциональная вспышка. Я отвернулась к секретеру и склонилась над своими тетрадками. Оля почти сразу распрощалась и ушла. Мама упрекнула бабушку, но та отмахнулась и уткнулась в газету. Отец был на работе, как всегда на работе.
На следующий день, в субботу, когда мама поставила перед бабушкой тарелку с борщом, та попробовала взять ложку и вдруг сказала непривычно жалобно и как-то по-детски:
— Доченька! У меня что-то с рукой! Посмотри!
Я подумала, она опять паясничает и отвернулась к столу и дивану бабушки, чтобы посмотреть, в чем дело. Ба бессмысленно смотрела на мамашу и пыталась сжать правую руку в кулак или подвигать ею, но пальцы не слушались.
Она пролежала парализованной почти два года и скончалась первого января. Я читала в другой комнате на диване родителей и слышала, что они обсуждают, как проверить дышит ли бабушка, когда вбежал перепуганный младший брат и закричал: «Дай зеркало!». Я оторвала маленькое зеркальце из какого-то маминого набора, приклеенное пластилином к шкафу, и протянула ему. Я уже знала, что она мертва, но они хотели убедиться. Взглянув на часы в тамагочи, я записала на полях книги, которую читала, карандашом: «20:15, 1 января 1995 года. Моя бабушка умерла», и закрыла ее до завтра. Кажется, это был «Капитан Фракасс».
Через несколько минут мама зашла, рыдая, в комнату и завопила: «Твоя бабушка умерла, доченька, иди, попрощайся с ней!»
Папа в это время весело сообщал милиции и в морг, что теща впервые сделала ему новогодний подарок.
Я не хотела целовать бабушку, это было бессмысленно — она была «пустая», неживая, а лоб ее был ледяным, но мамаша все же меня заставила. Братца просить было не надо. После этого я повалилась на свою кровать и рыдала много часов подряд. Мама умилялась, как я любила бабушку, обнимала меня и рыдала со мной, умоляя успокоиться. От этого я плакала еще больше, потому что знала, что в моем случае это слезы радости и облегчения, а все это очень плохо. Мне было страшно стыдно, и я винила себя в ее кончине.
Отец на следующий день после бабушкиной смерти принес домой музыкальный центр и врубил на полную DDT. Так я впервые услышала песню «Актриса Весна».
Когда в мае в Петербурге наступила настоящая весна, он ушел из семьи. А братец увлекся волшебными мирами Толкиена.

ТЕТКА

Это невысокая толстая смешливая тетенька с короткими темными волосами и хитрыми глазами. Лицо в шрамах — ревнивый сожитель изрезал ее ножом. Каждый раз, когда сокамерницы сочувствовали ей, Тетка злилась, защищала милого и объясняла эти шрамы своим неправильным поведением.
Зубов у Наташки почти не было. Она объясняла, что делать минет так намного удобнее. «Люблю пососать, а что? — искренне удивлялась она. — Самое милое дело — за щекой погонять… Эх, щас бы…» – и продолжала фантазировать вслух.
В изоляторе к ней прибились две молодые воровки-наркоманки. «Каштанку» Чехова они никогда не читали. Просто придумали, что у них семья, в которой Ира и Олеся — братья, а Наташка – тетка. Звали ее пить чиф, а Наташка шутливо ворчала: «Достали меня уже эти племяннички…». Прозвище намертво к ней приклеилось.
Первые полгода заключения Наташка была безответной и скромной. Старшая камеры изводила ее просто от безделья. Курить разрешала только на верхнем шконаре у форточки, несмотря на то, что Наташка попала в тюрьму из больницы с распоротым животом: ее жертва, перед тем как отправиться в лучший мир, успела-таки пырнуть Тетку ножом. Наташка кое-как лазила наверх, а потом размазывала редкие слезы по лицу. Аккомпанементом ее рыданиям были вопли старшей по камере: «Бросай курить! Сидеть тебе еще долго, а здоровье ты давно пропила!».
Иногда же старшая, напротив, проникалась к Тетке симпатией и ставила в пример другим заключенным: «Посмотрите на Наташку! Шваль, алкашка конченая, а совесть-то у нее есть!». От столь сомнительных комплиментов та терялась и краснела, как девчонка, хотя ей было тридцать пять лет.
Наташке никто не носил передачи. Ее ребенок жил у родственников, и она не интересовалась его судьбой.
В жизни Тетки это был уже второй арест. В прошлый раз, «тем сроком», ее очередной сожитель совершил убийство. Следователи пытались им вменить «группу лиц по предварительному сговору» — чем больше преступников, тем лучше карьера, понятное дело. Почти год Наташка провела в следственном изоляторе, даже набила пять точек на руке (что означает «один в четырех стенах»), но ее все же отпустили из зала суда с оправдательным приговором. Сожитель Наташки взял вину на себя и заявил в суде, что запугал женщину, чтобы та не сообщила о преступлении.
Видимо, Наташке нравился адреналин, потому что связывалась она только с плохими парнями. Точнее, с редкими ублюдками.
С еще одним ее другом приключилась такая история: сидели они дома вдвоем, выпивали и беседовали. Пили много, громко играла музыка. Потом почему-то приехала милиция и стала ломать двери. Наташкин ебарь взял большой нож, вышел из квартиры на лестничную площадку и убил двух милиционеров. Арестовало его прибывшее подкрепление.
Через пару дней звонит Наташе ее отец и спрашивает:
— Как дела, доча?
— Хорошо! — отвечает Наташка.
— А твой как?
— Нормально.
— Работает?
— Да.
— А кем он работает, кстати?
Наташа задумалась. Пауза затягивалась, и она произнесла первое слово, которое почему-то пришло ей в голову:
— Фрезеровщиком.
Папа помолчал в трубку и заметил:
— Да, видели мы с мамой по телевизору, как он ментов фрезерует…
Убийство, в котором Тетка оказалась замешана на этот раз, было еще одним проявлением бессмысленной человеческой жестокости. 
Наташку и ее нового хахаля с уголовным прошлым пригласила в гости подруга. Они выпили, поссорились, и началась потасовка. Подруга ударила Наташку ножом в живот. Озверев от боли, Наташка повалила ее на пол. Потом они с любовником задушили «мразь» простынкой и отнесли на кровать. Там она лежала и хрипела еще некоторое время. Наташка, рассудив, что не очухается — и ладно, выпила с другом еще много, много водки. Потом они посмотрели футбол и легли спать рядом с жертвой. Наутро, обнаружив, что «мразь» уже холодная, убрали за собой все улики, вымыли пол от крови и покинули квартиру по-английски.
Взяли их глупо. Хоть Тетка и просила любимого держать все в секрете, видимо, друг не смог удержать в себе эту тайну — в тот же вечер, выпив, он похвастался какому-то собутыльнику, как ловко они с Наташкой разделались с «мразью». На следующий же день их арестовали.
Здесь стоит отдать должное смекалке оперативников. Определив, что парочка в запое, добрые милиционеры поехали с ними в магазин, купили им водки и начали пить с ними в «козелке». Наташка с другом наперебой рассказывали подробности преступления, они вместе смеялись, а оперативники им даже сочувствовали (вот влипли-то ребята!). И все им было интересно, даже просили показать: как душили-то? И куклу приперли в отдел, не поленились. И фотографировали Наташку на память с куклой… И вроде бы даже какие-то бумаги они подписали добрым операм перед тем, как отрубиться.
Протрезвев, Наташка пришла в ужас. Она изменила первоначальные показания и брала вину на себя, потому что у подельника уже было 15 лет «отсижено». На всех допросах Тетка говорила, что сама убила подругу, пока друг ходил за сигаретами. Женщина твердо решила спасти любимого. На суде они поменялись нательными крестиками. Наташка гордилась своим решением. 

Но и следователь не дремал. Как-то он пришел к ней в тюрьму, протянул чистый лист и попросил расписаться. Наташка была изумлена такой наглостью и отказалась. Тогда следак заявил, что рана была получена ею уже после драки с покойной подругой. Наташка выпучила глаза. 
— Так меня же арестовали почти сразу, — говорит. — Что ж меня, мусорилы ваши в отделе порезали?
Следователь плюнул и ушел.

Свою потерпевшую Наташка проклинала каждый день и часами доказывала, что освободила землю от еще одной «мрази». Ложась спать, она приговаривала: «А эта сука сейчас в земле сырой… Воскресни она сейчас, у-у-у! Я бы ее еще раз удавила! Той же простынкой! А потом еще раз!». 
Бесконечные одинаковые дни сливались в месяцы, месяцы — в годы. Тетка наглела с каждым днем. Обстановка в камере менялась. Смотрящую, которая издевалась над ней, забрали в хозотряд, и теперь Наташка сама унижала заключенных. Оказалось, что она люто ненавидит тех сокамерниц, от кого не отказались родные, всех, кому приносят передачи. Целыми днями Тетка резалась в «дурака» самодельными картами с подружкой и мрачно язвила. Ее перестала радовать даже передача «Такси».
В уголовном деле Наташки появлялись все новые подробности. Например, соседки «мрази» по коммуналке утверждали, что видели погибшую несколько раз на кухне уже после совершения преступления, и она была жива-здорова. Вот чудеса-то!
Мать же погибшей на одном из судебных заседаний выразила благодарность Наташке, что та ее избавила от пьяницы-дочки. Это очень разозлило прокурора.
Несмотря на всю эту неразбериху, Наташку осудили на десять лет, а ее подельника — на двенадцать. Любимый после приговора критически оглядел Тетку и сказал: «Ну, хоть бухать не будешь. Может, протянешь…»

КРЫСА ОЧКАСТАЯ

Лампы гаснут, но ночник остается. В углу без звука работает телевизор. Скребутся мыши. На освещенный телевизором проход между двумя шконками выбегает маленькая крыса. «Наша крыска пришла!» — чуть слышно говорит старшая и кормит ее сыром.
Слышны только шепот и вздохи, не спится. Клопы кусают. Все думают о доме. О родных и близких. Вспоминаю о них и я.
Мама уделяла мне все свободное время и рассказывала сказки. Часто они начинались со слов: «Если бы я не вышла замуж за твоего отца…»
В юности у нее было очень много поклонников, более достойных, чем пахан. Я жалела его и заступалась, но она мне всегда аргументированно доказывала свою правоту.
— Ну подумай сама! — говорила мне она. — Один капитан был. Мама его меня сразу полюбила. Второй — журналист, Коля. Образованный, умница, как историю знал! Как мне с ним было интересно! Я стремилась подтянуться к нему, достичь его уровня. А отец твой — баран! Пердит за столом, как фашист! Придет и спать рухнет — ни в музей с ним не сходишь, ни в театр…
Долгими зимними вечерами она рассказывала мне про сказочную атмосферу закулисья, про то, как хорошо было быть режиссером, а не со скотом тупым жизнь просирать и за детьми его говно выносить.
На папкину невнимательность я никогда не обижалась — прекрасно понимала, что ценность представляю незначительную, не о чем со мной говорить, и не выпить со мной пока. Тем более дома скандалы. Настроение у человека неважное. Поэтому я как можно больше читала и молчала.
Но образ Николая запал мне в душу. Я решила стать журналистом. Мама призналась, что хотела назвать меня Никой. Только из-за ревности отца к маминому прошлому мне дали нелюбимое имя. Я придумала себе псевдоним — Ника Тымшан, и писала его на бумаге разными почерками, мечтая, как и мать, о другой жизни — интересной, такой, в которой меня любили бы. Но случилось страшное — пахан нашел у меня в секретере такую бумажку. Я не успела ему объяснить, что люблю его, а этого Колю совсем не знаю, что я просто играю.
— Это что?! — спросил он и сразу же заорал: — И ты, сука! И ты! Крыса очкастая!
И тогда я первый раз в жизни взбунтовалась, совершила дикий для меня поступок. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что потом еще долго не смогу читать, смотреть телевизор и опять ничего не буду видеть с этой ебаной классной доски, что ввергаю своих родителей в дополнительные расходы, я сорвала очки, бросила их на пол и наступила на них ногой, глядя пахану в глаза. Потом убежала в другую комнату, упала ничком на диван и закрылась одеялом с головой.
— Крыса очкастая, крыса очкастая! — говорила я себе со слезами. — Никто тебя никогда не полюбит! Предательница! Сука!
Я слышала из комнаты мамин голос. Она просила пахана пойти извиниться передо мной.
— А то опять в школу не пойдет! — стращала она его.
— Да пошла она на хуй! — отбивался пахан. — Кто она такая, чтобы я перед ней извинялся?
— Ну, сходи! — давила та.
Через некоторое время пахан зашел в комнату, сказал тихо и серьезно:
— Прости меня, пожалуйста.
Я видела, что он искренен, но все равно ответила:
— Нет. Никогда.
И заорала:
— Потому что я крыса очкастая!

_________________________________________

Об авторе: МАРИЯ ПАНКЕВИЧ

Родилась и живет в Санкт-Петербурге. Училась во французской гимназии, философском лицее, оканчивает Санкт-Петербургский государственный университет (факультет журналистики). В издательстве «Лимбус-пресс» готовится к изданию дебютная книга автора «Гормон радости».

Фото Сергея Семкина

        В этот пионерлагерь родители отправили работать меня почти силой. В институт я не поступила, трудилась в школе простой лаборанткой и ходила два раза в неделю на подготовительные курсы. В мае планировала уже увольняться, чтобы немножко отдохнув, основательно начать готовится ко второй попытки поступления, но директор очень просил поработать первую смену в пионерлагере вожатой. Я, естественно, отказалась, но этот лагерь был от предприятия, на котором работали мои родители и звонок директора отцу лишил меня всяких перспектив на отдых перед экзаменами. Как он мне объяснил, это очень важно, по причине родственных связей директора школы, в которой я работала с одним из преподавателей ВУЗа, в который я готовилась поступить со второй попытки. Этот намёк «просквозил», как выразился папа, в телефонном разговоре с директором. Сыграло свою роль, конечно, ещё и то, что пионерлагерь был от предприятия, на котором работали мои родители. В общем, уговорили и я согласилась.
Тогда уже появились и набирали популярность портативные кассетные магнитофоны. Мне купили такой на совершеннолетие, по-моему, он назывался «электроника», но могу ошибаться, слишком давно это было. Магнитофон решила взять с собой, чтобы не скучать вечерами после общего отбоя. Я была несколько раз в этом лагере, будучи пионеркой и помнила, как там было скучно. У вожатых, конечно, совсем другая жизнь была. Нами они почти не занимались. Очень надеялась, что ничего не изменилось, будет возможность и для отдыха. Набрала с собой кассет целую кучу. Очень любила итальянцев. Потерять девственность до замужества в то время считалось аморальным, но мне уже после 17-и лет хотелось больше того, что я получала от своего одноклассника, который мне был не очень то и симпатичен. Его застенчивые поцелуи немного волновали и даже возбуждали, но он для меня был «ребёнком». Робким и неопытным. Подсознательно хотелось настоящей любви, но при этом оставаться невинной. Терять девственность до замужества я не собиралась. Вот такими дурами мы были в конце 70-х. Мы и обнажёнными друг друга никогда не видели. Повода не было. Только летом на пляже он мог посмотреть на меня в купальнике. У меня уже в школе сформировалась красивая фигура. Мой «бой-френд», как его назвала бы я сейчас, обнимал меня робко и застенчиво у реки, пользуясь возможностью потрогать и прижаться к моему телу, и я при этом моментально ощущала, как вжимается в меня его мгновенно набухший орган. Затем он, стесняясь этой реакции, падал на песок животом и долго лежал, как бы загорая. «Разряжался» скорей всего дома в одиночестве после традиционного провожания меня до подъезда. Вот такие у нас были пуританские нравы. Меня больше интересовали взрослые парни старше меня лет на пять. Некоторые книги с эротическим содержанием волновали. Почитаю на ночь «Гений» Драйзера и уснуть потом не могу. В художественных галереях некоторые картины известных живописцев немножко возбуждали.
Эта поездка в пионерлагерь стала своеобразным катализатором для быстрого формирования не совсем обычной направленности в получении сексуальных удовольствий при общении с противоположным полом, да и развитие моё пошло не по стандартным для большинства девушек рельсам. До работы в лагере, я мечтала о чистой бескорыстной любви, верности, преданности, заботе и внимании к себе со стороны сильной половины человечества. Хотела любить и быть любимой, но при этом каким-то образом, в то время ещё не совсем осознанно мне хотелось чувствовать своё превосходство над парнями, или как выразились бы сейчас – доминировать. Этого слова не было в обиходе, но еще девочкой я считала всех мальчиков менее развитыми умственно, какими-то примитивными и несовершенными созданиями с которыми надо себя вести, только с позиции силы, несмотря на то, что большинство из них даже в начальных классах физически были сильней меня. Думала, что из всех своих одноклассников, надо выбрать наиболее развитую «особь», которая будет оказывать мне знаки внимания, а я, снисходительно их, принимая, буду в качестве благодарности за это дарить в ограниченных рамках немножко себя, такую гордую, красивую и недоступную.
После событий в лагере я стала видеть в парнях вообще только средство получения удовольствия исключительно для себя. Именно того, что хочу я и тогда, когда мне этого захочется. Мне уже исполнилось 18 лет, и я отчетливо стала видеть в них только потенциальных имитаторов своей псевдо силы и мужских качеств. Мне уже не хотелось больше смотреть их актерскую игру в исключительность и совершенство, как бы они не пытались это проявить, заявляя мне своим неестественным поведением и примитивными рассказами, а скорей сказками, о своем биосоциуме. Я увидела, как мгновенно всё это рассыпается на глазах, если ситуация, в которую они попадают, не дает им больше возможности играть и имитировать присутствие супер качеств. Какими жалкими и ничтожными они тогда становятся. И возникает тогда желание усилить все факторы, вызывающие это перевоплощение, и наслаждаться состоянием, в котором уже ты, а не он занимает лидирующую позиция и уже от меня будет зависеть, то о чем он пока только догадывается, со страхом ждет и одновременно не верит, что это сейчас произойдет. Речь идет о той редкой в наше время ситуации, когда мужчина попадает в полную зависимость от женщины, и она решает, в какой степени он будет сейчас страдать у всех на глазах. Мгновенно исчезает вся его спесь, «мужество» и «храбрость», каким жалким, дрожащим, испуганным и ничтожным он становится при этом, неловко пытаясь закрыть всё, что не должно быть у всех на виду, но это у него никак не получается.
Речь пойдет о законном применении публичного телесного наказания.Разумеется, в этой ситуации и женщина потеряет всю свою привлекательность, и станет сама с собой, совсем не сдерживая все свои эмоции, которые и до этого были с ней, но не было повода для их проявления в полную силу у всех на виду. Просто, как слабый пол, женщина всегда считалась в определенной степени зависимой от мужчин, что нельзя сказать о противоположном поле, для которых это неприемлемо априори. Вот поэтому у них эти метаморфозы перевоплощения у всех на глазах перед наказанием и во время его исполнения производят такой неожиданный эффект, который лично меня, как оказалось, очень даже возбуждают.
Сильное воздействие на меня в лагере произвело ещё то, что, наказуемого до этих страшных для него событий я знала, часто общалась с ним, за это короткое время успела даже влюбиться. Юридические телесные наказания у нас официально запрещены, и остались лишь в некоторых странах, но в этом лагере я стала свидетелем самосуда с последующим наказанием розгами этого молодого, симпатичного парня за воровство. Мне как-то попались философские рассуждения одной феминистки по поводу мужчин. Она писала, что в основу набирающей силу справедливой идеологии феминократии легли доказанные научные факты. На первом этапе своего развития человеческий эмбрион, якобы имеет исключительно женский пол. Лишь несколько позже в организме некоторых эмбрионов происходит некий «сбой» хромосом, в результате чего такой эмбрион становится мужским полом. Она считала, что сама природа указывает на то, что настоящим, стопроцентным человеческим существом является только женщина, мужчина – всего лишь бракованный генетический продукт, и, следовательно, существо неполноценное, ущербное, низшее в сравнении с женщиной. Отсюда – менее привлекательная мужская внешность и врожденная склонность к порочным привычкам: лжи, агрессии, пьянству и т.п. Искоренить эти склонности, как она писала, возможно лишь единственным способом — телесными наказаниями розгой и унижением, вызываемым чувством стыда при публичной экзекуции обнажённым. И чем раньше такое воспитание будет применимо, и чем интенсивнее оно будет применяться, тем большей эффект оно принесёт.
Когда мне в руки попала её книга о сути феминизма, этот абзац сразу-же напомнил мне ту порку 19-и летнего парня, на которой я тогда присутствовала. Я давно заметила, что меня странным образом волнует всё, что связанно с телесными наказаниями. Это встречалось в книгах, где описывалась порка, изредка мелькали сцены телесных наказаний и в кино. Помню, на меня в детстве произвел большое впечатление эпизод в молдавском фильме «Лаутары», где прилюдно пороли кнутом раздетых и привязанных друг к другу лицом юношу и девушку. В прокате была еще картина под названием «Бабье царство». В ней была сцена публичной порки ремнем обнажённого парня. Были и другие фильмы, название и содержание, которых я уже не помню. Запомнились только эти сцены. В моё время детей ремнем наказывали. Это считалось вполне приемлемым средством воспитания. Ловила себя на мысли, что была бы не против посмотреть на домашнюю экзекуцию кого-нибудь из своих одноклассников или одноклассниц. Хотя бы в замочную скважину. Конечно же хотелось увидеть её так, как именно мне бы хотелось видеть процесс это порки. Провинившийся или провинившаяся обязательно должны быть голыми, лежать на кровати или на диване с вытянутыми и связанными конечностями, а мама или папа должны со всей силы наносить удары ремнем по попе, оставляя заметные следы после каждого удара. Жертва при этом должна обязательно громко вопить от боли, виляя во все стороны своей испоротой красной задницей. Я понимала, что это конечно бред, что в действительности это происходит не так жестоко, но фантазировать на эту тему очень любила. То, что мне когда-то представится возможность присутствия на реальной экзекуции и увидеть её всю от начала до конца и всё то, о чём постоянно думала, своими собственными глазами, я и представить себе не могла. Это была уже не сцена из фильма, где только игра актеров.
Ходили в то далёкое время еще и слухи, что некоторые тренеры пороли молоденьких девушек-гимнасток и якобы родители знали, как готовят к большому спорту их чад – будущих олимпийцев, но официальной информации не было. В прессе, тогда никакой негативной информации вообще не было, а слухи не всегда подтверждались. Но мне достаточно было только слухов о тренерах и гимнастках, что бы фантазировать в постели перед сном и на эту тему тоже. Молоденькую спортсменку, привязанную к бревну голышом с помощью нескольких скакалок, злой тренер или тренерша нещадно лупит широким ремнем за опоздание на тренировку. Себя я видела, только в качестве тренерши, её жертвой быть никогда не хотелось. Страшно было даже представить себя в этой роли. Мне кажется, что если я была бы на месте Виктора, как звали моего знакомого, оказавшегося воришкой, я от стыда и унижения просто сошла бы с ума. О физической боли при сечении голого тела берёзовыми розгами я вообще представления не имела. Как такую боль можно вытерпеть, я представить себе не могла. Это действительно должно быть очень больно, судя по тому визгу, которым сопровождался весь процесс того телесного наказания. Правда, стоявшая рядом со мной девушка, которая, как я позже узнала, была подружкой парня, который непосредственно порол Виктора, сказала во время наказания, что он воет и вопит не только от боли, — он надеется, что этим громким визгом и криками «простите» сократит количество ударов или уменьшит их силу, но на Лёнчика, как звали экзекутора его товарищи, это никаким образом не действовало. Он размеренно, делая паузы, монотонно наносил сильные удары мокрой берёзовой розгой, периодически меняя её на свежую. Розга издавала свист и звучно впивалась в подпрыгивающие после каждого удара исполосованные ягодицы Виктора. Странно, но жалко мне его совсем не было. Сердцебиение учащалось не от жалости к Витьку, а от волнения, видя его страдания у всех на глазах, лежа привязанным к теннисному столу полностью обнажённым. Если бы Лёнчик предложил бы мне высечь его, тем более что я и стала поводом для самосуда с решением публично наказать воришку, я бы скорей всего согласилась.
В школьные годы подружку мою Оксанку отец порол иногда. Чуть ли не до девятого класса. Разумеется, что не так жестоко, как высекли при мне Витька. Она это скрывала, но мама мне рассказывала по секрету, будучи знакома с её мамой. Как то после родительского собрания отец выпорол её своей армейской портупеей. Классная наговорила негатива в её адрес на собрании. При этом училась она не плохо, но нахамила ей за какое-то замечание, так что она чуть не заплакала при всём классе. Вела она у нас литературу, закончив педагогический год назад. Молоденькая совсем, не намного старше нас была и ранимая очень. Стрессоустойчивость отсутствовала полностью. Нажаловалась на неё так, как будто Оксанка её послала при всех, хотя этого, не было. Всё было не так страшно, как классная изложила ее родителям на собрании.
Подробности порки, которые я узнала от своей мамы меня, сильно «завели». Я тогда сама себе не смогла бы ответить, как эротика может быть связанна с экзекуцией подруги. О сексуальных девиациях я тогда, естественно, знать не могла. Только чувствовала в себе эту особенность, скрывая это от других. То, что услышала от мамы, меня очень возбудило. Тетя Света, ее мать поделилась с моей мамой, потому что переживала потом очень. Оксанка мылась под душем в тот день вечером, когда отец вошел с ремнем в ванную комнату, возвратившись домой после общешкольного собрания. Если бы она знала, что отец воспользуется таким удачным моментом для скорой расправы, будучи под впечатлением от выступления на собрании истеричной «литераторши», воздержалась бы от принятия вечернего душа. Ну а если бы наша молодая и обидчивая классная руководитель знала, что ждёт её ученицу дома, после жалобы на неё, маловероятно, что она бы стала об этом всем рассказывать на родительском собрании. Она же не «страдала», как я сексуальными перверсиями. Представила, какой ужас испытала Оксанка, когда в ванную вошёл её отец с ремнем в руках. Хотелось у неё самой узнать, как её там «обработали», но стеснялась и боялась потерять подругу, сознавшись в том, о чем была осведомлена мамой. Представляла только, как ее в ванной голенькую и мокрую лупит отец и как она там крутится и визжит. А может, велел ей повернуться, упереться в стену и хлестал только по ягодицам. Возбуждали оба варианта. Даже хотела попросить маму, что бы поинтересовалась деталями порки у тети Светы, но повода не было, да и такой интерес к телесному наказанию подруги мог показаться маме подозрительным.
О садизме я, конечно, слышала, но со своими интимными девиациями получения возбуждения от страданий другого, это, по понятным причинам никак не связывала. Я такая молоденькая, стройная, симпатичная девушка, ну пусть и со своими «тараканами» в голове. Какой там садизм… Садисты это маньяки и убийцы, а меня просто волновали телесные экзекуции. Глядя на меня тогда такую никому бы и в голову не пришло о чём я фантазирую и мечтаю, что меня возбуждает и волнует по-настоящему. Не отношения Ромео и Джульетты меня волновали, не романтика чистой любви и преданности, не мечты о «принце на белом коне», а мысли о сексе с парнем, которого при мне когда то высекли на законном основании, например по решению суда за административное правонарушение, — превышение скорости на автомобиле, например, или ещё за что-то не очень значительное, но совершённое. Главное, что бы в той сказочной стране, где мы с ним жили, это было бы предусмотрено конституцией, где в качестве дополнительного наказания к штрафу, законом предусматривалась бы ещё и публичная порка розгами по обнажённым ягодицам. Главное это должно быть по решению суда, всё должно быть законно. Уверена, что в этом сюрреалистичном виртуальном государстве царил бы исключительный порядок. Все бы ездили строго по правилам, курили бы только в отведённых для этого местах, распить спиртное, даже пиво, в общественном месте в голову никому бы не пришло, а леса были бы всегда чистыми и перевелись бы там все моральные уроды, которые возвращаясь со своих дач швыряют вдоль дороги пакеты с мусором.
Шок от услышанного на суде решения, и ожидание порки уже будет началом самого наказания, а эмоции перед поркой в назначенный судом день, во время порки и после неё сделают из нарушителя образец для законопослушания. Будь это девушка или юноша. Мужчина или женщина. Закон и сила воздействия должна быть для всех одинаковой и зависеть исключительно от степени вины перед законом. Ну а для меня это ещё и дополнительная эротическая составляющая в сексе была бы в этом виртуальном государстве. Я бы отдаваясь своему парню, которого, допустим, подвергли когда-то телесному наказанию, вспоминала бы, какой он был тогда во время экзекуции без всяких прикрас и позерства, естественный в своей наготе и в проявлении всех своих слабостей, которые под ударами розги на глазах у присутствующих скрыть невозможно. Пусть он потом опять становится тем, кем хочет казаться. Я всегда после этого буду ощущать свое превосходство над ним, потому что была свидетелем его унизительного и стыдного положения, когда никакая имитация поведения уже не работает. Захочет расстаться со мной после этого, — пожалуйста. Главное, что я получила уже такой заряд эротической энергии, что её хватит на долго.
Даже выйдя замуж буду думать, что и мой супруг может оказаться в этой ситуации. Главное, что бы мы с ним оба понимали, и он был бы согласен, что наказание, будет абсолютно законным, он действительно виноват, а то, что это очень больно, стыдно и унизительно, — это регламентировано самими правилами исполнения такого наказания и именно эти факторы в совокупности является его смыслом и силой воздействия, -причинение моральных и физических страданий за конкретное правонарушение. Если за нарушение ПДД в этой стране применимы такие санкции, думаю, что наказание мужа розгами могло быть и не единичным случаем. По понятным причинам, если случится такое, я не скажу ему, что хочу присутствовать на его порке, в целях получить сексуальное удовольствие от этого. О моей перверсии он знать не должен. Скажу, что хочу прийти с ним вместе в назначенное время только, потому, что люблю его, сочувствую его переживаниям в ожидании неизбежного, жалею и хочу поддержать морально, попробовать, как жена, поговорить перед началом порки с непосредственным исполнителем или исполнительницей наказания, попросив не пороть в полную силу. Если экзекутором будет назначена женщина, что бывает гораздо чаще при наказании мужчины, она должна будет меня понять. Но при этом, я обязательно подчеркну, что решение о наказании законно, высечен розгами он быть должен и сделать тут ничего уже нельзя. Остается только смириться с предстоящим публичным унижением в самой крайней степени этого понятия. Да, он законно приговорен и должен быть наказан розгами, лёжа на скамье голышом, но стыдно, больно и унизительно будет достаточно короткое время, а потом всё вернётся на своё место. Главное проявить там выдержку и самообладание, постараться сохранить мужское достоинство даже в такой ситуации.
Сама я при этом отчетливо понимаю, что при телесном наказании вариантов поведения нет и быть не может. Только полная зависимость при полном бессилии. Почти невозможно проявить такое терпение, чтобы сохранить молчание во время порки, и не погрузиться затем в длительную депрессию вызванную стрессом. Но я все равно бы сказала, что после такого унижения на моих глазах, моё отношение к тебе не изменится, и я по прежнему буду любить тебя, даже будучи свидетелем того, что с тобой на моих глазах проделывали экзекуторы. Моё добровольное желание увидеть такое унижение собственного супруга, в первую очередь, естественно, будет продиктовано латентной перверсией, но и всё сказанное мной мужу перед заслуженной поркой тоже будет правдой. И никакого значения не имеет, за что он будет наказан. Главное, что это не произвол, а предусмотрено законом той виртуальной страны, в которой мы с ним живём и моё право присутствия на его телесном наказании тоже вполне законно.
В жизни всегда есть место подвигу, но я считаю, что лучше держаться подальше от этого места. Мне не нужен герой. Я, как феминистка, хочу чувствовать себя всегда выше и полноценнее своего партнера. Всегда. На работе, в быту. И пусть он, кем бы он ни был, даже законным мужем и отцом моих детей, хорошим специалистом или руководителем, не забывает о том, что в любой момент может быть поставлен на место, напоминанием каким жалким, ничтожным, дрожащим и униженным он был тогда во время порки молодой девицей из службы исполнения наказаний. Как он, в конце экзекуции, уже не в силах сдерживать молчание издавал звуки похожие одновременно на стон и вой, как он извивался лежа голым на скамье перед окружившими его женщинами, девушками и мужчинами, которым дали возможность посмотреть на эту экзекуцию в качестве зрителей по предварительной записи. Как периодически менялись, измочаленные об его ягодицы, замоченные в соленой воде для усиления боли розги и как он с перекошенным гримасой страха лицом в ожидании очередного удара, и боли от этого удара, вертел влево и вправо своими исполосованными ягодицами и головой в полном бессилии что либо сделать пока не получит свои заслуженные 50 ударов, и его не развяжут. Как он инстинктивно сжимал ягодицы ещё до касания их просвистевшей розгой, тем самым только усиливая собственную боль, о чем впрочем, я ему говорила, по дороге, когда мы ехали с ним к месту исполнения наказания.
Это всё я, скорей всего ему никогда не напомню, надеюсь, что такого повода не будет, но сама возможность при каких то обстоятельствах, когда возникнет необходимость моментально поставить его на место, меня будет держать в стабильном тонусе перманентного превосходства. Я буду уверенна в себе и буду знать о том, что никакой аргумент с его стороны не перевесит чашу весов, где это превосходство будет не на моей стороне.
О подогреве его прилюдной поркой своей интимной стороны жизни я уже говорила. Мне будет абсолютно все равно за что его тогда пороли, главное, что секли его по настоящему, обнаженным, настоящими березовыми розгами, привязанным и поэтому беззащитным, что это было при девушках, которые вместе со мной наблюдали стоя рядом с ним его моральные и физические страдания под розгами. Всё было так, что я хотела бы созерцать и проигрывала неоднократно в своих фантазиях, доводя себя этим почти до оргазма.
Не знаю, может ли наступить эрекция у наказуемого при такой порке, которую я описала. С одной стороны боль с эрекцией несовместима, но если мужчина извивается на скамье и трется при этом о неё своими гениталиями, это вполне может случиться. Если представить, что когда его отвязали и он, поднявшись, у всех на глазах медленно побрел с эрегированным пенисом в соседнее помещение, где медик смажет ему исполосованную задницу, — это будет апогеем его стыда, — заключительным аккордом наказания.
Сказать мужу, что флагелляция меня возбуждает, когда-нибудь всё-таки пришлось бы. Сомневаюсь, что вечером, перед сном, обрабатывая следы оставленные розгами ещё раз дезинфицирующим средством, которое мне дала с собой врач после порки супруга, я смогла бы предложить ему уже сегодня заняться сексом. Какой бы силы оргазм я тогда бы получила…. Представить трудно… Под впечатлением от увиденного всего лишь несколько часов назад… Но вряд ли в том, чему его подвергли эти несколько часов назад, при всех, он увидел в отличие от меня, в том числе, и эротическую составляющую. А так бы хотелось, отдаться ему в тот же вечер, обнимать его тело, ощущая руками на его ягодицах следы экзекуции, вспоминая, как смотрели присутствующие на него обнажённого извивающегося с привязанными к скамейке руками и ногами, а если они пришли по собственному желанию, значит, они наверняка были возбуждены этим зрелищем не меньше меня. Им наверняка, кто-нибудь из службы исполнения наказаний, уже сказал, что я приглашена не только в качестве наблюдателя, чтобы порка считалась публичной, а являюсь его законной женой. Интересно, что они чувствовали при этом, какие мысли вызывало моё присутствие у них… Я в свою очередь, думала о том, что вот его нагишом у них на глазах сейчас секут розгами, а вечером он такой же обнаженный, но уже с эрегированным членом, который они видят в данный момент, будет заниматься со мной любовью. Именно со мной, которая сейчас среди них. Он будет уже совсем другим, а я останусь той же, которая сейчас, спокойно вместе со всеми присутствующими наблюдает его порку. Эти эмоции объяснить невозможно. Можно только чувствовать. А таких, как я ортодоксальных феминисток, мне кажется, совсем немного…
Если бы я поделилась своими откровениями с кем-нибудь ещё или опубликовала все свои размышления на каком-нибудь форуме соответствующего сайта, — мне бы наверняка доброжелатели посоветовали бы обратиться к психиатру, но здесь, в этой рубрике, я, надеюсь, меня поймут правильно. Мне кажется, что я в такой своеобразной перверсии не одинока. Когда представляю, что может чувствовать обнажённый человек, который знает, что его сейчас будут пороть, чем и как и если это, произойдет публично, как в стародавние времена и провинившийся видит всех, кто будет созерцать его мучения, — мое сердцебиение сразу учащается и ничего я с этим сделать не могу, да и не хочу. Ощущения беззащитности, уязвимости, открытости, страха, униженности и стыда, стоя перед присутствующими, в том числе и противоположного пола нагишом, в ожидании начала порки само по себе уже наказание.
Да, моё половое созревание происходило в иной плоскости, чем это было у большинства, но моей вины в этом нет. Я такая, какая я есть. Часто вспоминаю того Виктора, который непроизвольно стал катализатором моих девиаций в сексе. К нам в пионерлагерь приходили по субботам ребята из соседней деревни играть в футбол. Это были суровые парни, в наколках, отслужившие в армии, а может и отсидевшие. Сейчас таких бы назвали гопниками, а тогда их называли приблатненными. Старший у них был Лёня. Накаченный и угрюмый парень высокого роста, не произносивший без мата ни одного предложения. Парни называли его Лёнчик. Ему было далеко за 20. В футбол он, несмотря на габариты, играл великолепно. Никакие замечания на него не действовали. Нецензурные обороты речи из Лёнчика сыпались на протяжении всей игры, как из ведра. С ребятами почти всегда приходили две девушки. Одна Лёнчика, а вторая красивого смуглого парня, по виду моего ровесника. Я сразу в него влюбилась. Я была уверенна, что примерно так выглядят все итальянцы. Звали его Виктор. Он сам познакомился со мной. Пока играли в футбол наши вожатые и пионеры с местными, он подошел и протянул мне «мишку косолапова». Я, как все девчонки любила сладкое, а дорогие шоколадные конфеты просто обожала. Виктор сказал, что на прошлой игре подвернул ногу и сегодня только зритель. Его девушку звали Лена. Она стояла недалеко от нас и с кем-то разговаривала. После этого непродолжительного общения я не находила себе места. Мне так хотелось, что бы Виктор приходил не в футбол играть, а ко мне. Ждала каждый вечер деревенских парней, но футбол был не каждый день. Его Елену я невзлюбила с первого дня. Представляла, как он с ней целуется, а может их отношения ещё ближе. Постоянно о нем думала и ждала. Когда приходил, всегда здоровался, переодевался и азартно играл. Я же без отрыва смотрела на его спортивную фигуру, мелькающую среди игроков, и надеялась, что он хоть раз придет без своей Елены, и я скажу ему всё что чувствую. К моей нескончаемой радости Елена уехала. Оказалось, что она не местная, а приехала на три неделе к своим деревенским родственникам. Оставалась ещё целая неделя моей работы вожатой в этом лагере. Виктор тоже оказался городским.
В деревне жили несколько казаков. Гопники тоже считали себя казаками и даже бравировали присвоенными им казацкими званиями. Урядник, вахмистр, хорунжий. Лёнчик был, вроде, сотник. Но я им не верила. На казаков они совсем не были похожи, хотя какими они должны быть я не знала. Форму никто не носил, да и не было её скорей всего ни у кого в деревне. После отъезда своей девушки Виктор стал неприветливым и злым. После футбола, если со мной был магнитофон, мог присесть рядом и немножко послушать мои записи. На вопросы отвечал однозначно, нормального диалога не получалось. Смотрел перед собой и о чем-то думал. Говорить с ним о чувствах было бы нелепо и глупо. Я поняла, что совсем его не интересую, как девушка и он скучает по своей Елене.
Оставалось всего три дня до моего отъезда и стало очевидно, что перспектив для общения с ним в городе у меня нет никаких. Смирилась и успокоилась. Заметила как-то издалека Виктора у нашего корпуса днем с какой-то тряпкой в руках. Постояв немного, он быстрым шагом пошёл к воротам лагеря. Вечером я как всегда в своей комнате пошарила под своей кроватью рукой, чтобы вытащить магнитофон, но его там не было. Даже в голову сначала не пришло, что в тряпку Виктора был завернут именно он. То, что он вор не укладывалось в голове. Решила, что взял кто-то из подруг- вожатых без разрешения.
Рассказала в тот же день директору лагеря о пропаже. Он посочувствовал и предложил мне написать заявление в милицию. Я отчетливо видела, что ему совсем не нужны эти милицейские разборки. Единственный человек, который отнесся к пропаже адекватно, был наш старший пионервожатый Володя. Он выслушал и обещал найти воришку, хотя сам в это, по моему, не верил, но – мне стало легче. И на следующий день, кассетник нашелся. Кражу совершил Витя, чтобы не засветиться отдал временно, до моего отъезда одному из казаков-футболистов, а тот, как прозвучало бы сейчас на молодежном сленге «спалился» за прослушиванием и тут же сдал Витю. Володя видимо, свою вожатскую агентуру из обслуги мобилизовал на поиски. Лёнчик проявил особую активность. Боялся, что после этого инцидента их в лагерь на футбол больше пускать не будут.
Витю деревенские приволокли в их импровизированную «качалку», организованную в заброшенной лесопилке. Я была там один раз. Снаряды под стать казакам-гопникам. Рельсы, тракторные гусеницы, набитые песком свисающие с потолка серые грязные мешки. Посередине самодельный теннисный стол. Магнитофон мне не принесли. Пришёл парень из их казацко-гопниковской футбольной команды и попросили подойти через час в «качалку» на разборки и возврат имущества. Как я выяснила позже Виктору предложили альтернативу, два варианта- сдать с ворованным имуществом местному участковому или разобраться самостоятельно по-казацки. Вот он и выбрал самосуд. Боялся, что сообщат в техникум, где он учился и его отчислят. Дальше только армия. Думал, что дадут пару раз в ухо и отпустят. Витя ошибся, но другого решения от него видимо и не ждали. Согласие было получено. Когда я пришла в «качалку», из импровизированного душа Вера, подружка Лёнчика , вынесла большой пучок связанных вместе мокрых берёзовых прутьев. В местном «фитнес-клубе»» стояли 5-6 парней, которые приходили к нам на футбол. Они при мне моментально раздели ошеломлённого Витю догола, и поставили на колени. Он, по-моему, даже не успел осознать, что происходит. Взгляд его был прикован к розгам, которые держала в руках Вера. Я сама стояла, как контуженная, потому что когда его раздевали, я впервые увидела ЭТО не на картинке. И у кого… у парня, в которого влюбилась и засыпала с мыслями только о нем. Виктор пытался прикрыться и отвернуться, но ребята подтащили его ко мне. Вера ,хмыкнув, положила розги на теннисный стол взяла, лежащую на нем мою «электронику» и сунула ему в руки. Кто-то пнул его слегка и он дрожащими руками протянул мне магнитофон, попросив прощения.
Я была так шокирована и возбуждена, что не смогла взять свой кассетник в руки. Мои фантазии удивительным образом материализовывались. Парни взяли у него из рук магнитофон, наклонили за волосы к моим босоножкам, он уткнулся в них лицом и заплакал. Меня охватило непонятное чувство удовлетворения и желания увидеть продолжение истязаний. То что его будут сейчас сечь при мне не вызывало никаких сомнений.
К ногам и рукам ему привязали верёвки и положили на теннисный стол, разведя в стороны ноги и руки к углам стола. Затем натянули и привязали конечности к ножкам стола. Я была в таком состоянии, что воспринимала уже всё как в тумане. Сейчас я уже не смогу описать калейдоскоп своих ощущений в тот момент, но помню, что даже мысли не возникло попросить не пороть Виктора. Мне действительно хотелось, что бы его высекли. Отомстить за все свои переживания из-за неразделённых чувств, за обиды, ну и за кражу конечно. Я уже представляла, что его такого сильного и красивого будут сейчас при мне пороть голышом за воровство и эту порку буду видеть не только я, но и другие.
Каким он вдруг стал слабым, испуганным, униженным и дрожащим в прямом и переносном смысле, растянутый на этом теннисном столе как лягушонок. Его белая незагоревшая, попа как пятно выделялось на фоне зеленого стола. И только тогда я наконец почувствовала своё полное превосходство, власть над ним и накатывающее удовольствие от предвкушения предстоящего истязания на моих глазах, того, кто недавно был такой в себе уверенный и самодовольный и вдруг так резко сразу поменявшийся. Только во время телесного наказания, становятся самими собой, без нарочитой игры, что бы всем нравится. Искренность и проявления биологического начала, что заложено природой только в такой ситуации раскроется полностью, в полном объеме, во всей «красе». Никакой имитации поведения в такой ситуации просто быть не может. Всё честно и понятно. Тебя обнажили, тебе страшно и стыдно, на тебя смотрят десятки глаз и будут через минуту при всех сечь розгами, предварительно разложив на столе с привязанными к нему руками и ногами.
Сильнейший стресс лишил Виктора на время речи. Лёнчик встал сбоку стола и экзекуция началась. Ягодицы Виктора подпрыгивали после каждого удара, а Вера вслух считала их количество. Я уже не помню, сколько ему объявили, когда он был уже разложен, но не меньше 50 это точно. Лёнчик периодически обходил стол слева и справа для равномерности покрытия ягодиц рубцами. Похоже, от сильной боли переживание эмоций стыда и унижения у Виктора ушло на второй план. Он, не стесняясь, громко визжал и извивался, а меня это только возбуждало. Иногда он, захлёбываясь кричал слово «простите», но мне хотелось, что бы он хоть раз вскрикнул «прости Лена», но своего имени я так до конца экзекуции от него не услышала. Я была на грани оргазма.
Когда порка закончилась, он был весь в слезах жалкий и опустошённый. Он стоял с отведенными назад руками, держась за испоротую попу. То, что я и Вера смотрят на него спереди его, похоже, совсем не смущало. Морально он был раздавлен. У меня было желание поговорить с ним, когда он оденется, но я посчитала, что это будет уже слишком… После пережитого, он вряд ли был бы адекватен.
Виктора я увидела еще раз издалека только когда пришли автобусы. Рассказывать о таком унижении он по понятным причинам никому не стал и Лёнчик, как непосредственный исполнитель, был уверен, что никаких последствий для него от самосуда не будет. Он подошел ко мне перед посадкой в автобус и подарил черного, связанного из шерсти кота, вероятно сделанного в «казацком» кружке «умелые руки» и,… ничего не сказал. Кот и сейчас у меня дома на антресолях лежит.
Мне кажется, что наказали Виктора за воровство по их закону или понятию. Наверное, будет правильно так и так. Потому, что организовала это компания, которую можно назвать «гопно-казачий микс». Этакий симбиоз псевдо-борцов за справедливость. Уверенна, что большая часть из них, скорей всего тоже не чиста на руку и это шоу они организовали, в том числе и для своего удовольствия. Бороться с воровством таким способом, безусловно, эффективно, но остаюсь при своем мнении, о чём писала выше, это должно обязательно быть законно юридически.

P.S. На фотографии, сделанной мной к рассказу, провинившиеся коллеги перед наказанием розгами в назначенный им день ждут приглашения после осмотра врачом в специальное помещение, где их будут сечь по очереди согласно описанному подробно мной регламенту, привязав, вытянутые вперед руки к стоящей стремянке, а ноги к скамье, разложив на ней обнажёнными. Он только что вошел туда, она, стыдясь, не решается открыть дверь и войти следом за ним, где их для усиления воздействия наказания решено высечь в присутствии друг друга по очереди на глазах у желающих посмотреть на эту экзекуцию.
Такая процедура телесного наказания максимально приближена к классической экзекуции розгами, применявшейся ранее на Руси. Все атрибуты для порки полностью соответствуют тем, которые использовались для экзекуции в прошлом. Страдания наказуемых от боли при сечении вымоченными в соленой воде берёзовыми прутьями усиливаются чувством жгучего стыда, от осознания что тебя, разложенного и привязанного верёвками к скамье, сейчас видят обнаженным большое количество зрителей разного пола, пришедших посмотреть на порку. И если его сейчас будут наказывать первым, коллега по работе, которую тоже будут сечь за проступок совершенный вместе с ним, выразившийся в участии в несанкционированном митинге, вынуждена голышом стоять рядом со скамьей и смотреть на эту унизительную порку сотрудника, с которым они вместе работают, испытывая при этом страх от предвидения того, что ожидает её через 15-20 минут. Ну а если их связывает не только работа, что вполне возможно, — степень такого унижения будет запредельной , что тоже имеет огромное значение при исполнении телесного наказания.
Можно только представить что будет чувствовать он , когда его отвяжут и, с исполосованными розгами ягодицами, ещё пока полностью обнажённый он встанет на её место у скамьи, чтобы теперь вместе со всеми смотреть на её страдания, обозреваемый полностью голым при этом окружающими его людьми. Ко всему спектру эмоций добавится ещё чувство жалости к ней и чувство бессилия что-либо сделать пока не закончится весь процесс этой унизительной, стыдной, но заслуженной порки. Он будет смотреть как после каждого удара на её ягодицах остается красная отметина, постепенно меняющая цвет на лиловый. Как кое-где проступают капельки крови от безжалостных ударов толстой, но гибкой розги. Он будет слышать её истошный визг и видеть бессмысленные телодвижения в целях увернуться от удара розги. Прикрыть свой пенис руками ему не дадут судебные исполнители. Это, как и сечение мужчины девушкой-экзекутором ( на фото), а женщины молодым парнем, входит в регламент наказания для усиления его воздействия.
Сохранили они прежние отношения после всего этого или нет никому не известно. Не исключаю, что такая экзекуции может иметь и сексуальный подтекст в интимных отношениях со своими супругами, а может и друг с другом. По крайней мере воспоминания об этом, когда уже всё позади, — это своего рода пикантный импульс для возбуждения и последующего сильного оргазма. По крайней мере, наблюдая эту экзекуцию обнажённых мужчины и женщины я возбудилась, ну а наказуемых в последствии может зависти воспоминание о ней. Во время порки мысли у них, понятно, были совсем о другом. Когда же наконец это всё закончится ?…
Закон суров, но это закон. Незаслуженных наказаний не бывает, и если уж принято решение применять телесное наказание за административные правонарушения, то регламент его исполнения должен быть максимально жёстким, с воздействием не только физически, но и морально — таким, как описала в своем эссе.

Елена Femina